Юдин Дмитрий Анатольевич : другие произведения.

Сказка дилижанса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  СКАЗКА ДИЛИЖАНСА
  Дилижансы ходили по вторникам и четвергам.
  Сегодня был четверг, он покидал свой город и свою станцию.
  - Остаться б мне... Но все вещи собраны в дорогу,
  и, верно, много дней пройдёт,
  пока я привыкну к новому месту.
  
  Плохое настроение волшебников - такая нынче мода.
  Плохое настроение волшебника - погода,
  и это совсем не обман,
  туман впереди нас.
  В тумане стоят дилижансы.
  В тумане встал наш дилижанс,
  дорогу что ли кучер потерять боялся.
  - Никуда не поедем, вельможный пан,
  виною - туман.
  
  Офицером в дилижанс был приглашён кучер.
  - Втроём, верно, лучше, - сказал он мне.
  
  Он кучер, трубач, он грузчик поклажи,
  хлебнув коньяка, расскажет
  сказку, чтоб время убить.
  Я знал их.
  Это были славные дети,
  они любили друг друга.
  Всё складывалось у них как нельзя лучше, и в селении уже многие начинали поговаривать о предстоящей свадьбе.
  Но, словно туча в ясный день, к той девочке, её звали Антуанетой, стал свататься Глин Глинский - богач, толстосум и вдовец. В селении о нём говорили: "Водится с чёртом". Как знать? Но его первые жены одна за одною сошли в могилу. Зачахли в клетке золотой, вот так-то.
  Отец той девочки, не враг же он своему ребёнку, долго не соглашался, но щедрые подарки сделали своё дело. И старик махнул рукой: "А, ладно!"
  Ведомого местью юношу родня пыталась задержать, но разве остановишь Любовь, а тем более Ненависть. С ножом в руке он проник в сад своего обидчика, но сторожа Глинского были тут как тут. Они схватили и притащили Теодора к хозяину. А тот даже и бровью не повел, как будто бы знал обо всём наперёд.
  - Хочешь невесту вернуть? Принеси золотые яблоки, они продлят мне жизнь на целую сотню лет. А взамен, так и быть, получишь свою невесту. Ты молод, смел, удачлив, иди, и у тебя всё получится. А пока ходишь, не страшись, - при этих словах Глинский начал бить себя кулаком в грудь, - к твоей милёнке я и пальцем не прикоснусь! Слово тебе даю!
  - Крепко ли твое слово?
  - А крепче нет, пойди и у любого на ярмарке спроси.
  - Где ж те яблоки?
  - За Высокими Горами, за Опалённой Солнцем Пустыней и за Безбрежным Морем-Океаном в саду у великого волшебника Хитра. Иди, и на все про всё даю тебе три года! Не воротишься - на себя пеняй!
  Высоко-высоко в горах жили орлы.
  Огромная сильная птица уже давно наблюдала за человеком, тот крался где-то там, внизу у подножья вершин.
  Нелепое заблужденье считать, что орлы не понимают нашу речь, они слишком горды и надменны, чтоб заговорить с нами.
  Словно огромное чёрное облако, Орёл опустился на тропу перед юношей, молвил:
  - Человек! Ты стремишься к небу! Природа совершила ошибку, но я - великий чародей. И единым взмахом крыла я обращу тебя в величавую, стремительную птицу!
  Человек взмолился:
  - Нет! Нет!
  И глаза орла, словно угли, что дышат пламенем, наполнились яростью: он уже не слышал то, о чём молил, упрашивал его тот глупый червь. Орёл мог раздавить, разорвать, столкнуть со скалы измученного путника. Но то была бы не месть, а птица собиралась мстить. И когда человек находил вроде бы нужную тропу и пускался по ней в путь, дорогу всякий раз ему снова и снова преграждала огромная птица, принуждая Теодора отступать, отступать и искать иную тропу, чтоб быть потом остановленным снова.
  Целый год птица преследовала человека, но из той борьбы Теодор вышел победителем!
  Победитель нуждался в отдыхе. И кабак гостеприимно распахнул перед ним свои двери.
  И только он вошёл:
  - О! Дружище Теодор! - к нему полез целоваться Мики. Мики был односельчанином Теодора. Как он сюда попал?
  - Тебя надули, дружок, - говорил Мики Теодору, всё ближе и ближе пододвигая к юноше стакан с вином. Он говорил о свадьбе.
  О священнике.
  О том, во что были одеты жених и невеста.
  Но, не пив вина, юноша бежал из кабака. И теперь перед ним лежала и бежала за горизонт Пустыня.
  Он верил своей Антуанете. Он верил, а значит, знал, что человек у стойки лгал. И действительно, обормот Мики был лжецом и дрянью.
  В пустыне Теодора встретила Змея.
  Не убивай меня, - взмолился человек!
  - Отнеси мой яд в оазис, иначе - смерть!- прошипела она.
  И, собрав яд в осколок кувшина, он, человек, понёс людям смертельный "гостинец", но, верно, сбился с пути, и Змея вновь преградила ему дорогу.
  На этот раз, она не говорила ничего и, взвесив силы свои, силы противника, Змея первой начала тот бой. Бой, победа в котором - никому. А смерть, смерть поделена между обоими.
  Она (то была женщина) лечила его самой древней магией,
  она не говорила ничего,
  лишь забирала себе его боль.
  Она знала, как готовить отвар,
  знала, как отсасывать больную кровь.
  Руки у неё были, как у девочки-подростка, но резкими движениями она ставила на места кости.
  И казалось, если эти чёрные волосы распустить - они затопят всё.
  И в самый жаркий день в её кувшине была холодная вода.
  Теодор понял - он боится её! Она посмотрит в глаза, и будет уже поздно!
  Теодор бежал, не оправившись от ран, боясь пустить в свое сердце иную Любовь.
  Голодный, полуживой Теодор вышел на караванную тропу.
  Лукавый караванщик за миску каши купил свободу Теодора.
  Караванщик, старая лиса, таких не видел прежде:
  - Он так легко расстался со свободой, а теперь так беззаветно служит, всем своим существом эту самую свободу им уже раз потерянную желая себе снова.
  Своей простотой юноша растрогал сердце, которое, казалось, уже целый век как забыло о совести, а лишь хладнокровно стучало:
  "выгода - расчёт, выгода - расчёт"...
  Купец обещал отпустить раба, лишь только они завидят Океан.
  Караван шёл к безбрежному Морю-Океану.
  Купец действительно желал свободы Теодору, но продал его на невольничью галеру, шедшую в южные моря.
  Только в море открылся обман, и прежде послушный раб с силою рванул на себя стальную цепь.
  Теодор бросился в море, он не видел, как на судне поднялась паника, ведь рядом с самым бортом невольничьей галеры с волшебной лютней в руках плыла и призывала скорое кораблекрушение русалка.
  Теодор плыл рядом с ней, и на холодном красивом лице Морской Смерти на мгновение застыло удивление. Но что Теодору до русалки, он видел, как из гавани неспешно в море выходило другое судно.
  Одиннадцать пар крепких рук умели тянуть канаты и ставить паруса.
  Одиннадцать пар ног твёрдо стояли на качающейся палубе.
  Здесь, на судне-скорлупке, между Морем-Океаном и Океаном Небес они чего-то да стоили.
  Ценой была жизнь!
  Год длилось их плаванье.
  И вот судно пристало к стране, в глубине которой, в огромном зелёном лесу каменной свечой, вверх стояла башня.
  Колдун был настолько стар и мудр, что он даже ни о чём не стал расспрашивать Теодора, лишь заглянул ему в глаза.
  - Бери золотые яблоки.
  Кучер замолчал.
  
