"...Когда я вернусь, о, когда я вернусь... Послушай, послушай -- не смейся, -- когда я вернусь, И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней, И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь, Когда я вернусь, о, когда я вернусь..."
Александр Галич "Когда я вернусь..."
Странно, но я соверешенно не помню то утро, хотя прекрасно запомнил все детали вечера и бесконечной ночи.
Первое моё воспоминание -- мы сносим вещи к маленькому автобусу, припаркованному у подъезда. Девочка из квартиры этажом ниже, где жили интеллигентные алкоголики (они ругались между собой и пили, но слушали исключительно Высоцкого, Окуджаву -- никакого блатняка), спрашивает меня: "Куда вы собрались?" "В Америку уезжаем." "Зачем?" Зачем... И тогда, и сейчас, 13 лет спустя, этот вопрос ставит меня в тупик...
Этот же вопрос нам задали на интервью в Посольстве. Родители начали говорить о жизненных проблемах и т.п., на что посольский американец вполне логично возразил что всего перечисленного и в Америке хватает, а посему причиной для эмиграции послужить не может. Тут в разговор встрял я. Рассказал что работаю в МакДональдсе. "Могу," -- говорю, -- "сравнивать наших менеджеров и иностранных, дело приходилось иметь и с теми, и с теми. Так вот, сразу видно, насколько различны их поведение, отношение к работе..." Ну и т.д., в том же ключе. Как ни странно, но именно мой монолог подействовал. Американец заулыбался, указал на нас с сестрой: "Вот! Имненно по этому, ради них, вам и нужно уезжать отсюда." Так нам дали разрешение на въезд в Соединённые Штаты Америки.
В аэропорт мы приехали часам к 10-ти вечера, хотя вылетить должны были только в 9, следующим утром. Всю дорогу туда я прощался с Москвой. Так, наверное, наблюдают за проносящимися мимо людьми и улицами едущие в лагерь зеки. Я знал, что вернусь очень нескоро.
Рядом тряслись провожающие нас друзья, родственники. Мы о чём-то говорили, я даже шутил. Но делал это на автомате, думая о своём: она не приехала меня проводить. Она -- это Наташа, моя университетская любовь. Впрочем, вряд ли она догадывалась о моих чувствах. Мы гуляли, ходили в театр, но я так и не решился сказать ей самого главного.
В аэропорту все расселись по неудобным "местам ожидания", готовясь провести на них всю ночь, я же, раздобыв несколько клочков бумаги и ручку, писал Наташке. Мне показалось вдруг очень важным всё рассказать ей. Но строчки не складывались в чувства, а с каждым написанным словом она становилась всё дальше. Я старался, но, думаю, получилось очень глупо и сентиментально. Запечатав письмо в конверт, я отдал его приятелю, попросив передать Наташе лично в руки. Попросил и сразу приревновал -- ведь он завтра увидит её, будет говорить с ней, в то время как я буду с каждой секундой становится всё дальше, уносясь в неизвестность новой жизни. До посадки оставалось 8 часов.
Ещё вчера эмиграция казалась опасным, но в некотором роде забавным приключением.
Конечно за время сборов случались и неприятные моменты -- например продажа книг, вещей. Всё то, с чем я вырос, что было знакомо с детства, вдруг оказалось оцененным, купленным, чужим. На стульях висели бумажки с именами. Многие книги, каждую из которых я знал, помил её запах, когда и при каких обстоятельствах она была куплена, мои впечатления от первого её прочтения, были сданы букинисту. А однажды утром я проснулся от громкого шёпота: "Ну, и сколько вы за это просите?" По комнате ходили незнакомые люди -- очередные покупатели.
И всё-таки, и всё-таки мы отправлялись в путешествие. За бесконечными ОВИРовскими очередями и постными лицами чиновников, виделись нам другие страны, новые ощущения и впечатления.
Теперь всё это вдруг показалось мне мелочным и ненужным. Я убивал себя в России, оставлял тут свою любовь -- ради чего?.. Возможности посмотреть на то, как живут где-то на другом конце Земли? Да стоит ли? Что ждёт меня там? А что ждало меня тут?..
Потом была ночь, разговоры, бесконечные прощания, короткий беспокойный сон в шуме зала ожидания. Я болел, у меня опять поднялась температура. Маревом окутало все предметы, лица, мысли.
Потом была таможня, двенадцать баулов, все с нашитыми мамой, чтоб не потерять их в суматохе отъезда, номерами -- вот всё, что мы взяли с собой. Глупо, но почему-то тогда в голове моей крутились блоковские строчки:
"...И идут без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль..."
Самые дорогие нам книги я в течении всего последнего года отсылал дяде в Америку и они дожидались нас там...