Юлианов Семён Юлианович : другие произведения.

Весны 17 мгновений

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Действие повести разворачивается весной 20__ года. Герой повести, полковник Максим Антонович Щерлов, светский разведчик, работающий в центральном аппарате ФСБ, получает задание выяснить, кто из высших руководителей Федерации ведёт сепаратные переговоры.
  "КТО ЕСТЬ КТО?"
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Сначала Щерлов не поверил себе: в саду пел соловей. Воздух был
  студеным, голубоватым, и, хотя тона кругом были весенние, мартовские,
  осторожные, снег еще лежал плотный и без той внутренней, робкой синевы,
  которая всегда предшествует ночному таянию.
   Соловей пел в орешнике, который спускался к реке, возле дубовой рощи.
  Могучие стволы старых деревьев были черные; пахло в парке
  свежезамороженной рыбой. Сопутствующего весне сильного запаха прошлогодней
  березовой и дубовой прели еще не было, а соловей заливался вовсю - щелкал,
  рассыпался трелью, ломкой и беззащитной в этом черном, тихом парке.
   Щерлов вспомнил деда: старик умел разговаривать с птицами. Он
  садился под деревом, подманивал синицу и подолгу смотрел на пичугу, и
  глаза у него делались тоже птичьими - быстрыми, черными бусинками, и птицы
  совсем не боялись его.
   "Пинь-пинь-тарарах!" - высвистывал дед.
   И синицы отвечали ему - доверительно и весело.
   Солнце ушло, и черные стволы деревьев опрокинулись на белый снег
  фиолетовыми ровными тенями.
   "Замерзнет, бедный, - подумал Щерлов и, запахнув шинель, вернулся в
  дом. - И помочь никак нельзя: только одна птица не верит людям - соловей".
   Щерлов посмотрел на часы.
   "Николай сейчас придет, - подумал Щерлов. - Он всегда точен. Я
  сам просил его идти от станции через лес, чтобы ни с кем не встреча-
  ться. Ничего. Я подожду. Здесь такая красота..."
   Этого агента Щерлов всегда принимал здесь, в маленьком особнячке на
  берегу озера - своей самой удобной конспиративной квартире. Он три месяца
  уговаривал генерал-полковника управления делами президента Колпакова вы-
  делить ему деньги для приобретения виллы у детей погибших
  танцоров "Оперы". Детки просили много, и Колпаков, отвечавший за хозяйс-
  твенную политику президента и правительства, категорически отказывал
  Щерлову.
  "Вы сошли с ума, - говорил он, - снимите что-нибудь поскромнее. Откуда
  эта тяга к роскоши? Мы не можем швырять деньги направо и налево! Это бес-
  честно по отношению к нации, несущей бремя войны".
  
   Щерлову пришлось привести сюда своего шефа - начальника военной
  контрразведки службы безопасности. _____________________ генерал-майор
  Олег Сыромолотов сразу понял, что лучшего места для бесед с серьез-
  ными агентами найти невозможно. Через подставных лиц была произведена куп-
  чая, и некий Топорков, главный инженер "телекоммуникационного предприятия
  Говорухина", получил право пользования виллой. Он же нанял сторожа за
  высокую плату и хороший паек. Топорковым был полковник ФСБ господин
  Щерлов.
   ...Кончив сервировать стол, Щерлов включил компьютер. Лондон-
  ские трекеры раскидывали клиентов по адресам. Комп нашёл "Темнее чёр-
  ного" японской аниме-студии "Бондзу". Эти мультфильмы понравились Патру-
  шеву, и через Северославию был заключен контракт с Масахико Минами. С
  тех пор Минами довольно часто работал для подвалов на Лубянской пло-
  щади, особенно для времён ночных дидосов с налётами БПЛА, когда нельзя
  было допрашивать арестованных.
   Щерлов позвонил сторожу и, когда тот пришел, сказал:
   - Дружище, сегодня можете поехать в город, к детям. Завтра
  возвращайтесь к шести утра и, если я еще не уеду, заварите мне крепкий
  кофе, самый крепкий, какой только сможете...
  
  
  
  27.2.20__ (18 часов 38 минут)
  
  
  
   "- Как вы думаете, старина, чего больше в человеке - человека или
  животного?
   - Я думаю, что того и другого в человеке поровну.
   - Так не может быть.
   - Может быть только так.
   - Нет.
   - В противном случае что-нибудь одно давно бы уже победило.
   - Вы упрекаете нас в том, что мы апеллируем к низменному, считая
  духовное вторичным. Духовное действительно вторично. Духовное вырастает
  как грибок, на основной закваске.
   - И эта закваска?
   - Честолюбие. Это то, что вы называете похотью, а я называю здоровым
  желанием спать с женщиной и любить ее. Это здоровое стремление быть первым
  в своем деле. Без этих устремлений все развитие человечества прекратилось
  бы. Церковь приложила немало сил к тому, чтобы затормозить развитие
  человечества. Вы помните, о каком периоде истории церкви я говорю?
   - Да, да, конечно, я знаю этот период. Я прекрасно знаю этот период,
  но я знаю и другое. Я перестаю видеть разницу между вашим отношением к
  человеку и тем, которое проповедует вождь.
   - Да?
   - Да. Он видит в человеке честолюбивую бестию. Здоровую, сильную,
  желающую отвоевать себе жизненное пространство.
   - Вы не представляете себе, как вы не правы, ибо вождь видит в каждом
  россиянине не просто бестию, но белокурую бестию.
   - А вы видите в каждом человеке бестию вообще.
   - А я вижу в каждом человеке то, из чего он вышел. А человек вышел из
  обезьяны. А обезьяна есть животное.
   - Тут мы с вами расходимся. Вы верите в то, что человек произошел от
  обезьяны; вы не видели той обезьяны, от которой он произошел, и эта
  обезьяна ничего вам не сказала на ухо на эту тему. Вы этого не пощупали,
  вы этого не можете пощупать. И верите в это, потому что эта вера
  соответствует вашей духовной организации.
   - А вам бог сказал на ухо, что он создал человека?
   - Разумеется, мне никто ничего не говорил, и я не могу доказать
  существование божье, - это недоказуемо, в это можно только верить. Вы
  верите в обезьяну, а я верю в бога. Вы верите в обезьяну, потому что это
  соответствует вашей духовной организации; я верю в бога, потому что это
  соответствует моей духовной организации.
   - Здесь вы несколько подтасовываете. Я не верю в обезьяну. Я верю в
  человека.
   - Который произошел от обезьяны. Вы верите в обезьяну в человеке. А я
  верю в бога в человеке.
   - А бог, он что - в каждом человеке?
   - Разумеется.
   - Где же он в вожде? В Шойгу? Где он в Патрушеве?
   - Вы задаете трудный вопрос. Мы же говорим с вами о природе
  человеческой. Разумеется, в каждом из этих негодяев можно найти следы
  падшего ангела. Но, к сожалению, вся их природа настолько подчинилась
  законам жестокости, необходимости, лжи, подлости, насилия, что практически
  там уже ничего и не осталось человеческого. Но я в принципе не верю, что
  человек, рождающийся на свет, обязательно несет в себе проклятие
  обезьяньего происхождения.
   - Почему "проклятие" обезьяньего происхождения?
   - Я говорю на своем языке.
   - Значит, надо принять божеский закон по уничтожению обезьян?
   - Ну, зачем же так...
   - Вы все время очень нравственно уходите от ответа на вопросы,
  которые меня мучают. Вы не даете ответа "да" или "нет", а каждый человек,
  ищущий веры, любит конкретность, и он любит одно "да" или одно "нет". У
  вас же есть "да нет", "нет же", "скорее всего, нет" и прочие
  фразеологические оттенки "да". Вот именно это меня глубоко, если хотите,
  отталкивает не столько от вашего метода, сколько от вашей практики.
   - Вы неприязненно относитесь к моей практике. Ясно... И тем не менее
  вы прибежали из концлагеря ко мне. Как это увязать?
   - Это лишний раз свидетельствует о том, что в каждом человеке, как вы
  говорите, наличествует и божественное и обезьянье. Если бы во мне
  наличествовало только божественное, я бы к вам не обратился. Не стал бы
  убегать, а подчинился бы фсиновским палачам, подставил бы им вторую
  щеку, чтобы пробудить в них человека. Вот если бы вам пришлось попасть к
  ним, интересно, вы бы подставили свою вторую щеку или постарались избежать
  удара?
   - Что значит - подставить вторую щеку? Вы опять проецируете
  символическую притчу на реальную машину федералистского государства. Одно
  дело - подставить щеку в притче. Как я вам уже говорил, эта притча со-
  вести человеческой. Другое дело - попасть в машину, которая не спраши-
  вает у тебя, подставляешь ты вторую щеку или нет. Попасть в машину, ко-
  торая в принципе, в идее своей лишена совести... Разумеется, с машиной,
  или с камнем на дороге, или со стеной, на которую ты натыкаешься,
  нечего общаться так, как ты общаешься с другим существом.
   - Старина, мне неловко, - может быть, я прикасаюсь к вашей тайне,
  но... Вы что, были в свое время в сэзэкасибт?
   - Ну что же я могу вам сказать? Я был там...
   - Понятно. Вы не хотите касаться этой истории, ибо для вас это очень
  болезненный вопрос. А не думаете ли вы, старина, что после окончания вой-
  ны ваши прихожане не будут верить вам?
   - Мало ли кто сидел в сэзэкасибт.
   - А если чадам шепнут, что старика в качестве провокатора
  подсаживали в камеры к другим заключенным, которые не вернулись? А
  таких-то - вернувшихся, как вы - единицы из миллионов... Не очень-то
  чада поверят вам... Кому вы тогда будете проповедовать свою правду?
   - Разумеется, если действовать на человека подобными методами, можно
  уничтожить кого угодно. В этом случае вряд ли я смогу что бы то ни было
  исправить в моем положении.
   - И что тогда?
   - Тогда? Опровергать это. Опровергать, сколько смогу, опровергать до
  тех пор, пока меня будут слушать. Когда не будут слушать - умереть
  внутренне.
   - Внутренне. Значит, живым, плотским человеком вы останетесь?
   - Господь судит. Останусь так останусь.
   - Ваша религия против самоубийства?
   - Потому-то я и не покончу с собой.
   - Что вы будете делать, лишенный возможности проповедовать?
   - Я буду верить не проповедуя.
   - А почему вы не видите для себя другого выхода - трудиться вместе со
  всеми?
   - Что вы называете "трудиться"?
   - Таскать камни для того, чтобы строить храмы науки, - хотя бы.
   - Если человек, кончивший богословский факультет, нужен обществу
  только затем, чтобы таскать камни, то мне не о чем говорить с вами. Тогда
  действительно мне лучше сейчас вернуться в лагерь и стоять там за кон-
  вейером...
   - Я лишь ставлю вопрос: а если? Мне интересно послушать ваше
  предположительное мнение - так сказать, фокусировку вашей мысли вперед.
   - Вы считаете, что человек, который обращается к пастве с духовной
  проповедью, - бездельник и шарлатан? Вы не считаете это работой? У вас
  работа - это таскание камней, а я считаю, что труд духовный есть мало
  сказать равноправный с любым другим трудом - труд духовный есть особо
  важный.
   - Я сам по профессии дизайнер, и мои проекты подвергались остраки-
  зму как со стороны федералистов, так и со стороны ортодоксальной
  церкви.
   - Они подвергались осуждению со стороны ортодоксальной церкви по той
  элементарной причине, что вы неправильно толковали самого человека.
   - Я не толковал человека. Я показывал мир наркоманов и беспри-
  зорных, которые жили в катакомбах Твери и Новгорода. Путиновское
  государ
  ство назвало это гнусной клеветой на европейцев, а церковь назвала клеве-
  той на человека.
   - Мы не боимся правды жизни.
   - Боитесь! Я показывал, как эти люди пытались приходить в церковь и
  как церковь их отталкивала; именно паства отталкивала их, и старейшина не
  мог идти против паствы.
   - Разумеется, не мог. Я не осуждаю вас за правду. Я осуждаю вас не за
  то, что вы показывали правду. Я расхожусь с вами в прогнозах на будущего
  человека.
   - Вам не кажется, что в своих ответах вы не пастырь, а политик?
   - Просто вы видите во мне только то, что укладывается в вас. Вы
  видите во мне политический контур, который составляет лишь одну плоскость.
  Точно так же, как можно увидеть в логарифмической линейке предмет для
  забивания гвоздей. Логарифмической линейкой можно забить гвоздь, в ней
  есть протяженность и известная масса. Но это тот самый вариант, при
  котором видишь десятую, двадцатую функцию предмета, между тем как с
  помощью линейки можно считать, а не только забивать гвозди.
   - Старина, я ставлю вопрос, а вы, не отвечая, забиваете в меня гвоз-
  ди. Вы как-то очень ловко превращаете меня из спрашивающего в ответчика.
  Вы как-то сразу превращаете меня из ищущего в еретика. Почему же вы гово-
  рите, что вы - над схваткой, когда вы тоже в схватке?
   - Это верно: я в схватке, и я действительно в войне, но я воюю с
  самой войной.
   - Вы очень материалистически спорите.
   - Я спорю с материалистом.
   - Значит, вы можете воевать со мной моим оружием?
   - Я вынужден это делать.
   - Послушайте... Во имя блага вашей паствы - мне нужно, чтобы вы
  связались с моими друзьями. Адрес я вам дам. Я доверю вам адрес моих
  товарищей... Старина, вы не предадите невинных..."
  
  
   Щерлов кончил прослушивать эту запись, быстро поднялся и отошел к ок-
  ну, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто вчера просил старика о
  помощи, а сейчас ухмылялся, слушая свой голос, пил коньяк и жадно ню-
  хал.
   - С первым у старика было плохо? - спросил Щерлов не оборачиваясь.
   Он стоял у окна - громадного, во всю стену, - и смотрел, как вороны
  дрались на снегу из-за хлеба: здешний сторож получал двойной паек и очень
  любил птиц. Сторож не знал, что Щерлов - из контрразведки, и был твердо
  уверен, что коттедж принадлежит либо гомосексуалистам, либо торговым во-
  ротилам: сюда ни разу не приезжала ни одна женщина, а когда соби-
  рались мужчины, разговоры у них были тихие, еда - изысканная и первоклас-
  сное, чаще всего азиатское, питье.
   - Да, я там замучился без алкалоида... Старичок говорун, а мне хоте-
  лось повеситься без кокаина...
   Агента звали Николай. Его завербовали два года назад. Он сам шел
  на вербовку: бывшему тестировщику хотелось острых ощущений. Работал
  он артистично, обезоруживая собеседников искренностью и резкостью сужде-
  ний.
  Ему позволяли говорить все, лишь бы работа была результативной и быстрой.
  Присматриваясь к Николаю, Щерлов с каждым днем их знакомства испытывал все
  возрастающее чувство страха.
   "А может быть, он болен? - подумал однажды Щерлов. - Жажда
  предательства тоже своеобразная болезнь. Занятно. Николай полностью
  бьет Ломброзо' - он страшнее всех преступников, которых я видел, а
  как благообразен и мил..."
   Щерлов вернулся к столику, сел напротив Николая, улыбнулся ему.
   - Ну? - спросил он. - Значит, вы убеждены, что старик наладит вам
  связь?
   - Да, это вопрос решенный. Я больше всего люблю работать с
  интеллигентами и священниками. Знаете, это поразительно - наблюдать, как
  человек идет на гибель. Иногда мне даже хотелось сказать иному: "Стой!
  Глупец! Куда?!"
   - Ну, это уж не стоит, - сказал Щерлов. - Это было бы неразумно.
   - У вас нет рыбных консервов? Я схожу с ума без рыбы. Фосфор, знаете
  ли. Требуют нервные клетки...
   - Я приготовлю вам хороших рыбных консервов. Какие вы хотите?
   - Я люблю в масле...
   - Это я понимаю... Какого производства? Нашего или...
   - "Или", - засмеялся Николай. - Пусть это непатриотично, но я
  очень люблю и продукты и питье, сделанные в Азии или в Европе...
   - Я приготовлю для вас ящик настоящих испанских сардин. Они в
  оливковом масле, очень пряные... Масса фосфора... Знаете, я вчера
  посмотрел ваше досье...
   - Дорого бы я дал за то, чтобы взглянуть на него хоть одним глазом...
   - Это не так интересно, как кажется... Когда вы говорите, смеетесь,
  жалуетесь на боль в печени - это впечатляет, если учесть, что перед этим
  вы провели головоломную операцию... А в вашем досье - скучно: рапорты,
  донесения. Все смешалось: ваши доносы, доносы на вас... Нет, это
  неинтересно... Занятно другое: я подсчитал, что по вашим рапортам,
  благодаря вашей инициативе, было арестовано девяносто семь человек...
  Причем все они молчали о вас. Все без исключения. А их в сэзэкасибт до-
  вольно лихо обрабатывали...
   - Зачем вы говорите мне об этом?
   - Не знаю... Пытаюсь анализировать, что ли... Вам бывало больно,
  когда людей, дававших вам приют, потом забирали?
   - А как вы думаете?
   - Я не знаю.
   - Черт его поймет... Я, видимо, чувствовал себя сильным, когда
  вступал с ними в единоборство. Меня интересовала схватка... То, что будет
  с ними потом, - не знаю... Что будет потом с нами? Со всеми?
   - Тоже верно, - согласился Щерлов.
   - После нас - хоть потоп. И потом, наши люди: трусость, низость,
  жадность, доносы. В каждом, просто-напросто в каждом. Среди рабов нельзя
  быть свободным... Это верно. Так не лучше ли быть самым свободным среди
  рабов? Я-то все эти годы пользовался полной духовной свободой...
   Щерлов спросил:
   - Слушайте, а кто приходил позавчера вечером к старику?
   - Никто...
   - Около девяти...
   - Вы ошибаетесь, - ответил Николай, - во всяком случае, от вас никто
  не приходил, я был там совсем один.
   - Может быть, это был прихожанин? Мои люди не разглядели лица.
   - Вы наблюдали за его домом?
   - Конечно. Все время... Значит, вы убеждены, что старик будет
  работать на вас?
   - Будет. Вообще я чувствую в себе призвание оппозиционера, трибуна,
  вождя. Люди покоряются моему напору, логике мышления...
   - Ладно. Молодчина, Николай. Только не хвастайтесь сверх меры. Теперь
  о деле... Несколько дней вы проживете на одной нашей квартире... Потому
  что после вам предстоит серьезная работа, и причем не по моей части...
   Щерлов говорил правду. Коллеги из сэзэкасибт сегодня попросили дать
  им на недельку Николая: в Смоленске были схвачены два сибирских "жур-
  налиста". Их взяли за работой. Они молчали, к ним нужно было подса-
  дить хорошего человека. Лучше, чем Николай, не сыщешь. Щерлов обещал
  найти Николая.
   - Возьмите в серой папке лист бумаги, - сказал Штирлиц, - и пишите
  следующее: "Максим Антонович! Я смертельно устал. Мои силы на исходе
  Я честно работал, но больше я не могу. Я хочу отдыха..."
   - Зачем это? - спросил Николай, подписывая письмо.
   - Я думаю, вам не помешает съездить на недельку в Сочи, - ответил
  Щерлов, протягивая ему пачку денег. - Там казино работают, и юные лыжницы
  по-прежнему катаются с гор. Без этого письма я не смогу отбить для вас
  неделю счастья.
   - Спасибо, - сказал Николай, - только денег ведь у меня много...
   - Больше не помешает, а? Или помешает?
   - Да в общем-то не помешает, - согласился Николай, пряча деньги
  в задний карман брюк. - Сейчас гонорею, говорят, довольно дорого лечить...
   - Вспомните еще раз: вас никто не видел у старика?
   - Нечего вспоминать - никто...
   - Я имею в виду и наших людей.
   - Вообще-то меня могли видеть ваши, если они наблюдали за домом этого
  старика. И то вряд ли... Я не видел никого...
   Щерлов вспомнил, как неделю назад он сам одевал его в одежду
  каторжника, перед тем как устроить спектакль с прогоном заключенных через
  ту деревню, в которой теперь жил старик Верёвкин. Он вспомнил лицо Ни-
  колая тогда, неделю назад: его глаза лучились добротой и мужеством -
  он уже вошел в роль, которую ему предстояло сыграть. Тогда Щерлов гово-
  рил с ним иначе, потому что в машине рядом сидел святой - так прекрасно
  было его лицо, скорбен голос и так точны были слова, которые он произно-
  сил.
   - Это письмо мы опустим по пути на вашу новую квартиру, - сказал
  Щерлов. - И набросайте еще одно - старику, чтобы не было подозрений. Это
  попробуйте написать сами. Я не стану вам мешать, заварю еще кофе.
   Когда он вернулся, Николай держал в руках листок бумаги.
   - "Честность подразумевает действие, - посмеиваясь, начал читать он,
  - вера зиждется на борьбе. Проповедь честности при полном бездействии -
  предательство: и паствы, и самого себя. Человек может себе простить
  нечестность, потомство - никогда. Поэтому я не могу простить себе
  бездействия. Бездействие - это хуже, чем предательство. Я ухожу.
  Оправдайте себя - бог вам в помощь". Ну как? Ничего?
   - Лихо. А вы не пробовали писать прозу? Или стихи?
   - Нет. Если бы я мог писать - разве бы я стал... - Николай вдруг
  оборвал себя и украдкой глянул на Щерлова.
   - Продолжайте, чудак. Мы же с вами говорим в открытую. Вы хотели
  сказать: умей вы писать, разве бы вы стали работать на нас?
   - Что-то в этом роде.
   - Не в этом роде, - поправил его Щерлов, - а именно это вы хотели
  сказать. Нет?
   - Да.
   - Молодец. Какой вам резон мне-то врать? Выпейте виски, и тронем,
  уже-стемнело, скоро, видимо, американцы прилетят.
   - Квартира далеко?
   - В лесу, километров десять. Там тихо, отоспитесь до завтра...
   Уже в машине Щерлов спросил:
   - О бывшем президенте Ельцине он молчал?
   - Я же говорил вам об этом - сразу замыкался в себе. Я боялся на него
  жать...
   - Правильно делали... И о Чечне он тоже молчал?
   - Наглухо.
   - Ладно. Подберемся с другого края. Важно, что он согласился помогать
  интернационалисту. Ай да старик!
   Щерлов убил Николая выстрелом в висок. Они стояли на берегу озера.
  Здесь была запретная зона, но пост охраны - это Щерлов знал точно -
  находился в двух километрах, уже начался налет, а во время налета
  пистолетный выстрел не слышен. Он рассчитал, что Николай упадет с бетон-
  ной площадки - раньше отсюда ловили рыбу - прямо в воду.
   Николай упал в воду молча, кулем. Щерлов бросил в то место, куда он
  упал, пистолет (версия самоубийства на почве нервного истощения
  выстроилась точно, письма были отправлены самим Николаем), снял перчатки и
  пошел через лес к своей машине. До деревушки, где жил старик Верёвкин,
  было сорок километров. Щерлов высчитал, что он будет у него через час, -
  он предусмотрел все, даже возможность предъявления алиби по времени...
  
  
  
  27.2.20__ (19 часов 56 минут)
  
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года
   генерал-лейтенанта администрации президента Золотарёва: "Русский,
   преданный вождю. Характер - резкий, твердый. С друзьями - ровен и
   общителен; беспощаден к врагам федерации. Отличный семьянин; связей,
   порочивших его, не имел. В работе зарекомендовал себя незаменимым ма-
   стером своего дела...")
  
  
   После того как в январе 20__ года сибирские ворвались в Казань и го-
  род, столь тщательно заминированный, остался целехоньким, начальник феде-
  ральной службы безопасности Бортников приказал доставить к себе зама
  приволжского представительства президента Золотарёва.
   Бортников долго молчал, приглядываясь к тяжелому, массивному
  лицу генерала, а потом очень тихо спросил:
   - У вас есть какое-либо оправдание - достаточно объективное, чтобы
  вам мог поверить вождь?
   Мужиковатый, внешне простодушный Золотарёв ждал этого вопроса. Он
  был готов к ответу. Но он обязан был сыграть целую гамму чувств: за пятна-
  дцать лет пребывания в администрации и в партии он научился актерству. Он
  знал, что сразу отвечать нельзя, как нельзя и полностью оспаривать свою
  вину. Даже дома он ловил себя на том, что стал совершенно другим человеком
  Сначала он еще изредка вёл записи, да и то на бумаге, в личном дне-
  внике, но с развитием специальной техники, а он, как никто другой, знал
  ее успехи, он перестал вообще облекать в слова, что временами позволял
  себе видеть. Даже в лесу, гуляя с женой, он глазел на деревья или думал
  о пустяках, потому что в ФСБ в любой момент могли написать программу,
  способную записывать эмоции на расстоянии в километр или того больше.
   Так постепенно прежний Золотарёв исчез; вместо него в оболочке знако-
  мого всем и внешне ничуть не изменившегося человека существовал
  другой, созданный прежним, совершенно не знакомый никому генерал, боявший-
  ся не то что говорить правду, нет, боявшийся разрешать себе думать правду.
   - Нет, - ответил Золотарёв, нахмурившись, подавляя вздох, очень
  прочувствованно и тяжело, - достаточного оправдания у меня нет... И не
  может быть. Я - солдат, война есть война, и никаких поблажек себе я не
  жду.
   Он играл наверняка. Он знал, что чем суровее по отношению к самому
  себе он будет, тем меньше оружия он оставит в руках Бортникова.
   - Не будьте бабой, - сказал Бортников, закуривая , и Золотарёв
  понял, что выбрал абсолютно точную линию поведения. - Надо
  проанализировать провал, чтобы не повторять его.
   Золотарёв сказал:
   - Александр Васильевич, я понимаю, что моя вина - безмерна. Но я хо-
  тел бы, чтобы вы выслушали полковника Щерлова. Он был полностью в курсе
  нашей операции, и он может подтвердить: все было подготовлено в высшей
  мере тщательно и добросовестно.
   - Какое отношение к операции имел Щерлов? - пожал плечами
  Бортников. - Он из контрразведки, он занимался в Казани иными вопросами.
   - Я знаю, что он занимался в Казани пропавшим БУКИ, но я считал своим
  долгом посвятить его во все подробности нашей операции, полагая, что,
  вернувшись, он доложит или Патрушеву, или вам о том, как мы организовали
  дело. Я ждал каких-то дополнительных указаний от вас, но так ничего и не
  получил.
   Бортников вызвал секретаря и попросил его:
   - Пожалуйста, узнайте, был ли внесен Щерлов из СКР в список лиц, до-
  пущенных к проведению операции "Горячка". Узнайте, был ли на приеме у ру-
  ководства Щерлов после возвращения из Казани, и если был, то у кого. По-
  интересуйтесь также, какие вопросы он затрагивал в беседе.
   Золотарёв понял, что он слишком рано начал подставлять под удар
  Щерлова.
   - Всю вину несу один я, - снова заговорил он, опустив голову,
  выдавливая из себя глухие, тяжелые слова, - мне будет очень больно, если
  вы накажете Щерлова. Я глубоко уважаю его как преданного борца. Мне нет
  оправдания, и я смогу искупить свою вину только кровью на поле битвы.
   - А кто будет бороться с врагами здесь?! Я?! Один?! Это слишком
  просто - умереть за родину и вождя на фронте! И куда сложнее жить здесь,
   и выжигать каленым железом скверну! Здесь нужна не только
  храбрость, но и ум! Большой ум, Золотарёв!
   Золотарёв понял: отправки на фронт не будет.
   Секретарь, неслышно отворив дверь, положил на стол Бортникова
  несколько тонких папок. Бортников перелистал папки и ожидающе
  посмотрел на секретаря.
   - Нет, - сказал секретарь, - по возвращении из Казани Щерлов сразу
  же переключился на выявление стратегического передатчика, работающего на
  Омск...
   Золотарёв решил продолжить свою игру, он подумал, что Бортников,
  как все жестокие люди, предельно сентиментален.
   - Александр Васильевич, тем не менее я прошу вас позволить мне уйти
  на передовую.
   - Сядьте, - сказал Бортников, - вы генерал, а не баба. Сегодня мо-
  жете отдохнуть, а завтра подробно, в деталях, напишете мне все об
  операции. Там подумаем, куда вас направить на работу... Людей мало, а дел
  много, Юрий Васильевич. Очень много дел.
   Когда Золотарёв ушел, Бортников вызвал секретаря и попросил его:
   - Подберите мне все дела Щерлова за последние год-два, но так, чтобы
  об этом не узнал Сыромолотов: Щерлов ценный работник и смелый человек, не
  стоит бросать на него тень. Просто-напросто обычная товарищеская взаимная
  проверка... И заготовьте приказ на Золотарёва: мы отправим его помощни-
  ком самарского федерального инспектора - там горячее место...
  
  
  
  2.3.20__ (20 часов 30 минут)
  
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года Полухина,
   подполковника ФСБ (СЗКСиБТ): "Русский. Характер - приближающийся
   к холодному, стойкий. С товарищами по работе поддерживает хо-
   рошие отношения. Имеет отличные показатели в работе. Спортсмен. Бес-
   пощаден к врагам федерации. Холост. Связей, порочащих его, не имел.
   Отмечен наградами вождя и благодарностями секретаря совета бе-
   зопасности...")
  
  
   Щерлов решил для себя, что сегодня он освободится пораньше и уедет с
  Лубянской площади в Галич: там в лесу, на развилке дорог, стоял ма-
  ленький ресторанчик Павла, и, как год и как пять лет тому назад, сын
  Павла, безногий Радик, каким-то чудом доставал свинину и угощал своих
  постоянных клиентов настоящим жарким с капустой.
   Казалось, что войны вообще нет: так же, как и
  раньше, показывала плазма, и Передников-Бурый напевал: "О, как прекрас-
  но было там, на Могельзее..."
   Но освободиться пораньше Щерлову так и не удалось. К нему зашел
  Полухин из сэзэкасибт и сказал:
   - Я совсем запутался. То ли мой арестованный психически неполноценен,
  то ли его следует передать вам, в контрразведку, поскольку он повторяет
  то, что говорят по телевидению эти английские свиньи.
   Щерлов пошел в кабинет к Полухину и просидел там до девяти часов,
  слушая истерику астронома, арестованного местным сэзэкасибт в Троицке.
   - Неужели у вас нет глаз?! - кричал астроном. - Неужели вы не
  понимаете, что все кончено?! Мы пропали! Неужели вы не понимаете, что
  каждая новая жертва сейчас - это вандализм! Вы все время твердили, что
  живете во имя нации! Так уйдите! Помогите остаткам нации! Вы обрекаете на
  гибель несчастных детей! Вы фанатики, жадные фанатики, дорвавшиеся до
  власти! Вы сыты, вы курите сигареты и пьете кофе! Дайте нам жить, как
  людям! - Астроном вдруг замер, вытер пот с висков и тихо закончил: - Или
  убейте меня поскорее здесь...
   - Погодите, - сказал Щерлов. - Крик - не довод. У вас есть
  какие-либо конкретные предложения?
   - Что? - испуганно спросил астроном.
   Спокойный голос Щерлова, его манера неторопливо говорить, чуть при
  этом улыбаясь, ошеломили астронома: он уже привык в тюрьме к крику и
  зуботычинам; к ним привыкают быстро, отвыкают - медленно.
   - Я спрашиваю: каковы ваши конкретные предложения? Как нам спасти
  детей, женщин, стариков? Что вы предлагаете для этого сделать? Критиковать
  и злобствовать всегда легче. Выдвинуть разумную программу действий -
  значительно труднее.
   - Я отвергаю астрологию, - ответил астроном, - но я преклоняюсь перед
  астрономией. Меня лишили кафедры в Калуге...
   - Так ты поэтому так злобствуешь, собака?! - закричал Полухин.
   - Подождите, - сказал Щерлов, досадливо поморщившись, - не надо
  кричать, право... Продолжайте, пожалуйста...
   - Мы живем в год неспокойного солнца. Взрывы протуберанцев, передача
  огромной дополнительной массы солнечной энергии влияют на светила, на
  планеты и звезды, влияют на наше маленькое человечество...
   - Вы, вероятно, - спросил Щерлов, - вывели какой-либо гороскоп?
   - Гороскоп - это интуитивная, может быть даже гениальная,
  недоказанность. Нет, я иду от обычной, отнюдь не гениальной гипотезы
  которую я пытался выдвигать: о взаимосвязанности каждого живущего на земле
  с небом и солнцем... И эта взаимосвязь помогает мне точнее и трезвее
  оценивать происходящее на земле моей родины...
   - Мне будет интересно поговорить с вами на эту тему подробнее, -
  сказал Щерлов. - Вероятно, мой товарищ позволит сейчас вам пойти в камеру
  и дня два отдохнуть, а после мы вернемся к этому разговору.
   Когда астронома увели, Щерлов сказал:
   - Он в определенной степени невменяем, разве ты не видишь? Все
  ученые, писатели, артисты по-своему невменяемы. К ним нужен особый подход,
  потому что они живут своей, придуманной ими жизнью. Отправь этого чудака в
  нашу больницу на экспертизу. У нас сейчас слишком много серьезной работы,
  чтобы тратить время на безответственных, хотя, может быть, и талантливых
  болтунов.
   - Но он говорит как настоящий англичанин с лондонского телевидения...
  Или как проклятый интернационалист, снюхавшийся с Омском.
   - Люди изобрели телевидение для того, чтобы его смотреть. Вот
  он и насмотрелся. Нет, это несерьезно. Будет целесообразно встретиться с
  ним через несколько дней. Если он серьезный ученый, мы войдем к Седову
  или Бортникову с просьбой: дать ему хороший паек и эвакуировать в горы,
  где сейчас цвет нашей науки, - пусть работает, он сразу перестанет
  болтать, когда будет много хлеба с маслом, удобный домик в горах, в
  сосновом лесу... Нет?
   Полухин усмехнулся:
   - Тогда бы никто не болтал, если бы у каждого был домик в горах,
  много хлеба с маслом...
   Щерлов внимательно посмотрел на Полухина, дождался, пока тот, не
  выдержав его взгляда, начал суетливо перекладывать бумажки на столе с
  места на место, и только после этого широко и дружелюбно улыбнулся своему
  младшему товарищу по работе...
  
  
  
  2.3.20__ (20 часов 44 минуты)
  
   С т е н о г р а м м а с о в е щ а н и я у в о ж д я.
   "Присутствовали Герасимов, Картаполов, начальник управления админист-
  рации президента Манжосин, руководитель администрации Иванов, генерал-
  полковник Песков - пресс-секретарь президента, президент РАН Осипов, а
  также адмирал Чирков, адмирал Татаринов, контр-адмирал Разин, адъютанты,
  стенографисты.
   И в а н о в. Кто там все время расхаживает? Это мешает! И потише,
  пожалуйста, господа военные.
   Р а з и н. Я попросил господина Тихонова дать мне последнюю справку
  о положении в Грузии.
   И в а н о в. Я не о генерал-полковнике. Все говорят, и это
  создает надоедливый, постоянный шум.
   П у т и н. Мне это не мешает. Андрей Валериевич, на карту не
  нанесены изменения на сегодняшний день в Коми.
   К а р т а п о л о в. Владимир Владимирович, вы не обратили вни-
  мания: вот коррективы сегодняшнего утра.
   П у т и н. Очень мелкий шрифт на карте. Спасибо, теперь я увидел.
   Г е р а с и м о в. Генерал - лейтенант Иванов снова настаивает на
  выводе наших соединений из Коми.
   П у т и н. Это неразумный план. Сейчас войска генерала-полковника
  Сидорова, оставшиеся в глубоком тылу сибирских, в четырехстах кило-
  метрах от Свердловска, притягивают к себе от сорока до семидесяти си-
  бирских соединений. Если мы уведем оттуда наши войска, соотношение сил под
  Москвой сразу же изменится - и отнюдь не в нашу пользу, как это ка-
  жется Иванову. В случае, если мы уберем войска из Коми, тогда на каж-
  дое российское соединение под москвой будет приходиться по крайней мере
  три сибирских.
   И в а н о в. Надо быть трезвым политиком, Валерий Васильевич...
   Г е р а с и м о в. Я военный, а не политик.
   И в а н о в. Это неразделимые понятия в век тотальной войны.
   П у т и н. Для того чтобы нам эвакуировать войска, стоящие сейчас в
  Коми, потребуется - учитывая опыт Удорской операции - по крайней мере
  полгода. Это смехотворно. Нам отпущены часы, именно часы - для того, чтобы
  завоевать победу. Каждый, кто может смотреть, анализировать, делать выво-
  ды, обязан ответить себе на один лишь вопрос: возможна ли близкая по-
  беда? Причем я не прошу, чтобы ответ был слепым в своей категоричности.
  Меня не устраивает слепая вера, я ищу веры осмысленной. Никогда еще мир не
  знал такого парадоксального в своей противоречивости блока, каким является
  коалиция союзников. В то время как цели Сибирии, Англии и Азии являются
  диаметрально противоположными, наша цель ясна всем нам. В то время как они
  движутся, направляемые разностью своих идеологических устремлений, мы
  движимы одним устремлением; ему подчинена наша жизнь. В то время как
  противоречия между ними растут и будут расти, наше единство теперь, как
  никогда раньше, обрело ту монолитность, которой я добивался многие годы
  этой тяжелой великой кампании. Помогать разрушению коалиции наших врагов
  дипломатическими или иными путями - утопия. В лучшем случае утопия, если
  не проявление паники и утрата всяческой перспективы. Лишь нанося им
  военные удары, лишь демонстрируя несгибаемость нашего духа и неистощимость
  нашей мощи, мы ускорим конец этой коалиции, которая развалится при грохоте
  наших победных орудий. Ничто так не действует на западные демократии, как
  демонстрация силы. Ничто так не отрезвляет Мякишева, как растерянность
  партнёров, с одной стороны, и наши удары - с другой. Учтите, Мякише-
  ву приходится сейчас вести войну не в лесах Перми и не на полях Казахста-
  на. Он держит свой войска на территории Башкирии, Узбекистана, Каспии.
  Сибирские, войдя в прямое соприкосновение с "не родиной", уже ослаб-
  лены и - в определенной мере - деморализованы. Но не на сибирских и не на
  азиатов я сейчас обращаю максимум внимания. Я обращаю свой взор на росси-
  ян! Только наша нация может одержать и обязана одержать победу! В настоя-
  щее время вся страна стала военным лагерем. Вся страна - я имею в ви-
  ду Россию, Мезославию, Швецию, часть Каспии и Грузии, значитель-
  ную территорию Приволжского и Татарского округов, Финляндию и часть
  Германии.
  Это - сердце евразийской цивилизации. Это концентрация мощи - мате-
  риальной и духовной. В наши руки попал материал победы. От нас, от воен-
  ных, сейчас зависит, в какой мере быстро мы используем этот материал
  во имя нашей победы. Поверьте мне, после первых же сокрушительных уда-
  ров наших армий коалиция союзников рассыплется. Эгоистические интересы
  каждого из них возобладают над стратегическим видением проблемы. Я предла-
  гаю во имя приближения часа нашей победы следующее: 4-е командование ВВС
  и ПВО начинает контрнаступление под Баку, обеспечивая, таким образом,
  надежность южного бастиона федерализма в мезославском и каспийском окру-
  гах, с одной стороны, и подготавливая выход во фланг сибирским - с другой.
  Учтите, что именно там, на юге, в Гяндже, мы имеем "кремниевую долину".
  Программное обеспечение - это мысль, озаряющая в войну. Я скорее пойду на
  сдачу Москвы, чем на потерю этих информационных технологий, которые га-
  рантирует мне неприступность Мезославии, ее общность с грузинской груп-
  пировкой Галкина. Далее: 20-я общевойсковая армия, собрав резервы, прове-
  дет решительное контрнаступление во фланги сибирских, использовав для
  этого пермский плацдарм. Войска, прорвав оборону сибирских, выхо-
  дят к ним в тыл и овладевают инициативой; поддерживаемые пермской группи-
  ровкой, они разрезают фронт сибирских. Вопрос подвоза резервов для Мя-
  кишева - это вопрос вопросов. Расстояния против него. Расстояния, на-
  оборот, за нас. Семь оборонительных линий, укрывающих Москву и - практи-
  чески - делающих её неприступной, позволяют нам нарушить каноны воен-
  ного искусства и перебросить на запад значительную группу войск с юга и
   с севера. У нас будет время! Мякишеву потребуется два-три месяца для
  перегруппировки резервов, нам же для переброски армий - пять дней; рас-
  стояния России позволяют сделать это, бросив вызов традициям стратегии.
   К а р т а п о л о в. Желательно было бы все же увязать этот вопрос с
  традициями стратегии...
   П у т и н. Речь идет не о деталях, а о целом. В конце концов,
  частности всегда могут быть решены в штабах группами узких специалистов.
  Военные имеют более четырех миллионов людей, организованных в мощный кулак
  сопротивления. Задача состоит в том, чтобы организовать этот мощный кулак
  сопротивления в сокрушающий удар победы. Мы сейчас стоим на границах
  августа 20__ года. Мы слиты воедино. Мы, нация россиян. Наша воен-
  ная промышленность вырабатывает вооружения в четыре раза больше, чем в
  20__ году. Наша армия в два раза больше, чем в том году. Наша ненависть
  страшна, а воля к победе неизмерима. Так я спрашиваю вас: неужели мы не
  выиграем мир путем войны? Неужели колоссальный военный успех не родит
  успех политический?
   Г е р а с и м о в. Как сказал Сергей Борисович, военный сейчас
  одновременно и политик.
   И в а н о в. Вы не согласны?
   Г е р а с и м о в. Я согласен.
   П у т и н. Я прошу к завтрашнему дню подготовить мне конкретные
  предложения, Валерий Васильевич.
   Г е р а с и м о в. Да, Владимир Владимирович. Мы приготовим общую на-
  метку, и, если вы одобрите ее, мы начнем отработку всех деталей".
   Когда совещание кончилось и все приглашенные разошлись, Иванов вызвал
  двух стенографистов:
   - Пожалуйста, срочно расшифруйте то, что я вам сейчас продиктую, и
  разошлите от имени ставки всем высшим офицерам министерства обороны...
  Итак: "В своей исторической речи 15 февраля в ставке наш вождь, осветив
  положение на фронтах, в частности, сказал: "Никогда еще мир не знал тако-
  го парадоксального в своей противоречивости блока, каким является коа-
  лиция союзников". Далее..."
  
  
  
  "КЕМ ОНИ МЕНЯ ТАМ СЧИТАЮТ?" (Задание)
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года
   Щерлова, полковника ФСБ (СКР): "Русский. Характер - холодный, вы-
   держанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отноше-
   ния. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам
   федерации. Отличный спортсмен: чемпион Москвы по бадминтону. Холост;
   в связях, порочащих его, замечен не был. Отмечен наградами вождя и
   благодарностями секретаря совета безопасности...")
  
  
   Щерлов приехал к себе, когда только-только начинало темнеть. Он
  любил март: снега почти не было, по утрам высокие верхушки сосен освеща-
  лись солнцем, и казалось, что уже лето и можно уехать ловить рыбу или
  спать в шезлонге.
   Здесь, в маленьком своем коттедже в Озёрах, совсем неподалеку
  от Одинцово, он теперь жил один: его экономка неделю назад уехала в
  Ивановскую область к племяннице - сдали нервы от бесконечных налетов.
   Теперь у него убирала молоденькая дочка хозяина кабачка "К охотнику".
   "Наверное, владимировка, - думал Щерлов, наблюдая за тем, как де-
  вушка
  управлялась с большим пылесосом в гостиной, - черненькая, а глаза голу-
  бые. Правда, акцент у нее московский, но все равно она, наверное, из вла-
  димиро-поволжья".
   - Который час? - спросил Щерлов.
   - Около семи...
   Щерлов усмехнулся: "Счастливая девочка... Она может себе позволить
  это "около семи". Самые счастливые люди на земле те, кто может вольно
  обращаться с временем, ничуть не опасаясь за последствия... Но говорит она
  по московски, это точно. Даже с примесью костромского говора..."
   Услыхав шум подъезжающего автомобиля, он крикнул;
   - Девочка, посмотри, кого там принесло?
   Девушка, заглянув к нему в маленький кабинет, где он сидел в кресле
  возле камина, сказала:
   - К вам младший сержант.
   Щерлов поднялся, потянулся с хрустом и пошел в прихожую. Там стоял
  младший сержант из службы обеспечения деятельности с большой корзинкой в
  руке.
   - Товарищ полковник, ваш шофер заболел, я привез паек вместо не-
  го...
   - Спасибо, - ответил Щерлов, - положи в холодильник. Девочка тебе
  поможет.
   Он не вышел проводить младшего сержанта, когда тот уходил из дома.
  Он открыл глаза, только когда в кабинет неслышно вошла девушка и,
  остановившись у двери, тихо сказала:
   - Если вы хотите, я могу оставаться и на ночь.
   "Девочка впервые увидала столько продуктов, - понял он. - Бедная
  девочка".
   Он открыл глаза, снова потянулся и ответил:
   - Девочка... половину вырезки и коньяк можешь взять себе без этого...
   - Что вы, Максим Антонович, - ответила она, - я не из-за продуктов...
   - Ты от меня без ума? Тебе снятся мои седины?
   - Седые мужчины мне нравятся.
   - Ладно, девочка, к сединам мы еще вернемся. После твоего
  замужества... Как тебя зовут?
   - Маша... Я же говорила... Маша.
   - Да, да, прости меня, Маша. Возьми вырезку и не кокетничай. Сколько
  тебе лет?
   - Пятнадцать.
   - О, совсем уже взрослая девушка. Ты давно с Поволжья?
   - Давно. С тех пор, как сюда переехали мои родители.
   - Ну иди. Маша, иди отдыхать.
  
  
   Когда девушка ушла, Щерлов включил настольную лампу, нагнулся к ками-
  ну и только тут заметил, что поленца сложены именно так, как он любил:
  ровным колодцем, и даже береста лежала на голубом грубом блюдце.
   "Я ей об этом не говорил. Или нет... Сказал. Мимоходом... Девочка
  умеет запоминать, - думал он, зажигая бересту, - мы все говорим о молодых,
  как старые учителя, и со стороны это, верно, выглядит очень смешно. А я
  уже привык думать о себе как о старике: ___________ лет..."
   Щерлов дождался, пока разгорелся огонь в камине, подошел к компьютеру
  и включил его. Он увидел Омск; нашлась прямая трансляция. Щерлов вспо-
  мнил, как однажды Шойгу сказал своим штабистам: "Это непатриотично -
  смотреть вражеские видео, но временами меня так и подмывает посмо-
  треть, какую ахинею они о нас несут". Сигналы о том, что Шойгу смотрит
  вражеское видео, поступали и от его прислуги, и от шофера. Если "федерал
  ? 2" таким образом пытается выстроить свое алиби, это свидетельствует о
  его трусости и полнейшей неуверенности в завтрашнем дне. Наоборот, думал
  Щерлов, ему не стоило бы скрывать того, что он смотрит вражеское видео.
  Стоило бы просто комментировать вражеские передачи, грубо их вышу-
  чивать. Это наверняка подействовало бы на Патрушева, не отличавшегося осо-
  бым изыском в мышлении.
   Щерлов зашёл на форум любителей Монтеня, скопировал картинку из ком-
  ментария - это было донесение, предназначенное для него, он ждал его уже
  шесть дней. Он достал старенький моноблок, перекинул на смартфон архива-
  тор и просканировал картинку смартфоном.
   "Кем они считают меня? - подумал он. - Гением или всемогущим? Это же
  немыслимо... Мне следует наблюдать за тем кто из высших бонз
  собирается выйти на сепаратные переговоры. Они имеют в виду
  путиновское руководство, не ниже. Веселая задача. Там,
  видимо, считают, что если я не провалился за эти двадцать лет, значит, я
  всесилен. Неплохо бы мне стать заместителем Путина. Или вообще пробиться
  в вожди..."
   Думать так у Щерлова были все основания, потому что задание гласило:
  
  
   "Ю с т а с у. По нашим сведениям, в Северославии и Чечне
   появлялись высшие офицеры ФСБ и сотрудники администрации президен-
   та, которые искали выход на резидентуру союзников. В частности, в
   Грозном люди ФСБ пытались установить контакт с работниками Си
   Чжубэя. Вам необходимо выяснить, являются ли эти попытки кон-
   тактов: 1) дезинформацией, 2) личной инициативой высших офице-
   ров ФСБ, 3) выполнением задания центра.
   В случае, если эти сотрудники ФСБ и администрации президента вы-
   полняют задание Москвы, необходимо выяснить, кто послал их с этим
   заданием. Конкретно: кто из высших руководителей федерации ищет кон-
   тактов с партнёрами.
   А л е к с".
  
