Аннотация: только вожаки, только самые сильные и отважные представители каждого рода при смене цикла спускаются в кадовые ямы, чтобы в единоборстве выяснить, чье племя получит новое поколение детенышей.
Маскулинум (Мои прекрасные слизни, спарринг)
У отца были перебиты колени обеих ног, но он еще упорно полз по жизни из сезона в сезон, потому что кто, как не он, мог сказать Рокхо:
- Пойми, Рокхо, твоя победа - это не торжество, не слава, не восторг. Это все проходяще.
Сказать возбужденному азартом предстоящего боя, трепещущему от молодой бушующей в теле жизни вожаку:
- Также, как и твой проигрыш - это не только позор, унижение и, возможно, гибель. Все это тоже не важно.
Рокхо стоял над былым предводителем, глядя на него сверху вниз. И тяжелая корона неровных роговых зубцов, венчающая его голову, доставала Рокхо почти до грудины, отчетливо поднимая в душе знакомый трепет перед его старшинством и былым лидерством..
Когда-то его отец был великим бойцом и знал, о чем говорил. Пожалуй, он единственный мог рассказать Рокхо о кадовом спарринге изнутри. Единственный из всех в племени, кто принимал в нем участие и остался жив.
Их прежний вожак, пришедший на смену отцу, когда тот оказался искалечен, и также победивший в своем турнире, погиб менее цикла назад.
- Ты знаешь, как долго мы колебались, прежде чем выбрали тебя вожаком. Ты далеко не самый сильный из моих сыновей. Но движения твои быстры и ловки, и дух твой благороден.
Рокхо все понимал. Понимал, как рискует его род вопреки сложившейся традиции, избрав для поединка именно его. Из поколения Рокхо в племени оставалось еще около десятка братьев, и все они были прекрасными воинами.
Но отец выбрал его, а значит у бывшего вожака, наверное, должна была быть на то причина. И Рокхо не имел права обмануть надежды своего рода.
Белесо-желтоватые, как цветение мха, глаза старика, как магнитом потянули Рокхо вниз, заставляя опуститься на корточки: пастью к пасти, лицом к лицу, чтобы до мельчайших интонаций расслышать слова:
- Главное и единственное, что ты должен знать, Рокхо: ты дерешься не за себя и не против лучшего бойца из другого племени. Ты дерешься за жизнь всего нашего рода. Ты дерешься за наше выживание.
- Я знаю, отец, - глухим рыком вырвалось откуда-то глубоко из груди. Он рвался в бой, он уже весь трепетал в предвкушении будущей схватки.
Иссохшая рука будто случайно, вскользь задела его плечо.
- Больше ни о чем ты думать не должен. Теперь иди. Племени нужны твои сыновья.
Он знал: он не проиграет.
Двадцать семь лун рисуют свои скрещенные дуги на плоти неба.
Дважды по двадцать семь существует способов плетения боевых косиц.
В двадцать семь боевых косиц Мкхаки были тщательно вплетены колючки и иглы.
И уже начавший привычно слепнуть от боевого азарта Рокхо напоследок коротко восхитился этим талантливым новым способом боевой прически.
А потом остались одни инстинкты.
И два вожака, два лучших бойца соседствующих кланов, оба на подъеме своей молодости, своих физических сил и возможностей, остались один на один, без свидетелей, на дне вересковой ямы.
Шансы обоих были равны. Лишь первые костяные зубцы возраста, пробившиеся в гриве Мкхаки, выдавали то, что он, возможно, на цикл, на полцикла старше Рокхо. Впрочем, эта разница сама по себе не была существенным преимуществом.
Уже незрячие, ведомые лишь запахами, дрожью тел, звуком рокочущего дыхания противники двинулись друг к другу. Желание победы пульсировало в их жилах.
Оба прыгнули одновременно.
Два сгустка ярости, два тугих клубка напряженных мышц, вибрирующих от возбуждения нервов, они сшиблись в воздухе, сразу пытаясь перехватить инициативу, заставить противника уйти в защиту.
Мощные рельефы плеча выскальзывали из захвата, удар локтя ловко находил уязвимое место под грудными пластинами, перехват, встречный удар, тугая гудящая боль в бедре, но до нее нет дела. Вывернуться, ускользнуть, ударить на звук движения и сразу же уклониться от встречного рывка, стелиться по влажному дну ямы, метить по ногам, завалить.
А где-то над ними звездное небо полосуют обезумевшие в своем беге белые луны. И есть легенда о том, как однажды два вожака сражались, пока дважды ночь не сменилась днем, и оба изнемогли, и оба погибли от ран. И ни один не стал победителем в той битве, и оба их клана заплатили за это, потеряв целое поколение. Поэтому победитель должен быть всегда.
