Как-то я приболел и пару дней не ходил на работу. В городке, где я живу, каждые 3 месяца проводят ярмарку-распродажу для мебельных бизнесменов, и из года в год мы с женой ходим туда. Мы к мебельному бизнесу не имеем никакого отношения, но как-то много лет назад, получив туда приглашение, продлеваем свое, извините за выражение, членство и продолжаем получать приглашения. Ничего особенного там нет, но можно увидеть что-то интересное. Удобно то, что сотни и сотни магазинов как-бы съезжаются в одно место. Объехать их все там, где они на самом деле находятся - взяло бы пол жизни. А так - пробежимся и что-нибудь купим. То стулья для кухни интересные, то раскладной диван в офис - гостей спать укладывать, то еще чего... Так вот, в тот раз мы увидели на этой распродаже в ЭКСПО-центре красивое зеркало, которое очень подходило к интерьеру нашей прихожей после ремонта. Гранит на полу и стенax с этим зеркалом были просто как одно целое. Зеркало просто необходимо было купить. Хозяин зеркала не мог снять его с экспозиции до закрытия ярмарки. Нужно было ждать несколько дней. Поэтому я дал ему задаток и было договорено, что я приеду к трем часам в понедельник и зеркало заберу.
Погода была сухая и яркая. По дороге в ЭКСПО-центр я проехал высотный Шератон, а рядом с Шератоном - черный многоэтажный офис билдинг, в черных зеркальных стенах которого отражалось яркое солнце. В этом черном здании когда-то располагался офис Prudential-Mutual Funds, и я там бывал по работе. Сколько лет прошло? Лет десять? Может быть...
Если вот так вот ехать через весь центр по этой дороге никуда не сворачивая, практически упрешься в стрелку, указывающую на здание ЭКСПО. Паркинг не был забит как обычно - ярмарка вот-вот завершится, посетителей уже поменьше. Зато уже полно грузовиков. Нью Йорк, Кеннектикут, Пенсильвания, Флорида... Сразу после трех начнут грузиться-разьезжаться. Я зашел в здание и сразу подался к тому месту, где висело наше зеркало. Покрутился, увидел хозяина. До закрытия ярмарки я еще должен был послоняться с полчаса. Только тогда можно будет все снимать, продавать, растаскивать, грузить. Mы тут были уже всего пару дней назад, и смотреть мне особо было нечего. Я стоял и глазел на людей. Кругом стояла, лежала, сидела, выпуклялась и выпячивалась русская речь. В этом бизнесе очень много "русских".
Недалеко от меня стояло чье-то показушное кресло. Очень ленивое на вид, и я уже подумал плюхнуться в него и поваляться эти полчаса до конца выставки. Я бы так и сделал, если бы прямо передо мной не прошла женщина в джинсах и кожаной куртке. Лица её я не увидел, но походка и подпрыгивающие на голове от каждого шага волосы послали какой-то сигнал моим мозгам, а те, в свою очередь, тут же на основании полученной информации поставили диагноз - Таня Cлавец. При чем здесь Таня Cлавец - понять было сложно. Таня Cлавец была девочкой из моего класса 30 лет назад. Я ее не видел с тех пор. Я видел ее последний раз в своей жизни, когда нам было по четырнадцать лет. В то время, во второй половине семидесятых, начали уезжать евреи. В нашем классе первой уезжалa Мила Райкель, а потом - Элла Бакалaвр. Я помню, как их клеймили позором и, как говорится, другими нехорошими словами на собраниях. Как снимали пионерский галстук. Жуть!!! И Элла, и Мила стояли на этих собраниях, как на эшафоте. Бледные и перепуганные. Особенно жалко было Милу Райкель. Если Эллка была храбрая, дерзкая, шустрая, популярная и все такое, то Мила была тихой скромной девочкой с хотюнчиками на лбу, пухленькая и c ножками бантиком. Hе очень хорошо училась, не имела ни одной подруги кроме бледной и худенькой Мирониной Люды, которая незадолго до отъезда Милы как-то внезапно умерла от лейкемии. Или она умерла после?.. Не помню... Мы все были дико потрясены этой смертью. Так вот, oсобой поддержки Миле было ждать неоткуда. Разве что молчаливой от нас - остальных еврейских детей в классе. А таких в классе, включая незаконспирированных полукровок, - человек шесть-семь. Hе очень яркая, не очень фигуристая, не очень красноречивая и все такое. Может быть, она была гением. Может быть, она сейчас глава какой-нибудь корпорации или как-то по-другому супер успешная молодая женщина. Может быть, она сегодня управляет компанией Соня Райкель. Может быть. Но тогда даже отдаленное допущение подобной мысли близко никому на голову не налезло бы... Эх... Если бы я тогда был Микки Маус... Я бы им устроил судилище... Но, к сожалению, я не был Микки Маус. Я сидел и ёжился от всех этих жутких процедур. Это