Jeddy N. : другие произведения.

Научи меня танцевать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.16*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стоит ли чужая жизнь того, чтобы рисковать собственной? Спасение, жертва - и любовь, принимающая и прощающая все...
   Как холодно... Здесь всегда так темно и холодно, и ужас пробирает до костей сильнее боли, а боль... ну что ж, я почти к ней привыкла за все эти дни, которым давно потеряла счет. Не раскаявшаяся еретичка ― обвинение похуже, чем воровка или убийца. Что такого нужно было сделать, чтобы заслужить все это? Всего лишь встать на дороге у нечестивого священника?
   Я вздрагиваю, когда что-то быстро касается моей обнаженной ноги. Крыса! Кожа с лодыжек содрана, обнажившаяся плоть привлекает гадких созданий, снующих во мраке среди гнилой соломы и нечистот. Они забираются под одежду, и мне каждый раз страшно засыпать, потому что некому будет отогнать их. Две безумные старухи, худенькая девушка да еще мрачный заросший человек в углу, не проронивший на моей памяти ни слова ― вот и вся компания, которой мне приходится довольствоваться. Но лучше уж они, чем тюремщики и палачи... В первый день, когда меня схватили и притащили в тюрьму, меня изнасиловали трое, бросив жребий на очередь. Я никогда не считалась красавицей в своей деревне, но здесь, похоже, привлекательность женщины не имеет значения. Мои родители и младшая сестра умерли от чумы, я осталась одна и не ждала подарков от жизни, но это оказалось слишком тяжело, гораздо тяжелее, чем я готова была принять...
   Я молилась, а эти негодяи только смеялись, предлагая утешить меня. Мои мучения продолжались еще три дня, пока наконец они не получили новую жертву: светловолосую Софию бросили в тюрьму по обвинению в колдовстве. На ее несчастье, она оказалась привлекательной, и я каждый раз с ужасом думала, сколько еще она выдержит, прежде чем смерть сжалится над ней. Мне кажется, она сошла с ума от пыток и унижения... Смешно было предполагать, что эта девчонка могла заниматься колдовством! Мне-то доводилось видеть колдуний, да вот хоть две старые ведьмы, сидевшие со мной в камере, - их бормотание могло довести до дрожи кого угодно. Даже тюремщики в страхе крестились, когда старухи просто смотрели на них.
   Когда я была маленькой, отец однажды взял нас с сестрой в Пьяченцу, где казнили ведьм. "Очищение огнем", так это называлось. Да только это была обычная смерть, их зажарили живыми, хуже чем свиней, ведь свиней перед жаркой все-таки режут. Мне долго еще снились по ночам их белые балахоны, скручивающиеся и чернеющие в огне, их жуткие крики, лопающаяся кожа на обращенных к небу лицах... Это были мои первые кошмары, и именно они обратили меня к Богу, впервые заставив задуматься о том, что бывает с душами после смерти. Я твердо решила, что буду жить так, чтобы избежать мучений.
   В нашем городе была только одна церковь, стоявшая на центральной площади, с треснувшим медным колоколом и вечно пьяным звонарем, но священник, монсеньор Роско, был человеком скромным и набожным, кроме того, он любил детей. Он рассказал мне о Боге и научил молиться, а потом и подарил небольшую книжечку псалмов. Мой отец попросил его обучить меня читать и писать, так что к десяти годам я уже знала грамоту и даже немного читала на латыни. Монсеньор Роско хвалил меня и говорил, что, родись я не в семье скорняка, а во дворце, то уже через несколько лет я стала бы аббатисой какого-нибудь монастыря. О монахах я знала слишком мало, мне было довольно и того, что падре Роско позволял мне время от времени брать книги из его библиотеки, а молиться в церкви можно было не хуже, чем в аббатстве.
   Как-то раз я относила падре книгу и застала его, как это часто бывало, у алтаря, погруженным в размышления. Он не обернулся на звук моих шагов, и мне пришлось окликнуть его:
   - Монсеньор...
   Он вздрогнул и поднял голову, и тогда я увидела сбегающие по его щетинистым щекам слезы.
   - Лаура, дитя мое...
  - Я принесла вам книгу, - робея, прошептала я. Мне отчаянно захотелось дотронуться до его лица, чтобы убедиться, что он действительно плакал.
  - Да, оставь ее здесь, на скамье. Хочешь, помолись со мной.
  Я опустилась возле него на колени.
  - Что вы просите у Господа, падре?
  - Мне больше нечего просить у Него, малышка, разве что силы, чтобы пройти те испытания, которые Он посылает. - Он помолчал немного, потом сказал очень тихо. - И чистого сердца, чтобы сохранить веру в Него...
  Позже я узнала, что его жену убили накануне, когда она возвращалась домой от своей матери. Она была хорошей женщиной, никому не делавшей зла, красивой и умной, и все же ее убили, забрав кошелек с тремя дукатами, который был у нее с собой. Падре Роско был вне себя от горя, и не прошло и года, как он скончался, не выдержав разлуки с единственной, кого он по-настоящему любил.
  Его сменил новый священник, падре Остеллати, прибывший из Рима по благословению святейшего Папы. Говорили, что он ученый и энергичный человек, способный привести дела церкви в нашем приходе к процветанию. Мне сложно было об этом судить, но очень скоро падре и вправду начал действовать. Прежде всего, он обязал всех торговцев платить церковный налог, повысил плату за таинства и стал продавать отпущение грехов, чего никогда прежде не делал монсеньор Роско. Мой отец, смеясь, говорил, что все богачи точно попадут в рай, была бы охота платить, а вот бедным придется не грешить при жизни.
  Падре Остеллати был занятым человеком, и одного взгляда на его суровое лицо было довольно, чтобы понять ― уж он-то не станет возиться с глупой девчонкой, тратя свое время на обучение ее латыни! Приходя в церковь, я молилась, исповедовалась и причащалась, словно исполняя безрадостную обязанность. Падре постоянно твердил об опасности греха и настойчиво спрашивал, в чем я хотела бы покаяться. Мне было двенадцать лет, я считала себя далеко не ангелом, поэтому каялась во всем, что казалось мне недостойными делами. Кажется, мои признания вызывали у него раздражение: в очередной раз выслушивая, что я впала в грех обжорства, съев целую миску засахаренных орешков, или в грех зависти, засмотревшись на новые башмачки сестренки, или в грех гордости, возомнив, что умею читать лучше соседского мальчишки, падре Остеллати отрывисто говорил, что главные достоинства молодой девушки ― скромность, целомудрие и смирение, а грехи искупаются молитвой и покаянием. Время от времени он задавал мне вопрос, виновна ли я в плотском грехе, но я не слишком хорошо его понимала.
  Считая себя дурнушкой, я проводила много времени за чтением и домашними делами, или просто уходила за город, чтобы посидеть в одиночестве на берегу реки, наблюдая за лениво плывущими по воде стебельками и ветками, или, лежа в густой траве, посмотреть на легкие пушистые облака в высокой лазури. Родители не одобряли моей любви к уединению, и отец говорил, что рано или поздно кто-нибудь воспользуется этим, но я росла дикаркой. Все старания матери выдать меня замуж не имели успеха: близость с мужчиной пугала меня, для меня это и был тот грех, о котором предостерегал падре Остеллати превыше всех прочих. Большинству парней моего круга я казалась не то чересчур умной, не то чересчур уродливой, так что они не слишком меня беспокоили.
  Однажды сын гончара, мой ровесник, в очередной раз посмеялся над моей походкой и заявил, что таких как я жгут на кострах. От его слов у меня по спине побежали мурашки: я хорошо знала, что даже одного ложного доноса бывает довольно, чтобы ведьма оказалась в тюрьме, на дыбе и на костре. Разумеется, для ведьмы я была еще маловата, но угроза показалась мне вполне реальной.
  Я стала чаще ходить в церковь. Молитвы приносили мне утешение, однако вскоре я стала понимать, что не желаю исповедоваться падре Остеллати. Он был мало похож на служителя Бога; все, что касалось веры, он делал поспешно и словно нехотя, зато отлично умел считать деньги, любил покушать и держал четырех слуг и двух породистых лошадей. Кроме того, ему нравилось беседовать с красивыми дамами, тут он проявлял заботу, набожность и сострадание к любым их печалям, а уж если дама помимо красоты обладала и богатством, падре Остеллати был просто образцом добродетели и участия.
  Время шло, и года через три я вдруг заметила, что все девушки моего возраста превратились в красавиц и почти все успели выйти замуж. Я же оставалась нескладной угрюмой девчонкой, предпочитающей одиночество и книги шумному обществу парней и веселым праздникам. Родители стали считать меня безнадежной, хотя и жалели, и отец говорил, качая головой, что намерен отдать меня в монастырь. Такая перспектива не казалась мне чем-то ужасным, разве что заставляла пожалеть о том чувстве безграничной свободы, к которому я успела привыкнуть.
  А потом в наши края пришла чума. Ее принесли не то странствующие монахи, не то французские солдаты, возвращавшиеся на родину после неудачного похода на Неаполь. Осень в тот год выдалась ненастной, ветер срывал с крыш черепицу, а дождь не утихал по нескольку дней. После первых двух смертей в городе никто еще не встревожился, но вскоре люди стали болеть и умирать целыми семьями. Самые боязливые покинули город еще в самом начале мора, а оставшиеся считали дни... На улицах появились люди в масках, сопровождающие телеги, и горожане каждое утро выносили своих покойников, иной раз ― не имея сил даже оплакивать их. До поры до времени болезнь обходила наш дом стороной, и я искренне надеялась, что Бог не позволит беде коснуться никого из моих родных, ведь мы все были честными христианами. Хлеб и масло стали дороги, потому что торговцы перестали подвозить продовольствие в охваченный болезнью город. Крысы расплодились в невероятных количествах; мерзкие твари бегали по улицам, забирались в дома, грызли все, что попадалось съестного, не исключая трупов. Людьми овладели ужас и отчаяние, и казалось, бедствиям не будет конца.
  Как-то вечером я задержалась в церкви, тихонько молясь у большого деревянного распятия в полутемном нефе. Тонкие огоньки свечей едва разгоняли мрак, и лик Христа тонул в темноте. Я никогда не молилась вслух с тех пор, как умер падре Роско, но молчание под высокими сводами позволяло мне сосредоточиться. Я искала утешения, потому что моя сестренка Лидия в тот день почувствовала себя нехорошо, и мать опасалась, что это может быть чума. Еще надеясь, что это не так, я пошла в церковь, как делала всегда, когда у меня на душе скребли кошки. Немногочисленные прихожане уже разошлись, церковь была пуста, тихий шорох шагов мог принадлежать лишь падре Остеллати или глухому служке, в чьи обязанности входила уборка и мелкие дела вроде сбора воска или подновления скамей. Здесь было так чисто и спокойно, словно снаружи и не свирепствовали холод и чума...
  Я не поднимала головы, пока не услышала голоса совсем рядом с собой.
  - Вы просили меня придти, падре. - Женщина говорила тихо, но отчетливо.
  - Разве вы делаете это не по доброй воле?
  Я сжалась, стараясь не выдать своего присутствия. Возможно, я стала свидетельницей исповеди, и не хватало еще, чтобы меня пристыдили и прогнали. Разумеется, мне следовало уйти, но любопытство приковало меня к месту.
  - Конечно, - проговорила женщина, - но втайне от мужа.
  - Которого вы не любите, не так ли?
  - Я уже говорила вам, падре. Если бы провидению было угодно забрать его в этот тяжелый год...
  - Уверен, Богу все видно, дочь моя. Присядьте, так нам будет удобнее.
  Рядом скрипнула скамья, и я затаила дыхание. Мне показалось, что я узнала женщину: это была молодая жена ювелира с улицы Нуово.
  - Искушения тела не дают мне покоя, падре. Я не люблю своего мужа и отказываю ему в ласках, но не могу обойтись совсем без мужчины. Я могу сказать вам это, потому что вы священник и понимаете...
  - Я мужчина, дочь моя. Вы слишком красивы, а ваше тело... Если вы позволите, я мог бы помочь вам облегчить ваши страдания.
  - Падре...
  Я услышала странные звуки, шорох платья и скрип скамьи, затем женщина застонала. Приподняв голову, я увидела ее в объятиях падре Остеллати, причем он целовал ее без малейшего стеснения и совсем не так, как целуют детей. Стянув платье с ее груди, он гладил и сжимал ее соски, и она изгибалась, подаваясь ему навстречу. Рука священника проникла ей под платье и что-то делала там, заставляя женщину вскрикивать.
  - В нынешние времена люди особенно нуждаются друг в друге, не правда ли?
  - Боже, падре... Я не выдержу долго...
  Он приподнял подол своей рясы, и я увидела огромный торчащий орган внизу его живота. То, что произошло затем, потрясло меня: женщина уселась на колени священника, чуть приподнялась и опустилась сверху на его член. Его приглушенный стон слился с ее вскриком; он стал целовать ее грудь, размеренно двигая бедрами вверх и вниз. Задыхаясь от ужаса, я упала на пол ничком и закрыла лицо руками.
  - О, падре... - шептала женщина. - Еще, еще...
  Падре то рычал, как зверь, то хрипел, его дыхание стало быстрым и судорожным. Через несколько мгновений он протяжно застонал, и в этом звуке были мука и наслаждение. Женщина еще некоторое время всхлипывала и дергалась, потом до меня донесся ее сдавленный возглас.
  - О, это было великолепно... - прошептал священник, и я услышала влажный звук поцелуя. - Синьора, я в любое время готов утешить вас, если вам понадобится утешение.
  - Вы умеете это делать, святой отец.
  - Мне бы хотелось, чтобы вы чаще посещали церковь, дочь моя...
  Я шевельнулась, моя нога непроизвольно дернулась, издав предательский шорох.
  - Что это? - испуганно спросила женщина.
  - Вероятно, крысы. Ну же, успокойтесь.
  - У меня такое чувство, что крысы бегают совсем рядом.
  Скамья снова заскрипела, и я обмерла, услышав приближающиеся шаги.
  - Я могу заверить вас, что здесь никого нет, кроме нас... А, черт побери! - Изумленный и раздосадованный голос падре Остеллати раздался прямо у меня над головой. Сильная рука схватила меня за шиворот и дернула вверх. - Что ты тут делаешь, Лаура?
  - Падре, я молилась... - пролепетала я, зажмурившись.
  Он в ярости смотрел на меня некоторое время, потом прошипел:
  - Убирайся отсюда. Немедленно.
  Мне не нужно было повторять дважды: едва он отпустил меня, я пустилась наутек, едва не налетев на скамью. Даже оказавшись на улице, я не могла остановиться, ноги сами несли меня к дому. Ворвавшись в комнату матери, я без сил упала в ее объятия и наконец смогла дать волю слезам.
  - Лаура, что случилось? - спросила она, и только сейчас я заметила, как осунулось и посерело ее лицо. - Тебя кто-нибудь обидел?
  Я молча помотала головой, еще не в силах говорить.
  - Ты не должна ходить одна так поздно.
  - Я была в церкви, - дрожа, прошептала я. По ее щеке скатилась слеза, и я, помолчав, спросила. - Как себя чувствует Лидия?
  - Ей... хуже.
  У меня перехватило дыхание. Все мои собственные переживания были забыты в одно мгновение.
  - Это чума, Лаура, - услышала я за спиной усталый голос отца.
  Он стоял в дверях ― огромный, хмурый, в толстом стеганом камзоле и кожаных штанах, испятнанных краской и белилами. Его всклокоченные седоватые волосы намокли от дождя.
  - Я не хочу, чтобы ты тоже заболела, милая. Тебе нужно было бы остаться в церкви. Я могу попросить падре Остеллати, чтобы он приютил тебя на время. Если надо, я даже заплатил бы ему, хотя хватит ли денег у простого красильщика, чтобы...
  - Нет! - быстро крикнула я, и слишком поздно поняла, что ужас, написанный на моем лице, встревожил родителей. - Я хочу сказать, что не стоит беспокоить падре ради моей безопасности.
  - Хорошо, если ты так хочешь... В таком случае, тебе не следует находиться возле Лидии. Можешь сейчас зайти к ней, но не надолго.
  Я заглянула в комнату Лидии. Моя маленькая сестричка лежала на постели с закрытыми глазами, но ее потрескавшиеся губы шевелились, а щеки горели лихорадочным румянцем. Я видела черные пятна на ее шее, и у меня не осталось больше никаких сомнений: это и вправду была чума.
  - Лидия...
  Она не слышала меня. Слышала ли она вообще что-нибудь из нашего мира, который она уже готовилась покинуть? Ей не было и десяти лет, и она была такая хорошенькая, как ангелочек, каких рисовали благочестивые монахи в церкви еще при падре Роско... К моим глазам подступили слезы. Ее хриплое тяжелое дыхание и рука, сжимающая край одеяла, наполнили меня отчаянием. Она сгорала так быстро, словно тоненькая свечечка перед распятием, и ее света оставалось совсем немножко. Вряд ли ей суждено было дожить до завтрашнего вечера.
  - Прости меня. - Я попятилась, плача от жалости и безысходности. - Моя маленькая, я так тебя люблю... Пожалуйста, поживи еще немного.
  - Молись за нее. - Рука матери легла на мое плечо. - Она не выживет, я видела такое и готова отпустить ее. Но ты... Лаура, ты должна жить.
  Она мягко подтолкнула меня в мою комнату и закрыла за мной дверь, оставшись с моей сестрой, словно отсекая меня от нее ― навсегда.
  Я долго и безутешно рыдала, впервые в жизни осознав неизбежность смерти. Еще два дня назад мы весело смеялись, когда Лидия играла с котенком, сама легкая и беспечная, как котенок, а сегодня она умирает, и ничто на свете не в силах ей помочь. В ту ночь я так и не смогла уснуть: лежа с открытыми глазами, я напряженно вслушивалась в каждый шорох, вздрагивая от ужаса и отчаяния при мысли, что это может быть последний вздох моей несчастной сестренки.
  Наутро все было кончено. Напрасно я просила мать впустить меня в комнату, где лежала Лидия; она поседела и почти сошла с ума от горя, а меня пытался утешать отец, но у него это плохо получалось. В конце концов мне удалось заглянуть в комнату, где на узкой кровати под окном лежало накрытое простыней маленькое неподвижное тельце. Это было больше, чем я могла вынести. Вырвавшись из рук отца, я выбежала из дома на улицу и, шатаясь, пошла сама не зная куда, пробираясь через лужи и клубы черного дыма, стелющегося над землей от сжигаемых мертвых тел.
  Случись все это днем раньше, я отправилась бы в церковь, чтобы успокоить сердце молитвой, но теперь дорога туда была для меня закрыта. Я боялась падре Остеллати. Незаметно для себя я оказалась за городом, в продуваемых осенним ветром холмах. Упав на холодную землю, я плакала, пока стылая морось не заставила меня покрыться ледяным ознобом. Мне не хотелось возвращаться домой, но деваться больше было все равно некуда. Когда я пришла, тела Лидии уже не было, и родители сидели молча, оглушенные свалившимся на них тяжким горем...
  А потом заболела мать и сразу за ней ― отец. Я беспомощно смотрела, как они медленно умирали у меня на руках, и сидела возле них до последнего их вздоха. Мне хотелось лишь одного ― умереть следом за ними, но смерть отчего-то медлила. Я не заболела. Должно быть, Бог за что-то рассердился на меня, не позволив мне отправиться за моей семьей. Оставшись одна в пустом доме, я вдруг поняла, что отныне во всем мире не осталось никого, кто мог бы обо мне позаботиться. Какое-то время я жила на деньги, скопленные отцом на черный день, а затем стала думать, что делать дальше. Чума оставила наш город опустошенным, и немногие выжившие слишком ослабели от голода и горя, чтобы сразу вернуться к прежней жизни. Я чувствовала себя чужой, когда соседи косились на меня. Поначалу меня жалели, потом, заметив, что я не посещаю церковь, начали сторониться. Нужно уходить из города, решила я, и стала потихоньку продавать то, что можно было обратить в деньги. Можно было отправиться в Пьяченцу, а то и в Сиену, и там наверняка для меня нашлось бы место кухарки или сиделки, ну или обучиться мастерству у портнихи или белошвейки, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
  Я не успела. До сих пор не знаю, кто донес на меня, но только спустя две недели после смерти родителей ко мне явились двое стражников. Они не стали миндальничать со мной, а просто схватили и отвели в городскую тюрьму. Я отбивалась, но один из них наотмашь ударил меня по лицу, разбив губы, и рявкнул:
  - А ну уймись, еретичка! Тобой еще займутся церковники, но прежде и нам кое-что перепадет!
  С этими словами он ущипнул меня за грудь и грубо заржал, а его товарищ хлопнул меня ладонью по заду. Я заплакала, не смея больше вырываться, но умоляя их о милосердии. Все было напрасно. В тюрьме мы спустились по витой лестнице в сырое темное подземелье и прошли по длинному коридору в небольшую комнату, освещенную пламенем камина и тремя свечами на столе. За столом сидел человек в черной рясе, которого я поначалу приняла за монаха, но затем разглядела у него на поясе меч в ножнах. Когда он поднял голову от книги, в которой что-то записывал, я содрогнулась: у него не было одного глаза, лишь пустая высохшая глазница. Второй глаз цепко уставился на меня.
  - Имя, - бросил человек в рясе.
  - Мое? - пролепетала я растерянно.
  - Мое мне известно.
  - Лаура Джиминьяно. - Я опустила глаза, не в силах вынести его взгляда.
  Он быстро сделал запись в книге.
  - Сколько тебе лет?
  - Шестнадцать.
  - Как зовут твоего отца?
  - У меня нет отца. Он умер.
  - Это не имеет значения. Как его звали при жизни?
  - Антонио Джиминьяно.
  - Ты родилась в этом городе?
  - Да.
  Он снова сделал пометку в книге и спросил, не поднимая головы:
  - Когда ты в последний раз была в церкви?
  Я судорожно сжала руки.
  - Вчера.
  - Ты всегда врешь, Лаура Джиминьяно?
  На моих глазах выступили слезы.
  - Не умножай своих грехов ложью, - равнодушно заметил он. - Сейчас я всего лишь спрашиваю, и мои руки пусты, но очень скоро тебе придется отвечать на другие вопросы, и задавать их будут по-другому.
  - Монсеньор, я...
  Он хмыкнул, и я подумала, что сказала что-то не то.
  - Монсеньор займется твоим делом позже, - холодно проговорил он. - Если, конечно, оно окажется достаточно интересным... Тебя обвиняют в ереси.
  - Но я верю в Бога!
  Его налитый кровью единственный глаз уперся в меня с мрачным любопытством.
  - Ересь бывает разной, Лаура Джиминьяно. Христиане ходят в церковь, принимают причастие и исповедуются, верят в таинства и чтят заповеди.
  - Но...
  - Я не намерен с тобой препираться, так что у тебя будет время подумать, прежде чем ты снова получишь возможность поговорить о вере. - Он повернулся к стражникам. - Уведите ее.
  Они выволокли меня в коридор, где прохаживался еще один охранник с факелом в руке. Увидев меня, он осклабился, показав гнилые неровные зубы.
  - Что, цыпочка, попалась? Ведьма, небось... Ничего, скоро брат Джино вытрясет из тебя дурь. Ну-ка, ребята, дайте ее пощупать. - Грязная грубая рука зашарила по моей груди, опустилась ниже. Меня передернуло от омерзения. - Она ничего, видал я и похуже... Ох и соскучился я по красоткам! Мой петушок уже рвется в бой. Подержите ее, я ее опробую, раз уж вы не хотите.
  - Еще чего ― не хотим! Может, она и не знатная дама, но и мы не герцоги. - Один из тащивших меня охранников достал из кармана кости. - Бросим жребий, кому быть первым, так будет по-честному.
  Они по очереди бросили кости, а затем для меня начался настоящий кошмар. Помню, как первый из них подошел ко мне и, приспустив штаны, вытащил свой длинный и толстый орган, а затем, пыхтя, полез мне под юбку. С этого момента я перестала сознавать происходящее. Остались лишь ужасная боль, стыд и бесконечное унижение... Я не могла сопротивляться, сильные руки крепко меня держали. Кажется, я кричала, но что для них значили мои крики?
  Потом меня в полубесчувственном состоянии проволокли по коридору и бросили на пол. Лязгнул засов, совсем рядом послышались шорохи и голоса, но эти звуки были так далеки... Милосердный Бог позволил мне потерять сознание, мир померк и исчез в темноте.
  Следующие дни показались мне адом, я уже не знала, жива я или умерла. Старухи, сидевшие со мной в камере, пытались ухаживать за мной, но они были так грязны и отвратительны, что я их попросту боялась. Еще больше пугал меня глухонемой бродяга, ведь он был мужчиной, и я уже знала, с какой целью мужчина обычно прикасается к незнакомой женщине... Любое прикосновение вызывало у меня ужас, а боль была слишком сильной, чтобы обращать внимание на что-то еще. Зарешеченное окошко под потолком пропускало немного света, достаточного лишь, чтобы понять, день на дворе или ночь. Когда приходили охранники, я сжималась, стараясь быть незаметной, но для меня не было пощады, и они терзали мое полубесчувственное тело, пока не удовлетворяли свои потребности.
  Я молилась, находя в этом единственное утешение, хотя вера моя слабела час от часу. Почему Бог до сих пор позволяет падре Остеллати служить в церкви, исповедовать людей и отпускать грехи? Неужели Он не видит, какой это ужасный человек? И что будет со мной? Заслужила ли я такие испытания, чем они закончатся?
