Цырин Юрий : другие произведения.

И верится, что знали мы, как жить

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дорогой читатель! Вы держите в руках мою вторую книгу литературных сочинений - "И верится, что знали мы, как жить". В нее включены забавные новеллы, маленькие повести, рассказы, лирические очерки и стихи. Все это написано в течение 60-ти лет трепетных прикосновений к литературному творчеству. Книга задумана, прежде всего, как скромный сувенир близким людям по случаю моего 75-летия. Надеюсь, они, к моей радости, найдут здесь что-нибудь интересное для себя. Ну, а если и другие проявят внимание к этому сборнику, я, естественно, порадуюсь намного больше.
  ЮРИЙ ЦЫРИН
  
  И ВЕРИТСЯ, ЧТО ЗНАЛИ МЫ, КАК ЖИТЬ
  Кое-что из написанного в прозе и стихах за 60 лет прикосновений к литературному творчеству
  
  Нью-Йорк
  2012
  
  
   В книгу "И верится, что знали мы, как жить" включены забавные новеллы, маленькие повести, рассказы, лирические очерки и стихи. Все это было написано Юрием Цыриным в течение 60-ти лет его прикосновений к литературному творчеству, которое весьма сдерживалось многолетней научной, изобретательской и инженерной деятельностью автора.
  
  
  ОТ АВТОРА
  
   Дорогой читатель!
   Вы держите в руках мою вторую книгу литературных сочинений - "И верится, что знали мы, как жить". В нее включены забавные новеллы, маленькие повести, рассказы, лирические очерки и стихи. Все это написано в течение 60-ти лет трепетных прикосновений к литературному творчеству.
   Книга задумана, прежде всего, как скромный сувенир близким людям по случаю моего 75-летия. Надеюсь, они, к моей радости, найдут здесь что-нибудь интересное для себя. Ну, а если и другие проявят внимание к этому сборнику, я, естественно, порадуюсь намного больше.
   Более 40 лет я трудился как специалист нефтяной промышленности. Работая в научных организациях, отдавал много сил не только новым разработкам в области строительства скважин, но и реализации этих разработок в производстве, особенно на крупнейших нефтяных месторождениях Западной Сибири. Получил ученые степени кандидата, а затем доктора технических наук, удостоен званий "Заслуженный изобретатель Российской Федерации" и "Почетный нефтяник".
   Хочется отметить (хотя, возможно, этот факт никому не интересен), что любил трудиться на стыке специальностей. Кандидатская диссертация сделана на стыке технологии бурения и промысловой геофизики, а докторская распространилась еще и на область нефтяного машиностроения. И тут не могу не улыбнуться: быть может, именно тенденцией такого рода обусловлено также сочетание научно-технического и литературного творчества в моей судьбе.
   Но, стремясь сосредоточиться на научной работе и изобретательстве, я упорно сдерживал свое литературное творчество (тем не менее, старался по мере сил приближать это занятие к профессиональному уровню). И только с 2000 года, после ухода на пенсию и воссоединения нашей семьи в Нью-Йорке, перестал ограничивать свою скромную литературную работу.
   С искренней признательностью сообщаю, что все сочинения, включенные в книгу "И верится, что знали мы, как жить" ранее были опубликованы в русскоязычных средствах массовой информации США (г. Нью-Йорка и штата Нью-Джерси). Это газета The Bukharian Times, где я сотрудничаю около 10 лет (основное количество сочинений), газеты "Русский базар", "Русская Америка", сайт www.ABRUD.org и газета "Вести ABRUD", журнал "Собеседник".
   В заключение отмечу, что, составляя книгу, я решил прибегнуть к маленькой хитрости - начать с забавных новелл и таким образом вовлечь в чтение побольше людей: думается, чуть ли не любому читателю понравится мое предложение в первую очередь немного развлечься среди окружающих его проблем, забот и суеты жизни.
   Добро пожаловать в сборник "И верится, что знали мы, как жить"!
  
  ЗАБАВНЫЕ
  НОВЕЛЛЫ
  
   МИНУТА РАЗМЫШЛЕНИЙ БЕЗ УЛЫБКИ
   Помню, было время бурного научно-технического прогресса в нефтяной промышленности Советского Союза. Оно, по курьезному стечению обстоятельств, совпало со временем, прозванным при горбачевском правлении "застоем". Не хочется спорить с авторами исторических оценок, но, несомненно, ни отдельную личность, ни историческую эпоху невозможно всесторонне осмыслить, используя единичный хлесткий ярлык.
   Наш любимый профессор Московского нефтяного института, лауреат Государственной премии СССР, известный нефтяникам мира ученый Владимир Николаевич Щелкачёв написал письмо М.С.Горбачеву, в котором взволнованно и убедительно обосновал, что в нефтяной отрасли страны никакого застоя не было, а, наоборот, в те годы происходил истинный научно-технический прорыв, благодаря которому Советский Союз стал великой нефтяной державой. Достаточно осознать, что обеспечено советскими забойными двигателями или как достигнуто освоение крупнейших месторождений Западной Сибири или как построена Кольская сверхглубокая скважина, пронзившая земную толщу до рекордной для всего мира глубины - более 13 километров...
   Да, страна смогла в беспрецедентно тяжелых природных и климатических условиях освоить богатства подаренных ей судьбою недр во имя своей жизнеспособности! Это было! И произошло благодаря огромному труду геологов и геофизиков, буровиков и нефтедобытчиков, математиков и химиков, машиностроителей и работников всех видов транспорта, строителей дорог и городов... Разве всех перечислишь!
   Думаю, просто нечестно относиться без уважения к этому великому свершению людей. Ну, а то, что в России ещё не решены многие проблемы экономики, надо анализировать конкретно, квалифицированно и без легковесного суждения о труде миллионов честных тружеников: ученых, инженеров, рабочих - всех, кто отдал свои волю, характер, труд, талант развитию нефтяной отрасли, ставшей спасительной для страны.
   Дорогой читатель, я понимаю, что вы пока ни разу не улыбнулись. Простите, если утомил вас этим предисловием. Обещаю, что в забавных новеллах совсем не буду углубляться в производственные дела, хотя воспоминания мои связаны с родной нефтяной отраслью, которая мне безмерно, трепетно дорога, о которой думаю с гордостью...
   Но сфера моих дел, конечно, не была лишена и забавных моментов. Особенно часто они возникали в моих бесчисленных деловых поездках. В России из сорока с лишним лет трудовой жизни я провел, полагаю, не менее шестнадцати - семнадцати в командировках по испытаниям и внедрению новой техники для нефтяников. Так и жила наша семья в Москве - от встречи до расставания, от расставания до встречи. И лишь теперь, в Нью-Йорке, я всегда - в семье...
   Незадолго до ухода на пенсию, в 1998 году, я признался своему родному институту в любви стихами. Были там и такие незамысловатые строки:
   Живет институт наш - и нам хорошо.
   Здесь познаны поиск, свершения, боли...
   К нам в жизнь он надеждой когда-то вошел,
   Лишь робкой надеждой - и стал нам судьбою!
   Нас в сказки лесные Заволжья повел,
   В метели Приобья, в тепло Украины.
   Растили нелегкую славу его
   Бессонницы наши и наши седины...
   Институт выпестовал целую когорту асов командировочных дел. Эти люди научились совмещать в себе способности инженеров, ученых, организаторов, лекторов, надежных трудяг, смелых, а подчас просто отчаянных борцов за научно-технический прогресс.
   Да, борьба за научно-технический прогресс - дело серьезное! Но жизнь есть жизнь - она не бывает без забавных моментов...
  
  
  ДЕНЬ ВЗЯТИЯ БАСТИЛИИ
  
   Мой друг, инженер-буровик, в молодости работал в бывшей Куйбышевской (ныне Самарской) области. В середине 60-х годов прошлого века его предприятие вместе с представителями одной из французских компаний испытывало новый метод бурения скважин, суливший большой экономический эффект. Как я пообещал, не стану рассказывать об этом методе. В моей новелле важно другое: в ходе этих испытаний наступила дата 14 июля, когда французы отмечают День взятия Бастилии. Для граждан Франции это священная дата - начало Великой французской революции, обеспечившей свободное развитие капитализма в стране.
   Осознав ситуацию, советские коллеги инженеров-французов решили сделать гостям приятный сюрприз - праздничный пикник на природе. Из областного центра было доставлено всё необходимое: водка, мясо для шашлыков, овощи, хлеб, прохладительные напитки и многое другое. А местной "изюминкой" пикника решили сделать варёных раков, для чего просто-напросто послали на речку Кинель молодого парня - помощника бурильщика. Он прекрасно справился со своей несложной задачей: наловил раков, сварил их со специями в ведре - и доставил на пикник эмалированный таз, доверху наполненный красным ароматным кушаньем.
   Французы были ошеломлены русским гостеприимством. Они сердечно благодарили коллег за прекрасное угощение, но, обладая, как им думалось, правильным чувством меры, поначалу твердо отказались от употребления раков. Дескать, они не могут принять столь редкостную и дорогую еду. Им, конечно, не стали объяснять, что именно эта еда явилась для хозяев самой недефицитной и по существу ничего им не стоила. Вопрос был разрешен по-российски: после трех тостов французы стали заметно менее принципиальны - и раки активно пошли в ход...
   Пикник получился отличным - на локальном уровне советско-французская дружба укрепилась существенно. И мой друг решил в память об этом прекрасном событии своей жизни и в знак глубокого уважения к французскому народу праздновать День взятия Бастилии ежегодно. Как именно он это решение осуществлял, мне узнать не удалось, поскольку я жил далеко от него - в Москве. Но, проявляя солидарность с другом, я стал ежегодно посылать ему в этот праздничный день поздравительные телеграммы.
   Телеграмма моя выглядела приблизительно так: "ДОРОГОЙ АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЕМ ВЗЯТИЯ БАСТИЛИИ ЖЕЛАЮ КРЕПКОГО ЗДОРОВЬЯ НОВЫХ УСПЕХОВ ЮРИЙ".
   Конечно, при отправлении таких телеграмм обязательно возникал момент дискомфорта. Телеграфистка неизменно обращала ко мне недоуменно-подозрительный взор и несколько вкрадчиво, понимая, что, вероятнее всего, имеет дело с психически нездоровым субъектом, спрашивала меня в таком духе: "Здесь всё правильно? Вы уверены в том, что написали?" Получив положительный ответ, она - обычно со сдержанной ухмылкой - оформляла телеграмму.
   А я уходил с гордым сознанием своей конкретной причастности к советско-французской дружбе.
  
  
  
  ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ
  С КОЛЛЕГОЙ АРОНОВЫМ
  
   В моём родном ВНИИ буровой техники, разбросанном по нескольким местам Москвы и Подмосковья, были люди, с которыми я тесно, дружески общался, но только за стенами института. Нефтяные регионы, где мы вели бесконечное количество промышленных испытаний и опытно-промышленных работ, очень сближали нас, рождали нашу дружбу. Мы искренне радовались очередному единению в гостинице после "московского перерыва", а находясь в Москве, предвкушали прекрасную атмосферу следующего такого единения, которое будет включать добрые беседы, иногда веселые застолья, взаимную поддержку в трудных деловых ситуациях, а подчас и совместное решение насущных творческих задач...
   Конечно, время от времени я видел этих коллег и в стенах института. Тогда мы улыбались и жали руки друг другу, иногда даже обнимались, обязательно спрашивали друг друга, как жизнь... и разбегались по своим делам и территориям.
   Одним из таких людей стал для меня старший научный сотрудник института кандидат наук Юрий Александрович Аронов. Он был лет на 12 старше меня, и если я в 1944 году пошел в первый класс школы, то он в тот же год оказался на фронте. К сожалению, сегодня его уже нет с нами, но в конце 60-х годов, когда мы общались с ним в башкирском городе Нефтекамске, он был ещё молод, украшен пышной черной шевелюрой, придававшей его облику цыганский оттенок. И совершенно незабываемы его карие, очень выразительные глаза. Всё это гармонично сочеталось с кипучим темпераментом и жизнерадостным нравом этого человека. Общение с ним дарило оптимизм, укрепляло уверенность в себе, рождало какую-то особую радость жизни.
   Он говорил мне:
   - Юра, не имей дурной привычки трястись над своим здоровьем, если оно об этом не просит. Живи весело, бурно, интересно, пока здоровье не даст сигнал, что пора перейти на стариковский образ жизни. До этого преступно погружаться в серое существование. Полноценная жизнь подарена нам как короткий праздник - и давай по возможности не расставаться с праздником жизни!
   И вот однажды, в воскресный день, Юрий Александрович, после того как мы понежились на камском пляже, спросил:
   - Как ты думаешь, Юра, не правильно ли будет нам сегодня вместе вкусно поужинать с красным грузинским вином?
   Я, конечно, высказал мнение, что это будет абсолютно правильно - и готов сбегать...
   - Ты неправ, - назидательно произнес он. - Зачем тратить командировочные деньги, если я могу легко заработать на наш ужин?
   Я недоуменно посмотрел на него, и тут же получил разъяснение:
   - Ты помнишь, что в Доме культуры местные парни играют в бильярд "на интерес"?..
   Больше никакой информации мне не потребовалось - я всё понял. Ведь Юрий Александрович был одним из лучших бильярдистов Москвы, входил, кажется, в первую пятерку. Значительную часть свободного времени он проводил в бильярдном зале Центрального парка имени Горького, где собирались истинные асы его любимой игры. Но игроки Нефтекамска, естественно, не знали про это.
   Когда мы приближались к Дому культуры, он тихо сказал - то ли мне, то ли самому себе:
   - Конечно, кто-то из ребят сейчас окажется в дураках. И поделом - пусть бы он помучился, потренировался с моё! В сущности-то всё будет по-честному: я предложу себя в партнеры, он согласится, затем проиграет и заплатит мне положенную сумму - а мы купим еду и вино.
   Вскоре Юрий Александрович играл с каким-то парнем. Играл, я бы сказал, благородно. Не спешил выиграть, позволил парню как можно дольше находиться в состоянии азарта и надежды. В итоге, конечно, выиграл - и мы ушли.
   И был у нас неспешный душевный ужин в моей гостиничной комнате. В тот вечер я не просто ужинал, а, пожалуй, впервые потреблял плоды неведомого мне ранее живого предпринимательства. Еда и вино казались необыкновенно вкусными...
  
  
  НЕМЕЦКАЯ ТОЧНОСТЬ
  
   Наш ВНИИ буровой техники в течение многих лет сотрудничал с учеными-буровиками ГДР (Восточной Германии) по совершенствованию техники и технологии строительства скважин. Много раз немецкие специалисты становились нашими гостями, много раз мы ездили в ГДР. Дело, конечно, делом, но наше общение всегда было дружеским и обязательно выходило за формальную сферу. И это естественно: нас встречали практически ровесники, прекрасно говорящие по-русски, поскольку когда-то учились, как и мы, в Московском нефтяном институте.
   Они по возможности стремились порадовать нас своим гостеприимством, которое включало как культурные мероприятия (например, музей или концерт органной музыки), так и, непременно, посещение колоритных уютных ресторанов. В одном из них мы, помню, узнали, сколь неплохим напитком является смесь пива с шампанским в соотношении 2:1...
   Но этика ресторанных застолий не соответствовала привычной для всех нас со студенческих времен раскованности веселых "мальчишников". Поэтому мы после ресторанного ритуала нередко приглашали немецких друзей в наш гостиничный номер, и тогда все с удовольствием, что называется, "отводили душу" в искристых дружеских беседах. У нас, гостей из Москвы, всегда "с собой было"...
   Никогда не забуду один из таких случаев.
   Сначала мы посетили какой-то ресторан, где нас очень вкусно накормили. Что же касается шнапса, его налили каждому в небольшую рюмку с рельефным наружным кольцом в середине. Кольцо означало следующее. Первый тост произносится хозяевами в нашу честь - и рюмки должны быть опустошены только до этого кольца. Затем мы отвечаем хозяевам ответным, благодарственным тостом - и рюмки опустошаются полностью. Мы добросовестно осуществили этот ритуал и ощутили, что пока - "ни в одном глазу". А просить о повторном наполнении рюмок оказалось неэтичным. Кстати, нас, москвичей, тогда было трое, а хозяев представлял наш немецкий друг Рудольф.
   Оценив уровень немецкой кухни (тут юмор был бы неуместен), мы, естественно, пригласили Рудольфа к себе в гостиницу на истинный "мальчишник". И он, понятно, согласился...
   Часов до четырех утра мы вспоминали студенческое прошлое, шутили, рассказывали о новостях нашей жизни, делились веселыми анекдотами и, конечно, не раз погружались в раздумья о текущих и будущих совместных делах. И всё это время советские сервелат, консервированная селедка и прочая привезенная нами еда под новые тосты запивались советской водкой (каждый из москвичей - буровики как-никак! - дисциплинированно привез разрешенные три бутылки)...
   Но всему приходит конец - Рудольф, сердечно поблагодарив нас, вызвал такси и поехал домой.
   А утром (день был нерабочий) он, веселый, с еще не вполне трезвыми глазами, разбудил нас стуком в дверь и заявил:
   - Друзья, я этой ночью, несомненно, установил свой личный рекорд по принятию водки за одно застолье. Мне необходимо его уточнить. Сейчас, пока не убрали пустые бутылки, пересчитаю их и запишу свою, четвертую долю.
   Нас потрясла его неуемная жажда точности. Кто-то вдохновенно произнес тост за это недосягаемое для нас свойство немецкой души, и мы все - глубоко обоснованно - опохмелились... Рудольф был тронут. Не знаю, зарегистрировал ли он данный факт?..
  
  
  ПРИНЦИП ДЕДА-БАЯНИСТА
  
   В небольшом уютном городке Котово, в Волгоградской области, находился опытный завод нашего института. И в одном из жилых домов завода имелась уютная гостиница. Собственно, это была всего лишь четырехкомнатная квартира на третьем этаже - привычная, родная обитель сотрудников нашего ВНИИ буровой техники. Сколько между серьезными делами было там приятных встреч и веселых мероприятий! Не перечесть! Но при этом мы вели себя достаточно пристойно, так что никаких жалоб на нас от жильцов дома на завод не поступало.
   Более того, у нас установились дружеские связи с соседями по дому. Бабушка с нижнего этажа неизменно предлагала нам отменный самогон по весьма доступной цене. А дед-баянист, живший на нашей лестничной площадке, любил иногда вечерком зайти к нам в гости со своим инструментом и порадовать нас музыкой. Играл он действительно неплохо, а главное, с большим настроением. Иногда мои коллеги даже пели песни под баян.
   Этот дед был уже настоящим стариком, особенно в нашем тогдашнем восприятии, но продолжал работать на заводе. Помнится, кладовщиком в одном из цехов. А раньше был отличным слесарем-сборщиком.
   Дед-баянист особенно любил посещать нашу обитель, когда с нами приезжал в командировку приветливый молодой инженер Марат Фасхутдинов. Я не знаю, зачем Маратик стал инженером-механиком - ведь истинным его призванием, несомненно, было кулинарное искусство. Он ходил на городской рынок, покупал мясо, всяческих овощей и зелени, а затем создавал такие волшебные угощения, что для их описания нужен не мой талант. Естественно, от этих кушаний не отказывался и наш дед. А поев досыта, он восхищенными, даже влюбленными глазами смотрел на Маратика и почему-то в легкой задумчивости вздыхал, покачивая головой...
   Помню, однажды после такого угощения кто-то спросил его:
   - Ну, что, дед, налить индийского чаю?
   Он среагировал сразу и твердо:
   - Нет, ребятки, нельзя - завтра на работу. Лучше я еще поиграю...
   Мы улыбнулись: вот он, неподдельный условный рефлекс! Видимо, дед привык быть принципиальным, когда дело касалось работы. И, услышав в компании глагол "налить", воспринимал его, как выражается Жириновский, о д н о з н а ч н о - сопутствующих слов его сознание просто не фиксировало...
  
  
  ТЯЖЕСТЬ ИЗОБИЛИЯ
  
   В начале 60-х годов прошлого века я жил в Казани и занимался промышленными испытаниями новой техники на буровых Татарии и Западного Казахстана. Одна из моих командировок была в город Елабугу.
   Этот колоритный город на берегу Камы не только являл собою мало затронутый новациями 20-го века пример купеческо-мещанской российской провинции, но и навсегда овеян нашей благодарной памятью о славных представителях российского общества. Здесь в определенные времена жили первая в России женщина-офицер, ординарец М.И. Кутузова, легендарная кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова, великий русский художник-передвижник Иван Иванович Шишкин, а также замечательная русская поэтесса и творец неповторимой лирической прозы Марина Ивановна Цветаева...
   Но в Елабуге мои мысли, естественно, были заняты главным образом не такими размышлениями, а судьбой нашего нового комплекса приборов для буровиков.
   В командировке, как известно многим, питание - не последнее дело. Особенно в условиях российского дефицита того времени. Если мы, трое коллег, не находились на буровой, то питались так. Утром пили чай с какими-нибудь бутербродами в гостинице, а днем и вечером посещали ресторан на центральной улице города. Это заведение могло соответствовать понятию "ресторан", пожалуй, только в населенных пунктах, подобных Елабуге. На самом деле это была, конечно, обычная столовая среднего уровня, достаточно чистая, никогда не переполненная посетителями, имеющая скромное меню. С рестораном её сближали наличие официанток, а также возможность посетителей заказать на стол спиртные напитки. Но никаких безобразий, обусловленных данной возможностью, нам, к счастью, наблюдать не довелось.
   Яркой особенностью ресторана в дни нашего пребывания было неизменное наличие в меню шпрот. Да, мы могли потреблять шпроты в неограниченном количестве, чем, конечно, активно стали пользоваться. Вы представляете, дорогой читатель, мы ели шпроты по два раза в день в начале 60-х годов! Это, пожалуй, могут понять только люди моего или близких поколений. Молодым моё восклицание вряд ли что-то говорит.
   Думаю, что просто произошел какой-то шальной, нелепый завоз огромного количества этих консервов в Елабугу, вместо их распределения по многим населенным пунктам. Такое подчас происходило в советской практике. Значительно позже я посетил город Новый Уренгой, когда там на каждом углу продавали по смешным, бросовым ценам свежие лимоны. Вагон с лимонами почему-то провезли мимо всех ожидавших его населенных пунктов и разгрузили в Новом Уренгое, на конечной станции. В те дни я съел столько лимонных долек с сахаром, что затем в течение нескольких лет даже видеть не мог эти некогда любимые фрукты.
   ...В Елабуге мы сначала потребляли шпроты азартно и с наслаждением. Но постепенно наш азарт угасал, некоторый период времени мы ели их не более одного раза в день и уже равнодушно, скорее, по инерции. А в последние дни командировки на нашем столе шпроты не появлялись - мы уже просто не могли взять их в рот, не ощущая решительного сопротивления организма...
   И вот командировка успешно завершилась, и я вернулся домой, в Казань, к молодой жене, в нашу уютную однокомнатную квартиру. Пока я с наслаждением принимал душ, жена хлопотала по поводу ужина. А когда мы сели за стол, таинственно объявила:
   - Тебя ждет сюрприз от меня. Его пока нет на столе, но сейчас ты увидишь - приготовься!
   И она вынула из шкафа и торжественно поместила на столе... баночку шпрот.
   Помнится, мне как-то удалось выразить радость, а затем съесть пару рыбок. Затем я глубокомысленно произнес:
   - Такую еду нельзя поглощать залпом. Пусть она украсит наш стол и завтра.
   Жена понимающе улыбнулась, и я перешел к другой еде.
   ...Кстати, живя ныне в Нью-Йорке, я иногда покупаю в русских магазинах баночку шпрот и с удовольствием ем их. Но при этом у меня невольно возникает улыбка...
  
  
  ШАМПАНСКОЕ В СТЕПИ
  
   Накануне уже далекого, но тогда нового, 1968 года завершалась моя очередная командировка. Она оказалась незабываемой. Прежде всего, потому, что с участием нашей группы москвичей - сотрудников ВНИИ буровой техники был успешно выполнен очередной этап строительства сверхглубокой скважины на проектную глубину 7 километров. Но хочу рассказать вам вкратце, дорогой читатель, не об этом успехе, а только о дальнейших, завершающих и в некоторой мере занимательных событиях командировки. Быть может, вы разок-другой улыбнетесь...
   Скважина, которую я упомянул, бурилась при постоянной научно-технической помощи нашего института на северо-западном краю Казахстана, среди необъятных степных просторов Гурьевской (ныне Атерауской) области. Лето там очень жаркое, а зима довольно холодная и при этом надоедливо ветреная, так что в той, предновогодней командировке погода нас, честно говоря, не ласкала. Зато радовали успех дела и наша приятная команда представителей института, ставшая, по ощущению каждого из нас, уже почти родной семьей. В команде было пятеро мужчин и две милые, заботливые женщины, которых мы воспринимали как сестричек. Все были молоды, кроме, как мы тогда полагали, нашего сорокалетнего мудрого руководителя Алексея Ивановича Воронова - человека, впечатляющего, поскольку большого буквально во всём: и в масштабе знаний, и в полноте тела, и в росте, и в размере головы, а также венчающей её лысины.
   Естественно, по окончании победоносного этапа работ, руководство геологоразведочной экспедиции, бурившей ту уникальную скважину, незамедлительно устроило в своём поселке Биикжал банкет. Было 29 декабря. В честь группы представителей науки гостеприимные хозяева произнесли развернутые и проникновенные тосты с восточным оттенком. В ответ медленно и устало поднялся со стула Алексей Иванович. Я, тридцатилетний, сочувственно подумал: "Да, трудно далась командировка старику". Он сказал:
   - Дорогие геологи-буровики, с успехом вас! Но за это мы уже выпили. Теперь хотел бы провозгласить тост за то, чтобы вы срочно отправили нашу группу в Гурьев, к завтрашнему московскому самолету. Тогда мы сможем встретить Новый год в кругу семьи.
   Выпил свою водку и сел. Столь приземленный тост всех несколько обескуражил. Но начальник экспедиции смог вновь поднять тональность застолья, произнеся яркий и, честно говоря, справедливый тост в честь лично Алексея Ивановича. Тот даже заметно повеселел...
   А позже начались наши приключения.
   Рано утром 30 декабря нас должен был увезти в аэропорт города Гурьева единственный, а потому бесценный, автобус экспедиции. Но тем же утром мы узнали, что автобус не вернулся из этого города, где водитель занимался каким-то делом, пока мы познавали щедрость казахстанского банкета. В Гурьеве водитель вдруг заболел, слёг с высокой температурой.
   Нас, конечно, посетила грусть за прекрасного парня, которого мы уже хорошо знали, но, честно говоря, ещё более грустно нам стало оттого, что последний в уходящем году гурьевский авиарейс на Москву состоится без нашего участия.
  Думали мы, думали - и ничего путного придумать не могли. А утром 31 декабря начальник экспедиции с несколько виноватым видом пришел в наш домик и сообщил, что водитель одного из грузовиков собирается поехать на новогодний праздник к семье в Гурьев. У него, дескать, открытая бортовая машина, в кузове которой легко размещаются накидные сидения - доски, прицепленные к бортам кузова. Впрочем, добавил он, мы можем весело отметить Новый год и в экспедиции...
   У всех нас, москвичей, было единое желание: как угодно, но продвигаться в сторону дома. Продвигаться по мере возможности - и будь что будет! И мы дружно заявили, что согласны на грузовик.
   Как и было обычным в той нашей неприхотливой жизни, грузовик почему-то долго не мог выехать. Он появился перед нашими окнами, когда уже стемнело. Правда, водитель оптимистично заверил, что к 12 часам ночи по местному времени мы будем в гурьевской гостинице. Нам на прощание подарили две бутылки шампанского - близится новогодняя ночь, как-никак. А ещё вручили пакеты с продуктовыми пайками. В общем, к празднику нас по возможности подготовили - и мы отправились в путь по плоской, как блюдце, казахстанской степи. Алексей Иванович, наш "старик" сорока лет, из солидарности тоже поехал в кузове, несмотря на упорное приглашение шофера в теплую кабину.
   Я удивлялся, как водитель в темноте умудряется держать правильный курс. Дороги как таковой в степи, по-моему, не было вообще. Ехать можно было куда угодно. И земля хранила следы множества произвольных траекторий движения автомобилей, что, как мне думалось, просто сбивало с толку, помогало заблудиться.
   Я оказался прав. Наш водитель сбился-таки с пути, остановил машину и, заглянув в кузов, деловито сообщил, что теперь мы неизбежно встретим Новый год по гурьевскому времени в степи. Мы, помнится, даже обрадовались, потому что, хотя шампанское - не водка, но с закуской оно всё же немного нас согреет - а разве это плохо?! Ведь, похоже, ещё трястись и трястись в кузове...
   И желанный момент наступил. Водитель забрался к нам, и короткий праздник начался. Правда, чокаться нам не пришлось. Отправляясь в дорогу, мы забыли, что целесообразно иметь с собой стаканы. Такая ёмкость под шампанское оказалась только у водителя, и мы использовали её по очереди. Но это обстоятельство ничуть не уменьшило радость встречи западноказахстанского Нового года. Нам было поистине хорошо!
   А когда поехали дальше, мы, несколько расслабленные и вполне счастливые, даже начали петь.
   Тут я должен кое-что пояснить. Мои вокальные способности были отмечены ещё тогда, когда я в пионерском возрасте попробовал стать участником школьного хора. Вскоре был удален на все четыре стороны из третьего, дальнего ряда. Мне доступно объяснили этот факт: то, что звучало моим голосом, дескать, если и было мелодией, то всё же не той, что исполнялась хором.
   Я ещё долго сомневался в справедливости этой оценки моего музыкального дара. Но случилось такое. В связи с окончанием мною нефтяного института, двое друзей подарили мне очень красивую немецкую губную гармошку. И захотелось отблагодарить их демонстрацией умелого владения этим инструментом. В течение месяца я репетировал игру на гармошке, выбрав очень простую и милую мелодию популярной тогда песни, начинающейся словами "Страна родная Индонезия...". Проще этой мелодии был, пожалуй, только "Чижик-пыжик". Ощутив, что вполне созрел как исполнитель, я пригласил тех друзей на ужин и продемонстрировал им свое мастерство. Один из них, проявляя искреннюю чуткость, прокомментировал моё выступление так:
   - А знаешь, неплохо... Ты это сам сочинил?
   ...И всё же впоследствии, по признанию людей, одна песня мне удавалась вполне приемлемо. Это "Славное море, священный Байкал...". Единственная! Почему так случилось, не знаю. Но когда я впервые рискнул поучаствовать в застольном исполнении этой песни, никто не смотрел на меня недоуменно. И она стала в с е м моим ненавязчивым "репертуаром"...
  
   Конечно, я не мог не затянуть песню про Байкал и в ночной казахстанской степи. Её вдохновенно подхватили все. Привыкшие к тишине верблюды, населяющие эти просторы, смогли послушать мощное звучание гимна великому сибирскому озеру, которое им, к сожалению, не суждено было когда-либо увидеть...
   Ну, а к наступлению Нового года по московскому времени мы всё-таки оказались в гостинице возле аэропорта.
  
   Гостиницей являлся барак, истинным украшением которого была уже знакомая нам добрейшая хозяюшка - русская женщина средних лет, одиноко живущая здесь же. Водитель, высадив нас, поехал к семье. Мы, москвичи, ощутив уют жилья, были просто счастливыми. К тому же, хозяйка вдруг принесла нам бутылку водки и спечённый ею пирог с капустой... Что тут можно сказать о нашем настроении?! Нет таких слов!
   Мы справляли московский Новый год вместе с милой хозяйкой. Кроме нас, в гостинице, естественно, никого не было, и наш барак, думаю, содрогался от вдохновенного пения. Окрестные дома услышали, конечно, и непривычную в этих краях песню "Славное море..." Лучше я, пожалуй, не пел уже никогда.
   ... Проснувшись солнечным утром 1-го января, мы неспешно двинулись к аэропорту. И, думаю, каждый ощущал смутную грусть от скорого полета и затем расставания. Очень уж хорошо нам было вместе.
   Планового рейса на Москву в этот день не было. Можно было отправиться в Симферополь или в Саратов... Мы стали размышлять. Кто-то предложил лететь в Симферополь и посетить там чудесный дегустационный зал вин. Я, как заядлый театрал, предложил вариант Саратова - там есть театр под руководством народного артиста страны прославленного Юрия Киселева. Как бы то ни было, надо же куда-то двигаться!
   Кто-то из служащих аэропорта предложил нам совершенно неожиданный вариант. Сказал, что, в порядке исключения, здесь может быть посажен какой-то самолет, который, согласно маршруту, должен пролететь мимо, - он нас и заберет отсюда в Москву. Но наш проницательный руководитель Алексей Иванович, уловив возникшее общее нежелание быстро расстаться, предложил другой вариант, принятый нами с восторгом. Ехать поездом!
   Мы запаслись всем необходимым для застолья и разместились в полупустом купейном вагоне поезда на Москву... Ехал я и думал о том, как прав был Экзюпери, считавший, что единственная истинная роскошь в нашей жизни - это роскошь человеческого общения.
   А над красавицей Волгой, встретившей наш поезд, прозвучала величественная русская песня... про Байкал...
  
  
  СОСЕД БОРЯ
  
   Где-то в 70-е годы я отправился в очередную командировку по Западной Сибири. Прилетел в город Сургут и был сразу поселен в единственную свободную комнату гостиницы "Нефтяник" на двоих человек, что я воспринял как серьезное везение.
   Поздно вечером мой сосед пришел в нашу комнату. "Меня зовут Боря", - сообщил он с большим трудом, поскольку был абсолютно пьян. Вскоре он сел на пол и еще через несколько минут начал петь песни и весьма выразительно (если не сказать - жутко) ругаться по какому-то неизвестному мне поводу. Думаю, ему было около 45 лет, хотя его замученная алкоголем внешность могла оказаться весьма обманчивой.
   Я постарался объяснить ему, как следует себя вести, но его восприимчивость оказалась нулевой: он был целиком поглощен общением с самим собой. Этот ад продолжался не менее пяти часов, и затем, ближе к утру, Боря внезапно заснул. Когда утром я уходил по делам, он, естественно, продолжал пребывать в глубоком сне. Весь следующий день я работал с довольно тяжелой головой, но верил, что прошедшая ночь останется эпизодом - ведь есть же у этого мужика какая-то работа в командировке.
   Но в жизни, как известно, много удивительного. И на вторую, и на третью ночь ситуация повторилась. Он по-прежнему был невменяем. Избить этот мешок костей, мяса и водки было бессмысленно, а продолжать такую жизнь - невыносимо.
   В середине очередного дня я переселился в другую, маленькую гостиницу, имевшую, помнится, название "Геофизик". Вновь мне предложили единственную свободную комнату на две персоны. Я был счастлив, понимая, что любой сосед будет лучше, чем Боря.
   Вечером мой сосед появился в комнате. Это был... мой Боря. Он находился в прежнем состоянии. Промолвил с уже привычным мне затруднением: "Рад тебя видеть. Почему-то меня тоже выселили из "Нефтяника". И кое-что добавил...
   Что Вам сообщить о своих чувствах? В каком-то укромном уголке гостиницы я почти истерически вдоволь нахохотался и таким образом несколько успокоился. А затем пришел в гостиницу "Нефтяник" и без лишних слов заявил: "Или дайте мне комнату на одного человека, или я буду спать в этом холле на диване". И, скажу вам, дали. Из какого-то резерва. Уж не знаю, что стало тому причиной. Но как я спал!..
  
  
  
  ИСТИННО РОССИЙСКАЯ
  ТОЧНОСТЬ
  
   С улыбкой вспоминаются и некоторые моменты самих командировочных дел.
   В 80-е годы мы проводили совместный промышленный эксперимент с нашим другом и коллегой из ГДР по имени Герд. Для этой работы была выделена буровая в самарской глубинке.
   Цементирование скважины по нашей технологии назначили на 12 часов дня. В половине первого Герд спросил ответственного представителя бурового предприятия: "Когда мы начнем?" Тот дал прогноз с истинно российской точностью: "Возможно, где-то через полчаса". И это - после получасового опоздания...
   Чтобы Вы представили ощущения Герда, я должен заметить, что, по моему опыту, в ГДР цементирование скважин начинали с той же точностью, как сеансы в кинотеатрах. У нас же еще понадобились два непредвиденных рейса на базу для замены ошибочно завезенных устройств. В общем, как сейчас любят говорить в России, "получилось, как всегда". Цементирование начали в четвертом часу дня, но - что было, то было - выполнили прекрасно. Герд в итоге был доволен, радостно возбужден.
   "Знаешь, Юра, - сказал он, когда мы ехали с буровой, - я заметил, что у вас в России, в отличие от нашей ГДР, все очень большое: города огромные, расстояния огромные, даже полчаса у вас совсем не те, что у нас".
   Позже он опубликовал в ГДР интересную брошюру о нашем самарском эксперименте. Вопрос сроков работ в брошюре не освещался...
  
  
  МУЖСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
  
   Моя командировочная карьера в Западной Сибири - главном нефтегазовом регионе России - началась в 1971 году с города (тогда еще поселка) Нижневартовска, строившегося на берегу широкой реки Обь для освоения легендарного, громадного нефтяного месторождения Самотлор.
   Это случилось в Нижневартовске летом 1971 года. В нашей компании командированных из разных мест и вселенных в одну из комнат маленькой гостиницы "Обь" было пять человек. Я оказался старшим по возрасту. Среди нас жил один тихий, несколько застенчивый парень из Башкирии.
   Однажды, в воскресенье, он сообщил нам, что встретил молодую женщину, землячку, и она согласилась прийти к нему сегодня в 7 часов вечера. Затем он, чуть смущаясь, добавил, что не имеет необходимого опыта и побаивается встречи с ней.
   Несколько расслабленные воскресным бездельем, мы немедленно оживились и решили ему помочь. Направили его в баню, а сами пошли в магазин покупать "романтические еду и напитки". Затем накрыли стол для приближающегося свидания. Романтическое освещение должна была обеспечить июльская белая ночь, которая на Средней Оби такая же чудная, как в Петербурге. Мы потребовали, чтобы он оделся как можно лучше, что было осуществлено, конечно, без особого успеха. Далее провели краткий инструктаж: для начала он и его подруга должны выпить немного вина, съесть немного фруктов, душевно поговорить... Ну, а затем им следует делать все, что подскажут их сердца.
   Мы дали ему четыре часа для свидания, еще не осознав, на какую муку себя обрекли. Ушли на берег Оби около 7 часов вечера, уселись на каких-то бетонных плитах и беседовали до 11 часов ночи (лучших вариантов для нас тогда, думаю, не существовало). Все анекдоты были рассказаны, все интересные проблемы обсуждены, все окрестности оценены. Комаров, к счастью, почти не было - их пугал ветерок с Оби. По реке иногда проплывали какие-то суденышки в волшебных сумерках наступающей белой ночи, но мы, уже притихшие и весьма утомленные своим бесконечным сидением, стали ко всему равнодушны.
   И все же мало-помалу четыре часа прошли. Осознав это, мы сразу оживились, поднялись с надоевших плит и бойко пошли к гостинице за волнующей всех информацией.
   Дверь в наш номер не была заперта, белая ночь позволила нам сразу осмотреть комнату. Парень крепко спал. Бутылка вина опорожнена не более чем на треть, на столе - остатки двух съеденных яблок.
   Мы решительно разбудили его и потребовали: "Рассказывай!"
   Он сонно взглянул на нас, немного помолчал, затем произнес: "Не пришла". И добавил эпитет, который я, пожалуй, упущу...
  
  
  ОХ, УЖ ЭТИ ЗАСТОЛЬЯ!
  
   Про российские гостиницы можно вспоминать бесконечно. Вспоминаются, например, два забавных застольных эпизода в гостиницах, где я оказывался, по совпадению, в номерах на четырех человек (и это был далеко не худший вариант)...
  
   Как-то, приблизительно в 1970 году, я приехал в Саратов для испытаний специальной технологии цементирования скважин. Войдя в гостиничную комнату, где мне выделили кровать, я увидел застолье и, конечно, был немедленно и настойчиво приглашен к столу.
   Разговор ребят оказался нетипичным - о женах. Говорили сердечно, даже юмор не был востребован. Я понял, что инициатором разговора стал парень лет 25-ти или немного старше, студент-заочник, приехавший в Саратов на очередные экзамены. Мы выпили за здоровье его супруги, которой в этот день исполнилось 25, и он начал длинный, обстоятельный монолог.
   Парень старательно объяснял, что без поддержки жены, конечно, не смог бы работать и одновременно учиться в институте. Она и сама работает, и двое детей у них всегда ухожены, и ему находит время помочь со всякими контрольными работами и курсовыми проектами. А сейчас вот письмо от нее получил. Ободряет его, просит не беспокоиться о доме, сосредоточиться на экзаменах... Он стал читать нам фрагменты письма, а на глазах его появились слезы...
   Вдруг парень схватился за голову и вскочил: "Мужики, извините, я бегу. Опаздываю. Меня тут одна студентка ждет... Познакомились вот... Бегу".
   Остальные, одолевая некоторое замешательство, переглянулись с улыбкой. "Так давай выпьем последнюю - за твою удачу", - крикнул ему кто-то. Но он уже нас не слушал...
  
   А второй случай был в гостинице старого города Бугульмы, комендантом которого в годы гражданской войны поработал сам Ярослав Гашек. Город этот - в Татарстане.
   Все мои командировочные задачи уже были решены, но автобус в аэропорт почему-то не пошел - и я пропустил самолет в Москву. В общем-то, рядовое дело. Побрел я в свою гостиницу коротать время до завтрашнего рейса. Мое место оказалось занято, и поселили меня в другую комнату, где, к моему неудовольствию, кипело застолье. Лечь в кровать мне, естественно, не позволили, и я подсел к столу.
   Застолье было, как застолье, ничего особенного. Но все же в нем возник незабываемый для меня оттенок в связи с тем, что за столом находился душевный мужик - председатель совета ДОСААФ (помните это общество содействия обороне?) Татарской республики, а я ему почему-то - уже не вспомню - очень понравился.
   "Юра, - говорил он мне неоднократно и проникновенно, - будешь в Казани, сразу - ко мне. Я тебе устрою прыжок с парашютом. Ты меня понял, Юра?"
  И размягченные алкоголем глаза его загорались от радостного предвкушения этого важнейшего для меня события.
   ...Так и не прыгнул я с парашютом ни разу в жизни - упустил и эту возможность. Много летал над Казанью, да все на рейсовых самолетах до тюменских краев или обратно, в Москву...
  
  
  
  ДЕЛОВОЙ ВИЗИТ К ЗЕМЛЯКУ
  
   Родина моя - Баку. После того как меня, шестилетнего, родители увезли в Москву, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по-особому радовался дружеским отношениям с бакинцами.
   Мне приятно вспоминать этот бакинский эпизод.
   В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы "Геофизик" с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
   Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что являемся глубокими единомышленниками в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый - все лечился тюменской минеральной водой.
   Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
   Шли годы повсеместной борьбы за Знак качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак качества - это благосостояние, а точнее, заметные дополнительные премии работников как завода-изготовителя, так и нашего института-разработчика. Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
   Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача - получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение - значит, специальная комиссия будет рассматривать вопрос о Знаке качества. А не будет одобрения - значит, увы...
   С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно. После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
   Главный инженер, войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
   "Вот, вот! - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией. - Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы... Ну, а затем, естественно, прими очень принципиальное - п о л о ж и т е л ь н о е - решение".
   Главный инженер вынужден был лишь вежливо улыбнуться. Выходил из кабинета, пропуская меня вперед...
   Родной мой Баку! Как просто и красиво там была провозглашена благородная, высокая принципиальность в отношении человека, который заслужил доверие!
  Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху...
  
  
  НА ГОСТЕПРИИМНОЙ
  ЗЕМЛЕ ТЕХАСА
  ЛИНДА
   По поводу своеобразия любимого нами одесского, да и всего взрастившего нас юмора говорят приблизительно так: на западе наш юмор не всегда воспринимается, потому что мы не прочь посмеяться над тем, что у воспитанников иного, давно и строго отлаженного мира может вызывать лишь недоумение и печаль...
   Многие годы я старался делать в командировках добрые дела для нефтяников города Сургута, одного из красавцев нынешней Западной Сибири. А в 1995 году меня включили в делегацию сургутян, которая отправилась в Хьюстон и Даллас для ознакомления с американским опытом строительства горизонтальных скважин.
   В этой десятидневной поездке нашим гидом была милая молодая переводчица Линда, изучившая русский язык в своей Америке и говорящая по-русски красиво, без каких-либо ошибок, с легким акцентом прибалтийского типа. С ней было интересно и приятно общаться. Линде нравились наши дружеские подтрунивания друг над другом, и, слыша их, она нередко от всей души, заразительно смеялась.
   Оценив чувство юмора Линды, я однажды решил повеселить ее русским анекдотом на американскую тему, услышанным в какой-то из юмористических телепередач. Анекдот этот неизменно вызывал смех в России...
  
   Где-то в Псковской области начали сооружать важный военный объект. ЦРУ немедленно стало готовить разведчика на этот объект. Парень научился говорить по-русски с псковским выговором и был успешно заслан в Россию. Вот идет он зимой по проселку, недалеко от города Пскова, в телогрейке, шапке-ушанке и валенках. А навстречу ему ковыляет какая-то старуха. "Мамаша, далеко до вашего райцентра?"- спрашивает он. "А ты, сынок, шпион что ли?"- интересуется старуха. "Как ты узнала, мамаша?"- произносит потрясенный американец. "Да у нас тут отродясь не было черных".
  
   Рассказал я анекдот и к ужасу вижу, что Линда даже не улыбается. Более того, помрачнела и, помолчав немного в задумчивости, промолвила: "Беда, если так работает ЦРУ"...
   Впрочем, посмеялись мы с Линдой еще немало. Но с той поры - без анекдотов.
  
  В ГРЕЧЕСКОМ ЗАЛЕ
   В той же командировке мне довелось провести вечер в огромном и веселом греческом ресторане Хьюстона. Руководителя нашей делегации пригласил туда его приятель, один из известных хьюстонских бизнесменов, грек по происхождению. С ним была русскоговорящая сотрудница, молодая, красивая, общительная Оксана. А четвертым, по неожиданной просьбе нашего руководителя, был я.
   Столы в ресторане размещены обширным амфитеатром, окружают с трех сторон маленькую эстраду и танцевальную площадку перед ней, а наш стол был выдвинут прямо на край танцплощадки (возможно, в знак особого уважения к пригласившему нас человеку).
   На эстраде неугомонно трудились два веселых талантливых исполнителя с аккордеоном и каким-то струнным инструментом (забыл уже). На танцплощадке я увидел много осколков керамической посуды, которую периодически сметали вениками служащие. Но осколки тарелок появлялись там снова и снова, благосклонно воспринимаемые танцующими. Да и мы добавляли несколько раз такие осколки, азартно бросая на пол тяжелые тарелки, специально выдаваемые нам (как и другим) официантами для проявления бурного веселого возбуждения, вдохновенно нагнетаемого в зал двумя чудесными парнями - певцами и музыкантами - с эстрады.
   Честно говоря, такого бурного коллективного веселья зала я в ресторанах еще не видел. Не могу забыть, например, как дружно всколыхнулся и начал пустеть зал, когда парни заиграли танец сиртаки. Все, кто были за столами, встали и, берясь за руки, образовали громадную вереницу танцующих, которая устремилась из ресторана на большую площадь перед ним и образовала слегка разомкнутое кольцо, начало которого уже появилось в зале, когда конец еще смещался в танце к выходу на площадь.
   Нежданно-негаданно настал и мой черед продемонстрировать залу свое танцевальное искусство. Как-то, между делом, один из парней с эстрады спросил меня, откуда я родом. Я, не подозревая никаких кошмарных последствий, ответил, что из города Баку, из Азербайджана. Естественно, не пояснил, что меня увезли оттуда в Москву в дошкольном возрасте, и поэтому об азербайджанских танцах имею, мягко говоря, слабое представление.
   Я увлеченно что-то рассказывал, когда Оксана вдруг прервала меня и сообщила, показывая в сторону эстрады: "Это - для вас. Азербайджанский танец. Идите, идите, зал ждет. Увидев ужас на моем лице, она, видимо, прониклась сочувствием и сказала: "Ну, ладно. Давайте вместе. Я как-нибудь вам помогу".
   О, это был самый безумный танец в моей жизни. Если попытаться назвать то, что я демонстрировал, приличным термином, это была чрезвычайно вольная импровизация на тему "Танцы народов СНГ". Мне помогали воспитанная делами ответственность и еще выпитое вино. И, конечно, героически помогала и Оксана, кружась вокруг меня в движениях, взятых, кажется, из грузинской лезгинки. В моих танцевальных па присутствовали, полагаю, обрывки грузинских, еврейских, татарских, хантыйских танцев, русской пляски - всего, за что могла зацепиться отчаянно напрягшаяся память. Не исключаю наличия в моем танце и азербайджанских веяний, если подсознание отыскало их в кладовых моего прошлого опыта.
   Когда танец закончился, я смутно оценивал происходящее. Вспоминаю, что были аплодисменты, что Оксана меня тепло похвалила. Позже сообщила: "Я заказала для нас вальс. Не могу упустить возможность стать в нем вашей партнершей - мне не дает покоя ваше призовое место по вальсу на школьной олимпиаде Иркутской области". Господи, и похвалиться я уже, оказывается, успел...
   Вальс получился потрясающим. На площадке мы были только вдвоем. Танцевали вольно, широко, смело. Последовали бурные аплодисменты. А Оксана тихо сказала: " Запомните: приеду в Москву - станцуем еще!"
   Могу честно признаться - и вам, дорогие читатели, и жене: после этого вечера я Оксану не видел. Но хочется думать, не забыла она наш вальс в греческом ресторане Хьюстона...
  
  
  ЦЕНА ХОРОШЕГО ВКУСА
  
   Это случилось давно, около полувека назад, в декабре 1958 года. Летом того же года, став пятикурсником института, я, как поется в песне, встретил девушку... Мы познакомились неожиданно. Я был москвич, а она ленинградка. Шел 22-й год моей жизни, а она приближалась к двадцатилетию. Мне было с ней уютно и интересно, ей, пожалуй, со мной тоже совсем неплохо - в общем, нам обоим показалось, что мы встретились не для того, чтобы вскоре потерять друг друга. Другими словами, ощутили себя женихом и невестой.
   Но, повторяю, мы жили в разных городах, поэтому, расставшись после первой встречи, вынуждены были заменить регулярные свидания частой перепиской. До события, о котором хочу поведать, мне удалось лишь один раз ненадолго появиться в Ленинграде, чтобы меня увидели ее родные. А теперь невеста впервые приехала ко мне. На семь дней!
   Конечно, программа ее пребывания в Москве вполне соответствовала моему студенческому бюджету и в основном состояла из прогулок по городу. Эта программа была принята ею очень благосклонно, и нам вновь было хорошо. Но я постарался, чтобы в программу вошло и одно "ударное" мероприятие.
   Таким мероприятием я - еще задолго до этих дней - решил сделать весьма солидный, прямо-таки ошеломляющий акт - посещение вдвоем с невестой модного московского ресторана "Прага". Упорно копил деньги - и в конце концов достиг, как мне думалось, приемлемой суммы.
   Но хотя уже имелась указанная "боевая готовность", решил мудро подстраховаться. Понимал, что если ресторанный вечер затягивается, то появляются новые соблазны делать какие-то заказы (и этому весьма активно способствуют официанты). А к такому развитию событий я, конечно, не был готов. И пришла мне в голову почти гениальная мысль: в тот же день заранее взять два билета на последний, 10-часовой сеанс в легендарный кинотеатр "Художественный", где когда-то был впервые показан "Броненосец Потемкин". Благо, этот кинотеатр - напротив ресторана. Таким образом, посидев в ресторане полтора - два часа мы начнем торопиться на встречу с еще одной славной достопримечательностью столицы - и я буду спасен от финансового краха.
   И вот мы в одном из многочисленных залов "Праги". Получили меню - чуть тоньше романа "Война и мир". Я начал заинтересованно листать его, глядя, понятно, лишь на колонку цен. Легкие салаты, небольшое количество сухого вина и мороженое меня не волновали. Не сплоховать бы с выбором основного блюда!.. Наконец я увидел доступную мне цену, от нее перевел взгляд на название блюда, ничего не понял - но решил: заказываю.
   Пожилой официант прямо-таки с энтузиазмом воспринял мой заказ и заявил, что у меня очень хороший вкус. Это - некая взбитая смесь, которая подается на большом подносе и затем перекладывается гостями в свои тарелки. Я поинтересовался, почему она сразу не кладется в тарелки.
   - О, вы получите ритуальное блюдо! - объяснил официант. - Его торжественно выносили слуги на королевском приеме. При этом гасились свечи, а еда поджигалась. Так что, пока ее бока запекались, зал волшебно освещался. Чтобы поджечь заказанную вами порцию, надо облить ее по бокам коньяком - сто, а лучше двести граммов. Сколько вы предпочтете?
   Сердце мое остановилось. Ничего себе сюрприз! Я ощутил, что это провал моего почина с рестораном... Как-то сумел сохранить достойный вид и ответил:
   - Пожалуй, на первый случай сто. А второй вариант - в следующий раз ...
   Плохо помню, как затем мне удавалось проявлять внимание к невесте, вести с ней непринужденный разговор. Главный поток моих мыслей касался совершенно иной проблемы: сумею ли выпутаться? Можно оставить часы-штамповку в залог... А если этого не хватит?.. Надо отказаться от своей порции мороженого, сославшись на то, что побаливает горло... Ну, а если... если... как быть?...
   Когда официант подходил к нам с расчетным листком, у меня от волнения закружилась голова... Но делать нечего... Взглянул... и не верю своим глазам: там значится почти в точности именно та сумма, которая соответствовала аккуратно уложенной в моем кармане пачке денег, чуточку меньшая. Это было гораздо более фантастично, чем наше блюдо. Вот она - благосклонность судьбы!
   Я приложил к той пачке "чаевые" - все, что было отложено на нашу троллейбусную поездку до дому, - и гордо вручил деньги официанту.
   Ну, а дальше - кинофильм и довольно долгая прогулка домой по ночной Москве... Не припомню, был ли я когда-нибудь еще так переполнен ликованием!
  
  
  ТОСТ ЗА БАКУ
  
   Это было, помнится, в самом конце 70-х годов прошлого века. Мой отец подходил к своему 70-летнему рубежу, но продолжал энергично трудиться.
  Мы с отцом оба родились в городе Баку, где он стал инженером, а затем работал на заводе. Позже получил назначение в Москву - и наша семья пополнила ряды москвичей... Так что я покинул родной город в возрасте шести лет с нестойкими воспоминаниями самого раннего детства.
   И вот случилось почти невероятное: мы с отцом, работая в разных организациях, оказались одновременно командированными в Баку. Я узнал об этом, уже будучи там. Зазвонил телефон, и я, ошеломленный, услышал веселый голос отца.
   - В шесть вечера будь готов в дорогу, - заявил он. - Мои старые друзья организовали банкет где-то за городом. Нас с тобой повезут вместе. Решено?
  Естественно, я не возражал, тем более что мне подобный банкет и во сне не виделся.
   ... Мы ехали на "Волге" вдоль берега моря. Менее чем за час приблизились к какому-то небольшому одноэтажному белому дому, одиноко поднявшемуся над равниной. Зайдя внутрь, мы попали в мир уюта и красоты. Видимо, этот уголок отдыха создало руководство одного из бакинских заводов. Ковры, кресла, телевизор, картины... Но это была еще не банкетная комната. Она оказалась куда привлекательнее: кроме подобных элементов уюта, в ней находился наполненный яствами длинный стол. Мы расселись за ним - человек пятнадцать, из которых я, кажется, был самым молодым, хотя мне было уже за сорок. Нас предупредили, что стол будет заново накрываться пять раз, при этом на нем будут главенствовать, одно за другим, разные блюда на основе баранины.
   О эта прекрасная дружеская вечеринка с особым, кавказским акцентом! Поистине щедрое гостеприимство, подчеркнуто теплое и внимательное отношение к гостям, красивые, обязательно развернутые и не похожие друг на друга тосты, приподнятое, праздничное настроение каждого... Кавказ!..
   Но сквозь очарование происходящим прорастало в моей душе беспокойство. Ведь неизбежно слово для тоста будет предоставлено и мне. И он должен быть достоин этого чудного застолья. Особенно потому, что все здесь знают: хотя я москвич, но, как и отец, рожден в Баку. Постепенно я стал невнимателен к разговорам, все более и более напряженно искал "изюминку" своего тоста. Но идея не рождалась...
   И вдруг момент моего тоста наступил. Тамада очень красиво представил меня и добавил, что Москва во всем подает пример - и, конечно, присутствующим предстоит сейчас услышать что-то достойное величия Москвы. Растерянно улыбающийся и, наверное, побледневший, я встал с рюмкой в руке... И - вот что такое высшее напряжение интеллекта! - вдруг мне стал ясен мой тост. Именно м о й, очень личный...
   Все взоры были обращены на меня. И я заговорил:
   - Дорогие бакинцы, дорогие мои земляки! Мой визит в родной город и наша встреча - это принципиальный момент в моей жизни. И чтобы вы лучше это почувствовали, я напомню вам веселое и мудрое стихотворение замечательного кавказца Расула Гамзатова.
   В стихотворении этом поэт смело сообщает любимой: "Я в сотню девушек влюблен с одной и той же силой... Своей любовью окрылен, их всех зову я милой". Она, мрачнея, говорит: "Ах, значит, я одна из ста? Спасибо, я не знала!.." И тогда он продолжает: "Сто разных девушек в тебе, а ты одна в моей судьбе!.. В тебе сто девушек любя, в сто раз сильней люблю тебя!"
   Пусть простит меня родной Баку: за годы жизни я влюблялся во множество разных городов. Когда мне было шесть лет, я стал москвичом, школу окончил возле Ангары, объездил много нефтяных районов страны, не раз бывал за границей... Но теперь - с таким опытом! - я любуюсь волшебным городом, где родился, и понимаю до глубины души: Баку - самый прекрасный город на свете! Мой тост - за наш Баку, красивый, добрый, трудолюбивый и талантливый!
   Не забыть мне глаза людей, услышавших эти слова. Они дружно встали и торжественно, в тишине, выпили за свой любимый город... Мне крепко пожимали руки. А один пожилой директор завода сказал:
   - Юрик, друг мой, завтра едем с тобой на охоту!..
  
  
  "СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ..."
  
