Аннотация: Это писалось уже давно и было заброшено. Здесь я определюсь, стоит ли продолжать эту историю...
Описанные ниже события произошли... собственно говоря, совершенно не имеет значения, где именно они произошли. Могли они случиться где угодно, в цивилизованном, разумеется, обществе.
Вряд ли жителям городка, где происходит действие, было бы приятно публичное обнародование этой истории, поэтому в повествовании изменены и географические названия, и имена. При этом изменены так, чтобы не наводить на мысль о конкретном местонахождении прототипа Лок-Фергуса. Конечно, внимательный читатель может кое о чём догадаться по целому ряду элементов - обстановки, уклада быта, в конце концов - того самого пресловутого менталитета. Ну что ж, в этом нет ничего страшного, - почему бы вашим предположениям и не оказаться верными?
* * * * * * * * *
* * * * * * * * *
В комнате было неубрано. Не убирались здесь, наверное целый год. Или дольше. Во всяком случае, времени было достаточно для того, чтобы углы оказались сплошь заплетены неопрятной паутиной, тусклый свет едва-едва пробирался сквозь мутные стекла, а все обозримые поверхности, не исключая застеленного ободранным линолеумом пола, покрыла девственно нетронутая пыль. Застоявшийся воздух не был даже затхлым: он был каким-то ненастоящим: густым, тяжелым и тоже пыльным. Его наличие ощущалось почти физически.
Вошедший в комнату человек стоял на пороге. Он уже осмотрелся и теперь явно не знал, что делать дальше. Пару раз движение его тела свидетельствовало о решении выйти, но рука, поднимавшаяся было к ручке двери, опускалась снова. Наконец он принял решение: бесшумно подошел к продавленному креслу, брезгливо, двумя пальцами, снял с него ветхую накидку, взметнув в воздух неизбежную тучу пыли, осторожно опустил ее на журнальный столик (новый взлет пыли) и, помедлив, сел. С чувством видимого облегчения вытянул ноги в туго зашнурованных высоких ботинках, сложил на груди руки, прикрыл глаза.
И больше не шевельнулся в течение следующих четырех часов. Спал. Неподвижный, как окружающая его мертвая мебель.
* * *
Пес надрывался так, словно что-то угрожало его жизни. Он отчаянно хрипел, до предела натягивая могучую грубо склепанную цепь, не чувствуя боли в давно стертой до голой кожи шее, отчаянно бороздя могучими когтистыми лапами утрамбованную землю. Глаза налились кровью, из перекошенной пасти липкими шматками летела слюна.
Пес на секунду осекся, мотнул лобастой башкой в сторону кричавшей, но тут же резко рванул цепь и снова надсадно захрипел, лишь слегка сбавив тон.
- Чертова скотина, угомону на тебя ...
Дверь хлопнула еще раз. К женскому голосу присоединился другой, мужской.
- А ну, Холт, на место! На место, кому сказал!
Угрюмо косясь на хозяина, моментально примолкший пес неохотно отступил к будке, роль которой исполняла наполовину врытая боком в землю старая рассохшаяся бочка. С оглядкой, - не прилетело бы чем тяжелым! - он пару раз по инерции взлаял, больше для самоутверждения, чем из ярости, и принялся бряцать цепью, царапая задней лапой истерзанную привязью шею.
- Который раз уже сегодня, как сдурел, окаянный! - Женщина отерла перекинутым через плечо несвежим полотенцем разгоряченное красное лицо. - Ты ж глянь, какое пекло, хоть и не высовывайся во двор! Дак этот хрендель орет и орет, и как не задохнется вовсе... Ты б глянул, што ль, вдоль забора, зверок, может, какой завелся, или доска где поскрипывает, чего он орет-то весь день?
- Какой тебе еще зверок, чего несешь... Мух, еще, может, прикажешь тебе половить, или мурашей каких? Охоту щас тебе устрою, ага.
Мужчина явно не настроен был на активные действия. Еще раз прикрикнув на собаку, которая тут же ретировалась в сомнительную тень бочки, он широко и со вкусом зевнул, поскреб пятерней сквозь рубаху где-то у себя в подмышке, длинно сплюнул в пыль перед крыльцом и скрылся в доме. Немного погодя, осмотрев из-под выставленной козырьком ладони двор и высоченный - метра два с половиной - забор, погрозив для острастки кулаком в сторону будки (пес равнодушно отвернулся), исчезла за дверью и хозяйка.
Полуденное марево придавило чахлую поникшую огородную зелень, попрятавшихся под навесом сараюшки низкорослых кур под предводительством недомерка-петуха, компенсирующего недостаток роста внушительным багровым гребнем и неуемной озабоченности темпераментом, и пару изнемогающих в тесном загончике вислоухих поросят.
На поросшем редким кустарником пологом склоне, начинающемся сразу за дорогой, идущей вдоль забора, всполошенно заголосила какая-то одурелая пичуга. Пес моментальным рывком выдернулся из будки и с хриплым рыком до предела натянул цепь. На этот раз он даже слегка взвизгнул от резкой боли, когда ошейник врезался в стертую шею, и это заметно остудило его порыв, однако он все же принялся сипло гавкать. Через пару минут он выдохся и, опасливо оглядываясь на крыльцо, поплелся к своей бочке. Там он немного повозился, безрезультатно пытаясь расцарапать когтями утрамбованную до состояния бетона землю, оглушительно чихнул из-за попавшей в нос во время этой попытки пыли и, наконец, улегся с таким тяжелым вздохом, какие удаются только собакам и старым лошадям.
Маленький смерчик возник посреди пустынной дороги и лихо запылил вдоль обочины, вовлекая в свой круговорот мелкий песок, щепки и прочий неопределенный мусор. Затем, словно разочаровавшись в первоначально избранном направлении, он резко свернул к покосившемуся палисаднику, чисто символически огораживающему пространство (язык не повернулся бы назвать его лужайкой) перед угрюмым двухэтажным домом с нелепо выпяченной мансардой.
Заросшие дурной травой дорожки; давным-давно не чищенный двор с разбросанным там и сям полуистлевшим хламом; слепые, забывшие о существовании занавесок окна с разбитыми стеклами и облупившимися рамами, а также весь облик этого неуютного жилища явно свидетельствовали о том, что дом заброшен.