  Странное спокойствие, с которым я ожидала смерти, было нарушено лишь через три дня, с появлением Софии. Ее втолкнули в камеру и грубо швырнули на солому, так резко, что копошившиеся на полу крысы с писком бросились по сторонам. У нее было дорогое платье из тонкой синей шерсти, украшенное кружевом. Платье теперь было порвано и грязно, обрывки кружева болтались на груди. Светлые волосы выбились из прически и падали на лицо спутанными прядями. Разумеется, с девушкой сделали то же, что и со мной. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами, и тюремщик хмуро смотрел на нее какое-то время сверху вниз.
  - Тебе еще рано помирать, ведьма, - процедил он. - Я лично прослежу, чтобы такая куколка жила и развлекала нас как можно дольше.
  Он покосился на меня, и я привычно сжалась.
  - Можешь радоваться, сучка, - сказал он почти равнодушно. - После нее на тебя не позарится даже слепой.
  Судорожно вздохнув, я отползла подальше к стене. Тюремщик вышел, запер дверь, и вскоре его удаляющиеся шаги заглушил шорох соломы и испуганное бормотание одной из старух. Я приблизилась к лежащей девушке и отвела с ее лица слипшиеся от грязи и пота волосы. Она, несомненно, была красива ― во всяком случае, когда-то, до того, как оказалась здесь. Я потрясла ее за плечо, и она открыла глаза.
  - Привет, я Лаура. Как тебя зовут?
  Девушка непонимающе смотрела то ли на меня, то ли сквозь меня ― мимо, ее губы шевельнулись.
  - София...
  - Тебе плохо?
  - Могло быть и похуже. - Она горько усмехнулась. - Впрочем, в любом случае это долго не продлится.
  - Что ты хочешь сказать?
  Она приподнялась на локте и поморщилась, отогнав крысу, уже примеривающуюся к ее пальцам.
  - Ты не знаешь, что делают с ведьмами? Тебе предстоит пройти это самой.
  - Я не ведьма.
  - Неужели? Глядя на тебя, не усомнишься в обратном. Тогда что ты тут делаешь?
  - Хотела бы я и сама это знать. - Я помолчала, раздумывая. - Вроде бы они называли меня еретичкой.
  - Иногда это хуже, чем ведьма, - заметила София. - А впрочем, конец один ― нас попросту сожгут. Ну, если ты раньше не помрешь от пыток.
  Я почувствовала, что покрываюсь ледяным потом.
  - Но почему?..
  - Да, тебе и нужно только повторять все время: "я не ведьма, я не ведьма!", и тогда они подвесят тебя на дыбе и будут рвать тело раскаленными щипцами, пока ты не сознаешься во всем, даже в том, чего никогда не делала!
  - Прекрати! - крикнула я в ужасе. - Ты не можешь этого знать!
  - Бедная девочка. - София со вздохом опустилась на солому и закрыла глаза. - Я видела, как казнили ведьм. Думаешь, обугленные раны у них на теле появляются сами по себе? Это похоже на то, как если бы из них вырывали куски мяса...
  - Заткнись! - рявкнула я, теряя остатки самообладания. - Я здесь уже почти три дня, и никто не пытал меня!
  - Неужели? - язвительно прошептала она, и я поникла, вспомнив жадные руки, слюнявые рты и потные тела моих тюремщиков. Закрыв руками лицо, я без сил легла возле Софии. С ней рядом было все же спокойнее и уже не так страшило общество грязных старушенций и глухонемого оборванца.
  Понемногу мне удалось узнать ее историю. Она жила с теткой на другом конце города; тетка ее торговала овощами и была травницей. Во время чумы они пытались помогать больным, порой выручая на этом немного денег, но не смогли вылечить жену начальника городской стражи. Как подозревала София, это и стало причиной ее ареста. Когда ее схватили, тетки не было дома, и теперь София очень за нее волновалась. Они жили друг для друга, и девушку терзали мрачные предчувствия.
  - Они говорили, что она главная ведьма, - сказала София. - Обещали, что на ее казнь приедет сам кардинал из Милана...
  - Они сказали, что поймали ее?
  - Нет. Но разве она сможет от них скрыться?
  Я видела ее тревогу, ее страх ― не за себя, а за другого человека. Что я могла сделать? Разве только напомнить ей, что лучше бы поразмыслить о собственной судьбе...
  Когда на четвертый день из Рима прибыл назначенный для доследования доминиканский инквизитор, я решила, что один просвещенный человек стоит десятка невежд, которые занимались в нашем городке поисками ведьм. Мне казалось, что я сумею доказать безосновательность возведенных на меня обвинений. Своими мыслями я поделилась с Софией, но она только отмахнулась.
  - Не надейся, что тебя отпустят. Ему платят за каждого еретика, которого он отправит на костер...
  Я рассердилась на нее, но вскоре оказалось, что права была она, а не я.
  Инквизитор оказался невысоким лысоватым человеком с темными внимательными глазами. Его впалые щеки были безупречно выбриты, бледное лицо на фоне черного одеяния казалось восковым. Впервые я увидела его в той небольшой комнате, откуда началось мое знакомство с тюрьмой. Он сидел за столом, а капитан охраны почтительно стоял чуть позади него сбоку. Здесь же у стола сидел и одноглазый дознаватель в рясе, которого я так боялась.
  - Лаура Джиминьяно. - Темные глаза инквизитора обратились на меня. Он слегка улыбнулся и кивнул, приглашая меня сесть. - Здесь написано, что тебя подозревают в ереси.
  - Я не ведьма, синьор.
  - Я этого и не утверждаю. Тебе известно, чем отличается ересь от колдовства?
  Я промолчала.
  - Мне предстоит выяснить истину насчет тебя, - сказал инквизитор. - Скажи, ты ведь не сомневаешься, что колдовство творится при помощи дьявола?
  - Мне трудно об этом судить, синьор.
  - Странно, это общеизвестная истина.
  - Я никогда не интересовалась колдовством.
  Он пристально посмотрел на меня и усмехнулся.
  - Только не говори, что тебя никто никогда не обижал так, что тебе хотелось бы отомстить.
  - Возможно. - Я вспомнила все обиды, которые пришлось вытерпеть за последние дни, и подумала, что месть была бы справедливой.
  - А как может мстить женщина? Кинжал ― оружие мужчины. Женщина мстит ядом, изменой или колдовством. - Его голос стал опасно вкрадчивым. - Так как именно мстишь ты своим врагам?
  - Я не мстительна, синьор.
  Он отложил перо и коротко махнул рукой.
  - Капитан, отведите ее в соседнюю комнату и привяжите.
  Лицо одноглазого скривилось в отвратительной ухмылке.
  - Монсеньор Ринери, я могу приступить к допросу немедленно.
  Внутри у меня все похолодело. Вцепившись в юбку вспотевшими от ужаса ладонями, я широко раскрытыми глазами смотрела на инквизитора. Тот спокойно кивнул.
  - У нас есть время, не будем спешить.
  Капитан схватил меня за руку и потащил к дверям. Я почувствовала, что впадаю в панику. Недоставало еще разреветься, как маленькая, перед этими палачами! У капитана были сильные мозолистые ладони, он мог бы переломать мне кости, если бы я вздумала сопротивляться. Поначалу я думала, что меня снова будут насиловать, но он просто выволок меня в соседнюю комнату, полную каких-то странных приспособлений, и, обмотав мне руки за спиной веревкой, которую перекинул через блок под потолком, дернул их вверх. Это было так больно, что я закричала, и он чуть ослабил веревку.
  - Она не выдержит долго, - пробурчал капитан, когда монсеньор Ринери и одноглазый вошли в комнату.
  - Прошу вас, монсеньор... - Я умоляюще посмотрела на инквизитора. Его лицо осталось непроницаемым. Казалось, зрелище страданий привязанного человека было ему привычно.
  - Если ты будешь честно отвечать на мои вопросы, я тебя отпущу.
  - Я готова. Только не трогайте меня...
  Капитан презрительно хмыкнул и отошел, когда одноглазый взял у него из рук конец веревки.
  - Хорошо, Лаура. Говори правду, и получишь свободу. Считаешь ли ты, что христианин должен посещать церковь?
  - Безусловно, монсеньор.
  - Для спасения души достаточно молиться или посещать церковь?
  - Достаточно не делать людям зла, а душа спасается молитвой и целомудрием.
  Инквизитор медленно улыбнулся.
  - Неплохо сказано, дитя. Означает ли это, что ты отрицаешь исповедь?
  - Я исповедуюсь перед Богом, монсеньор.
  Он подошел ко мне, взял за подбородок, и посмотрел прямо в глаза долгим изучающим взглядом. Я не выдержала и опустила глаза.
  - Тебе известно, за что тебя арестовали?
  - Я невиновна в том, в чем меня обвиняют.
  - Местный священник подтвердил, что ты давно не бывала в церкви. Исповедь перед Богом ― это хорошо, но для христиан существуют определенные законы... Может быть, ты имеешь что-то против служителей Бога?
  Я молчала. Мне трудно было судить о епископах, кардиналах и папе, но священники могли быть совершенно разными, это я уже поняла. Поделиться же своими мыслями с этим человеком означало обречь себя на пытку.
  - Я хочу услышать ответ. Джино, помоги ей немного.
  Мои руки дернули вверх, так что затрещали суставы. Против собственной воли я заверещала, беспомощно извиваясь, чтобы облегчить боль. За спиной у меня отчетливо хмыкнул одноглазый палач.
  - Довольно, Джино! - нахмурился Ринери. - Я не просил тебя мучить бедняжку. Итак, Лаура...
  Я стала сбивчиво объяснять, что бываю в церкви не реже, чем другие прихожане, что падре Остеллати, должно быть, за что-то рассержен на меня и не обращает на меня внимания, хотя на самом деле я всегда присутствую на его службах. Инквизитор кивал, не перебивая, затем спросил:
  - Значит, ты утверждаешь, что священник лжет?
  - Нет, я...
  - Лжет и впадает в грех гневливости?
  - Монсеньор, я не утверждаю...
  - Но тогда он говорит правду, а лжешь ты. И не посещаешь службы. Джино!
  Мои руки снова рванули кверху, и у меня потемнело в глазах. Я кричала, потом мне плескали в лицо холодной водой и били по щекам. Было еще много вопросов, на которые я что-то отвечала, почти не понимая, чего от меня добиваются, и в итоге совсем запуталась. В конце концов меня отвязали, отвели в камеру и бросили на пол, как мешок, да я уже была и не в состоянии даже сидеть.
  Возле меня оказалась София.
  - Теперь ты еще подумаешь, что лучше ― чтобы тебя насиловали или пытали, как вот сейчас. - Она вздохнула и убрала с моего лица слипшуюся от пота прядь волос. - О чем тебя спрашивали?
  - Я не помню, - призналась я. - Что-то про исповедь и про нашего священника.
  - Ну, я не сомневаюсь, они услышали все, что хотели. Тебя мучил одноглазый Джино?
  - Да... Я думала, что он меня...
  - Хочешь сказать, ты боялась, что он захочет с тобой поразвлечься? - Она хмыкнула. - Даже не думай, он неравнодушен к мужчинам, а ты ему не интересна.
  - К мужчинам? - Я покачала головой, не понимая.
  - Была бы ты мальчиком, он бы тебя так отделал... Ладно, забудь. Отдохни немного и поешь, силы тебе еще пригодятся. Хотя, если ты выдержишь следствие, тебя все равно сожгут как еретичку. - Она помолчала, затем, сжалившись, добавила. - Впрочем, тебе еще может повезти. Чудеса случаются, и ведьмы тут совершенно ни при чем. Просто иногда еретиков отпускают на перевоспитание. Тебя могут отдать на поруки священнику или в монастырь... Будешь целыми днями молиться, работать в церкви, поститься и умерщвлять плоть.
  Я представила себе, как занимаюсь богоугодными делами и умерщвлением плоти под руководством падре Остеллати, и выбор между костром и такой свободой показался мне нелегким.
  - Я не верю в чудеса, - сказала я, закрывая глаза.
  София засмеялась, но ничего не ответила.
  Меня допрашивали еще три раза. Во второй раз меня высекли толстым кнутом, так что кожа на моей спине лопнула и повисла лохмотьями, а рубашка промокла от крови. Я проплакала до вечера. Одна из старых ведьм, сидевших со мной в камере, предложила зашептать боль, но я не подпустила ее к себе, опасаясь колдовства. София уговаривала меня позволить ей, говоря, что это не злое колдовство, и все же страх был сильнее боли.
  Третий разговор с монсеньором Ринери я плохо помню. Вопросы были все те же, как мне казалось, и я старалась отвечать так, чтобы у него не было повода просить Джино подсказывать мне правильные ответы. При этом инквизитор всегда записывал в книжку все, что он спрашивал и все, что я говорила.
  Я искренне надеялась, что не доживу до четвертого допроса. Он должен был стать последним, а потом, как сообщил Ринери, меня и ведьм должны были отвезти в Пьяченцу на суд и казнь. Мы не подлежали церковному суду, но все, что я пока видела, доказывало обратное: ни один светский чиновник в следствие не вмешивался. Ринери говорил, что правители доверяют священнослужителям вести допросы и выносить суждение о виновности или невиновности, однако окончательный приговор выносится гражданским судом.
  Что ж, конец все равно был один ― нас должны были предать огню, потому что вина была доказана.
  На четвертом допросе Джино вложил мои пальцы в тиски и остановился рядом, ожидая приказов инквизитора. Когда вошел Ринери, он оказался не один: его сопровождала женщина. Поначалу я не поняла, что это именно женщина, - лишь фигура в белоснежном одеянии. Она остановилась у стола, и когда инквизитор предложил ей сесть, молча покачала головой. Лицо, скрытое капюшоном, тонуло в тенях, я видела только белую полоску подбородка и темную линию сжатых губ.
  - Это она. - Ринери небрежно указал на меня кончиком пера. - Вы можете сами убедиться в том, что она не раскаивается в своих заблуждениях.
  - Нет человека, которого нельзя было бы спасти, монсеньор. - Услышав голос женщины, я удивленно подняла голову. Судя по всему, она была еще молода. Белая ряса полностью скрывала ее фигуру, я заметила только тонкую руку, сжимающую четки.
  - Кардинал Сан-Северино обещал мне право поговорить с ней.
  - Но...
  - Синьор Ринери, я не имею в виду ведьм. Колдовство не относится к области моих забот. Общение с дьяволом греховно само по себе, и все же колдун злостно действует по собственному почину во вред окружающим, тогда как еретик порой просто заблуждается.
  Она подошла ко мне и остановилась, чуть приподняв капюшон, чтобы посмотреть на меня. Ее глаза прятались в тени, но я разглядела безупречный овал бледного лица с высокими скулами, небольшой прямой нос и чуть припухлые губы. Пожалуй, она была красива, но я не знала, чего ей от меня нужно, а потому не доверяла ей. В последнее время "поговорить" означало для меня новые мучения, и я напряглась, ожидая, что она даст команду одноглазому палачу.
  - Освободите ее руки.
  Джино не шелохнулся, и женщина обернулась к Ринери.
  - Прикажите освободить девушку, монсеньор. В противном случае я скажу кардиналу Сан-Северино, что пост инквизитора в Пьяченце необходимо дать другому человеку.
  - Джино, - недовольно сказал инквизитор, - сделай то, что просит госпожа.
  - Вам нет нужды называть меня госпожой. - Она наблюдала, как Джино возится с зажимами. Едва мои руки оказались свободными, я судорожно сцепила пальцы, найдя в себе силы пролепетать:
  - Благодарю вас, госпожа.
  Красивые губы дрогнули и изогнулись в легкой улыбке.
  - Ты веришь в Бога, Лаура?
  - Да, всей душой, всем сердцем, - быстро ответила я. - Я умею молиться и всегда соблюдаю посты.
  - За что могут быть прокляты люди?
  - За злобу, за гордыню, за чревоугодие, за блуд, за зависть, за...
  - Довольно, дитя. Твои родители живы?
  - Нет, госпожа, я сирота.
  Она помолчала, потом спросила очень тихо, так что инквизитор не мог расслышать:
  - Что ты умеешь делать? Шить? Готовить?
  - Я умею читать и писать, знаю латынь и церковную службу, - шепотом ответила я. - А вот шить никогда не пыталась...
  Ее улыбка потеплела, на этот раз она определенно предназначалась для меня. Развернувшись к Ринери, женщина сказала:
  - Послезавтра канун Рождества, синьор Ринери. Насколько я знаю, это дает вам полномочия помиловать одного из осужденных.
  - Вы хотите, чтобы я отпустил эту девчонку? - Бледное лицо инквизитора осталось невозмутимым. - Ваше влияние не настолько велико, баронесса, чтобы я послушался одного вашего желания. Возможно, кардинал Сан-Северино и позволил вам поговорить с узниками, но все они будут сожжены для спокойствия горожан и устрашения других ведьм.
  Тонкие руки женщины спрятались в рукавах рясы.
  - Вы отказываетесь проявить милосердие? Даже Пилат отпустил одного из разбойников...
  - Я не Пилат, баронесса.
  - Это дитя никому не причинило зла.
  - Она все равно умрет. У нее нет родных, а работать ее никто не возьмет, потому что она еретичка. - Ринери уткнулся в свои записи, больше не обращая на женщину внимания.
  - Кардинал не одобрит ваше решение.
  - Насколько мне известно, ему все равно. Разумеется, вы можете ему заплатить, и тогда он отпустит любого из узников.
  Баронесса вскинула голову, отказываясь вести дальнейший спор, и, в последний раз оглянувшись на меня, сказала:
  - Если вы посмеете еще хоть пальцем тронуть эту девушку, ваша карьера окончится, не успев начаться.
  Ринери хмыкнул, но когда женщина вышла из комнаты, проворчал:
  - Отведи ее в камеру, Джино. Эта святоша в балахоне имеет обыкновение выполнять свои обещания, как я слышал...
  Одноглазый бесцеремонно вздернул меня на ноги и потащил к выходу.
  - Ничего, мы отыграемся на другой сучке, - услышала я его бормотание. - А через день вас всех поджарят, и ваша заступница ничего с этим не поделает.
  У меня внутри все сжалось. Похоже, чудес все-таки не бывает, а я почти поверила, что власти той, кого называли баронессой, окажется достаточно, чтобы вернуть мне свободу...
  
  Последний день моей жизни наступил так же, как любой другой. Небо не почернело и не свернулось как свиток, солнце не стало кровавым, на землю не упали звезды. Все было как всегда: где-то капала вода, шуршали крысы, слышались шаги и перекличка охранников. Серый рассвет мутно забрезжил в маленьком оконце, и я с замиранием сердца считала оставшиеся мне мгновения. По мере того, как становилось светлее, я могла разглядеть лица тех, кто сидел со мной в камере: одна из старых ведьм спала, другая что-то невнятно бормотала; глухонемой бродяга окончательно лишился рассудка, его истерзанное пытками тело казалось грудой костей. София безучастно сидела в углу, прислонившись спиной к холодному камню стены, ее лицо было неподвижным, как у мертвеца. Я знала, что ее жестоко допрашивали и насиловали, и оставалось только удивляться, как она пережила все это.
  Утро только начиналось, когда в камеру пришел священник. Я видела только ноги в кожаных туфлях и край сутаны, но при звуках его голоса подняла голову: это был падре Остеллати. Он пришел в сопровождении монсеньора Ринери и двух стражников, чтобы принять у осужденных последнюю исповедь и отпустить им грехи. Я рассеянно смотрела, как он причащает старых женщин, торопливо крестит глухонемого, разговаривает с Софией. Когда он подошел ко мне и спросил, желаю ли я исповедаться и отречься от своих заблуждений, я ответила, что мне не в чем раскаиваться.
  - Тебя ждет высший суд, дитя, - проникновенно сказал он. Я вскинула на него глаза, и он опустил взгляд.
  - Вас он тоже ждет, падре. Когда Господь призовет вас, вы не сможете лгать... А я не собираюсь исповедоваться перед вами, и нет грехов, которые вы могли бы отпустить мне.
  - Ты не желаешь покаяться. - Это был не вопрос, скорее, утверждение. Он быстро перекрестился и отошел, бросив через плечо. - Тебя ждут вечные мучения, еретичка, на которые ты сама себя обрекла.
  Я вцепилась пальцами в подол юбки, кусая губы, чтобы не закричать ему вслед все, что я думаю о распутных и продажных церковниках. Он ушел, и стражники приступили к своим обязанностям: нас облачили в серые хламиды с крестами и связали друг с другом веревкой, дополнительно скрутив каждому руки за спиной. После этого нас вывели в тюремный двор, и с непривычки от сырого холодного воздуха у меня закружилась голова. Воздух показался мне сладким и густым, его свежесть заполнила все мое существо до краев.
  - Пошевеливайся. - Кулак в кожаной перчатке врезался мне в плечо, заставляя идти вперед. Босые ноги ступали по холодной земле, и каждый шаг отзывался болью в измученном теле. София не могла идти самостоятельно, так что одному из стражников пришлось тащить ее до телеги на руках. Спотыкаясь и низко опустив голову, я брела следом. Нас усадили в стоявшую на телеге клетку и под конвоем повезли через город. Собравшийся народ свистел, выкрикивал проклятия и угрозы, кто-то молился, и один раз мне показалось, что я различила свое имя.
  - Там моя тетка, - прошептала София, тяжело привалившись к моему плечу. - Я видела ее, но она не может ничего сделать, даже окликнуть меня, ведь тогда ее саму могут схватить...
  Она заплакала. Я могла только молиться, сознавая, что жить нам остается совсем немного, и тратить оставшееся время на пустые слезы и сожаления не собиралась. Мне не хотелось, чтобы палачи видели меня сломленной и страдающей.
  До Пьяченцы было часа два пути. Прутья клетки не защищали ни от холода, ни от неистовства толпы, и лишь отчасти ― от летевших в нас комьев земли и камней. Когда вдали показались высокие городские стены и колокольни соборов Пьяченцы, мои зубы выбивали отчаянную дробь.
  - Ничего, деточка, скоро согреемся, - весело прошамкала одна из старух, подмигнув. Отвернувшись от сумасшедшей старой ведьмы, я обхватила руками колени, пытаясь сберечь остатки тепла под тонкой серой холстиной.
  На центральной площади было не протолкнуться; здесь собрались не только горожане, но и жители окрестных поселков и деревень. Многие пришли с женами и детьми. Люди кричали, напирали друг на друга, поднимая детей над головой, чтобы тем было лучше видно. Из окон всех домов на площади высовывались многочисленные головы, оживленно обсуждая предстоящую казнь. Я почти ничего не замечала, чувствуя только терзавший меня холод и тупое отчаяние. Полетел тяжелый мокрый снег, быстро таявший на влажных камнях мостовой. Нас выпустили из клетки. Старухи тащились впереди, следом за ними шли я и немой бродяга, а позади стражник тащил на руках Софию. Пройти оставалось совсем немного: впереди бурой стеной громоздились кучи хвороста, сложенные вокруг вкопанных в землю толстых столбов. Моя душа в несколько коротких мгновений истлела, как сгнивший орех, оставив хрупкую скорлупу тела, обреченного на смерть. Я почувствовала, что не могу идти дальше, но ноги передвигались почти бессознательно, делая последние роковые шаги.
  - Спасите себя, ведьмы! - ревела толпа. - Призовите бесов, пускай они помогут вам! На костер! Из земного пекла прямиком в адское!
  Я не смотрела по сторонам; все мое внимание было поглощено приготовленными для нас вязанками дров и стоящими возле каждой кучи солдатами гонфалоньера с факелами в руках. Мне говорили, что на казни будут присутствовать епископы и кардинал Сан-Северино из Рима, и я рассеянно думала, что наверняка смогу увидеть таких великих людей в последние минуты своей жизни. Жаль, сам папа не приехал... было бы интересно взглянуть на его святейшество.
  Когда позади нас раздалась дробь копыт, я не оглянулась. К чему? Нас не затопчут, не лишать же добрых христиан такого зрелища в канун Рождества! Впрочем, может быть, баронессе удалось все же выпросить у кардинала помилование для одного из осужденных? Она, несомненно, была доброй женщиной, помогай ей Бог и впредь...
  Нас вытолкнули вперед, развязали веревку и заставили каждого взойти на сложенные ветки. Я замешкалась, пока стражники помогали старухам и привязывали их к столбам. От смерти меня отделяли лишь пять-шесть шагов... И тут грохот копыт у меня за спиной стал оглушительным.
  - Черт побери, что за... - начал стражник, стоявший рядом со мной, но в тот же миг откуда-то сверху на его голову с ледяным свистом обрушилась сияющая молния. Он упал, вытаращив от изумления глаза и схватившись за разрезанное горло.
  Я вскинула глаза. Всадник с окровавленной шпагой в руках смотрел прямо на меня. Его лицо от подбородка до самых глаз было завязано темным платком.
  - Скорее, - негромко сказал он. - Давай руку...
  Я заколебалась. Разумеется, он хотел спасти меня, и рисковал собственной жизнью, но его цели были мне непонятны. К тому же за свою жизнь я научилась бояться мужчин... Между тем к нам уже бежали остальные солдаты, и всадник рявкнул, теряя терпение:
  - Дьявол тебя побери, быстрее!
  Я нерешительно протянула руку, и он дернул меня вверх. Я вскрикнула и кое-как вскарабкалась в седло позади него.
