Алексей уезжает, и наблюдатель - человек на стене - я - видит облако пепла, ползущее по дороге из-под колёс. Серый автомобиль идёт вдоль ряда прожекторов, потом сливается с пепельной ночью, всеобщим тленом. Дурак уехал на свою погибель и, как по мне, чёрт с ним. Я поднимаю голову - нет ли просвета? Хоть слабо обозначенной луны за пологом вулканических армий? На звёзды я не надеюсь... - Тщетно. Небо не просто черно - его не видать. Туча тьмы застилает скайлайн столицы, глазу не за что зацепиться - мир как туман. Усадьба - остров, кое-как обозначенное светильниками пространство, гнездо слабеющего тепла. Вокруг смыкается космос, унылая темень без верха, низа, без глубины и координат. Дом Государя лежит в осаде.
...Войны, казалось, не миновать. Всего полсотни дней назад Североатлантический Альянс разворачивал армии на земле и на водах. Государь обещал защитить страну. Безучастный и бледный, он был как будто не здесь. А к вечеру рванул Йеллоустоунский вулкан. Врага смело с лица земли, половина страны оказалась под слоем пепла. Во всех церквях шли молебны, народ ликовал - угроза войны утратила актуальность.
Через неделю небо начало темнеть. Синеву омрачили серые тучи с чёрными, словно сажа, краями. Они толкались, сражались за каждую пядь свободного места. Молнии разветвлялись от горизонта до горизонта, а льющий наземь тёплый дождь был мáзок, полон вулканического пепла, поднятого извержением в стратосферу. Государь-чудотворец, Царь ужаса, защитил нас в конце концов - но какой ценой!
Разыграв грозовую свою войну вместо нас, облака заключили мир. Они слились воедино, в тяжкую пелену биллионов и биллионов чёрных частиц, рождённых в брюхе исполинского вулкана. Однажды утром солнце не взошло. Земля продолжала лететь по своей орбите, вращаясь, как ей положено, но нашей любимой жёлтой звезды за облаком было уже не видать. Йеллоустоун продолжал плеваться пеплом. Он и сейчас, возможно, изрыгает смерть - не знаю, ведь связи нет, сигналы сквозь мусор в воздухе не проходят, да и остался ли там ещё кто-нибудь, кто мог бы снять на видеокамеру долгожданный финал - истощение освещения, конец света в двойном и истинном смысле слов?
...Надежда осталась. Пепел не ядовит, и в этом смысле вулкан не так плох, как альтернатива - ядерная зима. Он не отравляет почву и воды. Надо лишь продержаться - год? два? больше? сколько? - пока всё облако не осядет.
...И на дороге начинает оседать. Серый автомобиль пропал, Алекс канул во тьму. Я больше чувствую, чем вижу мягкое движение в саду. Оборачиваюсь - Государь мой сидит, согнувшись, прячет лицо в ладонях. Он просил дурака остаться. Он был готов с ним лечь, чтобы его спасти - ...
Я спрыгиваю со стены и бегу к машинам.
---
Когда мы с сержантом подкатываем к баррикаде, Алекс уже за шаги от смерти. Его 'седан' стоит с открытой дверью посреди шоссе, а хозяин самоуверенно идёт к цепи людей, перекрывающих путь затором из легковушек. Мужчины выныривают из-за машин, как зомби - новые и новые бандиты. На рукавах у них фосфоресцирующие повязки с каким-то символом, но в темноте не видать, что за знак. Алекс приветствует их рукой - нечто вроде 'зиг хайль' - подходит вплотную к плотному бородатому человечку в плаще с капюшоном, что-то ему говорит. Аргументирует, значит. Бородач кивает на нас из-под капюшона и отступает, даёт дорогу боевикам. Алекс взмахивает руками. Он явно зол. Сержант ругается матом и тормозит, кладя машину в длинную дугу. Несколько дюжих бандитов хватают Алекса за руки, рвут рубашку. На спинах этих людей черно-белым нашиты - кресты? Я привстаю и целюсь, но поздно - мне нужно время, винтовка ещё не нашла добычу. В руках головореза в свете наших фар сверкает нож. Он бьёт наискосок, от плеча в грудь и ниже, вонзает лезвие глубоко в живот. Алекс дёргается и кричит в руках своих палачей.