Из последних сил вздернув кверху смятую папиросную гильзу, смерчик умер, оставив кучку мелкого мусора, и в ту же минуту вдоль улицы пронесся неожиданный порыв знойного ветра, словно судорожный выдох температурящего великана.
И в это же время за одним из чудом уцелевших стекол первого этажа в мутном полумраке промелькнула неясная фигура, на мгновение повернувшая в сторону окна белый овал неразличимого лица.
Дом оставался мертвым.
* * *
Сольвер Анкс был не в духе. Обе его дочери, тридцатишестилетняя Анна и двадцатидевятилетняя Коллерия (она же Коллис), словно сговорившись, с самого утра выбивали его из равновесия.
Сначала Анна, вопреки сложившемуся годами распорядку, надолго заняла ванную комнату, и Сольвер битый час, закипая от злости, долбил в дверь кулаком и ругался, перекрикивая шум бурно льющейся воды. Наконец, дверь распахнулась, и Анна (гладко причесанные мокрые волосы, плотно застегнутый сверху донизу длинный халат с заметно оттопыренными карманами), глядя куда-то мимо побагровевшего от ярости отца, тихо и разборчиво заявила, что она имеет такое же право на пользование ванной в удобное для нее время, как и другие жильцы этого дома. Она так и сказала - "жильцы", а не "члены семьи". Все это настолько было не похоже на всегда молчаливую и сдержанную Анну, что Сольвер просто остолбенел и лишь молча проводил глазами гордо удаляющуюся по коридору старшую дочь.
Следующий финт выкинула Коллис. Приготовленный ею на завтрак омлет оказался слегка пересолен, а в ответ на ядовитое замечание отца она с силой оттолкнула от себя тарелку, вскочила из-за стола и срывающимся голосом выкрикнула, что нормальные люди (именно так, "нормальные"!) на такие мелочи тактично не обращают внимания, и уж подавно не оскорбляют...и не высказывают пошлые предположения... Грохнула об пол спинка опрокинувшегося стула, и Коллис вылетела из кухни.
В наступившем гробовом молчании Анна демонстративно тщательно, до последней крошечки, очистила свою тарелку и молча удалилась, аккуратно задвинув свой стул, но не притронувшись к упавшему, хотя ей и пришлось обогнуть его, выходя из-за стола.
Это уже напоминало бунт.
Медленно отодвинув от себя тарелку, Сольвер потянулся к чайнику, налил себе одной заварки, да так и остался сидеть, сжимая чашку корявыми ладонями. Что-то разладилось в естественном течении жизни, нарушились какие-то важные механизмы.
Сольвер был обескуражен и зол. Причем зол в первую очередь на себя, - почему сразу не поставил на место этих нахальных девчонок? Он считал их девчонками, хотя обе давненько уже были в совершенных летах. Унаследовав от папаши грубоватые черты лица, непропорционально крупные руки и ступни ног, а самое главное - более чем скромное потенциальное приданое, обе безнадежно засиделись в старых девах.
Мать Анны и Коллерии умерла вскоре после рождения младшей в результате жесточайшей пневмонии, и Сольвер растил дочек в одиночестве. Для помощи по хозяйству он сначала нанимал кухарку, которая заодно занималась постирушкой и дважды в неделю прибиралась в доме. Подросшая Анна постепенно взвалила на свои сильные плечи все обязанности хозяйки дома и безропотно несла это бремя, не сетуя на то, что младшая сестра не стремилась в чем-либо ей помогать. Исключение составляло приготовление пищи, в котором, по настоянию отца, сестры соблюдали строгую очередность. Посуду же, по обыкновению, мыла все та же Анна.
И вот, сидя за столом перед тарелками с недоеденным злополучным омлетом, Сольвер нутром чувствовал, что в его семье сегодня что-то непоправимо изменилось, и причина этого была ему совершенно непонятна.
- Дурят, проклятые! - объявил он сам себе. И, немного погодя, добавил: - Ну, я с вами сегодня разберусь еще, кобылы этакие! - Но уверен в этом почему-то не был. Поэтому для самоутверждения ему пришлось завершить свою мысль тирадой... которую здесь вряд ли стоит приводить, учитывая ее замысловатую многоэтажность.
* * *
"Носатая, носатая!" - крик бил в уши, стегал наотмашь по ссутулившейся спине, окружая вязким вибрирующим коконом. "Носатая, носатая, ведьма полосатая!"
Скорее, скорее, не реагируя, съежившись; любая попытка не то что огрызнуться, - оглянуться, бросить затравленный или озлобленный взгляд вызовет новый взрыв насмешек и идиотских рифмовочек. Скорее, знакомой до последнего камушка тропинкой через вытоптанный квадрат пустыря, а там они отстанут, мучители, насмешники, уроды несчастные, трусы, за границу пустыря к ее дому ни ногой, и правильно, кто же сунется по доброй воле прямо в логово тигра? А Гуго - натуральный тигр, когда хорошенько разозлится, а он ведь страшно разозлится, если услышит, как какие-то малолетки сопливые, зачуханные, жалкие недоумки травят его единственную и неповторимую сестрицу.
Говоря откровенно, нос ей действительно достался приметный; выразительный нос, ничего не скажешь; так и у самого Гуго это - самая выдающаяся деталь в организме (и его визгливая супруга Сана почему-то весьма часто со смаком на это упирает, хотя и бита бывала за это под горячую руку не раз). Они испокон веку такие, Расмисы, по папкиной родове все они носами не обижены, и передается эта фамильная черта с бессовестным постоянством. Повезло, пожалуй, только отцовскому брату, дядьке Фиделю. Он хоть сам собой неладно состряпан: с маленькой плешивой головкой на нелепо широких плоских плечах, весь какой-то костистый, угловатый, с вывернутыми плоскостопыми ногами и вечно землистым нездоровым цветом лица; лица, на который, однако же, природа посадила вполне благополучный, умеренного размера и благопристойной формы обонятельный орган. Детей, к сожалению, у дядьки не случилось, так что поди узнай теперь, совсем ли забыла матушка-наследственность на этой ветви генеалогического древа о своих носостроительных упражнениях, или это была лишь временная передышка. Пауза. Творческий отпуск.
