Аннотация: Это начало "нуменорского" романа моей знакомой писательницы, Евы Гиммлер. Надеюсь, роман всё-таки будет продолжен и завершён. Идея того заслуживает.
Пролог
Ненависть была вещественна.
У ненависти был запах - запах мокрой пробуждающейся земли, запах весенней грязи, смешанной с водой и звенящими в глубине соками, питающими травы и деревья и рвущимися сейчас наверх. У ненависти был вкус - солоноватый вкус крови из пережатого горла, вкус жемчужно-белой шерсти, забившей рот и нос подобного человеческому тела. У ненависти был голос - высокий, переливчатый, как соловьиная трель, нежный, но сейчас звенящий от гнева, негромкий, но делающий неслышимыми звуки идущего неподалеку боя. У ненависти была одежда - мужская одежда, великоватые штаны, заправленные в кожаные сапоги до колен, рубашка явно с чужого плеча, богато отделанная по краям серебряной тесьмой, собранная на поясе и на руках в складки, удерживаемая пряжками на плечах, выше локтей и запястьях, с двумя пряжками по бокам на поясе и проглядывающим в прорезях нижним белым платьем и тяжелый черный как ночь свитый из волос плащ из восьми клиньев со сброшенным с головы капюшоном. У ненависти была кожа - светлая и нежная. У ненависти были глаза - живое серебро. У ненависти были волосы - черные, короткие, будто недавно остриженные в знак скорби или рабского положения, едва начинающие отрастать, не прикрывающие шею, прядями спадающие на лоб, заложенные за приостренные ушки. У ненависти была сила - и его сила уходила в ее силу, как в ничто, как стрела в воду. У ненависти был язык - Сумеречное Наречие Синдар Белерианда.
У ненависти было имя - Лютиэн.
Та, что смогла одолеть его. Единственная, кто это смог.
- Если не хочешь, чтобы твой обнаженный дух был заперт в самую жалкую из оболочек и приполз к Морготу слизняком на брюхе, отдай сейчас же мне власть над Островом! - сказала она, и слова эти навечно поселились в его сознании, упали каменными глыбами, взметнув, как тяжкий ил, гнев и невиданную, неудержимую ненависть. До этого он думал о ней, о том, какова она, ненависть, но не разу не испытывал ее на деле, и в этом даже превосходил Мелкора, чей разум мог быть затуманен ею и из-за чего могли последовать не вполне правильные и обдуманные поступки. Он думал о ненависти, и рисовал в своем сознании ее образ, как образ всех вещей и чувств мира - но только теперь понял, что ошибался и что-то, о чем он мыслил, это не ненависть.
Потому что ненависть - это Лютиэн Тинувиэль.
В тот миг он впервые пожалел о том, что у него нет силы Мелкора, какой она была на началах Творения, чтобы одним ударом разбить оболочку земли и выплеснуть наружу ее огонь, разрушивший бы крепость, землю, траву и небо, убивший бы Эльфов, Людей, Орков и волков, сжегший бы его собственное тело, но испепеливший бы и ее. Как желал он, чтобы небо обрушилось бы, а плоть земли взметнулась вверх, чтобы Тот, Кого Нет, ударил здесь и рассек твердь, и сгинуло бы все, что видело его поражение и позор, и они с ней рухнули в одну бездну, и ее предсмертный крик бился бы музыкой в его ушах! Но такого не случилось, и все осталось, как было, и она тоже.
Лютиэн. Эльфийка.
Подумать только, его победила одна из тех жалких тварей, чья жизнь неразрывно связана с плотью и которые были для него и его бесконечного бытия подобны букашкам!
- Бери, - сказал он, перебрасывая на нее ту связь, которая сплела воедино его волю и замок Аст-Алхор: от первого воина до последнего кирпича. "Бери" - одно короткое слово, но для него оно значило больше, чем вся Музыка Айнур. "Бери" значило поражение. "Бери" значило унижение. Если бы он мог, то откусил бы себе язык, чтобы ничего не сказать.
Но Хуан сжимал ему горло, и он не мог пошевелиться.
Лютиэн вскрикнула, рухнула на колени, но власть над замком удержала.
Тогда он понял, почему Эрухин плачут.
Все сущее для него выцвело, поблекло, источилось - яркой и настоящей осталась только маленькая эльфийская женщина, тело которой в другом обличье он мог бы смять и раздавить одним ударом кулака. И он смотрел на нее, смотрел, не отрываясь, чтобы запомнить все - прядку черных волос на щеке, короткий вскрик, с которым она приняла в себя сосредоточение замка, сложенные на груди руки, широко раскрытые глаза. Он все запомнил, и будет помнить вечно - он просто не умел забывать. Он, кого сам Мелкор со смехом называл самым совершенным умом Арды.
Побежденный подстилкой Смертного, чьи обглоданные кости гнили в его замке. Его бывшем замке.
Ненависть велела ему встать. Ненависть велела ему собрать остатки сил, сменить тело на более пригодное для бегства и улетать отсюда прочь. Ненависть велела ему спастись, сохранить себя для будущих времен. Он подчинился, хотя оставлять Лютиэн ему было почти больно. "Но ты еще увидишь ее" шепнула ему ненависть "ты отомстишь ей". Ради мести он улетел, но, поднявшись в воздух и отыскав взглядом эльфийку, смотрел на нее, пока мог.
Несколько мгновений, равных векам.
Ненависть приняла его. Она помогла ему встать, воспрянуть, собрать по крупицам силу, нарастить новую плоть. Она заставляла спать его тело, заставляла его искать для тела пищу, пела и плясала для него, как для возлюбленного, качала его, как мать - дитя. В сущности, он мог только догадываться, так ли это - у него не было матери или возлюбленной, он не нуждался в них.
У него была теперь Лютиэн Тинувиэль.
Будь он Эрухин, он, едва только отрастив пальцы, создал бы десятки ее изображений - на бумаге, из глины, мрамора, фарфора, спящей, поющей, танцующей, плачущей, одетой как мальчишка и в королевских платьях, закутанной в плащ и обнаженной, стоящей у трона своего отца и прикованной к стене темницы. Но он не нуждался в этом. Его память была лучшим нетленным холстом, и Лютиэн была увековечена в ней. Она была с ним постоянно, даже когда тело его спало - дух его не спал, не нуждался в сне или забвении, не мог прекратить мыслить и осознавать. Он думал о ней и о том, что он сделает с ней.
Едва окрепла его воля и сила, как мысль его устремилась к ней, поползла по Белерианду, как змея, ища ее след в воде и воздухе, в небесах и на земле. По раскаленной чаше Анфауглита, по крутым отрогам Эред Вэтрин, по серым землям Митрима и Хитлума, по горам и соснам Дортониона полз его взор, ища в тусклом сумраке мира единственную яркую звездочку - Лютиэн, и, не находя ее, стремился дальше на юг, обрушиваясь в пропасти Эред Горгор, беспрепятственно проходя через тенета порождений Унголиант - пока не наткнулся на преграду, незримую стену, мягкую, но неодолимую, сплошной завесой скрывающую от него все земли юга, и в эту стену упирались все его мысли о Лютиэн.
Мелиан. Мелиан мешала ему, Мелиан своей силой защищала, скрывала Лютиэн от его ока, и он обрушился на Мелиан и на стену, сотканную Мелиан над Лютиэн, всей своей злобой, всей своей яростью от понесенного поражения, всей своей ненавистью, и от схватки их воль и вызванного этим возмущения сил содрогнулись и завыли от ужаса небо, леса и горы, и камни обрушились в Нан Дунгортэб.
... Оставь ее, упырь. Она не в твоей власти.
... Власти? Что ты можешь знать о власти и о том, как далеко она простирается? Как можешь ты видеть мои пределы, ты, которая умалилась из-за жалкого куска плоти, которого зовешь мужем? Все в Арде медленно идет к нам с Мелкором, и сама Арда вот-вот падет в нашу ладонь, как созревшее яблоко. А разве твоя дочь - не дитя Арды?