  - Держись крепче! - выдохнул он и пришпорил коня. Вцепившись в его плащ, я с ужасом смотрела на окружающих нас солдат. Зазвенела сталь, толпа заволновалась, предвкушая новое зрелище. Шпага в руке незнакомца плясала безумный танец, прокладывая путь через гущу стоящих на пути стражников. Конь, видимо, привычный к битве, без колебаний бил людей копытами, так что вскоре дорога перед нами расчистилась. Кто-то позади выкрикнул команду, и у моего уха просвистело.
  - Проклятье, арбалетчики... - Всадник быстро обернулся. - Пригнись!
  Он направил коня в ближайший проулок, едва избежав очередного выстрела. Здесь, в тесноте почти смыкающихся домов, всадник едва мог проехать, и наши ноги цеплялись за шершавые камни стен. Мы сделали пару поворотов и выбрались на пустынную улочку.
  - Нам повезло, - вполголоса проговорил мой спаситель, остановив коня и прислушиваясь к дальним крикам с площади. - Если будет везти дальше, через полчаса будем в безопасности.
  - Кто вы? - решилась я спросить, особо не надеясь на ответ.
  - Если нас схватят, это не будет иметь значения, - усмехнулся он через повязку. - А нет ― познакомимся позже.
  Тонкая рука в перчатке сжала поводья, и конь полетел галопом, так что я мертвой хваткой вцепилась в незнакомца, чтобы не свалиться.
  На наше счастье, городские ворота были открыты. Мой спаситель велел мне пригнуться как можно ниже и обхватить его за талию, а затем накрыл меня своим тяжелым шерстяным плащом. Сам он надвинул капюшон на лицо и пустил коня шагом. Должно быть, нам удалось обмануть бдительность стражников у ворот, потому что нас не остановили.
  Мы очутились на дороге, разбитой колесами телег и лошадиными копытами, а теперь, после снегопада, и вовсе превратившейся в бурую кашу: грязь была единственным зрелищем, которым я могла любоваться, пока незнакомец не откинул с моей спины полу плаща.
  - Можешь больше не прятаться, - разрешил он. Взгляд его серых внимательных глаз из-под длинных ресниц скользнул по моим босым покрасневшим ногам. - Впрочем, если хочешь, укройся плащом, так будет теплее.
  Только теперь, чудом избежав смерти и осознав, что спаслась, я ощутила злой декабрьский ветер, забирающийся под грубое сукно надетого на мне балахона. Сердце отчаянно колотилось, а зубы выбивали дробь от холода и возбуждения.
  - Куда мы поедем?
  - Доверься мне, Лаура.
  Он знал мое имя! От неожиданности я прикусила язык. Подозрения и страхи зашевелились в моей душе, но я отогнала их прочь: ведь этот человек вырвал меня из рук палачей не для того, чтобы тут же убить. Вряд ли ему также пришло бы в голову рисковать своей жизнью, чтобы заполучить мое тело. Несомненно, такой благородный синьор мог бы найти себе красавицу, если уж не из знатного рода, то пусть за деньги...
  Пока я размышляла, мы ехали по дороге. Набросив на плечи подол плаща незнакомца, я сама незаметно для себя прижалась к его спине. У него была тонкая талия и довольно хрупкая фигура, и хотя я так и не видела его лица, мне показалось, что он совсем молод, вряд ли старше меня самой. Встречные путники с интересом поглядывали на нас; вскоре я начала догадываться о причине их любопытства: хорошо одетый господин на боевом коне и босоногая оборванка за его спиной, кутающаяся в его плащ, - такое встретишь не часто. Должно быть, мой спаситель тоже это понял и вскоре свернул с тракта в небольшую буковую рощу. Ехать стало гораздо приятнее ― ветер шумел в безлистных кронах, а внизу было совсем тихо, и копыта коня мягко ступали по опавшей листве с бурыми перышками опавших сладких орешков.
  Я прижалась щекой к теплой спине незнакомца и почти задремала. Он не пытался говорить со мной и ничего не делал, лишь слегка направлял коня, ослабив поводья. Наконец он пошевелился и поддержал меня, когда я, полусонная, едва не сползла вниз.
  - Мы приехали, дитя.
  Открыв глаза, я с недоумением оглядела высящиеся перед нами высокие стены. Массивные темные деревянные ворота были заперты, лишь небольшая калитка открыта настежь, впуская гостей. Сразу за ней виднелся широкий двор, окруженный добротными каменными постройками. Судя по всему, это был какой-то замок, но в его обстановке было что-то неправильное, и я никак не могла понять, что именно.
  Возле калитки стояла женщина в черной накидке, ее голову под капюшоном покрывал платок. Она поклонилась, когда мой спутник бросил ей поводья.
  Незнакомец поддержал меня, помогая спешиться, и я, охнув, тут же оперлась на его руку. Мои истерзанные озябшие ноги отказывались повиноваться.
  - Простите меня, монсеньор... - пролепетала я, но он коротко усмехнулся и, подозвав еще одну женщину, одетую так же, как первая, велел ей помочь мне идти.
  Меня провели в длинное двухэтажное здание и оставили в просто обставленной, но уютной комнате с покрытым камышом полом. В закопченном камине весело потрескивали дрова, и красноватые отблески пламени освещали крепкий стол с двумя стульями, книжные полки, окованный медью сундук и узкую кровать.
  Сопровождавшая меня женщина о чем-то пошепталась с моим спасителем в дверях и подошла ко мне.
  - Бедняжка, что тебе довелось пережить... Сейчас тебе приготовят ванну и теплую одежду, а потом тебе нужно будет поесть и отдохнуть. Теперь ты в безопасности.
  Она улыбнулась и откинула за спину капюшон своей черной накидки. Седые волосы, аккуратно забранные под платок, обрамляли ее полноватое лицо с добрыми морщинками у глаз.
  - Что это за место и кто его хозяин? - спросила я.
  Она улыбнулась.
  - Это монастырь Санта-Джулия, а его единственный хозяин ― Господь.
  - Монастырь?
  - Ты должна была и сама догадаться, дитя.
  Я подумала, что монастырь, пожалуй, и вправду был для меня теперь хорошим убежищем. Кем бы ни был спасший меня синьор, я должна была благодарить его за такую заботу. В окрестностях Монтичелли, как мне было известно, находился небольшой монастырь, о нем стали говорить лишь недавно, когда прошел слух, что там могла укрыться пропавшая дочь графа Висконти. Я не запомнила его названия, а потому не знала, в том ли монастыре я теперь нахожусь.
  - Скажите... а тот синьор, который меня привез... - я замялась. - Кто он?
  - Не знаю, о ком ты говоришь. - Она строго посмотрела на меня и покачала головой. - Ну, довольно, идем со мной, не то ты уснешь прямо здесь.
  Горячая ванна оказалась настоящим блаженством. Мне было уже все равно, станет ли монастырь моим домом и придется ли мне принять обет: за удовольствие понежиться в теплой воде я готова была отдать все на свете. Две монахини растирали мое размякшее тело пеньковыми мочалками и белой глиной, а потом принесли мне чистую одежду ― длинную льняную рубашку с кожаным поясом, черную шерстяную накидку, теплые чулки и кожаные башмаки на толстой подошве, оказавшиеся мне немного великоватыми. Пожилая женщина по имени Роза, с которой я уже успела познакомиться, расчесала мне волосы и убрала их под белый чепец.
  Затем меня отвели в ту же комнату с камином и накормили овощным супом, жареной рыбой, свежим ароматным хлебом с маслом и сыром. Надо ли говорить, что я была совершенно счастлива! Разомлев после сытного обеда, я разделась, оставшись в одной рубашке, и устроилась на кровати. Едва закрыв глаза, я провалилась в сон.
  Мне снилась тюрьма в Кортемаджоре, одноглазый палач Джино, грязное лицо Софии с дорожками высохших слез на щеках, крысы, бегающие по гнилой соломе... Мне снова читали обвинение, и равнодушный голос падре Остеллати говорил о проклятии. Я пыталась возражать, но только беззвучно открывала рот, и Джино смеялся, кривя в улыбке щербатый рот.
  - Нет, - шептала я, чувствуя, как голову сжимают невидимые тиски. - Нет...
  Мои ноги стояли в огне, пламя пожирало их, и кожа чернела и сморщивалась, обнажая плоть и белые кости, а Бог смотрел с неба, оставаясь невидимым, но осязаемым, и Его присутствие наполняло мою душу неизбывным ужасом. Слова молитв были забыты. Небо стало кровавым, его жар превратился в жар летящих языков пламени... Мое тело текло, как вода, кипя и сгорая без остатка, освобождая разум для вечных страданий, в сравнении с которыми любые земные пытки были ничто.
  - Боже, помоги мне!..
  Прохлада коснулась моего разгоряченного лба, мягко прогоняя неистовое пламя. Это был всего лишь сон. С гулко колотящимся сердцем я открыла глаза. Передо мной сидела женщина, лицо которой показалось мне смутно знакомым. Белая шапочка скрывала ее волосы, серые глаза смотрели на меня прямо и проницательно. Узкая ладонь погладила мой лоб, затем пальцы мягко скользнули по щеке.
  - Тебе приснился кошмар, - ее губы тронула улыбка, и я вдруг вспомнила, где видела ее: это была та самая женщина, которую инквизитор Ринери называл баронессой. - Все позади, Лаура, пока ты здесь, тебя никто не тронет.
  - Вы... - пролепетала я, не находя слов.
  - Синьор Ринери оказался несговорчив, а кардиналу Сан-Северино было не до моих просьб. Пришлось действовать по-другому, но, в конце концов, дело того стоило, как ты думаешь?
  Ее слова рассмешили меня.
  - Вы серьезно верили, что кардинал снизойдет до безродной еретички? Для таких, как я, лишь один путь спасения ― очистительный огонь.
  Она покачала головой.
  - Жизнь дается для размышлений и труда, Лаура. Очистительный огонь ― не спасение, а способ избавиться от тех, кто навсегда похоронил свою душу во мраке.
  Я содрогнулась.
  - Но София...
  - Вторая девушка, которую казнили вчера? - Я кивнула, и она нахмурилась. - Я могла бы помочь ей, но увезти ее было невозможно. Во время пытки ей перебили ноги...
  - Тот человек, который меня спас, - начала я, - ведь он был не один? Его сообщники могли освободить всех.
  Женщина жестко усмехнулась.
  - Ты видела его сообщников?
  - Нет, но... - Я вспомнила толпу на площади и две дюжины солдат гонфалоньера и подумала, что в одиночку на такой отчаянный поступок решился бы только безумец. - Вы не скажете мне, кто он?
  - В свое время, Лаура.
  Я заколебалась.
  - Ну а вы? Как мне называть вас... баронесса?
  Она мягко улыбнулась и погладила меня по щеке.
  - У тебя хорошая память. Но я не баронесса. Мое имя Констанца.
  - Констанца Висконти? - изумленно выпалила я, не сдержавшись.
  - Что еще тебе известно обо мне?
  - Вы... дочь кондотьера Галеаццо Висконти. Говорили, что вы убежали от жениха в монастырь, - я запнулась, - потому что он был с вами жесток.
  Она засмеялась, и на ее щеках заиграли нежные ямочки.
  - Ты сплетница. Кто рассказал тебе эту ерунду?
  - Не помню. Так говорили в Кортемаджоре...
  Я не стала добавлять, что в городе также поговаривали, что Констанца была взбалмошной распутницей, а в монастыре укрылась, чтобы без помех предаваться самым грязным порокам. Впрочем, мое мнение о ней было иным.
  - Забудь все, о чем судачили болтуны в твоем городишке. Ты не должна называть меня титулами, которых я больше не ношу. Я нахожусь здесь по велению сердца, а не из-за страха перед женихом.
  - Но я слышала, что Франческо Сфорца...
  - У него своя жизнь, Лаура, у меня своя. Ora et labora ― ты знаешь, что это?
  - Молись и работай, - прошептала я. - Вы вступили в орден?
   Она спокойно кивнула.
  - Называй меня Констанца. У тебя есть время для размышлений, молитвы и труда. Я не призываю тебя принять обет, но если тебе некуда пойти, останься здесь.
  Мое сердце захлестнула благодарность. Я готова была целовать ее руки, благословлять ее имя. Она не желала мне зла, ничего от меня не требовала. Пусть ее заступничество перед архиепископом и кардиналом ничего не решило, но ведь ей я была отчасти обязана своим спасением. Она совсем не походила на надменную аристократку, какой представляла ее молва. Белая накидка цистерцианского ордена удивительным образом делала ее недосягаемо чистой и мудрой.
  - Констанца...
  - Если тебе что-нибудь понадобится, скажи сестрам. Я присмотрю за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Как ты себя чувствуешь?
  - Так хорошо мне не было уже давно. Спасибо вам...
  Она мягко улыбнулась и встала.
  - Мне хотелось бы, чтобы ты помогала мне, Лаура.
  - Все, что вы скажете.
  - Отдыхай. Мы поговорим об этом чуть позже. Навести меня, когда будешь готова.
  Констанца вышла, оставив меня в радостном смятении. Я решила, что постараюсь узнать о ней как можно больше, хотя бы для того, чтобы иметь возможность отблагодарить ее за все, что она сделала для меня.
  
  Почти весь остаток дня и ночь я проспала, а наутро отправилась знакомиться с местом, которое отныне должно было стать мне домом. Монастырь оказался небольшим, с конюшнями, скотным двором и курятником. Главный собор и колокольня были без затей сложены из белого камня; медный колокол звонил четыре раза в день, на молитву и к ужину. Атриум внутреннего дворика с бассейном окружали помещения кухни, часовни, гостевых покоев епископа (где меня и разместили в первый день по настоянию Констанцы) и дормитория, здесь же был маленький уютный апельсиновый сад. Монахинь было, как я узнала, всего девятнадцать. В монастыре следовали уставу бенедиктинского ордена, но одежда Констанцы показалась мне не похожей на облачения бенедиктинок. Когда я спросила об этом Розу, она кивнула:
  - Это цистерцианский монастырь, дорогая. Ты когда-нибудь раньше видела бенедиктинских монахинь? Они ходят с непокрытой головой, живут в миру и даже заводят себе любовников!
  Я изумленно вскинула брови.
  - Но ведь обет запрещает им...
  - Кого это останавливает? Ты, должно быть, совсем мало знаешь об этом. Устав святого Бенедикта уже не так почитается, как в былые времена. Настоятельницы подают пример сестрам, сожительствуя со священниками и простыми монахами! А если об их проделках становится известно архиепископу, они находят способ заставить его смотреть на это сквозь пальцы... В тех монастырях веселая жизнь, но души развратниц давно отданы сатане.
  - Я и не знала, что такое бывает.
  - Много чего ты не знала. А почему, думаешь, здесь, в Санта-Джулия, так мало сестер? Потому что не каждая женщина готова посвятить себя Богу.
  - А ты?
  Она сурово посмотрела на меня.
  - Я всю жизнь отдала своим сыновьям. Старшего из них убил Джакомо Тосканелли... Мой Лоренцо служил у него егерем, и в тот злополучный день на охоте граф промахнулся, выстрелив в оленя. Он был в ярости, и следующий выстрел пришелся в сердце Лоренцо... - Она заплакала и торопливо вытерла глаза рукой. - Ему было всего двадцать шесть лет, моему бедному мальчику... А потом мой младший сын, Антонио, выгнал меня из дома. Так случилось, что он привел женщину и заявил, что двоим бабам в нашем доме не место. Когда я попыталась возразить, он избил меня, а потом вытолкнул за дверь и велел убираться, потому что я ему надоела со своими советами... Мне было некуда идти.
  Я потрясенно молчала. Раньше Роза казалась мне простой и спокойной женщиной, но оказывается, ей пришлось пережить так много, что хватило бы на несколько жизней.
  - Монастырь стал мне домом, - продолжала она. - Я работаю, это помогает мне забыть о прошлом. Когда я думаю о своем сыне, выгнавшем меня, я молюсь за него, потому что есть воздаяние за зло. Мне не нужны мужчины, моя жизнь скоро кончится, а здесь я нашла покой.
  - Но...
  - Те, кто сюда приходит, не ищут развлечений, хотя многие из них еще не стары. Мы живем в строгости и чтим устав.
  - А Констанца? - вырвалось у меня. Роза улыбнулась.
  - Она еще молода, но мне не в чем ее упрекнуть.
  - Почему она оказалась в монастыре?
  - Этого я не могу сказать.
  - Не можешь?
  - Просто не знаю. Когда умерла старая настоятельница, какое-то время архиепископ не одобрял новую кандидатку, потому что ее выдвинули сестры, а у него было собственное мнение насчет этого назначения. Поговаривали, что он собирался пристроить на это место хорошенькую племянницу гонфалоньера Перуджи... Но вскоре сюда приехала Констанца с грамотой миланского архиепископа, подтверждающей ее назначение на должность аббатисы монастыря Санта-Джулия. Это случилось около года назад. Мне ничего не известно о том, как она получила грамоту... Может быть, ты спросишь ее сама?
  Вот так история! Констанца казалась мне просто одной из сестер, во всяком случае держалась она так, что никто и не заподозрил бы в ней настоятельницу. К тому же она была не намного старше меня, а я всегда считала, что аббатиса должна непременно быть почтенного возраста.
  В тот же вечер я убедилась в правоте слов Розы. Во время молитвы в соборе Констанца стояла у алтаря, благословляя сестер. Я смотрела на нее с раскрытым от изумления ртом: разумеется, женщина не может вести службу, это дело священников, которые живут даже в женских монастырях... В Санта-Джулии все было не так.
  После вечерней молитвы я вышла из церкви и задержалась в тени дерева, ожидая, когда появится Констанца. Ее личность вызывала во мне невероятное любопытство. Ничего удивительного, что дочь графа Висконти оказалась достойнее племянницы гонфалоньера, но что заставило архиепископа переменить свое мнение?
  Констанца не заставила себя долго ждать. Я узнала ее, несмотря на наброшенный на голову капюшон. Девушка, шедшая впереди, несла факел, освещая дорогу в темноте декабрьской ночи. Подавив в себе первое желание выйти и заговорить с настоятельницей, я последовала за ними, оставаясь незамеченной.
  У двери, ведущей в дормиторий, Констанца остановилась.
  - Ты можешь идти к себе, Норетта. Я хочу отдохнуть.
  Девушка кивнула и посветила факелом, пока Констанца открывала дверь и поднималась по лестнице в свою комнату на втором этаже, а затем направилась в коридор первого этажа, и вскоре алые отсветы пламени потускнели. Я осталась одна в холодном сумраке. Помедлив, я юркнула в дверь и отправилась в маленькую келью, которую мне определили для сна. Теперь я знала, где живет Констанца.
  Улегшись в постель, я поплотнее завернулась в одеяло, надеясь сберечь тепло, но заснуть не смогла. Мне хотелось знать больше о настоятельнице, а если получится ― и о том загадочном человеке, который спас меня от костра в Пьяченце. Несомненно, они были знакомы. О чем они говорили и куда он уехал после того, как привез меня в Санта-Джулию?
  Время шло, ветер гремел замерзшими ветвями деревьев снаружи, было слышно, как в стойле неподалеку громко фыркают лошади. Я стала представлять себе лицо своего спасителя. Конечно, он был молод и наверняка хорош собой. У него были такие чудесные серые глаза с длинными ресницами! А руки ― тонкие, как у девушки, но сильные и ловкие; с каким изяществом и мастерством он владел шпагой! Аристократ, без сомнения... Разве он когда-нибудь посмотрит на такую безродную дурнушку, как я?
  В моей душе поднялся невольный протест, всю абсурдность которого я прекрасно сознавала и все же не могла смириться. Чтобы успокоиться, я встала и стала мерить шагами тесное пространство. Три шага вперед и столько же назад... За тонкой деревянной перегородкой я слышала, как похрапывает во сне моя соседка, и этот звук напомнил мне о горьком одиночестве, преследовавшем меня с тех пор, как умерли сестра и родители. Это было невыносимо. Завернувшись в шерстяную накидку, я выбралась в коридор и на цыпочках пошла к покоям настоятельницы. Тихонько поднявшись по лестнице, я остановилась у темной деревянной двери и прислушалась, затаив дыхание, почти уверенная, что Констанца уже спит. Я не решилась бы потревожить ее сон.
  Из-под двери лился теплый свет свечи, ложась на каменный пол едва заметной золотистой полосой. Тихий голос читал молитву, затем послышался резкий звук удара.
  - Прости мне, Господи, грехи вольные и невольные, не позволь в гневе судить тех, чей разум затмила гордыня. Воздастся каждому по делам и по вере его...
  Еще один тихий хлопок заставил меня вздрогнуть.
  - Боже, укрепи мою веру добродетелью, не дай отчаяться и жаловаться, служа другим. Лишь любовь к ближним позволяет избежать многих грехов...
  Что она делает? По моей спине побежали мурашки. Мне захотелось заглянуть в комнату Констанцы, подойти к ней, заглянуть в глаза... но я не могла отважиться. Я слушала ее голос, размеренные негромкие звуки ударов ― и мне стало казаться, что она либо святая, либо сумасшедшая. И то, и другое повергало меня в благоговейный трепет.
  Попятившись, я едва не упала с лестницы и, словно очнувшись, стала спускаться вниз, осторожно нащупывая в темноте каждую ступеньку. Мне хотелось только одного ― поскорее оказаться в своей келье, в постели, которая не представлялась больше холодной и неуютной. Забравшись под одеяло, я свернулась калачиком и стала думать о Констанце.
  Она оставалась полной загадкой для меня. Молодая, красивая, высокородная... К таким сватаются наследники правителей, они рождены блистать и покорять сердца мужчин. Почему она удалилась от мира, о чем молится по ночам? Что заставляет ее скрываться в Санта-Джулии? Ее лицо было лицом ангела, и ускользающее чудо теплоты ее взгляда заставляло мое сердце сжиматься. Мне нестерпимо хотелось коснуться ее руки, и я пообещала себе, что непременно сделаю это завтра ― после службы, когда она будет благословлять сестер. Дотронуться до тонких пальцев, ощутить их тепло и мягкую силу... Может быть, даже поцеловать их...
  У меня закружилась голова, все тело охватил жар.
  - Констанца.
  Ее имя слетело с моих губ легким выдохом, почти неслышным, и все же мне стало легче. Закрыв глаза, я представила себе лицо Констанцы, ее улыбку. Я знала, что все монахини остригают волосы, но у нее должны были быть чудесные светлые локоны, такие шелковистые...
  Я сама не заметила, как уснула, и кажется, мне ничего не снилось.
  Утром после службы я, как и другие монахини, поторопилась получить благословение настоятельницы. Констанца, прямая и строгая в своей белой рясе, стояла у алтаря, и когда ее рука легла на мою голову, я подняла глаза и посмотрела прямо на нее. Она чуть заметно вздрогнула и улыбнулась.
  - Благослови тебя Бог, Лаура. Во имя Отца, Сына и Святого духа.
  - Аминь, - дрожа, прошептала я.
  Ее пальцы скользнули вниз, и тогда я решилась: порывисто схватив ее руку, я прижала ее к губам. У нее была такая нежная кожа; от чистого запаха ладана и воска у меня перехватило дыхание. Мгновение длилось, я чувствовала, что остальные монахини удивленно смотрят на меня, но мне хотелось, чтобы оно длилось как можно дольше.
  - Простите меня, святая мать, - наконец пробормотала я, краснея, и отпустила ее.
  - У тебя все хорошо, дитя мое? - В ее голосе послышалась озабоченность. - Если тебе нужно поговорить со мной, не бойся.
  Я молча кивнула. Кровь молотом билась в голове, мысли путались.
  - Я непременно зайду к тебе после трапезы, - тихо сказала Констанца, - и ты расскажешь, что тебя тревожит.
  Не слишком надеясь на то, что моя скромная особа в самом деле интересует ее, я почувствовала себя глупо и неловко, но она выполнила свое обещание. Сразу после завтрака, когда я собиралась пойти в прачечную, чтобы помочь сестрам, она сама подошла ко мне в монастырском дворе.
  - Лаура, сегодня ты сказала, что хотела спросить меня о чем-то?
  На самом деле я ничего такого не говорила, потому что в тот момент вообще едва ли отдавала себе отчет в собственных действиях.
  - Святая мать... - начала я, пытаясь собраться с мыслями.
  - Констанца, - спокойно поправила она. - Помнишь, мы же договорились? Пойдем в дом, сегодня слишком холодный ветер.
  Мы поднялись в ее комнату наверху. Там было все в точности так же, как и в обычной жилой комнате небогатого дома: стол, табурет, рукомойник, распятие на стене, простая приземистая кровать. Из необычного ― только полка с книгами и небольшой ларь в углу. Констанца пригласила меня присесть, и я робко опустилась на табурет. Сама она села на край кровати и посмотрела на меня.
  - Итак...
  - Я хочу узнать побольше о монастыре Санта-Джулии, - сказала я. - Здесь нет священников-мужчин, а сестры сами делают всю работу, даже самую тяжелую.
  - Людям трудно бороться с соблазнами, дитя мое.
  Я вспомнила падре Остеллати и поняла, что она имеет в виду.
  - Да, наверное, вы правы.
  - Тебе не хватает мужчин?
  - О, нет, - в ужасе прошептала я. - Все, что я испытала в жизни, заставляет меня бояться их.
  Она сдержанно улыбнулась.
  - Ты еще молода. Пройдет время, и ты сможешь во всем разобраться. Неужели тебе никогда не встречались благородные и добрые мужчины?
  - Только один, - призналась я, - и я до сих пор не знаю, кто он и откуда. Он спас мне жизнь.
  Ее глаза потеплели, ресницы дрогнули и легли на порозовевшие щеки.
  - Он нравится тебе, не так ли?