  Чтобы поведать вам об этом забавном эпизоде, я вынужден признаться в том, что внешне выгляжу несколько привлекательней, чем есть на самом деле. Правда, о привлекательности мужчины, прожившего семь десятков лет, можно, думаю, говорить только с долей юмора, ну, а уж когда узнаешь и такое, эта доля становится вполне очевидной. Но... что есть, то есть. "Примите исповедь мою..."
   Наступил такой день, когда для демонстрации окружающим приятной улыбки мне понадобился во рту съемный протез. Если быть точнее, протез не на всю челюсть, а такой, который сочетается с натуральными зубами (как назвать его медицинским термином, понятия не имею). В одном из русских офисов Нью-Йорка мне сделали такой протез, и наступил волнующий для меня момент первого водружения его "на рабочее место".
   Вначале мое ощущение было просто ужасающим: рот перестал закрываться - новые зубы категорически препятствовали этому. Но в офисе работали мастера своего дела. Они вовсе не были обеспокоены данной ситуацией. Несколько раз вкладывали мне в рот, между челюстями, копировальную бумагу, которую мне требовалось кусать, затем, по итогам этого кусания, стремительно дорабатывали мой протез - и вот уже мой рот стал закрываться, а в любезно врученном зеркале я увидел совершенно голливудскую улыбку.
   Мне сказали, что это и есть финиш моей эпопеи. Естественно, я захотел от всей души сказать спасибо. И прочувствованно стал произносить это слово. Но вместо него получилось что-то невнятно-шипящее. Я вновь пришел в ужас. Постарался повторить свою благодарность, но произошло то же самое. Мой язык упирался во что-то чуждое и противное, что хотелось немедленно выплюнуть. И, увы, перестал действовать нормально.
   Впрочем, в офисе как-то смогли понять, ч т о и м е н н о я попытался произнести. Мне ответили, что протез получился очень удачным - и я буду еще не раз вспоминать с благодарностью этот офис. Ну, а дикция, дескать, скоро наладится. В знак согласия, я кивнул с улыбкой, которая, как уже отметил, была вполне совершенной, не в пример дикции. Затем вышел из офиса и направился к станции метро.
   Идти надо было минут десять или чуть больше. За это время я мог бы порадовать по мобильному телефону и жену, и сына, которые, конечно, волновались за меня. Но, увы, не с моей новой дикцией радовать близких... И я решил сразу заняться самым актуальным для себя делом - налаживанием произношения. Прежде всего, требовалось определить, какие звуки мне удаются плачевнее всего. Недолгий эксперимент показал, что таковыми являются "с", "р" и "з". Мне стало ясно, что надо немедленно отыскать какое-то короткое словесное выражение, где представлены эти звуки, и повторять его, повторять до бесконечности...
   Подходя к станции метро, решил остановиться на памятном моему поколению выражении "союз нерушимый республик свободных", которое, спасибо Сергею Владимировичу Михалкову, содержит, и довольно концентрированно, весь необходимый мне набор звуков.
   А далее была долгая поездка по Нью-Йорку из Бруклина в Квинс. Людей в вагоне оказалось немного, рядом со мной никто не сидел, и я начал с упорством совершенствовать свою речь. По вагону негромко разносилось: "союз нерушимый республик свободных...", "союз нерушимый..." Это повторялось снова и снова, я полностью ушел в себя и твердил бесконечно эту крылатую некогда фразу в надежде, что в какой-то момент замечу улучшение дикции...
   Не случайно психиатры любят спрашивать о наличии навязчивых состояний. Я, видимо, являл тогда очень наглядный пример психически ненормального. Во всяком случае, успел заметить, что сидящий напротив меня афроамериканец вдруг встал и пересел подальше. Но это уже не могло на меня повлиять. Я был в упоении от своего целительного занятия...
   В конце концов меня остановило следующее. Мимо по вагону ковылял старый еврей в кипе и с палочкой. Приостановился и, сочувственно глядя на меня, произнес: "Что, ностальгируем, брат?" Я неопределенно улыбнулся и промолчал. Отвечать, конечно, не решился - дикция, сами понимаете! И дальше ехал молча...
   К произведению Михалкова я вновь обратился лишь дома. И, надо вам сказать, за несколько дней оно вернуло мне приемлемую ораторскую форму. Пожалуй, сейчас с тем злополучным протезом я говорю даже лучше, чем без него. Поэзия - великая сила!
  
  
  БЕССОННАЯ НОЧЬ
  В МИРЕ ТЕАТРА
  
   Я страстный театрал. К магии театра начал приобщаться еще в младшем школьном возрасте благодаря близости к нашему московскому дому жемчужины Старого Арбата - великого, изысканно яркого театра имени Евг. Вахтангова.
   ...Шли шестидесятые годы прошлого века. Был поздний весенний вечер. На Московском вокзале Ленинграда меня провожали мой друг и его милая жена. Утром того же дня друг защитил диссертацию, затем, по традиции, в его квартире состоялся банкет. Одним из утренних авиарейсов я прилетел из Москвы в Ленинград на один день, чтобы побыть на ученом совете в роли болельщика, а затем стать участником застолья. Обратный билет предусмотрительно приобрел на поезд, понимая, что при отъезде из Ленинграда могу не вполне соответствовать правилам авиаперевозок пассажиров. И что правда, то правда: на вокзале мое состояние несколько отличалось от трезвого, и, конечно, я был весел и разговорчив.
   Когда мы вошли в купе, мой друг немедленно накрыл стол своей салфеткой, поставил заполненную наполовину бутылку коньяка и походный набор рюмок, высыпал шоколадные конфеты. Мы еще не начали прощальный ритуал, как в купе вошел старик (по нашему восприятию того времени) в железнодорожной форме. Он равнодушно высказал нам вежливое приветствие, после чего немедленно забрался на верхнюю полку и заснул. А когда мой друг начал наполнять рюмки, появились еще двое. Они сразу произвели на нас самое благоприятное впечатление. Мужчина с пышными и волнистыми светлокаштановыми волосами и необыкновенно выразительными глазами выглядел несколько старше своей спутницы. А она, оживленная, привлекательная и, я бы сказал, излучающая тепло блондинка, была вроде бы помладше меня, ну, в крайнем случае, ровесница.
   Естественно, мы тут же объяснили им нашу ситуацию и пригласили выпить с нами за успех моего друга. Сразу последовало их поздравление, и мужчина заметил:
   - Я бы в другом случае не согласился: весь день была съемка, а завтра рано утром репетиция - жутко устал. Но у вас действительно праздник...
   И мы выпили. Затем еще по одной - на прощание. Я почувствовал себя еще более вдохновенным и энергичным. Застолье окончилось, поскольку провожающих попросили выйти из вагонов. В купе остались мы со спутницей, остальные сгруппировались на платформе возле нашего окна. Я предложил ей познакомиться.
   К моему восторгу, оказалось, что она - Таня Бестаева, актриса театра имени Моссовета.
   - А знаете, кто меня провожает? - спросила она.
   И в ответ на мой вопросительный взгляд рассказала:
   - Это Леонид Марков, наш замечательный актер. - Вам, наверное, известно, что за роль Арбенина в нашем спектакле "Маскарад" Николай Дмитриевич Мордвинов был удостоен Ленинской премии, но вскоре умер. Казалось, спектакль пропал. И если бы не Лёня, то случилось бы именно так. А Марков спас спектакль, причем играет Арбенина превосходно!
   Получив эту информацию, я немедленно дотянулся через открытое окно до руки Леонида Маркова, начал с энтузиазмом ее трясти, произнося какие-то дружеские напутствия. Мой порыв был остановлен Татьяной:
   - Отпустите его руку, пожалуйста - ведь поезд уже тронулся...
   ... Одна нижняя полка осталась незанятой. Я галантно заявил спутнице, что хочу обеспечить ей максимальную комфортность и потому залезу спать на свою, верхнюю. Но торопиться по этому поводу у меня не было никакого желания.
   Я горел жаждой беседы. И - хотите верьте, хотите нет - она, как мне казалось, проявила интерес к нашему общению. Естественно, я не посвящал ее в родное мне бурение скважин, а говорил только о театре.
   Конечно, было бы нелепостью излагать здесь все, что я тогда вещал. Да и не вспомню. Это был, несомненно, мой самый длинный за всю жизнь монолог о театре, о моей любви к нему. И, видимо, не такой уж скучный, поскольку Татьяна слушала внимательно. Отмечу лишь, что я, недавно переселившийся из Казани в Москву, утверждал, что у обычного человека обязательно должен быть свой, родной театр, где его волнуют не только содержание и уровень данного спектакля, но также судьбы, поиски и успехи любимых актеров, их шаги из постановки в постановку. Именно таким стал для меня волей судьбы Казанский Большой драматический театр с его прекрасными народными артистами страны Еленой Жилиной и Николаем Якушенко: ведь в Казани началась моя трудовая судьба... Татьяна Бестаева не только слушала, но - фантастика! - доверительно рассказывала мне о проблемах молодых актеров в своем театре, о своих творческих планах и надеждах.
   В какой-то момент я догадался пожалеть ее, предложил ей поспать и залез на свою полку. Но мне не спалось. Я взглянул на Таню и увидел, что она тоже не спит.
   Тут же снова оказался внизу - и наша беседа продолжилась...
   Поезд где-то остановился, и наш попутчик, пожилой железнодорожник, взяв свой чемоданчик и бесстрастно попрощавшись, покинул купе. Через некоторое время моя очаровательная собеседница стала беспокоиться, почему поезд стоит так долго - уж не в Москве ли мы?. Я ее успокоил: почти перед самым вокзалом мы обязательно проедем небольшой совершенно черный туннель.
   Но вдруг дверь купе открылась, и удивленный проводник спросил нас:
   - Вы будете выходить в Москве? Через пять минут отъезжаем в тупик.
   О ужас, я просто запутался: не смог вспомнить, что мы едем не из Казани, а из Ленинграда - и никакого туннеля перед вокзалом не должно быть... Но совсем печальным стало для меня заявление Татьяны:
   - Ой, я же опаздываю на Мосфильм! Меня муж ждет на вокзале...
   Мы шли с ней по совершенно пустой платформе, в конце которой виднелась одинокая мужская фигура. Я нес чемодан Татьяны.
   "Будет скандал", - обреченно подумал я.
   Но мужчина не выразил никакого удивления. Поцеловал жену, с благодарностью взял у меня ее чемодан и приветливо пожал мою руку на прощание. Татьяна улыбнулась мне, помахала рукой, и они быстро ушли... О, мир искусства!
   ...Больше мне не доводилось столь упоительно погружаться в таинственный мир театра.
  
  
  ДЕБЮТ
  В ОРИГИНАЛЬНОМ ЖАНРЕ
  
   К сожалению, я не могу похвастаться своим опытом в сценическом искусстве. Оказывался участником сценических представлений лишь эпизодически... Ну, а говоря более точно, два раза в жизни...
   Первый раз это произошло, когда я учился в пятом классе. В каком-то школьном спектакле мне была доверено сыграть роль задней половины лошади. Я очень старался создать достоверный образ. Говорили, что справился с этой задачей вполне успешно, но, увы, в дальнейшем для меня почему-то очень долго не находилось сценических ролей. Так я и прожил, совершенно не востребованный в искусстве, лет до пятидесяти.
   Но тут мой сценический успех не просто продолжился, а проявился в оригинальном жанре.
   В то время я уже являлся довольно известным ученым-нефтяником, заведовал научной лабораторией во ВНИИ буровой техники. Хотя этот институт находился в Москве, но вся моя творческая работа была посвящена проблемам нефтяных районов Западной Сибири, поэтому я пребывал там почти столько же, сколько в столице, и стал в тех краях совершенно своим человеком.
   Однажды в Москву приехали двое сибиряков - моих друзей. Они были также друзьями и моего ближайшего соратника по лаборатории, поэтому мы решили вдвоем пригласить этих парней в ресторан "Арбат". Величественный, красивый, очень современный, там неплохо готовят еду, а к тому же, каждый вечер в течение часа дают впечатляющее эстрадное представление. Прекрасное место, где можно хорошо отдохнуть и душевно поговорить. Сибиряки без колебаний согласились. В семь часов вечера мы заняли заказанный столик в центральной части огромного зала, недалеко от сцены.
   Представление должно было начаться через час, поэтому мы с азартом начали питаться и, как вы уже догадались, запивать еду водкой. Все-таки не что-нибудь, а встреча с сибиряками! Когда внимание зала обратилось к сцене, наша трапеза, естественно, несколько поутихла, но потихоньку продолжалась. На сцене происходило нечто интересное, но я, как и мой верный соратник, сидели спиной к ней во имя максимального удобства наших дорогих гостей. Так что, изредка поглядывая на сцену, я лишь слегка вовлекся в атмосферу того вполне достойного шоу. Можно добавить, что после весьма трудного рабочего дня ощущал себя приятно "разогретым" прохладной водочкой и расслабленно блаженствовал в дружеском окружении...
   Вдруг я ощутил вокруг себя какое-то оживление. Друзья интригующе заулыбались, глядя куда-то мимо меня. Оглянулся и увидел, что на сцене стоит фокусник, рядом, на столике, как положено, - всяческий реквизит, а ко мне подходит его очаровательная юная ассистентка. Она взяла меня за руку и повела к сцене. Послышались аплодисменты.
   На сцене фокусник, достаточно таинственный стройный мужчина в черном, сначала душевно и довольно продолжительно пожимал мне руки, затем как-то театрально засуетился, мягко и с живым интересом касаясь разных частей моей одежды, при этом вращая меня, а то и обнимая, как старого друга после долгой разлуки...
   Затем я понял, что мне следует стать непосредственным участником созидания чудес. Мне поручались разные несложные действия, в результате которых возникали невероятные явления под нарастающие аплодисменты благодарных зрителей. Что-то исчезало, что-то, наоборот, появлялось, что-то меняло цвет... Особенно потряс меня фокус с поролоновыми шариками. Фокусник положил на мою ладонь три таких шарика. Да, именно три. Хотя я и был уже несколько "разогретым", но сознание оставалось ясным... К тому же, и весь зал это видел. Мне было поручено крепко зажать эти шарики в кулаке. Ну, а через некоторое время разжать пальцы. Совершенно элементарное дело... И вот я распрямляю пальцы и вижу, что на моей ладони уже не три, а пять шариков! Фантастика! Раздались дружные громкие аплодисменты.
   Перед моим уходом со сцены зал дружно хохотал, поскольку в моей одежде не осталось, кажется, ни одного кармана, откуда фокусник не извлекал всякие бесконечные ленты и прочие забавные предметы. Дружно приветствуемый всем залом и совершенно ошеломленный, я все же не забыл поцеловать ручку прелестной ассистентке и направился к нашему столику.
   Но меня остановило новое оживление в зале. Друзья размахивали руками и указывали в сторону сцены. Оказалось, еще не наступил конец моего триумфа. Фокусник стал не без торжественности возвращать мне ручные часы, авторучку, записную книжку, бумажник, носовой платок, расческу...
   Зал был весело возбужден и вновь проводил меня громкими аплодисментами. А за столиком встретили как героя, горячо похвалили и, конечно, провозгласили тост за мой успех в искусстве. Я вдруг ощутил, что нравлюсь себе. Мои научные успехи в столь массовом порыве еще не отмечались...
   Позже к нам подошел какой-то подвыпивший добродушный пожилой мужичок, положил руку на плечо и сказал:
   - Здорово у вас получаются фокусы, молодцы!
   Затем, оглядев наш сравнительно обильный стол, многозначительно спросил:
   - И вот так ты, друг, каждый вечер изображаешь обычного посетителя?!
   Видимо, он считал этот вопрос риторическим - ему было ясно, что я артист. И продолжил:
   - Неплохая у тебя работа. Признаюсь, не отказался бы.
   В ответ я лишь пожал плечами: ну, что есть, то есть... Судьба!
   ...Здесь, в Нью-Йорке, я вновь не востребован для сцены. Лишь иногда вспоминаю о своих прошлых достижениях...
  
  
  БУТЕРБРОД В ЛАС-ВЕГАСЕ
  
   Шел 1994 год. Мы с женой еще не жили в Америке, а лишь наведывались к сыну и его молодой семье. И вот в августе, когда мы оказались в Нью-Йорке, он решил отправить нас на пять дней в сказку для взрослых, город, созданный лишь для приятных впечатлений - волшебный Лас-Вегас. Ну, конечно, не одних - с его тещей, которая с молодости владеет английским (я же перестал общаться с этим языком всерьез где-то с 1966 года, а жена не касалась его вообще).
   Мы ощутили себя в Лас-Вегасе, как в духовке. Точнее не скажешь, да и не надо: было именно так. Истинный рай мы ощущали только в фантастических и, конечно, кондиционированных помещениях отеля, а также, пожалуй, в его открытом бассейне. Но ведь мы приехали увидеть как можно больше, поэтому стали мужественно появляться на улице и переходить от одного интересного места к другому. По пути я просто не мог не приостанавливаться у стендов с роскошными рекламными проспектами местных проституток - интересно ведь! Все эти труженицы почему-то стоили одинаково: 100 долларов за сеанс (и с платежом по справедливости: только в случае, если ощущаешь себя удовлетворенным). "Да, уж..." - глубокомысленно реагировал я и бежал догонять своих дорогих женщин...
   О Лас-Вегасе в целом можно говорить бесконечно, но я поведаю только об одном эпизоде.
   В последний день перед возвращением домой мы решили поужинать в каком-то американском ресторане. Там сразу бросилась в глаза необычно большая танцевальная площадка, где люди коллективно танцевали американские народные танцы, да так слаженно, словно сегодняшнему вечеру предшествовали напряженные репетиции. Это было для меня неизмеримо интереснее предстоящего ужина по следующей причине.
   Еда в Лас-Вегасе оказалась удивительно недорогой, и обслуживание было организовано преимущественно в форме "шведского стола". В таких заведениях мы здесь и питались, за исключением данного вечера. Изобилие каждого "шведского стола" постоянно возбуждало в моих женщинах исследовательский интерес. Им хотелось продегустировать все, что попадает под руку. Я весьма пассивно относился к этой задаче, но мне доставалось от них до отчаяния много еды: и то, что они специально прихватывали "для моего удовольствия", и то, к чему были уже не в силах притронуться. Я всё съедал - ведь не в наших традициях было оставлять еду на выброс.
   Так мой живот обрел вполне ощутимые габариты, а ненависть к питанию приближалась к апогею. Я и в ресторан-то теперь пошел лишь ради новых впечатлений, ну, а еще за компанию попить кофе с чем-нибудь, как говорится, на один укус...
   Женщины заказали, насколько помню, мясо на ребрышках. Я же долго возился с меню и успокоился только тогда, когда наткнулся на известное мне и успокаивающее слово - "sandwich". Какое счастье: мне подадут чашечку кофе с бутербродиком!
   Вскоре дождались заказанных яств. И тут я почувствовал, что мое сердце останавливается. Мое блюдо оказалось... самым объемным и сытным. В старые, советские времена в Москве продавались довольно вкусные огромные батоны по 28 копеек. Нам с женой и сыном хватало такого батона на два дня. Мой "бутербродик" являлся практически таким батоном, разрезанным продольно пополам и многослойно заполненным капустными листьями и многообразием колбасной продукции (как откусывать от него, до сих пор остается для меня загадкой). Но это далеко не все. Вокруг данного сооружения были плотно и красиво уложены овощи: помидоры, перцы, огурцы. И на противоположной от меня стороне огромного блюда эту композицию венчала значительной величины высокая тарелка с салатом оливье.
   Женщины подарили мне сочувственные улыбки и с аппетитом принялись за свою еду - мясо на ребрышках. А я впал в философскую задумчивлость, тупо глядя на неугомонных, веселых танцоров: "Россию часто называют загадочной страной. Чепуха это. Вот, например, закажешь в столовке Сургута шницель рубленый с вермишелью - и твердо знаешь, что будет на тарелке... Загадочная страна - это Америка. Помню, заказывал где-то салат и суп, а официантка (такая душевная попалась!) говорит, что суп не надо заказывать, он включен в заказ на салат. Да уж... А вот к шницелю рубленому суп не прикладывается".
   И тихо, в той же задумчивости, пробормотал: "Сейчас бы шницель рубленый с вермишелью..."
   Женщины, видимо, решили, что с моим сознанием происходит что-то неладное, и на всякий случай не стали комментировать это заявление.
   Праздник в зале продолжался, и всерьез грустить, конечно, не хотелось. Чтобы реабилитировать себя в глазах женщин как человека с нормальной психикой, я улыбнулся им и попытался пошутить: "Хотите, я попрошу завернуть мой бутерброд на вынос, и мы перед сном устроим вместе второй ужин в отеле?" Шутка получилась явно незажигательной, но попутчицы, обрадованные моим выходом из шока, посмеялись. А немного позже мы, уже совершенно легко и весело, стали обсуждать, как, вернувшись в Нью-Йорк, приготовим "для прикола" по лас-вегасскому бутерброду нашим молодым. Я отодвинул свой sandwich и с великой радостью ограничился просто чашкой кофе.
   Когда мы выходили из ресторана, мой бутерброд еще возвышался над нашим столом, а нам открылся сверкающий миллионами разноцветных огней сказочный вечерний Лас-Вегас...
  
  
  СЕАНС КАШПИРОВСКОГО
  
   Считаю необходимым начать с того, что у меня нет намерения в этом забавном очерке даже в малейшей степени иронизировать по поводу деятельности уважаемого Анатолия Михайловича Кашпировского, который помог огромному количеству людей обрести нормальное физическое состояние. Такое мое поведение было бы просто невежественно. Но в нашей многогранной жизни на фоне серьезных и благородных свершений возникают подчас и курьезные ситуации, по поводу которых не грех по-доброму улыбнуться.
   Этот эпизод случился где-то на стыке восьмидесятых и девяностых годов ушедшего от нас недавно века. Мы с женой принимали в Москве очень приятного гостя из Сибири, а точнее, из очаровательного города тюменского севера - Ноябрьска. К нам пришел на ужин начальник экспедиции разведочного бурения Виталий Георгиевич. Я звал его по-дружески Виталиком. Ему было немного за сорок, а мне лет на десять побольше. Мы подружились в Ноябрьске, куда я прилетал по нескольку раз в году, чтобы методически руководить испытаниями и внедрением новой техники, разработанной в нашей московской лаборатории.
   Надо заметить, что день был будничный, поэтому мы с женой после работы отчаянно суетились, чтобы поскорее накрыть стол и сделать это вполне достойно. Конечно, нам бессмысленно было тягаться с возможностями Виталика в части угощения гостей. В его семье я оказывался за столом с потрясающей рыбой: муксуном, нельмой, сосьвинской селедкой - деликатесами, которыми природа одарила, полагаю, только Тюменскую область. А еще на столе мог оказаться суп тройной выварки из глухаря - охотничьего трофея Виталика. Описать это чудо у меня просто нет таланта. Замечу лишь, что под этот суп мы пили спирт и не пьянели...
   Жена старалась реализовать свои кулинарные способности на базе довольно скромных продуктовых возможностей Москвы того времени. К счастью, я смог полностью сосредоточиться на помощи ей, поскольку по телевизору начался очередной выход в эфир Анатолия Кашпировского - и наш гость, сидя в удобном кресле, проявил к сеансу этого удивительного человека живой интерес.
   Мое поколение, несомненно, помнит те сеансы воздействия на людей по телевидению, когда зритель получал определенные психологические установки и по медленному счету Анатолия Михайловича так или иначе изменял свое внутреннее состояние. Понимаю, что это было нешуточным делом, однако я такими сеансами не интересовался абсолютно. Чувствовал себя совершенно самодостаточным, опирался в жизни на свое здоровье и свою волю и не ощущал никакой потребности во внешних психологических воздействиях.
   Для меня сеансы Кашпировского были не более чем занимательными шоу.
   ...Перемещаясь между кухней и столовой, я замечал, что Виталик неотрывно смотрит на экран телевизора и не реагирует на мои появления в комнате. "Это действительно удача, - думал я. - Смотри, Виталик, смотри, а немного позже наговоримся..."
   Через некоторое время стол был полностью накрыт. Жена пошла в другую комнату "привести себя в порядок", а я подсел к накрытому столу и начал наблюдать за Виталиком. Он по-прежнему не обращал на меня никакого внимания, напряженно уставившись в телевизор. Это стало занимательно. "Разыгрывает меня, что ли?" - подумал я.
   А он продолжал и продолжал сидеть молча, словно околдованный Кашпировским. Но всерьез я такую ситуацию принять не мог. Ведь Виталик - закоренелый, волевой буровик, командует большим, сложным и грубоватым коллективом, уверенно идет в наступление на бесконечные "сюрпризы" своего весьма некомфортного производства... Просто расслабился чуть-чуть в уютной обстановке. Ну, и пусть. Скоро займемся более существенным делом.
   Дождался я жены, а Виталик продолжал молчать в неизменной позе.
   "Пора действовать", - решил я и громко произнес его имя. Он вздрогнул и посмотрел на меня каким-то неопределенным, непривычным взглядом.
   - Прошу к столу, нефтяник Сибири! - воскликнул я бодро и выключил телевизор. - Хватит лечиться у психолога, давай перейдем к нашему обычному методу. Конечно, ты не увидишь на столе строганину или глухаря, но кое-что вкусное, надеюсь, найдешь. Stand up, please!"
   Виталик поднял на меня удивленные глаза:
   - Юра, я не могу оторвать рук от кресла, не могу встать...
   - Шутишь?
   - Честное слово. Не знаю, что делать.
   Мы с женой в волнении переглянулись. Действительно, что же делать? В растерянности я стал просить Виталика не валять дурака - сибиряк же он, в конце концов!
   - Не могу, честное слово, - вновь заявил он.
   Я думал, что делать... "Нет, не существует у буровика безвыходных ситуаций. А иначе нечего ему быть в нашем деле. Какие средства есть у меня в руках для решения проблемы?.. У буровика всегда немного средств, но он должен мастерски ими пользоваться..." Опираясь на эти высокие размышления, я бросил исследовательский взгляд на стол - и вдруг решение пришло само собой. Простое и четкое, как и положено в бурении.
   Наполнил рюмку водкой и поднес ко рту Виталика. Он взглядом одобрил методический уровень моей целительной находки и опустошил рюмку. Около минуты прошло в молчании. Затем я с робкой надеждой спросил:
   - Ну? Может быть, еще одну?
   - Кажется, достаточно. Попробую встать...
   И, к всеобщему восторгу, он медленно поднялся. Чуть виновато улыбнулся и воскликнул:
   - Ох, уж этот Кашпировский!..
   Ну, а что было дальше, не обязательно описывать читателю с серьезным жизненным опытом.
  
  
  ПРИЕХАЛ МУЖ
  ИЗ КОМАНДИРОВКИ...
  
   Да, именно так начинаются многие анекдоты, рассказывающие о пикантном моменте в семейной жизни. Но в ту ночь я был настолько измотан, так задавлен отупляющей усталостью, что мне, оказавшемуся в московском аэропорту Домодедово, даже не вспоминались эти изысканные истории. Домой - и спать, домой - и спать... Других мыслей в голове не возникало.
   Получил свой багаж и вышел на заполненную людьми и машинами площадь перед бесконечно длинным зданием аэропорта. Естественно, меня атаковали искатели клиентов автомобильного сервиса, но денег у меня после командировки оставалось немного, так что я не принимал этих навязчивых услуг. Намеревался доехать на автобусе до центрального московского аэровокзала на Ленинградском проспекте, а затем либо дремать там до начала работы метро, либо, если хватит денег, использовать такси в пределах города.
   Вдруг ко мне подошел немолодой мужчина, совсем не излучавший безудержной напористости представителей автосервиса, и спокойно спросил:
   - Вам в какие края?
   Я ответил, и он сразу оживился:
   - Вы знаете, я еду туда же. У меня, правда, - грузовик: привез экспонаты для наших заводчан, они улетают на какую-то выставку в Новосибирск. В кабине ехать неплохо, да и мне будет не скучно. Сколько можете заплатить?
   Скромная сумма, которую я назвал, не вызвала у него возражения, и мы поехали в Москву.
   Собеседником я был, честно говоря, неважным: усталость связывала сознание, и дорога стала размаривать. В основном говорил он. И чувствовалось, что это доставляет ему неподдельное удовольствие - видимо, нужна такая разрядка от многих часов молчания в своей кабине.
   И все же он выведал у меня, что я возвращаюсь из долгой, сорокадневной командировки с тюменского севера, из Нижневартовска, что мне удалось успешно провести промышленные испытания разработанного нашим институтом устройства и что я смертельно устал, поскольку провел пять суток на буровой, а оттуда пришлось сразу ехать в аэропорт и улетать - иначе бы пропал билет.
   Он высадил меня минутах в десяти ходьбы от моего дома, на перекрестке с моей улицей, и поехал по шоссе дальше. Была мягкая июньская ночь, в сибирских одеждах - жарковато, но это уже не имело никакого значения. Ведь я - в родных местах! Даже усталость вроде бы отступила, я ощутил некоторый прилив бодрости.
   Взял чемодан и сумку, не спеша пошел к дому... Затем остановился, ошеломленный внезапно нахлынувшими мыслями.
   "Что же получается? - стал я размышлять. - Сорок дней командировки - и вдруг без предупреждения "явился - не запылился"! С буровой позвонить не мог, а из Домодедово не догадался... Между прочим, сейчас - 2 часа ночи".
   Вот тут вдруг и хлынули лавиной в мой усталый мозг ситуации из пикантных анекдотов о мужьях, вернувшихся из командировки. Например, недавно я услышал такой.
   Уехал Абрам в командировку, а Сара, жена его, решила купить новый платяной шкаф. Но шкаф оказался странным: прогромыхал возле дома трамвай - и шкаф рухнул. Тогда Сара попросила соседа Мойшу починить шкаф. Справился Мойша с этой работой и сказал Саре, что посидит некоторое время в шкафу, чтобы точно увидеть, что именно в нем нарушается из-за трамвая. Влез он в шкаф, а тут Абрам возвращается из командировки. "Опять ты какое-то барахло купила! - воскликнул он, увидев шкаф. - И внутри, наверное, ничего хорошего!" Распахнул дверцы - а там Мойша. "Ты что тут делаешь?" - "О, ты, Абрам, не поверишь, но я жду трамвая..."
   А если и у нас дома кто-то "ждет трамвая"?.. Кстати, мой друг, служивший на флоте в Североморске, рассказывал, что перед возвращением любого корабля из похода репродукторы двое суток повторяли по всему городу информацию о его прибытии, чтобы предотвратить семейные драмы.
   Сердце подсказывало, что у меня дома подобных неожиданностей быть не может. Но мозг, напичканный анекдотами, впал в беспокойство. А что, если... И с некоторой грустью стал я думать, как легко может разрушиться семейное счастье. Мы так хорошо прожили вместе уже шестнадцать лет! И сын растет замечательный. Сейчас он отдыхает на Карельском перешейке, у бабушки. Все было безоблачно... Жена, умница, понимает, что такая уж у меня работа, такая судьба - ездить и ездить в нефтяные районы. Не на полку же класть наши разработки!
   Но что, если... Ведь тогда оставаться семьей уже нельзя - жизнь наша будет отравлена. Придется разводиться... А сын? Каково ему? Он так любит нас обоих! За что ему такое?
   Стою, грустный, размышляю... Что же делать? Быть может, погулять до утра? Это было бы, конечно, мудро... А сердце сопротивляется: не фантазируй о плохом; анекдоты анекдотами, но ведь у тебя дружная семья, вы всегда понимали друг друга, волновались друг за друга, помогали друг другу...
   Да, это правда... И все же - что, если...
   Жуткая усталость брала свое. Мысли и волнения стали постепенно затухать, глаза буквально закрывались, временами осознавал, что просто засыпаю стоя... И в какой-то момент я решительно, без дальнейших раздумий, пошел к дому, поднялся в лифте на свой, пятый этаж и нажал кнопку звонка.
   Через минуту жена спросила из-за двери:
   - Кто там?
   Когда я ответил, дверь распахнулась. Передо мной, с еще сонными, но уже наполненными радостной улыбкой глазами, стояла жена в легком халатике, а возле ее ног сидел, глядя на меня с некоторым любопытством, наш кот.
   Жена обняла меня и тихо сказала:
   - Хорошо, что ты опять дома...
   Нового шкафа в квартире не было, да и вообще в шкафы я не заглядывал...
  
  
  ВОТ ТАКИЕ "СМОТРИНЫ"...
  
   Когда-то и я был женихом. Но у нас с невестой приближение к женитьбе происходило, я бы сказал, нетрадиционно.
   Напомню: она была ленинградкой, я москвичом, а познакомились мы и решили не потерять друг друга, когда оказались в небольшом городке, очень далеком от двух российских столиц. Более года, до самой нашей женитьбы, я писал ей письма чуть ли не каждый день. Позже мне рассказали, что ленинградский почтальон находился в искреннем смущении, если когда-то не имел возможности вручить ей мое письмо... Но письма письмами, а показаться родне моей невесты, ясное дело, было необходимо.
   И вот месяца через три после нашего знакомства, я, студент-пятикурсник, отправился ненадолго из Москвы в Ленинград. Приурочил свой приезд к большому ноябрьскому празднику страны - годовщине революции, колыбелью которой как раз и стал славный город моего визита. Так что у семьи моей невесты было аж три дня для знакомства со мной и демонстрации приехавшего жениха своим - еще многочисленным в то время - родственникам.
   Поезд пришел в туманный и величественный Ленинград утром. На платформе встречала невеста. Меня захлестнуло волнение. Вот и наступают мои "смотрины", а затем, как я понимал, будет принято пусть и рекомендательное для невесты, но принципиально важное решение "большого семейного совета"... В горле пересохло - и где-то вблизи вокзала я выпил целых два стакана газированной воды.
   Быть может, эта неумеренная смена московской воды на ленинградскую стала роковой ошибкой, а возможно, как полагали позже некоторые знающие люди, произошла просто реакция на эмоциональный всплеск - что бы там ни было, но у меня случилась беда. Вы уже, возможно, догадываетесь какая. Как бы мне, дорогой читатель, подробнее рассказать вам об этой беде, не покоробив ваших эстетических чувств?.. Трудно, конечно, но постараюсь...
   Когда мы подъезжали на троллейбусе к 11-й линии Васильевского острова, где в старинном доме жила семья невесты, я почувствовал себя чрезвычайно некомфортно. Желудок производил какую-то невероятную работу, и я был способен сосредоточенно думать только, извините, о туалете. Наконец мы оказались в квартире, где мне следовало неторопливо и приветливо представиться. Но я совершенно скомкал эту важнейшую процедуру и скрылся в том самом месте, оставив родителей, бабушку и младшего брата невесты в понятном замешательстве. Появившись перед ними снова, я вежливо извинился и попытался достойно продолжать нашу ознакомительную, еще несколько сдержанную беседу, которая неизбежна на начальном этапе "смотрин". Но, к моему ужасу, мне недолго такое удавалось, и я опять поспешно заперся в туалете.
   Эти добрые, замечательные люди решили пока принять ситуацию, как она есть, - и, несмотря на регулярные периоды моего уединения, наш разговор постепенно становился живее и свободнее. Мудрая бабушка быстро сварила для меня рисовую кашу, которую я и потреблял в качестве порционного блюда, когда мы завтракали за специально подготовленным для встречи гостя столом, заполненным разнообразной едой.
   Ситуация существенно не изменилась и после завтрака. Однако до обеда, когда мы должны были появиться в другой родственной семье, было еще несколько часов, и меня тактично оставили отдохнуть, "прийти в себя после дороги". Помню, что все куда-то на время исчезли (теперь полагаю, что ушли обсудить свои неожиданные впечатления к родственнице, которая жила этажом выше). Во время одиночества я старательно выращивал в себе уверенность и в итоге стал полагать, что, пожалуй, мне удастся доехать на трамвае на Петроградскую сторону, где готовился обеденный стол. Когда невеста и ее родные вернулись и осторожно поинтересовались моим самочувствием, я мужественно заявил, что готов в дорогу.
   И я таки доехал до Петроградской стороны!!! Правда, путь был не очень долгим - не более тридцати минут. Нас встретила еще одна милая семья. Эти люди, уже хорошо проинструктированные, первым делом ознакомили московского гостя с местоположением того самого, важнейшего для меня помещения. Такой вот женишок явился!.. Стол был прекрасным, но моя трапеза, по совету хозяйки, ограничилась только куриным бульоном... Я стремился вписаться в компанию, даже смог обрести некоторое чувство юмора. Понятно, не раз отлучался от стола. Меня терпеливо и тактично дожидались... О, как ценю с тех пор истинно питерскую тактичность!
   Вечером, дома, мне в качестве ужина вновь предложили рисовую кашу. Но, кроме того, бабушка принесла бутылку какой-то жидкости коньячного цвета и с таинственной улыбкой произнесла:
   - Юрочка, это моя особая настойка. Выпей пару рюмок - и завтра все будет в порядке.
   Я это и сделал, причем не без удовольствия. Жесткий, я бы сказал, мужской напиток водочной крепости, он оставил в горле ощущение горького, но довольно приятного покрытия.
   А перед сном скромный, интеллигентный отец невесты, видимо, выполняя трудное, почти непосильное для него поручение родни, с явным смущением, один на один, задал мне вопрос:
   - Скажите, пожалуйста, это у вас - часто?
   ...Бабушка действительно сотворила чудо. Наутро моя проблема (вот где оно, истинное счастье!) вдруг перестала существовать, и в последующие два дня я, вроде бы, вполне себя реабилитировал...
   Мы с женой живем вместе уже более пяти десятков лет. И хотя подобных экстремальных ситуаций больше не припомню, бабушкина водочная настойка на корне калгана (лапчатки) стала навсегда моим любимым напитком... да и некоторых друзей, воспитанных мною. Придете в гости - угощу!
  
  
  ТАИНСТВЕННАЯ ГОСТЬЯ
  
   Как и многое другое, что вспоминается в нынешнем моем возрасте, этот случай относится к давним временам. Мне было около сорока, жене, как всегда, на полтора года меньше. В то летнее воскресенье у нее было какое-то мероприятие с ее студентами (экскурсия, показ моделей одежды или еще что-то). Сын развлекался на даче, у бабушки. Ну, а я сидел в нашей московской квартире один и скучал у телевизора.
   Вдруг - звонок в дверь. Открываю - стоит молодая, стройная, весьма интересная женщина. Улыбается. Спрашивает:
   - Вы Юра Цырин?
   - Угадали, - отвечаю недоуменно, поскольку подавляющее большинство людей, особенно незнакомые, меня уже называли по имени-отчеству.
   - Я приехала, погуляла немного и - к вам! - заявила незнакомка. - Разрешите войти?
   Я с тем же недоумением разрешил. Затем она изящно скинула мне на руки свой легкий плащ, сняла туфли и спросила, нет ли у нас в доме тапочек для гостей. Надев тапочки, предложила, чтобы мы прошли в комнату.
   - Я очень устала ходить по Москве и с удовольствием посидела бы на диване.
  Когда мы сели на диван, она немного откинулась и принялась с большим интересом меня разглядывать.
   - Так вот вы какой, легендарный Юра Цырин!.. Замечательный, я так и ожидала!
   Я начал нервничать. Что, в конце концов, происходит? Рискнул предложить ей познакомиться.
   - Ой, значит, Надежда Ивановна вам не дозвонилась! Я - Ира. Приехала в Москву из Ангарска на десять дней. Надежда Ивановна сказала мне, что самый лучший человек в Москве - это вы и, если будет возможно, я должна остановиться в вашей квартире - это станет незабываемым событием... Мой чемодан пока в камере хранения...
   Слова "Надежда Ивановна" хотя и разбудили мое сознание, но почти ничего не прояснили. Единственным человеком с таким именем в моей жизни являлась любимая учительница из Ангарска, с которой я переписываюсь со времени окончания школы...
   Ира продолжила свой рассказ, и я узнал, что она окончила в Ангарске ту же школу, но на 10 лет позже меня, что ее классным руководителем была та же замечательная Надежда Ивановна, что они живут по соседству, очень дружат и наша любимая учительница мечтает, чтобы мы познакомились и пообщались.
   Тут во мне не могло не возгореться пламя сердечного гостеприимства. Я оставил Иру наедине с телевизором и побежал в ближайший гастроном за вином, колбасой и тортом.
   А через полчаса мы уже сидели за столом. Первый тост был, конечно, за Надежду Ивановну, затем - за встречу, затем - за Ангарск, за других наших учителей... Нам стало легко и свободно друг с другом, словно мы знакомы уже много лет...
   И вдруг опять - звонок в дверь. Вернулась жена. Сразу заметила, что я нахожусь в одухотворенном состоянии, а в прихожей висит модный женский плащ.
   - Кто это у нас?
   Я ощутил затруднение. Как ответить коротко? Для жены Ангарск и моя родная школа были почти пустым звуком. Она ленинградка, и мы, кажется, никогда глубоко не обсуждали эти темы. Говорю в замешательстве:
   - Это бывшая ученица моей школы в Сибири...
   Жена на секунду заглянула в комнату, после чего приблизилась ко мне и пристально на меня посмотрела:
   - На редкость хорошо сохранилась эта твоя одноклассница... И сидите вы неплохо. Я не помешаю?
   - Она не одноклассница... Понимаешь ли, у меня была любимая учительница, Надежда Ивановна....
   - Слышала, слышала... Так можешь ты, все-таки, сказать мне четко, кто там сидит и почему? Как ее зовут хотя бы?
   Тут случилось совсем печальное. Впрочем, я почти никогда не мог запомнить имени с первого раза. Сегодня, вроде бы, запомнил, но, оказывается, от возбужденности выронил его из головы.
   - Извини, я забыл ее имя...
   И тут же сделал очень мудрое предложение:
   - Ты познакомься, пожалуйста, - и мы узнаем.
   - А с чего ты с ней вино пьешь? - жена смотрела на меня почти с медицинской заинтересованностью.
   - Видишь ли, у меня была любимая учительница... в Ангарске...
   - Ну, хватит!
   Она решительно зашла в комнату, предложила гостье познакомиться и рассказать, что привело ее в наш дом...
   ...К счастью, моя жена неизменно гостеприимна. Вскоре мы уже втроем вспоминали наши школьные годы...
   Ира прожила у нас десять дней и общалась с женой намного активнее, чем со мной.
   А когда уехала, они даже некоторое время переписывались (иногда с моим участием). Позже Ира, выйдя замуж, уехала из Ангарска. И мы её потеряли...
  
  
  
  
  
  МАЛЕНЬКИЕ ПОВЕСТИ
  
  ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА
   "26 ноября 1955 г., Москва, нефтяной институт имени академика И.М. Губкина. Мчатся студенческие будни... Понимаю, мне не суждено сделать в литературе много. И все же не умрет мечта написать хотя бы одну повесть или пьесу, но только чтобы это сочинение, действительно, помогало людям жить. А для этого нужно самому пройти большую, беспокойную инженерную жизнь".
   "28 ноября 2000 г., Нью-Йорк. Я посвятил жизнь созданию нового и борьбе за его реализацию, и та судьба давно показала мне, что творчество, да и вообще увлеченность добрыми делами всегда дают человеку жизненные силы. Это так многообразно! Это - вне возраста. Пока это остается со мной, я буду иметь стимул для жизни. Радуюсь, что мои литературные пробы публикуются и находят отклик в душах людей..."
  
  
  ПЕКРЕСТОК СУДЕБ
  Повесть по воспоминаниям старого нефтяника
  
   Данная повесть - это светлое, оптимистичное сочинение на базе моих многолетних впечатлений, полученных в бессчетных командировках. В повести всё придумано, но всё отражает реальные воспоминания. Гостиница маленького городка или поселка нефтяников - это действительно перекресток сложных судеб многих хороших людей, которые нередко получают там друг от друга заряд душевного тепла.
   Мне, честно говоря, больше нравится направлять внимание читателя на хорошее в человеческом общежитии, чем мусолить плохое. Пусть и эта повесть всколыхнет в душах людей добрые чувства, которые так нужны в жизни!
   Из письма другу
  
   Мы с Геннадием Сергеевичем - уже, можно сказать, старики, дожили до середины восьмого десятка лет. Познакомились на отдыхе в санатории Кисловодска. Оказалось, что оба мы нефтяники, отдавшие десятки лет жизни главной нефтяной кладовой России - Западной Сибири. Это нас быстро сблизило.
  Я работал технологом (причем многие годы главным) на буровых предприятиях Сургута, а он заведовал лабораторией в Москве, в институте буровой техники. Я уже пять лет неработающий пенсионер, а Геннадий Сергеевич, доктор наук, был оставлен в институте научным консультантом и членом диссертационного совета. Руководить ему уже нечем: вся научная часть института рухнула, подрубленная оголтелыми преобразованиями ельцинской эпохи, осталась востребованной лишь проектная часть.
  В пожилом возрасте очень ясно и подробно вспоминается свое прошлое, особенно дальнее. И мы охотно делились воспоминаниями о годах нашего участия в становлении грандиозной Западно-Сибирской нефтяной индустрии. Это были конец шестидесятых и семидесятые годы прошлого века.
  Многое рассказали мы друг другу. И хотелось бы мне написать об интересной судьбе Геннадия Сергеевича целый роман. Но на такое свершение еще не ощущаю сил и пока ограничусь маленькой повестью по его воспоминаниям об одной командировке в Нижневартовск в середине 70-х годов.
  Почему я решил предложить вниманию читателей именно те неожиданные мгновения, которые случились тогда в его жизни? По большому счету, ничего уникального в тех мгновениях не было - нормальные житейские эпизоды в гостинице. Но я скажу вам, уважаемый читатель, если вы еще не смогли ощутить этого, что нередко незамысловатые гостиничные события окружены какой-то неуловимой наполняющей душу аурой. Они, подобно небольшому зеркальцу, способному отразить довольно просторный пейзаж, подчас приносят нам за считанные часы, а то и минуты новые, волнующие знания о судьбах людских, об окружающем нас очень непростом человеческом общежитии - о жизни, что, говоря словами поэта, "так рисунком не проста". А иногда бывает, что вдруг становятся поворотными в нашей собственной судьбе...
  Но не буду забегать вперед. Добавлю лишь, что все те мгновения на гостиничном перекрестке судеб оказались для Геннадия Сергеевича добрыми - случается и такое! - и подарили ему много душевного тепла, которого так часто не хватает людям. Бесценны такие мгновения жизни, прибавляющие нам сил и надежд.
  Возможно, вы, уважаемый читатель, знакомясь с этой повестью, подумаете о чем-то своем, сокровенном. А больше ничего мне и не нужно...
  
  1
  Итак, шел, если не ошибаюсь, 1976-й год. Быть может, и 1977-й - это не имеет значения. Двое ученых прилетели в молодой город на Оби Нижневартовск, чтобы провести промышленные испытания нового комплекса устройств для крепления нефтяных скважин. Это была совместная разработка Всесоюзного института буровой техники, работающего в Москве, и Сибирского института нефтяной промышленности, который располагался в Тюмени. Поэтому один ученый, руководитель работ Геннадий Сергеевич Касаткин, прилетел из Москвы, а другой, Валерий Закиров, из Тюмени.
  Геннадий Сергеевич, недавно отметивший свое сорокалетие с сотрудниками лаборатории (как это повелось, прямо в ее стенах после работы) уже десять лет являлся кандидатом наук и старшим научным сотрудником. А Валерий только недавно вышел из категории молодых специалистов и был переведен на должность старшего инженера. Ему шел двадцать шестой год.
  За три года сотрудничества Геннадий Сергеевич сдружился с Валерой, и это было вполне естественно, поскольку он был стойким приверженцем принципа мягкого руководства, а в Валере гармонично сочетались собственное достоинство и уважительность в отношениях со старшим коллегой. Кстати, приверженность к мягкому руководству Геннадий Сергеевич унаследовал от своего научного руководителя по кандидатской диссертации - профессора Московского нефтяного института Герасима Аршаковича Степаняна, который считал этот принцип руководства высшим, особенно в науке. Он говорил: "Подчиненные должны быть надежны в делах не потому, что боятся начальника, а потому, что он смог сделать их своими глубокими единомышленниками, преданными общему делу". Герасима Аршаковича уже не было в живых...
  Внешне Геннадий Сергеевич и Валерий гармонировали друг с другом и приятно дополняли один другого: оба высокие, не лишены атлетизма, имели одинаковый размер одежды. У Геннадия Сергеевича - густая волнистая темно-каштановая шевелюра, почти спадающая на плечи, со слегка намечающейся сединой. Он смотрел на мир большими спокойными серо-голубыми глазами. Валера был черноволосым, курчавым, с очень жесткими волосами, а карие глаза его, слегка раскосые по-татарски, выражали откровенный интерес и неравнодушие ко всему окружающему: их выражение менялось часто и стремительно.
  Геннадий Сергеевич позвонил главному инженеру Управления буровых работ и с огорчением узнал, что испытания могут начаться только дней через пять: при бурении запланированной для этих испытаний скважины произошли осложнения - и работы по ее креплению задерживаются.
  Главный инженер поселил ученых в гостиницу "Приобье" с максимально возможным комфортом - в так называемом номере "люкс". Гостиница располагалась в двухэтажном деревянном бараке, а их номер размещался на втором этаже, в самом конце длинного коридора. Особенностью номера было то, что он состоял из двух комнат - проходной и изолированной - и имел внутри все мыслимые удобства: умывальник, туалет и даже душевую кабинку. В довершение к этому, в проходной комнате стоял телевизор, который удобно смотрелся с каждой из трех кроватей, установленных вдоль ее стен, - высшее удобство командировочной жизни тех времен.
   Изолированная комната была значительно меньше проходной и не имела телевизора, но зато ведь она была изолирована! Важность этого обстоятельства Геннадию Сергеевичу и Валерию удалось оценить сразу при вселении в номер. Дверь из изолированной комнаты неожиданно распахнулась, и они увидели двух своих соседей - молодых, лет тридцати, женщину и мужчину. Геннадий Сергеевич отметил, что они даже могут сойти за сестру с братом: голубоглазые блондины среднего роста и средней упитанности, но еще сохраняющие нормальную форму.
  Парень с заметным смущением изложил им ситуацию, которая и без того была абсолютно ясна.
  - Мужики, - произнес он, - вы уж простите нас, но мы ведь вчера приехали сюда месяца на два - испытывать новую аппаратуру. Геофизики мы.
  - Ну и прекрасно, - отреагировал Геннадий Сергеевич, уже понимая, в каком направлении пойдет речь дальше. - Какие проблемы?
  - Вы поймите - жить-то надо! Командировка командировкой, но мы ведь живые. Мотаемся по Тюменской области месяцами... Взвоешь тут в одиночестве... А мы с Наташей - старые друзья, учились вместе в Уфимском нефтяном. Теперь она работает там же, в Уфе, а я - в башкирском городе Октябрьском по совместной теме наших институтов. Встречаемся обычно в командировках. Ну и... Хорошо нам вдвоем, ребята, хотя оба понимаем: наши семьи - святое. На них не покушаемся, никого не травмируем... Но жить-то надо!
  Наташа смутилась настолько, что предпочла уйти вглубь своей комнаты. А парень продолжал:
  - Вы не будете сердиться, что мы заняли изолированную комнату?
  - Слушай, друг, хватит оправдываться. Живите, как вам удобно. Чувствую, вы хорошие ребята - мы рады за вас... Одно мне интересно: как вы убедили нашу строгую хозяйку поселить вас вместе?
  - О, сейчас вы улыбнетесь, - парень стал уже менее скованным. - Нам фантастически повезло: ее зовут Наталья Ивановна Петрова, а меня Виктор Иванович Петров, хотя мы вовсе не родственники. Вот и представляемся в гостиницах братом и сестрой... Не выдавайте нас.
  - Замечательно. И скажи Наташе, чтобы не смущалась, - мы нормальные ребята. Будем жить дружно, да?
  - Конечно! Только мы не часто будем здесь - у нас много полевых работ. Не надоедим вам...
  Геннадий Сергеевич представил Виктору себя и Валерия и предложил через час попить вместе чаю с пряниками из Москвы. "Старожилы" закрылись в своей комнате.
  Наступала июньская белая ночь Среднего Приобья. Геннадий Петрович и Валерий распределили между собой кровати. По уважительному предложению Валерия старшему досталась кровать под окном, а сам он занял место у противоположной стены с входной дверью. Они разместили свою одежду в шкафу. Затем накрыли двумя газетами довольно большой стол, установленный в середине комнаты, и выложили на него привезенные яства: хлеб, колбасу, огурцы, вареные яйца, пряники, сахар, пачку индийского чая. В коридоре налили из титана кипятку в графин, насыпали в кипяток чай из пачки. Валерий постучался в дверь Виктора и Наташи и пригласил их к столу. Они вошли. Виктор держал бутылку портвейна - для знакомства. Отказа не последовало.
  Спокойная беседа длилась часа три. Никому не было скучно. Командировочное застолье технарей - это чаще всего разговор о работе. Так случилось и в этот раз. Более интересных тем, пожалуй, и нет...
  Утром, перед тем, как уехать с Наташей на месторождение, Виктор предложил новым знакомым искупаться в Оби - вода теплая. Обь была в пяти минутах ходьбы...
  Прощались, ощущая себя друзьями...
  
  2
   Естественно, Геннадий Сергеевич и Валерий в то же утро посетили Управление буровых работ, чтобы точнее осознать ситуацию на скважине. Познакомились с геофизическими диаграммами, отражающими ее техническое состояние. Внесли уточнения в проект плана работ по ее креплению. Побеседовали по телефону с буровым мастером.
   А после обеда пошли в объединение "Нижневартовскнефтегаз", чтобы окончательно согласовать предстоящие опытно-промышленные работы с главным геологом - основным защитником и пропагандистом всех усилий по повышению качества скважин.
   Повезло - главный геолог смог сразу принять гостей. Как обычно, встретил их приветливо. Марат Кабирович, несомненно, был самым интеллигентным человеком в руководстве объединения. В нем удивительно гармонично сочетались мягкость общения и уважительность, с одной стороны, и твердая, неколебимая позиция в делах, с другой.
   Провожая представителей науки, пожелал им успеха и добавил: "Не зря живете, ребята!" А ведь мог и просто попрощаться этот выдающийся геолог Западной Сибири...
   Затем зашли в гастроном, где приобрели хлеб, колбасу, сахар, печенье и овощи, и направились в гостиницу. Никаких планов на остаток дня они не имели. Можно лениво отдохнуть, глядя в телевизор, в пустом, видимо, номере, можно еще раз сходить на Обь, можно просто погулять по городу, знакомясь с новостройками...
   Номер действительно был пуст, но лениво отдохнуть им не довелось. Через несколько минут после их прихода раздался стук в дверь. У порога оказались две молодые симпатичные женщины. Старшая - лет тридцати пяти, с пышными каштановыми волосами, собранными сзади в пучок, серыми большими глазами и лицом удивительной, чарующей белизны. Младшей было лет двадцать пять, карие глаза выдавали наличие у нее армянских предков, черные волосы крупными волнами спадали на плечи.
   - Простите, молодые люди, - сказала старшая, - нет ли у вас немного соли? Мы купили помидоры и огурцы, а про соль забыли.
   - Проходите, пожалуйста, прекрасные незнакомки, - предложил Геннадий Сергеевич.
   Незнакомки не заставили себя уговаривать. Без капризов согласились и сесть с мужчинами за стол. Более того, они с откровенным интересом рассматривали Геннадия Сергеевича и Валерия.
   - Соль у нас, к вашему счастью, есть - в этом номере соль и перец переходят из рук в руки, - улыбнулся Геннадий Сергеевич. И все почему-то тоже улыбнулись. Просто так, просто потому, что общаться с новыми знакомыми было легко и даже приятно. Затем он задал совсем не оригинальный вопрос, а другого незнакомки, пожалуй, и не ожидали:
   - Вы чем-то заняты сегодня вечером?
   - Хотим поужинать, если это можно назвать занятием... А затем не отказались бы немного посмотреть у вас телевизор - ведь второго в гостинице нет, - ответила старшая.
   - И мы хотим поужинать, - вступил в разговор Валерий, направив пристальный вопросительный взгляд на Геннадия Сергеевича. Старший коллега поймал этот взгляд и среагировал точно:
   - Дорогие незнакомки! Как вы относитесь к намеку моего младшего друга, что нам неплохо было бы поужинать вместе?
   Женщины переглянулись, и младшая чуть смущенно посмотрев на Геннадия Сергеевича, а затем на Валеру, сказала:
   - Почему бы и нет - вы совсем не страшные... правда же, Галина Александровна? К тому же телевизор подольше посмотрим!
   - Итак, одна тайна раскрыта: вы - Галина Александровна, - с удовлетворенностью следователя заявил Геннадий Сергеевич.
   - Лучше, пожалуй, Галя, - предложила она, - а со мной - Мариночка.
   - Очень приятно. Я - Геннадий, а этот юноша - Валера. Он будет упорно называть меня Геннадием Сергеевичем, но вы, уж, будьте добры, не копируйте его. А что вас занесло в эти дальние края?
   Скоро мужчины знали, что имеют дело с врачами, которые прибыли из Тюмени с целью очередной инспекторской проверки местных медпунктов и больниц от Нижневартовска до Сургута. Рассказали и о себе - в общем, знакомство состоялось.
   Затем последовал неожиданный для остальных вопрос Геннадия Сергеевича:
   - Милые женщины, а есть ли у вас немного спирта?
   Узнав, что есть целая пол-литровая бутылка ("на всякий случай"), он вдохновенно воскликнул:
   - Если не пожалеете немного, мы организуем незабываемый вечер!
   Марина недоуменно спросила:
   - Разбавим водой и будем пить?
   - Мариночка, - весело ответил Геннадий Сергеевич, - как вы могли предположить, что мы такое можем назвать незабываемым вечером?! Нет! Ожидайте на-сто-я-щего сюрприза!
   Стоит ли описывать, как готовился импровизированный стол? Кто бывал в долгих командировках, прекрасно это вообразят, а кто не бывал, для того это, пожалуй, будет несколько скучной информацией. Ведь она не всколыхнет сердце, не напомнит о том неповторимом вдохновении, которое рождается внезапностью приятных гостиничных встреч. Достаточно рассказать, как осуществлялся сюрприз, обещанный Геннадием Сергеевичем.
   Он смог получить у тети Веры, администратора гостиницы, четыре небольших фаянсовых чашки с блюдцами, четыре чайных ложки из нержавейки и небольшую кастрюльку. В кастрюльке заварил на электроплитке той же тети Веры крепкий кофе. Усадил всех попарно с двух сторон стола (рядом с собой пригласил сесть Галину Александровну) и начал операцию создания обещанного сюрприза, сопровождая ее увлекательными пояснениями. Он говорил:
   - Дорогие друзья, очень скоро мы с вами будем наслаждаться французским грогом. К сожалению, для полного удовольствия нам не хватает двух обстоятельств: во-первых, плотных штор на окне, которые оградили бы нас от белой ночи (хотя, вроде бы, темноты нам будет достаточно - тучи быстро сгущаются), а во-вторых, возможности заварить кофе по-турецки. Но, думаю, все же каждый ощутит праздник души. Когда-то такой праздник был подарен и мне.
   - А мы потом сможем встать? - заинтересовалась Марина.
   - В какой-то момент вам может показаться, что вы начинаете расставаться с трезвостью, но это ощущение скоро пройдет - будет легко и приятно. И встанете с уверенностью... Тем более что у вас есть возможность самостоятельно и широко регулировать крепость напитка в вашей чашке.
   - Как? - любопытство Марины разгоралось.
   - Прошу не спешить - все узнаете своевременно. А теперь следите за мной. Каждую чашечку я наполовину заполняю кофе, кладу туда аж пять чайных ложек сахара... а в оставшееся пространство наливаю спирт. Стараюсь полностью растворить сахар, помешивая содержимое. Он неизбежно растворится, поскольку то, что находится в чашках, будет гореть - мы же пьем грог!
   - Я уже опьянела! - сообщила Марина и возбужденно засмеялась.
   - Неплохо! - улыбнулся Геннадий Сергеевич. - Вами уже овладело предвкушение грядущего - это меня радует... А теперь будьте особо внимательны. Я раздаю чашки... Когда подожгу в них жидкость, над столом возникнут четыре почти волшебных голубых пламени. Они украсят нашу беседу. Вы будете помешивать жидкость в чашках, а временами зачерпывать ее ложкой. В ложке пламя станет не голубым, а розовым. Вас порадует такая игра цвета. Но важнее, пожалуй, другое. Вы задуете розовое пламя, а затем продегустируете горячий напиток. Через какое-то время повторите такую дегустацию... затем опять и опять... Вкус будет все время меняться. Скажу об этом коротко. Вначале вы ощутите явное преобладание вкуса спирта, ну, естественно, вкус кофе и чуть заметный привкус жженного сахара. Если же вы дождетесь момента, когда голубое пламя само погаснет, то ощутите явно преобладающий вкус кофе, легкий привкус спирта и сильно выраженный вкус жженного сахара. А в промежутке между этими двумя моментами - великое множество вкусовых сочетаний - остается лишь решить, когда загасить пламя. Или не гасить его вовсе.
   - Ну, да - не гасить! - воскликнул Валерий. - Спирта жалко!
   Галина Александровна с улыбкой взглянула на него, а Марина опять громко засмеялась, словно действительно уже попробовала грогу.
   ...За столом был долгий душевный разговор. Как обычно, много рассказывали о своей работе. И, конечно, о личных судьбах...
   Женщины узнали, что Валера не женат, а личная судьба Геннадия Сергеевича сложилась непросто. Женился он довольно поздно, только лет пять назад, после защиты кандидатской диссертации. И по-прежнему продолжалась бесконечная цепь его командировок. Родился сын. Жена откровенно завела любовника, а затем перебралась к нему жить с маленьким сыном. Развода пока не требует, и Геннадию Сергеевичу все некогда этим заняться. Да и ничто не торопит...
   Оказалось, что Марина не была замужем, но у нее есть маленький сын, а у Галины Александровны был муж - значительно старше ее. Три года назад умер от инфаркта, а она живет с матерью и десятилетней дочкой. Что довело мужа до инфаркта, рассказывать не стала, чтобы не сбивать светлое настроение компании. Одно сообщила:
  - Люди... как всегда...
   Не поспешили бы разойтись, но вдруг в дверях появился пожилой мужчина с усами буденовского типа - новый гость, сосед по комнате. Решительно водрузил на стол бутылку дешевого портвейна, однако женщины заторопились - утром надо уезжать в Мегион и далее. Надеются вернуться дня через три. Одарили ученых дружескими улыбками, в которых угадывалась легкая грусть, поблагодарили за вечер и скрылись за дверью...
  
