|
Представление о связи миров и времен преследовало Кешу давно.
В детстве, когда предки замаялись отвечать на все "почему?" да "как?" и
засунули чадо в ближайшее "книгохранилище" - (ошибочно думая, что фонтан
пламенной любознательности захлебнется в какой-то там районной
библиотеке. Представьте себе тушение пожара бензином...) - роста сынуля как
раз был подходящего - метр без кепки, - чтобы уходящие под потолок
стеллажи поразили воображение. Тогда Иннокентий подумал, что со временем
обязательно доберется до верхних полок. Степень книжной учености как-то
связалась сама собой в детском разумении с высотой над уровнем пола.
Время шло, миновал и шторм вторичных вопросов к старшему поколению по
поводу вычитанного в каких-нибудь жутко умных энциклопедиях, о которых
пристало знать разве что узким специалистам...
Осталось в виде семейного анекдота беспомощное родительское
"пожамкивание плеч".
Предки интуитивно догадывались, что чадо, как читатель, еще незрело и
неусидчиво, чтоб самостоятельно докопаться до интересных (сугубо ему)
ответов - и естественный порыв (пусть все чаще безрезультатный) спросить
совета у кого постарше (читай: "поумнее") следует просто переморгать:
ограничивать тягу к знаниям и явно уходить от ответа, видите ли,
непедагогично... Потому рздражение, вызванное назойливым почемучкой,
находило вход только в риторическом, на некоторое время затыкающем
Кешин "фонтан", контрвопросе: "И в кого же ты такой... у нас глупых?"
Сарказм Кеша еще не всегда понимал. И, наверное, к счастью. Итогом
чтения Большой Медицинской стал самодиагноз "левосторонняя паховая
грыжа", средней тяжести испуг предков и бесценный опыт: слушать
тарабарские диалоги хирургов, удаляющиеся куда-то в навеваемый эфиром
наркоз - жутко и любопытно. В послеоперационный период главврач отпоил
родителей традиционным транком на основе "корней валерианы" и
посоветовал все-таки следить за сыновним самообразованием. Чтоб не
заносило.
Однако, единожды искушенный, из библиотеки Кеша практически не вылезал.
Его немного удручало, что все это скопище пищи для ума (и, быть может,
для сердца) нельзя унести домой - такие уж правила. Об экономической
самостоятельности пока и речь молчала: выдаваемых предками карманных
денег (по курсу "за хорошо и отлично"), увы, не хаватало - копить не было ни
привычки, ни терпения, и на очередной вожделенный хит книгопродукции
приходилось как-то "подъезжать" в правильно выбранный момент. (День
рождения Кеши - пожалуй, тот редкий случай, когда книга, без дураков,
лучший подарок.)
Чего не понимали предки, как можно перечитывать раз двадцать одно и то
же. "Нравится, и все", - ответствовал отпрыск. Для себя Кеша давно решил:
всем хороши книги, если воображением бог не обидел... Только, вот беда,
память, подлая, никак не держит нужные эпизоды - знаю, что помню - но что
помню-то? Произвольное припоминание казалось ему чьей-то злой шуткой:
словно в темный бездонный подпол ты складываешь все, что угодно, без
порядка и плана, на всякий случай - не зная наверняка, пригодится ли оное
когда-нибудь. И найдется ли нужное в этих потемках, если однажды
понадобится.
Например, случалось порой удивить предков каким-нибудь анекдотом или
вспомненным за обедом высказыванием - родители изумлялись настолько,
что даже не сердились за вмешательство во "взрослый" разговор.
Только мама иногда печально замечала: "Вот если б ты и по учебе так же
запоминал... А то нахватаешься по верхам всякой зауми..."
Кеше это казалось несправедливым. Учился он гораздо лучше многих своих
однокашников. Единственно, вернее всего успевалось ему по "интересным"
предметам.
История страшила прорвой дат и громких имен, которые надо было - кровь из
носу - механически запоминать, чтоб от зубов отлетало... Географию на дух не
переносил за перечисление многих и многих цифр - где, чего и сколько - без
малейшего, с Кешиной точки зрения, смысла. Зачем ему знать, сколько
серебра добыто в Аргентине в таком-то бородатом году? "Родственников за
границей не имею", - писали деды и родители в анкетах, и чадо не дерзало
предпринять изыскания в родословной на предмет богатых и бездетных
забугорных дядей (желательно присмерти). Так что проблемы горной
промышленности Аргентины были Кеше заведомо до лампочки - Ильича там она, или
Эдисона - несмотря на весь апломб и пафос географини: она-то, подижь ты, вбила
себе в голову на старости лет, что Кеша без этих сведений шагу ступить не
сможет.
Литература - скорее даже, манера ее преподавания, - казалась скучнейшей
нудятиной: ну кому интересны чужие домыслы о том, что якобы "хотел сказать
автор"?
"Или у меня своей головы нет?" - думал Кеша, в тоске отсиживая урок.
Ведь в книге и так все ясно... Если это хорошая книга. Правильная.
Достоевский, Гоголь, Булгаков - наши люди. К ним у Кеши нет вопросов: правильные
книги писали. А Лев Николаевич, увы, не наш человек... Нет-с, ваше сиятельство,
никак не можем-с признать ваши убоища полезными для неокрепшей детской
психики... К счастью, русичка ограничилась поучительным, как мама-мыла-
раму, изложением "про князя и дуба" - сочинение, которым угрожали классу
за летом (предположительно) прочитанного классика, обошло... миновало. Не
то чтобы Кеша не понял, "о чем это" - многотомная опупея, на его
непритязательный взгляд, просто отражала свое название... И не более того.
