Юдовский Михаил Борисович : другие произведения.

Попугай

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Попугай

  

1

   Он меня доконает. В распахнутом старом халате
   Он часами сидит, демонстрируя впалую грудь.
   Все пропахло лекарствами, словно в больничной палате,
   Все застыло - и время в часах, и в термометре ртуть.
   Только кресло качнется порой с ревматическим скрипом,
   Да расшарканый тапок с ноги соскользнет на ковер,
   Недоеденный молью, от скуки свалившейся с гриппом.
   Здесь, по-моему, жизнь подписала себе приговор.
   Он, бывает, седую щетину неделю не бреет.
   То ли это склероз, то ли бритву не держит рука.
   Почему-то все люди весьма неприятно стареют.
   Или, может, не все, но других я не видел пока.
   К нему вот уже несколько лет как никто не заходит -
   Ни друзья, ни соседи по дому, ни даже родня.
   Этот факт на довольно печальные мысли наводит.
   Может быть, не его, но, по крайней, наводит меня.
   По утрам он немного бодрей. Заварив себе кофе,
   Он садится за столик с увесистой пачкой газет,
   Чтобы в их катастрофах забыть о своей катастрофе
   И не думать о будущем, коего в сущности нет.
   Что до прошлого - мне о нем мало известно. Лишь фото
   В поцарапаных рамках обрывки его сторожат.
   Кто-то с кем-то и кто-то, рутинно обнявший кого-то,
   Чьи-то руки на чьих-то плечах и коленях лежат.
   Фотография женщины. Юной. Не слишком красивой,
   Но с приятной улыбкой. Наверно, жена. Или дочь.
   В уголке полустершийся год обозначен курсивом,
   Позади опрокинулась звездами южная ночь.
   Вот он сам, молодой, лопоухий, военною формой
   Очевидно гордящийся. Взгляд устремлен в пустоту.
   В наши дни одиночество стало печальною нормой,
   Словно привкус годов, по утрам ощутимый во рту.
   Иногда он со мной говорит, постучав в мою клетку
   И тотчас же на шаг от нее отступая, как рак:
   "Ну чего ты, дружок, ну чего ты нахохлился, детка?
   Ну давай, повтори, повтори за мной: "попка-дурак"".
   То ли в детство он впал, то ли старческий это маразм.
   Поглядев на него, я подальше сажусь в уголок,
   Чтоб не выплеснуть весь накопившийся в сердце сарказм,
   И лишь нервно топорщу лазоревый свой хохолок.
   Мне не хочется выглядеть птицей нахальной и вздорной,
   Хоть досада и злость распирают меня изнутри.
   Я ему благодарен, конечно, - за воду, за зерна
   И за мир, перечеркнутый прутьями, черт побери.
  
  

2

   Меня вылизал синий язык неземного пожара,
   Что на Млечном Пути за собою оставил следы.
   Я красивый, еще молодой гиацинтовый ара,
   Словно неба клочок, отраженный во всплеске воды.
   В моих черных глазах по ночам разгораются угли,
   Между ними вращается мир, как меж двух полюсов.
   Я боец, я свободен, мне бешенно хочется в джунгли,
   В изумрудную зелень хмельных амазонских лесов!..
   Я устал. Я устал. Я наскучил себе словесами.
   Я в последнее время себя не без муки терплю.
   Я не видел лесов и, конечно, не брежу лесами,
   И глаза мои ночью закрыты, поскольку я сплю.
   Но, признаться, давно ничего мне ночами не снится,
   Да и днем в голове нарезает круги пустота.
   Я в одном не наврал: я еще молодой. Мне под тридцать.
   Говорят, попугаи порой доживают до ста.
   Гиацинт, изумруд - мне они представляются слабо,
   Вроде маленьких буквочек, тонущих в сером песке.
   Амазонка же, кстати, по-моему, попросту баба
   На кобыле верхом и с бандитской заточкой в руке.
   Мне известно про женщин, но только абстрактно известно.
   Я себя на безбрачье, как видно, досрочно обрек.
   Их присутствие, думаю, было бы вряд ли уместно
   В этой клетке, исхоженой вдоль да еще поперек,
   В этой жуткой квартире, пропахшей микстурой и йодом,
   Да к тому ж с этим старцем, погрязшим в безумьи своем.
   Что сумею я ей предложить? Только зерна и воду.
   Хоть и зерна клевать веселее, наверно, вдвоем.
   Вот он снова сидит в ревматическом кресле с газетой -
   То ли спит, то ли явь в эти годы дремоте сродни.
   И качаньями мерными тихо сживает со свету
   Безвозвратно, бездумно мгновенья, минуты и дни.
  