И кровь разрывает стремительным пульсом мысли - побеждать.
Пьяные от запаха, они рвали и терзали друг друга, стараясь сбить противника с ног, подмять под себя. В настоящем бою дерутся не так. У кадового спарринга свои правила. Им не обучают, но каждый вошедший в силу знает принципы этого боя с рождения. Они живут под кожей, спят, выжидая такого редкого и такого почетного шанса. Кадовый спарринг вожаков.
Шипы в косах Мкхаки полоснули по лицу, сдирая кожу. Боль тупо кольнула в мозг, тормозя и смазывая так удачно заготовленный удар. Под костяшками дразнящей лаской мелькнула чужая мощная плоть, переплетения сухожилий и мышц. Чувствуя встречный рывок, Рокхо отпрянул, ушел в сторону. Стремительно бросился вперед и вниз, снова метя в колени противнику. Могучий удар сверху, чуть выше середины спины и точно в позвоночник, подрубил его прямо в прыжке. Так зимняя молния валит дерево. Ослепительная вспышка боли, грохот от падения собственного тела, шум в ушах, гудение в мышцах и оглушающая, стягивающая боль.
Он даже не успел понять, что проиграл. Он еще ничего не успел понять, когда знакомые косицы в шипах звенящим ливнем осыпались по обе стороны от его головы. Тяжесть чужого тела навалилась на него сверху, надежно прижимая попытавшегося сопротивляться Рокхо к земле. Ошметки взрытой их когтями глины набились ему в рот. Жаркое дыхание обжигало плечи и шею. Рокхо попробовал ударить локтем назад, но его рука была перехвачена, попытался вывернуться - мир закувыркался вокруг него, но сильное тело победителя удержало его. Еще не вполне осознавая, но уже чувствуя бессмысленность своих метаний, Рокхо упрямо продолжал сопротивляться неизбежному. Не желая ни чувствовать, ни признавать затопляющую сознание тугую негу, душное влажное торжество у него внутри, там, где крепкие бедра Мкхаки не давали ему вывернуться, своим весом, своим желанием вдавливая его в глину.
Все еще не желая уступать Мкхаки победу, Рокхо вскинул голову, оглашая ночное небо страшнейшим рыком, и задохнулся, теряя последние нити смысла и лишь чувствуя, как в его тело вторгается жесткая и разрушительная, как копье смерти, возбужденная плоть. Вот это был окончательный проигрыш. Поражение, миг позора. Конец надежд.
Но вопреки всему поверженное, прижатое тело, это глупое тело с унизительно раздвинутыми чужой тяжестью ногами, само собой все вскинулось от восторга. Мгновения боли в слепой бессмысленности чередовались с мгновениями невыносимого безумного наслаждения. Рокхо взвыл в ответ на ликование собственного оскверняемого сейчас естества и, наконец, вывернулся, мордой к морде Мкхаки, и обхватил его за талию правой ногой, с нелепой настойчивостью привлекая ближе к себе. Их руки, еще всего лишь несколько минут назад стремившиеся рвать и калечить друг друга, с яростной силой обвились вокруг тела противника, крепче прижимая их тела друг к другу. И не с чем было сравнить эту безумную одуряющую сладость их единения. Как и в бою, слепой инстинкт по прежнему двигал ими, и Рокхо кричал и содрогался от немыслимого наслаждения, и торжествующее рычание Мкхаки весенним прибоем звучало в его ушах.
Когда настало утро, Рокхо не сразу пожелал открыть глаза навстречу обжигающим поцелуям светила. Все его тело от кончиков косиц до когтей на ногах еще подрагивало от наслаждения, и разум согласно не хотел просыпаться, не хотел понимать истинную цену того, что произошло этой ночью.
Он даже не вздрогнул, ощутив мягкие прикосновения к своему лицу. Он кожей знал, что это Мкхаки вылизывал кровь, запекшуюся в порезах. И это было так прекрасно и горько, что Рокхо чуть не завыл, чувствуя неотвратимость накатывающего понимания.
Теперь его клан потеряет поколение, теперь то, что в нем, принадлежит Мкхаки и сам он принадлежит Мкхаки, пока носит его сыновей. И только малая часть тех, кто даст жизнь новому поколению, выживает. И он не знал, хочет ли он жить и хочет ли он выжить. И стоит ли ему после всего этого бороться за жизнь.