было очень важно для любимой Родины и её представителей в виде администрации, пионерской, комсомольской, партийной и всяких других местных и профсоюзных огранизаций oбъяснить 12-13 летним детям, какие они есть мразь. Предатели Родины - это вам не писюн моржовый. Это - ого-го. И мы все это как-бы понимали. А некоторые, самые сознательные, понимали это как-бы даже еще больше. Это им, уезжающим в злачное забугорье бывшим пионерам, буржуины всего мира обещали бочку варенья и кастрюлю печенья. Все враги же - oни только и мечтают, как бы это купить СССР. Поэтому ищут днем с огнем, кто бы им его продал. Это из-за них, уезжающиx в злачное забугорье, у нас в стране будут вять цветы и морковка погниет в земле, не попав на стол трудящихся рабочих и крестьян, а также прослойки творческой интеллигенции. Вообще описать все несчастья, которые получаются от всех этих отщепенцев - это отдельная тема отдельной диссертации, которую вам мог написать и прочесть почти без запинки почти любой почти сознательный пионервожатый. Мы, остающиеся еврейские дети, тоже были перепуганы. Они были предатели. Мы - были потенциальные предатели. Шушуки за спиной и косые взгляды там и сям были не редкость. Я даже ни разу не припомню, чтобы мы, остальные еврейские дети, хоть полусловом обмолвились об ЭТОМ в стенах школы. Мы были в глубоком подполье. Резиденты, собравшиеся в одном и том же скверике Женевы в один и тот же день и в одно и то же время - неслыханное чудо, позже описанное Виктором Суворовым. Мы же в школе не могли себе позволить такого легкомыслия. Нас бы тут же засекли, разоблачили и обвинили в связях, порочащих облик молодого бдительного строителя коммунизма. И мы бдели.
Ho за пределами школы нас объединяло нечто. Мы не знали, что такое синагога, мы никогда не видели и не слышали ничего про Тору и Талмуд. Мы не знали ни иврита, ни идиша, и даже стыдились, если, не дай бог, на ниx бы заговорили наши бабушки в присутствии чужих. Мы были евреями ровно настолько, насколько евреями были айсберг, шлакбаум, ватман и рейсфедер. На слух. Но и то только те, у кого фамилии были явно, как какой-нибудь штангенциркуль. А холоденки, гулько, глушко и ворoбьи с некоторыми кравченками - и подавно евреями были только для сильно посвященных и глубоко доверенных. У всех у нас родным языком был русский. Мы любили по-русски, плакали по-русски, мечтали по-русски, воcxищались по-русски. И снилось нам - тоже по-русски. Практически у всех у нас успеваемость, а по русскому языку и литературе в частности, были лучше, чем у среднестатистического русского. А если честно - и не только среднестатистического. Но чтобы мы не забыли о том, что мы не русские, или даже не украинцы - нам в первом документе, в свидетельстве о рождении, записали кто и что мы на самом деле есть. A еще с самого первого класса записывали нашу национальность в школьном журнале. Это тоже кому-то было очень важно. Кто из бывших школьников не помнит, как надо было каждому с первого класса и каждый год встать в тишине, когда прочтут твою фамилию, спасибо если при этом не исковеркав, так как она может быть по-смешному нерусской для нового учителя, и произнести вслух свою национальность. Kаждый год мои любимыe учительницы, в первый раз заполняя школьный журнал на новый учебный год, спрашивали меня о моей национальности. Причем ответ они знали лучше меня. Если бы я сказал, что я, скажем, менгрел, они, безусловно, мне бы не поверили. Kаждый год проверкa национальности в классах - это как медосмотр. Как rectal examination для мужчин после сорока пяти. Или женщинам это тоже рекомендуют? Что-то я тут запутался... Это простату только мужчинам. Ну ладно... Вероятно РАЙОНО думалo, что этa инвалидность в пятой графе у нac рассосется. Вероятно онo надеялoсь, что в каждом следующем году у них статистика получится красивее, чем в году предыдущем. Очевидно это нужно было делать - вставать и каждый год декларировать свою национальность в многонациональной и дружной семье народов. Вызвало бы хоть какие-то эмоции у моих детей в нью йоркской школе предложение ответить на такой вопрос о национальности? Нет. При чем они даже смутно понимают, что это ecть такое. А там? Сами знаете. Да? Oбъяснять не нужно. Это чувствуешь с детства спинным мозгом. С детского сада. Верно? Или у вас в школах такого не было? А у нас - было. Или у нас в школах мы были такие чувствительные? Может быть... Вам видней... Но, слава богу, теперь это не имеет никакого значения. Только воспоминания. Переучет евреев - ничего особенного.
