Мальчик умирал. Уже вторые сутки он периодически проваливался в беспамятство. Температура упорно, несмотря ни на какие лекарства, назначенные врачом и ухищрения многоопытной бабушки, не отходившей от мечущегося внука вот уже третьи сутки, не хотела слезать с отметки 40 градусов. Исхудавшее тело постоянно потело - казалось, что больной организм через кожу выплескивал свою хворь. Единственно, что удавалось сделать, дежурившей около двенадцатилетнего подростка, медсестре - это через капельницу вводить физиологический раствор, который никоим образом не обнаруживал своего действия.
Всей этой суеты Игорек не видел и не воспринимал. Вокруг него, то, клубясь, то, сгущаясь до неразличимой массы, царил грязно серый цвет, в который были окрашены враждебные, постоянно меняющие свои тяжелые и таинственные формы, словно подгоняемые шквальным ветром, облака.
Хотелось бы сказать, что мальчишке было страшно и одиноко, но это было бы неправдой. Ему было никак... Все было мертво в нем и только ожидание чего-то окончательного иногда тревожным ощущением всколыхивало безмятежное равнодушие помутненного сознания...
Уплотнившаяся в очередной раз серая масса, вдруг начала темнеть возле левой щеки. Из тумана проглянули поблескивающие человеческие черепа, под ними небывалой яростью сверкнул огромный глаз, налитый кровью. Раздался оглушающий рев. Клубящиеся массы начали светлеть, превращаясь в белоснежные облака. Раздался трубный глас:
"Ты увидишь такое, чего не видел; услышишь звуки, непохожие на земные. Источник того и другого Круг (мандала) твоего сердца. Это - ты, в той своей нераздельности, где нам доступно Озарение. Середина Окоема первого дня - это владение Белого Будды, Вайрочаны. У него слепящее белое тело, которое светится чистым голубым светом. Он сидит на троне - льве и держит в руке колесо о 8-ми спицах"... "Ровный белый свет излучает мир божеств, он будет завлекать тебя".
С правой стороны вдруг проявились странной формы глаза, напоминающие блестящие черные пуговицы, послышался добрый, почему-то знакомый и родной голос: "Помнишь, как ты ходил с бабушкой в церковь? Тебе очень понравилось зажигать тонкие восковые свечки. Бабушка пришла помолиться о душе, умершего к этому времени, твоего деда, заказать молебен о здравии всех ваших родственников. Она долго писала заупокойные и заздравные записки, а ты ходил по церкви, рассматривал лики на иконах, вдыхал запах прогоревших свечей, слушал тихий шелест молитв.
В одном из пределов стоял гроб, возле которого понуро толпились немногочисленные скорбящие родственники и батюшка - толстый, румяный, с большой окладистой бородой, читал прощальную службу. Ты стоял завороженный. Тебя притягивал вид покойного.
В небольшом гробу, обтянутом голубой материей, лежал совсем маленький мальчик. У него были нарумяненные щеки и очень спокойное лицо. Казалось, что он сейчас проснется, откроет глаза и спросит, а в какую игру вы тут все играете?
Отпевание подошло к концу. Люди начали прощаться с покойным. Какая-то женщина подхватила тебя и поднесла к гробику.
"Поцелуй своего братишку..." - сказала она тихим голосом.
"Я не брат" - прошептал ты, испуганным сдавленным голосом.
"Целуй, целуй, не бойся! Он ангел, не успевший нагрешить!.."
Как ты не сопротивлялся, но все-таки тебе пришлось поцеловать мертвеца.
Тебе было ужасно стыдно, страшно и неприятно. Но, в тоже время, небольшая гордость от осознания, что никто из твоих друзей, точно не касался мертвого человека, а ты даже поцеловал его, окрыляла...
Женщина, которая заставила тебя совершить этот подвиг, держала тебя за руку и явно собиралась забрать тебя на погост и на поминки. Ты озирался - бабушки нигде не было видно. Кричать было невозможно - при умершем мальчишке, при молящихся стариках, при сочном румяном попике, открыть рот и завопить, что бы тебя немедля освободили от бесцеремонных цепких рук - очень хотелось, но - невозможно.
Ты сжался, а потом резко вцепился в ненавистную руку зубами. Женщина вскрикнула, ладонь разжалась. Мгновение и ты был на улице и бежал, бежал без оглядки.
Оборачиваться, что бы убедиться в погоне или ее отсутствии, было некогда - нужно было успеть завернуть за ближайший угол, навстречу металлическому лязгу трамвайных колес.
Почему ты был уверен, что именно этот трамвай должен был довезти тебя к дому? Не знаешь? А он увез тебя совершенно в другую сторону, в какое-то предместье. Ты испугался. И вместо того, что бы доехать на этом же трамвае обратно, пересел на другой, с другим номером. И снова смотрел и смотрел в окно, надеясь увидеть какое-нибудь знакомое место. Но нет... Потом тобой заинтересовался кондуктор. Толстая женщина с одышкой и в огромной теплой куртке, надетой на нее, несмотря на уличный зной, и вагонную духоту. И опять - вместо того, чтобы попросить о помощи, ты, напуганный памятью о предыдущей доброхотке, заставившей тебя целовать мертвого мальчика, выскочил на следующей остановке и пошел...
Куда ты пошел?
Через чужие дворы, мимо незнакомых людей ты поплелся к центру. Ты помнил, что взрослые люди говорили при тебе, что хорошо Вам - Вы живете в центре. Что это такое ты не знал, но понимал, что идти надо вглубь города, отдаляясь от его окраины.
А уже хотелось есть и появился маленький предвестник большого страха и отчаяния.
Ты плутал так до вечера. Когда стало смеркаться, страх окончательно победил всякую возможность думать. На незнакомой детской площадке ты забился в маленький крашенный домик, в котором днем малышня играла в свои немудреные игры, сел на дощатый пол, закрыл руками глаза и горько заплакал. Плакал ты долго...
Потом вспомнил бабушку, которая всегда молилась в трудные моменты своей жизни, обращаясь к Богу со словами благодарности и с просьбами - пособить и помочь ей справиться.
И ты тоже зашептал слова, слышанные не раз - "Спасибо тебе, Господи! Прости меня и помоги! Отведи меня домой!.."
Помолясь и немного успокоившись, ты вышел из своего тайника и сразу же увидел большого плюшевого медведя, который чинно восседал на руках у высокого худого человека со странными маленькими круглыми очками, висящими на кончике его носа.