Головорез отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой, и я стреляю. Пуля сносит ему половину шеи. Уже убитый, убийца судорожно тянет руку к горлу и падает. Я перевожу дуло в спину одному из тех, что держат Алекса, и без остановки стреляю опять. Добрый снайперский дар; в моём лице родина обрела небесполезного человека. Бандит валится с пулей между лопаток, и остальные, бросая жертву, наконец кидаются прочь. Алексей складывается пополам и сползает наземь. Сержант вскидывает автомат одной левой и даёт оглушительно громкую долгую очередь над головами. Гуманист какой. Цепь смешивается, строй сломан, сволочь бежит. Я ищу дулом бородача в плаще, но успеваю увидеть только край зада, поспешно ныряющего за какой-то бампер. Мы уже поравнялись с 'седаном', и видно, что за нашивки у них на спинах. Свастика, а не крест. Я отыскиваю глазом центр ближайшего четверолапого паука и прошиваю его насквозь. Ещё раз. Минус один - минус два - ... Недостатков во мне хватает, но, когда у меня винтовка, от пули вам не уйти. Минус три... Стоило переезжать домой из Европы, чтобы стрелять в нацистов!
Мы останавливаемся, и я выпрыгиваю из машины. Алекс, помнится, пару раз зиговал... Где же? - ...а, вот он. Валяется на дороге в крови, пытаясь свернуться, как пёс, которому выстрелили в живот.
...Потом он лежит на заднем сиденье. Мы мчим в усадьбу. Сержант наконец докричался по рации через ночь, и врачи нас встретят. Алекс теперь уже не храбрится. Грудь рассечена от плеча, в бледном теле зияет текущая алым щель, в ране пепел. Всё кругом - его одежда, руки, впадина пупка, ямка между ключиц, сиденье, пол салона и я - всё залито кровью. На животе она пузырится со вздохом, ползёт толчками из-под судорожно сжатых пальцев. Алекс выглядит, будто снятый с креста, дышит, как вынутая на воздух рыба.
Несчастный Алекс. Самонадеянный идиот.
---
Его осторожно берут за плечи, под спину, за ноги - вынимают - кладут на носилки, везут спасать. Здесь, в доме нашего царя, прекрасные врачи. Пару секунд я стою у машины, пытаясь сообразить, что дальше. Вылазка эта, спасение Алекса-дурака, является нарушением моего рабочего плана, и мне ещё повезёт, если втыка не будет. За ярким кругом прожекторов у врат ландшафт как будто опускается в стакан чернил. Чёрт бы тебя сожрал, заморская каракатица... Я жму руку сержанту, взгляд которого скачет между моим лицом и винтовкой, и направляюсь в сад. Надо же доложить Государю, что Алекс жив - и вернуться к дежурству.
---
- Государь?
Человек в деревянном кресле всё так же недвижен, только дыхание еле заметно колышет спину: вдох, выдох.
- Позвольте Вам доложить: мятежник спасён.
Вдох чуть громче. Я опускаюсь в траве на колени.
- Государь, мы его привезли, но он ранен. Серьёзно. Большая потеря крови.
Он всё ещё прячет лицо в ладонях, но напряжение видно в изгибе шеи, спины. Я касаюсь его руки - осторожно, легко, как осенний лист - отвожу её в сторону и шепчу:
- Может быть, он умрёт, Государь. Хотите - идите с ним попрощаться.
---
- Нет.
Государь шагает в операционный зал, и его голос раздвигает сгрудившихся вокруг умирающего врачей, как веление Моисея - воды Красного моря. Государь идёт к Алексею.