...Жалка твоя ненависть, Тху, и смешна твоя гордыня. Мудрецом ты зовешь себя, но на деле ты - глупее новорожденного. Власть твоя - пустой звук, лист, улетающий с ветки при малейшем ветерке. Она есть только в твоем сознании, больном и извращенном, как и твои дела. Дети же Единого свободны, и Лютиэн свободна. Ты ничего не сделаешь ей.
... Но почему же тогда ты защищаешь ее, мудрая Мелиан? Почему ты хранишь ее от меня, от одного моего взора? Почему в твоем сердце я вижу страх? Или не знаешь ты, что дочь твоя идет к гибели, и воля моя лишь поможет в этом воле ее? Разве не понимаешь ты, что Лютиэн обречена? Смерть коснулась ее в тот миг, когда в безлунную весеннюю ночь глаза ее встретились с глазами Берена, сына Барахира. Мрак, страдание и плач стали навечно уделом ее. Судьбой обреченная, бродит она в темноте, как слепец, ибо светильник ее мечется сам в пустоте, в которую пал его дух. Скоро погаснет он - не дозовется она его с берега стылого моря, где мрак и туман желтый у ног отчаяния ткут свои блеклые нити. Где она станет искать его, не в объятьях же Смерти? Тысячи слез ее, песня из стонов ее не возвратит ей улыбки, вновь не заставит смеяться. То, что содеет она, к гибели лишь приведет ее, зло принесет это все, реки кровавые, большие, чем Сирион. Бледная, в мертвом лесу между сбросивших листья деревьев станет бродить она, звуком шагов своих тишь разбивая. Будут ласкать ее липкие руки тумана, стылая тьма будет одна в ее сердце. Смерть призовет она, но умереть я не дам ей. Нет, умереть я не дам ей, мудрая Мелиан! Со мной будет жить она вечно!
Он был сильнее Мелиан. Его заклятье было искуснее сплетено, чем защитное заклятье Мелиан. У него была его ненависть. И он одолел Мелиан, разорвал ее покров, как река по весне взламывает лед, и эта победа немного согрела его сердце. Но потом долго лежал он без сил, и дело восстановления его тела замедлилось.
Но зато он мог теперь видеть Лютиэн. А то он уже начал тревожиться за нее.
Каменный дом с башенкой был скрыт в роще над истоком ручья. Лютиэн вышивала, сидя на резной скамейке в высокой расписанной по-нолдорски ауле. Рядом на подставке мягко горел светильник. На сей раз она была в платье, нижнем из тонкого голубого льна, и богатом верхнем из темно-синего шелка, и волосы ее еще отросли и теперь слегка прикрывали шею. Она низко склонилась над вышивкой, но, почувствовав его взгляд, вздрогнула, будто обжегшись и, повернув голову и встав, посмотрела туда, откуда он смотрел. На север.
... Ты!
... Да, Лютиэн. Я. Тот, чьей ты станешь. Я отниму тебя у Берена, у любого. Они тебя всего лишь любят. Я - ненавижу, и моя ненависть вечна. Она превыше всего, превыше любви, превыше самой Жизни! Ненависть и смерть - это два совершенства, две алмазные грани, и они сияют!
Она усилием воли прервала осанвэ и села, нет, упала на скамейку, на которой только что сидела, положив руки на вышивку и уронив голову на руки. Она дрожала, и он знал, почему ей так плохо - соприкосновение с его разумом для нее было мучительным и отвратительным. И это было только начало.
Он не хотел убивать ее. Он жестоко замучил бы любого, кто осмелился бы убить ее. Он схватил бы ее живой, принес в свои покои, где поселил бы в самой высокой башне, запретив кому бы то ни было из Орков или иных тварей подходить к ней. Он окутал бы башню своей силой и заклятьем сделал бы невозможным для ее феа оставить ее роа. Это было сложным заклятьем, но он придумал, как сотворить такое. Феа Эльфов принадлежали Арде, и подчинялись воле ее сил, даже после смерти не оставляя ее пределов. Будь она человеком, он не смог бы этого. Но она была эльфийка, а это значило, что у них - у него и у нее - впереди была вечность.
Он не стал бы терзать ее тело, не стал бы лишать ее красоты. Красота была такой же частью ее, как свет был частью Солнца - без нее она перестала бы быть собою. Он дал бы ей богатые одежды и лучшие украшения. Заточение стало бы для нее пыткой куда страшнее, чем любая дыба, заточение и необходимость постоянно терпеть его. А он приходил бы к ней, и сидел подле нее, наслаждаясь тем, как страдает она от его присутствия. Перед ее глазами велел бы он пытать всех, кого она знала, потом велел бы замучить ее прислужницу, потом дал бы ей новую и замучил бы и ее, как только она привязалась бы к ней. Через какое-то время она начала бы молить его о смерти - а он отказал бы ей в этом. Потом она привыкла бы к боли и страданию, как к единственному, что у нее осталось - он отнял бы у нее боль, и она просила бы вернуть ее, а он отказал бы ей в этом. А потом вернул бы боль, и она склонилась бы перед ним, Мастером Боли, по чьему мановению она приходит и уходит, и стала бы его рабой, целующей его ноги - но он не простил бы ее.
На это требовалось время - но оно было у него, как и у нее, потому что она была эльфийкой.
Он видел, как она одолела Мелкора, и он знал, что так случится. Мелкор тоже возжелал ее, и поэтому попал в ее власть, открылся ей, и пал, а Смертный унес Силмарилл. Ему не было дела до Силмариллов, и он не огорчился. Скорее даже обрадовался - она не могла принадлежать Мелкору, а Мелкор, несомненно, оставил бы ее себе, хоть она и быстро прискучила бы ему, как все, что он ни получал. Она не должна была принадлежать Мелкору. Она была его Лютиэн.
Язычок светлого огня, который был ничто перед багровыми глубинами его Ока - но не умалялся, не терялся рядом с ними.
А потом она умерла. Ее феа оставило ее роа, ее сердце разорвалось от муки, потому что умер ее любимый, а его не было рядом, чтобы удержать ее в теле. Его сердце тоже разорвалось, когда он узнал об этом. Она умерла - это значило, что он не сможет получить ее, не сможет видеть ее, не сможет быть рядом с ней и придумывать для нее новые терзания. Мир без Лютиэн перестал быть миром - к чему он был нужен теперь? К чему была теперь нужна ему власть над Эрухин, если он не сможет удержать Лютиэн? К чему ему теперь стало стремиться, если отмщению его не суждено свершиться никогда и он навсегда останется проигравшим?
Мертвая Лютиэн - это звучало как "мертвое небо" или даже как "мертвое бытие".
Не видеть Лютиэн было худшей из пыток, и на сей раз терзался он сам.
Правда, с некоторым усилием он смог бы уловить ее феа, и, не имея ничего другого, он готов был попытаться. Но она опять обманула его - она стала человеком.
И тогда он понял, что такое отчаяние.
Его ненависть стала отдельным созданием, жившим в нем, и она прогрызала дорожку в его разуме, как личинка, выбираясь наружу. Его ненависть стала ребенком-каукарельдэ, требующим свежей крови и, за неимением ее, пожирающим собственного отца. Его ненависть спасла его - теперь она его убивала. Вечность в пытке бессилия и поражения - вот на что она обрекла его.
И тогда его мысль оставила Арду и потекла за ее пределы, вовне, все дальше и дальше, все выше, ища нити Песен Музыки, а среди этих нитей ища ее нить, нить Лютиэн, в бесконечности Судьбы переплетенную с нитью человека Берена и нитью самого Бытия, и нашел свою собственную нить, в одном месте сплетенную с Лютиэн - и всеми силами позвал, потянул, склоняя, разрывая, изменяя в свою пользу...
