В сумерках всё синеет - город, холмы и небо. После заката Руанда - узор чёрных листьев на синеве; рядом лезвия пальм, воздетые, как мачете, над головой. Островерхие кирпичные особняки богатых кварталов постепенно тонут во тьме; вместе с ними туда погружаются и трущобы. Дома за плотными живыми изгородями и уродливые конуры бедных становятся неразличимы между собой. Небеса прозрачны; дальний красный отсвет погребён под слоями сирени на горизонте. Лёгкие сизые облака распадаются в ночь.
Вечером, под крылом всё равняющих сумерек мы с подругой сели на мой мотоцикл - я за рулём, она в коляске - и поехали к той конструкции, где почему-то решили укрыться многие тутси. Они бежали в больницы, церкви и муниципальные центры, надеясь, что там их не тронут; что по холмам прокатится очередной погром и резня, но такие скопления беженцев не пострадают - всё-таки то были церкви, больницы... Так бывало раньше, и людям действительно удавалось спастись.
Когда мы подъехали к зданию, было уже темно, но город не думал спать. На улицах гремела музыка из радиоприёмников и гетто-бластеров, рыскали стаи молодых мужчин. Переговаривались, собирались, плясали по вымощенным булыжником площадям. В руках у них блестели лезвия. Они как будто ждали сигнала. Чувствовалось болезненное, душное напряжение страны, беззаботно готовящейся к прыжку в ад. Словно скрытое электричество. Рядом с убежищем уже ошивались парни из интерахамве - весёлые зубоскалы с новыми мачете и бутылками пива. Они играли ножами. Я радостно приветствовала их криком "Hutu Power!", отсалютовала, и мы проехали мимо, улыбаясь. Мы обе были в "хуту-пауэр"-тишотках, которыми я разжилась как раз для этой цели. Мне с моим "правильным" удостоверением личности и "правильной" же внешностью типичной хуту почти ничего не грозило, но моя подруга была тутси, и это стояло в её удостоверении. Она была, правда, невысокая, полная, с нездоровой и непривлекательной внешностью, совсем не похожая на типичную тутси как их представляют себе хуту, - но её кожа была заметно светлее моей. В уме я ещё говорила "моя подруга", хотя с некоторых пор недолюбливала её за неприятный характер, агрессивные претензии и истеричность. Если бы ей не грозила смерть, я бы уже оборвала с ней всякие отношения. В данный момент, однако, я пыталась её спрятать. Сделать это в моём доме было невозможно - вся улица знала, что у меня есть подруга-тутси. У меня бы искали в первую очередь.
Мы припарковались у подъезда в призрачном свете старого фонаря и прошли в здание. Вооружённые мачете юноши беспрепятственно нас пропустили. У них было зловещее, беззаботное, понимающее выражение лиц. Внутри эта структура была просто незавершённой бетонной коробкой без крыши и каких-либо удобств, по стенам которой шёл металлический решётчатый серпантин. На этих дорожках уже находились десятки людей. Я поставила на пол сумку с вещами моей подруги, огляделась и поняла, что это не убежище, а западня. Интерахамве уже сейчас контролировали все выходы и входы. Через несколько дней сюда набьются сотни, а то и тысячи людей, ожидающих среди жары, тесноты и вони спасения или смерти. Интерахамве ворвутся в здание, сразу зарежут большинство из них, а с остальными станут играть в догонялки по этому серпантину - будут входить сюда изо дня в день, убивать кого поймают и бросать трупы вниз. Те, кто бегает быстро, продержатся дольше прочих, но в конце концов умрут все. Я знала, что моя подруга погибнет одной из первых - она была больна и практически не могла бегать.
Я стояла, смотрела наверх, на железные тропы и этих людей, и думала: правильно было бы остаться здесь. Поехать домой, взять самое необходимое - воды и пищи на неделю - вернуться сюда, к этим тутси, остаться с ними и умереть. Это было единственное, что я ещё могла сделать; и если нельзя сделать ничего больше, то следует поступить так. Одновременно я знала, что сейчас повернусь и уйду и, скорее всего, больше сюда не вернусь. Видимо, я так и поступила, потому что кто-то же рассказывает вам эту историю. А может быть, я и погибла в следующие сто дней - в том самом здании или где-то ещё - кто знает - и только клочки моей памяти сохранились в планетарной ноосфере, чтобы шестнадцать лет спустя осесть в спящем сознании белой женщины, которая по своим личным причинам заинтересовалась нами и нашим адом - мною, моей подругой, людьми с мачете, всей нашей злосчастной страной. Эту историю вам рассказал эмпат, визионер или покойник. Доброй ночи.