Пустырь остался позади, ноги вынесли Лику Расмис на тротуар родной улочки. Вопли малолетних преследователей стихли. Девочка несколько секунд постояла, прижав ладони к щекам, глубоко прерывисто вздохнула. Потом резким движением поправила висящий за плечами рюкзачок и направилась к дому.
* * *
"Господи, да где же, наконец, эти очки?!" В голосе старой женщины слышалось уже отчаяние. В очередной раз обходя свою комнату, она изо всех сил напрягала подслеповатые глаза, обшаривала неуверенными пальцами полки, перекладывала с места на место стопку газет на исцарапанной крышке древнего пианино. Очки никак не находились.
Это было просто невероятно: вчера вечером, укладываясь спать, она положила их, как всегда, на тумбочку возле кровати. Как всегда, как каждый вечер на протяжении последних шести лет. С тех пор, как она осталась совсем одна, распорядок ее жизни стал однообразным до автоматизма, и вечерние процедуры в том числе. Одинокий ужин (чуть подслащенная овсянка или - реже - рис, ломтик подсушенного хлеба с маргарином, стакан травяного отвара), обязательные пятнадцать-двадцать минут (не больше! вечерний воздух вреден для изработавшихся легких!) в плетеном кресле на веранде, затем возвращение в дом и целая серия манипуляций, превращающих весьма бодрую даму преклонных лет в маленькую бесцветную старушку, старательно упакованную до самых пят в теплый фланелевый халат с бездонными карманами и аккуратно заплатанным левым локтем.
Расстелив ветхие простыни на жестком диванчике, усыпанном в течение дня целой грудой разноцветных подушек и подушечек, старушка водружала на нос искомые очки и некоторое время сосредоточенно листала назначенную ею на этот вечер книгу из числа тех, что уютно выстроились на устеленной кружевными салфеточками этажерке в привычном соседстве с фарфоровыми безделушками, хозяйственными мелочами (костяная игольница, шкатулка с нитками, маникюрные ножницы, две не слишком зубастые расчески, шпильки и еще целая компания разночинной дребедени), стопкой почтовой бумаги с двумя розовыми голубками в левом верхнем углу и остановившимися целую вечность тому назад миниатюрными часиками на изящном серебряном браслете.
Минут через десять после того, как книга раскрывала свои страницы в сухоньких пальчиках хозяйки, она начинала предательски крениться, стремясь оказаться на коврике возле дивана, что ей нередко и удавалось. Встрепенувшись, старушка привычным движением отправляла честно отслужившие ей очередной день очки на тумбочку и выключала стоящую там же лампочку. Комната погружалась в темноту, старушка - в покойный, по-детски легкий и непамятный сон.
И вот, пробудившись сегодня утром, она протянула руку к тумбочке - и нащупала только гладкую поверхность. Более энергичные поиски чуть не повергли на пол лампу, не отличающуюся особой устойчивостью подставки. Очков не было. Не было их и на предельно осторожно осмотренном полу вблизи дивана. Вдали, собственно, тоже. Не обнаружилась пропажа ни среди страниц вчерашней книги, ни в компании перекочевывавших на ночь с дивана на кресло подушек.
Озадаченная и расстроенная Лавиния Морриг, или тетушка Винни, как звали владелицу пропавших очков соседи и знакомые, направилась в свою крохотную кухоньку. С очками или без очков, но надо было приготовить себе завтрак.
* * *
Когда проклятая машина наконец завелась, Кит облегченно выругался и шумно перевел дух. Еще не хватало: застрять здесь, на пустынной проселочной дороге, где до ближайшей живой души никак не меньше восьми миль! Судя по колее, его драндулет был единственным четырехколесным посетителем этих мест за последние...ну, как минимум, две недели, - со времени последнего дождя. Видны были только тонкие полоски на грунте, - от проехавших несколько дней назад велосипедов. Видимо, местные мальчишки гоняли рыбачить на Травяную Заводь.
Кит вытер тыльной стороной ладони пот со лба и только тогда заметил, что обе руки его чуть не до локтя покрыты грязными разводами. Хороша же сейчас его физиономия, если вспомнить, сколько раз он вытирал пот во время возни с карбюратором. "Обязательно надо тормознуть у мостика через Лисий Овражек, ополоснуться в ручейке," - подумал он, потихоньку трогаясь с места.
С трудом умывшись, - тонкая струйка ручейка почти зарылась в песчаное дно, с большим трудом выбираясь на поверхность, - Кит вернулся в запыленный "пикап" и вскоре въехал на тихие, словно выжженные безжалостным солнцем, улочки родного Лок-Фергуса. Здесь он еще сбавил скорость, как будто опасаясь потревожить царящую вокруг тишину.
- Сиеста, - объяснил он вслух сам себе. - Это называется - сиеста.
Слово забавно шипело на губах, и он повторил его еще несколько раз, словно запоминая.
- А ведь это дурацкая привычка - вслух разговаривать сам с собой! - сообщил он "пикапу". - Или даже признак психического расстройства?
"Пикап" оглушительно чихнул двигателем и пару раз чувствительно дернулся.
- Ну, друг, зачем же так бурно реагировать? - укоризненно заметил Кит, выровняв машину. - Я пошутил. Не думаешь же ты, что у тебя за рулем - псих? Я же сказал - привычка, понял? При - выч - ка. Только и всего. Не рассказывай, пожалуйста, доктору Войверу... если он вдруг окажется в твоем комфортабельном салоне.
Так, содержательно беседуя со своим автомобилем, Кит повернул на свою улицу. Проезжая мимо бывшего особняка папаши Генну, он почувствовал что-то необычное, воспринятое им буквально как внутренний толчок. Кит сбросил до минимума скорость и чуть не вывернул шею, вглядываясь в проплывающий мимо заброшенный дом, но так и не обнаружил ничего, что объяснило бы то странное ощущение, которое возникло у него при беглом взгляде на привычное строение.
- Странно...- задумчиво протянул он. - Честное слово, это странно.
Но он уже подъезжал к своему дому, и радостно бегущая к калитке малютка Фиби в сопровождении двух катящихся колобками красно-рыжих чау-чау моментально заставили его забыть о всем, что было с ним в последние минуты и даже часы.
