Ночь прошла. Новорождённый свет разбавил собою тьму, и чёрный кристалл Цитадели явственно проступил в кольце геометрических башен. Ран, главнокомандующий обороны и адъютант Его Святости, наблюдал в окно своего кабинета, как в предрассветной дымке отражаются друг в друге город и небо.
Наступало утро, и давно погасла свеча в самом высоком окне Цитадели. Солнце проползло над материком, осветило позиции осаждающих, смертоносный пустырь ничейных земель и протянуло свои лучи через оборонный периметр в город. Даже ветер притих. Утро всегда приносило в жилища горожан обманчивый покой, испуганный отлёт сна и мучительно разлепленные веки - пронесёт или не пронесёт? Ран знал: сегодня не пронесёт. Он взял рацию и вышел на взлётную полосу Башни Волков, инстинктивно чуя врагов, их страх и ненависть, злобу, смерть. А город надеялся на жизнь. Город хотел расслабиться, шелестеть на бульварах листвой, скрипеть помпами водокачек, голосить бродячими продавцами, свистеть беспечным ветром сквозь тысячу тысяч щелей. Город боялся. Он был готов к удару - огромное беззащитное животное.
Удар пришёлся в точности по жилому кварталу. По двум кварталам, куда и целились, и, судя по раздавшимся чуть позже крикам, было немало жертв. Ран сделал короткий злой выдох. Сегодня эта гиена Колхейган легко сыграет в свою игру.
Он вычислил на глаз, откуда взлетели ракеты, и скорректировал контратаку по рации:
- Жэль, Тёрн - приём.
- Утро, Ран, - отозвались офицеры. - Приём. Их гнездо на двенадцатой миле отсюда.
- Подтверждаю. На два - два-четыре-семь-восемь часа. Кройте их. Вылетаю. Приём.
- Отбой, - хором сказали они, нажимая на кнопки. С башен Крови и Сна сорвались огненные ураганы.
Ран ступил на платформу и поплыл над городом. Жэль слетела к нему с Башни Крови, черноволосая, бледная, дикая, словно его нерождённая сестра-близнец. На периметре они подобрали группу солдат, к полудню возвращающихся в Цитадель, и часам к семи прибыли к позиции врага.
Террористы не успели спастись. Солдаты бросили пару гранат в мёртвый бункер и, обшарив пятьсот квадратных футов искорёженной земли и металла, погрузили на платформу двух легкораненых пленных. Жэль побродила между обломков ракетной установки, спустилась в бункер и наверняка что-то сделала с трупами, как это было в её привычке. Оставила свой сюрприз. Она сорвала сухую травинку и прыгнула на платформу. Солдат расстелил ей попону, и она села, подобрав ноги и дерзя Рану взглядом: "Ну спроси же, спроси!"
Её дерзость осталась без ответа. Он сошёл наземь сам и старательно принялся за работу, вкладывая в неё эссенцию своей ненависти. Искусство использовать свою боль как нож делала его смертельно эффективным. Он вернул жизнь погибшей вражеской рации, настроил её на вопль о помощи и принялся обрабатывать местность. От железа до тел он не пропустил ничего. Он наточил весь квадрант таким образом, чтобы пришедшие на зов террористы отсюда не вышли. Вернее, вышли неживыми; вышли бродячими минами, голодными пастями, нацеленными только в своих.
2. День
Платформа летела очень высоко, но её, конечно, заметили даже в это скорбное утро. Наблюдатели засвистели из окон покинутых небоскрёбов, и люди подняли головы от дымящихся развалин. С высоты Ран охватывал глазом всю их хрупкую людскую жизнь - импровизированные жилища в нижних этажах зданий, причудливые домики из разноцветного кирпича и обломков распадающихся структур. Всё их существование жалось к земле. На высотах ютились отщепенцы да птицы. Старые клумбы и парки стали огородами и садами, автостоянки и пустыри - засеянными полями. Целые террасы, ярус за ярусом, превратились в теплицы. Между стеклянными куполами пустых громад бродили козы. Кошки и собаки гуляли по ветшающему асфальту.