Ни уму, ни сердцу Кешиному из штампованных типажей "блестящего
дворянства" ничего не впиталось и нигде не отозвалось... "Мой дед землю
пахал", - мог бы в свой черед возразить он бородатому старцу. И французские
письма на две страницы - совсем не "комильфо". Страшно далеки они от
народа, как ростовские душевно-телесные метания и прочие вымороченные
"саратовские страдания": ну не верится, хоть убейте, что тепличный "образ
Ростовой" может относиться к реальности, хотя бы исторической. В "художественном
мире произведения", как выражаются иные критики, таки да, куклам позволено
петь и танцевать, а то и лить слезы (смотри "Буратино") - но сиятельный граф
претендовал, пардоньте, на пресловутую "правду образа", нес па? Учителя
литературы на голубом глазу уверяют, что роман-то не просто так - "эпопея"! То
есть, Лев Николаевич не погулять вышел, знал о чем пишет... "Кто тут дурак, а
кто подлец?" - хотелось бы спросить Кеше, но врожденная, немного преувеличенная
деликатность, и воспитанное школой "априорное уважение" к мнению старших
и особенно старцев (пусть их, лишь бы не плакали) не позволяла вслух
покуситься на "святое". (Для кого святое-то? Или какой ваша дидактическая
"осетрина" свежести?)
План (иногда странный) и несомненный порядок чувствовались в библиотеке -
вот так бы и свою память организовать... То, что когда-то казалось
нехоженным лабиринтом чужих мыслей, потенциально доступных "держателю
абонемента", со стремянки, одолженной у дежурного библиотекаря,
смотрелось совсем уж чуднЫм местом: стоя наверху, куда когда-то так
стремился, паренек с разочарованием поставил на место бесполезную пока
"Antology of english poetry: through Shakespier to stars of XIX century
romanticism" (не настолько силен был в английском) и, обернувшись, обомлел.
Стеллажи уходили рядами в замечательные перспективы книжных раскопок...
Впоследствии, воздав должное английским романтикам (не по принуждению
русички и англичанки, но по зову разбитого студенткой-недотрогой сердца) и
вообще поэзии, Кеша, быть может, сравнил бы это впечатление детства с
"восторгом созерцать неведомой страны нагорья и таинственные долы"... Но
хватило и открывшейся панорамы: "Нехоженный лабиринт, вид сверху." У
эстетствующего циника, каким Иннокентий себя разумел, разделавшись со средним
образованием, трагедиями старика Вильяма и проблемами лишних отцов и детей, это
впечатление детства, испорченное кабельным телевиденьем и жутко модными
страшилками, в духе темной стивен-кинговщины, хранилось на самом
чердаке, в пыльной коробке с наклейкой "Затерянные в книгохранилище-2"...
Отрочество Кеши стремительно переходило в юность. В ящике стола,
видавшего виды и честно отслужившего "первоначальному накоплению
знаний", пылились наброски первых опусов - которые Кеша из осторожности
никому не показывал. (Предки признались, что позволили себе самовольно
ознакомиться с плодами полуночного самомучительства - одной
тревогой о сыновнем благополучии движимые... К счастью, не смогли
разобрать почерк, практически нечитабельный ни для кого, кроме Кеши, когда
он не заботился о каллиграфических премудростях "наклона и нажима": то
есть, сразу за школьным порогом. А почерков у Кеши выработалось
несколько - на кажжое настроение и на всякий секретный случай.)
Из районной библиотеки Иннокентий вырос ровно тогда, когда на малую
родину через очищенную паводком от льда Северную Двину дотянулось
радиорелейное щупальце загребущего "Чего-то-там-телекома". И нешироким
массам деревенских комповладельцев стали доступны зияющие высоты
спутникового Интернета.
Что там "горняя страна" детства - когда в панораме мониторной диагонали
тебе открылся Окиян-море! Сбылись, как говорится, крылатые мечты
постдостоевского, ныне - припанкованного идиота: повсеместный гипертекстум
- сила! Тут тебе и тексты, как они есть, и связь между всем и вся, и
"коммюнити" таких же развинченных на всю голову энтузиастов
постсоветского, насквозь демократического Самиздата... Сообщество со
своим языком и неписанными ритуалами поведения... И бездны, понимаешь,
недоумения: Кеша, вооруженный текстовым процессором с автоматической
проверкой орфографии, совсем было собрался довести до ума залежавшиеся
в ящике "опыты", но немногие из них, все же "запубликованные", канули в Сеть
без вести и отклика (не считая отрицательных, которые Кешу жуть как
расстраивали). Крушение лелеемых с детства мечт приобщиться Слова
казалось оглушительно полным - нет, не стать тебе проводником каких-то там
истин... Ну, хотя бы полупроводником. (Что касается "полуистин", чтобы да -
так нет. Увольте, други. Лучше сразу set me on fire, со всей прилагающейся
игрой слов: ныне связь миров и времен больше не требует порчи бумаги. Но не
благодаря, а вопреки Паутине. Если какой-нибудь неудавшийся литератор работает
на целлюлозном комбинате - пописывает машинный textum на языке абстрактных
связей между табелем трудодней по выделке писчей бумаги и "гомологичными"
таблицами причитающейся бумажникам зарплаты - такое приобщение к Слову, через
"производство первоносителя", согласитесь, нельзя признать удовлетворительным.