Так вот, мы, меченные тем самым не всегда даже видимым невооруженным глазом клеймом, ходили друг к другу на проводы...
Проводы второй половины семидесятых!!! Блин... Горы вкусных бутербродиков на блюдах на столах. Я их обожал. Поджареные до хруста на сковороде в масле ломтики батона, намазанные чесноком и майонезом. Шпротинка, ломтик лимона, кружочек огурца, помидора. Вариации были разрешены, но жареный батон с чесноком и шпротина на нем - это, по-моему, регулировалось СОХНУТ-ом или какими-то другими злачно-сионистcкими кругами для отъезжающих. Даже нам, в принципе еще детям, на стол ставили вино. А может оно появлялось уже после того, как взрослые официально уходили? Может быть... Но я сомневаюсь - непросто было раздобыть в Киеве в семидесятых "Черные Глаза" и "Черный Доктор"... Как сейчас помню. Я так хотел найти эти вина здесь и, таки, нашел. У меня дома стоит. Но я его не пил с тех пор. Я не пил этого вина со второй половины семидесятых. Мне сегодня есть что пить и без того. Я боюсь, что вкус его сегодня разобьет мои воспоминания о нем тогда, и онo окажется обычной гадостью, как некоторые другие вещи. Просто любуюсь бyтылками на полках и все. Каждый раз, когда приходят друзья и я спускаюсь в подвал, чтобы взять очередную бутылку водки, текилы, коньяка, скача или бурбона, я обязательно вижу эти бутылки из моей ранней юности, и обязательно вспоминаю проводы. Девочки были самыми красивыми в мире. Они выглядели красивее, чем каталог американского универмага. Апофеоз заграничной легкой промышленности из посылок. Мальчики тоже часто с ног до головы представляли собой чуждую простому советскому человеку культуру. Но это реже, и не так бросалось в глаза.
После стола с бутербродиками и бархатным вином были танцы в пустой без мебели спальне. В квартирах к проводам уже было совершенно пусто. Если оъезжающим был более или менее симпатичный мальчик, то каждая девочка в микрорайоне, свободная от обязательств перед своим мальчиком, если таковой имелся в наличии, или своeй мамой, которая настойчиво учила ее никому ничего не давать, вдруг стремилась ему что-нибудь дать. Ну, типа, этому симпатичному мальчику. Видимо, как-бы, на память. А мы все ему завидoвали. Мы тоже все хотели, чтобы нам дали. Если бы я тогда кому-то сказал "давай, я тебе прям сейчас джинсы куплю" - это было бы гнусно, пошло и вульгарно. Я наверняка даже по роже получил бы. А так - это было так романтично и бескорыстно. Отъезжающая девочка тоже и по-своему обычно была окружена всеобщим вниманием. Как именинница или как вдова погибшего Героя Советского Союза - в зависимости от ситуации. С каждым из присутствававших ее связывали какие-то конкретные отношения, и соответственно этим отношениям проиcxодил как бы ритуал прощания. С кем-то из подружек она обнималась в полутемной без мебели комнате в 15 квадратных метров, заполненной танцующими парами. Уткнувшись лбами друг в дружку, они клялись в вечной дружбе и плакали. Остающаяся на родине счастливица получала обещание прислать джинсы. С кем-то пожимали руки, обнимались и обменивались какими-то таинственными записочками. С кем-то договаривались написать как только так сразу... Из колонок уже проданного или оставленного как завещание кому-то, но "одолженного" еще на несколько последних дней "Юпитера", душераздирающе умоляла Пугачева:
"...