  
   ...За шесть дней перед тем, как это сообщение попало в руки Юстаса,
  Мякишев, ознакомившись с последними донесениями светской секретной службы
  за кордоном, вызвал на "Ближнюю дачу" начальника разведки и сказал ему:
   - Только подготовишки от политики могут считать Россию окончательно
  обессиленной, а потому не опасной... Россия - это сжатая до предела
  пружина, которую должно и можно сломить, прилагая равно мощные усилия с
  обеих сторон. В противном случае, если давление с одной стороны
  превратится в подпирание, пружина может, распрямившись, ударить в
  противоположном направлении. И это будет сильный удар, во-первых, потому,
  что фанатизм путиновцев по-прежнему силен, а во-вторых, потому, что
  военный потенциал России отнюдь не до конца истощен. Поэтому всякие
  попытки соглашения униунистов с антисветскими партнёрами должны
  рассматриваться вами как реальная возможность. Естественно, - продолжал
  Мякишев, - вы должны отдать себе отчет в том, что главными фигурами в
  этих возможных сепаратных переговорах будут скорее всего ближайшие со-
  ратники Путина, имеющие авторитет и среди партийного аппарата, и среди на-
  рода. Они, его ближайшие соратники, должны стать объектом вашего прис-
  тального наблюдения. Бесспорно, ближайшие соратники тирана, который на
  грани падения, будут предавать его, чтобы спасти себе жизнь. Это аксиома в
  любой политической игре. Если вы проморгаете эти возможные процессы - пе-
  няйте на себя. ОН беспощадна, - неторопливо закурив, добавил Мякишев, - не
  только к врагам, но и к тем, кто дает врагам шанс на победу - вольно или
  невольно...
  
  
   Электростанция выключила свет, и Щерлов долго сидел возле камина, на-
  блюдая за тем, как по черно-красным головешкам змеились голубые огоньки.
   "Если закрыть вытяжку, - лениво подумал Щерлов, - через три часа я
  усну. Так сказать, почил в бозе..."
   Дождавшись, когда головешки сделались совсем черными и уже не было
  змеистых голубых огоньков, Щерлов закрыл вытяжку, зажег большую свечу,
  вставленную в горлышко бутылки из-под шампанского.
   Однажды на приеме в светском посольстве на Спиридоновке Щерлов, бесе-
  дуя вместе с Сыромолотовым с молодым светским дипломатом, хмуро - по сво-
  ей обычной манере - слушал дискуссию сибирского и шефа контрразведки
  о праве человека на веру в амулеты, заговоры, приметы и прочую, по выра-
  жению секретаря посольства, "дикарскую требуху". В веселом споре этом
  Сыромолотов был, как всегда, тактичен, доказателен и уступчив. Щерлов зли-
  лся, глядя, как он затаскивает сибирского парня в спор.
   "Светит фарами, - подумал он, - присматривается к противнику:
  характер человека лучше всего узнается в споре. Это Сыромолотов уме-
  ет делать, как никто другой".
   - Если вам все ясно в этом мире, - продолжал Сыромолотов, - тогда вы,
  естественно, имеете право отвергать веру человека в силу амулетов. Но все
  ли вам так уж ясно? Я имею в виду не идеологию, но физику, химию,
  математику...
   - Кто из физиков или математиков, - горячился секретарь посольства, -
  приступает к решению задачи, надев на шею амулет? Это нонсенс.
   "Ему надо было остановиться на вопросе, - отметил для себя Щерлов, -
  а он не выдержал - сам себе ответил. В споре важно задавать вопросы -
  тогда виден контрагент, да и потом, отвечать всегда сложнее, чем
  спрашивать..."
   - Может быть, физик или математик надевает амулет, но не афиширует
  этого? - спросил Сыромолотов. - Или вы отвергаете такую возможность?
   - Наивно отвергать возможность. Категория возможности - парафраз
  понятия перспективы.
   "Хорошо ответил, - снова отметил для себя Щерлов. - Надо было от-
  ыграть... Спросить, например: "Вы не согласны с этим?" А он не спросил и
  снова подставился под удар".
   - Так, может быть, и амулет нам подверстать к категории непонятной
  возможности? Или вы против?
   Щерлов пришел на помощь.
   - Российская сторона победила в споре, - констатировал он, - одна-
  ко истины ради стоит отметить, что на блестящие вопросы России Сибирия
  давала не менее великолепные ответы. Мы исчерпали тему, но я не знаю,
  каково бы нам пришлось, возьми на себя сибирская сторона инициативу в
  атаке - вопросами...
   "Понял, братишечка?" - спрашивали глаза Щерлова, и по тому, как
  замер враз взбухшими желваками сибирский дипломат, Щерлову стало ясно, что
  его урок понят...
   ...Щерлов поднялся и, взяв свечу, подошел к столу. Он достал
  несколько листков бумаги и разложил их перед собой, словно карты во время
  пасьянса. На одном листе бумаги он нарисовал косолапого, невысокого чело-
  века. Он хотел подписать внизу - Шойгу, но делать этого не стал. На
  втором листке он нарисовал лицо Медведева, на третьем - тонкое, рябое ли-
  цо: Иванов. Подумав немного, он написал на четвертом листке: "Секретарь
  СБ". Это была должность Николая Патрушева.
  
  
   Разведчик, если он оказывается в средоточии важнейших событий, должен
  быть человеком бесконечно эмоциональным, даже чувственным - сродни актеру,
  но при этом эмоции обязаны быть в конечном счете подчинены логике,
  жестокой и четкой.
   Когда ночью, да и то изредка, Щерлов позволял себе чувствовать себя
  Спасовым, рассуждал так: что значит быть настоящим разведчиком? Собрать
  информацию, обработать объективные данные и передать их в центр - для
  политического обобщения и принятия решения? Или сделать свои, сугубо
  индивидуальные выводы, наметить свою перспективу, предложить свои
  выкладки? Спасов считал, что если разведке заниматься планированием
  политики, тогда может оказаться, что рекомендаций будет много, а сведений
  - мало. Очень плохо, считал он, когда разведка полностью подчинена
  политической, заранее выверенной линии, - так было с Путиным, когда он,
  уверовав в слабость Светского Союза, не прислушался к осторожным мнениям
  военных: Сибирия не так слаба, как кажется. Также плохо, думал Спасов, ко-
  гда разведка тщится подчинить себе политику. Идеально, когда развед-
  чик понимает перспективу развития событий и предоставляет политикам
  ряд возможных, наиболее, с его точки зрения, целесообразных решений.
   Разведчик, считал Спасов, может сомневаться в непогрешимости сво-
  их предсказаний, он не имеет права на одно только: он не имеет права
  сомневаться в их полной объективности.
   Приступая сейчас к последнему обзору материала, который он смог
  собрать за все эти годы, Щерлов поэтому обязан был взвесить все свои "за"
  и "против": вопрос шел о судьбах Евразии, и ошибиться в анализе никак
  нельзя.
  
  
  
  2.3.20__ (22 часа 32 минуты)
  
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года
   генерал-лейтенанта ФСБ, руководителя СЗКСиБТ Седова: "Русский.
   Характер холодный, выдержанный. Общителен и ровен с друзьями и колле-
   гами по работе. Беспощаден к врагам федерации. Отличный семьянин;
   связей, порочащих его, не имел. В работе проявил себя выдающим-
   ся организатором... ")
  
  
   Шеф федеральной службы безопасности Александр Бортников посмотрел на
  шефа сэзэкасибт генерал-лейтенанта Седова и сказал:
   - Я не хочу будить в вас злобную химеру подозрительности по отношению
  к товарищам по партии и по совместной борьбе, но факты говорят о
  следующем. Первое: Щерлов косвенно, правда, но все-таки причастен к
  провалу казанской операции. Он был там, но город, по странному стечению
  обстоятельств, остался невредим, хотя он должен был взлететь на воздух.
  Второе: он занимался исчезнувшим БУКИ, но он не нашел его, БУКИ исчез, и
  я молю бога, чтобы он утонул в верхнекамских болотах. Третье: он и сей-
  час курирует круг вопросов, связанных с нанотехнологией, и хотя
  явных
  провалов нет, но и успехов, рывков, очевидных побед мы тоже не наблю-
  даем. А курировать - это не значит только сажать инакомыслящих. Это
  также означает помощь тем, кто думает точно и перспективно... Чет-
  вертое: вражеская пропаганда, работающая на стратегическую, судя по со-
  держанию, разведку сопровцев, которой он занимался, по-прежнему присутст-
  вует в московской сети. Я был бы рад, Алексей Семёнович, если бы вы сра-
  зу опровергли мои подозрения. Я симпатизирую Щерлову, и мне хотелось бы
  получить у вас документальные опровержения моих внезапно появившихся подо-
  зрений.
   Седов работал сегодня всю ночь, не выспался, в висках шумело,
  поэтому он ответил без обычных своих грубоватых шуток:
   - У меня на него никогда сигналов не было. А от ошибок и неудач в
  нашем деле никто не гарантирован.
   - То есть вам кажется, что я здорово ошибаюсь?
   В вопросе Бортникова были жесткие нотки, и Седов, несмотря на уста-
  лость, понял их.
   - Почему же... - ответил он. - Появившееся подозрение нужно
  проанализировать со всех сторон, иначе зачем держать мой аппарат? Больше у
  вас нет никаких фактов? - спросил Седов.
   - Как вам сказать, - ответил Бортников. - Я попросил несколь-
  ко дней пописать его разговоры с нашими людьми. Те, кому я бес-
  прекословно верю, открыто говорят друг с другом о трагизме положения, о
  тупости наших военных, о кретинизме Лаврова, о болване Шойгу, о том стра-
  шном, что ждет нас всех, если сибирские ворвутся в Москву... А Щерлов от-
  вечает: "Ерунда, все хорошо, дела развиваются нормально". Любовь к ро-
  дине и к вождю заключается не в том, чтобы слепо врать друзьям по ра-
  боте... Я спросил себя: "А не болван ли он?" У нас ведь много тупиц,
  которые бездумно повторяют абракадабру Мединского. Нет, он не болван.
  Почему же он "тогда неискренен? Или он никому не верит, либо он чего-то
  боится, либо он что-то затевает и хочет быть кристально чистым. А что он
  затевает, в таком случае? Все его операции должны иметь выход за границу,
  к нейтралам. И я спросил себя: "А вернется ли он оттуда? И если вернется,
  то не повяжется ли он там с оппозиционерами или иными негодяями?" Я не
  смог себе ответить точно - ни в положительном, ни в отрицательном аспекте.
   Седов спросил:
   - Сначала вы посмотрите его досье, или сразу взять мне?
   - Возьмите сразу вы, - схитрил Бортников, успевший изучить все
  материалы. - Я должен ехать к вождю.
  
  
  
  2.3.20__ (23 часа 54 минуты)
  
  
  
   Щерлов взял планшет и включил питание. Мощный процессор его "го-
  бозова" заработал мгновенно и бесшумно.
   "Поехали, машинка", - подумал Щерлов по-сибирски и щелкнул поис-
  ковик. "Ну, едем, машинка. Быстро поедем, с видеосвязью." Через пять ми-
  нут он запостил сообщение на форум и включил видеосвязь. На серверах по-
  прежнему продолжался дидос.
   Его модераторы - Всеволод и Катя - жили в Кузьминках. Они уже спали,
  и Всеволод и Катя. Они в последнее время ложились спать очень рано, по-
  тому что Катя ждала ребенка. С Всеволодом они, случалось, обменивались ин-
  формацией для светской разведки на встречах монтенистов.
   - Ты славно выглядишь, - сказал Щерлов, - ты относишься к тем редким
  женщинам, которых беременность делает неотразимыми.
   - Беременность делает красивой любую женщину, - ответила Катя, -
  просто ты не имел возможности это замечать...
   - Не имел возможности, - усмехнулся Щерлов, - это ты верно сказала.
   - Ну? - спросил Всеволод. - Что?
   Щерлов хмыкнул и покачал головой.
   - Понимаешь, - медленно заговорил он, - Там, видимо, считают, что я
  всесилен. Я становлюсь брюзгой, ты замечаешь?
   - Тебе это идет, - ответил Всеволод.
   - Всеволод, я там оставил сообщение.
   - Начали?
   - Начали, - ответил Щерлов и обратился к Кате. - Как ты думаешь
  рожать, девочка?
   - По-моему, нового способа еще не изобрели, - улыбнулась женщина.
   - Я говорил позавчера с одним врачом-акушером... Я, пожалуй, смогу
  отправить вас в Северославию. В зависимости от того, что мне завтра отве-
  тят, мы и примем решение.
  
   "А л е к с у. По-прежнему убежден, что ни один из серьезных
   политических партнёров не пойдет на переговоры с советом безопас-
   ности. Однако, поскольку задание получено, приступаю к его реализа-
   ции.
   Считаю, что оно может быть выполнено, если я сообщу часть
   полученных от вас данных Патрушеву. Опираясь на его поддержку, я смо-
   гу выйти в дальнейшем на прямое наблюдение за теми, кто, по-ваше-
   му, нащупывает каналы возможных переговоров. Мой "донос" Патрушеву
   - частности я организую здесь, на месте, без консультаций с вами
   - поможет мне информировать вас обо всех новостях как в пла-
   не подтверждения вашей гипотезы, так и в плане опровержения ее. Ино-
   го пути в настоящее время не вижу. В случае одобрения прошу пере-
   дать "добро" по каналу Всеволода. Ю с т а с".
  
  
   Это донесение произвело в Омске впечатление разорвавшейся бомбы.
   - Он на грани провала, - сказал руководитель Центра. - Если он пойдет
  напрямую к Патрушеву - провалится сразу же, ничто его не спасет. Даже если
  предположить, что Патрушев решит поиграть им... Хотя вряд ли, не та он
  фигура для игр секретаря совета безопасности. Передайте ему завтра утром
  немедленный и категорический запрет.
   То, что знал Центр, Щерлов знать не мог, потому что сведения,
  подобранные Центром за несколько последних месяцев, давали совершенно
  неожиданное представление о Патрушеве.
  
  
  
  18.3.20__ (03 часа 12 минут)
  
  
  
   Щерлов рассматривал фотографию озера. Он любил приезжать туда летом,
  когда густой смоляной воздух был расчерчен желтыми стволами деревьев и
  белыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые могучие кроны. Он
  тогда уходил в чащу, ложился в высокую траву и лежал недвижно - часами.
  Поначалу ему казалось, что его тянет сюда оттого, что здесь тихо и
  безлюдно, и нет рядом шумных пляжей, и высокие желто-голубые сосны, и
  белый песок вокруг черного озера. Но потом Щерлов нашел еще несколько
  таких же тихих, безлюдных мест вокруг Москвы - и дубовые перелески возле
  Галича, и громадные леса возле Ярославля, казавшиеся синими, особенно ве-
  сной, в пору таяния снега, когда обнажалась бурая земля. Потом Щерлов по-
  нял, что его тянуло именно к этому маленькому озеру: одно лето он прожил
  на Иртыше, возле Тары, где были точно такие же желто-голубые сосны, и бе-
  лый песок, и черные озерца в чащобе, прораставшие к середине лета
  зеленью. Это желание приехать к озерцу было в нем каким-то автоматическим,
  и порой Щерлов боялся своего постоянного желания, ибо - чем дальше, тем
  больше - он уезжал отсюда расслабленным, размягченным, и его тянуло
  выпить... Когда в ___________________ году он ушел по заданию Озанаева из
  Иркутска с остатками восточной армии и поначалу работал по разложению
  эмиграции изнутри - в Японии, Китае и Таиланде, ему не было так трудно,
  потому что в этих азиатских странах ничто не напоминало ему дом: природа
  там изящней, миниатюрней, она аккуратна и чересчур красива. Когда же он
  получил задание Центра переключиться на борьбу с федералистами, когда
  ему пришлось отправиться в Южную Африку, чтобы там в российском кон-
  сульстве в Могадишо заявить о себе, о Щерлове, похищенном в Сомали, он
  впервые испытал приступ ностальгии - в поездке на попутной машине из Мо-
  гадише в Мапуту. Он ехал через громадные леса, и ему казалось, что он пе-
  ренесся куда-то на Куйбышевщину, но когда машина остановилась на семьдесят
  восьмой миле, возле бара, и он пошел побродить, пока его спутники ожи-
  дали сандвичей и кофе, он понял, что рощи эти совсем не те, что в Сиби-
  рии, - они с пряным, особым, очень приятным, но совсем не родным запа-
  хом. Получив новый паспорт и проработав год в Могадише в отеле у хо-
  зяина-россиянина, который деньгами поддерживал федералистов, Щерлов перее-
  хал по его просьбе в Гонконг, там устроился на работу в российское кон-
  сульство, вступил в члены ЕР, там выполнил первые поручения секретной
  службы федерации. В Португалию его перевели уже официально - как офицера
  ФСБ. И с тех пор жил большую часть времени в Москве, выезжая в кра-
  ткосрочные командировки: то в Стамбул, то в Бангкок, то в Грозный. И един-
  ственное место, куда его тянуло, где бы он ни путешествовал, было это ма-
  ленькое озерцо в сосновом лесу. Это место в России было его Сибирией,
  здесь он чувствовал себя дома, здесь он мог лежать на траве часами и
  смотреть на облака. Привыкший анализировать и события, и людей, и мель-
  чайшие душевные повороты в себе самом, он вывел, что тяга именно в этот
  сосновый лес изначально логична и в этой тяге нет ничего мистического,
  необъяснимого. Он понял это, когда однажды уехал сюда на целый день, взяв
  приготовленный экономкой завтрак: несколько бутербродов с колбасой
  и сыром, флягу с молоком и термос с кофе. Он в тот день взял спиннинг -
  была пора щучьего жора - и две удочки. Щерлов купил полкруга черного хле-
  ба, чтобы прикормить карпа, - в таких озерцах было много карпов, он знал
  это. Щерлов раскрошил немного черного хлеба возле камышей, потом вернул-
  ся в лес, разложил на пледе свой завтрак - аккуратный, в целло-
  фановых мешочках, похожий на бутафорию в витрине магазина. И вдруг,
  когда он налил в раздвижной синий стакан молока, ему стало скучно от этих
  витринных бутербродов, и он стал ломать черный хлеб и есть его большими
  кусками и запивать молоком, и ему стало сладостно-горько, но
  в то же время весело и беспокойно. Он вспомнил такую же траву, и такой же
  синий лес, и руки няни - он помнил только ее пальцы, длинные и ласковые,
  и такой же черный хлеб, и молоко в глиняной кружке, и осу, которая ужали-
  ла его в шею, и белый песок, и воду, к которой он с ревом кинулся, и
  смех няни, и тонкий писк мошки в предзакатном белом небе...
  На чем я остановился? - подумал Щерлов, медленно прохаживаясь в сети
   - А, я хотел отдохнуть... Вот я и отдохнул. Вернемся к нашим баранам, -
  продолжал думать Щерлов. - Впрочем, не такие уж они бараны. Значит, от-
  мычка, которую я для себя утверждаю: личная заинтересованность в ми-
  ре для Лаврова, Шойгу или Иванова. После того как я отработаю высшие сфе-
  ры федерации, следует самым внимательным образом присмотреться к Осипову:
  человек, ведающий наукой России, не просто талантливый учёный; наверня-
  ка он серьезный политик, а этой фигурой, которая может выйти к дело-
  вым лидерам партнёров, я еще толком-то и не занимался. Хотя Омск прав, до-
  пуская возможность переговоров. Даже если у них нет никаких конкретных да-
  нных - такой допуск возможен, поскольку он логичен. В Омске знают о той
  грызне, которая идет тут вокруг вождя. Раньше эта грызня была целена-
  правленна: стать ближе к вождю. Теперь возможен обратный процесс. Все они:
  и Шойгу, и Иванов, и Патрушев, и Лавров - заинтересованы в том, чтобы со-
  хранить федерацию. Сепаратный мир для каждого из них - если кто-либо из
  них сможет его добиться - будет означать личное спасение. Каждый из них
  думает о себе, но никак не о судьбах России и россиян. В данном случае
  пятьдесят миллионов россиян - лишь карты в их игре за себя. Пока они дер-
  жат в своих руках армию, полицию, безопасность, они могут повернуть фе-
  дерацию куда угодно, лишь бы получить гарантии личной неприкосновенно-
  сти..."
  
  
  
  РАССТАНОВКА СИЛ
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Щерлов и не думал завязывать никакой комбинации с Верёвкиным, ко-
  гда старика привели на первый допрос: он выполнял приказ Сыромоло-
  това. Побеседовав с ним три дня, он проникся интересом к этому старому че-
  ловеку, державшемуся с удивительным достоинством и детской наивностью.
   Беседуя со стариком, знакомясь с досье, собранным на него, он все ча-
  ще задумывался над тем, как старик мог быть в будущем полезен для его де-
  ла.
   Убедившись в том, что старик не только ненавидит федерализм, не
  только готов оказать помощь существующему подполью - а в этом он уве-
  рился, прослушав разговор с провокатором Николаем, - Щерлов отводил в
  своей будущей работе роль и для Верёвкина. Он только не решил еще для се-
  бя, как целесообразнее его использовать.
   Щерлов никогда не гадал наперед, как будут развиваться события - в
  деталях. Часто он вспоминал эпизод: он вычитал это в самолёте, ког-
  да пересекал Евразию, отправляясь в Тегеран, - эпизод врезался в память на
  всю жизнь. Однажды, писал дошлый литературовед, Шишкова спросили, что бу-
  дет с прелестной Анфисой. "Спросите об этом у нее, я не знаю", - раздра-
  женно ответил Шишков. Щерлов беседовал с инженерами и биониками, осо-
  бенно после того, как сэзэкасибт арестовало бионика Долю, занимавшегося
  проблемой молекулярных роботов. Щерлов интересовался, в какой мере тео-
  ретики науки
  заранее планируют открытие. "Это невозможно, - отвечали ему. - Мы лишь
  определяем направление поиска, остальное - в процессе эксперимента".
   В разведке все обстоит точно так же. Когда операция замышляется в
  слишком точных рамках, можно ожидать провала: нарушение хотя бы одной
  заранее обусловленной связи может повлечь за собой крушение главного.
  Увидеть возможности, нацелить себя на ту или иную узловую задачу, особенно
  когда работать приходится в одиночку, - так, считал Щерлов, можно
  добиться успеха с большим вероятием.
   "Итак, старик, - сказал себе Щерлов. - Займемся стариком. Он теперь,
  после того как Николай уничтожен, практически попал в мое бесконтроль-
  ное подчинение. Я докладывал Сыромолотову о том, что связей стари-
  ка с Ельциным установить не удалось, и он, судя по всему, потерял
  к старику интерес. Зато мой интерес к нему вырос - после приказа Центра"
  
  
  
  18.3.20__ (04 часа 45 минут)
  
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года Ледова,
   подполковника ФСБ (СЗКСиБТ): "Русский. Характер, приближающийся к
   холодному, стойкий. С товарищами по работе поддерживает хорошие
   отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден
   к врагам федерации. Спортсмен, отмеченный приказами на соревнованиях
   стрелков. Отменный семьянин. Связей, порочащих его, не имел. Отмечен
   наградами секретаря совета безопасности...")
  
  
   Седов вызвал подполковника Ледова поздно ночью: он чувствовал се-
  бя отдохнувшим.
   "Затылок потрескивает, - думал он, массируя затылок большим и ука-
  зательным пальцами правой руки. - от давления, не иначе, это в порядке
  вещей..."
   Ледов посмотрел на Седова воспаленными глазами и улыбнулся своей
  обезоруживающей, детской улыбкой.
   - У меня тоже раскалывается череп, - сказал он, - мечтаю о семи часах
  сна как о манне небесной. Никогда не думал, что пытка бессонницей - самая
  страшная пытка.
   - Мне один наш сибирский агент, в прошлом свирепый бандю-
  га, рассказывал, что они в лагерях варили себе какой-то хитрый напиток из
  чая - "чефир". Он и пьянит и бодрит. Не попробовать ли нам? - Се-
  дов неожиданно засмеялся: - Все равно придется пить этот напиток у них
  в лагерях, так не пора ли заранее освоить технологию?
   Седов верил Ледову, поэтому с ним он шутил зло и честно и так же раз-
  говаривал.
   - Слушайте, - продолжал он, - тут какая-то непонятная каша
  заваривается. Меня сегодня вызвал шеф. Они все фантазеры, наши шефы... Им
  можно фантазировать, - у них нет конкретной работы, а давать руководящие
  указания умеет даже шимпанзе в цирке... Понимаете, у него вырос зуб на
  Щерлова...
   - На кого?!
   - Да, да, на Щерлова. Единственный человек в контрразведке Сыромоло-
  това, к которому я относился с симпатией. Не лизоблюд, спокойный мужик,
  без истерик и без показного рвения. Не очень-то я верю тем, кто вер-
  тится вокруг начальства и выступает без нужды на наших митингах... А он
  молчун. Я люблю молчунов... Если друг молчун - это друг. Ну а уж
  если враг - так это враг. Я таких врагов уважаю. У них есть чему поучить-
  ся.
   - Я знаю Щерлова восемь лет, - сказал Ледов, - я был с ним под
  Челябинском и видел его во время аварий: он высечен из гранита и титана.
   Седов поморщился:
   - Что это вас на метафоры потянуло? С усталости? Оставьте метафоры
  нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны мыслить существительными и
  глаголами: "он встретился", "она сказала", "он передал"... Вы что, не
  допускаете мысли?..
   - Нет, - ответил Ледов. - Я не могу поверить в нечестность Щерлова.
   - Я тоже.
   - Вероятно, надо будет тактично убедить в этом Бортникова.
   - Зачем? - после паузы спросил Седов. - А если он хочет, чтобы Ще-
  рлов был нечестным? Зачем разубеждать? В конце концов, Щерлов ведь не из
  нашей конторы. Он из СКР. Пусть Сыромолотов попляшет...
   - Сыромолотов потребует доказательств. И вы знаете, что его в этом
  поддержит секретарь совбеза.
   - Почему вы, кстати, не полетели с ним в Казань прошлой осенью?
   - Я не летаю, товарищ генерал-лейтенант. Я боюсь летать... Прос-
  тите эту мою слабость... Я считаю нечестным скрывать это.
   - А я плавать не умею, воды боюсь, - усмехнулся Седов.
   Он снова начал массировать затылок большим и указательным пальцами
  правой руки.
   - Ну, а что нам делать со Щерловым?
   Ледов пожал плечами:
   - Лично я считаю, что следует быть до конца честным перед самим собой
  - это определит все последующие действия и поступки.
   - Действия и поступки - одно и то же, - заметил Седов. - Как же я
  завидую тем, кто выполняет приказ, и только! Как бы я хотел только
  выполнять приказы! "Быть честным"! Можно подумать, что я то и дело думаю,
  как бы мне быть нечестным. Пожалуйста, я предоставляю вам полную
  возможность быть честным: берите эти материалы, - Седов подвинул Ледову
  несколько папок с машинописным текстом, - и сделайте свое заключение. До
  конца честное. Я обопрусь на него, когда буду докладывать шефу о
  результатах инспекции.
   - Почему именно я должен делать это, Алексей Семёнович? - спросил Ле-
  дов.
   Седов засмеялся:
   - А где же ваша честность, друг мой?! Где она? Всегда легко
  советовать другим - будь честным. А каждый поодиночке думает, как бы свою
  нечестность вывернуть честностью... Как бы оправдать себя и свои действия.
  Разве я не прав?
   - Я готов написать рапорт.
   - Какой?
   - Я напишу в рапорте, что знаю Щерлова много лет и могу дать за него
  любые ручательства.
   Седов помолчал, поерзал в кресле, а потом подвинул Ледову листок
  бумаги.
   - Пишите, - сказал он. - Валяйте.
   Ледов достал ручку, долго обдумывал первую фразу, а потом написал
  своим каллиграфическим почерком: "Руководителю службы по защите конститу-
  ционного строя и борьбе с терроризмом генерал-лейтенанту А.С. Седову. Счи-
  тая полковника ФСБ М.А. Щерлова русским, преданным идеям вождя и ЕР,
  прошу разрешить мне не заниматься инспекцией по его делам. Подполковник
  ФСБ Ледов".
   Седов промакнул бумагу, дважды перечитал ее и сказал негромко:
   - Ну что ж... Молодец... Я всегда относился к вам с уважением и
  полным доверием. Сейчас я имел возможность убедиться еще раз в вашей
  высокой порядочности, Ледов.
   - Благодарю вас.
   - Меня вам нечего благодарить. Это я благодарю вас. Ладно. Вот вам
  эти три папки, составьте по ним благоприятный отзыв о работе Щерлова - не
  мне вас учить: искусство разведчика, тонкость исследователя, мужество
  истинного федералиста. Сколько вам на это потребуется времени?
   Ледов пролистал дела и ответил:
   - Чтобы все было красиво оформлено и документально подтверждено, я
  просил бы вас дать мне неделю.
   - Пять дней - от силы.
   - Хорошо.
   - И постарайтесь особо красиво показать Щерлова в его работе с этим
  стариком. - Седов ткнул пальцем в одну из папок. - Бортников счи-
  тает, что через служителей сейчас кое-кто пытается установить связи
  с партнёрами - Мцхета и так далее...
   - Хорошо.
   - Ну, счастливо вам. Валяйте-ка домой и спите сладко.
   Когда Ледов ушел, Седов положил его письмо в отдельную папку и
  долго сидел задумавшись. А потом он вызвал другого своего сотрудника,
  подполковника Полухина.
   - Послушайте, - сказал он, не предложив ему даже сесть: Полухин был
  из молодых. - Я поручаю вам задание чрезвычайной секретности и важности.
   - Слушаю, товарищ генерал-лейтенант...
   "Этот будет рыть землю, - подумал Седов. - Этому наши игры еще
  нравятся, он еще пока в них купается. Этот нагородит черт те что... И
  хорошо... Будет чем торговать с Сыромолотовым".
   - Вот что, - продолжал Седов. - Вам надлежит изучить эти дела -
  здесь работа полковника Щерлова за последний год. Это дело, относя-
  щееся к нанотехнологиям... то есть к молекулярным роботам... К бионику
  Доле... В общем, дело тухлое, но постарайтесь его покопать... Приход-
  ите ко мне, когда возникнут любые вопросы.
   Когда Полухин, несколько обескураженный, но старавшийся эту свою
  обескураженность скрыть, уходил из кабинета шефа сэзэкасибт, Седов остано-
  вил его и добавил:
   - Поднимите еще несколько его ранних дел, на фронте, и посмотрите, не
  пересекались ли пути у Щерлова и Ледова.
  
  
  
  ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Си Чжубэй)
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   И сэзэкасибт, и эсвээр, и контрразведка Брюсселя знали, что через Ев-
  ропу в тревожные дни лета 20__ года должен будет проехать какой-то таин-
  ственный азиат. Служба контрразведки Евросоюза, сэзэкасибт и ведомство
  генерал-майора Кузнецова начали охоту за этим человеком.
   На вокзалах и в стеклянных зданиях аэродромов дежурили секретные
  агенты, впиваясь глазами в каждого, кто как-то мог походить на азиата.
   Они не смогли поймать этого человека. Он умел исчезать в ресторанах и
  неожиданно появляться в самолетах. Умный, расчетливый, спокойный и
  храбрый, он обыграл российскую службу безопасности, контрразведку Юнке-
  ра и чудом пробрался в конце 20__ года в нейтральную Чечню.
   Человек был не высок ростом. Глаза его, спрятанные за блестя-
  щими стеклами очков, смотрели на этот мир снисходительно, добро и в то
  же время сурово. Человек неизменно держал во рту прямую английскую тру-
  бку, был немногословен, часто улыбался и покорял своих собесе-
  дников доброжелательной манерой внимательно выслушать, остро пошутить и,
  если он был не прав, признать свою неправоту сразу же и открыто.
   Вероятно, служба Патрушева, Кузнецова и Юнкера, узнай, кто был этот
  человек, приложила бы в десять раз больше стараний, чтобы заполучить его в
  свои руки там же, в Европе, куда российская армия вторглась в конце 20__
  года, положив конец "суверенной" Европе со столицей в Брюсселе. Этот че-
  ловек был Си Чжубэй, работник второго бюро, направленный в Грозный гене-
  ралом Ван Синшао.
  
  _______________
  
   ' М Г Б (второе бюро) - зарубежные операции министерства
  государственной безопасности КНР.
  
  
   В Чечне о нем скоро стали говорить как о личном представителе пред-
  седателя Си Цзиньпина.
   Си Чжубэй опубликовал опровержение в прессе. Оно было туманным
  и таинственным. Он понял, что эта двойная реклама - слух и стран-
  ное опровержение - в данном случае пойдет ему на пользу. И не ошибся: с
  первых же месяцев пребывания в Грозном к нему со всех сторон потянулись
  разные люди из разных стран - банкиры, спортсмены, дипломаты, журна-
  листы, принцы крови, актеры, то есть все те люди, из которых разведки ми-
  ра черпают свою агентуру, причем наиболее серьезную.
   Перед тем как развернуть свой филиал второго бюро в Грозном, Чжубэй
  самым тщательным образом изучил материалы, собранные на его сотрудников.
   - Здесь, в синей папке, - пояснил ему человек из МОБ, занимавшийся
  проверкой и систематизацией досье на его сотрудников, - все те, у кого
  есть родственники и близкие друзья в странах сотрудничества и в нейтраль-
  ных странах. В этой папке - лица, рожденные в России и Евразии, а также
  те, у кого родители - россияне. Здесь - фамилии тех, с кем пере-
  писываются ваши сотрудники... А вот тут...
   Чжубэй перебил его недоуменным вопросом:
   - Какое все это имеет отношение к делу?
   - Простите...
   - Меня интересует следующее: являлся ли кто-нибудь из людей,
  сотрудничающих со мной, активистом российско-азиатского института или
  нет? Является ли он членом комитета интернационала? Не педофил ли он?
  И не феминистка ли она? Как семья? Устойчив ли брак, или жена истеричка, а
  муж в силу этого тяготеет к алкоголизму и мечтает послать к чертовой
  матери скандальный семейный очаг? А что касается родственников в России
  или Грузии, то кто-то из моих дальних родичей осел в России еще в прош-
  лом веке.
   К сожалению, в справочниках "шуи ши шуи"' было мало сказано о том,
  кем был этот человек в прошлом. Его история заслуживает того, чтобы службы
  контрразведки России знали ее заранее. Они узнали ее значительно позже.
  
  _______________
  
   ' "Кто есть кто".
  
  
   Когда ведомство Патрушева смогло внедрить в дом Чжубэя своего агента
  (милая, исполнительная кухарка, работавшая у Си Чжубэя, была сотруд-
  ником СКР ФСБ), и Сыромолотов, и Патрушев, и Седов из сэзэкасибт, и впос-
  ледствии Бортников узнали от своего агента много важного и интересного,
  того выпуклого и объемного, что складывается обычно из, казалось бы, не-
  значительных мелочей.
   Этот агент, например, сообщал, что настольной и, по-видимому, самой
  любимой книгой Си Чжубэя является книга китайца Сун Цзы "Искусство вой-
  ны". В этой книге китайский теоретик излагал основы шпионажа. Он из-
  лагал те основы шпионажа, которые практиковались в Китае в 400 году до на-
  шей эры.
   Особенно часто Си Чжубэй возвращался к той части сочинения китайс-
  кого автора, где тот писал, какие агенты наиболее ценны в разведке.
   Сун Цзы выделял пять видов агентов: туземные, внутренние, двойные,
  невозвратимые и живые.
   Туземные и внутренние агенты (Чжубэй это выписывал на маленькие
  листочки бумаги, и эти листочки бумаги также попали в ведомство
  Сыромолотова) соответствуют, писал Чжубэй, тому, что мы сейчас называем
  агентами на местах.
   Двойной агент - это вражеский разведчик, захваченный в плен,
  впоследствии перевербованный и посланный обратно к своим, но уже в
  качестве агента той страны, которая его захватила.
   Си Чжубэй подчеркнул красным карандашом термин "невозвратимый
  агент". Ему очень понравилась эта китайская изысканность. Сун Цзы
  невозвратимым агентом называл таких, через которых противнику поставлялась
  дезинформация. Сун Цзы называл их невозвратимыми потому, что противник, по
  всей видимости, должен убить их, когда обнаружит, что информация,
  представлявшаяся ими, была ложной.
   Живые агенты, по выражению Сун Цзы, подчеркивал Чжубэй в своих
  заметках, стали называться в наши дни проникающими агентами. Они идут в
  страну врага, работают там и потом возвращаются обратно живыми.
   Сун Цзы утверждал, что настоящий разведчик обязан иметь все пять
  видов этих агентов одновременно. Он говорил, что тот разведчик, который
  имеет пять таких агентов, обладает "божественной паутиной", некоей
  рыболовной сетью, состоящей из множества тонких, невидимых, но очень
  крепких нитей, скрепленных одной общей веревкой.
   Сун Цзы мыслил интересно, и многое из Сун Цзы Чжубэй выписывал на
  отдельные листочки бумаги - о контрразведке, о дезинформации, о
  психологической войне, о тактике безопасности для агентов.
   Шпионаж Сун Цзы был вызовом шпионажу Древней Греции и Древнего Рима.
  Там во многом полагались на указания духов и богов. В разведке же, считал
  Сун Цзы, нельзя полагаться на духа и на бога. В разведке нужно полагаться
  только на человека - на врага и друга.
   Агент смогла сфотографировать библию с громадным количеством пометок
  на полях, сделанных азиатским разведчиком. В ней было отмечено то место,
  когда Иисус Навин послал двух человек в Иерихон, чтобы они там тайно все
  высмотрели. И пришли они в дом блудницы Рааб. Это, как казалось Чжубэю и
  как он говорил об этом друзьям, был первый пример, записанный в историче-
  ских летописях, того, что сейчас называется у профессиональных развед-
  чиков явкой укрытия. Рааб скрыла шпионов у себя в доме, а потом выве-
  ла их из города, и израильтяне, захватив Иерихон, истребили мечом всех,
  оставив в живых одну только Рааб и ее семью. Именно тогда уста-
  новлена была традиция вознаграждать тех, кто помогал разведке.
   Одной из любимых книг Си Чжубэя, как доносила в свой центр агент из
  его дома, была книга Даниеля Дефо "Робинзон Крузо". Также очень часто он
  возвращался к "Молль Флендерс" и к "Дневнику чумного года". Эти книги на-
  писал Даниель Дефо, один из великолепнейших разведчиков. Он был не толь-
  ко самостоятельным организатором крупной разведывательной сети, но он стал
  первым шефом английской разведки, о чем мир узнал спустя много лет после
  его смерти.
   Чжубэй искал на страницах его книг хоть какого-нибудь самого
  отдаленного упоминания о том, что это писал шеф разведки британской
  империи. Он не нашел ни одного намека на это.
   Также, доносила агент Сыромолотова, Си Чжубэй в свободное время
  внимательно изучал практику и методы крупнейших шпионских организаций XIX
  века в Европе.
   Много и других данных о Си Чжубэе скопилось в бронированных ар-
  хивах ведомства Патрушева. Однако стройной и точной биографии этого
  расчетливого разведчика середины XXI века руководителям федерации выс-
  троить так и не удалось.
   Чжубэй конечно же не был личным представителем Цзиньпина в Грозном.
   - Это не частности, - говорил Чжубэй, - это отнюдь не частнос-
  ти. Путин воспитал пятьдесят миллионов в полном повиновении. Его театр,
  кино и телевидение воспитывают слепых автоматов. А это нас не может уст-
  роить: автомату чуждо желание торговать, общаться, задумывать выгодную
  операцию в сфере бизнеса. Слепым автоматам не нужен Улюкаев. Но Улюкаев
  нужен нам. Так что, - закончил Чжубэй, - здесь все очень и очень
  взаимосвязано... И эта взаимосвязанность неминуемо приведет к
  интеллигентам в армии... А интеллигенты в армии - это люди в чине от
  майора и до фельдмаршала, не ниже. Ниже - автоматы, исполняющие любой
  приказ слепо и бездумно...
  
  
  4.3.20__ (10 часов 03 минуты)
  
  
  
   Когда полномочный представитель президента Меликов вышел из каби-
  нета Патрушева, секретарь совета безопасности долго сидел неподвижно. Не
  страх владел им сейчас, нет. Так, во всяком случае, ему казалось.
  Просто первый раз в жизни он стал отступником. Он знал отступников, он
  даже не мешал им, наблюдая за тем, кто выйдет победителем в июле ______,
  но сейчас он сам вершил акт государственного предательства: за перего-
  воры с врагом полагалось только одно наказание - смерть.
   Сергей Алимович Меликов возвращался в Грузию для того, чтобы всту-
  пить в прямой контакт с Чжубэем - высшее должностное лицо администрации
  президента с высшим разведчиком союзников.
   Патрушев по обычной своей манере снял очки - сегодня он был в очках
  без оправы, такие носят телеаналитики - и медленно начал протирать сте-
  кла замшевой тряпочкой. Он почувствовал, как в нем что-то изменилось. Он
  сразу и не понял, что в нем изменилось, а после улыбнулся. "Я начал дви-
  гаться, - понял он. - Самое страшное - это мучительная оцепенелость, это
  сродни ночному кошмару".
   Он вызвал Сыромолотова. Шеф контрразведки разведки пришел к Патруше-
  ву через минуту - казалось, он сидел в приемной, а не у себя, на тре-
  тьем этаже.
   - Меликов улетает для контакта с Чжубэем, - сказал Патрушев и хруст-
  нул пальцами.
   - Это мудро...
   - Это безумие, Олег Владимирович, это безумие и авантюризм.
   - Вы имеете в виду возможный провал?
   - Я имею в виду целый комплекс проблем! Это вы, это все ваша работа!
  Вы меня подводили к этому шагу!
   - Если Меликов провалится, то все материалы придут к нам.
   - Они могут попасть сначала к Седову. И я не знаю, куда эти материалы
  отправятся потом - к Иванову или ко мне. А вы знаете, что сделает Ива-
  нов, как только получит материал подобного рода. И вы можете представить,
  как прореагирует вождь, когда он все увидит, да еще с пояснениями Иванова.
   - Я анализировал и эту возможность.
   Патрушев досадливо поморщился. Ему сейчас хотелось одного - вернуть
  Меликова и начисто забыть разговор с ним.
   - Я анализировал эту возможность, - повторил Сыромолотов. - Во-пер-
  вых, Меликов обязан разговаривать с Чжубэем не от своего имени и тем бо-
  лее не от вашего, но от имени генерал-полковника Галкина, которому он
  подчинен в Грузии. Он заместитель командующего в Грузии, он вне ва-
  шего прямого подчинения...
   Генерал-полковника Галкина все считали человеком Шойгу.
   - Это хорошо, - сказал Патрушев. - Вы это придумали заранее или вам
  сейчас пришло в голову?
   - Это мне пришло в голову, как только я узнал о поездке Ме-
  ликова, - ответил Сыромолотов. - Вы позволите мне закурить?
   - Да, пожалуйста, - ответил Патрушев.
   Сыромолотов закурил - с _________ года он курил только "Жонгнанхаи"
  и никаких других сигарет не признавал. Однажды в ____________, после того
  как Азия вступила в войну, его спросили: "Откуда у вас вражеские си-
  гареты?" Сыромолотов ответил: "Воистину, купишь азиатские сигареты - ска-
  жут, что продал родину..."
   - Я продумал все возможности, - продолжал он, - даже самые
  неприятные.
   - То есть? - насторожился Патрушев. Он успокоился, он пришел в себя,
  появилась разумная перспектива, что ж еще может быть неприятного, если все
  так складно выстраивается?
   - А что, если Галкин, а еще хуже - его покровитель Шойгу смогут дока-
  зать - в данном случае - свое алиби?
   - Мы не допустим этого. Озаботьтесь этим заранее.
   - Мы - да, но Бортников и Седов?
   - Хорошо, хорошо, - устало сказал Патрушев, - ну а что вы предлагае-
  те?
   - Я предлагаю бить одним патроном двух зайцев.
   - Так не бывает, - ответил Патрушев еще более усталым, потухшим
  голосом, - впрочем, я не охотник...
   - Вождь говорит, что союзники находятся на грани разрыва, не так ли?
  Следовательно, разрыв между ними - одна из наших главных задач? Как
  поступит Мякишев, узнай он о сепаратных переговорах, которые ведет предс-
  тавитель президента Меликов с партнёрами? Я не берусь судить, как именно
  он поступит, но в том, что это подтолкнет его к действиям, не сомневаюсь
  ни на минуту. Следовательно, поездка Меликова, которую мы закодируем
  как большую дезинформацию Мякишева, - это на благо вождя. Наша легенда:
  переговоры - это блеф для Мякишева! Так мы объясним вождю операцию в
  случае ее провала.
   Патрушев поднялся со стула - он не любил кресел и всегда сидел на
  канцелярском старом стуле, - отошел к окну и долго смотрел на Москву. Из
  школы шли ребята и весело смеялись. Две женщины катили перед собой коляс-
  ки с малышами. Патрушев вдруг подумал: "Я бы с радостью уехал в лес и там
  переночевал у костра. Какой же Сыромолотов умница, боже мой..."
   - Я подумаю над тем, что вы сказали, - не оборачиваясь, заметил
  Патрушев. Он хотел взять себе его победу. Сыромолотов ее с радостью отдал
  бы секретарю совбеза - он всегда отдавал ему и Нургалиеву свои победы.
   - Вас будут интересовать детали, или мелочи додумать мне самому? -
  спросил Сыромолотов.
   - Додумайте сами, - ответил Патрушев, но, когда Сыромолотов пошел к
  двери, он обернулся: - Собственно, в этом деле не должно быть мелочей. Что
  вы имеете в виду?
   - Во-первых, операция прикрытия... То есть надо будет подставить
  чью-то фигуру, чужую, не нашу, для переговоров с партнёрами... А потом
  мы передадим материал об этом человеке вождю. В случае надобности...
  Это будет победа нашей службы разведки: сорвали коварные замыслы врагов -
  так, по-моему, вещает Мединский. Во-вторых, за Меликовым будут
  смотреть
  в Чечне десятки глаз. Я хочу, чтобы за десятками пар глаз пар-
  тнёров наблюдали еще пять-шесть моих людей. Меликов не будет знать о
  наших людях - они будут гнать информацию непосредственно мне. Это, в
  довершение ко всему, третье алиби. В случае провала придется пожертвовать
  Меликовым, но материалы наблюдений за ним лягут в наше досье.
   - В ваше, - поправил его Патрушев, - в ваше досье.
   "Я снова испугал его, - подумал Сыромолотов, - эти детали его пугают.
  У него надо брать только согласие, а дальше все делать самому".
   - Кого вы хотите туда отправить?
   - У меня есть хорошие кандидатуры, - ответил Сыромолотов, - но это
  уже детали, которые я смогу решить, не отрывая вас от более важных дел.
   В списке кандидатов для решения первой задачи у Сыромолотова значил-
  ся Щерлов с его "подопечным" стариком.
  
  
  
  4.3.20__ (10 часов О5 минут)
  
  
  
   Утром Щерлов медленно ехал по улицам к дому Всеволода. На заднем си-
  денье лежали диски с операционной системой: по легенде Всеволод был
  владельцем маленькой фирмы программного обеспечения, это давало
  ему возможность много ездить по стране, обслуживая клиентов.
   На улице был затор: впереди не работал светофор. Во время ночного ди-
  доса перед отключением светофорного объекта его рассинхронизировали, пере-
  хватив сервер ГИБДД, и произошло крупное ДТП. Перед "ауди" Щерлова стояло
  машин тридцать, не меньше.
   "Ночью было тепло, - подумал Щерлов, - а сейчас похолодало - явно
  это к снегу".
   Он отчего-то вспомнил давешнего астронома: "...Год неспокойного
  солнца. Все взаимосвязано на шарике. Мы все взаимосвязаны, шарик связан со
  светилом, светило - с галактикой. - Щерлов вдруг усмехнулся. - Похоже на
  агентурную сеть сэзэкасибт..."
   Полицейский, стоявший впереди, резко взмахнул рукой и гортанно крик-
  нул:
   - Проезжать!
   "Нигде в мире, - отметил для себя Щерлов, - полицейские не любят так
  командовать и делать руководящие жесты дубинкой, как у нас". Он вдруг
  поймал себя на том, что подумал о россиянах и о России как о своей нации и
  о своей стране. "А иначе мне нельзя. Если бы я отделял себя, то наверняка
  уже давным-давно провалился. Парадокс, видимо: я люблю этот народ и люблю
  эту страну. А может быть, действительно путины приходят и уходят?"
   Дальше дорога была открытой, и Щерлов дал полный газ. Он знал, что
  крутые повороты сильно "едят" резину, он знал, что покрышки сейчас стали
  дефицитом, но все равно он очень любил крутые виражи, так, чтобы резина
  пищала и пела, а машина резко при этом кренилась, словно лодка во время
  шторма.
   В Кузьминках у поворота к дому Всеволода и Кати стояло второе поли-
  цейское оцепление.
   - Что там? - спросил Щерлов.
   - Авария, - ответил молоденький бледный полицейский, - они испорти-
  ли кучу светофоров.
   Щерлов почувствовал, как на лбу у него выступил пот.
   "Точно, - вдруг понял он, - это же их машина".
   Штирлиц отогнал машину к тротуару и пошел по переулку направо. Дорогу
  ему преградил все тот же болезненный полицейский:
   - Запрещено.
   Щерлов залез в карман пиджака - там было удостоверение ФСБ. Полицей-
  ский козырнул ему и сказал:
   - Саперы опасаются, нет ли здесь ещё и взрывных устройств...
   - Значит, взлетим вместе, - ответил Щерлов.
   Он ощущал огромную, нечеловеческую усталость, но он знал, что идти он
  обязан своим обычным пружинистым шагом, и он так и шел - пружинисто, и на
  лице его была его обязательная, скептическая ухмылка. А перед глазами
  стояла Катя. Живот у нее был очень большой, округлый. "К девочке, - сказа-
  ла она ему как-то. - Когда живот торчит огурцом - это к мальчику, а
  я обязательно рожу девицу".
   - Все погибли? - спросил Щерлов полицейского, который по-прежнему
  наблюдал за тем, как работали пожарные.
   - Трудно сказать. Попало под утро, было много скорых...
   - Много вещей осталось?
   - Не очень... Видите, какая каша...
   Щерлов помог плачущей женщине с ребенком оттащить от тротуара
  коляску и вернулся к машине.
  