  - Могу ли я довериться вам? Правду говоря, я часто о нем думаю. Вы так и не скажете мне его имя, чтобы я могла хотя бы знать, за кого молиться?
  - Молись за себя, Лаура.
  Я помолчала и решилась.
  - А вы... Констанца, вы молитесь по вечерам?
  - Каждый вечер, - прошептала она. - Моя жизнь не была безгрешной...
  - Знаете, о вас я тоже много думаю. Вы ведь так молоды, богаты и красивы. Что удерживает вас здесь?
  Она вздернула подбородок и легко засмеялась.
  - Мне двадцать пять лет, так что я уже не ребенок. Все мое богатство ты видишь в этой комнате, да еще то, что я храню в своем сердце. Что касается красоты ― я никогда не думала об этом. Кстати, у тебя очень выразительные глаза; не в них ли и есть истинная красота?
  Я смутилась. Мне всегда казалось, что я самая уродливая девушка в Кортемаджоре, и хотя мои родные никогда не посмели бы сказать мне об этом, в их взглядах я порой читала разочарование. Что такого необыкновенного Констанца нашла в моих глазах? Или ее слова ― лишь предлог, чтобы прекратить неприятный ей разговор о ее собственных секретах?
  - Но мне известно, что место настоятеля монастыря не достается любому желающему, - тихо, но твердо сказала я.
  - Видишь ли... Когда отец решил выдать меня замуж, он дал за мной неплохое приданое. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось пойти на небольшую авантюру, чтобы вложить эти деньги в то, что для меня ценнее брачных уз. - Она слегка приподняла брови и замолчала.
  - Но... - растерянно пробормотала я. - Неужели вам не нужна была счастливая спокойная жизнь в роскоши, балы, приемы, танцы, наряды?
  - Ты видела только внешний блеск, Лаура. У меня было три лошади, собственный выезд, личные служанки, портниха, белошвейка, придворные музыканты и поэты... Только счастье не в этом.
  - А в чем же? - искренне удивилась я.
  - Вся та жизнь ― ложь. Пороки, лицемерие, скука, обман, жестокость. Годы проходят, похожие друг на друга, как листья, уносимые осенним ветром. Чего стоит такая жизнь? Можно ли наслаждаться роскошью, когда где-то рядом люди умирают от голода и болезней, горят на кострах? Посмотри на меня.
  Мое сердце переполнилось благодарностью. Я встала, подошла к Констанце и опустилась перед ней на колени.
  - Простите меня. Там, в тюрьме, когда я впервые вас увидела, я решила, что вы ― ангел, спустившийся с неба, услышав мои молитвы. Вас послал мне сам Господь...
  Она вздохнула.
  - Я ничего не могла сделать для тебя тогда. Архиепископ ― довольно суровый человек, но обычно мне всегда удается убедить его помиловать хотя бы одного из осужденных. Не в этот раз. Обвинение было ложным, мне хотелось освободить тебя и ту светловолосую девушку, которой перебили ноги... Скажи-ка, местный священник не был настроен против твоих родителей или против тебя лично?
  - Падре Остеллати? - Я нахмурилась. - Он мог повлиять на мой приговор?
  - Ты не ответила на мой вопрос.
  Мне пришлось рассказать Констанце о случае в церкви, когда я застала падре с одной из прихожанок.
  - После этого я почти перестала ходить в церковь, - призналась я. - Он... был там, он знал, что мне известна его тайна, и он меня не простил.
  - Разумеется. Этот священник вхож в окружение кардинала Сан-Северино, он мог уговорами или подкупом убедить архиепископа, что от тебя необходимо избавиться. Самим своим существованием ты угрожала его положению, ведь ты могла бы в любой момент проговориться о том, что видела.
  - Я догадывалась об этом.
  Констанца улыбнулась.
  - Ты еще слишком мала, чтобы быть убежденной еретичкой.
  Я несмело взяла ее за руку. Ее пальцы были прохладными, и мои губы благоговейно коснулись мягкой шелковистой кожи. Когда она была рядом, мной овладевало странное чувство бесконечного спокойствия и радости. Она погладила меня по щеке, и мое сердце затрепетало.
  - Я далеко не ангел, Лаура. Но в такие моменты, как сейчас, когда ты смотришь на меня так, я чувствую себя чище.
  - Вы лучшая женщина на свете, - прошептала я завороженно, не выпуская ее пальцев из своих. - Могу ли я приходить к вам иногда, чтобы просто поговорить с вами?
  - В любое время, Лаура.
  Она наклонилась ко мне, ее сухие мягкие губы легко коснулись моего лба. Мне захотелось обнять ее, но я сдержалась.
  - Спасибо вам... Констанца.
  Когда я встала, чтобы уйти, она проговорила:
  - В Санта-Джулии почти никто из сестер не умеет читать, а писать ― только я и старая Сесилия, но она плохо видит. Если ты и вправду владеешь грамотой, тебе не часто придется работать на кухне и в прачечной. Впрочем, сегодня я не дам тебе никаких поручений, можешь идти.
  Весь день я чувствовала себя окрыленной. В прачечной я бросала белье в чан с горячей водой, не ощущая усталости и наслаждаясь теплом поднимающегося к потолку пара. На улицу, на промозглый ветер и дождь выходить не хотелось, и молчание появляющихся и исчезающих в облаках пара монахинь совсем меня не раздражало, не мешая думать о Констанце. Вечером я увидела ее стоящей в дверях кухни и терпеливо объясняющей что-то поварихе. Она принимала участие во всех, даже самых малых делах монастыря, а не только собирала доходы и занималась финансовыми вопросами.
  После вечерней молитвы, когда сестры стали расходиться по своим маленьким кельям, я пошла к себе, наскоро вымылась в тазу с уже остывающей водой и забралась под одеяло, поджав под себя озябшие ноги. Ветер бесновался в темноте снаружи, выл под крышей, бился в окна, как тяжелая слепая птица. Стуча зубами, я закрыла глаза и попыталась уснуть. Вспомнив слова Констанцы, я стала молиться за человека, который избавил меня от костра, потом вспомнила сестренку и родителей и помолилась за них тоже. Вскоре я отогрелась, и меня сморил сон.
  Мне снились улицы незнакомого города, пустынные и грязные, и я знала, что каждая из них ведет к площади. Впереди за домами я видела черный столб дыма, а позади была лишь ночь. Я шла вперед, подгоняемая наползающей сзади тьмой, которая была страшнее любого кошмара. Стены домов покрывались слизью и крошились, и тьма поглощала руины. Голоса, поначалу тихие, становились все громче, превращаясь из неясного шума в оглушительный рев. Они ждали меня. Я вышла на площадь, но площадь была пуста; мрак окружал ее со всех сторон, и лишь громадный костер в центре полыхал яростно и страшно. Пламя гудело, до него оставалось лишь несколько шагов...
  - Констанца! - беззвучно закричала я, и легкие наполнились жаром. - Констанца!...
  Мои глаза ослепли. В ужасе, задыхаясь, я вскочила, еще не сознавая, что это было лишь сном. Сердце стучало так, что готово было выскочить из груди. Дрожа, я выбралась из кровати, безуспешно пытаясь придти в себя, а затем, завернувшись в шерстяную накидку, побежала в комнату настоятельницы.
  Констанца не спала: из-под двери лился свет. От возбуждения я даже забыла постучаться.
  - Констанца, я...
  Я остановилась в дверях, потрясенная. Настоятельница стояла на коленях у распятия, обнаженная до пояса, в ее руке была плеть ― поменьше тех, что я видела у палачей в тюрьме, но вполне пригодная для того, чтобы наносить ощутимые раны. Кожа на спине Констанцы была покрыта багровыми полосами, в нескольких местах выступили бисеринки крови, казавшиеся черными в мерцающем свете свечей.
  Она повернулась на звук открывшейся двери. На ее лице читался испуг, глаза умоляюще смотрели на меня. Я ошарашенно рассматривала ее коротко остриженные золотистые волосы, делавшие ее похожей на юного мальчика, и молчала. Потом мой взгляд опустился к ее груди, к мягким полушариям с маленькими алыми сосками, и я почувствовала, что краснею. Мои собственные груди были меньше и казались мне уродливыми, и теперь я не могла оторвать глаз от открывшейся мне наготы другой женщины...
  Она поспешно прикрылась руками, ее щеки вспыхнули.
  - Простите меня, - смущенно пробормотала я. - Мне хотелось увидеться с вами, и я забыла о приличиях...
  - Ничего, все в порядке. - Она бросила плеть на кровать и надела рубашку. - Я тебя напугала?
  Я подошла к ней и осторожно провела пальцами по ее спине. На белой ткани проступили крохотные алые точечки, и Констанца вздрогнула.
  - Почему вы делаете это?
  - Я наказываю себя, чтобы искупить грехи.
  - Мне кажется, это не лучший способ. Ваша спина...
  Она повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза.
  - Это не так страшно, как может показаться со стороны. Ты хотела меня видеть?
  - Я... Наверное, это не важно... Мне просто приснился кошмар.
  Констанца улыбнулась. Сев на кровать, она поманила меня к себе.
  - Иди сюда, Лаура.
  Я собиралась сесть на пол у ее ног, но она покачала головой.
  - Здесь холодно. Сядь рядом со мной и расскажи все, что хотела.
  Я сбивчиво стала рассказывать ей свой сон, но теперь он представлялся уже совсем незначительным. Выяснилось, что я даже плохо помнила подробности, так напугавшие меня. Кроме того, само присутствие Констанцы успокаивало меня. Мне стало тепло и хорошо рядом с ней; уходить не хотелось.
  - Господь показывает тебе это снова, Лаура, чтобы ты помнила и была сильной. Твоя жизнь меняется.
  - Она изменилась с тех самых пор, когда умерли все мои родные, - прошептала я.
  Рука Констанцы мягко обняла мою талию, губы коснулись виска.
  - Бедная девочка... Тебе так тяжело. И даже стены монастыря не оградят тебя от воспоминаний. Твоя мама любила тебя?
  - Да. Мне не хватает ее...
  - Я хотела бы заменить тебе ее, если ты позволишь мне такую близость.
  Я порывисто обняла ее. Ее гибкое тело под рубашкой было таким теплым; мне снова стало трудно дышать.
  - Можно мне поцеловать вас? - прошептала я еле слышно.
  Она опустила глаза, и я прижалась губами к ее бархатистой щеке. Это было восхитительно. Сознание того, что она рядом, наполняло меня неведомым прежде счастьем. Мне хотелось заплакать.
  - Ты еще совсем ребенок, - улыбнулась она. - Такая ласковая девочка...
  - Я не ребенок, - возразила я. - Вы не понимаете... То, что я чувствую рядом с вами, невозможно описать. Я совсем мало знаю вас, но у меня ощущение, что я знала вас всю жизнь. Мне хочется быть с вами рядом как можно дольше. - Я снова поцеловала ее в щеку. - Если вы не запретите мне, я могу целовать вас снова и снова... Обнимите меня.
  Она посмотрела на меня с легким удивлением.
  - Твоя мама...
  - Нет. - Я покачала головой. - Я очень ее любила, но мне никогда не хотелось быть с ней так, как с вами. Когда я целую вас, мне становится жарко. В этом есть какой-то особенный смысл...
  - Лаура. - Она погладила мою руку. - Тебе хочется нежности, в тебе пробуждается женщина... Я думаю, тебе просто нужен мужчина. Подожди немного, пока в Пьяченце утихнут все пересуды и тебя перестанут искать, и тогда я отправлю тебя в Романью с хорошей рекомендацией. Ты будешь жить при дворе урбинского герцога, выйдешь замуж и подаришь кому-нибудь те чувства, которые...
  - Нет! - воскликнула я. - Я никогда не выйду замуж! Я ненавижу мужчин, они всегда думают только об одном, даже священники! Мне не нужен мужчина, я не знаю, что мужчина может мне дать, кроме боли и унижения!
  Из моих глаз хлынули слезы. Она не понимала... а я не могла объяснить.
  - Подумай о том мужчине, который спас тебя, - напомнила она тихо.
  - Я не знаю, кто он. И потом, ведь его прислали вы.
  Она улыбнулась.
  - Мне нужны только вы, Констанца. - Я взяла ее руку и стала покрывать ее поцелуями и слезами. - Когда вы рядом, я просто теряю голову... Я не понимаю, что делаю и что говорю.
  - Лаура...
  Она взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, затем ласково вытерла мое мокрое лицо.
  - Этого не должно быть, понимаешь?
  - Чего?
  - Этой привязанности. Такие сильные чувства не должны возникать между нами. Это неправильно...
  - Наверное, я не нравлюсь вам?
  - Нет, что ты. У тебя глаза, как у олененка, и чудесные волосы... Я боюсь, что поддамся соблазну, и тогда Бог не простит мне. Ты еще не знаешь, чего просишь от меня, но я знаю. Мне страшно, Лаура, потому что я сама готова уступить своим чувствам. Тебе лучше уйти.
  Я затрепетала. В ее голосе было что-то, заставившее мое сердце сладко ныть.
  - Пожалуйста, позвольте мне побыть с вами еще немного, - взмолилась я. - Если вы собираетесь спать, я просто посижу здесь рядом с вами, можно?
  Она прилегла на постель, не сводя с меня глаз.
  - Ты замерзнешь.
  Я упрямо помотала головой.
  - Все равно я не уйду. Не прогоняйте меня, Констанца.
  Она помедлила, словно в нерешительности.
  - Тогда ложись со мной. - Откинув одеяло, она отодвинулась, давая мне место.
  Я забралась под одеяло и прижалась к телу Констанцы. Она была такая теплая и уютная, что я сразу согрелась.
  - Обнимите меня еще раз, - попросила я, и она не стала возражать. Ее рука гладила мое плечо, а потом легла на мою талию и притянула меня ближе к ней.
  - Мне хочется большего, - призналась Констанца. Ее дыхание стало быстрым и неровным, щеки порозовели. - Это искушение, с которым я не в силах справиться, моя дорогая.
  - Я могу еще поцеловать вас?
  Она улыбнулась, и я стала покрывать поцелуями ее лицо, наслаждаясь податливым теплом ее тела.
  - Нет, не так... - Она остановила меня, накрыв ладонью мои губы.
  Я растерянно замерла.
  - Я научу тебя, - прошептала она. Ее зрачки расширились, отчего серые глаза стали казаться почти черными. - Я покажу тебе, каким поцелуем можно передать чувство... Закрой глаза.
  Я повиновалась, и вдруг почувствовала, как ее мягкие горячие губы осторожно касаются моих. Мне стало трудно дышать. Она целовала меня так, как никто до этого, а затем ее язык нежно, но настойчиво проник мне в рот. Я почувствовала, что горю; мне так хотелось именно этого, этой незнакомой нежности, этой волшебной игры, этого неясного обжигающего желания.
  - Констанца... - выдохнула я, открыв глаза, когда она оторвалась от меня. Ее лицо сияло, глаза стали влажными и огромными, как озера.
  - Что ты чувствовала?
  - Я не могу описать... Пожалуйста, сделайте это снова!
  Она закрыла глаза и покачала головой.
  - Нет, Лаура. Мы не должны...
  Почувствовав легкую обиду, я отодвинулась. Что такого страшного было бы в том, что она еще один раз забралась бы язычком в мой рот? Тем более что мне это так понравилось, да и ей, как я заметила, тоже...
  - Тогда хотя бы не прогоняйте меня, - взмолилась я. - Я боюсь спать одна.
  - С каких это пор?
  - Мне снятся плохие сны. К тому же в моей комнате холодно, и ветер задувает в окна.
  - Тебе следует научиться смирению.
  - Позвольте мне спать с вами, всего только одну ночь...
  - Ну хорошо. - Она коротко усмехнулась, но отстранилась, когда я попыталась поцеловать ее в губы. - Довольно на сегодня, Лаура. Не пользуйся моей добротой, чтобы мучить меня. Постарайся уснуть.
  - Спокойной ночи, Констанца.
  Я с наслаждением свернулась калачиком у нее под боком. Тонкий лен ее белой рубашки пах шалфеем и розами, а кожа ― теплым воском. С ней было так хорошо, но я отчего-то не могла уснуть. Кажется, ей тоже не спалось, и мне пришлось прибегнуть к старому способу, чтобы успокоиться: я стала считать соломинки. Счет дошел до двухсот, когда мысли стали путаться, тело стало тяжелым и слабым. Двести девять, двести десять... Нить, связывающая меня с реальностью, наконец оборвалась.
  Наутро я обнаружила, что Констанца уже ушла. Постель еще хранила ее запах, но успела остыть. Вскочив, я поспешно схватила свой плащ и побежала вниз по лестнице в дормиторий, обжигая босые ступни о ледяные каменные ступени. Почти все монахини проснулись, в коридоре стоял тихий гул голосов. На меня не обратили особого внимания, и я порадовалась, что моя келья ближе к лестнице, чем остальные.
  Утренняя служба оказалась короче, чем обычно, и на ней не было Констанцы. Отсутствие настоятельницы расстроило меня больше, чем я могла ожидать. После трапезы я разыскала Розу.
  - Ты не знаешь, где я могу найти аббатису? - осторожно начала я.
  - Должно быть, уехала в Кремону, - небрежно ответила она.
  - А что, она там часто бывает?
  - У нее там какие-то дела. Уезжает обычно ни свет ни заря, а возвращается поздно вечером. Одна... - Роза неодобрительно покачала головой. - Хоть солдаты и объезжают окрестности, а от разбойников да лихих людей не избавились.
  - Ее дела как-то связаны с монастырем?
  - Не знаю. Она там часто бывает, каждую неделю, а то и не по одному разу. Берет с собой узел с какими-то вещами, и едет верхом. Расспроси ее сама, если хочешь. Сестрам любопытно, но они не решаются...
  Это было неожиданно. Что делала Констанца в Кремоне? Возможно ли, что она тайно встречалась с возлюбленным? Меня захлестнула внезапная ревность. Вот почему она молилась по вечерам! Вот какие грехи умоляла Бога простить ей! И конечно, она хорошо умела целоваться: ведь практиковалась каждую неделю...
  День стал для меня настоящей пыткой. Я что-то делала, таскала корзины с бельем, развешивала для просушки тяжелые плащи, рубашки и юбки. Мокрые пальцы окоченели на холодном ветру, но я заметила это, лишь когда из непослушных озябших рук стали выскальзывать вещи. Я думала, что скажу Констанце, когда она вернется. Успокоит она меня или просто посмеется? Вероятно, останется при своих тайнах... В конце концов, кто я такая, чтобы она давала мне отчет в своих поступках? Один поцелуй, одна ночь, проведенная вместе, еще ничего не значат...
  Я с волнением ждала вечера. Когда стемнело, я пришла к воротам и села на скамью, завернувшись в накидку. Привратница удивленно смотрела на меня, потом спросила, что я тут делаю в столь поздний час.
  - Я жду мать настоятельницу, - ответила я. - Мне говорили, что она должна вернуться вечером.
  - Скорее уж ночью. Ты не замерзнешь? Она же все равно пойдет в свою комнату, так что можешь подождать ее в дормитории.
  - Ничего, я подожду.
  Очень скоро я пожалела о своем упрямстве: пошел холодный дождь, шерсть капюшона быстро промокла насквозь, и по спине с волос потекли ручейки. Стуча зубами, я перебралась под навес конюшни, продолжая наблюдать за воротами. Наконец, мое терпение было вознаграждено: послышался глухой перестук копыт, и голос Констанцы выкрикнул:
  - Откройте, сестра Мария, это я!
  Привратница поспешно отворила калитку, и всадница, пригнувшись, въехала во двор. Мокрый плащ тяжело свисал с ее плеч, круп лошади блестел от дождя.
  - Отведите Искорку в стойло, вытрите и накормите. - Констанца спешилась, отвязала от седла небольшой сверток и, спрятав его под плащом, почти побежала через двор к дормиторию. Я бросилась за ней.
  - Констанца!
  Она удивленно обернулась.
  - Лаура? Что, во имя мадонны, ты тут делаешь?
  - Я жду вас.
  - Глупышка, ты простудишься! Идем скорее...
  В моей келье было холщовое полотенце и таз с водой, должно быть, теперь уже совсем холодной. Разумеется, мне хотелось бы прежде обсушиться, но не у себя. Куча вопросов вертелась на языке, и не задать их было выше моих сил.
  - Я ждала вас весь день. - Стараясь, чтобы в моем голосе не звучал упрек, я решительно шагнула следом за Констанцей на лестницу. Она улыбнулась.
  - Хорошо, идем. Только не надолго, хорошо? Я устала.
  Мы поднялись в ее комнату, она бросила на стол сверток и зажгла свечи, затем сняла мокрый плащ.
  - Ох, Боже мой... - вырвалось у меня.
  На Констанце был мужской костюм! Толстая кожаная куртка на шнуровке, штаны, мягкие сапоги из воловьей кожи. У пояса в ножнах слева висела самая настоящая шпага, а справа ― кинжал.
  Она спокойно посмотрела на меня и сняла пояс, потом насухо вытерла оружие и положила его на стол.
  - Закрой рот, - сказала она. - У тебя смешной вид.
  - Но...
  - Думаешь, на дорогах сейчас безопасно?
  Развязав сверток, она вытащила свою обыкновенную одежду, осмотрела ее и покачала головой.
  - Ну вот, как я ни старалась, все промокло до нитки. Придется сушиться у огня, если за ночь не просохнет. О чем же ты так хотела поговорить, что ждала меня весь день?
  Признаться, у меня из головы разом вылетели все мысли.
  - Вы ездили в Кремону?
  Она нахмурилась.
  - Вижу, ты уже успела расспросить всех.
  - Не всех, только Розу! Она сказала, что вы часто бываете в Кремоне по делам.
  - Что ж, это верно. - Констанца пожала плечами и принялась расшнуровывать куртку.
  - А потом приезжаете сюда и молитесь!
  Она удивленно усмехнулась.
  - Ты видишь что-то предосудительное в том, что настоятельница монастыря молится?
  Ее насмешливое спокойствие привело меня в ярость.
  - Лицемерка! - выдохнула я. - Вы утверждаете, что не общаетесь с миром, что избегаете мужчин! Что в Санта-Джулии все должны следовать уставу, молиться и работать! А сами...
  Я не могла дальше говорить: возмущение готово было взорваться слезами.
  - Понятно. Ты считаешь, что я езжу к мужчине?
  Прикусив губы, я почувствовала, что вот-вот разревусь, как девчонка. Сняв куртку, Констанца осталась в одной тонкой полотняной рубашке, подошла ко мне и положила руки мне на плечи.
  - Похоже, мне придется сознаться. Я действительно езжу к мужчине, ты угадала. Но не за тем, о чем ты подумала...
  Я растерянно заморгала. Она провела рукой по моей груди, покачала головой и вытащила из стоящего в углу ларя чистое сухое полотенце.
  - Послушай, если ты и дальше будешь стоять столбом, то точно заболеешь. Раздевайся, вытрись и переоденься, я дам тебе рубашку.
  - Вы расскажете мне, зачем и к кому ездите в Кремону?
  - Пожалуй.
  Она сбросила рубашку, сняла сапоги и вылила из них воду, затем развязала пояс штанов. Я остановилась, сняв накидку и холодную промокшую рубашку, и уставилась на нее, не в силах оторвать взгляда от гибкого стройного тела. Она не обращала на меня никакого внимания, пока не сняла штаны и не оказалась передо мной совершенной нагой.
  - Боже, как холодно, - пробормотала она, потянувшись за полотенцем, и тут наши глаза встретились. Констанца замерла. Ее взгляд скользнул по моему лицу, опустился ниже, к груди, и я, засмущавшись, торопливо прикрылась холстом. Она улыбнулась, выпрямившись и продолжая смотреть на меня, на мои ноги, виднеющиеся из-под полотна.
  - Констанца, я...
  Я почувствовала, что краснею. У нее была великолепные груди, округлые, нежные; маленькие сосочки алели как ягоды земляники. Мне отчаянно захотелось дотронуться до них, в голове молотом застучала кровь.
  Она подошла ко мне. Медленно, как во сне, положила ладони на мои плечи и очень мягко, но настойчиво потянула из моих рук полотенце.
  - Можно, я сама сделаю это? - прошептала она, и мои пальцы послушно разжались.
  Ее теплые губы коснулись моего плеча, а затем она стала неторопливо вытирать меня, словно лаская каждым движением. Я стояла неподвижно, отдаваясь во власть ее заботливых рук. Когда полотенце добралось до моей груди, я замерла, почти не дыша. Она вытерла обе мои груди, а потом вдруг припала губами к левому соску. Я вскрикнула, пронзенная внезапным жаром, с моих губ слетел легкий стон. Ее язык тер мой сосок, и моя рука почти бессознательно гладила ее по голове, зарываясь в короткие мокрые кудри. Наконец она отстранилась, учащенно дыша.
  - Постой, еще не все...
  Ее руки продолжили свою работу. Она вытерла мой живот, спину и бедра, гораздо дольше и тщательнее, чем требовалось. Мне было так хорошо, что у меня стали подкашиваться ноги. Когда ее рука двинулась ниже, и пальцы невзначай скользнули между моих ног, я задрожала, как лист на ветру, и отпрянула.
  - Да, ты права, - прошептала она. - Прости...
  Когда она закончила, мне было уже жарко. Низ живота нестерпимо ныл, я ощущала влагу, исходившую из меня самой, и это было одновременно сладко и мучительно.
  - Можно мне сделать то же для вас, Констанца? - шепотом спросила я. Она молча кивнула и протянула мне полотенце.