Ты увязался за этим медведем, шел и тихо разговаривал с ним, рассказывая свою сегодняшнюю историю, жалуясь и немного всхлипывая. А он благожелательно поблескивал своими пластмассовыми глазами, и, казалось, ободряюще улыбался...
А через минут десять ты оказался возле магазина "Продукты", в котором чуть ли не каждый день ты покупал что-нибудь то вместе с бабушкой, то с другом Петькой, то со своей мамой, когда она приезжала за тобой, что бы увезти к себе в другой город - лето кончалось.
Ты так обрадовался, что забыл поблагодарить своего ухмыляющегося проводника, забыл поблагодарить Бога, к которому обращался за помощью - ты просто ощутил прилив счастья и немножечко страха перед неминуемым наказанием...
Но это уже другая история...
А сейчас поблагодари Его, наконец, он приходил к тебе на помощь неоднократно. Придет и сейчас!
ЖИВОТНЫЕ
А с левой стороны снова проглянул чей-то лик...
...придет Несокрушимый Будда Востока. У него ярко-синее тело, окутанное чистым белым светом. Он едет на троне-слоне и держит скипетр с пятью шипами в своей руке. Его обнимает Локана, Богоматерь Мудрости Зерцала. Им прислуживают и сопровождают два мужских божества: Любовь и Порядок; и два женских: Красота и Свершение.
Ясное, чистое белое пламя так ярко сверкает, так слепит, что глазам больно на него глядеть. Ясный белый огонь смешан с дымчатым черным светом, этим агатовым цветом светятся Ад и Зло.
- Ты всегда хотел, чтобы у вас была собака - продолжал нашептывать голос справа, поблескивая пуговичными глазами, излучающими абсолютную доброту. Не знаю, может быть потому, что в момент твоего появления на свет рядом с тобой постоянно и неразлучно присутствовал песик - Бишка. Это был совершенно бесподобный телохранитель - Bodyguard почище Кевина Кестнера, преобразившийся в твоего охранителя из беспородной шавки. Никто не имел права подойти к тебе, кроме самых родных - бабушки, деда (истинного бишкиного хозяина) и твоей матери. И то, маму твою маленький, а Бишка был чуть поболе таксы, сторож допускал к тебе с очевидным сердечным "скрипом" - кому-то ж надо было тебя кормить!
Когда тебе было 2 года Бишка погиб... Не смог выбрать с кем ему остаться - с тобой, сидящим в коляске - или с дедом, уходящим через дорогу к автобусной остановке - вы с бабушкой всегда провожали его по утрам на работу, а вечером встречали там же, вооружившись терпением и бидоном разливного молока. Вот так, посередине проезжей части, мечась между долгом и любовью, Бишка не сумел разминуться, с редким тогда на улицах нашего города, автомобилем...
Первая потеря в столь раннем возрасте... Ты, конечно же, совсем его не помнишь - вернее, не осознаешь эту потерю, но у тебя на всю жизнь осталась желание иметь четвероногого друга. Неудивительно поэтому, что в десятилетнем возрасте ты принес домой щенка - улучил момент и забрал самого крупного и общительного из помета овчарки, охраняющей соседний детский садик.
Поначалу твоего нового друга не пустили жить в квартиру - ему устроили уютное гнездо из большой картонной коробки с подстеленным домотканым толстым ковриком, расположенной на лестничной клетке рядом с входной дверью. Мама сказала, что сначала его надо вылечить от всевозможных паразитов, тебе научиться ответственности за маленькое беспомощное существо, а потом, если наши характеры совпадут Патрик - так ты назвал щенка, станет членом вашей семьи...
Счастью твоему не было предела - какие сомнения?! Тебе невозможно было получаса провести, чтобы не оказаться рядом с Патом, покормить его, приласкать, просто поговорить... А как здорово было гулять с ним. Любопытству его невозможно было противостоять - он носился по всем кустам, обнюхивал каждое дерево, каждый камень, каждую брошенную людьми вещь. Молчаливый, он разговаривал с тобой глазами, подчеркивая свои мысли и эмоции выразительной мимикой. Овчарочьи, по форме, уши не хотели или не могли проявлять стойкость, свойственную благородным предкам и постоянно - то поочередно, а то синхронно надломлялись, превращая, пытавшуюся казаться взрослой и строгой, морду в глуповато-наивную смазливую мордашку.
Да-а... Патрик был весел и мил, но болячек его было не счесть! Хорошо, что было лето - самое его начало, каникулы! Не надо ходить в школу, сидеть в библиотеке, честно перечитывая заданные к изучению учебники и книги, не надо посещать кружки, с помощью которых мама и бабушка пытались приучить тебя к творчеству и расширить твой кругозор - все время можно было посвящать новому другу.
Каждое утро ты клал Патрика в сумку с прорезанными отверстиями для свежего воздуха и солнечного света, застегивал ее на молнию, предваряя попытки неугомонного щенка выскочить на волю и броситься наутек, и отправлялся в ветеринарную клинику, которая находилась практически на другом конце города, в его старой части. Приходилось ехать на велосипеде, аккуратно придерживая елозящую сумку на руле, предохраняя его от резких толчков и неприятных последствий. Доктор и медсестра уважительно относились к твоим заботам о вислоухом друге - тщательно исполняли все необходимые процедуры, готовили лекарства и давали подробнейшие инструкции по уходу за болящим щенком.
По возвращении из ветлечебницы предстояло накормить и напоить Пата едой приправленной микстурами, делать ему очистительные клизмы и тщательно промывать его негустую пока что шерстку.
Когда дома никого не было - взрослые всегда чем-нибудь заняты, практически не оставляя времени для длительных с тобой игр, ты запускал Пата в квартиру. Тот радовался этому безмерно, видно понимал, что общение в стенах твоего жилища - это уже, практически, обещание счастливого будущего, когда ему будет позволено стать полноправным членом семьи. Осторожно заглядывая в двери родительской спальни, он внимательно осматривал многочисленные интереснейшие предметы, населяющие ее - большую кровать с шишечками, доставшуюся от маминых родителей, огромное резное трюмо, вывезенное когда-то дедом из дальнего немецкого города в виде небольшой репарации за понесенные нашей семьей лишения времен войны, имперский дубовый шкаф эпохи торжества сталинской номенклатуры, и, конечно же, огромную в полный рост керамическую фигуру пса дожьей королевской породы. Заходить в эту комнату Пат никогда не решался, видимо чувствовал, что какой-нибудь его неосторожный ляп мог выдать вашу с ним тайну.