* * *
Стараясь идти предельно осторожно, Лика вынесла на вытянутых руках старую алюминиевую кастрюлю, до краев наполненную вчерашним супом. Увидев ее, Черри пулей вылетела из будки и начала исполнять традиционный Танец Голодного Нетерпения. Подходить к ней близко было рискованно. Лика поставила кастрюлю на землю и огляделась вокруг. У стенки сарая обнаружилась совковая лопата, и это было то, что надо. Поставив кастрюлю с супом на лопату, Лика осторожно стала придвигать ее к подвывающей от нетерпения собаке. Когда заветная посудина оказалась совсем близко, Черри, натянув до отказа цепь и причудливо изогнувшись, исхитрилась лапой зацепить за край. Большая часть похлебки оказалась на земле.
- Дура чертова! - в сердцах выкрикнула девочка и замахнулась лопатой. Не обращая на нее внимания, собака жадно поедала остатки корма.
- Прорва ненасытная, подавиться тебе...
Лика швырнула лопату в сторону сарая и направилась было к дому, но ее остановил голос соседки. Голова тетушки Винни была едва видна за невысоким забором. Чтобы разговаривать, низенькой старушке приходилось подниматься на цыпочки и вытягивать шею.
- Лика, деточка, зачем же ты так на животное? Ну, голодная собака, не терпится ей...разве она соображает, что делает? Она, глупая, и так сама себя наказала! Ишь, землю теперь лижет, бедняга... Не серчай на нее, деточка, не надо.
Лика махнула рукой, мол, шут с ней, с собакой.
- Как здоровье, тетушка Винни? Как поживает Мадам Фудзияма? (Так экстравагантно звали соседкину бесхвостую кошку).
- Да что ей, Мадаме, сделается? Попила молочка утром, да отправилась куда-то... Все дела у нее, все дела. Я уж думаю, не прикормил ли кто нахалку, - аппетит у нее в последнее время что-то не очень...а бока гладкие, лоснится вся, как новенькая! Ой нет, думаю, где-то ты столуешься, голубушка, не иначе!.. Да Бог с ней, гулякой. Ликушка, голубушка, я ведь к тебе за помощью.
- Что-то случилось, тетушка Винни? Может, мне позвать Гуго? Или Сану? Я мигом!
- Нет-нет, не надо никого звать, что ты! Ничего особенного...Запропастились куда-то мои очки, все утро ищу - как сквозь землю провалились! Ну, не Мадама же моя их прихватила для форсу?
Лика развеселилась, живо представив себе круглую кошачью мордочку в массивных бабушкиных роговых очках.
- А что? И очень даже могла...только как ей тогда в вашу форточку пролезать...в щелочку эту! Не пролезет ведь, ни в какую не пролезет!
Обе чуть-чуть посмеялись, довольные друг другом. Общаться им всегда было легко, - старой да малой.
- Ну что, Ликушка, поищешь мои окуляры? У тебя глазки молодые, взгляд живой... Это я, древность музейная, не вижу ничего в двух шагах, а ты глянешь разок-другой, вот и пропажа моя, тут как тут. Пойдем милая, помоги старухе.
Оглянувшись в сторону дома, - не смотрит ли кто, - Лика ловко перелезла через забор во двор соседки. Та притворно укоризненно, а на деле одобрительно, покачала головой, но ни слова не сказала. Мировецкая тетушка Винни, что и говорить, не часто лезет с нравоучениями!
* * *
Еще пара оборотов гаечного ключа, - и дело сделано.
- Эй, Джим, Край, Копо, я с вами!
Одним махом - в седло, загорелые до черноты ноги в расхристанных кроссовках что есть силы жмут на педали.
- Эй, Край, Копо, да подождите вы! Джим!
Спицы сливаются в сплошной блестящий диск. Щуплая мальчишеская фигурка наклонилась к рулю, под бешено вращающимися колесами громко шуршит сгоревшая на солнце трава.
Отчаянная гонка завершается вничью. Четыре велосипеда отдыхают, брошенные возле огромного дуба, в тени его кроны расположилась четверка мальчишек лет двенадцати-четырнадцати. Рубахи и футболки их мокры - хоть выжми, на лбу и щеках грязные дорожки от стекавшего пота.
- Куда сегодня, граждане?
- Да хоть к черту в пекло, лишь бы не как в прошлый раз!
- Если в пекло, так никуда и ездить не надо!
Одобрительный смешок.
- Так куда?
- Собирались вроде на Травяную Заводь...
- И тебе охота по такой жаре туда тащиться?
- И правда, Джим, что-то не тянет. Столько пыли наглотаемся - мама родная!..
- Ну ладно, а куда тогда? Здесь валяться, что ли? Была охота...
- Жарко, граждане!
- А мы и не заметили...
- Айда к Лисьему Оврагу! Умоемся...Все тело липкое, терпеть не могу этого. Айда! Я рубаху простирну, а то мамка мне выдаст за эту грязюку...
- Чего ты там выстираешь, ручеек еле-еле виден, скоро вовсе пересохнет, наверное. Умыться еще можно, но уж стирать...
- А может быть, все же к Заводи? Окунемся...
- Ага, а потом целый час по пыли обратно. По этому-то пеклу! Не, неохота. Дядя Кит вчера посреди дороги застрял, так, говорит, чуть не испекся заживо. С железками возился, чуть руки не обжег, представляете?
- Запросто представляю, - я сам сегодня во дворе задвижку на калитке открывал, - мать честная! - аж руку отдернул: горячо!
- А я Холта нашего сегодня два раза водой обливал, и его, и будку. А то, думаю, этот...солнечный удар получит. Он зараза, как сдурел, без конца лаять куда-то за забор принимается. Как заведется...Сколько раз смотрели - никого, улица-то вымерла, ничего живее столба не найдешь! А он помолчит-помолчит - и ну опять. Хрипит уже...
- Так у вас напротив даже и не живет никто!
- То-то и оно, что никого: дом этого...повешенного...папаши Генну. Вот и думай, чего он туда лает? Может, призрака чует?
Оживление в публике. Край присвистнул, Копо присел на корточки.