(А мечта, понятно, осталась. Так вот это и есть сказка о книге, какой пока еще
не существует. Мы пишем ее все вместе - в наших самых добрых снах. Ну, или
не совсем добрых... и не всегда в снах. И, порой, не обязательно в наших.))
Временно, с болью и кровью оторванный от Сети, из-за непремененной
нужды получить высшее образование, Кеша поступил в областной
технический университет - приличный по тем верменам компьютер остался в
родном захолустье, а первый курс прошел в заботах над решением вечной
задачи: "как сдать хреновые остаточные знания на хорошо и отлично".
Сопромат крепчал...
Формальная компьютерная грамотность (по мнению жутко неформального и
очень в ней продвинутого Кеши, для некоторых не нужная, а для иных - таки
вредная) вводилась в жизнь мучительно постепенно: через древние чертежные
программы и звонкие, не всегда по делу, окрики молодых, злых
от недосыпа, зубатых преподов: "Руки ат клавиш!"
Ко второму курсу студенческая вольница немного расслабила нашего как бы героя:
наперегонки со сверстниками он осваивал новые неизведанные впечатления -
несчастные общажные любови перемежались вольнолюбивыми оргиями на
снятых вскладчину дачах, ранее как будто служивших местом отдыха
номенклатурных работников. Свят-свят, миновали Кешу знакомства с
кожвендиспансерами и приводы в милицию за хулиганство... (Отдельным его
сокурсникам повезло меньше.) Если не считать мучительного пробуждения на
крыше кооперативного гаража, в позе морской звезды и нескольких
случайных мордобоев (по поводу знакомств с веселыми симпатичными
"герлами") на пригородных дискотеках, буквально "острые" впечатления жизни
огибали Кешу шахматной легкой иноходью. И по вечной студенческой нужде
срочно сдать "вчера нужные" контрольные, все пути его вели теперь в
областную библиотеку чьего-то там доброго литературно-критического имени
(признаться, во время оно Кеша не вникал в описываемые русичкой в лицах
"журнальные разборки" политизированных литературоведов, по честному и
непредвзятому Кешиному мнению, с самой литературой слабо связанные).
Стеллажи этого книжного храма уводили прихожанина в неспешную
стометровку к едва видимой противоположной стене, с высокими дверьми
читального зала, где царила почти священная тишина... Исстово оберегаемая
служителями библиотечного культа, она словно приобрела некую
самосценность. Многие адепты этой странной религии вызывали в Кеше
брезгливую жалость. То ли мелочным ритуализаторством учетно-архивной рутины,
которая преподносилась именно как таинство... То ли видом своих поношенных
тел, наводящим на мысли то о футляре для человека (если не
о "деревянном костюме"), а то - о звонаре и соборе какой-то матери... (Да-да.
Парижской. Бога матери. Исходя из названий христианских святынь, можно
подумать, у бога в каждом европейском городе,
право слово, по родному человеку... Свидание с которым почему-то сделано
публичным и обставлено по всем чинам, от малого и дальше. И библиотекари
вот, особенно в возрасте, верили в какую-то истертую на святые мощи былую
книжную культуру - чиня для страждущих, вольно или невольно, ее это...
"приобщиться" многие и многие препоны... и фактически требуя уважения не к
самой культуре, "в яве и в живе", а к вымороченному вокруг нее затхлому
"священнодействию", что для Кеши равнялось светопреставлению. Страну
детства захватили то ли гоблины и кобольды, то ли мелкая начальственная
шушера, которая, "блюдя благолепие", и сама шутить не любит, и людЯм не
даст... Сурьезный у них тут репертуар.)
Кеша незаметно стал разборчивым читателем, нетерпимым ко всяким
вздорным требованиям укладываться в нелепые "сроки прочтения",
потому "внеучебные" знания предпочитал добывать из покупных книг. (Особое
мнение родителей о том, как следует тратить стипендию, предпочтем вывести
за скобки. Проблемы "Отцов и детей" с тургеневских времен изменились
несущественно. Коллизия ценностей на все времена - a propos и ad infinitum.) То
есть, "библиотечный храм" посещался им вынужденно и с явной неохотою.
Однако именно в полумертвой библиотечной тиши, когда подшивка любимого
глянцевого еженедельника (формально носящего компьютерное имечко, но
посвященного, неиначе по примеру старших "толстых" собратьев,
"компьютерам и жизни"), наскучив, заброшена, и рука, утомленная тупым
конспектированием (дареный кобольдам спонсорами сверхсовременный копир
опять сломался, кормимый почем зря дешевой бумагой - "за неимением
гербовой"), сама собой рисует грустные рожицы и абстрактные знаки на полях
тетради, Кеша начал замечать какие-то странности. Поведение некоторых
"держателей абонемента" отличалось от выявленных еще в районке типажей.