  

3

   Он сегодня гулял, хоть ноябрь для прогулок не время,
   Хоть уже даже в доме какая-то сырость с утра,
   И по стеклам оконным, отдавшись занозою в темя,
   Проезжаются с дребезгом злые дожди и ветра.
   Мне из клетки заметен клочок посеревшего неба
   Над соседнею крышей и листья летящие ниц,
   Словно кто-то засохшую корку пшеничного хлеба
   Раскрошил наверху для оставшихся в городе птиц.
   Он, по-моему, любит осенние эти ненастья,
   Когда кажется, будто висит на одном волоске
   Наше хрупкое существованье. Отсутствие счастья
   Почему-то влечет к беспробудной, как пьянство, тоске.
   Он вернулся с прогулки с какой-то улыбкою странной,
   Поглядел на меня, на стенные часы, на буфет,
   И, закашлявшись, долго и громко отхаркивал в ванной.
   После лег на диван, завернувшись в потершийся плед,
   И лежал неподвижно, должно быть, столетья четыре.
   Я почувствовал голод, и страх шевельнулся в груди:
   Ну, а вдруг он помрет? Я останусь один в этом мире -
   Без еды и без капли воды. Да еще взаперти.
   Я и сам тогда сдохну - без слез, без сочувственных писем,
   Без надгробных речей. Пожелаешь такое врагу.
   Как ужасно, как мерзко, что я от кого-то зависим.
   И притом от того, кого даже любить не могу.
   Тут он глаз приоткрыл. В нем чернел, как сгоревшая спичка
   Среди серого дыма, пустой безразличный зрачок.
   "Ну чего ты, дружок? Что ты снова нахохлилась, птичка?
   Ах ты попка-дурак. Ах ты бедненький мой дурачок..."
   Мне на это в ответ прорычать захотелось по-волчьи:
   "Сам дурак! Сам ты попка! Юродивый! Бес! Сатана!"
   Только вышел лишь сдавленный клекот, и старая сволочь
   Мне налила воды и подбросила в клетку зерна.
  
  

4

  
   Год практически кончен. Он пишет последние строки
   На пока еше тонком и хрупком снегу декабря.
   Бесприютный декабрь, месяц зябнущих и одиноких,
   Как листки отощавшего к старости календаря.
   Их застывшие лица уже лишены укоризны.
   Не махнув на прощанье рукой, ничего не сказав,
   Они просто уходят из нашей скудеющей жизни,
   Как печальный состав, покидающий ветхий вокзал.
   Белоснежные хлопья спускаются с неба неспешно,
   На земле неожиданно сросшись в одно существо.
   И каким-то кощунством, какою-то горькой насмешкой
   Проникает в дома одиноких людей Рождество.
   В этот день почему-то бывают они суетливы,
   В мышеловку хлопот завлекая грызущую грусть.
   Все становится важным - вино на столе и подлива,
   На которой дрейфует в духовке рождественский гусь,
   Все становится вдруг преисполненым скрытого смысла,
   Все охвачено нервною дрожью. И только часы
   Со стены улыбаются как-то невнятно и кисло,
   Опуская под вечер уставшие за день усы.
   Стол накрыт. За столом мой старик в порыжевшем костюме
   Наливает в высокий фужер из бутылки вино.
   Он торжественен, словно корабль, в чьем запыленном трюме
   Аргонавты в Элладу везут золотое руно,
   Хоть давно уже крысами груз драгоценный подъеден,
   А Эллада списанье на сушу сулит кораблю...
   Он бормочет меж тем: "Славный гусь... Мне конечно же вреден,
   Но сегодня, пожалуй... Вот только вина пригублю.
   Жалко, чокнуться не с кем... С тобой что ли чокнуться, птица?
   Ну, давай, с Рождеством тебя... Что ты там шепчешь, нахал?
   Ну имею я право хотя бы в Сочельник напиться?
   Да и много ль мне надо? Какой-то несчастный бокал..."
   Удивительный тип. Да по мне пусть хоть выпьет бутылку -
   Бесшабашность тоски. Изнурительный самообман.
   Только утром, прижав полотенце к вискам и затылку,
   Будет телом разбитым насиловать старый диван.
   Впрочем, пусть он бодрится. Разумнее, все же, чем плакать.
   Как-никак - Рождество. Да, к тому ж, на душе и без слез
   Безобразным пятном растекается вечная слякоть,
   Словно хищная плешь поедает остатки волос.
   Он, по-моему, вправду упился. Немного шатаясь,
   Он привстал. Покосился на фото. Затем произнес:
   "Вот такие дела... Заблудился, должно быть, мой аист
   И не тех мне принес. Ох, не тех мне, мерзавец, принес.
   Что вы пялитесь? Здесь не смотрины, тупые портреты.
   Я покуда живой и душой и физически здрав.
   Как по мне, вас и не было вовсе, поскольку вас нету.
   Я на вас с колокольни плевал, потому что я прав.
   Я не волк, что сидит на опушке с раскрытою пастью
   И скулит на луну, свою жалкую участь кляня.
   Я, по крайней, спокоен. Аминь. Что ж касается счастья -
   Моя синяя птица при мне". И кивнул на меня.
   Он налил себе новый бокал. Пожимая плечами,
   Посмотрел на него. Передернулся. Выпил до дна.
   И отправился спать, припечатав рукой выключатель
   И зачем-то мне в блюдце плеснув не воды, а вина.
  