- Слушайте, это же классно! Не слабо проверить?
- Да ну тебя, Копо! Ты, что ли, веришь в эту дребедень? Придурок Стенли ночевал там целую неделю, и хоть бы что!
- Так то Придурок...
- И работяги из этой...дорожной службы, помните? Они два дня там кантовались: спали, готовили... И ничего!
- Так их было там - целая толпа! Они ж по полночи песни орали, в карты резались... Бедный Папашин призрак, кого он мог там напугать!
- Не, ребята, кроме шуток, не слабо ночью навестить Папашу?
- А что, правда, давайте! А то ведь пресно живем, господа, пресно!
Тут же был разработан план. Четверка заговорщиков, вскочив в седла велосипедов, закрутила педали к Лисьему Оврагу.
- Не отставай, Олаф, крути шибче!
- Как бы тебе самому не отстать, Копо...
В небе не было ни облачка. Раскаленное светило безжалостно палило маленький тихий городок Лок-Фергус и его окрестности.
* * *
Очки обнаружились - вот потеха! - в корзинке Мадам Фудзиямы.
- Ну и дела! - восхитилась Лика. - Ай да Фудзи!
Тетушка Винни была просто ошарашена. Никогда в жизни ее кошка не то, чтобы такую вещь, как очки, но даже моточка ниток-то в доме с места не сдвинула! Несмотря на отсутствие природной кошачьей грации (что, говорят, характерно для бесхвостых кошек ) и прыгающую, какую-то кроличью, походку, Мадам Фудзияма передвигалась по дому бесшумно и аккуратно. Она никогда ничего не роняла и не разбивала, даже котенком она не играла с мелкими предметами и с полным презрением игнорировала прицепленный на ниточку бантик. Она не ловила мышей и не охотилась на птичек. Это была в высшей степени выдержанная и степенная кошка, и представить ее в виде похитительницы хозяйкиных очков было просто невозможно.
И все же: кошачья корзиночка, выстеленная внутри старым клетчатым шарфом, стояла в кухне на окне, и случайно оказаться в ней очки не могли ни при каких обстоятельствах.
- Тетушка Винни! - веселилась Лика. - И как же это у нее там не припрятан какой-нибудь интересный журнальчик! Ведь не просто же так она запаслась очками?.. Вы бы заказали ей в подарок специальные...с резиночкой на затылке...кругленькие такие!
Тетушка Винни посмеивалась над словами девочки, но при этом была весьма озадачена. Она-то прекрасно знала повадки своей любимицы, поэтому ее участие в загадочном перемещении очков отвергала сразу и наотрез.
Угостив свою маленькую помощницу вкусным печеньем (от чая Лика наотрез отказалась) и проводив ее до калитки (" не надо через забор, девочка, не надо, пройдись уж по тропиночке, не поленись"), тетушка Винни присела прямо на ступеньки крылечка и глубоко задумалась, вертя в сухоньких пальчиках злополучные очки.
* * *
В магазине было прохладно, работал мощный кондиционер, поэтому выходить не хотелось категорически. Анна, не торопясь, катила проволочную тележку вдоль уставленных товарами стеллажей. Все необходимое уже было выбрано, но она еще и еще раз пробегала невидящим взглядом по окружавшим ее полкам с разнообразными банками, коробками, пакетами, бутылками и прочей упаковочной пестротой.
Не хотелось выходить на улицу, и не хотелось идти домой. Сейчас самое время было бы пойти к подруге и от души выговориться...но подруг у Анны не было.
Вечно молчаливая, даже угрюмая, Анна еще в школе ни с кем не дружила. Ее не сторонились, просто как-то не замечали. Одна из девочек, с которой Анна как-то довольно близко сошлась, - они сидели на одной парте, вместе возвращались из школы, делились немудреными секретами, - в компании одноклассников подшутила над ее внешностью. Сказано это было беззлобно, просто по всегдашней подростковой манере, больше для красного словца, чем из желания высмеять, - но это раз и навсегда лишило Анну желания заводить подруг.
Все ее одногодки уже давным-давно обзавелись семьями, детьми, а Энн Реверголл - шустрая Энн! - при содействии своей не менее шустрой доченьки Аделины умудрилась даже оказаться бабушкой. Вид чужого семейного счастья, да что там счастья - просто семейной жизни; пусть сложной, полной проблем, обид, даже скандалов! - был невыносим для старой девы. Нечастые визиты в чужие дома - к соседям, дальним родственникам, друзьям отца - выбивали ее из колеи, и она еще больше замыкалась в себе, часами просиживала с книгой в руках или перед включенным телевизором... но вряд ли глаза ее различали в эти часы текст или изображение на экране.
С сестрой у них близости тоже не было. Когда-то, нянчась с малышкой, Анна мечтала, что теперь у нее появится самый близкий на свете человек... Но напрасно. Подрастая, Коллис все более отдалялась от нее. У сестры оказался взрывной - в отца - характер, у нее всегда была масса подружек, которых она меняла легко и без сожаления. Училась она хуже, чем аккуратная и старательная Анна, но была заметнее, ярче, активно участвовала в спортивных состязаниях, к которым имела явную склонность, и с удовольствием пела в школьном хоре. Будучи так же, как и старшая сестра, далеко не красавицей, Коллис, в отличие от нее, имела приятелей, некоторые из которых вполне откровенно за ней ухаживали. Но как-то так получилось, что женились они в конце концов на других. Коллис же, по обыкновению, относилась к своим романам легко, о утерянных кавалерах не жалела и была уверена, что судьба ее складывается далеко не худшим образом. Почти сразу после окончания школы она, не мудрствуя лукаво, устроилась машинисткой в одной малозаметной конторе, где ее особенно не утруждали работой, хотя и не баловали зарплатой. Такое положение дел ее вполне устраивало. По вечерам Коллис ходила на тренировки по баскетболу в местный клуб "Золотые стрелы", ничуть не смущаясь тем, что уже лет на десять переросла большинство остальных участниц команды. Желтую капитанскую повязку она носила уже лет восемь.
Анна давно поставила жирный крест на своем будущем, установив для себя, что ей так и суждено хозяйничать в отцовском доме, обслуживая его и младшую сестрицу... и все.