Влажный язык Мкхаки осторожно прошелся по его векам, так удивительно заботливо смывая с них выдавленную равно страданием и наслаждением соль, и Рокхо, не открывая глаз, последний раз обвил его плечи руками и прижался. Потому что больше всего его пугала память о том невозможном, немыслимом, НЕПОЛОЖЕННОМ восторге, который он испытал, когда чужой вожак, реализуя право победителя, овладел им, зачав у него внутри новую кровь своего рода.
Многие племена верят, что проигравшие, оказавшиеся на территории соседнего клана после спарринга, обречены уже потому, что даже если им и удастся пережить страшнейшие родовые муки, победившее племя, забрав детенышей, просто добьет былого вожака чужаков. Это поверье нелепо, хотя бы потому, что буквально вывернутый наизнанку после родов противник уже не стоит усилий затраченных на то, чтобы его добивать. И неприятная правда, заключается скорее в том, что после того, как победители, оставят кадовую долину, не всякое племя проигравших пойдет проверять, жив ли еще опозоривший их вожак. И если даже он жив, станет выхаживать того, кто опозорил себя и свой род.
Рокхо все это понимал. Он был далеко не глуп. И единственное, что ему оставалось, пока внутри него, безобразно раздувая чрево, росли наследники племени Мкхаки, это растерянно удивляться собственным воспоминаниям о непонятном незаслуженном наслаждении.
Почему? Почему никто не сказал ему, что побежденный переживает такой восторг при совокуплении? Хотя, с другой стороны, кто мог ему об этом рассказать? За всю свою жизнь он не встречал ни одного проигравшего кадовый спарринг.
Да и разве он сам когда-либо признается в этом? Даже, если выживет.
Никогда. Никому.
Рокхо глухо зашипел, чувствуя, как перемещается внутри него новая воинствующая жизнь. Наследники Мкхаки.
Он лежал под навесом в наиболее тенистой части лагеря чужого племени. Ему носили воду и пищу, но преимущественно, когда он спал. Это было совсем не трудно: обездвиженный своим раздувшимся телом он спал почти все время. Несколько раз приходил Мкхаки, уже перечесанный совершенно по-другому, без шипов в косицах. Сидел рядом, молча, иногда осторожно касался кончиками пальцев подживших царапин на лице.
В эти мгновения Рокхо очень хотелось ненавидеть его, как положено каждому побежденному. Ненавидеть до такой степени, чтобы забыть дурманящий запах его тела и торжество от ощущения их единства. Ненавидеть и не чувствовать даже элементарного удовольствия от непрошенной ласки его прикосновений.
А потом подошли сроки. И простая физическая боль стерла все вопросы и колебания.
Существовала легенда о вожаке по имени Хариш, великане удивительной силы и выносливости, который жил так долго, что четырежды принимал участие в кадах, в то время как не каждому везло хотя бы и один раз спуститься на дно вересковой ямы. Благодаря Харишу племя его было самым могучим и не ведало поражений. Четыре тысячи прекрасных бойцов произошли от его чресл, и именно это более чем что-либо другое подтверждало сказочный, неправдоподобный характер этой легенды.
В среднем от одного спарринга рождалось не больше четырехсот детенышей. Разорвав бедра, бока и брюхо Рокхо на свет выбрались почти семь сотен сыновей Мкхаки. И ни один не родился мертвым.
От радостного рыка сородичей Мкхаки дрожали горы, пока они собирали и мыли детенышей. А потом племя свернуло лагерь и ушло на свои территории. Кто-то великодушный оставил Рокхо воды, но он был не в состоянии ни пить, ни облиться ею. Боли было так много, что он уже почти ее и не чувствовал, только продохнуть не мог от запаха собственного мяса, вывернутого на солнце.
Ближе к ночи за ним пришли братья. После того, как племя Мкхаки перебралось через перевал, долина снова стала нейтральной, и они смогли прийти на место брошенной стоянки чужого клана. Без единого слова братья постояли над Рокхо. Он был в сознании, но едва узнавал их лица. Они могли ничего не говорить. Он сам знал, что проиграл. Что подвел всех. Что лишил свое племя целого поколения бойцов.
Шумно выдохнув через верхние боевые клыки, один из них, присел рядом с Рокхо, и, открыв воду, стал промывать его вывороченное брюхо. В молчании присоединились остальные. Кто-то дал ему обломок сучка дерева гурча, чтобы вцепиться в него зубами, пока братья будут пытаться как-то сшить его порванное чрево. Сок гурча дурманил и усыплял, сейчас это было ему как никогда кстати.
Когда братья на руках перенесли его на собственную стоянку, Рокхо спал. И только спустя две смены дня и ночи узнал, что их отец не пережил его проигрыша.