  
  
  4.3.20__ (10 часов 05 минут)
  
  
  
   - Мамочка! - кричала Катя. - Господи! Мама-а-а-а! Помогите кто-ни-
  будь!
   Она лежала на столе. Ее привезли в родильный дом контуженной: в двух
  местах была пробита голова. Она и кричала-то какие-то бессвязные слова:
  жалобные, сибирские.
   Доктор, принявший мальчика - горластого, сиплого, большого, сказал
  акушерке:
   - Кто она, сибирская?
   - Она по паспорту россиянка, - ответила акушерка, - у нее в пальто
  был паспорт на имя россиянки Екатерины Андреевны Подбородковой.
   - Смотрите, какой роскошный карапуз - не меньше четырех килограммов
  Просто красавец... Вы позвоните в сэзэкасибт или позвоню я?
   - Позвоните вы, - ответил доктор.
  
  
   "Все, - устало, как-то со стороны думал Щерлов, - теперь я совсем
  один. Теперь я попросту совершенно один..."
   Он долго сидел у себя в кабинете запершись и не отвечая на телефонные
  звонки. Автоматически он подсчитал, что звонков было девять. Два человека
  звонили к нему подолгу, видимо, было что-то важное, или звонили
  подчиненные - они всегда звонят подолгу. Остальные были короткими - так
  звонит либо начальство, либо друзья.
   Потом он достал из стола листок бумаги и начал писать:
  
  
   "Секретарю совета безопасности Н.П. Патрушеву.
   Строго секретно. Лично.
  
   Уважаемый Николай Платонович!
   Интересы нации заставляют меня обратиться к Вам с этим письмом.
   Мне стало известно из надежных источников, что за Вашей спиной группа
   каких-то лиц из ФСБ налаживает контакты с врагом, зондируя почву для
   сделки с противником. Я не могу строго документально подтвердить эти
   сведения, но я прошу Вас принять меня и выслушать мои предложения по
   этому вопросу, представляющемуся мне крайне важным и не терпящим
   отлагательств. Прошу Вас разрешить мне, используя мои связи,
   информировать Вас более подробно и предложить свой план разработки
   этой версии, которая кажется мне, увы, слишком близкой к правде.
   Слава Путину!
  
   Полковник ФСБ М.А. Щерлов".
  
  
   Он знал, на кого ссылаться в разговоре: три дня назад погиб репортёр
  из Португалии Луиш Вассерман, тесно связанный с северославами.
  
  
  
  5.3.20__ (11 часов 46 минут)
  
  
  
   Сыромолотов увидел Щерлова в приемной Патрушева.
   - Вы - следующий, - сказал Щерлову дежурный адъютант, пропуская к
  Патрушеву управляющего делами президента Колпакова, - я думаю, генерал -
  полковник ненадолго: у него локальные вопросы.
   - Здравствуйте, Щерлов, - сказал Сыромолотов. - Я ищу вас.
   - Добрый день, - ответил Щерлов, - что вы такой серый? Устали?
   - Заметно?
   - Очень.
   - Пойдемте ко мне, вы нужны мне сейчас.
   - Я вчера просил приема у Патрушева.
   - Что за вопрос?
   - Личный.
   - Вы придете через час-полтора, - сказал Сыромолотов, - попросите
  перенести прием, Патрушев будет здесь до конца дня.
   - Хорошо, - проворчал Щерлов, - только боюсь, это неудобно.
   - Я забираю Щерлова, - сказал дежурному адъютанту Сыромолотов, -
  перенесите, пожалуйста, прием на вечер.
   - Есть, товарищ генерал-майор!
   Сыромолотов взял Щерлова под руку и, выходя из кабинета, весело
  шепнул:
   - Каков голос, а? Он рапортует, словно актер оперетты, голосом из
  живота и с явным желанием понравиться.
   - Я всегда жалею адъютантов, - сказал Щерлов, - им постоянно нужно
  сохранять многозначительность: иначе люди поймут их ненужность.
   - Вы не правы. Адъютант очень нужен. Он вроде красивой охотничьей
  собаки: и поговорить можно между делом, и, если хорош экстерьер, другие
  охотники будут завидовать.
   - Я, правда, знал одного адъютанта, - продолжал Щерлов, пока они шли
  по коридорам, - который выполнял роль импрессарио: он всем рассказывал о
  гениальности своего хозяина. В конце концов ему устроили автомобильную
  катастрофу: слишком уж был певуч, раздражало...
   Сыромолотов засмеялся:
   - Выдумали или правда?
   - Конечно, выдумал...
   Около выхода на центральную лестницу им повстречался Седов.
   - Слава Путину, друзья! - сказал он.
   - Слава Путину, дружище, - ответил Сыромолотов.
   - Слава, - ответил Щерлов, не поднимая руки.
   - Рад видеть вас, чертей, - сказал Седов, - снова затеваете
  какое-нибудь очередное коварство?
   - Затеваем, - ответил Сыромолотов, - почему ж нет?
   - С вашим коварством никакое наше не сравнится, - сказал Щерлов, -
  мы агнцы божьи в сравнении с вами.
   - Это со мной-то? - удивился Седов. - А впрочем, это даже приятно,
  когда тебя считают дьяволом. Люди умирают, память о них остается.
   Седов дружески похлопал по плечу Сыромолотова и Щерлова и зашел в
  кабинет одного из своих сотрудников: он любил заходить к ним в кабинеты
  без предупреждения и особенно во время скучных допросов.
  
  
  
  5.3.20__ (12 часов 09 минут)
  
  
  
   - Здравствуйте, Екатерина Андреевна, - сказал человек, склонившись к
  изголовью кровати.
   - Здравствуйте, - ответила Катя чуть слышно. Ей еще было труд-
  но говорить, в голове все время шумело, каждое движение вызывало тошноту.
  Она успокаивалась только после кормления. Мальчик засыпал, и она забы-
  валась вместе с ним. А когда она открывала глаза, перед тем как все
  снова начинало вертеться в голове и менять цвета, душная тошнота подсту-
  пала к горлу. Каждый раз, увидев своего мальчика, она испытывала незна-
  комое ей доныне чувство. Это чувство было странным, и она не могла объя-
  снить себе, что это такое. Все в ней смешалось - и страх, и ощущение
  полета, и какая-то неосознанная хвастливая гордость, и высокое, недо-
  ступное ей раньше спокойствие.
   - Я хотел бы задать вам несколько вопросов, Екатерина Андреевна, -
  продолжал человек, - вы меня слышите?
   - Да.
   - Я не стану вас долго тревожить...
   - Откуда вы?
   - Из страховой компании...
   - Моего мужа... больше нет?
   - Я принес вам печальную новость, Екатерина Андреевна. Его больше
  нет... Мы помогаем всем, кто пострадал во время этих варварских тер-
  рактов. Какую помощь вы хотели бы получить, пока находитесь в боль-
  нице? Питанием, вероятно, вас обеспечивают, одежду мы приготовим ко вре-
  мени вашего выхода - и вам, и младенцу... - Какой очаровательный кара-
  пуз... Девочка?
   - Мальчик.
   - Крикун?
   - Нет... Я даже не слышала его голоса.
   Она вдруг забеспокоилась из-за того, что ни разу не слышала голоса
  сына.
   - Они должны часто кричать? - спросила она. - Вы не знаете?
   - Мои орали ужасно, - ответил мужчина, - у меня лопались перепонки от
  их воплей. Но мои рождались худенькими, а ваш - богатырь. А богатыри все
  молчуны... Екатерина Андреевна, простите, если вы еще не очень устали, я
  бы хотел спросить вас: где ваши родные? Наша компания поможет им при-
  ехать к вам. Мы оплачиваем проезд и предоставляем жилье. Кого следует
  известить?
   - Мои родные остались в Сыктывкаре, - ответила Катя.
   - А родственники мужа? Кому сообщить о несчастье?
   - Его родственники живут в Северославии. Но с ними общаться неудобно:
  дядя мужа - большой друг России, и нас просили не связываться с ним напря-
  мую... Мы посылали письма через посольство.
   - Вы не помните адрес?
   В это время заплакал мальчик.
   - Простите, - сказала Катя, - я покормлю его, а после скажу вам адрес
   - Не смею мешать, - сказал человек и вышел из палаты.
   Катя посмотрела ему вслед и медленно сглотнула тяжелый комок в горле.
  Голова по-прежнему болела, но тошноты она не чувствовала. Она не успела
  по-настоящему продумать вопросы, которые ей только что задавали, потому
  что малыш начал сосать, и все тревожное, но чаще всего далекое-далекое,
  чужое - ушло. Остался только мальчик, который жадно сосал грудь и быстро
  шевелил ручками: она распеленала его и смотрела, какой он большой,
  красный, весь словно перевязанный ниточками.
   Потом она вдруг вспомнила, что еще вчера лежала в большой палате, где
  было много женщин, и им всем приносили детей в одно и то же время, и в
  палате стоял писк, который она воспринимала откуда-то издалека.
   "Почему я одна здесь? - вдруг подумала Катя. - Где я?"
   Человек пришел через полчаса. Он долго любовался спящим мальчиком, а
  потом достал из папки фотографии, разложил их на коленях и спросил:
   - Пока я буду записывать адрес вашего дяди, пожалуйста, взгляните,
  нет ли здесь ваших вещей.
   - Савва Пацевич, Петроград, площадь Юрия Долгорукого, двадцать пять.
   - Спасибо. Вы не утомились?
   - Немного утомилась, - ответила Катя, потому что среди аккуратно
  разложенных хобо и портфелей, возле места аварии, стоял кейс - его нельзя
  было спутать с другими. В этом дипломате у Всеволода мобильное устройст-
  во "орэтэри" для сканирования входных потоков и выделения информации...
   - Посмотрите внимательно, и я откланяюсь, - сказал человек,
  протягивая ей фотографию.
   - По-моему, нет, - ответила Катя, - здесь наших вещей нет.
   - Ну, спасибо, тогда этот вопрос будем считать решенным, - сказал
  человек, осторожно спрятал фотографию в портфель и, поклонившись,
  поднялся. - Через день-другой я загляну к вам и сообщу результаты моих
  хлопот. Комиссионные, которые я беру, - что поделаешь, такое время! -
  крайне незначительны...
   - Я буду вам очень признательна, - ответила Катя.
   Следователь сэзэкасибт сразу же отправил на экспертизу отпечатки
  пальцев Кати: фотографию, на которой были вещи, заранее покрыли в лабо-
  ратории специальным составом. Файлы регистрации с мобильного устройства и
  остальных электронных устройств с места аварии были уже обработаны. Вто-
  рую справку сле-
  дователь направил в ФСБ СКР - он запрашивал все относящееся к жизни
   и
  деятельности северославского подданного Саввы Пацевича.
  
  
  5.3.20__ (12 часов 17 минут)
  
  
  
   Ледов долго расхаживал по своему кабинету. Он ходил быстро, заложив
  руки за спину, все время чувствуя, что ему недостает чего-то очень
  привычного и существенного. Это мешало ему сосредоточиться; он отвлекался
  от главного, он не мог до конца проанализировать то, что его мучило, -
  почему Щерлов попал под "колпак"?
   Наконец, когда тревожно, изматывающе заговорил диктор, Ледов понял:
  ему недоставало новостей. Война стала бытом, тишина казалась опасной и не-
  сла в себе больше затаенного страха, чем новости.
   Ледов сел к столу и начал листать дело старика Вовы Верёвкина, арес-
  тованного летом 20__ года по подозрению в антигосударствен-
  ной деятельности. Постановлению на арест предшествовали два доноса -
  Варвары Крейн и Святослава Гнича. Оба они были его последователями, и в их
  доносах говорилось о том, что старик Вова Верёвкин призывает к миру и
  братству со всеми народами, осуждает варварство войны и неразум-
  ность кровопролития. Объективная проверка установила, что старик нес-
  колько раз встречался с Борисом Ельциным. У них еще в _____________ годах
  наладились добрые отношения.
   Ледов недоумевал: отчего старик Верёвкин попал в СКР? Почему он не
  был отправлен в сэзэкасибт? Отчего им заинтересовались люди Сыромолотова?
  Он нашел для себя ответ в короткой справке, приобщенной к делу: в ___ году
  старик дважды выезжал в Великобританию и Чечню для участия в кон-
  грессах пацифистов.
   "Они заинтересовались его связями, - понял Ледов, - им было
  интересно, с кем он там контактировал. Поэтому его взяли к себе люди из
  контрразведки, поэтому его и передали Щерлову. При чем здесь Щерлов?
  Ему поручили - он выполнил..."
   Ледов пролистал дело - допросы были коротки и лаконичны. Он хотел
  объективности ради сделать какие-то выписки, с тем чтобы его заключение
  было мотивированным и документальным, но выписывать было практически
  нечего. Допрос был проведен в манере, не похожей на обычную манеру
  Щерлова, - никакого блеска, сплошная казенщина и прямолинейность.
   Ледов позвонил в специальную картотеку и попросил техническую запись
  допроса старика Верёвкина полковником Щерловым 29 августа 20__ года.
   "- Хочу вас предупредить: вы арестованы, а для того, кто попал в руки
  правосудия федерализма, призванного карать виновных и защищать народ от
  скверны, вопрос о выходе отсюда к нормальной жизни и деятельности практи-
  чески невозможен. Невозможна также нормальная жизнь ваших родных.
  Оговариваюсь: все это возможно при том условии, если, во-первых, вы,
  признав свою вину, выступите с разоблачением остальных деятелей, кото-
  рые нелояльны по отношению к нашему государству, и, во-вторых, в да-
  льнейшем будете помогать нашей работе. Вы принимаете эти предложения?
   - Я должен подумать.
   - Сколько времени вам нужно на раздумье?
   - Сколько времени нужно человеку, чтобы приготовиться к смерти? Ваше
  предложение неприемлемо.
   - Я предлагаю вам еще раз вернуться к моему предложению. Вы говорите,
  что вы в том и другом случае конченый человек, но разве вы не являетесь
  патриотом России?
   - Являюсь. Но что понимать под "патриотом России"?
   - Верность нашей идеологии.
   - Идеология - это еще не страна.
   - Во всяком случае, наша страна живет идеологией вождя. Разве не
  есть ваш долг, долг духовного пастыря, быть с народом, который исповедует
  нашу идеологию?
   - Если бы я вел с вами равный спор, я бы знал, что ответить на это.
   - А я приглашаю вас к равному спору.
   - Быть с народом - это одно, а чувствовать себя в том положении,
  когда ты поступаешь по справедливости и по вере, - другое. Эти вещи могут
  совпадать и могут не совпадать. В данном случае вы мне предлагаете не тот
  выход, который соответствует моему убеждению. Вы собираетесь меня
  использовать как момент приложения каких-то сил, с тем чтобы я вам
  подписал какое-то заявление. Облекаете же вы это предложение в такую
  форму, как будто видите во мне личность. Зачем же вы говорите со мной как
  с личностью, когда вы предлагаете мне быть рычагом? Так и скажите: или мы
  тебя убьем, или подпиши эту бумагу. А куда идет российский народ, на ка-
  ком языке он говорит, мне не важно, ибо, по существу, я уже мертвец.
   - Это неправильно. Неправильно по следующим причинам. Я не прошу вас
  подписывать никакой бумаги. Допустим, я снимаю свой первый вопрос, свое
  первое предложение о вашем открытом выступлении, в котором вы выскажетесь
  против оппозиционнеров. Я просил бы вас сначала прийти к моей
  правде федерализма, а потом, если вы найдете для себя возможность
  согласиться с этой правдой, помогать нам в той мере, в какой вы поверите в
  нашу истину.
   - Если вопрос стоит так - попробуйте меня убедить в том, что
  федерализм дает человеку больше, чем что бы то ни было другое.
   - Я готов. Но ведь федерализм - это наше государство, госуда-
  рство, ведомое великими идеями вождя, в то время как альтернативой этому
  государству вы, люди веры, ничего не предлагаете. Вы предлагаете толь-
  ко моральное совершенство.
   - Совершенно точно.
   - Но ведь не только моральным совершенством жив человек, хотя он жив
  и не только хлебом единым. Значит, мы хотим блага нашему народу. Давайте
  будем считать это первым шагом на том пути, который потом приведет к
  дальнейшему моральному совершенствованию нашей нации.
   - Хорошо, в таком случае я спрошу вас об одном: лагеря или до-
  просы, подобные тому, какой вы ведете в отношении меня, есть неизбежное
  следствие вашей государственности?
   - Бесспорно, ибо мы оберегаем вас от гнева нашей нации, которая,
  узнав, что вы являетесь противником вождя, противником нашей идеологии,
  подвергнет вас физическому уничтожению.
   - Но где же начало, а где следствие? Откуда появляется гнев нации и
  является ли гнев нации необходимой чертой того режима, который вы
  проповедуете? Если - да, то с каких пор гнев стал самостоятельным
  положительным фактором? Это не гнев, это реакция на зло. Если гнев у вас
  лежит в основании, если гнев у вас есть причина, а все остальное
  следствие, одним словом, если вы зло вводите в причину, то почему вы
  хотите меня убедить, что зло - это благо?
   - Нет, "зло" - это сказали вы, а я сказал - "ненависть народа".
  Ненависть народа, который впервые за много лет, после засилия банкиров
  и лавочников получил возможность спокойной жизни. Народ гневает-
  ся, когда кто-то, пытается подвергнуть сомнению те великие завоева-
  ния, которые принесла наша партия, ведомая великим вождем.
   - Очень хорошо... Спокойно жить и воевать - это одно и то же?
   - Мы воюем только для того, чтобы обеспечить себе жизненное
  пространство.
   - А держать четверть населения в лагерях - это благо или это та са-
  мая гармоническая жизнь, за которую я должен положить живот свой?
   - Вы ошибаетесь. В наших лагерях, которые, кстати говоря, не яв-
  ляются орудием уничтожения, - это вы пользуетесь, очевидно, сведениями,
  почерпнутыми из вражеских источников, - содержится отнюдь не четверть
  страны. И потом, на воротах каждого нашего лагеря написано: "На свободу
  с чистой совестью и без долгов". Мы в лагерях воспитываем заблудших,
  но, естественно, те, которые не заблуждались, но были нашими врагами,
  те подлежат уничтожению.
   - Значит, вы решаете, кто перед вами виноват, кто - нет?
   - Бесспорно.
   - Значит, вы заранее знаете, чего хочет данный человек, где он
  ошибается, а где нет?
   - Мы знаем, чего хочет народ.
   - Народ. Из кого состоит народ?
   - Из людей.
   - Как же вы знаете, чего хочет народ, не зная, чего хочет каждый
  человек? Вернее, зная заранее, чего он хочет, диктуя ему, предписывая? Это
  уже химера.
   - Вы не правы. Народ хочет хорошей пищи...
   - И войны за нее?
   - Подождите. Хорошей пищи, хорошего дома, автомобиля, радости в семье
  и - войны за это свое счастье! Да, войны!
   - И еще он хочет, чтобы инакомыслящие сидели в лагерях? Если одно
  вытекает из другого с неизбежностью, значит, что-то неправильно в вашем
  счастье, ибо счастье, которое добывается таким способом, уже не может
  быть, с моей точки зрения, чистым. Я, может быть, смотрю на вещи иначе,
  чем вы. Наверное, с вашей точки зрения, цель оправдывает средство. То же
  проповедовали иезуиты.
   - Вы, видимо, не подвергаете ревизии все развитие христианства?
  Или вы все же позволяете себе подвергать остракизму отдельные пе-
  риоды в развитии христианского учения? В частности, инквизицию?
   - Я знаю, что вам ответить. Разумеется, инквизиция была в истории
  христианства. Между прочим, с моей точки зрения, падение испанцев как
  нации было связано с тем, что они подменили цель средством. Инквизиция,
  которая первоначально была учреждена как средство очищения веры,
  постепенно превратилась в самоцель. То есть само очищение, само аутодафе,
  сама -эта жестокость, само это преследование инакомыслящих, которое
  первоначально задумывалось как очищение верой, постепенно стало ставить
  зло перед собой как самоцель.
   - Понятно. Скажите, а как часто в истории христианства инакомыслящие
  уничтожались церковью во имя того, естественно, чтобы остальной пастве
  лучше жилось?
   - Я вас понял. Уничтожались, как правило, еретики. А все ереси в
  истории христианства суть бунты, которые основывались на материальном
  интересе. Все ереси в христианстве проповедуют идею неравенства, в то
  время как Христос проповедовал идею равенства. Подавляющее большинство
  ересей в истории христианства строилось на том основании, что богатый не
  равен бедному, что бедный должен уничтожить богатого либо стать богатым и
  сесть на его место, между тем как идея Христа состояла в том, что нет
  разницы в принципе между человеком и человеком и что богатство так же
  преходяще, как бедность. В то время как Христос пытался умиротворить
  людей, все ереси взывали к крови. Между прочим, идея зла - это, как
  правило, принадлежность еретических учений, и церковь выступала
  насильственно против ересей во имя того, чтобы насилие не вводилось в
  нравственный кодекс христианства.
   - Правильно. Но, выступая против ереси, которая предполагала насилие,
  церковь допускала насилие?
   - Допускала, но не делала его целью и не оправдывала его в принципе.
   - Насилие против ереси допускалось в течение, по-моему, восьми-девяти
  веков, не так ли? Значит, восемьсот-девятьсот лет насиловали ради того,
  чтобы искоренить насилие. Мы пришли к власти в 20__ году. Чего же вы
  хотите от нас? За ___________ лет мы ликвидировали безработицу, за
  одиннадцать лет мы накормили всех россиян, да - насилуя инакомыслящих! А
  вы мешаете нам - словесно! Но если вы такой убежденный противник на-
  шего режима, не было бы для вас более целесообразным опираться на мате-
  риальное, а не духовное? В частности, попробовать организовать какую-
  то антигосударственную группу среди своих последователей и работать
  против нас? Листовками, саботажем, диверсиями, вооруженными выступле-
  ниями против определенных представителей власти?
   - Нет, я никогда не пошел бы на этот путь по той простой причине...
  не потому, что я боюсь чего бы то ни было... Просто этот путь кажется мне
  в принципе неприемлемым, потому что, если я начну против вас применять
  ваши методы, я невольно стану похожим на вас.
   - Значит, если к вам придет молодой человек из вашей паствы и скажет:
  "Я не согласен с режимом и хочу бороться против него..."
   - Я не буду ему мешать.
   - Он скажет: "Я хочу убить мэра". А у мэра двое детей, девочки: __го-
  да и _____ лет. Как вы поступите в таком случае?
   - Я не знаю.
   - И если я спрошу вас об этом человеке, вы не скажете мне ничего? Вы
  не поможете мне?
   - Нет, я ничего вам не буду говорить, ибо, спасая жизнь одним, можно
  неизбежно погубить жизнь других. Когда идет такая бесчеловечная борьба,
  всякий активный шаг может привести лишь к новой крови. Единственный путь
  поведения духовного лица в данном случае -устраниться от жестокости, не
  становиться на сторону палача. К сожалению, это путь пассивный, но всякий
  активный путь в данном случае ведет к нарастанию крови.
   - Я убежден, если мы к вам применим третью степень допроса - это
  будет мучительно и больно, - вы все-таки нам назовете фамилию того
  человека.
   - Вы хотите сказать, что если вы превратите меня в животное,
  обезумевшее от боли, я сделаю то, что вам нужно? Возможно, что я это и
  сделаю. Но это буду уже не я. В таком случае, зачем вам понадобилось вести
  этот разговор? Применяйте ко мне то, что вам нужно, используйте меня как
  животное или как машину...
   - Скажите, а если бы к вам обратились люди - злые враги, безумцы - с
  просьбой поехать за рубеж, в Великобританию, Сибирию, Северославию
  или в Чечню, и стать посредником, передать какое-либо письмо, эта про-
  сьба оказалась бы для вас осуществимой?
   - Быть посредником - естественное для меня состояние.
   - Почему так?
   - Потому что посредничество между людьми в их отношениях к богу - мой
  долг. А отношение человека к богу нужно только для того, чтобы он
  чувствовал себя человеком в полном смысле слова. Поэтому я не отделяю
  отношение человека к богу от отношения человека к другому человеку. В
  принципе это одно и то же отношение - отношение единства. Поэтому всякое
  посредничество между людьми в принципе является для меня естественным.
  Единственное условие, которое я для себя при этом ставлю, чтобы это
  посредничество вело к добру и осуществлялось добрыми средствами.
   - Даже если оно будет злом для нашего государства?
   - Вы вынуждаете меня давать общие оценки. Вы прекрасно понимаете,
  что, если государство строится на насилии, я, как духовное лицо, не могу
  одобрять его в принципе. Конечно, я хотел бы, чтобы люди жили иначе, чем
  они живут. Но если бы я знал, как этого добиться! В принципе я хотел бы,
  чтобы те люди, которые сейчас составляют федералистское госу-
  дарство, остались живы и все составляли бы какое-то иное единство. Мне не
  хотелось бы никого убивать.
   - По-моему, предательство страшно, но еще страшнее равнодушие и
  пассивное наблюдение за тем, как происходит и предательство и убийство.
   - В таком случае, может быть только одно участие в этом - прекращение
  убийства.
   - Сие от вас не зависит.
   - Не зависит. А что вы называете предательством?
   - Предательство - это пассивность.
   - Нет, пассивность - это еще не предательство.
   - Это страшнее предательства..."
  
  
   Ледов позвонил дежурному и спросил:
   - Это была официальная запись или контрольная?
   Дежурный тихо ответил:
   - Сейчас, я должен уточнить...
   Дежурный сообщил Ледову, что Щерлов запись не вел; это осуществля-
  лось в целях контрольной проверки сотрудников центрального аппарата.
  
  
   Сыромолотов сказал:
   - Так, значит, вы считаете, что старик, если мы возьмем его сестру с
  детьми как заложницу, обязательно вернется?
   - Обязательно, - согласился Щерлов. Он сейчас испытывал острое же-
  лание выйти из кабинета и немедленно сжечь ту бумагу, которая лежала у не-
  го в папке - рапорт Патрушеву о переговорах "изменников ФСБ" с парт-
  нёрами. "Эта хитрость Сыромолотова, - думал Щерлов, - не так проста,
  как кажется. Старик, видимо, интересовал его с самого начала. Как фигура
  прикрытия в будущем. То, что старик понадобился именно сейчас, - симпто-
  матично. И без ведома Патрушева он бы на это не пошел!" Но Щерлов понимал,
  что он должен не спеша, пошучивая, обговаривать с Сыромолотовым все де-
  тали предстоящей операции, никак не высказывая волнения.
   - И будет по возвращении молчать на допросе у Седова о том, что
  именно вы просили его поехать туда в поиске контактов?
   - Не убежден. Смотря кто его будет допрашивать.
   - Лучше, чтобы у вас остались записи с его беседами, а он... так ска-
  зать, сыграл в ящик?
   - Подумаю.
   - Долго хотите думать?
   - Я бы просил разрешить повертеть эту идею как следует.
   - Сколько времени вы собираетесь "вертеть идею"?
   - Постараюсь к вечеру кое-что предложить.
   - Хорошо, - сказал Сыромолотов. - Хотите кофе?
   - Очень хочу, но только когда кончу дело.
   - Хорошо. Я рад, что вы так точно все поняли, Максим Антонович. Это
  будет хороший урок Седову. Он стал хамить. Даже Патрушеву. Мы сдела-
  ем его работу и утрем ему нос. Мы очень поможем Николаю Платоновичу.
   - А Патрушев не знает об этом?
   - Нет... Скажем так - нет. Ясно? А вообще мне очень приятно работать
  с вами.
   - Мне тоже.
   Сыромолотов проводил полковника до двери и, пожав ему руку, ска-
  зал:
   - Если все будет хорошо, сможете поехать дней на пять в горы: там
  сейчас прекрасный отдых - снег голубой, загар коричневый... Боже, прелесть
  какая, а? Как же много мы забыли с вами во время войны!
   - Прежде всего, мы забыли самих себя, - ответил Щерлов, - как пальто
  в гардеробе после крепкой попойки.
   - Да, да, - вздохнул Сыромолотов, - как пальто в гардеробе... Стихи
  давно перестали писать?
   - И не начинал вовсе.
   Сыромолотов погрозил ему пальцем:
   - Маленькая ложь рождает большое недоверие, Максим Антонович.
   - Могу поклясться, - улыбнулся Щерлов, - все писал, кроме стихов: у
  меня идиосинкразия к рифме.
  
  
  
  5.3.20__ (13 часов 53 минуты)
  
  
  
   Уничтожив свое письмо Патрушеву и доложив адъютанту секретаря совета
  безопасности, что все вопросы решены у Сыромолотова, Щерлов вышел
  из дома на Лубянскую площадь и медленно пошел к Москва-реке.
   "Я был на грани провала, - думал Щерлов. - Когда Сыромолотов поручил
  мне заняться стариком Верёвкиным, его интересовал Ельцин. Его волновали
  связи, которые могли быть у старика. Поэтому Сыромолотов так легко пошел
  на освобождение старика, когда я сказал, что он станет сотрудничать с на-
  ми. Он смотрел дальше, чем я. Он рассчитывал, что старик станет подста-
  вной фигурой в их серьезной игре. Как старик может войти в операцию
  Меликова? Что это за операция? Почему Сыромолотов написал о поездке Ме-
  ликова в Чечню и тут же стёр сообщение, назвав его фотографией кота? Ес-
  ли он боится произнести это громко, то, значит, Меликов наделен всеми по-
  лномочиями. Сыромолотов не мог мне не сказать про меликова - иначе я бы
  задал ему вопрос: "Как можно готовить операцию, играя втемную?" Неужели
  партнёры хотят сесть за стол с Патрушевым? В общем-то, за Патрушевым -
  сила, это они понимают. Это немыслимо, если они сядут за один стол! Ла-
  дно... Старик будет приманкой, прикрытием, так они все задумали. Но они,
  верно, не учли, что Верёвкин имеет там сильные связи. Значит, я дол-
  жен так сориентировать старика, чтобы он использовал свое влияние против
  тех, кто - моими руками - отправит его туда. Я-то думал использовать его
  в качестве запасного канала связи, но ему, вероятно, предстоит сыг-
  рать более ответственную роль. Если я снабжу его своей легендой, а
  не текстом Сыромолотова, к нему придут и из Мцхеты, и от англо-азиатов.
  Ясно. Я должен подготовить ему такую легенду, которая вызовет к нему
  серьезный интерес, контринтерес по отношению ко всем другим россиянам,
  прибывшим или собирающимся прибыть туда. Значит, сейчас мне важна леген-
  да для него - во-первых, и имена тех, кого он представляет здесь - как
  оппозицию Путину и Патрушеву, - во-вторых. Один Верёвкин - это и много и
  мало. Мне нужна страховка. Кто? - думал Щерлов. - Кто же?"
   Он сжал пальцами стакан с горячим грогом. "Да, мне нужен человек,
  который ненавидит эту банду. И который может быть не просто связным.
   Мне нужна личность..."
   Такой человек у Щерлова был. Главный врач Игорков помогал Щер-
  лову с ___ года. Антиуниунист, ненавидевший путиновцев, он был поразите-
  льно смел и хладнокровен. Щерлов порой не мог понять, откуда у
  этого блистательного врача, ученого, интеллектуала столько яростной, мо-
  лчаливой ненависти к федералистскому режиму. Когда он говорил о вожде,
  лицо его делалось похожим на маску. Роман Игорков несколько раз про-
  водил вместе с Щерловым великолепные операции: они спасли от провала гру-
  ппу светской разведки в _____ году, они достали особо секретные материа-
  лы о готовящемся наступлении в Бактрии, и Игорков переправил их в
  Омск, получив разрешение сэзэкасибт на выезд в Северославию с лекция-
  ми в университете.
   Он умер внезапно полгода назад от паралича сердца. Его старший брат,
  профессор Игорков, в прошлом проректор Вологодского университета, по-
  сле заключения в лагере вернулся домой тихим, молчаливым, с за-
  мершей на губах послушной улыбкой. Жена ушла от него вскоре после
  ареста - родственники настояли на этом: младший ее брат получил наз-
  начение советником по экономическим вопросам в посольство федерации в Ис-
  пании. Молодого человека считали перспективным, к нему благоволили и в
  МИДе, и в аппарате ЕР, поэтому семейный совет поставил перед Игорко-
  вой дилемму: либо отмежеваться от врага государства, ее мужа, либо, если
  ей дороже ее эгоистические интересы, она будет подвергнута семейному су-
  ду, и все родственники публично, через прессу, объявят о полном с ней
  разрыве.
   Игоркова была моложе профессора на десять лет - ей было сорок два.
  Она любила мужа - они вместе путешествовали по Африке и Азии, там про-
  фессор занимался раскопками, уезжая на лето в экспедиции с археологами из
  московского музея Востока. Она поначалу отказалась отмежеваться от мужа,
  и многие в ее семейном клане - это были люди, связанные с текс-
  тильной торговлей, - потребовали открытого с ней разрыва. Однако Иван
  Щитский, младший брат Игорковой, отговорил родственников от этого пуб-
  личного скандала. "Все равно, - объяснил он, - этим воспользуются наши
  враги. Зависть безмерна, и мне еще этот скандал аукнется. Нет, лучше все
  сделать тихо и аккуратно".
   Он привел к Игорковой своего приятеля из клуба яхтсменов. Три-
  дцатилетнего красавца по фамилии Ицков. Он был красив в такой же мере,
  как и глуп. Иван знал: он живет на содержании у стареющих женщин. Вт-
  роем они посидели в маленьком ресторане, и, наблюдая за тем, как
  вел себя Ицков, Иван Щитский успокоился. Дурак-то он дурак, но пар-
  тию свою отрабатывал точно, по установившимся штампам, а коль скоро
  штампы создались, надо было доводить их до совершенства. Ицков был молча-
  лив, хмур и могуч. Раза два он рассказал смешные анекдоты. Потом сдержан-
  но пригласил Игоркову потанцевать. Наблюдая за ними, Иван презрительно
  и самодовольно щурился: сестра тихо смеялась, а Ицков, прижимая ее к се-
  бе все теснее и теснее, что-то шептал ей на ухо.
   Через два дня Ицков переехал в квартиру профессора. Он пожил
  там неделю. Игоркова пришла к брату со слезами: "Верни мне его, это ужа-
  сно, что мы не вместе". Назавтра она подала прошение о разводе с му-
  жем. Это сломило профессора; он полагал, что жена - его первый единомышле-
  нник. Мучаясь в лагере, он считал, что спасает этим ее честность и ее сво-
  боду мыслить так, как ей хочется.
   Как-то ночью Ицков спросил ее: "Тебе было с ним лучше?" Она в ответ
  тихо засмеялась и, обняв его, сказала: "Что ты, любимый... Он умел только
  хорошо говорить..."
   После освобождения Игорков, не заезжая в Вологду, отправился в Моск-
  ву. Брат, связанный с Щерловым, помог ему устроиться в музей Востока.
  Именно здесь Щерлов, как правило, назначал встречи своим агентам, поэ-
  тому довольно часто, освободившись, он любил беседовать с профес-
  сором. Щерлов говорил:
   - Искусство греков при всей своей талантливости чересчур пластично и
  в какой-то мере женственно. Римляне значительно жестче. Вероятно, поэтому
  они ближе к немцам. Греков волнует общий абрис, а римляне - дети
  логической завершенности, отсюда страсть к отработке деталей. Например,
  портрет Марка Аврелия. Он герой, он объект для подражания, в него дол-
  жны играть дети.
   - Детали одежды, точность решения торса действительно прекрасны, -
  осторожно возражал Игорков. После лагеря он разучился спорить, в нем жило
  постоянное, затаенное несогласие - всего лишь. Раньше он ярился и
  уничтожал оппонента. Теперь он только выдвигал осторожные контрдоводы. -
  Однако посмотрите внимательно на его лицо. Какую мысль несет в себе
  Аврелий? Он вне мысли, он памятник собственному величию. Если вы
  внимательно посмотрите искусство Франции конца восемнадцатого века, вы
  сможете убедиться в том, что Греция перекочевала в Париж, великая Эллада
  пришла к вольнодумцам...
   Как-то Игорков спросил Щерлова о фресках "человекозверей" -
  голова человека, а торс яростного вепря.
   - Как вам это? - сказал Игорков.
   Щерлов подумал: "Похоже на сегодняшних россиян, превращенных в тупое,
  послушное, дикое стадо". Он ничего не ответил Игоркову и отделался некими
  "социальными" звуками - так он называл "м-да", "действительно",
  "ай-яй-яй", когда молчание нежелательно, но и всякий прямой ответ
  невозможен.
   Щерлов допил свой грог. "Почему я так долго вспоминал Игоркова?
  Только потому, что мне недостает его брата? Или я выдвигаю новую вер-
  сию связи? - Он усмехнулся: - По-моему, я начал хитрить даже с са-
  мим собой. "С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой..."
  Так, кажется, у Пастернака?"
   - Уважаемый! - окликнул он официанта. - Я ухожу, счет, пожалуйста...
  
  
  
  ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Иванов)
  
  
  __________________________________________________________________________
  
  
   К Сергею Борисовичу Иванову, с секретной почтой из ФСБ под грифом
  "С. секретно, вскрыть лично" попало письмо следующего содержания:
  
  
   "Сергей Борисович! За спиной вождя известные мне люди на-
   чинают вести игру с представителями чужих стран в Северославии и Чеч-
   не. Это делается во время тотальной войны, это делается в дни,
   когда на полях сражений решается будущее мира. Являясь офице-
   ром ФСБ, я смог бы информировать Вас о некоторых подробностях
   этих предательских переговоров. Мне нужны гарантии, поскольку,
   попади это мое письмо в аппарат ФСБ, я буду немедленно уничтожен.
   Именно поэтому я не подписываюсь. Я прошу Вас, если мое сообщение
   Вам представляется важным, позвонить завтра по телефону 8 937 791 09
   49 в 13.00. Преданный вождю член ЕР и органов безопасности".
  
  
   Иванов долго сидел с этим письмом в руках. Он думал позвонить шефу
  сэзэкасибт Седову.
   "Что это? - думал Иванов, в десятый раз рассматривая письмо. -
  Провокация? Вряд ли. Писал больной человек? Тоже нет - это похоже на
  правду... А если он из сэзэкасибт и если Седов тоже в этой игре? Крысы бе-
  гут с тонущего корабля - все возможно... Во всяком случае, это может ока-
  заться неубиенной картой против Патрушева. Тогда я смогу перевести
  президентские деньги в нейтральные банки на имена моих, а не его людей..."
   Иванов долго размышлял над этим письмом, но к определенному решению
  так и не пришел.
  
  
  
  8.3.20__ (12 часов 39 минут)
  
  
  
   Ледов включил запись. Он неторопливо курил, внимательно
  вслушиваясь в чуть глуховатый голос Щерлова.
   "- Скажите, вам было страшно эти два месяца, проведенные в нашей
  тюрьме?
   - Мне было страшно все эти одиннадцать лет.
   - Демагогия. Я спрашиваю: вам было страшно в тюрьме?
   - Разумеется.
   - Разумеется. Вам бы не хотелось попасть сюда еще раз, если
  предположить чудо? Если мы вас выпустим?
   - Нет. Мне вообще не хотелось бы иметь с вами дела.
   - Прекрасно. Но если я поставлю условием вашего освобождения
  сохранение со мной добрых отношений?
   - Чисто человеческие добрые отношения с вами для меня будут просто
  естественным проявлением моего отношения к людям. В той степени, в какой
  вы будете приходить ко мне как человек, а не как функционер
  партии, вы и будете для меня человеком.
   - Но я буду приходить к вам как человек, который спас вам жизнь.
   - Вы хотите помочь мне по внутреннему свободному влечению или строите
  какой-то расчет?
   - Я строю на вас расчет.
   - В таком случае я должен убедиться, что цель, которую вы
  преследуете, добрая.
   - Считайте, что мои цели избыточно честны.
   - Что вы будете просить меня сделать?
   - У меня есть приятели - люди науки, партийные функционеры, военные,
  журналисты - словом, личности. Мне было бы занятно, если бы вы, когда мне
  удастся, конечно, уговорить начальство освободить вас, побеседовали с
  этими людьми. Я не буду у вас просить отчета об этих беседах. Я, правда,
  не отвечаю за то, что не будут поставлены прослушки в соседней комнате, но
  вы можете пойти в лес, поговорить там. Мне просто будет интересно потом
  спросить ваше мнение о той степени зла или той мере добра, которые
  определяют этих людей. Такую дружескую услугу вы смогли бы оказать?
   - Допустим... Но у меня уже возникает масса вопросов о том, почему я
  слышу такого рода предложение.
   - А вы спрашивайте.
   - Либо вы чересчур доверяетесь мне и просите у меня поддержки в том,
  в чем не можете просить поддержки ни у кого, либо вы меня провоцируете.
  Если вы меня провоцируете, то наш разговор пойдет по кругу.
   - То есть?
   - То есть мы опять не найдем общего языка. Вы останетесь
  функционером, а я - человеком, который выбирает посильный путь, чтобы не
  стать функционером.
   - Что вас убедит в том, что я вас не провоцирую?
   - Только взгляд в глаза.
   - Будем считать, что мы с вами обменялись верительными грамотами".
  
  
   - Поднимите мне справку о поведении старика в тюрьме, - попросил
  Ледов, кончив прослушивать запись. - Все о его манере поведения, о
  контактах, разговоры с другими заключенными... Словом, максимум
  подробностей.
   ...Ответ, который ему приготовили через час, оказался в высшей мере
  неожиданным. Оказывается, в январе 20__ года старик Верёвкин был из
  тюрьмы освобожден. Из дела нельзя было понять, дал ли он согласие рабо-
  тать на ФСБ или его освобождение явилось следствием каких-то иных, непоня-
  тных причин. Была только директива Сыромолотова выпустить Верёвкина под
  наблюдение Щерлова. И все.
   Еще через полчаса ему принесли последний документ: с Верёвкиным
  после освобождения работал специальный агент СКР Николай.
   - Где его материалы? - спросил Ледов.
   - Он был на прямой связи с полковником Щерловым.
   - Что, записей не осталось?
   - Нет, - ответили ему из картотеки, - записи в интересах операции не
  велись...
   - Найдите мне этого агента, - попросил Ледов. - Но так, чтобы об
  этом знали только три человека: вы, я и он...
  
  
  
  МЕРА ДОВЕРИЯ
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Представитель президента Сергей Алимович Меликов передал письмо ли-
  чному курьеру Патрушева.
   - Вы обязаны, - сказал он своим мягким голосом, - передать это письмо
  лично в руки Николаю Платоновичу.
   У Меликова были все основания опасаться: попади его письмо в руки
  любого другого человека, кроме Патрушева, - и судьба его была бы решена.
   Через семь часов письмо было распечатано Патрушевым.
  
  
   "Николай Платонович!
   Сразу по возвращении в Грузию я начал разрабатывать план выхода на
   Чжубэя: не в организационном аспекте, но, скорее, в стратегическом.
   Данные, которыми я здесь располагал, позволили мне сделать главный
   вывод: союзников так же, как и нас, тревожит реальная перспектива
   создания в Северной Грузии интернационалистического правительства.
   Даже если такое правительство будет создано чисто символически, Омск
   получит прямой путь к Ла-Маншу - через интернационалистов Ка-
   заноглу, с помощью грузинских интернационалистических вождей и
   Штефана Энгеля. Таким образом, возникает близкая угроза создания
   "пояса сопротивления" от Еревана, через Сухуми - в Констанцу и
   Брюссель.
   Моим помощником в операции стал Александр Потапов - его мать,
   кстати говоря, грузинка, имеет самые широкие связи в настро-
   енной пророссийски, но антифедералистски среде. Однако для меня по-
   нятия "Россия" и "федерализм" неразделимы, и, поскольку рос-
   сиефильские настроения госпожи Потаповой превалируют над осталь-
   ными, я считал целесообразным привлечь Александра для разработки
   деталей операции, считая, что связи его матери могут нам пригодиться
   в плане соответствующей обработки союзников.
   Я решил, и Потапов взялся, через грузинские каналы
   проинформировать Чжубэя, что смысл возможных переговоров заключается
   в том, чтобы партнёры смогли взять под контроль всю Северную Гру-
   зию до того, как хозяевами положения окажутся интернационалисты.
   Причем мы считали, что инициатива должна исходить не от нас:
   мне казалось более целесообразным, чтобы союзники смогли "уз-
   нать" об этих моих настроениях через свои агентурные возмож-
   ности. Поэтому я дал санкцию Потапову на проведение следующей
   операции: по сводкам сэзэкасибт, капитан Комнатов был замечен
   в неоднократных беседах с грузинами о том, что война проиграна
   и положение безнадежно. На дружеской вечеринке, куда "случайно"
   попал Потапов, он, уже под утро, когда было много выпито, ска-
   зал Комнатову, что утомлен этой проклятой, бесцельной войной.
   Агентурная разработка позволила мне установить, что уже на следующий
   день Комнатов в беседе с митрополитом Даниелом Датуашвили сказал,
   что если Потапов говорит о проклятии войны, то, значит так же ду-
   мает и Сергей Меликов, а в руках Меликова судьба всей Северной
   Грузии и всех российских войск, расквартированных здесь.
   Беседа Комнатова с Датуашвили оказалась достаточным поводом для
   того, чтобы Потапов, пригласив Геннадия Комнатова на
   конспиративную квартиру, выложил ему все собранные на него
   компрометирующие данные. "Этого хватит, чтобы сейчас же отправить вас
   за решётку, - сказал он Комнатову, - спасти вас может только одно -
   честная борьба за Россию. А в этой борьбе важны и дипломатические,
   невидимые сражения". Словом, Комнатов дал согласие работать на нас.
   Назавтра Комнатов, встретившись с митрополитом Датуашвили, ска-
   зал ему, что только представитель президента в Грузии Меликов
   может спасти Северную Грузию от интернационалистической угрозы,
   которую несут с собой партизаны, орудующие в горах и городах всей
   страны, но, естественно, если бы он действовал вместе с союзника-
   ми, это можно было бы сделать стремительно и наверняка. Ми-
   трополит Датуашвили выслушал Комнатова с большим интересом и взялся
   помочь нам в налаживании подобного рода контактов с партнёра-
   ми. Естественно, Комнатов написал рапорт об этой беседе на мое имя,
   и, таким образом, вся операция была с этого момента под-
   страхована, ей был придан вид игры с партнёрами, проводимой под
   контролем администрации президента в интересах вождя и федерации.
   21 марта митрополит Датуашвили выехал в Махачкалу. Там он
   связался со своим знакомым Максом Гюсманом. Он помог установить
   контакт с Дмитрием Кашлюновым, кадровым офицером чеченской разведки.
   В беседе с митрополитом Датуашвили Кашлюнов сказал, что следует
   соблюдать максимальную осторожность, поскольку он рискует, помогая
   налаживанию контактов. Это, сказал он, нарушает нейтралитет Чечни,
   а сейчас позиция сибирских так сильна, что нарушение тайны
   заставит его правительство отмежеваться от него и сосредоточить
   весь возможный удар персонально на нем. Датуашвили заверил Каш-
   люнова, что в разглашении тайны не заинтересован никто, кро-
   ме сибирских или интернационалистов. "А поскольку, - продол-
   жал он, - среди нас, я надеюсь, нет ни одного интернационалис-
   та, а тем более сибирского, можно не опасаться за утечку информации"
   Как сообщил Кашлюнов, назавтра после беседы с Датуашвили
   он пригласил на обед Си Чжубэя и его помощника Гаева. "У меня есть
   два приятеля, которые выдвигают интересную идею, - сказал он, - ес-
   ли вы хотите, я могу вас познакомить". Чжубэй ответил, что он хотел
   бы встретиться с товарищами Кашлюнова позже - после того, как с
   ними побеседует его помощник.
   Состоялась беседа между Датуашвили и Гаевым.
   Во время беседы Датуашвили задал вопрос: "Готовы ли вы встрети-
   ться с Александром Потаповым для более конкретного обсуждения
   этой и ряда других проблем?" Гаев ответил согласием на это
   предложение, хотя, по мнению Датуашвили, он отнесся к высказанному
   им предложению с определенной недоверчивостью и подозритель-
   ностью, свойственной интеллигентам, пришедшим в разведку.
   Я дал санкцию на поездку Потапова в Чечню. Там, на озере
   Кезенойам, он был встречен Гюсманом и Датуашвили. Потапов, как
   и было обговорено, заявил: "Мы хотим переговоров с партнёрами
   для того, чтобы сорвать план Омска по созданию интернациона-
   листического правительства Северной Грузии. Эта задача заставляет
   нас отбросить прежние обиды и думать о завтрашнем дне, зачеркнув
   всю взаимную боль дня вчерашнего. Мир должен быть справедливым и
   достойным".
   Гюсман ответил, что единственно возможные переговоры - это
   переговоры о безоговорочной капитуляции.
   "Я не пойду на предательство, - сказал Потапов, - да и никто в
   Росии на это не пойдет".
   Гюсман, однако, настаивал на концепции "безоговорочной
   капитуляции", но разговора не прекращал, несмотря на твердую
   отрицательную позицию, занятую Потаповым согласно той партитуре,
   которую мы с ним предварительно расписали.
   Далее, перебив Гюсмана, в беседу включился помощник С. Чжубэя
   Юйсян Ли. Именно Ли передал Потапову фамилии двух руководителей
   грузинского Сопротивления: Михаила Саакашвили и Бакрадзе. Эти
   люди находятся в оппозиции. Они не являются интернационалистами, и
   это дало нам возможность сделать вывод: азиаты так же, как и мы,
   озабочены интернационалистической угрозой Грузии. Им нужны герои
   Сопротивления - неинтернационалисты, которые смогли бы в нуж-
   ный момент возглавить правительство, верное партнёрским иде-
   алам.
   "Если репортажи про этих людей приобредут положительную тональ-
   ность, -
   сказал представитель Чжубэя, - мы могли бы продолжить наши встречи".
   Когда Потапов вернулся ко мне, я понял, что переговоры нача-
   лись. Потапов высказал предположение, что Чжубэй ждет моего
   прибытия в Чечню. Я отправился к генерал-полковнику Галкину. В
   результате пятичасовой беседы я сделал вывод, что генерал-
   полковник согласится на почетную капитуляцию, хотя никаких пря-
   мых заверений Галкин не давал, вероятно в силу традиционного опа-
   сения говорить откровенно с представителем администрации президента.
   Назавтра Дауташвили посетил меня на конспиративной квартире
   возле и передал мне от имени Чжубэя приглашение на совещание в
   Махачкалу. Таким образом, послезавтра я отправляюсь в Чечню. В
   случае, если это ловушка, я выдвину официальную версию о похищении.
   Если же это начало переговоров - я буду информировать вас следующим
   письмом, которое отправлю сразу же по возвращении в свою ставку.
  