Сейчас она чувствовала себя измученной и понимала, что это отнюдь не из-за стоящей уже вторую неделю над Лок-Фергусом удушающей жары. Дело было в утренней вспышке. Пожалуй, впервые в жизни она перечила отцу, впервые вызвала у него гнев. Обычно он практически не замечал ее, так же, как когда-то одноклассники. Их общение сводилось к нечастому обсуждению хозяйственных, большей частью денежных, вопросов, да к обмену местными новостями за ужином. Хозяйкой Анна была отменной, поэтому поводов для недовольства старшей дочерью у Сольвера никогда не появлялось.
И вот сегодня... Анна тряхнула головой, энергично, словно желая проснуться, потерла ладонями щеки и быстро покатила тележку к кассе.
Томас Уорленд радостно заулыбался ей навстречу, загундосил что-то приветливое, широко раздвигая толстые губы.
- Здравствуй, Томми, - как всегда приветливо сказала Анна. - Какой ты нарядный сегодня, просто чудо. Это мама сшила тебе такой симпатичный галстук?
Томас заулыбался еще шире, гордо похлопав себя по груди короткопалой лапкой.
- Очень красиво, просто шикарно! - еще раз одобрила Анна и для пущей убедительности показала большой палец.
- О, да он сейчас лопнет от удовольствия! Здравствуйте, Анна; подумать только, я не заметил, когда вы вошли!
- Добрый день, Стивен, как идут дела?
Анна и Стивен Уорленд всегда обращались друг к другу по именам, но "на вы". Так повелось еще с тех пор, когда приехавший в Лок-Фергус Стивен приударил было за Коллерией и похоже, пользовался взаимностью. Однако потом все как-то разладилось, у Коллис появился новый краткосрочный ухажер, а Стивен в скором времени оказался женат на Инге Эмстерволл, дочери владельца маленького магазинчика, торговавшего бакалеей и разными хозяйственными мелочами. Это было ровно десять лет назад.
Когда старый Эмстерволл, всегда отличавшийся недюжинным здоровьем, через год после свадьбы единственной дочери неожиданно для всех скончался после двух, случившихся в течение одной недели, инсультов, Стивен занялся магазином тестя. И преуспел он в этом настолько, что в течение пары лет превратил скромную неказистую лавочку во вполне современный универсам, при этом управляясь со всеми делами практически самостоятельно. Магазин был семейным бизнесом: бухгалтерией вполне профессионально занималась вдова Эмстерволл, матушка Инги, сама Инга не только сидела на кассе, оформляла витрины и раскладывала по полкам товары, но и лихо гоняла на потрепанном грузовичке по окрестным фермам, подвозя в магазин свежие продукты.
Стивену хватало для подсобных работ не более трех-четырех человек: грузчик, уборщица, сторож. Дело его процветало, и семья Стивена считалась одной из самых благополучных в городке. Но...было одно "но", которое мешало завидовать семейству Уорленд - Эмстерволл в полной мере. И этим "но" был Томас, девятилетний даун, единственный ребенок Стивена и Инги.
Мать была с сыном заботлива... но и только. Она проводила с ним лишь столько времени, сколько было необходимо - покормить, умыть, чисто одеть. Нежности к ребенку она не испытывала, но считала своим долгом содержать его в образцовом порядке.
Бабушка Эмстерволл Томаса откровенно не любила и стыдилась его. Всем было известно, что именно появлением на свет неполноценного внука она объясняла скоропостижную кончину своего незабвенного мужа.
Отец же сына обожал. Он не только не стеснялся появляться на людях с малышом, но и старался брать его собой, куда только было возможно. Он читал ему, смотрел вместе с ним мультфильмы, которых собрал целую коллекцию, учил рисовать, общаться с окружающими, даже занимался с ним спортом. Это он пристроил мальчика к делу в своем магазине: поручил ему возле кассы укладывать покупки в бумажные пакеты.
Покупатели с симпатией относились к маленькому дауну, не обижались, когда он с удивительным постоянством укладывал тяжелые банки поверх тонких коробочек и пластиковых упаковок, и обычно оставляли ему несколько мелких монеток из сдачи. Заработанные деньги Томас неизменно клал в кассу, где отец выделил ему специальное отделение, и очень гордился, когда Стивен хвалил его за "большую-пребольшую выручку". - Молодец, парень! - говорил он ему. - Без тебя нам пришлось бы туго! - и ерошил сыну жесткие черные волосенки.
Анна подождала, пока Томас старательно засунет ее покупки в большой бумажный пакет. Потом, у самого выхода она заново рассортирует все по захваченным из дома сумкам, а пока надо высыпать в ладошку мальчика несколько мелких монеток и попрощаться: - До свидания, Стивен, пока, Томми! Удачного вам дня...
Бесшумно захлопнулась за спиной тяжелая стеклянная дверь, ведущая в прохладный мир магазина. Анна глубоко вздохнула, обжигая горло неподвижным раскаленным воздухом, перехватила поудобнее тяжелые сумки и, не торопясь, отправилась домой.
* * *
Коллерия, она же Коллис, Анкс сидела в своей крохотной комнатке, по сути своей являвшейся половиной бывшей детской. Когда сестры выросли, и стало откровенно ясно, что никакой особой близости (шепотливые разговоры заполночь, торопливые советы - что одеть, как причесаться, что сказать, когда Он пригласит на танец... дай мне скорее твои чулки, на моих спустилась петля... а ты не одолжишь мне тот самый розовый шарфик?..) между ними нисколько не возникло, отец возвел посреди общей их спальни дощатую перегородку.
Со стороны Анниной половины она была завешена старым изрядно повытертым ковром, зеленым с коричневыми узорами. Коллерия же заклеила ее, как и все остальные стены на своей территории, простенькими дешевыми обоями, с мелкими светло-коричневыми цветочками по фону цвета "кофе с молоком". Поверх плавающих в кофе цветочков многочисленными канцелярскими кнопками приколоты были фотографии популярных актеров, певцов и спортсменов, - все в ярких костюмах, с голливудскими улыбками, концентрат успешности и процветания. Женщин в этой пестрой компании было всего две: негритянская джазовая певица Стелла Кейн и опять же чернокожая мотогонщица Аганда Реввер.