  Я не спешила. Осторожно вытерла точеную шею, поцеловав теплую бьющуюся жилку, белые плечи, гибкую спину в алых следах хлыста, на которую с золотых кудряшек еще стекали капельки воды. Она терпеливо ждала, по временам вздрагивая, ее дыхание участилось. Встав перед ней, я посмотрела ей в глаза и несмело коснулась через ткань полотенца ее груди. Она тихо вздохнула, ее рука легла на мою талию. Я вытирала ее, наслаждаясь теплой тяжестью грудей в моих ладонях, а потом, сдвинув полотенце, погладила сосок пальцами. Он был твердый и горячий; наклонившись, я взяла его в рот и стала играть с ним языком. Констанца застонала.
  - Лаура, нет, прошу тебя...
  С сожалением оторвавшись от ее груди, я стала вытирать ее бархатистый животик, нежный, как кожица персика, и, не удержавшись, поцеловала его, чуть коснувшись языком. Констанца засмеялась, и тогда я погладила вьющиеся темные волоски внизу ее живота. Ее смех перешел в тихий стон. Мне захотелось посмотреть, что случится, если я просуну палец ей между ног. Я так и сделала, и Констанца затрепетала, чуть подавшись мне навстречу. Моя рука ощутила горячую влагу, совсем не похожую на капли дождя. Запах Констанцы был влажным, соленым, острым. Я несмело провела пальцами дальше, и она со стоном отодвинулась.
  - Прекрати... я изнемогаю...
  Я знала, о чем она говорит, слишком хорошо знала, потому что сама испытывала похожие чувства.
  - Вы говорите, что ездите в Кремону к мужчине, - задыхаясь, прошептала я, поглаживая через полотенце ее бедра. - Он дарит вам такие ощущения?
  Она тихо засмеялась.
  - Нет, ничего похожего. Ты... ревнуешь?
  Отбросив полотенце, я встала, обняла руками талию Констанцы и притянула ее к себе.
  - Я хочу поцеловать вас. Как вчера...
  Ее губы приоткрылись, и я прижалась к ним своими. Это было восхитительно; когда ее язычок встретился с моим, я стала ласкать его, чувствуя невероятное возбуждение. Ее ладони легли на мою грудь и начали слегка поглаживать ее.
  Когда я оторвалась от нее, у меня все плыло перед глазами.
  - Я сейчас упаду, - призналась я, и Констанца, обняв меня, повела к ложу.
  - Мне придется молиться очень долго, - прошептала она мне в ухо, касаясь его губами. - Но я не могу сопротивляться, дорогое дитя.
  Упав на постель, мы стали целоваться, уже не пытаясь сдерживаться.
  - Я вся мокрая, - умоляюще проговорила Констанца. Ее нога легла поверх моего бедра, и я почувствовала, что она права. Странно, я могла сказать о себе то же самое, что только что услышала от нее.
  Ее губы обхватили мой правый сосок. Лежа на спине, я наслаждалась тяжестью стройного тела Констанцы, ее ласки заставляли меня изгибаться и стонать.
  - Тебе нравится? - спросила она.
  - Мое тело как будто не принадлежит мне... - созналась я, сжав пальцами ее грудь. Она прерывисто вздохнула, и ее пальцы скользнули к низу моего живота. Когда они коснулись тайных складочек моей плоти, наслаждение было таким острым, что я вскрикнула. Это было невероятно... невозможно... Она стала нежно поглаживать меня там, продолжая целовать в губы и одной рукой ласкать мою грудь.
  Мне стало трудно дышать. Ее пальцы двигались все быстрее, все настойчивее, рождая в моем теле волны удовольствия. Широко разведя ноги, я бесстыдно извивалась, подаваясь бедрами навстречу ее руке.
  - Констанца!
  Она оказалась внутри меня, в том месте, которое прежде было связано для меня лишь с болью и страхом. Невольно сжавшись, я с упреком посмотрела на нее, но она нежно поцеловала меня в шею. Ее рука на несколько мгновений замерла, а затем она приподнялась и скользнула вниз по моему телу, касаясь губами груди и живота. То, что она сделала потом, заставило меня закричать от неожиданности и невыносимого удовольствия... Мое тело горело, истаивая, как мягкий воск, в ее нежных руках. Где-то в глубине моего существа зарождалась сладостная дрожь, заставлявшая меня нетерпеливо напрягаться в предвкушении еще большего наслаждения. Констанца продолжала ласкать меня, так бесстыдно и яростно, что с моих губ слетали беспомощные стоны. Наконец мучительный спазм вскинул меня над постелью, я забилась, утратив контроль над собственными чувствами, в приступе неистового восторга, растворяясь в чудесном слепящем свете...
  - Лаура, моя девочка...
  Она тихонько гладила меня, и судороги наслаждения угасали, сменяясь сладкой истомой. Я лежала перед Констанцей, беспомощно переводя дух. Ее прикосновения были приятны, но большего мне уже не хотелось. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди.
  - Констанца...
  Она приподнялась и поцеловала меня в губы. Я ощутила солоноватый вкус поцелуя, нежно коснулась пальцами ее округлой груди. Она легла рядом со мной, так что я могла ласкать ее, как мне хотелось. Ее лицо пылало, губы приоткрылись. Я стала поглаживать ее бедра, неотрывно глядя ей в глаза. Когда моя ладонь дотронулась до влажного горячего лона, она застонала, раскрываясь мне навстречу.
  - Возьми меня, - прошептала Констанца, нетерпеливо выгибаясь. - Мне нужно совсем немного...
  Я делала для нее то же, что она только что сама делала для меня, стараясь попасть в ритм движений ее бедер. Она вскрикивала, и я боялась, что причиняю ей боль, но она с силой насаживалась на мои пальцы, все быстрее, все неистовее... Мысль о том, что она близка к концу, заставляла меня трепетать. Ее гибкое тело напрягалось и вновь расслаблялось, а затем ее бедра задрожали - вначале почти незаметно, потом так сильно, что дрожь охватила все ее тело. Она закричала и с силой прогнулась назад; мощная судорога вскинула ее над ложем, и я поняла, что она достигла вершины страсти. Я лизнула собственные пальцы, ощутив запах Констанцы - влажный чистый запах солоноватого сока ее тела. Ее грудь вздымалась и опускалась, она не могла говорить, лишь улыбалась, и я заметила на ее глазах слезы.
  - Почему ты плачешь? - спросила я, гладя ее по голове, как ребенка.
  - Это слезы счастья, дорогая. - Она вытерла щеки ладонью. - Мне уже казалось, что я никогда не испытаю этого снова. Может быть, Господь накажет меня за эти мгновения радости...
  - Вы больше не будете бить себя, - решительно сказала я. - Когда я касаюсь вашей спины, мне хочется плакать. Почему Бог должен наказать вас?
  Она молчала, задумчиво глядя на меня.
  - Ведь я так люблю вас... - Мой голос упал до шепота. Я не знала, что она думает обо мне, и это было невыносимо. - Я люблю вас, Констанца.
  Ее ресницы дрогнули, она опустила глаза.
  - Не принимай за любовь привязанность, дитя. Задай себе вопрос: не ищешь ли ты во мне мать, которую потеряла? Или сестру?
  - О нет! - Я порывисто обняла ее, прижимаясь всем телом. - Как вы можете думать... Я хочу ласкать ваше тело, целовать вас, чтобы вам было хорошо. Ведь вам было хорошо, правда?
  - Лаура... Когда я впервые тебя увидела, то подумала: "Она не красавица, но у нее изумительные глаза. Такие глаза не могут лгать". А теперь ты смотришь на меня, и я знаю - ты не лжешь. Ты искренняя во всем, и в том, что чувствуешь, и в том, что говоришь. Да, мне было с тобой хорошо. Ты еще совсем ребенок, и мы не должны...
  - Вы хотите сказать, что я слишком мала, чтобы любить вас?
  Она не ответила, и мной овладел гнев.
  - Я просто нищая бездомная девчонка, думаете вы, не так ли? Вы поддались мне, потому что я так хотела. Для вас это было только игрой, а я... я... - Мне не хватило слов, и я почувствовала, что вот-вот заплачу. - Я так глупо вас люблю. У вас множество дел и куча секретов, вы ездите в Пьяченцу к архиепископу, ведете переписку с кардиналами и папой, у вас есть мужчина в Кремоне, которого вы навещаете несколько раз в неделю...
  - В чем я еще виновата?
  - Вы переодеваетесь в мужскую одежду и тайно ездите в Кремону, - настойчиво повторила я. - Вы обещали сказать, к кому и для чего.
  Она поцеловала меня в плечо и засмеялась.
  - Полагаю, ты не знаешь в Кремоне синьора Манетти?
  - Я там вообще никого не знаю.
  - Не надо грубить, малышка. Джулиано Манетти был когда-то известным бретером. Он служил у графов Тосканелли капитаном стражи, а затем смог получить пост кастеллана в Мантуе. Спустя несколько лет он повздорил с кем-то из вельмож, дело кончилось убийством, и Манетти был вынужден скрываться. Инкогнито перебравшись в Кремону, он поселился в тихом квартале подальше от центра. Теперь он... дает уроки танцев.
  У меня округлились глаза.
  - Так выходит, вы ездите к нему учиться танцевать?!
  - Не все так просто, дорогая. - Она жестко усмехнулась. - В монастыре от танцев мало пользы.
  - Ну, у вас могут быть собственные маленькие слабости. - Теперь я чувствовала к ней легкое презрение.
  - Встань и возьми шпагу.
  Я удивленно посмотрела на нее и нерешительно встала с постели.
  - Ну же, Лаура.
  Подойдя к столу, я взялась за оплетенную кожей рукоять, и моя рука утонула в резной чаше эфеса. Оружие оказалось на удивление тяжелым, я подумала, что вряд ли Констанца когда-нибудь пользовалась им и возит его с собой исключительно для устрашения грабителей. Я с вызовом обернулась к ней. Она улыбалась, и насмешка, которая мне почудилась в ее взгляде, взбесила меня. Выпрямившись, я взмахнула шпагой и резко разрубила воздух перед собой.
  Констанца засмеялась.
  - Голенькая девочка со шпагой. Тебе больше подошел бы вертел, дорогая.
  - Не надо смеяться надо мной. Найдите себе другой способ развлечься.
  - Хорошо. Положи ее на место и иди сюда. Думаю, мы обе слишком устали, чтобы размахивать оружием.
  Я снова улеглась рядом с ней, и она, взяв мою руку, пристроила ее на своей талии. Я прижалась к ее спине, с наслаждением вдыхая теплый запах ее мягких влажных кудрей, ее шелковистой кожи. Мне не нужно было больше ласк, достаточно было просто чувствовать ее рядом, касаться ее...
  
  Уже на следующий день Констанца велела мне заняться той работой, к которой она меня готовила. После обеда мы прошли в скрипторий. Вытащив из небольшого ларца ветхий свиток, Констанца осторожно расправила его и положила передо мной, затем достала толстую тетрадь, переплетенную в коричневую кожу.
  - Тебе нужно переписывать такие старые свитки, Лаура. Справишься?
  Я взяла перо и кивнула. Тетрадь была уже наполовину исписана витиеватым почерком. С любопытством взглянув на свиток, я увидела потемневшие от времени и полустертые буквы латинского текста.
  - Что это такое?
  - Эмиссары папы Евгения некогда собирали сокровища древних монастырей. Можешь себе представить, они находили целые библиотеки таких вот рукописей - покрытых плесенью, рассыпающихся в прах, которых десятки лет не касалась ничья рука... Рассказывают, что в руинах старого покинутого аббатства в Романье сохранилась тайная подземная комната, где обнаружились неизвестные книги Аристотеля, Платона, Гераклита на греческом. Этому кладу нет цены. То, что ты видишь перед собой, просто старые рукописи. Некоторые из них я переписываю сама, кое-что перевожу на латынь. Тебе же предстоит только копировать тексты.
  Перелистав тетрадь, я вопросительно посмотрела на Констанцу.
  - Это вы писали?
  - В основном Сесилия. Ты можешь продолжить с чистой страницы. А я пока напишу несколько писем.
  Она взяла перо и бумагу и уселась за соседний стол.
  Работа оказалась интересной. Мне приходилось разбирать буквы, почти исчезнувшие под натиском времени, порой текст не был виден вообще, и тогда правильные слова нужно было искать наугад, по смыслу. Несколько раз я показывала Констанце то, что вызывало у меня затруднения. Садясь возле нее, я склонялась головой к ее плечу, и она внимательно изучала текст, а потом, касаясь губами моего уха, шептала то, что увидела в темных размытых пятнах. Я пыталась целовать ее, но она неизменно отстранялась, давая понять, что ждет от меня помощи в делах, а не неуместных ласк.
  Время до вечера прошло незаметно. Констанца похвалила меня за усердие и заметила, что мой почерк со временем должен стать лучше. Честно говоря, я успела написать не много - свитка мне хватило бы на три дня работы. Пора было идти на молитву, но мне хотелось поработать еще. Настоятельница засмеялась, когда я сказала ей об этом, и обещала отправить меня в скрипторий прямо с утра. Я взяла ее руку и поцеловала тонкие пальцы, чувствуя легкое радостное возбуждение.
  - Можно мне придти вечером? - несмело спросила я.
  - Нет. - Ее густые ресницы опустились, пряча глаза в тени.
  - Почему?
  - Я посвятила себя Богу не для того, чтобы предаваться плотским удовольствиям.
  - А для чего? Чтобы учиться танцам в Кремоне и издеваться над глупыми девчонками, которым вы по своей прихоти спасаете жизнь? Если этот человек... этот Джулиано Манетти... ваш любовник...
  Она весело посмотрела на меня, и я рассвирепела.
  - Почему бы вам не представить меня ему? Ведь это ему я обязана тем, что до сих пор жива?
  Констанца не ответила. Убрав со стола свитки, она взяла свечу и направилась к двери.
  Итак, похоже, я угадала. Моего загадочного спасителя звали Джулиано Манетти, он жил в Кремоне, был задирой и по совместительству учителем танцев. Констанца разочаровала меня. Ей, аристократке, красавице, путаться с каким-то безродным солдафоном! Впрочем, когда он увозил меня из Пьяченцы, он казался мне величайшим героем на свете...
  Вечером, лежа в своей келье на узком ложе, я думала о Констанце. Перед моим мысленным взором вставали порочные картины, отравлявшие мне душу: Констанца в объятиях стройного красавца с серыми, как у нее самой, глазами. Его сильные изящные руки оплетают ее гибкий стан, ласкают груди, а потом она раскрывается перед ним и отдается в его безраздельную власть, пока не начинает задыхаться от подступающего наслаждения... Вот каким танцам он ее обучает! Она смотрит на него с любовью, так, как никогда не будет смотреть на меня. Я для нее - только игрушка, развлечение, способ забыться, когда ее ненаглядного Джулиано нет рядом...
  Тяжелая ревность затмила мой разум. Я дала себе слово отправиться в Кремону вместе с Констанцей, и если она сама не позволит мне, то я сделаю это втайне от нее. Мне необходимо было все выяснить, чтобы успокоиться.
  Еще три дня я работала в скриптории под руководством Констанцы. Мой почерк действительно становился лучше, отчасти потому, что я старалась. Иногда она подходила ко мне, клала ладони мне на плечи и целовала в макушку. Лишь один раз она позволила себе большее, когда я притянула ее к себе и стала целовать в губы, - не сопротивляясь, она села возле меня, и несколько мгновений мы сидели, обнявшись, ее рука гладила мою грудь через рубашку. У меня заныл низ живота, но когда я попыталась направить ее пальцы себе под юбку, она покачала головой и встала. Мне захотелось заплакать.
  - Завтра ты будешь работать здесь одна, - проговорила она, помолчав. - Впрочем, это не обязательно. Можешь заняться тем, что тебе больше по душе.
  - Вы уезжаете? - спросила я. - Учиться танцам?
  - Да, дорогая.
  - Возьмите меня с собой, пусть синьор Манетти покажет мне несколько па.
  Констанца пожала плечами.
  - Хорошо, почему бы нет. Тебе так хочется с ним познакомиться...
  Я была удивлена, однако не подала виду. Вечером я явилась в комнату настоятельницы и, не дожидаясь приглашения, забралась в ее постель. Констанца, в длинной льняной рубашке, босая, стояла у окна и смотрела на темный двор, погруженная в свои мысли. Моего появления она, похоже, не заметила. Лишь некоторое время спустя, обернувшись, удивленно подняла брови.
  - Зачем ты пришла?
  - Не прогоняйте меня. Мне холодно спать одной. И... мне так вас не хватает.
  Она легла рядом со мной, вытянувшись на спине и чинно сложив руки.
  - Так вы похожи на мощи святой, - заметила я, накрыв ее ладони своей.
  - Завтра нам предстоит тяжелый день. Ты умеешь ездить верхом?
  - Постараюсь не свалиться с седла. - Я поглаживала ее пальцы, и понемногу она стала отзываться на мои ласки. Ее улыбка стала мечтательной.
  - Нам придется ехать быстро.
  - А почему синьор Манетти сам не приезжает в Санта-Джулию?
  - Это было бы неуместно. Ему нечего делать в нашей обители.
  - Но ведь он был здесь, когда привез меня.
  Она слегка нахмурилась, потом рассмеялась.
  - Не нужно строить догадки, Лаура, и пытаться вызвать меня на откровенность.
  - Люби меня... - жарко прошептала я, прижимаясь к ней. - Констанца, милая...
  Ее глаза стали огромными и влажными, зрачки расширились, и я почувствовала, что беспомощно тону в их глубинах. Ее губы нашли мои, я застонала, обвивая руками ее плечи и перебирая пальцами золотистые короткие кудри. Мы целовались с томительной нежностью, способной свести с ума, а затем я настойчиво потянула кверху подол ее рубашки. Через несколько мгновений она уже лежала передо мной обнаженная, ее великолепное тело мягко сияло в свете стоявшей на столе свечи. Я тоже разделась и принялась нетерпеливо ласкать ее, наслаждаясь запахом ее кожи, ее желанием, ее податливым теплом. Ее грудь притягивала меня. Под моим языком ее соски становились твердыми и горячими, рождая в моем теле неистовую страсть. Мне хотелось овладеть ею стремительно и напористо, заставить ее вскрикивать и извиваться в моих руках, посмотреть, как она кончит, как забьется в агонии наслаждения, истекая любовной влагой... Ее ладони гладили мои плечи, она молча отдавалась мне, лишь иногда направляя меня. Когда мои пальцы скользнули между ее ног, она чувственно застонала, подаваясь бедрами навстречу моей руке.
  - Констанца... - выдохнула я, осторожно проникая в нее, и ее ответный вскрик был полон страсти и нетерпения.
  Она была так прекрасна. Глядя на ее запрокинутое лицо, я продолжала ласкать ее, больше угадывая, чем зная наверняка то, что доставляет ей наибольшее удовольствие. Ее дыхание участилось, она была близка к концу, и скоро я, трепеща от восторга, увидела это чудо: ее тело выгнулось дугой, напрягаясь в последнем экстазе, и вскинулось несколько раз мягкими, глубокими толчками. Мое сердце замерло от любви и нежности... Она отвела мою руку и закрыла глаза, понемногу успокаиваясь. Мне не нужно было ничего, кроме ее наслаждения, этого неистового танца, этих сладостных мгновений.
  - Как я люблю тебя, - прошептала я, покрывая ее тело поцелуями.
  - Мой ангел...
  Ее губы были так горячи, а поцелуй так сладок. Нежные пальцы ласкали меня, принося невероятное удовольствие, и вскоре острое, нестерпимое чувство бросило меня в слепящее ничто. Задыхаясь, я билась в ее объятиях, не в силах произнести ни слова, и слезы катились из моих широко раскрытых глаз.
  - Тебе хочется еще? - спросила она. Я могла лишь молча кивнуть, и она сделала все, что мне хотелось. Мне было почти стыдно за свое ненасытное желание, когда все повторилось снова. Обессиленная, я содрогалась в агонии наслаждения, и Констанца целовала меня в губы. Я обняла ее за шею.
  - Мне хочется спать...
  Она засмеялась и прижала меня к себе.
  - Спи. Завтра я рано разбужу тебя.
  Я закрыла глаза, удобно устроившись в кольце ее рук. Счастье, которое она дарила мне, было поистине невозможным. Я чувствовала, что не просто привязана к ней, я не могла бы жить без нее... Лишь где-то в дальнем уголке моего сердца шевелились сомнения и неясная тревога: я твердила Констанце о своей любви, но она ни разу не сказала мне того же. Ее душа оставалась для меня загадкой, мне принадлежало только тело, да и то ненадолго...
  Я проснулась от толчка в плечо. Констанца, одетая в свою обычную рясу, стояла возле меня, держа в руке большой сверток.
  - Пора идти, соня, - с усмешкой сказала она, когда я недовольно помотала головой. - Завтракать будем в дороге, раз уж ты так любишь поспать.
  Я торопливо оделась и спустилась во двор следом за настоятельницей, спотыкаясь в темноте на ступеньках. Две оседланные лошади уже ждали у ворот, и сестра привратница, позевывая, с интересом посмотрела на меня.
  - Лаура едет с вами, святая мать? - спросила она.
  - Да, я намерена приобщать ее к деятельности обители. К тому же мне будет не так одиноко.
  - Ох, неспокойно нынче на дорогах, а две монахини беззащитны перед лихими людьми...
  - Господь хранит своих детей, сестра Мария. Помолитесь за наше спокойное путешествие.
  Она помогла мне залезть на лошадь и сама легко и уверенно села в седло. Все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы не свалиться, так что некоторое время я видела только холку лошади и прикидывала, как бы половчее вцепиться в нее, если шаг сменится галопом. Постепенно я начала замечать утоптанную дорогу и кусты по ее сторонам, а затем осмелела и, подняв голову, посмотрела на Констанцу.
  - Тебе нравится? - спросила она весело. - Вижу, ты уже осваиваешься. Натяни немного поводья, нам нужно остановиться.
  - Для чего?
  Она оглянулась на еще видневшиеся над деревьями крыши монастырских построек и, придержав коня, спешилась.
  - Неужели ты вправду считаешь, что местные разбойники позволят спокойно проехать двум молодым дамам, путешествующим верхом, пусть даже монахиням?
  - Но что же вы намерены с этим делать?
  - То же, что и всегда.
  Отвязав от седла сверток, Констанца огляделась и зашла за ближайшие кусты, оставив меня на дороге в одиночестве. Слова о разбойниках крутились у меня в голове; не то чтобы я всерьез боялась, но безлюдное место делало беззащитность случайного путника очевидной.
  - Я уже иду, - послышалось из-за кустов, и появилась Констанца. Ее вид вызвал у меня растерянность, хотя мне следовало бы догадаться сразу: теперь на ней был дорожный мужской костюм - толстая куртка со шнуровкой, потертые штаны, высокие кожаные сапоги с маленькими шпорами. В ножнах у пояса висела шпага, тяжелый малиновый плащ ниспадал с плеч. Глядя на нее, я почувствовала, что невольно отождествляю ее с другим человеком.
  - Констанца, если бы я не знала, что это вы, то решила бы, что...
  - Едем, - коротко сказала она, не дав мне договорить, и вскочила в седло. - Путь неблизкий.
  - Вы похожи на мальчика, - засмеялась я. - Мальчик, сопровождающий послушницу из монастыря!
  - Ну, это тоже неплохо.
  Она замолчала, и я рискнула задать вопрос:
  - Расскажите мне о себе. Вы говорили, что ушли из мира, потому что не хотели выходить замуж за Франческо Сфорца...
  - Я этого не говорила, - улыбнулась она. - Но ты права. Мне не хотелось быть куклой этого бездушного самовлюбленного негодяя.
  - Он действительно был жесток?
  - Франческо, несмотря на свою молодость, интриган и подлец, каких мало. Он грезит властью и деньгами, и брачный союз между нами, на который согласился мой отец, должен был стать важным политическим ходом. Франческо, как мой муж, получал земли возле Пармы и Брешии, а взамен обязался просто не трогать владения Висконти, потому что отец помогал графам Тосканелли, врагам Сфорца. Такое примирение устраивало всех... кроме меня. Мои слезы тронули отца, но мир со Сфорца для него был важнее переживаний дочери. В назначенный день Франческо Сфорца назвал меня своей женой. Я не любила его. Говорили, что он красив... Возможно, но в его красоте для меня не было утешения. Он хорошо обращался со мной, был добр и внимателен, понимая, что наш брак был заключен против моей воли. Но каждый раз, когда наступал вечер, он приходил ко мне и говорил о своей любви... это было невыносимо. А потом он ложился на меня сверху и брал свое, неизменно глядя мне в глаза. Мне было отвратительно то, что он делал со мной. Я не могла отдаваться его ласкам, зная, что он приходил ко мне из застенков, где только что собственноручно сек заключенных... Нет, он занимался этим не часто. Он умеет убивать, но убийствами лишь создает себе репутацию - его боятся. Ему достаточно бывает нескольких слов, чтобы люди делали то, чего он хочет.
  - Но ведь он не обижал вас? - удивилась я.
  - Он ждал наследника. Я знала, что с каждым днем его терпение будет истощаться, и рано или поздно он откроет передо мной свое истинное лицо. Не любовь, а лишь расчет на продолжение рода... Я ненавидела его. Через неделю после свадьбы я решилась на побег. Возвращаться к отцу было бессмысленно и опасно, а больше пойти было некуда. Впрочем, у меня оставалась еще одна надежда...
  - Вы отправились в Санта-Джулию?