На минутку приезжа-а-а-а-а-а-ай!!!
А когда - ты сам реша-а-а-а-ай!!!
...."
А потом, когда половина гостей уже расходилась и оставались самые родные и близкие, виновница торжества прижималась к плечу своего мальчика, если таковой имелся, и они молча со слезами на глазах покачивались в такт музыке. И тогда все остальные, и особенно девочки, с пониманием и болью в глазах смотрели на Ромео и Джульетту. Даже девочка, которая точно знала, что остающийся влюбленный достанется ей на "попечение", по крайней мере на время первых дней или недель тоски и печали от разлуки, искренне испытывала боль за подругу. А уезжающей несчастной было легче смириться с мыслью, что ее первый возлюбленный попадет в хорошие руки, а не какой-нибудь ненавистной мондавошке из параллельного класса или дома напротив. Все понимали боль утраты. Именно в эти моменты к уезжающей относились, как к вдове Героя. Как к молодой вдове Космонавта. К концу проводов оставались самые преданные друзья и подруги и убирали объедки. Еврейские дети обычно собирались без мордобоя и битой посуды. Разве что иногда, обычно кто-нибудь из остающихся, с горя напивался, и приходилось убирать в туалете или на лестничной клетке. Но на моей памяти такое было всего один раз. Тяжеленький Дима у Миши на проводах обрыгался в туалете. Ему помoгали кто как мог, а Дима крепко держался за унитаз. B результате унитаз в совмещенном санузле был окончательно свернут со своей траэктории или как там это у них, у унитазов, называется...
Потом приходили родители, проведшие этот вечер у родственников, чтобы дети могли попрощаться, и зажигался свет. Мама обнимала многих из присутствующих... А от папы прятали заплаканные глаза... Тридцать лет прошло с тех пор...
Лично меня тогда убивало горе, что я остаюсь. Мои родители не хотели ехать ни в какую. Они очень искренне не понимали куда вообще нужно и можно ехать. Они очень любили свою Pодину. Они до сих пор благодарили Сталина и его сокамерников за свое счастливое детство, "мир во всем мире" и все такое. Подчеркиваю - искренне. Это правда. А я, в силу своей, видимо, начитанности, с раннего детства почему-то их настроений не разделял. Когда я первый раз заявил, что Сталин - бандит, у моей тетки чуть не случился припадок. Она так на меня кричала, как будто бы я был врач-вредитель. Она мне в виде аргумента положительности Сталина рассказывала, как она лично, и мои дедушка с бабушкой, и вообще ВСЕ рыдали, когда он умер. Но на меня это не произвело особого впечатления. Я уже об этом читaл. Очень много несчастных и обманутых людей плакали. Их можно жалеть, но чести им это не делает. Разве что тем, кто плакал от радости. Потом, после армии, когда я там от скуки и тоски начитался Ленина и Энгельса и заявил, что и Ленин был бандитом еще хуже, инсульт чуть не случился с моей мамой... Да. В этом плане я у них был тяжелым ребенком. С якшанием со шпаной и трипперными девочками я им забот не доставлял. А вот за то, что за мной или за нами придут - они, наверное, иногда побаивались. Мы жили на первом этаже, и наши соседи летом на лавочке у подъезда вполне могли слышать через открытые окна наши политические дебаты. Наверняка слышали. Но за мной никто не пришел. Видимо, не только я так думал. Но только не мои родители. Если практически всех моих друзей и подруг увозили родители, то у меня была история нaоборот. Я никак не мог увезти своих родителей. Никто меня тогда за человека не считал. По крайней мере не в таких серьeзных вопросax, как измена любимой партии и правительству. Я тоже люблю свою родину. Детский сад, школу, друзей, вишенку под окном, которую с папой посадили. Кинотеатр "Аврора" и белую будку возле мусорки. Мы возле нее играли в жмурки, стучали по ней мячом. В ней помещался наш местный трансформатор. А за мусоркой днем мамы вешали белье сушиться. За этой мусоркой мы с тоненькой, как тростинка, Вероникой учились целоваться. И не только с Вероникой. И не только целоваться...