  3
   - Помешал я вам, ребята, - простите! - сказал новый сосед. - Не захотели ваши дамы пить мой портвейн... Он, и правда, барахло - бормотуха, как теперь говорят. Но я-то пью понемногу, на ночь, чтобы спасаться от инфаркта, Вы не читали, что перед сном полезно принять немного алкогольного напитка? Это гарантирует, что ночью не возникнет закупорки кровеносных сосудов. Именно ночью чаще всего случаются инфаркты, когда кровь движется вяло... Ну, конечно, лучше пить благородные напитки: коньяк или марочное красное вино. Но я пенсионер, это не для меня... А можно я налью себе стаканчик вашего чаю?
   - У нас кофе, к сожалению, - сообщил Геннадий Сергеевич, - но могу принести вам кипятку.
   - Крепкие у вас нервы, ребята: на ночь - кофе! - удивился сосед и продолжил: - Нет, дорогие, я не так стар, чтобы вы меня обслуживали... Я, как говорил Аркадий Райкин, "простой инженер". Работал в КБ на "Уралмаше". Имею десятка два изобретений, но хлопотное это дело - больше люблю оформлять рацпредложения. "Навар" с них обычно невеликий, но надежный. Особенно, если подключишь в авторы начальство.
   - А что же вас привело сюда? - поинтересовался Валерий. - Или это бестактный вопрос?
   - Шутите, молодой человек? В отношении меня бестактных вопросов уже быть не может - кофе с молодыми женщинами не пью... Не обижайтесь - бывало, и пил... Давно... Я наезжаю сюда время от времени с некоторыми идеями, меня многие здесь знают. Прихожу на буровое предприятие, прошу быть моим соавтором по рацпредложению кого-то из начальников - и всем хорошо!.. Схожу за кипяточком...
   Геннадий Сергеевич и Валерий не спеша убирали со стола остатки еды. Что-то положили в шкаф, что-то отнесли тете Вере, в общий гостиничный холодильник. Валерий начал мыть посуду...
   Тем временем их новый сосед вернулся с кипятком, налитым в стеклянную банку с этикеткой баклажанной икры, насыпал в нее чай, накрыл ее тарелкой, поставил это сооружение посреди стола и укутал его своей подушкой.
   - Вот так чай должен настаиваться минут пятнадцать - иначе вкусным не будет, - пояснил он. - В Башкирии меня научили...
   И продолжил свой рассказ:
   - Завтра утром поеду на автобусе в Стрежевой - там меня ждут, договорился. Предложу два технических решения, связанных со спуском обсадных колонн в скважины. Одно позволит очень точно определять, до какой глубины спущена колонна, а значит, со снайперской точностью корректировать глубину установки ее наружной оснастки, прежде всего заколонных пакеров - разобщителей пластов. Ведь это очень важно: глинистые перемычки между пластами часто совсем тонкие (два - три метра), а не попадешь в них - и вся затея с разобщителем насмарку. Ну, а второе решение позволит несколько раз проверить герметичность колонны в ходе ее спуска, а не по окончании крепления скважины, следовательно, оперативно устранять негерметичность (например, заменой или доворотом труб). Подумайте, насколько это экономичнее, чем вести ремонтные работы в законченной скважине!
   - Вы целую лекцию нам прочитали, - почти с восхищением сказал Геннадий Сергеевич. - Очень интересные идеи!
   - Мне тетя Вера сообщила, что вы буровики - вот я и вдохновился поделиться...
   - Успехов вам! - вступил в разговор Валерий. - А как вас зовут?
   - Мефодий Арсеньевич, я коренной свердловчанин. А себя вы не называйте - все равно забуду, как уеду: памяти на факты не стало. Но на логическую пока не жалуюсь - мыслить удается... Знаете, ребята, без творчества не могу жить. А теперь, когда умерла жена и уже два года живу один (голос его дрогнул), тем более... Только творчеством и спасаюсь... Берегите жен, ребята. Когда-нибудь вспомните эти слова...
   ...Утром Геннадий Сергеевич и Валерий остались в номере одни. Но это продолжалось недолго - пришлось вновь окунуться в сферу технических идей. Валера даже не успел развернуть очень желанный для него разговор о вчерашних женщинах. Вечер с ними получился незабываемый - молодец Геннадий Сергеевич! И, честно говоря, Валера печалился, что не додумались обменяться телефонами с прекрасными врачихами. А вдруг они не вернутся через три дня, как обещали? Если по-честному, ему не хотелось потерять Марину - что-то светлое и щемящее осталось в душе после знакомства с ней... А Геннадий Сергеевич только сказал таинственно и задумчиво: "Продолжение должно последовать...".
  И тут - стук в дверь.
   Как-то неуверенно, боком, словно крадучись, вошел местный молодой инженер-буровик Семен Завалишин. Застенчиво улыбнулся и поздоровался. Он был знаком с прибывшими учеными уже года два - участвовал в испытаниях их новинок на буровых.
   Однажды пригласил их в гости. Жил он вдвоем с женой в однокомнатной квартире, детей не было. Тот вечер прошел приятно, с пельменями, редкой в этих краях водкой завода "Кристалл" и солеными грибами из местных лесов. А "гвоздем программы" была нежная баночная сосьвинская селедка, которую, говорят, Сталин во время Великой Отечественной войны регулярно отправлял в качестве подарка Черчиллю. Единственное, что насторожило тогда Геннадия Сергеевича и Валерия, - это несколько навязчивая и высокомерная ироничность Лиды, жены Семена, в отношении него.
   Можно было бы и воздержаться от такого потока иронии в присутствии новых гостей дома... Этот поток мог бы даже подпортить атмосферу вечера, если бы не компенсировался ее особо дружеским, приветливым отношением к гостям...
   - Как поживает Лида? - первым делом спросил Геннадий Сергеевич.
   - Думаю, неплохо, - ответил Семен, глядя в окно, - но точно не знаю... Я ушел из дома, живу в общежитии.
   Возникло неловкое молчание. Геннадий Сергеевич не решался прямо спросить о причине. Семен понял, что далее говорить следует именно ему:
   - Я решил обратиться к вам, Геннадий Сергеевич, вот по какому поводу. Возьмите меня к себе аспирантом. Я не подведу... Знаете ли, в руководители я, конечно, не выбьюсь с моим характером, да и просто боюсь я такой работы - лидерство во мне не заложено. Но анализировать, исследовать проблемы - это мое!
   И вдохновенно продолжил:
   - Вот, например... Сейчас расширяется применение заколонных пакеров при креплении скважин. Дело хорошее: можно надежно разобщить пласты в любом строго заданном месте. Но ведь пакер, имея резиновый уплотнительный элемент, по сути своей гораздо менее долговечен, чем цементное кольцо вокруг обсадной колонны. Сумей мы создавать это кольцо бездефектным в заданных зонах - цены бы ему не было! А кто знает, может ли пакер способствовать формированию бездефектных участков этого кольца? В том-то и дело, что может - я это предварительно уже установил! Причем наиболее эффективно это получается в сложных условиях: в наклонном стволе, да еще при наличии каверн в стенке скважины. Вот так!..
   - Круто! - воскликнул Валерий.
   А Геннадий Сергеевич улыбнулся, положил руку на плечо Семену и сказал:
   - Молодец! Я тоже начал думать об этом. Пожалуй, вместе родим что-то полезное. Аспирантуру имеешь в виду заочную?
   - Готов и в очную, чтобы активнее поработать.
   - Ну, в таком случае, извини, я должен понимать, что у вас с Лидой произошло. Ведь ты расстанешься с ней на три года.
   - Уже расстался, Геннадий Сергеевич, - навсегда. Все банально до противного: приехал с буровой раньше, чем планировал, и застукал ее в нашей кровати с командированным из Краснодара. Сладко спали - утомились, бедняги. Оба наглые - ничуть не смутились, она еще провожать его пошла... Одного не пойму: зачем при ее шальном характере она захотела выйти за меня замуж? Проще вести веселую жизнь возле такого тюфяка?.. В общем, ушел я в общежитие и подал на развод. На следующей неделе - суд... Такие дела... Больше жениться не буду.
   - Печально, Семен, - тихо произнес Геннадий Сергеевич. - Ну, насчет жениться - не жениться жизнь тебе позже что-то посоветует, будь уверен...
   - Ненавижу женщин! - с несвойственной ему решительностью заявил Семен.
   - А насчет очной аспирантуры ты, пожалуй, прав, - продолжал Геннадий Сергеевич. - Знаешь, я вижу тебя толковым старшим научным сотрудником или доцентом в вузе. Это твоя ниша - все будут уважать и любить тебя. Так что готовься - через два месяца вступительные экзамены. Советую оформить отпуск за свой счет.
   Семен благодарно улыбнулся:
   - Спасибо, я, честное слово, не подведу!.. А что касается жен... Мой друг рассказал мне о случае, похожем на анекдот. Он лежал в больнице после какой-то операции, и к нему в палату привезли парня, жутко нервного и злого. У парня была операция по поводу аппендицита. На второй или третий день парень встал с кровати, пошел в туалет и там выбросился из окна. Погиб. А случилось у него вот что. Знакомый командированный уговорил его поразвлечься вечерком у себя в номере с двумя дамами. Парень согласился. А одна из тех дам оказалась... его женой. Озверел, пустился ей вдогонку, но тут - острый приступ аппендицита. Ну, не анекдот ли, хоть и грустный?!.. Все же аспирантура получше самоубийства...
   - Повеселел, друг! - одобрительно отметил Валерий.
  
  4
   Следующим утром простаивающие ученые решили окунуться в Обь и немного позагорать на ее берегу. Выйдя из гостиницы, они миновали несколько деревянных жилых домов, напоминающих их гостиницу, и вышли к берегу.
   Несмотря на то, что пляжем этот берег назвать было невозможно даже при самом смелом воображении, величественная панорама полноводной и неспешной реки очаровывала. Вообще-то, здесь можно было бы создать неплохой городской пляж. Берег был покрыт естественным приятным песком, который продолжался и на дне реки, пока можно было идти, погружаясь в приятную, можно сказать, ласковую воду. Вода в среднем течении Оби летом теплая, потому что река течет с юга, с Алтая, и старается донести южное тепло до северных, ханты-мансийских просторов.
   Однако береговой песок был завален большими бетонными плитами, всяческими металлическими изделиями и деревянными ящиками, сгруженными с барж или вертолетов. Юному городу пока было не до обустройства пляжа...
   Геннадий Сергеевич и Валерий вернулись гостиницу с намерением поработать над очередным изобретением, которое в первом приближении наметилось вчера перед сном.
   Но, как обычно, планирование в гостинице оказалось делом ненадежным. Вручая им ключ от комнаты, тетя Вера с нотками таинственности в голосе сообщила, что их хотела застать одна женщина и что она придет снова через полчаса, в полдень.
   К ним действительно пришла симпатичная блондинка лет тридцати, фигура которой соответствовала отменному "коэффициенту гитарности", как любил выражаться Валерий. На ней был изящный короткий сарафан, застегнутый спереди молнией... Окинув мужчин смелым и возбуждающим взглядом, воскликнула:
   - Здравствуйте, мальчики! А я от Сидора Спиридоновича. Он поручил мне скрасить ваше одиночество в качестве гейши... или еще как-то... Меня зовут Надя. Вы не будете возражать?
   Мужчины переглянулись. Валерий, быстро оценив обстановку, вдруг заторопился:
   - Я же забыл взять в УБР план работ - надо сбегать!
   - Не надо! - твердо сказал Геннадий Сергеевич и улыбнулся. - Ты доставай еду из шкафа и посуду, а я схожу за кипятком, заодно прихвачу колбасу и помидоры.
   Взял Надю за талию и привел к столу.
   - Милый и заботливый человек - ваш начальник Сидор Спиридонович, - сказал он с какой-то неясной интонацией. - И умница: я общаюсь с ним уже больше года - знает свою работу!..
   - И не только ее, - сверкнула глазами Надя.
   - А вот вас мне видеть, к сожалению, не довелось. Попадал только в его кабинет и в цех, а в отделы не заходил - так уж складывались дела...
   - Теперь увидели. Могли бы познакомиться и поближе, - Надя явно пошла в наступление.
   Валерий вновь загорелся идеей взять план работ в УБР. Геннадий Сергеевич с той же твердостью, что и первый раз, не принял это намерение:
   - Зачем суетиться? У нас - гостья, наша очаровательная гейша. Давай проведем остаток дня в милой беседе с ней.
   - Вы, кажется, не любите женщин, Геннадий Сергеевич? - со смешанными грустью и лукавством спросила Надя.
   - У меня нормальная ориентация. Но я, знаете ли, не коллекционер в отношении милых дам... Еще, пожалуй, и несколько ленив. А вы возражаете против дружеского застолья с нами?
   Надя о чем-то задумалась ненадолго, чему-то усмехнулась и ответила:
   - Пожалуй, нет. Тем более, что у меня есть бутылка водки.
   И зеленоватая бутылка провинциального производства была извлечена ею из довольно большой сумки, висящей на ее плече.
   - Будем должниками, - произнес Геннадий Сергеевич.
   Он отодвинул от стола стул, с некоторой галантностью помог Наде сесть, взял со стола графин и, выразительно посмотрев на Валерия (дескать, не стой как вкопанный - готовь стол), вышел из комнаты.
  Его мысли обратились к Сидору Спиридоновичу - начальнику 2-й трубной базы. Трубная база - один из важнейших местных объектов. О родное бурение! Оно - постоянная работа с трубами. Их нормальное качество - залог успеха, их дефектность - главный фактор бед... У двух ровесников, кандидата наук и исконного производственника, давно сложились приятельские отношения. Дело в том, что все новые устройства, спроектированные под руководством Геннадия Сергеевича, поставляются сюда экспериментальным заводом его института, как правило, в частично разобранном виде. Их окончательная сборка, стендовая опрессовка, а если надо, и ремонт производятся на трубной базе Сидора Спиридоновича. Так получилось, что эти два человека сразу понравились друг другу, а потому их сотрудничество стало приятным, по существу дружеским.
   Да, Сидор Спиридонович проявил себя поистине душевным человеком. А при этом он являлся и общеизвестным любителем женщин. Женился уже четыре раза, но это было только скромной частью его любовных увлечений. И, видимо, он плохо себе представлял, что какие-то мужчины не нуждаются в столь бурной активности на сексуальном фронте.
   ...Месяца два назад текущие дела свели Геннадия Сергеевича в кабинете начальника трубной базы с ровесником из Баку Тофиком Рашидовичем. Прощаясь с гостями, Сидор Спиридонович сказал:
   - Вы оба замечательные ребята! У меня есть молодой инженер Надя. Поручу-ка я ей поразвлекать вас сегодня! Но учтите, что она может пропустить за ночь и десять мужчин - это вас не тревожит?
   Тофик Рашидович улыбнулся и меланхолично, с легкой хитринкой, произнес:
   - А чего нам тревожиться? Пусть она тревожится, что нас всего двое...
   Тогда Надя почему-то не появилась в гостинице. Видимо, Сидор Спиридонович решил скомпенсировать ту недоработку.
   ...За столом разговор получился не сразу. Вначале Геннадий Сергеевич стал рассказывать гостье о недавно познанном башкирском методе заваривания чая, демонстрируя обретенное умение на своей кровати. Но эта информация не вызвала живого интереса Нади, она сидела в задумчивости.
   - Давайте выпьем за знакомство! - предложил Валерий и налил понемногу водки в четыре стакана.
   Чокнулись, выпили... и вдруг Надя расплакалась. Мужчины недоуменно смотрели на нее и молчали.
   - Простите меня, ребята, - сказала она наконец. - Все получилось глупо. Не подумайте, что мне нравится приходить к командированным в роли проститутки. Я никогда этого не хочу... Да и нечасто это делаю. Но мой начальник считает, что так он доставит наибольшую радость своим приезжим гостям, особенно приятелям. И я тут очень подошла ему со своей нескладной судьбой...
   И замолчала. Видимо, думала, стоит ли сообщать о своей судьбе. Геннадий Сергеевич налил в стаканы по второй порции водки, поднял свой стакан и заговорил:
   - Надюша, я думаю, с сегодняшнего дня мы станем друзьями. Общайтесь с нами легко и доверительно - мы вас никогда не обидим. А что касается Сидора Спиридоновича... Обвинять его, честно говоря, не хочется. Уж очень много хорошего он для нас сделал... Бог с ним! Давайте просто выпьем за дружбу... И, пожалуйста, немного - о себе, если можно.
   Надя не отказалась выпить, затем съела ломтик колбасы и продолжила свой рассказ:
   - Конечно, Сидор Спиридонович человек неплохой. А руководитель, думаю, даже отличный. Но у него какое-то свое восприятие жизни. Для него любая возможность секса как возможность попить чаю. Никаких раздумий, сомнений, тормозов. Попользовался женщиной - и до свидания, есть другие дела. Жена его все это знает, но, наверно, решила не возникать - ей, несомненно, тоже достается с ним немало удовольствий... И мне приходилось удовлетворять его страсть. Но, учитывая мою житейскую ситуацию, он посчитал, что этого мало. Однажды сказал мне: "Надя, нам нужно ладить с гостями, быть с ними в неформальных отношениях, вызывать их симпатии. Они будут формировать о нас хорошее мнение у высокого начальства - а это повышает наш престиж, нашу устойчивость. Так что давай действовать вместе. Ты, молодая, интересная и свободная, можешь мне сильно помочь..." Вот и приходится помогать... Не конфликтовать же!
   - Простите, Надюша, а почему вы... "свободная"?
   - Я была замужем девять лет, с восемнадцати. В меня влюбился молодой инженер, мингрел по национальности. Я была верна ему все эти годы, очень хотела иметь ребенка, но он категорически не хотел. Так и говорил - не люблю детей... Но страстный был... Я перестала считать аборты, а в итоге потеряла и способность родить. Вдруг, после своей поездки на курорт, подал на развод. Мы развелись, и он уехал к какой-то женщине, на Мангышлак... Для меня это была беда. Мне стало все равно... Временами принимала мужиков - как говорится, "перебивалась с хлеба на квас". А начальник, как я уже сказала, решил сделать меня "соратником" по укреплению контактов с людьми... Вот так и живу...
   И снова заплакала. Но вскоре заявила, что больше грустить не будет, и неожиданно предложила мужчинам послушать ее стихи, которые оказались вовсе не плохими и истинно женскими. Порадовала собеседников неподдельным интересом к рассказам об их делах и стремлениях...
  Прошло несколько часов, и они проводили Надю домой. На прощание, у входа в типовую деревянную двухэтажку, где были и ее два окна, она поцеловала обоих мужчин...
  
  5
   На следующий день поработать над новым изобретением ученым опять не удалось.
   Утром они, как и вчера, искупались в Оби и позагорали - ведь теплые, солнечные, по-настоящему летние дни - нечастый подарок судьбы в этих краях. Затем пообедали в столовой УБР. И встретили там замечательного парня - молодого инженера Володю Бондарева. Он окончил Тюменский индустриальный институт только два года назад, но уже трудился начальником вновь организованного отдела по заканчиванию скважин, пройдя ступени помощника бурильщика и инженера производственно-технического отдела. "Мыслитель!" - не раз говорил о нем Геннадий Сергеевич, и это было высшей похвалой в его устах.
   В каждом инженерном замысле, в каждом деле Володи присутствовала какая-то творческая изюминка. При этом характер у него был твердый, бескомпромиссный. Его пронзительного ума и жестких реакций побаивались в УБР даже опытные начальники. Но Геннадия Сергеевича он любил, считал своим наставником - и в общении с ним становился мягким и деликатным.
   Кстати, лет в тридцать пять он стал начальником одного из крупных нефтедобывающих производственных объединений Западной Сибири. Но это - особая история.
   Володя спросил Геннадия Сергеевича и Валерия, можно ли обсудить с ними после обеда некоторые свои идеи. Они с радостью пригласили его в свой гостиничный номер. Через час он был у них и сразу заявил:
   - Геннадий Сергеевич, вы - волшебник, стимулятор вдохновения! Когда вы в нашем городе, мне больше всего на свете хочется пообщаться с вами. По-моему, жена уже начинает ревновать. Но передала вам большой привет и зовет вас с Валерой в гости. Имейте в виду...
   - Наш сердечный привет Риточке, - не замедлил с ответом Геннадий Сергеевич. - И спасибо за приглашение. Может быть, после испытаний удастся забежать. А завтра - послезавтра уезжаем на буровую.
   - Я знаю. Сегодня прилетел из Тюмени, из Главка, и первым делом поинтересовался вашей ситуацией... Ну, а теперь, если не возражаете, сообщу свои соображения. Во-первых, о том, как на нашем месторождении наиболее дешево и просто зацементировать скважину от забоя до устья... Что у нас получается. После закачки цементного раствора в обсадную колонну мы через забой продавливаем его по затрубному пространству скважины вверх, к устью. Зацементировать затрубное пространство практически до устья - святое дело: иначе не обеспечим охрану недр. Но по мере роста столба тяжелого раствора растет давление на пласты, и какие-то из них начинают поглощать раствор. Через сутки геофизики нередко сообщают нам, что затвердевший цементный столб не доходит до устья на сотни метров. И начинаются хлопоты и затраты - ремонтные работы... Стал я размышлять, беседовать с буровыми мастерами. И понял, что проблема наша, как правило, не в том, что мы не можем поднять цементный раствор к устью, а в том, что не можем удержать столб раствора. Представьте, что вы налили воду в бочку с маленькой дырочкой в дне - через некоторое время воды в нем не оказывается... Короче, нам надо лишь установить самое неприхотливое разобщающее устройство - проходной заколонный пакер - в плотной породе над выявленными поглощающими пластами. Закончили цементирование скважины, затем немедленно перекрываем пакером кольцевое пространство за колонной - и все будет в порядке!
   - Но ведь эту идею надо убедительно подтвердить экспериментами, - заметил Геннадий Сергеевич. - Ведь она касается массовой практики - что ни говори, ощутимо прибавится ответственности и у буровиков, и у тампонажников. Надо убедить, прежде всего, буровых мастеров.
   - Я уже организовал такие работы в шести экспериментальных скважинах. Результат, по сравнению с базовыми скважинами, впечатляет - цемент неизменно поднят, можно сказать, до устья! Вот вам таблица - посмотрите. Если есть недоподъем, то не имеющий практического значения - не более сорока - пятидесяти метров. Как можно воевать против таких показателей?! Имею к вам только один вопрос: верите в затею?
   - Что тут говорить - сам понимаешь! - улыбнулся Геннадий Сергеевич, разглядывая таблицу.
   А Валерий в радостном возбуждении схватил Володю за плечи:
   - Володька, ты борец и умница - все делаешь на пять с плюсом! Большому кораблю - большое плавание! Так у тебя и будет!
   - Ну, Валера, ты как цыганка... - явно смутившись, тихо произнес Володя. - Но хватит лирики. Хочу поделиться с вами еще одной идеей... Думаю, мы сможем, практически не усложняя технологию заканчивания скважин, не только предотвратить загрязнение продуктивного пласта, но, вдобавок, и улучшить его коллекторские свойства. Мне кажется, это очень интересно...
   Но тут раздался стук в дверь. В комнату совершенно неожиданно вошли два милиционера лет сорока пяти - пятидесяти, майор и капитан. Младший по чину, поздоровавшись, сообщил:
   - Привел вам соседа, мужики. Не обессудьте - только на одну ночь.
   Володя сразу заторопился - дескать, много дел. Пообещал вторую идею сообщить позже. И ушел.
   Капитан объяснил ситуацию:
   - Иван Иванович приехал к нам из Салехарда - мы временами обмениваемся опытом. Завтра он выступит перед нашими сотрудниками и расскажет о работе ямало-ненецкой милиции. Он для нас гость почетный, поэтому его постарались поселить в лучший номер. Видимо, эта кровать свободна?.. Кстати, вы не подумайте, что мы какие-то дремучие личности. Иван Иванович ленинградец, а я - меня зовут Степан Аверьянович - из Омска. Но вот прикипели к этим краям за много лет... Вы не против немного выпить за знакомство, ну, и конечно, за гостя с Крайнего Севера? Вы-то, как сообщила нам тетя Вера, ученые - значит, из каких-то южных краев.
   Валерий расстелил на столе листы газеты, а капитан Степан Аверьянович выложил из портфеля бутылку водки и вполне традиционную закуску: банку соленых огурцов, колбасу, буханку хлеба и какую-то большую ароматную соленую рыбу.
   - Муксун, - пояснил он.
   Ученые представились, и скоро началось застолье. Вначале представители милиции заинтересовались целью приезда ученых. Оказалось, что милиционеры вполне прилично разбираются в делах нефтяников и газовиков. Они с неподдельным вниманием слушали Геннадия Сергеевича и регулярно перебивали его толковыми вопросами. Это вдохновило "докладчика", поэтому его рассказ затянулся довольно надолго, не менее чем минут на тридцать...
   ...Как и следовало ожидать, бутылка водки закончилась в самый разгар беседы. Валерий, как и подобает младшему, объявил, что сбегает в магазин, но Степан Аверьянович остановил его:
   - Валера, как вы могли подумать, что мы слабо вооружены?!
   И, достав из портфеля вторую бутылку, добавил:
   - Этой будет достаточно - завтра с утра надо работать.
   Для Геннадия Сергеевича и Валерия это была первая в жизни застольная беседа с милиционерами. И она через некоторое время, особенно после открытия второй бутылки, приобрела направленность встречного интервью: милиционеры - причем с явной охотой - отвечали на вопросы любопытных ученых.
   Было интересно и приятно слушать, как сердечно, уважительно говорят милиционеры о хантах - коренных обитателях Тюменского Севера, с которыми приезжим ученым вообще не приходилось общаться. Особенно много рассказал им майор Иван Иванович. Он трудился вблизи полярного круга и еще севернее - в местах, постепенно обживаемых геологами, нефтяниками и газовиками.
   Оказалось, что для благосостояния хантыйской семьи ей необходимо иметь не менее семидесяти оленей. Олени - это и еда и транспорт, и одежда, и теплая постель, и утепленное жилище. Однако в последние годы тундра обеднела ягелем. Ведь плодородный слой земли там имеет толщину не более нескольких сантиметров, наступил ногой - и нет его. А восстановится только через десятки лет. А теперь по тундре ездят во всех направлениях вездеходы и трактора, перемещаются на многие километры буровые установки, жилые вагончики, всякое громоздкое оборудование. Растет количество просторных буровых площадок и всяческих построек. Тундра испорчена - оленям стало мало еды, и их стада уменьшились. А это, к примеру, означает, что шкуры, покрывающие чумы, приходится кое-где заменять брезентом. Тогда в жилище становится холодно и сыро - люди простуживаются, заболевают бронхитом, воспалением легких...
   ...Долго длилась эта беседа, часов до двух ночи. Милиционеры с искренним волнением рассказывали, как сложно, подчас болезненно традиционная жизнь хантов сопрягается с современной цивилизацией, например, как нарушилась передача рыболовецких и охотничьих навыков детям в семье из-за недостаточно осторожного переселения их в школы-интернаты. В результате появились молодые люди, не приспособленные ни к жизни своего народа, ни к жизни в условиях современной цивилизации... Лишние люди...
   С другой стороны, в среде хантов появляется своя интеллигенция: учителя, врачи...
   Немало волнующего - и тревожного, и хорошего - узнали гости с "большой земли", беседуя с сотрудниками милиции. С тех пор многие из услышанных фактов ушли из памяти Геннадия Сергеевича, но незабываемо для него то, как чутко откликались сердца тех симпатичных милиционеров на проблемы жизни хантыйского народа...
  
  6
   Утром Иван Иванович тихо ушел, когда ученые еще спали.
   Они не могли отказать себе в очередном купании в Оби - ведь это был последний день перед выездом на буровую. Уже собрались выйти из номера, но Геннадий Сергеевич вдруг сказал:
   - Валера, а давай сначала помудрим над нашей заявкой на изобретение. Позже может не быть так тихо и спокойно. Здесь же все непредсказуемо... И очень вероятно, что приедут Галя с Мариночкой - надо будет встретить. Кстати, можно и на Обь вместе сходить...
   Валерий выразительно, с веселым любопытством, заглянул в глаза Геннадию Сергеевичу и произнес:
   - Меня радуют ваши мысли! Честно говоря, я не решался говорить с вами об этих милых женщинах, думал, что вы о них уже забыли. А я вот все время думаю о Маринке - зацепила она мое сердце. Чувствую, что и вас зацепила та прекрасная встреча. Это... ин-те-рес-но!
   - Ну, я смотрю, ты прямо развеселился. Знаешь, дорогой, внезапность ярких встреч иногда оборачивается долгим счастьем - мне известны такие случаи... Но понравится ли Галине во мне что-то еще, кроме умения угостить необычным напитком - вот вопрос...
   И не сразу добавил:
   - А жить одному, честно говоря, грустно...
   Еще немного помолчал, думая о чем-то, и продолжил:
   - Итак, Валерка, мы оба почувствовали желание новой встречи с виновницами того чудного мгновения. И ты, молодой красавец, и я, старый хрыч... Возможно, нам предстоит вчетвером вспоминать ту встречу... если она нежданно станет важнейшей для всех нас. Ты прав - интересно, что будет. Ну, а чего в жизни не бывает!..
   Судьба подарила им около трех часов... Это было обычной ситуацией: практически в любой обстановке сосредоточиться в течение часа - другого над новой технической идеей и формализовать ее в черновом виде. Позже, в достаточно комфортных условиях, документы по техническому решению - буквально каждая строчка и каждый штрих иллюстраций - шлифуются с участием патентных экспертов института.
   И вот, через часа три, раздался, как они и ожидали, желанный стук в дверь.
   - Это они, точно! - возбужденно прошептал Валерий. - Я открываю.
   Да, за дверью были Галина Александровна и Марина. Когда они увидели Геннадия Сергеевича и Валеру, их глаза совершенно одинаково вспыхнули неподдельной радостью.
   - Верьте - не верьте, но мы ужасно волновались: вдруг уже не увидим вас... - воскликнула Марина. - Тот вечер с вами был такой чудный!..
   - А мы и не сомневались, что вы не опоздаете вернуться, - радостно разыгрывал из себя пророка Валерий.
   - Мы ждали вас, - душевно и просто добавил Геннадий Сергеевич.
  И, чуть помолчав, вдруг с хитринкой в голосе спросил гостей:
   - Не кажется ли вам, что ту встречу судьба подарила нам с дальним прицелом?
   - Я - за! - прозвучал озорной голос Мариночки, и вдруг сосем по-другому, серьезно и сердечно, она сообщила: - Мы не желаем потерять вас!
   А Галина Александровна ничего не сказала. Только, улыбнувшись, заглянула в глаза Геннадию Сергеевичу с чуть заметным смущением.
   - Дорогие женщины, мы имеем два предложения, - сказал Геннадий Сергеевич. - Во-первых, немедленно отправиться на Обь - вода замечательная! А затем пойдем в ресторан - на прощальный ужин. Вы ведь завтра, я думаю, продолжите свое путешествие, ну, а мы отправимся на месторождение. И вряд ли нам теперь здесь пересечься...
   Марина решительно извлекла из сумки записную книжку, вырвала из нее два листочка и объявила:
   - Так просто вы от нас не сбежите. Записывайте свои адреса и телефоны - только без ошибок! А мы запишем свои и обменяемся с вами. Согласны?
   - Умница! - покровительственно похвалил ее Геннадий Сергеевич.
   После обмена записками женщины пошли в свой номер надеть купальники, и через минут двадцать все вчетвером отправились в недальний путь к берегу Оби. Мужчины взяли с собой для импровизированного обеда хлеб, колбасу, помидоры и банку яблочного сока. Ну, и, конечно, стаканчики, а также - в качестве скатерти - газету.
   Стоял на редкость чудный, солнечный день. Они "пообедали" расстелив газету на какой-то железобетонной плите, а затем долго и весело чередовали заплывы по величественной сибирской реке с приятными солнечными ваннами. Когда женщины первый раз побежали к воде, не дожидаясь мужчин, Валера подмигнул Геннадию Сергеевичу, кивнул в их сторону и произнес:
   - Ну, как? По-моему, высший класс!
   Его старший друг задумчиво улыбнулся.
   Женщины были в купальниках особенно очаровательны. Прекрасные формы этих милых сибирячек, их молодые упругие тела не могли не вызывать волнения мужчин.
   Валера был необычайно вдохновлен. Он одаривал женщин шутками и анекдотами почти непрерывно. Геннадий Сергеевич не узнавал коллегу. При этом видел, что Марина покорена Валерой и в каком-то гипнотическом возбуждении почти теряет голову...
  Геннадию Сергеевичу удалось пройтись вдвоем с Галиной вдоль берега и послушать доверительный рассказ о ее жизни, о дочери и маме. Он наслаждался тем, как легко и приятно было с ней общаться...
   Их пляжный отдых продолжался долго, уходить никому не хотелось, казалось, что такого праздника души второй раз возникнуть уже не может.
   А позже состоялся ужин в ресторане. Там гремела музыка, беседовать было трудно, зато натанцевались вдоволь. В ресторан мобилизовали на какой-то срок московскую бригаду поваров и официантов. Так что еда была вкусная, а обслуживание - на столичном уровне. Для пущей важности над входом в ресторан красовалось выполненное крупными неоновыми, причем аж латинскими (!), буквами название "Samotlor" - в честь крупнейшего нефтяного месторождения страны, открытого геологами в этих краях. Двухэтажное здание ресторана было довольно скромным, незатейливым, хотя, конечно, выделялось среди окружающих его бараков, и, видимо, кто-то решил, что именно сияние нерусских букв придаст зданию определенный шик.
   Когда вышли из ресторана, эти буквы уже сияли, несмотря на белую ночь. Все четверо полюбовались ими с улыбкой - больше любоваться пока было нечем. Молчание нарушил Валера:
   - Вы не обидитесь, если мы с Мариной немного погуляем вдвоем?
   И не дожидаясь ответа, молодежная часть компании стала удаляться в сторону Оби. Валера обнимал Марину за плечи. Смотреть на них было приятно - воплощение гармонии.
   - А мы? - спросил Геннадий Сергеевич Галину. Он поднял ее руку и поцеловал: - Я счастлив, что встретил вас...
   - Давай прекратим общаться на "вы". Если бы ты знал, как мне хорошо с тобой! Только вот далеко Москва от нашей Тюмени...
   - Но ты ведь станешь москвичкой! У меня хорошая двухкомнатная квартира...
   - Подожди... Это что? Ты делаешь мне предложение? Гена, родной мой, ты не спешишь?
   - Меня пугает только одно: сможешь ли ты выдержать мои бесконечные командировки? У меня есть грустный опыт... Видимо, я как муж - не сахар...
   - Не обижай меня, пожалуйста...
   Он обнял Галину и стал целовать ее щеки, шею, глаза. Она старалась найти его губы своими - и они долго стояли, соединившись в пьянящем поцелуе, не обращая никакого внимания на выходящих из ресторана людей. По телу Галины пробегала дрожь...
   Затем они бродили по городу, взявшись за руки. Где-то останавливались и целовались снова. Когда вернулись в гостиницу, Валера с Мариночкой были уже в той "люксовской" комнате, где состоялся вечер с французским грогом.
   Валера сразу, без лишних слов, сделал предложение:
   - Мы с Мариной предлагаем вам переночевать в комнате женщин, а нас оставить здесь. Хотя та комната без удобств, но зато на двоих - никто посторонний не появится. Здесь же всякое может быть. Вы-то люди более солидные - вам это ни к чему, а мы молодежь - нам трын-трава. Согласны?..
   ...А утром за учеными подъехал УАЗик - буровая бригада была готова к испытаниям. Женщины с грустью провожали Геннадия Сергеевича и Валеру у входа в гостиницу.
   - Ну, улыбнитесь, - тихо сказал им Валера.
   Но они не улыбались.
   - До встречи! - крикнула Марина.
   Помолчала... Чуть слышно произнесла:
   - Не потеряйте наш листочек, пожалуйста...
   Вдруг опустила глаза, стремительно повернулась и скрылась за дверью.
   Галина дождалась, когда машина стала отъезжать, помахала рукой и в задумчивости, медленно вошла в гостиницу...
  _____________
  
   ... Прошло более тридцати лет. Галины Александровны, супруги Геннадия Сергеевича, уже нет. Несколько лет назад покинула его во сне в их московской квартире. Покинула тихо, не побеспокоив своим уходом. Остановилось сердце... Их сын стал нефтяником, трудится на Тюменском Севере...
   А Валерий Галимзянович и Марина Михайловна живут в Тюмени. Она уже на заслуженном отдыхе, он работает. Двое их детей - сын и родившаяся в их браке дочь - имеют свои семьи и живут отдельно в том же, ныне очень похорошевшем городе...
   Прошло более тридцати непростых, беспокойных лет. Многое было в жизни двух старых друзей. Творчество, командировки, поражения, удачи, встречи и расставания... И не раз их согревало бесценное душевное тепло, которое рождается на перекрестке судеб добрых людей... Тепло, которым, увы, не так уж богата жизнь...
  
  
  НЕДЕЛЯ ОТДЫХА
  Повесть, посвященная людям старшего поколения русскоязычной Америки
  
  1
   В автобусе не было той стихии оживленных голосов, которая характерна для дружной компании пассажиров. Тихо переговаривались некоторые из сидящих рядом или разделенных узким проходом. А большинство просто наблюдало очаровательные пейзажи за окнами автобуса. Вдоль дороги почти непрерывно тянулись покрытые зеленым ковром густого леса холмы. Временами виднелись какие-то приземистые городки. А иногда к дороге подступали скалистые массивы горных пород. "Хоть общую геологию изучай..." - подумал Арон Александрович, бывший профессор Петербургского горного института.
   Было лето 2001 года. Автобус вез группу немолодых жителей города Нью-Йорка на север штата, в довольно скромный дом отдыха, называемый здесь кемпом. Он был специально создан одной из еврейских организаций для летнего отдыха именно таких гостей. Наряду с английской речью в салоне автобуса можно было услышать и русскую. Несколько русскоязычных иммигрантов выиграли в районном центре по обслуживанию пожилых людей льготные путевки для недельного пребывания в этом кемпе. Они были представителями волны 90-х годов. Им здесь предстояло перезнакомиться, а, возможно, и подружиться.
   Рядом с Ароном Александровичем, у окна, сидела его жена Роза Семеновна. Оба они выглядели истинными петербуржцами: стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами. Оба - с густыми совершенно седыми шевелюрами. Скорее, были похожи на брата с сестрой. Ехали молча. Роза Семеновна с явным интересом наблюдала за всем, что проплывало за окном автобуса. Арон Александрович был задумчив и грустен.
   Они приехали в Америку два года назад, и он, оторванный от любимого дела, постоянно пребывал в депрессии, которая резко усилилась через год, когда их постигла огромная беда. Их единственный сын, геолог, поддавшись лавине российского торгового предпринимательства, занялся бизнесом по реализации научно-технических новинок для нефтедобычи, а вскоре увидел, что ему планомерно "перекрывают кислород" более мощные конкуренты. Поняв, что в российском бизнесе ничего значительного не добьется, он уговорил пожилых родителей эмигрировать в Америку, где живет родная сестра Розы Семеновны, и потихоньку там обустраиваться, сам же решил последовать с семьей за ними через год-полтора, после завершения текущей довольно привлекательной торговой сделки. Но был убит в какой-то бизнес-разборке...
   На предстоящей неделе Арон Александрович и Роза Семеновна должны будут пройти знаменательный рубеж - 50-летие совместной жизни. Но супруга понимала, что душевное состояние Арона вряд ли позволит отметить эту дату даже очень скромно. Впрочем, о предстоящем событии знает только едущая с ними землячка и ровесница Маргарита - женщина непростой судьбы и неукротимого оптимизма. Маргарита - их соседка по нью-йоркскому дому, и с ней, безудержно общительной, трудно было бы не познакомиться. Своё отчество она им не сообщила. Кстати, Арон Александрович и Роза Семеновна уже привыкли быть здесь просто Ароном и Розой.
   Их жизнь на американской земле облегчалась тем, что Роза неплохо, намного лучше его, владела английским. Она преподавала этот язык в том же институте, где он, доктор технических наук, был заведующим, а в последние годы профессором на кафедре геофизических методов разведки полезных ископаемых. Ей было легче адаптироваться здесь не только ввиду знания языка - помогла уже сложившаяся в Петербурге привычка к пенсионной жизни. Смерть сына, конечно, потрясла её, как и мужа, но она смогла взять себя в руки: ведь требовалась повседневная забота об Ароне, особенно психологическая поддержка. В его же душе потеря сына помножилась на тоску о преждевременно, как казалось ему, семидесятилетнему, потерянной работе, которая являлась смыслом его жизни...
   За Розой и Ароном сидели двое их ровесников - супруги Владимир Иванович и Лидия Израилевна. Оба в очках, оба умеренно упитанные, Владимир Иванович - с проницательным, чуть жестким взглядом и абсолютно лысой головой, а Лидия Израилевна - с очень спокойными и добрыми глазами и волнистыми коротко постриженными волосами, окрашенными в каштановый цвет.
   Иркутяне, выпускники мединститута, они многие годы работали в Братске, участвовали в становлении там медицинского обслуживания, стали известными в регионе специалистами: он - хирургом, она - кардиологом. Во второй половине
  90-х годов, будучи уже пенсионерами, по настоянию детей, уехали с ними от российской разрухи в Израиль, затем выиграли американскую грин-карту и перебрались в Нью-Йорк, в более прохладный климат. Вскоре и дети сменили непривычную израильскую жару на комфортную погоду канадской провинции Онтарио. Это стало по существу воссоединением семьи: бесконечное количество дешевых телефонных разговоров, взаимные визиты, учеба внуков в колледжах штата Нью-Йорк...
   Лидия Израилевна слегка тронула за плечо Розу Семеновну:
   - Вы, я думаю, говорите по-русски?
   И, увидев её улыбку, продолжила:
   - Попробуйте, пожалуйста, мое домашнее печенье. Вот, в пакете... Меня зовут Лида, а мужа - Володя.
   - Спасибо, с удовольствием. А мы - Роза и Арон.
   Боевая и неунывающая Маргарита ехала в первом ряду сидений рядом с Евгением, музыкантом из Новосибирска. Они хорошо гармонировали друг с другом. Худые, подвижные, с почти одинаковыми прическами, если так можно назвать гладко уложенные волосы, которые сзади связаны в пучок. И волосы-то у обоих густо-черные, явно крашеные. Оба приехали в Америку лет пять назад.
   Маргарита давно ушла от мужа-пьяницы и больше замуж не выходила. Правда, откровенничала иногда так (всерьез или шутя - никому не ведомо): "Оставшись
  одна, мужиков старалась не пропускать". Вырастила сына, вслед за которым и перебралась в эту страну по его настоянию. Сын на пять лет раньше оказался здесь в длительной командировке по бизнесу и женился на бывшей однокласснице.
   А Евгений, выпускник, а затем преподаватель и в итоге профессор Новосибирской консерватории, получил звание заслуженного деятеля искусств, временами гастролировал с фортепьянными концертами по России. Его супруга лет пять назад умерла от рака. Когда его спрашивали, зачем он уехал в Америку, Женя отвечал: "От тоски". Затем добавлял: "Здесь - та же тоска...". Его сын, приехав сюда по рабочей визе, женился на русской солистке нью-йоркского балета, остался в Америке, стал здесь востребованным композитором. Он и вызвал отца, а вскоре после его приезда уехал работать в Лос-Анджелес, по контракту с Голливудом. Ехать вслед за ним нет смысла, поскольку следующий контракт может привести сына в иной город. Вот и тоскует Женя в Нью-Йорке, преподавая детям музыку на дому и иногда выступая на незначительных благотворительных мероприятиях.
   В последних рядах сидений ехали ещё двое русскоязычных - супруги Миша и Галя, бывшие заводчане из Казани (они, естественно, представлялись всем по-американски, без отчества, хотя им уже было за шестьдесят пять). Эмигрировали они, как и Маргарита, в середине девяностых, когда стало активно рушиться производство на их заводе резино-технических изделий. Он работал начальником экспериментального цеха, она - инженером ОТК. Растить детей им не довелось. 45 лет назад у них родилась дочь Сонечка, но, не прожив и года, умерла: врачи не смогли спасти ее от крупозного воспаления легких. Позже у Гали родить не получилось...
   В Нью-Йорке уже жили мать Миши и семья его младшего брата - родные настойчиво их звали. А в Казани совсем не стало родственников. Думали, думали и решили ехать. Рядом с родными стало теплее и надежнее. Миша - высокий и эффектный, немного похож на поседевшего артиста Юрия Яковлева. Галя - маленькая, с кудрявой седой шевелюрой и чуть по-детски искрящимися и любопытными глазами.
   Путь никому не показался утомительным. В салоне была приятная прохлада. На телеэкранах демонстрировался любимый всеми фильм "Серенада солнечной долины". За окнами не прекращались чудесные пейзажи Северо-Востока Америки, украшенного многообразием Аппалачских гор. По пути была только одна остановка, в какой-то типовой сервис-эрии (комплексной зоне обслуживания).
   А через два с половиной часа пути автобус вдруг свернул на узкую грунтовую дорогу и через минут пять оказался в месте назначения - на территории кемпа. Пассажиры увидели довольно большое озеро с огороженной канатом зоной для купания. Вдоль озера, за прогулочной дорожкой со скамейками по обеим сторонам, растянулась вереница одноэтажных летних домиков с верандами - бунгало, как здесь говорят. За домиками виднелась дорога для двустороннего движения автомобилей, а за ней и за озером - густой лес. Выделялись своей величиной три дома: столовая, клуб и танцевальный зал. Перед столовой, между озером и прогулочной дорожкой, сохранена просторная зеленая лужайка, в центре которой возвышается высокий, раскидистый клён.
   Автобус остановился между столовой и этой лужайкой, и всех пригласили в просторный зал столовой. На круглых столах уже находились легкие угощения. Прибывшим предложили пока разместиться за столами где попало и перекусить, после чего все будут получать ключи от своих комнат.
  Русскоязычные отдыхающие, естественно, потянулись друг к другу и уселись за единым столом - благо, он был рассчитан как раз на восемь человек. Впервые они ощутили себя единой "командой", что, конечно, создавало ощущение уюта. И впереди, как им думалось, была неделя покоя и радостей. Но они ошибались...
  
  2
   Маргарита решительно заявила, что потребует размещения русскоязычной группы в едином бунгало, и группа зааплодировала её намерению, к удивлению ничего не понявших окружающих. Но опытная администрация сама проявила то же намерение - и новая "команда" пошла с ключами в свой общий летний домик.
   Он, в отличие от других бунгало, стоял несколько особняком, разместившись на небольшом холме, откуда открывалась красивая панорама всего кемпа. Кроме общей веранды с длинным столом, окруженным стульями, для жильцов домика предназначалась открытая, поросшая травой полянка, оборудованная раскладными столиком и четырьмя стульями. Над полянкой и домиком нависали кроны высоких ароматных сосен. В бунгало было шесть комнат: три двухместных и три одноместных. В двухместных, естественно, разместились петербуржцы Арон и Роза, сибиряки с Ангары Владимир и Лида и казанские заводчане Миша и Галя, а в одноместных - Маргарита из северной столицы России и Женя из Новосибирска - самого знаменитого города на полноводной Оби.
   - Кто же будет у нас девятым? - громко спросила сама себя Маргарита...
   ... Прошло около часа, и новые жители бунгало начали появляться на веранде. Первой вышла Маргарита, за ней Миша с Галей.
   - Какая красота! - воскликнула Галя, любуясь пейзажем, открывающимся с их холма. И стали появляться другие, словно её голос мобилизовал их. Вскоре на веранде были все, кроме питерцев Арона и Розы. Может быть, они решили немного отдохнуть с дороги.
   - Ситуация как нельзя удачная, - вдруг заявила Маргарита и обратилась ко всем:
   - Друзья, прошу вас на несколько минут выйти со мной на нашу полянку.
   И там продолжила:
   - Здесь Арон с Розой нас не услышат - у них окна на противоположную сторону. Во-первых, я хочу, чтобы вы знали: Арон - в глубокой депрессии. Он геофизик, работал профессором в Ленинградском горном институте, был увлечен делом, но их сын, бизнесмен, из-за своих неурядиц уговорил их всей семьей уехать в Америку. Они поехали первыми чуть более двух лет назад, а он обещал приехать позже. Но после их отъезда погиб. Случилась какая-то разборка с конкурентами - и окончилась для него плачевно... Вот такое дело...
   Маргарита немного помолчала, оглядела всех и, убедившись, что каждый слушает её внимательно, заговорила вновь:
   - Жизнь, как вы знаете, многогранна. Через четыре дня, почти перед нашим отъездом отсюда, исполняется 50 лет совместной жизни Розочки и Арона.
   - Ого! - негромко произнес Женя с какой-то загадочной интонацией, в которой угадывалась и легкая грусть.
   - А что "ого"? Мы все или приблизились к семидесяти, или прошли эту дату, будь каждый здоров! Они окончили институт и поженились, а затем помчались годы в трудах и заботах, радостях и печалях. И удалось им дружно прожить полвека. Это, думаю, великая дата! У меня, например, такой не будет - ушла от мужа-пьяницы, промучившись с ним четырнадцать лет, и с тех пор холостая. Я очень рада за Розу и Арона и надеюсь, что, если уж нам посчастливилось собраться такой приятной компанией, мы сможем сделать для них скромный праздник. Организацию предлагаю поручить мне и нашему работнику искусств Евгению. Я узнала, что он пианист и был профессором Новосибирской консерватории. Есть возражения и другие предложения?
   Увидев, что все по-доброму улыбаются, она так завершила свой монолог:
   - Решение принято! А детали будем обсуждать в рабочем порядке. Теперь, как я понимаю, нас ждет ланч.
   И вдруг на поляне появились Арон и Роза. Она, ощутив, что все находятся в каком-то добром единении, спросила с улыбкой:
   - Тут что, происходило общее знакомство? А мы опоздали?
   Женя принялся отвечать:
   - Нет, этого пока не было. Мы ещё приглядываемся друг к другу... Обменивались первыми впечатлениями... Но поскольку до ланча еще полчаса, мы можем коротко представиться компании, если никто не возражает.
   - Какие могут быть возражения? - задумчиво произнес Арон. - Нам быть вместе неделю, так что хотя бы имена друг друга надо знать. И из каких мест нас сюда занесло...
   Первой доложила о себе Маргарита из Питера. Она с чуть наигранной и, похоже, шутливой грустью сообщила, что в уровне образования, по-видимому, отстает от всех присутствующих: удалось окончить только техникум легкой промышленности. Через несколько лет стала начальником отдела снабжения одной из швейных фабрик и успешно работала в этой роли до отъезда в Америку в середине девяностых.
   Тогда деятельность фабрики рушилась на глазах, её помещения стали активно брать в аренду разные новоиспеченные частные фирмы. Сын Маргариты не имел страсти к коммерческой деятельности. Инженер-электрик, он хорошо знал английский язык и работал в отделе информации научного института. Видя нарастающий экономический и социальный беспредел в стране, предложил матери эмигрировать. К счастью, был приглашен работать менеджером в известную российскую коммерческую фирму, а вскоре направлен представлять её в Америке. Здесь женился, получил грин-карту и вызвал Маргариту. Его российская фирма рухнула, и сейчас сын работает по специальности в американской строительной компании, имеет дочь.
   Ну, а про бывшего мужа ей рассказывать не хотелось. Был начальником цеха на фабрике, ещё в молодости спился - и она с сыном ушла от него. Никогда об этом не жалела. Вот и весь сказ...
   - Ну, коль начали с холостых, позвольте следующим быть мне, - попросил всех Женя из Новосибирска.
   Никто не возразил, и он начал свою короткую исповедь. Оказалось, что он, как и Маргарита, вырос в Ленинграде. И, видимо, остался бы там после школы. Но у него появился друг-ровесник из Новосибирска, приезжал летом к родным, жившим, как и он, на Васильевском острове. Они оба самозабвенно любили музыку и нередко, усевшись на ступеньках невской набережной, играли дуэтом на гитаре. Играли для себя, но обычно появлялись слушатели - и были даже аплодисменты.
   Друг и уговорил Женю поступить в Новосибирскую консерваторию - дескать, для Сибири новые таланты намного актуальнее, чем для Питера. Да и вообще Сибирь - чудо: полюбишь - не разлюбишь!
   Ну, и уехал Женя из Ленинграда. Окончив консерваторию, остался там же преподавать, в итоге стал профессором. Концертной деятельностью занимался слегка, больше нравилось пестовать молодые таланты.
   Женился на преподавательнице той же консерватории. Жили дружно и счастливо - лучше не бывает. Но несколько лет назад она ушла из жизни - рак...
   У дочери уже была своя семья, жила в своих заботах и хлопотах. А он остался наедине со своей тоской. Всё валилось из рук. Понял, что единственный шанс ожить - это крутая смена обстановки.
   Приехал в Америку по вызову сына, который здесь обосновался ранее. Приехал, спасаясь от тоски, но спастись от неё не удалось. Сын с семьей - тоже музыкант - вскоре перебрался на Западное побережье - контрактная работа. А Женя учит ребятишек музыке на дому - в этом и состоит его скромная радость жизни...
   Маргарита поинтересовалась:
   - А где вы, Женя, жили в Ленинграде?
   - На Васильевском, 11-я линия, дом 11.
   У Маргариты расширились глаза, она воскликнула:
   - Вы шутите?
   Её вопрос показался всем довольно нелепым, Жене, конечно, тоже. Он улыбнулся:
   - А что, мой ответ похож на шутку?
   - Это невероятно! - воскликнула она. - Вы Женька из пятой квартиры?
   - Да...
   Он помолчал в замешательстве и вдруг дрогнувшим голосом спросил:
   - А вы... никак... наша Ритка-сорванец?!
   Она с улыбкой кивнула. И они вдохновенно бросились навстречу друг другу, обнялись. А затем Женя, продолжая обнимать Маргариту одной рукой за плечи, объявил то, что уже всем стало ясно:
   - Друзья, мы росли в одном доме, мы - из одной песочницы!
   И добавил:
   - Я был спокойным и застенчивым, а Ритка постоянно цеплялась ко мне со всякими шуточками и проказами. Я её побаивался. В блокаду её куда-то увезли, а я с мамой оставался в городе... Вернулась она повзрослевшей, и мы друг другом уже мало интересовались.
   - Ну, что, переходим на "ты"? - спросила Маргарита.
   - Ещё бы! Вот уж поистине тесен мир!
   Всем передалось радостное волнение Маргариты и Жени, все смотрели на них со светлыми улыбками, даже Арон потерял свой печально-задумчивый вид...
   Вдруг громко прозвучал хриплый баритон:
   - Приветствую тебя, малоуважаемая колбасно-еврейская эмиграция!
   На веранду по короткой лестнице поднимался пожилой мужчина с чемоданом. И на голове его, и на лице произрастал густой седой волосяной покров, слившийся в нечто единое, нерасторжимое и впечатляющее. Из этого покрова торчал большой, явно еврейский нос и пронзительно сверкали глаза. Несложно было заметить, что он немного навеселе.
   Его странное для Америки заявление всех несколько покоробило. Он это заметил и, было похоже, получил удовлетворение. И снова заговорил:
   - Не сердитесь, господа. Я всегда говорю правду - привыкайте. Вспомните: "правда - бог свободного человека!" Меня привез приятель на своей машине. Перед выходом из машины я закусил и выпил - не обессудьте. Мое имя - Эрнест. Отчество, знаю, не используете - вы же аме-ри-канцы! Ну, а я всего лишь россиянин, приехал к приятелю погостить. И решил немного отдохнуть на природе. Определили меня, увы, "к своим". Так что сосед я ваш. А вот и моя комната.
   Когда он закрыл за собой дверь, все в некотором замешательстве, молча пошли в сторону столовой.
  