Весь день жители города откапывали убитых и расчищали руины своих жилищ. С течением времени к полдню и дальше они всё меньше высматривали в небесах карающий врагов облик Рана, защитника, который не мог как следует защитить, и всё больше обращали души к высотному окну Цитадели. В людях забродил горький напиток боли, надежды и гнева. К вечеру, когда адъютант Его Святости как раз закончил исследовать осколки разума пленного террориста и перешёл к организации завтрашнего карательного рейда, Колхейган и его милиция тоже закончили свою работу. Оброненные капли яда упали на сухую почву, и город впитал их и закипел, внушая себе жажду мести, чудовищной мести.
3. Вечер.
На этот раз они обошлись без поминок. Тревожный признак. Ран сьел сухарь, запил его водой из фляги и сел на подоконник. Со вбитого в стену штыря свисала верёвка. Ран принялся вязать петлю. Второй сегодняшний пленный уже валялся в углу.
- Ран. Приём.
- Это Тёрн. Они идут?
- Идут.
- А что Колхейган?
- Тоже идёт.
- Серех. Приём. Идёт, харя, идёт, - подтвердил дозор с Башни Льда.
Они шли, неся сегодняшних мёртвых. Пока люди чувствовали на плечах тяжесть тел, их многоголосый шум был скорее криком боли, чем ярости. Они тянулись по дну воздушного океана, словно скопление песчинок на голом бетоне, крохотные и беспомощные существа, влекомые ветром у подножий стальных островов. Из окна своего кабинета Ран видел, насколько безжизненной стала плоть великого города - остовы головокружительных зданий, мосты, мосты, мосты над пересохшими руслами рек, над провалами многолинейных шоссе, и вершины небоскрёбов и башен - строгая геометрия, сплошные каменные и стеклянные острия. Около полутора миль отделяли от этих массивов остров и Цитадель. На мосту - триста футов от края до края - человеческая река текла потерянным ручейком. Мёртвые занимали почётное место в толпе; их, завёрнутых в белые ткани, несли родственники и соседи. Ран заметил молодую женщину с мёртвым ребёнком на руках. Мальчику было года четыре. Женщина диковато отбрыкивалась от тех, кто хотел ей помочь, и её оставили в покое.
К Цитадели они подошли уже в сумерках. Солнце давно закатилось, и вершины города начали сливаться с причудливыми облаками. Ран не мог видеть высотное окно, но знал, что в нём уже горит свеча. Люди тянулись на её тёплый свет. Многие мужчины, не только милиционеры, несли винтовки и ружья. Запылали костры. Колхейган всё хорошо рассчитал. На мосту его милиция составляла эскорт для погибших; в виду башен они смешались с толпой. Ран подозревал, что Колхейган не очень хорошо представляет себе его, Рана, способности и привычки. Темнота ещё никого от него не спасала, и даже наоборот. Демагогический вундеркинд был бы в большей безопасности днём. Ран ждал шанса засечь Колхейгана в сравнительно небольшой компании и пристрелить, но это было не так-то просто. Выродок умело прятался в густых толпах и никогда не ходил один.
На этот раз город не похоронил почти никого. Только один девяностолетний старик, найдя смерть под утренним обстрелом, почивал в могиле в саду своих многочисленных внуков. Мёртвых бережно сложили под Цитаделью, ногами наружу, головами внутрь круга. Женщина положила ребёнка в центр и осталась с ним рядом. Её увели, и кто-то накрыл её сына курткой.
Около минуты люди стояли почти безмолвно. Потом кто-то ударил в жестяной барабан, и грохот стал нарастать. Ран ждал, поглаживая пальцем ствол винтовки. Если этот шакал Колхейган выползет держать речь, он заткнёт ему глотку пулей.