Сейчас Коллис сидела на низенькой скамеечке (когда-то ее покойная мать на эту самую скамеечку ставила ногу, чтобы удобнее устроиться в кресле для кормления грудью своей маленькой доченьки; но Коллис этого никто никогда не говорил) около журнального столика, плотно уперев в него локти и положив подбородок на сплетенные кисти рук.
Нисколько не переживая по поводу утренней ссоры с отцом, она ощущала, однако, какую-то неясную тревогу и растерянность, - чувства, почти не испытываемые ею до сих пор. Причину же их понять она не могла, и потому пребывала сейчас в некотором замешательстве.
А выходной день был безнадежно испорчен. Из-за проклятой жары не состоялся запланированный еще неделю назад пикник: все его потенциальные участники отказались поджариваться в невыносимых солнечных лучах наперегонки с мясом на мангале. Внятных же альтернативных предложений не возникло, и компания распалась, так и не собравшись.
Отец, свирепо сопя, долго возился в своей комнате, роняя все вокруг себя, и в конце концов, оглушительно хлопнув дверью, ушел в неизвестном направлении. Впрочем, направление его воскресного движения было установлено раз и навсегда - пивной бар с неожиданным названием "Меткий стрелок". Говорили, что когда-то этот бар держал завзятый охотник, украшавший стены заведения своими охотничьими трофеями... Вполне возможно. Однако сейчас какое-то отношение к стрельбе имела только прибитая на одной из стен круглая мишень для "дартса", пол под которой постоянно был усеян крышечками от пивных бутылок: не прибегая к помощи дротиков, завсегдатаи бара считали своей обязанности запулить в мишень самым распространенным в этом помещении снарядом. Это было, можно сказать, местной традицией.
К слову сказать, в Лок-Фергусе имелось еще одно заведение подобного толка и тоже с необъяснимым на первый взгляд названием. Находилось оно на самой окраине и пристроилось на краю обширного пустыря, сохранившего на своей территории разрушенные останки какого-то кирпичного строения неопознаваемого вида и предназначения. В дождливую погоду пустырь обильно пропитывался водой и, так как подземные воды залегали здесь довольно высоко, немало сосредотачивал их и на своей поверхности, за что известен был в окрестностях под именем "болотины".
Занимающее такое малопочтенное место прибежище для любителей пива и напитков покрепче называлось отчего-то "У моста", хотя даже следов означенного сооружения поблизости никогда не наблюдалось. На самом же деле все объяснялось предельно просто: владелец бара перебрался в свое время в Лок-Фергус из другого города, где держал аналогичное питейное заведение, располагавшееся на берегу реки. Не в силах расстаться с новенькой, дорого обошедшейся ему вывеской, он при переезде захватил ее с собой и без лишних раздумий водрузил на арендованном им здании. Видимо, именно в силу своей неожиданности название моментально прижилось, довольно скоро перестав служить поводом для однообразных шуток.
Итак, Сольвер Анкс в самом дурном расположении духа отправился в компанию "метких стрелков", его младшая дочь в состоянии легкой прострации сидела в своей комнатушке, а старшая подходила к дому с наполненными продуктами сумками, когда маленький темно-зеленый джип на совсем безобидном участке шоссе при въезде в город оторвался всеми четырьмя колесами от полотна дороги и, сминая чахлый придорожный кустарник, понесся как-то вбок, словно сдернутый с шоссе чудовищной злой силой, нелепо подпрыгнул, перевернулся и выбросил из себя через распахнувшиеся и тут же смятые дверцы две человеческие фигурки. Одна сразу же попала под искореженную груду металла, еще недавно бывшую новой, ладной и легкой в управлении машиной, а другую отбросило далеко в сторону, и она, с силой ударившись об оказавшуюся именно тут непонятную металлическую конструкцию, осталась нелепо вывернутой тряпичной куклой лежать на выгоревшей пыльной земле.
Еще крутилось задранное в воздух переднее колесо, еще не улеглось облако пыли, вскинутое в горячий воздух несчастной машиной, а над местом катастрофы уже сомкнулась знойная, тяжелая, мертвая тишина.
* * *
- Совсем никаких документов? Совсем - совсем никаких?
- Именно. Ровным счетом ничего. Даже водительских прав.
- Не в этом ли и дело? Это же надо было: ровное место, ни тебе поворота, ни выбоинки... Нормальному водителю никаких проблем. А если прав нет...
- Так ладно бы малолетки! Угнали там, скажем, разогнались...А то ведь взрослые люди, мужчина даже пожилой... Лет шестьдесят, не меньше. Седина, костюм приличный... Да и женщина уже в возрасте... Кстати, за рулем, похоже была она. Там обрывки одежды...
Затрещал, защелкал факс. Разговор прервался. Двое мужчин, - один в форме полицейского, другой в светлых парусиновых брюках и выгоревшей на спине и плечах синей рубашке с закатанными рукавами, молча следили за выползающим из-под валика листом бумаги. Мужчина в форме взял лист в руки, близоруко прищурившись, поднес к глазам. Прочитал, пожал плечами..
- Ну вот, пожалуйста. Машина взята в прокате. Некто...Шерн. Арнольд Шерн. Кто, откуда - пока нет информации. Ничего, найдут. Сейчас это не проблема. У них там база данных... Подождем.
Он немного помолчал, потом отправился к стоящему в углу холодильнику и вынул из него две запотевшие баночки "Спрайта". Одну поставил на стол перед своим собеседником, другую тут же открыл и опустошил одним длинным жадным глотком. Поморщившись от ударившего в нос газа, он швырнул банку в мусорную корзинку. Не попал. Чертыхнулся, сделал было движение - поднять, но раздумал и тяжело опустился в глубокое кожаное кресло.
- А ты знаешь, Эд, отчего мне как-то... очень не по себе, - повертев банку в руках, тихо сказал человек в штатском. Он поставил напиток на стол, сунул руки в карманы и подошел к окну. Некоторое время молчал, глядя на пустынную изнемогающую от зноя улицу. Человек в кресле тоже помолчал, выжидающе глядя ему в спину, затем, не выдержав затянувшейся паузы, начал было сам:
- Да уж, зрелище, конечно не из приятных. У несчастной женщины ...