Стоит ли рассказывать о последовавших за этим долгих и тяжелых для племени сезонах. Соседи быстро почуяли их грядущую слабость, начались частые нападки на территории. Избранный новым вожаком Каракхаи был страшен в бою, но недостаточно быстро соображал. Сначала они теряли бойцов, затем начали терять территории. Тут кусочек, там пядь, а здесь удачный выход к реке. Почти все боеспособные воины стерегли границы, охотились калеки и раненные. Начался голод.
Никто напрямую не винил Рокхо в проблемах племени. Нельзя обвинять того, кто едва способен передвигаться ползком, помогая себе локтями, питается скудными объедками и делает в племени ту работу, которой занимаются только убогие и старики. Рокхо сам не знал, что помогало ему держаться, не обвинять себя в ошибках Каракхаи. Так или иначе, спустя три смены сезонов Каракхаи погиб, и его место занял последний из выживших братьев Рокхо - Рагхра. А сам Рокхо, наконец, поднялся на ноги. Ходить было трудно и пока еще больно, и он сам не понимал, что заставляло его бороться за ту жалкую жизнь, на которую он теперь только и мог претендовать. Рагхра повел себя умнее, чем Каракхаи, делая все, чтобы сохранить хотя бы самые ценные территории, необходимые для прокорма. Былой молодняк, составлявший теперь основную массу племени, разделили пополам: пока небольшие отряды охраняли уязвимые точки границы, другие охотились, чтобы прокормить оставшихся соплеменников. Унылый и молчаливый Рокхо помогал двум оставшимся старикам и тройке искалеченных, но выживших молодых разделывать добычу, собирал с ними воду, дубил шкуры для палаток, латал, шил, копал ямы. Изо дня в день общаясь со стариками и слушая их легенды, сам почти переставший разговаривать Рокхо, искал в этих сказаниях и сказках хотя бы слабые отголоски того, что он пережил на дне вересковой ямы. Чего не мог понять, и не мог ни простить себе, ни наконец забыть. Но в этих легендах не было ответа на его вопрос. Только одна запала ему в душу, разбередив что-то в глубине ее своей нелепостью и запретностью.
С детства каждый из них знал, что слово "таракху" синоним всего запретного и отвратительного, не обсуждаемого и не упоминаемого при хорошей погоде, чтобы не накликать плохую. Только никто не знал почему. Не знал, да и не спрашивал. Так вот один из стариков однажды рассказал, что словом "таракху" называет себя двадцать седьмое племя, живущее в стороне ото всех, далеко на юге. Их территории лежат на обширной равнине в пойме большой реки, в которой водятся злобные рыбы с глазами. Таракху - могучие воины и хитрые охотники, но они лишены главного в жизни: у них нет вересковой ямы. Ни одно из немногих южных племен, с которыми граничат их земли не приходит при смене циклов на их границу. Лишь в стычках за земли встречаются с ними таракху. В этом и скрыта страшная и уродливая особенность этого племени. Они спарринговались друг с другом.
Молодняк фыркал и с отвращением закрывал уши ладонями, чтобы не слушать такие гадости, да и сам Рокхо невольно сморщился от гадливости. Даже представить трудно, ведь тогда брат мог стать отцом детей собственного брата, или - еще хуже - отца. Или даже своего сына.
Рокхо тревожно встряхнул загривком от этих мыслей. И уже позже, почти ночью несмело тронул за плечо старика, который рассказывал про племя таракху.
- Но как же так может быть? - спросил он и сам удивился насколько ниже и глубже стал у него голос. Он так давно не говорил вслух, уже не помнил, когда и говорил. - Если таракху все спаррингуют между собой, тогда каждый цикл они должны терять почти половину взрослых особей, но даже при этом размножаться с такой скоростью, что им просто не хватит пищи даже на очень большой территории.
Старик усмехнулся ему в лицо прорехами на месте выбитых верхних клыков.
- Как будто слышу прежнего Рокхо. Да, был у нас когда-то вожак, который сначала думал, а потом делал, - один бельмастый глаз весело подмигнул ему, - такой воин должен быть умнее и не принимать всерьез всякие сказки.
Рокхо отпрянул, отчасти приятно польщенный, что старик помнит, как он когда-то был вожаком, с другой - обиженный намеком про сказки.
И все же в ту ночь он плохо спал. Его тревожили мысли о племени, где размножаются между собой. Извращенные, запретные мысли. Ведь если представить, что, скажем, они приносят не сотни, а всего с десяток детей, и при этом определенные табу запрещают спарринг между кровными родичами, тогда такое вполне могло быть возможно. И в этом ему даже почудилась некая перспектива, ведь в таком случае будущее таракху не зависит от победы или проигрыша их вожака, и их племени не грозят такие беды, как та, что постигла его собственное. По его вине. Черная игла боли уже знакомо, уже почти привычно кольнула в грудине, отозвалась эхом в уродливых шрамах на животе и в паху. Дела у его собственного племени были плохи. И ни ему, ни двадцати семи лунам не превратить его соплеменников в новых не упоминаемых в хорошую погоду. Даже если это их единственный шанс на выживание.