... Или умнейший признал, что есть в мире что-то, чего он не понимает? Или жаждущий все подчинить себе нашел то, что он не в силах изменить?
Судьба. Тот, Которого Нет.
... Нет! Я в силах изменить это! Разве я не пел эту Музыку, разве нет в ней моего голоса и моей воли? Разве не могу я собрать свои силы именно здесь и заставить звенеть именно эту нить?
...Можешь. Но, собрав силы здесь, ты их откуда-то заберешь. Усилившись здесь, ты где-то умалишься - и в конце концов проиграешь. Согласен ли ты заплатить за свое торжество своей возможной победой? Отдаешь ли ты такую плату?
Лицо Лютиэн и запах весенней земли, собачья шерсть, забивающая рот... Ее голос и ее взгляд...
... Да, согласен!
...Подумай! От того, что сказано в сосредоточении Сил, нельзя отказаться!
"Если не хочешь, чтобы твой обнаженный дух был заперт в самую жалкую из оболочек и приполз к Морготу слизняком на брюхе, отдай сейчас же мне власть над Островом!"
"Бери".
Лютиэн, прекрасный цветок его ненависти... Вечность пред ними...
... Согласен! Быть по сему!
Ураганами радости в его воспаленном сознании:
... Отмщение тебе - будет!
Вступление
Королевское дитя
Ее Величество Ар-Зимрафель, Королева Йозайана и Владычица Темных Земель Средиземья, открыла глаза и, как всегда, повернула голову налево, ища мужа. Как всегда, его рядом не оказалось. После брачной ночи он никогда не оставался у нее до утра и, если бы не вмятина на подушке, она не смогла бы сказать, приходил ли он вправду или это только пригрезилось ей - разум, отказываясь выносить такие страдания, выдал желаемое за произошедшее. Но Ар-Фаразон все-таки был у нее - об этом, кроме примятой подушки, говорили еще и грязные следы на ковре - Король явился к ней прямо с охоты, не утруждая себя переодеванием. Он вообще мало думал о вежливости или предупредительности, когда дело касалось ее. Он и любил ее так же - грубо и не сказав ей ни слова, даже не кивнув, будто брал пленницу на войне. Она знала, что если бы не желание зачать ребенка и получить наконец-то законного наследника, он не пришел бы к ней. Она знала, что если бы не ее корона, он никогда не женился бы на ней. Она знала это, но в малодушии своем все равно прижималась к нему и целовала его, наслаждаясь его близостью и шепча, как она любит его. И тогда он заговорил с ней.
- Оставьте, сударыня! Терпеть не могу женские слезы и нытье! Можно подумать, вы нарочно делаете все, чтобы заставить меня заречься приходить к вам!
Она отвернулась и уткнулась головой в ладони, кусая губы, чтобы не издать ни звука, не желая ничего видеть, слышать и замечать, и так же уснула, а когда проснулась, Ар-Фаразона рядом уже давно не было.
Как давно она начала безропотно сносить подобные унижения? Когда они стали частью ее жизни?
А ведь она была Королевой этого Острова, дочерью Короля. В ней текла кровь властителей Людей и Эльфов, кровь Элроса, Эарендила, Хадора, Беора, Финвэ, Берена и Лютиэн Тинувиэль. Немногие в Средиземье могли похвастать такой кровью, как у нее.
Равен ей был только Фаразон, сын младшего брата ее отца.
До этого она никогда не видела своего отца в гневе. Даже при вести о том, что город Умбар отрекся от него и нуменорцы Харада и Канда присягнули на верность его брату Гимилхаду, назвав его своим Королем, Высоким Королем Умбара, Тар-Палантир не потерял своей невозмутимости или, вернее сказать, безучастности. Сейчас же от нее не осталось и следа. Едва только она вошла, как Тар-Палантир, резко подскочив, ринулся от окна к ней, к дверям и, не дожидаясь, пока Стражи прикроют тяжелые дубовые створки, схватил ее за руку и закричал:
- Это правда? Скажи мне, это правда?
Она только присела в поклоне, и от рывка отца едва удержалась на ногах, подавшись вперед и упав головой ему на грудь.
Он отшатнулся, как если бы она была прокаженной.
- Это правда? Что ты молчишь? Отвечай!
Собрав все свои силы, она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Серые глаза встретились с выцветшими голубыми, вылезающими из орбит от ярости.
- Не могу понять, что желает узнать ваше величество.
- Правду! Правду про тебя и Фаразона!
Она знала, что этот миг рано или поздно наступит, но все равно сердце ее сначала остановилось, а потом забилось глухими и тревожными толчками. Однако верная своему договору с Фаразоном, она решила запираться до конца.
- Правду? Но какую, скажите, прошу вас!
- Правда ли то, что ты поклялась ему в верности?
Выдержать взгляд Короля было невозможно, и она отвела глаза.
- Нет, неправда.
- Вот как? А это что такое?
Тар-Палантир протянул руку и резко рванул медальон, висящий у нее на шее. Тонкая золотая цепочка не выдержала, лопнула со стоном, золотая оболочка раскрылась, обнажив вставленное внутрь изображение лица рыцаря и черный локон его волос...
- Итак, ты ему не клялась, но портрет его и его прядь волос носишь у сердца, в медальоне, подаренном матерью?
Она не успела и слова сказать, как он размахнулся и бросил медальон в камин. Вскрикнув, Мириэль подбежала к нему и, не тратя время на поиск щипцов, голыми руками выхватила медальон из огня. Пламя сразу же впилось в кожу, рукава бархатного платья задымились, но она видела только, что черный локон волос опален лишь чуть-чуть - золото медальона защитило его, само только слегка нагревшись. Защелкнув оболочку, она сжала свое сокровище в кулаке и только теперь почувствовала боль от ожогов.
Все это время Тар-Палантир молча смотрел на нее.
- Какой стыд! - прошептал он, внезапно переходя, по своему обыкновению, от безумного гнева к мертвенному спокойствию. - И это дочь моей Нимфелос! Впервые я рад, что Судьба предрекла ей умереть рано и не дожить до этого дня!
Руки болели невыносимо, и на глаза Мириэль против воли навернулись слезы.
- Плачешь? - голос Короля опять взвился и, отраженный высоким сводом, обрушился на принцессу множеством острых визжащих осколков. - Что ж, плачь, но слезы не помогут тебе! Какой позор!
- Позор? - Мириэль наконец нашла силы поднять голову. - Что позорного в том, чтобы любить героя, первого рыцаря нашего Острова, капитана и военачальника, ничем не отмеченного, кроме славы?
- Что позорного, говоришь ты? Что позорного? А ты забыла, что он - сын Гимилхада? Ты забыла, что он твой двоюродный брат? Что если бы Идриль отказала Туору и избрала Маэглина?
- Если бы она так сделала, - с каждым словом отца в Мириэль будто бы вливались свежие силы, - Гондолин не был бы предан и повержен, и много умерших жили бы и поныне.
- Замолчи! Замолчи, я не желаю тебя слушать! Мне все ясно. Иди навстречу гибели, если так желаешь! Ты более мне не дочь, не Наследница Короля. Сегодня же я лишу тебя этого титула, а завтра ты отправишься в Форростар, где и будешь жить, пока я не решу, что с тобой делать. Я сказал.
Теперь только поняла Мириэль, почему и Фаразон, и Гимилхад, его отец, так настаивали на том, чтобы сохранить их обручение в тайне от Тар-Палантира и Королевы-Матери Инзилбет. В гневе и отчаянии Король был способен на самые безумные шаги, и никто не мог помешать ему лишить ее титула и заточить ее на севере. А если она перестанет быть Наследницей, то потеряет смысл соглашение между ней и Фаразоном, и Гимилхад подберет ему другую жену, не почти нищую дочь безумца...
