Аннотация: Вышедший из недр не боголеповских канцелярий.
О существовании земли под названием Круглые Квадраты, затерянной где-то во вселенной, рано или поздно, узнают все. Она очень старая. Такая старая, что просвечивает насквозь, как ветхая тряпица. Линий, точек, крестиков на ней - минимум.
Их можно пересчитать, но не пощупать толком, не укусить. А укусить ох как хочется. Особенно когда за борт с корабля тело давно смыто что мусор, когда оно просолилось и выброшено волнами на безлюдный берег.
Запахи никогда не лгут.
Открывают старую землю для себя заново и не удивляются.
Время идёт своим чередом - вчера, сегодня, завтра.
А вместе со временем и всё остальное.
Было бы грубой ошибкой сказать, что жизни человеческой на этой земле не было, и нет.
Жизнь была и продолжается. Вот только заключается она в слишком простом, как мычание, слове - житие.
И выступает оно навстречу каждому ребячеглазому лицу медленное, мраморное, как судьбоносное время. Но это не важно.
Если у кого-то в груди нежданно боль торкнулась не по-детски, ожила и,
как живой ребенок, толкнулось сердце; забилось лихорадочно, заголосило, загорелось,
тут уж искру не остановить.
Искра бежит к пороховой бочке - к съёженному неподвижному миру линий, точек, крестиков, готовых умереть не сегодня-завтра.
Это страшно, но кайфово, адреналинново, и только надо скорее - выше, дальше, больше, чтобы в двадцать четыре часа втиснуть годы, дни в секунды - чтобы успеть всё и успеть везде.
И забывает тело напрочь, что земелька тут, под ногами - круглые квадраты.
И вот уже стоит Мать на пороге, согнув козырьком руку, глядит вслед кровинушке, чья грудь колесом. А кровинушка ей издалече нет-нет, да и прокричит:
"Смерть лучше обыденной тусклости. Смерть лучше усталого равновесия старости. Не смотри с небес - не ломай кайф".
И последнее слово голосом матовым, на одной ноте, как будто с колокольни - прямо само колокольное величество.
Как тот старик своему отражению в зеркале: "какой ужас сделался из маленького мальчика".
А у самого сердце настежь, что и дышать нечем - смешно, нелепо.
Ведь склоняется, прижимается щекой к цвету черёмухи пьянящей, ломает её тонкую в беспамятстве, да за пазуху - на глазах слёзы.
Точка, точка, запятая - вышла рожица смешная.
Потная, конопатая, лысая и глаза, заряженные грустью-нектаром.
Так уже было однажды: небо - нервы. Нет, не так. Сначала нервы, потом земля-небо.
А в воздухе такое носится, такое - кругло-квадратное. Говорят, вирусы.
Самое что ни есть - говорят - тонкое, возвышенное. Не врут.
Как только вдохнёт тело, наберёт в грудь воздуха побольше, всё - пошло по кругу - слёзы, сопли, кашель, понос с придыханием.
Ну, чем не кайф?!
Круг замыкается.
Мир всё тот же - съёженный, неподвижный.
Хлопает глазёнками, как дурак в мундире с орденами.
Куда же теперь податься его колокольному величеству? Чем ему дышать?
Кого кусать, если уже и кусать не хочется и пить, и дышать, и шевелиться.
На шее петля, обрывок верёвки.
- Дай-ка я сниму с тебя удавку эту.
- Не надо, Мать. Второго круга не будет.
- А белый корабль стоит у причала. Вот-вот отойдёт. Посмотри - ну, красавец! Вся команда в белых тапочках.
- А пассажиры, с удавками?
- Поспеши. Капитан отдаёт команду. Слышишь?
- Не хочу слушать. Пойду к соседу. Он мне, подонок, десятку должен.