Любители чтения "просто так, от скуки" или тем паче - "для скуки и скорейшего
засыпания" привычно расхватывали истрепанные "бандитские" детективы и
дамские романы, иные - "оптимисты" - напряженно копались в "нехоженном
лабиринте" художественного абонемента, продирались сквозь дремучие
дебри скучных со школы многотомных классиков, в поисках затерянных
жемчужин научной фантастики. Более продвинутые - рассчетливые "скептики"
- корпели над алфавитными и тематическими классификаторами, упорно
листая карточки в длиннющих ящиках... А "трудяги", коим вечно некогда, и
многочисленные иногородние "учащиеся", наивные наши чукотские,
выстаивали длиннющие очереди в надежде, что служительница - кособокая
бабуля с бельмастым глазом и, вероятно, давняя знакомая их сиятельств
Ревматизма Артритовича Ковыль-Хромского и Маразма Склерозовича
Рассеянского (не считая, разве, детского церебрального паралича) успеет до
закрытия принесть заветные "эксклюзивки" - новые поступления платного фонда
технических и специальных изданий.
Смуглокожие индуски, порой иными ловеласами в охально-гиперболических
побасенках "за баб" небрежно честимые "индейками", не казались Кеше чем-
то удивительным. Девчонки, они и в Африке девчонки: совсем шоколадные
нигерийки из другого "иноземлячества", занимающего целый этаж в медицинском
общежитии (к вящей злобе скинов и прочих зоологических патриотов), тоже давно
примелькались в городе и, вероятно, изрядно намозолили бабуле здоровый глаз.
А вот она... Кеша сперва не мог понять, что его беспокоит именно в той
девчонке из всей хлопотливой стайки студенток медицинского. Ага, такая себе
стайка тропических рыбок... Совсем обыкновенная ляля, слишком
бледненькая среди "коричневой радуги", понятно, по контрасту выделялась.
Но только ли? Кеша отметил, что она, быть может не вполне осознанно,
пыталась мимикрировать, но оставалась чужой, как инопланетянка. Черные
волосы, расчесанные на пробор, по последней "медицинской" моде собраны в
что-то веселое: множество милых хвостиков обнимают шею пушистым
воротником под рядами "резинок", в шахматном порядке обрамляющих
головку от ряда к ряду более глубокими тонами морской зелени, отчего пряди
волос образуют своего рода сеточку или - маринарные аналогии явно сводили
Кешу с ума - рыбью чешую... А в ином освещении, резинки мерцали, будто
глаза диковинной осьминожки... То есть, скорее, примерно
шестидесятичетырехножки, количество "глаз" которой навскидку не поддается
подсчету. Ну, так у половины индусок такие же "головоногие" и
"анемонистые" феньки в волосах. Довершали лялин "прикид" черненький
свитерок-водолазочка, бисерный браслетик да расклешенные брючки -
простенько и практично.
Будь на ней сари - Кеша и то бы удивился больше (такие закидоны
случались ближе к лету - причем чаще среди падких на экзотику
первокурсниц мединститута). Что до шизы с прическами - тут, безусловно,
"рулили" нигерийки с умопомрачительным количеством косичек и прочим
"национальным колоритом".
Девушка стояла возле стеллажа с какими-то толстыми, по-римски крупно
пронумерованными томами и сосредоточенно листала убойной тяжести на вид
и цвет "гроссбух" - какой-нибудь мрачный раздел дерматологии, упрятанный в
скучную коричневую обложку. Упади такая книженция с наивысочайшей
полки, "бух" по чьей-то голове однозначно случится "гросс". Проблема,
наконец понял Кеша, заключалась в том, что... девушка листала книгу с
закрытыми глазами - чудная такая... Правда, знакомы были жестокие
приступы ипохондрии при чтении чего-нибудь специального: Иннокентий для
себя давно понял, почему при всех "олимпических" победах на районных и
областных испытаниях по биологии таки не подал документы "в мед". Пусть с
халявной серебряной медалью, как подозревал Кеша, доставшейся ему по
версии военрука "для, панимаешь, статистики районного престижа",
поступление халявно облегчалось, но быть еще раз прооперированным из-за
собственной болезненной мнительности... Меньше знаешь - крепче спишь. И
прочие радости жизни воспринимаешь без... э... задних мыслей. Будущих
медичек будущий классический технарь как-то очень по-человечески жалел:
они ж, бедные, еще и на практику в КВД могут попасть - по специализации. Не по
желанию - одной семейной традиции ради.
Черные как смоль волосы с зелеными резинками и бледная кожа этой
русалки ввергли Кешу в пучины грустных мыслей: среди будущих
медицинских работников случалось не так уж мало столь впечатлительных
особ, что диву даешься - чего они, бедные, в "меде" забыли-то?
Але, ей часом не поплохело от прочитанного?
Кеше показалось, что девушка безвольно покачнулась... Но вот она вскинула
голову, захлопнула книгу и, привстав на цыпочки, водрузила толстый том на
место, неглядя вынула другое "спец. издание", и давай снова листать. По-
прежнему с "широко закрытыми" - от ужаса что ли? - глазами. То ли это
новомодный способ гадания?
- Простите, вам плохо?
Мгновенная паника в зеленых - честное слово - совсем русалочьих, с
поволокой - глазищах сменилась подозрительным-изучающим вниманием,
благонаученной готовностью осадить приставалу... Кеша изобразил
смущение - дама смотрела как бы сверху-вниз. Хотя врост,
"расправив плечи и не сутулясь", пожалуй, парень превосходил "русалку" на
добрых полголовы. И в морских попугаях тоже.
