Так и не знаю - это прозвище или отчество, а, может, фамилия: Трембыч. Молодым я его не застал, потому как родился намного позже. И здоровым я его тоже не помню, хотя бабушка говорила, что Трембыч обезножил уже при мне... Ха! "При мне". Император, блин. Эра Ромы. Ладно.
Сейчас подумал, а ведь я невероятно мало знаю о Трембыче. О раз и навсегда симпатичном мне человеке, чьи (как бы это помягче) выходки - в некотором роде "золотой фонд" моих детско-юношеских впечатлений. Так пусть хоть они не пропадут, да?
О внешности Трембыча хорошо сказала Лю - художница Людмила Петухова. "Он похож на Челентано. Ну, если Челентано напоить." Добавьте меховую кацавейку без рукавов, мятую и вечнонесвежую фланелевую рубаху, пузырящиеся на коленях полосатые мягкие штаны, заправленные в шерстяные носки грубой вязки, "татарские" калоши (любимую обувь обитателей "частного сектора") - вот вам и Трембыч.
Одевался он так круглый год. Летом - потому что даже наше южное солнце не прогревало его больные кости. Зимой - потому что все равно из дома выбирался только разве что в курятник да в туалет, придерживаясь за специально протянутые канаты и с трудом - на полступни за раз - переставляя ноги.
Еще у Трембыча была двустволка. Ижевского, елы-палы, завода. С ее помощью Трембыч пытался охранять свой сад от набегов басмачей. Особенно - грушу. Груша у Трембыча росла выдающаяся. Столетнее - не меньше - дерево вымахало выше крыши. Ствол - вдвоем еле обхватишь. Какой-то фруктовый баобаб, честное слово. Плоды это немичуринское чудо давало обалденные: сладкие, как инжир, крупные и с такими восхитительно хрусткими карамельными комочками в мякоти.
Само собой, едва только груши начинали желтеть, мы принимались голодными стаями нарезать вдоль трембычева забора, а этот куркуль... О, то был театр!
Трембыч, подглядев из-за занавески, что наша орда в сборе, выползал на веранду, волоча какой-то длинный сверток. Усаживался за стол, с таким расчетом, чтобы нам было видно, и принимался медленно разворачивать тряпки.
Скрутит одну, встряхнет, сложит аккуратно. Гора тряпок все растет, и, наконец, на свет появляется знаменитая ружбайка ижевского, чтоб ему пусто было, завода. Трембыч ее долго - демонстративно долго - протирает от смазки, заглядывает в стволы, проверяя, не заросли ли за зиму дырочки, пару раз прицеливается в солнце. Мы с молчаливым осуждением наблюдаем сию милитаристкую вакханалию и напряженно мечтаем о... о чем-то таком, что враз лишит Трембыча ружбайки. Наверное, будь наши мечты более конкретны, они бы тут же и исполнились. Но увы.
Во второй части марлезонского балета Трембыч заряжает патроны. Солью. Крупнозернистой и желтоватой, "камянной", как умудряется прочитать глазастый Валерка. "Опять камянную сыплет!" - вздыхает Валерыч. Его страдания понятны, кому, как не ему знать различие между "камянной" и приятно мелкой "экстрой". ("Ха! "Экстра"! "Экстра" даже один слой брезента не пробьет, и вымачивать ее из задницы шесть сек." Специалист!)
Противостояние Валерки и Трембыча - отдельная песня. Ну, а поскольку меня никогда не клинило на композиционной стройности, ее и спою.
Как вы, наверное, догадываетесь, в нашей компании больше всех любил трембычевы груши именно Валерка. Сколько мучений он принял через ту любовь! Заряд "камянной" в поджарую задницу - это цветочки. А стекловату вокруг ствола вожделенного древа не хотите? Стекловату, от которой нестерпимо чешется все тело; невыносимый зуд, сводящий на нет удовольствие от сладких, как инжир, груш с восхитительно хрусткими комочками в мякоти не хотите? Э-э!