Но в этот момент стоящий у окна, так и не повернувшись, снова заговорил.
- У меня, Эд, так и стоит в глазах эта картина!.. Угораздило же их аккурат возле нового транспаранта... "Добро пожаловать в наш гостеприимный Лок-Фергус!" Пожаловали... Эту, как ее назвать... подставку-то...железяку... Вчера только и вкопали, кажется? Стоп, мне Зоннерман говорил... да, точно, - позавчера, а вчера они этот чертов щит с надписью привезли, положили пока рядом на землю. Что-то там у них с подъемником, не помню... Ведь надо же было, - её выбросило прямо на столб этот, и упала она как раз на щит... Да что я тебе рассказываю... "Гостеприимный Лок-Фергус!" - вся надпись в крови, лужица прямо на буквах! Гостеприимный... Просто гримаса судьбы какая-то, правда?
И оба замолчали; один - все так же глядя в окно, другой - откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.
* * *
Вопреки ожидаемому, автокатастрофа не вызвала в городке бурной реакции. Очевидцев происшествия не было, первым обнаружил погибших сам шеф местной полиции Эдмон Риггертон, тела увезли очень быстро, поэтому живописать происшедшее было некому. До следующего утра оставались еще на обочине останки изуродованного джипа, а утром их погрузили в кузов могучего грузовика и увезли в сторону соседнего Тонгбера.
На месте недавнего происшествия остались трое рабочих с подъемником. Один из них, после недолгого совещания с напарниками, вытащил из кабины канистру, плеснул водой прямо на крашеную металлическую поверхность щита и некоторое время возил по ней грязноватой ветошью. После этого он отбросил тряпку далеко в сторону, непривычно тщательно вымыл руки моментально нагревшейся на солнце водой из той же канистры, напялил на голову зачем-то предварительно снятую замасленную бейсболку и полез в кабину подъемника.
Уже к обеду на въезде в город красовался яркий жизнерадостный транспарант: "Добро пожаловать в наш гостеприимный Лок-Фергус!"
Возле заскорузлой тряпки, валяющейся на развороченной железом земле, с ленивым жужжанием закружились жирные синеватые мухи.
* * *
- ...Искорежен так, как будто его колотили со всех сторон!
- Наверно, скорость большая была! А то чего бы ему сильно биться-то было? А так - ясное дело! -кувырком, кувырком...
- Не, ребята, я так думаю, не обошлось без солнечного удара!
- Сам ты удар! Какое тебе солнце в машине?
- Ну этого...теплового тогда. Мог же быть кондиционер сломан? Мог! Водитель перегрелся, и - бах!
- А за рулем, между прочим, женщина была. Утром в "Вестнике" отец читал.
- Ну так что вы хотите? Баба за рулем, чего от нее ждать!
- Ага, чего ждать... А Аганда Реввер? Среди мужчин таких гонщиков фиг найдешь, между прочим!
- Так то мотоцикл...
- Да какая разница, - мотоцикл, автомобиль... Она, кстати, и в ралли участвовала, и не на мотоцикле, между прочим!
- Так то Реввер! Чего равнять? Таких - одна на миллион!
- А эта у нас...в магазине... Уорленд! Инга Уорленд! Тоже гоняет на грузовике - я те дам! Да еще по таким дорогам... Я сам видел: классно гоняет! Так что, Олаф, ты не очень-то...Я читал, женщины наоборот, реже в аварии попадают.
- Им теперь все равно, кто там был у них за рулем...Приехали уже. Раз и навсегда.
- Граждане, так мы идем сегодня ночью или нет?
- Я - да. А ты, Край?
- Мне придется ждать, пока бабка заснет. При ней не улизнешь, бдит - только так!
- Что, что делает?
- Бдит, Копо, бдит. Чуткая она у нас не по годам, и до всего ей дело! "Ты куда это отправился, Край? Ты зачем это взял, Край? Ты почему еще не спишь, Край?" Удавиться легче! Одно хорошо: уж когда заснула - все. Пушкой не разбудишь. Ей - Богу! Я однажды ночью таз с грязной посудой уронил...
- Помыть, что ли, собирался?
Радостное ржание четырех юных глоток.
- Ну ладно, Край, с тобой все ясно. Джим, а ты?
- Я - без проблем.
- А ты, Копо?
- Мне только мимо Холта пробраться ... Он, зараза, когда я через двор прохожу, вечно такой визг поднимает, жуть! Все мечтает, что я его возьму погулять, что ли... Да ладно, он в последнее время без конца брешет, так на него внимания, я думаю, никто и не обратит. Так что я через окно - и деру!
- Ну и ладно. Так что все, как договорились. По коням!
Четыре велосипеда дружно - колесо в колесо - запылили по дороге.
* * *
Вечером на Лок-Фергусом сгустились тучи.
Произошло это самым буквальным образом. Вопреки прогнозам синоптиков, обещавшим продолжение несусветной жары, часам к шести горизонт на северо-западе ощутимо потемнел, и на город быстро стало наползать темно-синее одеяло. Удивительно было то, что стремительное движение туч происходило при почти полном штиле. Похоже было, что природа замерла в предчувствии чего-то неотвратимого и зловещего.
Но ничего ужасного не произошло. К ночи пошел дождь. Даже не гроза и не ливень, - нормальный летний дождь. Стосковавшаяся по влаге земля впитывала воду, как губка. Расправляли ветви измученные ежедневным зноем деревья, буквально на глазах набирали силу ручейки.
Люди распахивали окна, впуская в пропыленные дома свежий воздух, раскрывали слежавшиеся в долгом бездействии зонты и выходили во дворы и на улицы, радуясь спасению от надоевшей жары.
Забыв о запланированном визите в гости к призраку повесившегося старика, мальчишки носились по улицам, горланя что-то невразумительное, разбрызгивая лужи, барабаня по водосточным трубам. Основательно промокнув, собрались расходиться по домам и для начала всей компанией отправились к калитке Копо.
Тут Джим и обратил внимание на что-то необычное:
- Эй, ребята, вы только гляньте!
Край присвистнул. Олаф протер глаза мокрой ладонью. Копо просто и незамысловато разинул рот.