- Прошу прощения, мне показалось... С вами все впорядке?
- Показалось... - эхом повторила девушка, словно мысль ее блуждала где-то
рядом, туннелируя сквозь потенциальный барьер непонимания - будто с
другой планеты... С ихней русалочьей Венеры. Или при почти болезненное
пробуждение от глубокого сна... - Да-да... Все нормально.
- Извините. - Теперь Кеше даже не пришлось притворяться: типа подошел
один такой... сильно бойкий. Рыцарь с Марса.
Наградой за разливающийся "по-от шеи" малиновый жар была вежливая
улыбка и, как показалось архитипическому бабнику в Кешином "здесь и
сейчас", в глазах девушки мелькнул легкий, ни к чему не обязывающий,
интерес: да-да, спасибо за внимание и всего хорошего...
- Ничего. Бывает.
Кеша, ничего не почешешь, вернулся к своим подшивкам и недописанному
конспекту: впечатление неправильности и "мгновеннной странности" девчонки
не шло из головы... Какие тут, к буям, конспекты... (Даже и по "нечеткой логике".
Даже для будущего диплома.) Чтоб ты вот так сразу запал на какую-то там
"русалку" - так нет. Но что же с ней не в порядке-то? Меж тем, подозрительной
мадмуазель и след простыл... То ли спугнул ее твой непрошенный порыв?
Кеша подошел к стеллажу и прочитал тематические метки на полке -
"Паталогическая анатомия"... Угу. Отставить дерматологию и прочий кожвен.
Раскрыл первую слева книгу - как раз на цветных вкладках с фотографиями...
Бр-р, ну и анатомия у них. Хорошо, что с такой долго не живут. Однако,
изображения анацефалов еще не повод, чтобы читать книгу по методу слепых.
Или ляля читала не эту? Угу. Кеша не помнил наверняка - выбор колебался
примерно между томами с "X" по "XIV", и потому для чистоты эксперимента
паренек закрыл глаза и позволил руке самой принять судьбоносное решение:
расслабился по методу аутотренинга, вздохнул глубоко, и очень прямая, как
стрела подъемного крана, рука метнулась к полке, ухватила, потянула на
себя... К счастью, Иннокентий вовремя сообразил задейстовать вторую руку:
кирпич с полустершейся цифрой "XI" на корешке не помещался в ладонь...
Чуть не уронил - согнулся неловко, перехватывая поудобнее, осмотрелся, не
наблюдает ли кто из служителей эту сцену, с привычным выражением нехорошего
подозрения на попорченном детскими и недетскими недугами лице... Тьфу-тьфу,
пронесло.
Тисненые литеры названия, когда-то серебристо-серые, облупились и
съежились - точно от частого употребления книги... Подставкой ее
использовали, что ли? Разобрать, что написано на форзаце не было никакой
возможности. И уже титульный лист стал для Кеши открытием: желтая, как
прокисшее молоко, страница не содержала ничего! В сомнении записного
скептика, Иннокентий пролистал книгу до половины - мало ли, типографский
брак... Случилось как-то с месяц маяться учебником английского, в котором с
середины начинались пустые страницы, повторения и неразрезанные листы, -
а эта книга была в буквальном смысле пуста. Этакая физическая модель себя
самой, освобожденная от содержания.
Кеша поставил "XI" обратно. Интересное кино. Он собрался было проверить
остальные тома, но в холле издевательски зазвенел зуммер и какой-то более-менее
владеющий даром речи служитель вслед за "музыкальной фразой"
предупредил "держателей абоненмента":
- Уважаемые посетители, библиотека закрывается. Убедительно просим сдать
книги из фонда читального зала дежурному библиотекарю. Будем рады видеть
вас завтра, в обычное время: с девяти до восемнадцати часов. Спасибо,
всего вам доброго.
Кеша с сожалением отошел от стеллажа, и понес подшивки к конторке
дежурного, на ходу нашаривая в кармане номерок из гардероба.
К многоместной вешалке, с которых все начинается не только в театре, и
которую дисциплина обслуживания совковых гардеробных превращает в
довольно нудную процедуру, змеилась ленивая очередь.
Когда престарелый магистр означенной процедуры с трясущимися руками и тиком на левый
глаз (Ба! Маразм Склерозыч?) принял номерок и как бы нехотя отправился за
курткой, за которую все это время не нес никакой ответственности (но
зарплату-то, какую-никакую, в конце месяца все одно получит), Кеша
обернулся на звук дверных пружин - у выхода образовался маленький
"тромб".
Студентки медицинского, толкаясь и смеясь, всем скопом продавливались
через тесный стеклянный тамбур, разноязычно щебетали, исполненные
предчувствий, что вот наконец-то воля - можно устроить шумный gaudeamus
igitur и такой же virgenes dum sumus - и, будьте-нате, громко возрадоваться
молодости и красоте, упоенности жизнью... В коричневой радуге лиц и
преимущественно темных волос мелькнула мозаично-чешуйчатая, глазастая
русалочья зелень, и в по-иностранному невнятном гомоне девичьих
голосов Кеша неожиданно уловил чистую ноту родной речи:
- Сегодня у них на этаже дискач... А "Гинекологию" я к пятнице занесу.