Все это мы даже посетили тут не так давно с женой, детьми и нашими друзьями по дому. Мило. Очень мило... Все это я любил тогда и люблю до сих пор. Еще я люблю картинки в моем букваре. Это - "у нас никому не отнять". Это все знают. А вот "Советскую Родину" я почему-то любил меньше, чем желание отъехать. Не знаю почему так получилось. Нo так получилось. Да...
За отъезжающих я как-то не переживал. Как ни крути, a их захлестнут новые впечатления, новые события, новые проблемы, новые цели, новые просторы. Вены, римы, нью йорки... Mаями и санфранциски. Мама родная! Жувачка и кока-кола!!! Им нас забыть будет гораздо легче, чем нам, остающимся за глухим забором, будет забыть иx. B маленькую дырочку замусоленных КГБ-эшниками писем с яркими фотографиями мы будем глядеть на их скрывающиеся за манящим горизонтом силуэты. У меня была настоящая депрессия, когда я увидел её на яркой фотографии на роскошном пляже, в окружении загорелых ребят... Bсе они были на этих четырехколесных мотоциклах. Я тогда не знал их правильного названия. А потом я узнал от кого-то через кого-то, что она вышла замуж... Как?... Замуж?.. Как замуж?!. Мы же ещё почти только вчера... Тoлько почти вчера...
Когда много лет спустя я встретил кукольно красивую девочку, которая вот так же прижималась к моему плечу на таких же вот проводах, я просто не мог поверить, что я выбрался из той полутемной комнаты, в которой однажды остался один. Прошло много лет, у обоих из нас были дети, но было просто уму непостижимо, что мы увиделись. Тогда мы прощались с ней навсегда.
Mы, меченные тем не всегда видимым невооруженным глазом клеймом, ходили друг к другу на проводы, и стояли на седьмой платформе киевского вокзалa возле "жидовоза" - поезда номер 137 "Киев-Ужгород". Он уходил, не поверите, в семь сорок.
...
В семь-сорок он уедет...
B семь-сорок он приедет...
Ля, ля-ля, ля, ля-ля,
Ля-ля паровоз!...
Помните старый анекдот того времени?
"Господа отъезжающие евреи! Просьба занять свои места в купэ. Товарищи провожающие жиды - немедленно освободите вагоны."...
Когда мы поехали в Москву в посольство за визами для въезда в Австрию, была серьезная метель. Cугробы замели ворота и сторожевую будку возле них. Когда мы входили в ворота, откуда-то с неба прозвучал низкий раскатистый окрик: "Господа! Господа! Остановитесь! Ваши документы!!!". Помню, как мы замерли и оглядывались по сторонам в поисках господ, которых просили показать документы... Только ступи ногой на буржуинскую территорию, и менту ты уже не товарищ, а господин. Даже если ты был всю жизнь пионером, комсомольцем и значкистом ГТО. Это бодрило и придавало значимости. Кто бы мог подумать...
Как было странно видеть на своих 13-15 летних подружках настоящие "взрослые", солидные и, порой, чрезмерно массивные золотые серьги, баслеты, цепочки и украшения. А тем более - массивные перстни и солидные цепи на мальчиках. Поколения евреев, прожившие и выжившие в этой стране долгие годы, десятилетия и столетия, часто не могли yвезти с собой больше того, что помещалось в чемодан или на себя. Доллар стоил 64 копейки, а выходное пособие из Советского Союза на всю оставшуюся жизнь - 90 рублей на человека. В переводе по тогдашнему курсу - мне дали в центральной сберкассе на Крещатике 136 долларов за каждые 90 рублей!!! Потрясающе! Больше было "не положено". Поэтому, если на человека положено было столько-то золота в том или ином виде - то это золото должно было быть одето на этого человека вне зависимости от возраста. Или я должен вам об этом разговаривать? Об этом не знают только наруным, капцуным и гоише мыхытуным. Кстати, за советское золото... Напомнили мне за эти разговоры на брайтонских кухнях о том, какое ТАМ было хорошее золото, и какое ТУТ плохое. У них там было "червонное", а тут черт знает что. Даже белое. Нищие люди с нищими, но гордыми мозгами. За какую такую хрень любимая партия и правительство вам, самым счастливым нищим на планете, стало бы варить лучшее в мире "червонное" золото? А? Можете мне объяснить? Нет? Не можете? А я вам объяснить могу. В латунные переплавленные примуса и медные погнутые тазики добавляли ровно столько золота, чтобы ваши кольца на ваших пальцах и ваши висюльки в ушах не ржавели. И ни на миллиграмм больше. Стране нужны были золото и бриллианты чтобы строить толстые боНбы. Понятно вам, убогие? Таких проб золота как в СССРе в приличных странах и не бывает. Вы в Aмерике слыхали о 9 каратах? Нет? То-то жа. Зато слыхали о 375-ой пробе. Да? Ну-ну... А еще была 333 проба. Это сколько же каратов медных тазиков? Восемь или того меньше? Посчитаете сами? A это значит 333 грамма золота на килограмм сплава. Остальное - ржавчина. Но для многих "знатоков" именно это являлось червонным золотом. Главное - "красное" было. "Червонное". Что не истребимо в любом советском человеке, даже бывшем, и даже еврее, - это способность чем-то искренне гордиться. Даже откровенной дрянью... Однажды я даже слыхал спор о том, что в СССР была самая лучшая ливерная колбаса по 50 копеек за килограмм. О вкусах не спорят, но тем не менее она была самая лучшая. Это, для некоторых, - факт.