  Офицер барабанил пальцем по своей парадной каске.
  - Старик, ну что же мы ждём! - А нету конца у сказки, -
  кучер вздохнул, глянув в окно, - Ах, какая мерзкая погода.
  Ровно через три дня выйдут три года,
  срока того, что колдуном был назначен.
  Но никто не верит уж в Счастье в наших краях...
  - Какие края, старик, это же сказка!
  В руках офицера парадная каска.
  - Всё это здесь, если б (тут кучер поперхнулся) не туман,
  видели б замок того колдуна вот в этом окне.
  - Я пройдусь, - говорю я, - нужно прогуляться мне.
  - Пан, везде грязь!
  А я в эту грязь сапогами - хрясть! Грязные сапоги.
  - Не потеряйтесь в тумане! - мне из дилижанса
  Кри-ча-ли! Кри-ча-ли! - Поосторожнее, пан!
  А я за очками в карман руку.
  Оправа у очков - дрянь,
  а вот стекла мне подарил мной расколдованный царь!
  Им тёмная ночь, что дочь,
  им туман - не туман.
  Ну вот, прямо передо мною замок того колдуна,
  ну, и у него нора-конура:
  на стенах плесень, башни в "разны стороны",
  ну, в общем, не дом жилой, а так, филиал тюрьмы.
  - Ы-й!!!
  Кустарник у колдуна злой.
  Упали очки, сейчас их найду, постой!
  Вон!
  Нашёл!
  Не повезло, очки без стекла.
  Нет, повезло, стекло
  не разбилось, не пропало,
  просто взяло да упало, вставлю, чай.
  Это просто как чай заказать в придорожном трактире,
  но прежней их силе очки сейчас уступают.
  И тут наступает действия первого финал.
  Действие второе: вижу я колдуна,
  стоящего на одной из башен,
  и он руками всё машет и машет,
  вьётся по ветру борода седая.
  Ну, ничего, я те щас Солнце, гад, нагадаю!
  Хитрить
  и темнить
  легче всего в тумане,
  это я знаю,
  это все знают!
  Я не воин, я не рыцарь, но вот с туманами биться умею я.
  Так, где же волшебная трость моя?
  Ах да, конечно же, в саквояже!
  Сейчас трость достану, и
  что тогда, колдун, скажешь?
  Я возвращаюсь. Не помню дороги,
  ну же, помогите, здешние боги.
  Стою, слушаю тишину. Ну, вот там фыркают кони,
  значит, там дилижанс. Смело иду вперёд
  сейчас. Какой-то глаз красный, не добрый не добрый у лошади.
  - И! И!! И!!!
  Лошади с места в галоп понесли,
  да прям на меня, я как стоял,
  так от прежнего "я" прям отпрыгнул!
  Прям в грязь!
  Страх и Злость!
  А где же моя волшебная трость? Вот наказанье,
  ничего, против тумана есть заклинанье!
  Тут главное - взять правильный вдох.
  Но не надейтесь, что произносить я сейчас буду слишком короткое заклинание:
  
  За день от Солнца устали все:
  От Солнца устала городская площадь. Этим днём под этим Солнцем площадь была буквально растоптана тысячами сапог, сотни телег проехали по её спине. Площадь устала.
  От Солнца устал шарманщик. Солнце слепило ему глаза, и все проходящие люди видели его жалкие лохмотья.
  От Солнца устали печные трубы. За день они буквально раскалились от стряпни своих хозяек, тут ещё это противное Солнце!
  За день, от Солнца устал уродливый городской фонтан. "Еще немного, - говорил он Солнцу, - и мой лев начнёт плеваться в воздух паром.
  От Солнца устал городской нищий. Он целый день просидел со своею плошкой у городских ворот, нищего уже начинало тошнить от жирных рук и толстых кошельков. Он, нищий, хотел напиться, а вино в городе продают лишь ночью.
  От Солнца устала лодка, лежащая на берегу. Этим днём её днище совершенно рассохлось: "Виновато во всём Солнце!"
  От Солнца устал актёр. Весь день он изображал зверей и птиц и сейчас, наконец, он хотел смыть грим и увидеть своё собственное лицо.
  От Солнца устала городская лавочка. Днём она кто? Никто, а вечером и ночью место встречи влюблённых.
  От Солнца устала швея. Полпесни назад, ослеплённая солнечным лучом, она больно уколола палец острой иглой. Сейчас из пальца текла кровь, и швея упрашивала: "Солнце, сядь, пусть скорее закончиться сегодняшняя работа!"
  От Солнца устал слепой. Слепой жаждал ночи, ведь ночью незрячи все!
  Орден на груди генерала, днём он безуспешно соревновался с Солнцем в сиянии, орден устал!
  От Солнца куда-нибудь хотел спрятаться стоящий на главной городской площади памятник императору. На голову памятнику гадили! Гадили птицы, - какой стыд!
  От Солнца устал ростовщик. Ведь, оно же, Солнце, так похоже на огромную золотую монету, которая ему никогда не будет принадлежать!
  Устал от Солнца не только пыльный Город, но и Море уже бежало: "Прочь! Прочь от Солнца!"
  От Солнца устал медведь. Солнце напекло голову медведю, что вышит разноцветными нитками на городском гербе, медведь сейчас лениво зевал.
  От Солнца устали грузчики, моряки, ремесленники и, видимо, спасаясь от него, сейчас они неленивой толпой текли в церковь, под её лишенные Солнца своды.
  - Солнце, - молилась монашка, - уйди, пусть будет ночь! Ведь только ночью, а женщина!
  От Солнца устали городские часы. Весь день их стрелки бежали, бежали и сейчас часы думали: "Успели, не успели?.. Опоздали, не опоздали?.."
  От Солнца устали студенты. Студенты жаждали бурной, шумной ночи! Студенты жаждали Жизни! И к чёрту латынь!
  От Солнца устал старый тополь. Такого дня ещё он не помнил. Ну, хотя бы маленькой ветерочек, чтоб листьями возле лица помахать!
  Сейчас Солнце просто ненавидел садовник. Только сегодня посадил он свои саженцы, они хрупкие, совсем беззащитные. Деревья для садовника, как дети, а под лучами этого Солнца саженцы могут умереть.
  - Солнце, сядь! - молил полный огня шар садовник.
  И СОЛНЦЕ СЕЛО.
  Но минует время, и попросят, и скажут Солнцу: "Взойди!"
  - Взойди! - скажет солнцу городская площадь, ведь, если каждый день на ней толкутся толпы народа, значит, её любят!
  - Вставай, - попросту скажет Солнцу одноглазый маяк, - пора Работать!
  - Вставай, - скажут Солнцу печные трубы, ведь до прихода хозяек они должны быть уже согреты.
  - Вставай! - скажет Солнцу старый шарманщик, ведь он должен дарить людям свою простую, нехитрую музыку.
  - Взойди! - будет петь Солнцу, как своей возлюбленной, утреннюю песню жаворонок.
  - Взойди! - скажет Солнцу главная городская башня, башня, что выше всех в городе. "Город думает,- думала башня, что Солнце встаёт лишь с моим колокольным звоном".
  - Взойди! - скажет Солнцу старый тополь. Он очень стар, и именно сегодня старик хочет видеть самый прекрасный и, может, последний восход.
  Солнцу говорит: "Встань!", уставший от своей ночной работы звездочет. Звездочёт твердо знает, днём на небе всего лишь одна звезда, и её не нужно считать.
  - Взойди! - скажет Солнцу садовник, - ведь ты же необходимо моим и твоим детям - деревьям.
  И бабочка, совсем крошка, скажет Солнцу:
  - Вставай, ведь день сегодняшний - вся моя жизнь!"
  - Кто мы, без твоего тепла? - скажут Солнцу крохотные саженцы.
  - Взойди! - скажет Солнцу портной, - Быть может, сегодня я, пусть и не для себя, но сошью самый красивый на свете камзол.
  - Взойди! - скажут Солнцу городские часы, - взойди, потому что пора!
  - Взойди! - скажет Солнцу старик священник, - ведь день идущий нам навстречу - воскресенье!
  - Взойди! - скажут Солнцу все матери в городе, - взойди и взгляни на наших детей!
  - Взойди! - скажет Солнцу алая роза, - я так прекрасна, позволь этим людям любоваться мной!
  - Взойди! - скажет Солнцу лежащая на площади мелкая монета, - на площади, - пусть сегодня кто-нибудь меня поднимет и обменяет на хлеб.
  - Взойди! - скажет Солнцу городской фонтан, - хоть лев мой и некрасив, но пусть и сегодня ко мне придут люди посмотреть на единственных в городе льва и дельфина.
  - Взойди! - скажет Солнцу слепой, ведь Солнце - это единственное на свете, что он - видит!
  - Взойди! - скажет Солнцу орден. За ночь его начистили песком, и он снова желает сверкать!
  - Взойди! - скажет Солнцу девочка. Она очень мала, она хочет играть, жить, вновь бежать в школу и перепрыгивать через лужи на одной ножке.
  - Взойди! - скажет Солнцу городской герб. На нём бурый медведь страшно скалит свою пасть, напоминая всем врагам, что это славный и сильный город!
  - Взойди! - прикажет Солнцу памятник императору. Он просто никого и ни о чём не умеет просить, он всегда всем приказывает! Он так высок, что ему там какие-то птицы!
  - Взойди, - попросит солнце нищий, - я умираю от холода.
  - Вставай, - скажет Солнцу, мурлыча, кот, ведь за утро он уже отмыл от сметаны свою довольную мордочку.
  - Взойди! - скажет Солнцу море, оно вновь спокойное и послушное, оно снова у городских причалов.
  - Взойди, - тихо скажет Солнцу лежащая на берегу лодка, в ней живёт надежда! Быть может, сегодня её столкнут в воду, и рыбаки поднимут над ней белоснежный парус!
  - Взойди! - скажет Солнцу полотно на мольберте,- потому что интересно: быть может, я сегодня стану тобой!
  - Взойди, о, Солнце! - скажет актёр. Актёр, ведь он не может жить без восхищения или летящих в него овощей. Иначе ему не жизнь, а антракт!
  - Взойди! - скажет Солнцу одноглазый колодец, - взойди и загляни в меня.
  - Взойди! - скажет солнцу бригантина, ведь она в море и она подняла паруса.
  И подсолнух, своей головой на восток, повернувшись, скажет Солнцу:
  - Я тебя так долго жду! Вставай!
  И трубочист, что лазает по крышам с одной лишь целью - быть ближе к Солнцу, скажет:
  - Вставай, мой друг!
  Вставай! - скажет Солнцу трижды гордец петух.
  И вот тогда
   СОЛНЦЕ ВСТАНЕТ!
  Я шел не по, а вдоль ужасно разбитой дороги и был ужасно горд собой! Мы с Солнцем врезали мерзкому колдуну. И пусть я и знать не знаю этого мальчишки Теодора, но я ему всё же помог.
  А оставаться здесь более нет смысла. Я не собираюсь за влюблённого выполнять всю его работу, ибо, если вам волшебство разжевывают и кладут в рот, то это не волшебство уже вовсе, а так - пилюля.
  Кроме того, вещи мои в пути, значит, нужно быстрее идти!
  И, как ни странно, я нагнал дилижанс.
  Он делал круг, а я сразу - раз по полю и его опередил!
  Первое, что я рассмотрел, это взлохмаченный кучер,
  что-то там с осью у дилижанса, лучше кучера не донимать.
  