Кеша, обалдев от явленного воображением... э... везунчика Пятницы, к
которому эта ляля занесет... хм... "Гинекологию" , принял куртку и зонт,
предъявленные по номерку... "Ой... разве я с зонтом пришел? а, понятно..." -
У гардеробщика на губах застыла сардоническая усмешка жертвы столбняка,
а веко судорожно дергалось - словно он все время кому-то подмигивает. ("Заслали!")
* * *
И вскоре Кеша уже шел от трамвайной остановки, не вполне понимая,
что это ему взбрело в голову, но стараясь "не отсвечивать". По осени вечер был
холоден. Темнело рано и быстро. Солнце последними охряными лучами заливало верхушки
сосен вдоль улицы и крыши однотипных девятиэтажек, проступающие из-за омытой
красным хвои. В закатной мгле таинственно "стеклились" темные витрины в
бликах текучих реклам.
Девушка дождалась, пока проедет неспешно праздное такси с таким
пронзительно-призывным огоньком, пересекла полосу дрянного асфальта со
многими заплатами от ежегодно вскрываемых "Горводоканалом" труб
канализации, заезженного размокшей дождями грязью. Из-под сливных решеток
слышалось журчание вод и тянуло теплым, удушливым паром.
Дорожка типа "тропинка", натоптанная поколениями будущих медиков, вела
напрямую к общежитию, по кратчайшей диагонали между стеной облезлой, но
еще жилой, "хрущобы" и торцом давно "разъехавшегося" стародела -
углового деревянного дома с двумя этажами "коммунальных неудобств".
Выбитые окна зияли холодной, неуютной пустотой - теперь там квартировали
только редкие бомжи, да справляли нужду, большую и малую, все
сочувствующие любителям пива.
Девушка прошла через неприбранный двор, залитый светом близкой общаги,
мимо штабелей неструганных досок, забытого до весны экскаватора и
мусорных контейнеров, в струпьях облезающей краски. Деревянный дом все
собирались снести... То ли самый воздух здесь странно действовал на
гастрольные бригады молдаванских шабашников, то ли сохранился в этом
закутке островок прежнего порядка - старого, сильного, сквозящего
колдовства - запертый со всех сторон стенами силикатного кирпича и
крупнопанельных строений "хрущевской оттепели", проклятый старый дом
выживал.
Ковш экскаватора словно бы врос в землю, похожий теперь на челюсть с
редкими вставными зубами. Кабину забили досками от шпаны, но кто-то из
"черных механизаторов" уже спилил половину трубок гидравлической системы
на "вторцветметаллы".
Кеша прошел мимо призраков коммунизма, то и дело озираясь, - чуть не
забыл, зачем он здесь. Зачарованное место - может, хранило оно какой-то
сгусток прежней власти, а, может, просто впечатлительному Кеше не
приходилось бывать здесь осенним вечером, закатной порой.
В доме-призраке по непроверенным слухам когда-то жили семьи работников
НКВД, то ли ОГПУ... Смущала Кешу похожесть НКВД на "кожвендиспансер" -
какой-нибудь "национальный".
Затененнное крыльцо общежития сияло флюоресцентными и фосфорными граффити. Кеша
прикинул, как бы миновать пост вахтерши с турникетом: паспорт в кармане
был, но на ум не пришло ни одной фамилии знакомых медиков, кто мог бы
жить в этой общаге - да и светиться лишний раз не хотелось... По счастью,
мимо проходила шайка-лейка "подвыпитых" (если не слегка обкуренных), каждый из
которых не слишком твердо держался на ногах. Иннокентий, вопреки имени
опытный боец, органично влился в их ряды. Неожиданную помощь со стороны в виде
дружеской поддержки под локоть и относительно твердого плеча они восприняли с
плохомодулированными и не вполне цензурными выражениями благодарности -
иностранный гость и, вероятно, будущий коллега-медик, достиг состояния "полной
готовальни" и двум его провожатым приходилось нести непосильное двойное бремя:
подпирая гостя с боков они тем самым не давали упасть друг другу. Проходя пост,
Кеша привычно сделал "морду кирпичом", и бабуля-вахтерша, из слегка наддутых
"божих одуванчиков", видно, признав кого-то из гуляк за "своих", не
заметила, что по крайней мере один казачок - засланый, не считая
невменяемого индуса, инстинктивно прикинувшегося шлангом. (Не такой уж и
далекий менталитет - свои ж все, братья арийцы.)
- А, явились, не запылились! Вот скажу комменданту, ужо будет вам...
- Баб-Шура, да мы почуть-чуть... Поп-писят грамм, буквально, - попытался,
впрочем, без надежды на успех, оправдаться наиболее на вид сознательный.
- Вот ты думашь, нам бы на дискотеку, да? Так нет. Вот Раджа отнесем
баиньки - и полный стоп...
В общем, мертвящие лучи старческой укоризны принял на себя неизвестный
герой. Пока он отводил бабке глаза, остальные, механически переставляя
ноги, увлекли "тело" к лестницам, пользуясь его
бессознательной дипломатической неприкосновенностью, как силовым щитом.
Слепой инстинкт "автопилотов" не мог ошибаться: лифт еще работал и на
площадках под тесными пролетами не было столь яркого, нестерпимо бело-
фиолетового света люминесцентных ламп, как в холле, у "вражеского блок-
поста". Кеша помог погрузить бессознательного "арийского брата" в
лифт, выждал контрольную минуту, пока закрылись скрипучие двери... Погони
вроде не слышно. Стихийный заклинатель старушек надежно блокировал
вахтершу.