  3
   - Странный тип, - произнес Арон в своей привычной задумчивости, спускаясь с полянки по холму.
   - Хам! - уточнила Маргарита, а затем добавила: - Но нас много, а он один.
   - Ложкой дёгтя, знаете ли... - заметил сибирский хирург Владимир. - Пожалуй, если он продолжит разнузданное поведение, дам ему в морду.
   - Морда его защищена прямо-таки джунглями - вся покрыта мощной растительностью, - улыбнулся Женя.
   - Ничего, почувствует - я когда-то успешно занимался боксом.
   - Давайте пока о нем не думать, - предложила маленькая Галя, бывшая заводчанка из Казани. - Ведь наш отдых такой коротенький. Будем верить, что этот Эрнест его не испортит. Он же тоже приехал отдохнуть, а не конфликтовать.
   - Но известно же, что кому-то в радость добрые отношения, а кому-то - возможность нахамить, унизить... - вступила в разговор сибирский кардиолог Лида.
   Вдруг зазвучал красивый, густой бас Миши, очень выделяющийся из остальных голосов, не отличающихся явной колоритностью. Он решил поддержать предложение своей супруги:
   - Чего мы разнервничались? Давайте - я тоже вас прошу - прекратим сейчас о нём думать... ну, а позже решим, пускать ли его в свою компанию. И нет проблемы!
   - По-моему, вы правы, - оценила его слова Роза, супруга задумчивого Арона. - Жаль только, что он нарушил наше интересное знакомство.
   - Ничего, познакомимся, как говорится, в рабочем порядке, - заявила Маргарита и, помолчав, добавила: - Кстати, прекрасно, что за столами только восемь мест - с нами его не посадят.
   Тут они подошли к столовой. И все уже ощущали, что стали друг другу ближе.
   За столом разговор, конечно, продолжился. Первым начал говорить Арон:
   - Я хочу отметить, что, похоже, каждому из нас повезло с компанией. Наглых и вредных в ней, вроде бы, нет... А это для нас с Розой очень важно сейчас... Хотел даже сказать "спасительно", но воздержусь, потому что вряд ли что-то может спасти нас от нынешней печали... Но душа рядом с вами может согреться и оживиться - пустяк ли это?
   После этих слов Арон замолчал и задумался. Все были готовы внимательно его слушать. Каждый ел молча и неторопливо. Роза порадовалась, что Арон тоже не забывал про еду. Почувствовав доброе внимание людей, он не смог остановить свою исповедь и продолжил делиться с ними тем, что отягощало душу.
   Сначала просто представился: назвал своё имя, сообщил, что он доктор технических наук, был в Петербурге профессором знаменитого горного института, созданного ещё Екатериной II, работал на кафедре геофизических методов разведки. Затем поведал, что, к великому сожалению, их с Розой приезд в Америку оказался абсолютной и очень печальной нелепостью. Поддались уговору сына и поехали "обживать новую землю" первыми, а сын должен был приехать через год - полтора, завершив какой-то важный проект в коммерции, связанной с реализацией новой техники для нефтедобычи. Он впутался в эту коммерцию в годы ельцинской неразберихи. Впутался, оставив работу в геологической науке... Впутался, чтобы вскоре погибнуть в какой-то жестокой бизнес-разборке...
   На глазах Арона появились слезы. Роза сидела с опущенными глазами и вдруг как-то некстати произнесла:
   - Арон, ешь, пожалуйста...
   А он продолжил свой монолог. Сказал, что ему невыносимо тяжко: оставлена любимая работа, которой посвящена жизнь, и потерян единственный сын - добрый, чуткий, с солнечной душой. Розе чуточку легче - уже привыкла быть "на заслуженном отдыхе". У него же вся жизнь поломана... Он давно осознал, что вне творческой работы жить просто не может. На что надеялся, уезжая? Что старость его изменит? Это заблуждение... А теперь какое может быть творчество - без лабораторий, аспирантов, контактов с производством?! Осталась одна надежда: написать книгу о своей жизни в науке. Может быть, такая книга станет кому-то полезной. А может быть, никому...
   Он опять замолчал. Все тоже молчали, чувствуя, что он сказал ещё не всё. Не хотели перебивать его мысли.
   - Дорогие мои, вы уж простите, что я позволил себе выплеснуть на вас столько грустного... Могу и похвалиться: у нас с Розой через четыре дня, как говорится "золотая свадьба". Но, конечно, нам не до праздника... Только Розочка у меня и осталась...
   Он взял её руку, приподнял и поцеловал. Роза посмотрела на всех с чуть смущенной улыбкой.
   И Маргарита не выдержала, а может быть, просто посчитала, что более удобного момента для раскрытия общего "заговора" не будет.
   - А вот нам - до праздника! - воскликнула она и быстро продолжила говорить: - Мы решили всей нашей компанией отпраздновать ваш прекрасный юбилей в воскресенье, перед отъездом. От вас ничего не потребуется - только улыбаться. Всё подготовим мы: и еду, и даже маленький концерт... Займем в дневное время часа на три танцевальный зал, принесем туда столы и стулья, еду из столовой -
  взамен ланча. Ну, а всё дополнительное купим в ближайшем городке. Кстати,
  кое-что, возможно, уже есть в наших чемоданах. Администрация нам поможет - договорюсь! Так что от праздника вам не увильнуть. Жизнь должна продолжаться!
   Арон с Розой растерянно молчали. Лишь через полминуты или даже больше Роза произнесла:
   - Господи, мы такого и представить не могли... Спасибо, дорогие! Вы замечательные люди. Ну, что ты думаешь, Арон, по поводу такого предложения?
  Арон всё еще находился в замешательстве. Наконец ответил:
   - Был у меня в молодости учитель - мой любимый профессор. Он отмечал застольем каждое очередное пятилетие своей жизни. Шестьдесят пять, семьдесят... последний раз - восемьдесят, уже после инфаркта. А в восемьдесят три умер... Так вот, он говорил гостям: "Друзья! Я сегодня хочу сделать праздник прежде всего не для себя, а для всех вас. Считаю, что миг юбилея - это для нас добрый костер, а возле костра всегда уютно, всегда свободнее проявляется щедрость наших душ. Такой миг делает нас лучше и сильнее в этой сложной и не очень комфортной жизни". Я с ним солидарен. Спасибо, друзья! Я сдаюсь - чувствую, что капризничать бессмысленно. Если есть повод, пусть у нашей компании будет маленький праздник... Но, конечно, в подготовке стола мы примем посильное участие - безоговорочно. Ну, а за столом будем улыбаться - обещаю.
   И все новые знакомые Арона и Розы зааплодировали, опять удивляя окружающих.
   - Детали обсудим отдельно, - подытожила разговор Маргарита.
   В этот момент к их столу перемещался откуда-то издалека Эрнест. Когда он подошел, по его глазам стало заметно, что он добавил алкоголя в свой организм. Встав за спиной Владимира, который намеревался "дать ему в морду", спросил:
   - Чему это вы аплодировали, господа веселые?
   Не услышав ответа, он придвинул свободный стул от соседнего стола и сел между Владимиром и Лидой. Внимательно оглядел всех, кто сидел за столом.
   - Скажу по совести - вы для меня не очень привлекательные соседи. Американцам давать по мозгам нет стимула. Пусть живут, как хотят, плевать мне на них. А вот вам хочется, типично нашенские еврейские физиономии.
   - Поаккуратнее, оратор! - одернул Эрнеста Владимир. - Пожалеешь! Хотя я и не еврей, а русский, как и ещё кое-кто за этим столом, но за хороших людей постою надежно. Я мастер спорта по боксу, и на тебя моих навыков хватит, литрболист.
   - Ах, ах, дрожу! Ты - в Америке, друг: поплатишься и за мое увечье, и за моральный ущерб. Немного знаю ваши законы. И, кстати, я сам еврей, так что не сею никакой межнациональной розни. Но я живу в России, хлебаю все её неурядицы, а вы пасетесь на сочном лугу американского благополучия.
   - Чего же ты ошиваешься здесь, в Америке, и испражняешься зловонно перед нами? - спросил Владимир.
   - О, да ты просто поэт! Но учти, мастер спорта, я тоже в морду бить умею. С молодости привык защищать свое национальное достоинство. Однажды даже осужден был - условно. А здесь я, потому что приятель в гости пригласил. Приятель детства. Ему я отъезд простил, потому что его пригласили сюда как талантливого специалиста, а наша убогая страна не смогла предложить ему достойной альтернативы. У него здесь блестящая карьера, и к нему я отношусь только уважительно. Он не относится к колбасно-еврейской эмиграции. И привыкайте, пожалуйста, к тому, что я люблю говорить правду. Достаточно мы врали и нам врали в родном СССР. Хватит! Кстати, меня настолько покоробил лавинный отъезд евреев в конце прошлого века, что я три года назад принял православие. Не хочу быть в этом непатриотичном стаде. В России родился - в России и умру. Вот вам моя правда.
   - А кто вы по специальности, и чем вам удалось осчастливить бедную Россию? - обратился к Эрнесту Арон.
   - Я геофизик, окончил Московский геологоразведочный. Исследовал скважины, месил грязь в Башкирии... Надоело - и ушел на издательскую работу. Не воровал, не спекулировал, чем и горжусь. Живу скромно, правда, вот, увы, попиваю... В этот кемп поехал, чтобы слишком не утомлять семью приятеля. Проведу здесь недельку - и в Москву.
   - Мы, оказывается, коллеги, - сообщил Арон. - Только я с производства перешел в науку и преподавание. Стал профессором Ленинградского горного.
   - Значит, взятки брал со студентов! - резюмировал Эрнест.
   Арон заметно побледнел и встал:
   - Как вы смеете!
   И пошел к выходу. Остальные, кроме Эрнеста, тоже встали и пошли вслед за Ароном. Так окончился первый ланч.
  
  4
   В танцевальном зале было прохладно - можно отдохнуть от июльской жары. Но находиться здесь бесцельно - это, конечно, скучно, поэтому отдыхающие, которым хотелось уйти от зноя, собирались в столовой. Там разрешалось сыграть за пустыми столами в шахматы, домино, карты - в любую настольную игру. Кроме того, там всегда можно было попить холодного апельсинового сока или горячего кофе и просто побеседовать. Там же стояли компьютеры - войди в Интернет и узнай, к примеру, мировые новости либо проверь свою электронную почту.
   А некоторые подолгу спасались от жары в озере...
   Только два человека находились в танцевальном зале. Профессиональный музыкант Женя сидел за пианино, а рядом стояла бывший врач-кардиолог Лида.
  Шла репетиция.
   Лида сама предложила Жене подготовить для празднования "золотой" свадьбы Арона и Розы несколько музыкальных номеров:
   - Люди говорят, что у меня неплохо получаются русские романсы. Думаю, смогу порадовать наших юбиляров. Ну, а вы, бесспорно, сможете покорить всех нас каким-то своим любимым фортепьянным произведением. А возможно, и не одним.
   Жене понравилось её намерение. Да и вообще, он сразу выделил её из новой компании как очень теплого, лиричного, располагающего к себе человека. Ему казалось, что он просто физически ощущает добрый магнетизм её души. "Сибирячка... - размышлял он. - Наша Сибирь формирует добрые и широкие души... Пусть и не у каждого, но среди сибиряков так много прекрасных людей!.."
   Они репетировали два популярных романса: "Только раз бывает в жизни встреча" и "Калитка". Женя понял, что Лиде можно было и не репетировать. Её неожиданно чистое и насыщенное меццо-сопрано тонко передавало настроение этих замечательных произведений.
   - Вы ведь профессионально поете, Лидочка, - восхищенно воскликнул он, когда в самом начале репетиции она впервые исполнила "Только раз...". - Вы учились?
   - Спасибо за добрые слова. Я участвовала в самодеятельности - и всё. Там, конечно, были наставники - несколько за мою долгую жизнь...
   - Я покорен вашим исполнением. Уверен, что это будет самым впечатляющим сюрпризом для наших "молодоженов". Понимаю, что для вас весь смысл репетиции - проверить меня как аккомпаниатора. Да?
   - Нет, вы не правы. Я редко пою для людей и всегда при этом волнуюсь. Мне надо "переболеть" этим волнением, стать достаточно спокойной, в полной мере слиться с аурой романса. Это не получится без репетиций.
   - А я вас устраиваю как аккомпаниатор? - улыбнулся он.
   - Не издевайтесь, Женя. Вы знаете, я уже мечтаю послушать ваше исполнение, когда вы будете репетировать какую-то фортепьянную музыку для нашей компании. Конечно, если вы мне позволите.
   - Готов прямо сейчас.
   - Только сначала я еще раз спою, Ладно?
   - Я рад подчиняться вам, - сказал он чуть театрально, но очень тепло, и, помолчав в задумчивости, вдруг воскликнул: - Лидочка! Есть идея! А что, если нам давать совместные маленькие концерты в русской общине?! Ведь в Нью-Йорке немало всяческих ячеек, где группируются русскоязычные люди, в основном пожилые - вы это прекрасно знаете. И не только в Нью-Йорке. Русскоязычная Америка - это миллиона два жителей или больше... Так наша жизнь станет интереснее. Приносить людям радость - это всегда прекрасно, тут неважен масштаб деятельности. Думаю, у нас появятся спонсоры...
   - Ну, вы и мечтатель! Это же надо докатиться до такой мечты - благотворительность для гнилой среды колбасных паломников!
  Это был голос Эрнеста. Они не заметили, как он вошел.
   - Какой же вы вонючий человек! - воскликнул Женя. - Мне уже надоела ваша пошлая поза самозваного прокурора. Что вы знаете обо мне, о Лиде, о других людях, которых обижаете исходя из собственных банальных догм. Уверен, что каждый из них больше дал России, чем вы. Мы жили честно десятки лет, мы, как могли, служили своей стране. На старости лет оказались здесь, и на это у каждого были причины, за этим у каждого - своя непростая судьба. А в вас отсутствует добронравие, жизнь перед вами, как говорил Евтушенко, "безвинно виновата за то, что так рисунком не проста". И коль вы такой субъект, то, думаю, толку от вас в стране было не так уж много. Видали мы таких "правдолюбцев"...
   У Эрнеста появилась ироничная улыбка, и он уже был готов ответить, но тут в зал вбежала неугомонная Маргарита и с порога энергично заговорила:
   - О! Да я вижу - в наших рядах наметился консенсус! Эрнест, мы решили коллективно провести благородное, а быть может, просто целебное мероприятие. У нашего профессора из Питера - тяжелая депрессия: уехал сюда, чтобы быть на старости лет рядом с единственным сыном... а сын погиб. Теперь они с женой "коптят небо" на чужой земле. А через несколько дней - их золотая свадьба! Мы просто обязаны их поддержать - поздравим, сделаем скромное застолье с маленьким концертом. Готовимся, репетируем...
   Эрнест слушал, не перебивая, и глаза его выражали легкое любопытство расслабленного туриста, слушающего рассказ гида.
   - Ну, что ж, - сказал Эрнест, обойдясь на этот раз без прокурорских комментариев, - если вы меня допустите в свои дружные ряды, я могу почитать стихи.
   - А какие? - заинтересовалась Маргарита.
   - Только что я услышал цитату из Евтушенко. Меня тошнит от этого вздрюченного фельетониста. Но я балдею от Бодлера и Мандельштама. Думаю, такое пристрастие не посчитается порочным.
   - Я ничего не читала Бодлера... - растерянно произнесла Маргарита.
   - Это простительно, его в школе не изучали. К тому же, Шарль Бодлер писал очень давно, он родился, когда набирал силу талант Пушкина. И жил-то он во Франции, участвовал в революции 1848 года. Был бунтарем и великим художником человеческих пороков.
   - Прочтите хоть несколько строк, - взволнованно попросила Маргарита, не заметив издевки в словах Эрнеста.
   - Ну, если вам интересно... Это фрагмент стихотворения "Альбатрос"... о беспечной птице, от скуки пойманной матросами и нелепо оказавшейся среди них на палубе корабля.
   И он начал читать стихи, став вдруг очень сосредоточенным и даже отрешенным. Читал сдержанно, но довольно громко и прочувствованно. Это были такие строки:
  
  ...И вот, когда
   царя любимого лазури
  На палубе кладут,
   он снежных два крыла,
  Умевших так легко
   парить навстречу буре,
  Застенчиво влачит,
   как два больших весла.
  Быстрейший из гонцов,
   как грузно он ступает!
  Краса воздушных стран,
   как стал он вдруг смешон!
  Дразня, тот в клюв ему
   табачный дым пускает,
  Тот веселит толпу,
   хромая, как и он.
  Поэт, вот образ твой!
   Ты также без усилья
  Летаешь в облаках,
   средь молний и громов,
  Но исполинские
   тебе мешают крылья
  Внизу ходить, в толпе,
   средь шиканья глупцов.
  
   - Как здорово! - воскликнула Маргарита. - Эрнест, я включаю вас в программу нашего концерта. А вы уж сами решайте, что будете читать. Согласны?
   - Я уже говорил, что готов... Жаль только, что мне не придется репетировать... - Эрнест выразительно посмотрел на Лиду и Женю, - с чужой женой.
  Лида напряженно замерла, а Женя вскочил со стула, и лицо его стало пунцовым. Он медленно и воинственно произнес:
   - Что-то я не понял этого замечания. Нельзя ли пояснее?
   Маргарита неуклюже попыталась разрядить обстановку:
   - Женя, дорогой! Ну, позавидовал человек вашему слаженному исполнению - вот и всё. Правда же, Эрнест?
   - Исполнение действительно неплохое, - ответил Эрнест. - Но я - о другом. Причем это не критика, скорее восхищение. Пока доктор Владимир читает книжку на уютной полянке возле нашего домика, маэстро Женя обхаживает его милую жену с каштановой волнистой шевелюрой... если не сказать, охмуряет.
   У Лиды на глазах стали видны слезы, она заметно побледнела и тихо сказала:
   - Вы, Эрнест, нехороший человек. Для вас вся сущность человеческих отношений - это паскудство и грязь. И вы убеждены, что именно вам дано знать истинную жизнь. Думаю, что вы блуждали только по её задворкам и там создали свою модель мира. А жизнь намного сложнее и при этом, знайте, намного чище. Впрочем, чтобы это понять, надо быть добронравным человеком...
   - Ах, какой красивый монолог! - театрально откликнулся Эрнест. - И вы с маэстро, конечно, станете активно углублять своё знание сложностей жизни в процессе вашей дружной совместной концертной деятельности...
   Маргарита растерянно подошла к Жене:
   - Женечка, о чем это он?
   Но Женя не стал отвечать. Он быстро подошел к Эрнесту и молча влепил ему пощечину.
   Эрнест среагировал мгновенно. Он смачно плюнул Жене в лицо и, не очень кстати вспомнив пословицу "Сила есть - ума не надо", пошел к выходу.
   Маргарита ощутила нечасто посещающую её растерянность и осознала, что ей не следует здесь оставаться. На душе её стало нехорошо. Когда за Эрнестом закрылась дверь, она медленно, опустив голову, пошла вслед за ним...
   Женя и Лида некоторое время молчали - просто не знали, что делать дальше. Наконец Женя заговорил:
   - Простите меня, пожалуйста, Лидочка, за несдержанность. Надеюсь, вас не загипнотизировал этот душный тип, и мы сможем продолжить репетиции. Да, он наблюдателен: я на самом деле очарован вами. Но что в этом порочного, что в этом грязного?..
   - Мне с вами тоже приятно, Женя... А, кстати, через пять минут - полдник, будем пить кефир. Так что давайте теперь перейдем к укреплению здоровья, да?
  
  5
   - Вас величать Владимир Иванович? - поинтересовался Арон.
   - Здесь это лишнее, - ответил бывший хирург из Братска. - Отчество не употребляют даже юные, обращаясь ко мне. Бухарско-еврейская молодежь воспитана получше другой и называет меня дядя Володя. А наши, европейские - только по имени. Однажды был просто забавный случай. Я стал учиться на курсах английского языка - такова наша общая участь на этой земле - и там познакомился с новой студенткой, приехавшей из Москвы. Ей было не больше двадцати пяти. Естественно, с первой минуты знакомства она обращалась ко мне только "Володя". А через неделю вдруг заявила, что ей уже надоело общаться со мной на "вы" - и, дескать, она предлагает быть проще: перейти на "ты". Я решил не отказываться, хотя, честно говоря, это меня несколько покоробило. Но... мы же теперь в Америке... Нужны ли здесь наши воспитательные принципы?
   - Вы правы, - грустно вздохнул Арон. - Я поучился в колледже - тоже для улучшения своего английского. И вот что там видел. Молокосос лет восемнадцати задает вопрос преподавателю, сидя на стуле, положив вытянутые ноги на другой стул, перед собой, и держа в руке открытую банку пепси-колы. И та немолодая женщина, стоя у доски, вежливо дает ему разъяснения по изучаемому материалу. Замечание сделать нельзя: это юноша может расценить его как моральный ущерб - и будут для неё грустные последствия. По-моему, в Америке "права человека" доведены до абсурда. Вы только подумайте, куда простирается защита этих прав! Молодежь поощряется в игнорировании элементарных этических норм. Насаждается беспомощность преподавателей и даже родителей в сфере воспитания. По существу все лишены права гласной оценки воспитанности детей, юношей и девушек. Любая личность священна! Даже если она - куча дерьма. А назовешь вещи своими именами - поплатишься, мало не покажется... Хочу в Ленинград! Знали бы вы, как мне тоскливо без моего города, без моего дела!
   Они прогуливались по лесной дорожке кемпа, протянувшейся вдоль берега озера. День оказался облачным, нежарким, а озеро добавляло мягкой прохлады в воздухе. Прогуливаться было приятно, и на дорожке находилось довольно много людей. Проходя мимо друг друга, они обменивались улыбками, а некоторые слегка кивали головами, хотя в основном не были знакомы. Эта простая вежливость создавала для людей дополнительный уют.
   - Арон, - мягко и как-то осторожно заговорил Владимир, - я больше всего боюсь быть моралистом. Особенно в отношении своих ровесников. Но всё же я кое-что скажу. Ностальгия - страшная, разрушительная вещь. Мне с женой пришлось ехать сюда длинным путем, через Израиль. И там я был свидетелем того, как от острой ностальгии умерла жена моего бывшего однокашника. Да, умерла! Не выдержали нервы и сердце. Так что, убедительно прошу вас справиться со своей ностальгией и её порождением - вашей депрессией...
   - У вас сколько детей? - перебил его Арон.
   - Двое.
   - А я остался без единственного сына, по зову которого бросил всё и перебрался сюда.
   - Я понимаю вас, Арон, - и нет слов, чтобы комментировать вашу ситуацию. Её и врагу не пожелаешь. Но ведь надо жить дальше - это мудрое правило для всех нас. Вот у Евтушенко вышла книга "Не умирай раньше смерти". Думаю, такие слова должен сказать себе каждый, особенно если не искалечил свою жизнь алкоголизмом, наркоманией, азартными играми...
   - ...или эмиграцией, - добавил Арон и спросил: - А что вас, русского, занесло в Израиль?
   - Поверьте, душа меня туда не звала. Но когда мы с женой - она у меня еврейка - уже пребывали в пенсионном возрасте, дети настойчиво стали агитировать нас за отъезд в эту страну. Они для Израиля - полноценные евреи. Кстати, и их супруги - евреи тоже, так получилось... И мы подчинились... Видите ли, Россия переживает очень новое для себя время - начало эпохи свободного перемещения в другие страны, а затем, если хочется, возврата на родину. Эта, обычная для большинства государств норма жизни стала опьянять многих россиян, особенно молодых. Да и немало стариков вдохновилось. Думаю, такой энтузиазм потихоньку будет остывать... Головокружение долго не длится... А что касается нашей семьи, израильский климат оказался для нас очень некомфортным - всё-таки мы сибиряки! Нам с женой, как говорят, подфартило: мы выиграли американскую грин-карту и перебрались сюда, в более прохладный климат. А затем дети переселились в Канаду, в Торонто... У меня ощущение, что все мы живем вместе... Чуть ли не ежедневно говорим по телефону, посещаем друг друга, внуки учатся рядом, в нашем штате...
   - Завидую... - Арон грустно покачивал головой, вслушиваясь в течение каких-то своих мыслей.
   - Но позвольте закончить то, что мне хотелось сказать вам до этой маленькой исповеди, на которую вы меня спровоцировали, - попросил Владимир.
   - Ну, пожалуйста.
   - Так вот, дорогой Арон. Вы творческий человек, доктор наук, профессор. Ваша жизнь была наполнена интересными событиями и делами, а значит, она не может быть неинтересной для людей. Вы упоминали о своем желании написать книгу. Мы с вами пережили очень сложные, противоречивые времена. Об этих временах будут спорить еще десятилетиями, давая событиям диаметрально противоположные оценки. Но бесспорно, что фактором стабильности, фактором серьезнейших достижений этих времен, достижений, обеспечивающих жизнеспособность России и сегодня, стала вдохновенная деятельность научно-технической интеллигенции. Эта деятельность была неколебимой, упорной, вдохновенной.
   - Да, и, в частности, в нефтегазовой отрасли никакого застоя не было, а были, считаю, героические свершения в таких тяжелейших условиях, каких ещё не знал мир.
   - Вы просто обязаны оставить новым поколениям правдивое повествование о делах и судьбах российской научно-технической интеллигенции своего времени.
  Это станет эстафетой нравственности взамен эстафеты морального упадка, которую самозабвенно создает ныне немалое число писателей и киношников России, пекущихся о "правде жизни" в своем, к сожалению, мелкотравчатом видении.
   - Спасибо вам, Владимир! Вы вселяете в меня искорки оптимизма. Я обещаю вам, что обязательно напишу такую книгу. Меня лечит наша беседа, дорогой доктор... Человек должен находить силы для жизни именно в себе...
   Вдруг сзади раздался голос Эрнеста:
   - И появится очередное вранье в духе социалистического реализма.
   Он уже несколько минут шел следом за Ароном и Владимиром, слушая их разговор.
   - Что вы хотите сказать своим невнятным заявлением, уважаемый обличитель? - спросил Арон.
   - Извольте, уважаемый будущий писатель. Что такое соцреализм? Это и производственная тематика, и борьба лучшего с хорошим, и начальники, не трахающие своих секретарш, и ученые, не подставляющие ножки коллегам... Думаю, именно такие мотивы будут звучать в вашем слащаво-мемуарном произведении. Однако все гуманитарные проповеди торжествующей совковости - это ложь. Совковая псевдорелигия не смогла создать ничего положительного. Промышляла воровством и перелицовкой краденого. Чего стоит хотя бы такая излюбленная заява: "Не хлебом единым жив человек..."! Незаконченность тезиса вызывает у несмышленого читателя желание закончить его самому, например так: "а светлым учением родной коммунистической партии!". Но это заблуждение. Потому что пропагандируемый тезис - недосказанное изречение Христа: "Не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим от Бога". Совковые жулики на источник не ссылались... В методе соцреализма главное - не залезать внутрь человека и показать, что совковая правда победит (с помощью партии или здорового коллектива, будь и то, и другое проклято!). Это великая неправда о человеческом общежитии. Вот мой талантливый дружок Сеня Вольфсон 15 лет назад по пьяни замерз зимой под забором на улице Москвы. И как это не спас его здоровый научный коллектив института?! Реальная жизнь делает нормального человека не счастливым, а удрученным. Один из героев Сэлинджера говорит, что счастливым может быть либо человек очень толстокожий, либо моральный извращенец. Вот правда! Вы же, вослед идиоту Горькому, будете показывать, что человек рожден для счастья, как птица для полета...
   - Эрнест, по-моему, ваш душевный настрой представляет собой узко врачебный интерес, - с печальной улыбкой произнес Владимир. - У вас несомненный синдром нереализованности, зависти, жажды мщения всему свету. Вы воистину инфарктогенная личность. Держались бы вы подальше от людей...
   - Вы же воистину комедианты: намерены представить людям лживое добронравие сытых эгоистов. Постыдитесь сладко вспоминать милые штрихи своих трудовых свершений в нашем неустроенном и страдающем мире.
  На этот раз ему решил ответить Арон:
   - Мы с вами оказались коллегами: инженерами-геофизиками в области каротажа скважин. Это достаточно узкий профессиональный круг. Но я никогда не читал, не слышал и не встречал вас как специалиста. Поэтому мне ясно, что ничего существенного в научно-технический прогресс вы не внесли. Зато, как я вижу, вы стали крупным специалистом по социалистическому реализму. Но тут вы выбрали собеседников не по рангу. Что же касается проблемы счастья... Я узнал счастье состоявшейся судьбы - и об этом мне есть, что написать. Не для вас, естественно...
  
  6
   Этот день оказался дождливым, и все жители "русского" домика на горке, кроме юбиляров Арона и Розы, после ланча собрались в танцевальном зале для общей репетиции предстоящего концерта в честь золотой свадьбы седых петербургских интеллигентов. Организатор этого дружеского шоу Маргарита пригласила на репетицию и задиристого, бесцеремонного Эрнеста, хотя он никому, да и ей самой не нравился. Но она надеялась на благополучный исход. Ведь это просто несовместимо - прочесть стихи Бодлера и Мандельштама и тут же отравить людям добрый праздник. Видимо жизнь его очень обидела, озлобила чем-то, но добрые-то дела лечат... Другие ей не возражали, демонстрировали вежливость.
   Эрнест вел себя спокойно, не делал никаких комментариев по поводу исполнения романсов Лидой и Женей. Он молча поулыбался и когда Маргарита неожиданно предложила вниманию всех миниатюры Георгия Фрумкера.
   Она неплохо декламировала, и всем стало веселее, когда в её исполнении звучали четверостишия, в частности, такие:
  
  Всё может быть,
   всё в жизни может быть.
  Я сам, наверно,
   сильно изменился,
  Но первую любовь не позабыть.
  Забудешь тут,
   когда на ней женился!
   * * *
  Стране не вылезть из дерьма,
  В которой столько лет упрямо
  Иван кивает на Петра,
  И оба дружно - на Абрама.
   * * *
  Яви мне милость,
   всемогущий Бог!
  Прости,
   что оторвал тебя от дел...
  Но если сделал ты,
   чтоб я не МОГ,
  То сделай так,
   чтоб я и не ХОТЕЛ.
  
   ...А когда очередь дошла до Эрнеста, он очень выразительно продекламировал бодлеровского "Альбатроса" и, услышав аплодисменты, сказал:
   - Я, пожалуй, мог бы прочесть пару стихотворений - вряд ли это будет утомительно для виновников торжества.
   - По-моему, возражений не будет, - предположила Маргарита и вопросительно посмотрела на всех. Никто не возражал, и она кивнула Эрнесту:
   - Пожалуйста!
   Он немного поразмышлял и объявил:
   - Теперь будет небольшое стихотворение великого Осипа Мандельштама, чистого и возвышенного поэта, жизнь которого была растерзана тоталитарной системой.
   И в чуткой тишине зазвучали такие строки:
  
  В самом себе, как змей, таясь,
  Вокруг себя, как плющ, виясь,
  Я подымаюсь над собою -
  Себя хочу, к себе лечу,
  Крылами темными плещу,
  Расширенными над водою...
  И, как испуганный орел,
  Вернувшись, больше не нашел
  Гнезда, сорвавшегося в бездну,
  Омоюсь молнии огнем
  И, заклиная тяжкий гром,
  В холодном облаке исчезну.
  
   - Таинственно и красиво... - промолвила задумчиво Галя, которая приехала из Казани. - Я, признаюсь, раньше не слышала ни одного стихотворения Мандельштама. И не держала в руках ни одной его книги...
   - Это вполне естественно. К вашему сведению, Мандельштаму принадлежит такая фраза: "Быть может, самое утешительное во всем положении русской поэзии - это глубокое и чистое неведение, незнание народа о своей поэзии". А в этом стихотворении поэт хотел изобразить судьбу творческого человека мятежной души, который стремится к гармонии между самим собой и огромным сложным миром, но это оказывается ему не под силу. Он в своих отчаянных поисках не приобретает ничего, да и теряет то, что имел, - и бесследно исчезает из жизни...
   Наступило молчание. Каждый задумался о чем-то своем... Молчание нарушила неугомонная Маргарита.
   - Спасибо, Эрнест, - сказала она. - Читая стихи, вы становитесь другим, прямо-таки привлекательным человеком. Скажу вам честно, некоторые - и не без основания - думают, что вы, вероятнее всего, испортите нашу юбилейную затею. Но я твердо поверила, что вы способны по-настоящему украсить её. Пусть так и будет! А теперь хочу сообщить, что и среди нас есть поэт. Это наш Миша, муж Гали. И пусть он не Мандельштам, пусть вся его деловая жизнь прошла на Казанском заводе резино-технических изделий, но человек он творческий. Он руководил экспериментальным цехом - уже это характеризует его. А ещё он многие годы писал стихи и этим приносил людям много радости. Прошу, Миша! Я уже знаю, что он написал, - мне очень понравилось. Думаю, понравится и вам.
   Миша несколько неуверенно вышел на свободное пространство перед собравшимися, немного помолчал и произнес:
   - Друзья, я, честно говоря, волнуюсь...
   Ранее на его чистый бас почему-то не обратили особого внимания, а теперь он звучал прямо-таки завораживающе. Да и сам Миша вдруг предстал, казалось, в похорошевшем облике: высокий, импозантный, похожий на истинного седовласого мастера художественного слова. Таков он, эффект эстрады, эффект сцены...
   Больше вступительных слов не было, он просто начал читать стихи:
  
  Мы всей душой сегодня -
   с вами,
  на вашей золотой меже!
  ...Всем юным
   мы в заслугу ставим
  то, что они смогли
   УЖЕ,
  но рады до сердечной боли
  теперь тому, кто мы
   ЕЩЁ!
  Ещё живем,
   хотим застолий
  и не ведём болезням счёт,
  в нас жажда дружбы
   не тускнеет,
  и в плен нас
   старости не взять...
  Пусть впредь
   вам жизнь сердца согреет,
  А мы поможем ей,
   друзья!
  
   Все зааплодировали, кроме Эрнеста. Лида воскликнула:
   - Замечательно! Стихи и душевные, и философские - Арон и Роза порадуются, их, несомненно, согреет это стихотворение!
   Но было ясно, что Эрнест сейчас начнет высказывать своё критическое суждение. Так и произошло. Он заговорил:
   - Как вам хочется предстать перед юбилярами милыми, добрейшими людьми! И как несложно это сделать в благополучной стране, куда вы все удрали! В принципе вы, конечно, правы: праздник надо сделать праздником! Но, уж простите, зачем при этом обращаться к юбилярам доморощенными "воз-вы-шен-ными" стихами, которые просто не имеют право называться поэзией. Зачем бесцеремонно влезать в ту священную сферу, где творили Пушкин, Шекспир, Гете, Мандельштам? Постарайтесь понять, что в юбилейно-поздравительных текстах содержится необходимая по жанру ложь. Она называется "комплиментарность" и является псевдохудожественным приемом. Комплиментарные тексты мимикрируют под поэтическое творчество. Понимаю, мы грешны и поддаемся желанию писать юбилейные поздравления в виде стихов. Но я такие творения за поэзию не почитаю. Обращайтесь к юбилярам своими словами в прозе, без рифмованных красивостей - это будет благороднее. Ну, в крайнем случае, сочиняйте шуточный вздор...
   Закончив недолгий монолог, он с явным вызовом оглядел всех.
   - Я хочу защитить мужа, - заявила Галя. - Что вы мелете, Эрнест?! Пушкин, Гете... Разве Миша написал это приветствие для включения в антологию мировой поэзии? И разве он неискренен в своем стихотворении? Он сочинил эти строки, чтобы просто, как и поняла Лида, согреть сердца Арона и Розы. Там нет "красивостей", там есть просто открытость души. Тоже мне, литературовед нашелся... Лжива именно ваша "прямота", потому что она лишена любви к людям, а без этого, естественно, не может быть объективной.
   - Ох, ох, образец человеколюбия! - заговорил Эрнест. - Насколько я понял, получив некоторую информацию, ваше человеколюбие десятилетиями было обращено в основном к самой себе. Ведь у вас нет детей. Да?
   - При чем это? Зачем вы касаетесь моей беды? У меня умерла совсем крошечная доченька, а потом, к сожалению, я не смогла родить. Долго мы с Мишей не теряли надежду, но она не оправдалась. В чем же вы меня обвиняете?
   - Комфортную жизнь вы себе устроили с вашим Мишей. Почему-то не стали никого усыновлять, успокоились на бездетности. Вот оно - всё ваше человеколюбие.
   - Какой же вы гадкий человек! - вступил в перепалку Миша. - Как вам не стыдно лезть в наши души, в нашу судьбу?! Что вы знаете о нашей жизни, позволяя себе мерзкую бесцеремонность?
   Он заметно побледнел, а Галя вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в его плечо.
   - Мы всю жизнь старались нести людям добро, - продолжил Миша, - и люди были нам признательны. Люди уважали и любили нас. Но не хочу вас ни в чем убеждать, ведь вы единственный понимаете, что такое хорошо и что такое плохо.
  Ваша миссия - быть прокурором среди нас, жалких людишек. Не так ли?
   - Вам очень хочется быть прокурором, но удалось стать лишь хамом, - сказал, зачем-то сняв очки, сибиряк с Ангары Володя. - Я очень рекомендую вам сейчас же удалиться.
   - Мне забавна наша дискуссия, - вдруг невозмутимо улыбнулся Эрнест. - Понимаю: нам всем следует похвалить творение Михаила. Но, увы, комплиментарное обсуждение много хуже, чем "хранить молчанье в важном споре". Вы, как мне кажется, насыщены патокой, а я - такой уж: сложный, неудобный. Но не унываю, поскольку верю Достоевскому, который писал, что в сердцах живых, не плакатных людей происходит битва Бога с дьяволом.
   - Битва в вашем сердце дурно пахнет. Поэтому хватит демагогии - удалитесь, пожалуйста, - очень жестко повторил Володя.
   - Ну, а с вами, добронравный вы мой, у нас еще найдется, о чем побеседовать, - вяло ответил Эрнест и пошел к выходу.
  
  7
   Утро предвещало дневную жару. Небо безоблачное, нет никакого ветерка, солнце уже начало печь голову, и, казалось, вся природа затаилась в ожидании его скорого буйства.
   В половине десятого, после завтрака, Маргарита вышла на террасу столовой, где увидела Эрнеста. Сразу заметила, что он слегка навеселе. Поздоровались. Он взял её под руку и отвел в сторону.
   - Я жду вас, самая милая женщина нашей компании, - объявил он.
   - Спасибо за комплимент. Но почему-то в нашей компании вы какой-то "гадкий утенок", все уже опасаются вас. Не пойму я вашего настроя: ведь не было никаких обид с нашей стороны... И, кстати, нет среди нас таких, кто не отдал бы свою трудовую жизнь России. И если мы сегодня живем в новой стране, то вовсе не американская колбаса - причина этому. Кстати не люблю её и никогда не покупаю. Никто из нас в России всерьёз не голодал. Просто в жизни каждого сложились определенные обстоятельства, которые стимулировали отъезд. Кто-то хотел воссоединения семьи. Кто-то устал от проявлений антисемитизма и опасался его взлёта в будущем. Кому-то было необходимо решить медицинские проблемы. Кому-то было тошно от ельцинского экономического хаоса и развала тех дел, которым отдавал себя десятки лет... А у кого-то, возможно, возникло желание провести остаток жизни в более цивилизованной стране, в новой обстановке, освежить душу. Во всём мире люди имеют право сменить страну проживания, если ощущают такую потребность - и никто их при этом не оскорбляет. Хемингуэй, например, выбрал Кубу. И разве плохо, что такая возможность появилась у россиян?
   - Не агитируйте меня, милая женщина. Вы умеете красиво говорить, но меня не может не раздражать то, что, удобно устроившись в благополучной стране, вы все стали этакими счастливыми паиньками, словно вернулись в отрочество. Ну, нельзя, поймите, в нашем возрасте быть такими юными!
   - Да, пожалуй, мы здесь даже помолодели душой. Ну, и что?
   - Один великий философ написал: "По сути, единственное, что можно сказать о цели человека в этой жизни: он должен родиться, чтобы умереть ДРУГИМ". Вы же, повторюсь, выглядите столь же наивными подростками, как и 55 лет назад. А ведь каждый человек прошел через смерть близких и друзей. И мы, немолодые люди, понимаем, что нас ждет в ближайшем будущем тот же великий и последний в этом мире экзамен. И что? Надо ли верить лжи Горького, что человек рожден для счастья, как птица для полета? Вот, например, для моего горьковского счастья зарубили саперной лопаткой самого светлого, замечательного, мудрого человека, которого я знал - православного священника отца Александра Меня. А моего друга Гришу Подгурского, правозащитника, отравили в поезде. И как же я должен воспринимать ваше умиротворенное, светлое мироощущение?
   - Я бы на вашем месте порадовалась, что встретила в жизни что-то хорошее, - сказала Маргарита уже не столь уверенным голосом, каким произносила недавний монолог.
   - Меня волнует не проблема человеческого выбора между хорошим и плохим, или, в более привычной для меня терминологии, между добром и грехом. Увы! Нам в жизни очень часто приходится выбирать между одним грехом и другим грехом. Вот вам ещё один реальный эпизод для счастья. Лежит сейчас мой однокашник в больнице. У него вырезали в т о р у ю почку. Он лежит, присоединенный к искусственной почке и, как вы понимаете, достать ему, семидесятилетнему старику, почку для пересадки - это проблема. Если достанут - отнимут её у какого-нибудь молодого человека или ребенка. И радоваться будут и однокашник, и его близкие, что кому-то голову случайно автомобилем или топором раскроили. А нет - он будет вынужден каждые 2 - 3 дня чиститься. И все равно не протянет долго с искусственной почкой. Она калечит организм. Вон, даже Андропову надолго обеспечить жизнь не смогли. Так что, реально - живой труп... Вы счастливы?.. Хотите и ещё кое-что расскажу?
   - Нет, не надо Эрнест...
   Маргарита задумалась, молча глядела куда-то вдаль - минуту, а быть может, и дольше. Затем печально улыбнулась:
   - Вы правильно сказали, что каждому из нас довелось пережить смерть близких и друзей. Но разве это означает, что мы должны забыть радости жизни? И разве можно будет винить вашего однокашника, если ему пересадят почку кого-то погибшего - и он станет радоваться жизни? Нет, я не могу разделить ваше угнетенное, недоброе состояние, уж простите...
   Вдруг Эрнест положил ладони на плечи Маргариты и как-то хищно улыбнулся. Маргарита отодвинулась от него, и ему пришлось опустить руки. Затем приблизился к ней и тихо заговорил:
   - Я не буду больше о грустном... Рита, мы взрослые, уже немолодые и одинокие люди - нам некого обманывать вольным поведением.
   Маргарита взволнованно насторожилась, а Эрнест продолжал:
   - Кстати, долго жил я с гражданской женой - прогнала меня два года назад. Я, видите ли, стал невыносим... Да, к сожалению, пью часто... Обитаю теперь в семье брата... Пока не выгоняют... Так вот что хотел бы вам сказать, коль уж вы не желаете забывать радости жизни. Известно, что две радости являются для человека бесспорными - вкусная еда и секс. С едой здесь, вроде бы, всё в порядке. Ну, а вторым мы здорово обделены, к сожалению. Я прошу вас, приходите ко мне потихоньку сегодня ночью, после двенадцати - не пожалеете, я ещё в полном порядке.
   - Знаете, Эрнест, одно время я не пропускала мужчин - спасалась от тоски. Но сейчас, извините, у меня не то настроение. Моя душа расположена к другому человеку.
   - К Евгению что ли?
   Увидев, что она кивнула головой, воскликнул:
   - Как же вы наивны! Ведь он явно клеится к поющей врачихе Лиде, хочет начать с ней гастрольную деятельность.
   - А мне верится... Мы с ним начинали в одной песочнице, в Ленинграде... В какой-то мере родственные души... А теперь оба одиноки... - её голос чуть дрожал. - Кстати, вот и он! Мы с ним едем в город за некоторыми покупками к нашему юбилейному застолью.
   Женя быстро шел от их дома к столовой. И одновременно подъехал микроавтобус, который раз в день возит желающих в ближайший городок за покупками и обратно.
   - Жаль... Но - успеха! - сказал Эрнест, и Маргарита уловила даже теплоту в его голосе.
   ...В микроавтобусе, кроме Маргариты и Жени, были только американцы - так русскоязычные иммигранты обычно называют всех англоязычных жителей Соединенных Штатов. Поэтому можно было свободно беседовать, словно никого рядом и не было.
   - Ты какая-то возбуждённая, - внимательно заглянул ей в глаза Женя. - Опять этот тип наговорил какие-то гадости?
   - Сейчас, Женечка, сейчас. Давай чуть-чуть помолчим. Мне надо собраться с мыслями...
   Женя послушно начал смотреть в окно. Подумал о том, что северо-восток Америки удивительно красив... Другие мысли не возникали, и он тупо ждал, когда Маргарита заговорит.
   - Женя, - наконец раздался её голос, - скажи мне, пожалуйста, у тебя есть... женщина?
   "Вопросец, однако..." - недоуменно подумал он и ответил:
   - Чего нет, того нет.
   И вдруг услышал:
   - Давай поженимся!
   Он растерялся. Понял, что возник нешуточный момент, когда бросаться словами нельзя, каждое должно быть уместным, продуманным. Рядом очень хороший, очень искренний человек. Да ещё страдающий от одиночества. Он опять стал смотреть в окно, только более сосредоточенно. Маргарита молчала. Её лицо покраснело. Он не замечал этого. "Какое неожиданное предложение! - недоуменно думал Женя. - Она милая, беспокойная, заботливая... но я совершенно не готов к такому решению..."
   - Риточка, почему... так внезапно? - тихо спросил он. - У тебя душа отчего-то болит? Скажи, что произошло. Скажи, пожалуйста.
   - Да всё, вроде бы, идет нормально. Но подумай, Женя, вот о чем, - и она заговорила почти словами Эрнеста. - Мы немолодые люди и понимаем, что нас ждет в недалеком будущем последний в этом мире экзамен... Неужели доживать в одиночку? Страшно... Мы ведь земляки, ленинградцы, а значит, просто не можем не понимать друг друга... Или я ошибаюсь? Муж-то перестал меня понимать. Но он спился, деградировал - это особый случай...
   Женя долго молчал.
   - Ты, наверное, обидишься, Риточка, но я прошу тебя: давай возобновим эту тему позже - я сам скажу когда. Не знаю, поймешь ли ты меня, но сейчас в моей душе живет Лида, и нечего не могу с собой поделать.
   - Но ведь ты знаешь...
   - ...что она замужем? Нет, я никогда не разрушу её семью, да и возможно ли это в нашем возрасте? Не об этом речь. Я хочу быть её близким другом... не более. Что тут поделаешь? Возможен только один вариант: стать другом семьи, а какие-то избыточные чувства запереть глубоко в сердце... Мы же знаем отношение Тургенева к Полине Виардо или Александры Коллонтай к Ленину... Впрочем, не ведаю, что будет в моей душе через месяц, через полгода. Но сейчас в ней нет того, что позволило бы сказать тебе: да.
   Теперь надолго замолчала Маргарита. И в конце концов Женя не выдержал её молчания:
   - Прости меня, Риточка. Я не мог тебе врать... Давай подождем. Ладно?
   - Не мучайся, дорогой мой человек, - она вдруг легко и мило улыбнулась, - я всего лишь пошутила. Просто немного скучно стало. Забудь наш разговор... Но другом моим будешь - никуда не денешься!
  
  8
   - Нет, Эрнест, я решил не обижаться на вас. Вы и без этого, чувствую, очень обижены судьбой... а скорее, самим собой. Вам всё время что-то мешает жить, причем это ваши собственные атрибуты, словно у плохого танцора... сами знаете что.
   Это говорил Женя, который медленно шел с Эрнестом после ланча к их бунгало на маленьком холме. Эрнест был совершенно трезв и, как обычно, удрученно задумчив. Он сказал:
   - И всё же не могу понять, чего это вы все сюда понаехали. Что вы тут реально нашли... кроме колбасы? Лично меня уже тянет назад, хотя я здесь только месяц. Тоска здесь! Постоять бы сейчас в очереди у московского пивного ларька и поговорить с теми мужиками о последнем футбольном матче!
  Женя усмехнулся и неожиданно предложил:
   - А хотите, я вам, как любителю поэзии, прочту кое-что из любимого мною Ильи Сельвинского?
   - Это не мой кумир, извините.
   - И всё же... Мне кажется, если бы он знал вас, то посвятил вам это маленькое стихотворение... Вы-то зачем приехали сюда? Ничего светлого не приобрели для своего настроения и методично портите его другим. Где та земля, которую вы любите? Есть ли она? Вот я уехал из России, потому что мне стало невыносимо тоскливо после потери жены, при этом меня ждал здесь любимый сын. Я надеялся, что на душе полегчает. Ошибся или нет - моя проблема, но важно, что у меня есть любимая Сибирь, мой родной Ленинград, ставший родным Новосибирск. Всё это - в моей душе навсегда. И пусть судьба моя на старости лет оказалась сложнее, чем могла бы быть, останься в живых Маша, мне есть, что любить на российских просторах... А к тому же, стараюсь уважительно познавать эту великую страну - Америку.
   - Какие вы все правильные! От сытости и благополучия что ли? Впрочем, вы обещали стихотворение, а забрели куда-то в сторону.
   - Да, вы правы. Пожалуйста:
  
  Он ходит с тоской патриота-борца:
  - Как скучно, ребята, в Европе!
  Сейчас бы тово... похлебать борща
  Такого, какой в Конотопе.
  Да разве водятся здесь такие
  Средь ихних пошлых вещей?
  Болеет возвышенной ностальгией
  Патриот конотопских щей.
  
   - Ну, поддел, дорогой, поздравляю! - бесстрастно произнес Эрнест. - Только дешево это, как и весь ваш Сельвинский. Не понимаете вы меня. Борщ для меня - дело двадцать пятое. Просто не люблю я вас, благополучных халявщиков, пасущихся на сочном американском лугу.
   - Мы благодарны Америке за её заботу о стариках, даже о тех, которые не трудились для неё. Но не будьте наивным: наше благополучие зарабатывается огромным трудом поколений наших детей и внуков на благо этой страны. Всё - в разумной гармонии... Впрочем, бессмысленно вас агитировать - вы слышите только свою мрачную душу.
   Они уже подходили к своему домику. На крыльце показалась Лида, буквально излучающая вдохновение. Она быстро подошла к ним и взяла под руку Женю:
   - Ну, что, пора провести генеральную репетицию?
   - Пора, Лидочка. Я пришел за вами.
   - Ну, ну, репетируйте, если вам это так необходимо,- покачал головой Эрнест. - Лично я уже готов к выступлению. Возможно, тоже порепетировал бы, да не с кем - вот беда.
   Но Лида с Женей, видимо, уже не слышали его. Во всяком случае, реакции не последовало. Они быстро уходили в сторону танцевального зала. Глядя им вслед, Эрнест размышлял: "Радостные, как придурки. Таких вот Козьма Прутков имел в виду, когда советовал: если хочешь быть счастливым - будь им... А чему радуются? Тому, что выступят перед несколькими старперами и те им поаплодируют? Конечно, но не всё так просто у этой парочки... Поверь, дорогой, я смогу помешать тебе клеиться к замужней женщине. И, возможно, к тебе вернется пощечина, которую ты лихо отвесил мне недавно..."
   ...В этот раз Лида пела с каким-то особым душевным подъемом, проникновеннее, чем прежде. Это повлияло и на аккомпанирование. Женя бережно и вдохновенно отслеживал трепетную работу её души. Исполнив два намеченных ранее романса, они некоторое время молчали, очарованные собственным творчеством. И благодарно посмотрев ему в глаза, Лида сказала:
   - По-моему, мы настоящие молодцы - я ощущаю восторг! А вы?
   - Только бы спеть так же на юбилее! Я, честно говоря, не ожидал, что у нас возникнет такое душевное единение. Мы ведь, вправду, могли бы радовать романсами русскую Америку. И у самих жизнь, повторюсь, стала бы красивее и интереснее.
   - А я уже сказала мужу о вашей идее. Она ему понравилась.
   - Какая же вы решительная! Не заревновал?
   - Смеетесь? Мы уже отпраздновали золотую свадьбу - поженились на третьем курсе Иркутского мединститута. Вместе поехали работать в Братск, вместе организовывали там медицинское обслуживание, стали известными в области специалистами. Володя защитил докторскую. Я, как могла, помогала ему в подготовке, но всё же он очень понервничал и перенапрягся. И случился инфаркт. Это было двадцать лет назад. Ну, а затем, тьфу-тьфу, все нормально. Мы с детьми очень берегли его на первых порах, пока не восстановился достаточно... Нет, Женя, теперь ревность бессмысленна... Да и раньше мы этим не страдали. Я всегда любила дружить с мужчинами больше, чем с женщинами - они проще и надежнее. Володя тоже становился их другом...
   Женя подарил ей открытую, теплую улыбку и произнес:
   - Я давно замечаю, что в реальной жизни большинства людей пошлости меньше, чем нам показывают в современных сериалах. Для меня очень важно то, что вы рассказали. И я буду счастлив стать другом вашей семьи. Но - что тут поделаешь! - самые нежные чувства я обречен испытывать... к вам, Лидочка. Я, пожалуй, прочту вам замечательное стихотворение Сельвинского - люблю этого поэта. Одно читал сегодня Эрнесту, хотел его кольнуть, а это - совсем другого типа. Ладно?
   - Да... - не очень уверенно ответила она.
   - Только воспринимайте его с улыбкой... Оно называется "Трицератопс":
  
  В древнейшем мире, когда потоп
  Еще и не снился эрам,
  Жил на земле трицератопс,
  Он был исполинским зверем.
  Веками ревел в косматую тьму.
  Но время его отлетело...
  Чудовище вымерло потому,
  Что башка
   перевесила тело.
  Он в горы унес
   торжественный вой,
  Но в кратер вулкана сверзся.
  А я погибаю, друзья, оттого,
  Что меня перевесило сердце.
  
   Мне кажется, оно написано про меня... Но это все, конечно, не больше чем шутка. Пусть и немного грустная. Тут впору слегка перефразировать Веронику Тушнову: "Что нам грустить: живем любя. Хоть ты другого, я тебя".
   - Женя, я немного смущена. Давайте спускаться на землю. И будем на ней хорошими друзьями. Знайте: мне очень приятно наше общение...
   ...А Эрнест, проводив взглядом Лиду и Женю, направляющихся на свою генеральную репетицию, вошел в бунгало и постучал в дверь комнаты Владимира и Лиды. Прозвучал голос Владимира: "Заходите".
   Он лежал на кровати и читал какую-то книгу.
   - А вы ничего не готовите к золотой свадьбе соседей? - спросил Эрнест.
   - Нет. Я, к сожалению, никудышный деятель искусств.
   - Но вашу супругу, как я вижу, влечет к истинным деятелям этой сферы.
   Владимир улыбнулся:
   - Садитесь, пожалуйста, - вот стул. Вы имеете в виду её репетиции с Женей?
   Эрнест сел на стул под окном, находящимся почему-то высоко, под самым потолком. "Охраняют тайну личной жизни, козлы", - подумал Эрнест и ответил:
   - Естественно. Вас их контакты совсем не смущают?
   Владимир весело засмеялся:
   - Вы сами, может быть, хотели бы готовить с ней исполнение романсов? Я, например, не могу ей помочь. Ну, а вы можете предложить свои услуги - воля ваша.
   - Нет уж, простите, в хахали к замужней женщине набиваться не буду. А известно ли вам, что они уже планируют совместные гастроли чуть ли не по всей Америке?
   - Лида мне говорила, что они хотели бы давать концерты для русскоязычных американцев. Чем это плохо? Знаете ли, во многих людях десятилетиями дремлют невостребованные таланты. И в таком, несколько тревожном состоянии они занимаются другими, подчас очень важными и даже любимыми делами, чем приносят людям немало пользы.
   Владимир поднялся, сел на кровати, спустив ноги на пол, в тапочки, помолчал и продолжил:
   - Но дремлющий талант продолжает жить и тревожить. Вы не заметили, что здесь, на американской земле, немало наших стариков, завершивших свою многолетнюю карьеру, начинают участвовать в театральных постановках, писать книги, заниматься журналистикой или живописью? Многие люди многогранно талантливы, и если они могут реализовать новые грани, это приносит им большую радость. Вот Лида моя любит и умеет петь, люди с удовольствием слушают её пение. И пусть поет...
   - А если она влюбится в холостого и эмоционального Евгения? Вы-то с ней уже не коллеги по делам, а они вдохновенно творят вместе!
   - Эрнест, позвольте мне не обсуждать эту тему. Мы с ней, если хотите, коллеги по многолетней судьбе. Нас связывают любовь, дружба, дети, свершения - и я верю в силу этой связи. Но она ведь живой человек - у неё должны быть и моменты иного вдохновения. Вы читали "Голубую чашку" Гайдара?
   - Вы, наверное, и сейчас Гайдара читаете? У меня впечатление, что я попал в пионерский лагерь.
   Эрнест встал и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
  
  9
   - Розочка, - сказал Арон, и на лице профессора она увидела очень редкую в последние времена улыбку. - Милая, я очень остро ощутил, что человеческое тепло - это самое волшебное лекарство. Каких замечательных людей мы здесь обрели! Как они стараются сделать нам сердечный праздник! Ты чувствуешь? Я, конечно, не вполне осознал, что именно они готовят, но какая-то трогательная подготовка постоянно ощущается.
   - Маргарита всех взбаламутила, эта неугомонная землячка с Васильевского острова... Она уже как родная... наша... питерская...
   - Нет, все они - чудесные люди. Поверь, я просто ожил в тепле их сердец... Этот странный Эрнест не в счет... хотя он вполне ощутимая ложка дегтя. Что-то гнетёт его в жизни. Чувствую - неудачник, не радует его прошедшая жизнь. Видимо, пробежал мимо предназначенной ему судьбы в суете, в мельтешении... Знали мы таких. Все они, естественно, безрадостные, но он очень уж рассержен на всё и всех... Эх, не хочу сегодня об этом думать. Нынешний день должен быть у нас светлым: сегодня - ровно 50 лет с того дня, когда мы стали жить вместе! Помнишь ЗАГС на Петроградской?.. Вспомни, как мы впервые вошли в с в о ю комнату. Мои родители выделили для нас с тобой одну из двух смежных комнат нашей семьи в коммуналке, а сами разместились в проходной комнате... Ты им очень понравилась... Уже не верится, что всё это происходило наяву, так много было всего за полвека...
   - Всё я помню, - сказала Роза, почему-то вздохнув, и светло, почти по-юному улыбнулась. - Как я рада, что у тебя на душе сейчас хорошо и спокойно! Как рада!.. Ты не можешь представить...
   Этот разговор происходил в их комнате перед завтраком. Начинался предпоследний день отдыха в кемпе. Погода баловала отдыхающих: на небе ни облачка. Завтра, благодаря энтузиазму их чутких соседей по бунгало, состоится юбилейный обед в танцевальном зале (администрация уже дала на это согласие), а на следующее утро - отъезд домой, в Нью-Йорк. Отъезд с огромным, бесценным обретением - новой, рожденной здесь дружбой.
   Вдруг раздался стук в дверь.
   - Пожалуйста! - откликнулся Арон.
   Дверь распахнулась, и в комнате оказались все новые друзья: землячка по Петербургу и соседка по Нью-Йорку Маргарита с огромным букетом цветов, музыкант из Новосибирска Женя, врачи из Братска Владимир и Лида, инженеры из Казани Миша и Галя. Все они тепло улыбались. Маргарита торжественно и выразительно посмотрела на Владимира. Он зачем-то погладил свою абсолютно лысую голову и начал речь:
   - Дорогие Розочка и Арон! Мне было заявлено: ты, дескать, профессор - вот и поздравляй другого профессора и его супругу от имени всех нас. Дорогие мои! Завтра у нас будет юбилейное застолье - и мы скажем вам много хорошего. Но годовщина-то вашей супружеской жизни именно сегодня. Поэтому не можем отложить все поздравительные слова на завтра. Мы принесли вам этот, по-моему, неплохой букет... Маргарита, прошу!
   Маргарита вручила цветы Розе и крепко поцеловала её и Арона в обе щеки. А Владимир продолжал:
   - Знаете, друзья, нам с Лидой уже довелось пройти такой рубеж. Он очень приятный, волнующий, но совершенно не страшный. За ним есть главное для каждого из нас - жизнь! Она продолжается. И пусть в ней будет побольше радостных моментов и поменьше грустных. Залог этому - пятьдесят лет вашего непростого, но наполненного трудными и интересными делами совместного пути. И мы, как сможем, постараемся дарить вам в будущем только радостные моменты жизни.
   Роза и Арон стояли, явно смущенные и взволнованные неожиданным визитом новых друзей, и это мешало им свободно и легко улыбаться, хотя улыбка всё же постепенно одолевала их невольную скованность. Оба стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами, густыми, совершенно седыми волосами, они казались неким символом строгого, подтянутого Петербурга, их родного города.
   - Спасибо, дорогие, - сказала Роза, и её лицо наконец озарилось широкой, светлой улыбкой.
   Арон подошел к своей кровати и взял лежащий на ней лист бумаги, свернутый пополам.
   - Я тут вспомнил молодость и написал маленькое стихотворение, посвященное вам, дорогие мои. Думал прочесть его завтра за нашим столом, но теперь не могу сдержаться... Очень волнуюсь... Даже Розочке не успел показать. Но отступать некуда.
   Он развернул листок.
   - Послушайте и будьте, пожалуйста, снисходительны:
  
  Мы все - из разных дел и судеб,
  Но новой связаны судьбой -
  Мы все друзья!
   И пусть не будем
  Мы знать теперь судьбы иной!
  И вот уж чувствую, что, вроде,
  Взяв у депрессии права,
  Стремленье к жизни
   в сердце входит
  Через стремленье сердца к вам!
  