- Нет, - тише повторяет он и приближает руки к ране. От дверей я вижу, как Алексей вздрагивает, распахивает глаза - и всё, движения нет. Жив? Мёртв?.. А Государь сползает вниз. Его не держат ноги, он упал бы на пол, не подхвати его вовремя вся орава врачей. Операционная звенит тревогой. Государя, как сокровище, поднимают, кладут на койку, расстёгивают рубашку и проверяют на шее пульс. Лицо на подушке бело, глаза закрыты, губы сомкнуты, бледны. Спины врачей и медсестёр заслоняют лежащего, я его больше не вижу. И не боюсь за него - Государь знал, что делал.
Алекса между тем все бросили, кроме одной медсестры. Оставшись на брошенном соратниками посту, она растерянно держит шприц. Я, пользуясь суматохой, ступаю в зал - и через пару шагов понимаю её смятение: Алексеева рана, разверстый алый овраг, исчез. По телу тянется чистый розовый шрам с не до конца сошедшимися краями, словно миниатюрный каньон, - а там, где лезвие бандитского ножа ушло в живот, чтобы рассечь селезёнку, осталась каплеобразная ямка. Алекс дышит через кислородную маску, грудь опускается, вздымается, края шрама чуть сходятся и расходятся - выдох, вдох...
- Ему нужна кровь, - сообщаю я сестре. - Там вся машина залита.
- Уже, - и она кивает на капельницу.
- Хорошо.
Я вздыхаю - воздуха, кажется, не хватало - поворачиваюсь и иду отмывать одежду и руки. Потом за выволочкой к начальству. В коридоре мне приходит в голову, что Алекс может нуждаться в чём-то помимо переливания . Назад я не возвращаюсь. Ведь я, в конце концов, не врач, и даже если это был не тот совет, с охранника взятки гладки. Пусть разбираются без меня.
---
- Государь так хотел, - сообщаю начальнику, гвардии генералу N. - Он запретил Алексею ехать, совершенно чётко, но этот дурак ослушался. Государь не мог встать и отдать Вам приказ в тот миг - сами знаете, в каком он состоянии с момента катастрофы. А объяснять по рации сослуживцам времени не осталось, мы и без того почти опоздали. Пришлось проявить инициативу, покинуть пост. Это было в согласии с пожеланиями Государя.
Генерал стучит по бумаге ручкой. Кара откладывается: принимать меры к доверенному лицу Государя - не лучшая мысль.
- Прошу разрешения вернуться на пост, господин генерал.
- Мгм...
Я, уже уходя, добавляю:
- Они нас видели, генерал. Наверняка сообразят, откуда.
Он задумчиво кивает, воспринимая уже не меня, а чистую информацию, и снимает трубку стационарного телефона.
---
Снаружи слышно прибытие вертолёта. Это референт. Бедняга, опять его, не успел лечь, подняли. Я чувствую иррациональную вину перед этим старательным, преданным человеком: не понеси меня черти спасать глупца и мятежника Алексея, референт, может, смог бы сегодня поспать.
Его сопровождают к нам, в комнату отдыха, куда перевезли Государя. У референта вид человека, который за гранью изнеможения, держится только на стержне воли. Я вспоминаю, каким он был год назад. Кто тогда мог подумать - ...
- Не бережёшь себя.
И референт сжимает руку Государя, бледную поверх белого одеяла. Не открывая глаз, Государь улыбается уголками губ - большее слишком тяжко. Сестра ввозит столик с полным стеклянным чайником чая. Золотисто-вишнёвый, как гиацинт, напиток блестящ и вязок от всяких добавок даже на вид. Энергетический резерв.
- Мне тоже чашечку, - приказывает референт. - Не то загнусь.
Сестра льёт чай в стаканы. Комната заполняется ароматом фруктов и мёда. Женщина поднимает изголовье кровати, придвигает себе стул и бережно поит Государя чаем из 'безопасного' стакана с плотной крышкой. Через соломинку. Странно видеть этого человека настолько слабым. Референт получил стакан с подставкой из серебра. Я стою у дверей с винтовкой, бессловесная и голодная тень. Мне тоже хочется чая, но это было бы неуместно. Попью после смены.