Рокхо свернулся комочком, ища забытья, и во сне снова сражался с Мкхаки, чье имя, как ни пытался, не мог забыть, и вновь выл и извивался под его телом от невыносимых судорог наслаждения, сотрясающих его тело.
Рагхра на пределе возможного продержал их племя на плаву еще добрый десяток смен сезонов. Они не жировали, но и смертность хоть немного, но сократилась. Рокхо окреп и снова стал ходить на охоту, а потом по резкому кивку Рагхра пошел в охранный отряд. Головы обоих братьев уже венчали величавые роговые короны, своей тяжестью непроизвольно распрямлявшие плечи и укрепившие мышцы шеи.
Они стали больше общаться друг с другом, по большей части в молчании сидя над вычерченной в песке, пыли или просто на земле картой территорий, и задумчиво тыкая пальцами в те или иные участки границы. Они понимали друг друга и так.
Иногда Рокхо требовательно и даже угрюмо ощупывал мышцы брата: его спину, руки и бедра, будто снова и снова желая убедиться, что к следующей смене циклов Рагхра будет в достойной форме. Им нужна была победа. Без вариантов. И в опеке Рокхо появилась раздражающий Рагхра оттенок одержимости. Но вожак терпел и молчал, понимая преследующее брата чувство вины и в глубине души соглашаясь с ним.
За прошедшие годы один за другим ушли старики, и братья остались старшими в своем племени из одного поколения.
И сжимая каменно-могучее плечо брата, Рокхо снова и снова говорил себе, что в этот раз они победят. Рагхра не вышел ростом и, может быть, был не достаточно широк в кости, но его тело представляло собой прекрасно отлаженный механизм, отточенный баланс силы и грации. К тому же лучшего бойца у них просто не было.
А потом пришла новая зима и спутала все их планы. Сразу двое соседей решили массированными атаками отбить лучшие из оставшихся кормовых угодий. И снова некому стало охотиться, ибо дрались все, кто мог стоять на ногах и владел хотя бы одной рукой. Ценой большой крови и многих потерь, они все же отбили свою территорию, и Рокхо кричал и рычал, задыхаясь, постепенно обретаемым после схватки зрением угадывая силуэты убегающего противника. Но когда он, пусть потный и грязный после драки, но ликующий от того, что удалось сохранить удачные выходы к водопою, вернулся со своим отрядом к их стойбищу, его ждал удар.
У Рагхра были перебиты голени. На обеих ногах. Точно также, как когда-то у их отца. И Рокхо кричал и грыз землю в припадке бешенства, и рвал когтями свое лицо, и готов был проклинать все на свете, потому что такой несправедливости просто не могло быть. Просто не могло быть в мире.
Не решаясь подойти к нему, молодняк пошел к раненому Рагхра, ибо вожаков всегда выбирали старшие. И бледный, похожий на собственную тень Рагхра попросил их дать ему ночь на размышления. И позвать к нему брата.
Рокхо пришел сразу. И встал над Рагхра, как когда-то стоял над отцом. Только разница слишком уж бросалась в глаза. Тогда над калекой стоял молодой вожак, исполненный силы и жажды боя, прекрасный и хищный. Теперь над калекой стоял чудом выживший проигравший, чудом вставший на ноги, чудом снова ставший бойцом. Чудом, о котором неотступно напоминали широкие рубцы на животе.
- Я хочу говорить с тобой. Слушай меня, - голос Рагхра дрожал от боли, которую не смягчить даже соком гурча. Его сломанные ноги одуряюще, возмутительно пахли мясом.
В знак согласия Рокхо только встряхнул головой в ореоле дикой гривы спутанных и частично выдранных им в припадке гнева грязных волос.
- Я решил, что вожаком должен быть ты.
- Я не хочу.
- Я не спрашиваю тебя, хочешь ты или нет. У нас просто нет выбора.
- Рагхра, ты не понимаешь. Через две смены сезонов начнется цикл!
Рагхра устало улыбнулся, но смеха не было в его улыбке.
- Посмотри вокруг и назови мне хотя бы одного из этих щенят, который, ты считаешь, сможет завалить чужого вожака. Только назови имя, и мы вместе объявим его вождем.