Мертвенная бледность покрыла лицо Мириэль - она поняла, как близка к потери всего, что было у нее дорогого и любимого. Но она была дочерью Тар-Палантира, и, загнанная в угол, в один миг сделалась такой же, как Король - тверда твердостью сумасшествия, ее любви.
- Хорошо, а теперь скажу я, - ее голос зазвенел, как натянутые до предела струны. - Я люблю Фаразона, сына Гимилхада. Я стану его женой, и ни вы, ни кто-то еще ничего не сможете с этим поделать. Если вы лишите меня титула Наследницы Короля, то я в Совете заявлю, что вы не в себе и не понимаете, что творите. Я скажу, что вы лишились рассудка и что не меня, а вас надо лишить короны. Я стану плакать на главной площади перед народом, я надену рубище и обрежу волосы, и как вы думаете, с кем будут люди? Со мной или с вами, бросившем на смерть сотни Эдайн в Умбаре?
- Ты не посмеешь, - не сказал - выдавил Тар-Палантир.
- Если же вы запрете меня, - продолжила Мириэль, не обращая на Короля внимание, - то я покончу с собой, не задумываясь ни мига. Если вам это безразлично, как была безразлична я вам всегда, то знайте - перед смертью я прокляну вас и, куда бы не попал мой дух, перед чьим троном мне не стоять, везде отрекусь я от вас и назову вас убийцей своей дочери. Или на вас мало еще крови, что хотите пролить родную? Именем Эру, Единого, что создал Арду и Менель, клянусь я, что сделаю так, как сказала, и пусть Вечная Тьма поглотит меня, если я отступлю от своей клятвы!
Вначале, когда она начала говорить, в глазах Тар-Палантира мелькнуло легкое удивление, потом оно пропало, а когда она замолчала, Король вдруг расхохотался, и более ужасных звуков Мириэль еще не приходилось слышать.
- Поглотит Тьма, говоришь? Да она и так тебя поглотит, даже если ты клятву свою сдержишь! Я хотел спасти тебя, хоть и против твоей воли, но с Судьбой не поспоришь, нет, о нет! Слушай же меня и знай - не я говорю с тобой сейчас, но Тот, Чьим именем ты клялась! Ты выйдешь замуж за Фаразона, но не получишь того, чего желаешь - оно уйдет из твоих рук, как вода из разбитого горшка, и вечно будешь гнаться ты за недостижимым, как дитя, тянущее руки к луне! Забвение и презрение станут твоим уделом, а ваш проклятый союз приведет на Остров чудовище, которого Люди еще не знали, и плачем наполнится Арда от края до края! Зверя, невиданного оборотня приведешь ты к несчастным, которые скажут: "Вот идет Ужас Народов и Гроза Живущих!" Сама земля будет корчиться в муках, и предки твои завоют от ужаса пред порожденным тобою! Вот и все, а теперь иди, если осмелишься!
Если бы она знала, как быстро начнут сбываться слова Короля-Провидца!
Протянув руку, она позвонила в маленький серебряный колокольчик, стоящий на столике у изголовья. Через несколько мгновений раздались легкие шаги, и севшая на кровати Королева увидела совсем молоденькую девушку, присевшую в поклоне.
- Доброго утра тебе, Белдис, - тепло приветствовала ее Ар-Зимрафель.
- Доброго утра и вам, ваше величество, и да хранит вас Судьба от всяческих бед! - девушка улыбнулась в ответ, и Королева протянула ей руку - не для поцелуя, для пожатия. Она любила Белдис из Беорингов. Как-то раз, еще в дни короткого счастья после ее коронации и свадьбы, когда они с мужем принимали поздравления от своих подданных, среди толпящихся в зале и ждущих своей очереди людей раздался короткий вскрик. Молодая девушка лишилась чувств, и Король с Королевой, лично подошедшие к ней, узнали, что девицу зовут Белдис, и она происходит из Дома Беора, хотя и не по царственной линии. Она, однако, звала своей прародительницей Берет, сестру Барагунда и Белегунда, и таким образом, была в родстве с Королями, происходившими от Тар-Анкалимэ и Эрендис, а, значит, и с Ар-Фаразоном и Ар-Зимрафелью. Осведомившись о делах родственницы, Властители узнали, что Белдис сирота и живет в Андустаре в крайней бедности, поскольку почти все ее земли захватил сосед, Анардил Мар-Хардинг, и в обморок она упала от голода. Честная и скромная, девица понравилась Королю и Королеве, и Ар-Фаразон восстановил справедливость, а Королева взяла ее в свою свиту. Белдис не подвела ее. Она очень отличалась от развращенных женщин и девиц Арминалета, и вскоре Зимрафель начала думать, что может верить только ей, а потом полюбила Белдис - как младшую сестру и подругу.
- Что скажешь, милая моя?
- Не случилось ничего спешного за утро и ночь, и, если вашему величеству угодно, вы можете еще полежать.
Это значило - никто не пришел к ней, никто, кроме нескольких скучающих дам из ее свиты, не ждал ее выхода.
- А где его величество?
- Они уехали на купанья.
- Вот как... - Ар-Зимрафель поджала губы. - А Княгиня Хиарнустара с ним?
- Все там, ваше величество.
- Все, кроме нас, как и всегда! Что ж, давай одеваться! Надо же хотя бы встать!
- Платья ее величеству! - с этими словами Белдис распахнула двери покоев, и служанки внесли заготовленные с вечера платья - нижнее из светло-розового льна и верхнее из тяжелого бархата цвета гнилой вишни или запекшейся крови. Она не любила красное, но это были цвета Короля, и она, повинуясь его приказу, носила их. Впрочем, иногда у нее бывали мысли, что Ар-Фаразон не заметил бы, выйди она на празднество в холстине.
Белдис помогла ей надеть платья, затянула на спине шнуровку, подала туфли, потом, отодвинув кресло, усадила Королеву и расчесав ее длинные черные вьющиеся крупными кольцами волосы, заплела их в две косы - косы получились почти в руку толщиной - и уложила их вокруг головы. Принеся кувшин с ледяной водой, она полила на руки Королеве, которая, умывшись, сама надела тонкую золотую цепочку на шею и браслет на руку.
- О, ваше величество прекрасны! - в восторге воскликнула Белдис и, быстро метнувшись в комнату служанок, поднесла Ар-Зимрафели зеркало.
Королева улыбнулась. Раскрасневшаяся после умывания холодной водой, посвежевшая, с дрожащими на длинных ресницах каплями, она и впрямь была хороша сейчас, хотя цвела, как осенний цветок, последними красками на излете увядания. А когда она была молода, то ее не зря называли красавицей! "Кто вы, прекрасная дама?" так обратился к ней Фаразон, когда впервые увидел ее, и тогда он не лгал - он впрямь восхищался ею...
Она всегда скучала, когда оставалась наедине с женихом - а сейчас она находилась в его обществе уже третий день. Строго говоря, они не были одни - в маленьком летнем домике Князей с ними жили еще лютнист Элентира, его слуга и две ее служанки, но они в счет не шли - не могли же господа запросто беседовать с ними и обедать за одним столом! Поэтому делать было совершенно нечего - она целыми днями вышивала или слушала, как Элентир читает ей на память "Законы и обычаи Элдар", а потом сравнивает их благородную чистоту с развратом и мерзостью теперешнего Нуменора. В один из вечеров, не выдержав, она встала на середине такой речи и вышла, не думая о том, что этот поступок находится на грани приличного.
Солнце садилось, и его огромный золотой круг наполовину скрылся за гранью мира, а с востока наползала темнота. Холодный ветер распушил ее длинные черные волосы и она, поежившись, отвернулась к западу, будто желая поймать последние лучики умирающего тепла и света. Она смотрела на запад и думала о своей судьбе, и тут судьба настигла ее - внезапно совсем рядом послышался стук копыт, и из-за поворота вылетели два всадника. Они шли вровень, но перед самыми воротами один из них вырвался вперед. Его пурпурный плащ почти сливался с солнечным кругом, а доспехи сияли чистым золотом. Таким он и предстал перед ней - в золоте и пурпуре, во всем блеске своей мужественности и красоты, и душа ее забилась, стремясь упорхнуть, как жаворонок из клетки. Красивее мужчины она не видела никогда в жизни, и она полюбила этого рыцаря, не зная, кто он, не думая, не рассуждая, просто желая его, будто он стал так же необходим ей, как вода и еда.