  Констанца кивнула.
  - Не сразу, разумеется. Я слышала, что в монастыре Санта-Джулия умерла настоятельница, и архиепископ Милана подыскивает ей достойную замену. Архиепископ поддерживал графов Тосканелли, и я надеялась, что он сумеет мне помочь. Впрочем, кроме личной неприязни к Сфорца, требовалось и еще что-то, чем я могла бы убедить архиепископа. Лучшего средства убеждения, чем золото, пожалуй, не существует... поэтому я решила, что цена моей свободы должна быть уплачена во что бы то ни стало. Я взяла все свои драгоценности и деньги, которые Франческо хранил в своем кабинете, и убежала из замка, тайком взяв самую резвую лошадь. Мой расчет оказался верным: архиепископ принял меня благожелательно, он не только счел меня достойной занять место настоятельницы Санта-Джулии, но и пообещал сохранить тайну моего местонахождения. В тот же день меня рукоположили в сан...
  - Вот почему вы в Санта-Джулии живете так уединенно! - вырвалось у меня.
  - Не потому, что я скрываюсь, хотя и из-за этого тоже. Устав ордена строг и облегчает мою задачу.
  - В тюрьме стражники называли вас баронессой...
  - Они знают лишь, что я из знатной семьи. Но то же самое можно сказать почти о любой настоятельнице монастыря, подотчетного архиепископу или папе. В последнее время, правда, эти назначения достаются порой влиятельным куртизанкам...
  - Вы считаете, что совершили грех, убежав от мужа? - спросила я, помолчав.
  - Убежав от мужа, украв деньги, пойдя против воли отца. Вероятно, это грех, а я отчего-то не чувствую себя виноватой, хотя каждый вечер прошу Бога простить меня. Я слышала, что Франческо был сам не свой от ярости и приказал найти меня за хорошую награду. Меня не нашли, значит, архиепископ сдержал свое слово... Теперь я почти счастлива, во всяком случае, у меня есть то, для чего стоит продолжать жить. Я обрела покой, которого мне так не хватало... и все же теперь я чувствую, что лишаюсь покоя.
  - Почему?
  Она внимательно посмотрела на меня и не ответила, лишь тонко улыбнулась. Неужели она испытывала ко мне какие-то чувства, кроме плотского желания? Могла ли я надеяться, что в ее улыбке было нечто большее простой доброты?
  - Зачем вы учитесь танцам? - спросила я, чтобы скрыть свое смущение. - Разве благородных дам не обучают музыке и танцам с детства?
  - Мне хочется овладеть этим искусством в совершенстве, - ответила она. - Если захочешь, я попрошу Джулиано обучать тебя тоже.
  - Это было бы здорово! - выпалила я, и она весело рассмеялась.
  - Сначала тебе надо решить, пригодится тебе это или нет.
  - Констанца, я хочу уметь то же, что и вы.
  - Отлично. Догоняй!
  Она слегка пришпорила лошадь и помчалась вперед, призывая меня следовать за собой. Вжавшись в седло, я ударила пятками в бока лошади. Резкое движение едва не сбросило меня на землю; вопя во весь голос, я ухватилась за конскую гриву, стараясь не выпускать поводья. Лошадь пошла галопом, и вскоре я поравнялась с Констанцей. Протянув руку и ловко ухватив поводья, она удержала животное.
  - Проклятье, так и покалечиться недолго, - неодобрительно сказала она. Я поправила платье и криво усмехнулась:
  - У меня никогда не было собственной лошади. А в седле я сижу второй раз в жизни.
  - Ты научишься.
  Она снова пустила лошадь шагом. Я молча следовала за ней, погрузившись в собственные мысли. Внезапно она остановилась. Подняв голову, я увидела троих крепких мужиков, стоящих на тропе перед нами. У одного из них в руках было что-то вроде здоровенного серпа, двое других нехорошо ухмылялись, поигрывая ножами.
  - Мальчуган, ты украл себе невесту из монастыря? - прогудел детина с серпом, пытаясь взять лошадь Констанцы под уздцы. Животное попятилось, послушное руке хозяйки, и разбойник схватил лишь пустоту.
  - Разве красть невест теперь запрещено? - негромко поинтересовалась Констанца. - Украл, и теперь ищу священника, который нас обвенчает.
  - Ловкач! - усмехнулся парень с ножом. - Ты, стало быть, вор.
  - А ты, часом, не священник, раз читаешь мне проповеди?
  - Может, и так. Пойдем с нами, мы вас славно обвенчаем... Кстати, ты мне нравишься гораздо больше твоей невесты, паренек. Может, я бы сам с тобой обвенчался...
  - А как же твой обет? Против соблазна плоти есть прекрасное средство, и недорогое, кстати. Вот тут бы твой нож пригодился...
  Лицо парня побагровело, а его приятели захохотали.
  - Хорошая шутка, мальчик, - отсмеявшись, сказал бандит с серпом. - А теперь сойди с лошади и отдай нам кошелек. То же касается дамы. Мы позволим вам уйти невредимыми, если вы будете вести себя смирно.
  - Мне очень непривычно путешествовать пешком, - пожала плечами Констанца. - Денег при мне нет, а потому и поделиться с вами нечем.
  Грабители перестали ухмыляться и грозно шагнули вперед. Констанца небрежно положила руку на рукоять шпаги.
  - Не тратьте мое время. Шутить я больше не буду.
  Ее голос звучал твердо и решительно, ниже, чем обычно. Она действительно была сейчас похожа на юношу. Бандиты, по-видимому, не были настроены так легко отступиться. Мальчишка и монахиня не будут серьезной помехой, а две лошади представлялись хорошей добычей. Главарь выставил перед собой серп.
  - Слезай по-хорошему, я не хочу калечить ни тебя, ни твою подружку.
  Шпага с сухим звоном вылетела из ножен и сверкнула синеватой молнией в лучах солнца.
  - Подходите, смелее.
  Разбойники на миг растерялись, потом парень с ножом, который был не прочь "обвенчаться" с Констанцей, бросился вперед. Почти незаметный взмах руки, изящный наклон - и нападающий рухнул на колени, схватившись за пронзенное горло. Кровь толчками выплескивалась из его шеи, он захрипел и завалился набок, дергая руками и ногами в предсмертной агонии. Меня затошнило, и я поспешно отвела глаза.
  - Кто-нибудь еще будет настаивать, чтобы мы спешились? - спросила Констанца, выставив шпагу перед собой. Двое оставшихся бандитов попятились.
  - Что ж, приятно иметь дело с разумными людьми. - Она тронула поводья, удерживая лошадь. - Лаура, проезжай вперед. Что касается вас, любезные... Одно неосторожное движение - и я проткну вас так быстро, что вы не успеете помянуть дьявола.
  Она поскакала вперед, продолжая оглядываться на стоящих у дороги бандитов. Оказавшись на безопасном расстоянии, она обернулась и крикнула:
  - Я непременно передам от вас привет подесте! Может быть, у него появится желание навестить вас...
  Смеясь, она отсалютовала шпагой и поехала вперед.
  - Тебе не следовало злить их, - осторожно сказала я. - Нам предстоит еще возвращаться обратно этой же дорогой.
  - Это деревенщины, - пренебрежительно отмахнулась Констанца. - Нам повезло, что мы встретили этих увальней, а не организованных бандитов: у тех-то есть приличное оружие, да и поодиночке они редко ходят. Впрочем, для настоящих грабителей мы не представляем интереса, не то что купцы или аристократы...
  - У тебя... - я замялась, подыскивая слова, но смогла выдавить только. - Ловко получилось.
  - Считаешь это удачей?
  Я смущенно пожала плечами.
  - Ты попала ему в горло - разве это не удача?
  Она улыбнулась и не ответила. По моему убеждению, Констанца была излишне безрассудной и слишком высокого о себе мнения. Грех гордыни был единственным, за который ей стоило бы каждый вечер терзать себя плетью...
  В Кремону мы добрались быстро. Разумеется, город был больше Кортемаджоре, но так же грязен. Проезжие улицы ближе к окраинам сменялись разбитыми проулками, несколько раз я видела тощих детей, рывшихся в отбросах. Судя по всему, Джулиано Манетти не пользовался расположением власть имущих и жил в той части города, которую почтенные жители обходили стороной.
  Констанца спешилась у небольшого дома с некогда белыми, но потемневшими от грязи и сырости стенами и постучала в дверь.
  - Кого еще черти несут? - послышалось изнутри.
  - Джулиано, это я, Констанца.
  Дверь тут же открылась, и на пороге возник заросший щетиной поджарый человек с взъерошенными седоватыми волосами. Его улыбка была искренней и приятной, несмотря на шрам, рассекающий правый висок и щеку. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, и он совсем не походил на тот образ, который я рисовала в своем воображении.
  - А, вот кого я всегда рад видеть! Проходи скорее.
  Тут его взгляд остановился на мне.
  - Что это за девочка? Она с тобой?
  - Да, это Лаура, воспитанница из обители.
  Он прищурился, оценивающе разглядывая меня, и мне стало не по себе.
  - Ну и что ты сидишь в седле, Лаура? Мое приглашение касается и тебя.
  - Я... - Мне было стыдно признаться, что я не могу сама слезть с седла. Джулиано вопросительно поднял брови, и я, решившись, неловко сползла с лошади, едва не упав. Учитель танцев не засмеялся, а просто подошел, взял поводья и привязал обеих лошадей во дворе. Я шмыгнула в дом следом за Констанцей.
  Я никогда раньше не видела, как живут одинокие мужчины, а Джулиано, без сомнения, был одинок. В просторной комнате было на удивление чисто, вещи аккуратно разложены в нужном хозяину порядке. У окна стоял небольшой деревянный стол, на котором среди кусков кожи и точильных камней лежали несколько кинжалов разной формы. В углу была узкая кровать под простым деревянным распятием, а возле нее - окованный медными полосами ларь, запертый на замок. Середина комнаты была пуста, и я подумала, что именно здесь хозяин проводит свои уроки. Пахло железом и кожей - эти запахи никак не вязались с изящным искусством, которому учил Джулиано. Неужели Констанца не могла выбрать себе учителя более достойного, чем опустившийся солдафон?
  Между тем синьор Манетти вошел в дом и закрыл за собой дверь.
  - Как вы добрались?
  - Небольшое развлечение было только кстати, - улыбнулась Констанца. - Печально лишь, что не обошлось без кровопролития.
  - О, большинство тех идиотов, что ошиваются в окрестных лесах, давно заслуживают виселицы! Сколько вы их встретили?
  - Троих, и двое унесли третьего.
  - Неплохо, девочка. - Его похвала была короткой, но Констанца приосанилась. - Может быть, Лаура хочет перекусить с дороги?
  Не дожидаясь ответа, он вытащил завернутый в холстину кусок копченой говядины, половину каравая и пару маленьких сырных головок.
  - Вот, держи. - Он отрезал здоровенный ломоть мяса, положил его на краюху хлеба не менее впечатляющего размера и протянул мне, затем повернулся к Констанце. - А тебе придется потерпеть. Сытое брюхо к учению глухо...
  Она улыбнулась.
  - Мне не терпится начать урок.
  - Ты так и не научилась терпению... но это даже хорошо, иначе ты до сих пор была бы подстилкой Франческо Сфорца.
  Вонзив зубы в предложенное угощение, я с интересом подумала, как Констанца будет танцевать с этим балагуром, позволявшим себе подобные высказывания в ее адрес.
  Джулиано Манетти метнул на меня быстрый взгляд и кашлянул. Констанца приподняла бровь и, чуть помедлив, покачала головой. Старик пожал плечами и вытащил из ларя длинный сверток.
  - Побудь здесь, Лаура. Эта надменная хвастунишка ужасно неуклюжа и не любит, когда на нее смотрят.
  - Наглец, - хмыкнула Констанца, направляясь к двери. - Скорее уж никудышный учитель не хочет, чтобы над ним посмеялись.
  - Хорошо, не будем спорить. - Джулиано снял с полки небольшой полотняный мешок и положил его на стол передо мной. - Лаура, ты не могла бы разобрать это зерно, пока я даю твоей настоятельнице свои глупые уроки? У меня слабое зрение, да и руки уже не так проворны, как прежде...
  Я нахмурилась - не за тем я ехала с Констанцей в Кремону, чтобы перебирать зерно, - но Джулиано улыбнулся так обаятельно, что я кивнула.
  - Я знал, что у тебя доброе сердце, - растроганно сказал он. - Мы скоро вернемся.
  Они вышли, и я осталась в одиночестве. Выглянув в окно, я увидела только пыльную улицу с играющими у соседнего дома мальчишками. Доев хлеб с мясом, я на цыпочках подошла к двери и прислушалась, но через толстое дерево ничего не было слышно: скорее всего, Констанца и Джулиано ушли в сад. Я нажала на дверь, но она не подалась. Оказывается, меня заперли, как котенка! Меня это взбесило. В конце концов, я имею право выйти из этого дома! Констанца еще узнает, что я думаю по поводу ее уроков!
  Вернувшись к столу, я с раздражением развязала мешок и рассыпала зерно по столу. Пусть старый шутник сам собирает его обратно, если хочет! Какое-то время я сидела надувшись, а потом от нечего делать стала выбирать из зерна соринки и комочки земли. Постепенно это занятие успокоило меня, и я сама не заметила, как разобрала все зерно.
  Как раз когда я ссыпала его обратно в мешок, дверь открылась, и вошли Констанца и Джулиано.
  - Уф, - крякнул старик, утирая пот с лица. Его рубашка под мышками и на спине была темной от пота. - Как ты тут, малышка? Смотри-ка, работа окончена! Я в тебе не ошибся...
  Во мне снова поднялось возмущение.
  - Мне кажется, сегодня прохладно для танцев, - сказала я, сдерживаясь. - Какому же танцу вы обучали госпожу настоятельницу? И где она сама?
  - Она сказала, что хотела бы умыться, прежде чем сесть за стол.
  - Так что вы танцевали?
  - Хм... Джигу.
  - Ах, вот как. Никогда не подумала бы, что Констанца будет учиться таким танцам.
  - У нее странные причуды, верно?
  Я помолчала, поджав губы. Джулиано снял рубашку, вытерся ею и бросил в корзину в углу, а затем вытащил из сундука чистую, переоделся и пригладил взлохмаченные волосы гребнем.
  - Скажите, - начала я смущенно, - вы ведь бываете в Пьяченце?
  - Я много где бываю, Лаура, - загадочно ответил Джулиано, разглядывая свое отражение в маленьком мутном зеркале.
  - Вы бываете там по делам?
  - Что за расспросы, девочка? Разумеется, я езжу не для развлечения, потому что я небогат. Что же до моих дел, они тебе вряд ли интересны.
  - Они как-то связаны с Констанцей?
  - Проклятье! Любопытный ребенок сует свой нос куда не следует. Вот что я тебе скажу...
  Он не успел закончить: вошла Констанца. Ее лицо раскраснелось, глаза блестели, с прилипших ко лбу прядей волос сбегали капли воды.
  - Я тебя измотал, правда? - быстро спросил синьор Манетти, отвернувшись от меня.
  - Это нечестно, - ответила Констанца. - Ты сильнее и пользуешься этим.
  - Сила - оружие мужчины. - Джулиано удовлетворенно улыбнулся. - Оружие женщины - хитрость и быстрота. Некоторым вещам тебя могла бы научить только другая женщина...
  - Ты знаешь женщин, которые могли бы меня научить танцевать? - Констанца села за стол рядом со мной.
  - Такие женщины встречаются не часто, это точно... Ну, а теперь я хочу чего-нибудь поесть.
  Синьор Манетти нарезал мяса и хлеба и тоже сел к столу. Утолив первый голод, они с Констанцей стали обсуждать события в округе.
  - В Монтичелли поймали еще одну ведьму, - сказал Джулиано. - Ринери выслуживается перед епископом и рыщет по всей округе... После той суматохи в Пьяченце он просто озверел. Поначалу хотел казнить каждого второго стражника, за то что они не смогли задержать какого-то шалопая с похищенной ведьмой. Надо признать, шалопай и впрямь молодчина!
  Он внимательно посмотрел на Констанцу, но она словно не заметила вопросительной интонации в его голосе.
  - Выходит, Ринери ищет новых еретиков? - спросила она невозмутимо.
  - Ловит их каждый день, - кивнул синьор Манетти. - Должно быть, ко дню святого Антонио в Пьячнце снова запылают костры. Прежде такого не было... Ринери настоящий дьявол, скоро изведет всех хорошеньких женщин... ну, кроме тех, что скрываются в монастырях. - Он весело подмигнул мне. - Тебе повезло, малышка. Не знаю, по своей ли воле ты попала в Санта-Джулию или нет, но за ее стенами сейчас определенно безопаснее, чем снаружи. Что скажешь о настоятельнице?
  - Я восхищаюсь ей, - честно призналась я. Старый солдат действительно был всего лишь учителем, а не любовником Констанцы, и у меня отлегло от сердца, несмотря на смятение в голове. Джулиано мне решительно нравился, хотя он не мог быть человеком, который меня спас. У него были большие грубые руки, а у моего спасителя - узкие и изящные, с длинными пальцами. Голос Джулиано, негромкий, с легкой хрипотцой, немного напоминал мне голос отца, а беззлобные шутки скрывали незаурядный ум и смекалку.
  - Ты должна быть ей весьма признательна. Готов поспорить, со времен Екатерины Сиенской не было такой достойной дамы. Она понимает разницу между долгом и жестокостью, между слабостью и милосердием, а это встретишь не часто.
  - Вы давно знакомы? - спросила я.
  - Она была еще маленькой девочкой, когда я впервые увидел ее. Граф Антонио Тосканелли часто принимал у себя ее отца, и как-то я увидел, как она пыталась гоняться за курами во дворе. О, она была упряма, хотя поймать курицу - для ребенка дело непростое! Мне стало любопытно, а потом я решил показать ей, как нужно двигаться, чтобы подкрасться к птицам незаметно. Констанца была забавной малышкой, и хотя она распугала всех кур, я понял, что настойчивость со временем может перерасти в умение... Ее брат был тяжеловесным увальнем, любил покушать и порассуждать, а она - просто огонек. Мне нравилось давать ей советы, потому что она всегда принимала их с благодарностью.
  - Мне было интересно все, что ты говорил, - усмехнулась Констанца. - Сначала я училась ловить кур, потом голубей. А затем ты взялся обучать меня танцам.
  - Твоего отца еле удалось уговорить.
  - Ты же сказал ему, что будешь учить меня совершенно бесплатно. Он всегда был скупердяем...
  Они оба засмеялись, хотя я не видела в словах Констанцы ничего смешного. Солдат, взявшийся бесплатно обучать дочь знатного вельможи танцам...
  - Он говорил, что от этих занятий все равно не будет толку, - кивнул старик. - Но я-то знал, что он ошибается. Постепенно у тебя появились гибкость, сила и чувство равновесия, ты уже не была той неуклюжей девочкой, пытавшейся ловить кур во дворе замка...
  - Твои уроки принесли пользу, - сказала Констанца. - Это раньше я считала их пустой забавой, но теперь...
  - Теперь времена изменились... - Джулиано посерьезнел и задумчиво посмотрел на свои сложенные на столе руки - натруженные большие руки солдата. - У тебя полно проблем, девочка, несмотря на то, что стены обители ограждают тебя от многих из них. Франческо Сфорца ищет тебя до сих пор.
  - Да, ты уже говорил.
  - Его люди появлялись в Пьяченце, в Кремоне и в окрестных деревнях. Они расспрашивали о девушке с золотистыми волосами...
  - Надеюсь, никто не встречал девушку, которую они разыскивают?
  - Я точно не встречал. - Джулиано вздохнул. - Но, возможно, найдутся те, кто ее видел.
  - Ты снова будешь говорить, что мне лучше на время не покидать монастырь?
  - Ты очень рискуешь. Ну, а если у тебя есть планы на день святого Антонио, советую отменить их.
  - Проклятье, Джулиано! Не считаешь ли ты, что я должна...
  - Тише. - Он метнул на меня быстрый взгляд и покачал головой. - Всех не спасешь, я говорил тебе это сотню раз. Ринери дьявол, он будет искать и находить все новых жертв, и ты ничего с этим не поделаешь.
  Глаза Констанцы остановились на мне. В ее взгляде были нежность, отчаяние и протест.
  - Ее могло не быть здесь, - сказала она. - Эта девочка должна была умереть еще до Рождества...
  Джулиано кивнул, изучая меня, потом проговорил:
  - Твое дело. Поступай, как велит тебе сердце. Ринери в среду приедет в Пьяченцу, чтобы оформить бумаги и получить согласие епископа на казнь. Не езди к нему, это бесполезно и рискованно. Если он узнает, кто ты такая...
  - При встрече он называет меня баронессой, - спокойно ответила Констанца. - Это лишь догадка, он явно ждет, что я поправлю его и невольно проговорюсь. Место настоятельницы обычно достается знатным дамам, так что он имеет право наградить меня любым титулом, каким ему вздумается.
  Мы проговорили с синьором Манетти почти до вечера. Еще не начало темнеть, когда мы выехали со двора его дома. Констанца, в вышитой круглой шапке и плаще, сидела в седле по-мужски, и от уверенности, исходившей от нее, я чувствовала себя под надежной защитой - пусть даже шпага в ножнах у ее пояса была лишь для острастки.
  Выехав из города, я пристроилась бок о бок с Констанцей. Она молчала, погруженная в свои мысли, и я тихонько окликнула ее. Она подняла голову и посмотрела на меня.
  - Констанца, скажи... Тогда, в Пьяченце... тот всадник...
  У меня перехватило дыхание, я никак не могла решиться высказать вслух то, что переполняло мою душу. Она слегка улыбнулась и, подняв руку, прикрыла лицо краем плаща.
  - Нет, это не Джулиано, хотя, видит Бог, он с радостью помог бы мне, если бы я попросила.
  - У тебя есть от меня тайны, - с упреком сказала я. - И эти уроки - зачем они тебе? Довольно нелепое увлечение для настоятельницы монастыря...
  Она помолчала, с сомнением глядя на меня, затем проговорила:
  - У каждого есть право на свои маленькие секреты, Лаура. Пусть твоя жизнь еще слишком коротка, но ты должна была уже это понять. Я могу лишь успокоить тебя, сказав, что Джулиано - только мой друг и учитель, но никогда не был любовником. У него щедрое и благородное сердце, не терпящее лжи и предательства. Когда-нибудь ты узнаешь больше.
  - Знаешь, он мало похож на учителя танцев, - сказала я, раздосадованная тем, что Констанца не хочет сказать мне о том, что для меня так важно.
  Она засмеялась, в сумерках ее серые глаза казались черными. У меня возникло странное чувство: я видела перед собой золотоволосого юношу со шпагой у пояса, но знала, что под плащом и курткой скрывается нежная девичья грудь. Этот странный ангел был так прекрасен, что у меня захватило дух. Я не могла отвести взгляда от ее стройного бедра, и внизу моего живота разлилось томительное тепло. Мне захотелось поцеловать эти улыбающиеся мягкие губы, обнять этот тонкий стан, упасть в объятия изящных рук...
  Видимо, прочитав на моем лице все чувства, Констанца склонилась ближе ко мне, и наши губы слились. Это был восхитительный короткий поцелуй, полный нежности и легкого обещания страсти. Лошади шли шагом, звуки копыт мягко тонули в палой листве. Мне не хотелось больше спрашивать ни о чем, главное - моя Констанца была со мной. До самого монастыря мы едва ли обменялись парой слов.
  - Закройте ворота, сестра Мария, - бросила Констанца привратнице, когда мы под покровом ночи въехали в монастырский двор. - Какие новости?
  - На кухне пригорела рыба, - начала перечислять монахиня, запирая тяжелый железный засов. - Старая Сесилия закончила опись утвари, хранящейся в левом приделе часовни. Половину надо бы выкинуть, ткани слежались и отсырели, а вот свечи бы пригодились...
  Констанца спешилась и направилась к дверям дормитория.
  - А, кстати, - вдогонку крикнула привратница, - сегодня днем из Кортемаджоре приезжал человек, похожий на священника, привез послание от какого-то... Ринери.
  - Где послание?
  Сестра Мария протянула настоятельнице сложенный листок бумаги, запечатанный темной сургучной печатью.
  - Хорошо. Проследи, чтобы лошадей почистили и накормили, а заодно пусть принесут и нам с Лаурой чего-нибудь поесть, пусть даже пригоревшей рыбы.
  Я не возражала, хотя письмо Ринери встревожило меня.
  - Констанца, что он хочет?
  - Хотела бы я знать... Идем ко мне, посмотрим.
  Поднявшись в комнату Констанцы, мы зажгли свечи на столе от той, что принесли с собой, и, усевшись рядом, взялись за письмо. Рассмотрев на сургуче оттиск собачьей головы с факелом в зубах, Констанца поморщилась.