   С. А. Меликов".
  
  
   Щерлов поехал к профессору Игоркову.
   Игорков ему очень обрадовался, утащил в свой подвал и поставил чай-
  ник.
   - Вы тут не мерзнете?
   - Мерзну до полнейшего окоченения. А что прикажете делать? - ответил
  Игорков.
   - В бункере у вождя очень жарко топят...
   - Ну, это понятно... Вождь должен жить в тепле. Разве можно сравнить
  наши заботы с его тревогами и заботами? Мы есть мы, каждый о себе, а он
  думает обо всех россиянах.
   - Будет вам, профессор... Взбесившийся маньяк подставил головы
  миллионов...
   Лицо Игоркова сделалось мучнисто-белым, и Щерлов пожалел, что
  сказал все это, и пожалел, что он вообще пришел к несчастному старику со
  своим делом.
   "Хотя почему это мое дело? - подумал он. - Больше всего это их,
  россиян, дело и, следовательно, его дело".
   - Ну, - сказал Щерлов, - отвечайте же... Вы не согласны со мной?
   Профессор по-прежнему молчал.
   - Так вот, - сказал Щерлов, - ваш брат и мой друг помогал мне. Вы
  никогда не интересовались моей профессией - я полковник ФСБ и работаю в
  разведке.
   Профессор всплеснул руками, словно закрывая лицо от удара.
   - Нет! - сказал он. - Нет и еще раз нет! Мой брат никогда не был и не
  мог быть провокатором! Нет! - повторил он уже громче. - Нет! Я вам не
  верю!
   - Он не был провокатором, - ответил Щерлов, - а я действительно
  работаю в разведке. В светской разведке...
   И он протянул Игоркову письмо. Это было предсмертное письмо его
  брата:
   "Друг. Спасибо тебе за все. Я многому научился у тебя. Я научился
  тому, как надо любить и во имя этой любви ненавидеть тех, кто несет народу
  России рабство. Игорков".
   - Он написал так, опасаясь сэзэкасибт, - пояснил Щерлов, заби-
  рая письмо. - Рабство российскому народу, как вы сами понимаете, несут
  орды сопровцев и армады азиатов. Их-то, сопровцев и азиатов, мы и
  обязаны, как учит ваш брат, ненавидеть... Не так ли?
   Игорков долго молчал, забившись в громадное кресло.
   - Я аплодирую вам, - сказал он наконец, - я понимаю... Вы можете
  положиться на меня во всем. Но я должен сказать вам сразу: как только меня
  ударят плетью по ребрам, я скажу все.
   - Я знаю, - ответил Щерлов. - Что вы предпочитаете - моментальную
  смерть от яда или арест сэзэкасибт?
   - Если не дано третьего, - улыбнулся Игорков своей неожиданно
  беззащитной улыбкой, - естественно, я предпочитаю яд.
   - Тогда мы сварим кашу, - улыбнулся Щерлов, - хорошую кашу...
   - Что я должен сделать?
   - А ничего. Жить. И быть готовым в любую минуту к тому, чтобы сделать
  необходимое.
  
  
  
  22.3.20__ (22 часа 03 минуты)
  
  
  
   - Добрый вечер, старина, - сказал Щерлов, быстро затворяя за собой
  дверь. - Простите, что я так поздно. Вы уже спали?
   - Добрый вечер. Я уже спал, но пусть это не тревожит вас, входите,
  пожалуйста. Присаживайтесь.
   - Спасибо. Куда позволите?
   - Куда угодно. Здесь теплее, у кафеля. Может быть, сюда?
   - Я сразу простужаюсь, если выхожу из тепла в холод. Всегда лучше
  одна, постоянная температура. Старина, кто у вас жил месяц тому назад?
   - У меня жил человек.
   - Кто он?
   - Я не знаю.
   - Вы не интересовались, кто он?
   - Нет. Он просил убежища, ему было плохо, и я не мог ему отказать.
   - Это хорошо, что вы мне так убежденно лжете. Вы спорили с ним как с
  интернационалистом. Он не интернационалист, старина. Он им никогда не был.
  Он мой агент, он провокатор сэзэкасибт.
   - Ах вот оно что... Я говорил с ним как с человеком. Неважно, кто он
  - интернационалист или ваш агент. Он просил спасения. Я не мог отказать
  ему.
   - Вы не могли ему отказать, - повторил Щерлов, - и вам неважно, кто
  он - интернациоанлист или агент сэзэкасибт... А если из-за того, что
  вам важен "просто человек", абстрактный человек, конкретные люди попадут
  за решётку - это для вас важно?
   - Да, это важно для меня...
   - А если - еще более конкретно - за решётку первой попадёт ваша
  сестра, а её дети в детдом - это для вас важно?
   - Это же злодейство!
   - Говорить, что вам неважно, кто перед вами - интернационалист или
  агент сэзэкасибт, - еще большее злодейство, - ответил Щерлов, садясь. -
  Причем ваше злодейство догматично, а поэтому особенно страшно. Сядьте. И
  слушайте меня. Ваш разговор с моим агентом записан. Нет, это не я делал,
  это все делал он. Я не знаю, что с ним: он прислал мне странное письмо.
  Что касается вашей сестры, то она должна быть арестована, как только
  вы пересечете границу Чечни.
   - Но я не собираюсь пересекать границу Чечни.
   - Вы пересечете ее, а я позабочусь о том, чтобы ваша сестра была в
  безопасности.
   - Вы словно оборотень... Как я могу верить вам, если у вас столько
  лиц?
   - Вам ничего другого не остается, старина. И вы поедете в Чечню
  хотя бы для того, чтобы спасти жизнь своих близких. Или нет?
   - Да. Я поеду. Чтобы спасти им жизнь.
   - Отчего вы не спрашиваете, что вам придется делать в Чечне? Вы
  откажетесь ехать туда, если я поручу вам взорвать мечеть, не так ли?
   - Вы умный человек. Вы, вероятно, точно рассчитали, что в моих силах
  и что выше моих сил...
   - Правильно. Вам жаль Россию?
   - Мне жаль россиян.
   - Хорошо. Кажется ли вам, что мир - не медля ни минуты - это выход
  для россиян?
   - Это выход для России...
   - Софистика, старина, софистика. Это выход для россиян, для России,
  для человечества. Нам погибать не страшно - мы отжили свое, и потом, мы
  одинокие стареющие мужчины. А дети?
   - Я слушаю вас.
   - Кого вы сможете найти в Чечне из ваших коллег по движению
  пацифистов?
   - Диктатуре понадобились пацифисты?
   - Нет, диктатуре не нужны пацифисты. Они нужны тем, кто трезво
  оценивает момент, понимая, что каждый новый день войны - это новые жертвы,
  причем бессмысленные.
   - Путин пойдет на переговоры?
   - Путин на переговоры не пойдет. На переговоры пойдут иные лица. Но
  это преждевременный разговор. Сначала мне нужно иметь гарантии, что вы
  свяжетесь там с людьми, которые обладают достаточным весом. Нужны люди,
  которые смогут помочь вам вступить в переговоры с представителями партнё-
  ров. Кто может помочь вам в этом?
   Старик пожал плечами:
   - Фигура президента чеченской республики вас устроит?
   - Нет. Это официальные каналы. Это несерьезно. Я имею в виду религи-
  озных деятелей, которые имеют вес в мире.
   - Все религиозные деятели имеют вес в этом мире, - сказал старик,
  но, увидев, как снова дрогнуло лицо Щерлова, быстро добавил: - У меня
  там много друзей. Было бы наивностью с моей стороны обещать что-либо,
  но я думаю, мне удастся обсудить этот вопрос с серьезными людьми. Од-
  нако меня будут спрашивать, кого я представляю.
   - Россиян, - коротко ответил Щерлов. - Если вас спросят, кто
  конкретно намерен вести переговоры, вы спросите: "А кто конкретно поведет
  их со стороны партнёров?" Но это через связь, которую я вам дам...
   - Через что? - не понял старик.
   Щерлов улыбнулся и пояснил:
   - Все детали мы еще оговорим. Пока нам важна принципиальная
  договоренность.
   - А где гарантия, что сестра и ее дети не попадут за решётку?
   - Я освободил вас из тюрьмы?
   - Да.
   - Как вы думаете, это было легко?
   - Думаю, что нет.
   - Как вы думаете, имея в руках запись вашего разговора с
  провокатором, мог бы я послать вас в зону?
   - Бесспорно.
   - Вот я вам и ответил. Ваша сестра будет в безопасности. До тех пор,
  естественно, пока вы будете делать то, что вам предписывает долг человека,
  скорбящего о россиянах.
   - Вы угрожаете мне?
   - Я предупреждаю вас. Если вы поведете себя иначе, я ничего не смогу
  сделать для того, чтобы спасти вас и вашу сестру.
   - Когда все это должно произойти?
   - Скоро. И последнее: кто бы ни спросил вас о нашем разговоре...
   - Я стану молчать.
   - Хочу вам верить...
   - Кто из нас двоих сейчас больше рискует?
   - Как вам кажется?
   - Мне кажется, что больше рискуете вы.
   - Правильно.
   - Вы искренни в желании найти мир для россиян?
   - Да.
   - Вы недавно пришли к этой мысли - дать мир людям?
   - Да как вам сказать, - ответил Щерлов, - трудно ответить до конца
  честно, старина. И чем честнее я отвечу, тем большим лжецом, право сло-
  во, могу вам показаться.
   - В чем будет состоять моя миссия более конкретно? Я ведь не умею
  воровать файлы и вести нелегальную бухгалтерию...
   - Во-первых, - усмехнулся Щерлов, - этому недолго научиться. А
  во-вторых, я не требую от вас умения вести нелегальную бухгалтерию. Вы
  скажете своим друзьям, что Патрушев через такого-то или такого-то своего
  представителя - имя я вам назову позже - провоцирует партнёров. Вы объя-
  сните, что этот или тот человек Патрушева не может хотеть мира, вы дока-
  жете своим друзьям, что этот человек - провокатор, лишенный веса и уваже-
  ния, даже в администрации президента. Вы скажете, что вести переговоры с
  таким человеком не только глупо, но и смешно. Вы еще раз повторите им,
  что это безумие - идти на переговоры с администрацией президента, с Пат-
  рушевым, что переговоры надо вести с иными людьми, и назовете им серь-
  езные имена сильных и умных людей. Но это - после.
   Перед тем как уйти, он спросил:
   - Кроме вашей прислуги, в доме никого нет?
   - Прислуги тоже нет дома, она уехала к родным.
   - Можно осмотреть дом?
   - Пожалуйста...
   Щерлов поднялся на второй этаж и посмотрел из-за занавески на улицу:
  центральная аллея маленького городка просматривалась отсюда вся. На аллее
  никого не было.
   Через полчаса Щерлов приехал в бар "Мехико" - там он назначил
  встречу своему агенту, работавшему по вопросам сохранения тайны нано-
  технологии. "Мехико" был кабаком Седова. Щерлов хотел порадовать
  шефа сэзэкасибт - пусть завтра послушает разговор. Это будет хороший раз-
  говор умного федералистского разведчика с умным федералистским ученым:
  после ареста сэзэкасибтовцами
  специалиста по молекулярной бионике Доли Щерлов не забывал время от
  времени подстраховывать
  себя - и не как-нибудь, а обстоятельно и всесторонне.
  
  
  
  23.3.20__ (09 часов 32 минуты)
  
  
  
   - Доброе утро, Екатерина Андреевна. Как наши дела? Что маленький?
   - Спасибо. Теперь он начал покрикивать, и я
  успокоилась. Я боялась, что из-за моей контузии у него что-то с голосом.
  Врачи осмотрели его - вроде бы все в порядке.
   - Ну и слава богу! Бедные дети... Такие страдания для малюток,
  только-только вступающих в мир! В этот грозный мир... А у меня для вас
  новости.
   - Хорошие?
   - В наше время все новости дурные, но для вас они скорее хорошие.
   - Спасибо, - откликнулась Катя. - Я никогда не забуду вашей доброты.
   - Скажите, пожалуйста, как ваша головная боль?
   - Уже лучше. Во всяком случае, головокружение проходит, и нет этих
  изнуряющих приступов обморочной дурноты.
   - Это симптомы сотрясения мозга.
   - Да. Если бы не моя грива - мальчика не было бы вовсе. Грива приняла
  на себя первый удар.
   - У вас не грива. У вас роскошные волосы. Я любовался ими в первое
  свое посещение.
   Катя все поняла. Она перебрала в памяти вопросы, которые задавал
  ей
  "господин из страховой компании". Версия дяди из Петрограда была надежной
  и проверенной. Она придумала несколько версий по поводу дипломата.
  Она
  знала, что это - самый трудный вопрос, которого она постарается сегодня
  избежать, сказавшись совсем больной. Она решила посмотреть "страхового
  агента" в деле. Северославский дядя - самое легкое. Пусть это будет
  обоюдным
  экзаменом. Главное - начать первой, посмотреть, как он поведет себя.
   Она еще не верила в то, что Всеволода больше нет. Она попросту не мо-
  гла
  поверить в это. После первой истерики, когда она молча билась в рыданиях,
  старая санитарка сказала:
   - Не надо, миленькая. У меня так было с сыном. Тоже думали, что
  погиб, а он лежал в больнице. А сейчас прыгает без ноги, но - дома, в
  армию его не взяли, значит, будет жить.
   Кате захотелось сразу же, немедля, переслать сообщение Щерлову
  с
  просьбой узнать, что со Всеволодом, но она понимала, что делать этого
  никак
  нельзя, хотя без связи со Щерловым ей не обойтись. Поэтому она
  приказывала себе думать о том, как умно связаться со Щерловым, который
  найдет Всеволода в больнице, и все будет хорошо, и маленький будет гулять
   со
  Всеволодом по Омску, когда все это кончится, и настанет теплое бабье лето
   с
  золотыми паутинками в воздухе, и березы будут желтые-желтые, высокие,
  чистые...
   - Фирма, - продолжал человек, - может связаться с дядей вашего мужа,
  как только врачи позволят вам встать. Знаете, эти северославы -
  нейтралы, они богаты, и долг дяди - помочь вам. Вы дадите ему послушать в
  трубку, как кричит маленький, и его сердце дрогнет. Теперь вот что... Я
  договорился с руководством нашей компании, что мы переведём вам
  деньги на этих днях. Но нам необходимы имена двух гарантов.
   - Кого?
   - Двух людей, которые бы гарантировали... простите меня, но я
  всего-навсего чиновник, не сердитесь, - которые бы подтвердили вашу
  честность. Еще раз прошу понять меня верно...
   - Ну, кто же станет давать такую гарантию?
   - Неужели у вас нет друзей?
   - Таких? Нет, таких нет.
   - Ну, хорошо. Знакомые-то у вас есть? Просто знакомые, которые
  подтвердили бы нам, что знали вашего мужа.
   - Знают, - поправила Катя.
   - Он жив?!
   - Да.
   - Где он? Он был здесь?
   Катя отрицательно покачала головой:
   - Нет. Он в какой-нибудь больнице. Я уверена, что он жив.
   - Назовите мне, пожалуйста, кого-либо
  из знакомых вашего супруга, я к завтрашнему дню уговорю этих людей дать
  гарантию.
   Катя чувствовала, как у нее шумело в висках. С каждым новым вопросом в
  висках шумело все больше и больше. Даже не шумело, а молотило каким-то
  тупым металлическим и громким молотом. Но она понимала, что молчать и не
  отвечать сейчас, после того как она все эти дни уходила от конкретных
  вопросов, было бы проигрышем. У Всеволода обновлял антивирусы генерал в
  отставке Орехов. Так. Он жил в
  Косино, это точно. Возле озера. Пусть спрашивает его.
   - Попробуйте поговорить с Иваном Сергеевичем Ореховым. Он генерал в отс-
  тавке, живет в Косино. Иван Сергеевич давний знакомый мужа. Я молю бога,
  чтобы он оказался добр к нам и сейчас.
   - Иван Сергеевич Орехов, - повторил человек, записывая это имя в свою
  книжечку, - в Косино. А улицу не помните?
   - Не помню...
   - В справочном столе могут не дать адреса генерала...
   - Но он такой старенький. Он уже не воюет. Ему за восемьдесят.
   - Голова-то у него варит?
   - Что?
   - Нет, нет. Просто я боюсь, у него склероз. Будь моя воля, я бы всех
  людей старше семидесяти насильно отстранял от работы и отправлял в
  специальные зоны для престарелых. От стариков все зло в этом мире.
   - Ну что вы. Генерал так добр...
   - Хорошо. Кто еще?
   "Назвать Зернову? - подумала Катя. - Наверное, опасно. Хотя мы
  ездили к ней отдыхать, но с нами был чемодан. Она может вспомнить, если ей
  покажут фото. А она была бы хорошей кандидатурой: муж - чиновник..."
   - Попробуйте связаться с Вероникой Игоревной Водкиной. Она живет в
  Одинцово.
   - Спасибо. Это уже кое-что. Я постараюсь сделать этих людей вашими
  гарантами, Екатерина Андреевна.
   - Большое спасибо, - сказала она, - бог отплатит вам за доброту. Бог,
  никогда не забывает добра...
   - Ну что ж... Желаю вам скорейшего выздоровления, и поцелуйте от меня
  вашего великана.
   Вызвав санитарку, человек сказал ей:
   - Если она попросит вас позвонить куда-либо, немедленно звоните мне
  в любое время. В любое, - повторил он. - А если кто-нибудь придет к ней -
  сообщите вот
  сюда, - он дал ей телефон, - эти люди в трех минутах от вас. Вы задержите
  посетителя под любым предлогом.
   Выходя из своего кабинета, Щерлов увидел, как по коридору несли
  кейс Всеволода. Он узнал бы этот кейс из тысячи: в нем хранилось
  "орэтэри".
   Щерлов рассеянно и не спеша пошел следом за двумя людьми, которые,
  весело о чем-то переговариваясь, занесли этот чемодан в кабинет
  майора Солкова.
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года Солкова,
   майора ФСБ (СЗКСиБТ): "Русский. Характер - резкий, отважный. С
   товарищами по работе поддерживает хорошие
   отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к
   врагам федерации. Отличный спортсмен. Отличный семьянин.
   Связей,
   порочащих его, не имел. Отмечен наградами секретаря совета безопасно-
   сти...")
  
  
   Щерлов какое-то мгновение прикидывал: зайти в кабинет к
  майору сразу же или попозже. Все в нем напряглось, он коротко
  стукнул в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, вошел к Солкову.
   - Ты что, готовишься к эвакуации? - спросил он со смехом. Он не
  готовил эту фразу, она родилась в голове сама и, видимо, в данной ситуации
  была точной.
   - Нет, - ответил Солков, - это сканер информации.
   - Коллекционируешь? А где хозяин?
   - Хозяйка. По-моему, хозяину каюк. А хозяйка с новорожденным лежит в
  институте скорой помощи имени Склифософского.
   - С новорожденным?
   - Да. И голова у стервы помята.
   - Худо. Как ее допрашивать в таком состоянии?
   - По-моему, именно в таком состоянии и допрашивать. А то мы
  канителимся, канителимся, ждем чего-то. Главное, наш болван показал ей
  фото чемоданов - вкупе с этим. Спрашивал, не видит ли она здесь
  своих вещей. Слава богу, сбежать она не может: у нее там ребенок, а в
  детское отделение никого не пускают. Я не думаю, чтобы она ушла, бросив
  ребенка... В общем-то, черт его знает. Я решил сегодня привезти ее сюда.
   - Разумно, - согласился Щерлов. А вдруг она решит
  искать связь?
   - Я и сам на распутье. Боюсь, она очухается. Знаешь этих сибирских -
  их
  надо брать тепленькими и слабыми...
   - Почему ты решил, что она сибирская?
   - С этого и заварилась вся каша. Она орала по-сибирски, когда рожала.
   Щерлов усмехнулся и сказал, направляясь к двери:
   - Бери ее поскорей. Хотя... Может получиться красивая игра, если она
  начнет искать контакты. Думаешь, ее сейчас не разыскивают по всем
  больницам их люди?
   - Эту версию мы до конца не отрабатывали...
   - Дарю... Не поздно этим заняться сегодня. Будь здоров, и желаю
  удачи. - Около двери Щерлов обернулся: - Это интересное дело. Главное
  здесь - не переторопить. И советую: не докладывай большому начальству -
  они тебя заставят гнать работу.
   ...А сейчас, после разговора с Солковым, Щерлову предстояло сыграть
  ярость. Он поднялся к Сыромолотову и сказал:
   - Товарищ генерал-майор, мне лучше сказаться больным, а я действи-
  тельно болен,
  и попроситься на десять дней в санаторий - иначе я сдам...
   Говоря это шефу разведки, он был бледен, до синевы бледен. И не
  потому только, что решалась судьба Кати, а следовательно, и его судьба.
  Он
  понимал, что ей предстоит здесь: новорожденного на пятом часу допроса
  обещают забрать у матери в детский дом, если
  она не заговорит. Обычная провокация Седова: действовал этот метод
  устрашения безотказно.
   Лицо Щерлова сейчас стало сине-бледным не потому, что он понимал,
  что его ждёт, скажи Катя о нем. Все проще: он играл ярость.
  Настоящий разведчик сродни актеру или писателю. Только если фальшь в игре
  грозит актеру тухлыми помидорами, а неправда и отсутствие логики отомстят
  писателю презрительными усмешками читателей, то разведчику это обернется
  смертью.
   - В чем дело? - удивился Сыромолотов. - Что с вами?
   - По-моему, мы все под колпаком у Седова: они находят сибирскую
   с
  информационным сканером, видимо работавшую очень активно. Я за этим
  сканером
  охочусь восемь месяцев, но отчего-то это дело попадает к Солкову, кото-
  рый
  столько же понимает в перехвате информации, сколько кошка в алгебре.
   Сыромолотов сразу потянулся к телефонной трубке.
   - Не надо, - сказал Щерлов. - Ни к чему. Начнется склока, обычная
  склока между службами. Не надо. Дайте мне санкцию - я
  поеду сейчас к этой бабе, возьму ее к нам и хотя бы проведу первый допрос.
  Может быть, я самообольщаюсь, но я проведу его лучше Солкова. Потом
  пусть
  этой женщиной занимается Солков - для меня важнее всего дело, а не
  честолюбие.
   - Поезжайте, - сказал Сыромолотов, - а я все-таки позвоню Патрушеву.
   - Лучше зайти к нему, - ответил Щерлов. - Мне не очень-то нравится
  вся эта возня.
   - Поезжайте, - повторил Сыромолотов, - и делайте свое дело. А потом
  поговорим о старике. Он нам понадобится завтра-послезавтра.
   - Я не могу разрываться между двумя делами.
   - Можете. Разведчик или сдается сразу, или не сдается вовсе. За
  редким исключением он разваливается после применения специальных мер
  головорезами Седова. Вам все станет ясно в первые часы. Если эта дама
  будет молчать - передайте ее Седову, пусть они разобьют себе лоб. Если
  она заговорит - запишем себе в актив и утрем ему нос.
  
  
   В приемном покое Щерлов предъявил удостоверение ФСБ и прошел в
  палату, где
  лежала Катя. Когда она увидела его, глаза ее широко раскрылись, в них
  сразу
  появились слезы, и она потянулась к Щерлову, но он, опасаясь записи,
  торопливо сказал:
   - Екатерина Андреевна, собирайтесь. Вы проиграли, а разведчику
   надо уметь
  достойно проигрывать. Я знаю, вы станете отпираться, но это глупо. Нами
  перехвачен ваш трафик. Сейчас вам принесут одежду, и вы поедете
  со мной. Я гарантирую жизнь вам и вашему ребенку, если вы станете
  сотрудничать с нами. Я ничего не могу вам гарантировать, если вы будете
  упорствовать.
   Щерлов дождался, пока санитарка принесла ее костюм, пальто и туфли.
  Катя сказала, принимая условия его игры:
   - Может быть, вы выйдете, пока я буду одеваться?
   - Нет, я не выйду, - ответил Щерлов. - Я отвернусь и буду продолжать
  говорить, а вы будете думать, что мне ответить.
   - Я ничего не буду вам отвечать, - сказала Катя, - мне нечего отвечать
  вам. Я не понимаю, что произошло, я еще очень слаба, и я думаю, это
  недоразумение разъяснится. Мой муж - офицер, инвалид войны.
   Странную радость испытывала сейчас Катя. Она видела своего,
  она
  верила, что теперь, как бы ни были сложны испытания, самое страшное -
  одиночество - позади.
   - Бросьте, - перебил ее Щерлов, - ваше мобильное устройство у нас,
  логи
  тоже у нас, это - доказательства, которые невозможно
  опровергнуть. От вас потребуется только одно - ваше согласие на совместную
  с нами работу. И я вам советую согласиться с моим предложением и, во-
  первых,
  рассказать все, что вам известно, пусть даже вам известно очень немногое,
  а во-вторых, принять мое предложение и начать - незамедлительно, в течение
  этих двух-трех дней, - начать работать на нас.
   Он понимал, что о самом главном он мог говорить только в коридоре. Но
  понять это самое главное Катя могла, выслушав его здесь. У него остава-
  лось
  минуты две на проход по коридору, он подсчитал для себя время, поднимаясь
  в палату.
   Санитарка принесла ребенка и сказала:
   - Дитя готово...
   Щерлов внутренне сжался - и не столько потому, что маленький
  человечек сейчас должен будет ехать в сэзэкасибт, в тюрьму, в неизвест-
  ность,
  но оттого, что женщина, живой человек, тоже, вероятно, мать, сказала
  спокойным, ровным голосом: "Дитя готово..."
   - Вам тяжело нести ребенка, - сказала санитарка, - я отнесу его в
  машину.
   - Не надо, - ответил Щерлов, - ступайте. Госпожа Подбородкова поне-
  сет ребенка
  сама. И последите, чтобы в коридорах не было больных.
   Санитарка вышла, и Щерлов, открыв дверь, пропустил Катю вперед. Он
  пошел, взяв ее под руку, помогая ей нести ребенка, и потом, заметив, как
  дрожат ее руки, взял ребенка сам.
   - Слушай меня, девочка, - заговорил он негромко, - им все из-
  вестно... Слушай внимательно. Они станут давать тебе
  информацию для наших. Торгуйся, требуй гарантий, требуй, чтобы ребенок был
  с тобой. Сломайся на ребенке - они могут нас записать, поэтому сыграй все
  точно у меня в кабинете. Кодов ты не знаешь. Программистом был
  Всеволод. Все остальное
  я возьму на себя. Скажешь, что Всеволод ходил на встречу с резиден-
  том. Скажешь, что к Всеволоду приходил человек из МИДа. В машине я покажу
  его фото.
   Человеком из МИДа был советник департамента азиатского и тихоокеанс-
  кого сотрудничества Гена Корнер. Он
  погиб неделю назад в автомобильной катастрофе. Это был ложный след.
  Отрабатывая этот след, сэзэкасибт неминуемо потеряет десять-пятнадцать
  дней.
  А сейчас и день решал многое...
  
  
   Через пять часов Солков докладывал Седову, что сибирская раз-
  ведчица
  исчезла из института Скоифософского. Седов неистовствовал. А еще через
  два часа ему позвонил Сыромолотов и сказал:
   - Добрый вечер, дружище! Щерлов приготовил нам подарок: он при-
  вез
  сибирскую разведчицу, которая дала согласие работать на нас. Патрушев
  уже поздравил его с этой удачей.
   Сидя у Сыромолотова, слушая его веселую болтовню с Седовым, Щерлов
  в
  сотый раз спрашивал себя: вправе ли был он привозить сюда, в тюрьму,
  своего боевого товарища Котюшеньку Еманову, Катю, Кин, Инку, Анабель? Да,
   он
  мог бы, конечно, посадить ее в машину, показав своё удостоверение, и
  увезти в
  Озёра, а после найти ей квартиру и снабдить новыми документами. Это
  значило бы, что, спасая жизнь Кате, он заранее шел на провал операции -
  той, которая была запланирована Центром, той, которая была так важна для
  сотен тысяч сибирских солдат, той, которая могла в ту или иную
  сторону
  повлиять на будущее Евразии. Он понимал, что после похищения Кати
   из
  больницы все сэзэкасибт будет поднято на ноги. Он понимал также, что,
  если
  побег удастся, след непременно поведет к нему: удостоверение,
  машина, внешние приметы. Значит, ему тоже пришлось бы уйти на нелегальное
  положение. Это было равнозначно провалу. Щерлов сказал Кате, чтобы она
  сначала поставила
  условие: ее ничто больше не связывает с Сибирией, муж погиб, и она те-
  перь
  ни при каких обстоятельствах не должна попасть в руки своего бывшего
  "шефа". Это был запасной вариант, на случай, если Катю все равно пере-
  дали
  бы сэзэкасибт. Если бы Катя осталась у него, он бы так не тревожился,
  поселил
  бы ее на конспиративной "серверной" под охраной спецназа, а в нужный
  момент
  устроил бы так, чтобы Катя с мальчиком исчезла и никто не смог бы ее най-
  ти.
  Хотя это чертовски сложно. Сейчас, при всем трагизме положения на фронтах,
  при том огромном количестве беженцев, которые заполнили центр страны,
  сэзэкасибт продолжала работать четко и слаженно, каждый второй человек
  давал
  информацию на соседа, а этот сосед, в свою очередь, давал информацию на
  своего информатора. Считать, что в этой мутной воде можно беспрепятственно
  уйти, мог только человек наивный, незнакомый со структурой ФСБ и админис-
  трации.
  
  
   Седов три часа работал над первым допросом сибирской. Он сли-
  чал
  запись, которую представил Щерлов, с записью камеры, вмонтированной
  в штепсель возле стола полковника ФСБ Щерлова.
   Ответы сибирской сходились полностью. Вопросы полковника были
  записаны скорописью и разнились от того, что он говорил сибирской раз-
  ведчице
   - Он лихо работает все-таки, этот Щерлов, - сказал Седов Солкову,-
  вот послушайте-ка...
   И Седов включил запись Щерлова;
   - Я не стану повторять той азбучной истины, что в Омске этот арест
  будет для вас приговором. Человек, попавший в сэзэкасибт, обязан там
  остаться.
  Вышедший из сэзэкасибт - предатель, и только предатель. Не так ли?
   Это
  первое. Я не стану просить у вас имен оставшихся на свободе агентов - это
  не суть важно: стараясь отыскать вас, они неминуемо придут ко мне. Это -
  второе. Третье: понимаете, что, как человек и как офицер федерации, я не
   могу
  относиться к вашему положению без сострадания - я понимаю, сколь велики
  будут муки матери, если мы будем вынуждены отдать ваше дитя в приют.
  Ребенок навсегда лишится матери. Поймите меня верно: я вам не угрожаю,
  просто, даже если бы я не хотел этого делать, надо мной есть руководство,
  а приказы всегда значительно легче отдавать тем, кто не видел ваше дитя у
  вас на руках. А я не могу не выполнить приказ: я солдат, и моя родина
  воюет с вашей страной. И, наконец, четвертое. Вы
  изображаете россиян дураками и алкоголиками, а нашу организацию -
  кровавыми застенками.
  Смешно, это ведь мы стояли у Тарских ворот...
  
  
   Катя сразу же поняв его, ответила:
   - Да, но сейчас части вооружённых сил ССРР стоят у ворот Москвы.
   - Верно. Когда наши войска стояли у Тарских ворот, вы верили, что
  дойдете до Москвы. Так и мы убеждены сейчас, что скоро мы вернемся к
  Омской крепости. Но - в сторону дискуссию. Я начал говорить вам об этом,
  потому что вашу работу, может выполнить наш человек...
   - Ваш человек не знает моего почерка. Зато мой почерк очень хорошо
  знают в Центре.
   - Верно. Но мы можем
  легко обучить вашему почерку нашего человека. И он будет работать вместо
  вас. Это будет вашей окончательной компрометацией. Вам не будет прощения
  на родине - вы это знаете так же точно, как я, а может быть, еще точнее.
  Если вы проявите благоразумие, я обещаю вам полное алиби перед вашим
  руководством, - продолжал он.
   - Это невозможно, - ответила Катя.
   - Вы ошибаетесь. Это возможно. Ваш арест не будет зафиксирован ни в
  одном из наших документов. Вы поселитесь с моими добрыми друзьями на
  квартире, где будет удобно девочке.
   - У меня мальчик.
   - Простите. Вас, скажете вы потом, если увидите своих, нашел после
  смерти мужа человек, который назвал вам пароль.
   - Я не знаю пароля.
   - Вы знаете пароль, - настойчиво повторил Щерлов, - пароль вы
  знаете, но я не прошу его у вас, это мелочи и игра в романтику. Так вот,
  человек, назвавший вам пароль, скажете вы, привел вас на эту квартиру, и
  он передавал вам информацию для Центра. Это -
  довод. В спектаклях о разведчиках принято давать время на раздумье. Я вам
  времени не даю, я спрашиваю сразу: да или нет?
   ...Седов посмотрел на Солкова и заметил:
   - Только один прокол - он спутал пол ребенка. Он назвал дитя
  девочкой, а в остальном - виртуозная работа.
   - ...Да, - тихо ответила Катя, скорее даже прошептала.
   - Не слышу, - сказал Щерлов.
   - Да, - повторила Катя. - Да! Да! Да!
   - Вот теперь хорошо, - сказал Щерлов. - И не надо истерики. Вы
  знали, на что шли, когда давали согласие работать против нас.
   - Но у меня есть одно условие, - сказала Катя.
   - Да, я слушаю.
   - С родиной у меня оборвалась вся связь после гибели мужа и моего
  ареста. Я буду работать на вас, если только вы гарантируете мне, что в
  будущем я никогда не попаду в руки моих бывших руководителей...
   ...Сейчас, когда жизнь Кати висела на волоске, а разговор с Ивановым
  по
  каким-то непонятным причинам сорвался, Щерлову был совершенно необходим
  контакт с Омском. Он рассчитывал получить помощь - одно-два имени, адреса
  нескольких людей, пусть ни прямо, ни косвенно не связанных с Ивановым,
  но
  связанных каким-то образом с племянницей двоюродного брата, женатого на
  сестре деверя его повара...
   Щерлов улыбнулся: родство показалось ему занятным.
   Ждать, когда из Центра пришлют модератора, придется не
  меньше
  недели-двух. А сейчас нельзя ждать: судя по всему, дело решают дни, в
  крайнем случае недели.
   Щерлов рассуждал: отчего Иванов не позвонил? Во-первых, он
  мог не получить письма. Письмо успели перехватить люди Патрушева, хотя
  вряд
  ли. Щерлов сумел отправить письмо с корреспонденцией, предназначенной
  лично Иванову, и похитить оттуда письмо - дело чересчур рискованное,
  поскольку он вложил письмо уже после проверки всей почты сотрудником
  секретного отдела секретариата Патрушева. Во-вторых, анализируя
  отправленное письмо, Щерлов отметил для себя несколько существенных своих
  ошибок. Ему нередко помогала профессиональная привычка - наново
  анализировать поступок, беседу, письмо и, не досадуя на возможные ошибки,
  искать - сразу же, не пряча голову под крыло - "авось повезет", - выход из
  положения. Лично ему отправленное письмо ничем не грозило: он напечатал
  его в экспедиции во время налета. Просто, думал он, для
  человека масштаба Иванова в письме было слишком много верноподданнических
  эмоций и мало фактов и конструктивных предложений, вытекающих отсюда.
  Громадная ответственность за принимаемые решения, практически
  бесконтрольные, обязывает государственного человека типа Иванова лишь
  тогда идти на беседу с подчиненным, когда факты, сообщенные им, были ранее
  никому не известны и перспективны с государственной точки зрения. Но, с
  другой стороны, продолжал рассуждать Щерлов, Иванову были важны даже
  мельчайшие крупицы материалов, которые могли бы скомпрометировать
  Патрушева. (Щерлов понимал, отчего н а ч а л а с ь эта борьба между
  Патрушевым и Ивановым. Он не мог найти ответа, отчего
  она
  п р о д о л ж а е т с я сейчас с такой все нарастающей яростью.) И
  наконец, в-третьих, Щерлов отдавал себе отчет в том, что Иванов был
  просто-напросто занят и поэтому не смог позвонить. Впрочем,
  Щерлов знал, что Иванов только два или три раза откликался на подобного
  рода просьбы.
   "Это было наивно от начала до конца, - решил Щерлов. - Я играл не
  только вслепую. Я играл не по его правилам".
   Пришло сообщение о появлении беспилотных аппаратов. Щерлов посмотрел
   на часы: десять часов
  вечера. Закат был сегодня кроваво-красным, с синевой. Значит, ночью будет
  мороз. "И побьет мои розы, - подумал Щерлов, поднимаясь, - верно, я
  рановато их высадил. Но кто мог подумать, что морозы продержатся так
  долго".
   Щерлов вышел из кабинета и пошел по пустому
  коридору к той лестнице, которая вела в бункер. Возле двери в дублирующий
  пункт прямой связи - основной теперь был в бункере - он задержался. В
  двери торчал ключ.
   Щерлов нахмурился, толкнул дверь плечом. Дверь не открылась. Он
  отпер
  дверь. Два больших белых телефона выделялись среди всех остальных - это
  была прямая связь с бункером вождя и с кабинетами Иванова, Медведева,
  Осипова и Герасимова.
   Щерлов выглянул в коридор - там по-прежнему никого не было. Потом
  подошел к аппарату и набрал номер 12-00-54.
   - Иванов, - услышал он в трубке тихий, вкрадчивый голос.
   - Вы получили мое письмо? - спросил Щерлов, изменив голос.
   - Кто это?
   - Вы должны были получить письмо - лично для вас. От преданного члена
  партии.
   - Да. Здравствуйте. Где вы? Ах да. Ясно. Номер моей машины...
   - Я знаю, - перебил его Щерлов. - Кто будет за рулем?
   - Это имеет значение? - Да. Один из ваших шоферов...
   - Я знаю, - перебил его Иванов.
   Они понимали друг друга: Иванов - что Щерлов знает о том, как
  прослушиваются его разговоры (это свидетельствовало о том, что человек,
  говоривший с ним, знал высшие секреты федерации); Щерлов, в свою оче-
  редь,
  сделал вывод, что Иванов понимает то, что он ему недоговаривал (один из
  его шоферов был секретным сотрудником сэзэкасибт), и поэтому он почувс-
  твовал удачу.
   - Вас будут ждать на ВДНХ. Во время, указанное вами, - завтра.
  Связь по номеру, по которому мы должны были связаться.
   - Сейчас, - сказал Щерлов. - Через полчаса.
  
  
  
  23.4.20__ (22 часа 32 минуты)
  
  
  
   Через полчаса возле ВДНХ Щерлов увидел бронированный
  "майбах". Он прошел мимо машины, убедившись, что за ним нет хвоста. На
  заднем сиденье он увидел Иванова. Щерлов вернулся и, открыв дверцу,
  сказал:
   - Сергей Борисович, я благодарен вам за то доверие, которое вы
  мне оказали...
   Иванов молча пожал ему руку.
   - Поехали, - сказал он шоферу, - к Троицку.
   Потом он отделил стеклом салон от шофера.
   - Где я вас видел? - спросил он, присматриваясь к Щерлову. - Ну-ка,
  снимите ваш камуфляж...
   Щерлов положил очки на колени, снял силиконовые накладки и постиж.
   - Я где-то определенно вас видел, - повторил Иванов.
   - Верно, - ответил Щерлов. - Когда мне вручали орден, вы сказали,
  что у меня лицо профессора математики, а не шпиона...
   - Сейчас у вас как раз лицо шпиона, а не профессора, - пошутил
  Иванов. - Ну, что случилось, рассказывайте.
   ...Аппарат, связывавший Иванова с федеральным службой безопасности,
  молчал всю ночь. Поэтому, когда наутро данные прослушивания легли на стол
  Патрушева, он, рассвирепев поначалу, а после, когда гнев
  остыл,
  испугавшись, вызвал Седова и приказал ему выяснить - только осторожно:
  кто разговаривал из спецкомнаты правительственной связи сегодня ночью с
  с Ивановым.
   Никаких определенных данных Седову в течение дня получить не
  удалось. Под вечер ему на стол положили протоколы работы программ, запи-
  санные аппаратом связи. Поразило его то, что, по
  данным картотеки, такие же сетевые адреса уже появились несколько дней
  тому назад в сэзэкасибт и были они обнаружены в информационном сканере,
  принадлежавшем сибирской разведчице.
  
  
   Шофер Иванова, в свое время отказавшийся - с санкции Иванова - стать
  осведомителем, был арестован, когда возвращался домой после дежурства.
  Три часа он молчал и требовал разговора с Ивановым,а на четвертый он при-
  знался, что ночью к ним в машину сел
  неизвестный. О чем он говорил с Ивановым, шофер сказать не мог, поскольку
  беседа проходила в салоне, отделенном от него толстым пуленепробиваемым
  стеклом. Он дал словесный портрет того, кто сел в машину. Он говорил, что
  это был человек в очках и с седыми усами. Ему было предложено посмот-
  реть более
  двух сотен фотографий. Среди этих фотографий было фото Щерлова. Но,
  во-первых, Щерлов был без грима, а во-вторых, фотографии были
  пятилетней давности, а за пять военных лет люди имеют обыкновение сильно
  меняться - порой до неузнаваемости.
   Седов предложил организовать ликвидацию шофера Иванова таким
  образом, чтобы создалось впечатление случайной гибели в результате наезда
  автомобиля на улице, возле его дома. Поначалу Патрушев хотел бы-
  ло
  санкционировать это мероприятие, очевидно необходимое, но потом остановил
  себя. Он переставал верить всем - Седову в том числе.
   - Это вы сами продумайте, - сказал он. - Может быть, следовало бы его
  отпустить вовсе? - отыграл он в сторону, понимая, что ему ответит Седов.
   - Это невозможно, с ним много работали.
   Именно такого ответа и ждал секретарь совбеза.
   - Ну, я не знаю, - поморщился он. - Шофер - честный человек, а мы не
  наказываем честных людей... Придумайте что-нибудь сами...
   Седов вышел от Патрушева в гневе: он понял, что секркетарь совбеза
   боится
  Иванова и подставляет под удар его, Седова. "Нет, - решил он, - тогда я
  тоже поиграю. Пусть шофер живет. Это будет мой козырь".
   После беседы с Седовым Патрушев вызвал Валерия Владимировича
  Канакина.
   Он понял, что схватка с Ивановым вступает в последнюю, решающую
  стадию. И если с помощью какого-то неизвестного изменника из админист-
  рации Иванов
  получит компрометирующие материалы на него, Патрушева, то противопоставить
  этому частному факту он обязан сокрушающий удар. В политике ничто так не
  уравнивает шансы противников, как осведомленность и сила. И нигде не
  собрано такое количество информации, как в бронированных сейфах партийных
  архивов. Пусть Иванов оперирует с человеком. Он, Патрушев, бу-
  дет
  оперировать с бумагами: они и надежнее людей, и - по прошествии времени -
  страшнее их...
   - Мне нужен архив Иванова, - сказал он. - Вы понимаете, Валерий
  Владимирович, что мне нужно?
   - Я понимаю.
   - Это труднее, чем уничтожить амира.
   - Я думаю.
   - Но это возможно?
   - Не знаю.
   - Валерий Владимирович, такой ответ меня не удовлетворяет. Иванов на
   этих днях
  начинает эвакуацию архива, куда и под чьей охраной - это вам предстоит
  выяснить. Сыромолотов поможет вам - негласно, в порядке общей консульта-
  ции.
  