Зато кухня и твоя комната были всецело в его распоряжении.
На кухне происходила одна и та же сценка, когда, умильно улыбаясь, усиленно крутя хвостом, припадая на передние лапы, Патрик выклянчивал у тебя чего-нибудь вкусненького. Ничто другое его не интересовало.
Другое дело детская, то есть твои "апартаменты" - здесь, среди огромного количества игрушек, разбросанных по полу, лежащих и сидящих на твоей кровати, в кресле и даже на столе, в опасной близости от шарообразного аквариума, наполненного очень интересными обитателями, Пат чувствовал себя совершенно счастливым. Носясь по комнате, старательно превращая ее в огромное поле повсеместно разбросанных резиновых, пластмассовых и тряпичных кукол, он, по-видимому, ощущал себя членом огромной стаи, которая вся - до самого крохотного солдатика, готова была часами напролет играть с ним в его немудреные игры. И только с одним твоим Другом Пат был почтителен и даже преклонен - с большим по размеру, чем мосластый трехмесячный щенок, плюшевым медведем. Тот торжественно восседал на твоей кровати, и служил скорее твоим партнером для бесед, чем персонажем различных игр. Его невозмутимый вид, крепко сбитое тело, тонкая снисходительная улыбка весьма наглядно демонстрировали привилегированность положения твоего фаворита.
Щенок периодически посматривал на медведя искательным взглядом, иногда, видимо получая негласное соизволение, подходил, а последние шаги - подползал, нещадно крутя хвостом и издавая восторженные и одновременно благоговейные звуки, клал свою мордочку на раскоряченные задние ноги мишки, закрывал глаза и замирал, прислушиваясь к каким-то тайным наставлениям своего избранного Гуру.
Вскоре здоровье Пата полностью поправилось, он окончательно и бесповоротно был принят в твоей семье - ему было определено место отдыха и внушены немудреные правила, позволяющие быть в идеальных отношениях со всеми домочадцами.
По выходным ты ездил с ним на садовый участок деда, где было уж совсем немыслимо хорошо - и тебе и твоему новому другу. Ты помогал дедушке ухаживать за его любимыми цветами, плодовыми кустарниками и деревьями, а Патрик неустанной юлой крутился у вас под ногами или старательно облаивал каждого проходящего мимо забора человека, собаку, кошку, а особенно яростно и радостно бросался на редких велосипедистов.
Однажды ему несказанно, как он думал, повезло - на соседнем участке объявился довольно крупный взрослый кобель породы Ротвейлер. Хотя возрастные и весовые категории у собак были совершенно различны - однако они быстро превратились в друзей. Ты, мой дорогой, тоже был рад за Пата, ведь ему были нужны соплеменники для того, чтобы он не забывал о том, что он собака. Ведь надо было поговорить на их языке, поиграть в свои собачьи игры, потрепать друг друга по-мужски, так сказать. Так они и резвились, покусывая, повизгивая, полаивая... Ротвейлер был уже взрослым, гораздо крупнее Патрика, поэтому неудивительно, что, придя домой, ты обнаружил на спине своего лопоухого щенка парочку царапин...
А ночью Пату стало плохо...
Он мучился всего три дня... Но какими же длинными и страшными они были для тебя.
Ветеринар пришел только на второй день к вечеру - у него самого было огромное несчастье - он схоронил свою мать. Осунувшийся и какой-то обезволенный, он смог лишь констатировать энтерит, предупредить о неизбежной смерти Пата и предложить его усыпление.
Убить своего друга тебе было совершенно невозможно, и ты продолжил борьбу за его жизнь. Лекарств от этой болезни не было, и ты пользовал Пата всеми возможными способами - чистил ему кишечник и желудок, постоянно держал его на руках, стараясь передать весь жар своего любящего сердца.
Под утро третьей бессонной ночи, Пат пришел на кухню, где вы с мамой пили чай и старались поддержать друг друга, печально, пристально и долго всматривался в наши глаза, потом вздохнул совсем по-человечески, и отправился в детскую комнату, поражая нас своей худобой и безнадежной покорностью судьбе. Ты пошел за ним...
Патрик подошел к твоей кровати и также упорно стал разглядывать твоего косолапого Мишку и тихонько вскульнув, полез в подкроватную темноту.
Ты ушел на кухню, а когда вы с мамой пришли за щенком - ему надо было делать очередные бесполезные процедуры - вы нашли его умершим, лежащим в позе покоя - морда на лапах, хвост безвольно вытянут, в луже крови и каких-то выделений...
Друг мой помни - животные, которые живут с нами, умирая, забирают какую-то смертельную опасность, нависшую над дорогим им людям!
ВЕЛИКАНЫ
Мальчик почти не дышал. Цвет его лица в очередной раз изменился, приняв жутковатый в своей неестественности и красоте берилловый оттенок.
Бабушка сновала от его кровати к кухне, где она старательно готовила очередные снадобья, очевидно пытаясь за монотонностью и безумием прямых действий спрятать подкатывающий страх.
У кровати постоянно дежурила медицинская сестра, вся деятельность которой сводилась к тому, что, крепко сцепив пальцы рук, стиснув губы, шевеля губами, в движениях которых угадывалась молитва "Отче наш", она терпеливо ждала наступления криза.
Справа... Чистый Зеленый огонь воссияет с Северной стороны, где правит Мудрость Свершения. Шесть божеств в свете Радуги придут со стороны Северного Предела. Амогасидхи, Бесстрашный и Сверкающий Будда Севера, появится на гарпии-троне. В руках он держит скипетр о четырех головах в виде креста. С ним, обнимая нежно, едет Тара, Богоматерь Постоянства и Разрешения.
У Повелителя Зеленое тело, которое ярко светит чистым зеленым пламенем.
Два мужских сопровождающих божества: Форма и Ясность. Два женских божества свиты - Суть и Сущность.
Яркое зеленое сияние смешано с тусклым зеленоватым светом Ревности и Зависти.
Слева... Его звали Генка Чума...
Во всем квартале не было мальчишки, пацана, а теперь парня страшнее и опаснее Чумы. Он не входил ни в одну из группировок, разделивших местную шпану на противоборствующие лагеря, наоборот именно к нему желали пристроиться самые авторитетные ребята - лидеры дворовых бойцов.