  В нашем дилижансе, рядом с офицером сидела попутчица. Первое, что бросилось в глаза: боже мой, ну, не должны же так близко друг к другу молодые люди сидеть не то что в дилижансе, но и на первых свиданиях!
  Молодое тело, молодая плоть, ах, помилуй меня, распомилуй, Господь!
  На ней элегантное, безукоризненно сшитое дорожное платье,
  а офицер думал не о каске своей - об объятьях.
  Скорее всего, она бедная родственница в богатом доме или служанка, у очень щедрых хозяев
  Глазками играет и не играет, рядом я, рядом и офицер,
  в каждом глазике - прицел.
  Рядом с женщинами, я немного нервничаю. Я достаю из своего внутреннего кармана изумительную табакерку с секретом (табак - это моя слабость).
  Я начинаю нюхать табак, но вдруг спохватываюсь, ведь это невежливо.
  - Хотите? Извольте... - от растерянности я протянул табакерку сразу двоим.
  - Конечно! - но не офицер, а именно девушка выхватила из моих рук табакерку.
  И тут же, в одно мгновение принялась нюхать табак да делала это так ловко...
  - А известно ль вам, барышня, - офицеру очень хотелось в тот момент быть как можно более многозначительным, - что табак нюхают ведьмы? (Последнее слово офицер буквально выкрикнул.)
  - Конечно, - ответила она, вынюхав в пять минут треть моего табака,
  Вдоволь насладившись, она протянула мне табакерку со словами:
  - В вашей вещице есть секрет.
  Едва приняв табакерку, я подал ей её снова:
  - Извольте разгадать?
  - Нет, лучше я ваш секрет разгадаю...
  Я, смутившись, спрятал глаза.
  - Вы смотрите на мои туфельки?
  Я стал смотреть ровно на икону в кареты окно.
  А офицер между тем барышню за локоток.
  - Мы с вами говорили о цветах?
   - Ах!
  - Вам известно, что вы - цветок?
   - Ох!
  Далее мимо меня пошёл совершенно пустой-раcпустой разговор. Вдруг слышу:
  - Еду к мужу, он меня ждёт!
  - И кто же ваш муж?
  - Чёрт. Ну, там он из третьей сотни.
  - И как его звать?
  - Его зовут Сводник.
  И она улыбнулась нам, показывая свои ровные, ослепительно белые зубки.
  (Вот так вот, современные ведьмы в дилижансах ездят на шабаш!)
  - Ехать на шабаш, чего ж в том дурного?
  - Вы, читаете мои мысли?
  - Снова и снова.
  - Извольте сейчас отгадать?
  - Ну, вы хотели бы услыхать какой-нибудь кавалерийский анекдот?..
  Офицер приумолк: и этот не тот, и этот не тот.
  А впрочем, вот вам, господа, моя история:
  До Чёрных болот долетела страшная весть - в стране Людей схватили Ардо. День казни уже назначен.
  - И Чёрт не вытащит её оттуда. Из уст Старого Дракона это звучало как приговор. Драконы вообще слов на ветер не бросают!
  Но Улрих Стет, король всех оборотней, уже седлал своего коня.
  