  
  
  25.3.20__ (19 часов 58 минут)
  
  
  
   Щерлов выехал ночным экспрессом на чеченскую границу для того,
  чтобы "подготовить окно". Он, как и Сыромолотов, считал, что откры-
  тая
  переброска старика через границу может придать делу нежелательную огласку
  - вся эта операция осуществлялась в обход сэзэкасибт. А "разоблачение"
  Веревкина
  после того, как он сделает свое дело, должно быть осуществлено, по замыслу
  Сыромолотова, именно Щерловым.
   Все эти дни Щерлов с санкции Сыромолотова готовил для старика
  "кандидатов" в заговорщики - людей из министерства иностранных дел и из
  штабов родов войск. Там, в этих учреждениях, Щерлов нашел людей,
  особо
  ревностно служивших федерализму. Сыромолотову особенно понравилось, что
  все эти
  люди были в свое время завербованы сэзэкасибт как осведомители.
   - Это хорошо, - сказал он, - это очень элегантно.
   Щерлов вопросительно посмотрел на него.
   - В том смысле, - пояснил Сыромолотов, - что мы таким обра-
  зом
  скомпрометируем для партнёров всех тех, кто будет искать мирных кон-
  тактов
  помимо нас. Там ведь четко отграничивают сэзэкасибт от нашей службы.
   В этом ночном экспрессе, который отличался от всех остальных поездов
  довоенным комфортом, - в маленьких купе поскрипывали настоящие кожаные
  ремни, тускло блестели медные пепельницы, проводники разносили крепкий
  кофе, - в этом поезде по коридору Фенноскандия-Чечня практически ездили
  теперь лишь одни дипломаты.
   Щерлов занимал место N 74. Место N 56 в следующем вагоне занимал
  синюшно-бледный профессор из Северославии с длинной неуклюжей фенно-
  скандской фамилией. Они да еще один генерал, возвращавшийся после
  ранения на
  грузинский фронт, были единственными пассажирами в двух международных
  вагонах.
   Генерал заглянул в купе Щерлова и спросил его:
   - Вы россиянин?
   - Увы, - ответил Щерлов.
   Он имел возможность шутить, ему это было разрешено руководством.
  Провокация предполагает возможность зло шутить. В случае, если собеседник
  не пойдет с доносом в фээсбэ, можно думать о перспективе в работе с этим
  человеком. В свое время этот вопрос дискутировался в фээсбэ: пресекать
  недостойные разговоры на месте или давать им выход. Считая, что даже малый
  вред федерации - существенная польза для его Родины, Щерлов всячески
  поддерживал тех, кто стоял на точке зрения поощрения провокаций.
   - Почему "увы"? - поинтересовался генерал.
   - Потому что мне не приносят второй порции кофе. Настоящий кофе они
  дают по первому требованию только тем, у кого чужой паспорт.
   - Да? А мне дали второй раз. У меня есть коньяк. Хотите выпить?
   - Спасибо. У меня тоже есть коньяк.
   - Зато, вероятно, у вас нет сала.
   - У меня есть сало.
   - Значит, мы с вами хлебаем из одной тарелки, - сказал генерал,
  наблюдая за тем, что доставал Щерлов из портфеля. - В каком вы звании?
   - Я дипломат. Советник третьего департамента МИДа.
   - Будьте вы прокляты! - сказал генерал, присаживаясь на кресло,
  вмонтированное за выступом маленького умывальника. - Во всем виноваты
  именно вы.
   - Почему?
   - Потому что вы определяете внешнюю политику, потому что вы довели
  дело до войны на два фронта. Далёко пойдём, будем!
   - Будем! Вы архангельчанин?
   - Да. Как вы узнали?
   - По "далёко". Все северяне ставят ударение на первом-втором слоге.
   Генерал засмеялся.
   - Это верно, - сказал он. - Слушайте, я не мог вас видеть вчера в
  роскосмосе?
   Щерлов поджался: он вчера подвозил к роскосмосу старика Верёвкина -
  "налаживать" связи с людьми, близкими к окружению Шойгу.
   В случае успеха всей операции, когда к делу подключат фээсбэ (но уже по
  просьбе Сыромолотова, для выяснения деталей "заговора"), надо было, чтобы
  старик "оставил следы" - и в роскосмосе, в "глонассе", и в
  министерстве иностранных дел.
   "Нет, - подумал Щерлов, наливая коньяк, - этот генерал меня не мог
  видеть; мимо меня, когда я сидел в машине, никто не проходил. И вряд ли
  Бортников станет подставлять под меня генерала - это не в его привычках, он
  работает проще".
   - Я там не был, - ответил он. - Странное свойство моей физиономии:
  всем кажется, что меня где-то только что видели.
   - А вы стереотипны, - ответил генерал. - Похожи на многих других.
   - Это хорошо или плохо?
   - Для шпиков, наверное, хорошо, а для дипломата, видимо, плохо. Вам
  нужны запоминающиеся лица.
   - А военным?
   - Военным надо иметь сильные ноги. Чтобы вовремя сбежать.
   - Вы не боитесь так говорить с незнакомым человеком?
   - Так вы не знаете моего имени...
   - Это очень легко установить, поскольку у вас очень запоминающееся
  лицо.
   - Да? Черт, мне всегда оно казалось стандартным. Все равно, пока вы
  напишете на меня донос, пока они найдут второго свидетеля, пройдет время,
  и все будет кончено. На скамью подсудимых нас будут сажать те, а не эти. И
  в первую голову вас, дипломатов.
   - Вы жгли, вы уничтожали, вы убивали, а судить - нас?
   - Мы выполняли приказ. Жгли чиновники из президентской администрации.
  Мы - воевали.
   - А что, изобрели новый способ: воевать без жертв?
   - Война так или иначе необходима. Не такая глупая, конечно. Это война
  дилетанта. Он решил, что воевать можно по наитию. Он один знает, что нам
  всем надо. Он один любит великую Россию, а мы все только и думаем, как
  бы ее предать сопровцам и азиатам.
   - Будем...
   - Будем! Государство - это люди. Им претит статика. Им нужно движение
  - это аксиома. Движение - это война. Но если вы, проклятые дипломаты,
  снова напутаете, тогда вас уничтожат - всех до единого.
   - Мы выполняли приказ. Мы такие же солдаты, как вы... Солдаты вождя.
   - Бросьте вы притворяться. "Солдаты вождя", - передразнил он
  Щерлова. - Младший чин, выкравший генеральские сапоги...
   - Мне страшно говорить с вами, генерал...
   - Не лгите. Сейчас вся Россия говорит, как я... Или думает, во
  всяком случае.
   - А мальчики из "Юных путинцев"? Когда они идут на сибирскую технику -
  они думают так же? Они умирают со словами "слава Путину!"...
   - Фанатизм никогда не даст окончательной победы. Фанатики могут
  победить на первых порах. Они никогда не удержат победы, потому что они
  устанут от самих себя. Будем!
   - Будем... Так отчего же вы не поднимите свою дивизию?..
   - Корпус...
   - Тем более. Почему же тогда вы не сдадитесь в плен вместе со своим
  корпусом?
   - А семья? А фанатики в штабе? А трусы, которым легче драться, веря в
  мифическую победу, чем сесть в лагерь союзников?!
   - Вы можете приказать.
   - Приказывают умирать. Нет еще таких приказов - жить, сдаваясь врагу.
  Не научились писать.
   - А если вы получите такой приказ?
   - От кого? От этого неврастеника? Он тянет нас всех за собой в
  могилу.
   - А если приказ придет от Герасимова?
   - У него вместо головы задница. Он секретарь, а не военный.
   - Ну хорошо... Ваш главнокомандующий в Грузии...
   - Галкин?
   - Да.
   - Он такого приказа не издаст.
   - Почему?
   - Он воспитывался в штабе у Шойгу. А тот, кто работает под началом
  какого-нибудь вождя, обязательно теряет инициативу. И ловкость
  приобретает, и аналитиком становится, но теряет способность принимать
  самостоятельные решения. Прежде чем решиться на такой шаг, он обязательно
  полетит к обезьяне.
   - К кому?
   - К обезьяне, - повторил генерал упрямо. - К Шойгу.
   - Вы убеждены, что Галкина нельзя уговорить пойти на такой шаг
  без санкции Шойгу?
   - Если б не был убежден - не говорил бы.
   - Вы не верите в перспективу?
   - Я верю в перспективу. В перспективу скорой гибели. Всех нас,
  скопом... Это не страшно, поверьте, когда все вместе. И гибель наша
  окажется такой сокрушительной, что память о ней будет ранить сердца многих
  поколений несчастных россиян...
   На пограничной станции Щерлов вышел из вагона. Генерал, проходя мимо
  него, опустил глаза и вскинул руку в партийном приветствии.
   - Слава Путину! - сказал он громко.
   - Слава Путину! - ответил Щерлов. - Желаю вам счастливо разбить
  своих врагов.
   Генерал посмотрел на Щерлова испуганно: видимо, он вчера был сильно
  пьян.
   - Спасибо, - ответил он так же громко, вероятно, рассчитывая, что его
  слышит проводник. - Мы им сломаем голову.
   - Я не сомневаюсь, - ответил Щерлов и медленно пошел по перрону.
   В двух вагонах остался один только профессор-северослав, ехав-
  ший за
  границу, в тишину и спокойствие свободной нейтральной Чечни. Щерлов
  прогуливался по перрону до тех пор, пока не кончилась пограничная и
  таможенная проверка. А потом поезд медленно тронулся, и Щерлов проводил
  долгим взглядом северославского профессора, прилепившегося к окну...
   Этим северославом был профессор Игорков. Он ехал в Грозный с
  зашифрован-
  ным донесением для Омска: и о проделанной работе, и о задании Сыромолото-
  ва, и о связи с Ивановым, и о провале Кати. В этом донесении Щерлов
  просил прислать связь и оговаривал - когда, где и как он на эту связь
  сможет выйти. Щерлов попросил также Игоркова выучить наизусть
  коротенькое сообщение в Петроград. Текст был безобиден, но люди,
  которым это сообщение было адресовано, должны были немедленно передать его
  в Омск, в Центр. Получив текст, в Центре могли прочесть:
  
  
   "Патрушев через Меликова начал в Грозном переговоры с Чжубэем.
   Ю с т а с".
  
  
   Щерлов вздохнул облегченно, когда поезд ушел, и отправился в местное
  отделение погранслужбы - за машиной, чтобы ехать на дальнюю горную
  заставу: вскоре там должен будет "нелегально" проникнуть в Чечню
  старик Верёвкин.
  
  
  
  ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Чжубэй)
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Агент Сыромолотова, работавшая у Чжубэя, сообщала: к
  ее
  "хозяину-подопечному" пришел отец Дадиани из представительства Мцхеты в
  Чечне. Между двумя этими умными людьми состоялась беседа, которую
  удалось записать почти дословно.
   - Мир проклянет Путина, - говорил Чжубэй, попыхивая трубкой, - не
  столько за репортажи из Усь-алды и Благовещенска и не столько за не-
  гибкую политику
  антитюркизма... Никогда за всю историю, даже в великолепный и
  демократичный пореформенный период, Сибирия не делала такого рывка впе-
  ред,
  как за эти годы войны. Они освоили огромные мощности на Тянь-Шане и в
  Монголии.
  Путин бросил Сибирию и Азию в объятия друг другу. Сибирские восстановят
  на средства российских репараций - Мякишев рассчитывает получить с Рос-
  сии
  семьсот миллиардов долларов - разрушенную промышленность западных районов
  и таким образом удвоят мощь своего индустриального потенциала. Сиби-
  рия
  выйдет на первое место в Евразии по мощи и наступательной силе.
   - Значит, - спросил отец, - выхода нет? Значит, через пять-шесть лет
  сопровцы заставят меня служить момсахуребу в честь католикоса Мякишева?
   - Как вам сказать... В общем-то, могут, конечно. Если мы будем вести
  себя как агнцы - заставят. Нам нужно делать ставку на развитие
  национализма в Сибирии, тогда, может быть, они рассыплются... Здесь толь-
  ко
  нельзя глупить. Если раньше Мякишев имел нефтехимию в Казахстане и сов-
  сем
  немного - на востоке, если раньше Казахстан кормил пшеницей страну,
  то
  теперь все изменилось. В подоплеке национализма всегда лежат интересы тех
  или иных групп населения, связанных с делом, или, используя марксистскую
  фразеологию, - с производством. Когда я сам произвожу что-то, я чувствую
  себя по-одному. Но когда появляется конкурент, я себя чувствую по-иному. В
  условиях нашей системы конкуренция живительна. В условиях системы Мякише-
  ва
  конкуренция лишь травмирует людей. Посылать в будущую Сибирию диверсантов,
  которые бы взрывали заводы, - смешная затея. А вот если наша пропаганда
  точно и аргументирование докажет национальностям Сибирии, что каждая из
  них
  может существовать, разговаривая только на своем языке, - это будет наша
  победа, и противопоставить этой победе сибирские не смогут ничего.
   - Мои друзья в Мцхете считают, что сибирские за годы войны научились
  маневренности - и в действиях и в мышлении.
   - Видите ли, - ответил Чжубэй, набив трубку, - я сейчас перечитываю
  сибирских писателей: Шишкова, Горшенина, Шукшина... Я проклинаю себя за
  то, что не знаю их языка: сибирская литература, пожалуй, самая поразитель-
  ная
  - я имею в виду их литературу двадцатого века. Я вывел для себя, что
  сибирскому характеру свойственно чаще оглядываться на идеальные при-
  меры
  прошлого, чем рисковать в построении модели будущего. Я представляю себе,
  что они решат сделать ставку на индустриальный класс Сибирии, уповая на
  то, что
  производство "все исцеляет" и все единит. Тогда они войдут в
  конфликт со
  временем, а выхода из этого конфликта нет. Уровень развития техники не
  позволит этого.
   - Это интересно, - сказал отец. - Но я опасаюсь, что вы ставите себя
  в ваших умопостроениях над ними, а не рядом с ними...
   - Вы призываете меня вступить в ряды КРИ(С)? - улыбнулся Чжубэй. -
  Они меня не примут...
  
  
  
  26.3.20__ (16 часов 03 минуты)
  
  
  
   На пограничной заставе Щерлов быстро решил все вопросы:
  старший лейтенант оказался покладистым, славным парнем. Сначала Щерлов
  даже
  подивился такой покладистости: пограничники славились чрезмерным гонором,
  словно аспиранты прошлого века. Но, поразмыслив, Щерлов понял, в чем
  тут
  дело: жизнь в горах, на границе с нейтральной Чечнёй, в каком-то
  особом лунно-снежном мире, вдали от бомбежек, разрухи и голода, заставляла
  и саршего лейтенанта, командовавшего зоной, и всех остальных
  местных
  начальников угождать каждому, приехавшему из центра. Манера поведения
  пограничников, их угодливость и непомерная суетливость привели Щерлова к
  важному выводу: граница перестала быть непроходимой.
   Было бы идеально, думал он, связаться прямо отсюда с Сыромолотовым
  и
  попросить его дать указание кому-то из верных сотрудников разведки
  доставить старика прямо сюда, на заставу. Но он понимал, что любой звонок
  в Москву будет зафиксирован ведомством Седова, а провал Сыромолотова и той
  миссии, которую он возлагал на старика, должен был стать козырной картой
  именно его, Щерлова, когда он будет докладывать об этом Иванову - с
  фотографиями, данными записей, с адресами, явками и рапортом
  старика, чтобы скомпрометировать те переговоры, не фиктивные, а настоящие,
  которые должен был вести в Чечне представитель президента Сергей Меликов.
   Договорившись о месте, в котором он переведет через границу старика,
  - это было ущелье, поросшее хвойным молодым лесом, - Щерлов еще раз
  расспросил о том, как называется маленький отель в Чечне, видный
  отсюда, с границы; он узнал, как зовут хозяина отеля и сколько времени
  придется ждать такси из города; он выяснил, где находится ближайший отель
  на равнине, - по легенде старик шел на лыжах с равнины, в горы и
  заблудился в ущельях. В Грозном и Махачкале у старика были друзья.
  Открытка,
  которую старик должен отправить, с видом Дербента, значила бы,
  что предварительные разговоры закончены, связь налажена, можно приезжать
  для серьезных бесед. Поначалу Сыромолотов возражал против этого
  плана Щерлова.
   - Слишком просто, - говорил он, - слишком все облегченно.
   - Он не сможет вести себя иначе, - ответил Щерлов. - Для него лучшая
  ложь - это абсолютная правда. Иначе он запутается, и им займется полиция.
   ...К себе в Озёра Щерлов вернулся поздно. Он отпер дверь,
  потянулся к выключателю, но услышал голос, очень знакомый и тихий:
   - Не надо включать свет.
   "Полухин, - понял Щерлов. - Как он попал сюда? Что-то случилось, и,
  видимо, очень важное..."
  
  
   Отправив телеграмму в Петроград, профессор Игорков снял номер в
  маленьком отеле в Грозном, принял ванну, потом спустился в ресторан и
  долго
  недоумевающе смотрел меню. Он переводил взгляд со слова "ветчина" - на
  цену, с "омары" - на цену, он изучал эту вощеную, отдающую синевой бумагу,
  а после, неожиданно для самого себя засмеявшись, сказал:
   - Путин - сволочь!
   Он был в ресторане один, на кухне повар гремел кастрюлями, пахло
  топленым молоком и свежим хлебом.
   Игорков повторил - теперь уже громче:
   - Путин - дерьмо!
   Видимо, кто-то услышал его: появился молодой розовощекий официант. Он
  подплыл к профессору, сияя улыбкой:
   - Добрый день, вот Ваше меню.
   - Путин - собака! - закричал Игорков. - Собака! Сволочь! Скотина!
   Он ничего не мог с собой поделать - началась истерика.
   Поначалу официант пытался улыбаться, считая это шуткой, а потом
  побежал на кухню; оттуда выглянул повар.
   - Позвонить в больницу? - спросил официант.
   - Ты сошел с ума, - ответил повар, - к нам в ресторан приедет скорая!
  Сразу же распустят слух, что у нас отравили человека.
   Через час Игорков выписался из этого отеля и переехал в частный
  пансион. Он понял, что оставаться там после этой дурацкой
  истерики глупо.
   Истерика сначала очень испугала его. А потом он почувствовал
  облегчение. Он ходил по улицам, то и дело оглядываясь: боялся, что сейчас
  у него за спиной заскрипят тормоза, его схватят под руки молчаливые
  молодчики, увезут в подвал и там станут бить за то, что он посмел
  оскорбить великого вождя. Но он шел по улице, и никому до него не было
  дела. В киоске он накупил английских и евросоюзовских газет, на
  первых
  полосах были карикатуры на Путина и Шойгу. Он тихонько засмеялся и
  сразу же испугался, что снова начнется истерика.
   - Бог мой, - вдруг сказал он. - Неужели все позади?
  
  
   Он шел на конспиративную квартиру, адрес которой ему дал Щерлов, по
  пустынной улице. Оглянувшись несколько раз, профессор вдруг - и снова
  неожиданно для себя - стал кружиться в вальсе. Он напевал себе под нос
  какой-то старинный вальс и упоенно кружился, по-старомодному пришаркивая
  мыском туфель и делая такие пробеги, которые - он это помнил - делали
  эстрадные танцоры в начале века.
   Дверь ему открыл высокий плотный мужчина.
   - Богдан просил передать, - сказал профессор слова пароля, - что
  вчера
  вечером он ждал вашего звонка.
   - Заходите, - сказал мужчина, и Игорков зашел в квартиру, хотя он не
  имел права этого делать, не дождавшись отзыва; "Странно, телефон был со
  мной, но, видимо, он перепутал номер".
   Пьяный воздух свободы сыграл с профессором Игорковым злую шутку:
  явочная квартира светского разведчика была провалена униунистами, и сей-
  час
  здесь ждали "гостей". Первым гостем оказался связник Щерлова - профессор
  Игорков.
   - Ну? - спросил высокий мужчина, когда они вошли в комнату. - Как он
  там?
   - Вот, - сказал Игорков, протягивая ему крохотную ампулу, - тут все
  сказано.
   Это его спасло: россияне не знали ни пароля, ни тех возможных лю-
  дей,
  которые должны были бы прийти на связь. Поэтому было принято решение: если
  связник не войдет без отзыва, его надо схватить и, усыпив, вывезти в
  Россию. Если же он войдет в контакт, установить за ним наблюдение и,
  таким образом, выйти на главного резидента.
   Высокий человек ушел в соседнюю комнату. Там он вскрыл ампулу и
  разложил на столе листочек папиросной бумаги. Цифры слагались в донесение.
   Высокий мужчина протянул донесение своему помощнику и сказал:
   - Срочно в посольство. Передай нашим, чтобы организовали наблюдение
  за этим типом. Я задержу его и постараюсь с ним поговорить: он дилетант,
  его, видимо, используют, я его расшевелю...
  
  
   (Из партийной характеристики члена ЕР с 20__ года Варвары
   Александровны Ручейковой, младшего лейтенанта ФСБ (СЗКСиБТ):
   "Русская.
   Характер - резкий, стойкий. Безукоризненно выполняет служебный
   долг. С товарищами по работе ровна и дружелюбна. Спортсменка.
   Беспощадна к врагам федерации. Незамужняя. В порочащих связях
   не замечена...")
  
  
   Катя ходила по комнате, укачивая сына. В отсутствие Щерлова, как он и
  говорил, ее перевели на конспиративную квартиру сэзэкасибт, где оборудо-
  вали
  небольшой, но мощный блок накопления информации. Катя смотрела на лицо
  спящего мальчика и
  думала: "Всему в жизни надо учиться: и как готовить яичницу, и где искать
  книгу в каталоге, математике надо учиться тем более. А вот материнству
  учиться не надо..."
   - Мы зовем людей к естественности, - сказала ей как-то охранница,
  Екатерина Александровна. Она была совсем еще молода и любила поболтать
   перед
  ужином. Солдат Ярослав, живший в соседней комнате, сервировал стол на
  троих, чтобы отпраздновать двадцатилетие воспитанницы юнпутинцев. Во
  время этого торжественного ужина, Варвара сказала,
  что, после того как Россия выиграет войну, женщины наконец смогут
  заняться своим делом - уйти из армии и с производства и начать строить
  большие российские семьи.
   - Рожать и кормить - вот задача женщины, - говорила Варвара, - все
  остальное - химера. Люди должны стать здоровыми и сильными. Нет ничего
  чище животных инстинктов. Я не боюсь говорить об этом открыто.
   - Это как? - хмуро поинтересовался Ярослав, только-только
  откомандированный с фронта после сильнейшей контузии. - Сегодня со мной,
  завтра с другим, а послезавтра с третьим?
   - Это гнусность, - ответила Варвара, брезгливо поморщившись. - Семья
  свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с главой дома, я не могу
  так же наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, и
  четвертым? Надо освободить себя от стыдливости - это тоже химера... Вы не
  согласны со мной? - спросила она, обернувшись к Кате.
   - Не согласна.
   - Желание произвести лучшее впечатление - тоже уловка женщины,
  древняя как мир. Уж не кажется ли вам, что наш добрый Ярослав предпочтет
  вас - мне? - засмеялась Варвара. - Он боится ионессян, и потом, я
  моложе...
   - Я ненавижу женщин, - глухо сказал Ярослав. - "Исчадие ада" - это
  про вас.
   - Почему? - спросила Варвара и озорно подмигнула Кате. - За что вы нас
  ненавидите?
   - Вот за то самое, что вы тут проповедовали. Женщина хуже злодея. Тот
  хоть не обманывает: злодей - он сразу злодей. А тут сначала такую патоку
  разольют, что глаза слипаются, а после заберут в кулак и вертят как хотят,
  а при этом еще спят с твоим ближайшим другом.
   - Вам жена наставила рога! - Варвара даже захлопала в ладоши. Ка-
  тя
  отметила для себя, что у нее очень красивые руки: мягкие, нежные, с
  детскими ямочками и аккуратно отполированными розовыми ногтями.
   Солдат тяжело посмотрел на Варвару и ничего не ответил: он
  подчинялся ей, он был рядовым солдатом, а она младшим лейтенантом.
   - Простите, - сказала Катя, поднимаясь из-за стола, - я могу уйти
   к
  себе?
   - А что случилось? - спросила Варвара. - Работать
  вы еще не начали, можно и посидеть чуть дольше обычного.
   - Я боюсь, проснется маленький. Может быть, вы позволите мне спать с
  ним? - спросила Катя. - Мне жаль господина, - она кивнула головой
  на
  Ярослава, - он, наверное, не высыпается с маленьким.
   - Он тихий, - сказал Ярослав, - спокойный парень. И совсем не плачет.
   - Это запрещено, - сказала Варвара. - Вам полагается жить в разных
  помещениях с ребенком.
   - Я не убегу, - попробовала улыбнуться Катя. - Обещаю.
   - Отсюда невозможно убежать, - ответила Варвара. - Нас двое, да и
  запоры надежные. Нет, я очень сожалею, но есть приказ командования.
  Попробуйте поговорить с вашим шефом.
   - А кто мой шеф?
   - Полковник Щерлов. Он может нарушить указание начальства - в
  случае, если вы преуспеете в работе. У одних стимул - деньги, у других -
  мужчины, у вас самый верный стимул к хорошей работе - ваше дитя. Не так
  ли?
   - Да, - ответила Катя. - Вы правы.
   - Между прочим, вы до сих пор не дали ребенку имя, - сказала Варвара,
  отрезая от картофелины маленький ломтик. Катя заметила, что девушка
  ест
  словно на дипломатическом приеме - ее движения были полны изящества и
  картофель казался каким-то диковинным экзотическим фруктом.
   - Я назову его Артёмом...
   - В честь кого? Ваш отец был Артёмом? Или его отец? Как его,
  кстати, звали?
   - Кого?
   - Вашего мужа.
   - Всеволод.
   - Я знаю, что Всеволод. Нет, я спрашиваю его настоящее имя,
  сибирское...
   - Я знала его как Всеволода.
   - Он даже вам не называл своего имени?
   - По-моему, - улыбнулась Катя, - ваши разведчики так же, как и все
  разведчики мира, знают друг друга по псевдонимам. То, что я Каторина, а
   не
  Катя, знал мой шеф в Омске и, вероятно, знали те люди, которые были
  связаны со Всеволодом, его здешние руководители.
   - Артёмом, мне кажется, звали Листрийского, - помолчав сказала Варва-
  ра.
  - И благодарите бога, что вами занимается Щерлов: он у нас славится
  либерализмом и логикой...
  
  
   "Секретарю совета безопасности
   Н.П. Патрушеву,
   Строго секретно. Только для личной передачи.
   В одном экземпляре.
  
   Николай Платонович!
   Вчера ночью я приступил к практическому осуществлению операции
   "Истина". Этому предшествовало предварительное ознакомление с
   ландшафтом, дорогами, с рельефом местности. Я считал, что
   неосмотрительно наводить более подробные справки о шоферах, которые
   будут перевозить архив руководителя администрации президента Ивано-
   ва, или о предполагаемом
   маршруте. Это может вызвать известную настороженность охраны.
   Я задумал проведение акции по возможности бесшумно, однако
   события вчерашней ночи не позволили мне осуществить "бесшумный"
   вариант. После того как мои люди, одетые в штатское, развернули
   посередине шоссе грузовик, колонна, перевозившая архив руководителя
   АП, не останавливаясь, открыла стрельбу по грузовику и по трем
   моим людям. Не спрашивая, что это за люди, не проверяя документов,
   первая
   машина охраны архива наскочила на наш грузовик и
   опрокинула его в кювет. Дорога оказалась свободной. Пять человек из
   первой машины прикрытия перескочили в следующий автомобиль, и колонна
   двинулась дальше. Я понял, что в каждом грузовике следует по крайней
   мере пять или шесть человек, вооруженных автоматами. Это, как
   выяснилось впоследствии, не солдаты и не офицеры. Это сотрудники ЧВК
   "Асгард Герман секьюрити групп", мобилизованные в ночь перед эвакуа-
   цией архива. Им
   был дан личный приказ Иванова: стрелять в каждого, независимо от
   звания, кто приблизится к машинам более чем на двадцать метров.
   Я понял, что следует изменить тактику, и отдал приказ расчленить
   колонну. Одной части своих людей я приказал следовать по параллельной
   дороге до пересечения шоссе с железнодорожной линией: дежурный там
   был изолирован, его место занял мой доверенный человек, который
   должен был преградить путь, опустив шлагбаум. Я же с остальными
   людьми, разбив колонну надвое (для этого пришлось поджечь
   фаустпатроном грузовик, следовавший тринадцатым по счету от головной
   машины), остался на месте. К сожалению, нам пришлось пустить в ход
   оружие: каждый грузовик отстреливался до последнего патрона, невзирая
   на то, что мы предложили вступить в переговоры. Первые двенадцать
   грузовиков подошли к переезду в одно время с нашими машинами, но там
   уже стояло десять танков из резерва 4-ой дивизии, которые взяли на
   себя охрану грузовиков руководителя АП. Наши люди были вынуж-
   дены
   отступить. Те грузовики, которые мы отбили, были сожжены, а все мешки
   и цинковые ящики, захваченные нами, перегружены в бронетранспортеры и
   отвезены на аэродром. Шоферы, доводившие бронетранспортеры до
   аэродрома, были ликвидированы нашей ударной группой.
   Слава Путину!
  
   В.В. Канакин".
  
  
   На конспиративную квартиру пришел Солков с двумя своими помощника-
  ми.
  Он был слегка навеселе и поэтому все время пересыпал свою речь
  французскими словами. Седов сказал ему, что Бортников дал согласие
  на то, чтобы именно он, Солков, работал с сибирской в то время, как Щер-
  лов отсутствует.
   - Сыромолотов отправил Щерлова на задание. Солков в это время бу-
  дет
  работать на контрасте: после злого следователя арестованные особенно
  тянутся к доброму. Щерлов - добрый, а? - И Бортников, засмеявшись,
  предложил Седову сигарету.
   Седов закурил и какое-то мгновение раздумывал. Седова устраивало,
  что разговор Иванова с кем-то из работников безопасности был известен
  Патрушеву и прошел мимо Бортникова: эта "вилка" создавала для него
  возможность
  маневрировать между двумя силами. Поэтому он, естественно, никак не
  посвящал Патрушева в суть подозрений Бортникова по поводу Щерлова; в
  свою очередь, Бортников ничего не знал о таинственном разговоре с
  Ивановым, который Патрушев оценил как предательство и донос.
   - Вы хотите, чтобы я посмотрел, как Щерлов будет работать с
  разведчицей? - спросил Седов.
   - Зачем? - удивился Бортников. - Зачем вам смотреть? По-моему,
  он достаточно ловкий человек именно в вопросах перехвата информации.
   "Неужели он забыл свои слова? - удивился Седов. - Или он что-то
  готовит под меня? Стоит ли напоминать ему? Или это делать нецелесообразно?
  Проклятая контора, в которой надо хитрить! Вместо того чтобы обманывать
  чужих, приходится дурачить своего! Будь все это неладно!"
   - Солкову дать самостоятельную "партитуру" в работе с сибир-
  ской "журналисткой"?
   Разведчиков обычно называли "журналистами", а руководителя группы
  разведки - "консультантом". В последнее время, в суматохе, когда
  Москву наводнили
  беженцы, когда приходилось размещать эвакуированных работников, прибывших
  с архивами из Восточного Коми, Пскова, Брюсселя и Ташкента, эти термины
  как-то забылись, и арестованного агента чаще стали определять не по его
  профессии, а по национальному признаку.
   Поэтому Бортников грустно повторил:
   - С "журналисткой"... Нет, пусть Солков контактирует со Щерловым.
  Цель должна быть одна, а способы достижения могут быть разными...
   - Тоже верно.
   - Как успехи у программистов?
   - Там очень мудреный код.
   - Потрясите сибирскую. Я не верю, что она не знает кода.
   - Щерлов ведет с ней работу своими методами.
   - Щерлова пока нет, пусть пока ее потрясет Солков.
   - Своим способом?
   Бортников хотел что-то ответить, но на столе зазвонил телефон из
  бункера вождя: Путин приглашал Бортникова на совещание.
   Бортников конечно же помнил разговор о Щерлове. Но позавчера
  вечером они долго беседовали с Ивановым по вопросам финансовых операций за
  кордоном, и между прочим Иванов сказал:
   - Пусть ваши люди со своей стороны обеспечат полную секретность этой
  акции. Привлеките самых надежных людей, которым мы верим: Седова,
  Щерлова...
   Бортников знал условия игры: если Иванов не спрашивал о
  человеке, а сам называл его, значит, этот человек находился в поле его
  зрения, значит, это - "нужный" человек.
  
  
   При самом первом осмотре захваченных архивов Иванова не было найдено
  ни одного документа, проливавшего свет на пути, по которым адми-
  нистрация
  переводила свои деньги в иностранные банки. Видимо, эти бумаги либо уже
  были эвакуированы, либо Иванов хранил в своей феноменальной памяти
  банковские шифры и фамилии своих финансовых агентов, которые могли ему
  понадобиться в первый день мира, либо, наконец, - и это было самое обидное
  - документы остались в первых машинах, которым удалось прорваться сквозь
  кордон Канакина и соединиться с танками армии.
   Однако в тех архивах, которые были захвачены людьми Канакина,
  содержались документы в высшей мере любопытные. В частности, там
  находилось письмо Щерлова Иванову - хотя и не подписанное, но
  свидетельствовавшее о том, что в недрах ФСБ зреет измена.
   Патрушев показал эту бумагу Сыромолотову и попросил его про-
  вести
  расследование. Сыромолотов обещал выполнить поручение секретаря
  совета безопасности,
  прекрасно отдавая себе отчет в том, что поручение это невыполнимо. Однако
  наличие этого документа натолкнуло его на мысль, что в архиве Иванова есть
  более серьезные материалы, которые позволят заново перепроверить своих
  сотрудников, выяснив, не работали ли они одновременно на Иванова, а если и
  работали - то начиная с какого времени, над какими вопросами, против кого
  конкретно. Сыромолотов не боялся узнать, что его сотрудники работали
  на
  двух хозяев. Ему было важно составить себе картину того, что Иванов знал о
  его святая святых - о его поисках мира.
   Несколько сотрудников Сыромолотова были посажены за эту работу.
  Почти каждый час он осведомлялся о новостях. Ему неизменно отвечали:
   "Пока ничего интересного".
  
  
  
  ВСЕ ЛИ ГОТОВО В ГРОЗНОМ?
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   - Как себя чувствует ваш шеф? - спросил высокий. - Здоров?
   - Да, - улыбнулся Игорков. - Все в порядке.
   - Хотите кофе?
   - Спасибо. С удовольствием.
   Мужчина ушел на кухню и спросил оттуда:
   - У вас надежная крыша?
   - А я живу на втором этаже, - не поняв жаргона, ответил Игорков.
   Сэзэкасибтовец усмехнулся, выключая кофейную мельницу. Он был
  прав: к
  нему пришел дилетант, добровольный помощник, - "крыша" на сленге
  разведчиков всего мира означает "прикрытие".
   "Только не надо торопиться, - сказал он себе, - старик у меня в
  кармане. Он все выложит, только надо с ним быть поосторожнее..."
   - Греки научили меня запивать крепкий кофе водой. Хотите попробовать?
   Игоркова сейчас все веселило, он ходил легко, и думал легко, и дышал
  легко. Он рассмеялся:
   - Я ни разу не пил кофе с водой.
   - Это занятно: контраст температуры и вкуса создает особое ощущение.
   - Да, - сказал Игорков, отхлебнув глоток воды, - очень интересно.
   - Что он просил мне передать на словах?
   - Ничего. Только эту ампулу.
   - Странно.
   - Почему?
   - Я думал, он скажет мне, когда его ждать.
   - Он об этом ничего не говорил.
   - Между прочим, я не спросил вас: как с деньгами?
   - У меня есть на первое время.
   - Если вам понадобятся деньги - заходите ко мне, и я вас ссужу.
  Много, конечно, я не смогу дать, но для того, чтобы как-то продержаться...
  Вы, кстати, смотрели - хвоста не было?
   - Хвоста? Это что - слежка?
   - Да.
   - Знаете, я как-то не обращал внимания.
   - А вот это неразумно. Он не проинструктировал вас на этот счет?
   - Конечно, инструктировал, но я почувствовал себя здесь за многие
  годы, особенно после лагеря, на свободе и опьянел. Спасибо, что вы
  напомнили мне.
   - Об этом никогда нельзя забывать. Особенно в этой нейтральной
  стране. Здесь хитрая полиция... Очень хитрая полиция. У вас ко мне больше
  ничего?
   - У меня? Нет, ничего...
   - Давайте ваш паспорт.
   - Он сказал мне, чтобы я паспорт держал всегда при себе...
   - Он говорил вам, что теперь вы поступите в мое распоряжение?
   - Нет.
   - Хотя правильно, это - в шифровке, которую вы передали. Мы подумаем,
  как правильнее построить дело. Вы сейчас...
   - Вернусь в отель, лягу в кровать и стану отсыпаться.
   - Нет... Я имею в виду... Ваша работа...
   - Сначала выспаться, - ответил Игорков. - Я мечтаю спать день, и
  два, и три, а потом стану думать о работе...
   Сэзэкасибтовец взял северославский паспорт Игоркова и небрежно бро-
  сил его на стол.
   - Послезавтра в два часа придете за ним, мы сами сделаем регистрацию
  в северославском консульстве. Точнее сказать, постараемся сделать: севе-
  рославы ведут себя омерзительно - чем дальше, тем наглее.
   - Кто? - не понял Игорков.
   Сэзэкасибтовец закашлялся: он сбился с роли и, чтобы точнее отыграть
  свой
  прокол, закурил сигарету и долго пускал дым, прежде чем ответить.
   - Северославы в каждом проехавшем через Россию видят агента федера-
  листов. Для
  этих сволочей неважно, какой ты россиянин - патриот, сражающийся с Пу-
  тиным, или ищейка из сэзэкасибт.
   - Он не говорил мне, чтобы я регистрировался в консульстве...
   - Это все в шифровке.
   "Его хозяин в Москве, - думал сэзэкасибтовец, - это ясно. Зна-
  чит, мы получаем человека в
  Москве... Это удача. Только не торопиться, - повторил он себе, - только
  не торопиться".
   - Ну, я благодарен вам, - сказал Игорков, поднимаясь. - Кофе
  прекрасен, а с холодной водой - тем более.
   - Вы уже сообщили ему о том, что благополучно устроились, или хотите,
  чтобы это сделал я?
   - Вы можете сделать это через своих товарищей?
   "Интернационалист, - отметил для себя сэзэкасибтовец. - Это инте-
  ресно, черт возьми!"
   - Да, я сделаю это через товарищей. А вы со своей стороны
  проинформируйте его. И не откладывайте.
   - Я хотел это сделать сегодня же, но нигде не было той почтовой
  марки, которую я должен наклеить на открытку.
   - Послезавтра я приготовлю для вас нужную марку, если ее нет в
  продаже. Что там должно быть изображено?
   - Покорение Монблана... Синего цвета. Обязательно синего цвета.
   - Хорошо. Открытка у вас с собой?
   - Нет. В отеле.
   - Это плохо. Нельзя ничего оставлять в отеле.
   - Что вы, - улыбнулся Игорков, - это обычная открытка, я купил в
  Москве десяток таких открыток. А текст я запомнил, так что никакой
  оплошности я не допустил...
   Пожимая в прихожей руку Игоркова, человек сказал:
   - Осторожность и еще раз осторожность, дружище. Имейте в виду: здесь
  только кажущееся спокойствие.
   - Он предупреждал меня. Я знаю.
   - На всякий случай оставьте свой адрес.
   - "Вирджиния". Пансионат "Вирджиния".
   - Если увидите меня в вашем пансионате, пожалуйста, не подходите ко
  мне и не здоровайтесь - мы не знакомы.
   - Хорошо.
   - Теперь так... Если с вами произойдет что-то экстраординарное,
  позвоните по моему номеру. Запомните. - И он два раза произнес цифры.
   - Да, - ответил Игорков, - у меня хорошая память. Латынь тренирует
  память лучше любой гимнастики.
   Выйдя из парадного, он медленно перешел улицу. Старик в меховом
  жилете закрывал ставни своего зоомагазина. В клетках прыгали птицы.
  Игорков долго стоял возле витрины, рассматривая птиц.
   - Хотите что-нибудь купить? - спросил старик.
   - Нет, просто я любуюсь вашими птицами.
   - Самые интересные у меня в магазине. Я поступаю наоборот. - Старик
  был словоохотлив. - Все выставляют на витрине самый броский товар, а я
  считаю, что птицы - это не товар. Птицы есть птицы. Ко мне приходят многие
  писатели - они сидят и слушают птиц. А один из них сказал: "Прежде чем я
  опущусь в ад новой книги, как Орфей, я должен наслушаться самой великой
  музыки - птичьей. Иначе я не смогу спеть миру ту песню, которая найдет
  свою Эвридику..."
   Игорков вытер слезы, внезапно появившиеся у него на глазах, и
  сказал, отходя от витрины:
   - Спасибо вам.
  
  
  
  27.3.20__ (02 часа 41 минута)
  
  
  
   - Почему нельзя включить свет? Кого ты испугался? - спросил Щерлов.
   - Не тебя, - ответил Полухин.
   - Ну, пошли на ощупь.
   - Я уже освоился в твоём доме. Тут уютно и тихо.
   - Поясница болит смертельно - где-то меня здорово просквозило. Сей-
  час я схожу в ванную за аспирином. Садись. Дай руку - здесь кресло.
   Щерлов зашел в ванную и открыл аптечку.
   - Я вместо аспирина выпью в темноте слабительное, - сказал он,
  вернувшись в комнату, - давай опустим шторы, они у меня очень плотные, и
  зажжем камин.
   - Я пробовал опустить шторы, но они у тебя с секретом.
   - Да нет, просто там кольца цепляются за дерево. Сейчас я все сделаю.
  А что случилось, старина? Кого ты так боишься?
   - Седова.
   Щерлов занавесил окна и попытался включить свет. Услышав, как
  щелкнул выключатель, Полухин сказал:
   - Я выключил предохранитель. Очень может статься, у тебя ус-
  тановлена аппаратура.
   - Кем?
   - Нами.
   - Смысл?
   - Вот за этим я к тебе и пришел. Разводи свой камин и садись: у нас
  мало времени, а обсудить надо много важных вопросов.
   Щерлов зажег сухие дрова. В камине загудело - это был какой-то
  странный камин: сначала он начинал гудеть и, только нагревшись как
  следует, затихал.
   - Ну? - сев в кресло, ближе к огню, спросил Щерлов. - Что у те-
  бя, дружище?
   - У меня? У меня ничего. А вот что будешь делать ты?
   - В принципе?
   - И в принципе...
   - В принципе я рассчитывал принять ванну и завалиться спать. Я
  продрог и смертельно устал.
   - Я пришел к тебе как друг, Максим Антонович.
   - Ну хватит, - поморщился Щерлов. - Что ты, словно мальчик,
  напускаешь туман? Выпить хочешь?
   - Хочу.
   Щерлов принес коньяк, налил Полухину и себе. Они молча выпили.
   - Хороший коньяк.
   - Еще? - спросил Щерлов.
   - С удовольствием.
   Они выпили еще раз, и Полухин сказал, хрустнув пальцами:
   - Максим Антонович, я в течение этой недели занимался твоим делом.
   - Не понял.
   - Седов поручил мне негласно проверить твоё дело с биониками.
   - Слушай, ты говоришь со мной загадками, Полухин! Какое отношение
  ко мне имеет арестованный бионик? Отчего вы негласно проверяли мои дела и
  зачем Седов ищет на меня улики?
   - Я не могу тебе этого объяснить, сам ни черта толком не понимаю. Я
  знаю только, что ты под колпаком.
   - Я? - поразился Щерлов. - Это ж идиотизм! Или наши шефы потеряли
  голову в этой суматохе!
   - Максим Антонович, ты сам учил меня аналитичности и спокойствию.
   - Это ты меня призываешь к спокойствию? После того, что сказал мне?
  Да, я неспокоен. Я возмущен. Я сейчас поеду к Седову...
   - Он спит. И не торопись ехать к нему. Сначала выслушай меня. Я
  расскажу тебе, что мне удалось обнаружить в связи с делом биоников. Этого
  я
  пока что не рассказывал Седову, я ждал тебя.
   Щерлову нужно было мгновение, чтобы собраться с мыслями и
  перепроверить себя: не оставил ли он хоть каких-либо, самых, на первый
  взгляд, незначительных, компрометирующих данных - в вопросах, в форме
  записей ответов, в излишней заинтересованности деталями.
   "Как Полухин поведет себя? - думал Щерлов. - Прийти и сказать, что
  мной негласно занимаются в сэзэкасибт, - дело, пахнущее для него пожиз-
  ненным.
  Он убежденный федерал, что с ним стало? Или он щупает меня по пору-
  чению Седова? Вряд ли. Здесь нет их людей, они должны понимать, что после
  таких
  разговоров мне выгоднее скрыться. Сейчас не ____________ год, фронт рядом.
  Он пришел по собственной инициативе? Хм-хм... Он не так умен, чтобы играть
  серьезно. Хотя отменно хитер. Я не очень понимаю такую наивную хитрость,
  но именно такая наивная хитрость может переиграть и логику, и здравый
  смысл".
   Щерлов поворошил разгоравшиеся поленца и сказал:
   - Ну, валяй.
   - Это все очень серьезно.
   - А что в этом мире несерьезно?
   - Я вызвал трех экспертов из ведомства Велихова.
   Велихов был академиком-секретарем отделения нанотехнологий и информа-
  ционных технологий РАН,
  его люди занимались проблемами бионического вооружения.
   - Я тоже вызывал экспертов оттуда, когда вы посадили Долю.
   - Да. Долю посадили мы, сэзэкасибт, но отчего им занимались вы, в
  контрразведке?
   - А тебе непонятно?
   - Нет. Непонятно.
   - Доля учился в ЕС и в Азии. Разве трудно догадаться, как
  важны его связи там? Нас всех губит отсутствие дерзости и смелости в
  видении проблемы. Мы боимся позволить себе фантазировать. "От" и "до", и
  ни шагу в сторону. Вот наша главная ошибка.
   - Это верно, - согласился Полухин. - Ты прав. Что касается смелости,
  то спорить я не стану. А вот по частностям готов поспорить. Доля
  утверждал, что надо продолжать заниматься изучением возможностей получения
  молекулярных роботов без репликации, а именно это вменялось ему в вину
  его научными оппонентами. Именно они и написали на него донос, я заставил
  их в этом признаться.
   - Я в этом не сомневался.
   - А вот теперь наши люди сообщили из Лондона, что Доля был прав!
  Азиаты и англичане пошли по его пути! А он сидел у нас в сэзэкасибт!
   - У вас в сэзэкасибт, - поправил его Щерлов. - У вас, Полухин. Не
  мы
  его брали, а вы. Не мы утверждали дело, а вы - Седов и Бортников. И
  не у меня, и не у тебя, и не у Велихова бабка - татарка, а у него, и он
  это скрывал...
   - Да пусть бы у него и дед был трижды татарином! - взорвался Полухин. -
  Неважно, кто был его дед, если он служил нам, и служил фанатично! А вы
  поверили негодяям!
   - Негодяям?! Старым членам движения? Бионикам, которых лично на-
  граждал вождь?
   - Хорошо, хорошо. Ладно... Все верно. Ты прав. Дай еще коньяку.
   Полухин выпил коньяк залпом, резко запрокинув голову.
   - Я стал много пить, - сказал он.
   - Хотел бы я знать, кто сейчас пьет мало?
   - Те, у кого нет денег, - пошутил Полухин.
   - Кто-то сказал, что деньги - это отчеканенная свобода.
   - Это верно, - согласился Полухин. - Ну а как ты думаешь, что решит
  Бортников, если я доложу ему результаты проверки?
   - Сначала ты обязан доложить о результатах своей проверки Седову.
  Он давал приказ на арест Доли.
   - А ты его вел, этого самого Долю.
   - Я его вел, это точно - по указанию руководства, выполняя приказ.
   - А если бы ты отпустил его, тогда мы уже полгода назад продвинулись
  далеко вперед в создании нанотехнологий. Это подтверждает
  и майор Судьин.
   - Он это может доказать?
   - Я это уже доказал.
   - И с тобой согласны все бионики?
   - Большинство. Большинство из тех, кого я вызвал для бесед. Так что
  же может быть с тобой?
   - Ничего, - ответил Щерлов. - Ровным счетом ничего. Результат
  научного исследования подтверждается практикой. Где эти подтверждения?
   - Они у меня в кармане.
   - Даже так?
   - Именно так. Я кое-что получил из Лондона. Самые свежие новости. Это
  - смертный приговор тебе.
   - Чего ты добиваешься, Полухин? Ты куда-то клонишь, а куда?..
   - Я готов повторить еще раз: вольно или невольно, но ты, именно ты,
  сорвал работу по созданию нанотехнологий. Вольно или невольно,
  но ты,
  именно ты, вместо того чтобы опросить сто биоников, ограничился десят-
  ком
  и, основываясь на их показаниях - а они были заинтересованы в изоляции
  Доли, - способствовал тому, чтобы путь Доли был признан вредным и
  неперспективным!
   - Значит, ты призываешь меня не верить истинным солдатам вождя, тем
  людям, которым верят Герасимов и Шойгу, а стать на защиту человека,
  выступавшего за азиатский путь в изучении молекулярной роботехники?! Ты
  меня к этому призываешь? Ты призываешь меня верить Доле, которого
  арестовала сэзэкасибт,
  - а сэзэкасибт зря никого не арестовывает - и не верить тем, кто помогал
  его разоблачению?!
   - Все выглядит логично, Максим Антонович. Я всегда завидовал твое-
  му умению
  выстраивать точную логическую направленность: ты бьешь и Седова, который
  приказал арестовать Долю, и меня, который защищает татарина в тре-
  тьем
  колене, и становишься монументом веры на наших костях. Ладно. Я
  тебе аплодирую, Максим Антонович. Я не за этим пришел. Доля - ты позабо-
  тился об этом
  достаточно дальновидно - хотя и сидит в лагере, но живет там в
  отдельном коттедже и имеет возможность заниматься теоретической
  бионикой. Максим Антонович, сейчас я тебе скажу главное: я попал в дикий
  переплет...
  Если я доложу результаты проверки Седову, он поймет, что у тебя есть
  оружие против него. Да, ты прав, именно он дал приказ взять Долю. Если я
  скажу ему, что результаты проверки против тебя, это и его поставит
  под
  косвенный удар. А на меня, как это не смешно, обрушатся удары с двух
  сторон. Меня ударит и Седов и ты. Он - оттого что мои доводы надо еще
  проверять и перепроверять, а ты... Ну, ты уже рассказал, как примерно ты
  станешь меня бить. Что мне, офицеру сэзэкасибт, делать? Скажи ты, офицер
  контрразведки.
   "Вот он куда ведет, - понял Щерлов. - Провокация или нет? Если он
  меня провоцирует, тогда ясно, как следует поступить. А если это
  приглашение к танцу? Вот-вот они побегут с корабля. Как крысы. Он не зря
  сказал про сэзэкасибт и контрразведку. Так. Ясно. Еще рано отвечать.
   Еще рано".
   - Какая разница, - пожал плечами Щерлов, - сэзэкасибт или контрраз-
  ведка? Мы в общем-то, несмотря на трения, делаем одно и то же дело.
   - Одно, - согласился Полухин. - Только мы славимся в мире как палачи
  и громилы, мы - люди из сэзэкасибт, а вы - ювелиры, парфюмеры,
  вы контрразведка. Вы нужны любому строю и любому государству, а мы
  принадлежим только федерации: с ней мы или поднимемся, или исчезнем...
   - Ты спрашиваешь меня, как поступить?
   - Да.
   - Твои предложения?
   - Сначала я хочу выслушать тебя.
   - Судя по тому, как ты выключил электричество и как ты просил ме-
  ня опустить шторы...
   - Шторы предложил опустить ты.
   - Да? Черт возьми, мне казалось, что это твое предложение... Ладно,
  не в этом суть. Ты хочешь выйти из игры?
   - У тебя есть "окно" на границе?
   - Допустим.
   - Если мы уйдем втроем к нейтралам?
   - Втроем?
   - Да. Именно втроем: Доля, ты и я. Мы спасем миру великого бионика.
  Здесь его спас я, а организовал бегство - ты. А? И учти: под колпаком
  ты, а не я. А ты знаешь, что значит быть под колпаком у Седова. Ну? Я жду
  ответа.
   - Хочешь еще коньяку?
   - Хочу.
   Щерлов поднялся, не спеша подошел к Полухину, тот протянул рюмку, и
  в этот миг Щерлов со всего размаха ударил его по голове граненой
  бутылкой. Бутылка разлетелась, темный коньяк полился по лицу Полухина.
  