   Гости дружно зааплодировали. Глаза Арона увлажнились, ему пришлось приложить к ним носовой платок, который, по российским традициям, был не бумажным, а тканевым.
   - Большое спасибо, и на сегодня - всё! - заявила Маргарита. - Завтра в час дня ждем вас в танцзале. Форма одежды свободная, настроение сугубо праздничное. Всё понятно?
   Роза и Арон, благодарно глядя на своих гостей, кивали головой, и это выглядело больше, чем согласием, - признательным поклоном растроганных до глубины души людей.
   - Эрнест сообщил нам, что у него сейчас срочный разговор с Нью-Йорком - он зайдет после завтрака.
   Да, он не обманул и после завтрака пришел в комнату Розы и Арона. Было видно, что он уже навеселе. В руках у него была начатая бутылка коньяка и три уложенных один в другой одноразовых стаканчика.
   - Поздравляю вас, юбиляры супружеской жизни! - воскликнул он. - Остальные ваши соседи приходили к вам с цветами. Я не люблю повторений - и принес, думаю, не менее существенный объект - вот эту бутылку прекрасного французского коньяка. Грешен - продегустировал. И теперь уверен, что вам понравится.
   - Спасибо, Эрнест, за поздравление, - сказал Арон, - но не хотелось бы пить в утренние часы.
   Роза достала с полки коробку шоколадных конфет, положила её на стол и открыла:
   - Я вот что предлагаю, Эрнест. Вы пьете за наше благополучие любую приятную для вас порцию, а мы, как говорится, пригубим. И дружно закусим конфетами. Обещаем, что завтра, за общим столом будем решительнее. Ладно? А за ваше внимание мы искренне признательны.
   Эрнест вздохнул:
   - Я примерно этого и ожидал. Некомфортно мне со всеми вами, уважаемые. Ну нельзя же быть до такой степени правильными! Помнится, Достоевский писал приблизительно так: "Широк человек, широк, в нем и идеал Мадонны помещается, и идеал Содома... В нем дьявол с Богом борется, а поле боя - сердца людей!". А вы - из реальной жизни или с плаката? Где диалектика ваших сердец?
   - Видите ли, Эрнест... В них сейчас не борьба, а гармония. Мы с Розой благодарны судьбе за её чудный подарок - тех людей, которые вас так сильно разочаровывают. Для нас они ценнее, чем врачи - я не преувеличиваю. Доброе слово - подчас важнейшее лекарство... А знаете, почему вы противостоите всем нам? Мне кажется, мы были более целеустремленными в делах, мы искали себя не по цитатам из Достоевского, и судьбы наши попросту - состоялись. А что касается сложностей жизни, переживаний, ударов судьбы... Ну, пожалуйста, не карикатурьте нас - этого в наших судьбах, конечно, было не меньше, чем в вашей. Но мы, несомненно, менее капризно строили свои судьбы. И сегодня думаем о них спокойно и даже гордо. Вас же тревожит своя судьба - и все мы, простите, представляемся в чём-то провинившимися перед вами.
   - Вы мыслитель, и это приятно, - заметил Эрнест. - Чёрт с ним, коньяком! Я, конечно, сейчас выпью стаканчик за вас с Розой, а затем давайте немного погуляем по лесу - очень хочется побеседовать с умным человеком.
   ...Они вдвоем неторопливо брели по безлюдной лесной дорожке, заросшей травой. Арон, откликнувшись на просьбу Эрнеста, охотно и долго рассказывал о своей жизни. Воспоминания согревали его душу... Вдруг Эрнест прервал его рассказ:
   - А можно мне вставить несколько слов?
   - Конечно.
   - Прямота - мой незыблемый принцип. Хочу сделать три замечания. Во-первых, ваша судьба, конечно, не сложилась бы столь благополучно, если бы вы не были коммунистом. Но уж позвольте мне считать всех коммунистов нашего поколения (и бывших и нынешних), в сущности, подонками. Для меня их выбор равносилен тому же, что примкнуть к фашистам. Во-вторых, какой вы к чёрту воспитатель молодежи, если не смогли удержать собственного сына от оголтелой любви к деньгам и грязной российской коммерции! И наконец, в-третьих. Зачем вы согласились на этот дешевый фарс с вашей "золотой свадьбой" всего лишь через год после гибели сына? Этот "пир во время чумы" - нелепость... Впрочем, я вам, несомненно, не указ...
   Арон вдруг замер и побледнел. Сел на большое поваленное дерево. Медленно произнес, тяжело и часто дыша:
   - Ваша "прямота" примитивна, болезненна и жестока... Не поискать ли вам где-нибудь... для блага окружающих... цитату и о том, что прямота и бесцеремонность - очень разные вещи?.. Думаю, бесцеремонность - это прямота минус благопристойность... Простите, я неважно себя почувствовал... Посижу немного, а вы возвращайтесь один... Я - попозже...
   - О, какое изящное мышление! Вы, несомненно, опоздали родиться!.. Ну, что ж, посидите, подумайте. А я вот почувствовал, что тоска контактов со всеми вами доводит меня до запоя...
   И Эрнест пошел обратно, к кемпу...
  
  10
   Наступил день празднования золотой свадьбы Розы и Арона. Солнечным утром русскоговорящая команда из бунгало, приютившегося на холме под кронами ароматных сосен, дружно собралась в столовой за завтраком. Задерживались только виновники торжества, и все восприняли эту задержку благосклонно: сегодня юбилярам разрешается всё. Все обратили внимание и на отсутствие Эрнеста за своим столом.
   Маргарита уже напомнила директору кемпа, что, согласно их договоренности, не позднее половины первого в танцевальный зал должны быть перенесены четыре раскладных стола и десять стульев, а ланч их компании следует подготовить на вынос. Она также пригласила директора принять участие в их празднике. Директор кемпа, молодой, лет тридцати пяти, симпатичный смуглый парень, пообещал зайти...
   - Роза идет, - заметил, глядя в окно, Женя. - Почти бежит.
   - Опаздывает, - пояснила Галя из Казани. - Сейчас должен и Арон появиться.
   Но когда Роза, бледная, с ужасом в глазах, подбегала к их столу, всем стало ясно, что произошла какая-то беда. Она беспомощно сложила руки на груди и тихо произнесла:
   - Арон умирает... Мне показалось, перестал дышать...
   Маргарита среагировала мгновенно:
   - Володя и Лида, врачи, быстро с Розой - к Арону! Я - к директору, вызовем скорую помощь. Остальные оставайтесь здесь - там толпа не нужна.
  Роза вдруг покачнулась, Володя поддержал её и посадил на свой стул. От воды она отказалась. Через две - три минуты смогла встать...
   ...Скорая помощь не понадобилась. Когда появилась и уже до этого, когда пришли Роза с Володей и Лидой, Арон был мертв...
  Вскоре на специальной машине увезли его тело. От Розы не отходила медсестра кемпа. Роза в застывшей позе, молча, сгорбленная, сидела на своей кровати. Сидела без слез, глядя в одну точку. Маргарита попросила Володю с Лидой и медсестру оставить её с Розой один на один.
   ...Позже, через несколько часов, из кемпа в Нью-Йорк выехали две машины. Легковую вел директор кемпа, а за ним сидели Роза и медсестра. В микроавтобусе находились новые друзья Розы. По дороге Маргарита сообщила им о том, что Роза ей поведала.
   Арон пришел из леса после прогулки с Эрнестом один и в очень плохом состоянии. У него была одышка, появился необычный - сухой, отрывистый - кашель, он держался за сердце. Испуганная Роза порывалась обратиться за помощью, но он категорически запретил. Дескать, завтра праздник - и нечего огорчать людей. Просто его очень расстроил подлец Эрнест, но это скоро пройдет, а уж за ночь - наверняка. Видно, болело сердце - попросил валидол. Через час принял валокордин, капель сорок. Обед проспал. Попросил Розу принести его ужин домой, а всем сказать, что он спокойно отдыхает перед завтрашним днем. Поел, как показалось Розе, с аппетитом, затем почитал за столом газету и сказал, что хочет сегодня поспать подольше, поэтому ляжет прямо сейчас. Видно, очень надеялся, что за ночь ему станет лучше.
   Лучше не стало. Утром опять - такой же кашель. Роза сказала, что самому больше лечиться нельзя, надо вызвать врача. Но Арон, приняв валидол, попросил подождать еще часок - обязательно должно стать лучше. Роза просто растерялась: никогда раньше с ним ничего подобного не происходило. И согласилась подождать один час. Но скоро кашель усилился, Арон стал задыхаться. Вдруг повернулся на правый бок и затих... Перестало улавливаться дыхание...
   Вот что рассказала Маргарита через несколько часов в микроавтобусе. А в то утро, побыв с Розой наедине, она вышла из комнаты, попросила медсестру вернуться к Розе и почти шёпотом, быть может, только для себя, сказала:
   - Убить бы следовало этого гада Эрнеста. Он своим поганым языком отнял жизнь у Арона. Но как доказать?..
   Перед ней молча стояли Владимир с Лидой, Женя, Миша с Галей. Издали на них поглядывали другие отдыхающие. Кемп уже знал о случившемся, но никто не позволял себе бестактно подойти к ним и начать расспросы. Эрнеста не было видно.
   Неожиданно подъехала легковая машина и остановилась у их холма. Из неё вышел пожилой грузный мужчина с пышной седой шевелюрой, поднялся к их бунгало, поздоровался и спросил по-русски:
   - Вы не скажете, в какой комнате обитает Эрнест?
   Заглянув в ту комнату, он вышел с удрученным видом и сказал:
   - Так я и ожидал: у него запой. Лежит в свинском состоянии с мутными глазами. Песни не орал? Иногда он любит таким образом сотрясать воздух, но, видимо, сейчас у него не столь мажорное настроение.
   - А почему вы здесь появились? - хмуро поинтересовался Женя.
   - Надо забрать Эрнеста. Он приехал ко мне в гости из Москвы на месяц. Но уже дней через десять жена взмолилась, чтобы я что-нибудь придумал и выселил его хоть на какое-то время. Общаться с ним действительно невыносимо: злоба, скулеж, развязность... и пьянка. В этом он весь! Ну, я и придумал его недельный отдых в этом кемпе - дескать, для разнообразия. Вижу, вы приличные люди, и мне жаль, если он портил вам отдых.
   Гневом вспыхнули глаза Маргариты, но она промолчала.
   - Зачем же вы его пригласили в Америку? - продолжил Женя свой допрос.
   - Сглупил. И проклинаю себя за это. А жена меня - вдвойне. Не знал, какой он теперь и клюнул на его просьбу. Америкой, видите ли, подышать захотел... Мы давным-давно вместе учились в институте. Он был, вроде бы, нормальным парнем. Умный, начитанный, спортивный, пил не больше других. Вот только очень любил женщин, в этом равных ему не было. Ну, ещё... не раз пускал в ход кулаки, если кто-то позволял себе неуважение к еврейской национальности...
   - Тем не менее, позже принял православие, - заметил Миша, бывший начальник цеха из Казани.
   - Вы знаете об этом? Да, так и было. Завел дружбу с православными священниками, имел задушевные беседы с самим Менем, который позже погиб. Это и многое другое узнавал я из его писем... Он жил в Москве, а моя семья - в Краснодаре... Мы спешно уезжали сюда - надо было спасать жену: у неё возникла проблема с печенью. Её здесь спасли...
   - Ну, а чем Эрнест занимался в России? - задал вопрос Владимир.
   - На это ответить непросто. Он всегда считал себя весьма многогранной личностью. Бесконечно хватался за новые дела. Учился на инженера, но хотел быть художником. В итоге всё же решил остаться на инженерном поприще, но на производстве ему было скучно. Окунулся в область технической информации, поднаторел в английском. Даже в аспирантуру поступил, но ничего в науке не создал и бросил это дело. Вот так... Знаю, увлекался дружбой с какими-то правозащитниками, был членом какого-то нелегального общества, в некоторой мере углубился в православие (к иудаизму, по-моему, интереса не проявлял). В последние годы начал писать стихи и рассказы. Говорит, что надеется издать книгу "о шальных и талантливых людях". Такие, как мы, дисциплинированные трудяги (и в настоящем, и в прошлом), его, как писателя, не интересуют... В общем, замахов было много, а серьезных ударов не получалось. Но жизнь-то почти прошла. Вот и взяло его зло, а подпитывается оно ещё и завистью Эрика ко всем, кто благополучен... Он поздновато, но всё же женился. Точнее, жил лет двадцать с прекрасной и деловой женщиной в гражданском браке, на её жилплощади. Дольше она выдержать не смогла и выгнала его. Теперь снимает комнату.
   - Он сейчас вообще не работает? - спросил Владимир.
   - Да, - вздохнул приятель Эрнеста, - несколько лет. Его рискнул пригреть наш однокашник, у которого есть своя фирма и успешно идет научно-коммерческая деятельность. Какое-то время Эрик неплохо работал в качестве коммивояжёра, но однажды запил не вовремя, потерял важные документы - и фирма лишилась серьезных денег. Естественно, его выгнали. Чувствую, и для вас он оказался не сахар - ещё раз выражаю сожаление.
   - Эх, что о нем говорить! - вступила в разговор Галя. - Забирайте это дерьмо, чтобы и духа его здесь не было. Достал он тут всех... а одного непоправимо...
   Приятель Эрнеста не смог уловить весь смысл сказанного Галей и нехотя пошел к комнате Эрнеста. Минут через двадцать он вынес из комнаты и уложил в багажник машины большой баул, а затем они появились вдвоем. Приятель практически нёс Эрнеста на себе, перекинув его руку через себя и вцепившись в нее двумя руками на груди. Эрнесту оставалось только вяло перебирать ногами по полу. Оказавшись вблизи своих соседей по бунгало, он поднял на них остекленевшие глаза и произнес:
   - Ну и достали вы меня, други! Прощайте... и простите, если что не так...
  Запихнутый своим приятелем на заднее сидение машины, он, по-видимому, немедленно заснул и больше не проявлял никаких признаков сознания.
  Машина уехала...
   ...Маргарита, прервав долгое общее молчание, обратилась к своим новым друзьям:
   - Думаю, нам нельзя терять друг друга - так жизнь будет светлее... А ведь пожить-то ещё придется...
   Чуть слышно прозвучал голос Жени:
   - Да-а... конечно...
   Он встретился с Маргаритой взглядами... И не спешил отвести глаза, она сделала это первой и сказала:
   - Дорогие мои, я взяла листок бумаги и ручку. Прошу вас вписать сюда свои имена, фамилии, адреса и телефоны. За Розочку напишу сама. В офисе размножу записи на ксероксе - вы их получите...
   Помолчала. Тихо добавила:
   - Ну, вот и все... Вот и все... Я... полюбила вас...
   И на глазах её появились слезы...
  
  
  ЕГО ДИССЕРТАЦИЯ
  Повесть в дневниковых записях
  
   Эта школьная тетрадь оказалась у меня в руках случайно. Вначале, увидев её, забытую на нижней полке моим недавним соседом по купе, я всполошился в надежде, что как-то смогу передать её тому человеку. Но быстро понял, что такое нереально. Я даже имени его не узнал более чем за сутки пути, хотя поговорили мы вдоволь. Так бывает в дороге. Стучат и стучат колеса поезда, создавая спокойный настрой души, у попутчиков возникает желание неспешно исповедаться друг другу - наши судьбы обычно интересны, да и поучительны в чем-то. Вот и беседуем подолгу. Но нередко забываем познакомиться - какая в этом потребность? Ведь знаем: расстанемся по пути и больше почти наверняка не встретимся...
   Так случилось и в этот раз. Была середина девяностых годов ушедшего от нас века. Я, ученый-геофизик, работающий в Ленинграде (недавно вновь названном Петербургом), приближался к рубежу своего шестидесятилетия и продолжал ездить в бесчисленные командировки по нефтегазовым месторождениям страны, борясь за технический прогресс. Такую уж избрал судьбу и, честно говоря, был доволен ею. Хотя грусть посещала меня в эти времена всё чаще. Набирала силу волна развала отраслевой науки в мутном океане ельцинских экономических преобразований. Но в родном "усыхающем" на глазах НИИ наше научное направление было еще востребованным - очень уж удачно сочеталась наша разработка с текущими потребностями заказчика.
   В этот раз я ехал поездом из Тюмени в Новый Уренгой - город, разместившийся точно на Полярном круге. Посетите этот город в конце июня и посмотрите на полуночное солнце. Увидите, что верхняя половина его неяркого диска выступает из-за горизонта, а нижняя скрыта за ним. Да, правильно вычертили географы полярный круг!
   А почему я ехал на поезде, почему не воспользовался самолетом? Просто там, на севере, стояла нелетная погода, мела пурга, и прогноз на ближайшие дни был неутешительным. По этой же причине сел в поезд и мой попутчик.
   Он тоже оказался ученым-нефтяником и, чтобы обрести этот желанный статус, прошел очень нелегкий путь. Сумел подготовить и защитить кандидатскую диссертацию, не отрываясь от производственной работы на нефтяных месторождениях Западной Сибири. Такое, думаю, можно назвать просто подвигом. Но через несколько лет после того, когда это свершилось и он получил лабораторию в одном из НИИ отрасли, отраслевая наука стала рушиться. Централизованное финансирование его лаборатории прекратилось, а на местах спонсоров не нашлось. Обычная ситуация: производство само еле держалось на ногах. В общем, широко шагал по предприятиям, научным институтам, по судьбам людей беспощадный экономический кризис девяностых годов...
   И пришлось моему попутчику возвращаться на производство в Западную Сибирь. Дела там, конечно, привычные, но, как говорится, в одну и ту же реку дважды не войдешь. Это теперь была река несбывшихся творческих надежд. А, кроме того, возраст - тот человек тоже приближался к своему шестидесятилетию - уже не позволял трудиться на прежних, "горячих" должностях. В суровых краях Тюменского Севера пенсионный рубеж мужчин - пятьдесят пять лет, причем здешняя молодежь особо стремится поскорее проявить свой потенциал в весомых делах... Взяли его старшим инженером в производственно-технический отдел, на "бумажную" работу. И это удача... Надолго ли?..
   Нескорым и в целом невеселым был его рассказ. А тетрадь, забытая им в поезде, оказалась частью его дневника. Видимо, таким, школьным тетрадкам он и доверял свои мысли и волнения, облегчая душу. Знаю я этот эффект дневника - сам вел его многие годы.
   Найденная в купе тетрадь так и осталась у меня навсегда - больше мы с этим человеком никогда не встречались. Жив ли он сегодня, почти через пятнадцать лет?
  Я, конечно, не удержался от чтения его записей. Они относятся к первой половине 80-х годов, когда он в бурной стихии производственных дел и семейных проблем мужественно стремился завершить свой большой научный труд - диссертацию. Он верил, что его призвание - творческая работа, направленная на то, чтобы нефтяные скважины были высококачественными техническими сооружениями. Как трудно шел он к полному осуществлению этого призвания! Но эпоха навязала ему другое...
   И тетрадка зафиксировала тот трудный путь. Я с волнением читал его записи и думал о нем, обо всём своём поколении, о времени, которому мы отдавали силы и вдохновение... И не смог навсегда остаться наедине с этим волнующим документом эпохи, тетрадкой моего безымянного попутчика, с которым мы когда-то проехали через города Сургут, Когалым, Ноябрьск - рубежи славных дел моего поколения. Мы попрощались на станции Пурпе, в глубинке Ямало-Ненецкого автономного округа. Я пожелал ему успехов, и поезд повез меня дальше, к Новому Уренгою...
   Не знаю, уважаемый читатель, заинтересует ли вас дневник моего попутчика. Хочется надеяться... Но, впрочем, мало ли такой литературы, которая интересна совсем немногим, а то и никому не интересна...
   А имени автору дневника придумывать не буду. Зачем?.. Не в этом дело...
  
  * * *
   "Давно вынашивал записи, которые, возможно, смогу осуществить в этот воскресный вечер. Только не знаю, в какой последовательности излагать события: по хронологии или с середины, или даже с конца... Ну, ладно, как получится. А быть может, и вообще не буду их излагать, потому что хочется немного порассуждать, как говорится, о высоком...
   И все же придется начать с факта. Ночью, в половине первого, позвонили из милиции. Муж дочери старшего брата, шофер, попал туда. Растревожился, не мог уснуть. С часу до четырех ночи запоем дочитал "Имя твое" Петра Проскурина. Да, тема "человек и творчество" просто витает в воздухе. Моё мнение: одолеть эту тему Проскурину не удалось, но он подошел вплотную к её одолению... Помню, я отдыхал на маленькой рыбной речке в моей родной Чувашии. Как-то бросил в неё крупными кусками хлеб. Налетели разные рыбы. Мякоть распалась, и мелкие рыбешки быстро поели её. Но твердая часть не распадалась. Мелкие рыбки нападали, трепали, но раскусить - нет зубов, проглотить - пасть не та. Кусок дожидался своей пасти, своих крепких зубов, с в о е й рыбы. Проскурин не раскусил, не одолел, не проглотил... В одном месте он совершенно правильно говорит: "Человек... постольку человек, поскольку он личность творческая". Но в ранг творческого человека он возвел одного Николая Дерюгина - гения, противопоставив его Стропову, который звёзд с неба не хватает, но является локомотивом в науке. Основную "демаркационную линию" он провел между очень талантливым ученым и просто ученым.
   Эта тема, в моем понимании, не приобретет социальной значимости, должного отзвука в сердцах читателей, пока не будет провозглашена идея, что практически демаркационная линия "творческий - не творческий" должна быть проведена по
  к а ж д о м у человеку. Потому что в каждом из нас есть 10 - 12 в девятой степени нервных клеток - глубины невероятные, возможности неисчерпаемые. Я не берусь раскладывать, какая доля в каждом из нас творческая, какая нет. У Николая творческая доля - 100 процентов, у меня, возможно, близка к нулю... Было время, когда науке себя посвящали в стране 5 - 10 человек. Но это были другие времена, когда наука не превращалась в непосредственную производительную силу... Такое уже невозможно. Короче, тема ещё ждет своего покорителя, разработчика...
   Но нет, я вовсе не ударился в литературоведение, не счел его главным для себя делом. Это у меня эпизод, вместо ста граммов водки, когда я дошел до последнего края усталости. Год очень напряженный, одни вехи чего стоят! В моей жизни это год:
  - окончания аспирантуры;
  - получения трехкомнатной квартиры на "большой земле", в самой Тюмени (теперь все трое моих детей смогут жить в родных стенах, учась в институтах, а быть может, и во времена их последующей работы);
  - получения кресла главного инженера в одном из крупнейших в стране управлений буровых работ (коллектив - 1000 человек);
  - поступления сына, опередившего по возрасту двух своих сестер, в Тюменский индустриальный институт (этот экзамен был более принципиальным и волнующим для нас с Леной, чем для самого Бори, потому что наш с женой успех - это пол-успеха, успех наших детей - полный успех, победа нашего продолжения, нашего будущего).
  Хочу отметить, что Боря имел в аттестате зрелости восемь пятерок и восемь четверок. Как он поднажал в 10-м классе! Думаю, наверстал в течение учебного года упущенное за предыдущие девять лет, когда позволял себе бессовестно балбесничать. Мы с Леной так мечтали и старались, чтобы он взялся за ум, так просили его об этом, столько беседовали с ним! И это случилось. Вступительный экзамен по математике - главный предмет наших волнений - сдал на отлично. И проступил, стал студентом!" * * *
   "Прошло больше двух месяцев со дня предыдущей записи. Слишком многое неожиданно и поразительно изменилось за это время. Спустя пару недель Лена собралась на ноябрьский праздник в Тюмень, к Боре. Мы долго обсуждали, кому ехать: ей или мне. В связи с моей всегдашней занятостью решили - поедет она.
   Долго колебалась младшенькая, наша дошкольница Машенька, поехать с мамой или нет. Никак не хотела. Но в последний момент решила ехать. Однако при условии - один день. До сих пор перед глазами стоит Машенька в белой шапочке и черной шубке с поднятым вверх пальчиком - 1 день!
   Но, как говорится, мы предполагаем... и т.д. Сразу после приезда в Тюмень Лена прислала паническое письмо. У Бори четыре двойки по начертательной геометрии, у него постоянно болит голова (еще в конце лета попал в Тюмени под машину, еле увернулся, но все же удар был нешуточный), плохо видит (5 - 5,5), очень плохо выглядит, готов подать заявление на академический отпуск... Пишет, что она в отчаянии и не знает, что делать. Спрашивает, не остаться ли ей там.
   Я, конечно, сразу отправил большую телеграмму. Написал, что быть с Борей в это трудное время правильно. Но при этом целесообразно и нашей Катюше, отстающей от Бори на три года, перебраться в Тюмень и там поступить в математическую школу. Так порешили - так и сделали.
   И вот теперь я совсем, совсем один. Живу ожиданием писем. Шлю деньги. И поистине "сгораю на работе".
   Ежедневно c семи часов утра до двадцати - двадцати одного - на работе, таким образом, 13 - 14 часов в день. Конечно, и раньше нередко бывало, что и уходил, и приходил, когда семья спит. Но все-таки хоть иногда читал Машеньке вечером сказки, минуту - другую поругивался с Леной, нет-нет, да бывал на родительских собраниях в классах Бори и Кати или расписывался в их школьных дневниках... Ничего этого не стало.
   Конечно, это не чудо какое-то небывалое. Я не раз обращал внимание Лены на то, как организована жизнь в "летающих" управлениях буровых работ (УБР) из Татарии, Башкирии, Куйбышевской и Саратовской областей. Там люди трудятся в тяжелейших северных условиях по вахтовому методу: две недели - на Севере (с удлиненным рабочим днем), затем - две недели дома. Таково указание министра, которое, кстати, базируется на рекомендациях академиков. Эффект, вроде бы, очевидный: и семья живет в человеческих условиях, и буровик полмесяца может полностью посвятить семье...
   Можно было бы и всей семьей уехать с Севера, но как жить с тремя детьми после здешних диких денег? Живут, конечно, люди без северных надбавок, но, что греха таить, привычка к большим деньгам, а по существу ощущение свободы от денег - это не шуточки. Был бы один ребенок - какие проблемы! Но у нас - трое, и это прекрасно, это счастье, это - втрое больше светлых надежд... Так что всё решено в моей семье оптимально, и нечего унывать, что жена с детьми оказались на "большой земле", где есть все условия для развития и становления детей, где климат нормальный, кислорода достаточно - не замещается метаном, поставляемым нашими бесчисленными болотами. Конечно, нет у меня привилегий вахтовиков, не могу я ежемесячно две недели посвящать семье. Но буду вырываться к ней по возможности. И Лена с детьми будут приезжать. Выдержим!
   Получил письмо от Лены. Боря аттестован по начерталке! Пишет, что и настроение у него сразу поднялось и вид другой... И не только по начерталке, по всем предметам аттестован. Таких из 30-ти студентов группы только двенадцать. Я рад, конечно. Кажется, овчинка стоит выделки.
   Но беспокойство остается, и связано оно с Катей, моей восьмиклассницей. Здесь, в нашем поселке, она была одной из первых по математике и физике. А в Тюмени, в математической школе - чуть ли не самая последняя. Не унывает, говорит, что догонит одноклассников. Пишет, что в общем всё хорошо, жить можно и даже очень можно. Все мои тюменцы полны оптимизма. И наедине со своей совестью утверждаю: ради их счастья я готов даже ежедневно идти на любые мучения. Им хорошо - и я счастлив.
   Правда Лена говорит, что Тюмень ей не нравится. Но что поделаешь: города - не цветочки, а мы не бабочки. Не так просто найти город с таким комплексом достоинств: удалось приобрести комфортабельную квартиру, действуют учебный и исследовательский институты нефтяного профиля, есть крупнейшие главки по нефти и геологии, а также проходит одна из важнейших железнодорожных магистралей...
   Таковы дела семейные. А теперь вернусь к своим рабочим будням.
   С громадным трудом вытягиваем план. Сегодня минус моего родного УБР - 5000 метров проходки. Но надеемся закончить год с выполнением плана и по проходке, и по сдаче скважин в эксплуатацию. Это очень трудно. Особенно волнует сдача скважин. Ведь это по существу вопрос их качества как технических сооружений, это вопрос о том, что из них преимущественно получат при освоении: нефть или воду. А значит, примет их заказчик - нефтегазодобывающее управление или нет. Не принял - необходимы ремонтные работы, а это дополнительные расходы и время, это подножка выполнению плана по сдаче.
   К сожалению, показатели проходки считаются основными, за невыполнение плана по проходке наказывают наиболее жестко. А ведь это довольно нелепо: не спортом же занимаемся. Когда-то все смогут это осознать. Ведь наша задача - строить качественные технические сооружения, которые способны давать нам нефть с максимально возможной производительностью. На решение этой задачи направлена и моя диссертация. Только вот пишу её украдкой, словно ворую что-то. Печально...
   А пока плановые объемы нефтедобычи обеспечиваются в основном количеством скважин, а не их качеством, другими словами, перевыполнением планов по проходке... Это тоже, конечно, не пустяк, требует блестящей организации дела. В этом направлении триумфально шествуют буровики Нефтеюганска: все бригады в нынешнем году пробурили по 80 000 метров (наши - не более 60 000). Сильные там ребята руководят производственным объединением, жесткие. Кого-то уберут, кого-то заставят работать... Нам велят учиться у нефтеюганцев - и правильно! Есть экономическая политика отрасли - вот ей и следуй, коль ты производственник! Ну, а сможешь когда-нибудь переориентировать общее внимание на качество скважин - честь тебе и хвала. Но это пока твое личное дело...
   Однако, честно говоря, я уже перестаю понимать, что здесь творится в жестокой борьбе за выполнение плана. Смещают толковых производственных руководителей разного уровня, Сместили первых секретарей горкомов партии в Тюмени, Ханты-Мансийске, Сургуте, Нижневартовске. Что дальше будет, не знаю. Сильно трясут и наше объединение...
   На будущий год план по проходке скважин в стране увеличивают в 1,5 раза. По нашим, сибирским управлениям буровых работ увеличение достигает такой же или большей величины. Например, на Северо-Варьеганском месторождении (труднейшие места!) плановые задания за два года увеличены в два раза. К чему придем - не знаю.
   Наше УБР пока в завидном для других положении. В нынешнем году план - 540 000 м, а на будущий - 570 000. Мы разбуриваем только одно месторождение, бетонка есть - вертолет не нужен. Однако и у нас проблем хватает: не подготовлены многие площадки бурения, лежневые дороги, ЛЭП... Но ничего. Многим неизмеримо тяжелее...
   Но всё же работа требует всего меня, без остатка. Решил было, что в относительно благоприятных условиях надо нажать на диссертацию. Разложил плакаты, перетряс папки, кое-что начертил, кое-что написал - дальше дело не пошло. Весь отдаюсь работе. Надо любой ценой вытянуть план - только так будем правы.
   Вошел в конфликт с зам. начальника УБР. А что делать, если по его милости на предприятии нет реагентов, клапанов, цепей, солидола, тысячи других вещей. Всё это сказывается на технологии, на конечных показателях. По моему настоянию, его, вроде бы, убирают. Работать станет легче.
   Кузнецов, тюменец, мой приятель, кандидат наук, подсказал, что время от времени можно "заболеть" на 1 - 2 недели и во время лечения писать диссертацию. Но ведь тут и при настоящей болезни болеть некогда. Не так давно перевернулась машина, бока мне помяла - ни часа не мог позволить себе болеть. На днях простыл на буровых, кашлял, чихал. Но позволил себе лишь дважды за два дня посидеть дома по полтора - два часа и погреться чайком. Вот и вся болезнь... Что тут поделаешь?!
   Скоро - Новый год. Если в следующем году дела наши пойдут чуть успешнее, может быть, выкрою времечко "поболеть" и пописать. Идею и мечту не бросаю. И не брошу! Верю, что моя скромная научная деятельность не будет бесполезной для отрасли, сможет повлиять на саму идеологию буровых работ. Может быть, даже ценой перехода на другую работу постараюсь дойти до победного финиша.
   Чтобы неизменно "быть в форме", последнее время совершенно не употребляю алкоголь. Это у нас-то, на Севере! Поэтому некоторым кажусь просто странным. Кроме того, решил полностью обходиться без мата (и осуществляю своё решение без всяких сложностей). Нам в этих краях завещали культурное поведение ещё декабристы, цвет русского общества. А нас, так называемых советских интеллигентов, нередко заносит на поведенческое дно. Особенно технарей...
   Очень спешно писал. А посему довольно сумбурно. И всё же чуть отвел душу..."
  * * *
   "Работа идет очень туго. Небольшой минус по проходке, большой - по сдаче скважин заказчику. Качество скважин катастрофически падает, прежде всего из-за проблем снабжения. Сутками ждем цемент для скважин со спущенными обсадными колоннами - это прямое вредительство: за колонной накапливается столько вредных естественных изменений, что о качественном разобщении пластов цементированием всерьез говорить нельзя.
   По указанию ЦК и Совмина министр отрасли провел совещание с Западно-Сибирскими буровиками в Нефтеюганске. Очень принципиальный разговор состоялся. Были крупные руководители Миннефтепрома, руководитель нефтяного отдела ЦК партии, партийные и хозяйственные руководители Тюменской и Томской областей.
   Я рискнул тоже выйти на трибуну. Основной частью моего выступления была проблема качества скважин. Говорил об американском опыте (на месторождении Лонг-Бич), об эффекте, достигнутом нами на Самотлоре...
   Рад, что представитель ЦК КПСС отметил моё выступление в своей речи, а руководитель Технического управления министерства очень поддержал некоторые высказанные мною идеи. Видимо, не зря затеял я свою диссертационную работу. Но, впрочем, всё пока - слова...
   К сожалению, диссертация почти не пишется, прихожу домой выжатый, субботы и воскресенья нет.
   Лена с Машенькой приедут навестить меня после окончания экзаменов старших..."
  
  * * *
   "Получил долгожданное письмо от друга из Краснодара. Нас сдружили совместные творческие поиски. Он ученый, доктор наук, а я только мечтаю когда-нибудь отдавать все рабочее время манящей, прекрасной и во многом еще таинственной для меня сфере науки. Получится ли такое? Я знаю людей, у которых это получилось в уже немолодом возрасте: профессор Слепян, профессор Кусков, кандидат наук Эйдельман... Я видел, какие они счастливые и вдохновенные в творчестве и как помогает их научной деятельности зрелость мастеров производства... Но не об этом хочу сейчас написать.
   Итак, получил я долгожданное письмо от человека, который не только стал моим другом, но и бескорыстно помогает мне вести диссертационную работу. Да, совершенно бескорыстно, именно по дружбе - ведь он не является моим формальным научным руководителем и не претендует на это. Он - друг!
   Я уже отчаялся получить его письмо, и оно просто сделало меня счастливым. В мыслях я успел не раз попрощаться с этим человеком. И причину его молчания видел только в моем поведении. Это, конечно, долгие задержки ответов на его замечательные письма, наполненные чуткостью, мудрыми соображениями, верой в мои силы. Но главное, полагал я, - это мое последнее письмо. Оно было торопливо написано на лестнице перед началом крупного совещания и тут же отдано какому-то командированному из Краснодара для передачи моему другу. Лишь потом я понял, насколько оскорбительно выглядел этот небрежно, бездушно исписанный листок бумаги. Дескать, я очень занят, не в пример тебе, но, как видишь, при этом тебя не забываю. Получилось очень неуклюже и очень не смешно.
   А ответ друга вновь чуткий, обстоятельный, вселяющий оптимизм. Вот что такое истинная интеллигентность! И вот как надо относиться к дружбе!
   Любовь к женщине и дружба между мужчинами - великие, громадные силы, но в то же время сотканы они из тончайших узоров и скреплены нежнейшими нитями. Думаю, например, о наших отношениях с Леной. Чувствую, насколько они становятся требовательными, не терпящими малейших фальши, обмана, небрежности, как уязвимы они теперь даже мелочью. Надеюсь, это говорит вовсе не о том, что в них наметилось охлаждение, а именно о том, что мы стали ещё ближе и дороже друг другу.
   А наша дружба с дорогим краснодарцем не ординарна, это дружба единомышленников, е д и н о ч у в с т в е н н и к о в. Может быть, на таком единстве и держится мир...
   С его стороны наша дружба имеет чисто духовную основу и свободна от всякого корыстного расчета. С моей стороны она тоже приближается к этому. Не знаю, можно ли считать моей корыстью то, что я принимаю его щедрую поддержку в диссертационных делах. Тех делах, которые, к сожалению, в последнее время занимают в моей жизни непозволительно маленькие место и время.
   Мы очень разные по жизненному опыту, занимаем разные социальные ниши - и стали друзьями. Это ли не чудо! И у меня сегодня праздник, я сегодня счастлив. Я, казалось, терял, но снова обрел друга. Что нужно для истинного счастья? Оказывается, получить письмо друга. Вот оно - и всё хорошо!
   И пусть это преувеличение, а на самом деле мы очень жадные. Ведь нам для счастья нужно еще кое-что. Любимая жена, идеальная семья, сила, здоровья, подчас власть над людьми, квартира, деньги, любимая работа... Стоит ли всё перечислять? Но не может быть счастья без дружбы! И я обязуюсь перед своей совестью её беречь. Давно известно: мы ценим, что имеем, только тогда, когда перестаем иметь. Пусть эта мудрость не коснется нашей дружбы...
   Мне сейчас очень хорошо. Может быть, это и есть вершина моей жизни? Ведь, кажется, всё есть, судьба состоялась. Но я не перестаю стремиться, не успокаиваюсь, борюсь, карабкаюсь к вершинам, на которые еще не взбирался. И всё это вместе ощущаю как полную гармонию жизни.
   По-моему, я неузнаваемо изменился. Перестал быть сучковатым, бодливым, колючим. Больше стало деловитости, меньше личных симпатий и антипатий. Недовольных мною, вроде, не очень много, хотя по делу приходится говорить людям немало неприятных слов, наказывать их...
   План по метражу мы немного не дотягиваем, по сдаче скважин дела хуже, задолжали, пока не можем сдать 29 скважин. Вот оно - зеркало их качества. Обстановка крайне накалена: не хватает действующих скважин - недовыполняется план по добыче нефти и производственным объединением, и даже министерством. Как принято, основные удары - по буровикам, по нам. Но даже в этой обстановке психологический климат в целом остается почти нормальным.
   Семью удалось посетить в Тюмени четыре раза. Продал машину, это помогло Лене сделать хороший ремонт тюменской квартиры, купить мебель. Квартира там прекрасная: просторная, очень светлая. К сожалению, здоровье у Лены оставляет желать лучшего. Полиартрит. В 1965 году застудилась в Нефтеюганске, в неблагоустроенном жилье. Говорят, мумие помогает - буду искать.
   Ну, а я, главный инженер, обитаю здесь, на севере один в четырехкомнатной квартире. Один - поэтому Лена слегка нервничает (некоторые в таких случаях каждый шаг мужа контролируют, она - не из тех). Но всё же вся наша семья выдержала огромное испытание на прочность. Я чист совершенно!
   Лена вся - в проблемах детей. Молодчина! Боря очень хорошо оканчивает первый курс. Кажется, стал настоящим, серьезным студентом. Катя учится только на 4 и 5 в математической школе (здорово после нашей захолустной школы!). А клопышка Машенька неудержимо рисует и рисует. Жаль, что временами ощущается её избалованность и капризность. Заявляет, что будет художником. Надеюсь, до этого порадует нас и отличной учебой в школе.
   ...Приятно, что наш поселок потихоньку хорошеет. Во дворах возникают ровные площадки, на улицах появляются газоны с зеленой травкой, молодые березы. Всё это согревает душу...
   А теперь еще немного о деле.
   Моё выступление в Нефтеюганске, посвященное качеству скважин, вылилось в параграф стратегического приказа по Главтюменнефтегазу. По-моему, это существенно, если не кончится отпиской. Но, думаю, такими вещами не шутят.
   Однако лично для меня это выступление обернулось грустными последствиями. Управление по бурению того же Главка быстро вспомнило всяческие мои прегрешения - и я получил выговор. Понимаю реакцию. Ведь если по-нормальному заниматься качеством скважин - это весомая дополнительная нагрузка на буровиков, уже изнывающих под тяжестью текущих проблем. Вот и намекнули "искателю приключений", что его инициативные монологи, ублажающие слух высокого московского начальства, сегодня несвоевременны для тюменских буровиков и поощряться в буровым штабом Главка не могут.
   Возможно, с житейской стороны и правы. Ведь я говорил на совещании о том, что надо создать систему должного стимулирования забот о качестве скважины. Например, скважина, при заканчивании которой применены современные высокоэффективные средства разобщения пластов, должна оплачиваться на
  100 000 рублей больше, чем рядовая. Но, по-видимому, таких денег для поощрения, да и никаких других, не найдут, а долбать руководство Управления по бурению Главка, как и тех руководителей, что пониже, будут по поводу качества скважин усердно и заставят всех ещё похлеще крутиться. Вот меня и ткнули носом - чувствительно!
   А мне неймется, так ничего и не пойму. Недавно добился, чтобы по моей методике точно установили разобщитель пластов в скважине, где нефть отделена от воды глинистым прослоем, имеющим толщину лишь 40 сантиметров (!). Если скважина даст чистую нефть, вот будет дело-то! Здорово! Так что не сдаюсь..."
  
  * * *
   "Перед отпуском крутился до изнеможения вместо начальника УБР. В отпуске крутился в стихии обустройства семьи чуть ли не так же (подводная часть айсберга). После отпуска немного приболел - кашляю, но, вроде, уже поменьше..."
  
  * * *
   "Чтобы хорошо делать дело, необходимо вдохновение. Увы, ощущаю, что оно поуменьшилось. Нет, я не жалуюсь на жизнь. Делаем здесь все вместе великие дела для страны. И конечно, почти все ощущаем, что наши повседневные мелочи жизни сливаются именно в великие дела, позволяющие стране быть нефтяной державой. Нередко вспоминаю - и для себя и для людей - замечательную мысль Антуана де Сент-Экзюпери: дворник должен ощущать, что он подметает не просто свою улицу, а свою часть земного шара...
   В общем, о моей жизни не грех сказать - всё хорошо. Но трудности огромны. Люди в бурении такие многострадальные, такие затурканные, заезженные, в том числе малые и большие начальники. В нашем УБР 1000 человек. И я, по сути добрейший человек, вынужден многих - в хвост и в гриву, пью кровь, жру нервы. И меня - так же. Возможно, где-то в стране есть такие трудовые коллективы, где царят вселенская демократия, даже всепрощение, сюсюканье. У нас же, тюменских нефтяников, складывается по-настоящему жестокая обстановка. В этом году тюменцы вытянут 6 миллионов метров проходки. А на будущий год планируется 9 миллионов (плюс три!). Думаю, если каким-то чудом пробурим 8 миллионов - хорошо. Это жестокая реальность, это жизнь. После стольких лет хороших дел и хороших слов - такая полоса. Жизненно нужна стране тюменская нефть - это понятно...
   Ситуация прямым образом касается и нашего УБР, а значит, и меня. В нынешнем году с невероятным перенапряжением пробурим 550 000 метров (при плане 570 000). А на будущий год планируют 645 000. Это чрезвычайно много. Большинство руководителей и ИТР в панике.
   Предвижу, что полетит много невинных голов. Уже летят (три заместителя министра, генеральный директор и его заместитель по бурению в Томской области - и это только начало). Доходят слухи, что замечательные наши руководители, с которыми мы долгие годы работали вместе, делали огромной трудности дела, пишут заявления или болеют (например, уехал легендарный руководитель одного из буровых предприятий Нижневартовска)...
   Если быть объективным, в нашем УБР на фоне производственных минусов многие технологические показатели на нормальном уровне. Значительно увеличилась проходка на долото, уменьшились проблемы по проводке наклонных скважин, снизились аварийность, брак, осложнения, случаи негерметичности обсадных колонн, повысилось качество крепления скважин, улучшилась техника безопасности... Значит, не всё так плохо, а меня что-то неудержимо потянуло на скулеж. Будем драться за план - иного пути у нас нет.
   Жду не дождусь Лены с Машенькой. Договорились, что они вернутся ко мне, а с Борей и Катей приедет жить бабушка. Но бабушка заболела (высокое давление). Быть может, дело больше не в этом: она побаивается и пока не решается взять ответственность за 19-летнего парня и 16-летнюю девушку в большом городе. За маленькими-то она, бывало, приглядывала. Однако, как говорится, малые дети - малые заботы, большие дети - большие заботы.
   Вот уже второй год я один. И заявляю, что месяцами, годами выдерживать одиночество - тяжкое дело. Подчас просто зверею - и по пустякам порчу отношения с людьми. К великому сожалению, по-дурацки обидел представителя краснодарского института, хорошего ученого и человека Андрея Андреевича Торбина. Злого умысла абсолютно не было, просто силы человеческие имеют какие-то границы. А иногда возникает какое-то тупое состояние, и тогда - всё равно.
   Глухо угнетает то, что до диссертационных дел почти не доходят руки. Вот у писателя Даниила Гранина есть такой странный герой - Любищев. Это фанатик рационального расходования времени. Читаешь - завидуешь этому герою. Но очень интересно, как бы работала его система, стань он одним из руководителей в нашем Управлении буровых работ. Не свихнулся бы, стремясь её сохранить?"
  
  * * *
   "Бежит и бежит очередной календарный год. Первый квартал прошел под вопросом: быть или не быть - поехать в Баку или нет. Этот отпуск мне положен не для отдыха, он дается аспиранту-заочнику один раз для "завершения работы по диссертации" (а на самом деле нередко просто для ускорения этой работы). Мой научный руководитель договорился со своими бывшими аспирантами, что они помогут мне с обработкой экспериментальных данных и предоставят комфортные условия для подготовки текста диссертации - тишину, справочники, монографии и прочее. Поехал на три месяца. Удалось сделать немало - произошел несомненный прорыв на пути к цели.
   Вернулся назад - а здесь уже тысяча упущенных дел накопилась. Даже после недельной отлучки упущения тяжело восполняются, а тут - три месяца! Я это предчувствовал. И вот надо быстро "входить в колею", а это не удавалось. К тому же отпуска стали накладываться. В августе, когда я исполнял обязанности начальника УБР, в отпусках были 50% аппарата, 45% сотрудников центральной инженерно-технологической службы, 50% буровых мастеров. Сказать, что было тяжело - ничего не сказать. Работа - взахлёб, да и не могло быть иначе: нам запланировали 645 000 метров проходки при наших предельных возможностях - 550 000 метров. Тут еще добавились дожди - какой-то всемирный потоп, больше половины буровых (подальше от бетонки) просто стояли.
   Я мечтал об одном - приезде из отпуска начальника УБР. Приедет, а одновременно с ним и многие другие, от кого зависит организация работы, - мои жуткие нагрузки перераспределятся по людям. Я же, по графику, смогу отдохнуть...
   И вот, наконец, 15-го сентября начальник вышел на работу. Мне бы пойти в отпуск - но вот ещё немного, а затем ещё и ещё... В середине октября всё же вырвался в очередной отпуск. Решил никуда не ездить, отдыхать в семейной обстановке - хватит расставаний!
   В отпуске стал приходить в себя. С Машенькой и её подружкой по двору Аней гуляли по лесу. Проходили по 8 километров ежедневно. До чего прекрасно! За неделю я настолько хорошо отдохнул, что сел за диссертацию. Но... ты в гору, а чёрт - за ногу...
   Иду утром по улице, встречается главный технолог другого УБР. Разговорились о том, о сём, и он в конце мимоходом говорит:
   - Ваша 1328-я скважина, говорят, горит...
   Я больше ничего не стал узнавать, сразу поехал туда. А там газовый фонтан. Горит вся буровая, вышка упала, газ с нефтью бьют из скважины.
   На следующий день генеральный директор объединения с моего согласия вызвал меня из отпуска. Начальником штаба назначили главного инженера объединения, его заместителем - меня.
   22 дня я целыми днями и почти бессонными ночами находился на скважине. Обстановка была боевой. Сотни разношерстных людей, десятки единиц различной техники, бессчетное количество крупных и малых дел. Наряду с тушением пожара и глушением скважины надо было сберечь людей. Были случаи, что людей посылали по существу в огонь с кислородом и пропаном резать горящие конструкции. Прямо на людях сгорело много костюмов, плащей, касок, шапок... За безопасность, за жизнь людей отвечал я. Всё это описать невозможно - надо видеть. Это было большое несчастье.
   Когда фонтан ликвидировали, виновными, по акту, признали всю верхушку УБР (начальника, главного инженера, главного геолога, главного технолога, руководителей инженерно-технологической службы). А бурового мастера среди виновных не назвали. Я же считаю, что он был главным виновником (кстати, в предшествующие несколько месяцев "запорол" три скважины; две из них - в фонде бракованных, одна ликвидирована по техническим причинам).
   Естественно, начальника УБР сняли. Назначили нового - из Нефтеюганска. Пришлось вводить его в курс дела. А через месяц добрались и до меня, главного инженера. Начальник отдела кадров пригласил и ознакомил с выпиской из приказа Главка о моем освобождении. Формулировка: за незавершенку и за перевод бригад с незаконченных строительством скважин на новые (хотя я никогда не переводил, потому что не заинтересован в росте незавершенки). Ну, ладно, пусть это будет на их совести...
   Сразу предоставили отпуск, в котором теперь и нахожусь. В отпуске заболел: грипп с осложнением - видимо, с воспалением легких. Но в больницу не ходил - нет такой привычки. Отлежался. Сегодня первый день лучше, на душе посветлело...
   Вот такие дела. Если кто-то заявит, что в стране нет безработицы, это будет неправда: есть один человек".
  
  * * *
   "Опять засел за диссертацию. Приезжал мой друг их Краснодара. Посмотрел выполненную часть, оставил пожелания...
   И несколько слов о семье.
   Лена - со мной, работает по специальности, по ремонту электрооборудования. Очень запущенный участок, годами никто всерьез им не занимался. Работает с азартом. Хорошо! Здоровье почти нормальное.
   Машенька - первоклашка, отличница, умница, моя любимица и защитница. Занимается и музыкой - тоже отличница.
   Мои тюменцы - совсем взрослые. Катя - в десятом классе, учится без троек. Боря - без пяти минут инженер-нефтяник. Как не порадоваться!"
  
  * * *
   "Как-то так сложилось, что последний месяц я даже не могу системно просматривать газеты и делать вырезки нужных материалов (в основном, по нефти). Этого со мной раньше не бывало и в напряженнейшие времена моей жизни. Вот до чего дожил!
   Однако почти абсолютно здоров (для моего возраста). Для полного здоровья не хватает улицы, свежего воздуха, чисто мужской физической нагрузки...
   Занимаюсь креплением скважин а нашем производственном объединении. Моя должность - начальник производственно-конструкторского отдела Управления по бурению. Задуман этот, новый отдел для работы под эгидой краснодарского института как отдел внедрения научно-исследовательских разработок, по существу как полномочный рабочий орган этого мощного института на Севере. Но руководство нашего производственного объединения возложило на отдел еще и обязанность курировать всё крепление скважин в регионе. В общем, мало не покажется. С трудом набираю подходящие кадры. Появился молодой специалист, совсем мальчишка, - решил пойти в буровую бригаду за опытом. Мелькнула и исчезла какдидат наук из Москвы... А дел всё прибавляется. Трудно... Верчусь... Не привыкать.
   Но главное - суть моего нового положения: наконец-то дорвался до интереснейшей для меня из всех работ! Мечту о такой работе я вынашивал многие годы. В этом же направлении отдаю все остатки сил диссертации. Я почти сумел получить подобную должность в Нижневартовском УБР 10 лет назад, но руководство объединения вдруг назначило главным инженером нового, самого северного по тем временам УБР. И пошла жизнь в разладе между тем, к чему рвалась душа, и служебными обязанностями.
   Теперь другое дело: я в родной стихии! Каждый день дарит меньшую или большую каплю в одну и ту же желанную точку! Вчера, например, решали вопрос об оснастке обсадных колонн, которые будут спускаться в скважины нового месторождения, где рядом с нефтью сверху - газ, а снизу - вода. Взять такую нефть - нешуточная задача. А на очереди еще целая группа месторождений с подобными геологическими условиями. Приятно сознавать, что ты причастен к решению таких сложных технологических задач, причем не только как руководитель, но и как создатель и разработчик конкретных научно-технических идей.
   Приходится оценивать пригодность и сторонних идей для нашего региона. Недавно с сожалением отверг одну интересную разработку, сделанную в Татарии: не будет она надежной в скважинах с газоносными пластами. Так начинаю наживать врагов в научно-технической сфере.
   Сотни деловых эпизодов - и все они в том русле, в котором я пребываю с наслаждением! Появилось ощущение, что я уже довольно близок к реализации своей заветной мечты и цели - завершению и защите диссертации. Теперь каждый клочок бумаги, каждый спор, каждая беседа, каждый новый инструктивный документ, создаваемый нами, способствуют этому прямо или косвенно.
   Но сколько времени продолжится такая ситуация? Пойдет ли она в сторону стабилизации, или жизнь опять меня куда-то вышвырнет. Буду жить надеждой и добиваться лучшего...
   О семейных делах. На сегодняшнем этапе полная ясность и стабильность. Главное, что радует, - двое моих тюменских студентов живут каждый в своей комнате, пользуясь всеми современными бытовыми удобствами. Не знаю, прав ли я в своей категоричности, но думаю, что такая, благоустроенная жизнь способствует и выращиванию человеческого достоинства, и ежедневному деловому настрою, деловой дисциплине человека. И тут вспоминаются слова великого римлянина Сенеки: "Ничто не твоё, о Лукреций! Только время твоей жизни, наполненное твоим трудом, - твое". Своя комната, свой дом, своя крепость - это ли не огромный фактор эффективности времени твоей жизни, а ещё избавления от рабской зависимости от тех, в чьих частных квартирах ютишься по углам!..
   Думается вот о чем. Множество очень неглупых людей энергично зарабатывают и тут же омертвляют результаты своего труда в сберкнижках или ненужных, не используемых ежедневно вещах. Мы же старались, чтобы денег в бездействии было мало: не скупились на яблоки, апельсины, другие фрукты и овощи, у каждого члена семьи была хорошая одежда во всех сезонах. Самое полезное расходование денег - это, конечно, вклады в судьбу детей.
   У Бори - повышенная стипендия. Сейчас отдыхает на Черном море с любимой девушкой - красота! Катя триумфально поступила в Тюменский индустриальный институт - одни пятерки на вступительных экзаменах. Пополнит семейную династию нефтяников. А конкурс был - как никогда раньше (Лена в те дни тоже была в Тюмени для моральной материнской поддержки). Машенька - отличница и музыкантша. На что-либо жаловаться - великий грех. Это не самодовольное похрюкивание, а просто награда за наши с Леной волнения и старания.
   Наше объединение работает поистине героически, люди творят чудеса. По другому не скажешь, если учесть реальные условия. Кончится цемент на одном месторождении - возят "Уралами" с другого, за 130 - 150 километров. А тут и бензин кончается - снова головная боль. Надо спускать обсадные колонны в новые скважины - а труб нет. Рыскают по свету. На совете директоров сказали: поставок новых труб пока не предвидится. А бурить надо и нефть добывать надо. По проходке есть небольшой плюс, но на следующий месяц - огромный план. Видимо весь плюс съедим и съедем на минус. Трудно... И, к сожалению, опытнейшие кадры руководителей потихоньку уходят из производства - кто в сферу науки, кто в партийные органы, кто в промакадемию (похоже, без возврата), кто на пенсию... Понимаю их: силы не беспредельны.
   Но надо держаться, такова уж миссия тюменских нефтяников..."
  
   На этом дневниковые записи в тетради, забытой моим попутчиком, заканчиваются. Дальнейшее мне стало известно из беседы с ним и уже изложено мною в начале этой маленькой повести. Позволю себе в нескольких словах вновь затронуть продолжение его судьбы. Повторяется же припев в песне. Пусть и этот недословный повтор станет неким припевом моего повествования, которым оно и завершится.
   Да, он мужественно д е р ж а л с я вместе со многими тысячами тюменских нефтяников - истинных героев своего времени. Причем - это почти невероятно - сумел окончательно подготовить и успешно защитить диссертацию. Затем успел поруководить научной лабораторией в одном из отраслевых НИИ, что стало полным свершением мечты десятилетий этого творческого человека, апофеозом его мучительного, долгого и неизменно честного пути в науку. Но счастье всецелого погружения в научную деятельность длилось недолго. Наступила эпоха ельцинских преобразований, включившая в себя стремительный развал отраслевой науки, вплоть до ликвидации целых институтов.
   Нищал и рушился его институт тоже. И чтобы семья материально пострадала как можно меньше, он вновь вернулся на Тюменский Север. Но теперь его возраст приближался к шестидесятилетию, а это весьма немало по понятиям, сложившимся в том регионе. И потому он получил скучноватую должность старшего инженера в производственно-техническом отделе УБР...
   Кстати, вспоминается услышанное однажды высказывание одного простого человека (а вовсе не классика): "Самые большие наши потери - это потери наших идеалов".
   Что было дальше, не знаю. Ко второму десятилетию нового века вроде бы наметилось в России оживление отраслевой науки. Непростой это будет процесс. Строить - не ломать, особенно в сфере научных школ и традиций, сфере эстафеты творческой увлеченности и беззаветной преданности честному и мучительному научному поиску.
   И если будет активно оживать отраслевая наука, моему попутчику в этом, видимо, уже не участвовать - мчится его восьмой десяток лет. Если он жив ещё, конечно...
   И только диссертацию этого человека, буквально выстраданную в кипении производственных буден, быть может, вспомнят и как-то используют в новых попытках экономно добиться высшей производительности нефтяных скважин. Ведь не зря же он мечтал, верил, самоотверженно боролся...
   Впрочем, что гадать... Тем более, что новые поколения, конечно, не пропадут без нас, стариков... Ну, а мы за них порадуемся!
  
  
  
  ЕЕ ПУТЬ К ТРАГЕДИИ
  Повесть в письмах с комментариями
   Мне непросто было решиться на подготовку для читателей этой подборки фрагментов из писем. Там наряду с радостными мотивами есть и немало печального. Нужна ли читателю дополнительная порция грусти в нашей и без того далеко не всегда праздничной жизни? Обычно, даря что-то читателю, я стараюсь добавить в его душу немного светлого мироощущения и оптимизма. А тут добавлю печальных раздумий...
   Еще и еще раз перечитывал я письма моей одноклассницы Греты Танеевой, которая писала мне в Москву более сорока лет - с 1954-го до 1996-го года - из далекого сибирского города Ангарска, где мы вместе учились в старших классах и окончили школу. Бесценный для меня ручеек этих писем был остановлен потрясшим нас, ее бывших одноклассников, событием: в 1997 году она покончила с собой. Перечитывал я ее письма и понял, что не имею морального права похоронить их в ящике своего стола. Эти письма - остро эмоциональное отражение духовных исканий, беспощадной или нежной искренности, робости и преодолений, страданий и радостей, надежд и потрясений очень близкого мне по духу представителя моего поколения, поколения детей войны. Собранные вместе, эти ее письма по существу образуют маленькую повесть о сложной и печальной судьбе интеллигентного человека с тонкой, ранимой душой в неразборчивой и подчас просто сокрушительной для таких личностей стихии современной жизни, в стихии, которая, к сожалению, вряд ли имеет в целом тенденцию к нравственному улучшению... Необходимо теснее и теснее сплачивать ряды борцов на баррикаде добра - и, быть может, тогда уменьшится его дефицит в человеческом общении. Думаю, короткая пробежка по строкам писем моей Греты укрепит в читателях именно такую мысль. Впрочем, не буду гадать...
   Имя и фамилию моей одноклассницы и упоминаемых ею лиц я изменил, чтобы по возможности уйти от каких-либо обид и пересудов, да и в тексты писем ее позволил себе внести непринципиальные изменения, чтобы проще и интереснее было вам гостить в их мире.
   К сожалению, не смогу показать фрагментов своих собственных писем к Грете. Естественно, я не делал их копий. Ныне они, скорее всего, утеряны.
  