Но шакал был не глуп, иначе не прожил бы столько времени, мутя народ прямо под носом главнокомандующего обороны. Шакал ввёл в кровь толпы весь свой риторический яд ещё до того, как люди вышли на мост. Его дар был неотразим, рецепт прост, а требование справедливо: да убей же наконец террористов! Сожги окрестные земли небесным огнём, охрани жизни твоих людей! Отомсти! День за днём, ночь за ночью Колхейган бросал этот вызов стенам Цитадели, молчаливому окну, свече, зная, что когда-нибудь он достучится. Он будет услышан. Скоро. Ран не сможет разыгрывать свой трюк с петлёй бесконечно. И Колхейган молчал, контролируя людей ритмом. Они колотили в барабаны, трещали палками по жести, били обломками труб по металлическим бочкам, в которых горели смрадные огни. Они топали, плакали, выли, не успокаиваясь, а всё более разгораясь, как пожар в сухостое.
Когда грохот стал оглушительным и зловещим, Ран рывком поднял пленного на ноги, набросил на его шею петлю и вытолкнул его в окно.
Толпа замолкла, потом завыла. Тело раскачивалось в петле со связанными за спиной руками, извивалось, пытаясь спастись. Когда оно почти затихло, из толпы раздались выстрелы. Пули словно должны были расшевелить мертвеца: пусть ещё немного попляшет. Ран считал. Девять, десять, двенадцать выстрелов, из них четыре попали. Ран знал, что конструкция Цитадели не даёт увидеть повешенного из окна со свечой. Пустая мера. Он всё равно узнает. Кто-нибудь из поднявшихся ему скажет. Может быть, даже завтра.
4. Ночь.
К полуночи они затихли и разошлись, зная меру жестокости, наглости, гневу, а повешенный и простреленный пленный всё покачивался в петле. Ночью город был ласков и тих. Ветер скользил в бесчисленные щели, разрушал связи и обтачивал острые углы, как обтачивает скалы вода океанов. Он играл с волосами повешенного и с одеждами тех, кто покоился на земле. Кольцо башен, среди которых между небом и землёй парил стройный кристалл Цитадели, возвышалось на вершине плоского холма. Холм давно уже был превращён в каменный барабан, и ночами, когда в высоте светилось окно, на склонах оживали призраки травы, мышей и бесчисленных насекомых. Над привидением залитой бетоном жизни сияла одинокая свеча. Этот свет был виден на десятки миль, в городе и за городом. Цитадель медленно вращалась по часовой стрелке, поворачиваясь освещённым окном к западу, северу, востоку, югу. Внизу кто-то стоял у Башни Волков. Ран знал, даже не глядя: это была та женщина, которая несла ребёнка. Мать прикрытого курткой трупа, она ждала. Двадцать пять лет назад, такой же тёплой летней ночью, точно так же ждала внизу мать Колхейгана.
Жизнь начала возвращаться в покинутые ею тела где-то к середине ночи. Один за другим они подымались, оглядывались, поворачивались туда-сюда, заново ощущая свою ожившую плоть. Потом их настигало внезапное осознание того, что случилось, и они застывали. Они оборачивались всем телом к городу, ещё стремясь домой, но не проходило и минуты, как их настигало новое качество их бытия. И они поднимались в Цитадель. Один за другим новые защитники города восходили в дом общего долга, восходили по отдельности, чтобы быть вместе. Ветер играл покинутыми белыми саванами.
***
Когда последний комок убитой плоти зашевелился, близилось утро. Маленькая рука стянула с лица куртку, как, не желая засыпать, стягивала по вечерам одеяло. Мальчик перевернулся набок, полежал секунду и сел. На экранах в своём кабинете Ран видел, как ребёнок, пошатываясь, встал на ноги, маленький, живой и сонный. Женщина у стены башни издала душераздирающий звук и подняла тонкие руки. Мальчик обернулся, пискнул и побежал к матери.
Держа друг друга за руки, они удалялись по мосту в город. Свеча в окне Цитадели погасла. Ран, главнокомандующий обороны и адъютант Его Святости, наблюдал в окно своего кабинета, как в предрассветной дымке отражаются друг в друге город и небо.