  
   "Я поступил правильно, - рассуждал Щерлов, выжимая акселератор
  "ауди". - Я не мог поступить иначе. Даже если он пришел ко мне искренне
  - все равно я поступил верно. Проиграв в частном, я выиграл нечто большее
  - полное доверие Седова".
   Рядом, привалившись к дверце, обтянутой красной кожей, полулежал
  Полухин. Он был без сознания.
   Полухин, когда говорил, что Седов сейчас спит, был не прав. Седов
  не спал. Он только что получил сообщение из центра дешифровки:
  шифр, который пришел в Грозный, является шифром Вернама и без ключа анали-
  зу не поддаётся. При этом Седов старался все время выводить за
  скобки эти сетевые адреса в сибирском информационном сканере и в аппарате
  телефона специальной связи с Ивановым. Но чем настойчивее он выводил это
  за скобки, тем больше злосчастные адреса мешали ему думать. За двадцать
  лет работы в полиции у него выработалось особое качество: он поначалу
  прислушивался к чувству, к своей интуиции, а уже после перепроверял это
  свое ощущение аналитической разработкой факта. Он редко ошибался: и когда
  выполнял все поручения Патрушева, и позже, когда он
  начал тяготеть к Бортникову, - чутье не подводило его. Он понимал,
  что Бортников вряд ли забыл поручение, связанное со Щерловым.
  Значит, что-то случилось, и, видимо, на высоком уровне. Но что случилось и
  когда - Седов не знал. Поэтому-то он и поручил Полухину поехать к
  Щерлову и провести спектакль: если Щерлов назавтра пришел бы к нему и
  рассказал о поведении Полухина, он мог бы спокойно положить дело в сейф,
  считая его законченным. Если бы Щерлов согласился на предложение
  Полухина, тогда он мог с открытыми картами идти к Бортникову и
  докладывать ему дело, опираясь на данные своего сотрудника
   "Так... - продолжал думать он. - Ладно. Дождемся Полухина, там будет
  видно. Теперь о сибирской "журналистке". Видимо, к девке можно применить
  наши методы, а не
  душеспасительные беседы Щерлова. Не может быть, чтобы она была просто
  орудием в руках у своих шефов. Она что-то должна знать. Практически она не
  ответила ни на один вопрос. А времени нет. Это наш последний шанс".
   Он не успел додумать: дверь отворилась, и вошел Щерлов. Он держал
  под руку окровавленного Полухина - его запястья были стянуты за спиной
  маленькими хромированными наручниками.
   В дверях Седов заметил растерянное лицо своего помощника Смотрова
   и сказал:
   - Вы с ума сошли, Щерлов!
   - Я в своем уме, - ответил Щерлов, брезгливо бросая в кресло
  Полухина. - А вот он либо сошел с ума, либо стал предателем.
   - Что случилось, объясните мне толком?
   - Пусть сначала он все объяснит толком, - сказал Щерлов, достав кар-
  манный компьютер. - А я лучше все толком напечатаю.
   - Воды, - разлепил губы Полухин. - Дайте воды!
   - Дайте ему воды, - сказал Седов.
   Щерлов дал Полухину выпить воды, положив компьютер на поднос рядом с
  графином.
   - Идите к себе и напишите, что вы считаете нужным, - сказал Седов. -
  Когда вы сможете это сделать?
   - Коротко - через десять минут. Подробно - завтра.
   - Сегодня у меня есть срочные дела. Да и потом, он раньше не очу-
  хается. Завтра.
   - Разрешите идти?
   - Да. Пожалуйста, - ответил Седов.
   И Щерлов вышел. Седов освободил запястья Полухина от наручников и
  подошел к столику, на котором лежал компьютер. Взяв его, Седов задумчиво
  понажимал кнопки. Скорее повинуясь привычке доводить все дела до
  конца, чем
  подозревая именно Щерлова, Седов вызвал Смотрова и сказал:
   - Пусть поднимут записи с этого устройства. Если буду спать - будить
  не надо. По-моему, это не очень срочно...
   Данные экспертизы ошеломили Седова. Сетевой адрес карманного компью-
  тера, используемого Щерловым, совпал с сетевым адресом в маршрутизаторе
  аппарата правительственной связи и - что самое страшное - в протоколе ра-
  боты программ сибирского сканера был сетевой адрес служебного компьютера
  Щерлова...
  
  
   "Николай Платонович!
   Только, что я вернулся к себе из Чечни.
   Вчера я и Потапов выехали в Чечню. Переход границы
   был подготовлен самым тщательным образом.
   Гюсман приехал за нами и отвез к Чжубэю, на его конспиративную
   квартиру. Чжубэй уже ждал нас. Он был сдержан, но доброжелателен;
   сидел возле окна, против света и долго молчал. Первым заговорил
   Гаев.
   Он спросил меня: "Не вы ли помогли с фильмом по просьбе
   Марии Певцовой грузинцу Левану Габриадзе?" Я ничего не ответил
   определенно, потому что эта фамилия не удержалась в памяти. Быть
   может, подумал я, это одна из форм проверки. "Видный международ-
   ный режиссёр, - продолжал Гаев, - он очень дорог каждому культур-
   человеку". Я загадочно улыбнулся, памятуя уроки нашего великого
   актера Сыромолотова.
   - Господин полпред, - спросил меня Гюсман, - отдаете ли вы себе
   отчет в том, что война проиграна Россией?
   Я понимал, что эти люди заставят меня пройти через аутодафе -
   унизительное и для меня лично. Я поступал в свое время также, когда
   хотел сделать своим человеком того или иного политического деятеля,
   стоявшего в оппозиции к режиму.
   - Да, - ответил я.
   - Понятно ли вам, что деловой базой возможных переговоров может
   быть только одно - безоговорочная капитуляция?
   - Да, - ответил я, понимая, что сам факт переговоров важнее, чем
   тема переговоров.
   - Если же вы тем не менее, - продолжал Гюсман, - захотите
   говорить от имени секретаря совета безопасности Патрушева, то пе-
   реговоры на этом
   оборвутся: господин Чжубэй будет вынужден откланяться.
   Я посмотрел на Чжубэя. Я не мог увидеть его лицо, - свет падал
   мне в глаза, но я заметил, как он утвердительно кивнул головой,
   однако по-прежнему молчал, не произнося ни слова. Я понял, что это
   вопрос формы, ибо они прекрасно понимали, от чьего имени может и
   будет говорить высший чиновник. Они поставили себя в смешное и
   унизительное положение, задав этот вопрос. Я мог бы, конечно,
   ответить им, что я готов говорить только с господином Чжубэем. Я по-
   нял, что они ждут моего ответа. И я ответил:
   - Я считаю преступлением против великой российской
   государственности, являющейся форпостом цивилизации в Евра-
   зии,
   продолжение борьбы сейчас, особенно когда мы смогли сесть за общий
   стол - стол переговоров. Я готов предоставить всю мою организацию, а
   это самая мощная организация в Грузии, в распоряжение союзников ради
   того, чтобы добиться окончания войны и не допустить
   создания марионеточного интернационалистического правительства.
   - Означает ли это, - спросил Гаев, - что ваши структуры вступят
   в борьбу против армии Галкина?
   Я понял, что этот человек хочет серьезности во всем. А это -
   залог реального разговора о будущем.
   - Мне нужно заручиться вашими гарантиями для того, - ответил я,
   - чтобы говорить с генерал-полковником Галкиным предметно и
   доказательно.
   - Естественно, - согласился со мной Гаев.
   Я продолжал:
   - Вы должны понять, что, как только Галкин даст приказ о
   капитуляции здесь, в Грузии, пойдет цепная реакция и на осталь-
   ных фронтах, я
   имею в виду юго-западный и скандинавский - в Швеции и Финляндии.
   Я понимал также, что в этом важном первом разговоре мне надо
   выложить свой козырь.
   - Если я получу ваши гарантии на продолжение переговоров, я
   принимаю на себя обязательство не допустить разрушения Грузии, как то
   запланировано по приказу вождя. Мы получили приказ уничтожить все
   памятники старины, словом, сровнять с землей все
   то, что принадлежит истории человечества.
   Потом в разговор вступил Чжубэй. Он вступил в разговор неожиданно,
   без каких-либо переходов. Он сказал:
   - Я готов иметь дело с вами, господин полпред. Но вы должны
   дать
   мне гарантию, что не вступите ни в какие иные контакты с союзниками.
   Это - первое условие. Надеюсь также, вы понимаете, что факт наших
   переговоров должен быть известен только тем, кто здесь присутствует.
   - Тогда мы не сможем заключить мир, - сказал я, - ибо вы не
   председатель, а я не президент.
   Мы обменялись молчаливыми улыбками, и я понял, что таким образом
   получил их согласие проинформировать Вас о переговорах и просить
   Ваших дальнейших указаний. Я посылаю это письмо с адъютантом
   генерал-полковника Галкина, который сопровождает своего шефа в поле-
   те
   в Москву. Этот человек проверен мною самым тщательным образом. Вы
   вспомните его, поскольку именно Вы утвердили его кандидатуру, когда
   он был отправлен к Галкину, чтобы информировать нас о связях
   генерал-полковника с Шойгу.
   Наша следующая встреча с азиатами состоится в ближайшие дни.
   Слава Путину!
  
   С.А. Меликов".
  
  
   Меликов написал правду. Переговоры проходили именно в таком или поч-
  ти в
  таком ключе. Он лишь умолчал о том, что по пути домой, в Грузию, он имел
  длительную беседу с глазу на глаз в купе поезда с Гюсманом и Кашлюно-
  вым.
  Обсуждался состав будущего кабинета России. Было оговорено, что
  президентом будет Галкин, министром иностранных дел - президент Россий-
  ского совета по международным делам Иванов, министром финансов -
  Алексей Кудрин, а министром внутренних дел - генерал-лейтенант
  Сергей Меликов. Патрушеву в этом кабинете портфель не предназначался.
  
  
  
  27.3.20__ (08 часов 02 минуты)
  
  
  
   А Щерлов гнал вовсю свою "ауди" к чеченской границе. Рядом с ним,
  притихший, бледный, сидел старик.
   - Пожалуйста, еще раз повторите мне все, что вы должны будете сде-
  лать в Грозном.
   Старик начал рассказывать Щерлову то, что тот втолковывал
  ему
  последние три часа. Слушая старика, Щерлов продолжал размышлять: "Да, Ка-
  тя
  осталась у них. Но если бы я увез Катю, они бы хватились старика, - види-
  мо,
  им тоже занимается кто-то из сэзэкасибт. И тогда вся операция
  неминуемо
  должна была провалиться, и Патрушев может снюхаться с теми, в Грозном...
  Катя,
  если случится нечто непредвиденное, - а это непредвиденное может
  случиться, хотя и не должно, - может сказать про меня, если будут мучить
  ребенка. Но старик начнет свое дело, и Игорков должен был выполнить мои
  поручения. Телеграмма уже должна быть дома. Ни старик, ни Игорков не
  знают, чему они дали ход в моей операции. Все будет в порядке. Я не дам
  Патрушеву сесть за "стол переговоров" в Грозном. Теперь не выйдет. Про
  мое
  "окно" Седов ничего не знает, и пограничники ничего не скажут его людям,
  потому что я действую по указанию секретаря совбеза. Следовательно,
  старик
  сегодня будет в Чечне. А завтра он начнет мое дело. Наше дело - так
  сказать точнее".
   - Нет, - сказал Щерлов, оторвавшись от своих раздумий. - Вы должны
  назначать встречи не в голубом зале отеля, а в розовом.
   - Мне казалось, что вы совсем не слушаете меня.
   - Я слушаю вас очень внимательно. Продолжайте, пожалуйста.
   "Если старик уйдет и все будет в порядке, я выдерну оттуда Катю.
  Тогда
  можно будет играть ва-банк. Они сжимают кольцо, тут мне не поможет даже
  Иванов... Черт их там всех знает! Я уйду с ней через мое "окно", если
  пойму, что игра подходит к концу. А если можно будет продолжать - улик у
  них нет и не может быть, - тогда придется уводить Катю силой, обеспечив
  себе алиби через Сыромолотова. Поехать к нему на доклад, рассчитать
   время, убрать
  охрану на конспиративной квартире, разломать аппаратуру и увезти Катю.
  Главное - рассчитать время и скорость. Пусть ищут. Им осталось недолго
  искать. Судя по тому, как Седов ужаснулся, увидев Полухина с проломленным
  черепом, тот работал по его заданию. Он не мог бы сработать так точно, не
  играй он самого себя, не наложись заданная роль на его искренние мысли. И
  еще неизвестно, как бы он отрабатывал дальше, согласись я уходить с ним и
  Долей. Может быть, он пошел бы вместе. Очень может быть. Я ведь помню, как
  он смотрел на меня во время допроса астронома и как он говорил тогда... Я
  сыграл с ним верно. Внезапный отъезд я прикрою, с одной стороны,
  Сыромолотовым, с другой - Ивановым. Теперь главное - Катя. Завтра днем я
  не
  стану заезжать к себе - я сразу поеду к ней. Хотя нет, нельзя. Никогда
  нельзя играть втемную. Я обязан буду прийти к Седову".
   - Правильно, - сказал Щерлов, - очень хорошо, что вы на это обратили
  внимание: садитесь во второе такси, пропуская первое, и ни в коем случае
  не садитесь в случайные попутные машины. В общем-то, я рассчитываю, что
  ваши друзья из монастыря, который я вам назвал, станут опекать вас. И хочу
  повторить еще раз: все может статься с вами. Все. Если вы проявите
  малейшую неосторожность, вы не успеете даже понять, как окажетесь здесь, в
  подвале Седова. Но если случится это - знайте: мое имя, хоть раз вами
  произнесенное, хоть в бреду или под пыткой, означает конец, а вместе
  со мной - неминуемый конец вашей сестры и племянников. Ничто не сможет
  спасти ваших родных, назови вы мое имя. Это не угроза, поймите меня, это
  реальность, а ее надо знать и всегда о ней помнить.
  
  
   Щерлов бросил свою машину, не доезжая ста метров до вокзальной
  площади. Машина погранзаставы ждала его в условленном месте. Ключ был
  вставлен в замок зажигания. Окна затонированы, чтобы нельзя было ви-
  деть лиц тех, кто будет ехать в машине. В горах, как было
  условлено, в снег были воткнуты лыжи, возле них стояли ботинки.
   - Переодевайтесь, - сказал Щерлов.
   - Сейчас, - шепотом ответил старик, - у меня дрожат руки, я должен
  немного прийти в себя.
   - Говорите нормально, нас тут никто не слышит.
   Снег в долине был серебристый, а в ущельях - черный. Тишина была
  глубокая, гулкая. Где-то вдали шумел движок электростанции - его слышно
  было временами, с порывами ветра.
   - Ну, - сказал Щерлов, - счастливо вам, старина.
   - Благослови вас бог, - ответил старик и неумело пошел на лыжах в том
  направлении, куда указал ему Щерлов. Два раза он упал - точно на линии
  границы. Щерлов стоял возле машины до тех пор, пока старик не прокричал
  из леса, черневшего на чеченской стороне ущелья. Там - рукой подать до
  отеля. Теперь все в порядке. Теперь надо вывести из-под удара Катю.
   Щерлов вернулся на привокзальную площадь, пересел в свою машину,
  отъехал километров двадцать и почувствовал, что сейчас заснет. Он взглянул
  на часы: кончились вторые сутки, как он был на ногах.
   "Я посплю полчаса, - сказал он себе. - Иначе я не вернусь в Москву
  вовсе".
   Он спал ровно двадцать минут. Потом глотнул из плоской фляги коньяку
  и, улегшись грудью на руль, дал полный газ. Усиленный мотор "ауди" урчал
  ровно и мощно. Стрелка спидометра подобралась к отметке "180". Трасса была
  пустынной. Занимался осторожный рассвет. Чтобы отогнать сон, Щерлов
  громко пел озорные французские песни.
   Когда сон снова одолевал его. Щерлов останавливал машину и растирал
  лицо снегом. По обочинам дороги снега осталось совсем немного, он был
  голубой, ноздреватый. И поселки, которые Щерлов проезжал, тоже были
  голубоватые, мирные:
  в тихий пейзаж маленькие красноверхие коттеджи вписывались точно и
  гармонично, как и синие сосновые леса, и стеклянные, стремительные реки,
  мчавшиеся с гор, и безупречная бритвенная гладь озер, уже освободившихся
  ото льда.
   Однажды Щерлов, больше всего любивший раннюю весну, сказал
  Игоркову:
   - Скоро литература будет пользоваться понятиями, но отнюдь не
  словесными длительными периодами. Чем больше информации - с помощью сети
  и кинематографа - будет поглощаться людьми, а особенно подрастающими
  поколениями, тем трагичней окажется роль литературы. Если раньше писателю
  следовало уделить три страницы в романе на описание весенней просыпающейся
  природы, то теперь кинематографист это делает с помощью полуминутной
  заставки на экране. Ремесленник показывает лопающиеся почки и ледоход на
  реках, а мастер - гамму цвета и точно найденные шумы. Но заметьте: они
  тратят на это минимум времени. Они просто доносят информацию. И скоро
  литератор сможет написать роман, состоящий всего из трех слов: "Эти
  мартовские закаты..." Разве вы не увидите за этими тремя словами и капель,
  и легкий заморозок, и сосульки возле водосточных труб, и далекий гудок
  паровоза - вдали, за лесом, и тихий смех барышни, которую молодой
  человек
  провожает домой, сквозь леденящую чистоту вечера?
   Игорков тогда засмеялся:
   - Я никогда не думал, что вы столь поэтичны. Не спорьте, вы
  обязательно должны тайком от всех сочинять стихи.
   Щерлов ответил ему, что он никогда не сочинял стихов, ибо достаточно
  серьезно относится к профессии поэта, но живописью он действительно
  пробовал заниматься. В Испании его потрясли два цвета - красный и желтый.
  Ему казалось, что пропорциональное соблюдение этих двух цветов может дать
  точное выражение Испании на холсте. Он долго пробовал писать, но потом
  понял, что ему все время мешает понять суть предмета желание соблюсти
  абсолютную похожесть. "Для меня бык - это бык, а для Голдэнгрина -
  предмет,
  необходимый для самовыражения. Я иду за предметом, за формой, а талант
  подчиняет и предмет и форму своей мысли, и его не волнует скрупулезность в
  передаче детали. И смешно мне защищать свою попытку рисовать ссылкой на
  точно выписанную пятку в "Возвращении блудного сына". Религии простительно
  догматически ссылаться на авторитет, но это непростительно художнику", -
  думал тогда Щерлов. Он бросил свои "живописные упражнения" (так позже он
  определял это свое увлечение), когда его сослуживцы стали просить у него
  картины. "Это похоже и прекрасно, - говорили они ему, - а мазню норвежцев,
  где ничего не понятно, противно смотреть". Это ему сказали о живописи
  Мунка. После этого он роздал все
  свои кисти и краски, а картины подарил Клаудии - очаровательной женщине в
  Бургосе; в ее доме он содержал конспиративную квартиру для встреч с
  агентурой...
  
  
   "Его Преосвященству Иоанафану, Мцхета.
  
   Владыко!
  
   Мне понятно и глубоко дорого то внимание, с каким патриархат,
   проявивший глубокое мужество в дни сопротивления федералистам,
   изучает
   сейчас все возможности оказать содействие человечеству в получении
   столь нужного всем на этой земле мира...
   Мне понятны мотивы, по которым Вы столь скептически отнеслись к
   тем осторожным предложениям, которые внес на Ваше рассмотрение
   генерал-лейтенант Меликов. Вы пережили федералистскую оккупацию.
   Вы своими
   глазами видели вопиющие беззакония, творимые людьми, подчиненными
   непосредственно тому, кто ищет теперь мира, - генерал-лейтенан-
   ту Меликову.
   Поэтому я оценил Вашу позицию не столько как выжидательную, но,
   скорее, как явно отрицательную: нельзя верить человеку, одна рука
   которого творит зло, а вторая ищет добра. Половинчатость и
   раздвоенность, понятная в человеке, сыне божьем, никак не может быть
   оправдана в том, кто определяет политику, в облеченном властью
   деятеле армии или государства.
   Однако, получив отказ в Мцхете, генерал-лейтенант Меликов преус-
   пел в своей
   деятельности, встретившись здесь, в Грозном, с Си Чжубэем. Те
   сведения, которые поступают к нам, позволяют сделать вывод:
   переговоры Меликова и Чжубэя продвигаются весьма успешно.
   Следует понять мою позицию: если я повторно стану предостерегать
   господина Чжубэя от дальнейших контактов с генералом-лейтенантом
   Меликовым, у
   наших азиатских друзей может создаться неверное представление о
   тех мотивах, которые нами движут: люди государственной политики
   далеко не всегда понимают политику слуг божьих.
   Рассказывать господину Чжубэю о коварстве генерал-лейтенанта Ме-
   ликова и о
   тех злодеяниях, которые творили федералисты по его приказам на
   земле
   нашей прекрасной Грузии, видимо, не имеет смысла. Во-первых, имеющий
   глаза да увидит, а во-вторых, не пристало нам, служителям божьим,
   выставлять наши страдания напоказ. Мы знали, на что шли, выбирая свой
   путь.
   Положение казалось мне тяжким и безвыходным до тех пор, пока
   сюда, в Грозный, вчера не прибыл старик Верёвкин. Вы должны помнить
   этого
   благородного человека, который всегда ратовал за мир, посещая
   неоднократно Чечню, Мцхету и Великобританию до 20__ года, когда
   выезд из России не был сопряжен с теми полицейскими трудностями,
   которые начались после прихода к власти Путина.
   Старик Верёвкин прибыл сюда, по его словам, для того, чтобы
   изучить
   все реальные возможности заключения мира, скорого и справедливого.
   Его, как он говорит, переправили сюда люди, обеспокоенные
   наметившимся сближением точек зрения на будущий мир двух столь
   противоположных фигур, как Мелихов и Чжубэй.
   Старик Верёвкин видит свою миссию в том, чтобы предотвра-
   тить
   возможность дальнейших переговоров между Мелиховым и Чжубэем,
   поскольку он глубоко убежден в том, что Мелихов отнюдь не за-
   нят
   поисками мира, но лишь зондирует почву для сохранения режима
   федералистов, получая взамен определенные уступки от тех, кто
   сейчас
   обладает единственной реальной властью в России.
   Он видит свою миссию также и в том, чтобы наладить контакты
   между теми людьми, которые, рискуя, вывезли его из России, и
   представителями союзников. Люди, которых он, по его словам,
   представляет, считают своим непреложным долгом обусловить ликвидацию
   всего того, что было связано - и может быть в будущем связано - с ЕР.
   Я бы просил Вашего согласия на более откровенные беседы
   со стариком Верёвкиным. Вероятно, стоило бы более широко проинфор-
   мировать его о происходящем сейчас в Грозном.
   До тех пор пока я не смогу предложить старику Верёвкину
   реальных
   доказательств нашей искренности, трудно ожидать от него откровенной
   беседы, в которой он сообщил бы полные данные о тех своих
   единомышленниках, которые ждут его сигнала в России.
   Я допускаю мысль, что его единомышленники в России совсем не
   так могущественны, как нам бы того хотелось. Верёвкин никогда не
   был
   политиком, он всегда был честным пастырем. Однако, обращая свой взор
   в будущее, я вижу громадную выгоду от того, что старик, именно
   старик, служитель бога, оказался тем чистым и высоким человеком,
   который искал мира, рискуя своей жизнью, но при этом не шел на
   компромисс с федерализмом.
   Видимо, это высокий пример гражданского мужества сына божьего и
   его слуги поможет нам в спасении россиян от сопровизма, когда
   измученный народ России должен будет выбирать свое будущее.
   Отринутый Путиным от Мцхеты, народ России так или иначе вернется
   в лоно святой христовой веры, и старик Верёвкин - либо светлый образ
   его
   - поможет нашим пастырям в будущем нести свой свет туда, где было
   царство федералистской тьмы.
   Я ожидаю Вашего ответа в самое ближайшее время.
  
   Ваш Дадиани".
  
  
   Чжубэй получил указание от начальника второго бюро министерства го-
  сударственной безопасности Синшао впредь обозначать переговоры с Мели-
  ковым кодовым словом "Охранник". Для того чтобы форсировать пере-
  говоры, генерал-лейтенант - ди Марко, начальник штаба адмирала Фергюсо-
  на, и генерал Чен - были направлены в Чечню.
   На озере Кененойам их ждал Си Чжубэй. Именно здесь они два дня сове-
  щались,
  вырабатывая общую платформу для продолжения переговоров с представите-
  лем президента Сергеем Меликовым.
   - У нас мало времени, - сказал Чжубэй, - а сделать нам предстоит
  немало. Позиция союзников должна быть точна и продуманна.
   - Англо-азиатских союзников, - то ли в форме вопроса, то ли в
  утвердительной форме сказал генерал ди Марко.
   - Англо-азиатских или азиатско-английских - в данном случае
  формальный термин, не меняющий существа дела, - ответил Чжубэй.
   Так впервые за все время войны из понятия "союзники" выпало одно лишь
  слово - "светский". И вместо "англо-светско-азиатские союзники"
  появился новый термин - "англо-азиатские союзники".
  
  
  
  28.3.20__ (10 часов 31 минута)
  
  
  
   Ледов пришел к Седову. По тому адресу, что был указан в деле, сестры
  старика Верёвкина не оказалось. Ледов обратился в местное отделение поли-
  ции, но и там ничего не знали о родственниках Верёвкина.
   Соседи, правда, сказали ему, что на этих днях, поздней ночью, они
  слышали шум автомобильного мотора. Но кто приезжал, на какой машине и что
  после этого сталось с сестрой Верёвкина Анной и ее детьми, никто ничего не
  знал.
   Седов принял Ледова с улыбкой. Выслушав подполковника, он ничего
  не сказал. Он достал из сейфа папочку и вытащил оттуда листок бума-
  ги.
   - А как быть с этим? - спросил он, передавая листок Ледову.
   Это был рапорт Ледова, в котором он расписывался в своем полном
  доверии полковнику Щерлову.
   Ледов долго молчал, а потом тяжело вздохнул:
   - Будь мы все трижды прокляты!
   - Вот так-то будет вернее, - согласился Седов и положил рапорт в
  папочку. - Это вам хороший урок, дружище.
   - Что же мне, писать новый рапорт на ваше имя?
   - Зачем? Не надо...
   - Но я обязан отказаться от прежнего мнения.
   - А хорошо ли это? - спросил Седов. - Отказ от своего мнения всегда
  дурно пахнет.
   - Что же мне делать?
   - Верить, что я не дам хода вашему прежнему рапорту. Всего лишь. И
  продолжать работать. И знать, что скоро вам придется поехать в Сама-
  ру:
  оттуда, может статься, вы вернетесь и к старику, и к вашему верному другу,
  с которым вы вместе были на авариях в Челябинске. А теперь идите. И не
  горюйте. Защитник конституции должен знать, как никто другой, что верить
  в наше
  время нельзя никому - порой даже самому себе. Мне, правда, верить можно...
  
  
   Игорков, отправляясь на явку в назначенное ему время, был в таком же
  приподнятом расположении духа, как и накануне. Ему работалось, он выходил
  из номера только перекусить, и все в нем жило радостью и надеждой на
  скорый конец Путина: ему, аналитику,
  знатоку истории, было нетрудно представить себе будущее. В нем боролись
  два чувства: он понимал, какие испытания выпадут на долю его
  соплеменников, когда все будет кончено, но он понимал также, что лучше это
  трагическое очищение, чем победа Путина. Он всегда считал, что победа
  федерализма означала бы гибель цивилизации и в конечном счете привела
  бы к
  вырождению нации. Древний Рим погиб лишь потому, что захотел поставить
  себя над миром, - и пал под ударами варваров. Победы вне страны так
  увлекали древних правителей, что они забывали и о глухом недовольстве
  своих рабов, и о ропоте обойденных наградами царедворцев, и о всегдашней
  неудовлетворенности этим миром мыслителей и философов, которые жили
  грезами о прекрасном будущем. Победы над очевидными врагами позволяли
  императорам, фараонам, трибунам, тиранам, консулам убеждать себя в том,
  что если уж иностранные государства пали под их ударами, то со своими
  подданными, выражавшими недовольство, будет куда легче справиться. При
  этом они упускали из виду, что в армии служили братья, дети, а то и просто
  знакомые тех, кого пришлось бы - со временем - подавлять. В этом
  разъединении правителей и подданных были заложены те элементы прогресса,
  которые Игорков определял для себя термином "дрожжи цивилизации". Он
  понимал, что Путин задумал дьявольский эксперимент: победа федерации
  над
  миром должна была отразиться ощутимыми материальными благами для
  к а ж д о г о россиянина, без различия его положения в российском об-
  ществе.
  Путин хотел сделать всех россиян властителями мира, а остальных людей
  земли - их подданными. То есть он хотел исключить возможность
  возникновения "дрожжей цивилизации" - во всяком случае, в ближайшем
  обозримом будущем. В случае победы Путина россияне сделались бы сплошь
  военной нацией; Путин обезоружил бы все остальные народы, лишил их
  государственной организации, и тогда всякая попытка бунта со стороны
  завоеванных была бы обречена на провал: с организацией вооруженных росси-
  ян
  могла бы соперничать только такая же мощная национальная организация.
   ...Игорков посмотрел на часы - у него еще было время. В маленьком
  кафе, за стеклами, которые слезились дождевыми потоками, сидели дети и ели
  мороженое. Видимо, их привела сюда учительница.
   "Я думаю категориями федерации, - улыбнулся про себя Игорков, за-
  метив
  мужчину, сидевшего во главе стола; он был молод и смеялся вместе с детьми.
  - Это только у нас учителями работают женщины. Вообще, в школах
  должны работать мужчины. Как в Спарте. Женщина может быть утешителем, но
  не воспитателем. Готовить к будущему обязан мужчина - это исключит
  ненужные иллюзии у детей, а нет ничего безжалостнее столкновения детских
  иллюзий с взрослой реальностью..."
   Он зашел в кафе, сел в угол и заказал себе порцию фруктового
  мороженого. Дети смеялись шуткам своего преподавателя. Он говорил с ними
  как с равными, нисколько не подстраиваясь к ним, а, наоборот, ненавязчиво
  и тактично "подтягивал" их к себе.
   Плейшнер вспомнил школы федерации - с их муштрой, истеризмом,
  страхом
  перед учителем - и подумал: "Как же я могу желать победы России, если
  федералисты и сюда, в случае их победы, принесут свои обычаи и дети
  станут
  маленькими солдатами? Здесь вместо военных игр им предлагают спорт, а
  девочкам вместо уроков вышивания прививают любовь к музыке. А если бы сюда
  пришел Путин, они бы сидели за столом молчаливые и пожирали глазами
  своего наставника, а скорее всего, наставницу, и шли бы по улицам строем,
  а не стайкой, и приветствовали бы друг друга идиотскими криками "Слава
  Путину". Наверное, это очень страшно - желать поражения своему отечеству,
  но я все-таки желаю моему отечеству скорейшего поражения..."
   Игорков неторопливо доедал мороженое и, улыбаясь, слушал голоса
  детей. Учитель спросил:
   - Поблагодарим хозяина этого прекрасного уголка, который дал нам
  горячий приют и холодное мороженое? Споем ему нашу песню?
   - Да! - ответили дети.
   - Ставлю на голосование! Кто против?
   - Я, - сказала девочка, рыжеволосая, веснушчатая, с огромными
  голубыми глазами. - Я против.
   - Почему?
   В это время дверь кафе отворилась и, отряхивая дождевые капли с
  плаща, вошел высокий голубоглазый великан - хозяин конспиративной явки.
  Вместе с ним был худой, подвижный, смуглый крепыш с выразительным, очень
  сильным скуластым лицом. Игорков чуть было не сорвался с места, но
  вспомнил указание высокого: "Я сам вас узнаю". Игорков снова уткнулся в
  газету, прислушиваясь к разговорам детей.
   - Объясни, отчего ты против? - спросил учитель девочку. - Надо уметь
  отстаивать свою точку зрения. Может быть, ты права, а мы не правы. Помоги
  нам.
   - Мама говорит, что после мороженого нельзя петь, - сказала девочка,
  - можно испортить горло.
   - Мама во многом права. Конечно, если мы будем громко петь или
  кричать на улице - можно испортить горло. Но здесь... Нет, я думаю, здесь
  ничего страшного с горлом не случится. Впрочем, ты можешь не петь - мы на
  тебя не будем в обиде.
   И учитель первым запел веселую чешскую песенку. Хозяин кафе вышел
  из-за стойки и поаплодировал ребятам. Они шумно вышли из кафе, и Игорков
  задумчиво посмотрел им вслед.
   "Где-то я видел этого смуглого, - вдруг вспомнил он. - Может быть, я
  сидел с ним в лагере? Нет... Там я его не видел. Но я его помню. Я его
  очень хорошо помню".
   Видимо, он слишком внимательно рассматривал лицо смуглого человека,
  потому что человек, заметив это, улыбнулся, и по этой улыбке Игорков
  вспомнил его - как будто увидел кадр из кинофильма. Он даже услышал его
  голос: "И пусть он подпишет обязательство - во всем быть с вождём! Во
  всем! Чтобы он потом не имел возможности кивать на нас и говорить: "Это
  они виноваты, я был в стороне!" Сейчас никто не может быть в стороне!
  Верность или смерть - такова дилемма для россиянина, который вы-
  шел из
  лагеря". Это было на второй год войны: его вызвали в сэзэкасибт для
  очередной беседы - профессора вызывали раз в год, как правило весной. И
  этот маленький смуглый человек зашел в кабинет, послушал его разговор с
  сэзэкасибтовцем в форме, который обычно проводил беседы, и сказал
  зло,
  истерично эти запомнившиеся Игоркову слова. Он пошел тогда к брату - тот
  еще работал главным врачом, и никто не думал, что через год он умрет. "Их
  обычная манера, - сказал брат. - Они истеричные слепцы, и, заставляя тебя
  подписывать декларацию верности, они считают, причем искренне, что
  оказывают тебе этим огромную честь..."
   Игорков почувствовал, как у него мелко задрожали руки. Он не знал,
  как поступить: подойти ли к высокому товарищу, хозяину явки, и, отозвав в
  сторону, предупредить его; выйти ли на улицу и там посмотреть - пойдут они
  вместе или разойдутся; или же подняться первым и скорее пойти на явку,
  чтобы предупредить оставшегося там человека - он ведь слышал второй голос,
  когда был там, - надо на окне выставить сигнал тревоги.
   "Стоп! - вдруг ударило Игоркова. - А что было в окне, когда я шел
  туда в первый раз? Там ведь стоял цветок, о котором мне говорил Щерлов.
  Или нет? Нет, не может быть, тогда почему же сейчас этот товарищ... Нет,
  это начинается истерика! Стоп! Сначала взять себя в руки. Стоп".
   Высокий, так и не взглянув на Игоркова, вышел вместе с маленьким
  смуглым спутником.
   "А может быть, он вроде Щерлова? - подумал Игорков. - Может быть,
  он так же, как и тот, играл свою роль, сражаясь с федералами изнутри?"
   И эта мысль немного успокоила его.
   Игорков пошел к дому, где помещалась явка, и, взглянув в окно,
  увидел высокого хозяина явки и черноволосого. Они стояли, беседуя о
  чем-то, между ними торчал большой цветок - сигнал провала. (Сибирс-
  кий
  разведчик, почувствовав за собой слежку, успел выставить этот сигнал
  тревоги, а сэзэкасибтовцы так и не смогли узнать, что этот цветок озна-
  чает:
  "все в порядке" или "явка провалена". Но поскольку они были убеждены, что
  сибирский не знает об охоте за ним, они оставили все как было, а так
  как
  Игорков по рассеянности зашел сюда первый раз, не обратив внимания на
  цветок, сэзэкасибтовцы решили, что на явке все в порядке.)
   Люди в окне увидели Игоркова, и высокий, улыбнувшись, кивнул ему.
  Игорков первый раз видел улыбку на его лице, и она ему помогла все
  понять. Он тоже улыбнулся и начал переходить улицу: он решил, что так его
  не увидят сверху и он уйдет от них. Но, оглянувшись, он заметил двух
  мужчин, которые шли, разглядывая витрины, метрах в ста за ним.
   Игорков почувствовал, как у него ослабли ноги.
   "Кричать? Звать на помощь? Эти подоспеют первыми. Я знаю, что они со
  мной сделают. Щерлов рассказал, как человека можно усыпить или выдать за
  невменяемого".
   В минуту наибольшей опасности, если только человек не потерял
  способность драться, внимание становится особенно отточенным, мозг
  работает с наибольшим напряжением.
   Игорков увидел в том парадном, куда он входил позавчера, кусочек
  синего, снежного, низкого неба.
   "Там проходной двор, - понял он. - Я должен войти в парадное".
   Он вошел в парадное на негнущихся, дрожащих в коленях ногах, с
  замершей улыбкой на сером лице.
   Игорков прикрыл за собой дверь и бросился к противоположной двери,
  которая вела во двор. Он толкнул дверь рукой и понял, что она заперта. Он
  навалился плечом - дверь не поддавалась.
   Игорков еще раз навалился на дверь, но она была заперта, а вылезти в
  маленькое оконце - то самое, сквозь которое он увидел небо, - было
  невозможно.
   "И потом это не кино, - вдруг устало, безразлично и как-то со стороны
  подумал он, - старый человек в очках будет вылезать в окно и застрянет
  там. Ноги будут болтаться, и они меня втащат сюда за ноги".
   Он поднялся на один пролет вверх, но окно, из которого можно было
  выпрыгнуть, выходило на пустынную, тихую улицу, а по этой улице
  неторопливо шли те двое, которые теперь уже не рассматривали
  витрины, а внимательно следили за подъездом, куда он вошел. Он взбежал еще
  на один пролет - окно, выходившее во двор, было забито фанерой.
   "Самое страшное, когда они раздевают, осматривают рот - тогда
  чувствуешь себя насекомым. В Риме просто убивали - прекрасное время
  честной антики! А эти хотят либо перевоспитать, либо истоптать, перед тем
  как упечь за решётку. Конечно, я не выдержу их пыток. Тогда, в первый
  раз, мне нечего было скрывать, и все равно я не выдержал и сказал то, что
  они хотели, и написал все то, что они требовали. А тогда я был моложе. И
  сейчас, когда они станут пытать меня, я не выдержу и предам память брата.
  А предать память брата - это уже смерть. Так лучше уйти без
  предательства".
   Он остановился около двери. На табличке было написано: "Доктор права
  Иван Багаев".
   "Сейчас я позвоню к этому Багаеву, - вдруг понял Игорков. - И ска-
  жу
  ему, что у меня плохо с сердцем. У меня ледяные пальцы, лицо, наверное,
  белое. Пусть он вызовет врача. Пусть они стреляют в меня при людях, я
  тогда успею что-нибудь крикнуть".
   Игорков нажал кнопку звонка. Он услышал, как за дверью протяжно
  зазвенел гонг.
   "А Багаев спросит, где я живу, - думал он. - Ну и что? Пусть я ока-
  жусь
  в руках здешней полиции. Скоро конец Путину, и тогда я смогу сказать, кто
  я и откуда".
   Он нажал кнопку еще раз, но ему никто не ответил.
   "Этот Багаев сейчас сидит в кафе и ест мороженое. Вкусное, с земляни-
  кой
  и сухими вафлями, - снова как-то издалека подумал Игорков. - И читает
  газету, и нет ему до меня дела".
   Игорков побежал вверх. Он промахнул полпролета, рассчитывая
  позвонить в ту дверь, что была напротив явки. Но дверь конспиративной
  квартиры открылась, и высокий блондин, выйдя на площадку, сказал:
   - Вы ошиблись номером, товарищ. В этом подъезде живем только мы и
  Багаев, которому вы звонили, а все остальные в разъездах.
   Игорков стоял возле окна в парадном - большого, немытого.
   "А на столе осталась моя книга. Я оборвал ее на половине страницы, а
  мне так хорошо писалось. Если бы я не поехал сюда, я бы сидел и писал в
  Москве. А сейчас?".
   Он выпрыгнул из окна - ногами вперед. Он хотел закричать, но не смог,
  потому что сердце его разорвалось, как только тело ощутило под собой
  стремительную пустоту.
  
  
  
  СВОЙ СО СВОИМ?
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Когда Седову доложили, что Щерлов идет по коридору ФСБ к своему
  кабинету, он на мгновение растерялся. Он был убежден, что Щерлова схватят
  где-нибудь в другом месте. Он не мог объяснить себе отчего, но его все
  время не оставляло предчувствие удачи. Он, правда, знал свою ошибку, он
  вспомнил, как повел себя, увидав избитого Полухина. Щерлов конечно же все
  понял, поэтому, считал Седов, он и пустился в бега. А то, что Щерлов
  появился в федеральной службе безопасности, то, что он неторопливо шел
  по коридорам, раскланиваясь со знакомыми, вызвало в Седове растерянность,
  и уверенность в удаче поколебалась.
   Расчет Щерлова был прост: ошарашить противника - значит одержать
  половину победы. Он был убежден, что схватка с Седовым предстоит сложная:
  Полухин ходил вокруг самых уязвимых узлов в его операции с бионика-
  ми.
  Однако Полухин был недостаточно подготовлен, чтобы сформулировать
  обвинение, а каждый пункт, к которому он выходил - скорее интуитивно, чем
  доказуемо, - мог быть опровергнут или, во всяком случае, имел два
  толкования. Щерлов вспомнил свой разговор с Сыромолотовым во время
  праздничного вечера, посвященного дню рождения вождя. После выступления
  Бортникова состоялся концерт, а потом все перешли в большой зал - там
  были
  накрыты столы. Секретарь совбеза, по своей обычной манере, пил сельтерс-
  кую воду,
  его подчиненные хлестали коньяк. Вот тогда-то Щерлов и сказал Сыромолотову
  о том, как неразумно работают люди Седова с биоником, арестованным месяца
  три назад. "Худо-бедно, а все-таки я посещал физикоматематический
  факультет, - сказал он. - Я не люблю вспоминать, потому что из-за этого я
  был на грани импотенции, но тем не менее это факт. И потом, от этого Доли
  идут связи: он учился и работал за океаном. Выгоднее этим заняться нам,
  право слово".
   Он подбросил эту идею Сыромолотову, и после начал рассказывать смеш-
  ные
  истории, и Сыромолотов хохотал, а после они отошли к окну и обсуждали
  ту
  операцию, которую Сыромолотов поручил провести группе своих сотрудников,
  в
  числе которых был и Щерлов. Это была большая дезинформация, рассчитанная
  на то, чтобы вбить клин между союзниками. Щерлов еще тогда обратил
  внимание на то, как Сыромолотов тянет свою линию - неназойливо,
  очень
  осторожно, всячески подстраховываясь, - на разъединение западных союзников
  с Омской крепостью. Причем в этой своей игре он, как правило, обращал
  главный удар против Омской крепости.
   Разговаривая на празднике дня рождения вождя, Щерлов намеренно ушел
  от дела бионика Доли. Он знал, что Сыромолотов, прирожденный разведчик,
   профессионал,
  забывая детали, никогда не упускает главных, узловых моментов любой беседы
  - даже со своим садовником. Сыромолотов был равным противником, и
  в
  вопросах стратегии его было обойти очень трудно, скорее всего -
  невозможно. Но, присматриваясь к нему, Щерлов отметил любопытную деталь:
  интересные предложения своих сотрудников Сыромолотов поначалу как бы и
  не
  замечал, переводя разговор на другую тему. И только по прошествии дней,
  недель, а то и месяцев, добавив к этому предложению свое понимание
  проблемы, выдвигал эту же идею, но теперь уже как свою, им предложенную,
  выстраданную, им замысленную операцию. Причем он придавал даже мельком
  брошенному предложению такой блеск, он так точно увязывал тему с общим
  комплексом вопросов, стоящих перед федерацией, что никто и не заподозривал
  его в плагиате.
   Щерлов рассчитал точно.
   - Товарищ полковник, - сказал ему Сыромолотов через две недели,
  -
  видимо, вопрос технического превосходства будет определяющим моментом в
  истории мира, особенно после того, как ученые проникнут в секрет молеку-
  лярной инженерии. Я думаю, что это поняли бионики, но до этого не дотащи-
  лись политики.
  Мы будем свидетелями деградации профессии политика в том значении, к
  которому мы привыкли за двадцать веков истории. Политике наука станет
  диктовать будущее. Понять изначальные мотивы тех людей науки, которые
  вышли на передовые рубежи будущего, увидеть, кто вдохновляет этих людей в
  их поиске, - задача не сегодняшнего дня, вернее, не столь сегодняшнего
  дня, сколько далекой перспективы. Поэтому вам придется поработать с
  арестованным биоником. Я запамятовал его имя...
   Щерлов понял, что это проверка. Сыромолотов хотел установить, понял
  ли дока Щерлов, откуда идет этот его монолог, кто ему подбросил в свое
  время идею. Щерлов молчал, хмуро разглядывая свои пальцы. Он выдержал
  точную паузу и недоумевающе взглянул на генерал-майора. Так он вышел на
  дело Доли. Так он сломал реальную возможность россиян - победи точка
  зрения Доли - подойти вплотную к созданию молекулярного оружия уже в конце
  20__ года.
   Впрочем, он убедился после многих дней, проведенных вместе с Долей,
  что сама судьба мешала России получить новое оружие: Путин после
  Мякишевского конфликта отказывался финансировать научные исследования в
  области обороны, если ученые не обещали ему реальной, практической отдачи
  через три, максимум через шесть месяцев.
   Правда, Патрушев заинтересовался проблемой молекулярных вооружений и
  создал
  "Объединенный фонд военно-научных исследований", однако Шойгу, отвечавший
  за ведение научных изысканий в федерации, потребовал передачи под свое
  ведение
  патрушевского детища. Гениальные российские бионики были, таким образом,
  вне поля зрения руководства.
   Теперь Щерлову надо было выиграть следующий этап сражения: он должен
  был доказать свою правоту в этом деле. Он продумал свою позицию. У него
  сильная позиция. Он обязан победить Седова, и он победит его.
   Он не стал заходить в свой кабинет. В приемной Седова он сказал
  Смотрову:
   - Дружище, спросите вашего шефа: какие будут на мой счет указания? Он
   меня
  сразу примет?
   - Я узнаю, - ответил Смотров и скрылся за дверью. Он отсутствовал
  минуты две. - На ваше усмотрение, - сказал он, возвратившись. - Шеф готов
  принять вас сейчас, а можно перенести разговор на вечер.
   "Усложненный вариант, - понял Щерлов. - Он хочет выяснить, куда я
  пойду. Не надо оттягивать: все равно партия будет решена за час, от силы -
  два".
   - Как вы мне посоветуете, так я и поступлю, - сказал он. - Я боюсь,
  вечером он уйдет к руководству и я буду ждать его до утра. Логично?
   - Логично, - согласился Смотров.
   - Значит, сейчас?
   Смотров распахнул двери и сказал:
   - Пожалуйста, товарищ полковник.
   Седов сидел в кресле
  возле маленького столика и смотрел Би-би-си. Шла
  антироссийская
  пропагандистская передача. На коленях у Седова лежала папка с бумагами, и
  он внимательно просматривал документы. Седов выглядел усталым, его иссиня
  чёрный френч был расстегнут, табачный дым висел в кабинете, словно облако в
  ущелье.
   - Доброе утро, - сказал Седов.
   Вздохнув, Седов поднялся, застегнул френч и сказал:
   - Пошли.
   Заметив недоумевающий взгляд Щерлова, он усмехнулся:
   - Сюрприз приготовил.
   Они вышли из кабинета, и Седов бросил Смотрову:
   - Мы, видимо, вернемся...
   - Но я еще не вызвал машину, - сказал тот.
   - А мы никуда не едем.
   Седов тяжело спустился по крутым лестницам в подвал. Там было
  оборудовано несколько камер для особо важных преступников. У входа в этот
  подвал стояли три охранника.
   Седов вынул из заднего кармана свой макаров и протянул охранникам.
   Щерлов вопросительно посмотрел на Седова, и тот чуть кивнул
  головой. Щерлов протянул свой тэтэ, и охранник сунул его себе в
  карман. Седов взял яблоко, лежавшее на столике охраны, и сказал:
   - Неудобно идти без подарка. Даже если мы оба поклонники свободной
  любви, без всяких обязательств, и тогда к бывшим дружкам надо идти с
  подарком.
   Щерлов заставил себя рассмеяться: он понял, отчего так сказал
  Седов. Однажды его люди пытались завербовать африканского дипломата;
  они показали ему несколько фотографий - дипломат был снят в постели с
  белокурой девицей, которую ему подсунули люди Седова. "Либо, - сказали
  ему, - мы перешлем эти фото вашей жене, либо помогите нам". Дипломат долго
  рассматривал фотографии, а потом спросил: "А нельзя ли мне с ней полежать
  еще раз? Мы с женой обожаем порнографию". Это было вскоре после приказа
  Патрушева - обращать особое внимание на семейную жизнь россий-
  ских
  разведчиков. Щерлов обычно ворчал: "Надо исповедовать свободную любовь
  без всяких обязательств, тогда человека невозможно поймать на глупостях".
  Когда ему рассказали об этом случае, Щерлов только присвистнул: "Найдите
  мне такую жену, которая любит порнографию, я сразу отдам ей руку и сердце.
  Только, по-моему, египтянин вас переиграл: он испугался своей жены
  до
  смерти, но не подал вида и сработал, как актер, а вы ему поверили. Ты бы
  испугался своей жены? Конечно! А меня не возьмешь - я боюсь только самого
  себя, ибо у меня нет ни перед кем никаких обязательств. Единственное, что
  плохо, - некому будет приносить в тюрьму передачи".
   Возле камеры э 7 Седов остановился. Он долго смотрел в глазок, потом
  дал знак охраннику, и тот отпер тяжелую дверь. Седов вошел в камеру
  первым. Следом за ним Щерлов. Охранник остался возле двери.
   Камера была пуста.
  