  ИЗ ПИСЬМА 1955 ГОДА
  
   Это письмо получено приблизительно через полгода после окончания нами средней школы. Я, первокурсник Московского нефтяного института, надеющийся к тому же стать профессиональным поэтом, был полон восторженных ожиданий относительно своей дальнейшей жизни и полагал, что мой бескрайний оптимизм должен быть присущ каждому молодому человеку, тем более если это мой друг. Но у Греты уже тогда было более сдержанное (и, конечно же, объективное) отношение к жизни и своей роли в ней. Видимо, обуреваемый воинствующим оптимизмом, я в первом письме нечутко и бестактно поранил ее трепетную душу. А когда она ответила на то письмо, не разделив изложенных в нем соображений, мое самолюбие было болезненно задето, я умудрился всерьез разобидеться, моя почти детская воинственность возросла еще больше, и, соответственно, реакция получилась еще более горячей, ранящей и в большой мере просто нелепой.
   И вот пришло очень объемное и очень взрослое письмо от Греты. В нем, в частности, было написано следующее.
  
   "Еще не дочитав твоего последнего письма до конца, я решила не отвечать тебе (в уверенности, что ты ровно ничего не потеряешь от этого, а мне... мне, пожалуй, нечего терять, кроме разве своих друзей). Но, поостыв, увидела, что это было бы гораздо легче, чем ответить...
   Уверена, что никогда бы не услышала твоего мнения обо мне, не получи ты моего письма, такого безобидного, но сумевшего и "уязвить" тебя, и "оскорбить", что и заставило развязать язык в судорогах возмущения, гнева и чего-то еще... Я пишу это письмо с тем, чтобы ты понял, насколько пусты и необоснованны были твои треволнения по собственному адресу. Мне предстоят довольно пространные объяснения, но - да будут они не напрасными.
   Я отвечала на твои мысли, изложенные в первом письме, полагая, что мой ответ будет интересен для тебя, поскольку ты посылал их не в безвоздушное пространство. Но ты не учел возможности наличия у меня собственных мыслей и мнений и потому так возмутился, получив их. Уверенный в непоколебимой правоте своих убеждений, ты лишил меня (быть может, не осознав этого) возможности всякого самостоятельного ответа, тем более такого колючего, "высокомерного", каким внешне выглядел для тебя мой.
   Об одном сожалею: не рассчитала на твое самолюбивое восприятие и мнительность (о последней узнала только из второго письма), стала говорить с тобой ироническим (в твоем восприятии, "высокомерным") стилем, потому что он близок, родственен мне. Мне он представляется наиболее живым, богатым мыслями и чувствами. Я ведь совсем не пыталась опрокинуть и опровергнуть все твои драгоценные мысли (таковые потому, что они твои), но я изложила свои (они, представь себе, дороги для меня), и разве есть в них хоть единый отзвук лжи или неискренности?
   Во втором письме рядом со своими сильными чертами (зрелость определенных суждений, принципиальность и т.п.) ты показал себя в совершенно новом и нежелательном для тебя свете: самовлюбленным мальчиком, довольно-таки злым и мстительным к тому же. Не спорю, что у тебя есть основания видеть во мне кандидата в ничтожество, замечая, какое состояние безразличия, точно сон, иногда нападало на меня. Но смею заметить: ты слишком низко опустил меня перед лицом своим, вдруг обнаружив у меня наличие "безвременно постаревшей души" и приписав мне такую "болезнь", как апатия к жизни вообще, вплоть до равнодушия к физической жизни. Мне даже рассуждать об этом неинтересно...
   Кстати, свои отвлеченные рассуждения я не собиралась преподносить тебе как истину и была бы очень рада, если бы ты противопоставил им что-то более верное и убедительное. Но не безосновательные измышления.
   Вот за что тебе большое спасибо, так за то, как красиво ты размышляешь по мотивам горьковского выражения "Рожденный ползать летать не может". Но, Юра, так думать можно, только оторвавшись от содержания "Песни о Соколе". Просто невозможно выразить, какую крылатую силу написанные тобой слова вселяли бы в человека, если представить, что они вырвались из груди Горького в момент, когда он видел перед собой ВСЕ человечество! Какая вера!!! Человек - любой, каждый - может, должен, обязан летать! Ты пишешь: "Каждый человек рожден, чтобы летать, и он должен стремиться к этому, насколько позволяют его силы; пусть он летает невысоко, но летать он должен". Такие слова окрыляют, обязывают, вселяют веру в себя и людей. Однако в горьковском повествовании об уже, который, сделав попытку взлететь, "пал на камни, но не разбился, а рассмеялся", содержится не больше крылатости, чем в пословице "Не в свои сани не садись"...
   Ты усмотрел в моем письме насмешку над твоим желанием стать когда-нибудь писателем - это же просто клевета! Ведь именно потому, что мое письмо было адресовано другу, я позволила себе печальную иронию, написав, что, готовясь стать "инженером человеческих душ", ты все-таки прошел равнодушно мимо довольно интересного (в смысле формирования) экземпляра. Выйди из меня ничтожество - и ты не сможешь, я уверена, поведать миру, чего надо остерегаться, чего избегать, чтобы не повторить горькой участи этого человека. Надо больше, глубже интересоваться людьми, вот что я хотела тебе посоветовать. Я, признаться, считала тебя более идеальным, принципиальным и менее мелочным, чем ты оказался...
   Так не хочется почему-то отсылать это письмо. Не хочется тебя огорчать, тем более обижать хоть единым словом, но приходится. Знай только, что хорошего могла бы сказать больше, чем всего этого - ненужного... Прости.
   P.S. Я работала, а сейчас учусь в Ангарском техникуме. Задача и мечта - не отстать от друзей. Но у меня потеряно 90 процентов зрения, это печально".
  
  ИЗ ПИСЬМА 1956 ГОДА
  
   Это письмо - второй и последний документ из сохранившихся у меня следов переписки с Гретой в наши студенческие годы. Вот мы и повзрослели еще на год, и я получил от Греты уже не задиристое и полное огорчения письмо, а очень мягкое, теплое, при этом столь же мудрое и блестящее по изложению. Мои полудетские "завихрения" характера и сознания, видимо, прощены и уже не тревожат душу моего друга...
  
   "Вполне естественно, Юра, что я не знала содержания твоего внутреннего мира - насколько он богат, свеж новыми чувствами и своими собственными открытиями. Вот, например, недавно, обретя еще одну крупицу жизненного опыта, ты сердцем понял, что нет ничего важнее на свете, чем помочь человеку в трудную минуту, и то, в какой мере человек относится уважительно к другим, является характеристикой его уважения к себе, а значит, его сущности. Собственные открытия очень важны для человека, посвящающего себя литературе и искусству.
   Ты не поверишь, Юра, но я была рада за твое "я - не поэт", за твою мысль о счастье быть простым тружеником, а вовсе не выдающейся личностью, которой ты готовился стать.
   Есть немало "поэтов в душе" (термин не мой), которые только одним своим участием в повседневной жизни других людей (не говоря о делах всей их жизни) приносят людям много больше радости и душевного удовлетворения, чем толстые книжки стихов, созданных усилиями поэтов, преуспевающих на этом своем поприще. Если ты действительно п о э т, а значит, способен выразиться не только фразой, но и всем своим существом, значит, все прекрасно. Трудно сказать, через какие сомнения и страдания (а может, и совсем без них) ты станешь тем, кем обязан быть по призванию. А пока - свобода: ничего не навязывай себе. Вот таково мое мнение".
  
   Мысль Греты о значимости "поэтов в душе" для человеческого общежития стала для меня путеводной звездой на всю жизнь, моей баррикадой в борьбе добра и зла. Не знаю, удалось ли кому-нибудь вполне воплотить своей жизнью такой идеал. Скорее всего, нет, а мне-то уж точно: мы много ошибаемся, нас подводят нервы, да и вообще, как отметил Булат Окуджава, "безгрешных не знает природа". Но если та мысль не выпала из души где-то на ухабистых тропах жизни, человек просто не способен служить злу - а это главное...
  
  ИЗ ПИСЕМ 1979-го - 1980-х ГОДОВ
  
   Да, первое из сохраненных мною последующих писем Греты было получено через 23 года после того замечательного письма, которое вы только что прочли. Нам шел уже пятый десяток лет. Начинался самый активный и самый доверительный период нашей переписки, которому суждено было оборваться через 17 лет. Письма Греты теперь отражали набирающий силу драматизм судьбы человека тонкой души, плохо приспособленной к грубой, часто равнодушной, подчас просто безжалостной стихии жизни. Но до конца 80-х годов я не мог даже подумать, что приближается трагическая развязка этой судьбы. Возможно, меня очень отвлекала динамика собственной жизни, наполненной сложными проблемами, требующими и воли, и упорных творческих поисков, и неизменной тактической зрелости каждого делового поступка ...
   Первое письмо этого периода почти полностью состояло из стихов Греты.
  
  1979 г.
  
  "...Нет, не в силах я понять
   корни черной злобы.
  И сдаюсь я,
   не постигнув злыдниной утробы.
  Сам Толстой провозгласил
   несопротивление...
  а ведь Лева гений был -
   где уж мне до гения!
   _______
  
  Дни уходят.
  Бесценные уходят дни.
  Кивнув едва,
  в вечность уходят они.
  Облетают дней листы
  в прорву-просинь,
  словно бы у древа жизни
  всегда осень.
  Мудро ли:
  вся жизнь - из осколков-дней?
  Ведь должна быть монолитом
  из дней-камней.
  Мы, по времени скользя,
  кутим деньками.
  Почему ж транжирим их?
  Запаслись веками?
  Много ль, мало ль даст судьба мне
  дней, летучих мотыльков?
  Древо жизни - с кроной малых
  их прозрачных лепестков.
  И веселье, и тревога -
  в лёте наших дней
  проплывает, улетает
  стая лебедей...
   _______
  
  Во цвете лет поэт ушел во тьму,
  И многое не довелось сказать ему.
  В бессильном "ВСЁ" томится сожаленье
  Лишь лица не имеют выраженья...
  О, те поэмы, что украла смерть!
  Умение и слышать, и смотреть!..
  По залу - ропот дум, речей скольженье.
  Лишь лица не имеют выраженья...
  Ах, как поэтов мы оберегать должны,
  Их, выразителей души своей страны!
  Имеющих и силу, и уменье
  В невыразительных нас -
   видеть выраженье!"
  
  1980 г.
  
   "О Юра, Юра!
   Почему ты перестал мне писать обычные, большие письма? Может, то, что было между нами, уже изжило себя, сошло на нет? Может быть, ты разуверился в моей значительности как человека? До каких пор, действительно, ходить в потенциальных поэтах, иметь неопределившуюся судьбу?! И о чем все говорить и говорить с человеком, который - за тридевять земель, а теперь уже за тридевять лет? С человеком, который до нелепой бесконечности все сидит и сидит на какой-то мели, и несть конца - и как ему не надоест? Все так. А ты уже отец почти 17-летнего сына, такого же юноши, каким ты был, когда уехал из Ангарска. Только по великим праздникам присылаешь мне открытки - такой знакомый почерк, такая знакомая интонация. Спасибо за последнее поздравление...
   Время от времени хочется посылать тебе стихи. Но ты, кажется, уже их не жаждешь. Наверное, очень хорошо живешь. Пусть так и будет... Не умею я на расстоянии человека понять. И тебя уже не могу, Юра. Ты рискуешь превратиться для меня в "туманность Ю.Ц."...
   О себе могу сообщить вот что. Сын значительно изменился в лучшую сторону, хотя и учится весьма прохладно и небрежно. Недавно была сбита машиной, но отделалась относительно легко: неделя больницы, шрам на лбу и отметины на зубах. Работа по-прежнему не устраивает. Жизнь по-прежнему бедна людьми и... жизнью".
  
  1985 г.
  
   * * *
   "Здравствуй, Юра! Как ты все-таки живешь? Подбрасывает ли тебе жизнь ребусы и головоломки, как она их без конца подбрасывает мне? Мне, признаться, очень любопытно, как живут и о чем думают вполне нормальные люди, достигшие в жизни желанного успеха, имеющие нормальных родителей, сестер, братьев, имеющие нормальные семьи. Если ты думаешь, что я хоть чуть иронизирую, то очень ошибаешься. На мою долю выпала вполне ненормальная судьба, это для меня реальность и вечный искус для размышлений...
   Разрешаешь ли поделиться плодами своих недавних раздумий? Ты ведь не против? Я всегда бесконечно благодарна тебе за то, что меня п р и н и м а е ш ь. Для меня это счастье. Это мой главный комплимент тебе.
   Я помню давний наш разговор, когда ты утверждал и был уверен, что ум в человеке превыше всего. Недаром же, дескать, природа вложила ум в голову, а не куда-нибудь пониже. Я и тогда сомневалась, что ум является ценностью самодовлеющей, а сейчас так вообще... Но лучше - по порядку.
   ...Если человек умен, отчего так многого он не может, не умеет, не смеет? Отчего так много безобразного в мире, в жизни? А пресловутое счастье? Если бы ум, мысли и великие истины насыщали нас и оправдывали наше существование, то ведь за счастьем не надо было бы далеко ходить. И кто счастливее - умнейший ли? Или глупцу счастье больше фартит и больше по карману?
   Может, страсти больше, нежели ум, насыщают нашу жизнь и оправдывают ее? Жажда власти, жажда обогащения, жажда любви, жажда свободы, воплощения себя?.. Но страсти свои человек не склонен выпячивать. Это бурное море клокочет где-то в груди, скрыто, тайно, завуалированно. А вот ум свой человек скрывать не намерен. Наоборот, он склонен всячески его выявлять и даже доказывать. Никто не считает себя глупее других-прочих. Мог ли Сальери считать себя глупее Моцарта? А Булгарин не находил особого ума у Пушкина...
   Я совсем не против ума. И радуюсь, обнаруживая искры его у себя, и наслаждаюсь общением с умными людьми (в основном, читая книги). Но согласись, Юра, что критерии ума и глупости постоянно находятся в некоем нестабильном состоянии. И почему-то люди ограниченного ума всегда более уверены в себе. Ум же, напротив, уверенности в себе не ощущает. Потому, наверное, что он строг к себе, а мир, в котором он живет, слишком сложен и ничто в нем не однозначно...
   А может, все, что я здесь понаписала - лишь плод моих фантазий? И возникли они именно потому, что я в некотором роде оказалась вовлеченной в сферу человеческого борения, замешанного на страсти. Знаешь когда? Очень давно. Тогда еще, когда мы были юны и мало что понимали в себе и других.
   В мои 16 - 18 лет моя младшая сестра Женя, человек открытый и действующий в жизни без каких-либо душевных колебаний, настойчиво и агрессивно внушала мне, что я дура. Она ненавидела меня открыто, дерзко, темпераментно. Непонятность и ненормальность того чувства, которое я ей внушала, больно травмировали мое сердце. И, помню, всем (и себе самой) я стала казаться странной, неестественно замкнутой. Затем у сестры было немало времени поразмыслить, прийти в себя. Но в преддверии маминой смерти, когда мне было неполных 27 лет, Женя подтвердила мне в письме свое "открытие" и свою ненависть...
   Ну, хватит о моих неприятностях. Просто хочется как можно яснее обосновать свою мысль о том, что в сложнейшей диалектике нашей жизни ум свой надо упорно и трудно доказывать. И ум, и многое другое, в том числе человечность. Да, доказывать! Иначе мне не понять, например, кем должен считать себя умный человек? Неужели дураком?.. Если я когда-нибудь напишу повесть об этой проблеме, то назову ее "Доказательство от противного". И посвящу ее тебе".
  
   Тут хочется заметить, что довольно много лет спустя я столкнулся с предательством старого друга, предательством, заквашенным буйным безумием алчности недавних 90-х годов в России. Он по существу превратился из научного работника и изобретателя, руководителя научной, параллельной с моей, лаборатории в азартного коммерсанта, спекулянта научно-техническими объектами. И решил оставить мне простой выбор: либо я становлюсь его подручным, либо он подкупом соответствующих чиновников лишает меня фронта работ на основных нефтяных месторождениях - и я погибну как специалист.
   Я, естественно, отказался "идти по его лыжне", и он начал безжалостно реализовывать второй, альтернативный вариант. Ему это удалось в удивительно большой степени. Но, к счастью, в одной из крупнейших нефтяных компаний чиновники от меня не отвернулись. Моя деятельность продолжалась, и вот тут я начал доказательство своей человечности "от противного" - от рубежей его предательского наступления на меня. Я привлек этого человека вместе с его сотрудниками к паритетному участию в новой, очень крупной и интересной научно-технической разработке для нефтяников Западной Сибири. Надеялся, что совместная творческая работа вернет его душу к прежнему состоянию.
   Но алчность и питаемое ею стремление к экспансии и подавлению взамен сотрудничества победили. Он просто не смог заметить, что я пытаюсь доказать ему свою человечность. Я по-прежнему мешал ему жить...
   В психологию такого явления проникнуть очень нелегко. И отвлекся я от письма Греты лишь для того, чтобы проиллюстрировать, как непросто подчас доказывать в сложнейшей диалектике нашей жизни и свой ум, и благородные мотивы своего поведения.
   Но вернемся к письмам.
  
  * * *
   "Позволь еще немного продолжить тему в общем виде.
   Вот ты мне друг. Умнее ли ты меня? Для меня это не вопрос. Я тебя умнее? Тоже нет вопроса. Ты друг - значит, ты для меня божество. А "умнее" - это уже чин. И черт его знает, как с этим чином обращаться...
   А вот недруг, конечно, меня интересует по статьям своего ума. Скажем, Гитлер - насколько он был умен? Ведь, чтобы подвигнуть целую нацию на насилие, разбой, душегубство, нужно начисто вытравить из душ все, что было взращено предшествующими цивилизациями. И он сумел. Умен был прохвост, явно умен...
   Я нередко думаю вот о чем. Отчего ум так в цене, а доброта скромна и не всегда решается себя обнаружить? Отчего в умные лезут все, а в добрые - стесняются?
   Ум всячески культивируют, развивают - это очевидно. Отчего в такой же степени не озабочены культивированием доброты в человеке? Ведь не вводят ни в школах, ни в вузах предметы человековедения, человеколюбия, человекопонимания! Не вводят уроков человеческого общежития и доброты. Всегда и все интересуются способностями ребенка к учебе, к познанию наук, но способностей к доброте обычно не оценивают ни в школе, ни дома. Но ведь все понимают: у человека есть Ум и есть Душа.. Однако развитием ума занимаются изощренно, ревностно. Развитие же души пускают на самотек. А потом удивляемся, что человек и умен и образован, но - поди ж ты! - черств, бездушен, подл... По развитию ума мы куда как далеко шагнули, а по развитию сердца, доброты не стоим ли до сих пор на четвереньках?
   В этой связи несколько слов о моем сыне. Витя вырос на удивление и на заглядение соседям (тьфу, тьфу, тьфу, конечно). За десятый класс сдал все экзамены на пятерки, кроме алгебры (четверка). Принес похвальную грамоту за лучшее сочинение на тему о Родине. И еще приз за лучшую поделку (шкатулку с резьбой по дереву). И любит он уже три года девочку, и очень много ей помогает. Умен ли он? Думаю, достаточно умен... А вот в школе некоторые "принципиальные" педагоги в свое время бесцеремонно обрушили на него груду нелестных оценок: дескать, он и не очень способный, и не очень умный, и очень невнимательный. А в тетрадке ему учительница даже написала: "Бестолочь!" И отвадили от учебы... Он убегал из школы, два года, считай, пропустил, не учился. А мне какие-то тетеньки, представители школы, грозили: "Мы лишим вас материнства! " Вот что было... А под конец позволю себе одну прекрасную цитату:
  
  "Опасен ум, коварен ум, жесток,
  Когда не слышит сердца шепоток.
  И страшен ум, ужасен, безобразен,
  Когда листок травы ему не важен,
  Не слышен чей-то сердца перестук
  И человечности невнятно-четкий звук".
  
   Юра, я прощаюсь с тобой. Целую. Грета"
  
  * * *
   Следующее письмо Греты было коротким и почти целиком состояло из одного её стихотворения, грустного, щемящего душу.
  
  "О, никто никому не нужен,
  И совершенно не важен,
  И абсолютно не любопытен,
  И подчистую не интересен...
  Очень важно иметь машину,
  Совершенно необходимо - ковры,
  Абсолютно обязательно - стенку,
  И этих, как их? - побольше книг.
  Сидят, пот вожделенья
   отжимают в хрустали,
  глазеют на ковры и книги...
  Но знаю я, мечтают эти дикари
  О чем-то другом:
   ковры им кажут фиги.
  Может, мое лицо в рамке двери
   им необходимо?
  Может, моя улыбка
   им углы высветит?
  Может, моя дружба
   им подытожит расходы,
  а моя любовь
   наградит за их утраты?..
  Но пока одиночество
   меня снедает - не их.
  Чем оно неудобно?
   В нем - мало огня.
  Не пошутишь, не похохочешь всласть.
  Оно - для богов.
   Для людей - опасно.
  
   Сегодня получила твою открытку. Ты мне просто сделал
  праздник души. Какой ты, Юра восприимчивый, понимущий! У тебя
  громадный талант понимания!
   До свидания. Обнимаю очень застенчиво. Грета"
  
  * * *
   "О Юра! Я стесняюсь читать твои трогательные высказывания обо мне, боюсь таких громких слов (не оказались бы они преувеличением!), хотя, конечно, расцветаю, причитав их. В твоей искренности хочется не сомневаться: с какой стати тебе бы понадобилось мне льстить?
   А насчет твоих огорчений по поводу своей чрезмерной рациональности, запрограммированности и пр. - мне как-то не по себе от подобных признаний. Почему же тебе тогда не чужд и даже близок (по крайней мере, понятен) "строй моих мыслей и чувств"? Будь ты застандартизован, ты бы только, думаю, презрительно или насмешливо оттопыривал губы, получая мои письма...
   Поздравляю тебя с праздником Победы! Мы были детьми тогда, но я хорошо помню ликование того дня. Этот праздник - наш, он в нашей крови, мы были современниками его рождения..."
  
  * * *
   "Дорогой Юра! Поздравляю тебя с наступающим Новым Годом!
   С неизменной благодарностью думаю о твоем добром отношении ко мне. Считаю это чудом, потому что для меня человечность в людях всегда - чудо.
   ...Сына моего Витьку два месяца назад забрали служить. Находится в Хабаровске, в учебке, в артиллерии. Через четыре месяца станет сержантом. Пишет часто, скучает, в чем-то одумывается. Служит исправно, старательно. Трудно там, не без этого, но нашел уже товарищей. Меня успокаивает, чтоб не беспокоилась сильно....
   Нового счастья тебе, Юра! А как твоя пьеса, которую ты замышлял?"
  
  1986
  
  * * *
   "На этот раз не дождалась от тебя традиционной новогодней открытки. От всех получила, а от тебя нет. Что случилось: болезнь, неприятность, несчастный случай?
   ...Витя требует от меня писем - если не каждый день, то через день. Служит пока нормально. Но у него любовь и какие-то осложнения...
   Я сейчас стала больше занята общественной работой. Готовлю одну лекцию. Поручено написать сценарий отдельского вечера. На мне также выпуск стенгазеты к 23 февраля. Ну, в общем, жизнь моя некоторым образом оживилась...
   Ответь мне, пожалуйста, а то не знаю, что и думать..."
  
   Под Новый год в тот раз у меня была очень трудная командировка - послать открытку не удалось.
  
  * * *
   "...Получив отпуск, я загорелась желанием съездить к Вите. Съездила, можно сказать, хорошо, если не считать что были трудности с билетом. На восток билетов дают мало, поскольку поезда забиты едущими с запада, в том числе пострадавшими от чернобыльской аварии.
   Витя, конечно, был рад безмерно моему приезду. Я приехала как раз ко дню его рождения, к 19-летию. Он оказался в госпитале, в Благовещенске. Его близорукость прогрессирует, решили немного укрепить глазное дно...
   В поездке познакомилась с некоторыми интересными людьми. И вот - я снова в Ангарске, добралась до дома. Дел у меня накопилась уйма. В том числе целая стопа непрочитанных "Литературок". Никогда такого безобразия не было..."
  
  * * *
   "Вчера мне грохнуло 50. На работе меня чествовали так тепло и торжественно, что я боялась упасть в обморок от столь непривычных, приятных стрессовых нагрузок. Цветы, адрес, грамота, стихи, теплые обращения, подарки... Правда хорошо, Юра? А еще сын накануне прислал открытку с поздравлением и сообщением, что сдал экзамены на 5 и ему присвоили звание сержанта.
   Кстати, во врученном мне адресе есть такие волнующие слова: "Сегодня, в этот памятный для Вас день, мы с удовлетворением отмечаем, что, благодаря большому трудолюбию и высокому чувству ответственности, Вы за сравнительно короткий срок работы в отделе АСУ сумели почувствовать и освоить специфику конструкторско-технологической подготовки производства аппаратов для автоматизированной обработки данных и успешно трудитесь, выполняя ответственные задания. Обладая высокой работоспособностью, Вы постоянно совершенствуете и углубляете свои знания..."
   Чувствовать, осознавать всеобщее уважение - ощущение для меня чуть ли не новое, немало я испытала черных обид и гнусностей. И вот - свежая струя в моем мироощущении. Приятно. Хорошо. Да и правда: я люблю и умею работать.
   P.S. На фоне такого общественного признания поймешь, наверное, каково мне было, когда сестра наклеила на меня ярлык "дуры" и всячески избивала гнусными словами мою неокрепшую душу... Прости, повторюсь: её непостижимая для меня ненависть пригнула меня, я стала "странной" для окружающих.
   И, знаешь, я с великой надеждой, как на спасение, откликнулась на первую встретившуюся мне ласку... Беременность, аборт... Все пошло прахом... А сестра еще долго долбала меня, пока я в свои 43 года не поняла окончательно, что она за человек и не порвала с ней окончательно... Зло было односторонним. Перед небом и своим сердцем я чиста.
   На днях услышала случайно слова Аввакума: "Благословляющий нас будет благословенен, проклинающий нас будет проклят".
   Это, видимо, закон жизни".
  
  * * *
   "Здравствуй, Юра! Прошел уже месяц со времени получения от тебя телеграммы, где ты обещал написать мне. Увы, письма я не получила. Не знаю, по какой причине ты свое обещание не выполнил. Причина, полагаю, серьезная.
   Отпуск мой начинается 23 июня, собираюсь побывать в Ленинграде и Москве. Хочу повидаться с тобой и всеми нашими одноклассниками, ставшими москвичами. Прошу, если удосужишься, напиши мне, иначе будет казаться, что в Москве меня никто не ждет... "
  
  * * *
   "Юра, извини меня, пожалуйста, но я даже не подозревала, что ты такой занятый человек. Приходится констатировать, что я весьма наивная особа, поскольку знать не знала и думать не думала, что люди вообще и ты в частности могут быть так колоссально загружены всевозможными делами и проблемами и относиться ко всему так серьезно. Ты очень устаешь, переутомляешься. Как тебя хватает?! И как твое здоровье? Читая твое письмо, я даже пару раз воскликнула: "Вот это да! Вот это Юра!" И очень тебе благодарна за него.
   То, что ты предлагаешь, меня донельзя устраивает, туман рассеивается и горизонты проясняются. В том смысле, что я очень смутно представляла, кому там, в Москве, нужен мой визит, у кого я смогу остановиться хотя бы на одну ночь и будет ли у меня спутник. По всем этим вопросам ты меня успокоил, вот только насколько удобно (не в смысле житейских удобств) мне будет остановиться у тебя. Но если ты считаешь это приемлемым, значит, знаешь, что делаешь.
   ...Сегодня получила письмо от сына. Служит под Благовещенском, на китайской границе. Беспокоится насчет своего зрения, боится, что в армии оно непоправимо ухудшится. Видимо его забрали в армию, обойдя закон о допустимом пределе близорукости для прохождения службы. Участковый врач определил у него минус 7,5, а комиссия в военкомате это не подтвердила. "Годен", дескать, - и все дела. Но близорукость у него оказалась прогрессирующей, а значит, большие физические нагрузки в его возрасте противопоказаны... Большая близорукость для парня - худое дело. Надеемся на лечение в госпитале, куда, вроде бы, его направят...
   Юра, хочется порадовать тебя несколькими строками воспоминаний о твоих родителях.
   Помню твоего отца, хоть видела его всего один раз. Это было, когда я пришла к нему как директору Ангарского ремонтно-механического завода, чтобы он не отказал мне в устройстве на работу в ночную смену (тогда училась на дневном отделении техникума). Я не удержалась от желания сообщить ему, что была твоей одноклассницей. Он не отказал мне. Впечатление: волевой, мужественный, энергичный, железный... Задним числом выражаю тебе свое соболезнование.
   И мать твою помню. Пышные волосы... Когда однажды она ездила с нами на Байкал, мне понравилось, как доливая воду в котелок, она приговаривала: "На выкипание... на развар крупы... на хороший аппетит..." А когда мы были у тебя на дне рождения, я стеснялась взять второй раз зефир (я его впервые ела), а она заметила мою нерешительность и радушно протянула мне блюдо: "Бери, Грета, бери, они вкусные".
   Еще раз спасибо тебе, и что ответил, и что ждешь меня..."
  
  1987
  
  * * *
   "Здравствуй, Юрочка, хороший мой!
   ...Я вот думаю: отчего я в тебя никогда не влюблялась? Вполне приемлемый, так сказать, объект, а по душевным качествам непревзойденный, замечательный, удивительный. Но, увы, у страсти свои законы. Какая-то нечистая сила лучше нас знает, кто нам нужен для души, а кто... Черт знает что, правда?
   В своей недавней поездке в Москву я уже, считай, окончательно и навсегда "раскусила" тебя в самом лучшем смысле этого слова и - навеки обязана, навеки благодарна тебе, но... ты все же мне только брат. Родной и милый, замечательный притом, но брат, что поделаешь... А с братьями отношения платонические, так велит природа.
   Знаю, ты улыбаешься, понимаешь, что мне просто весело - и хочется подурачиться. Сама не пойму, где тут шутка, а где серьез... А все же вот что интересно. Быть может, стало бы это моим счастьем, полюби меня Юра в молодые годы? Но он увлекся какой-то совершенно несущественной для меня Региной. Для меня это был нонсенс...
   Ну, а теперь, уж прости, - о грустном, о вечной моей боли.
   Почему родная сестра искренне считала меня "дурой" и эту "дуру" мне суждено было отмывать от себя всю жизнь - годами заниматься таким "доказательством от противного"? Почему она считала меня чудовищем с массой пороков, хотя моей самой светлой и благородной мечтой с детства было стать хорошим человеком? Женька владеет искусством клеветы. Она сначала просто согнула меня морально, а затем обозначила мое состояние словом "белая ворона". Однажды сказала: "Ты ведь совершенно не умеешь жить!"
   Но самое-самое обидное для меня, что она и других людей активно и не без успеха настраивала против меня....
   Нет, Юра, всего не расскажешь, это невозможно, но первый ее подлый удар я ощутила очень болезненно еще в восьмом классе. Она грубо обвинила меня в поступке, которого я не совершала, а в ответ на мои объяснения, мое волнение за репутацию в глазах одноклассников пронзила меня подозрительно-отталкивающим взглядом и вдруг философски заявила: "Да кому ты вообще нужна? Ты никому не нужна!"
   На другое утро я почувствовала нечто необычное в своих ощущениях. Мне не хотелось умываться. Зачем?.. Не хотелось расчесываться и прибирать волосы. Не хотелось идти в школу. Зачем, зачем, раз я никому не нужна? Я замолкла, онемела, иногда думала, что разучусь говорить... Тут видишь, какое дело: меня, рожденную, быть может, поэтом, рожденную, быть может, для того, чтобы слово людям найти и что-то этим словом обозначить, - меня отлучили от слова. Сестра сделала так, что я вдруг стала молчать больше, чем другие...
   А до восьмого класса я не была "странной". Училась, читала, влюблялась, мечтала, плакала над книгами. Девчонки-одноклассницы висли на мне (на Женьке не висли). Я была круглой отличницей, а у нее были и троечки (да и в старших классах я училась лучше ее). А в семье я была самой покладистой, самой уступчивой, самой неленивой. Зачем ей понадобилось пренебрегать простыми резонами и логикой фактов? Я отличница, но я - дура. Она троечница, но она намного, непревзойденно умнее меня... Во всяком случае, вполне достаточно для того, чтобы клеймить меня "дурой" весьма упорно и весьма долго. А в дополнение старалась внушить мне еще одно свое лживое мнение: дескать, по ее наблюдениям, я "всех ненавидела". Этот натиск длился почти 20 лет, пока я не отлучила ее от себя.
   Так кого же я ненавидела? Да я просто не знала этого чувства. Для меня было характерно как раз обратное - влюбленность в людей, стремление к дружбе. И стоит ли писать, к примеру, о том, как я любила маму и каким потрясением была для меня ее смерть?! Я, хоть верь, хоть не верь, любила даже отца, который нас предал, бросил. Я обрела печальное, но честное осознание того, чего не могла понять моя мама: влюбчивость - основополагающая черта его натуры. Чтобы дышать полной грудью, ему непременно требовалось в кого-то влюбляться. Только в такие моменты своей жизни он был счастлив, И он влюблялся, влюблялся, то в одну, то в другую. И вообще, он был эпикуреец по своему характеру, смысл его жизни по большому счету сводился к удовольствиям, и с этим ничего нельзя было поделать. В жизни должно быть разное...
   Вот так правду делают похожей на ложь, а ложь на правду. И такое очень просто осуществляется. Надо только, ничтоже сумняшеся, л г а т ь с е б е, при этом умудряясь доверять своей "правде". Этакий интеллектуальный фокус. Оставим в покое резоны такого поведения моей Жени, но эффект получился несомненный: я навсегда утеряла прежние легкость, раскованность в общении с окружающими, я и сегодня довольно замкнутая, "странная".
   А правда моя такова: люблю людей, люблю верно в них разбираться, люблю
  и с т и н у, какова бы она ни была. И не хочется размышлять, к каким я "павам не пристала", поскольку счастлива, что "пристала" к вам, моим верным школьным друзьям, и обрела в вас просто родных людей. Верю, что навсегда, мой славный, милый Юра".
  
  * * *
   "О Юра! Юрочка!
   Как много ты понимаешь! Какое тебе спасибо, что ты понимаешь меня! Поразительное явление, что у меня есть такой друг, как ты... Не хочу распространяться, но в этом отношении я - счастливый человек. Удивительно мне и то, что тебе я могу сообщить (что и делаю иногда в письмах) такое, какого я никогда не говорила и не могла бы сказать ни одной своей подруге. Иногда, спустя время, я спохватываюсь и думаю с ужасом: "Зачем? Как я могла ему такое написать?!" Ну а ты, кажется, все воспринимаешь как должное и, к тому же, никогда не сердишься на меня. Или делаешь вид, что не сердишься?..
   Сейчас получила от тебя обещанную копию старой фотографии нашего класса. Спасибо!!! Можешь считать это вкладом в дело мира, прогресса и процветания! Таких, скажем, маленьких, но суверенных стран, как я...
   Ты очень умный, гораздо умнее меня, ну, в житейском, что ли, смысле. Ибо тебя воспитывали прекрасные родители, а я взросла, как сорная трава: без пригляду, без присмотру, без влияния. Сиротство пожизненное - вещь нешуточная, нет-нет, да сказывается. Им порождается маниакальное желание взять реванш, найти свою долю... Видимо, я навек контуженная...
   Ты не делаешь опрометчивых или экстравагантных шагов, а я делаю. Это трудно представить по моей внешности или темпераменту. Между тем, я могу быть смелой и непредсказуемой, как стихийное бедствие... А главное - идущей по этому пути до конца... Из хороших побуждений могу не только зарваться, но и броситься на амбразуру... Я уже наказана. Хоть и не знаю за что.
   Да, это большое счастье, когда вот так, как у нас с тобой, есть взаимопонимание. Дружба лучше любви! Любовь - бедствие, ибо замешена в это действо сама судьба, невольно - судьба.
   ...Скоро вернется мой птенец. Заживем как-нибудь...
   А с Михаилом - трудно. Только бы он приехал. Иначе... А что иначе? Ничего... И потом будет ничего... Или еще лучше..."
  
   Надо сказать, что Грета упоминала того Михаила в письмах ко мне несколько раз, так и не объяснив их отношений, возможно просто упуская из виду в суете жизни, что мне это неведомо. Думается, что Михаил, человек из Ленинграда, - ее последняя любовь. Кстати сказать, и о той давней, быстро рухнувшей любви, которая подарила ей сына, ее любимого "птенца" Витю, она тоже ничего мне не сообщала. Я не лез ей в душу и с грустью осознавал лишь то, что воспитывает она сына одна. Да и вы, уважаемый читатель, конечно, поняли, что есть и такая грань в ее невеселой судьбе...
  
  1989
  
  * * *
   "Ах, ты, Юра, Юра, никак ты не напишешь мне что-нибудь! А, кстати, сегодня у меня день рождения. Обидно, что ты не понимаешь чего-то. Того ли, что вы, мои друзья-москвичи, наиболее близкие и дорогие мне люди. Или однообразной тоскливости моего существования. Хотя бы раз в полгода - письмо! Тебя на это не хватает...
   У меня тут недавно была радость. Наши мужчины на работе подарили мне к 8 Марта двухтомник "Песни и романсы русских поэтов". И сопроводили подарок вопросом:
  
  Есть вопрос по книге этой,
  На который ждем ответа:
  Почему среди поэтов
  Мы не видим нашей Греты?
  
   Я о такой чудной книге могла только мечтать. Очень радовалась. И сейчас радуюсь.
   ...Витя собирался весной поехать в геологическую партию рабочим, с тем чтобы потом поступить на заочную учебу по геологии. Но я его отговорила: пусть сначала сделает операцию по устранению близорукости. У нас, в Иркутске, сейчас делают. Встал на очередь...
   Иногда неважно себя чувствую. Прыгает давление, болит сердце...
   Вот такие наши последние известия".
  
  * * *
   "Юра! Мне тебя стало очень не хватать, ибо ныне мне не с кем говорить? Но, может, всегда так было. То есть не с кем было говорить... Зачем я тебе в этом признаюсь? У меня сейчас время безнадежного ожидания. Никто не пишет. И ты тоже. Не пишет сын. Не пишет Михаил (да он и вообще оказался не способным на переписку: я ему - 15 писем (!), а он мне - одно... да и то немногословное, и каждое слово при этом можно толковать и так, и сяк)...
   Это правда, что тебе нравятся мои стихи? Или ты только из вежливости и сострадания так добр ко мне? Бывают периоды, когда я ни в чем не уверена. Здоровье барахлит - видно, отсель и все прочее...
   Ты меня как-то обругал, что я в своем поведении как маятник: то туда, то сюда. Это верно, но это лежит не на поверхности, это зависит от перепада черных и белых полос в жизни... Уж поверь.
   Посылаю тебе кое-что из своих последних стихов.
  
  Любовь убивают ласково,
  говоря "целую", "прости".
  И бьют в лицо, когда время
  черемухе расцвести.
  
  Любовь убивают медленно.
  Не верит - сопротивляется...
  Лишь обожженная клеветой,
  В отчаянии взрывается...
   ______
  
  Царь Александр лишь пятерых повесил...
  Иосиф же пустил во тьму - не счесть!
  И он при этом был любим и весел -
  а загубил ведь лучших жизнь и честь!..
  Скажите: отчего и почему
  (ведь столько жизней отдано свободе!)-
  и много позже,
   в злопыхательском дыму,
  не выдержал Шукшин,
   Высоцкий-свет-Володя...
  Посмертно прорастают имена
  Булгакова, Сидура, Мандельштама...
  И это - справедливая страна...
  где верховодить воцарились хамы!
  Посмертно прорастает справедливость...
  Не по-людски ведь это -
   по-каковски?..
  И нам предупреждением - слова:
  несчастнейший, замученный
   Тарковский".
  
  ИЗ ПИСЕМ 1990-Х ГОДОВ
  
   Наступили девяностые годы - несколько последних лет перед трагической развязкой жизни моего друга Греты - душевного, талантливого человека с трепетной, поэтичной, хрупкой душою, совсем непригодной для нашей суровой до безжалостности эпохи...
  
  
  1991
  
   "Юрочка, что ты? Где ты? Как ты? Увидеться бы. Скучаю.
   Узнала, что в Москве, приехав в отпуск из Сибири, внезапно умер от инсульта наш Виталик. Потеряли мы еще одного одноклассника. Это несправедливо. Оказывается, что всесильна именно смерть. Не улыбка нашего друга, не его взгляд синих глаз, не его милая шутка и постоянная готовность к этой шутке - не это всесильно, оказывается. Дышащая здоровьем фигура, здоровый цвет лица - а смерть взяла, скосила в 53 года. Буровик, геолог, он, конечно, жил, не щадя себя. Какой светлый и легкий был человек! Хорошо было тем, кто был-жил с ним рядом...
   Знаю и о сыне твоем. Что он - в Америке, что женился там. Не воспринимай драматически, всего ему хорошего! Зря ты только больше не нарожал. Чтобы и для России, и для Америки хватило...
   Как твое здоровье, Юра? Целую. Грета"
  
  1992
  
   "Здравствуй, Юра!
   Что происходит вокруг нас?! Я поговорила по телефону с Тамарой и узнала, что ты ей звонил и сказал: дескать, зря я обижаюсь, поскольку ты мне пишешь и пишешь, а я ничего не получаю. Грустная картина, сказал бы ослик Иа-Иа.
   ...У меня нынче новости плохие. Погиб сын сестры. А недавно избили моего сына. То ли почки отбили, то ли ребро сломали. Ходит, выясняет. Могло быть и хуже. Пятеро били, но разбежались, когда выскочили соседи. Это было там, где жила его сожительница. Думаю, теперь уйдет от нее...
   Новый год встречаю с надеждой, стараюсь не терять оптимизма. Вот несколько строк из моего новогоднего тоста для сотрудников:
  
  Пью шампанского бокал
  За свободы идеал,
  Чтоб веселье здесь искрилось,
  Чтобы смех не иссякал!
  И за мужество!
   Нытье
  Пусть бесславно сгинет.
  Пусть наладится житье,
  Бодрость не покинет..."
  
  1993
  
   "...Как хорошо, что есть у нас счастливые и удачливые люди! В моей душе нет и йоты какой-то зависти к ним. Пожалуй, есть лишь сожаление, что себя я к таким людям отнести не могу... Вот слышу по радио или читаю интервью с какими-нибудь личностями, добившимися в жизни, в своем деле, творчестве успехов. И часто, очень часто свое везение они объясняют так: "Мне всю жизнь везло на встречи с хорошими людьми". Это, думаю, просто замечательно. Я же могу сказать, что мне удивительно "везло" на встречи с людьми, мягко говоря, не хорошими. Будто во мне есть какой-то особый магнит, который притягивает зло.
   Были, конечно, и другие люди, и один из них - ты. Ну, а общая линия жизни печальная. Вот, например, сейчас черная полоса в моей жизни длится... месяцев семь. Если начать с конца, то уже два месяца сын - на больничном. Сначала избили и сломали ребро. Потом сломал руку в кисти. Затем на работе поскользнулся, упал, оказались порваны какие-то связки в плече. Избиение было связано с его дурацкой "женитьбой", точнее, с так называемым гражданским браком. Он попал в жуткую обстановку: бесконечные гости (со стороны "жены"), выпивки, бывшие любовники ломились в двери, "жена" часто напивалась (работала официанткой в баре), ночью иногда где-то пропадала, оставив на Витю своего ребенка...
   А избили сына какие-то молодые (18 - 20 лет), которые почему-то крутились возле "жены". Он слышал от соседки, что эти ребята хранят у "жены" наркотики, но не поверил.
   19 декабря они должны были пойти в гости к ее брату. А Витя последние три дня жил у меня, мы вместе шили костюм ребенку к Новому году. Насчет брата он не поверил и пошел проверить. Соседка сказала ему, что "твоя" с подружкой в 6 утра умчались на автобус, уехали на турбазу... Мой сидел у соседки, разговаривали. Вдруг услышал, что кто-то ломится в дверь жены, прямо-таки выбивает дверь. Он выбежал...
   Витя без очков ходит - ему надо близко подойти, чтобы увидеть, кто это. У двери было двое, а в подъезде стояли еще трое. И они с ходу начали его бить. Затащили под лестницу и - ногами. Если бы соседи не повыскакивали, его бы убили. Все были пьяные и обкуренные наркотиками.
   "Жена", вернувшись, повела себя странно. Сказала ему, что если он обратится в милицию, то его "пришьют", или "сделают", как они выражаются... Вот уже два месяца он дома.
   Самая большая беда, что в обществе "жены" сын пристрастился к выпивке. И хоть его избили трезвого, но я уже имела "счастье" увидеть, что в пьяном виде он похож на своего отца, нехороший... А то и совсем дурной!
   Я пьянство ненавижу. А сейчас ведь принудительно лечить, как правило, не хотят - сам, видишь ли, должен захотеть. В общем, оказалось, что я еще не все страхи и ужасы пережила с бывшим мужем.
   Сегодня, 10 февраля, Витя дал мне слово, что пить больше не будет. Но... Сам знаешь, наслышан, наверное, о подобных жизненных коллизиях. Не сможет бросить - придется добиваться, чтобы лечили принудительно (не знаю, смогу ли добиться). А это - стыд и позор. К тому же положительного результата обычно не бывает, если сам не захочет бросить... "Нет повести печальнее на свете..." Врет Шекспир - есть повести и печальнее, и трагичнее!
   Очень прошу, не рассказывай об этом никому из "наших". Это только моя личная трагедия, и никого это не касается... Признаюсь, думается вот о чем. Вы, москвичи, намеревались приехать ко мне в гости, но не получилось... а наш Виталик уже и погиб... Эх, хоть бы раз в жизни мой сын пообщался с настоящими людьми, настоящими мужчинами! Прости, Юра, это не упрек, а так, безвыходность...
   А веселенького тебе написать ничего не могу. Сегодня направила письмо в самые верхи, Хасбулатову. Он же любит посмеяться, вот я и решила его насмешить. По поводу моей пенсии. Теперь ее назначают вполовину меньше того, что было, если измерять ее старыми деньгами... А цены выросли - до облаков и выше, ты это знаешь. Как жить? Может, уже конец света наступил, да нам не объявляют?.. Одна женщина, которая не так давно умерла, сказала: "Скоро придет время, когда живые будут завидовать мертвым".
   Еще раз прошу прощения за плохие вести. Жизнь ведь полосатая. Вдруг да белая полоска мазнет меня по темечку, по глазам, ушам, сердцу..."
  
  1996
  
  * * *
   "Здравствуй, Юра! Спасибо тебе за теплые слова привета и поздравления. Да, мне приятно получить от тебя весточку. Хоть и... Собственно, что "хоть и..."? Много воды утекло, все течет, изменяется... Смогу ли писать тебе, как прежде: быть такой же открытой, искренней? И нужно ли? А если нужно, то зачем? Ведь уже без надежды встретиться проживаем - каждый в отдельности - свои жизни... А вот, поди ж ты, греет весть, привет, доброе слово. А вопрос "зачем?" остается философским, безответным...
   Все меньше становится круг тех, с кем хочется пообщаться. Ощущение это у меня в последнее время почти трагическое. Неужели оно будет все углубляться и усугубляться. Увы, наверное. Теряю родных людей: двоюродную сестру сбила машина, любимого племянника (46 лет) избили на улице, стал болеть, болеть... Вянет переписка со старыми друзьями, рассеянными по белу свету... Быть может, проблем у них невпроворот, а о плохом писать не хочется. Или что-то другое... Даже стихи посылаю - молчат. Так-то!
   Ты, конечно, не забыл нашего одноклассника Леню Коха. Он живет совсем недалеко от нашего Ангарска, а значит, и от меня, - в Иркутске. Главный инженер предприятия! Получилась у меня с ним пренеприятнейшая история. Я, будучи в Иркутске, подбила нашу милую Вальку Швецову (она теперь доктор наук!) с ним повидаться. Он пригласил нас к себе на работу и машину прислал. Повидались, было приятно. И мне, глупой, захотелось поддерживать отношения, хоть изредка встречаться. Я не находила в этом ничего криминального, памятуя, в частности, ту нашу встречу школьных друзей в Москве.
   И в следующий приезд в Иркутск я со специально подобранными фотографиями и стихами пришла к его дому, позвонила в его квартиру. Дверь открыла жена и вдруг ужасно базарно набросилась на меня. Так что моя простота и романтичность сыграли со мной злую шутку. А еще - вера в людей.
   В общем, было ужасное потрясение, оскорбление... А виновата я сама. Нарвалась ведь! Навязывалась! Оправдывает меня только неизбывная жажда общения с друзьями... И то, что я шла с наивным добром и в душе, и в руках... В руках несла стихи...
   А эта женщина... Разве она не позорила себя на лестничной площадке перед соседями, выкрикивая оскорбительное в адрес человека, которого она, собственно, не знает?!
   Да, мое хроническое одиночество порой толкает меня на рисковые, экстравагантные поступки. Я это знаю. Но ведь в таких случаях я и людей узнаю вмиг, разом! Увы, с чувствительными издержками, как в данном случае. Так что спасибо твоей Тане, что она тебя не стыдит и не подозревает в трали-вали со мной...
   ...Прочее у меня в жизни сейчас тоже плохо, это связано с сыном. Да, плохо... Ощущаю затяжную депрессию. Одиночество и несчастья - почти без поддержки. Что будет, не знаю....
   Спешу отправить письмо. Пенсию задержали на две недели - не на что было купить конверт с маркой..."
  
  * * *
   "Здравствуй, Юра! Вчера моя внучка Вероника первый раз сказала "Здравствуйте!" и так гордилась этим, так повторяла это слово на все лады! Ей 2 года и 7 месяцев, но говорить только что начала, хотя давно уже все понимает, все слышит, все просьбы выполняет правильно. Есть причина: мать с ней не разговаривала, жили они отдельно, теперь вот сын и внучка - со мной. Теперь отдалилось от них пьянство отца невестки и ее брата, многолетнее, беспробудное...
   Там стал спиваться и мой сын Витя. Это было страшное горе для меня - и стыдное горе.
   Понял, Юрочка? Понял ты, большой умница? Я тебя всегда любила, ценила, уважала. Все твои открытки, телеграммы, письма храню, до последнего. И думала, что ответишь. Надеялась, ждала, думала. Но шесть месяцев - срок немалый.
   Ты меня задел своим молчанием. Или болен? А быть может, письмо мое создало для тебя затруднения? Ведь Леня Кох был в школе твоим большим другом и, насколько мне известно, ваши отношения, даже семейные, ничем не были замутнены в долгой жизни... Я бы тебя поняла. Но что же мне прикажешь думать, если ответа от тебя нет?
   Если и на это письмо не ответишь, я замолчу навсегда.
   Простимся, Юра, да? Навсегда? Так?..
   ...Слышала от кого-то, что ты стал профессором. Да, конечно, ты умен и талантлив. А я? Видимо, я - настоящая дура, не умею жить в нашем мире. Вот сейчас, когда я пишу, трезвый сын походя обозвал меня дурой. Трезвый! А что бывает, когда он пьян! Ты можешь представить? Нет... Самые лучшие люди в моей жизни были евреи - и, знаю, они так не пьют. По крайней мере, ты...
   Вот такие дела, Юра. До свидания? Прощай? В любом случае обязательно будь здоров!
   Обнимаю. Грета. 11 октября 1996 года".
  
   Это было ее самое последнее письмо. Я помню, что поспешил что-то ответить, подбодрить Грету. Удалось ли мне это? И почему я не ответил на предыдущее письмо? Не знаю, что сказать. И не хочу искать себе оправданий. Хотя память услужливо подсказывает, что я сам тогда переживал тяжкие события.
   Шли полным ходом развал отраслевой науки, подмена научной деятельности безудержно спекулятивной. Коммерческая предприимчивость стала главным критерием ценности человека. А я (видимо, в глазах многих тоже дурак) изо всех сил старался всецело остаться в научно-техническом поиске, сохранить для отрасли то любимое творческое направление, которому отдал десятки лет жизни. Я всё старался и старался, поддерживаемый маленькой когортой верных сотрудников, преодолевал коммерческий психоз, охвативший научно-техническую интеллигенцию, охлаждение нефтяных компаний к отечественной науке в пользу американских инновационных фирм, непонимание, а в конечном счете просто предательство своего ближайшего соратника и друга, многие другие удары, которые нагромождались эпохой ускоренного - чего бы это ни стоило - построения капитализма в России.
   Люди говорили, что я стал стремительно стареть под прессом нахлынувших неприятностей и проблем... Да, так было. Но безнравственно прикрываться всем этим, если я не сумел вовремя подарить моему другу Грете такие слова, которые помогли бы ей выстоять. Тяжело думать о том, что не сумел я спасти человека. А это было важнее всего остального...
   Грета больше не писала мне, а через несколько месяцев я узнал, что она покончила с собой. Не хватило ей сил нести в российскую жизнь конца двадцатого века нравственную эстафету, завещанную нам лучшими людьми прошлых эпох.
   Этого хорошего человека уже нет.
   В жизни есть мы...
  
  
  
  ЕЕ УРОК
  ДЛИНОЮ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
  Повесть в письмах с комментариями
   Она была нашей учительницей по математике и одновременно классным руководителем только один год - в десятом классе. И то, что она решилась на такое, было мужественным поступком (об этом - чуть ниже), а для нас - началом ее большого урока жизненного поведения. Правда, для каждого из ее тогдашних десятиклассников, тот урок имел разную продолжительность. Для одних он закончился с окончанием школы, для других продолжался годами. Для меня растянулся на тридцать лет. Она была моим верным старшим другом, и переписка с ней стала важной, ничем не заменимой, волнующей частью моей судьбы. По возрасту она отставала от моих родителей, ну, лет на пять - шесть, не больше. Последнее письмо от нее, уже очень больной, я получил за три месяца до ее кончины.
   Скорее всего, не я единственный прошел ее урок длиною во многие годы. Кто-то из моих одноклассников, как и она, навсегда остался жить в нашем замечательном таежном Ангарске, по соседству с Ангарой, Байкалом и Саянами. И по соседству с ней, нашей Надеждой Ивановной. А значит, просто продолжал встречать ее на улице, в кинотеатре, на концерте... или наведывался к ней домой. Другие, как и я, вели с ней переписку, живя в других городах, и кого-то из них, как и меня, она иногда навещала за тысячи километров от Ангарска.
   Завершая девятый класс, мы понимали, что если нам продолжит преподавать наша бездарная математичка, шансы на поступление в технические институты (куда почти все мы и стремились) станут ничтожными. Она не знала математики даже на уровне школьной программы. Путалась у доски, пытаясь объяснить учебный материал, и тогда лучшие ученики класса выручали ее своими подсказками. Перейдя в десятый класс, мы устроили коллективный бунт против той горе-учительницы, требуя у директора школы ее замены. Я был одним из организаторов этого бунта.
   Пикантность ситуации заключалась в том, что учительница была... женой директора школы. После нашего мятежа родители некоторых моих одноклассников на всякий случай срочно перевели их в другую школу.
   Не знаю, чем закончилась бы созданная нами ситуация, не появись вдруг приехавшая из Иркутска Надежда Ивановна. Она заявила, что готова взять на себя руководство нашим классом и преподавание в нем математики. Да, это было не просто благородным, но и поистине мужественным поступком. Он, естественно, позже откликался ей неприятностями. Но уж такова была Надежда Ивановна: если требовался благородный по большому счету поступок, она шла на него безоглядно. Вот таким стало начало ее многогранного и важного для нас, а для некоторых и многолетнего, урока жизни.
   А когда началась учеба в десятом классе, Надежда Ивановна поставила перед нами поистине суровую задачу: за один год, наряду с освоением текущей программы, вновь проработать - ускоренно, но во всей глубине - материал восьмого и девятого классов. Соответствующими были и домашние задания.
   ...Когда я поступал в Московский нефтяной институт, мне на экзамене по математике учинили специальную проверку: не подставное ли я лицо. Уж очень хорошо знал я предмет...
   Но не только наше знание математики ее заботило. Еще и наше умение гармонично общаться, постоять за себя, сочетать великодушие с принципиальностью, найти правильный ход в непредвиденных обстоятельствах... Она была с нами на школьных вечерах, на городских конкурсах самодеятельности, на праздновании наших дней рождения, в туристических поездках. И было с ней интересно, светло, надежно...
   Однажды она предложила нам на уроке контрольную работу, состоящую из нескольких алгебраических задач. Одна из них, вторая, не решалась, но мы, конечно, об этом не знали. Так контрольная по алгебре превратилась скорее в тест по психологии поведения в сложной ситуации. Немало оказалось среди нас тех, кто за весь урок так и не продвинулся дальше второй задачи, безуспешно пытаясь одолеть ее. Но были и такие, которые, осознав, что не могут с ней справиться, двинулись дальше и успели решить все остальные. Вот таких-то и похвалила перед всем классом Надежда Ивановна как людей, умеющих избрать оптимальную тактику решения многоплановой задачи при встрече с отдельной непреодолимой трудностью.
   Надежда Ивановна очень внимательно относилась к моим литературным пробам, особенно к попыткам писать басни. Не раз и не два ссылалась на моих немногочисленных басенных персонажей по какому-то поводу. А на семнадцатилетие подарила статуэтку по мотивам сказки "Лисица и журавль". И сказала: "Любителю басен - подарок ясен!" Это было ее напутствие в литературное творчество. Я позволил себе такое творчество в качестве основного дела только на седьмом десятке лет. А та статуэтка - всегда со мной...
   Но вот чего мы никогда не слышали от Надежды Ивановны - рассказов о ее прошлой жизни. Всегда оптимистичная, сильная духом, чуткая, влюбленная в жизнь и посвятившая себя людям женщина почему-то жила одна. Так прожила она до самой кончины, случившейся во второй половине ее седьмого десятка лет. Позже до меня дошли сведения, что, якобы, ее муж погиб в результате сталинских репрессий.
   По окончании школы я получил от нее в Москве не менее 30-ти писем. Они становились для меня продолжением ее долгого-долгого урока жизни.
   Незаурядный человек, несомненно, интересен многим. Причем хорошим и сильным людям дано поддерживать те же свойства и в нас - своим участием в нашей жизни, да и просто словом своим... Думаю об этом - и хочется предложить читателям фрагменты из писем Надежды Ивановны почти тридцатилетнего периода. Буду сопровождать эти фрагменты своими комментариями. (Я позволил себе некоторые сокращения и очень тактичную литературную обработку писем.)
  
  
  
  ПЕРЕПИСКА 1950-х ГОДОВ
  
   Первое письмо от Надежды Ивановны я получил в сентябре 1954 года, через три месяца после выпускного вечера в школе и в самом начале моей учебы в институте. Это был ответ на мое первое письмо ей. Но я, конечно, не делал копий своих писем, а поэтому о моих письмах можно судить только по реакции на них любимой учительницы. Сохранился, правда, черновик одного моего письма - ответа на ее довольно жесткую критику. Но об этом - позже.
   А пока давайте откроем ее самое первое письмо, от 24 сентября 1954 года.
  