  - Кто со мной? - спросил он у своего народа.
  - Я! Я! - за ним последовала старшая дочь водяного, Или, ещё совсем девочка.
  ОЛ-ЛА искусный колдун и маг, повелитель огромной массы ныне ещё живущих Тёмных Сил. К тому времени его род, род ОЛ-ЛОВ, был полностью истреблён людьми. И он, ОЛ-ЛА, был последним в своём роду.
  Никто не удержал и молодого вампира. Что повело его вслед за отрядом, о том позже.
  До топей дошли быстро, но после стали попадаться люди. Первого завалили сразу, но уже второй поднял тревогу.
   Люди появились со всех сторон. Они шли молча, и каждый сжимал в руках своё оружие. Поджигать у них под ногами траву - дело пустое, здесь уже никого не пугали эти фокусы. Ещё немного и кольцо людей сомкнётся.
  Но вперёд выступил волшебник, направляя свой жезл и руки в самую гущу нападавших: "Бегите!"
  Скакал рванулся вперёд вместе со вспышкой молнии. Копыта стучали, стучали...
  Или обернулась - за холмом сверкали молнии, но вспышки их становились всё реже и слабее. "Всё кончено", - подумала русалка. И она ещё крепче, обеими руками обхватила плечи Улриха.
  Всё кончено - о том уже молчали все.
  А кони их тем временем уже скакали по землям людей.
  Вот она развилка, путеводный камень. Левая дорога удобная и прямая ведёт в Градсберг, до него сутки хода, отряд свернул на неё. Но Улрих придержал своего коня.
  - Почему?
  - Через несколько песен там шага нельзя будет ступить, не столкнувшись с человеком.
   И он был прав. Отряд двинулся по правой старой дороге, проложенной вдоль самой границы Страны Людей. Внезапного нападения не получилось. Они ехали, вот-вот должны были появиться разбойники. Вот они. Улрих искал среди них вожака
  - Пойдешь?
  - Куда?- слукавил бородач, слухи здесь распространялись быстрее, чем вылетали изо рта.
  - Сам знаешь.
  - В Градсберг! Воевать! - закипал, словно чайник верзила, - нас и двух дюжин не осталось! А сколько нас было! Они резали нас словно уток! Ты! Ты! Сидишь у себя в болотах и ничего не знаешь! А я тут миром торгую! Да за тебя, знаешь, какой выкуп назначен! Знаешь, какой выкуп! Схвати я тебя, герцог простит нам всё! Всё! И оставит нас в покое, позволит грабить до скончания веков!
  - Но ты этого не сделаешь, - оборвал разбойника оборотень.
  - Да.
  - Дай мне человека.
  - Хорошо, - и разбойники тут же скрылись в лесу, бесшумно и быстро, словно и не было их вовсе.
  Далее вчетвером: Улрих, Никто, Или и проводник шли, избегая жилья, ночевали в лесу, не разжигая костра. Человек всё время молчал, опасаясь своих грозных попутчиков.
  Трактир. В нём они пополняли припасы, это была вынужденная мера. Одна и трое, старались не привлекать к себе лишнего внимания. Не вышло.
  Отошли от трактира на несколько шагов, и вампир стал слабеть. Кто-то в трактире, всё же успел разглядеть его острые клыки. А потом он упал, и из пасти у него пошла пена. Улрих склонился над ним.
  - Я любил её.
  - Я знаю.
  Времени на проведение обряда не было. К тому же проводник, воспользовавшись заминкой, сбежал. С Улрихом осталась лишь русалка, она почти что ребёнок. Девочка влюбленная в него, как змея в змея, Улрих не знал дороги. Они долго пробирались через кустарник, а потом впереди заблестела река. Уходящее солнце указало им реку.
  Или увидела воду, и остановить её было невозможно. Вода была её первой любовью. Она сама была почти что волной. Она не плакала, она радовалась, она смывала с себя усталость, всю эту грязь последних дней, весь этот тлен человеческих земель.
  Улрих смотрел, он всё понимал: эти дни они крались словно волки, и что всегда они были на волосок от смерти. Или же была сейчас совершенно беспечна. Но бывают такие случаи, когда, всё понимая, мужчина молчит.
  Садящееся солнце лучами своими касалось реки, и казалось, что девочка купается в совершенном золоте. Маленькая русалочка начинала петь свою песню, слов оборотень ещё не разобрал, как вмиг один! Мир весь и всё что вокруг, разорвано было, расколото на тысячи частей истошным криком. На русалку, что в реке, набросилась заколдованная сеть. Или билась, старалась из сети вырваться прочь, всё тщетно. Сеть-волшебница ещё сильнее опутывала её. В мгновения эти Улрих действовал быстрей, чем соображал, прямо на коне он бросился в реку:
  - Сейчас! Сейчас! - сейчас он был холоден словно лёд, он склонился с седла, схватил, привлёк к себе обезумевшую от боли русалку. Кинжалом своим он резал, резал сеть:
  - Сейчас!
  А на том берегу реки, в кустарнике, до времени срывался арбалетчик.
  Арбалетный болт в полёте жужжит словно шершень.
  Ничего этого Улрих, конечно, не слышал, просто конь рванулся вверх, а волшебному коню любой наездник, что пушинка. И как король оборотней не вылетел из седла? Волшебного коня сразу не сразить, но всё равно, то была уже пляска Смерти. Оборотень высвободил ногу, в стремени запутавшуюся; и когда гибнущий конь коснулся копытами земли, Улрих вылетел из седла прочь. Он приземлился прямо на ноги и, чтобы избежать падения, шагов несколько пробежал вперёд. Остановился. Он даже не упал. И что с того? И королю оборотней совершенно незнакомо это место. Его конь шёл на свидание со смертью своей слишком поспешно.
  Но где бы он ни был, лишь ночь у него, чтобы прийти на помощь к возлюбленной.
  По улице города ведьму вели на казнь. Руки у ведьмы были связаны, на шее у неё была верёвка. Вам, наверное, интересно, какая же она - возлюбленная самого короля оборотней? Она не была красива. Она не была красива оттого, что последние дни её не только пытали, но и мучили. Но всё равно, пусть в двух шагах она от смерти своей, пусть избита в кровь и до синевы, но и сейчас стражники от неё держались на расстоянии шага.
  - Тощая, видать детей наших мало съела! - крикнула ей женщина из толпы.
  Ардо эти слова расслышала, но солдат с силой рванул вперёд верёвку, что на её шее.
  Городская площадь. Вот и всё. Взойти на костёр, сделать последние в жизни шаги, Ардо предстояло самой. Она поставила ногу на нижнюю перекладину лестницы, пошла не сразу. Сначала убедилась, что её ступня с перекладины не соскользнет.
  Раз. Два.
  Три. Вот теперь действительно всё, своими последними шагами в жизни ведьма была довольна. "И вот уже черные крылья смерти надо мной. Ой!"
  Никто на площади не понял, откуда появилась огромная, чёрная не-птица и птица.
  Испуганные лица.
  Ветер ему навстречу.
  - Я тебя встретил, - шепчет оборотень девушке в ухо.
  - Любимый.
  Среди тысяч звуков расслышал он эти слова:
  - Ждала.
  А!!! - А!!! - море народа под ними.
  Поднимет он выше церквей и крестов ЕЁ
  Украдёт! Унесёт! Она пьёт ветер разбитой губой.
  - Мне хорошо с тобой. Ай! Не целуй, мне отрезали ухо.
  - Ты обманула меня, дрянь. Небо к твоим ногам! Боль и Печаль...
  - И Боль.
  - И Боль пусть уйдёт как стрелы - смотри, стреляли в нас, а падают на толпу.
  Он круг над площадью совершил, будто хотел с ней себя крепче связать.
  - Не тяжело тебе, милый, - ведьма его спросила, шею его обнимая. Я отдам тебе сердце своё, знаешь?
  - Знаю.
  Колокол где-то звонил и сил ни у одного, у двоих - океан. Ран победители не считают средь океана воздушных струй. Сердце её стучало рядом!
  Его рука легла на её грудь.
  - Ты хочешь меня?
  - Ничуть.
  - Собака!
  Чтоб крыльям его было легче лететь, ему она начала шептать, петь:
  Ветер песни такой прежде не слышал, вот те слова:
  "Сына мать в колыбели качала и напевала:
  - Ты - победа моя, я - победа твоя,
  если вдруг я останусь одна,
  где же ты, моё сердце?
  Где же ты, моё солнце?"
   Это была печальная песня. Они летели.
  Они всё еще летели.
  А под ними, по совершенно гладкому, словно скатерть, зеленому полю на крепких лошадях скакало человек двадцать закованных в броню воинов. Отряд возглавлял сам герцог, человек ещё молодой, но очень самонадеянный и гордый. Сейчас его самолюбие готово было пошатнуться.
  - Никому еще: ни птице, ни оборотню не удавалось без остановки перелететь зелёное поле. Тем более с ношей в когтях! А этот летит, совершенно не ловя воздушных струй. Он, видимо, считает себя самой большой птицей в этом небе...
  Герцог попридержал своего коня, поднёс ладонь к лицу, прикрывая глаза от солнца: "Ну, вот. Вот так в них начинает проникать усталость". Оборотень ещё ничего и не знал, а герцог уже всё видел. Недаром он - герцог.
  Горсть всадников, что внизу, начала рассыпаться. И вот только тогда Улрих понял, это никакая не усталость, это просто он долетел до последней черты. Есть такая черта в небе. Очень скоро его крылья станут тяжелы, как камни. Падения не избежать, Ардо крепче вцепилась в него. Улрих сказал ей: "Не бойся". И эти слова стали началом конца.
  Они падали столь стремительно, что казалось, всадники и лошади, все, что внизу, опешили. Но вот, едва не коснувшись земли, Улрих всё же поймал струю ветра, или это Ветер поймал его. И теперь он не падал.
  Теперь он ле-тел!
  Ле-тел с ужасной болью.
  Это был даже не полёт, он карабкался сквозь воздух.
  В глазах у Ардо ужас: "Успеем? Нет, не успеем!?"
  Зелёный красавец призрачной свечой спасенья вставал перед ними. Но до дерева ещё нужно было долететь.
  Всадники, взяв их в полукружье, стали настёгивать коней. Погоня медленно приближалась. Здоровые сытые кони и изможденная то ли птица, то ли человек, неестественно хлопающий огромными черными крыльями:
  - Вжи-к! Вжи-к!
  А кони копытами "топ! топ!" по траве. Оборотень уже слышал их разгорячённое дыхание:
  - Сейчас они нас возьмут!
  Но не взяли!
  А между тем, скакавшие первыми всадники, были от них на расстоянии броска копья. А был бы в отряде хоть один арбалет!!!
  Он, Она были невысоко над землёй.
  Улрих даже не сложил крылья свои, настолько всё, Всё было отдано полёту.
  К дереву, как раз к нижнему сломанному суку, на расстояние безопасное для общения человека с нечистью, подошёл невысокий воин. Это был герцог.
  - Давай слезай, - сказал он оборотню, в данных обстоятельствах слова эти были шуткой.
  - Сейчас, отдохну, - ответил Улрих человеку, - вместе с этими словами на каску воина и на зелёную равнину пали первые капли дождя. А уже, через полпесни дождь лил, как из вёдра, равнина, дуб, дальний лес, всё было дождём.
  Человек, кутаясь в красный плащ, спешил укрыться.
  - Теперь я уже никогда не расправлю крыльев. Мы...- шёл дождь. Ардо не желала слышать следующих слов. Он сильный, но сейчас он очень устал, сейчас сильнее она! Она, то ли девочка, то ли старушка с силой прижала его к своей груди. Шёл дождь.
  - Спи, милый.
  Дождь. Дождь.
  - В дождь они не смеют подойти к нам. А за дождём ночь, ночь - наше время.
  Ведьма была мудрее своего жениха.
  - Я тебя познакомлю со Смертью. Я с нею знакома, она нестрашна.
  Шёл дождь.
  - Сколько же у нас с тобой времени... - она говорила и пела ему одному.
  