Рокхо молчал. Голодный, усталый и измотанный молодняк, да не такой уже, в сущности, и молодняк, не годился для вересковой ямы. Но разве годился для нее он сам.
Наверно, Рагхра понял его, помогая себе руками, вчерашний вождь, сегодня калека, он подполз к брату, положил ладони ему на живот, поверх загрубевших рубцов:
- Гордись, Рокхо, никому еще не удавалось дважды стать вожаком одного и того же племени. И только великим героям легенд везло более одного раза сойти в вересковую яму.
- Они побеждали там, - давясь словами, прошипел Рокхо, отворачивая лицо под безжалостным взглядом калеки.
- Да, брат мой. И у тебя нет другого выхода, кроме как победить. Иначе ты просто сдохнешь, - пальцы почти, что ласково скользнули по его шрамам. - Сдохнешь сам и погубишь всех нас.
В бессильной ярости Рокхо с силой сшиб собственные сжатые кулаки перед грудью и опустился на колени перед своим братом и прижался лицом к его лицу, смешивая соль, сочащуюся из-под век.
Следующим утром молодняк не особо охотно, но все-таки признал его вожаком. Возможно, кто-то и хотел бы оспорить его лидерство, но все выжившие члены племени чуяли, что среди них нет достойного соперника его скорости и силе.
Еще две смены сезонов Рокхо целиком и полностью посвятил себя заботе о племени, стараясь ни минуты не думать о вересковой яме. И только ладони Рагхра, то и дело требовательно ощупывавшие его мышцы, снова и снова напоминали ему о жестокой реальности мира.
Я не проиграю, говорил он тогда себе. Я не хочу знать, что в соседних племенах братья вожаков уже нюхают воздух, примеряясь, а не создать ли себе новый клан на месте моего. Я не проиграю.
Двенадцать зубцов венчало его голову, когда он привел свое племя в кадовую долину. Двенадцать зазубренных роговых клыков его возраста, вознесшихся сквозь дебри неухоженной гривы более чем на два пальца каждый.
Мало кому удавалось прожить столько времени и не быть калекой. Рокхо сам не знал, рад ли он тому, что он выжил и дожил до такого возраста.
Потому что из ущелья на другой стороне долины уже тянуло знакомым запахом. На вересковую яму вновь претендовало племя мкхалаи.
Желваки окостенели в челюстях Рокхо, а взгляд раньше положенного затянула пелена боевого гнева. Рыча и роя когтями землю, он не сдержал на клыках имя племени таракху.
И, как и положено, по старым легендам накликал тем сплошную и добротную непогоду.
Оба племени еще не подошли к местам былых лагерей, а потоки воды уже спешили за ними с гор. Набрякшие шкуры отяжелели и тянули к земле, колья, которыми жилища закрепляли в земле, выскальзывали на мокрой глине.
Дождь хлестал так, что вытянутой руки не было видно. Хочешь пей, сколько влезет, хочешь, спи. Все равно делать больше нечего. Вересковая яма терпеливо ждала их, затопленная выше высоких рогов.
- Не говори мне ничего. Ни единого слова, - сказал Рокхо внимательным глазам брата. - Я сам все знаю.
Основное неистовство ливня уже схлынуло к тому времени, и сквозь глухую серую морось он в одиночку побрел к переполненной яме.
Как и положено, никого не было вокруг. А потом сначала звук шагов, разбрызгивающих воду, а потом в мороси отчетливо вырисовался могучий темный силуэт в короне великолепных рогов.
Дождь замечательно заглушает запахи, но даже на расстоянии он отчетливо услышал, как чужак шумно втягивает ноздрями воздух. Самому Рокхо не надо было даже принюхиваться, он узнал его еще раньше.
- Мкхаки, - имя камнем кувырнулось у него в горле, не желая проталкиваться наружу.
- Рокхо. Я хорошо удивлен видеть тебя опять! - голос былого победителя уже сложно было узнать, так глубоко и мощно он прозвучал, как грохот грома, как обвал в горах. - Я вот уж не думать...
Договаривать он не стал. Они оба понимали, что он не ждал увидеть побежденного противника живым еще раз.
- Хорошо, что ты есть жив, - просто сказал Мкхаки и спросил: - Пойдем со мной. К мое племя.
- Нельзя, - покачал головой Рокхо.
- Можно, - сурово отрезал Мкхаки. - Ты уже был на наша земля. Тебе можно. Я позвал.
И это было так странно и ненормально, что он пошел.
В пелене мелкого дождя огни лагеря казались размытыми, неясными, как во сне. Много огней.
- Твое племя живет хорошо, - не мог не признать Рокхо. Это было справедливо. Племя победителя.