  * * *
   "Дорогой Юра!
   ...День моего рождения, 18 сентября, стал для меня вдвойне знаменательной датой. Выдавали ордера на жилплощадь в одном из новых домов. Среди счастливчиков была и я. Естественно, забыла, что являюсь "новорожденной". Мы с рядом коллег толпились то в горсовете, то у самого дома.
   Когда я поздно вечером вернулась на старое место жительства, ваши телеграммы (они пришли из Москвы, Свердловска и Ленинграда) и букет цветов с запиской от ангарчан очень меня растрогали.
   Юрочка, твое письмо все время во мне. Благодарю за выраженные чувства (хотя, конечно, выражая их, ты не смог обойтись без литературной гиперболы). И еще благодарю за откровенность и доверие. Очень хорошо понимаю твое распутье между инженерной дорогой и литературным творчеством. Постараюсь ответить как можно разумнее. Но, как всякий смертный, а следовательно, ошибающийся человек, не смею утверждать, что мысли мои отразят истину.
   Мне кажется, Юра, прежде всего у тебя должно быть какое-то большое дело, которому ты будешь отдавать ясность разума, преданность сердца, твердость нервов и даже напряжение мышц. Только тогда, когда ты выстрадаешь и ощутишь желанные успехи твоего большого дела, твоя поэтическая натура почерпнет из этого комплекса чувств истинную силу и жизненность. И творчество твое станет наиболее интересным читателям. Выбранный тобою жанр небольших произведений очень разделяю. Пусть они будут фейерверком протекающих событий, пусть в них звенит смех, чувствуется ирония, живут глубокие чувства автора, важные дела окружающих его людей. Это прекрасно: инженер, отражающий глубоко познанный им мир человеческих свершений и взаимоотношений, наблюдательный, добродушный и колючий, бичующий зло, но глубоко уважающий Человека.
   Разделяю и твою мысль о сочетании интересного труда инженера с труднейшим трудом писателя. Учись и тому, и другому. Работай над собой в обеих областях.
  Только не небрежничай ни в чем. Не позволяй лени ни в какой степени обкрадывать себя. Сумей сделать жизнь свою красивой и богатой интересными событиями и делами.
   А чтобы это состоялось, сбереги чистоту и принципиальность в отношениях с людьми. В нашем мире немало грязного, недостойного нормальной человеческой морали. И поражение начинается в момент безразличия к проявлениям зла. Безразличие - это пассивная форма содействия, самая жалкая, трусливая, подленькая и вредная...
   Буду рада узнавать, что ты всегда находишь силы не только устоять перед злом, но и противостоять ему. И спокойно принимай оскорбления пустых наглецов. Да и оскорблением, по-моему, можно считать акт со стороны более или менее уважаемого человека. А если человек пуст, то и оскорбления его - пустой звук..."
  
   Хочется заметить, что напутствия Надежды Ивановны я воспринял не как общие декларации, а как руководство к действию. В частности, в течение нескольких студенческих лет, как правило, проводил воскресные дни в Библиотеке имени Ленина, вникая в учебные пособия по литературоведению и теории литературы для университетов и педагогических институтов. Одновременно по возможности покупал литературоведческие книги и затем работал над ними дома. Некоторые из них до сих пор со мной. Надеюсь, что я неплохо выполнил рекомендации моей учительницы по самообразованию в сфере литературного творчества.
   Это проявилось в том, что в течение многих лет коллеги доверяли именно мне подготовку текстов книг, статей, заявок на изобретения, методических документов по совместным исследованиям и разработкам, а дирекция нашего ВНИИ буровой техники не раз поручала мне проекты непростых и ответственных писем в вышестоящие инстанции. Неизменно имели успех мои материалы в стенной печати, мои стихотворные приветствия на юбилеях, тепло принимаются нынешние литературные пробы - очерки и рассказы - в русскоязычной прессе Нью-Йорка. Так что рекомендации Надежды Ивановны, вроде бы, не пропали даром.
   ...Ее последующие два письма я получил в течение 1956 года. Естественно, наша переписка не была монотонной, а поднималась волнами - обычно по моей инициативе - в те периоды времени, когда нас объединяло общее волнение, навеянное жизнью...
  
  * * *
   "Здравствуй, Юра.
   Пиши мне, когда сможешь, когда захочешь, когда потребность появится. Я всегда буду рада твоим письмам.... И давай не будем извиняться. Мало ли какие причины руководят живым человеком. Вероятно, они важны, раз занимают его внимание.
   Это очень хорошо, главное, честно - беспокойство твоей души. Дорогой, ты себя лучше знаешь, чем я. И любишь себя в меру, то есть до самоуважения, без обожания - значит, сможешь здраво разрешить проблему своей литературной работы.
   Абсолютно справедлива твоя мысль: недопустимо быть ремесленником в литературе и искусстве. Да и в любой специальной работе уныло чувствует себя ремесленник, работающий по большому счету только во имя денег для бренного существования да еще, быть может, во имя приемлемого для него социального статуса. А уж в свободной профессии без вдохновенья, без чего-то врожденного, именуемого призванием, - невозможно.
   И, мне думается, ты не сделал ошибки, поступив в инженерный вуз, ну а дальше - разберешься. Очень рада, что ожили для тебя геология и физические формулы, и нефть приобрела какой-то животворный аромат. Еще раз подчеркну: трудно, очень трудно выполнять любое дело, в котором не принимает участие творческий разум, а только сознание необходимости, иногда самолюбие. Не дай затухнуть огню, озарившему твое будущее дело, вникай в него всем существом - и полюбишь его не меньше литературы, а нужно - и больше".
  
   Это напутствие Надежды Ивановны стало, думаю, главным правилом моей жизни. Чем подтвердить? Ну, например, такими итогами. Имею порядка 270-ти научных трудов и изобретений, стал заслуженным изобретателем России, доктором технических наук, получил звание "Почетный нефтяник"... Этого могло и не случиться, не будь тех проникновенных слов моей учительницы, помноженных в моей душе на ее непререкаемый авторитет, не будь у меня счастья ее долгого-долгого урока...
  
   "...Уже второй год многих из вас я не вижу. Большой привет и наилучшие мои пожелания передай каждому, кого видишь или кому пишешь. Мне Дина Шрагер прислала из Ленинграда фото, сделанное в Москве: она, ты, Руфа. Хороши!
  С сердечным приветом ..."
  
  * * *
   А через несколько месяцев я доставил Надежде Ивановне некоторую головную боль. Дело было вот в чем.
   На меня произвел большое впечатление поступок моего однокашника и друга Юльки Большакова - москвича, который после второго курса перевелся на заочное отделение института и уехал работать в какую-то геологическую партию, далеко на юг. Он объяснил мне этот поступок приблизительно так.
   Истинное освоение профессии буровика происходит именно в гуще жизни, а не в тиши библиотек и учебных лабораторий. И пусть его учеба станет на год длиннее, но, получив инженерный диплом, он будет уже опытным специалистом, досконально знающим производство, а значит, действительно надежным, по-настоящему полезным инженером. С другой стороны, он в ходе учебы успеет "прикипеть" к производственной обстановке, то есть его уже не будут манить столы в уютных московских кабинетах министерств или иных управленческих структур и даже в неторопливых лабораториях каких-то НИИ. А ведь мы уже улавливали целеустремленность некоторых старшекурсников в поиске "теплых мест" в Москве для своего инженерного дебюта.
   Да, впечатляющий поступок Юльки и его аргументация буквально взорвали мой душевный покой. Я ощущал глубокую солидарность с его позицией и, естественно, желал совершить что-то подобное. Даже моя упорная литературная учеба по воскресеньям вдруг потеряла значимость.
   Обо всем этом я написал Надежде Ивановне. И получил добрый и обстоятельный ответ. Я и до сих пор не вполне уверен, что аргументы Надежды Ивановны несут в себе больше истины, чем Юлькины. Скорее, каждый прав по-своему. Ведь и вообще у каждого человека - своя правота. Мы психологически разные, мы, по большому счету, при любом нашем социальном ранге просто неповторимы - и иного человечеству не дано. Но как бы то ни было, слова Надежды Ивановны вновь помножились в моей душе на ее неколебимый для меня авторитет...
  
   "Здравствуй, дорогой Юра!
   Твое письмо меня взволновало. Благодарю за откровение и веру, но, кроме благодарности, испытываю большое сомнение, смогу ли я написать то, что сможет тебя удовлетворить.
   Юра, у меня самой в жизни столь многое происходило в противоположность стремлениям, что по существу вся жизнь подчинена моей воле: "так надо" (но далеко не "так хочу"). Мне очень близки переживания твоего друга и твои волнения, но смогу ли я написать тебе что-то убеждающее или созвучное, а поэтому интересное, сомневаюсь.
   Видишь ли, Юра, вероятно, потому, что у меня не сложилась нормально личная жизнь - нет у меня семьи, во мне отсутствуют желания повышенного житейского комфорта, бытового стяжательства. А следовательно, и инстинкт борьбы за материальные блага во мне не развит. Я отнюдь не хочу сказать, что это какое-то благородство, а другие, де, погрязли в низких стремлениях. Нет. Скорее даже, я в этом отношении человек не нормальный. И, может быть, в силу этой ненормальности мне более понятны волнующие вас мысли.
   Да, ты прав: учебные институты заметно засорены студентами-конъюнктурщиками. Попасть туда сейчас трудно, ибо это стало одной из ступеней к материальному благополучию. В борьбе за эту ступень папаши и мамаши кладут на алтарь "связи и руки", а нередко деньги. Но, мне кажется, ты не прав, что министерство умильно окропит слезами радости ваш уход из вуза... Мне думается, что министерства умилились бы, если папы и мамы отдельных выпускников вдруг не стали бы добиваться прямого взлета своих отпрысков в эти самые министерства, крупные управления. Представь, что все выпускники принесут свои теоретические знания на рудники, стройки, производства. И придут туда в основном не инженерами-"штабистами", а прорабами, мастерами - чтобы обрести серьезный практический опыт. Как было бы это благотворно - и для дела, и для каждого молодого специалиста!..
   Ну, а по поводу тех, кто стремится окончить вуз не ради дела, а, по-молчалински, ради службы... Вот им-то назло я бы просиживала ночи над книгами, чтобы стать сильнее них. И чтобы после окончания института на базе глубоких знаний досконально вникать в тонкости производства с его низшей ступени и стать мастером труда и мысли. А они ведь не станут так же бороться за совершенствование своих деловых возможностей, их затянет стремление к доступному благосостоянию. И вот тогда - реванш!
   Ради этого стоит учить все институтские науки! Стремление же пойти недоучками работать, а доучиваться заочно - это линия наименьшего сопротивления и наименьшей полезности обществу. Заочник - неполноценный производственник. Конечно, все понятно в случае с заочником-рабочим: он не имел возможности! А вы, попавшие после школы на дневную учебу, обязаны обогатить себя как можно большим комплексом знаний в институте, а уж потом с низа производства умом и образованностью одолевать "дорогу в люди".
   Юра, еще раз выражаю глубочайшее сомнение, истину ли я тебе пишу, но это мои убеждения, и я от души с тобою ими поделилась. Если не согласен или мои мысли не принесли ничего полезного, все равно пиши..."
  
   И я в конце концов решил не копировать поступок Юльки, о чем сообщил письмом Надежде Ивановне. Более того, стал учиться старательнее, отложив на время поэтические увлечения. При окончании института был четвертым по успеваемости на нашем потоке. Могу похвалиться: при распределении мне сообщили, что две кафедры сделали на меня заявки. Но я решительно намеревался отправиться в распоряжение Татарского совнархоза и добился этого. Татарстан тогда был главным регионом нефтедобычи.
   Правда, там случилось непредвиденное. Заместитель начальника Управления нефтяной промышленности совнархоза Тофик Фатуллаевич Рустамбеков направил меня не в "Татнефтеразведку", куда мне хотелось попасть, а в только что организованный в Казани институт по комплексной автоматизации нефтяной промышленности. Напутствуя меня, он сказал:
   "Вы, конечно, читали материалы недавнего, 21-го съезда КПСС и знаете, что комплексная автоматизация должна стать основным методом развития народного хозяйства. Новому институту требуются молодые ребята-буровики со свежими знаниями. С вами будут работать и молодые инженеры по авиационному приборостроению (Казань ими богата) - они передадут вам еще много полезных знаний. Кроме того, формируется инженерный поток в Казанском авиационном институте - там вы существенно повысите квалификацию в области приборов и автоматики. В итоге станете серьезным специалистом по разработке современных технических средств в области строительства скважин. Ну, а знания тонкостей технологии бурения будете расширять, участвуя в промысловых испытаниях и опытно-промышленных работах - их, поверьте, у вас будет множество".
   Так что я начал одолевать "дорогу в люди" с низшей ступени не производства, а науки. Но, кстати, производство оставалось для меня, пожалуй, главным местом самоутверждения, творческих исканий, поражений и побед: около половины своей трудовой жизни я провел в командировках на производство...
  И, видимо, в суете сует я вдруг потерял - и надолго - душевную потребность в систематической переписке со своей учительницей. Сегодня мне печально думать об этом: эгоистично и холодно повел я себя в ответ на ее благородство и чуткость...
   Помню, положенные поздравительные открытки я продолжал посылать Надежде Ивановне. Но ведь и многие другие бывшие ученики проявляли к ней подобное внимание. Такие корреспонденции по своему существу не требуют ответа, да и, видимо, слишком много их было у нее для ответных посланий. Во всяком случае, около 20 лет я то ли не получал каких-либо весточек от Надежды Ивановны, то ли не сохранил их, считая несущественными. Лишь затем возобновилась наша активная переписка, и причиной тому стали некоторые нахлынувшие на меня волнения. А милая Надежда Ивановна все эти годы без каких-либо упреков ждала моих новых писем. Быть может, уже и не ждала... Она откликнулась на их поток охотно и заинтересованно. И переписка больше не прерывалась до последних месяцев ее жизни, когда уже невыносимы стали для нее страдания из-за тяжелой болезни. Так продолжился ее долгий-долгий урок.
  
  ПЕРЕПИСКА 1977 ГОДА
   К тому времени Надежда Ивановна уже ушла на пенсию, я же имел 18-летний трудовой стаж, при этом 11 лет работал в качестве кандидата технических наук во ВНИИ буровой техники, в Москве. И уже шесть лет прошло с того времени, когда, после целого ряда дел в Татарии, Башкирии и Казахстане, мне удалось заинтересовать разработками нашей лаборатории могучий Главтюменнефтегаз. И нашему коллективу открыли "зеленую улицу" для опытно-промышленных работ в Западной Сибири. Разработанный нами высокотехнологичный разобщитель пластов был удостоен государственного Знака качества. Я стал лидером главного направления разработок лаборатории - радикального повышения качества разобщения пластов. Мой замечательный учитель, профессор Н.И. Титков, посоветовал начать работу по подготовке докторской диссертации.
   Пишу об этом не для бахвальства, а для пояснения возникшей затем ситуации, которая стала поводом для возобновления нашей с Надеждой Ивановной переписки.
   Неожиданно заведующего нашей лабораторией переводят на должность заместителя директора института, при этом он должен передать кому-то руководство подразделением (оставаясь научным руководителем ряда наших работ). И, по его рекомендации, заведовать лабораторией назначают другого старшего научного сотрудника, очень приятного человека, но откровенного меланхолика, лишенного изобретательского азарта и не сделавшего ничего существенного в основном регионе нашей деятельности того времени - Западной Сибири.
   Я посчитал это оскорбительной для меня и, главное, вредной для дела несправедливостью, порвал всякие отношения с бывшим шефом и начал искать новую работу на стороне. Но дирекция постаралась разрешить наш конфликт по-другому: мне предложили освободившуюся должность заведующего патентно-лицензионным отделом института. Как раз в то время государство взялось за коренное - и организационное, и методическое - совершенствование этого направления работ, имея в виду повышение технического уровня отраслевых разработок. Меня, как заядлого изобретателя, заинтересовало предложение дирекции, и я согласился: совсем не глупое, достаточно интересное - в общем, пока приемлемое дело.
   Лишь через несколько лет я понял причину выбора преемника моим бывшим шефом. Оказалось, что он вовсе не хотел связывать надолго свою судьбу с административной работой в дирекции. Довольно скоро ему действительно удалось вернуться на прежнюю должность. И если бы, как ему представлялось, он выбрал преемником меня, этот возврат оказался бы для него весьма трудным, вероятнее всего, невозможным (с чем, кстати, не могу согласиться: не таков у меня характер)...
   Забегая вперед, сообщу, что через семь лет, когда наш институт уже прочно занимал положение методического лидера по патентно-лицензионной работе в отрасли, я вновь вернулся в сферу непосредственных научно-технических разработок - тяга туда была неудержимой. Но к этому времени мой бывший шеф потерял прежнюю работоспособность из-за перенесенного инсульта и ушел с руководящей должности, а лабораторией вновь стал руководить сотрудник, которого он когда-то выбрал преемником. Меня же назначили заведующим новым отделом, куда вошла, в частности, и та лаборатория. Теперь, поработав семь лет по существу в штабе технического творчества всего института, я мыслил гораздо масштабнее, глубже ощущал факторы и взаимосвязи, имеющие место в технологии строительства скважин, и смог организовать ряд довольно больших, комплексных технико-технологических разработок.
   ...Такова была в принципе вся история с "happy end" для меня. Но Надежду Ивановну я встревожил своими переживаниями еще в самом начале изложенных выше событий - и она реагировала на мою информацию прямо и достаточно жестко, вновь проявив свои замечательные качества - смелость и бескомпромиссность, благодаря которым много лет назад стала нашим классным руководителем и верным другом.
   Однако - что тут поделаешь! - не мог я быть ее копией, у меня свой склад души, хотя ее мысли придавали и продолжают придавать мне силу и стойкость в нашей непростой жизни. Один из моих друзей как-то дал мне такую характеристику: "Ты под натиском неприятностей не ломаешься, как несгибаемый чугунный стержень. Сожмешься, как пружина, но в какой-то момент обязательно разожмешься и возьмешь свое". Думается, он прав...
   ...Но вернемся к началу той истории. Вот какие слова были в ответе Надежды Ивановны на мое появившееся вслед за долгим молчанием письмо.
  
   "...Прочла твое письмо, как "Другую жизнь" Трифонова, с острым волнением и подавляемым возмущением. Читала трижды.
   Мне думается, ты упустил момент. Заменил принципиальность дисциплинированностью. И хоть ты пишешь, что война закончилась боевой ничьей, но скорее, ты все же ушел с поля боя с компенсацией. Пусть равноценной утрате, но компенсацией. А оставшись и добившись, чтобы случилось так, как должно быть, ты бы бой выиграл!
   Это о схватке. А о деле: ты все же изменил ему, детищу своему - разобщителю пластов. Покинул его, не вырастив, подкинул другим, пусть друзьям, хорошим людям, которые не испортят тобой посеянное, взрастят и плодов добьются, но...
   Мне печально, что ты оказался пассивным, скромно дисциплинированным, не борющимся за интересы ни личности, ни дела... Творческих импотентов щадить не должно! Если у человека нет застенчивости обгонять соперника, остановленного подножкой, бить такого надо!
   Конечно, сейчас, наверное, время для этого ушло. Всё утряслось, все "уселись". Но хоть в будущем-то помни этот жесткий поворот судьбы - пусть не ради себя, а во имя боев за других, попавших в твою недавнюю ситуацию. Будь тверд в нужную минуту, а не после размышлений об уже свершившемся...
   Если письмо не то, что ждал, извини. И всего тебе доброго.
   Мне интересны твое новое дело, настроение, последствия твоего перемещения..."
  
   Однажды обнаружил сохранившиеся у меня черновые наброски ответа на это письмо Надежды Ивановны. Я почти никогда не писал черновиков своих писем, но, видимо, в данном случае остерегался хоть какой-то неточности или неясности в ответе учительнице. Хотелось бы показать вам, уважаемый читатель, несколько фрагментов этих записей (хотя не уверен, что они вполне соответствуют тому тексту, что увидела Надежда Ивановна).
   "...Большое спасибо за Ваше искреннее письмо. Оно очень важно для меня. Оно доброе, и даже в тех местах, где Вы упрекаете меня, нет категоричности, а есть живое раздумье с оттенком грусти и некоторого разочарования во мне...
   Все же, по-моему, я не заменил дисциплинированностью принципиальность, а совместил их. Ведь я (говоря языком дипломатов) сделал развернутое и аргументированное заявление в дирекции института. Я резко выступил против позиции своего шефа, всеми уважаемого доктора наук. Я заявил, что если меня оставят в подчинении того, кого Вы удостоили звания "творческого импотента" (кстати, неплохого организатора, бывшего секретаря комитета комсомола института, при этом опытного конструктора и технолога-буровика, хоть и без творческой жилки, а еще скромного, интеллигентного человека), то я уйду из института. Как я позже узнал, мой бывший шеф не сказал обо мне ничего плохого, объясняя свой выбор. Он лишь пояснил, что с моим соперником ему работать удобнее. И с этим не могли не посчитаться.
   Итак, я оскорблен его выбором, а ему этот выбор "удобнее". Что же делать дирекции? Думаю, что ее решение все же отразило "боевую ничью" моего столкновения с шефом. Он хотел меня смять, покорить или, в крайнем случае, заставить взорваться и безоглядно уйти в качестве "ущемленного карьериста", что в любом случае было бы моим человеческим поражением. Ничего этого он не дождался. Я решил по-деловому, принципиально поставить вопрос в дирекции. Но тоже не дождался той победы, которой хотел. И все же дирекция не просто перевела меня "по горизонтали", не просто разъединила нас для общего спокойствия. Она сделала гораздо большее - подняла меня в должности, как бы говоря моему шефу: а вот нам он удобен на месте руководителя подразделения.
   Думаю, что большего в той реальной ситуации было невозможно сделать. И мое новое место не второстепенное, оно просто еще не столь родное и обжитое, как прежнее...
   Сложно анализировать такую ситуацию. Я буду еще и еще перечитывать Ваше письмо, примерять к нему жизненные факты, искать истину. Это важно, поскольку мне приходится много работать с людьми, разными и нередко очень сложными.
   Но - хотя, быть может, это плохо - моя совесть сегодня спокойна. Еще учась в институте, в 1956 году, я записал в свой дневник: "Надо просто трудиться и трудиться во имя будущей жизни, будущего человека... Счастье такого труда сильнее всех несчастий, какие могут выпасть на мою долю". Так я и живу, в чем-то несовершенный и ошибающийся, но чем-то притягивающий к себе человеческие сердца и никогда не чувствующий себя одиноким, ненужным, несчастным..."
  
  * * *
  
   Как раз во времена того поворота моей жизни, который мы с Надеждой Ивановной эмоционально обсудили в письмах, журнал "Молодая гвардия", издававшийся ЦК ВЛКСМ, опубликовал большой очерк (скорее даже, документальную повесть) Александра Мищенко "Жаркий Самотлор". Большое озеро Самотлор находится почти на границе между Тюменской и Томской областями, вблизи города Нижневартовска, что потеснил болота на берегу Оби. Озеро расположилось над центральной частью крупнейшего в стране нефтяного месторождения и, естественно, определило его название - Самотлорское. А в обиходе это месторождение обычно именовалось просто Самотлор, как и озеро.
   О бурных событиях в среде самотлорских буровиков, о жестких столкновениях человеческих характеров, о формировании системы ценностей в сознании мужественных, но очень непохожих друг на друга покорителей сибирских недр повествует это волнующее произведение.
   И, надо же, в последней части очерка рассказывалось об очередном прилете в Нижневартовск кандидата технических наук Юрия Завельевича Цырина - "духовного наставника" одного из инженеров бурового предприятия, ставшего еще и аспирантом нашего ВНИИ буровой техники. Не скрою, я с признательностью воспринял эту часть очерка: Александр Мищенко как бы подвел вкратце итог первого этапа моей работы в Западной Сибири, - работы, прерванной (как оказалось, на семь лет) делами в патентно-лицензионной сфере.
   Я обратил внимание Надежды Ивановны на очерк "Жаркий Самотлор". И получил от нее письмо...
  
   "Юрочка, здравствуй! Хочу написать тебе х о р о ш е е письмо, зарождавшееся в моих серых клетках со вчерашнего вечера, после прочтения "Жаркого Самотлора". Читала с интересом. И, по моему представлению как стороннего человека, это - яркое повествование о вашем труде. Но писать тебе трудно. Ведь последуют твое прочтение и рентген, а ты для меня и ОТК, и народный контроль, и главный редактор воображаемого мною издательства "МЫСЛЬ"... Ну, буду стараться.
   В очерке показаны люди неистовые, пусть и очень разные по характерам, по профессиональным убеждениям. Ты вписан в этот очерк заключительным, самым лиричным аккордом. Я законспектировала эту часть: и то, как автор характеризует тебя, и твои слова о творчестве, о счастье человека, о своем жизненном кредо. Красиво, знаешь ли! Звучит. У меня зародилось почти реальное желание пригласить тебя на классный час к своим ребятам, чтобы ты заразил их своим поэтическим вдохновением в прозаическом труде. О, если бы я еще работала, а ты был рядом!.. Возникла досада пустоты...
   Я жму руку автору "Жаркого Самотлора" за строки: "По складу характера Юрий Завельевич - инженер с поэтическим сердцем. В его научном поиске привлекает именно художественность, интуитивность, стремление к гармонии, свой путь в науке он прокладывает счастливыми озарениями". Справедливо и умно замечено. Но...
   "Все удача, да удача, ни капли ума", - обижался А.В. Суворов на отзывы о его победах. Журналист огорчительно упустил ту адову работу, без ощущения которой для читателя и счастливое озарение, и интуитивность - только нимб над головой литературного героя...
   Буду ждать от тебя новой информации, в частности, вот о чем. Сейчас, в нынешнем твоем деле, не затухает ли амплитуда творчества под игом организаторских дел. Конечно, администрирование (умное) немыслимо без творчества, н-н-о-о..."
  
  * * *
  
   Летом 1977 года Надежда Ивановна побывала у меня в гостях в Москве, пожила месяц в нашей квартире, в комнате сына. Он в это время резвился с братом и друзьями на даче под Ленинградом, у бабушки с дедушкой, - это был его любимый вариант школьных каникул. А мы с женой старались обеспечить приятный отдых моей любимой учительнице. Естественно, не затихала и моя работа, так что буквально изыскивал время для контактов с Надеждой Ивановной - как мог.
   Чуть ли не ежедневно бывали наши незабываемые вечерние прогулки по улицам и бульварам моего тихого московского Измайлово, - прогулки с увлекательными, подчас просто азартными беседами, которые продолжались и дома, не утихая до глубокой ночи...
   ...И вот - пришло от нее письмо.
  
   "Здравствуй, Юра!
   Для простого смертного у меня немало адресов. Но твой - особый. Искреннейшее, благодарнейшее спасибо! При воспоминаниях о приобретениях моих нынешним летом будоражусь восторгами! И все благодаря тебе, приглашению, приюту, многотерпению.
   Одно из моих московских приобретений - спектакль по пьесе "Версия" А. Штейна. И вот что я хочу сказать. На столике, возле телефона, ты копишь номера "Литературной газеты", проглядывая большей частью лишь названия. Возьми лежащий там номер 42 и прочти статью В. Розова о "Версии", о Георгии Тараторкине.
   Я в восторге! И не от Тараторкина или Розова со Штейном. А от себя. Да, да! Ах, что за тонкая натура, если поняла, почувствовала, застонала от "Версии"! Превеликое спасибо мне за умение воспринять такие чувства, боли, красоту такую! Всегда испытываю жажду на такое покорение всех моих чувств, мыслей, переживаний Большим Искусством.
   Есть спектакли, игра, герои, идеи. Но есть и Сила, отрывающая от бытия в Мечту, Веру, Ожидание, Откровение. Как же это преотлично - истинный театр, а не подмостки! Он перевертывает клетки мозга, сердца и нервов страшной встряской восприятия чуда, созданного людьми и подаренного людям.
   Юрочка, извини за разбазаривание бюджета твоего времени. Но пойми мои волнения, наэлектризуйся и ступай на "Версию" - и да воздастся тебе! Уверена - воздастся.
   Ну, а теперь позволь трезво, но искренне пожелать тебе успехов. Но вообще-то пусть будут и стрессовые моменты. Незатяжные. Даже медицина рекомендует. Я же надеюсь на твое письмо, питающееся именно стрессовой почвой..."
  
  ПЕРЕПИСКА 1978 ГОДА
  
  * * *
   "...Пишу, но совершенно не настаиваю на ответе. Очень хорошо понимаю и чувствую плотность жизни вашей. Но, пожалуйста, не утрачивай своей ласковой внимательности в канун праздников. Твои поздравления никогда не могу воспринять как вежливость - столько в них мысли, лиризма, а главное - единочувствования. За что я их очень жду, всегда счастлива встречей с ними и очень тебе признательна.
   Вот, например, последнее: "...неуемен сегодня ваш интерес к т в о р ч е с т в у
  ч е л о в е к а..." Как точно ты почувствовал мое нынешнее, пенсионное житие-бытие и выразил мое настроение!
   А знаешь, Юра, это совсем не просто и не легко - познавать. Конечно, проще, легче, чем творить, но это вовсе не упрощенное и облегченное созерцание. После каждого посещения музея, выставки, достопримечательной точки местности я ощущаю сильнейшую нагрузку нервам, мозгу, чувствам, памяти, эмоциям - всему организму.
   И как же мы мало знаем... Это действительно парадокс: больше узнаешь - шире круг непознанного, болезненное ощущение убогости своей персоны, невозможности приобщения к Необъятному. А жадность растет...
   Нынче поеду на Южный Сахалин. Дальний Восток - давнишняя мечта. Уже даже почти погасшая в неосуществимости. И вдруг - приглашение от "бывшеньких", молоденьких (лет 6 - 7, как школу окончили). Буду иметь путевку по Приморью: во Владивосток и другие места. А остальное время они "берут на себя" (отважно заявлено!)...
   Ну, а вдохновенье для письма пусть придет к тебе вместе с приятным и значительным событием. Я подожду с надеждой..."
  
  
  * * *
  
   Затем я получил очень большое и очень грустное письмо. Поездка Надежды Ивановны на Дальний Восток оказалась весьма неудачной. А что касается Сахалина, то добраться туда просто не удалось. Причина этому, как несложно догадаться, - "ненавязчивый" советский сервис. Как туристический в целом, так и, в частности, транспортный. Письмо вызвало у меня большой интерес одновременно с печалью...
   Кто из нас не знает кошмара приобретения билета на транзитный поезд с непременным дежурством на ночном вокзале?! А затем многих часов поездки в переполненном плацкартном вагоне-душегубке на верхней полке?! Кого миновала вот такая информация в транспортных агентствах: на ближайшие 10 дней никаких билетов не будет - завоз рабсилы?! (Это по поводу желания Надежды Ивановны попасть из Владивостока на Сахалин.) Кому не приходилось бродить по раскаленному летнему городу от гостиницы к гостинице, останавливаясь перед вечными табличками "Мест нет"?! Или все же обрести великую удачу - гостиничную койку, но с предупреждением: завтра большой заезд - выселим?!
   Все это довелось испытать моей учительнице в той поездке.
   А вам - никогда? Вы были, поверьте мне, потрясающе удачливым человеком! Но даже в этом случае в вашей практике, мой читатель, скорее всего, отсутствовало знакомство с городом Владивостоком... Или вдруг не отсутствовало? И, притом, вы храните самые светлые воспоминания об этом знакомстве? Ну, что тут скажешь?! Завидую - и все!!!
   Тем же, кому не довелось побывать в этом "нашенском" (говоря словами вождя революции) городе, хочется предложить для расширения кругозора небольшой фрагмент письма Надежды Ивановны.
   Но это, конечно, частное мнение, к тому же, относящееся к 1978 году, более того, это мнение человека, угнетенного в своем путешествии указанными выше "дарами" сервиса. Так что прошу патриотов Владивостока на нее не обижаться.
   На первой странице ее грустного письма есть такие строки: "Вот у меня что. Как у Онегина: "...И путешествия ему, как все на свете, надоели". А ведь как давно и сильно я хотела на Дальний, к Тихому!.."
  
   "Общий обзор Владивостока я делала дважды в день - пешком или из автобуса. Если кратко, этот город - громадная автострада. По ней в шесть рядов мчатся рычащие, огромные, всех видов грузовики. Автострада петляет по проспектам, улицам, площадям, разъездным кольцам и вздымается круто по сопкам, на коих и раскинут город. Деловой, импульсивный. Огромный, некрасивый, неуютный для отдыха. Погулять негде, посозерцать море и панораму города неоткуда. Поэтично названная Орлиная сопка - это сопка-свалка. Стоишь в мусоре и вдыхаешь его распад. Для купания людей примыкает Амурский залив, грязнущее место. Нормальный пляж - за 19 - 25 километров, туда возит электричка. Приморского бульвара нет, море отгорожено заборами складских территорий, порта. К воде нет никакого прохода. При всем этом, 31 - 32 градуса жары и 100% влажности. Кажется: следующий вдох - последний. Город на голодном водном пайке. Цветы и зелень на бульварах вида прошлогодних...
   ...Даже ныне, дома, среди очаровательных картин нашей красавицы сибирской осени, настроение от моего туризма не изменилось".
  
  * * *
   "Дорогой Юра, "уж полночь близится..."
   Остановись. Сядь. Оглянись. Осмотрись. И удивись - уж 1979-й на дворе! Найди минуту, чтобы разобраться, чего с собой не брать. И с добрым сердцем, с умными мечтами, с надеждой встречай Грядущий, Новый. И пусть Старый, уходя, не хлопнет дверью, а заботливо и мудро накажет Новому беречь вас, лелеять заботой и любовью ваших ближних, друзей, крепить вам здоровье и исполнять не прихоти, а Желания и Мечты..."
  
  ПЕРЕПИСКА 1979 ГОДА
  
  * * *
   "Хотя ты пока не присылаешь большого письма, но не упрекай себя, не клянись, что стыдно. Я очень хорошо понимаю, что к желанию написать нужен еще и очень большой приклад: и время, и силы чисто физические, и душевное равновесие, что в вашем возрасте уже нарушается легче, чем восстанавливается. А еще нужно и вдохновиться же! Так что продолжаю ждать с надеждой.
   Пока же меня очень радуют, вдохновляют, бодрят и заставляют задуматься ваши поздравления. Особенно твои. В большинстве - дань возрасту, четко выраженная. У тебя же, пусть и чувствуешь, что не ровесник пишет, но столько света, бодрости, мягкости, лиричности, и всегда - новизна, а главное четкая направленность адресату, его личности, а не вообще приятные слова для общего употребления.
   Таковы и большие твои письма. Они пишутся именно мне, а не просто несут нагрузку самоутверждения автора, абы куда. Письма твои - праздник, а праздники нечасты даже в календарях.
   А теперь немного поразмышляю о себе.
   Пирогов говорил, что старость - это неумение приспособиться к изменившимся условиям. Следовательно, надо уметь! Мне это удалось без труда и всяких натяжек.
   Мне нравится, что нет счета дням, нравится вставать, когда сама проснешься, и не по часам все дела справлять, а в любой миг делать то, чем сейчас увлекаешься. Улыбнись, но это ныне суть моего бытия - без планов, устремлений, без расчетов, а следовательно, без разочарований, неудач. Конечно, так возможно лишь "потом". Но в этом "потом" столько прелести открытий, познаваний, хватает нагрузки на все чувства!..
   Когда приходят ко мне "бывшие", особенно студенты или только что вышедшие в жизнь, они, уходя, с улыбкой говорят: хочу на пенсию. Значит, я не тускло на ней сижу. А скоро, с февраля, а тем более, когда задышит яростной свежестью весна, у меня раздуются ноздри (жаль, не крылья) на семафоры, а спать буду с географическим атласом под подушкой..."
  
  * * *
   "Юра, вот и пришло от тебя большое письмо! Конечно, пишу сразу же, как прочла и обдумала. Нет, обдумать не успела, а пережила и перечувствовала. И перекипела.
   Самое беспокойное в твоем письме - вы потеряли талантливого директора. Он скончался из-за третьего инфаркта. Следовательно, не от спокойной жизни. Вот тут-то я и вижу всю чреватость. Нет субботнего отдыха, поздний обед-ужин, многочасовое сидение, чтение, подготовка каких-то текстов, размышления... И все - с опущенной головой (отсюда - мешки под глазами)...
   Когда я гостила у тебя, ты приходил домой из "атмосферы вдохновения" и многое мне рассказывал, а я ощущала по тембру и интонациям, что ты очень устал, если не сказать - измотан. Юрочка, ведь инфаркты - это несовершенство общества. Говорят о несовершенстве планирования, размещения кадров и так далее. А упирается-то все в жизненное поведение каждого человека! Причем это имеет место во все эры, эпохи - всегда. Люди научились многому, но хуже всего - беречь друг друга.
   Перестраиваем школу, вводим (пока мелко и узко) уроки этики - достойно приветствия. А из школы птенчики летят в молох-жизнь, поражающую несоответствием с их представлениями и ломающую непрочные, а подчас и непригодные к ней, жизни, убеждения...
   ...Листаю страницы твоего письма... Вот ты сообщаешь, что "не грустишь из-за перегрузок". Их много, потому что ты надежен в делах. А всегда ли ты при этом осознаешь, где добиваешься истинной, действенной победы, а где лишь чьего-то текущего одобрения. А это разные уровни достижений, и силы тут надо тратить по-разному. Ведь сколько возникает дел формальных, бестолковых, выполняя которые можно дать отдых и душе, и уму. Поберечь свое здоровье, если кому-то плевать на него, поскольку ты не более чем некий атрибут комфорта в жизни этого деятеля.
   Я уверена в том, что пишу, поскольку неплохо узнала жизнь и, кстати, умела в ней не щадить себя, когда чувствовала, что в данном случае потрачу силы во имя настоящей победы. Ты помнишь, конечно же, что я решила взять ваш десятый "А", несмотря на то, что это было почти безумством, если "трезво" оценивать ситуацию. С одной стороны, я вытесняю из класса жену директора школы, а с другой, намерена за какие-то несколько месяцев выправить "покалеченный" коллектив десятиклассников. И моральные, и физические нагрузки - не шуточные! Мною руководили профессиональная совесть, честолюбие и, честно говоря, спортивный задор. Выложиться в сжатые сроки и дать вам нормальные знания на дальнейшую судьбу - вот это истинная победа! И ведь получилось...
   Читаю твое письмо дальше... Прекрасно, что ты до своего инфаркта (и пусть его никогда не будет) "реабилитирован" бывшим руководителем лаборатории, из которой когда-то тебе пришлось уйти. Но благороден ли его призыв "забыть недоразумения"? Разве то, что у вас случилось, так называется?.. Зачем-то понадобилась ему эта "реабилитация". Не в связи ли с приходом нового директора? Ведь, когда твой бывший завлаб создал ситуацию необходимости твоего ухода, никто не считал тебя "за дурака". Приближалась докторская, сотрудники жалели и тебя, и себя при той потере. Значит, "реабилитация" необходима не для общественного мнения, а для настроя твоей души, для твоего потепления к бывшему шефу - в конечном счете, для него самого в изменившихся условиях. Не так ли?
   Но тут же намечается новая проблема. Заместитель директора, курирующий твой нынешний отдел патентно-лицензионных исследований, - амбициозный человек крутого, кавказского нрава. По твоей информации, он даже как-то заявил: "От меня сотрудники по своему желанию уйти не могут - я их выгоняю!". И если новый директор решит вернуть тебя в сферу научно-технических разработок, этот его заместитель, Караев, конечно, без боя такого не примет. Ведь репутация твоего нынешнего отдела, как ты сообщил, "стала... незыблемой, растет его престиж в отрасли, разработчики приходят в отдел с доверием и надеждой..."
   Какой благотворный климат для сотрудников! Просыпаясь, сознают, что пойдут туда, где в целом приятно, где работа идет без дерганья и явных несуразиц. И понимают, что такое благополучие связано с личностью. Отделимость от тебя - для них травма, нарушение микроклимата, нервность ожидания перемен, познавания кого-то. Для каждого все это - "перегрузки". "Как же мы? А наше к нему доверие? Неужели мало старались? Слабо поддерживали? Может, бесталанны, неинтересны ему? Не в ранг?.." Вот подумают они, подумают, да и поддержат Караева горячо. А их много, Цырин же один... Предчувствую проблему. Хорошо бы ошибиться.
   Ах, Юра, Юра, одержимый поборник творчества, и притом безотказный трудяга в любой роли! Ему и там было место, и здесь при деле, и в третьем месте, "не грустя из-за перегрузок", впряжется и вытянет. За ним пойдут..."
  
  * * *
  
   Очень жаль, что не могу я восстановить содержание следующего своего письма, на которое получена мною взволнованная отповедь. Впрочем, думаю, Надежда Ивановна не исказила принципиально моих мыслей, и они достаточно точно угадываются из ее письма, фрагменты которого, надеюсь, не оставят вас безразличным, уважаемый читатель.
  
   "...Я уловила в твоем письме мысль о размещении по убывающей ценности таких понятий: "призвание", "дело", "коллектив" и "личность". Если правильно поняла очередность, то возражаю категорически! Мне думается, что приоритетнее всех других - "личность". Какое же без личности призвание?! Личность должна осознать, увлечься, а главное создать какие-то реалии для права заявлять о своем призвании. И если призвание личностью поставлено на фундамент, тогда взамен пустых вожделений и розовых снов о призвании возникнет дело. Личность обязана приложить максимум усилий, чтобы призвание превратилось в стабильное дело! А умелое, организованное, результативное претворение объединит, активизирует, вдохновит какую-то группу людей и тем самым создаст коллектив. Таковы мои суждения, моя расстановка.
   И еще. Ты пишешь: "Не ахти как драгоценна для меня собственная персона". Здесь ты неудачно пококетничал, дружок. Ну как же так?! Да если сама личность себя не ценит, как же она найдет именно свое место для приложения сил (кстати, такой личности, видимо, и прилагать-то нечего). Цену себе надо знать! Именно из этого родятся уверенность и дерзание. А ведь без уверенности призвание не реализуется...
   Уж, пожалуйста, когда выровняются пульс и дыхание от стресса, вызванного чтением моего письма, напиши что-нибудь. И спасибо тебе за возбуждение моей мыслительной активности, за откровение и сердечность.
   А чтобы мое письмо стало проще и теплее, хочу познакомить тебя с прелестным стихотворением Хлебникова, молодого инженера. У меня есть маленький его сборничек. Иметь бы и твой...
  
  Буханку хлеба тащит ученик
  Второго класса или, может, третьего.
  И на бегу общипывает треть ее,
  Сосредоточен, строг и лунолик.
  Легки его рубашка и штаны.
  Он в них летит - как на аэроплане.
  Ему все наши мудрости нужны
  Гораздо меньше, чем шуруп в кармане.
  
   Этот "шуруп" так и манит в вихровое детство без мировых скоростей и без наших глубокомысленных до жути споров... Увы..."
  
  * * *
   "...Мне кажется, я знаю вас, моих дорогих десятиклассников 1953 - 1954 годов. Ну, не совсем-совсем, но, тем не менее, как бы изнутри. Конечно, все вы разные, но быть вам вместе необходимо, нельзя терять связи и между собой, и с прошлым. Может, иногда вы большее на ваши встречи возлагаете, а получаете меньше, но даже сознание, что вы есть где-то друг для друга, пусть у т и ш а е т бури душевные, это необходимо. И поскольку мне позволительно числиться вашей, я искренне счастлива....
   В большом, интересном, волнующем письме твоем не приемлю абзац: "Вы, конечно, уже устали от моих писанин: каждый раз о себе, каждый раз грустные, каждый раз мечусь, ищу неизвестно что..." И дарю тебе взамен убежденность Льва Николаевича (в великом сожалении по поводу утраченной памятью дословности), что человек обязан искать, начинать, разочаровываться, бросать, падать, подыматься, начинать, снова бросать и опять искать. А спокойствие - душевная подлость.
   Вот так думал Большой Мудрец, сложный человечище... Может, он рассуждал так о людях немелких, чего-то способных найти, достичь, ощущающих беспокойство от сознания необходимости менять, быть в поиске. Именно это свойство - терять покой, не быть в тупике довольства достигнутым - он и считал образом жизни истинно живущего. А все остальное - прозябание, хоть и с благами налицо. Все блага - относительность. Замечательно сказал Михаил Светлов: мне не надо необходимого, дайте мне лишнее! Трудно обладать им, лишним. Многое надо преодолеть, и прежде всего необходимое - бытовые, вещные кандалы. А еще, бывает, и общественное кредо, и нравы близких, и обыденность интересов друзей. Ну и, конечно, трудное из трудных - себя, ибо выбранное входит в конфликт с ленью, подчас крушительно для достигнутого и, и, и..."
  
  * * *
   "...Да, пожалуй, ты прав: тебя с л и ш к о м терзает хроническая неудовлетворенность. И это заставляет меня размышлять и размышлять. Позволь, скажу то, что надумалось мне после моего последнего письма.
  Мне кажется, ты подчас изменяешь себе - такое было уже не раз. Первый раз - после десятого класса, не пойдя по дороге литературного творчества. У тебя же так тянулась душа к образам, словам, наблюдениям и самовыражению! Второй - когда оставил нефтяной Самотлор и погрузился в патентно-лицензионные дела.
   А не было ли измен между этими двумя? Подумай - сам себя лучше знаешь. Вот из этих измен и проистекает, накапливаясь в тебе, неудовлетворенность.
   Если трудно ломать сложившиеся условия, то просто начни писать литературные произведения. Сколько людей пишут (и профессионально!), работая постоянно в других сферах и с истинным азартом отдаваясь той работе! Конецкий, Белопольский, Куняев...
   Помни также, что и в 50 лет, и даже позже многие из думающих и пишущих находили себя. Ищи, стремись, мысли и твори! Не толкайся локтями - это не для тебя. И не слушай ни практических советов, ни упреков, а упрямо дерзай, твори... Это - твое!
   Поверь в искренность моих размышлений, пусть и довольно тривиальных..."
  
   "Не толкайся локтями - это не для тебя... Упрямо дерзай, твори. Это - твое!" Как права была мудрая Надежда Ивановна! Она помогла мне окончательно понять себя. И позже я уверенно и твердо отказывался от соблазнов работы на чисто административных высотах, от перехода на тропу коммерческой деятельности. Я вдохновенно прожил в творчестве до ухода на пенсию. Особенно возрос азарт творческих поисков, когда мне удалось вернуться в сферу научно-технических разработок.
   Но вот одно оказалось не под силу: совмещать эти разработки с серьезным литературным трудом. Тут Надежда Ивановна переоценила мои возможности. Я бы добавил - психологические. Творческая задача поглощает меня без остатка, до изнеможения, не дает уму и душе увлечься иными стремлениями. Что тут поделаешь? Мои настойчивые литературные пробы начались только после ухода на пенсию, прощания с институтом и приезда, по зову сына, в Америку.
  
  * * *
  
   Следующее письмо Надежды Ивановны, огромное, выстраданное, глубоко доверительное, достойное глубокого и сердечного отклика, пришло ко мне как раз в период очередной "запарки", связанной с подготовкой крупного лицензионного соглашения на комплексную разработку нашего института. Покупателем лицензии была очень педантичная английская компания. И я - не образно говоря, а на самом деле - валился с ног. Смог лишь заглянуть в это письмо и отметить, что оно очень сложное для восприятия, многоплановое и печальное. Говоря одной фразой, оно о том, как наш жестокий век подавляет естественное поведение и простые, бесхитростные чувства человека
  (естественно, письмо базируется на ее собственном грустном опыте).
   Есть там, в частности, такие слова:
  
   "О чем писать буду? А ни о чем. Просто так - "в жилетку"... Поговорить почти не с кем. Дико разно судим-мыслим. Как редко и мало смеемся! И чаще с сарказмом. Зло. Не вытягиваю таких "бесед" больше часа - мука, вязко в душе и мыслях. До боли в затылке ужасны для меня "прогуливания" под ручку шуршащим шагом по асфальту "в вечеру". Испытываю удовольствие в прогулках только с "бывшими": идем в темпе, разговор - взахлеб, мысли быстрые, вкусы общие. Вспоминаю, как прекрасны были вылазки с тобой на просторы вечерней Москвы...
   И мукой для меня стали застолья, где беседы чаще всего - злопыхательство в тяжелой форме. На свои лирические высказывания получила совет: оставьте ребячество. Как же я без него?! Делячеством его не заменю...
   А как-то выступая на поминках, не смогла сдержать слез, всхлипывала. И, когда села, раздалась бодренькая резолюция тамады, начальника СМУ: "Ну что ж, правильно, точно, согласен. Но не надо хныкать. Не надо хныкать!" Я почувствовала себя первоклассницей, испачкавшей фартучек.
   Вот уж и слезы стали лишними в 20-м веке. Век быстрых смен ощущений - расслабляться нельзя. "Над вымыслом слезами обольюсь" - уж чуждо. А вот я за слезы. Для скорби утраты, боли разлуки, просьбы прощения, безмерной радости..."
  
   ...Мне бы написать Надежде Ивановне честно, что в ближайшее время я просто не в состоянии достойно среагировать на ее письмо и сделаю это позже. Или вообще ничего не писать до благоприятного момента. Я же в спешке и отупении от усталости сделал худшее, что можно было придумать в отношении моей учительницы. Решил пока "просто поддержать" ее, а поскольку в моей голове, естественно, не рождалось никаких точных, адекватных мыслей по поводу ее переживаний, я написал на открытке какую-то абстрактную бодренькую чепуху, абсолютно безадресную.
   Как я мог не остановиться, не осознать, что отвечаю не кому-нибудь, а Надежде Ивановне, которую такое послание от м е н я не поддержит, а обидит?! До сих пор стыдно мне за ту свою открытку.
   Из-за моей нечуткой небрежности началась пора прохлады в нашей переписке. Это было осенью 1979 года. Я получил ответ...
  
  * * *
   "Добрый день, юморист!
   Видимо, было все так. Ты прилетел из очередной победной командировки. С нерасхмеленной головой, разболтанный полетом и метро, уже несколько отвыкший от стискивания и обтекания толпой - в лифт, в дверь:
   - Ух, как я устал.
   Чуть позже увидел мое письмо. В уме: "Письмо? Какое толстое! И чо там старушка накарябала?" Вроде, нет ничего горячего. Прочту потом".
   - Сын, беги, отправь телеграмму. Сейчас текст выдам... Нет, лучше открытку - пусть она станет первой реакцией на письмо.
   - Ты же не читал!
   - ?!
   Но я довольна, не в обиде, хотя ждала весточки д л я с е б я. Написано очень приподнято, оптимистично... Это твой стиль, это - ты.
   Из твоего жизнеутверждающего сообщения о пребывании в Туапсе, на большом совещании, делаю вывод, что у тебя пока штиль. Рада, что докладом утвердился. Но непривычно ощущать тебя успокоившимся. Лучше - под полощущимися парусами.
   Ты как-то сообщил мне, что научная элита все меньше читает беллетристики, это в большей мере становится занятием лаборанток. А вам, видишь ли, некогда - дела одолели... Но надеюсь, Даниила Гранина ты читаешь - ведь о вас, об ученых, пишет. Я чту и читаю его. И позволь кое-что выписать для тебя из его новой повести о весьма необычном человеке - Александре Александровиче Любищеве, сумевшем по собственной системе, с потрясающей строгостью и, соответственно, эффективностью организовать свое время.
   "Некоторые правила, позволяющие иметь много времени для научной деятельности:
  а) не иметь обязательных поручений;
  б) не брать срочных поручений;
  в) при утомлении сейчас же прекращать работу и отдыхать;
  г) спать не менее 10 часов;
  д) комбинировать утомительные занятия с приятными".
   Каково? Понятно, почему ты не доктор наук. Удивляюсь, как сумел получить так много авторских свидетельств на изобретения...
   "В 70 лет за год написано 1500 страниц, отпечатано 420 фото, прочитано книг: на русском - 50, на английском - 2, на французском - 3. на немецком - 2, сдано в печать 7 статей".
   ...Вот как скоро сбылось твое пожелание мне: иметь силы на восхищение, иронию, злость, сочувствие. Вся эта разновидность эмоций присутствует в моем письме, которое ты держишь в руках. Благодарю за выносливость в чтении моих писем..."
  
   К моменту получения этого письма я, конечно, уже прочел повесть Д. Гранина о Любищеве, кабинетном ученом. Этот персонаж вызвал у меня единственное чувство: раздражение. Эгоцентрист, педантично углубленный в свое драгоценное существование. Такие могут жить только как "вольные художники" (хорошо, если с какой-то пользой для других), а отраслевой науке такой деятель абсолютно чужд.
   Смысл нашей работы в отраслевом институте - создание новых объектов техники и технологии. Причем мы работаем по строгим планам, согласованным и с заводами-изготовителями, и с предприятиями-потребителями. Но чаще всего разработки не идут "как по маслу". А сколько сомневающихся, а то и откровенных противников - и нередко это влиятельные специалисты! Как азартно активизируются они при любой неудаче разработчиков!.. Необходима живая сложная борьба, о которой Любищев даже не помышлял, создавая систему расходования своего времени...
   Вот типичная ситуация. В наших объектах реализуется труд многих работников института, заводчан, а затем буровиков. Чья-то незамеченная ошибка - и провал стендовых исследований или опытно-промышленных работ. А плановые сроки неумолимы. Значит - бессонные ночи, решение непредвиденных головоломок, срочная доводка технической документации, дополнительные командировки, исследования и испытания и, к тому же, оперативное преодоление "человеческого фактора"...
   Непредвиденности в разработках - на каждом шагу. А при этом еще - вал текущих министерских заданий и запросов, заседания ученого совета, рассмотрение диссертационных работ, рецензирование статей и книг по заданиям издательств, подготовка собственных публикаций, оформление изобретений, одоление сомневающихся асов патентной экспертизы... И прочее, и прочее... Но необходимо побеждать. И побеждаем!
   Как бы размышлял здесь педантичный "чистюля" Любищев? Какие бы "рациональные" формы работы предложил он нам для процветания нашего дела в реальной (для нас, а не для него!) ситуации?
   "Эх, Надежда Ивановна! - думал я. - Понимаю, что виноват перед вами, понимаю, что ваша злость правомерна. Готов даже согласиться, что мы - "слесари технических наук" (так выразился один молодой сноб), по сравнению с рафинированным жрецом науки Любищевым. Но ведь и у слесарей есть гордость, тем более что наше "слесарство" недешево нам дается и реально помогает отрасли добывать нефть. И пусть возрастет моя вина перед вами, но пропаганду Любищева как образца для меня и коллег принять от вас не могу. Эта пропаганда унижает нас".
   И изложил я тот свой настрой в очередном письме учительнице.
   Ответ пришел очень скоро. В нем смешались душевная боль и некоторая растерянность от потери нашего взаимопонимания, от пошатнувшейся "взаимности доброты", желание избежать впредь прихода от меня столь же недружественных писем...
  
  * * *
  
   Но прежде чем пришел от Надежды Ивановны тот ответ, я получил от нее еще одно письмо, написанное вскоре после ее послания, пропагандирующего, как я посчитал, Любищева. Пришло письмо примирительное, доброе. Приди оно чуть пораньше - и не было бы моей холодной отповеди по поводу "ценности" для меня Любищева, принял бы ее доводы. А написала она вот что.
  
   "Юрочка, здравствуй! Наверное, мое предыдущее письмо тебя огорошило, мягко говоря. Но, мне думается, должно же быть "проветривание" атмосферы напряжения, нагнетания, импульсации, стресса - того окружения, обстоятельств, условий, в которые вы поставлены и необходимостью, и обязательностью, и случайностями, и безвыходностью... Вот и пусть несут мои письма качества громоотводов, транквилизаторов - так я их оцениваю..."
  
   Затем в письме были лирические размышления о приближающемся Новом годе и несколько стихотворений из французской поэзии - новейшее впечатление Надежды Ивановны.
   Она посчитала свое письмо с цитатами о Любищеве громоотводом, транквилизатором для моей текущей рабочей напряженности. Видимо, и подумать не могла, что оно вызовет мой бурный и нервный протест. Как чуть позже вы увидите, уважаемый читатель, Надежда Ивановна хотела, чтобы я просто посмеялся солидарно с ней (она, оказывается, восприняла Любищева с иронией). Но, знаете, есть такой психологический момент. Иногда, будучи обижены, мы стараемся погасить это свое состояние, переходя на бодрый, шутливый тон, но - не получается: обида еще не ушла, еще окрашивает наши старания. И не могут воспринять их окружающие так, как нам бы хотелось... Хочется думать, это был тот случай для Надежды Ивановны...
   А еще через несколько дней пришел ответ на мое недоброе письмо-отповедь.
  
  * * *
   "Сейчас вынула почту. Взвесив на ладони твое письмо, с вожделением пошла к дивану - читать.
   А что получилось? Даже в комнате стало прохладнее, и солнце - совсем белесое за стеклами, затянутыми льдом.
   Ну, все равно здравствуй! Только не отвечай ты, не отвечай на мои письма! Не терзайся, что я опять не поняла, что опять надо "впрягаться" и растолковывать. Не надо!
   Мое письмо о Любищеве, по моему замыслу, было ироничным. Он весь - в себе, даже не был членом профсоюза. Но мне, как видишь, не хватило совсем малого - таланта, чтобы ты посмеялся, как смеялась я (весело и зло). Как хотелось доставить тебе каких-нибудь четверть часа умственной "разгрузки"! А вышло... Лишь гнет и утруждение для тебя.
   Ты нервничаешь, решил, что я подсовываю тебе Любищева для корректировки твоей жизни. А ведь, честно говоря, я - в немом восторге от твоей работоспособности, уплотненности, продуктивности (взять хотя бы многие десятки изобретений), а это возможно лишь при наличии обязательной системы, т в о е й системы. Поверь, мне понятно это и хотелось бы, чтобы тебя со временем нашел свой Гранин, продолжив тот рассказ, который был начат о тебе на Самотлоре...
   Юра, я - совершенно серьезно: не затрачивай время на ответы мне. Меня очень радуют твои искрометные, динамичные, глубокие и насыщенные поэзией открытки-поздравления. Они для меня истинные подарки и праздники...
   Давай сохраним взаимность доброты на дистанции километров, часов, лет и многого другого".
  
   Так в середине декабря 1979 года закончился тот непростой и очень важный для меня этап большого урока Надежды Ивановны, этап, посвященный отзывчивости и чуткости к людям, незыблемости веры в старого друга, великодушию в момент недоразумения с близким человеком.
   В следующем году - спасибо моей любимой Надежде Ивановне - переписка продолжилась так, словно и не было в наших отношениях той прохлады, что случилась осенью 1979-го. Вновь письма приносили мне ее заветные мысли. Ее бесценный урок продолжался, прибавляя мне жизненные силы...
   Итак, наступил 1980 год. Тогда Надежде Ивановне оставалось жить чуть более четырех лет...
  
  ПЕРЕПИСКА 1980 ГОДА
  
  * * *
   "Здравствуй, Возмутитель Спокойствия! Теперь это твои новые имя и отчество. Прими как мою месть... За что? Н-ну, хотя бы за зависть мою к расположению Всевышнего к тебе. И за умелое использование тобою этого расположения...
   Вот и сегодня зависти полна: по радио - информация о концерте у вас, в столице, по произведениям Джорджа Гершвина. Ты меня познакомил с ним по записям, когда я гостила у тебя. Это был один из приятнейших вечеров. Я стала следить, поймала, слушала, восторгалась... Но вот "Голубую рапсодию" не знаю. А у вас прозвучит...
   Представь себе, я тоже (не только же тебе - такую участь!) почти "придворный поэт". Ко мне ходят с заказами на дату, юбилей. А недавно горком профсоюза прислал мне как пенсионерке поздравление с Новым годом - мое!!! Как стихи сделали такой виток?..
   ... Данное письмо служит для меня психотерапией. Уже долго жду хоть кого-нибудь из ЖЭКа: на лестничной площадке, именно возле моей двери, возлежит пьяный сосед. Ой, Юра, как гадко, мерзко. Но - се ля ви..."
  