* * *
"Дискотеку" нашли в переходе из крыла в крыло. Слепящие вспышки стробоскопов
выхватывали подробности международных массовых гуляний: веселие на Руси - когда
девчонки и в Африке красивые. Значит, водки у нас много, инди-руси бхай-бхай! И
Кеше просто так отвязаться не удалось. Тот самый, слегка вменяемый, что лечил
вахтерше зубы за "полный стоп", нарисовался у выхода из лифта, долго тряс руку,
рассыпаясь в каких-то благодарностях, и воинственно предлагал выпить "за счет
фирмы". Куда остальные любители национального "арийского" напитка унесли Раджа,
Кеша не понял. От агрессивной цветомузыки казалось, что голова работает в
режиме стробоскопа: вот он стоит у самой колонки, с пластиковым стаканчиком
"правильного пива", оттесненный толпой танцующих, а вот - сидит на диване из
перетянутой жгутами автомобильной камеры, слушая болтовню какой-то нигерийки -
вот пропадает ее лицо, затем глаза, а дольше всего видно - жемчужный блик от
улыбки. В следующей серии вспышек Кешу танцевала какая-то индуска в сари...
лицо ее то расплывалось в радугу, то меняло цвет, как фотонегатив... Лишь
глаза оставались неизменны - зелены и глубоки. На стене висел кто-то очень
похожий на Раджа. В люминесцентном свечении кожа его казалась иссиня-белой с
очень темными, почти черными порезами на запястьях, примотанных прочными
ремнями к водопроводной трубе, пересекающей выступ капитального простенка, как
перекладина.
Кеша как стоял, так и сел у колонки, со стаканом красного. Хотелось плакать.
В следующей вспышке двое разрисованных светящейся краской парней крепко
держали Кешу за локти, а он отворачивался, чтоб не видеть, как танцуют под
распятием эбеновые фигуры-статуи и тропические рыбки блестят чешуйками в
подсвеченном прожектором аквариуме. Все более глубокие оттенки зелени - стайка
хищных рыбок около Кешиного лица сужает круги - "русалка из библиотеки"
приближается, танцуя... Кеша не хочет пить из "этой чаши" - жидкость посреди
светопреставления выглядит слишком красной, зеленоглазая ведьма все ближе
подносит стакан - строптивому Кеше помогают не рыпаться двое присыпанных мукой
красноглазых демонов. Кеша кашлял, плевался, но, нечего делать, как миленький
проглотил... портвейн обжег язык и горло, приятным теплом прокатываясь
глубже. "Дискотека" закружилась цветными искрами под сводами Книжного
Храма... Теперь в руках танцующих книги - сотни книг... Все, закрыв глаза,
что-то пели, внимая тягучим мотивам струнных инструментов, - и все листали,
листали, листали, не открывая глаз.
* * *
Пробуждение мучительно. Крыша кооперативного гаража ходит ходуном, словно при
землетрясении... Нет, это Кешу трясет за плечо какой-то парень - бритый,
кряжистый, весь в камуфляже. С внушительной дубинкой на поясе.
- Эй-эй, дискотека закончилась.
Зубы Кеши отбивали морзянку. Замерз.
- Там поищи. - Парень указал на кучу одежды в углу. - Только чужого не тронь -
отоспятся, тоже приползут. А мы отвечай...
Кеша довольно быстро нашел свитер и куртку. Удивительно, ничего не пропало...
Шагнул по чужим шмоткам к выходу, где ожидал флегматичный охранник, оступился на чем-то
упруго-мягком. Пришлось опереться о стену, подавляя рвотный позыв - из кучи
тряпья проглядывало худое запястье со следами порезов.
За вахтершу дежурил другой "крепыш".
- Комната? - строго спросил он, глядя в журнал посещений.
Соображалось плохо, но инстинкт не мог ошибаться: турникет провернулся
мельницей. Под возмущенные окрики, Кеша в два прыжка слетел с крыльца, чуть не
упал - и дай бог ноги! - не разбирая, кусты или лужи, домчался до остановки,
чтоб вскочить на подножку отходящего трамвая. Двери зашипели, хищно смыкаясь
за спиной, - успел. В боку отчаянно ломило - вчера там была печень. Очень
хотелось жить.
* * *
С тех пор Кеша больше не писал конспектов. А книги вовсе боялся взять в руки:
когда твой палец скользит по строчке, и за ним, как за чудо-ластиком, остается
чистая страница - вывод, думается, однозначен. Но Кеше не думалось. Он боялся
спать, потому что "стертое" подстерегало его после нуля часов и выглядело
таким вызывающе реальным.
А еще он знал: где одна книга, там и другие. Только не закрывай глаз,
пожалуйста, не закрывай глаз. Потому что за твоими снами - чужие. Те, которых
неосмотрительно хлебнул на дискотеке. В них двенадцать алчущих Слова пьют кровь
одного, который и был Словом. И слова сказанные становятся не нужны.
В снах за влажными джунглями стоят заброшенные храмы и скачут "бандарлоги", а
вершины вечных гор прокалывают кобальтову синь - пучину, откуда пришел тот,
кто знает... Каково это... Знать, и не мочь поделиться. Не смотри его сны, не
надо. Они слишком чужие пока.
