Павел Андреевич приходился маме Стасика дядей, поэтому Стасик мог смело называть его дедом. В свои неполные пять лет Станислав повидал достаточно родни и со стороны отца, и со стороны матери, но с дедом Пашей и его семьёй должен был увидеться впервые. Тот давно звал их погостить на недельку, но выбраться в Иркутск им удалось лишь с оказией - проездом с Дальнего Востока, где они жили втроём довольно продолжительное время.
На вокзале Павел Андреевич встречал их на своём стареньком "Москвиче" небесно-голубой расцветки. Радостно улыбнувшись, разглядев их среди вокзальной толпы, он шагнул к ним с распростёртыми объятьями. Дед оказался сухим и моложавым, и почти совсем седым. На нём был тёмно-синий костюм, очки с толстыми линзами и широкополая шляпа в стиле сороковых годов. Добродушная улыбка, вся сплошь из железных зубов, сверкающих в лучах июльского солнца, пьянящий аромат самосада, ну и, конечно же, потрясающий, великолепно пахнущий бензином "Москвич" расположили Стасика к деду с первой же минуты.
После приветственных слов и продолжительно-сочных родственных поцелуев обычно пугливый и недоверчивый к новым людям, он уселся к севшему за руль автомобиля деду на колени и попросил "хотя бы разок нажать на бибикалку". Дед опрометчиво разрешил. В ответ на нажатие детской ручонки на антрацитовую выпуклость рулевого колеса "Москвич" отозвался пронзительно-радостным гудком.
"Прямо как слоник!", - восторженно воскликнул Стасик.
По дороге к дому, где их ждали жена деда Паши, его дочь, а также безвременно погибший, но весьма аппетитно запечённый к праздничному столу поросёнок Тарзанчик, Стасик нажимал "бибикалку" при каждом удобном случае, благо, что таких растроганный дед предоставил ему немало. Родители Стасика, сидевшие на заднем сиденье, пытались уговорами и окриками пресечь безобразие, но взятый в плен очарованием детской непосредственности дед Паша с упоением давно не нянчившего мальцов пенсионера продолжал плестись на поводу у собственной мягкости.
Увы, когда через час после встречи они въезжали во двор громадного дедпашиного дома, клаксон пожилого авто уже не гудел как слоник, а лишь натужно хрипел.
Стасик понял, что доигрался.
Совесть начала мучить его ещё до обеда, когда родители растравили и без того терзаемую, душу разговорами о том, что вместо того, чтобы завтра поехать к деду на дачу, придётся сидеть дома, ввиду капитального ремонта "бибикалки". Проникшись трагической мыслью, что из-за собственной прихоти, он лишил деда заслуженного выходного, а остальных взрослых чудесного дня на природе с банькой и гармошкой (на которой, приняв вместе со всеми взрослыми некоторое количество водки "за встречу" из запотевшей бутыли, им уже аккомпанировал дед Паша) Стасик впал в горькое и щемящее уныние. То самое детское уныние, знаете ли, которое почти никакому взрослому и не вспоминается. А посему остаётся недосягаемым для нашего восприятия - как грань между цветами для дальтоника. Как для ребёнка - грань между шуткой, сказанной взрослыми всерьёз и упрёками, сказанными в виде шутки.
Увидав потухший взгляд мальца, дед попытался успокоить Стасика фразой о том, что починка клаксона дело пустячное и много времени не займёт, но мать шёпотом пресекла его попытки, мол, пускай помучается, мол, в другой раз не будет таким настырным.
И Стасик мучался. Мучался вечером, лишь ненадолго забывшись в игре со своим новым другом - мохнатым и терпко пахнущим псиной Барбосом, освобождённым, в честь праздника от гремящей цепи. Мучался, засыпая ночью на волшебно мягкой перине, пытаясь побороть укоры неумолимой совести. Мучался даже утром, проснувшись раньше обычного, мгновенно вспомнив о своей вине. Солнце рвалось к нему сквозь накрахмаленные занавески, словно пытаясь сказать: "Не горюй! Всё наладится!", но кошки продолжали скрести и скрести где-то в районе солнечного сплетения.