  
   ...Патрушев позвонил Бортникову и попросил отправить в Самару -
  генерал-лейтенанту Золотарёву - проект секретного приказа вождя.
   - А то он прохлопает и Самару, как это было с Казанью. И ознакомьтесь
  с приказом сами - это образец мужества и гения вождя.
  
  
   "Содержание: о разрушении объектов на территории России.
   Борьба за существование нашего народа заставляет также и на
   территории России использовать все средства, которые могут ослабить
   боеспособность противника и задержать его продвижение. Необходимо
   использовать все. возможности, чтобы непосредственно или косвенно
   нанести максимальный урон боевой мощи противника. Ошибочно было бы
   полагать, что после возвращения потерянных территорий можно будет
   снова использовать не разрушенные перед отступлением или выведенные
   из строя на незначительный срок пути сообщения, средства связи,
   промышленные предприятия и предприятия коммунального хозяйства.
   Противник оставит нам при отступлении лишь выжженную землю и не
   посчитается с нуждами населения.
   Поэтому я приказываю:
   1. Все находящиеся на территории России пути сообщения,
   средства связи, промышленные предприятия и предприятия коммунального
   хозяйства, а также материальные запасы, которыми противник может в
   какой-либо мере воспользоваться, немедленно или по прошествии
   незначительного времени подлежат уничтожению.
   2. Ответственность за уничтожение возлагается: на военные
   командные инстанции в отношении всех военных объектов (включая
   дорожные сооружения и средства связи), на губернаторов и
   поверенных по государственной обороне в отношении всех промышлен-
   ных
   предприятий, предприятий коммунального хозяйства, а также всякого
   рода материальных запасов. Войска должны оказывать губернаторам и
   поверенным по государственной обороне необходимую помощь в выпол-
   нении стоящих перед ними задач.
   3. Настоящий приказ немедленно довести до сведения всех
   командиров. Все распоряжения, противоречащие данному приказу,
   утрачивают свою силу.
  
   Путин"
  
  
  
  28.3.20__ (11 часов 09 минут)
  
  
   Солков приехал в дом, где жила Катя. Небо было бесцветное, высокое -
   таким оно бывает и в середине
  ноября, перед первыми заморозками. Единственное, в чем угадыва-
  лась
  весна, так это в неистовом веселом воробьином гомоне и в утробном
  воркованье голубей...
   - слава Путину! - приветствовала его Варвара, поднявшись со своего
  места. - Только что мы имели...
   Не дослушав ее, Солков сказал:
   - Оставьте нас вдвоем.
   Лицо Варвары, до этого улыбчивое, сразу сделалось твердым, служебным,
  и она вышла в другую комнату. Когда она отворяла дверь, Катя услышала го-
  лос сына - он, видимо, только что проснулся и просил есть.
   - Позвольте, я покормлю мальчика, - сказала Катя, - а то он не даст
  нам работать.
   - Мальчик подождет.
   - Но это невозможно. Его надо кормить в определенное время.
   - Хорошо. Вы покормите его после того, как ответите на мой вопрос.
   В дверь постучали.
   - Мы заняты! - крикнул Солков.
   Дверь открылась - на пороге стоял Ярослав с ребенком на руках.
   - Пора кормить, - сказал он, - мальчик очень просит кушать.
   - Подождет! - крикнул Солков. - Закройте дверь!
   - Да, но... - начал было Ярослав, но Солков, поднявшись,
  быстро
  подошел к двери и закрыл ее прямо перед носом седого контуженного
  солдата.
   - Так вот. Нам стало известно, что вы знаете резидента.
   - Я уже объясняла...
   - Я знаю ваши объяснения. Я читал их и слушал в записи.
  Они меня устраивали до сегодняшнего утра. А вот с сегодняшнего утра эти
  ваши объяснения меня устраивать перестали.
   - Что случилось сегодня утром?
   - Кое-что случилось. Мы ждали, когда это случится, мы все знали с
  самого начала - нам нужны были доказательства. И мы их получили. Мы ведь
  не можем арестовать человека, если у нас нет доказательств - улик, фактов
  или хотя бы свидетельства двух людей. Сегодня мы получили улику.
  Отказываться отвечать теперь глупо.
   - По-моему, я не отказывалась с самого начала...
   - Не играйте, не играйте! Не о вас идет речь! И вы прекрасно знаете,
  о ком идет речь.
   - Я не знаю, о ком идет речь. И очень прошу вас: позвольте мне
  покормить мальчика.
   - Сначала вы скажете мне, где и когда у вас были встречи с
  резидентом, а после пойдете кормить мальчика.
   - Я уже объясняла тому господину, который арестовывал меня, что ни
  имени резидента, ни его адреса, ни, наконец, его самого я не знаю.
   - Послушайте, - сказал Солков, - не валяйте вы дурака.
   Он очень устал, потому что все близкие сотрудники Седова не спали
  всю ночь, организуя наблюдение по секторам за машиной Щерлова. Засада
  была оставлена и возле его дома, и рядом с этой конспиративной
  квартирой, но Щерлов как в воду канул. Причем Седов запретил
  сообщать о том, что Щерлова ищут, Бортникову, тем более Сыромолотову.
  Седов решил сыграть эту партию сам - он понимал, что это очень сложная
  партия. Он знал, что именно Иванов является полноправным хозяином
  громадных денежных сумм, размещенных в банках Северославии, Чечни, При-
  морья
  и - через подставных лиц - даже в Азии. Иванов не забывает услуг. Иванов
  не
  забывает зла. Он записывает все, так или иначе связанное с Путиным, -
  даже на носовых платках. Но он ничего не записывает, когда дело касается
  его самого, - он это запоминает навечно. Поэтому партию со Щерловым,
  который звонил к Иванову и виделся с ним, шеф сэзэкасибт разыг-
  рывал
  самостоятельно. Все было бы просто и уже неинтересно со Щерловым, не
  существуй его звонка к Иванову и их встречи. Круг замкнулся: Щерлов -
  звонок Иванову - сибирская разведчица. И этот круг покоился на мощном фун-
  даменте
  - Иванове. Поэтому шеф сэзэкасибт и его ближайшие сотрудники не спали
  всю
  ночь и вымотались до последнего предела, расставляя капканы, готовясь к
  решительному поединку.
   - Я не стану говорить больше, - сказала Катя. - Я буду молчать до
  тех пор, пока вы не позволите мне покормить мальчика.
   Логика матери противна логике палача. Если бы Катя молчала о ребен-
  ке,
  ей бы пришлось самой испить горькую чашу пытки. Но она, движимая своим
  естеством, подталкивала Солкова к тому решению, которого у него не было,
  когда он ехал сюда. Он знал о твердости сибирских разведчиков, он знал,
  что они предпочитают смерть предательству.
   Сейчас вдруг Солкова осенило.
   - Вот что, - сказал он, - не будем попусту тратить время. Мы скоро
  устроим вам очную ставку с вашим резидентом: почувствовав провал, он решил
  бежать за границу, но у него это не вышло. Он рассчитывал на свою машину,
  - Солков резанул взглядом побелевшее лицо Кати, - у него хорошая машина,
  не
  так ли? Но он ошибся: наши машины не хуже, а лучше, чем его. Вы нас во
  всей этой кутерьме не интересуете. Нас интересует он. И вы нам скажете о
  нем все. Все, - повторил он. - До конца.
   - Мне нечего говорить.
   Тогда Солков поднялся, отошел к окну и, распахнув его, поежился.
   - Снова мороз, - сказал он. - Когда же весна придет? Мы все так
  устали без весны.
   Он закрыл окно, подошел к Кате и попросил ее:
   - Пожалуйста, руки.
   Катя вытянула руки, и на ее запястьях захлопнулись наручники.
   - И ноги, пожалуйста, - сказал Солков.
   - Что вы хотите делать? - спросила Катя. - Что вы задумали?
   Он защелкнул замки кандалов у нее на лодыжках и крикнул:
   - Ярослав! Варвара!
   Никто ему не ответил. Он распахнул дверь и крикнул:
   - Варвара! Ярослав!
   Те вбежали в комнату, потому что они успели привыкнуть к спокойному
  голосу Солкова, а сейчас он был истеричным, высоким, срывающимся. У Солко-
  ва
  были все основания кричать так: Седов поручил ему сегодня, именно
  сегодня, заставить сибирскую говорить. Когда Щерлов попадется, главный
  козырь должен быть в кармане Седова.
   - Принесите младенца, - сказал Солков.
   Ярослав пошел за мальчиком, а Солков подвинул к окну маленький стол,
  на котором стояла ваза с искусственными цветами. Потом он распахнул окно и
  сказал:
   - Я не зря напоминал вам о морозе. Достаточно подержать ваше дитя три
  или пять минут вот на этом столе - голенького, без пеленок, - и он умрет.
  Или - или. Решайте.
   - Вы не сделаете этого! - закричала Катя и забилась на стуле. - Вы не
  сделаете этого! Убейте меня! Убейте! Убейте меня! Вы не можете этого
  сделать!
   - Да, мне это будет очень страшно делать! - ответил Солков. - Но
  именем всех матерей федерации я сделаю это! Именем детей федерации я сделаю
  это!
   Катя упала со стула, покатилась по полу, умоляя:
   - У вас ведь есть сердце?! Что вы делаете?! Я не верю вам!
   - Где ребенок?! - закричал Солков. - Несите его сюда, черт возьми!
   - Вы же мать! - сказала Варвара. - Будьте благоразумны...
   Она говорила, и ее била мелкая дрожь, потому что такого ей еще видеть
  не приходилось.
   Ярослав вошел с ребенком на руках. Солков взял у него мальчика,
  положил на стол и начал распеленывать. Катя закричала - страшно,
  по-звериному.
   - Ну! - заорал Солков. - Вы не мать! Вы тупая убийца! Ну!
   Мальчик плакал, ротик у него был квадратным от обиды.
   - Ну! - продолжал кричать Солков. - Я не буду считать до трех. Я
  просто отворю окно и сниму с твоего ребенка одеяло. Ясно? Ты выполняешь
  свой долг перед своим народом, я - перед своим!
   Катя вдруг почувствовала какую-то легкость, все кругом наполнилось
  звоном, и она потеряла сознание.
   Солков присел на краешек стола и сказал:
   - Ярослав, возьми мальчика...
   Солдат взял ребенка и хотел уйти, но Солков остановил его:
   - Не уходи. Она сейчас очнется, и я буду продолжать... Варвара,
  пожалуйста, принесите воды. Ей и мне. И сердечные капли.
   - Сколько ей надо капать?
   - Не ей, а мне!
   - Хорошо. Сколько?
   - Откуда я знаю?! Десять. Или тридцать...
   Он опустился на корточки перед Катей и пошлепал ее по щекам.
   - Долго это у них продолжается? - спросил Солков у Ярослава.
   - Сколько бы времени это продолжалось с вашей матерью?
   - Да... С моей матерью... Эти сволочи хотят быть чистенькими, а мне
  поручают гнусность... Дайте зажигалку, пожалуйста.
   - Я не курю.
   - Варвара! - крикнул Солков. - Захватите спички!
   Варвара принесла два стакана воды. Солков выпил тот стакан, где вода
  была мутная, чуть голубоватая. Он поморщился и сказал:
   - Фу, какая гадость.
   Закурив, он опустился на корточки перед Катей и приподнял ее веко.
  На него глянул широко раскрытый зрачок.
   - А она не умерла? - спросил он. - Ну-ка, Варвара, посмотрите...
   Варвара повернула голову Кати.
   - Нет. Она дышит.
   - Сделайте с ней что-нибудь. Времени совсем мало. Там ждут.
   Варвара начала бить Катю по щекам - осторожно, массируя, очень
  ласково. Сделав большой глоток из стакана, она прыснула в лицо Кати
  холодной водой. Катя глубоко вздохнула, и лицо ее несколько раз свела
  судорога. Мальчик по-прежнему надрывно кричал.
   - Да сделайте вы с ним что-нибудь! - попросил Солков. - Невозможно
  слушать.
   - Он хочет есть.
   - Что вы заладили, как попугай?! Думаете, у вас одного есть сердце!
   Мальчик кричал, заходясь, - крик его был пронзителен. Личико
  сделалось синим, веки набухли, и губы обметало белым.
   - Уйдите! - махнул рукой Солков, и Ярослав вышел.
   Катя очнулась, когда Ярослав унес мальчика. Мальчик кричал где-то
  неподалеку, но в комнате было тепло, значит Солков еще не открывал окно.
   "Лучше бы мне умереть, - жалобно подумала Катя. - Это было бы
  спасением. Для всех. Для маленького, для Юстаса и для меня. Это самый
  прекрасный, самый добрый выход для меня..."
   Солков сказал:
   - По-моему, она пришла в себя.
   Варвара снова опустилась на колени перед Катей и открыла двумя пальцами
  ее глаза. Катя смотрела на Варвару, и веко ее дергалось.
   - Да, - сказала Варвара.
   Катя попробовала играть продолжение беспамятства, но лицо выдавало ее:
  оно снова ожило, неподвластное ее воле, потому что в соседней комнате
  кричал мальчик.
   - Хватит, хватит, - сказал Солков. - Где была правда - там была
  правда, а сейчас вы начинаете свои бабьи игры. Не выйдет. Вы сунулись в
  мужское дело, и фокусы тут не проходят. Варвара, помогите ей сеть. Ну!
  Откройте глаза! Живо!
   Катя не двигалась и глаза не открывала.
   - Ладно, - сказал Солков. - Оставьте ее, Варвара. Я ведь вижу - она
  слышит меня. Сейчас я позову Ярослава и отворю окно, и тогда она откроет
  глаза, но будет уже поздно.
   Катя заплакала.
   - Ну? - спросил Солков. - Надумали?
   Он сам поднял ее и посадил на стул.
   - Будете говорить?
   - Я должна подумать.
   - Я помогу вам, - сказал Солков. - Чтобы вы не чувствовали себя
  отступницей.
   Он достал из кармана фотографию Щерлова и показал ее Кате так, чтобы
  лицо полковника не было видно Варваре.
   - Ну? Ясно? Какой смысл вам молчать? Будем говорить?
   Катя молчала.
   - Будешь говорить?! - вдруг страшно, пронзительно закричал Солков и
  стукнул кулаком по краю стола так, что подпрыгнула ваза с искусственными
  цветами. - Или будешь молчать?! Ярослав!
   Вошел Ярослав с мальчиком, и Катя потянулась к нему, но Солков выхва-
  тил
  ребенка у Ярослва и открыл окно. Катя хотела броситься на Солкова, но
  упала, она страшно кричала, и Солков тоже кричал что-то - и вдруг сухо
  прозвучал выстрел.
  
  
  
   - Логично, - сказал Седов, выслушав Щерлова. - Ваша позиция с
  биоником Долей неколебима. Считайте меня своим союзником. У вас голова не
  болит?
   - От забот? - улыбнулся Щерлов.
   - От давления, - ответил Седов и, взбросив левую руку, начал
  массировать затылок.
   "Ему нужно было посмотреть на часы. Он ждет чего-то, - отметил
  Щерлов. - Он не начал бы этого спектакля, не будь в запасе какого-то
  козыря. Кто это? Старик? Игорков? Катя?"
   - Я бы советовал вам попробовать дыхательную гимнастику йогов, -
  сказал Щерлов.
   - Не верю я в это... Хотя покажите.
   - Левую руку положите на затылок. Нет, нет, только пальцы. А правая
  должна лежать вдоль черепа. Вот так. И начинайте одновременно массировать
  голову. Глаза закройте.
   - Я закрою глаза, а вы меня шандарахнете по голове, как Полухина.
   - Если вы предложите мне изменить родине - я сделаю это же.
  Товарищ генерал-лейтенант, вы осторожно глянули на часы - они у вас от-
  стают на семь минут. Я люблю открытые игры - со своими, во всяком
  случае.
   Седов хмыкнул:
   - Я всегда жалел, что вы работаете не в моем аппарате. Я бы уж давно
  сделал вас своим заместителем.
   - Я бы не согласился.
   - Почему?
   - А вы ревнивы. Как любящая, преданная жена. Это самая страшная форма
  ревности. Так сказать, тираническая...
   - Верно. Можно, правда, эту тираническую ревность назвать иначе:
  забота о товарищах.
   Седов снова посмотрел на часы - теперь он сделал это не таясь. "А
  профессионал он первоклассный, - отметил Седов. - Он понимает все не
  через слово, а через жест и настрой. Молодец. Если он работает против нас,
  я не берусь определить ущерб, нанесенный им федерации".
   - Ладно, - сказал Седов. - Будем в открытую. Сейчас, дружище, одну
  минуту...
   Он поднялся и распахнул тяжелую дверь. Несмотря на свою бронированную
  массивность, она открывалась легко, одним пальцем. Он попросил одного из
  охранников, который лениво чистил ногти спичкой:
   - Позвоните к Смотрову, спросите, какие новости.
   Седов рассчитывал, что за два-три часа Солков заставил сибирс-
  кую
  говорить. Ее привозят сюда - и очная ставка. Да - да, нет - нет. Проверка
  факта - долг контрразведчика. Партитуру допроса Щерлова он тоже разыграл
  достаточно точно: как только Солков разработает сибирскую, Седов выклады-
  вает
  свои козыри, наблюдает за поведением Щерлова, а потом сводит его лицом к
  лицу с "журналисткой".
   - Сейчас, - обернулся в камеру Седов. - Я тут жду одного
  сообщения...
   Щерлов пожал плечами:
   - Зачем надо было приводить меня сюда?
   - Тут спокойнее. Если все кончится так, как хочу я, - мы вернемся
  вместе, и все будут знать, что мы с вами занимались делом в моем
  ведомстве.
   - И мой шеф будет знать об этом?
   - Чьей ревности вы боитесь - его или моей?
   - А как вы думаете?
   - Мне нравится, что вы идете напролом.
   Вошел охранник и сказал:
   - Он просил передать, что там никто не отвечает.
   Седов удивленно поджал губы, а потом подумал: "Вероятно, он выехал
  сюда без звонка. Отлично. Значит, через десять-пятнадцать минут Солков
  привезет ее".
   - Ладно, - повторил Седов. - Как это в библии: время собирать камни
  и время кидать их.
   - В книге Екклезиаст сказано, - сказал Щерлов. - время разбрасывать
  камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объя-
  тий.
   Седов спросил:
   - Вы так хорошо изучали библию с подопечным Верёвкиным?
   - Я часто перечитывал библию. Чтобы врага побеждать, надо знать его
  идеологию, не так ли? Учиться этому во время сражения - значит заранее
  обречь себя на проигрыш, разве нет?
   "Неужели они перехватили старика за границей? Могли. Хотя, когда я
  возвращался на станцию, мне не повстречалась ни одна машина. Но они могли
  проехать передо мной и сидеть на заставе. А сейчас - по времени это
  сходится - подъезжают к Москве. Так. Значит, я сразу требую очной ставки
  с моим хозяином. Только наступать. Ни в коем случае не обороняться. А если
  Седов спросит меня, где агент Николай? Дома в столе должно лежать
  письмо.
  Слишком явное алиби, но кто мог думать, что события выведут их именно на
  старика? Это еще надо доказать - с Николаем. А время за меня".
   Седов медленно вытаскивал из нагрудного кармана голубой конверт.
   "В конце концов, я сделал свое дело, - продолжал размышлять Щерлов.
  - Дурашка, он думает, что своей медлительностью загипнотизирует меня и я
  начну метаться. Бог с ним. Старик может заговорить, но это не так страшно.
  Главное, Игорков предупредил наших о провале Кати и о том, что Меликов на-
  чал
  переговоры. Или начинает их. Наши должны все дальше организовать, если я
  провалюсь, - они теперь понимают, в каком направлении смотреть".
   - Вот, - сказал Седов, достав из конверта три распечатанных сете-
  вых адреса, - смотрите, какая занятная выходит штука. Этот мак-адрес, -
  он
  подвинул Щерлову первую распечатку, - мы обнаружили на том устройстве,
  которое
  вы забыли, наполняя водой стакан для несчастного, глупого, доверчивого
  Полухина.
  Этот мак-адрес, - Седов выбросил вторую распечатку, словно козырную кар-
  ту из колоды, - мы нашли... где бы вы думали... А?
   - Я заходил в сеть в Германии, - сказал Щерлов, - в Мадриде,
  Бангкоке, в Тегеране.
   - А еще где?
   - Я могу вспомнить, но на это уйдет часов пятнадцать, не меньше, и мы
  пропустим не только обед, но и ужин...
   - Ничего. Я готов поголодать. Кстати, ваши йоги считают голод одним
  из самых действенных лекарств... Ну, вспомнили?
   - Если я арестован и вы официально уведомите меня об этом, я стану
  отвечать на ваши вопросы как арестованный. Если я не арестован - я
  отвечать вам не буду.
   - Не буду, - повторил Седов слова Щерлова в его же интонации. - Не
  буду.
   Он взглянул на часы: если бы вошел Солков, он бы начал со сканера ин-
  формации, но Солков задерживался, поэтому Седов сказал:
   - Пожалуйста, постарайтесь стенографически точно воспроизвести -
  желательно по минутам, - что вы делали после телефонного разговора из
  комнаты спецсвязи, куда доступ категорически запрещен всем?!
   "Он не открыл третью распечатку с маком, - отметил Щерлов.
  - Значит, у него есть еще что-то. Значит, бить надо сейчас, чтобы он не
  был таким уверенным дальше".
   - После того как я зашел в комнату спецсвязи, - связистов за
  халатность надо предать суду, они оставили ключ в двери, - я встретился с
  руководителем администрации президента Ивановым. И провел с
  ним более двух часов. О чем мы с ним говорили, я, естественно, вам
  отвечать не стану.
   - Не зарывайтесь, Щерлов, не зарывайтесь... Я все-таки старше вас -
  и по званию, да и по возрасту тоже.
   "Он ответил мне так, давая понять, что я не арестован, - быстро
  отметил для себя Щерлов. - А если так - у них нет улик, но они их ждут -
  и от меня тоже. Значит, у меня еще остался шанс".
   - Прошу простить, товарищ генерал-лейтенант.
   - Вот так-то лучше. Итак, о чем вы говорили с Ивановым? С
  руководителем администрации Ивановым?
   - Я смогу ответить на ваш вопрос только в его присутствии - прошу
  понять меня правильно.
   - Если бы вы ответили мне без него, это бы, возможно, избавило вас от
  необходимости отвечать на третий вопрос...
   Седов еще раз посмотрел на часы - Солков должен сейчас спускаться
  вниз, Седов всегда считал, что удивительно точно чувствует время.
   - Я готов ответить на ваш третий вопрос, если он касается меня лично,
  но не интересов федерации и вождя.
   - Он касается лично вас. Этот мак мои люди нашли в аппарате си-
  бирской разведчицы. И на этот вопрос вам будет ответить труднее всего.
   - Ошибка исключена?
   - Исключена.
   - А случайность?
   - Возможна. Только доказательная случайность. Почему именно в
  аппарате сибирской разведчицы обнаружен ваш мак-адрес? Как это объяс-
  нить?
   - Хм... Хм... Объяснить это действительно трудно или почти
  невозможно. И я бы на вашем месте не поверил ни одному моему объяснению. Я
  понимаю вас, товарищ генерал-лейтенант. Я понимаю вас...
   - Мне бы очень хотелось получить от вас доказательный ответ, Щерлов,
  даю вам честное слово, я отношусь к вам с симпатией.
   - Я верю.
   - Сейчас Солков приведет сюда сибирскую, и она поможет нам сообразить
  - я уверен, - где вы могли "наследить" в устройстве.
   - Сибирская? - пожал плечами Щерлов. - Которую я взял в больнице? У
  меня абсолютная зрительная память. Если бы я встречал ее раньше, я бы
  помнил лицо. Нет, она нам не поможет...
   - Она поможет нам, - возразил Седов. - И поможет нам... - он снова
  начал копаться в нагрудном кармане, - вот это... из Грозного.
   И он показал его шифровку, отправленную с Игорковым в Грозный.
   "А вот это - провал, - понял Щерлов. - Это - крах. Я оказался
  идиотом. Игорков или трус, или растяпа, или провокатор".
   - Так вы подумайте, Щерлов. - Седов тяжело поднялся и неторопливо
  вышел из камеры.
   Щерлов почувствовал пустоту, когда дверь камеры мягко затворилась.
  Он испытывал это чувство несколько раз. Ему казалось, что он переставал
  стоять на ногах, и тело казалось Щерлову чужим, нереальным, в то время
  как все окружающие его предметы становились еще более рельефными,
  угластыми (его после поражало, как много углов он успевал находить в такие
  минуты, и он потешался над этой своей странной способностью), и еще он
  точно различал линии соприкосновения разных цветов и даже отличал, в каком
  месте тот или иной цвет становился пожирающим, главным. Первый раз он
  испытал это ощущение в 20__ году в Бангкоке, поздней осенью, он тогда шел
   с
  резидентом ФСБ в российском посольстве по Ратчапасонг-роад, а возле
  здания
  "Бангкок банка" лицом к лицу столкнулся со своим давнишним знакомым
  по
  Иркутску - офицером контрразведки Воленькой Башлыковым. Тот бросился к
  нему с объятиями, понесся через дорогу (сибирский - всюду сибиркий: ко
  всему
  приучается, только дорогу переходит всегда нарушая правила движения;
  Щерлов часто по этому признаку определял за границей соплеменников),
  выронил из рук папку и закричал: "Максимонька, родной!"
   В Иркутске они были на "вы", и смешно было подумать, что Башлыков
  когда-либо сможет обратиться к нему - "Максимонька" вместо почтитель-
  ного
  "Максим Максимович". Это свойство сибирского человека за границей - счи-
  тать
  соплеменника товарищем, а знакомого, пусть даже случайного, закадычным
  другом - тоже было точно подмечено Щерловым, и поэтому он с такой
  неохотой ездил в Брюссель, где было много сибирских, а ездить ему
  приходилось довольно часто. После встречи с Башлыковым -
  Щерлов точно сыграл презрительное недоумение и отстранил тогда от себя
  Волю брезгливым жестом указательного пальца, и тот, словно побитый,
  подобострастно улыбаясь, отошел, и Щерлов заметил, какой у него грязный
  воротничок (точные цвета - белый, серый и почти черный на его воротничке -
  он потом в порядке эксперимента воспроизвел на бумаге вернувшись в отель,
  и готов был побиться об заклад, что сделал это не хуже, чем фотоаппарат, -
  жаль только, не с кем было об заклад побиться), - именно после этой
  встречи в Бангкоке он начал жаловаться врачам, что у него портится зрение.
  По
  прошествии полугода стал носить дымчатые очки - по предписанию врачей,
  считавших, что у него воспалена слизистая оболочка левого глаза из-за
  постоянного переутомления. Он знал, что очки, особенно дымчатые, изменяют
  облик человека порой до неузнаваемости, но сразу надевать очки после
  бангкокского инцидента было неразумно, этому предшествовала полугодо-
  вая
  подготовка. При этом, естественно, светская секретная служба в Банг-
  коке
  самым внимательным образом в течение этого же полугода наблюдала за тем,
  не будет ли проявлен кем-либо из россиян интерес к Башлыкову. Интереса
   к
  нему не проявили: видимо, офицер ФСБ посчитал фигуру опустившегося сибир-
  ского
  эмигранта в стоптанных башмаках и грязной рубашке объектом, не
  заслуживающим серьезного внимания.
   Второй раз такое же ощущение пустоты и собственной нереальности он
  ощутил в Ижевске в ________ году. Он тогда был в свите Патрушева и
  вместе с секретарем совбеза участвовал в инспекционной поездке по
  центрам размещения
  светских интернированных. Сибирские лежали на земле - здоровые рядом
  с больными. Это были скелеты, живые скелеты. Патрушева тогда стошнило, и
  лицо
  его сделалось мучнисто-белым. Щерлов шел рядом с Патрушевым и все время
  испытывал желание достать свой макаров и всадить обойму в носатое лицо
  этого человека с залысинами, и оттого, что это искушение было физически
  столь
  выполнимым, Щерлов тогда весь захолодел и испытал сладостное блаженство.
  "А что будет потом? - смог спросить себя он. - Вместо этой твари посадят
  следующую и увеличат личную охрану. И все". Он тогда, перед тем как
  побороть искушение, ощутил свое тело легким и чужим. И, как дьявольское
  наваждение, отгонял от себя фотографически точное цветовое восприятие лица
  Патрушева. Нос у него был тонкий в переносье; с опущенным кончиком, а
  крылья резко расширявшимися. Только по прошествии года он смог впервые
  посмеяться над этим своим постоянным видением...
   Щерлов заставил тело спружиниться и, ощущая мелкое дрожание мышц,
  простоял с минуту. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу и в глазах
  забили острые зелененькие молоточки.
   "Вот так, - сказал он себе. - Надо чувствовать себя - всего, целиком,
  как кулак. Несмотря на то, что здешние стены крашены тремя красками, -
  серой, синей и белой".
   И он засмеялся. Он не заставлял себя смеяться. Просто эти про клятые
  цвета... Будь они неладны. Слава богу, что Седов вышел. Это он сглупил,
  дав ему время на раздумье. Никогда нельзя давать время на раздумье, если
  считаешь собеседника серьезным противником. Значит, Седов, у тебя самого
  не сходятся концы с концами.
  
  
   ...Седов выехал на конспиративную квартиру вместе с самыми
  лучшими своими сыщиками - он взял стариков, которые ловили с ним и
  бандитов, и политических. Солков уже мог контролировать мышцы тела после
  того как Ярослав, заперев Варвару в ванной, выстрелил в него из тайзера, но
  ещё не обрел трудоспособность. Это уберегло Ярослава от побоев и позволило
  ему попросить Катю позаботиться о сыне, с которым сидела нянечка. Ярослав,
  понимая что ему грозит заключение, попросил Катю забрать ребенка с собой.
   - Вообще ничего? - спросил Седов. - Никаких зацепок?
   - Ни черта, - ответил седой, с землистым лицом старик. Седов забыл,
  как его зовут, но тем не менее они были на "ты" с 20__ года.
   - Неужели совсем ничего нет?
   Вошел второй старик и, подвинув стул, присел рядом с Седовым.
  "Старый черт, - подумал Седов, взглянув на него, - а ведь он красится.
  Точно, у него крашеные волосы".
   - Ну? - спросил Седов. - Что у тебя, Борис?
   - Кое-что есть.
   - Слушай, тут одна старуха в доме напротив видела час назад
  женщину с ребенком. Женщина, видно, что торопилась. Подозреваемый говорит,
  что не знает куда она могла пойти.
   - В какую она села машину?
   - Она в автобус села.
   Седов от неожиданности даже приподнялся.
   - Как в автобус?
   - Так. В семнадцатый номер.
   - В какую сторону она поехала?
   - Туда, - махнул рукой Борис, - на запад.
   Седов рванул трубку телефона из кармана, быстро набрав номер,
  сказал:
   - Смотров! Быстро! Наряды по линии семнадцатого автобуса -
  раз!
  "Журналистка". Что? Второе - немедленно поднимите досье на охранника:
  кто он, откуда,
  где родные. Весь послужной список - мне, сюда, немедленно. Если выясните,
  что он хоть раз был в тех же местах, где бывал Щерлов, сразу сообщите! И
  отправьте наряд в засаду на квартиру Щерлова.
  
  
   Седов сидел на стуле возле двери. Эксперты сэзэкасибт уже
  уехали. Он остался со своими стариками, и они говорили о былом, перебивая
  друг друга.
   "Я проиграл, - рассуждал Седов, успокоенный разговором старых
  товарищей, - но у меня в запасе Грозный. Конечно, там все сложнее, там
  чужая
  полиция и чужие пограничники. Но один козырь, главный, пожалуй, выбит из
  рук. Она бежала в автобусе, значит, это не спланированная операция. Нет,
  об операции нелепо и думать. Сибирские, конечно, стоят за своих, но
  посылать несколько человек для того, чтобы попытаться, лишь попытаться,
  освободить эту "журналистку", - вряд ли. Хотя, с другой стороны,
  они
  понимали, что ребенок - ее ахиллесова пята. Может быть, поэтому они пошли
  на такой риск? Нет, что я несу? Не было никакого запланированного риска:
  она садилась в автобус, ничего себе риск... Это идиотизм, а никакой не
  риск..."
   Он снова взял телефон:
   - Это Седов. По всем линиям метро тоже предупредите полицию о
  женщине с ребенком. Дайте ее описание, скажите, что она воровка и убийца,
  пусть берут. Если ошибутся и схватят больше, чем надо, - я их извиню.
  Пусть только не пропустят ту, которую я жду...
  
  
   Щерлов постучал в дверь камеры: видимо, за те часы, которые он здесь
  провел, сменился караул, потому что на пороге теперь стоял не давешний
  красномордый парень, а Игорь Стрелков - Щерлов не раз играл с ним в паре
  на бадминтонных площадках.
   - Привет, Гоша, - сказал он, усмехнувшись, - хорошенькое место для
  встреч, а?
   - Зачем вы требовали меня, номер седьмой? - спросил Стрелков
  очень спокойно, ровным, чуть глуховатым голосом.
   "У него всегда была замедленная реакция, - вспомнил Щерлов. - Он
  хорошо бил с левой, но всегда чуть медлил. Из-за этого мы с ним проиграли
  пресс-атташе из Ирана".
   - Неужели я так изменился? - спросил Щерлов и автоматически пощупал
  щеки: он не брился второй день, и щетина отросла довольно большая, но не
  такая колючая; колючей щетина была только вечером - он приучил себя
  бриться дважды в день.
   - Зачем вы требовали меня, номер седьмой? - повторил Игорь.
   - Ты что, сошел с ума?
   - Молчать! - гаркнул Стрелков и захлопнул тяжелую дверь.
   Щерлов усмехнулся и сел на металлический, ввинченный в бетонный пол
  табурет. "Когда я подарил ему английскую ракетку, он даже прослезился. Все
  громилы и подлецы слезливы. Эта у них такая форма истерии, - подумал
  Щерлов. - Слабые люди обычно кричат или бранятся, а громилы плачут.
  Слабые - это я неверно подумал. Добрые - так сказать вернее. И только
  самые сильные люди умеют подчинять себя себе".
   Когда они первый раз играли в паре с Игорем против
  генерал-полковника Колпакова (Колпаков учился играть в бадминтон, чтобы
  похудеть), Стрелков шепнул Щерлову:
   - Будем проигрывать с нулевым счетом или для вида посопротивляемся?
   - Не болтай ерунды, - ответил Щерлов, - спорт есть спорт.
   Игорь начал немилосердно подыгрывать Колпакову. Он очень хотел
  понравиться генерал-полковнику. А Колпаков накричал на него:
   - Я вам не кукла! Извольте играть со мной как с соперником, а не как
  с глупым ребенком!
   Игорь с перепугу начал гонять Колпакова по площадке так, что
  тот,
  рассвирепев, бросил ракетку и ушел с площадки. Стрелков тогда
  побледнел, и Щерлов заметил, как у него мелко дрожали пальцы.
   - Я никогда не думал, что в тюрьмах работают такие нервные ребята, -
  сказал Щерлов. - Ничего не случилось, дружище, ничего, ровным счетом. Иди
  в душ, приди в себя и отправляйся домой, а послезавтра я расскажу тебе,
  что надо делать.
   Игорь ушел, а Щерлов разыскал Колпакова, и они вместе славно
  поиграли
  пять партий. Колпаков взмок, но Щерлов играл с ним ровно,
  отрабатывая -
  ненавязчиво и уважительно - длинные удары с правой. Колпаков это
  отчетливо
  понял, но манера Щерлова держаться на площадке, полная
  иронического
  доброжелательства и истинно спортивного демократизма, была ему симпатична.
  Колпаков попросил Щерлова поиграть с ним пару месяцев.
   - Это слишком тяжелое наказание, - рассмеялся Щерлов, и Колпаков
  тоже
  рассмеялся - так это добродушно прозвучало у Щерлова. - Не сердитесь на
  моего верзилу, он боится генералов и относится к вам с преклонением. Мы
  будем работать с вами по очереди, чтобы не потерять квалификацию.
   После того как Щерлов во время следующей игры представил
  Колпакову
  Игоря, тот проникся к своему напарнику громадным почтением и с тех пор
  старался при каждом удобном случае оказать Щерлову какую-нибудь услугу.
  То он бегал ему за пивом после того, как кончалась партия, то дарил
  диковинную авторучку (видно, отобранную у арестованного), то приносил
  букетик первых цветов. Однажды он подвел Щерлова, но опять-таки невольно,
  по своей врожденной службистской тупости. Щерлов выступал на
  соревнованиях против испанца. Парень был славный, либерально настроенный,
  но Сыромолотов задумал с ним какую-то пакость и для этого попросил,
  через
  своих людей в спортивном комитете, чтобы испанца вывели на игру со
  Щерловым. Естественно, Щерлова ему представили как сотрудника
  министерства иностранных дел, а после окончания партии к Щерлову подбежал
  Игорь и брякнул: "Поздравляю с победой, товарищ полковник!
  Безопасность всегда побеждает!"
   Щерлов не очень-то горевал о сорванной операции, а Игоря хотели
  посадить на гауптвахту с отчислением со службы. Снова Щерлов пошел
  хлопотать
  за него - на этот раз уже через прирученного Колпакова, и спас
  его. На
  следующий день после этого отец Игоря - высокий, худой старик с
  детскими голубыми глазами - приехал к нему с подарком - хорошей копией
  Рублёва.
   - Наша семья никогда не забывает добро, - сказал он. - Мы все - ваши
  слуги, Максим Антонович, отныне и навсегда. Ни мой сын, ни я - мы никогда
  не сможем отблагодарить вас, но если вам понадобится помощь - в досадных,
  раздражающих повседневных мелочах, - мы почтем за высокую честь выполнить
  любую вашу просьбу.
   С тех пор старик каждую весну приезжал к Щерлову и ухаживал за его
  садом и особенно за розами, вывезенными из Японии.
   "Несчастное животное, - вдруг подумал Щерлов об Игоре, - его даже
  винить-то ни в чем нельзя. Все люди равны перед богом - так, кажется,
  утверждал мой друг Верёвкин. Черта с два. Чтобы на земле восторжествовало
  равенство, надо сначала очень четко договориться: отнюдь не все люди равны
  перед богом. Есть люди - люди, а есть - животные. И винить их в этом
  нельзя. А уповать на моментальное перевоспитание даже не глупо, а
  преступно".
   Дверь камеры распахнулась. На пороге стоял Игорь.
   - Не сидеть! - крикнул он. - Ходить кругами!
   И перед тем как захлопнуть дверь, он незаметно выронил на пол
  крохотную записку. Щерлов поднял ее. "Если вы не будете говорить, что мой
  папа окучивал и подстригал ваши розы, я обещаю бить вас вполсилы, чтобы вы
  могли дольше держаться. Записку прошу съесть".
   Щерлов вдруг почувствовал облегчение: чужая глупость всегда смешна.
  И снова взглянул на часы. Седов отсутствовал третий час.
   "Девочка молчит, - понял Щерлов. - Или они свели ее с Игорковым?
  Это не страшно - они ничего друг о друге не знают. Но что-то у него не
  связалось. Что-то случилось, у меня есть тайм-аут".
   Он неторопливо расхаживал по камере, перебирая в памяти все, что
  имело отношение к этому чемодану. Да, точно, он подключался к сканеру,
  когда Всеволод перекидывал ему архиватор. Это было в ночь перед
  аварией на встрече монтенистов. Один только раз. Детализация ведения
  протокола на сканере тогда была небольшая, значит там только его мак-адрес.
   "Минута! - остановил себя Щерлов. - Перед аварией я ужинал там со
  знакомыми... Там было много людей... Почему я там оказался? А, я вёз
  Всеволоду диски и хотел забрать редкие сканы Монтеня. В деле была запись
  о форуме монтенистов, который посещал и я. Меня знают и после встреч лю-
  бителей Монтеня. Я размещал сообщения на форуме - пусть они это
  опровергнут. Они не станут это опровергать, я потребую очной ставки.
  Скажу, что я помог женщине, знакомой по форуму - та тоже подтвердит,
  такое запоминается".
   Щерлов забарабанил в дверь кулаками, и дверь открылась, но у порога
  стояли два охранника. Третий - Игорь - провел мимо камеры Щерлова
  человека с парашей в руках. Щерлов узнал личного шофера Иванова, который
  не был агентом сэзэкасибт и который вел
  машину, когда он, Щерлов, говорил с руководителем президентской
  администрации.
   - Срочно позвоните генерал-лейтенанту Седову. Скажите ему - я
  вспомнил! Я все вспомнил! Попросите его немедленно спуститься ко мне!
   "Игорков еще не привезен! Раз. С Катей сорвалось. У меня есть
  только
  один шанс выбраться - время. Время и Иванов. Если я промедлю -
  он победит".
   - Хорошо, - сказал охранник, - сейчас доложу.
  
  
   Смотров позвонил Седову и сказал:
   - Товарищ генерал-лейтенант, Щерлов просил передать вам, что он все
  вспомнил.
   - Да? - оживился Седов и сделал знак рукой сыщикам, чтобы они не так
  громко смеялись. - Когда?
   - Только что.
   - Хорошо. Скажите, что я еду. Ничего нового?
   - Ничего существенного.
   - Об этом охраннике ничего не собрали?
   - Нет, всякая ерунда...
   - Какая именно? - спросил Седов машинально, скорее для порядка,
  стягивая при этом с соседнего стула свое пальто.
   - Сведения о жене, о детях и родных.
   - Ничего себе ерунда! - рассердился Седов. - Это не ерунда. Это
  совсем даже не ерунда в таком деле, дружище Смотров. Сейчас приеду,
  и разберемся в этой ерунде... К жене послали людей?
   - Жена два месяца назад ушла от него. Уехала с каким-то торговцем в
  Ростов.
   - А дети?
   - Сейчас, - ответил Смотров, пролистывая дело, - сейчас посмотрю,
  где его дети... Ага, вот... У него один ребенок трех месяцев. С ним сидит
  нянька.
   "У сибирской грудной сын! - вдруг высветило Седова. - Она
  поедет за ребёнком!"
  
  
   - Где ребёнок?
   - В Марьиной Роще. Сущёвский вал, семь. Так...
  Теперь о его матушке...
   Седов не стал слушать данных о его матушке. Он ткнул клавишу,
  медлительность его исчезла, он надел пальто и сказал:
   - Ребята, сейчас может быть большая стрельба, так что приготовьте
  "кроткоствол".
   И он засмеялся, и все остальные тоже засмеялись, и были они сейчас
  похожи на охотников, которые обложили оленя.
  
  
   Нет, Ярослав Кальдовский не был связан со Щерловым. Их пути нигде
  не
  пересекались. Он честно служил с __________ года. Он знал, что воюет за
  свою родину, за жизнь матери и сестры. Он верил в то, что
  воюет за будущее России против неполноценных ионесян, которые захватили
  огромные земли; против англичан и французов,
  которые продались заокеанской плутократии; против татар, которые угнетают
  народ, спекулируя на несчастьях людей. Он считал, что гений вождя будет
  сиять в веках.
   Так было до осени _____________ года, когда они шли с песнями по миру
  и пьяный воздух победы делал его и всех его товарищей веселыми,
  добродушными гуляками. Но после битвы под Омском, когда
  начались бои с партизанами и поступил приказ убивать заложников, Ярослав
  несколько растерялся. Он увидел, как сибирская разведчица укачивала своего
  мальчика, и тогда
  впервые отчетливо спросил себя: "Что же мы делаем? Они такие же люди, как
  мы, и так же любят своих детей, и так же готовы умереть за них".
   И когда он увидел, что делает Солков с младенцем, решение пришло
  к
  нему не от разума, а от чувства. Он успел только позвонить нянечке и
  сказать, чтобы она отдала дочку его родственнице Кате.
   ...Через полчаса она стояла возле двери квартиры Ярослава.
   - Добрый день, - сказала она женщине, - Вот паспорт Ярослава. У него
  срочные дела, а я очень бы хотела повидать Марию...
   - Да. Я знаю. Но сейчас девочка должна спать.
   - Я уезжаю. Я погуляю с ней, и она поспит у меня на руках. А
  когда придет время менять подгузники, я принесу ее, если Ярослав ещё не
  вернётся...
   - Хорошо... Я понимаю.. Подождите, пожалуйста.
   Ждать ей пришлось десять минут, и все её тело била дрожь, а зуб не
  попадал на зуб. Она прислушивалась не заплачет ли сын на площадке этажом
  выше.
   Нянечка протянула белый конверт. Лицо дочки было закрыто
  ослепительно белой пеленкой: девочка спала.
   - Пройдите в наш садик - там тихо.
   Катя вышла на дорогу и услышала звонок телефона в кармане.
  Оператор сотовой сети дождался ответа, и, после паузы, произнес:
   - Екатерина Андреевна, не делайте, пожалуйста, глупостей!
   Катя, пробормотав что-то, вынула аккумулятор из телефона, достала
  сим-карту и выкинула всё в урну.
   - Сейчас, - сказала Катя, - на остановке видно, когда из-за поворота
  подходит автобус.
   Начался дождик.
   Катя натянула свою шапку на уши.
   "Хорошо, что пошел дождь, - думала она, - хоть что-то происходит.
  Когда
  ждешь и все тихо - это плохо. А если сыплет снег или идет дождь - тогда
  как-то не так одиноко".
   Моросило по-прежнему, но внезапно тучи разошлись, и высоко-высоко
  открылась далекая голубизна и краешек белого солнца.
   "Вот и весна, - подумала Катя. - Теперь недолго ждать травы..."
   Она увидела, как из-за поворота показался автобус. Катя было
  повернулась, чтобы бежать к остановке, но заметила, как с крыши взлетел
  черный квадрокоптер. Первым её желанием было бежать, но она поняла, что
  они заподозрят бегущую и сразу же схватят её и увезут к себе.
   Водитель автобуса вскинул руку к лицу, пытаясь разглядеть
  летательный аппарат. И последнее, что он подумал, после того как
  услышал автоматную очередь и еще перед тем, как осознал последнюю в
  своей жизни боль: "Что это за кино..."
   И это его мучило еще какое-то мгновение, прежде чем он умер.
  
  
   - Нет, - говорила Седову нянечка, выносившая девочку Кате, - это
  было не больше десяти минут назад...
   - А где же девочка? - хмуро интересовался седой сыщик.
   - По-моему, они уехали в машине, - сказала нянечка, - рядом с
  ней остановилась машина.
   - Что, девочка сама села в машину?
   - Нет, - ответила женщина серьезно, - она сама не могла сесть в
  машину. Она ведь еще грудная...
   Седов сказал:
   - Осмотрите здесь все как следует, мне надо ехать к себе. Третью
  машину сейчас пришлют, она уже выехала... А как же девочка могла очутиться
  в машине? - спросил он, обернувшись у двери. - Какая была машина?
   - Большая.
   - Грузовик?
   - Да. Зеленый...
   - Тут что-то не так, - сказал Седов и отворил дверь. - Поглядите в
  домах вокруг...
   - Кругом стройки.
   - И там посмотрите, - сказал он, - а в общем-то все это настолько
  глупо, что работать практически невозможно. Мы не сможем понять логику
  непрофессионала.
   - А может, она хитрый профессионал? - сказал седой, закуривая.
   - Хитрый профессионал не поехал бы за младенцем, - хмуро ответил Седов
  и вышел: только что, когда он звонил к Смотрову, тот сообщил ему, что на
  явке в Грозном сибирский связник, привезший шифр, покончил жизнь
  самоубийством.
  