Кеша утром не пошел в университет - сказался больным. Он лежал на голой
панцирной сетке, изучая побелку потолка - желтую, как недоваренная сгущенка.
На полке и тумбочке, на столе и под столом рядами и стопками покоились книги.
Что от них осталось - "физические модели", освобожденные от содержания.
Переполненная голова гудит, как разбуженный улей. Но Кеша знает, это не
предел. Он думает, где еще взять этих забавных маленьких букашек, засушенных
между страниц, чтоб коснуться их. И оживить. "Букашки" щекотно сползли со
страниц под кожу и теперь откладывают "яйца" где-то за глазами. Или туда, где
была печень - чтобы с током крови "личинки" проникли в мозг: тексты книг,
переведенные на язык химических связей и белковых структур. Ночь сделает их
прекрасными бабочками. Черт, не понятно, как теперь рассчитаться с библиотекой...
Почтой доставили конверт без обратного адреса - он лежал в общей стопке с
повестками в суд и военкомат, не нашедшими адресатов. Пустой лист бумаги,
сложенный вчетверо, хранил очень знакомый запах. Закрой глаза - и вот они,
стайка тропических рыбок... Русалочья зелень глаз. Они зовут поделиться снами,
пустить чашу по кругу, как спящий иностранец отдал нам свои грезы. Он только
посредник, связной. Ему снится долгий, хороший сон. Кеша знает, что Раджу не
причинили вреда: он гость. Его дипломная называется "Биологические
вычисления и химизмы памяти". Брат Раджа - работает биотехнологом в Англии.
Все это есть в снах Зеленоглазой. В запахе ее феромонов.
К чему теперь подписи и адреса?
Тот, кого друзья и родные называют Раджем, посланник. В сумме снов, данной
через единственный глоток вина с капелькой крови, Кеша наяву знает, чем может
стать textum: в нем смутно чувствуется вселенная - и Радж в ней, и
Зеленоглазая, и сам Кеша... Все, кто захотел быть проводником. У тебя есть
вопросы, у всех нас есть вопросы: мы - рассыпанный алфавит ненаписанной
книги, который никак не сложится в приличный текст. Радж поможет: "А" и "Б"
висели на трубе... Textum - связь - можно найти только, узнав что-то
между "А" и "Б". В общежитии мединститута спит тот, кто и есть... "И" есть! То
самое, которое останется на трубе... И пребудет в каждом, кто поделился
снами - влился в textum книги, которой принадлежит будущее.
Ты придешь?
Домой Кеша вернулся через неделю, белый, как молоко, но довольный. Только
чесались забинтованные запястья. По телику передавали, в областной библиотеке -
скандал. Предки беспокоились, мол, ходят слухи, что в Кешином общежитии тоже была
"дискотека"... Несколькими "иностудентами" интересовалось ФСБ, в связи с
"сигналами" о возможных студенческих волнениях, "индийском биологическом
оружии" и обывательскими пересудами о новой секте, чуть ли не сатанинского толка. Сын только улыбался и
пожимал плечами, собирая кое-какие вещички... Религия, при красоте и богатстве
мифов, с точки зрения бытовой "веры", с попом и кадилом, измеряемой в
количестве поставленых свечек, "службо-часов" и мелочного бытового
ритуализаторства, поверяемого одним на всех списком "грехов", была Кеше
невыразимо скучна. Как, впрочем, и ритуальное отрицание религии. Нет, он не
поклоняется дьяволу и не пьет кровь невинных младенцев. А зачем оно ему?
На полки с подброкой фантастики, любовно собираемой годами, он
смотрел с грустью - не тронул ни одной книги... Хотя раньше "глотал"
их одну за другой. Замер лишь, будто в шаге от
детства, молчаливый и как будто чуть более взрослый - появилось во взгляде что-то,
темнее и строже... Но печаль его была глубока и светла - как игра бликов
в долгой музыке разбитого хрусталя. "Мечты сбываются, вот что страшно:
с ними исходит от нас что-то беззащитно доброе и невозвратно свое" - сказанное
кем-то слово тает в морозном воздухе, ледяным скелетом ускользающей мысли.
Горная страна из сна, куда ты стремился, посещенная и узнанная, перестает быть
правдой: глянцевые открытки - еще не все. Кеша сказал предкам, что уезжает.
Присели на дорожку... "А ведь они не поняли", - подумал сын. Он не собирался
возвращаться в общежитие.
Я приду, Радж. Или кто ты там на самом деле. Я приду...
Что до ФСБ, страшных "индийских (Б)ОМП" и сатанизма, - есть другие страны и
города. Есть другие способы мыслить и существовать. Textum только один из них.
Не "твой", не "мой", не "наш" - его просто трудно мерить рамками собственности, когда
твои молекулы-слова складываются из чужих атомов-букв - кому они принадлежат?
Когда ты весь - текст и весь текст - ты, кто из вас является чьей частью?
"Собственное" разделяет людей на "бедных", "богатых", "имущих" и
"алчущих". Textum'у все равно. Он просто объединяет полюса, не взирая на
сопротивление, изоляцию и полярность, в щекотной и новой... сверхновой вспышке
короткого замыкания. Как например, Кешу и Зеленоглазую.
Я приду...
|
|
|