II. Ночь
В другом крыле усадьбы проснулся ребёнок. Ему снился кошмар - чересчур красный цвет, белый зал, отец падает, словно срезанный колос. Малыш немедленно слез с кровати, сунул ноги в тапочки и побежал в соседнюю спальню. Пусто. Дитя спустилось по лестнице, невидимое, как всегда, когда ему так хотелось, и пошло искать - может быть, на шум. Или же просто знало, куда идти. Чутьё привело прямо к операционной.
Алексей очнулся - кто-то дёргал за руку. Открыл глаза и увидел ребёнка. Заметив, что он проснулся, малыш удвоил усилия - тянет за руку, хмурится, слишком взволнованный, чтоб говорить. Алексей лежал и смотрел на крошечного братишку в пижамке и тапочках со смешными собачками на носу.
- Ты чего? - шепнул он малышу, сняв с лица кислородную маску.
- Где апа?
- ...Не знаю.
Он сглотнул. С трудом - пересохло горло. Малыш кривился так, что ясно - вот-вот заплачет. Во избежание Алексей предложил:
- Можно его поискать.
Ребёнок кивнул - по-детски, преувеличенно сильно, как ванька-встанька. Алекс протянул ему вторую руку.
- Залезай ко мне.
Малыш вскарабкался на высокую медицинскую койку. Задача была для такого ребёнка почти непосильной, и Алексу пришлось тянуть его наверх.
- Только ты на меня не садись, - сказал он. - Будет больно.
- Чего? - Малыш говорил 'чиво' - в значении 'почему', как многие дети.
Алекс проглотил дальнейшую ложь, провёл рукой по горлу, осмотрел ладонь и всего себя. Медсестра смыла кровь с его тела, одела в свежую рубашку. Так и не скажешь, что его чуть не убили.
- Малыш, откуда ты знаешь?
Мальчик пожал плечами и полез под одеяло, сворачиваясь под боком взрослого, словно сонная кошка. Алекс вызвал кнопкой медсестру. Ребёнок сунул руку под его рубашку и накрыл ладошкой шрам.
Медсестра с порога заметила постороннее существо в койке.
- Это что?..
Клубок под одеялом дёрнулся, пытаясь стать меньше.
- Наследник престола, - объявил Алекс. - Изволит искать родителя. Отвезёте?
Малыш откинул одеяло и энергично закивал всплеснувшей руками сестре.
- Везите к Его Величеству, - приказал Алексей, пытаясь сдержать улыбку.
---
Увидев отца в постели, ребёнок рванулся к нему с горьким воплем тревоги и торжества. Референт поднялся было ему помочь, но малыш уже ловко соскользнул с койки, держась за Алексееву руку, подбежал к кровати, вскарабкался наверх и обнял апу. Хозяин усадьбы открыл глаза. Референт растерянно отметил, как они похожи, пожилой правитель и его трёхлетний сын - белобрысые, светлоглазые, даже черты лица почти те же. Не просто отпрыск - запасная копия.
Он посмотрел на Алексея. Мятежник поднял руки и насмешливо пожал плечами. Медсестра принялась было его увозить, но наткнулась на протестующий вопль ребёнка. Референт, покачав головой, указал к стене. Сестра подкатила туда койку, бегло осмотрела пациента, который час назад истекал кровью на операционном столе, а сейчас уже принялся озоровать, и с облегчением удалилась.
Малыш получил от сиделки стаканчик чая с соломинкой и попивал его, держа одной рукой, усевшись между стеной и отцовским боком. Второй рукой он держался за пальцы отца и взволнованно лопотал, рассказывая ему о своём кошмаре. Ужасный сон оказался сном, апа живой, референт здесь, Алекс тоже, даже охрана ещё не сменилась. Все его значимые люди вместе, целы.
Референт стал было что-то говорить - просто так, для порядка - но, оборвав фразу, уснул прямо в кресле. Лепет ребёнка тоже вскоре стих - малыш спал, положив голову на отцовское плечо. Обессиленный раной и исцелением, сам того не заметив, свалился в сон Алексей. Бодрствовали лишь сиделка да человек с винтовкой, безмолвный дозорный. Но даже их души стремились ко сну - той особенной полудреме с работающим восприятием и готовностью пробудиться в долю мгновенья, что свойственна солдатам, полевым врачам, самоотверженным медсёстрам и прочим несущим вечную стражу людям.