А все потому, что у Генки не было страха ни перед чем... Но и совести и чести у него тоже не было... Он был заметной фигурой не только из-за своей неуправляемости, бесшабашности и совершенно немотивированной жестокости. Весь его облик кричал об особенности, непохожести ни на кого. Вымахав к 16-ти годам под два метра, Генка обладал горящей рыжей шевелюрой - жесткой и в меру кудрявой, вся его кожа, которую только возможно было разглядеть на пляже, была покрыта бессчетным количеством ярких крупных веснушек, которые все вместе образовывали сложнейший тату-узор, оставляя чистыми лишь стопы и ладони. На ногах у Чумы было не по пять, как у прочих людей, а по шесть пальцев. Теперь, в его законные, позволяющие всем жителям нашего города считать его взрослым, восемнадцать лет, Генка отрастил жиденькую поросль рыжей же бороденки, у него наметились жесткие складки на щеках и переносице, глаза светились пустотой - ни мысли, ни эмоции...
Весь двор ожидал его совершеннолетия, как спасительной манны - надежды возлагались на армию или тюрьму. Однако Великая краснознаменная спасовала перед шестипалостью его нижних конечностей, а от "казенного дома" Генку спасало умение обходить стороной людей, которые, не задумываясь, отправили бы его в места не столь отдаленные.
Одним из таких людей был твой дед...
Он строил военные заводы, спасая страну от смерти...
Он пешком прошел через линию фронта, чтобы вернуться к своей семье, к своей любимой дочке, к своей жене - твоей бабушке...
Он отказался доносить на своих коллег и два года спал одетым, с котомкой набитой зековским НЗ под кроватью...
Он был честен, прям, доверчив и справедлив...
Генка при твоем деде не позволял себе ничего - он просто не появлялся во дворе в его присутствии. Но, к сожалению, дедушка твой очень редко бывал дома. В будни он допоздна просиживал на работе, а в выходные на своем, видавшем виде, велосипеде отправлялся на свой обожаемый садовый участок. Однако авторитет его был настолько силен, что на тебе Генкин злой гений отдыхал - для него ты был персоной нон грата.
Не касаясь тебя, весь световой день во дворе царствовал Генкин произвол.
Он отбирал у малышей и пацанов постарше любую вещь, которая ему приглянулась - невозможно было выйти на улицу с велосипедом, самокатом - что там, семечки - простые жареные семечки по три копейки за маленький стакан, в момент перекачивали в его широченные карманы... Говорят, что подростков из зажиточных семей он "ставил на счетчик". Его самым скандальным "бизнесом" было добывание золотых коронок прямо из черепов умерших.
В городе издавна существовало два кладбища.
Одно, находящееся в "старом городе", в котором еще можно было увидеть дома дореволюционной постройки, ютилось вокруг церквушки, не тронутой немцами во время непродолжительной оккупации, пощаженной временем - все ж таки в старину умели строить и, что удивительно более всего - прозеванной коммунистами. Все время, не прерываясь ни на один год, в этом маленьком божьем доме происходило таинство отпевания, слышался плач о близких, чьи души находили блаженное упокоение рядом с милосердным Богом. Твой дед тоже был в этом храме - один единственный раз, когда бабушка твоя, в первый раз ослушавшись дедова слова, по-человечески, как она говорила, простилась и проводила мужа своего в последний путь...
"Что б мы встретились - там, где от нашего желания ничего не зависит...!" - говорила она тебе, рассказывая историю своей и дедова любви.
Другое кладбище появилось после войны. Начало ему положили свежие тогда могилы воинов-освободителей, а также большое захоронение безымянных героев, над которыми, казалось, навечно зажжен был вечный огонь...
Вдруг город облетела весть, от которой в жилах стыла кровь... Деда твоего тогда уже не было среди живых, а то бы он обязательно вмешался бы в дела мертвых. А так...
Одним словом, власти решили создать на месте кладбища, которое со времени войны оказалось в самом центре города, большой парк культуры и отдыха, отведя место для мемориальной части - аккурат вокруг вечного огня памяти, присвоив ему в связи с этим торжественное имя "Победы"! Остальных умерших, у которых были еще живы родственники, предполагалось перезахоронить на новом кладбище, а вот бесхозных решено было похоронить в общей могиле...
На погосте заработал экскаватор.
Генка-Чума сразу унюхал золотую жилу - как это не противно - но золото в прямом смысле слово "пахло" большой прибылью... Золотые коронки, снятые с никому не нужных, бесхозных трупов, в обилии исторгнутых из своих "вечных" пристанищ - вот Клондайк нашего пионера-предпринимателя... К этому бизнесу Чума, как настоящий тимуровец, организовал небольшой отряд несовершеннолетних подростков, которых нельзя было привлечь к ответственности, но можно было легко и безнаказанно эксплуатировать.
Да, твой дед тогда уже умер, и Генка предложил и тебе поработать на него, а, получив отказ, пригрозил расправой за "длинный язык". И ты промолчал...
И вскоре увидел на небольшом бордюрчике, тянувшемся вокруг дома на метровой от земли высоте, десятки, а может и сотни поблескивающих золотых полых "камушков", просыхающих после тщательной санобработки хлорированной водой.
Ты понял, тогда, что твое молчание дорого тебе обойдется, что теперь, как минимум, тебе придется стать молчаливым свидетелем всех Генкиных пакостей и преступлений... А может тебя вынудят и к более тесному в них соучастию.
Это, если ты и дальше будешь сносить очевидное желание Чумы завлечь тебя в свои тенета.
И тогда ты в первый раз в жизни испугался! Испугался своего малодушия, своего дурацкого малодушия, взращенного обволакивающим, удушающим женским воспитанием, в котором мама-одиночка сама не понимая, что происходит, преуспела более чем... Попытка всех понять и принять, этакое "святое" материнское отношение к беспутному сынку-балбесу, которому можно все простить - ведь он родная кровиночка, проклюнулось в тебе, словно липкая весенняя почка на ветке вербы, мешая увидеть в Генке обыкновенного безнаказанного "говнюка"...
Ты старался не выходить из дому в те часы, когда тебе мнилось присутствие Чумы во дворе... Целых пять дней ты просидел в темноте и прохладе бывшей дедовой библиотеки, разглядывая книги, с затаенным восторгом находя в каждой из них замысловатый рисунок родового экслибриса.
Но на шестой день случилось непоправимое - бабушка попросила полить из шланга раскаленный асфальт под окнами вашей квартиры, и ты не смог найти причину для отказа.
Буквально на десятой минуте твоего поливального подвига, возле тебя материализовался Генка.