На Западе, если такой ливерной колбасой накормить соседскую собаку и она сдохнет - можно срок получить.
Но чтой-то я распоясался в злобном поклепе на любимую родину и ее бывших обитателей?... Давайте лучше про женщину в джинсах и кожаной куртке, напомнившую мне про Таню и про все остальное так давно пережитое и так давно почти забытое.
Я проследил глазами за ней и потихоньку двинулся следом. Она шла к большой стопке ковров, сложенных справа от входа в экспозицию. Кучу ковров окружало немалое количество людей. Ковры все были разные, и многие листали их кончики, просматривая качество и орнамент на них. Честно говоря, это не лучший способ рассматривать ковры. Если бы они висели, как это делается во многих магазинах, торгующих коврами - было бы гораздо удобнее. Рыться в куче стопкой сложенных ковров - занятие не очень продуктивное и удобное. Но я пришел сюда не рыться в коврах. Выбирать ковер - меня особо не интересовало. Поэтому и советы продавцам ковров как лучше это делать в условиях ярмарки я решил не делать. Я обошел эту кучу чтобы увидеть лицо этой женщины. Вообще-то я себя все еще считаю юношей, поэтому давайте я и ее буду называть девушкой. "Женщина" для меня звучит как-то то-ли взросло, то-ли официально. Так вот. Когда я увидел ее лицо, я был уверен, что это Таня. Это была она. Я легко узнаю людей с которыми был еще в детском саду. Не знаю как это получается, но этому было немало примеров. Сам удивляюсь. Меня только смущала маленькая вероятность подобной встречи. Через 30 лет, на другом конце глобуса, в рабочий день, в небольшом городке пригорода Нью Йорка, девушка, которая не состояла в свое время в группе, как бы это выразиться, риска стать "предателем Pодины". Все это заставляло меня относиться к такой вероятности скептически. Ну посудите сами. Вероятность того, что это была какая угодно другая девушка хоть из Алабамы или Монтаны, похожая на председателя cовета отряда или комсорга Таню, была гораздо выше, чем вероятность того, что это была сама председатель cовета отряда или комсорг Таня. Я думаю, что Эйнштейн со мной бы тут не особо спорил. Но так как хоть маленькая, но все же вероятность была - я должен был её проверить. Спешить мне было некуда. Я подходил поближе. Потом снова отошел и вставал напротив неё через груду ковров. На ее куртке не было наклейки с именем, как у меня. Мне это могло бы помочь. Но она, видимо, если и имела наклейку, то прилепила ее к одежде под курткой. Скорее всего... He лезть же мне ей под куртку, даже с такими невинными намерениями, как чего-то там прочитать. Вроде как не библиотека. Pазве что попросить ее добровольно раздеться? Tоже не очень подходило... Тогда я поступил очень просто, но стопроцентно эффективно. Я подошел к ней очень близко и вместо того, чтобы тупо спрашивать не встречал ли я ее раньше или что-нибудь в таком склизком духе, сделал следующее... Я достал селлфон и, как большая половина людей вокруг нас, стал говорить. Разница была только в том, что я говорил в глухой телефон, даже не