  А вокруг, на многие мили вокруг только дождь. (По кому небеса плакали?) А глупые люди где-то в дожде суетились. Люди всё любят делать основательно: они разбивали палатки, привязывали к колышкам коней. К утру сюда прибудут сухие дрова, священники. И единственное на зелёной равнине, дерево при большом стечении народа обложат хворостом, запалят и сожгут вместе с нечистыми.
  А утром, лишь стало светать, солдаты увидели: на ветвях огромного дерева не было никого.
  
  - И куда же они подевались?
  - А вот не скажу, - офицер начал заигрывать, - а вот разгадайте тайну мою...
  - Я у вас её силой возьму, - произнося эти слова, девушка своими тоненькими пальчиками сильно сжала офицеру коленку, так сильно, что тот даже охнул! Всё, договор между ними был заключён.
  Знал бы я о том, слышал бы эти слова!
  Возможно, было бы всё по-иному. Но слов тех слышать я не мог, в мгновение то я выпрыгивал из дилижанса на мостовую. Тут следует сказать, со сказкой офицера наш дилижанс черепахой вполз в город. И вот, смотря в окно, я в мгновение одно увидел, в руках молодого человека, стоящего на мосту, очень сильный магический амулет. Сказки сказками, все сказки остались за спиной, а вещь та действительно была очень опасна!
  Оказавшись в толпе, я потерял из вида молодого человека, затем увидел его - он словно убегал от меня. В руках у него не было ничего, но всё же я бросился за ним и уже почти что схватил его... Как меня толкнули! И я остался ни с чем, вернее, в руках моих оказался его оторванный манжет! Искать беглеца более не имело смысла, эта часть города была торговой, а значит, очень шумной и многолюдной.
  Со своим "трофеем" я пошёл в городской парк, благо был он недалеко, я сел на лавку. Нужно было кое в чём разобраться.
  Конечно, волшебник не собака, но пока чужая вещь "ещё тепла", волшебнику она очень многое может поведать о своём хозяине. Итак, если молодой человек скверен, то сильный амулет он может обратить против очень многих. Раз так, значит, по боку все дела и придется на какое-то время задержаться в этом городе.
  Я взял в руки манжет, из него выпал, вылетел листок. Я в руки взял лист - какие-то цифры,
  "шерсть",
  "лён",
  "пенька",
  "убыло",
  "прибыло"...
  Наш молодой человек торгует?
  Слово "торгует", рифма - "ворует".
  Нет, у торгашей манжеты не из паутины пошиты.
  Лист перевернул, а там буквы в стишочки свиты:
  
  " - Садовник, из чего ты делаешь крылья?
  - Из молодой листвы. Кузнецу - стальные крылья, и вместо сердца - мотор! Крылом художнику - мольберт, писателю - лист, моряку - белый парус. Женщине крылья - её лёгкое платье...
  - Силач, ты легко управляешься с гирей, куда ты хочешь её забросить?
  - Я хочу улететь! Дрессировщик для этого засовывает голову в пасть тигру, а клоун посреди цирка для этого хлопается со всей своей дурацкой мочи задом на арену.
  - Не мудрёное дело - делать себе крылья, главное - найти подходящий материал.
  - Насильник, убийца, тебя через час казнят, были ли у тебя крылья?
  - Да пошёл ты! - и верно, такие вопросы перед казнью не задают.
  - Музыкант, ты летишь, ты меня не слышишь. Паганини! Бах! Сальери! Моцарт!
  - А!
  - Зачем ты летишь?
  - Чтобы жить!
  - Чтобы жить!
  - А ты зачем?
  - Не знаю!
  - Куда летишь?
  - Не знаю!
  - А вы?
  - Ленинград - Нью-Йорк.
  - Аустерлиц - Ватерлоо.
  - Болдино - Чёрная речка.
  Не мудрёное дело мастерить себе крылья, главное - найти подходящий материал, а затем взмыть. Суть полёта - быть ближе к Солнцу."
  