Вихрем пронесясь по усыпанной белым песком дорожке, у самого крыльца рыцарь осадил пляшущего скакуна и в одно движение спрыгнул на землю. Его черные волнистые кудри, разметавшиеся от скачки и ветра, рассыпались по плечам, вызывая в ней желание коснуться их, зарыться в них лицом...
- Арбазан! Я победил - я первый!
Второй всадник подъехал почти сразу же вслед за первым и тоже спешился. Он был молод и высок, светловолос и голубоглаз - но совсем не так хорош, как первый - черты его лица, по сравнению с дивно прекрасным черноволосым рыцарем, были резки, а нос крупноват. Волосы его были коротко острижены.
- Да ведь ты всегда побеждаешь в скачке или на мечах, как бы я не старался! - светловолосый рыцарь рассмеялся, но ей послышались в этом смехе две-три фальшивые ноты. - Зато я уж разойдусь в стрельбе из лука или в башнях! Но мы, кажется, здесь на одни!
Черноволосый рыцарь обернулся и глянул на Мириэль, и она увидела его глаза - огромные, почти девичьи, прозрачно-серые, как вода вечерних озер, как сумрак летнего вечера, так не вязавшиеся с жестким ртом, резкими движениями и разворотом плеч и спины, приобретаемыми, как она потом узнала, из-за почти постоянного ношения тяжелых боевых доспехов.
- Кто вы, прекрасная дама? - спросил рыцарь и, не дождавшись ответа - у нее язык будто прилип к гортани, подошел ближе и поклонился - слегка склонил голову. - Прошу простить меня за неучтивость, но ваша красота затмила мой разум настолько, что я даже не назвал себя. Пред вами Фаразон, сын Гимилхада, и, клянусь своей кровью, более прекрасного цветка, чем тот, что сейчас я узрел здесь, я не встречал раннее ни на Острове, ни в Темных Землях!
Его слова были для ее сердца каплями живительного дождя, падающими на растрескавшуюся и истосковавшуюся по влаге землю.
- Я Мириэль, дочь Тар-Палантира, и, как мне говорили, вы слишком прославились в... цветоводстве, чтобы ваши слова можно было принять за что-то большее, чем учтивость, родич! - она сумела наконец-то улыбнутся.
Он рассмеялся и, подойдя еще ближе, поцеловал ей руку и посмотрел ей в глаза.
- Вы бросаете мне вызов, прекрасная дама и родственница? Пусть так, но берегитесь! Я опасный противник!
Его последние слова прозвучали совсем тихо, и ей почудилось, будто они - он и она - остались одни во всем Эа.
- О принц, я не попрошу пощады.
И только сказав это, она заметила, что спутник принца, Арбазан, все это время не отрываясь смотрит на нее.
Вздрогнув, она провела рукой по лбу и, отгоняя воспоминания о тяжелом липком взгляде Арбазана, спросила у Белдис:
- Скажи, милая моя, а не собираешься ли ты замуж?
Вопрос поразил девушку настолько, что она чуть не выронила зеркало, которое держала перед Королевой.
- Нет. Но почему вашему величеству было угодно об этом спросить? Или я не угодила вам и вы желаете отослать меня прочь?
Глубокое волнение в голосе Белдис тронуло Ар-Зимрафель. Да, пожалуй, девица искренне привязана к ней!
- Нет, дорогая, конечно нет. Ты не можешь не угодить мне - я люблю тебя и никогда не рассержусь на тебя. Да я не могу и подумать, чтобы ты совершила что-то, что не понравилось бы мне. Спросила же я об этом потому, что ты молода и я не могу заставить тебя вечно сидеть у моих ног - это было бы глупо и жестоко. Я не хочу уподобляться Анкалимэ. При дворе много рыцарей, и любой сочтет за честь взять в жены девицу из Дома Беора, нашу родственницу, пусть и дальнюю. Так что если кто-то тебе по нраву...
Еще не договорив, она увидела, что Белдис качает головой, и замолчала.
- Я благодарю ваше величество за милость ко мне, но я не хочу замуж. Видите ли, пока я не смогу стать женой того, кого полюблю, я не стану ничьей женой. Союз без любви мне отвратителен, хотя, быть может, здесь, в Арминалете, это и назовут глупым. Но это наверняка будет не ваше величество!
Внезапно Королева рассмеялась, и это был безрадостный смех - звуки вылетали из груди Зимрафели с натугой, будто кто-то колотил по пустой бочке или где-то выла раненная собака. Белдис со страхом подняла голову и замерла, увидев глаза Королевы. В них стояла не проходящая боль.
- Назову, милая моя, назову первой, и не смотри на меня так, будто я выжила из ума! Когда-то я думала так же, как и ты, и расторгла обручение с тем, кого не любила, но кого мне избрали, чтобы стать женой единственно любимого. Именем Единого я клялась, что не стану ничьей женой, кроме того, кому я поклялась и кому отдала всю себя, и настояла на своем, безумная! Я, которая могла бы быть его Королевой и вечной госпожой, которая могла бы приказывать, поставить любые условия, заставить его бороться за малейшую мою милость, маня его властью, как приманкой, сделать с ним что угодно, я пожелала стать его женой, а значит, его служанкой, и посмотри на меня сейчас! Есть ли во всей Арде создание более несчастное, чем Королева Ар-Зимрафель? Даже последняя поломойка может воззвать ко мне и просить защиты, а к кому взывать мне? К Единому, которого нет и от которого я сама же и отреклась? Или к Морготу, который отвернется от меня за мою глупость и слабость? Во мне нет сил даже оборвать то жалкое, что у вас зовется "славной жизнью великой и прекрасной Королевы Йозайана", и я продолжаю цепляться за последние крохи надежды, не понимая, что давно уже они зачерствели и рассыпались в прах! И это я, которая вышла замуж по великой любви! Воистину, иногда я жалею, что во мне не бьется такое же сердце, как в груди Княгини Хианрустара!
Белдис сжала руку Королевы.
- Именно потому, что в вас живут разные сердца, его величество и женился на вас, а не на ней, - неожиданно ясным и твердым голосом сказала она.
Ар-Зимрафель улыбнулась и покачала головой.
- Женился он на мне потому, что союз со мной принес ему королевскую власть - единственное желанное, что я могла ему дать. Он потребовал короны, а я, дура из дур, сама с радостью протянула ее ему, встав на колени и упиваясь счастьем! Он привык получать все, что хочет, и тогда он хотел короны - хотел всем сердцем, всем своим пламенем, как никогда не хотел женщины, как никогда не хотел меня... как теперь хочет дитя... которое я не могу ему дать...
Голос Королевы становился все тише и тише, а голова ее клонилась все ниже и ниже, словно она не в силах была вынести несомую из года в год тяжесть.
Внезапно двери с шумом распахнулись, и в комнаты Ар-Зимрафели вошел Король.