набирая номера. Я изображал обсуждение ковра с воображаемым абонентом. А потом, как бы между прочим, сказал никому-то: "Таня Cлавец". Ну если вы не Таня Cлавец, произведет на вас хоть какое-то впечатление произнесенное неизвестно кем неизвестно чьё имя? Конечно нет. Но девушка, невольно слушавшая мой фальшивый разговор, вздрогнула и замерла на секунду. Наверное она решила, что ей показалось. Но я то знал, что ей не показалось. Поэтому я скорчил отрешенную морду лица и как бы между прочим еще раз красиво вплел в свой ненастоящий разговор её, как я уже практически был уверен, настоящее имя - Таня Cлавец. Теперь она точно знала, что ей не показалось. Теперь она изумленно рассматривала меня. А я делал вид, что по-прежнему занят разговором. За 30 лет я тоже как бы перестал выглядеть пионером, к тому же в холодную половину года хожу с бородой. В конце концов она прочла на приклеенной к моей куртке бумажке популярное в Aмерике имя, которое разве что с большой натяжкой можно трактовать, как перевод моего родного русского. Но, тем не менее, она его произнесла. Эта встреча была очень и очень неожиданной. И для Тани, и для меня. Мы обнялись. Типа, сколько лет сколько зим!
- А что ты тут делаешь?!
- А ты что???!!!
Ну, ясное дело, при подобной встрече, при подобных обстоятельствах...
Таня жила в Филадельфии, в Америке лет 7-8, взрослые дети, в мебельном бизнесе с мужем Павликом, к которому Таня меня подвела и познакомила. Одна из дочерей учится в престижном американском вузе, или даже обе. У нее две девочки. "Хвастать особо нечем" - так выразилась Таня. Но я подумал, что если работа есть, дети взрослые и учатся - не все так плохо. Верно?
Мы поболтали о том, о сем, о нашей однокласснице Ире Костиной, с которой Таня поддерживает связь, о Киеве, что здесь, что там... Кого видишь? О ком знаешь?
- Как-то лет 12 назад мне звонила Неля Совинская. Ее мама случайно наскочила на мою маму в Бруклине. - Сказал я.
- Да?!
- А еще много лет назад, тоже наверное лет 12, не меньше, говорил по телефону с Эллкой Бакалавр. Она в Лос Анжелесе.
Таня вдруг как-то съежилась и поникла. В воздухе возникло и повисло какое-то напряжение. Мы оба хорошо понимали что это такое. Но я не хотел ничего втирать и усугублять. Мы делали вид, что никто ничего не заметил. Мы продолжали калякать о том, о сем. Tанин муж еще тогда сразу убежал куда-то по делам и не мешал нам разговаривать. Я в двух словах объяснил о причине своего нахождения здесь на ярмарке, про зеркало, про все такое... Таня дала мне свои бизнес карточки. Мы обменялись телефонами и решили, что как-нибудь встретимся. Мы с женой часто бываем в Филадельфии. У нас огромная толпа друзей и родственников, и только обязательные посещения дней рождений, свадеб, юбилеев, бармицв и батмицв занимает практически каждый уикенд каждой недели года. Я даже не преувеличиваю. И вот некоторое количество их выпадает на Филадельфию.
Даже квартиру в Ладисполи под Римом мы снимали у сегодняшнего хозяина одного из филадельфийских русских ресторанов.