За стекловату Валерыч не пожалел драгоценных двух часов детства и натаскал Трембычу полный почтовый ящик пыли из овражка. У нас там в одном месте... (чуть не написал "росла") замечательная пыль. Мельчайшая и легчайшая. Я такой пыли больше нигде и никогда не видел. Она была мельче, чем цемент, и гораздо более липкая. Сухой клей, а не пыль.
Я не говорил, что Трембыч до пенсии по инвалидности работал почтальоном? Ну так и не скажу. Потому что наверняка не знаю. Но ящик "Для писем и газет" у него был фирменный, или, как мы говорили, зыковский. В общем-то, совершенно обычный почтовый ящик, каких по городу сотни, но те ведь государственные, а у Трембыча - частный. Как он его добыл - тоже тайна. Наверное, все-таки, служил Трембыч на почте, иначе как? Потому что и для доставания корреспонденции Трембыч использовал фирменный мешок с рамкой.
Подсовываешь этот мешок снизу ящика, там сдвигается какая-то защелка, днище открывается и - хоп! - все в мешке.
Правда, однажды этим всем оказались не газеты, а полпуда мельчайшей и липучащей пыли. Вот была картинка! Трембыч от испуга выронил мешок, дернулся, потерял равновесие и грохнулся сверху. Остатки пыли взметнулись облаком. Как мы ржали! А Трембыч, серо-желтый от пыли, так смешно полз к забору, чтобы подняться на ноги, что мы вообще чуть не лопнули.
Один Валерка не смеялся.
- Харе ржать, не в цирке!.. И это, если кто из вас Трембычу во дворе веревки обрежет - морду набью, - сплюнул и пошел, не реагируя на наши удивленные и слегка обиженные восклицания.
Вы только не подумайте, что с того самого дня в душе у салпана чего-то там перевернулось, и он стал прилежно учиться, помогать старшим и носить старушкам воду из колонки в свободное от занятий в музыкальной школе время. Фига с два! Валерыч как был хамом и хулиганом - так и остался. Трембыч как был куркулем и алкоголиком - так и то же. Правила войны изменились. Мы Трембычу никаких гадостей, он нам никакой стекловаты. Впрочем, разве то война? Войнушка. Или это не Трембыч однажды окликнул нас с веранды:
- Что-то вы давно ко мне в сад не лазали. Груши скоро перезреют.
- Дык, у вас ружье.
- Нету. Новый участковый конфисковал, - Трембыч вздохнул.
- А, ну тогда - другое дело. Тогда мы с радостью.
- Поздно. Хе-кхе! Нинка сегодня собаку приведет. Злющая, говорит. Фашистом кличут. Я уже и цепь приготовил. К груше привяжу. Хе-кхе!
Нинка - это тетя Нина, дочь Трембыча. Толстая горластая баба, прооравшая мужа, подруг и женское счастье. Вот кто нас ненавидел по-настоящему, так это она. Просто как Ленин буржуазию.
- А зачем вам собака? - это Валерыч вступил. - У вас и так есть кого на цепь посадить...
- Ага, побежал! - Валерка достал из-за пазухи грушу. - Хорошие в этом году яблоки уродились, да, ребя?
Я вот тут опять подумал (второй раз, между прочим) - портрет Трембыча я худо-бедно нарисовал, тетю Нину тоже как-то обозначил, а про Валерку-то? Другана и корешка забыл? А ведь и забыл. Что-то такое смутное ворочается, неконкретное. Ну, вихор на темени; ну, ногти нестриженые с каемочкой грязи; ну, колени в ссадинах - Валерка. Впрочем, зачем портрет? Валерка - он такой. Он, наверное, и в зеркало только в парикмахерской смотрел. А мне его, тем более, зачем было разглядывать? Главное, вот есть друг на все детство, а как он выглядит - какая разница? Так что, пусть Валерыч походит без портрета. Архетипом.
Ха! Извините, отвлекся. Я ж про Трембыча хотел. Вот почему его Лю с пьяным Челентано сравнила? Кстати, и Людка без портрета осталась... Как трудно рассказы писать! Ладно, про Челентано.
Для меня главная черта героев Челентано - то, что они, при всем своем разгильдяйстве, постоянно стремятся построить окружающих. То же и Трембыч. С тем отличием, что занимался он этим не постоянно, а исключительно под хмельком. Однажды я подслушал историю, оценить которую смог только повзрослев.