Обе женщины тут же вскочили со своих мест и склонились в приветствии, причем Королева присела ничуть ни меньше Белдис. Для особы ее ранга хватило бы и простого наклона головы с приложенными ко лбу пальцами - так приветствовали Короля его жена, Королева - Мать и его Наследник. Жена Наследника и второй сын Короля при этом еще и слегка приседали, а принцы и принцессы крови Элроса приседали на согнутых коленях. Для прочих рыцарей и дам был обязателен глубокий поклон - так, чтобы низко опущенная голова была примерно вровень с поясом властелина. Все это промелькнуло в голове у Белдис, а также и то, что, если строго следовать закону, то кланяться должен Ар-Фаразон, а не Ар-Зимрафель, потому что это он стал мужем Правящей Королевы. Девушка моргнула, прогоняя эту последнюю мысль - очень уж она была непочтительной - и вместе со своей госпожой уловив взмах руки Короля, поднялась, не поднимая, однако, головы. Смотреть прямо в лицо Королю считалось неприличным, и даже Гимилхад не вел себя так с Тар-Палантиром, и Белдис, опустив глаза и встав чуть поодаль Королевы, принялась рассматривать Ар-Фаразона из-под ресниц. Как всегда в такой миг, сердце ее сжалось от восхищения, и в этом, как ей думалось, ее поняли бы девять из десятка женщин, смотрящих на Короля - а десятая непременно была бы слепой.
Ар-Фаразона Золотого называли прекраснейшим из рода Элроса, прекраснейшим из когда-либо рожденных человеческих мужчин, да и из Эльфов мало кто мог потягаться с ним. Уже не молодой, Король находился в самом расцвете зрелости и эта зрелость только придавала ему красоты, как лишние лучи придают жар Солнцу в зените. Рядом с ним, как свечки рядом со светилом, блекли и сгорали все другие рыцари Арминалета, и со времени своей юности и до сего дня Ар-Фаразон не имел при дворе ни то что соперников, но хотя бы тех, кто попытался бы приблизиться к нему. Рыцарь и воин, учтивый и щедрый, смелый и сильный, мужественный и прямой, первый на охоте, в танце или в бою, Ар-Фаразон стал Солнцем двора и за это, а не только за свое огромное богатство, получил прозвище "Золотой". После раздраженного и непредсказуемого Ар-Гимилзора, безумного витающего мыслями где-то за Гранью Мира Тар-Палантира, мертвенно-добропорядочной Инзилбет и замкнутого, холодного и некрасивого Гимилхада Ар-Фаразон стал живительным дождем, пролившимся на головы рыцарей и дам, вдохнувшим новую жизнь в томящуюся по весельям и праздникам почву. Нового Короля любили все, кроме, быть может, немногих Верных, но и они не решались громко высказывать свое недовольство. Все пять лет его правления лета бывали долгими, зимы - мягкими, ветры - нежными, а Море - покорным, и люди, улыбаясь, говорили, что сама Судьба, как и всякая женщина, тоже влюблена в Ар-Фаразона. И правда, она дарила его столь же щедро, как одаривали его смертные дамы и девицы, и все, чего хотел, Король всегда получал. Кроме одного. Своего Наследника.
К Королю нельзя было обратиться первым, нельзя было сесть без его разрешения. Обычно Ар-Фаразон сам сразу же заговаривал с людьми, тепло приветствуя их, и тут же разрешал женщинам присесть. На этот раз он ни сделал ни того, ни другого.
- Оставьте нас, - коротко сказал он, полуобернувшись к Белдис, и девушка, бросив взгляд на Ар-Зимрафель и увидев ее кивок, с еще более низким поклоном выскользнула за двери. Она была девушкой из Свиты Королевы, но должна была подчиняться приказам Короля. Впрочем, у Королевы никогда и не было порывов сделать что-то, противное его приказам. Сейчас Белдис видела, что Королева напугана, но тем не менее она отослала ее. Но, с другого конца, как могла бы Белдис защитить Владычицу Йозайана и Темных Земель?
Тихонько выскользнув за дверь опочивальни Королевы, Белдис направилась к выходу в коридор Дворца. Не дойдя до двери несколько шагов, она услышала шум, смех и голоса - это придворные ожидали возвращения своего господина. Встречаться с ними и терпеть их ядовитые расспросы или презрительные взгляды было выше сил Белдис. Поэтому она со вздохом тихонько вернулась и села на резное деревянное кресло около самой двери спальни. Вскоре до нее донеслись слова.
- Знаете ли вы, сударыня, - Король говорил громко и резко, и это, как и то, что владыка не присел, а ходил туда-сюда по покою, заложив руки за спину, значило, что он очень разгневан, - что устроил на купаньях этот ублюдок Бреголас, сын Борона?
Королева молча вскинула на мужа свои большие серые глаза. Она знала, что ответа не требовалось.
- Когда все уже плавали и никто ни на кого не смотрел, к нему подплыл Хурин Хатолдир и спросил, не хочет ли он обручить своего маленького сына Фарамира с дочерью Хатолдира. И знаете, что ответил этот недоносок, подбоченившись и глядя, как владыка мира? Что он не может обручить сына с девочкой не королевской крови, поскольку в один прекрасный день тому суждено воссесть на трон Йозайана! Подумать только! Но пока Король здесь - Ар-Фаразон, и он еще умеет плавать под водой и таиться от чужих глаз так же хорошо, как и в те времена, когда был еще простым рыцарем Отважных и вместе с другими Отважными выполнял приказы Великого Капитана Гимилхада, сына Гимилзора! Когда я появился пред ними, Бреголас от страха едва не умер, и лучше бы ему так и сделать! Я велел ему немедленно ехать в свои земли и там лучше обдумывать судьбы своих детей, а больше всего думать о своей собственной, которая может очень быстро перемениться! Он тут же уехал, не надев даже рубахи, кланяясь и бормоча, как побитая собака!
- Приказы вашего величества всегда исполняются беспрекословно, - прошептала Королева. Она еще не понимала, к чему Ар-Фаразон рассказывает это, но смутно чувствовала какую-то угрозу.
Король резко обернулся, и Ар-Зимрафель пожалела, что заговорила и привлекла его внимание.
- А знаете, сударыня, почему он так заговорил, этот проклятый любитель маленьких девочек? Потому что он женат на Маирен, дочери Аксантура, сына Исилмэ, дочери Ар-Сакалтора и сестры Ар-Гимилзора, и если я умру, не оставив наследника, то Королевой станет Маирен или ее сын! А у меня, сударыня, до сих пор нет Наследника!
Пальцы Королевы сжали бархат платья.
- Да, сударыня, у меня до сих пор нет Наследника, и это придает смелости всем проходимцам и ублюдкам королевства, которым кажется, что трон под Волчьим Домом еще шатается и может пасть к любым ногам! Но не для того я, не для того мой отец столько сил положили, не для того выгнали этих живых мертвецов из Роменны, не для того лили кровь Эдайн в Умбаре и на Острове, чтобы преподнести все на золотом блюде Бреголасу, сыну не то Борона, не то Арбазана, моего старого друга! - эти слова Король произнес с дикой усмешкой, придавшей его красивому лицу странный вид, но нисколько его не портившей. - Не бывать этому, пока я жив!
- Ваше величество, я, как и вы...
- Вы? Что "вы", сударыня? Почему вы не можете родить мне дитя? Сына, на худой конец - дочь? Разве я требую многого? Всего лишь дитя! Этого жаждет любой муж, и любой скотник имеет в достатке, но не может получить лишь Король Ар-Фаразон!
- Ваше величество, я делаю все возможное для этого, и ваши лекари могут рассказать вам об этом, - голос Королевы был пока ровен, только руки, сжимавшие ткань, дрожали.
- Однако, видно, этого недостаточно! Какой изъян кроется в вас, сударыня, что вы не можете зачать? Причина в вас, ибо я-то точно знаю, что могу стать отцом! У меня куча незаконных детей, но нет Наследника! Почему из всех женщин Йозайана мне досталась в жены бесплодная? - теперь Король почти кричал, а, договорив, изо всей силы стукнул кулаком по стойке для книг. Дерево застонало, и тома с шелестом посыпались на пол.
Ар-Зимрафель выпрямилась и глянула прямо в глаза мужу.
- Потому что именно эта женщина принесла вам корону Йозайана, - твердо промолвила она. - И я не бесплодна. Не худо бы вам вспомнить, что моя мать, Нимфелос, зачала меня в первую же брачную ночь, а ее мать Берет за три года родила двоих детей, хотя умерла совсем молодой! Если Судьба пока не дает мне детей, то причина - не моя болезнь!