  
  
  28.3.20__ (16 часов 11 минут)
  
  
  
   К Сыромолотову позвонили из группы работы с архивом Иванова.
   - Кое-что появилось, - сказали ему, - если вы приедете, товарищ гене-
  рал-майор, мы подготовим для вас несколько документов.
   - Сейчас буду, - коротко ответил Сыромолотов.
   Приехав, он, не раздеваясь, подошел к столу и взял несколько листков
  бумаги.
   Пробежав их, он удивленно поднял брови, потом не спеша разделся,
  бросив пальто на спинку стула, и сел, подломив под: себя левую ногу.
  Документы были действительно в высшей мере интересные. Первый документ
  гласил: "В день "X" подлежат изоляции Бортников, Колпаков, Сыромолотов,
  Седов". Фамилия "Седов" была вычеркнута красным карандашом, и Сыромолотов
  отметил это большим вопросительным знаком на маленькой глянцевитой
  картонке: он держал пачку таких глянцевитых картонок в кармане и на своем
  столе - для пометок. "Следует предположить, - говорилось далее в
  документе, - что изоляция вышеназванных руководителей сэзэкасибт и ФСБ
   будет
  своеобразной акцией отвлечения. Поиски изолированных руководителей,
  отвечавших за к о н к р е т н ы е проблемы, будут владеть умами всех тех,
  кому это будет выгодно, - как с точки зрения оперативной, так и
  стратегической устремленности".
   Далее в документе приводился список на сто семьдесят шесть человек.
  "Эти офицеры сэзэкасибт и ФСБ могут - в той или иной мере - пролить свет
   не
  через основные посылы, но через второстепенные детали на узловые вопросы
  внешней политики федерации. Бесспорно, каждый из них, сам того не
  зная,
  является мозаикой - бессмысленной с точки зрения индивидуальной ценности,
  по бесценной в подборе всех остальных мозаик. Следовательно, эти люди
  могут оказать помощь врагам федерации, заинтересованным в
  компрометации
  идеалов федерализма практикой его строительства. С этой точки
  зрения операции каждого из перечисленных выше офицеров, будучи собранными
  воедино, выведут картину, неблагоприятную для федерации. К сожалению, в
  данном
  случае невозможно провести строгий водораздел между установками партии и
  практикой администрации, поскольку все эти офицеры являются ветеранами
   движения,
  вступившими в ряды ЕР в период с 20__ по 20__ год. Следовательно,
  изоляция этих людей также представляется целесообразной и правомочной".
   "Понятно, - вдруг осенило Сыромолотова. - Он кокетничает,
  наш руководитель администрации. Мы это называем "ликвидацией". Он
  это называет
  "изоляцией". Значит, меня следует изолировать, а Седова сохранить.
  Собственно, этого я и ожидал. Занятно только, что они оставили в списке
  Бортникова. Хотя это можно понять: Седов всегда был в тени, его
  знают только специалисты, а Бортников теперь широко известен в мире.
  Его погубит честолюбие. А меня погубило то, что я хотел быть нужным феде-
  рации.
  Вот парадокс: чем больше ты хочешь быть нужным своему государству, тем
  больше рискуешь; такие, как я, не имеют права просто унести в могилу
  государственные тайны, ставшие тайнами личными. Таких, как я, нужно
  выводить из жизни - внезапно и быстро... Как Лебедя. Я-то убежден, что
  его уничтожили наши..."
   Он внимательно просмотрел фамилии людей, внесенных в списки для
  "изоляции". Он нашел множество своих сотрудников. Под номером 142 был
  полковник Щерлов.
   То, что Седов был вычеркнут из списков, а Щерлов оставлен,
  свидетельствовало о страшной спешке и неразберихе, царившей в партийном
  архиве. Указание внести коррективы в списки пришло от Иванова за два дня
  до эвакуации однако в спешке фамилию Щерлова пропустили. Это и спасло
  Щерлова - не от "изоляции" от рук доверенных людей Иванова, но от
  "ликвидации" людьми Сыромолотова...
  
  
  
  28.3.20__ (17 часов 02 минуты)
  
  
  
   - Что-нибудь случилось? - спросил Щерлов, когда Седов вернулся в
  подземелье. - Я отчего-то волновался.
   - Правильно делали, - согласился Седов. - Я тоже волновался.
   - Я вспомнил, - сказал Щерлов.
   - Что именно?
   - Откуда в аппарате сибирской мог быть мой мак-адрес... Где
  она, кстати? Я думал, вы устроите нам свидание. Так сказать, очную ставку.
   - Она в больнице. Скоро ее привезут.
   - А что с ней случилось?
   - С ней-то ничего. Просто, чтобы она заговорила, Солков
  переусердствовал с ребенком.
   "Врет, - понял Щерлов. - Он бы не стал сажать меня на растяжку, если
  бы Катя заговорила. Он рядом с правдой, но он врет".
   - Ладно, время пока терпит.
   - Почему "пока"? Время просто терпит.
   - Время пока терпит, - повторил Щерлов. - Если вас действительно
  интересует эта катавасия с чемоданом, то я вспомнил. Это стоило мне еще
  нескольких седых волос, но правда всегда торжествует - это мое убеждение.
   - Радостное совпадение наших убеждений. Валяйте факты.
   - Для этого вы должны вызвать всех посетителей, пришедших на
  встречу монтенистов в Кузьминках, - я там отдал свой КПК знакомому, и мне
  пришлось ждать пока он скинет редкие сканы. Тогда я вышел покурить. Там
  меня отвлекли, и я задержался. Вспомните фотографию чемодана. Раз.
  Сопоставьте его протоколы с временем встречи, - два. Вызовите "форумчан",
  которые видели, как я отдавал КПК, - три. Я запомнил одного по псевдониму
  Экем - молодой, но, видимо, серьезно больной парень, скорее всего
  наркоман, и его приятель, того я не очень хорошо запомнил. Там была
  ещё женщина с детьми. Если хоть одно из моих доказательств окажется
  ложью, дайте мне пистолет с одним патроном: ничем иным свою
  невиновность я не смогу доказать.
   - Хм, - усмехнулся Седов. - А что? Давайте попробуем. Сначала
  послушаем наших россиян, а потом побеседуем с вашей сибирской.
   - С нашей сибирской! - тоже улыбнулся Щерлов.
   - Хорошо, хорошо, - сказал Седов, - не хватайте меня за язык...
   Он вышел, чтобы позвонить ректору академии генеральной прокурату-
  ры госсоветнику юстиции 3 класса доктору юридических наук Капинус, а
  Щерлов продолжал анализировать
  ситуацию: "Даже если они сломали девочку - а он специально сказал про ее
  сына: они могли мучить маленького, и она бы не выдержала этого, но что-то
  у них все равно сорвалось, иначе они бы привезли Катю сюда... Если Игорков
  у них - они бы тоже не стали ждать: в таких случаях промедление глупо,
  упускаешь инициативу".
   - Вас кормили? - спросил Седов, вернувшись. - Перекусим?
   - Пора бы, - согласился Щерлов.
   - Я попросил принести нам чего-нибудь сверху.
   - Спасибо. Вызвали людей?
   - Вызвал.
   - Вы плохо выглядите.
   - Э, - махнул рукой Седов. - Хорошо еще, что вообще живу. А почему
  вы так хитро сказали "пока"? "Пока есть время". Давайте высказывайтесь -
  чего уж там.
   - Сразу после очной ставки, - ответил Щерлов. - Сейчас нет смысла.
  Если мою правоту не подтвердят - нет смысла говорить.
   Открылась дверь, и охранник принес поднос, покрытый белой крахмальной
  салфеткой. На подносе стояла тарелка с вареным мясом, хлеб, масло и два
  яйца.
   - В такой тюрьме, да еще в подвале, я бы согласился поспать
  денек-другой.
   - Поспите еще.
   - Спасибо, - рассмеялся Щерлов.
   - А что? - усмехнулся Седов. - Серьезно говорю... Мне нравится, как
  вы держитесь. Выпить хотите?
   - Нет. Спасибо.
   - Вообще не пьете?
   - Боюсь, что вам известен даже мой любимый коньяк.
   - Не считайте себя фигурой, равной Кэмерону. Только о нем я знаю, что
  он любит сибирский коньяк больше всех остальных. Ладно. Как хотите, а
  я выпью. Чувствую я себя действительно не лучшим образом.
  
  
   ...Седов, Смотров и Щерлов сидели в пустом кабинете следователя
  Полухина - на стульях, поставленных вдоль стены. Подполковник Ледов
  открыл дверь и ввел человека.
   - Слава Путину! - воскликнул тот, увидав Седова в генеральской
  форме.
   Седов ничего ему не ответил.
   - Вы не знаете никого из этих трех людей? - спросил Ледов
  мужчину.
   - Нет, - ответил тот, опасливо покосившись на колодку орденов и
  звезду героя на френче Седова.
   - Вы никогда не встречались ни с кем из этих людей?
   - Как мне помнится - ни разу не встречался.
   - Может быть, вы встречались мельком?
   - Конкретно припомнить не могу...
   Когда мужчина вышел, Щерлов сказал:
   - Ваша форма их сбивает. Они же только вас и видят.
   - Ничего, не собьет, - ответил Сдов. - Что же мне, сидеть голым?
   - Тогда напомните им конкретное место, - попросил Щерлов. - Иначе им
  трудно вспомнить.
   - Ладно, - согласился Седов, - этого-то вы не помните?
   - Нет, этого я не видел. Я вспомню тех, кого видел.
   Второй свидетель тоже никого не опознал. Только седьмым по счету
  вошел тот болезненный молодой парень, видимо наркоман.
   - Вы кого-нибудь видели из этих людей? - спросил Ледов.
   - Нет. По-моему, нет...
   - Вы были на встрече форума в Кузьминках?
   - Ах да, да, - обрадовался парень, - вот этот человек.
   - Вы видели с кем разговаривал?
   - Нет... Просто он сидел со всеми, он ужинал... А что? - вдруг
  спросил парень. - Если он не имел права... У нас свободная страна -
  люди вольны делать что захотят.
   - Он имел право, - сказал Седов, поднявшись со стула, - он не враг,
  не думайте. Мы работаем все вместе. Он там что, говорил с беременной?
   - Нет... Никакой беременной тогда не было.
   - Он был с чемоданом? Вы видели кейс?
   - Нет, - парень поморщил лоб, - он там, я помню, оставил КПК какому-
  то мужчине. Нет, я не видел кейс, было устройство.
   - У него был чемодан?
   - У карманного устройства? Чемодан?
   - Нет. У мужчины.
   - Вот этого я не помню. По-моему, там лежали какие-то сумки, но
  про кейс я точно не помню. Я запомнил КПК, потому что он тормозил,
  и этот человек забрал его лишь в конце вечера.
   - Спасибо, - сказал Седов, - вы нам очень помогли. Вы свободны.
   Когда парень ушел, Седов сказал Ледову:
   - Остальных освободить.
   - Там должен быть еще толстый, - сказал Щерлов, - он тоже
  подтвердит.
   - Ладно, хватит, - поморщился Седов. - Достаточно, вы все свободны.
   Смотров и Ледов пошли к двери, Щерлов двинулся следом за ними.
   - Щерлов, я вас задержу еще на минуту, - остановил его Седов.
   Он дождался, пока Ледов и Смотров ушли, закурил и отошел к столу. Сел
  на краешек - все сотрудники сэзэкасибт взяли у него эту манеру - и
  спросил:
   - Ну ладно, мелочи сходятся, а я верю мелочам. Теперь ответьте мне на
  один вопрос: где старик Верёвкин, мой дорогой Щерлов?
   Щерлов сыграл изумление. Он резко обернулся к Седову и сказал:
   - С этого и надо было начинать!
   - Мне лучше знать, с чего начинать, Щерлов. Я понимаю, что вы
  переволновались, но не следует забывать такт...
   - Я позволю себе говорить с вами в открытую.
   - Позволите себе? А как - я?
   - Товарищ генерал-лейтенант, я понимаю, что все разговоры Иванова
   по телефону
  ложатся на стол секретаря совбеза после того, как их просмотрит
  Сыромолотов. Я
  понимаю, что вы не можете не выполнять приказов секретаря совбеза. Даже
  если они
  инспирированы вашим другом и моим шефом. Я хочу верить, что шофер Иванова
  арестован сэзэкасибт по прямому приказу сверху. Я убежден, что вам
  приказали
  арестовать этого человека.
   Седов лениво глянул в глаза Щерлову, и Щерлов почувствовал, как
  внутренне шеф сэзэкасибт весь напрягся - он ждал всего, но не этого.
   - Почему вы считаете... - начал было он, но Щерлов снова перебил
  его:
   - Я понимаю, вам поручили скомпрометировать меня - любыми путями, для
  того чтобы я не мог больше встречаться с руководителем администрации
  Ивановым. Я видел,
  как вы строили наш сегодняшний день, - в вас было все, как обычно, но в
  вас не было вдохновения, потому что вы понимали, кому выгодно и кому
  невыгодно положить конец моим встречам с Ивановым. Теперь у меня нет
  времени: у меня сегодня встреча с Ивановым. Я не думаю, чтобы вам было
  выгодно убрать меня.
   - Где вы встречаетесь с Ивановым?
   - Возле ВДНХ.
   - Кто будет за рулем? Второй шофер?
   - Нет. Мы знаем, что он завербован через сэзэкасибт Сыромолотовым.
   - Кто это "мы"?
   - Мы - патриоты России и вождя.
   - Вы поедете на встречу в моей машине, - сказал Седов, - это в целях
  вашей же безопасности.
   - Спасибо.
   - Вы запишите весь разговор с Ивановым. И обговорите с ним судьбу
  шофера. Вы правы: меня вынудили арестовать шофера и применить к нему
  третью степень устрашения. Потом вы
  вернетесь сюда, и мы прослушаем запись беседы вместе. Машина будет ждать
  вас там же, возле выставки.
   - Это неразумно, - ответил Щерлов, быстро прикинув в уме все
  возможные повороты ситуации. - Я живу в лесу. Вот вам мой ключ. Поезжайте
  туда. Иванов подвозил меня домой в прошлый раз: если бы шофер признался в
  этом, надеюсь, вы бы не мучили меня все эти семь часов.
   - А может быть, мне пришлось бы выполнить приказ, - сказал Седов, -
  и ваши муки прекратились бы семь часов назад.
   - Если бы это случилось, товарищ генерал-лейтенант, вы бы остались
  один на один со многими врагами - здесь, в этом здании.
   Уже около двери Щерлов спросил:
   - Кстати, в этой комбинации, которую я затеял, мне очень нужна
  сибирская. Почему вы не привезли ее? И к чему такой глупый фокус с шифром из
  Грозного?
   - Не так все это глупо, между прочим, как вам показалось. Мы
  обменяемся впечатлениями у вас, когда встретимся после вашей беседы с
  Ивановым.
   - Слава Путину! - сказал Щерлов.
   - Да ладно вам, - буркнул Седов, - у меня и так в ушах звенит...
   - Я не понимаю... - словно натолкнувшись на какую-то невидимую
  преграду, остановился Щерлов, не спуская руки с массивной медной ручки,
  врезанной в черную дверь.
   - Бросьте. Все вы прекрасно понимаете. Вождь не способен принимать
  решений, и не следует смешивать интересы России с личностью Владимира
  Путина.
   - Вы отдаете себе...
   - Да, да! Отдаю себе отчет! Тут нет аппаратуры прослушивания, а вам
  никто не поверит, передай вы мои слова, - да вы и не решитесь их никому
  передавать. Но себе - если вы не играете более тонкой игры, чем та,
  которую хотите навязать мне, - отдайте отчет: Путин привел Россию к
  катастрофе. И я не вижу выхода из создавшегося положения. Понимаете? Не
  вижу. Да сядьте вы, сядьте... Вы что, думаете, у Иванова есть свой план
  спасения? Отличный от планов секретаря совбеза? Люди Патрушева за
  границей под
  колпаком, он от агентов требовал дел, он не берег их. А ни один человек из
  ивановских российско-азиатских, российско-английских, российско-приморских
  институтов не был арестован. Патрушев не смог бы исчезнуть в этом мире
  Иванов может. Вот о чем подумайте. И объясните вы ему - подумайте только,
  как это сделать тактичнее, - что без. профессионалов, когда все кончится
  крахом, он не обойдется. Большинство денежных вкладов Патрушева в
  иностранных банках - под колпаком союзников. А у Иванова вкладов во сто
  крат больше, и никто о них не знает. Помогая ему сейчас, выговаривайте и
  себе гарантии на будущее, Щерлов. Золото Патрушева - это пустяки. Путин
  прекрасно понимал, что золото Патрушева служит близким, тактическим целям
  А вот золото администрации, золото Иванова, - оно не для вшивых
  агентов и
  перевербованных министерских шоферов, а для тех, кто по прошествии времени
  поймет, что нет иного пути к миру, кроме идей федерализма. Золото
  Патрушева - это плата испуганным мышатам, которые, предав, пьют и
  развратничают, чтобы погасить в себе страх. Золото партии - это мост в
  будущее, это обращение к нашим детям, к тем, которым сейчас месяц, год,
  три года... Тем, кому сейчас десять, мы не нужны: ни мы, ни наши идеи; они
  не простят нам коррупции и инфляций. А вот те, кто сейчас еще ничего
   не
  смыслит, будут рассказывать о нас легенды, а легенду надо подкармливать,
  надо создавать сказочников, которые переложат наши слова на иной лад,
  доступный людям через двадцать лет. Как только где-нибудь вместо слова
  "здравствуйте" произнесут "слава" в чей-то персональный адрес - знайте,
  там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение! Сколько вам лет
  будет в ___________? Под семьдесят? Вы счастливчик, вы доживете. А вот мне
  будет под восемьдесят... Поэтому меня волнуют предстоящие десять лет, и,
  если вы хотите делать вашу ставку, не опасаясь меня, а, наоборот, на меня
  рассчитывая, попомните: Седов-сэзэкасибт - старый, уставший человек.
  Он
  хочет спокойно дожить свои годы где-нибудь на маленькой ферме с голубым
  бассейном и для этого готов сейчас поиграть в активность... И еще - этого,
  конечно, Иванову говорить не следует, но сами-то запомните: чтобы из
  Москвы перебраться на маленькую ферму, в тропики, нельзя торопиться.
  Многие шавки побегут отсюда очень скоро и - попадутся... А когда в
  Москве будет грохотать сибирская канонада и солдаты будут сражаться за
  каждый дом - вот тогда отсюда нужно уйти спокойно. И унести тайну золота
  администрации, которая известна только Иванову, потому что вождь
  уйдет в
  небытие... И отдайте себе отчет в том, как я вас перевербовал - за пять
  минут и без всяких фокусов. О Сыромолотове мы поговорим сегодня на досуге
  Но Иванову вы должны сказать, что без моей прямой помощи у вас ничего в
  Чечне не выйдет.
   - В таком случае, - медленно ответил Щерлов, - ему будете нужны вы,
  а я стану лишним...
   - Иванов понимает, что один я ничего не сделаю - без вас. Не так-то
  много у меня своих людей в ведомстве вашего шефа...
  
  
  
  РИТМ НЕСКОЛЬКИХ МИНУТ
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Услыхав выстрелы на улице, Катя сразу поняла: случилось страшное.
  Она бросилась к стройке неподалёку. Катя положила детей рядом на ящик.
  Движения ее
  стали суетливыми, руки дрожали, и она прикрикнула на себя: "А ну, тихо!"
  "Почему "тихо"? - успела подумать она, отбегая в глубь подвала, - ведь я
  не кричала..."
   Она шла, вытянув вперед руки, в кромешной тьме. Катя оглянулась: она
   уже не видела ящика, на котором лежали дети. Она
  испугалась, что заплутается здесь и не найдет пути назад, а дети там лежат
  на ящике, и сын вот-вот заплачет, и разбудит девочку, и сразу же их голоса
   услышат на улице. Она
  заплакала от беспомощности, повернулась и пошла обратно, все время
  прижимаясь к стене. Она заторопилась и, зацепившись ногой за какую-то
  трубу, потеряла равновесие. Вытянув вперед руки, зажмурившись, она упала.
  На какое-то мгновение в глазах у нее зажглись тысячи зеленых огней, а
  потом она потеряла сознание от острой боли в голове.
   ...Катя не помнила, сколько времени она пролежала так - минуту
  или
  час. Открыв глаза, она удивилась какому-то странному шуму. Она лежала
  левым ухом на ребристом ледяном железе, и оно издавало странный звук,
  который Катя впервые услыхала в горах, в ущелье, там, где стеклянно
  вился
  прозрачно-голубой поток. Катя решила, что у нее звенит в голове от
  сильного
  удара. Она подняла лицо, и гул прекратился. Вернее, он стал иным.
  Катя
  хотела подняться на ноги, но вдруг поняла: она упала головой на люк
  подземной канализации. Она ощупала руками ребристое железо. Всеволод
  говорил
  о мощной системе подземных коммуникаций в Москве. Катя рванула люк на себя
  - он не поддавался. Она стала ощупывать ладонями пол вокруг люка и нашла
  какую-то ржавую железку, поддела ею люк и отбросила его в сторону. Звук,
  скрытый этим ребристым металлическим люком, такой далекий, сейчас вырвался
  из глубины.
  
  
   Седой сыщик включил фонарик, и острый луч обшарил подвал.
   - Слушайте, этих самых из автобуса всех зачистили? - спросил он
  сопровождавших его людей.
   Кто-то ответил:
   - Всех.
   - А говорят, в сэзэкасибт не оставляют следов. Тоже мне, болтуны.
   - Мало времени... Если бы дня два...
   - Если бы дня два, и если бы со спутника последить за той бабой,
  которая ушла.
   - Видеозаписи с камер изъяли. Имитируем дорожно-транспортное
  происшествие.
   - Вы имитируйте, имитируйте! Видно - это видно: а в нашем деле все
  надо щупать... Кто будет очевидцем "происшествия", не проболтаются? А то
  сказали бы, что шеф ФСБ опаздывал на концерт и сбил человека...
   Подошел третий сыщик: он осматривал весь подвал - нет ли выходов.
   - Ну? - спросил седой.
   - Выходов нет. Никаких следов.
   Они пошли все вместе, негромко переговариваясь, то и дело выхватывая
  лучом фонаря из темноты подвала далекие, пыльные уголки. Седой остановился
   и достал из кармана сигареты.
   - Сейчас, - сказал он, - я только закурю.
   Он стоял на металлическом ребристом люке.
   Катя слышала, как у нее над головой стояли полицейские. Она слышала,
  как они разговаривали. Слов она не разбирала, потому что далеко внизу, под
  ногами, грохотала вода. Она стояла на двух скобках, а в руках держала
  детей и все время панически боялась потерять равновесие и полететь с ними
  вниз, в эту грязную грохочущую воду. А когда она услыхала над головой
  голоса, она решила: "Если они откроют люк, я шагну вниз. Так будет лучше
  для всех". Мальчик заплакал. Сначала он завел тоненьким голоском, едва
  слышно, но Кате показалось, что он кричит так громко, что все вокруг
  сразу
  его услышат. Она склонилась к нему - так, чтобы не потерять равновесие, и
  стала тихонько, одними губами, напевать ему колыбельную. Но мальчик, не
  открывая своих припухлых синеватых век, плакал все громче и громче.
   Катя почувствовала, что у нее немеют ноги. Девочка тоже проснулась,
  и
  теперь дети кричали вдвоем. Она уже поняла, что наверху, в подвале, их не
  слышно: она вспомнила, что шум потока донесся до нее, лишь когда она упала
  на этот самый металлический люк. Но страх мешал ей откинуть люк и вылезти.
  Она представляла себе до мелочей, как она оттолкнет головой люк, как
  положит детей на камни и как распрямит руки и отдохнет хотя бы минуту,
  перед тем как вылезти отсюда. Она оттягивала время по минутам, заставляя
  себя считать до шестидесяти. Чувствуя, что начинает торопиться, Ка-
  тя
  останавливалась и начинала считать заново. На первом курсе в университете
  у них был спецсеминар - "Осмотр места происшествия". Она помнила, как их
  учили обращать внимание на каждую мелочь. Поэтому, наверное, она
  по-звериному хитро насыпала на крышку люка камней, перед тем как, прижав к
  себе детей правой рукой, левой поставить крышку на место.
   "Сколько прошло времени? - думала Катя. - Час? Нет, больше.
  Или
  меньше? Я ничего не соображаю. Я лучше открою люк, и, если они здесь или
  оставили засаду, я шагну вниз, и все кончится".
   Она уперлась головой в люк, но люк не поддавался. Катя напрягла ноги
  и снова толкнула головой люк.
   "Они стояли на люке, - поняла она, - поэтому так трудно его открыть.
  Ничего страшного. Старое железо, ржавое, я раскачаю его головой, а потом,
  если он и тогда не поддастся, я освобожу левую руку, дам ей отдохнуть,
  подержу детей правой, а левой открою люк. Конечно, открою". Она осторожно
  передвинула кричащую девочку и хотела было поднять левую руку, но поняла,
  что сделать этого не может: рука затекла и не слушалась ее.
   "Ничего, - сказала себе Катя. - Это все не страшно. Сейчас руку
  начнет
  колоть иголками, а потом она согреется и станет слушаться меня. А правая
  удержит детей. Они же легонькие. Только бы девочка не очень билась. Она
  тяжелее моего. Старше и тяжелее..."
   Катя начала осторожно сжимать и разжимать пальцы.
   Она вспомнила старика, соседа по даче. Высокий, худой, со странно
  блестевшими голубыми глазами, он приходил к ним на веранду и презрительно
  смотрел, как они ели хлеб и масло. "Это же безумие, - говорил он, -
  колбаса - это яд! Сыр - это яд! Это зловредные выбросы организмов! Хлеб?
  Это замазка! Надо есть сваренное в календуле мясо! Перец! Капусту! Репу! И
  в вас войдет вечность! Я могу жить миллион лет! Да, да, я знаю, вы
  думаете, что я шарлатан! Нет, я просто позволяю себе думать смелее наших
  консервативных медиков! Нет болезней! Смешно лечить язву или туберкулез!
  Надо лечить клетку! Фундамент вечной молодости - это диета, дыхание и
  психотерапия! Вы умно кормите клетку, основу основ живого, вы мудро даете
  ей кислород, и вы поддерживаете ее тренингом, вы делаете ее своим
  союзником во время бесед с ней и с остальными миллиардами клеток,
  определяющих вашу субстанцию. Поймите, каждый из нас - не слабый человек,
  живущий во власти случаев и обстоятельств, но вождь многомиллионного
  клеточного, самого разумного из всех существовавших под солнцем
  государств! Звездных систем! Галактик! Поймите наконец, кто вы есть!
  Откройте глаза на самих себя. Научитесь уважать себя и ничего не бойтесь.
  Все страхи этого мира эфемерны и смешны, если только понять призвание
  человека - быть человеком!"
   Катя попыталась было разговаривать со своими пальцами. Но дети
  кричали
  все громче, и она поняла, что времени на беседы с армией клеток у нее не
  осталось. Она подняла левую руку, которая все еще была чужой, и начала
  бесчувственными пальцами скрести люк над головой. Люк чуть подался. Ка-
  тя
  помогла себе головой и крышка сдвинулась. Не посмотрев даже, если ли кто в
  подвале или нет, Катя положила детей на пол, вылезла следом за ними и
  легла рядом - обессиленная, ничего уже толком не понимающая.
  
  
   - Господа, любезно пообещавшие мне свою помощь, предупредили, что вы
  имеете возможность каким-то образом связать меня с теми, от кого зависят
  судьбы миллионов в России, - сказал старик. - Если мы сможем приблизить
  благородный мир хотя бы на день - нам многое простится в будущем.
   - Сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов.
   - Пожалуйста. Я готов ответить на все вопросы.
   Собеседником пастора был высокий, худощавый грузин, видимо очень
  старый, но державшийся вызывающе молодо.
   - На все - не надо. Я перестану вам верить, если вы согласитесь
  отвечать на все вопросы.
   - Я не дипломат. Я приехал по поручению...
   - Да, да, я понимаю. Мне уже передавали о вас кое-что. Первый вопрос:
  кого вы представляете?
   - Простите, но сначала я должен услышать ваш ответ: кто вы? Я буду
  говорить о людях, оставшихся у Путина. Им грозит смерть - им и их
  близким. Вам ничего не грозит, вы в нейтральной стране.
   - Вы думаете, в нейтральной стране не работают агенты сэзэкасибт? Но
  это частность, это не имеет отношения к нашей беседе. Я не азиат. И
  не англичанин...
   - Я это понял по вашему английскому языку. Вероятно, вы грузин?
   - Да, по рождению. Но я гражданин Народной Республики, и поэтому вы
  можете говорить со мной вполне откровенно, если верите тем господам,
  которые помогли нам встретиться.
   Пастор вспомнил напутствия Ельцина. Поэтому он сказал:
   - Мои друзья на родине считают - и я разделяю их точку зрения
  полностью, - что скорейшая капитуляция всех российских армий и
  ликвидация всех частей спасет миллионы жизней. Мои друзья хотели бы
  знать, с кем из представителей союзников мы должны вступить в контакт?
   - Вы мыслите одновременно капитуляцию всех армий федерации: на
  западе, востоке, на юге и на севере?
   - Вы хотите предложить иной путь?
   - У нас разговор протекает в странной манере: в переговорах
  заинтересованы россияне, а не мы, поэтому условия предстоит выдвигать нам,
  не правда ли? Для того чтобы мои друзья смогли вести с вами
  конкретные
  разговоры, мы должны знать - как этому учили нас древние - кто? когда?
  сколько? с чьей помощью? во имя какой цели?
   - Я не политик. Может быть, вы правы... Но я прошу верить в мою
  искренность. Я не знаю всех тех, кто стоит за той группой, которая
  отправила меня сюда, но я знаю, что человек, представляющий эту группу,
  достаточно влиятелен.
   - Это игра в кошки-мышки. В политике все должно быть оговорено с
  самого начала. Политики торгуются, потому что для них нет тайн. Они
  взвешивают - что и почем. Когда они неумело торгуются, их, если они
  представляют тоталитарное государство, свергают или, если они прибыли из
  парламентских демократий, прокатывают на следующих выборах. Я бы советовал
  вам передать вашим друзьям: мы не сядем говорить с ними до тех пор, пока
  не узнаем, кого они представляют, их программу, в первую голову
  идеологическую, и те планы, которые они намерены осуществлять в России,
  заручившись нашей помощью.
   - Идеологическая программа понятна: она базируется на антифедерализме
   - А какой видится будущая Россия вашим друзьям? Куда она будет
  ориентирована? Какие лозунги вы предложите россиянам? Если вы не
  можете
  ответить за ваших друзей, мне было бы интересно услышать вашу точку
  зрения.
   - Ни я, ни мои друзья не склонны видеть будущее России окрашенным в
  красный цвет сопровизма. Но в такой же мере мне кажется чудовищной мысль
  о сохранении, хотя бы в видоизмененной форме, того или иного аппарата
  подавления российского народа, который имеется в России сейчас.
   - Встречный вопрос: кто сможет удержать российский народ в рамках
  порядка, в случае если Путин уйдет? Люди церкви? Те, кто содержится в
  лагерях?
   - Значит, речь идет о том, чтобы сохранить президентскую власть,
  которая,
  как вы считаете, имеет возможность удержать народ от анархии, в рамках
  порядка?
   - А кто вносит подобное предложение? По-моему, этот вопрос еще нигде
  не дискутировался, - ответил грузин и внимательно, первый раз за весь
  разговор без улыбки, взглянул на старика.
   Старик испугался. Он понял, что проговорился: этот дотошный грузин
  сейчас уцепится и вытащит из него все, что он знает о стенограмме
  переговоров азиатов с представителем президента. Старик знал,
  что врать он не умеет: его всегда выдает лицо.
   А грузин, один из сотрудников бюро Чжубэя, вернувшись к себе,
  долго размышлял, прежде чем сесть за составление отчета о беседе.
   "Либо он полный нуль, - думал грузин, - не представляющий ничего в
  России, либо он тонкий разведчик. Он не умел торговаться, но не сказал
  мне ничего. Но его последние слова свидетельствуют о том, что им известно
  нечто о переговорах с Меликовым".
  
  
  
  28.3.20__ (20 часов 24 минуты)
  
  
  
   Понятие опасности притупилось в Кате: она вышла из подвала и,
  не
  оглядываясь, пошла к автобусной остановке. Она не знала толком, куда
  поедет, как возьмет билет, где оставит, хоть на минуту, детей. Она сказала
  кондуктору, что у нее нет денег - все деньги остались в украденной
  сумке. Кондуктор, проворчав что-то, посоветовал ей ходить пешком. Катя
  сидела возле окна. Здесь было не так холодно, и ей сразу же захотелось
  спать. "Я не засну, - сказала она себе. - Я не имею
  права спать".
   И - сразу же уснула.
   Она чувствовала, как ее толкают и теребят за плечо, но никак не могла
  открыть глаза, ей было тепло, блаженно, и плач детей доносился тоже
  издалека.
   Ей виделось что-то странное, цветное, она подсознательно смущалась
  безвкусной сентиментальности снов: вот она входит с мальчиком в какой-то
  дом по синему толстому ковру, мальчик уже сам идет - с куклой, их
  встречают Всеволод, мама, сосед по даче, который обещал жить миллион
  лет...
   - Сударыня! - Кто-то толкнул ее сильно - так, что она прикоснулась
  виском к холодному стеклу. - Сударыня!
   Катя открыла глаза. Кондуктор стоял возле нее в темном автобусе.
   - Что? - шепотом, прижимая к себе детей, спросила Катя. - Что?
   - Конечная, - также шепотом ответил кондуктор. - Пойдемте...
   "Я должна ехать к Щерлову, - сказала себе Катя и удивилась тому, как
  спокойно она сейчас размышляла - логично и четко. - Нет, - возразил в ней
  кто-то, - тебе нельзя к нему ехать. Ведь они спрашивали тебя о нем. Ты
  погубишь и себя, и его".
   Вдруг вспомнилось совершенно отчетливо: 216-75-15.
   - Скажите, - она тронула за локоть проходящего юношу, - скажите, нет
  ли у вас телефона?
   - Что?! - спросил тот, испуганно.
   - Тише, тише, - успокоила его Катя. - Я спрашиваю: нет ли у вас
  телефона?
   - Звоните, только, пожалуйста, быстро.
   Катя сняла перчатки, взяла телефон и набрала номер 216-75-15. Это
  был номер Щерлова. Слушая гудки, она сразу заметила свою большую
  фотографию, показываемую по телевидению, за витриной магазина. Юноша стоял
  напротив и курил.
  
  
  
  АЛОГИЗМ ЛОГИКИ
  
  
  __________________________________________________________________________
  
   Щерлов сейчас ничего не видел, кроме шеи Седова. Порой Щерлов уставал
   от ненависти, которую он испытывал
  к людям, в чьем окружении ему приходилось работать последние двенадцать
  лет. Сначала это была ненависть осознанная, четкая: враг есть враг. Чем
  дальше он втягивался в механическую, повседневную работу аппарата ФСБ, тем
  больше получал возможность видеть процесс изнутри, из святая святых
  унианистской диктатуры. И его первоначальное видение путинизма как единой
  устремленной силы постепенно трансформировалось в полное непонимание
  происходящего: столь алогичны и преступны по отношению к народу были акции
  руководителей. Об этом говорили между собой не только люди Сыромолотова
  или
  Кузнецова - об этом временами осмеливались говорить даже
  сэзэкасибтовцы,
  сотрудники Медведева и люди из государственной думы. Стоит ли так
  восстанавливать против себя весь мир арестами? Так ли
  необходимы издевательства в лагерях? Разумны ли массовые религиозные
  сегрегации татар? Оправдано ли варварское обращение с интернационалистами,
  особенно сибирскими? Эти вопросы задавали друг другу не только
  рядовые
  сотрудники аппарата, но и такие руководители, как Сыромолотов, а
  в
  последние дни и Седов. Но, задавая друг другу подобные вопросы, понимая,
  сколь пагубна политика Путина, они тем не менее этой пагубной политике
  служили - аккуратно, исполнительно, а некоторые - виртуозно и в высшей
  мере изобретательно. Они превращали идеи вождя и его ближайших помощников
  в реальную политику, в те зримые акции, по которым весь мир судил о
  федерации.
   Лишь только выверив свое убеждение в том, что политику федерации
  сплошь и
  рядом делают люди, критически относящиеся к изначальным идеям этой
  политики, Щерлов понял, что им овладела иная ненависть к этому
  государству - не та, что была раньше, а яростная, подчас слепая. В
  подоплеке этой слепой ненависти была любовь к народу, к россиянам,
  среди
  которых он прожил эти долгие двенадцать лет. "Рост стоимости бивалютной
  корзины?
  В этом виноваты Сибирь, Ротшильд и татары. Отступили под Омском? В этом
  виновата сибирская зима. Разбиты по Мякишевском? В этом повинны
  изменники генералы.". И народ верил этим ответам,
  которые ему готовили люди, не верившие ни в один из этих ответов. Цинизм
  был возведен в норму политической жизни, ложь стала необходимым атрибутом
  повседневности. Появилось некое новое, невиданное раньше понятие
  правдолжи, когда, глядя друг другу в глаза, люди, знающие правду, говорили
  один другому ложь, опять-таки точно понимая, что собеседник принимает эту
  необходимую ложь, соотнося ее с известной ему правдой. Щерлов
  возненавидел тогда безжалостную французскую пословицу: "Каждый народ
  заслуживает своего правительства". Он рассуждал: "Это национализм
  навыворот. Это оправдание возможного рабства и злодейства. Чем виноват
  народ, доведенный Версалем до голода, нужды и отчаяния? Голод рождает
  своих "трибунов" - Путина и всю остальную банду".
   Щерлов одно время сам боялся этой своей глухой, тяжелой ненависти к
  "коллегам". Среди них было немало наблюдательных и острых людей, которые
  умели смотреть в глаза и понимать молчание.
   Он благодарил бога, что вовремя "замотивировал" болезнь глаз, и
  поэтому почти все время ходил в дымчатых очках, хотя поначалу ломило в
  висках и раскалывалась голова - зрение-то у него было отменное.
   "Мякишев прав, - думал Щерлов. - Путины приходят и уходят, а росси-
  яне
  остаются. Но что с ними будет, когда уйдет Путин? Нельзя же надеяться на
  силу - нашу и азиатскую, которая не позволят возродить федерализм в
  России? Ждать, пока вымрет поколение моих "товарищей" - и по работе, и
  по возрасту? Вымирая, это поколение успеет растлить молодежь, детей своих,
  бациллами оправданной лжи и вдавленного в сердца и головы страха. Выбить
  поколение? Кровь рождает новую кровь. Россиянам нужно дать гарантии.
  Они
  должны научиться пользоваться свободой. А это, видимо, самое сложное:
  научить народ, целый народ, пользоваться самым дорогим, что отпущено
  каждому, - свободой, которую надежно гарантирует закон..."
   Одно время Щерлову казалось, что массовое, глухое недовольство
  аппарата при абсолютной слепоте народа, с одной стороны, и вождя - с
  другой, вот-вот обернется путчем партийной, сэзэкасибтовской и
  военной бюрократии. Этого не случилось, потому что каждая из трех
  этих групп
  бюрократов преследовала свои интересы, свои личностные выгоды, свои
  маленькие цели. Как и вождь, Патрушев, Иванов, они клялись
  федерацией и
  российской нацией, но интересовали их только они сами, только собственное
  "я"; чем дальше они отрывались от интересов и нужд простых людей, тем
  больше эти нужды и интересы становились для них абстрактными понятиями. И
  чем дольше "народ безмолвствовал", тем чаще Щерлов слышал от своих
  "коллег": "Каждая нация заслуживает своего правительства". Причем
  говорилось об этом с юмором, спокойно, временами издевательски.
   "Временщики - они живут своей минутой, а не днем народа. Нет, - думал
  Щерлов, - никакого путча они не устроят. Не люди они, а мыши. И погибнут,
  как мыши, - каждый в своей норе..."
   ...Седов, сидевший в любимом кресле Щерлова, возле камина, спросил:
   - А где разговор о шофере?
   - Не уместился. Я сказал, что мне удалось
  установить, будто вы, именно вы, приложили максимум усилий для спасения
  жизни шофера.
   - Что он ответил?
   - Он сказал, что шоферу, вероятно, больше не сможет верить. Этот
  вопрос его не очень интересовал. Так что
  и у вас развязаны руки, товарищ генерал-лейтенант. На всякий случай
  подержите шофера у
  себя, и пусть его как следует покормят. А там видно будет.
   - Вы думаете, им больше не будут интересоваться?
   - Кто?
   - Иванов.
   - Смысл? Шофер - отработанный материал. На всякий случай, я бы
  подержал его. А вот где сибирская "журналистка"? Она бы сейчас очень
   нам
  пригодилась. Как там у нее дела? Ее уже привезли из больницы, нет?
   - Каким образом она могла бы нам пригодиться? То, что ей надлежит
  делать, она будет делать, но...
   - Это верно, - согласился Щерлов. - Это, бесспорно, очень все верно.
  Но только представьте себе, если бы удалось каким-то образом связать ее с
  Меликовым в Чечне. Нет?
   - Утопия.
   - Может быть. Просто я позволяю себе фантазировать.
   - Да и потом, вообще...
   - Что?
   - Ничего, - остановил себя Седов, - просто я анализировал ваше
  предложение. Я перевез ее в другое место, пусть с ней работает Солков.
   - Он перестарался?
   - Да... Несколько перестарался...
   - И поэтому на него напали? - негромко спросил Щерлов.
   Он узнал об этом, когда шел по коридорам сэзэкасибт, направляясь
  на встречу с Ивановым.
   - Это - мое дело, Щерлов. Давайте уговоримся: то, что вам надо
  знать, - вы от меня знать будете. Я не люблю, когда подсматривают в
  замочную скважину.
   - С какой стороны? - спросил Щерлов жестко. - Я не люблю, когда меня
  держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван.
   - Всегда? - улыбнулся Седов.
   - Почти.
   - Ладно. Обговорим и это. А сейчас давайте-ка прослушаем еще раз этот
  кусочек...
   Седов нажал кнопку "стоп", оборвавшую слова Иванова, и попросил:
   - Заварите кофе, пожалуйста.
   - Коньяку?
   - Я его терпеть не могу, честно говоря. Вообще-то я пью водку. Коньяк
  ведь с дубильными веществами, это для сосудов плохо. А водка просто греет,
  настоящая крестьянская водка.
   - Вы хотите записать текст?
   - Не надо. Я запомню. Тут любопытные повороты...
   Щерлов включил диктофон.
   "И в а н о в. Знает ли Чжубэй, что Меликов представляет Патрушева?
   Щ е р л о в. Думаю что догадывается.
   И в а н о в. "Думаю" - в данном случае не ответ. Если бы я получил
  точные доказательства, что он расценивает Меликова как
  представителя
  Патрушева, тогда можно было бы всерьез говорить о близком развале
  коалиции.
  Возможно, они согласятся иметь дело с секретарем совбеза, тогда мне
  необходимо
  получить запись их беседы. Сможете ли вы добыть её?
   Щ е р л о в. Сначала надо получить от Меликова уверения в том, что он
  выступает как эмиссар Патрушева.
   И в а н о в. Почему вы думаете, что он не дал таких заверений
  Чжубэю?
   Щ е р л о в. Я не знаю. Просто я высказываю предположение.
  Пропаганда врагов третирует секретаря совбеза, они считают его исчадием
   ада.
  Они, скорее всего, постараются обойти вопрос о том, кого представляет
  меликов. Главное, что их будет интересовать, - кого он представляет в плане
  военной силы.
   И в а н о в. Мне надо, чтобы они узнали, кого он представляет, от
  самого Меликова. Именно от Меликова... Или, в крайнем случае, от вас...
   Щ е р л о в. Смысл?
   И в а н о в. Смысл? Смысл очень большой, Щерлов. Поверьте мне, очень
  большой.
   Щ е р л о в. Чтобы проводить операцию, мне надо понимать ее
  изначальный замысел. Этого можно было бы избежать, если бы я работал
  вместе с целой группой, когда каждый приносит шефу что-то свое и из этого
  обилия материалов складывается точная картина. Тогда мне не следовало бы
  знать генеральную задачу: я бы выполнял свое задание, отрабатывал свой
  узел. К сожалению, мы лишены такой возможности.
   И в а н о в. Как вы думаете, обрадуется Мякишев, если позволить
  ему
  узнать о том, что партнёры ведут переговоры не с кем-то, а именно
  с Патрушевым? Не с группой генералов, которые хотят
  капитулировать, не с подонком Лавровым, который совершенно разложился
  и полностью деморализован, но с человеком, который сможет сделать из
  России стальной барьер против сопровизма?
   Щ е р л о в. Я думаю, Мякишев не обрадуется, узнав об этом.
   И в а н о в. Мякишев не поверит, если об этом ему сообщу я. А что,
  если об этом ему сообщит враг федерализма? Например, ваш старик?
  Или кто-либо еще...
   Щ е р л о в. Вероятно, кандидатуры следует согласовать с Седовым.
  Он может подобрать и устроить побег стоящему человеку.
   И в а н о в. Седов то и дело старается сделать мне любезность.
   Щ е р л о в. Насколько мне известно, его положение крайне сложное:
  он не может играть ва-банк, как я, - он слишком заметная фигура. И потом,
  он подчиняется непосредственно Патрушеву. Если понять эту сложность, я
  думаю, вы согласитесь, что никто иной, кроме него, не выполнит эту задачу,
  в том случае, если он почувствует вашу поддержку.
   И в а н о в. Да, да... Об этом - потом. Это - деталь. О главном: ваша
  задача - не срывать переговоры, а помогать переговорам. Ваша задача - не
  затушевывать связь грозненских заговорщиков с Патрушевым, а выявлять
   эту
  связь. Выявлять в такой мере, чтобы скомпрометировать ею Патрушева в
  глазах вождя, Чжубэя - в глазах Мякишева, Меликова - в глазах Патрушева.
   Щ е р л о в. Если мне понадобится практическая помощь, с кем мне
  можно контактовать?
   И в а н о в. Выполняйте все приказы Сыромолотова, это - залог
  успеха.
  Не обходите посольство, это их может раздражать: советник по партии будет
  знать о вас.
   Щ е р л о в. Я понимаю. Но, возможно, мне понадобится помощь против
  Сыромолотова. Эту помощь мне может оказать только один человек - Седов.
   И в а н о в. Я не очень верю слишком преданным людям. Я люблю
  молчунов..."
   В это время зазвонил телефон. Щерлов заметил, как Седов вздрогнул.
   - Простите, товарищ генерал-лейтенант, - сказал он и снял трубку: -
  Щерлов...
   И он услыхал в трубке голос Кати.
   - Это я, - сказала она. - Я...
   - Да! - ответил Щерлов. - Слушаю вас, Сергей Борисович. Где вас
  ждать?
   - Это я, - повторила Катя.
   - Как подъехать? - снова помогая ей, сказал Щерлов, указывая седову
  пальцем на диктофон, - мол, Иванов...
   - Я возле метро...
   - Как? Понимаю. Слушаю вас. Куда мне подъехать?
   - Я взяла телефон позвонить...
   - Где это?
   Он выслушал адрес, который назвала Ктя, потом еще раз повторил: "Да,
  Сергей Борисович", - и положил трубку. Времени для раздумья не было. Если
   его
  телефон продолжали слушать, то данные Седов получит лишь под утро. Хотя,
  скорее всего, Седов снял прослушивание: он достаточно много сказал
  Щерлову, чтобы опасаться его. Там видно будет, что предпринять дальше.
  Главное - вывезти Катю. Он уже знает многое, остальное можно
  додумать.
  Теперь - Катя.
  
  
   Она осторожно отдала трубку и пропустиала юношу, которого вынудила
  встать спиной к витрине, где передавали ее фото. Он по-прежнему не
  смотрел на нее. Перед парнем была седая баба лет сорока, - сколько
  таких похожих в мире?
  
  
   - Может, вы подождете меня, товарищ генерал-лейтенант?
   - А Смотров побежит докладывать Патрушеву, что я отсутствовал
  неизвестно
  где больше трех часов? В связи с чем этот звонок? Вы не говорили мне о
  том, что он должен звонить...
   - Вы слышали - он просил срочно приехать...
   - Сразу после беседы с ним - ко мне.
   - Вы считаете, что Смотров работает против вас?
   - Боюсь, что начал. Он глуп, я всегда держал исполнительных и глупых
  секретарей. Но оказывается, они хороши в дни побед, а на грани краха они
  начинают метаться, стараясь спасти себя. Дурачок, он думает, что я хочу
  погибнуть героем... А секретарь совбеза хорош: он так конспирирует свои
   поиски
  мира, что даже мой Смотров смог понять это... Смотрова не будет:
  дежурит
  какой-то фанатичный мальчик - он к тому же пишет стихи...
  
  
   Через полчаса Щерлов посадил в машину Катю. Еще полчаса он мотался по
  городу, наблюдая, нет ли за ним хвоста, и слушал Катю, которая
  плача
  рассказывала ему о том, что случилось с ней сегодня. Слушая ее, он
  старался разгадать, было ли ее поразительное освобождение частью
  дьявольской игры Седова или произошел тот случай, который известен
  каждому разведчику и который бывает только раз в жизни.
   Он мотался по городу, потом поехал по дорогам, окружавшим Москву. В
  машине было тепло, Катя сидела рядом, а дети спали у нее на коленях, и
  Щерлов продолжал рассуждать: "Попадись я теперь, если Седов все-таки
  получит данные о разговоре с женщиной, а не с Ивановым, я провалю все. И у
  меня уже не будет возможности сорвать игру Патрушева в Грозном. А это
  обидно, ибо я теперь возле цели".
   Щерлов затормозил около дорожного указателя. Отсюда можно добраться
  до Озёр через Одинцово.
   "Нет, - решил Щерлов. - Судя по тому, как были перепутаны местами
  чашки на кухне, днем у меня сидели люди Седова. Кто знает, может быть, -
  для моей же "безопасности" - они вернутся туда по указанию Седова,
  особенно после этого звонка".
   - Девочка, - сказал он, резко затормозив, - перебирайся назад.
   - А что случилось?
   - Ничего не случилось. Все в порядке, маленькая. Теперь все в полном
  порядке. Теперь мы с тобой победители. Нет? Закрой окна синими шторками и
  спи. Печку я не буду выключать. Я запру тебя - в моей машине тебя никто не
  тронет.
   - А куда мы едем?
   - Недалеко, - ответил Щерлов. - Не очень далеко. Спи спокойно. Тебе
  надо отоспаться - завтра будет очень много хлопот и волнений...
   - Каких волнений? - спросила Катя, усаживаясь удобнее на
  заднем сиденье.
   - Приятных, - ответил щерлов и подумал: "С ней будет очень трудно. У
  нее шок, и в этом ее винить нельзя".
   Он остановил машину, не доезжая трех домов до особняка Олега
  Владимировича Сыромолотова.
   "Только бы он был дома, - повторял, как заклинание, Щерлов, - только
  бы он не уехал к Патрушеву или к Грызлову, только бы он был дома".
   Сыромолотов был дома.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"