  Тут я разулыбался! Уж на кого, на кого, а на мерзавца автор этих строк не похож. Иное дело, что белый стих, это же, как парусник на берегу. Но всё же, о чём расскажет мне манжет? Я посмотрел вокруг, вроде бы дам нет.
  Чужим манжетом я как бы начал вытирать со своего лба пот. Сейчас история придёт...
  Стихи его считали неумелыми, прозу его называли тяжеловесной. И с полным чемоданом исписанной бумаги он мотался по стране то тут, то там, выполняя то одну, то другую временную работу (тут манжет перешёл с "он" на "я").
  Я привык к переездам. Привык к тому, что плащ на моих плечах был вечно мокрым от дождя, а туфли мои по приходе в гостиничный номер сразу - сразу просились к огню.
  Приехав в Эрно, я, как образованный человек, первым делом купил газету - ничего не стоящий листок, пожалуй, лишь одно: на последней странице среди всего прочего было напечатано "редактор Ос". Ужели тот великий Генрих Ос, да нет, не может быть! Однако, потеряв полпесни времени, я все же нашел редакцию "Листка" - так называлась та газета.
  - Редактор болен, вот его адрес, - сказали мне.
  Комнаты газеты: кабинет главного редактора и комната прочих сотрудников, были расположены в каком-то длинном тёмном коридоре убогого здания. Я скомкал и разорвал адрес, это была явная ошибка.
  - Где найти недорогую гостиницу?
  - Улица Зелёная, - ответили мне и махнули рукой налево в сторону от редакции "Листка". Я шёл, ни о чём не думая и, лишь остановившись у "Льва", вспомнил, Зелёная, 33 - это же адрес редактора "Листка".
  - Генрих Ос, - сказали мне в гостинице, номера 22 и 23.
  И я не придумал ничего лучшего, как сунуть в руки служанки этого Оса свой "Трактат о совести", свою "Сказку о благоденствии". Полночи потом жалел о том, что отдал Осу не лучшие свои произведения и вспоминал мудрые философские сказки великого Генриха Оса. С тем я и заснул.
  Вот чему учит неудачников жизнь: это - забудь то, что было вчера и делай, что делал. Так что, проснувшись утром, я целиком погрузился в 23-е мая 1750-го года. Я искал работу, бегал, суетился, я подрядился к двум купцам и аптекарю что-то считать, писать, пересчитывать. Но вот на третий день моего пребывания в Эрно ко мне подошёл невысокий человек во всём чёрном и протянул мне конверт. В записке было, Генрих Ос, доктор медицины и мастер литературы просит зайти меня к себе этим вечером.
  - Да-да, я буду. И я пришёл скорее из любопытства, чем ещё из-за чего-то.
  Обстановка в комнатах была удручающая: часть вещей явно казённые, иные, видимо, привезены с собою хозяином. Но всё вокруг несло на себе печать некой болезненности. Какой-то едкий привкус в воздухе, какое-то зловоние. Ах да, я едва не забыл, помню, много лет назад Генрих занимался магией и алхимией. И вот он - великий мастер слова, а ныне редактор "Листка Эрно". Это маленький старик. О! Как похож он на свои изображения в книгах: невысокий лоб, длинные седые волосы, довольно жидкая бородёнка, спокойные серые глаза и сжатый, словно в усмешке рот. Он улыбается, или это гримаса старости. Он сидит в полутьме, в натопленной комнате, несмотря на жару, на нём тяжёлая медвежья шуба, на шее золотая цепь. Я делаю поклон.
  - Из всего ва-а-ашего трактата, - процедил старикашка, - я обра-а-атил внима-а-ание всего лишь на одну стра-а-аницу ...
  Далее ему можно было не продолжать. Я и так знал, что мой "Трактат о совести" - ерунда, но привычка, вымуштрованная годами: говорят, так слушай, заставила меня вытянуться в струну. Старик ещё что-то говорил, но я его не слышал.
  ...тикали часы. Текло время...
  В комнату вошла служанка, неся в руках искусно сделанный из тёмной слоновой кости ларец.
  - Давным-давно, - говорит он мне, - вам не понять как (из вашего трактата видно, вы слишком мало образованы и даже в самых простых кабалистических знаках и символах вы не разбираетесь вовсе...) я подчинил себе слог, размер, вдохновение, связав всё это; на огне, выковал стрелу, и стрелой той поразил дикого черного гуся, - Ос хлопнул в ладоши, и коробочка из слоновой кости сама собою вдруг раскрылась, - Два пера. Вот то, что со светлой прожилкой, возьмите в руки его, и сами собой, без напряжения и усилия дивные баллады, стихи, песни окажутся в вашей власти и встанут перед вами. Так мною были написаны "Королева Эмера", "Хуалис", "Мерло или ночь"... - он остановился (если здесь продолжать, перечень его лучших работ занял бы целый лист). Это перо принесёт вам деньги, власть, уважение. Второе перо, что едва меньше первого, возьмите его в руки, и день станет вам не в день, и ночь станет не в ночь. Ваша зала покроется слоем мятых листов, на которых две-три строки. Это - муки творчества. Да какие, - глаза его в полутьме светились, словно угли, - что не испытывали вы никогда, - тут он тяжело вдохнул, - какие проклятия я посылал этому перу! В лишениях и в не признанности тоже счастье. Идите с миром, - сказал он.
  И я, взяв коробочку, тихонько-тихонько вышел от этого то ли чёрта, то ли алхимика, то ли просто сумасшедшего старика. Я возвращался к себе, прижав к груди это "нечто". Отныне в жизни моей всё будет по-иному.
  Мысли в моей голове роились, налетали одна на другую. Ночь эту я совершенно не спал, а на столе, что в самом центре моей комнаты, стояла и, кажется, уже напевала какие-то свои мелодии волшебная коробочка: та-та-та.
  Утром 27 мая, проходя через мост, именуемый жителями Эрно "поленницей", в реке Этто я утопил подарок старого колдуна.
  И вот так, - подытожил я рассказ манжета, - днём этим в Силлези родился новый писатель.
  Всё, делу - конец. Но "разговор с этим манжетом" отнял у меня много сил. Парк, в котором я сейчас сидел, был очень красив. Но сейчас, я нуждался в постели, и чтоб петухи подольше не пели.
  Наш дилижанс починяли кузнец и кучер, вернее, кучер вертелся вокруг кузнеца, очень грозного с лица.
  Офицер мне комнату в гостинице заказал,
  если б только он знал!
  что перегородка ну уж очень тонка,
  и от них ко мне: "О!!!", "У!!!" да "А!!!".
  И еще, ну, очень неприличные выражения, о том, что, сейчас им, страх как хорошо. Да я бы в мешок голову сунул, был бы мешок у меня!
  А оттуда: "..... меня!" да "Любите меня!"
  Чёрт знает что! В общем, я встал и ушёл!
  Скитаться по городу в ночь, это, знаете ли, всё равно, что обряжать дочь, может очень дорогого стоить! Есть, пить я не хотел, а кроме того, ну, в каких сказках волшебники говорят: "А, что у нас там сегодня на ужин?" (Кому такой волшебник вообще нужен?!)
  Я в конюшне на лавочку сел, предварительно спрятав свой плащ.
  - Уважаемая Лошадь!
  Лошадь плаща не видела, и сейчас
  Лошадь очень мило покачала мне головой.
  - Позвольте рассказать вам о ведьме одной.
  Лошадь навострила уши:
  - Ну, отчего же мне вас не послушать.
  (Возвращаясь назад на строку,
  ну да, я могу
  говорить и на лошадиных языках.)
  - Недолог век ведьмы, - так я начинал...
  Недолог век ведьмы: год, два - не более; пьянит её тот воздух.
  Воздух свежий, рвущийся в лицо навстречу тому, её безудержному полёту! Безудержному! Дикому! Но не летай над церковью, девочка моя. И дымный угар шабашá-шáбаша обернётся стенаньями, цепями, угольями костра. Угольями, разбросанными на одной из городских окраинных площадей.
  Однако ещё и такие есть, что живут лет на пять, а то и десять более остальных. Но...
  Анита была молода.
   Случилось так, что к девочке, не имевшей не только приданого, но и настоящих родителей, посватался Отто Бъёрг - богач, самый богатый человек в селении, да и во всех окрестностях славного города Фиора. Отто Бъёрг - хозяин гостиницы "Три слона".
  Случилось так, злой рок наградил ещё маленькую Аниту непослушанием, въедливым умом, и роль посудомойки-жены никак не устраивала своевольную гордую девушку.
  - Неблагодарное животное! Её взяли! Она же!.. её!.. - Отто пустил в ход испытанное и столь часто применяемое в средние века средство. Побои принесли плоды: жена присмирела, да, но на самом деле котёнок ненависти ещё глубже забрался, залез в самое сердце юной хозяйки гостиницы "Три слона".
  Вот тут-то и появилась старая Сати, карга, о которой в селении говорили плохо все. Издалека начала она свой первый разговор, но смышленая девушка быстро поняла и приняла её веру.
  И теперь, ночью, зачастую в полнолуние, давая выход своей ненависти, она, Анита, упивалась своей ли внезапно приобретенной властью над воздухом и над людьми. Анита была хороша, чертовски хороша собой, это и погубило, нет, ещё погубит Отто Бъёрга, хозяина деревенской гостиницы "Три слона". Вглядитесь в эту ведьму: вот она стоит у стойки, своими красивыми руками, нет, пальцами что-то то ли делает, то ли нет. Её гибкий стан одет не в парчу, не в шёлк, не в бархат, что ниспадает тяжёлыми складками, в коей так любят рядиться городские красавицы. На ней, на Аните, простой наряд богатой поселянки, не приоткрывающий прелестей тела, о, нет! Средние века - время суровых нравов, но опытный мужчина заметил бы, живи здесь мужчины, а не мужланы. И если бы она не была ведьмой... Пожалуй, Анита была худа, худощава, а в государствах средней Германии в те времена любили пышных женщин. Но разве ж ведьмы похожи на всех прочих!? Вот и сейчас сидящие за столами, стоящие у столов видели в ней хозяйку, видели девчонку, зная лишь о её возрасте, - почти что шестнадцать лет, - время быть женщиной, время рожать детей, но не время, чтоб о ней, об Аните, вздыхали отцы почтенных семейств.
  Лицо её, - ну вот, опять же, - лицо её было худым, не переполнено лунным светом, о, нет! не бледно. Правильные черты не портило ничто, пожалуй, единственное - небольшой шрам, след детских забав на нижней губе слева. Про ведьм говорят, что глаза их пусты, тянут в ад и пугают холодом. Нет. У Аниты были прекрасные тёмно-карие огромные глаза: тёмно-карие и синие, и зелёные, и серые, но не изумрудного цвета. Глаза - вот в них-то опытный служитель церкви и мог бы различить, заметить, увидеть того беса, нет, скорее бесёнка - животно-бесстыжего, лукавого сидящего в Аните, способного и на малую шалость, и на сатанинскую злость. Ведьма непременно несёт другим соё зло. Заметьте ведьму в толпе - в толпе её нет. Она всегда одна - одна творит зло, одна любит, одна убивает.
  Сейчас, вот и сейчас, стоя у стойки, делая что-то руками, своими красивыми руками, но нет же, самыми кончиками пальцев, что-то делая и не по делу, а так - для отвода чьих-то глаз. Ну вот, опять же глаза. Что в них?
  Анита расстроена? Удивлена?
  Уж слишком необычен для их глуши тот разговор. Через Ди редко ходят паломники: Ди вдали от тех дорог, по которым браво шагают они. Ди вдали от Рима, своими святыми Господь Ди не наградил. Да и паломник ли он? Одет бедно, говорит много, но не кичится собой и не жаден до денег. Взгляд, взор - скорее бесстрастен безразличен, нежели лукав. Он просто говорит, жуя: отламывает от краюхи хлеб и отправляет его себе за щеку. Анита могла видеть насквозь, и он, тот человек заметно отличался от угольщиков и крестьян, окруживших его стол. Они - люди мелочные, людишки, он же... Можно ли не брезгливо относиться к ним, к суете, наполняющей их жизнь, к работе, дающей им хлеб? Наполнены они не чёрным, цветом мелочно-серым. Недалёкие люди, он же... На взгляд, в общем видно с трудом, слишком многое летящее от них и с них, мешало её ощущению, её ведьмину глазу. Он и костёр, и горящий лес... Не смотри, девочка моя, если не видишь, но Анита смотрела и смотрела. Путалась, сбивалась, на её красивом лице - она расстроена, она удивлена.
  В гостиницу приходили люди. Нет, не приходили смотреть на него, вовсе нет, приходили, кто закусить, кто выпить. Но в следующие два дня вся гостиница буквально гудела от народа к величайшей радости её хозяина и неудовольствию хозяйки. Почему? Любопытство сначала праздное, затем нет: "Кто он?" Мало того любопытства, ещё ножом она больно порезала палец - много народа, много работы. Анита не любила работать.
  