- Да, я сделал все, чтобы сохранить все мои сыновья, - с гордостью кивнул Мкхаки. Они стояли плечом к плечу, и странно было понимать, что если раньше разница в их пропорциях не слишком бросалась в глаза, теперь любому было очевидно, что Мкхаки гораздо мощнее его. И Рокхо сам себя ненавидел, потому что в глубине души ощущал, что его радует эта неоспоримая мощь и сила того, кто когда-то подмял его.
- Я хочу показать тебе мои сыновья, - с гордостью в голосе объявил Мкхаки и поправил сам себя: - Твои сыновья. Наши.
От удивления Рокхо аж встряхнулся всем телом и удивленно посмотрел на своего победителя.
- Для тебя я позову лучшего, - горделиво сверкнул клыками Мкхаки и зычно рыкнул в сторону лагеря. - Тркхла!
Движение у костров и сквозь дождевую пелену к ним устремился статный молодой воин. Рокхо почти что с ужасом смотрел на него. Мкхаки легко говорить, он им отец. А что делать ему, что говорить, как вести себя? Ведь как можно назвать кого-то своим сыном, не будучи ему отцом. А будучи ему - кем? Поверженной утробой, породившей его.
От стыда кровь прилила к лицевым мышцам Рокхо, и он глухо зашипел, чтобы снять напряжение.
И все же...
Этот юноша, молчаливо застывший под плетями дождя перед ними, был совершенен. Крепкие мышцы, ровные ноги, поджарый и в то же время могучий торс, сильные красивые руки. Черная грива, еще не знающая зубцов, заплетена двадцать вторым способом плетения косичек. Сам Рокхо никогда не использовал этот способ, и тем не менее неожиданно для себя он умилился рациональности выбора его... сына.
От неожиданности этой мысли он отпрянул и резко отвернулся.
Эхо движение в дожде подтвердило кивок, которым Мкхаки отпустил подростка.
- Хорош? - довольно спросил он.
- Хорош, - сквозь ком в горле признал Рокхо. - Благодарю, что ты позволил мне увидеть его.
- Я полагаю это правильно. Мы ведь оба дали ему жизнь, - спокойно и как-то почти даже ласково согласился с ним Мкхаки.
- Еще пара сезонов, и я назову его вожаком, - с довольной улыбкой признал Мкхаки.
Капли дождя разбивались об их плечи и, отлетая, попадали с одного на другого. Рокхо дрожал, но не от холода.
- Я пойду, - наконец сказал он.
- Твое право, - казалось, почти что неохотно согласился с ним Мкхаки и спросил: - Как зовут Вашего, с которым мне предстоит биться в яме?
- Его зовут Рокхо, - не оборачиваясь, с мрачным злорадством в голосе ответил Рокхо.
И под звук потрясенного молчания пошел прочь.
Двадцать семь лун рисуют свои скрещенные дуги на плоти неба.
Половина от двадцати семи смен сезонов составляет один цикл.
Дважды по двадцать семь существует способов плетения боевых косиц.
Рокхо не стал плести свои волосы совсем. Прощальный взгляд Рагхра жег ему спину в тысячу раз жарче, чем некогда взгляд их отца.
- Я не могу проиграть.
Но в тысячу раз прекраснее, чем тогда, стоял перед ним на мокрой еще глине вересковой ямы его противник. Достоинство, сила и совершенство всех его линий от кончиков венца и до ступней не могли не вызывать восхищения. Рокхо понимал, как дико и жалко выглядит по сравнению с Мкхаки он сам. Так и не набравший полного веса после тяжелого голода, весь низ живота обезображен родовыми рубцами, даже сама боевая стойка, как ничто другое, свидетельствует о том, что еще чуть-чуть и он никогда не поднялся бы на ноги.
Они стояли друг против друга. И мышцы их вибрировали от напряжения, и в воздухе пахло кадом, а боевое безумие все медлило, не спеша затоплять сознание и лишать двух вожаков зрения.
Ни тот, ни другой не думали снова встретиться в этой яме. Ни тот, ни другой насмотреться не могли друг на друга.
И в волосах Мкхаки не было игл и шипов. Они были заплетены двадцать вторым способом.
И от этого, как ни от чего другого, сладко заныло нутро, и все тело Рокхо послушно откликнулось. Невозможный непоправимый шанс.
И все чего хотело это глупое, не ведающее долга и благородства, бессмысленное, неблагодарное тело - это вновь ощутить великолепную тяжесть Мкхаки, прижимающую его сверху. И уступить, и разделить с ним двадцать семь безумных мгновений всеобъемлющего наслаждения.
