Однажды канарейка, сидя в клетке
средь мраморных колонн дворца,
фонтанов, шелковых подушек,
Заговорила о вреде свободы так:
-Зачем твердит молва,
что рано или поздно
неволя всякого задушит?
Не глупо ль верить выдумке чудно"й?
Пример всем я! Просторна клетка золотая,
и воздух свеж и чист, свободно созерцаю
я мир вокруг себя, и точно знаю:
все моего удобства для!
А сколько радости от вкусного зерна,
с заботой отделенного от плевел,
его мне подаёт сам Сир!
Вода же выше всяческих похвал:
Серебряные родники её истоки!
За что и кто сумеет упрекнуть,
Коль песнь моя звонка и неизменна в клетке?
Ну, разве только...
соловей, бедняга.
Он сер и сир,
Тесна его лачуга,
Пусть голосом не обделен, но что с того?
Пускай он был мне другом,
но, к слову, надоел давно уж всем:
мешает спать, и песнь его тревожна,
пора куда-нибудь сослать
свободного певца, но осторожно...
За тридевять земель
лети, дружок, подальше, насовсем...
Ах, участь бедолаги безнадежна!
От размышлений тех умилилась, уснула,
На жёрдочке среди зеркал, а о беде и в ус не дула.
Тут мимо мальчик пробегал,
С испугу, будто канарейка умерла,
Схватил несчастную, затряс всей силой,
И заорал как можно громче:
- А ну-ка, ты! Дыши! Дыши ! И пой!
Тебе несдобровать, рассердится король....
-Чи-рик,- пролепетала канарейка
И в страхе, не сойдя от сна,
Не приготовившись к кончине,
Внезапно Богу душу отдала.
А что же соловей? Свободен он на ветке,
(В неволю посади, не сможет петь он в клетке),
Не ведая о грянувшей дворцовой драме,
Живет в лесу, творит созвучий храмы...
Но в чем мораль? - уж слышу я вопрос,
Не в том ли, что плоха у канарейки клетка,
А соловью достаточно и ветки?
Нет. Но отгадка есть загвоздки той:
Хотя и сытно в клетке золотой,
Но канарейке надобно: не есть, не спать,
всё звонко петь, без остановки,
в искусстве пения не потерять сноровки...
Чуть зазевается, так, несмотря на день погожий,
Ей душу вытрясет любой прохожий!
Еще и обвинит несчастную он в том,
Что соловей зимою улетает,
хотя любим во все сезоны королем!