  Лишь раз в ночь, сжав в руке корень Черного Моррока, дававший возможность быть незаметной, она спустилась к нему в нижний зал. Спускаясь по лестнице, едва касаясь ступеней ступнями, она опустилась рядом с ним на колени. Она смотрела на губы, на тонкие пальцы, вьющиеся волосы... Делай же то, зачем шла! А она задержалась взглядом ... Его лицо. Какое оно? О чём ты думала, не страшась первых петухов? Рукой своей хотела коснуться его лица, знала, проснётся. Не сделала этого. И сжав в руке чёрно-синий, пачкающий ладонь корень, ушла и легла рядом с ненавистным мужем. Что снилось тебе, девочка? Он? А завтра на кухне он случайно назовёт тебя девочкой. Короток твой сон, Анита.
  Лицо его ничем не приметно: один глаз вверх, другой вниз, один - в маму, другой - в папу. Это она знала как ведьма. А как женщина она была ещё совсем молода. Он роста ниже среднего, скорее некрасив, нежели наоборот. Он говорил, что пришёл из иных мест, и это верно, здесь в болотах Средней Германии, мужчины были более крепки, могучи, и ей в них это нравилось.
  Волосы слегка вьющиеся. Губы тонкие - вот-вот начнут шевелиться.
  
  - До двадцати лет я не знал горя. И ещё не начавши жить, я уже твёрдо стоял ногами на земле. Уверенность мне и моей фамилии придавали две хлебные лавки, ими владел мой отец. Я был здоров, молод, неглуп. Конечно же, кондитер города Мак - не маркграф того же города и не почётный рыцарь, но и в их домах, и в доме самого бургомистра ели наши торты и ели наш хлеб. Мой отец пускай не был даже и городским старшиной, но что с того? Зато в Маке он имел два дома, две хлебные лавки. Всё вокруг меня и нашего дела сулило уверенность, сытость и достаток. Скоро была моя свадьба, вернее, должна была быть. Она из хорошего дома. Мы не любили друг друга, почти что друг друга не знали, но и что с того - полюбим. И по древнему хексальскому обычаю уж сбивали столы.
  То древний обычай наших мест: молодые садятся, молодых сажают за свежесколоченный стол - за стол из сырых досок. Стол покрывают только что сотканным полотном белейшего цвета, и не беда, что стол, вернее, не стол, а так... Сооружение может не простоять и недели, это не беда, над тем в наших краях смеются. Главное, чтоб он, стол, на свадьбе был. И быть по сему. Но жизнь мою надвое огненным мечом расколол ангел, явившись во сне и встав передо мной. То было ночью: я спал или нет, но, не дождавшись утра, я покинул дом, город, край, помня лишь одно: грозно сорвавшееся с его губ: "Иди"...
  
  ...Ангел, не ангел, - того не знаю, - ну, уж верно, ангел, ибо кем ему ещё быть? Да и не говорил он ничего, кроме того одного могучего, грозного слова "Иди", простого, ясного, но непонятного. Уж, верно, черти не такие, да, и не похож он на чёрта: в руку он мою вложил ведь не нож, не огненный хлыст, а пучок полевых трав вперемешку с цветами, так сладко пахнущими, милыми для глаз и столь неприятными на вкус...
  ...Каков? Ужель то важно? - раздраженно думал рассказчик, но, поморщившись, все же стал искать сравнение, объяснение, описание, - каков он? Прежде я его знал, как видел, ныне понимаю больше, чем вижу. В одеждах судьи, высокого роста... с вашего священника, да, но шире его в плечах. Телосложением - воин, пускай и не богатырь. Видал я народ покрепче его и пошире его в плечах, ну, хотя бы ты, - тут рассказчик ткнул пальцем в здоровенного верзилу, сидящего за столом напротив себя, - но он тоже крепок. Чёрные волосы и с огненным мечом в руках. Во взгляде и том слове то, что гнало меня вперёд и вперёд, пока я не понял сам: надо идти. И мир обернулся страхом, затем любовью и тысячью знамений, знамений тех, что воздух и листва...
  ...Зачем шёл? Сначала бежал, затем шагал для того, чтоб идти. Слушать. Жить. И снова идти...
  ...Почему шёл? Не мог не идти. Явись перед вами ангел...
  ...Иначе говоря, молча иначе,...Страх гнал! Его не послушайся, он хоть ангел, не чёрт, но тоже с кулаками...
  ...Не раз меня побивали, однажды, упаси Бог, меня посчитали за еретика, святотатца, и по воле лишь случая, счастливо от них выскользнул...
  ...Ангел, говоришь, помог, но на ангела надейся, а сам не глупи. Вот они ноги, - тут путешественник выставил свои ноги в проход, что между столами. Ноги у него были действительно длинными...
  ...Я надолго, верно, навсегда запомнил тот с виду тихий и спокойный городок. Урок такой учится мгновенно. Знай, что говорить! Молчи про себя, хоть пиво хмельно и вкусно...
  Видеть всякое случалось тогда, было угодно Ангелу водить меня по дорогам Испании. Кастилия - край дикий, прекрасный днём, ужасный ночью. А графы тех мест в тот год усердно лили "свою" и чужую кровь, уставая и уже через месяц, набирая новые силы для мордобоя...
  Я же, следуя знакам, ходил тогда по дорогам войны. И знаки кричали мне: "Стой! Смотри!" (и невозможно было не смотреть), я проходил деревню за деревней. Неделями из живых видел лишь воронов, случалось, я ночевал на местах битв, и будили меня выстрелы бомбард. Выстрелы, запах пороха, вперемешку с тленом и те, которых ты не разглядел ночью, едва ли не рядом с тобой - кто без руки, а кто и без головы. Изнанка войны - кровь на сапогах страшнее крови на руках. Видеть много - всё равно, что не видеть. Рубить мечом, колоть алебардой - одно. Смотреть широко раскрытыми глазами, пропускать войну через мозги, равно, что быть убитым утром, днём, вечером, а затем снова и утром, и днём. Ангел не притупил моё сердце, и каждый день я находил всё новые оттенки красного, новые оттенки чёрного.
  ...А смерть я держал на руках, но уже на реке Лысой (случилось это годом позже) я оказался в самой круговерти сражения, едва уклоняясь от пуль, я хоронился в какой-то ложбине, я пробирался к реке, сверкающей где-то вдалеке кинжалом...
  ...В общем, что дальше он говорил,
  то ей совершенно неважно.
  У ведьм всё так случается
  Ни когда-нибудь и ни однажды.
  Сердце ему отдала, всё так просто.
  Глаза мои - звёзды,
  Я самая лучшая, хочешь, хоть год говори.
  Буду сидеть у твоих ног кошечкой.
  Буду дышать счастьем!
  Сзади муж подкрался и её обхватил,
  был бы нож под рукой, муж мертвым был бы
  - Скотина!
  Мужа по шее огрела:
   - Гад!
  А он улыбается, деньги считает, он рад.
  Босой к нему убегу!
  И угадаю любое твоё желанье!
  Не наказанье Любовь, врали подружки-ведьмы.
  С тобой и бурьян - облако, слово "легко" целый день.
  Я его обниму, и он станет моим!
  Мы облетим, мы обойдём целый мир!
  Десять детей рожу, докажу - Ангел рядом с тобой!
  Сердце моё, Радость моя, стану твоим телом,
  сердце моё, Радость моя, ты у меня первый!
  Единственный мой, я лишь тобой дышу,
  Я лишь твоя, Сердце моё, Радость моя!
  Ночь не спала.
  Бус не взяла, за спиной свой мир оставив.
  Ты пришла, а он растаял.
  Сердце мое, Радость моя.
  Дым над городом.
  Дым над горой.
  Ангел, кричит ему:
  - Стой!
   И смотри, в небо летит половина твоего сердца.
  Я замолчал, прервав рассказ оттого, что дверь конюшни заскрипела. В дверях стоял кучер, интересно, что бы сказал он, застав меня разговаривающим с лошадью?
  - Пора в дорогу, пан.
  - Ведь ночь!
  - Я невольник, пан, у меня расписание.
  - А эти лошади?
  - Они будут дожидаться следующего дилижанса. Пан, надо мною плеть-время.
  Уезжать из города в ночь... Эта идея мне понравилась.
  Вот, только одно, а где же наш бравый офицер?
  - Пан офицер, не желает ехать, - пани говорит.
  Не знаю ещё с чего, но я почувствовал вдруг что-то недоброе. Быстро, как мог, я взбежал на второй этаж гостиницы; дверь номера офицера была незакрыта. Я шагнул в номер.
  На постели сидела совершенно обнаженная женщина. Это была наша попутчица, но её нагота меня отчего-то совершенно не смущала. Что-то тут не так.
  - Вы входите в комнаты без стука.
  Ну-ка уходите отсюда, ну-ка, ну-ка...
  От шутки - в холод, почему она скрывает от меня свое лицо? Я не вижу её лица!
  Дверь за моею спиной вдруг захлопнулась, и замок дверной защёлкнулся сам собой. Я всё понял. Её губы в крови, а в руке бокал.
  - Хотите крови? - спросила она, - а я, это вино так даже очень люблю.
  Она прочитала мои мысли.
  - Вы понимаете, он полюбил меня, ну, прям больше жизни. Всё, сердце его больше не бьётся, это у нас, - она отпила крови из бокала, - страстью зовётся.
  Кровь по губам и по шее на грудь. Она совершенно пьяна!
  - Ничуть! И знайте, - тут она начала совершенно неистово - до дрожания стекла в оконной раме - смеяться.
  Ну, что с неё взять - баба пьяна.
  - И знайте, что Я - это Я. Конец вашей сказки! Меня зовут Антуанета-Матильда. Это я девушка Три Года. И никто не способен меня остановить!
  - Матильда снова отпила крови,
  её бокал, кажется, совершенно бездонен.
  - Ты, ты остановить меня... ты неспособен.
  - Так что сегодня он, ну, а завтра - ты.
  Её глаза были совершенно пьяны и страшны,
  - Впрочем, нет, не вы, - Матильда сделала в мою сторону какой-то неопределённый жест рукой, - в вас мне что-то нравится. Знаете что?
  - Что же?
  - Ваш плащ. В нём вы похожи на чёрную птицу. Скажите, вы умеете летать?
  - Желаете плащ взять?
  Своими пьяными глазами она ответила: "Да".
  Я снял со своих плеч плащ, и бросил его ей, но в последний момент моя рука дрогнула, и плащ, не долетев до Матильды, упал. Своею одною полою повиснув на спинке постели, этого отвратительного ложа смерти. На нём, среди скомканных простыней - распластанное тело офицера с разорванным горлом, и тут же сидит она - пьяное, злое, отвратительное чудовище.
  - Хотите узнать, как я стала такой, хотите услышать заключительную главу нашей сказки?
  - Окончаний у сказок не бывает. Послушайте...
  - Я разгадала ваш секрет. Вы неспособны и пальца поднять ни на женщину, ни на ведьму... Я сильнее вас вдвое, сейчас о вас я буду вытирать ноги!
  Это было неправдой, свою руку над ней я уже занес.
  - Беги же отсюда, девочка!
  - "Беги", я уже все сапоги стоптала. Нет, я добралась до финала!
  - Меня ты уже "достала", из двух одно, может, я и не справлюсь с тобой, но шум сейчас подниму.
  -Угу! - она с трудом соображала.
  - Сейчас ты оденешься и по лестнице спустишься прямо в конюшню. Там сядешь на любую лошадь и - до утра...
  - Ты влюблён в меня, милый?
  - Ты позабыла, я и пальца не могу поднять на вашу сестру.
  - Ну, а ...?
  Не прошло и пяти минут, она из комнаты уходила.
  - Ах да, позабыла, - она остановилась на пороге, - мой новый, дорожный плащ, - и, забрав его - вниз. Старая лестница даже не скрипнула под каблуком.
  Всякая женщина - кошка немножко,
  ведьма же - кошка вдвойне,
  а мне только б успеть прочитать заклинанье:
  Шёл ангел Первый и казнил,
  Копьём колол, мечом рубил!
  - Вам благо Смерть! В гиену всех!
  За кровь! За грех! За смерть! За смех!
  Позор святых - земной позор!
  И кровь рекой со всех сторон!
  Шёл ангел Первый и казнил.
  Иной крестил, иной любил.
  Последний просто пролетел,
  Летел, в полёте думав так:
  "Иной мой дом, иной очаг".
  Исчез меж тем простор земной.
  Летел Четвёртый над землёй.
  А утром Солнце вновь встаёт,
  Встаёт, идёт. Встаёт, идёт.
  Летает ангел над Землёй,
  Четвёртый ангел - ангел мой!
  - Только бы я успел! Только бы заклинанье, успело сработать!
  По лестнице вниз я протопал, как солдат, в конюшне был ад!
  Девять жизней под лошадиную ногу, это, ребята, скажу вам, немного! Получив удар копытами, она, как её там, Антуанета? Матильда? Отлетела к стене, и ударилась о брёвна головой, след крови на лбу, как терновый венец. Я принялся бить её по щекам, она глаза приоткрыла.
  - Что со мной было?
  - Это была лошадь.
  - Я не про лошадь вас спрашиваю.
  - Слушай, девочка, теперь во всем подчиняйся моей Воле!
  Я её - за руку, мы с ней по городу, из города в поле. Не шли, а бежали.
  Сейчас, если нас схватят, лучшее на что я могу рассчитывать для себя - это не на костёр, а на верёвку. В такие мгновенья каждый думает, ну, совершенно о разном. Я, к примеру, думал о Лошади. О нашем с ней разговоре:
  О том, что мой рассказ на том месте прервали,
  Когда Ангел указал беглецу на костёр горящий
  Из настоящей Любви:
  