Действия его были решительны, хотя в каждом движении чувствовалась медлительная вальяжная уверенность хищника, который уверен в том, что жертва его, словно загипнотизированная, будет безропотно и безвольно ждать решения своей участи. Подойдя к тебе в плотную, Чума - этот верзила, накачанный 90 килограммами мышц и отсутствием сомнений в своем праве на насилие, молча отобрал у тебя резиновый шланг, тянущийся из окна кухни твоей квартиры и, как-то всем телом, передав в этом телесном выражении все свое брезгливое превосходство, выпихнул тебя куда-то туда... вне зоны самой возможности к самоуважению.
Ты стоял, ошалевший от возникшей перед тобой перспективы вечного, неумолимо нарастающего унижения, от, казавшейся тебе очевидной, необходимости к вмешательству сил из мира взрослых, от ясного понимания, что, приняв такую помощь, тебе уже никогда не быть полноценным, достойным человеком, от медленно растекающейся по всему телу холодной волны отчаяния и омерзения перед своим бессилием...
А потом вдруг что-то в твоей голове перемкнуло - ты перестал существовать, как суверенная личность, отвечающая за собственные поступки - появилось безразличие к себе, тебя захлестнуло внутреннее безмолвие и потрясающее ощущение отсутствия сомнений.
Развернувшись, ты спокойно ушел в свой подъезд, пришел к себе в квартиру, оказался в своей комнате, в которой царил, требуемый бабушкой порядок и твой любимый Мишка, строгим взглядом охраняющий твой небольшой арсенал - лук из дуба, который был смастерен для тебя дедом, когда тебе захотелось быть таким же сильным, как князь Гвидон Салтанович и метким, как вольный стрелок из Локсли, колчан со стрелами, сшитый из кожи бабушкой и разрисованный орнаментами, увиденными в книге об индейцах племени Делаваров, и, собственно стрелы, которые были сделаны тобой самим - с использованием перьев вездесущих голубей и бронзовых, остро наточенных наконечников, найденных в скифских курганах, окружающих твой город.
Сняв со стены лук, перекинув через плечо колчан и наладив одну стрелу специальной ложбинкой по центру тугой тетивы, ты вышел из своей комнаты, получив благословение своего косолапого Друга, прошел через квартиру, перехватив одобряющий кивок головы и твердый поддерживающий взгляд с фотографии Деда, вышел на улицу и, встав перед Генкой-Чумой, нацелился ему прямо в лоб...
А надо сказать, что ты был признанным чемпионом вашего квартала по стрельбе из лука - еженедельные мини-спартакиады, которые детворе устраивал дядя Леша из соседнего подъезда (бывший спортсмен и чемпион СССР по волейболу), принесли тебе славу непобедимого лучника, так что у Генки не было сомнений в том, что ты не промахнешься. А что-то в твоих глазах сказало ему, что ты не остановишься до тех пор, пока между вами не определится победитель...
Им стал ты!
И пусть, буквально через два дня, Генку все-таки упекли за решетку на первый его срок и, таким образом, история вашего противостояния не получила продолжения, однако ты теперь твердо знал, что ты можешь победить Голиафа!..
ПРИВИДЕНИЯ
Перед глазами мерцает красное марево. Все тело покрылось испариной. Мельчайшими бусинками кроваво-красного жемчуга сверкает кожа мальчика, отражая густой мареновый свет ночника-торшера, стоящего в изголовье дивана.
Кажется, что больной прислушивается к чьим-то голосам, ведущим с ним беседу в его беспамятном бреду. Медсестра, заметившая изменение в поведении ребенка, позвала бабушку и они вдвоем начали говорить с тобой, пытаясь вытянуть тебя из поглотившей твой разум бездны.
Здесь появятся шесть божеств, все в радужном круге. Первый появится Амитаба, Будда Западного Предела, Всераспознающий Ведун. У него тело красное и светится чистым красным пламенем. Он сидит на троне-петухе и держит в руке Лотос. Его обнимает Пандарвазини, Божья Матерь Мудрости Знания. Два мужских божества им сопутствуют: Прощение и Добродетель. И женских два божества: Песни и Огня.
Голос слева...
Тебя не было в этом городке, когда твой дед внезапно умер. Тебя на месяц отправили в пионерский лагерь на берег благословенного Черного моря. Будет неправдой, если ты скажешь, что почувствовал какое-то душевное неудобство, что тебе приснился сон-предупреждение или хотя бы мелькнула тень мысли о возможном несчастии с дедом... Да и вообще, на весь этот срок, в течение которого ты оказался вдалеке от опеки родни, тебя вряд ли могло посетить какое-то беспокойство, так как жизнь в лагере, с ее крайне мобильным распорядком, постоянными испытаниями смекалки, физических сил, с непременными мелкими столкновениями с ребятами из параллельных отрядов, с которыми вы конкурировали на всех проводимых администрацией мероприятиях, не оставляла тебе ни малейшего шанса побыть в душевном одиночестве, во время которого к нам и приходят сокровенные знания...
Твой поезд приехал на железнодорожный вокзал твоего города, и тут произошло событие, поразившее тебя более всего из того, что случилось с тобой в твоей недолгой, но насыщенной жизни. Ты ведь знаешь, что в детстве время течет гораздо медленнее, набирая свой крейсерский ход только к концу пути, когда из-за очередного холма показываются красномедная крыша, стрельчатые окна, аккуратные башенные часы последней в твоей жизни станции...
Так вот, ни сломанная нога, ни разбитый в кровь - до кости, лоб, ни укус змеи - все самое страшное, что ты мог бы тогда вспомнить, ничто тебя не напугало так, как отсутствие на перроне деда...
И бабушка, и мама были одеты в черное - лица их бы трагичны, но если бабушкины черты пугающе заострились, превратив ее доброе лицо в маску преждевременной омертвелости, то мамин красивый породистый лик расплылся, как бы выдавая притаившегося в нашей родословной раскосого азиата.
Они молчали всю дорогу до опустевшей квартиры, говорить было не о чем, да и не хотелось - одна фраза - "Деда больше нет...", наложила на весь мир печать печали и уныния...
Во дворе все было как прежде - перламутровые тени деревьев плясали на залитом южным солнцем вытоптанном песчанике, кусты и деревья акации своими желтыми цветками играли, словно испанская танцовщица бусами и кастаньетами, малышня возилась в песочнице, твои друзья, прячась от полуденного жара в тени вашей заветной беседки, явно строили планы очередной проказы или вылазки против соседнего анклава сверстников-противников, старики грелись, довольно жмурясь и перемалывая косточки своим при-и-непри-ятелям, из окон кухонь неслись запахи борща и жареного мяса, раздавались радостные и раздраженные голоса соседей...