Выйдя на двор к рукомойнику, Стасик увидал у ворот сарая сидящего на деревянной колоде деда, что-то мурлыкающего себе под нос и починяющего клаксон возле распахнутого всеми дверьми "Москвича". Вокруг были разложены в каком-то особом порядке различные детали и инструменты, вдруг явившись Стасику в виде причудливых камней и растений из какого-то волшебного механического сада (позже, уже взрослым, он испытал это пронзительное чувство гармонии, увидав японский сад камней, но сейчас это было неосознанное ощущение абсолютного совершенства). Дед обильно смазывал некоторые детали густой смазкой, клал обратно, и они глянцево лоснились в утренних лучах, пока он не присоединял их к механизмам автомобиля.
- Доброе утро! - заметил Стасика дед. - Умывайся, Станислав, завтракай, и поедем все на дачу.
- Доброе утро! А... бибикалка уже работает? - с надеждой спросил Стасик у деда.
- Будет работать, куда она денется... лучше прежнего будет работать! - улыбнулся дед, и камень упал у Стасика с плеч, - Заодно и ещё кое-что перебрал - раз уж руки дошли...
И дед снова погрузился в ремонт.
Стасик сбегал в уборную, умылся, почистил зубным порошком зубы и взлетев на крыльцо, побежал одеваться.
* * *
С дедом Пашей на "Москвиче", гружёном продуктами и напитками, поехали Стасик и его родители, а баба Лида - жена Павла Андреича - и их дочь Наталья должны были приехать чуть позже, на пригородном автобусе.
Дача представлялась Станиславу (судя по обрывочным сведениям из вчерашних разговоров взрослых) чудесным маленьким домиком в окружении пышного сада на берегу речки. Но информации было слишком мало и по дороге Стасик начал потихоньку задавать вопросы, дабы восполнить пробелы воображения. Что и стало поворотным моментом, толчком к тому, что прошедший было вчерашний стресс, вдруг обернулся безмолвным ужасом, от которого немеет язык и леденеет спина.
Первые вопросы были связаны с беспокойством Стасика о том, что такой чудесный дом стоит один, никем охраняемый, и никто в нём не живёт.
-Ну, как же. Мы приезжаем туда раз в недельку... может чуть реже, - Павел Андреич повернулся к Стасику предусмотрительно посаженному подальше от клаксона сзади.
-А когда вас там нет - там совсем никого?
-Там же лес рядом, - улыбнулся сидящий рядом со Стасиком отец, -Оттуда приходит Баба Яга к ним в домик пожить, пока там нет никого, она его и сторожит.
Стасик внутренне напрягся, но решил не подавать виду, что его что-то встревожило, однако вопрос выдавал его беспокойство:
-А сейчас она тоже там?
-Да где ж ей быть, - подключилась к разговору мама, - сидит, газетки читает, хозяев ждёт.
-А там одна комната? - с надеждой спросил он, полагая спрятаться подальше от Яги.
-Две, - ответил дед. Она обычно в дальней, маленькой сидит, за журнальным столиком.
До этого момента в воображении Стасика образ Бабы Яги был вполне тривиальным, поскольку был тесно связан с картинками в книжке сказок - это была древняя костлявая горбатая старуха с метлой и в лохмотьях, иногда летающая на ступе - такой деревянной, большой кастрюле. Он старался пролистывать эти картинки побыстрее, но непонятное чувство, вопреки всему, заставляло его остановиться на мгновенье, чтобы, затаив дыхание, испытать щекочущий страх и запечатлеть в памяти будоражащий воображение образ. Тот образ, что, как Стас знал наверняка, потом непременно будет населять темноту перед сном, прятаться под кроватью и всплывать в сознании при непонятных звуках в гнетущей одинокой тишине.