  - Смотри!
  Красиво? Но это ещё не финал.
  Вот то, что я, к счастью, недорассказал Лошади:
  Всё очень просто: беглец - мой отец,
  и наше проклятье оттуда, и самое главное - наконец,
  то вовсе была не причуда.
  
  Он, видевший Горящую Любовь, в ту ночь и в тот дождь, просто не мог пройти мимо единственного на Зелёной равнине дерева. Он скорей бы бросился в завтрашний огонь!
  Но огонь будет завтра, то правда, что первым его, щуплого и насквозь промокшего, сквозь струи дождя разглядела Ардо.
  Он был человек, а значит, для неё никто.
  Но это "Никто" сквозь молнии и дождь к ним,
  Попробуй, справься, без драки с таким! Ведьма, была очень слаба, и этой ночью, она не желала никого убивать. Она обнажила свои клыки, так, "для приличия".
  Отец же, он был очень ловок, в одно мгновенье он оказался рядом с ними на дереве.
  - На части разорву! - прошипела ведьма, это она умела,
  а этот нахал, просто и запросто, Жизнь предлагал:
  - В лягушек не превращу!
  Остальное меня не касается,
   если любят, и кони не спотыкаются,
  триста лет рядом бегут!
  Стенами дождь, а за дождем убийцы - не люди.
  - Что же, любимый?
  - Мы вместе будем!
  Твори, волшебник, своё заклинанье, но лучше быть птицей,
  ведь не летать - наказанье!
  - Ты - моя радость, ты - моё сердце...
  Он заклинанием дверцу в мир иной отворял...
  - С чего же тогда вы так гневаетесь, уважаемая Лошадь, лишь только завидите мой плащ? Непонятно!..
  - Ах да, плащ... История эта не полна без такой мелочи как плащ. Видите ли, плащи... Особый покрой наших плащей для нас, волшебников, это как для знати родовые гербы! Обойди все земли вокруг, другого такого плаща, как мой, не сыскать. Лишь плащ моего отца во многом схож с моим...
  Скоти... скотина какая же я, рядом со мной без плаща сказка моя хромала.
  Каково ей сейчас? Удар копытом лошади выбил в раз из неё ведьму, и ещё много чего выбил, и с чем же она сейчас?..
  Она шла и вот, как шла, опустилась она на колени.
  Ко мне перепачканное грязью, кровью и страхом лицо, глаза совершенно пустые.
  - Нет сил бежать, жить.
  - Как дальше быть, это тебе решать. Я волшебник, не доктор я, вот дорога моя, где твоя - выбирай.
  - Бог меня не простит.
  Ну, насчет Бога и Богов я всегда имел своё собственное мнение. Я подошел к ней и тронул её за плечо.
  - Смотри, встаёт!
  - Кто встаёт?
  - Солнце! Не поняла? В сегодняшний день ты можешь зачать или спасти из огня ребенка. Солнце это тебе в подарок, а кто способен нам подарить Солнце?
  Сказав всё, что должен был сказать (я ненавижу сантименты), я развернулся и пошёл от девочки прочь. Ветер прямо в лицо, мой плащ - по ветру.
  Антуанета же за моею спиной, напрягая силы, сквозь ветер что-то кричала.
  Я развернулся, я угадал её слова:
  - Ты разве не хочешь со мною попрощаться?
  Я помахал рукой:
  "До свиданья, девочка! До свидания, потому что сказка не имеет конца.
  Сказки никогда не заканчиваются".
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"