Идти домой тебе совершенно не хотелось, страшно было туда идти... И ты остался во дворе, отправился к своим друзьям - включился в прерванную отъездом жизнь и постарался прийти домой как можно позже - под яркий блеск месяца и звезд, когда уже не было никакой возможности придумать оправдание своей трусости. Тебе придется признаться, что ты до боли в желудке, до судорог ножных боялся оказаться в осиротевшей квартире, в которой от деда остались истончавший уже запах да личные вещи, сложенные в отдельном шкафу.
Ты не смог съесть приготовленный бабушкой ужин, с трудом сглотнул положенную традицией кутью, запил ее киселем и ушел в свою комнату.
Лежа под простыней, ты ощутил вдруг всю меру своего горя - и заплакал... Так плача и уснул.
Утром тебя кто-то разбудил легким прикосновением к щеке, ласковой трепкой кудрявых вихор. С трудом разлепив опухшие от ночных рыданий веки, ты увидел деда одетого в свою любимую белую фетровую шляпу, такого же цвета рубашку и брюки... "Вставай, мы опаздываем - можем остаться без твоего любимого молока!"
Быстро одевшись, ты присоединился к деду и вы отправились на традиционную прогулку на старый рынок, находившийся в сорока минутах неспешной ходьбы от вашего дома. Даже в свои девять лет ты не стеснялся держаться за дедову руку, любил его неспешную манеру разговора, когда любой твой невинный вопрос вызывал появление большого интересного рассказа, в который были вплетены огромные пласты самой разнообразной информации. Дедушка вообще всегда говорил с тобой, как с взрослым человеком, можно было подумать, что ты его единственный друг, достойный серьезного к себе отношения.
Подходя к рынку, у тебя вдруг появилась в голове шальная зловещая мысль - дед-то умер...
С опаской взглянув на идущего рядом с тобой дедова двойника, ты попытался понять - что же происходит? Где реальность - в твоей памяти о предыдущем дне или все-таки в этом приятном ощущении телесного тепла и мужской силы, исходящих от крепкого пожатия дедовой ладони, в мягком теплом говоре чуть надтреснутого баритона, которым дед умел пользоваться и при исполнении русских романсов, и при очень убедительном увещевании своих подчиненных, и при нежной ласке, которую он в неограниченных количествах расточал своим близким?
Вы говорили с дедом о твоей последней поездке в лагерь, во время которой ты со своей группой совершил экскурсию на корабли черноморского флота - он рассказывал тебе очень подробно об истории русских путешественников, об обороне Севастополя в 19 веке, о героизме защитников этого славного русского города во время последней войны.
Впереди показался первый ряд рыночных продавцов, пахнуло пряным запахом фруктового и ягодного изобилия, и ты подумал - что это ты? Конечно сейчас явь!
Потом вы пили молоко - теплое, только из-под коровы. Его надаивали тут же, и было очень смешно смотреть, как из равномерно дергающихся сосископодобных сосцов вылетали толстые струи парного молока.
На обратном пути дед по традиции спросил тебя, поедешь ли ты с ним сегодня на садовый участок, а ты ответил необычным согласием...
Дед, казалось, не очень удивился, и вы, после сытного завтрака, поехали на его велосипеде в садоводческий городок, расположенный сразу же за железнодорожным полотном, охватывающим северную часть города и естественно отделяющим его от высящихся вдали древних насыпных скифских курганов. Ты сидел на заднем сидении, держался за седло и периодически поджимал ноги, чтобы случайно не въехать в какую-нибудь корягу или придорожный камень. Вы снова молчали, но тебе было хорошо и без слов...
До вечера ты с дедом работал на участке - поливал огород, собирал яблоки и ранний виноград. В середине дня вы пообедали плодами дедова сада, захваченными из дома чаем в термосе, сыром и хлебом. Поев, довольные собой вы завалились спать - дед сразу же захрапел, а ты тихо лежал, наслаждаясь солнечным теплом, красотой деревьев, замысловатыми летящими облаками и удивительным счастьем от вашего с дедом совместного бытия.
И вечером ты остался дома, несмотря на настойчивые призывы твоих друзей идти гулять, играть в футбол и...
В гостиной собралась вся семья - вы ужинали в этот день не на кухне как обычно. Дед после чая, с внезапно появившимся коронным бабушкиным тортом "Наполеоном", присел к пианино. Зазвучала его любимая "Лунная соната" и "Аппассионата" Бетховена, Баховские фуги, ноктюрны Шопена... Потом дед запел - негромким баритоном он проникновенно выводил трогательные русские романсы.
Уже ближе к полуночи тебя отправили в постель - дед, конечно же, пришел со тобой посидеть. Он слабо улыбался, нежно держал твою руку, подмигнув, спел шуточную колыбельную: "Баю-баюшки, баю - ну и что ж, что я в Раю, все равно тебя люблю!.. Спи, быстрее засыпай и меня не забывай!"
Подложив моего мишку мне под бок, укрыв нас одним одеялом, он поцеловал меня в лоб, а медведю сказал - "Защищай моего внука, я верю в тебя!.."
Утром, когда я проснулся, у моей кровати сидела мама в черном платье...
ЛЮДИ
В этот день воссияют чистые желтые огни Южной стороны нашего Окоема Сердца, стороны Нераздельной Мудрости.
Шесть божеств в ореоле огней радуги восстанут с Юга, Ратнасамбвабва, Будда Юга, с желтым телом, излучающим желтое чистое пламя. Он едет на лошади-троне и в руке держит желтый алмаз. Его обнимает нежно и едет с ним Мамаки, Богоматерь Нераздельной Мудрости. Их сопровождают вновь два мужских божества: Небо и Доброта; и два женских божества: Терпеливость и Набожность.
Трудно глядеть на этот желтый яркий огонь, так нестерпимо сияет желтое пламя.
Приходил в твой двор теплый май - оживали после зимнего отпуска деревья и кусты, возвращая случайному взору, мимолетно обращенному на заоконное пространство, радость весеннего разноцветья. На лавочках возобновлялись ежедневные "клубные" заседания местных клабберов - пенсионеров. Каждое утро, часов в восемь, перед тем, как отправиться на работу, ваш сосед Павел вывозил погреться под живительными лучами солнца свою жену Катерину - инвалидку не способную самостоятельно даже голову повернуть навстречу теплу или призывным звукам утренних трелей расходившихся птах.