Ночь длилась и длилась. Усадьба как будто лежала на дне океана, в какой-нибудь Мариинской впадине, вне надежды рассвета. Голова референта свесилась на плечо. Ему снились бабочки на лугу, слабо порхающие зеленоватые мошки; копошение крыл и ножек среди стеблей, которые рассыпáлись прахом. Человека с винтовкой настиг в полуяви сон: с неба сыплется чёрный снег. Это почти как правда, только земли под ногами нет, и частицы горнего гнева падают в пропасть. Тем не менее мир - включая сновидца - на чём-то стоит. Количество пепла ограничено, думает часовой; когда он опустится наземь, небо очистится, станет опять светло. Мы увидим солнце.
Горизонт на востоке действительно начал светлеть.
III. Рассвет
Столица тонула в облаке пепла - чем выше тянулся в поисках света глаз, тем черней. Словно каждая городская стена источала мрак. Бисерные ожерелья огней, ночное убранство, едва сквозь него пробивались - прерывистые, пугливые. Чем ярче сверкали эти огни, тем ужасней казалось небо, будто бы над землёй опрокинулась преисподняя и человек глядит в её жерло.
Однако в городе под пастью ада шевелилась жизнь. Там даже ещё была связь. Мобильники стали практически бесполезны, но старая кабельная сеть исправно несла свою службу. Она проработает долго - пока энергия не иссякнет; переживёт животный, растительный мир, обречённый погибнуть под чёрными небесами. Переживёт самого человека.
По этой сети всю ночь шли сигналы - новости, сообщения, разговоры о неудачной расправе и о стрельбе. Детали рассказанного менялись. Пятеро мертвецов обрели совершенно иное лицо и число - из фашистов их переписали в гражданские активисты, из пятерых в пятнадцать, в пятьдесят и больше. Отработанная за предыдущие несколько лет технология лжи сама по себе генерировала поток сигналов и образов, не могущих не возыметь наихудший возможный эффект.
К утру у устья шоссе собралась толпа. Она прибывала. Люди тянулись в неё сквозь город, как пепелинки в воздушных слоях, несомые мощным толчком чужой воли безмысленно и бесцельно. Направляясь к шоссе, они не вполне понимали, куда и на что идут. Организаторам понадобилось несколько часов упорного вранья, чтобы внушить этой массе частиц свою цель под видом её же собственной. Однако им удалось. В момент критической массы людей и лжи толпа содрогнулась. По ней прошёл волевой сигнал, и уже без призывов, без понуканий она потекла по дороге вверх, оставляя испуганный город. Частицам всё было ясно: он приказал стрелять в свой народ, укрывая вражеского агента; скрылся в загородной усадьбе, оставив без головы столицу и государство; спрятался перед лицом конца света, бросив подданных на погибель. Он обещал защиту - и не защитил. Народ шагал призвать его к ответу.
---
- Надо лететь, - сказал референт. Выспавшись, он стал решительнее и злее. - И увозить персонал. Тут всё сравняют с землёй.
- Лететь? Куда? - вставил Алекс. - Они же пойдут за вами. Куда вы ни прилетите, по ваши души придёт толпа. Разве только в Сибирь...
Они с референтом принялись за обмен ругательствами. Третий в комнате, человек, от которого всё зависело, молча смотрел в окно, где падал, устилая землю, тот же чёрный снег.
- Я никуда не полечу, - сказал он, обрывая ссору. - Бежать от собственного народа... Не стану этого делать.
И, обратясь к референту, добавил:
- Сына возьмёшь.
---
Он сам принёс малыша к вертолётной площадке, поцеловал и передал референту. Соратники попрощались коротким прикосновением рук. В последний момент мальчик понял, что происходит что-то плохое, запротестовал, потом завопил, пытаясь отчаянным криком поставить свой мир на место. Вопль утонул в шуме вращающихся лопастей. Через плечо референта ребёнок тянул к отцу руки. В голубых глазах стояла мольба и боль. Хозяин безмолвствовал. Алекс посмотрел на него, на референта, рыдающего малыша - и тоже пошёл к вертолёту.