На дачу Стасику уже не очень хотелось. Если честно - то не хотелось совсем. Но "Москвич" неуклонно двигался вперёд по пыльной грунтовке, неся Стасика на встречу с пресловутым жупелом, который, кстати сказать, теперь не только пугал, но и удивлял, отчего пугал ещё больше - своей неожиданной трансформацией и непредсказуемостью.
Костлявая горбунья в лохмотьях вдруг коварно преобразилась и оказалась современной интеллектуалкой - ОНА ЧИТАЛА ГАЗЕТЫ! Стасику, как наяву, она вдруг представилась странным долговязым существом с бледной кожей (много позже он узнал этот образ, к тому времени, уже давным-давно позабытый, в одиозном Майкле Джексоне) в современном брючном костюме, сидящей в кресле закинув ногу на ногу за журнальным столиком и пролистывающей прессу. Причём но даже не мог себе представить какими жуткими, после всего того, что он сейчас узнал, могли быть у неё глаза. И Стасик спрятал ёе инфернальный, безжалостный взгляд за стёкла чёрных солнцезащитных очков с серповидными линзами, отчего Баба Яга стала для него ещё ужаснее. Он понял, что это обновлённое существо не станет более разговаривать ни с кем из будущих жертв, как с тем пацаном на лопате перед печкой. Имея этот горький опыт, осмеянный в сказках, Яга не станет разводить антимонии, а молча, холодно и расчётливо будет губить и губить всех, кто попадётся ей, ненасытно и быстро.
Меж тем "Москвич" замедлил ход и притормозил у калитки, за которой зеленел чудесный яблочный сад. В глубине сада Стасик увидал милый маленький домик, ничем не выдающий скрывающегося в нём ужаса. Солнечный день и красота этого места настолько контрастировали с тем кошмаром, который происходил сейчас, что Стасик не мог даже заплакать.
-Не ходите туда! - прошептал он еле слышно.
-Да ты не бойся, она сейчас уйдёт! - рассмеялся отец.
-Ну, пошли же, трусишка! - мать взяла одну из сумок в руку, а другой охватила стасикову ладошку.
-Она меня давно знает, пошли, познакомитесь! - рассмеялся в последний раз дед Паша, выгружая из багажника вещи.
Стасик не знал, как объяснить деду, что он напрасно доверился Бабе Яге, которая в любой момент (сегодня, СЕГОДНЯ!) могла изменить свои планы и сотворить ужасное.
Они открыли калитку и (словно в жутком сне, в котором нельзя убежать, как бы ты ни хотел) двинулись по залитому оранжевым солнцем саду. Дверь домика открыл дед Паша. Стасик из-за спин взрослых увидал прихожую и дверь в комнату (ту самую!), за которой должен был сидеть коварный и безжалостный сторож. Беспечные взрослые прошли внутрь, Стасик вырвал ладонь из маминой руки, и дверь закрылась, отделив его от взрослых. Стасик стремглав побежал обратно по выложенной плиткой дорожке к автомобилю и, раскрыв дверь, забился в угол на заднее сиденье.
Надо было думать о чём-то другом, чтобы Яга не унюхала его здесь по мыслям, за версту пахнущим страхом. Он вспомнил нынешнее утро, деда, сидящего на колоде и механический садик у его ног. Слёзы фонтаном прорвали его немоту.
* * *
Лидия Тимофеевна и Наташа нашли рыдающего Стасика в автомобиле.
Невнятные слова о Бабе Яге и беспечных взрослых ничего не объясняли. В дом идти Стасик на отрез отказался, закатываясь в истерике и тряся из стороны в сторону головой. Зайдя внутрь дома, женщины не обнаружили там ни души. О том, что сегодня сюда входили, говорили лишь вещи, которые родители Стасика и Павел Андреевич привезли с собой. Сумки, во главе с дедпашиной гармошкой сиротливо лежали у раскрытой двери в маленькую комнату, где на журнальном столике в лучах послеполуденного солнца на стопке газет лежали незнакомые чёрные солнцезащитные очки с серповидными стёклами.