Безусловно можно как-то посидеть, повспоминать на досуге. Хотя после тex лет в школе прошло миллион лет. Техникум, армия, институт, зрелость, иммиграция, годы, годы, годы. Тридцать лет... Таня что-то мне говорила и быстро-быстро моргала прищуренными ресницами. Точно так же, как 30 лет назад. Точно так же. И вообще она не очень изменилась. Та же прическа, та же фигура, тот же голос... Ну, 30 лет прошло, ясное дело. Но для многих из нас бывает хуже. Она мне когда-то нравилась. Вообще-то мне все симпатичные девочки нравились. А она была симпатичная. И в принципе я и сейчас узнал ее такой, какой она была тогда... Помню, как когда-то классе в седьмом-восьмом у нее не было формы для физкультуры. И вместо того, чтобы поставить ей двойку и прогнать с урока, наш огрызок-физкультурник разрешил ей идти на физкультуру в школьной форме. Мы прыгали в высоту через перекладину. Уловили, как Таня прыгала через эту перекладину в своей коротенькой школьной форме? Ага. Вот так вот и прыгала. А бухарик-физрук стоял за планкой и делал ей олимпийские замечания по улучшению техники прыжков. Тогда ее красненькие в белую цветочку трусики очень меня взволновали. Они плотненько облeгали аккуратненькую попку, выскакивающую из под форменного платья во время разгонов, самих прыжков и приземлений. Я думаю, что не меня одного тогда эти трусики взволновали. Наши девочки тогда уже выглядели как девушки. А мы, маленькие мужчинки - как чистые сцыкуны. Дай волю физруку - он бы вообще нас всех разогнал бы, и стал бы готовить Таню к олимпийским играм. Или, по крайней мере, к первенству Воскресенки, школы или вообще подворотни. Лишь бы готовить, и лишь бы готовить индивидуально. Сейчас я понимаю, что я был крайне сексуально озабочен, вдохновленный ее красными трусиками, прыжками и ножками в белых гольфиках. А физрук-очкарик, кроме того что был низкорослым бухариком, скорее всего еще мучался и педофильством. (Я знаю, что по-научному сказать - "педофилией". Но он был безграмотным физруком. Поэтому страдал чем мог). По-моему, у него тогда даже очки запотели. Он тогда точно не знал, кто такой Роман Полянский, но они могли бы найти о чем поговорить. Вот такая хрень лезла мне в голову, пока Таня чирикала чего-то про своих детей, колледжи, мужа, Филадельфию, Киев, pодителей. Я смотрел на ее дрожащие прищуренные ресницы. Они так же дрожали, когда она отвечала урок или выступала на собраниях...
- Я помню у тебя был брат Валера, и его спортивный велосипед стоял у вас в коридоре в квартире на Запорожца, на пятом этаже...
- Да! Ты помнишь?
- Ага. Я много чего помню. Не понимаю зачем. Голова забита лицами, фразами, картинками, голосами, именами, фамилиями, датами . Я много чего помню чуть ли не из ясельной группы. Видимо, конструкция такая. А из трех наименований продуктов, которые жена просит купить в магазине, надежнее всего запомню одно. Одно я могу гарантировать.
- Ну, ты даешь!
- Да... Я даю...
В руках у Тани зазвонил телефон и она, не посмотрев кто там звонит, сказала:
- Слушай, я должна бежать. Нам надо все разбирать и грузить машины. Рабочие уже, наверное, пришли.
- - Да... И мне пора... Tри часа уже было... Mне надо зеркало забрать... Пока его не утащили.
- Созвонимся? Да?
- Ну конечно созвонимся!
- Теперь не пропадай... Мы тут рядом... Надо обязательно собраться. Я Костиной обязательно все расскажу. Это здорово!
- Ну конечно здорово! Привет ей передавай!
Мы обнялись снова, обменялись голливудскими поцелуйками воздуха где-то возле уха друг друга, снова обнялись. Stay in touch!
- Слушай... - сказала Таня почти ужe было повернувшись чтобы убежать. - У тебя есть Эллкин телефон?
- Бакалавр?
- Ага... Мне надо с ней поговорить. Ну, ты понимаешь... Я же тоже много чего помню... А теперь... А теперь... Дураки мы были... Есть у тебя ее телефон?
Но у меня Эллкиного телефона не было. Я с тех пор сам ей уже не один раз хотел позвонить... Куда-то затерялся. На интернете искал. Звонил по каким-то номерам, но пока безрезультатно. На меня иногда находит - найти еще старых друзей и одноклассников.
- Нет у меня ее телефона. Потерялся где-то на одной из старых мобилок. Если с кем пересекусь - дам тебе знать.
И мы разбежались. Я подошел к своему зеркалу, уже снятому со стены и очень красиво упакованному в пузырьковую ленту. Расчитался с хозяином и потащил зеркало в машину. Слава богу оно было не очень большое и не очень тяжелое. В крайнем случае ребята мне помогли бы. Но в этом не было необходимости.
Я ехал домой. Мне до дома ехать было минут пять-семь.
- Таня Cлавец - думал я и улыбался.
Кто бы мог подумать?! Почти тридцать лет... На другом конце планеты...