- Ещё чего! - проорал референт. - Тебя только мне не хватало!..
И отказался взять Алекса на борт.
Хозяин молился. Гвардейцы видели, как он крестится, но его губы не шевелились. Будто смирение перед смертью. Когда вертолёт ушёл в город по безопасному коридору, хозяин вынул и поцеловал нательный крест.
Президентский кортеж составили БМД. В полдень дорога была неплохо видна, и прожектора отключили. Колёса мягко шли в сантиметровом слое пепла.
- Затормозите толпу, - приказал хозяин по рации. - Остановите, если возможно.
- ...е можем... - отозвалось через треск. - ...обовали... отступаем...
- Гвардейцы не смогут остановить людей, - сказал Алекс, - если ты не решишь стрелять. На этой стадии идущих остановят только пули.
Хозяин положил пальцы ему на губы, приказывая молчать, и ответил в рацию:
- Затормозите. Скажите им, что я еду.
- Нас всех убьют, - добавил Алекс. В голос закралась растерянность.
Хозяин не отвечал. Его лицо было спокойно, как лик Будды.
Президентский кортеж шёл сквозь сумерки конца света.
---
Формация мотоциклов ОМОНа, танков и БМД отступала перед толпой, словно отчаявшиеся победить солдаты под натиском живых мертвецов. Дула пушек и пулемётов смотрели в массу людей, текущую по шоссе. Не прозвучало ещё ни выстрела, но напряжение в воздухе можно было кромсать ножом: гвардейцы были готовы стрелять. Угроза кровавой бойни - власть против собственного народа, пулемёты против толпы - давила души чуть ли не сильней, чем свинцовое, низкое, мутное небо.
- Здесь стойте, - сказал хозяин.
Кортеж застыл на возвышенности - шоссе переваливало через холм. Идущая впереди толпа встрепенулась, увидев эти машины, загомонила, начала тормозить. Остановиться ей удалось не сразу - напирали задние ряды. Пока масса сбавляла ход, от цепи оторвались два танка и задним ходом пошли к кортежу. Хозяин собранно отдавал приказы по рации. Подали голос армейские мегафоны:
'Остановитесь! Президент сейчас подъедет!'
И люди остановились. Организаторы и подстрекатели понукали толпу идти дальше, броситься на пулемёты, на танки; если и не растерзать кортеж, не убить ненавистного человека, то хоть своей же крови пролить - побольше, как можно больше, широкие красные лужи. Дать желанное топливо для столичного мятежа. Но искра не разгоралась в пламя: народ увидал другую возможность.
'Президент будет говорить!'
Он вышел из автомобиля - невзрачный и небольшой человек. Президент, государь, хозяин. Алекс двинулся было следом, но тот, не глядя, толкнул его назад в салон. Из БМД подскочил офицер, получил короткий приказ и помчал на машине вниз, мимо танков. Президент, словно юный лихой солдат, вскочил на броню одного из них и рукой указал: вперёд.
Толпа зачарованно замерла. Создавая проход, разошлись машины. Они застыли в напряжённом карауле, глядя в стотысячного врага, толпу, жерлами всех наличных орудий. Двигался только президентский танк - скатился с холма, прошёл коридор и высунулся в "нейтральную полосу" между толпой и стражей.
Он прополз ещё метр к толпе и ещё. Остановился за полтора десятка шагов. Люди молча смотрели на президента, а он на них. Тринадцать лет его власти и больше - вся жизнь, исполненная работы и долга - повисли на волоске между этих взглядов. Потом он перекрестился. Креститься стали и в толпе - некоторые люди. Далеко не все.
Человек на танке поднял голову, воздел руку и указал в небеса.
Какие-то десять секунд ничего не происходило. Потом вдруг пронёсся стон - ветер, тысячный поражённый выдох. Он нарастал. Люди подняли очи - и подняли руки. Тысячи и десятки тысяч тянулись ввысь, словно стебли весенних трав.