Странной парой были эти двое - столь непохожие люди. Физически сильный, да, что там, просто антично красивый молодой мужчина, обладатель доброй грустной улыбки, украшавшей его лицо не хуже самих чувственных губ, смущал только одним - взглядом беспросветно одинокого человека, таящего в себе печать неизбывной вины. Все повадки его выдавали страстную натуру, сдерживаемую неимоверными усилиями воли. Его жена Катя когда-то была первой красавицей, уж как минимум на своей улице - черты этой пригожести были заметны и теперь, когда тело ее стало навеки приковано к инвалидной коляске, все члены спеленаты невидимым канатом, не ослабляющим жесткую холодную хватку ни на секунду. Постоянно расфокусированные глаза, принимали осмысленное выражение только в случае совпадения безумно дергающихся зрачков на невидимую за дальностью цель. Павел утверждал, что Кэти, как он ласково звал ее, все прекрасно понимает и даже умеет передать ему свои мысли и желания, а уж он-то, будьте спокойны, выполнит любой ее каприз.
Прямо сказать, не очень-то верилось этим уверениям, слишком уж контрастировали реальный вид Екатерины со словами прекраснодушного Павла. Своей убежденностью он напоминал своего тезку из Новых времен, которому явление Света и Слов помогли заполучить непоколебимую веру в правоту Учителя.
Ты очень любил сидеть рядом с ними, слушать безответную несмолкаемую беседу этих двух людей, в которой говорящий находил все новые и новые темы, а его собеседница хранила молчание, напоминая, что лучший способ быть правым - это уходить от прямых обещаний и ответов. Павел читал книги, которые он брал в библиотеке или у твоего деда, перемежая трагедии Шекспира с необузданной веселостью героя Гашека; неукротимый нрав Доктора Фаустуса сменялся в одно мгновение с расслабленной ленью Обломова; особенно часто он возвращался к творчеству Ильфа и Петрова, чей герой вызывал в Павле ярое сочувствие и даже восторженный фанатизм.
Иногда, видимо устав от чтения, Павел, будто исполняя безмолвную просьбу Кати, начинал рассказывать ей обо всем, что происходило во дворе. При чем оказалось, что он очень внимательный к мелочам человек и хороший рассказчик - ничего не было пропущено из того, что наполняло дворовую жизнь прелестью витальной силы. Появлялись ли на акациях завязи будущих цветков, появлялись ли на абрикосовых деревьях замысловато перепутанные гирлянды зелено-желто-оранжевых плодов, замирало ли в зените белое от жара солнце или же над высокими стреловидными тополями неслись темно-синие тучи, грозя хмарью своей сонному покою ленивых обитателей скамеек, лавок и столиков - Павел, подобно азиатскому акыну, пел-повествовал о каждой мелочи с одинаковым вдохновением. Беззаботные птицы, коты, охочие до полновесного общения с пернатыми безумцами, бродячие псы, старательно обнюхивающие каждый куст, дерево или ножки, вынесенных на улицу табуретов, не дающие спуску зазевавшимся кошакам - все живое, что населяло двор, вплоть до мурашей и жуков, становилось темой неспешного рассказа, непрерывно ведомого Павлом перед застывшей фигурой жены, и только о людях он не говорил ни слова.
Ты выходил к этой паре вместе со своим Медведем, усаживался рядом с ними, определяя косолапого друга между собой и Катериной, так что получалось, что оба эти безмолвных слушателя нуждались в вашей мужской опеке. А может и не нуждались - просто тебе было неловко подсаживаться праздным любопытствующим лодырем, которому только и надо, так это выслушивать чужие байки. А так получалось, что ты вывел подышать свежим воздухом своего плюшевого друга и столь интересные тебе Павловы рассказы являются всего лишь невольной добавкой к традиционному моциону.
Собственно интриговали тебя не эти, замечательные в своем роде, диалоги, в которых одна сторона говорила и говорила, а вторая только внимала, своим молчанием как бы держа одну и ту же снисходительную ноту понимания и предложения к дальнейшему разговору; тебя больше всего волновало странное выражение лица твоей бабушки, которое появлялось каждый раз, когда она видела эту пару или при ней кто-нибудь упоминал, хотя бы и вскользь их Имена. Это было совершенно невозможное слияние в одно мгновение жалости и какой-то непонятной твердости осуждения.
Было непонятно - самоотверженность Павла в его постоянной заботе о любимой женщине воспринималась бабушкой не как подвиг любви, а как какая-то строжайшая епитимья, наложенная молодым красавцем на свою жизнь, заставляющая его отказаться от любых возможных утех, превращающая его в монаха-аскета, живущего в миру.
Ты сидел, заворожено разглядывая гладкую нежную кожу на руках и лице молодой женщины, ты видел, что случайная ласка назойливой мухи, щекотящее прикосновение тополиного пуха или жар расходившегося солнца, никак не отражаются на безмятежном неменяющемся Катином лице. Ты силился ощутить и это неизменное, значительное, в своей инаковости по отношению к окружающей суете, пустотное состояние, и понять растворенность в своем, не поощряемом ничем, служении Павла - и не мог. Единственно, что рождалось в тебе - это преклонение перед подвигом человеческого духа, которого тебе бы хотелось бы достичь хоть когда-нибудь - там, в будущем...
Лет за пять до этого лета во дворе твоего дома произошла страшная история. В магазине, расположенном в соседнем доме, поймали воровку - совсем юную и очень красивую девчушку. Ее выволокли на улицу, затащили в густую тень зарослей кустов и деревьев акации и начали избивать - нещадно и, казалось, бесконечно...
Больше всех старался разъяренный рабочий-грузчик этого магазина, молодой статный красивый парень, обладающий могучим телом греческого атлета и пустыми, ничего не выражающими голубыми глазами...
АД
Эти Миры, Локи, уже светили и завлекали тебя раньше, теперь ты их увидишь вплотную, ищущих удовольствия; желтоватым светом светит мир рассудочных, рациональных человеческих существ; ровный синий свет испускает мир диких животных, где правят страсти джунглей; красноватым светится мир бродячих, несчастных духов и серый с черным свет светит из всеочищающего Ада.
Наступил момент - он был очень важен и предварял исход болезни. Организм, истощенный, обезвоженный и лишенный возможности осознавать происходящее с ним из-за полного отключения сознания, готов был сдаться и прекратить то, что люди называют даже не борьбой за выживание, а - самой жизнью. Ему было все равно - будет ли продолжено его суверенное существование или же он сольется с миром...