С темным ужасом в сердце и мыслях Рокхо готов был признать, что победа соблазняет его меньше, чем поражение.
Но в отличие от глупого тела, его разум, его душа верили в чувство долга.
- Тебе не победить меня, - вдруг очень мягко и тихо сказал Мкхаки и повторил. - Тебе не победить меня.
- Мы посмотрим, - чуть оскорбился Рокхо, хотя, что говорить, он сам понимал, что в той форме, в которой он сейчас, он не составит достойную конкуренцию могучему прекрасному вожаку соседей. И все же он должен был попытаться.
- Тебе не победить меня, - упрямо повторил Мкхаки, и глаза его были также ясны, и ни тени боевой слепоты не было в них. - А если ты проиграешь, еще одних родов тебе не пережить.
Это Рокхо вполне понимал и сам.
Одновременно они сделали по одному шагу навстречу друг к другу. Гнев, обида и постыдно сладострастное предвкушение проигрыша разрывали душу Рокхо на части.
А Мкхаки все медлил, думая о чем-то таком, что явно было ему в новинку.
- Рокхо, я помню и горжусь тем, как тогда я победил тебя. Я очень люблю наших сыновей. И я... не хочу, чтобы ты умер.
- Переделай мироздание, - Рокхо хотелось, как щенку, закрыть ладонями уши, чтобы не дать этим словам проникнуть в его и без того запутавшиеся мысли. Он не может, просто не имеет права еще раз лечь на дно ямы.
- Я не могу, - спокойно признал Мкхаки и сделал еще один шаг вперед. - Но я знаю, что мое племя сильно. Семь сотен бойцов легко охраняют наши границы и все они великолепные воины. Мы можем потерять одно поколение, и пусть следующее произойдет уже от чресел нашего Тркхла.
- Что ты говоришь? - не желая понимать, напрягся Рокхо. После бесконечных дождей, светило с удвоенной яростью жгло ему голову.
Мкхаки улыбнулся и опустился на корточки перед Рокхо. Медленно-медленно протянул руку, и так же осторожно, как когда-то давно вылизывал царапины на его лице, коснулся кончиками пальцев рубцов на бедрах своего противника: прошлого и настоящего.
- У кадового спарринга не бывает свидетелей. Я уступлю тебе. От меня родятся сильные дети.
С минуту Рокхо в молчании смотрел на самого совершенного из всех живущих созданий сверху вниз, а потом запрокинул лицо к небу, вцепился обеими руками в волосы и закричал.
Он не хотел. Он не хотел. Он не хотел так!
Он не хотел.
Боль и обида, и унижение рваными крыльями бились в его крике.
И сильные руки Мкхаки обхватили его берда, и чужой вожак прижимался лицом к его обезображенному животу и шептал какую-то корявую ерунду на своем странном наречии, прося прощения за то, что так оскорбил того, кто дал жизнь его замечательным детям.
И Рокхо задыхался от соли, затопившей ему горло. И ему хотелось не спарится, а убить Мкхаки... или убиться самому. И снять с себя это невыносимое бремя стыда.
И до ужаса в гландах не хотелось признавать главного - он не желал доминировать над Мкхаки. Ни ради своего племени, на ради своей жизни. И от сознания этого оставалось только жалеть, что он не умер детенышем, еще до того, как отец и другие старики, не углядев его испорченную, извращенную натуру, выбрали его вожаком.
Откричав и успокоившись, он рухнул на колени перед Мкхаки и сжал ладонями его скулы, и прижался лицом к лицу, как с родным братом. Чувствуя дыхание чужого вожака на своих губах, ликуя от соприкосновения своей и его кожи, он очень торжественно и очень серьезно прошептал:
- Я прощаю тебя за то, что ты посмел предложить мне нечестный бой. Я благодарю тебя за заботу обо мне и благодарю тебя за заботу о моем племени. И благодарю тебя за то, что ты сохранил всех ... наших сыновей. Не знаю, было ли когда-либо так, что два вожака дважды встречались друг с другом во время кадов. Думаю, не было. А значит, мы с тобой стоим на пороге легенды, и легенда эта будет воспевать в равной мере доблесть и честь. Мы будем драться в полную силу. И пусть победит достойнейший.
Мкхаки шумно выдохнул и крепко обнял его.
А потом они прижались лбами и прошипели рот в рот друг другу три бессмысленных слога, которыми когда-нибудь, когда смениться бесконечное множество поколений, и старые законы забудутся, и новая единая раса назовет себя простым словом таракху, будут пользоваться уже повсеместно. Потому что вне смысла, долга и обязательств, эти звуки означают тоже самое, что для нас означают слова: "Я люблю тебя".