Принесли Трембычу пенсию. Дочь на работе (тетя Нина у отца деньги всегда отнимала до копейки, чтобы не пропил), водки хочется, а до магазина если трембычевыми темпами, то неделя ходу, не меньше. Выбрался Трембыч на веранду, в засаду на собутыльника. Тут сосед идет, Волков. Трембыч ему:
- Сосед, компанию не составишь?
- Че, праздник какой?
- Да вот, пенсию принесли.
- А, это повод. На сто грамм. Больше, извини, не могу. Дела вечером.
Сбегал Волков до "Кооперативного", чокнулся, закусил и засобирался. Трембыч ему:
- Так ведь не допито, - и даже встал от огорчения.
- Извини, не могу.
И тут, удивленно вздернув брови, рассказывал Волков, Трембыч схватил табуретку и меня по кумполу. Очнулся на полу. А Трембыч сидит рядом, по волосам меня гладит и приговаривает:
- Ну вот куда ты, чудак-человек, ведь не допито...
Если же людей-собутыльников на горизонте не наблюдалось, Трембыч, приняв на грудь, ковылял в курятник цыплят воспитывать. Сыпанет им зерна и смотрит. А если какой-нибудь особо наглый цыпленок начинал распихивать товарищей и корм отнимать, то Трембыч его отлавливал, ставил в угол и читал нравоучения:
- Что ж ты, скотина такая, коллективу на голову серешь? А если коллектив тебе? Как ты со своими товарищами обходишься, чего ты их клювом долбаешь и пожрать спокойно не даешь?
От монотонного бунчания цыпленок соловел, глазенки его подергивались мутными пленочками, словно Трембыч голосом вгонял его в транс. Однако стоило хозяину умолкнуть, цыпленок тут же оживал и кидался в самую гущу битвы за урожай, расталкивая товарищей вдвое усерднее прежнего.
- Эх, люди! - вздыхал Трембыч и тащился к дому, цепляясь руками за веревку и еле-еле передвигая ноги.
Умер Трембыч внезапно. Причем умер на руках своего давнего антагониста. (Судьба, как всегда, не к месту со своей иронией.) Валерка гостил у родителей проездом из Альп в Пиренеи, или куда там его опять забрасывала альпинистская судьба. Стоял август. Насмерть стоял. Или я, или люди. Солнце жарило, как сумасшедшее. Листья на тополях жухли и опадали, трава пожелтела от усилия залезть обратно в землю подальше от такого дурного светила. Знаменитая трембычева груша в тот год была без приплода. Может, срок вышел, а, может, отдыхала.
Валерка, проходя мимо, усмехнулся: еще бы, столько воспоминаний связано с этим деревом, а ему хоть бы что. Ишь, раскорячилось. По привычке прикинул трассу подъема. Сначала вон на ту ветку, потом туда.
- Сосед, эй, сосед, - донесся с веранды дребезжащий голос.
- Трембыч, ты, что-ли? - удивился Валерка.
- Жену похоронил, ног лишился, теперь вот дочку похоронил, а сам живу все...
- Да ладно тебе, - мотнул головой Валерка и отхлебнул чаю. - По мне, так люди вообще умирать не должны.
- Ха-кха! Нам не помирать, так и жить негде будет, земля не резиновая.
- Ну, насчет земли не знаю, а мой мочевой пузырь точно не резиновый. А ты как? Может помочь?
Валерка видел, конечно, поганое ведро в углу веранды, да и мать рассказывала, как там Трембыч управляется, как улица что-то вроде графика дежурств установила после смерти тети Нины. Но ему захотелось притвориться, что ничего этого нет, что тетя Нина на работе, а Трембыч, хоть и инвалид, но вполне еще крепкий мужик, с которым и поговорить, и выпить...
- Ага, помоги Володя, ноги-то у меня... Мне тоже до ветру надо.
Вот. А как спустились с веранды, Трембыч упал. Валерка подумал, что он просто споткнулся, а это... Сходил, короче, до ветру. Нет, не должны умирать люди. Не должны.