- Но почему же тогда вы не можете родить мне дитя? - Ар-Фаразон внезапно остановился и глянул в глаза жене, и этот взгляд унес, как талая вода сор, весь ее гнев и непокорность. К горлу подступил комок, и она сглотнула и прикрыла на миг глаза, чтобы не заплакать.
- Не знаю, Фаразон, любовь моя, не знаю, - прошептала она, подавшись вперед и всматриваясь в его вечно дорогое лицо, отмечая и жесткую складку губ и длинные, не испортившиеся с возрастом почти девичьи ресницы и похожие на серые грозовые облака глаза, и не совсем просохшие после купания упавшие на лоб пряди волос, подстриженных короче, чем он стриг в молодости... Все это она знала в нем наизусть, и образ его был отлит в ее памяти навечно, омыт слезами и осыпан поцелуями, отмечен черными язвами ревности и увенчан серебристыми колокольцами радости, но слит с нею самой так, что она сомневалась, существовала ли когда-нибудь она просто так, она без него. - Честью своей и родом своим клянусь, что ничего на свете не желаю я так, как подарить вам дитя. Если бы могла я отдать свою жизнь и умереть в родах, но дать вам Наследника, то я, не колеблясь ни мига, с радостью согласилась бы - и не из-за Короны и Йозайана, а только затем, чтобы угодить вам, чтобы увидеть вашу улыбку. Но кому предложить мне такую цену? Манвэ или Морготу? Если бы кто-то из них принял ее!
- Пустые слова, ваше величество, - Ар-Фаразон тряхнул головой и поморщился, словно от зубной боли. - У меня нет сына или дочери, которым я мог бы передать свою корону - вот что я вижу, а все остальное - вода, текущая сквозь пальцы, и нечего говорить об этом! В том, что у меня нет Наследника, я могу обвинить только вас - все подтверждает мне это. И слишком об важном мы говорим тут, чтобы я заколебался на миг и не сказал бы: "Если Королева Ар-Зимрафель слишком стара, чтобы зачать дитя, то в Йозайане найдется немало принцесс самых разных Домов, которые легко заменят ее!"
Чтобы не упасть, Королева должна была опереться о спинку кресла, в котором недавно сидела.
- Неужто вы осмелитесь... - прошептала она, с трудом разлепляя сразу онемевшие губы.
- Осмелюсь, сударыня, можете не сомневаться в этом! Никогда Ар-Фаразон не колебался пред тем, чтобы отбросить то, что ему мешает, а сейчас мне мешаете вы!
- Но ... в вас совсем нет... жалости?
Она не осмелилась спросить "любви", слишком хорошо зная ответ.
Резко повернувшись, Ар-Фаразон вышел из спальной комнаты Королевы.
Белдис вжалась в кресло, на котором сидела ни жива, не мертва. Она зажала уши руками и прижала голову к коленям, не желая слушать, но не в силах не слышать. Ар-Фаразон, мельком осматривая покой, заметил скорчившуюся у двери фигурку и, сразу же подойдя, легонько коснулся пальцами ее щеки. Белдис подняла голову. Властелин Йозайана и Темных Земель улыбался.
Вскочив, она начала приседать, но он остановил ее, взяв за локоть.
- Я напугал тебя до полусмерти, дитя?
Девушка подняла на него бездонные от страха глаза.
- Ваше величество...
Она все еще не могла поверить, что двое людей, муж и жена, могут так вести себя друг с другом - будто они заклятые враги, что разговор может так больно ранить обоих говорящих, и что Король, первый рыцарь Острова, от которого она, Белдис, не видела ничего, кроме нежности и заботы, может быть так жесток. Все это обрушилось на нее, как лавина в горах, и она не могла прийти в себя.
Пальцы Короля на миг задержались на щеке девицы - всего лишь на один миг.
- Иди. Иди к своей госпоже, если хочешь. Я знаю - ты верно ей служишь.
Теперь лицо Белдис заалело, и она опустила голову - язык у нее от стыда будто прилип к гортани. Не дав ей сказать что-либо, Ар-Фаразон развернулся и быстро вышел, а Белдис, тщетно пытаясь прийти в себя, побежала к Королеве.
Ар-Зимрафель стояла, будто окаменев, невидящим взглядом всматриваясь в пустоту. Она не пошевелилась с того мига, как вышел Король. Первой заговорить с ней было невозможно, но Белдис считала, что жалость превыше приличий.
- Ваше величество, как я могу помочь вам?
От звуков ее голоса Королева вздрогнула и со стоном упала в кресло. Силы оставили ее.
- Ваше величество! Приказывайте, прошу вас, и если это в моих силах... - начала Белдис, упав на колени и прижавшись лбом к холодной недвижимой руке госпожи.
Ар-Зимрафель подняла голову.
- В твоих силах? - жутким хриплым голосом сказала она. - Что в твоих силах? Родить Королю дитя вместо меня?
Белдис без единого слова лишилась чувств.
- Ваше величество, Арбазан, Четвертый Князь в Изгнании, просит дозволения предстать пред вами, - сказала Йордис дин-Халнет - Белдис после обморока Королева отправила на сегодня к себе отдыхать - и Ар-Зимрафель вздрогнула, будто обжегшись. При мысли об Арбазане ее всякий раз будто хлестала незримая плеть.
- Что ему нужно?
- Он очень просит ваше величество принять его. Он говорит, что непременно должен переговорить с вами по очень важному делу.
Против воли Ар-Зимрафель почувствовала страх, который тут же попыталась прогнать. Что ей грозит теперь, когда она Королева, в самом сердце ее Дворца? По первому ее крику к ней на помощь сбегутся десятки Королевских Стражей и придворных.
- Что ж... зовите...
Йордис вышла, и Ар-Зимрафель с удивлением увидела, что руки ее нервно сжали подлокотники кресла, на котором она сидела. В последний раз, когда к ней так вот зашел Арбазан, его приход стал началом ужаса, равного которому она не знала еще во всей жизни...
.... Арбазан поклонился, и его коротко стриженные, как у Отважного, волосы слегка шевельнулись, как мелкие морские водоросли под волной прилива. Она с нетерпением ждала, что же он скажет.
- Приветствую прекраснейшую из принцесс, когда-либо рождавшихся под этим Солнцем, - слегка нараспев произнес он и улыбнулся, но глаза его резали, как два ножа, и обжигали, как тысячи угольев. Она почувствовала себя раздетой этими глазами...
Князь Арбазан склонил голову, и его отросшие волосы упали на плечи. Она молчала, и он, подняв голову, глянул ей в лицо, дожидаясь разрешения заговорить. Она с трудом решилась посмотреть на него и, посмотрев, поразилась - его лицо изрезали глубокие морщины, а левый глаз его скрывала черная повязка.
- Слушаем вас... - наконец-то выговорила она.
Его волосы были седыми, а ведь он был немногим старше ее самой...
... - Сударыня, я привез вам послание от того, кого вы имели честь назвать своим избранником, - сказал Арбазан, и она вспыхнула от радости. Арбазан был посвящен в их с Фаразоном тайну, более того, он сам помогал их любви, и она, как могла, старалась преодолеть в себе неприязнь к нему. Старалась безуспешно - тщательно подавляемая, неприязнь продолжала жить в глубине ее сердца. - Принц Фаразон передает вам заверения в своей вечной любви и преданности и говорит, что не проходит и мига без того, чтобы он не думал о вас. Он сложил бы к вашим ногам престолы, но пока кладет лишь это, - с поклоном Арбазан протянул принцессе тонкую золотую цепочку с висящем на ней тонким золотым ромбом. На наружной стороне ромба была выбита роза - ее знак.
Она взяла цепочку и, расстегнув замочек, надела ее себе на шею. Каждый подарок от Фаразона был дорог ей.