  

5

  
   Миновали все праздники. Их неприглядной изнанкой,
   Отходную играя погасшим в окошках пирам,
   Вековечным шарманщиком с траченной молью шарманкой
   Равномерные дни потянулись в обход по дворам.
   Словно Деды Морозы, повесив на плечики шубы,
   У камина сидят, допивая последний стакан.
   Словно чистит от звуков свои подуставшие трубы
   После длительной праздничной мессы церковный орган.
   Снова скверы пусты, снова улицы голы и тихи,
   Снова тьмой вперемешку с тоскою полны вечера,
   И недавно чертившие в небе узоры шутихи
   По земле среди прочего мусора гонят ветра.
   Правда, в нашей квартире не столь ощутимо и остро
   Эта смена видна. Здесь мирская чужда круговерть.
   Наши праздники с нашими буднями схожи, как сестры.
   В этом мудрость наверно. А, может быть, попросту смерть.
   Зодиак полинявших обоев ничто не пророчит,
   В паутине часов, словно муха запутавшись, спит
   Отупевшее время. И день отличает от ночи
   То одно лишь, что кресло, пустуя, в ночи не скрипит.
   По утрам пробивается свет, серебрясь и серея,
   Сквозь расщелину штор, воровскому подобный ножу.
   И я чувствую каждою клеточкой, как я старею,
   Как все ближе и ближе к неведомой тьме подхожу.
   Мне не тридцать, мне, видимо, триста. А то и три тыщи.
   Я, по-моему, просто безумен. Меня бы к врачу.
   Мне не надо воды. Я готов отказаться от пищи.
   Я хочу лишь... А Бог его знает, чего я хочу.
   Вот он в кресле опять. Лоб нахмурен и взгляд недоволен.
   Дело, верно, в газетах. Сгорели бы в печке они.
   Я устал от тоски, я его одиночеством болен.
   Мы действительно, видимо, стали друг другу сродни.
   Я не верю. Мне странно и дико. Но факт не оспоришь -
   Нам дорогою этой идти суждено до конца.
   Тошнотворна взаимная скука, но общая горечь
   Безоглядно толкает навстречу друг другу сердца
   И, как нитью, сшивает их тонкой полоскою света,
   И внезапную радость иголки несет острие...
   Эй, послушай, давай поболтаем! Да брось ты газету!
   И он бросил ее. Он услышал молчанье мое.
   Нет, еще не дописаны строки, не кончены сроки,
   Если может пробить существо скорлупу вещества.
   Мы отныне пребудем с тобою вдвоем одиноки -
   Это значит, что мы одиночество делим на два.
   Непонятная птица связала судьбу с птицеловом.
   Что ты скажешь на это? Прошу, не молчи, не пугай!
   Ну хоть слово скажи, ну обмолвись хотя б полусловом -
   Посмотри, это я - твой дружок, твой дурак, попугай...
   Как притихла квартира, как призрачны стали движенья
   Ветром тронутых штор и снежинок, плывущих в окне.
   И как будто по капле сочится густеющей тенью
   Чернота из-под кресла, карабкаясь вверх по стене.
   Замер воздух. Повис и застыл, словно гипсовый слепок,
   В полуметре над полом пролившийся в комнату свет.
   И неслышно почти прошуршал в тишине напоследок,
   На ковер с неподвижного тела свалившийся плед.
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"