Заметили ли что-нибудь медсестра и бабушка, было не понятно, однако так получилось, что именно сейчас все они оказались у твоей постели.
Бабушка молилась или вела тяжелый разговор с Богом, в котором она, подобно Иакову, пыталась победить, отвоевав внуку право на жизнь, пусть даже и пожертвовав ради этого своим здоровьем или жизнью...
Медсестра, сохраняя мнимое профессиональное спокойствие, выдавала себя сильно закушенными губами.
Все это было вне переживания больного - его мучил холод...
Справа вновь раздался голос, который принадлежал, неотступно следящим за мальчишкой, пуговицам-глазам...
Ты уже вспомнил свои истории, связанные с животными, богами, людьми, привидениями и великанами - теперь тебе осталось пройти через испытание Адом! Что для тебя может быть страшнее потери любимого человека, расставания с другом, борьбы с великаном, равнодушия Ангела-хранителя, вмешательства в твою жизнь потусторонних сил? Не знаешь? Конечно же, столкновение с неизведанным будущим...
Что же тут страшного? - спросишь ты...
Видишь ли - тебя будут поджидать, пытаясь завладеть твоей душой - Гордыня, Лень, Страх, желание Предать, жажда Стяжательства, черная Зависть, зеленая Скука и многое, многое другое чему несть числа и сопротивляться чему подчас нет никакой возможности!..
Сможешь ли ты ответить на эти вызовы своей Добротой, Верностью, Честностью...
Встретившись с чужим Равнодушием, сможешь ли ты оставаться Великодушным? Как ты поступишь, если жизнь предложит тебе несметные богатства в обмен на закрытость от болестей близких тебе и чужих людей?
Когда тебя предаст самый близкий друг - сможешь ли ты сохранить ясную голову и не отдаться во власть вполне естественному желанию отомстить, наказать. Ведь из этой передряги ты выйдешь с потерями, которые трудно не то, что принять - и выжить-то будет тебе совсем не просто... Ты лишишься всех своих материальных щитов, с помощью которых люди обычно держатся на плаву - у тебя не будет жилья, документов, денег...
Сможешь ли ты понять, что Судьба предложила тебе свободу - возможность жить в каждый момент по своему выбору, а, не исходя из привычных житейских схем.
Счет твоим потерям и заблуждениям будет велик...
Ты потеряешь любимого человека, свою бабушку - единственное существо верное тебе безоглядно, любящее тебя бескорыстно, принимавшее тебя без условий, а перед ее смертью ты умудришься предъявить ей свои мелочные претензии...
Тебя будет не раз заносить, то на поприще профессиональных достижений, в котором тебе действительно будет мало равных, то в твоих социальных притязаниях - желание изменить мир под себя - это ли не самая сладостная в исполнении фантазия? Но и в мелочах, в ситуациях, когда надо будет проявить сострадание к слабому, ты будешь жесток и бескомпромиссен. И, в конце концов, ты останешься в одиночестве - у тебя не будет друзей, не будет любимой женщины, ты будешь жить вдали от своих детей.
Смешно - когда тебе надо было бы сосредоточиться на Любимой, ты будешь поддерживать традиции мальчишеской дружбы - и в 30, и в 40, и в 60 лет. Когда же потребуется твоя реальная помощь друга - ты предпочтешь укрыться за красиво прописанным сюжетом гордого Одиночества.
В краткие периоды беззаботного счастья, ты не будешь думать о том, чтобы лелеять и взращивать слабые, без поддержки, ростки благополучия и душевной гармонии, а во времена серые и черные ты станешь бездумным эксплуататором своих друзей и соратников.
Что же еще будет в твоей жизни противиться полному твоему самораскрытию? Конечно же, Лень! Лениться ты будешь, и при последних победных рывках к заветным целям, и в моменты возможного зарождения Любви... Тебе будет лень делать абсолютно все - в какой-то момент ты обнаружишь, что каждое, вроде бы, насущное действие будет даваться тебе через неимоверное усилие - даже в тех случаях, когда речь будет идти о твоем здоровье и даже о сохранении жизни. Долой занятия спортом, забудь о вкусной пище, похерь душевный комфорт - все, все ты отдашь ради нелепой возможности ничего не делать...
Тебе не будет характерна скаредность! Но не потому, что ты щедр по натуре - нет! Просто у тебя не будет никаких зацепок в этом материальном мире - отдать то, что не ценишь - это не доблесть, а потрафление сиюминутному капризу...
Ты отвергнешь Бога - за ненадобностью молодецкой самоуверенности... Ты будешь суеверен из-за развитой мнительности... Ты придешь к многобожию - от интеллектуального бесстрашия... Ты примешь дружбу Божественного начала, признав его главенство в этом мире, после того, как оно неоднократно продемонстрирует тебе свою Силу!
Послушай меня - нет момента чудеснее, чем миг расставания с жизнью! Твое путешествие подойдет к концу и ты, подобно опытному капитану, меняющему жалкую фелюку на новое судно, оснащенное чудесами техники, будешь в нетерпении потирать руки перед штурвалом, всматриваться в предложенный тебе новый маршрут в неизвестные миры и предвкушать новые и новые приключения. Однако, милый друг, помни о предыдущем плавании, не забывай пройденных уроков, используй знания, полученные в путешествии, столь славно подошедшего к концу!
Поверь, тебе будет, что вспомнить! Не только лихо ждет тебя на просторах жизни - ты познаешь радость открытий, восторг побед, взрывную силу Любви...
* * *
В комнате было серо... Тускло было здесь - в окно слабо пробивались первые отсветы восходящего солнца, лампочка в торшере, будто устав, бессильно поблескивала, пытаясь ободряюще подморгнуть, уставшим от круглосуточных бдений, людям.
Веки, казалось навсегда перекрывшие глазам всякую возможность увидеть свет, слабо задрожали и, как-то беспомощно и неуверенно приоткрылись перед настойчивым стремлением увидеть наконец-то собеседника, многие часы и дни составляющего мальчику единственного доброжелательного Друга.
В неясном сумеречном царстве тишины и страха, как раз слева от себя, мальчик увидел вначале глаза-пуговицы, затем блестящий кожаный нос-кнопку, потом добрую улыбку, а после и всю фигуру, торжественно сидящего возле него плюшевого Медведя...
Казалось, он тоже устал, но и очень доволен - в ушах мальчишки прозвучал знакомый голос - "Ты вернулся!"