- Как идут дела у его высочества? - постаралась спросить она как можно более спокойным тоном...
- Ваше величество, я тяжко виноват перед вами...
... Арбазан улыбнулся, и от этой улыбки у нее по коже побежали мурашки.
- Его высочество, как и всегда, полон блеска. Недаром его знак - Солнце. Нет и дня, чтобы его сияние не привлекло к Волчьему Дому новые сердца. Весь двор Умбара без ума от Фаразона Золотого. Даже Верные не могут устоять пред ним.
- Охотно верю, сударь, и вы - живое тому подтверждение! - она улыбнулась. Ей может не нравиться Арбазан, но его любовь к другу не вызывает сомнений.
Улыбка молодого человека стала еще шире.
- О, нет, ваше высочество! Не надо относить меня к Верным - я не почитаю Валар, как, впрочем, и Врага, и Великого Капитана Гимилхада - я никого не почитаю, и моя дружба, как паршивой овцы в своем роду, может быть плохим примером! Нет, я говорил о людях, не отмеченных ничем, кроме доброты, красоты и всех мыслимых достоинств - таких, как Айлинель, дочь Хатола Ирмангора и Истарние из Дома Андуниэ! Никто не может сказать о ней ни одного худого слова, и она, Верная, после встречи с принцем стала ярой его приверженкой! Теперь их нельзя увидеть порознь - или она всегда следует за ним, или он зовет ее с собой! А моя собственная сестра Анардэ из-за него так переменилась, что оставила всю свою прежнюю жизнь, между нами говоря, не слишком праведную, и удалилась в Темные Земли, и никто теперь ничего не знает о ней! Маирен, дочь Аксантура и ваша родственница, при всех заявила, что готова отдать свою руку по первому слову принца - а зная о том, что после его высочества она следующая наследует корону, можно только радоваться о том, как горячо она любит Йозайан! Да, кстати, вот вам еще о замужестве - в Умбаре болтали, что блеск принца покорил даже какую-то эльфийку, которая выразила желание жить в Умбаре под рукой Волчьего Дома, но которая потом сбежала, выяснив, что эльфийские и наши брачные законы очень отличаются, и человек, давший слово одной, спокойно может владеть другой, которая совсем не будет ему женой! Она, говорят, долго не верила, что тот, кого она считает мужем, вовсе не муж ей, пока он не показал ей кольцо и не рассказал про невесту за Морем! Эльфийка, что и говорить! Всем известно, что они мыслят как больные на голову дети!..
- Я очень виноват перед вами, и не могу просить вас простить меня - не в силах женщины простить самое тяжкое из оскорблений, которое может нанести ей мужчина. Но то, что я сделал, тяжким камнем лежит на моей совести, и я хочу, чтобы вы знали - у Арбазана, сына Нумендила, есть долг пред вами. Просите, о чем вам угодно будет попросить, и если это в моих силах, я помогу вам.
Из горла Королевы вырвался резкий сухой смешок.
- Один раз, сударь, вы уже пытались помочь мне! Я вам не верю!
... - Я вам не верю! - наконец-то нашла в себе силы сказать она и тем самым прервать его речь, каждое слово которой было подобно раскаленному гвоздю в ее сердце.
- О, ваше высочество обижает меня! Я, однако же, рыцарь, и обвинять меня во лжи... мужчина за такое ответил бы с мечом в руках! Но, прошу меня простить, я нисколько не хочу показаться непочтительным. Ваше высочество просто наверняка не то хотели сказать. Чтобы проверить мои слова, достаточно расспросить любого приехавшего из Умбара.
"А ведь он прав" подумала она, и от этой мысли ей захотелось умереть. "Достаточно расспросить любого, но я никого никогда не спрашивала. Мне это на ум не могло прийти. Фаразон ведь поклялся мне, а он рыцарь и не может лгать!"
Невероятным усилием воли ей удалось сдержать подступающие к горлу слезы и опять сесть в кресло, на котором она сидела.
- Что ж... благодарим вас, сударь, - голос ее был глухим и безжизненным.
- Ваше высочество, неужто я чем-то расстроил вас?
Она посмотрела на него, не понимая, что он говорит.
- О, если бы я только знал, что огорчил вас, я вырвал бы себе язык, прежде чем сказать хоть слово! Но в чем причина вашего несчастья? В том поклонении, которое оказывают принцу? Но, сударыня, все видят солнце и все греются в его лучах! Иначе и быть не может! Принц Фаразон привык с самой ранней юности, что всегда самый прекрасный цветок - его, а не чей-то еще! От этого и проистекают некоторые его... черты, которые мы все в нем любим! Принц самой Судьбой вознесен над всеми нами. Он - племянник Короля, он богат, удачлив в войне, всеми любим и красив так, что вообразить себе невозможно! Он привык брать то, что хочет, и ни в чем ему нет отказа! А вот появись нечто... чего он не смог бы получить легко... что было бы уже чье-то... тогда его высочеству пришлось бы приложить усилия, чтобы это получить, и тогда, получив, он ценил бы это неизмеримо выше того, что само падает ему в руки, как перезрелые яблоки!
Она все еще не понимала.
- Сударыня, могу ли я быть с вами откровенен до дерзости... как лекарь?
Мириэль кивнула.
Он подошел и, встав на одно колено, сжал ее руку.
- Лучший способ привлечь внимание принца - это заняться кем-то другим.
От удивления она не могла выговорить ни слова, а он, приняв это за поощрение, продолжил:
- Принц, сударыня, уверен в вашей слепой любви и в том, что она никогда не иссякнет. Сама Судьба распорядилась так, что вы отдали ему свое сердце, и не нам спорить с Судьбой. Но, любя принца, вы можете, однако же, уделить свое внимание какому-нибудь другому рыцарю. Это будет вполне разумно. Не чувствуя ничего к этому другому, вы легко сможете повелевать им и обращаться с ним так, как вам будет угодно, звать к себе тогда, когда он вам понадобится, и прогонять, когда он вам наскучит. А принц, в котором вы пробудете жажду борьбы, должен будет что-то сделать, чтобы вернуть вас ... а вы сможете легко уверить его в своей любви, не давая, однако, ему самых истинных ее знаков, поскольку другой рыцарь сделает такое воздержание вполне легкой вещью!
Он так и не отпустил ее руки.
- Сударыня, честью клянусь, я хочу только помочь вам!...
- Сударыня честью клянусь, я хочу только помочь вам! Вы не верите мне - таково ваше право. Но я изменился. Это трудно понять, но я уже не тот человек, каким был. Я словно бы умер... и родился заново, и мысли о том, что я был раньше, гложут меня, как стая волков. Теперь моя жизнь - это попытка исправить то, что я наделал... и попытка хоть немного уменьшить зло вокруг нас... и в нас самих. То, что я сделал с вами, не имеет названия, не имеет прощения. Я был тогда полон тьмы и злобы на весь мир, на тех, кто был лучше и удачливее меня хоть в чем-то... на тех, к примеру, кто исхитрился получить любовь женщины, которую я возжелал с первого взгляда, но которая всегда смотрела на меня только с отвращением. О, не бойтесь, прошу вас! Тот Амандил умер, но, даже мертвый, он ненавистен Амандилу теперешнему, как любой Орк ненавистен любому Эльфу, своему первородному брату-близнецу! Я убил свое зло, сударыня, и мне в этом помогли... но я заплатил за свои грехи тяжкой ценой! Зло настигло меня, и оно поразило ту, кто стал для меня дороже самой моей жизни! Для меня из мира ушла радость, сударыня, и лишь малая часть осталась - в моем сыне. Он - все теперь для меня.
- Кто докажет мне, что вы мне не лжете? Вы ведь всегда были так красноречивы, если хотели чего-то достичь... и не всегда обременяли себя такой вещью, как правда!
- Никто не даст вам доказательств. Ваше величество, вы можете только верить мне.