  - Доминиканские псы! - Она сломала печать и развернула листок. Я нетерпеливо пробежала глазами строчки, написанные аккуратным почерком с сильным нажимом на перо:
  "Госпожа баронесса, примите заверения в моем искреннем почтении и восхищении Вашей добродетелью. Небольшое недоразумение, возникшее во время нашей последней встречи, я уверен, не поколеблет Вашего расположения к верным слугам инквизиции, задачей коей является искоренение ереси среди слуг Божьих во славу Святой Церкви. Высказанное Вами желание освободить двух пленниц было благим намерением, хотя и не поддержанным кардиналом Сан-Северино. Тем не менее, Господь рассудил иначе, и одна из осужденных была похищена и скрыта от нашего правосудия. Не смея роптать на Его волю, я отказался от розыска еретички и ее похитителя, однако они не получили надлежащего возмездия, а моя работа не была выполнена. Известно, что в монастырях, подобных Вашему, имеются приюты и школы для бедных детей, и монахини с радостью укрывают бесприютных сирот, что отчасти и объясняет Ваше сострадание к заблудшим душам. Но я предлагаю Вам заниматься своим делом, а Вы предоставьте мне возможность заниматься своим, так чтобы наши пути не пересекались. Было бы жаль, если бы монастырем Санта-Джулии заинтересовались власти Милана или люди герцога Сфорца. Я ценю Ваше спокойствие и надеюсь, что мы придем к взаимопониманию. Преданный делу Господа и Святой Церкви, дознаватель ордена Святого Доминика Антонио Ринери".
  Констанца отложила письмо. Ее глаза метали молнии, руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
  - Он осмеливается угрожать мне!
  - Вы просили за осужденных, и кажется, он видит связь между попыткой вашего вмешательства и моим спасением.
  - Неужели ты не понимаешь? Он хочет натравить на Санта-Джулию Франческо Сфорца, потому что не мог не знать, как тот разыскивал меня. Ринери не уверен, что я и есть та, кого ищет герцог Сфорца, но полагает, что я укрываю у себя в монастыре Констанцу Висконти. Если я снова попробую освободить кого-нибудь из приговоренных к казни, ты познакомишься с правосудием Сфорца уже на следующий день...
  - В таком случае, не вмешивайтесь.
  Она нахмурилась и встала. Я гадала, что она чувствует - страх, растерянность, ярость или отчаяние, и слишком боялась за нее, чтобы сказать что-то еще.
  - Я хочу принять ванну и лечь спать. - Мне показалось, что ее голос дрогнул. - Идем со мной.
  Я помогла ей раздеться, с трепетом касаясь ее прохладной кожи, но она даже не смотрела на меня. В ее глазах тлела печаль и мрачная решимость, и я невольно боялась встретить их прямой взгляд. Мои покрасневшие от холода пальцы вряд ли причиняли ей неудобство; скорее всего, она просто не ощущала их прикосновений.
  Опустившись в теплую ванну, Констанца закрыла глаза и вздохнула. Мне отчаянно хотелось сбросить платье, забраться в воду вместе с ней, обнять ее плечи и принять все тайны, все тревоги, беспокоившие ее... Она молчала, и меня охватывало нехорошее предчувствие.
  - Констанца, могу ли я чем-нибудь помочь?
  Она улыбнулась, не открывая глаз.
  - Да. Ты можешь помочь мне вымыться.
  - Нет, я имею в виду не это...
  - Больше ты ничем не поможешь мне, дорогая.
  Взяв мочалку, я принялась осторожно растирать ее плечи и спину, стараясь не разбередить едва затянувшиеся алые рубцы.
  - Ринери не успокоится. Люди, подобные ему, однажды что-то заподозрив, непременно докапываются до истины.
  - Мы могли бы заставить его потерять интерес к Санта-Джулии?
  - Каким образом?
  - Вы можете поговорить с кардиналом Сан-Северино, и...
  - Кардинал не всемогущ. Он неплохой человек, но и его вмешательство имеет свою цену. Чем меньше людей будет втянуто в это дело, тем лучше.
  - Констанца, ваш друг... Джулиано Манетти... он...
  Она подняла голову и посмотрела на меня с интересом, и я, осмелев, продолжала:
  - Если он еще не забыл, как держать в руках шпагу, он мог бы...
  Констанца расхохоталась. Она смеялась так весело и заразительно, что я невольно улыбнулась вслед за ней, не понимая причины ее смеха. Взяв меня за подбородок, она спросила:
  - Он мог бы убить Ринери, так?
  Я сглотнула, подумав, что такая просьба поставила бы жизнь старого учителя танцев под удар, ведь Ринери, как служителя инквизиции, наверняка охраняют.
  - Смерть негодяя все решила бы, - прошептала Констанца. Ее зрачки расширились, отчего глаза стали казаться совсем темными. Лицо ее было белым, как мрамор, кровь отхлынула от щек. - Ты права.
  В моей душе все перевернулось. Неужели Констанца не остановится перед убийством? Что она собирается делать?
  - Не будем больше говорить об этом, - тихо сказала она, вставая. Я набросила на ее плечи полотенце. - Вымойся, дорогая, ты устала и вся дрожишь.
  Теплая вода приятно расслабила сведенное усталостью тело, хотя я не могла не думать о том, что намерена предпринять Констанца, и скоро ли Ринери спустит своих псов на Санта-Джулию. Если ему удастся проникнуть в монастырь, участь Констанцы будет незавидной, а уж мне и вовсе конец. Он собственными руками подожжет хворост у моих ног, если раньше его палачи не разрубят меня на кусочки...
  Выбравшись из ванны, я переоделась в чистую рубашку и направилась в постель, где меня уже ждала Констанца. Она обняла меня и долго с нежностью гладила по голове, целуя мое лицо. От этих сдержанных, почти невинных ласк мое сердце переполнилось страхом и тоской. Слезы подступили к глазам, я старалась, чтобы Констанца не видела их, но они оставались на ее губах, касавшихся моих щек.
  - Не плачь, - шептала она. - Не плачь, моя девочка... Все будет хорошо, милый ангел. Я люблю тебя...
  Она склонилась надо мной и поцеловала в губы - медленно, чувственно, с разгорающейся силой страсти. Обняв ее за шею, я ответила на поцелуй, и ее рука накрыла мою грудь. Это была привычная, такая восхитительная ласка, заставившая меня застонать. Она стала тихонько ласкать меня, не переставая целовать, и мое тело таяло, как воск от огня, под ее пальцами. Немного погодя я уже извивалась в ее объятиях, почти не стесняясь охватившего меня нетерпеливого желания. Ее движения стали настойчивее, я почти непроизвольно подавалась навстречу, вздрагивая и задыхаясь, и волны удовольствия нарастали внутри меня неотвратимым прибоем. Она словно вела меня в танце, ее руки так хорошо знали, что мне нужно... Мое дыхание сбилось, с губ сорвался долгий вскрик, и я впустила ее в себя глубже, отчаянно дергая бедрами и истекая в невозможном, сладостном восторге. Все мое тело охватила судорога наслаждения, я сотрясалась в объятиях целовавшей меня Констанцы, закрыв глаза и беспомощно сжимая ее плечи, пока силы не оставили меня окончательно. Сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди, по вискам стекали капли пота.
  - Ты чудесна, - выдохнула Констанца, с любовью глядя на меня. - С тобой я чувствую себя счастливой, хоть и знаю, что это запретное счастье... Я не хочу отдавать тебя мужчине, кто бы он ни был.
  Я взяла ее руку и поцеловала раскрытую ладонь.
  - Мне не нужен мужчина, - сказала я. - Мне ненавистна сама мысль о том, что мужчина будет прикасаться ко мне...
  - Ты уже знаешь...
  - Да, меня насиловали в тюрьме, - содрогаясь от воспоминаний, прошептала я. Констанца провела пальцами по моим волосам.
  - Но ты до сих пор грезишь о мужчине, который тебя спас? - с упреком заметила она.
  Я не ответила, отведя глаза под ее испытующим взглядом. Обняв ее, я ощутила под пальцами ее твердый горячий сосок и по тихому вздоху поняла, что она ждет моих ласк. У нее была такая прекрасная мягкая грудь, я стала ласкать ее губами и языком, перекатывая во рту маленький бутончик соска. Рассеянно обнимая меня за шею, Констанца легонько постанывала, выгибаясь всем телом, а потом мои пальцы, гладившие ее шелковистый живот, скользнули ниже, во влажную складочку, спрятанную под покровом курчавых волос, и коснулись напряженного бугорка. Констанца вскрикнула от удовольствия и направила мою руку, показывая, что ей нравится. Вскоре мне уже не требовалась ее помощь: она стонала, запрокинув голову и кусая губы в ожидании подступающего наслаждения, ее стоны заставляли меня ласкать ее все быстрее и яростнее. Наконец ее тело сотрясла крупная дрожь, она забилась подо мной, как пойманная птица. С немым восторгом я смотрела, как она кончает, закрыв глаза и сжимая в кулаке край простыни. Я склонилась к ней, ловя губами ее глубокое дыхание, и стала целовать ее, упиваясь ее наслаждением.
  - Ты можешь делать это так хорошо, - выдохнула она и улыбнулась. - Я боюсь закричать, потому что сестры могут услышать... Здесь не место для такой любви, дорогая.
  - Любовь к Богу не подразумевает участия плоти, верно? - рассмеялась я. - И она никогда не бывает страстной.
  - Прекрати. Это грех, который нам, быть может, еще предстоит искупить. Я забываю себя, забываю Бога, когда ты до меня дотрагиваешься...
  - Ваш муж не радовал вас в постели, правда?
  - Франческо - настоящее животное. Мне было ненавистно все, что он делал со мной. У него был огромный член, и его мало заботило, что я чувствую, когда он в меня входит. Мои слезы и мольбы только распаляли его еще больше, он говорил, что я страстная сучка, что ему повезло заполучить меня, да еще и с неплохим приданым... Несколько ночей подряд он насиловал меня, заставляя делать то, чего ему хотелось, и я не могла бороться с ним. Мое тело покрылось синяками, которые гордость мешала мне показать даже прислуге, так что мне приходилось мыться и одеваться в темноте. Если бы я не убежала, это продолжалось бы до сих пор. Я не хочу возвращаться к той жизни.
  - Ты и не вернешься, - горячо сказала я, целуя ее в висок, и слезы потекли из моих глаз. - Если будет нужно, мы убежим из Санта-Джулии...
  - Невозможно бегать всю жизнь, Лаура. Однажды все это должно закончиться.
  - Но...
  - Спи, моя милая. - Она обняла меня и вздохнула. - Я подумаю, что делать со всем этим, и будь уверена, найду выход.
  Я закрыла глаза, подчиняясь ее спокойной уверенности. Чистый запах, исходивший от ее кожи, был таким родным, ее мягкие руки обнимали меня с такой заботой и нежностью, что я почти сразу почувствовала, что засыпаю.
  
  Следующий день мы провели в библиотеке. Холодное зимнее солнце пробивалось в высокие решетчатые окна, и скрип перьев разносился в тишине среди шкафов с пыльными фолиантами. Констанца просмотрела мою работу, нашла ее неплохой и велела продолжать, а сама села писать письма. Украдкой заглядывая через ее плечо, я видела ряды цифр в счетах за воск и холсты, за фрукты и уголь. Она быстро управилась с расчетами, а затем перешла к письмам. В одном из них она благодарила купца из Кортемаджоре за пожертвования в пользу монастыря, в другом просила архиепископа позаботиться о сиротском приюте в Парме. Над третьим письмом она надолго задумалась, несколько раз принималась писать, но тут же комкала бумагу и откладывала перо.
  - Вы пишете Джулиано? - спросила я, подняв голову от работы.
  - Нет. - Констанца улыбнулась. - Такие просьбы нельзя доверять бумаге. Если бы мне понадобилась его помощь, я попросила бы лично.
  - Если бы? Вы хотите сказать, что...
  - Пусть Джулиано живет спокойно, он заслужил это. Я не стану впутывать его в свои дела, с которыми и сама могу разобраться.
  Я похолодела. Нельзя было понять, что задумала Констанца, но защитить монастырь и его обитательниц от солдат гонфалоньера будет совсем некому.
  - Дайте мне шпагу, - сказала я, сжав кулаки.
  - Что?
  Ее брови удивленно взлетели вверх, перо в тонких пальцах дрогнуло.
  - Дай мне шпагу, - повторила я твердо, начиная сердиться и незаметно для себя переходя на "ты". - Если будет нужно, я встану рядом с тобой.
  Она опустила глаза, и мне на миг показалось, что в них блеснула печальная улыбка.
  - Ты не будешь рисковать собой, Лаура.
  - В таком случае, шпага понадобится мне, чтобы они до меня не добрались.
  Констанца подняла голову и внимательно посмотрела на меня, затем черты ее лица смягчились.
  - Я не думаю, что до этого дойдет.
  - Кому ты пишешь?
  - Кардиналу Сан-Северино. - Она невозмутимо пожала плечами. - Я хочу посмотреть на ведьм, которых изловил Ринери в Кортемаджоре.
  - Ты сошла с ума?
  - Нисколько. У меня есть право видеться с приговоренными к смерти, так что эта просьба вполне обычна. Если эти люди действительно злодеи и богохульники, они будут предоставлены своей судьбе.
  А если нет, подумала я, ты напишешь другое письмо, и отважный незнакомец снова будет рисковать своей жизнью по твоему решению...
  - Констанца, это безумие.
  Она обняла меня и серьезно заглянула в глаза. Ее взгляд был решителен и темен, и на мгновение мне показалось, что однажды я уже видела точь-в-точь такой же взгляд, но тогда я не могла его понять и запомнить, так что теперь у меня возникло лишь ускользающее чувство узнавания.
  - Я буду осторожна, милая, - прошептала она, склоняясь к моему уху. - Ради тебя... Я всегда помню об опасности и клянусь сделать все, чтобы ни единый волос не упал с твоей головы.
  Ее мягкие теплые губы скользнули по моей щеке. Еще немного - и сладостное тепло разлилось по моему телу; наши дыхания смешались. Ее поцелуй был нежным и страстным, мои пальцы легли на ее грудь.
  - Люби меня, - задыхаясь, прошептала я, ощущая, как твердеют ее соски. Рука Констанцы гладила мое колено, и я нетерпеливо подняла подол, позволяя ее ладони ласкать мою обнаженную кожу, забираясь все выше. Как обычно, она не спешила, давая мне возможность наслаждаться и изнывать от нетерпения. Мои бедра изнутри стали влажными, и пальцы моей возлюбленной слегка касались самого сокровенного места, заставляя меня стонать и извиваться, подаваясь ей навстречу. Она уложила меня на скамью, а сама устроилась рядом, глядя на меня с восхищением и легкой улыбкой.
  - О, Констанца...
  Она принялась целовать меня, и я уже не могла сдерживаться. Ее ласки становились более чувственными и смелыми, но мне хотелось еще большего.
  - Войди в меня... Я так тебя хочу... Да, вот так...
  Я горела в огне неистового желания, отдаваясь ее ласкам и почти неосознанно помогая ей собственной рукой. Беспомощно умирая в накатывающемся прибое наслаждения, я едва удерживалась от крика и лишь тихо стонала, проникая языком в рот Констанцы. Наконец мое тело сдалось: крупная дрожь, зародившаяся в бедрах, мягко сотрясла меня всю, и я на несколько мгновений задохнулась, ослепнув от яростного, мучительного, невыносимого восторга. То, что я чувствовала в объятиях Констанцы, было похоже на неземное блаженство, да и сама она напоминала ангела, прекрасного и загадочного, поступкам которого я никогда не могла найти объяснения.
  Я с любовью смотрела в ее серые глаза, постепенно успокаиваясь. Мне хотелось ласкать ее, но она отстранилась.
  - Отдохни немного, любовь моя. - Ее улыбка была теплой и немного печальной.
  Я взяла ее руку и поцеловала тонкие пальцы. Дремота мягко окутывала меня, и я не могла сопротивляться. Мои глаза закрылись сами собой, и когда губы Констанцы коснулись моей щеки, я счастливо вздохнула. Пусть она тысячу раз безумна, но я хотела бы быть с ней... и умереть с ней вместе, если придется.
  
  Проснулась я, когда в библиотеке было уже совсем темно. Моя рука затекла, тело болело от неудобной позы. Разумеется, Констанцы рядом не оказалось. Что ж, она ушла, написав все письма, которые хотела скрыть от меня, и тайная сторона ее жизни по-прежнему останется для меня тайной. Я волновалась за нее даже больше, чем за себя. Вспоминая свою прежнюю жизнь, я не могла не признать, что никогда раньше не любила никого так сильно, как мою дорогую Констанцу. Разумеется, не она спасла меня от костра, но, в конце концов, я была жива во многом благодаря ей. Если бы нашелся тот отважный всадник, который увез меня из-под самого носа стражников... Я была бы признательна ему, но вряд ли эта признательность переросла бы во что-то большее. Он ведь только лишь мужчина...
  Тишина, стоявшая в библиотеке, казалась жутковатой, хотя помещение было небольшим, и все звуки тонули в пыльных рядах томов и свитков, громоздящихся на полках. Я впервые оказалась здесь одна в темноте, и почему-то очень боялась, что могу наступить на мышь или ненароком опрокинуть что-нибудь на пол. Оказавшись за дверью, я с облегчением перевела дух и направилась по освещенному факелами коридору к лестнице, ведущей во внутренний двор. Две монахини окапывали кусты роз, и я окликнула их, поинтересовавшись, не видели ли они настоятельницу. Оказалось, что Констанца не приходила к вечерней службе, да и на трапезу не явилась. Смутное беспокойство, зародившееся в моей душе, переросло в настоящую тревогу. Почти бегом добравшись до ворот, я заглянула в каморку привратницы.
  - Сестра Мария, я ищу мать настоятельницу.
  - Она будет только завтра к обеду.
  - Она не сказала, куда поехала?
  Высокая и полноватая сестра Мария повела широкими плечами и с сомнением посмотрела на меня.
  - Если она тебе не сказала, почему я должна?
  - Но ведь тебе это известно, правда? Пожалуйста, скажи мне...
  - Она предупреждала, что ты будешь спрашивать.
  - И?...
  - Ну хорошо. Она уехала в Монтичелли по делам.
  - Встретиться с кардиналом?
  - Почем мне знать? Все кардиналы в Риме, а наш-то, поди, в Милане... Так что у нее свои дела, малышка. Иди-ка спать, да не переживай так сильно: наша настоятельница, хоть и молода, а в обиду себя не даст, да и нас всех тоже, спаси ее Бог.
  Я торопливо перекрестилась и пошла на кухню, чтобы взять чего-нибудь поесть. В остывающей печи стояло большое блюдо с рыбой и остатками постного пирога. Не слишком вкусно, но привередничать было не к месту - почти не чувствуя вкуса, я съела рыбу и, взяв кусок пирога, пошла в свою келью.
  Монахини уже ложились спать, в тесных каморках слышались шорохи и тихие звуки молитв. Я вспомнила, как сестры с гордостью говорили, что Санта-Джулия имеет высокий статус, потому что монахини спят не в общей зале, как заведено в иных монастырях, а в собственных отдельных кельях. Кто знает, может быть, этим и можно было гордиться, но сегодня я предпочла бы побыть в обществе сестер, чем оставаться наедине со своими тревогами и страхом за Констанцу. Я понимала, что никогда не смогу удержать ее. Она была неизмеримо выше меня во всем - и по возрасту, и по праву рождения, и по жизненному опыту. Ее увлечение танцами было лишь странной причудой, делавшей ее совершенно непонятной для меня и еще более далекой. Любила ли она меня так, как я ее? Навряд ли. Мне было так страшно потерять ее навсегда, я уже не могла себе представить, как буду жить без нее... А что думает она обо мне? Ответа на этот вопрос я не знала, и сердце сжимали холодные тиски бессильного отчаяния.
  Я не спала почти до рассвета, вслушиваясь в ночные звуки, в порывы холодного ветра за окном, в гул замерзших ветвей, в сопение и храп спящих монахинь, в тихую возню мышей в устилающей пол соломе. Казалось, холод ночи пропитал мое тело до костей, и даже плащ, наброшенный поверх шерстяного одеяла, не спасал от него. Лишь с рассветом мне удалось немного забыться, но почти тут же я была разбужена утренним шумом и голосами сестер, собиравшихся на молитву.
  - Черт! - Ступив на ледяные камни пола босой ногой, я тихо выругалась, чувствуя извращенное удовольствие от упоминания противника Бога в стенах монастыря.
  Утренняя служба тянулась бесконечно. Повторяя слова псалма, я невольно цеплялась за них мыслью. "Да исполнит Господь все прошения твои..." Боже, пусть с Констанцей все будет в порядке. Я ничего не прошу для себя, разве что счастья быть с ней рядом... "Ты дал ему, что желало сердце его, и прошения уст его не отринул..." Прошу тебя, Господи, не дай ей натворить глупостей и попасться в ловушку злодеев...
  Kyrie eleison, Christe eleison...
  Тихо шепча литанию, я почти верила, что вот-вот двери откроются - и войдет Констанца, но ее все не было...
  После службы и завтрака я пошла к воротам и застала там уже не сестру Марию, а худенькую нескладную Джованну. Мы немного поболтали, потом она пожаловалась на холод и попросила меня немного посидеть за нее, пока она сходит на кухню выпить горячего молока. Я с готовностью согласилась.
  Если Констанца не вернется к обеду, я сама поеду за ней в Монтичелли, и ей придется со мной объясниться. Она оставила меня одну, даже не сказав, куда собралась! Возможно, она поехала именно к тому человеку, который меня спас и имя которого до сих пор остается для меня тайной? Что она задумала? Конечно, тот мужчина намного моложе Джулиано Манетти, он ловок и храбр, и вряд ли откажет красивой настоятельнице Санта-Джулии в ее праведном желании спасти невинных от костра...
  Внезапно до моего слуха донесся приглушенный перестук копыт, а через несколько мгновений конь был уже совсем близко, и стук в ворота возвестил о госте.
  - Откройте!
  От звуков этого голоса мое сердце рванулось из груди. Констанца вернулась! Я бросилась к воротам, торопливо отодвинула тяжелый засов и с изумлением смотрела, как настоятельница, придерживая взмыленную лошадь, въезжает во двор.
  - Запри засов, - обернувшись, крикнула она мне и, пока я выполняла ее просьбу, спешилась. На ней была ее привычная одежда - простая коричневая ряса с белой накидкой с капюшоном, и серебряное распятие на груди.
  - Уф, - выдохнула она, когда я подбежала к ней и прижала к губам ее ледяные пальцы.
  - Где вы были? - едва не плача, прошептала я. - Почему не сказали мне...
  - Не время для объяснений, - оборвала она меня. - Уведи Искорку на конюшню, а потом найдешь меня во дворе.
  С легкой обидой я отправилась выполнять поручение. Лошадь устала; я видела, как тяжело вздымаются ее покрытые потом бока. Несомненно, так загнать животное по дороге из Монтичелли было невозможно. Выходит, Констанца ездила не туда. Но куда же?
  Я расседлала и тщательно вытерла Искорку, оставила ей корма и, сгорая от любопытства, отправилась искать Констанцу. Она разговаривала во дворе с Агнессой и Сесилией, я не могла разобрать слов, только голос - взволнованный и быстрый.
  Когда я подошла, Констанца уже отпустила сестер.
  - Что все это значит? - спросила я. Ее глаза уперлись в мое лицо.
  - Я вернулась, Лаура, и этого должно быть достаточно.
  - Но мне не достаточно. Вы солгали сестре Марии... а может быть, велели ей солгать мне?
  - Что ты имеешь в виду?
  - Ведь вы ездили не в Монтичелли, правда?
  Она не ответила, опустив взгляд. Ее волосы выбивались из-под капюшона непослушными завитками, и мне отчаянно захотелось обнять ее, успокоить, поцеловать, сказать, как я люблю ее. Вместо этого мои губы проговорили:
  - Для чего вы солгали? Где вы были?
  - Я ездила в Пьяченцу, - ответила она так тихо, что я почти не расслышала. - К кардиналу. Послезавтра день святого Антонио...
  - Вы сошли с ума, - сказала я. - Надеюсь, вы не ходили к Ринери, чтобы просить за осужденных?
  - Нет.
  - Но вы говорили, что кардинал не всемогущ. Разве он согласился помиловать еретиков? Или...
  Она снова посмотрела на меня, и в ее глазах была мука. Мне уже не нужен был ее ответ.
  - Простите меня. Я... - Мой голос дрогнул. - Я люблю вас. Просто очень сильно люблю. И я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.
  - И ты меня прости. Беда в том, что я ценю жизнь людей и верю в справедливость... Мне иногда кажется, что спасение невинных от смерти стоит того, чтобы рисковать собой.
  Я с изумлением смотрела на слезы, катившиеся по ее щекам.
  - Ты нужна мне, Лаура. Идем.
  Мы пошли в комнаты наверху, где Агнесса уже успела нагреть воду для ванны, и я помогла Констанце раздеться. Ее тело дрожало от холода; она избегала смотреть на меня и напрягалась, когда я гладила ее руки и бедра. Она еще не вошла в ванну, когда я заметила на белой коже ее предплечья синеватый подтек.
  - Что это, Констанца? Вы ушиблись?
  Она словно сжалась от моего вопроса и торопливо отдернула руку.
  - Нет, все в порядке.
  Прикусив губы, она села в ванну, и я осторожно стала поглаживать ее плечи, словно невзначай касаясь груди.
  - Прекрати, - прошептала она, удерживая мои пальцы в своих.
  - Что случилось? - с тревогой спросила я, обняв ее, и она снова заплакала.
  - Я уже говорила тебе, что любая просьба имеет свою цену...
  - Констанца... - мой голос сорвался. - Ты хочешь сказать, что...
  - Я уплатила кардиналу ту единственную цену, которую он от меня потребовал за помилование осужденной девочки. В конце концов, он всего лишь мужчина...
  Я потрясенно смотрела на нее, не находя слов.
  - Если тебя это утешит, я признаюсь, что не испытывала к нему никаких чувств. Он не был груб, когда взял меня, и все время спрашивал, хорошо ли мне... Возможно, он прекрасный любовник - для других женщин, но мне было все равно. Он кончил два раза... Трудно ожидать такой силы от старика. Это...
  - Хватит! - крикнула я. - Довольно уже и того, что вы торгуете собой, прикрываясь заботой о несчастных еретиках, так еще и хвастаете своими подвигами! Вы... Ты грязная шлюха!
  Она влепила мне пощечину, и от боли, обиды и ярости слезы потоком хлынули из моих глаз.
  - Уходи, - мертвым голосом проговорила Констанца. Я попятилась. - Не заставляй меня повторять.
  Вылетев из комнаты, я громко хлопнула дверью. Что ж, пусть знает, что я думаю о ней! Мое сердце колотилось так, что готово было разорваться. Как она посмела растоптать мои чувства, как могла отдаться похотливому старому кардиналу ради спасения какой-то безвестной девчонки, которая не способна будет даже оценить ее жертвы... Да полно, была ли жертва?
  В своей келье я упала на узкую кровать, уткнувшись лицом в жесткое шерстяное покрывало. Меня душили злые слезы, никак не желавшие остановиться. Я не могла больше видеть Констанцу, и в то же время она была нужна мне, как дыхание. Я ненавидела ее... и любила больше жизни. Где была та грань, за которой кончалась любовь? Для меня за ней начинались безумие и отчаяние, не имевшее выхода, темная пропасть безбрежного одиночества, ужас отчаяния и нескончаемая тоска.
  Сколько времени я провела в оцепенении, терзаемая тяжелыми раздумьями, неизвестно. Мне не хотелось даже шевелиться, и когда мало-помалу стало темнеть, я лишь устало закрыла глаза, но продолжала видеть перед собой лицо Констанцы. Где-то далеко, в другом мире, звонил колокол, слышались смех и голоса монахинь... Я перестала быть частью этого мира.
  Костанцу я увидела лишь на следующий день. Мне показалось, что это случилось во сне - она остановилась в дверях моей кельи и молча смотрела на меня, напряженно сжимая в руке распятие. Ее глаза, обведенные темными кругами, влажно блестели, и взгляд их не отрывался от моего лица.
  - Лаура, - едва слышно прошептала она, и меня охватила странная, пугающая злость.
  - Поезжайте к кардиналу, - насмешливо проговорила я, чувствуя, как дрожат мои руки. - Еще не поздно, казнь только завтра, и он может освободить двух пленников, а то и сразу всех, если вы сумеете ему угодить... А нет - так отправляйтесь к епископу, он точно сумеет помочь.
  Она побледнела как полотно и ничего не ответила.
  - С кем вам пришлось переспать, чтобы вытащить меня? - продолжала я. - С тем мужчиной, имени которого я до сих пор не знаю?
  - Ты ничего не понимаешь, - сказала она тихо. - Подумай, легко ли умирать в пятнадцать лет... Вспомни, что ты чувствовала, когда тебя саму вели на костер.
  - Я предпочла бы умереть, чем жить той жизнью, которую вы мне уготовили!
  - Хорошо. У тебя есть возможность подумать. Если захочешь уйти - я тебя не держу.
  Она вышла, закрыв за собой дверь. Ее шаги мягко удалялись, и я снова осталась в одиночестве, кляня себя за собственную глупость: мне так хотелось броситься ей на шею, простить ей все... Потому что рассудком я понимала, что она права. Но мое сердце не в силах было смириться с тем, что она платила за чужую жизнь своим телом - гибким, прекрасным телом, которое должно было принадлежать лишь Богу и мне.
  Прежняя боль вернулась, став еще сильнее с уходом моей возлюбленной. Она тоже страдала, но я мало что знала о ее боли. Я решила, что буду как можно реже говорить и даже видеться с Констанцей, чтобы чувства постепенно угасли, а потом постараюсь уйти из Санта-Джулии и отправиться в Парму, а то и в Милан.
  Мы встречались на службе, в трапезной, во дворе - и каждый раз отводили глаза, избегая смотреть друг на друга. Я видела край ее одежды, тонкую руку, небрежно сжимающую четки... и спешила прочь, пытаясь побороть желание упасть к ее ногам и целовать каждый пальчик этой изящной руки, обнимать эти стройные ноги, умолять о прощении и говорить о своей любви.
  День закончился. После вечерней молитвы в часовне я смотрела издали, как Констанца направляется к себе в сопровождении Норетты, освещающей ей дорогу фонарем. У дверей дормитория она отпустила младшую монахиню, и я подумала, что она снова будет бичевать себя перед сном. Одна мысль о том, как хлыст рассекает гладкую кожу ее плеч и терзает уже зажившие шрамы на спине, привела меня в возбуждение и ужас. Разумеется, ей есть за что просить прощения у Господа, но неужели боль приносит ей облегчение?
  Смертельная тоска и беспокойство привели меня к лестнице , и я сама не заметила, как очутилась у двери комнаты Констанцы. Опустившись на колени, я замерла, боясь пошевелиться, и жадно вслушивалась в доносившиеся до меня тихие слова:
  - ...как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его. Ибо Он знает путь наш, помнит, что мы - прах. Дни человека - как трава; как цвет полевой, так он цветет...
  По моей спине побежали мурашки, слезы навернулись на глаза.
  - ...пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его...
  Как же на деле невелика была пропасть, разделявшая нас! Констанца искала утешения в молитве - одинокая, отчаявшаяся, непонятая. Я тоже всегда молилась, если на душе было тяжело, но сейчас молитвы не помогали - я любила и ненавидела Констанцу, и мое сердце рвалось от боли.
  Она молилась, а я беззвучно рыдала, леденея от холода и отчаяния на каменном полу возле ее двери... И слова псалмов перемежались ударами хлыста, заставлявшими меня вздрагивать, словно били меня саму. Я заставила себя уйти, понимая, что никогда не наберусь храбрости войти в ее комнату и не найду слов, чтобы просить позволения остаться с ней.
  Все мои мысли были о Констанце; когда я попыталась молиться, то не смогла сосредоточиться и лишь повторяла первые слова Miserere. Мое тело, казалось, превратилось в лед, зубы стучали. Скорчившись на постели, я прижала к груди стиснутые кулаки и пыталась уснуть, пока усталость и тишина не победили терзавшую меня горечь.
  
  Утром меня разбудила Роза. Ее добродушное лицо склонилось надо мной.
  - Хватит спать, Лаура. Сегодня праздник, в печи дозревают пироги, а к обеду будет жареное мясо. Вставай, пора поработать на кухне!
  - Роза, я не хочу есть. - Я встала и, прыгая то на одной ноге, то на другой, принялась одеваться.
  - Ты не заболела?
  - У меня пост, - хмуро пошутила я, сунув ноги в башмаки и закутавшись в плащ.
  - Мать настоятельница сказала, что ты не в духе, - кивнула Роза. - Она велела разбудить тебя и накормить.
  - Надо же, какая забота... Почему бы ей самой было не сделать это?
  - Она уехала.
  Я застыла.
  - Что?... Куда?...
  - В Пьяченцу, разумеется. Большой праздник, знаешь ли. Там будет кардинал Сан-Северино, епископы, священники, настоятели трех монастырей. Обычное дело, к вечеру она вернется.
  Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.
  - Но... Она не должна была...
  - Это одна из ее обязанностей - присутствовать на церковных праздниках, хотя она и предпочитает появляться там пореже. Знаешь, у нее есть странность - в городе она почти никогда не снимает капюшон, даже в жару. Может быть, не хочет, чтобы кто-то видел ее лицо. Она всей душой предана Господу, а ее красота может вызвать греховные мысли, и она это знает...
  Не потому, подумала я, Констанца скрывает свое лицо. Она боится, чтобы ее не узнали те, кто ее ищет. Довольно уже и смутных слухов, гуляющих по округе, о том, что пропавшая дочь графа Висконти скрывается в одном из монастырей. Но даже грозящая ей опасность не может удержать ее от поездок в город!
  - Пойдем, сейчас твое настроение улучшится, - улыбнулась Роза, поманив меня за собой.
  На улице светило солнце, неяркое, по-зимнему холодное, но уже напоминавшее о скорой весне. Бледное небо сияло, тонкая корочка льда на замерзшем желобе казалась прозрачной до звона, как драгоценный хрусталь.
  - Сегодня так холодно, - поежилась я. - Констанце нужно было остаться в Санта-Джулии.
  - Ей никто не вправе указывать. Не волнуйся, к вечерней службе она вернется.
  Я не могла успокоиться. Вопреки обещанию Розы, мое настроение после сытного обеда только упало. Монахини смеялись, передразнивая знатных дам из Кремоны, но их веселье в отсутствие Констанцы казалось мне кощунственным. Незаметно покинув остальных сестер, я направилась в скрипторий.
  Рукопись, которую мне дала переписывать Констанца, лежала на пюпитре, и я сразу ушла в работу, словно оставила ее лишь несколько минут назад. Как всегда, это занятие увлекло меня, и когда я встала, чтобы отдохнуть, солнце уже клонилось к закату.
  Я подошла к окну и выглянула во двор. Внезапно у меня захватило дух: сестра Джованна торопливо бежала к трапезной, неловко путаясь в полах рясы, а за ней гнался высокий мужчина в латах. У самых дверей библиотеки слышались громкие голоса чужаков, и меня сковал настоящий ужас. Солдаты здесь, в Санта-Джулии!? Что они ищут?..
  В коридоре загрохотали шаги. Вжавшись в стену, я стала молиться, чтобы меня не обнаружили.
  - Там лестница, - сказал мужской голос. - Лоренцо, Лука, проверьте все наверху. Я обыщу комнаты здесь.
  Шаги простучали мимо, замерли в конце коридора и загремели вверх по лестнице в комнаты для гостей. В соседней комнате послышался шорох, что-то упало и раздались проклятия.
  Они обыщут все здание, подумала я. Они пришли, чтобы забрать меня... Из-за глупости Констанцы Ринери выследил и ее, и меня, и теперь я отправлюсь на костер, а она - к своему супругу, Франческо Сфорца, и больше он не даст ей сбежать!
  Стараясь не шуметь, я выскользнула из комнаты, пытаясь сообразить, что делать дальше, почти бегом прокралась по коридору и, спрятавшись в тени тесной ниши, осторожно выглянула на улицу. Очевидно, солдат было немного, и почти все они сейчас обыскивали помещения монастыря, лишь трое, согнав в кучку у прачечной семерых перепуганных сестер, пытались выведать у них, где находится настоятельница. Монахини молчали, испуганно глядя себе под ноги.
  Если Констанца вернулась... Боже мой, я все прощу ей, лишь бы она была в безопасности! Может быть, она еще в Пьяченце, и солдаты, не найдя ее, уберутся восвояси... Как бы я хотела знать наверняка, что ее еще нет!
  В этот миг прямо у меня над ухом раздалось:
  - Смотри-ка, маленькая крыса!
  Голос приковал меня к месту, лишив способности двигаться и соображать. Громадная ручища сгребла меня за шиворот и развернула, так что я едва удержалась на ногах.
  - Мерзкая же у тебя физиономия, детка, - прогудел рыжий детина, дохнув мне в лицо чесноком и кислым перегаром. Я вскрикнула и с размаху ударила его в грудь, но он только засмеялся и влепил мне в ответ оплеуху, от которой у меня потемнело в глазах. - Веди себя смирно, не то я тебя отделаю, а потом просто прикончу.
  Я еще раз попыталась вырваться. Он грубо толкнул меня в спину, и я упала на холодные камни, проехав на боку из дверей во двор. Кажется, кости были целы, но тело горело от боли.
  - Мы перерезали бы вас всех, если бы монсеньор Ринери не запретил... Впрочем, я приметил тут пару аппетитных курочек, с которыми был бы не прочь развлечься. Ну, к тебе это не относится... Кстати, где настоятельница? Говорят, она очень недурна...
  Хотела бы я и сама знать, где она, подумала я в отчаянии. Ринери добрался до Санта-Джулии! А ведь синьор Манетти предупреждал, что так может случиться! Солдат стоял надо мной, и я беспомощно пыталась встать, с трудом заставляя себя не разреветься.
  - Да, поднимайся, я не буду с тобой долго церемониться. Говори, где настоятельница, и я ничего тебе не сделаю.
  - Иди к черту, - прошипела я, и он ударил меня сапогом в живот. Боль была такая, что я согнулась пополам, и слезы потоком хлынули из моих глаз.
  - Я ведь могу и убить тебя невзначай, - почти беззлобно заметил он. - И монсеньор Ринери не узнает об этом. Ну, а если и узнает, простит - случайно вышло ведь...
  Я чувствовала себя жалкой, зная, что он прав. Мое тело бесформенной кучей останется лежать на камнях двора у дверей библиотеки, когда они уйдут, разыскав Констанцу и забрав ее с собой...
  - Не торопись! - раздался звонкий голос. Подняв голову, я с изумлением увидела стоящего в трех шагах от меня человека, лицо которого до самых глаз было завязано темным платком. Низко надвинутая шляпа мешала разглядеть и все остальное. В руках незнакомца была шпага, сиявшая золотом в свете вечернего солнца. Это был он, тот самый человек, который спас меня от костра в Пьяченце!
  Я едва не задохнулась от волнения и счастья. У меня появился защитник, о котором я и мечтать не смела! Он стоял свободно, плащ тяжелыми складками облегал его фигуру, но во всей его позе была легкая небрежность, выдававшая привычку к оружию.
  Рыжий солдат какое-то время недоуменно смотрел на него, затем потянул из ножен собственную шпагу.
  - А что это вы, юноша, делаете в женском монастыре?
  - Я вправе требовать у вас ответа на этот же вопрос. - Незнакомец шагнул вперед, целясь шпагой в грудь стражника.
  - У меня полномочия, выданные гонфалоньером.
  - Вот как? Вас уполномочили избивать и насиловать монахинь?
  Он легко прыгнул вперед, и этот молниеносный выпад заставил солдата отшатнуться, неловко взмахнув шпагой. Незнакомец быстро уклонился, и когда рыжий с ревом бросился на него, рубя воздух клинком, поднырнул под его рукой и с силой толкнул его в спину. Солдат упал, хрюкнув и выронив шпагу. Юноша стремительно повернулся, его шпага свистнула и рассекла лежащему сухожилия под коленями. С диким воем стражник принялся кататься по земле, и я едва успела отползти в сторону.
  - Поднимайся, черт возьми, - глухо выдохнул мой спаситель, протягивая мне руку в потертой кожаной перчатке. Через двор уже бежали двое других солдат. - Беги на конюшню и седлай лошадь...
  - А вы?
  - У меня именно сейчас полно дел, разве не видишь? Просто постарайся уехать отсюда подальше, а потом я тебя догоню.
  Он развернулся, полы его плаща взлетели в воздух, как крылья. У меня еще оставались сомнения, но он нетерпеливо махнул рукой:
  - Беги!
  Я припустила через двор к конюшне, едва избежав столкновения с бежавшим навстречу солдатом, и оглянулась, только оказавшись на безопасном расстоянии.
  Незнакомец стоял прямо, как натянутая тетива лука. Он сбросил плащ, мешавший его движениям, и я подумала, что в его фигуре есть что-то знакомое. Да, он был слишком строен и тонок в кости для мужчины... Его голос, приглушенный платком, вполне мог принадлежать... женщине. Солдаты, обступившие его, не решались подойти, и огненная в закатных лучах полоска стали в его руке слегка дрожала.
  Ужас и счастье узнавания пронзили меня, стеснив грудь невыносимой мукой.
  - Констанца! - прошептала я, закрывая рот ладонью. - Констанца...
  Наконец, один из стражников первым сделал выпад, и золото клинков брызнуло искрами. Констанца увернулась, почти налетев на другого солдата; ее шпага заплясала в воздухе, заставляя противников отступать. Это было так похоже на танец - страшный танец стали и крови, и малейшая неловкость грозила танцорам смертью... Констанца двигалась легко и стремительно, и четверо солдат, окруживших ее, похоже, никак не могли ее задеть. Очень скоро один из них повалился на землю, схватившись за горло, и больше не шевелился. Оставалось трое, и все они были сильными мужчинами, немало времени, должно быть, посвящавшими военным упражнениям.
  Констанца, казалось, не уставала. Она танцевала в завораживающем сумеречном свете, уходя, скользя, играя. Ей удалось ранить всех троих оставшихся врагов, и сейчас они, пошатываясь, тщетно пытались задеть ее, одновременно уклоняясь от ее быстрых и точных ударов. Я поняла ее тактику: не отличаясь силой, она стремилась измотать противников, и ее гибкость и проворство казались просто невероятными. Я совершенно позабыла ее приказ оседлать коня и запоздало осознала, что ей понадобится моя помощь. Бросившись в темноту конюшни, я торопливо принялась седлать гнедую кобылу, стоявшую ближе всех к выходу, умирая от тревоги и желания посмотреть, как дела у Констанцы.
  Вне всяких сомнений, солдат в монастыре было не пятеро, а по крайней мере десяток. Остальные должны были вот-вот подоспеть на помощь, если еще не явились, и тогда кто знает, на чьей стороне будет перевес... Я кляла себя за то, что не успела увидеть, когда вернулась настоятельница и каким образом в Санта-Джулии появились стражники гонфалоньера. Тогда все эти события не стали бы для меня неожиданностью.
  Выведя лошадь под уздцы на двор, я замерла. Констанца сражалась с пятью солдатами, еще трое лежали на земле убитые или раненные. Она начала уставать, и это было заметно. Ее движения были уже не так стремительны, теперь она больше наносила удары, чем бегала, и порой отступала, защищаясь от непрерывных атак. Мое сердце сжалось. Могла ли я что-нибудь сделать для нее?
  - Сдавайся, парень! - выкрикнул высокий солдат, наступая на Констанцу. - Мы уважаем достойных противников... Обещаю, мы не тронем монахинь, а вот настоятельницу увезем с собой, да и ей зла не сделаем... А, проклятье!
  Шпага Констанцы с силой вонзилась ему в плечо, и он упал назад, неловко взмахнув руками, а женщина уже повернулась, словно приседая в реверансе, и клинок ее описал в воздухе дугу, отражая выпад солдата, находившегося у нее за спиной.
  Она продолжала биться, защищая свою свободу и жизнь тех, кто ей доверился... Я видела, как она напряжена, как усталость и боль сковывают ее движения. Выходит, вот каким танцам обучал ее синьор Манетти! Мне казалось, она не сделала ни единой ошибки, ее танец был безупречен, но и она не могла танцевать так долго... Я никогда не видела такого потрясающего мастерства владения оружием. Конечно, солдаты были натренированными и сильными, они умели сражаться, но до Констанцы им было далеко. Шпага казалась смертоносным продолжением ее руки, которым она владела в совершенстве.
  Еще выпад, удар, отступление, шаг вбок, нырок вперед и поворот, и снова удар. Блок, поворот, шаг назад, уклонение... Рывок вперед и яростный удар снизу вверх. Мужчина словно подпрыгнул и тут же осел на землю, дергаясь в судорогах. Остался последний противник, и он был полон решимости прикончить непокорного защитника монастыря.
  Взобравшись в седло, я подъехала чуть ближе, почти не замечая монахинь, теснившихся позади перепуганной кучкой. Я видела лишь Констанцу - дрожащую от усталости, задыхающуюся, из последних сил взмахивающую шпагой. Мне нужно было что-то предпринять, и быстро.
  Я соскочила с седла и подняла одну из валявшихся на земле шпаг - тяжелую, с витой гардой, в которой моя рука просто утонула. Стараясь держаться за спиной солдата, я осторожно двинулась вперед, не сводя глаз с лица Констанцы. Она метнула на меня быстрый взгляд и улыбнулась, и вдруг отшатнулась назад, словно отброшенная невидимой силой. Улыбка замерла на ее губах, в глазах отразились удивление, испуг и боль.
  И тогда я прыгнула вперед, обеими руками нанося удар, вложив в него всю силу, все отчаяние, всю ярость. Я не ожидала, что все случится так быстро. Под клинком скрипнула кость, а затем он легко, как в масло, вошел в плоть солдата, мгновенно проколов колет и рубашку. Я зарычала, поворачивая шпагу, как вертел, и смотрела, как враг падает к моим ногам, истекая темной кровью. Он был мертв, и я выпустила рукоять, разжав сведенные болью пальцы.
  - Констанца, любимая...
  Я бросилась к ней, плача от ужаса, жалости и отчаяния. Она лежала на спине, глядя в темно-синее небо широко раскрытыми глазами. Платок сполз с ее лица, и у меня не осталось ни малейших сомнений - именно она спасла меня, рискуя жизнью, а теперь спасла во второй раз, и для нее это обернулось намного хуже, чем в первый.
  - Ты больше не злишься на меня? - прошептала она, силясь улыбнуться.
  Ее куртка была мокрой и липкой, и я догадалась, что она серьезно ранена.
  - Я люблю вас, люблю больше жизни!
  Пронзительный взгляд полных боли глаз был мне наградой и мукой. Ее холодные пальцы сжали мое запястье.
  - Вы не умрете, - сказала я, не веря и все-таки отчаянно надеясь на чудо.
  - Нет, конечно. - Она помолчала. - Джулиано знает, как вылечить любую рану... Только бы добраться до него... Позови Ангессу, она что-нибудь придумает.
  Я подняла голову. Сестры обступили нас, некоторые молча плакали, другие уже побежали за бинтами и горячей водой. Суровая Агнесса присела возле Констанцы и озабоченно покачала головой.
  - Нужно остановить кровь и отнести ее в тепло. Шевелитесь, если не хотите, чтобы у нас сменилась настоятельница!
  Пока мы осторожно несли Констанцу на плаще в ее комнату, она не выпускала мою руку, и я знала, что это была нить, связывающая ее с жизнью...
  
  Прошло два месяца. До сих пор я с содроганием вспоминаю ту первую ночь, когда Констанца металась в бреду, а я отупело сидела возле ее постели, глядя на окровавленные повязки, стягивающие ее грудь. Агнесса напоила ее каким-то душистым горьковатым отваром и велела мне звать, если настоятельнице станет хуже. У Констанцы было задето легкое, а затем клинок глубоко рассек кожу на животе, поэтому и было так много крови. Я молилась, всю ночь не сомкнув глаз, и под утро Констанца перестала бредить и уснула. Я стала опасаться, что она умерла, но ее хриплое дыхание говорило об обратном. Агнесса, пришедшая проведать ее, сказала, что самое страшное позади, но больной нужен полный покой. Едва проснувшись, Констанца потребовала, чтобы ее увезли из Санта-Джулии или хотя бы перенесли вниз, в общие кельи. Я ничего не понимала, она начала сердиться, закашлялась, и вскоре ей снова стало плохо. Как могли, ее успокоили и уложили, а потом отнесли вниз, как она хотела, и устроили в одной из келий. Я попросила ее рассказать, чего она опасается, и она ответила, что кардинал помиловал одну из приговоренных к смерти еретичек, но у Ринери зародились подозрения, потому что он заметил среди присутствовавших настоятельницу Санта-Джулии и не мог не видеть, как кардинал посмотрел на нее, прежде чем указать на помилованную девушку. Как ни спешила Констанца скрыться, отряд солдат, посланный за ней, видимо, имел особые указания. Ничего не зная о преследователях, она вернулась в Санта-Джулию и поднялась в свою комнату, но не успела даже передохнуть с дороги, как солдаты ворвались в монастырские ворота, без труда отшвырнув в сторону потерявшую бдительность сестру Марию. Остальное мне было известно. Констанца лишь надеялась, что ей удастся перебить солдат поодиночке, справившись с ними хитростью. Увы, именно я стала причиной того, что ее план провалился...
  Разумеется, Ринери теперь точно не оставит в покое Санта-Джулию и ее настоятельницу, да еще учитывая, что ни один из его людей не вернулся. Потому-то Констанца и стремилась как можно скорее уехать. Я долго размышляла, что делать, и, наконец, решилась: посоветовавшись с Агнессой, я сказала, что увезу настоятельницу туда, где она будет в полной безопасности, а когда все успокоится и она поправится, мы вернемся. Монахиня покачала головой и сказала, что мы обе сумасшедшие, но все же согласилась мне помочь. Ночью мы перенесли Констанцу в повозку, запряженную смирной лошадкой, и потеплее укутали одеялами. Переодевшись мальчиком, я взобралась на повозку, взяла вожжи и выехала из ворот. Нас ждал не близкий путь - в Кремону, к Джулиано Манетти.
  Я очень благодарна Джулиано. Он выхаживал Констанцу вместе со мной, хлопоча возле нее, как заботливая нянька, и очень скоро она действительно пошла на поправку. По вечерам он рассказывал нам истории из своей богатой приключениями жизни, и Констанца улыбалась, поглаживая мои пальцы. Джулиано сказал, что мы можем спать вместе, потому что дом у него небольшой, и ему негде с комфортом разместить двух дам. Он и не догадывался, что спать вместе было нашим самым заветным желанием...
  Пока старый солдат устраивался на ночлег в комнате наверху, я забиралась под одеяло к Констанце, прижималась к ней, наслаждаясь ее теплом и исходившей от нее нежностью и любовью. Поначалу я не решалась тревожить ее, но моя плоть брала свое, и я ласкала сама себя, когда она засыпала. Сейчас Констанца поправилась, и почти каждую ночь мы занимаемся любовью, безраздельно принадлежа друг другу в темноте притихшего дома... Прикасаясь к корочке зажившего шрама на гладком белом животе, я всегда вздрагиваю и думаю, что второй такой женщины нет во всем мире. Может быть, когда-нибудь она научит меня танцевать...
Оценка: 8.16*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"