  
  * * *
   "Светлый, добрый час тебе, Юрочка!
   Не только еще не забыла, а никогда не забуду "месяц в деревне" по имени Москва. Вся пешеходная тропа от станции метро до твоего дома - чудо, оазис в столице. Всегда буду помнить наши вечера после театра - за чашечкой кофе (вопреки всем устоям медицины), поздние экскурсии по московским бульварам и переулочкам и, конечно, лоджию твоей квартиры, залитую или жарким солнцем, или ночной прохладой и ароматом чистой листвы...
   В последние дни "отходила" от Московской олимпиады, восстанавливалась после полумесячного "заболевания". Даже не предполагала, что так меня засосет водоворот страстей спорта. Болела до аритмии и гипертонии.
   Спасибо, дорогой, сердечное спасибо за новый всплеск чувств, откровений, наполнивших это чудное твое письмо. В моем пенсионном режиме письма всегда - радость. И жданные - поздравительные, и такие, внезапные...
   Пела Брегвадзе "Снегопад". Мне подумалось: всех беспокоит неумолимое Время. И вот... Я, вместо раздумий по поводу невозвратного, еще желаемого или уже неосуществимого, кажется, вернулась к истокам, к началу узнавания мира. Смотрю вокруг, широко раскрыв глаза и рот... У тополей новые листья (после обильных дождей и вновь пришедшего к нам тепла) - в две ладони! Полынь - седая, мохнатая, терпкая, выше меня ростом! В парке - дикий овес мне по плечо!.. Это вторая моя эпоха - удивляющая прелесть. "Я знаю, что ничего не знаю" - и радостно от этого: узнавай!
   ...Но, если быть до конца честной, Время и у меня подчас вызывает тревожные, а не восторженные мысли. Вот написала грустные стихи (такие грани своих размышлений я тебе еще не показывала):
  
  Крылами машет над нами время,
  зовет куда-то... Вперед? Назад?
  Но нет желаний. И сил не хватит.
  И ты мне, Время, уже не брат.
  В тебе, о Время, мир заблудился.
  Былое ль лучше иль что грядет?
  И даже если замрешь покорно,
  Мир
   то, что ищет, все ж не найдет..."
  
  * * *
   "Здравствуй, Юра! Все бросила и пишу тебе письмо. Наверное, удивлен, что все могу бросить? Но сегодня перелом погоды: мытье окон отпадает, из-за этого же не тянет в магазинные очереди. Вот и решила с тобой поговорить. И опасаюсь попасть "не в тон". "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется..." Прошу извинить, если мой мажор не отзовется в тебе.
   Я же полна им, мажором: у нас Золотая Осень! За окном - желтый огонь листвы. И потому, хотя пасмурно, небо однотонно-серое, брызжет мелкий, жалкий дождичек, но кажется, что в окно льется яркий, живой солнечный свет. Зеленые сосны окружены пламенем. Оно бушует, клубится и тянется вверх. Высокие тополя пылают над крышей соседнего дома. Чудо чудное, диво дивное, красота нерукотворная - действо Мастера Вселенского. Так бы и не отходить от окна, любоваться этим Праздником, каким-то Золотым Юбилеем без имени...
   Весна - для юности. Лето - для детства. А осень согревает усталые сердца. Бодрит, освежает и внушает Веру, что ничто не зря, никогда не поздно, в любом повторении есть красота новизны, а краткий миг может быть ярким, щедрым, могучим счастьем.
   Мне думается: Весна - это молодость Осени. Одурманила себя Осень ее ароматами. А позже заплатила щедротами Лета за радость Весны. И вот, постепенно, день за днем, ароматы цветения сменяются дыханием пригорклой полыни. Устав к концу Лета, истратив силы души в летнем зное, дарит нам осень праздник своего "пышного увядания", Уже позади беспокойство о полях, садах, плодах - а душа ее вновь воскресла в свежих утренних туманах и легких морозцах ночных. И встряхнула наряды, расписные цветастые шали - хоть не надолго, а не хуже, чем ранней весной, убралась!
   Как старательно и мудро учит нас природа! Учит верить, что опять придут желания, мечты, осуществление надежд! Будем благодарны природе за силу осенних свершений! Они входят в нашу жизнь, когда надежды, казалось бы, уже увяли, отцвели, погибли...
   Скоро и у вас, мои москвичи, будет эта всеблагостная красота осени. Уже начинается... Побродите, отдохните - глазами, сердцем, мозгом. Погуляйте в тихих переулках Арбата, в дебрях дивных рощ Лосиноостровского заповедника, краешек которого ты видишь из окон своей квартиры. Всем вам желаю осенней бодрости! И светлой веры в природу! Обнимаю с надеждой на самое лучшее..."
  
  ПЕРЕПИСКА 1981 - 1982 ГОДОВ
  
  * * *
   Здравствуй, "инженер с поэтическим сердцем"! Помнишь "Жаркий Самотлор"? Давно было... Уже 1981-й. А связь-то чувствуешь? Существует?
   Спешу сообщить тебе вот что: я посетила Ленинград! Правда, в отличие от незабываемой поездки к тебе, в Москву, этот визит был неудачен в отношении театров. Ни один не работал, кроме театра Комиссаржевской. Сцены были заполнены "нашими" гастролерами: из Мирного, из Иркутска и еще какими-то - из Сибири.
   За месяц в Ленинграде, как и в прошлый раз, в Москве, "убегалась" по окрестностям, дворцам, музеям, прежде всего по Эрмитажу. В него ходила 7 раз и побывала чуть ли не во всех залах. Посетила дома-музеи Достоевского и Блока. Их композиции весьма различны, но обе очень впечатляют. Есть Дух - и Человека, и его времени.
   Теперь, дома, буду с интересом всматриваться в чарующие открытки и проспекты - и вновь я в залах, на мостах, каналах, площадях и бульварах Ленинграда...
   Не затмевает ли он Москву?.. Нет, думаю. Они просто очень разные. В Москве, несмотря на сутолоку, многоязычность, ощущаешь себя в своей, пусть и несколько безалаберной, но уютной, обители. А в Ленинграде - в чьем-то строгом, манерном доме, хотя и доброжелательном....
   Всего вам всем доброго! Всем мои сердечные приветы!"
  
  * * *
   Дорогой Юра, приближается 15 марта 1982-го, поздравляю с 45-летием!
   "Мне 43 - возраст почтенный; я уже не средовек, а подстарок. Но, мнится, только начинаю жить. Свежи чувства, жадность разума, много сил". Так писал великий Гаврила Романович Державин. В 35 он женился, ей было 18....
  Известно, что в твои годы расцветает художественное и научное творчество...
   О, какое же существует разнообразие глубокомысленных рекомендаций по укреплению здоровья для людей твоего возраста! И иногда эти наставления категорически противоречат друг другу. Однако против мяса - единодушие, как и за растительную пищу, ходьбу, бег. Да, изысков и советов много. Полагаю, истина такова: разумность во всем!
   По любому рецепту - долголетия тебе! Обнимаю..."
  
  ПЕРЕПИСКА 1983 ГОДА
  
  Это был последний год нашей переписки. Последние два письма Надежды Ивановны и ее поздравительная открыточка к моему очередному дню рождения... Самое последнее письмо, неравнодушное, доброе, светлое, я получил за три месяца до ее смерти, в декабре 1983 года. Далее писать ей было уже невмочь: ее замучила коварная болезнь.
   Ее самое последнее письмо было посвящено чрезвычайно важному событию в моей жизни: я наконец вернулся из глубоко уважаемой мною, интересной и важной сферы патентно-лицензионных исследований к беззаветно любимым научно-техническим разработкам. Но, естественно, этот возврат сопровождался жесткой активностью моего куратора в дирекции А.К. Караева. Когда на ученом совете обсуждали мою кандидатуру на должность заведующего новым научным отделом, он выступил с резким заявлением о моей некомпетентности. И, конечно, проголосовал против моего назначения на новую должность. Все остальные члены совета проголосовали "за".
   Но еще до того заседания ученого совета он решил мобилизовать общественное мнение против моего перехода на другую работу. Для этого "побеседовал" с коллективом патентно-лицензионного подразделения и организовал там голосование по вопросу согласия или несогласия каждого с моим уходом... Я сообщил Надежде Ивановне об этом беспрецедентном голосовании, и она, уже очень больная, взволнованно откликнулась на мою информацию. Ее душа была столь поглощена моей судьбой, что в том письме она совершенно не отразила серьезность проблемы своего здоровья, и я (при своей жуткой некомпетентности в медицинских вопросах, тем более терминах) просто не обеспокоился этой проблемой.
   Как же неправильно было мое спокойствие!..
   Вскоре на меня нежданно обрушилось сообщение из Ангарска о кончине нашей любимой учительницы...
   Но заглянем в ее последние письма.
  
  * * *
   "...Скоро будем прощаться с зимой. Правда, впереди еще ее месячный срок - угрожающий неожиданностями февраль...
   Немного воспоминаний о 1982-м.
   Лето прошлого года прожила оседло. Весною беспокоилась, что оно будет длинным и однообразным. Но пробежало незаметно. А точнее, заметно хорошо. И по погоде, и по насыщенности впечатлений. Впечатления в основном связаны с тем, что приезжала к родным ленинградка-ангарчанка, у которой я жила летом 81-го. Часто ходили с ней на нашу красавицу реку Китой, захватив с собою... арбуз! Их в городе была тьма. На всех перекрестках - кучи. Небольшие, но сладкие, зрелые...
   Съездили с нею в Иркутск. Несколько подвело коварство климата. Вечером договаривались при ярком солнце, а утром - снег! Сентябрь... Но поехали.
   И я совсем разочаровалась в Иркутске, моем родном, колыбельном. Грязненький, суетный, даже, вроде бы, и маленьким стал... Этим впечатлением убито желание переселиться туда, поменяв жилье. А желание было оттого, что к Ангаре тянуло, к театрам, а главное к серьезной библиотеке. В Ангарске их, библиотек, много, но бедные - современность и периодика в основном....
   ...Бесполезное письмо написала. Вспомни слова Симонова о письмах: "слезные, болезные, чаще бесполезные". Мое подтверждает эти слова...
  Порекомендуй почитать что-нибудь..."
  
  * * *
   "Юра, Юра... Здравствуй, Юра! Юра - романтик, борец, лирик, философ и мастер слова (а слово - плод мысли)!
   Прости за паузу. Отвечаю не сразу по двум причинам. Во-первых, мне было необходимо перечитывать, вдумываться, воображать, проговаривать... О второй причине сообщу в конце.
   Рада, что ты отдохнул на море, и не ревную тебя к нему. Хотя, конечно, почувствовала, как оно, да и сам Таллин обокрали меня масштабом твоего письма, поскольку завладели почти всей твоей душой. Но все равно им спасибо за твое успокоение, прилив в тебе здоровых сил, зовущих к действу. Мне нравится, как ты говоришь: "Поживем еще!"
   Поживем! Я надеюсь дожить до такого твоего письма, где будут звучать трубы! Подожду. Но хотелось бы - побыстрее..."
   ...Ты так молод в своем письме! Я даже немного загрустила, что еще не работала в нашей школе, когда ты, в девятом классе, был там самым первым комсоргом. Не узнала тебя в этой деятельности - в твои школьные годы наш контакт был слишком краток. Но мне запомнилось, что в ребячьем шуме звучало и такое: "Юра, у Юры, к Юрке..."
   Наверное, тебе удавалось б ы т ь комсоргом, в е с т и людей. Может быть, этот росточек, даже почка, и есть исток "закабаления" тобою лаборатории. Твои сотрудники, зная, ч т о теряют, голосовали "за". За твое возвращение к научно-техническим разработкам. Добрые, умные... Как много в них от тебя! Не зря отдавал. И, уверена, твоя победа им тоже окрасит жизнь. Постарайся в будущем никогда не разбить их веру и надежду.
   ...Ну, а теперь о второй причине задержки моего письма. Две недели назад вышла из хирургического отделения после операции по поводу панкреатита. До операции 2 - 3 месяца ощущала недомогание. Потом случился приступ боли... Теперь прихожу в себя - и, соответственно, настроение приходит в норму. Читаю Ильфа и Петрова - смеюсь от души.
   Твое письмо получила в день выхода из больницы. Ты мне им помог, как море тебе. Спасибо вам обоим!
   Обнимаю. Мои добрые пожелания семье и нашим друзьям".
  
   Такова была последняя весточка от Надежды Ивановны. Знать бы мне тогда, что получил ее последнее письмо...
   Я вдохновенно и трудно осваивался в новых делах и, конечно, намеревался написать ей об этом. Но 20 марта позвонила одна из учениц Надежды Ивановны из более поздних выпусков (как-то мне довелось с ней познакомиться) и сообщила о кончине нашей учительницы. А в начале апреля 1984 года пришло подробное письмо от одноклассницы и моего большого друга Греты Танеевой. Вот что, в частности, написано в том письме.
   "Смерть Надежды Ивановны была для меня ужасной неожиданностью. В те дни я закрутилась в текущих делах, не заглядывала в нашу городскую газету - и узнала об этой беде от вас, москвичей, получив телеграмму соболезнования всем школьным друзьям и нашей школе. Это было вечером в субботу, 24 марта. Накануне, в пятницу, я купила нашу "Знаменку", но не разворачивала ее. После телеграммы раскрыла со страхом. Да, в ней было сообщение о смерти Надежды Ивановны. Известие это тем более горько и болезненно для меня, что я не выполнила твою просьбу сходить к ней.
   Осенью Надежде Ивановне сделали операцию: опухоль поджелудочной железы. Рак ли это или доброкачественная опухоль, утверждать не берусь, поскольку с медиками не разговаривала. О том, что она лежала тогда в больнице, никто не знал. Позже говорила, что не хотела, чтобы знали...
   Недомогание, видимо, вновь привело ее в больницу, но уже в другую. Это случилось в марте. "Ту больницу однажды посетил врач, который ее оперировал (он пришел по каким-то своим делам). Увидел ее, переговорил с медперсоналом и возмутился - то ли назначенным лечением, то ли обследованием: дескать, я же знаю ее болезнь, я сам ее оперировал и вижу, что вы все делаете не так. Этот разговор был подслушан медсестрой, он всплыл лишь потом, когда Надежды Ивановны не стало...
   Ей назначили прием бария для рентгена. Пребывание свое в больнице она поначалу опять хотела скрывать. Но в какой-то момент позвонила в школу и попросила передать некой Галине Михайловне, чтобы та пришла к ней. Всем остальным стало известно со слов этой Галины Михайловны, что 19 марта Надежда Ивановна пожаловалась на врачей, сообщила, что попала к ним в немилость из-за нежелания принять барий, сердилась, что они все-таки заставили принять.
   Но в целом она вела себя терпеливо, была, как обычно, иронична, разговорчива, соседей по палате подбадривала. 19 марта ее посетила еще одна подруга, узнав случайно, что Надежда Ивановна в больнице. На вопрос, что ей принести, ответила: ничего не надо; вот огурчик бы съела, но нельзя - при ее болезни лечат голодом.
   В тот печальный день, 20 марта, она тоже вела себя обычно, разговаривала, была в столовой. Но навестившей ее Галине Михайловне показалась очень измученной, изможденной. Грустно улыбнулась: дескать, ты будешь последней, кто разговаривал со мной и тем самым войдешь в историю. Когда они сидели рядом, Надежда Ивановна вдруг тихо воскликнула: "Кто бы знал, как мне плохо!.." А затем сказала: "Иди уж, я устала".
   Когда Галина Михайловна уходила, Надежда Ивановна лежала и забылась, видимо, задремала. Щеки ее порозовели. Галине Михайловне она показалась очень хорошенькой...
   А через несколько минут Надежда Ивановна вдруг закричала: "Ой, больно! Больно мне!" Побежали за врачом. Когда он появился, она уже была мертва. Был вечер 20 марта...
   ... На траурном митинге в школе урочные слова сказали двое незнакомых мне пожилых людей: женщина и мужчина. Отметили ее высокий класс как специалиста, ее строгость, но справедливость, ее активность и отзывчивость, ее неизменное участие в выпуске стенгазеты. Народу было немало, пришли люди разных возрастов - ее выпускники разных лет. Много принесли цветов, венков.
   Говорили речи и у могилы. Наши одноклассницы Галя Буш и Лида Потапова тоже сказали благодарственные и прощальные слова...
   Как ты ее любил, Юра, не могу знать. Но я в 10-м классе по-настоящему влюбилась в нее..."
  
   Наша любимая учительница ушла навсегда. Но не уйдет из моей памяти, моего сердца ее долгий, 30-летний урок жизненного поведения...
   Живу уже в середине восьмого десятка свих лет. Еще перезваниваюсь, переписываюсь и даже встречаюсь с некоторыми школьными друзьями. Верится, мы не изменили урокам Надежды Ивановны.
   Остались бы и наши уроки жизни в чьих-то памяти и сердцах...
  
  
  
  РАССКАЗЫ
  
  
  ИЗ ПИСЬМА МОЕЙ УЧИТЕЛЬНИЦЫ НАДЕЖДЫ ИВАНОВНЫ ОКУЛОВОЙ
  "Выбранный тобою жанр небольших произведений очень разделяю. Пусть они будут фейерверком протекающих событий, пусть в них... живут глубокие чувства автора, важные дела окружающих его людей. Это прекрасно: инженер, отражающий глубоко познанный им мир человеческих свершений и взаимоотношений, ...бичующий зло, но глубоко уважающий Человека". (1954 год)
  
  
  ДВА ОХОТНИКА
  Притча
  
   Жили-были на просторах России два давних друга, два охотника. Один из них был старше и многие годы помогал второму обретать мастерство. Имели на двоих один микроавтобус, на котором они уезжали в охотничий заповедник, где занимались любимым делом. Роль руководителя всегда исполнял старший охотник.
   Долго их дружба была полна гармонии и красоты. Но наступило время, когда в их отношениях стали ощущаться разрушительные противоречия. Один хочет охотиться сегодня, другой завтра; один - на кабана, другой - на глухаря; один - в южной части заповедника, другой - в северной. Иногда младший охотник начинал скучать рядом с наставником, терял интерес к делу.
   И тогда подумал старший охотник: "Друг мой! Ты давно стал опытным и вполне самостоятельным. Естественно, ты должен стать и более свободным. Иначе не будет у тебя настоящего счастья в нашем деле. Если же в чем-то тебе понадобится помощь, я всегда с радостью сделаю для тебя все, что смогу".
   И продал старший охотник микроавтобус, а взамен купил два жигуленка. И сказал он младшему: "Возьми, друг мой, одну из этих машин и будь по-настоящему свободен в своем выборе. Мне всегда приятно быть в деле рядом с тобой. Поступай свободно: хочешь - поохотимся вместе, а не хочешь - принимай собственные решения. Ведь ты уже давно не тот, кто нуждается в моем постоянном руководстве. Я радуюсь твоему возмужанию, опыту, таланту. Будь счастлив! Я навсегда - твой верный друг".
   ...Прошло немного времени, и младший охотник стал рассуждать так: "Вот и есть у меня полная свобода. Вопрос лишь в том, нужно ли мне теперь присутствие в моей жизни этого старика. Я и за рулем более уверенно себя чувствую, и стреляю, вроде бы, не хуже. Какой с него теперь толк? Только беспокойство: вдруг начнет охотиться на зверя, которого я заприметил, вдруг опередит меня в какой-то день удачной охоты и возьмет главную добычу... Не желаю! Прошлое - прошлым, настоящее - настоящим..."
   ...Ехали они как-то вместе в заповедник на своих жигуленках. И неожиданно для старшего молодой охотник стал теснить его к краю дороги. Тот все поджимался и поджимался к обочине, совсем не желая столкновения с молодым своим другом. А в какой-то момент не удержался на дороге, свалился в глубокий кювет и погиб...
  
   Вот и вся притча.
   ...В народе иногда говорят: не делай добра - не получишь зла. Дескать, живи каждый в своей скорлупе и не принимай ничего близко к сердцу со стороны.
   Нет, это не для меня и, надеюсь, не для вас, дорогой читатель. Ведь есть еще и призвание. Лет пятнадцать назад, в канун своего шестидесятилетия я написал:
  О, как бы я хотел
   в одно д о б р о одеться,
  Жить, согревая всех
   и каждого любя!
  Все больше впереди
   распахнутости сердца,
  все меньше впереди
   корысти для себя...
  
   Пусть это желание не всегда осуществимо, пусть жизнь сложнее и суровее, но мне захотелось выразить именно так, безоглядной поэтической метафорой, свою душевную тягу к добру, хотя и знал тогда не понаслышке, а на своем горьком опыте, о том, что бывает безжалостное предательство молодого друга.
   Увы, случается такое предательство, и не только такое. И вообще борьба добра и зла как была всегда, так, конечно, навсегда и останется проблемой человечества. Просто надо твердо встать на баррикаду добра, и чем больше нас соберется на этой баррикаде, тем светлее и радостнее будет наш мир.
   Да, не жить холодным равнодушием, но в стихии своих добрых дел уметь вовремя размежеваться со злом и твердо противостоять ему! А вот не сумел этого сделать добрый старший охотник, герой моей печальной притчи...
   Не смог он - надо суметь нам. И при этом давайте непременно, всегда оставаться на баррикаде добра. Кто-то должен...
  
  
  "...А Я ЕДУ ЗА ТУМАНОМ..." ИЛИ ТРИ ВСТРЕЧИ
  С ЕФИМОМ СОЛОМОНОВИЧЕМ
  
   Почему мне хочется рассказать о встречах с этим человеком - бывшим фронтовиком, а в начале 70-х годов прошлого века заведующим научной лабораторией в нашем Московском институте буровых технологий? Честно говоря, тревожит меня нынешний азарт огульного отрицания всего, что было в нашей жизни в советские времена. Весьма нечасто говорится с уважением, в частности, о тех людях, которые тогда отдавали свои силы - подчас все, без остатка, - борьбе за становление своей страны как великой нефтяной державы и свершения которых в огромной мере позволяют постсоветской России быть "на плаву" до сих пор, уже более 20-ти лет. Гораздо чаще можно услышать такое: "Ничего серьезного не смог Советский Союз создать в экономике, качали нефть из земли - и все!"
   Но знают ли эти критики хотя бы приблизительно, что такое "качать нефть из земли", особенно на Тюменском Севере? Знают ли они, какая грандиозная симфония дел ученых, специалистов и рабочих требуется, чтобы эффективно добывать ее? Известно ли им, сколько в том симфоническом оркестре должно звучать самых разных инструментов?
   А главное - способны ли осознать строгие критики систему нравственных ценностей тех людей, уже в большинстве ушедших на пенсию или, нередко, из жизни? Для этого, конечно, не подойдет сытый цинизм - верный метод опорочить все на свете (кто-то мудро сказал, что из лоскутков правды можно сшить большое одеяло лжи). На самом-то деле, при всей противоречивости советской эпохи, для той неугомонной когорты тружеников в их повседневной, будничной работе была характерна поистине высокая устремленность...
   И мне посчастливилось провести среди них многие годы...
  
   Мы с Ефимом Соломоновичем в начале 70-х годов работали в том самом московском институте, который я уже упомянул. Тогда я был молодым научным сотрудником, годился ему в сыновья. А он уже вступил в пенсионный возраст, но, полный энтузиазма, руководил небольшой лабораторией цементных растворов. Мы занимались разными научными проблемами, к тому же, его лаборатория располагалась на другой территории (разбросанность институтов по территориям была очень типичным явлением) - так что нам довелось лично пообщаться только три раза. К слову сказать,, в институте у меня были и такие приятели, с которыми я общался только в наших многочисленных командировках, а в Москве практически не виделся...
   Первый раз мы побеседовали с Ефимом Соломоновичем после заседания ученого совета института, на котором обсуждался его очередной научный отчет. Я был буквально покорен его жаждой достоверности экспериментальных исследований. Он сумел создать, наверное, уникальную по тем временам базу лабораторных и стендовых исследований материалов для цементирования скважин. Этому, конечно, способствовала универсальность нашей профессии инженера-буровика. Нас учили, наряду с технологией бурения, также и нефтяной геологии, и промысловой геофизике, и разным отделам химии, и конструированию нефтяного оборудования, и многому другому. А впоследствии мы могли достаточно свободно чувствовать себя в этих областях знаний.
   На ученом совете работа, выполняемая под руководством Ефима Соломоновича, была одобрена и рецензентом, и двумя выступившими в прениях. Бушевал в критическом азарте только профессор Кирьянов, который был переведен к нам из академической сферы за какие-то прегрешения, занимался теоретическими исследованиями в области механики разрушения горных пород и, по-моему, чувствуя свою исключительность, недосягаемость в институте отраслевого типа, вообще относился к экспериментальным исследованиям равнодушно, если не скептически. Он заявил:
   - Мы опять слышим доклад о бесконечном совершенствовании экспериментальной базы. Можно подумать, что товарищ Литваков собирается удивить мир академическими откровениями в области вяжущих материалов. По-моему, у его лаборатории просто не хватит человеческих сил освоить столь обширную базу. С другой стороны, главная задача отраслевого института - рождать не новые научные знания, а новые объекты техники и технологии. А где они, эти объекты, рожденные в лаборатории Литвакова? Когда они появятся? И разве может дать его база такую же достоверность результатов, как реальная, промышленная скважина? Только там достоверно выявятся ценность его разработок и его ошибки. Предположим, он разок-другой вызовет необходимость ремонтных работ в скважинах - эка невидаль! Такое бывало и будет в жизни. Литвакову надо активизировать технологические разработки и решительно выходить на скважины, а не продолжать мышиную возню со своей базой экспериментов. Ее практическая значимость вовсе не пропорциональна затратам на ее создание.
   В своем заключительном слове Ефим Соломонович ответил профессору Кирьянову так. Создание экспериментальной базы уже завершается, но если бы она не существовала, разработку тампонажных смесей для тюменских скважин с неоднородными нефтяными коллекторами, близким расположением воды и газа, к тому же, наклонных, пришлось бы вести вслепую, а потому долго и неэффективно.
   Решение ученого совета было в целом положительным, но, естественно, откликнувшись на критическое выступление профессора, в решение включили требование ускоренного проведения лабораторией непосредственно технологических разработок.
   Когда зал заседаний опустел, а Ефим Соломонович с двумя сотрудниками своей лаборатории продолжал снимать со стендов многочисленные плакаты, я подошел к нему и заявил:
   - Я бы, конечно, выступил, если на заседании сложилась бы для вас критическая ситуация. Но понял, что ее нет, и не стал затягивать дискуссию. Хочется, чтобы вы знали: я восхищен вашей подготовкой экспериментальных исследований.
   - Спасибо, - улыбнулся он. - Приятно, что у меня есть еще один молодой единомышленник. К великому сожалению, наука, как и вся жизнь, движется в сторону упрощения, вплоть до небрежности. Недавно узнал в музее художника Павла Корина, что даже палехская миниатюра создается все менее скрупулезно. Ужасно... но ведь это общая психология времени: ладно, сойдет!
   Он немного помолчал и продолжил:
   - А ведь мне хочется простой вещи: чтобы мы в разработках не обманули себя и производственников. На сибирских месторождениях будут интенсивно строиться десятки тысяч скважин. И они, конечно, не сразу позволят обнаружить все наши просчеты. Так разве можно допустить массовое тиражирование наших ошибок?! Нет и нет. Результаты наших исследований должны быть предельно достоверны... Моя затаенная мечта - добиться п р я м о й сопоставимости лабораторных данных с данными контроля технического состояния скважин геофизиками. Тут нам может помочь акустический метод... Вы только представьте себе эту чудесную обратную связь! Каждая скважина незамедлительно скажет нам: вот в этих условиях вы добились, чего хотели, а в этих нет - подумайте еще... Но боюсь, что на такое меня уже не хватит.
   - Устали вы в своей борьбе, Ефим Соломонович, правда же? - осторожно спросил я.
   - Устал - мало сказать... Хотя очень устал, конечно. Жуткая проблема - добиваться от министерства финансирования для создания лабораторно-стендовой базы. Все предпочитают спешить с выходом в жизнь, в производство. Хоть из пальца высасывай практические результаты... Трудно перечислить все мытарства, все кабинеты, которые прошел. Был и у министра - он меня не понял и, по существу, выгнал... К счастью, чуть позже я оказался в министерской комиссии по проблемам строительства скважин в Тюменской области. Нам надо было подготовить проект приказа министерства по этим проблемам - и я сумел вставить туда пункт о необходимости моей экспериментальной базы. Приказ подписал первый заместитель министра. Так что стендовой базе был подарен зеленый свет... ну, а мне, в общем итоге, - инфаркт.
   - Я ничего не знал об инфаркте...
   - Это случилось года полтора назад. Но мои ребята в лаборатории не подвели - все продолжалось, как было задумано.
   - А как вы сейчас себя чувствуете?
   - Нормально - воюю! Я стойкий, закалялся с фронта... Ну, что ж, еще раз спасибо за доброе внимание, за поддержку. Кстати, я читаю ваши публикации - мне нравятся ваши работы. Успехов вам!
   Он крепко пожал мне руку.
   Уходя, я обернулся и внимательно посмотрел на него. Еще совсем не старое интеллигентное лицо, средний рост, стройная фигура, строгий темносерый костюм, гармонирующие с ним белая, в полоску, рубаха и однотонный галстук. Даже во внешнем облике аккуратист... На сердце потеплело, и я мысленно пожелал ему здоровья и еще многих благородных дел. Он уже не обращал на меня внимания...
   А через полгода мы встретились вновь. Встретились в аэропорту, перед вылетом в чудесный, южный Пятигорск, на отраслевое научно-техническое совещание по технологии заканчивания скважин. В этом городе находился один из территориальных институтов министерства, который, к общей радости, и организовал очередной сбор специалистов.
   Наш институт представляли трое: мы с Ефимом Соломоновичем и мой ровесник, неугомонный шутник и балагур Аркадий Семенов, в котором, несомненно, погиб яркий артист эстрады. Все трое были кандидатами наук, то есть достаточно достойными представителями своего славного заведения. Аркадий создал буквально праздничную атмосферу нашей поездки (хотя его доклад на совещании был далеко не шуточным).
   Нас поселили вместе в довольно просторном трехместном гостиничном номере с прекрасным видом на знаменитую гору Машук, плотно покрытую зеленой растительностью. Совещание начиналось на следующий день. Поскольку, когда мы обрели жилье, был полдень, в нашем распоряжении имелась масса свободного времени.
   Естественно, в первую очередь мы посетили дом-музей М.Ю. Лермонтова и прошлись по всему лермонтовскому мемориальному комплексу города. Прикосновение к судьбе великого поэта привело нас в состояние грустной и, я бы сказал, благоговейной задумчивости, даже Аркадий стал молчалив.
   Затем немного прогулялись по Пятигорску и ближе к вечеру вернулись в гостиницу. Здесь, встретив коллег - участников совещания из Краснодара, неожиданно узнали, что министерство только что назначило их институт головным в отрасли по всем проблемам заканчивания скважин, включая, понятно, и цементирование. Это известие оставило в наших душах какой-то сложный и, явно, невеселый осадок. Значит, теперь мы сможем вести свои разработки только по согласованию с этим институтом...
   Особенно загрустил Ефим Соломонович. И это было понятно. Ведь Аркадий и я разрабатывали устройства, которыми тот институт пока вообще не занимался, то есть грубо вмешиваться в наши дела ему было несподручно. А цементные растворы уже стали одним из основных направлений его деятельности. Правда, пока его работы были направлены не на Западную Сибирь, а на регионы, где строят более глубокие, высокотемпературные скважины. Но, так или иначе, краснодарскому институту придется делиться с Ефимом Соломоновичем единой сферой науки - единым "пирогом", причем весьма аппетитным, весьма привлекательным. В такой ситуации можно ждать чего угодно...
   Не мог Ефим Соломонович предаться вечернему отдыху при возникшей неопределенности своего положения. И он постучался в номер, где поселили директора краснодарского института - крупнейшего специалиста страны в области цементирования скважин. Я, понятное дело, не знаю, как шла их беседа. Она длилась чуть больше получаса, и наш ранее удрученный коллега вернулся к нам в номер буквально сияющим.
   - Все будет нормально! - объявил он. - Анатолий Ильич сказал, что никакой экспансии не замышляет, намерен только координировать работы институтов. А мои замыслы похвалил и пожелал мне успеха.
   - Такое не грех отметить, - с легкой таинственностью произнес Аркадий и после короткой паузы задумчиво продолжил: - Эх, если б не было у Ефима Соломоновича проблемы в области сердца...
   - Ребята! - с неожиданной бесшабашностью воскликнул наш старший коллега. - Не говорите глупостей. Я уже забыл о той проблеме. Всякое в жизни бывает - непростая она, братцы. То вдруг - кровь из носу, а то и инфаркт посетит. Это одного порядка вещи - для них обязательно нужна тяжкая ситуация... Но ведь мне сейчас радостно, мне хорошо! А радость и инфаркт несовместимы... И вообще буровики мы или нет?!
   - Ну, ваша взяла, Ефим Соломонович, - смиренно проговорил Аркадий. - Иду в магазин - не могу не подчиниться старшему товарищу...
   Вернулся он с двумя поллитровками водки.
   - С ума ты сошел! - ужаснулся я. - Ты что, решил создать новую тяжкую ситуацию для Ефима Соломоновича?
   - А кто сказал, что это - на один раз? - парировал Аркадий.
   Но выпили обе бутылки, естественно, за один раз. Действительно, буровики мы или нет?! Правда, привезенная из Москвы закуска была неплохой и вполне достаточной. Описывать ее не стану: всем, кто бывал в командировках, этот стандартный набор, в принципе, известен, а других читателей не стоит обременять подобной информацией. Добавлю еще, что мы совершенно не спешили, и беседа у нас получилась душевной и размеренной, и вся на темы нашей работы - вечная история.
   Ефим Соломонович участвовал в беседе вдохновенно, особенно когда опустошалась только первая бутылка водки. И, конечно, не забыть нам с Аркадием тот монолог, что он с волнением произнес в честь науки, где "человеку нужны не аплодисменты, а просто свершение мечты". В заключение он предложил тост за счастье творчества, которое нам подарено судьбой.
   Хотя Ефим Соломонович, несмотря на наши робкие увещевания и принял явно избыточное для себя количество водки, но все же благоразумно оставил застолье раньше, чем мы с Аркадием. Его язык уже стал заметно заплетаться. В какой-то момент он медленно проговорил:
   - Хорошо мне с вами, ребята! Но ведь завтра в первой половине дня - мой доклад. Так что оставляю вам полбутылки - ваше дело молодое. А я ложусь спать... Не беспокойтесь, продолжайте беседовать - я сразу засну. Устал немного... Старость - не радость...
   И не очень уверенной походкой побрел к своей кровати.
   ...Утром, к нашей радости, мы все чувствовали себя нормально, помогла прохладная ночь. Настроение было отличным. Заварили чай и стали завтракать остатками вечерней еды. И тут Аркадий (а иначе он бы и не был нашим Аркадием) обратился к Ефиму Соломоновичу с короткой речью:
   - Какой же вы молодец, Соломоныч! Выглядите, как огурчик. И спали-то, как богатырь. А перед этим спели нам с кровати прекрасную песню - мы просто заслушались. Может быть, споем ее сейчас вместе - для бодрости.
   - Не валяйте дурака! Какую еще песню?
   - Истинная правда! - и Аркадий обратился ко мне: - Подтверди, пожалуйста.
   Мне оставалось только поддержать розыгрыш - я с улыбкой кивнул, жуя бутерброд с колбасой.
   - Песня по существу наша, так и берет за душу: "...а я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги...".
   - Я никогда не пел этой песни... да и слов почти не знаю... - растерянно сказал Ефим Соломонович. - Дурите вы мне голову, ребята!
   - Можете не верить, конечно, - возразил Аркадий, - но это было! И получилось у вас здорово... Я читал, что у человека случаются такие моменты прозрения при стрессах - и хороших, и плохих. Случалось, что внезапно приходил даже иностранный язык. А на вас вчера обрушились друг за другом и жуткое беспокойство, и лавина счастья. Так что... психология не дремлет!
   ...Совещание длилось три дня в помещении какого-то пансионата, который в эти дни не принимал отдыхающих по случаю ремонтных работ. Завершилось оно, по традиции, банкетом, который был организован в столовой этого же пансионата. Банкет был не шикарный, но веселый. Доброжелательная атмосфера, перенесенная из зала совещания, грела души вместе с сухим вином, которое являлось преобладающим напитком на столах.
   Приятно вспоминать о таких совещаниях. Это не ученые советы, где нередко возникают жесткие столкновения идей, мнений, подходов, где могут быть битые и победившие. Здесь же обычно получают удовольствие все участники, поскольку решается совсем другая задача - поделиться информацией. Тебя внимательно выслушали, проявили интерес к твоим делам умными вопросами, другие выступающие тоже рассказали о своих поисках и находках - хорошо!
   На банкете Ефим Соломонович пил символически, но был весел и оживлен, произнес вдохновенный философский тост - как бы в развитие того своего монолога, что прозвучал в номере гостиницы...
   А перед самым нашим отъездом случился забавный момент. Ефим Соломонович, собирая свои вещи, вдруг запел в задумчивости: "Пусть полным-полно набиты мне в дорогу чемоданы, память, грусть, невозвращённые долги... А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги..." Мы с Аркадием переглянулись, улыбнулись и промолчали. Он только выразительно указал пальцем куда-то вверх: дескать, вот оно, прозрение! Возможно... А скорее, просто очень светлое настроение...
   А теперь скажу и о моей третьей встрече с Ефимом Соломоновичем. Она была через пару недель и совершенно случайной, в трамвае. Он ехал к зданию, где располагалась его лаборатория, а я - дальше, в институт, с которым у меня начиналась общая разработка. Я сразу заметил, что он чем-то очень удручен.
   - Что случилось? - спросил я как можно мягче, взяв его под руку.
   Он вдруг заметно побледнел и дрогнувшим голосом тихо ответил:
   - Мою лабораторию закрывают - узнал это сегодня.
   - Но ведь Анатолий Ильич сказал... - гневно среагировал я.
   Он перебил меня:
   - Дело не в Анатолии Ильиче. Это решение чиновников министерства: хотят устранить дублирование в науке. В частности, все, что касается тампонажных цементов, должно разрабатываться в новом головном институте, в Краснодаре.
   Ефим Соломонович говорил с заметным трудом. А я продолжал негодовать:
   - Но ведь это нелепость! В науке важна не география, а личность! И дублирование - это тоже путь к прогрессу. Не гайки же точим - рождаем и развиваем разные идеи... Как же без конкуренции идей?..
   - А может быть, чиновники и правы... - обреченно и очень медленно произнес он. - Создадут там единую универсальную испытательную базу - и никому не придется годами мучиться с этой проблемой, как мне... А что касается конкуренции идей - пусть она там и развивается...
   - Нет и нет! Не структурными изысками, а личностью - ее вдохновением и самоотверженностью - определяется эффективность дел в науке, разве не так?
  Ефим Соломонович вздохнул и грустно улыбнулся:
   - Будем считать, что незаменимых ученых нет...
   И, чуть помолчав, совсем тихо продолжил:
   - Мне же, видимо, пора не пенсию... Хватит... Ну, а мои ребятки, мои сотрудники, еще молоды - смогут себя найти... Не будем печалиться!.. А вот и моя остановка.
   ...На следующий день я узнал, что ночью Ефим Соломонович умер - второй инфаркт...
  
  
  НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
  
   Эта июльская ночь 1990 года была в Москве теплой, но не душной. Спалось хорошо, и внезапный телефонный звонок в половине второго ночи вызвал у Анатолия легкое недовольство. Видимо, снова сибирских буровиков-производственников озаботили какие-то мелочи при использовании в скважине нового комплекса устройств - детища его научной лаборатории.
  Анатолий не спеша потянулся к телефонной трубке... и неожиданно услышал взволнованный голос Ани:
   - Толик, я прошу тебя: давай немедленно встретимся. Мне необходимо с тобой поговорить. У меня с Вадимом всё очень плохо.
  И она заплакала. Анатолий немного помолчал и мягко спросил:
   - Анюта, быть может, тебе лучше пока поспать? Завтра, к счастью, суббота. Проснемся, встретимся и наговоримся. Ладно?
   - Я умоляю, хоть ты не мучай меня! Я не могу спать. И не могу ждать. Мне нужно, чтобы ты был рядом... час, два, три - не знаю... Ты ведь друг! Или уже нет?
   Анатолий понял, что отложить встречу невозможно: это тот миг, когда надо, не раздумывая, помчаться на помощь.
   - Глупенькая, я навсегда твой друг, - сказал он. - Где встретимся?
   - У Бородинского моста со стороны Киевского вокзала... ну, в общем, рядом с моим домом - ты знаешь. Или тебе это неудобно?
   - Удобно, Анюта. Постараюсь быть минут через сорок. А точнее, выходи в половине третьего.
   - Спасибо тебе!
   Анатолию повезло - поймал такси быстро. И приехал с Добрынинской площади по Садовому кольцу даже на десять минут раньше.
   С того самого момента, когда закончился телефонный разговор с Анютой, и до их встречи размышлял о предстоящей беседе - иначе и не могло быть.
  Его близким отношениям с Вадимом и Аней более десяти лет. Познакомился с Вадимом, когда тот в поисках работы пришел в его лабораторию... Был принят старшим инженером. Позже сблизились семьями. Вместе с Аней вылепили из её мужа кандидата наук. Анатолий взял на себя методическую часть, Аня - математическую. Вадим уже почти сорокалетний, Анюта года на четыре моложе. Анатолий с женой приближаются к пятидесяти. Но все они ощущают себя скорее ровесниками.
   Анюта - неотразимо теплый, душевный человечек, она неизменно гостеприимна и прекрасная кулинарка. Даже трудно представить, что на своей работе она часами занимается монотонными машинно-математическими исследованиями. Вадим же, инженер-механик, показывает себя изобретательным и напористым парнем. И очень контактным - не зря раньше поработал комсоргом на заводе. Он может сразу расположить к себе людей на нефтяных промыслах: вовремя поинтересуется жизнью и проблемами человека, вовремя пошутит, непременно поднимет настроение двумя - тремя анекдотами, когда дело не ладится, а то и пригласит кого-то на их с Аней дачу, в подмосковную Клязьму...
   Эту дачу, как и квартиру, где они жили, получила в наследство Аня, когда ей было немного больше двадцати. В её жизни произошла цепь горестных событий. Но, похоже, действительно, хотя подчас говорить такое жестоко, нет худа без добра... Её отец, какой-то крупный работник торговли, вдруг оказался в тюрьме, где через год умер от инфаркта. А еще через несколько месяцев её мать вышла замуж за старого, школьного друга и переселилась к нему. Так Аня, совсем юная, стала владелицей завидной недвижимости. Братьев и сестер родители ей не подарили.
   А Вадим появился в её жизни ещё до того, как посадили отца. Они познакомились на праздновании дня рождения одного из её институтских друзей. Вадим приехал тогда в гости к виновнику торжества, своему приятелю, из Камышина - города на Волге, вблизи которого выращивают прекрасные арбузы. А еще там есть машиностроительный завод, где Вадим и работал.
   Он стал регулярно позванивать Ане, а когда узнал, что её отец в тюрьме, быстро приехал в Москву и поддержал её как никто. А она мучительно переживала беду семьи. Чувствовала себя спокойнее и надежнее рядом с Вадимом... Месяца через два они поженились, он перебрался в Москву, поселился в квартире, где она тогда ещё жила с матерью, и устроился на работу в лабораторию Анатолия.
   И все было, вроде бы, благополучно в отношениях Вадима и Ани до последних месяцев. Красавице дочери уже тринадцать лет. Но вдруг стал замечать Анатолий, что сгущаются над этой семьей тучи разлада. В соседней лаборатории появилась молодая незамужняя сотрудница Катя, лет двадцати пяти. Симпатичная, стройная, жизнелюбивая, заядлая театралка, увлекательная собеседница. Ну, и Вадим "положил глаз" на неё. Она ответила ему вниманием. Вначале Анатолий полагал, что случился просто легкий флирт. Но постепенно стал настораживаться: ситуация, похоже, заходила дальше флирта. Да, так и было действительно. Однажды, Вадим доверительно сообщил другу, что Катя - его любовница. Анатолий в ответ холодно промолчал - дело, в общем-то, рядовое, авось, всё как-то перемелется... Кстати, оказалось, что Катя тоже имеет свою квартиру. Вот уж удачлив Вадим!
   Получается, не перемололось, зашла ситуация в тупик... С грустью ждал Анатолий беседы с Анютой, очень жаль было ему этого милого, доброго человечка. Просит встречи - значит, будем беседовать столько, сколько ей захочется. Ей, конечно, в основном надо выговориться, а не слушать его - что он может сказать ей умного в данном случае?! Еще мелькнула у него мысль, что в удачный момент она позвала его на ночное свидание: жена - на даче своих родителей, взяла небольшой отпуск, помогает им огородничать, а сын - на студенческой практике. Впрочем, это глупая мысль, они бы всё поняли...
   Аня вышла из подъезда ровно в половине третьего, грустно улыбнулась, взяла его под руку и молча повела в сторону набережной. Они прошли вдоль Москвы-реки под Бородинским мостом, мимо тихой в этот час площади Киевского вокзала с безлюдным сквером, и медленно двигались дальше по пустынной, но довольно щедро освещенной фонарями набережной. И только когда справа уже красовались подсвеченные теми фонарями аккуратные невысокие здания Дорогомиловского химзавода, Аня заговорила:
   - Спасибо тебе, Толик. Вот иду я рядом с тобой - и уже от этого мне легче. Я уверена, что ты заметил новое увлечение Вадима. И, конечно, понимаю твое бездействие: ты ему не священник и не отец - не мог взять на себя неблагодарную функцию перевоспитания взрослого мужика в тривиальной по существу ситуации.
   - Анюта, - смущенно произнес Анатолий, - я, наверное, слишком долго ожидал, что его "завихрение" само благополучно завершится. И ситуация довольно долго казалась мне несерьезной - всплески флирта, честно говоря, бывают на каждом шагу. А когда я понял, что она серьезнее, просто растерялся. Знаешь, любовное увлечение - очень тонкий вопрос. Позволишь себе бесцеремонно вмешаться - можешь только усугубить семейную проблему, тут нужен особый талант. Будь не так - спасение семей являлось бы элементарным делом... Честное слово, я продолжал верить в благополучный исход, знал и знаю, что лучше тебя он никого не найдет.
   - Дура я - проглядела, кто он на самом деле. А он в жизни артист и предатель. Он ни с кем не бывает искренним. Запомни, его жизненный принцип - быть артистом, пока ему целесообразно втираться в доверие к каким-то людям и на этой основе получать от них блага, и стать безжалостным предателем в отношении тех же людей, как только это становится ему выгодно.
   - Да, точная формулировка... Чувствуется, что выстраданная.
   - Выстраданная, Толик, поэтому и рекомендую тебе помнить её - думаю, когда-то пригодится.
   Тут ему подумалось вот о чем. Он случайно узнал, как ловко умеет Вадим добывать себе дополнительные деньги в сибирских командировках. Умудряется под покровительством сформированного им нового друга - предприимчивого главного инженера бурового предприятия - втихую оформлять там личные трудовые договоры, которые хотя и имеют хитрые названия, но, в сущности, предусматривают выборочное выполнение абсолютно тех же работ, что оговорены общим договором с институтом. Выручку, естественно, делит с тем покровителем. Нечестно, конечно, но договор с институтом, к счастью, не страдает - акты по выполнению его этапов Вадим привозит исправно. Надежный радетель о благе института - и всё тут!.. Артист ты, Вадик, - права Анюта...
   Аня ещё много-много говорила ему, а он не перебивал этот взволнованный монолог. Она поведала о том, что Вадим никогда её по-настоящему не любил - это очень скоро почувствовалось. А его "благородный" шаг - женитьба на девушке, у которой отец недавно попал в тюрьму, - просто шаг к получению московской прописки. После женитьбы на Ане у него было несколько довольно откровенных увлечений женщинами в Москве. Но каждый раз он в итоге заверял жену, что она не должна принимать это всерьез: дескать, была лишь легкая игра - уж очень монотонна проза жизни. Он говорил, что всерьёз нужна ему только она, Аня. И ей очень хотелось верить в это, хотя впоследствии те слова опровергались волнами его холодного, даже враждебного поведения. Да, она всё ждала и ждала лучшего... А становилось всё хуже.
   Когда же он познакомился с Катей, стало просто невыносимо. Стал придирчив и груб, щедр на оскорбительные эпитеты. При этом его не смущало присутствие взрослеющей дочери... Пришло наконец желанное время для циничного предательства: имеется более молодая и интересная особа с квартирой, жаждущая его как мужчину, - а значит, можно радикально освежить свою жизнь, начать её с новой страницы. Хватит тянуть семейную лямку с постылой женой! И вот вчера он наговорил Ане очередную тираду обидных упреков и прочих гадостей и сообщил, что навсегда от неё уходит...
   - Мог бы и спокойнее уйти, не так нервно и зло... - размышляла вслух Аня. - Возможно, я не всё знаю про его приключения... Ну, да ладно... Дочь у меня - умница... сумеем жить нормально...
   Они не заметили, как стало голубым небо - в город мягко вошел ранний летний рассвет. Возле двухъярусного моста через Москву-реку спустились вниз, на склон горы и побрели по пешеходной дорожке, уютно проложенной между задумчивыми деревьями, не знающими здесь городского шума. Их встретило небольшое спокойное озеро, отражающее голубизну рассветного неба.
   - Как здесь хорошо! - воскликнула Аня. - Давай немного посидим на скамейке.
   Сидели молча, словно боясь нарушить волшебную утреннюю тишину.
   И всё же Аня её нарушила:
   - Спасибо тебе, Толик! Не будь тебя рядом, я бы сейчас всё ещё ревела и не могла прийти в себя... На старости лет вспомним эту ночь с улыбкой...
   - Я вижу, у тебя на душе стало посветлее.
   - Да, дорогой мой, - она стремительно поцеловала его в щеку. - Огромное тебе спасибо. Надо жить. Предательство недостойно того, чтобы, человек из-за него терял себя в жизни. Ну, получили мы с дочкой тяжелый урок - вместе оправимся и пойдем дальше. И останемся самими собой, открытыми, дружелюбными. Думаю, нет ничего хуже, чем стоять в позе обиженных... У нас хватит сил на счастливую жизнь. А этот предатель нам больше никогда не понадобится...
   Аня встала и посмотрела на часы:
   - Метро уже заработало. Пойдем, Толик, назад, к станции на мосту, сядем в поезд и поедем отсыпаться. Доедем до "Парка культуры", попрощаемся и - в разные стороны по кольцу... Я вот только думаю: как же ты теперь будешь дружить в розницу со мной и Вадимом?.. Знаю - ты умный, сможешь как-нибудь. Только не забывай меня, пожалуйста.
   Анатолий уже тоже стоял. Он вдруг ощутил какую-то небывалую, заполнившую всё его сердце, нежность к Анюте. Молча улыбнулся ей - нужно ли что-то отвечать? И лишь когда они пошли, тихо сказал:
   - Знаешь, я ведь тоже получил урок от Вадима - вместе с тобой. Пусть не прямой, пусть предупредительный, но очень печальный. Ты, думаю, права: способность к предательству - это не частный штришок личности, а её суть... Понимаю - и я виновен в том, что случилось... Впрочем, уже повторяюсь, прости...
   - Заносит мужиков, известное дело. Но Вадим н и к о г д а не идет на поводу только у эмоций. Он все делает обдуманно. Я давно поняла, что любви-то настоящей ко мне у него нет. Просто, раньше не создалась ещё ситуация для открытого предательства. Но вот появилась милая молодая женщина с московской квартирой. И вполне утвердился в работе. Значит, пора... Видишь, и я повторяюсь... Как бы закрыть эту тему?.. Домой, домой!
   Вдруг внизу, на другой дорожке, протянувшейся прямо у реки, они увидели человека, одиноко сидящего на скамейке спиной к ним.
   - Уж не Вадим ли это? - шепотом спросил Анатолий.
   - Похоже, что да, - тихо произнесла Аня. - Он, конечно: и спина его, и светлая шевелюра. И куртка!.. Вот тебе настоящий приключенческий фильм: так пересечься ранним утром на Ленинских горах!
   - А ему-то что не спится?
   - Может быть, отдыхает после бурной ночи...
   - Вряд ли, Анюта. Думаю, у него какие-то проблемы.
   - Ну, затрепетало сердце друга! Иди, иди к нему. А я поехала домой.
   - Ты не обидишься?
   - Я теперь не имею права на тебя обижаться - умею быть благодарной. Ну, иди к нему, ведь ты ужасно заинтригован. Пока! Еще раз спасибо тебе!
   Аня протянула ему обе руки. Он прижал её ладони к своим щекам и долго не отпускал, глядя ей в глаза. А когда отпустил, она, ничего больше не сказав, быстро пошла к двухъярусному мосту...
   Анатолий вдруг заколебался, спускаться ли ему к Вадиму. Уж не ждет ли он кого-то? Нет, время - не для свиданий. Да и поза какая-то не раскованная. Весь сжался, уперся локтями в колени и смотрит неподвижно на реку. Надо подойти...
   Вадим почувствовал приближение Анатолия, когда тот был уже совсем близко. В его глазах мелькнуло удивление, но оно быстро погасло в потоке каких-то переживаний.
   - Откуда ты взялся? - почти безразлично спросил Вадим. И, не дожидаясь ответа, сообщил:
   - Беда случилась, Толик.
   - Что такое? - Анатолий подсел к Вадиму.
   - Я пришел сюда из Первой городской больницы. Сидел там всю ночь, затем спустился в парк и через Нескучный сад добрел до этого места...
   - Так что всё-таки случилось?
   - У Кати оказалась внематочная беременность. Кажется, заканчивался второй месяц. Вчера вечером она дома потеряла сознание, а ночью ей делали операцию.
  Говорят, спасли, но состояние тяжелое. Это, я знаю, очень опасная штука: чуть промедлить - и человеку конец... Естественно, ребенка уже не будет ...
   - Твой ребенок?
   - Не валяй дурака, ты же всё понимаешь.
   Несколько минут они молчали.
   - Вряд ли ты планировал этого ребенка... - задумчиво усмехнулся Анатолий.
   Снова помолчали. Наконец Вадим заговорил:
   - Всё теперь очень сложно, Толик... Я уговаривал её сделать аборт. Не хотел шума - гама, особенно в партийной сфере. Я говорил ей, что позже спокойно разведусь с женой, мы поженимся - и тогда пусть появляются у нас дети. Она очень обижалась, считала, что веду себя подло. Ведь уверял, дескать, что люблю её единственную.
   Заметив, что Анатолий сидит, задумавшись о чем-то, Вадим прервал свой монолог и спросил:
   - Ты меня слышишь?
   - Да, да. Продолжай, если не раздумал.
   Вадим несколько оживился:
   - Ладно уж, расскажу всё по порядку... Ты знаешь меня лет четырнадцать, но кое-что всегда было от тебя скрыто. Когда отец Ани оказался в тюрьме, мне, естественно, стало жаль её, захотелось поддержать. Как? А что, если жениться? Я не понимал, люблю ли её, но полагал, что плохо мне с ней не будет. При этом, моя благополучная жизнь потечёт в Москве! А это уже что-то! И я стал москвичом. Москва - не Камышин, так что ты можешь понять моё тогдашнее удовлетворение... Но моя душа так и не угомонилась перед вопросом: любовь это у меня или просто комфортное существование? А вдруг где-то живет та, к которой бы я испытывал действительно сильное чувство, - та, поистине созданная для меня, неповторимая? Жизнь ведь проходит, а сильного чувства нет.
   - Ты прости, друг, но такие размышления относительно Анюты не укладываются в моей голове.
   - Я надеюсь, ты не начнешь читать мне мораль! Что было, то было, да и не единственный я - перечитай творения великих. Скажу честно, бывали у меня женщины на стороне, и нередко, - ты этого не знал. Но сильных чувств не возникало никогда. Может быть, у меня отклонение какое-то, наподобие фригидности? Бывает это у мужчин?
   - Просто, Вадик, ты большой эгоист. Ведь любовь - это, полагаю, не только минуты секса. Это ещё душевная привязанность, это дружба... и, я бы сказал, готовность к самопожертвованию... Банально, да?
   - Несомненно. Все эти теоретические положения я знаю. И уж какой есть, такой есть. Но желать сильной страсти - вряд ли это большой грех. Появилась Катя -подумал: это о н а, долгожданная. Снова оказалось, что нет. Однако дело осложнилось тем, что она забеременела. А когда я стал настаивать на аборте, на меня наехал её любимый дядя - крупный партийный деятель городского уровня. Он заявил мне, что не позволит превращать племянницу в игрушку для развлечений. Дескать, или женись, или устрою тебе приключения как по партийной линии, так и по служебной - мало не покажется... Я и ушел к ней, другого выхода не видел. А тут всё случилось, как в плохом кино: через несколько часов ей вдруг стало плохо, чёрт побери!.. Результат ты знаешь... Теперь она меня, конечно, погонит - ведь моими стараниями побывала в несладкой ситуации... И, в общем-то, это будет правильно - я её не люблю, всё равно счастья у нас не получится...
   Наступило долгое молчание. Анатолий с горечью в душе выслушал исповедь Вадима - надо было бы что-то сказать. Но слов не находилось. Да и понимал он, что не услышит Вадим его слов: слишком разными оказались их жизненные школы, их мироощущение. Пусть это и банально, но в семье Анатолия счастье укреплялось добротой, чуткостью, взаимной заботой. Вначале он помогал жене заочно окончить аспирантуру, затем у неё вдруг случился очень ранний инфаркт - в тридцать лет, и он с сыном, тогда еще совсем маленьким, уже около двадцати лет стараются уберегать её от волнений и переживаний. А как она помогла ему в подготовке докторской диссертации! Даже работу оставила на год...
   - Скажи, - услышал он голос Вадима, - куда мне теперь податься? Ну, поживу несколько дней у Кати, а потом она меня, точно, выгонит. И дядя ей поможет... А если я попрошу прощения у Ани, примет она меня, думаешь?
   - Эх, Вадим, Вадим... Скорее всего, нет. И я бы её понял. Такую обиду - как простить?.. Запомни как можно лучше: я тоже глубоко обижен - за неё...
   Вадим нервно бросил взгляд на умолкнувшего Анатолия. Тот продолжил:
   - Знаешь что? Куда приткнуться, ты как-нибудь сообразишь. Мне важнее другое. Вся твоя психологическая закваска, мягко говоря, не вдохновляет меня. И, думаю, солидарных со мной людей нашлось бы немало, прочувствуй они тебя всерьёз... что, впрочем, непросто... Прости, мне пора. Размышляй "за жизнь" без посторонних... авось, и посетят мудрые мысли...
   Анатолий встал и направился к станции метро.
   - Праведник хренов... - тихо и злобно произнес Вадим вслед Анатолию. - Упертый жрец науки... Но я ещё буду хозяином жизни - приходит моё время. Чую, как пёс, - скоро оно придёт! И тогда последнее слово станет не твоим!
   ...Шел 1990-й год... Да, уже ощущалось дыхание вожделенной Вадимом эпохи - десятилетия неуемной разнузданности, школы глобальной безнравственности во имя священной цели новой российской власти - любой ценой срочно перепрыгнуть из социализма обратно в капитализм...
  
  
  
  ЭХ, ПОРОГИ...
  
   Однажды я неторопливо беседовал со своей 13-летней внучкой Арсютой. Она живет с родителями в красивом канадском городе Торонто, а когда была совсем маленькой, жила в величественном Петербурге, который родители Арсюты до сих пор по привычке продолжают называть Ленинградом. Оказалась в Канаде, когда папу пригласили работать в этой стране.
   Её семья любит путешествовать - по живописным уголкам Канады, по другим странам... И я услышал рассказ об увлекательном канадском походе моей внучки с её родителями.
  
   Дедушка, ты не думай, что это был единственный мой поход с папой и мамой. Я так люблю эти походы! Но ведь обо всех сразу не расскажешь...
   Ты слышал о канадской речке Магнетаван? Ходи в походы - и будешь лучше знать географию. Эта речка соединяет несколько озер... Ну, лучше сказать, она на своем пути разливается в озера, но ни в одном из них не останавливается и течет дальше. А в конце своего пути она впадает в огромное озеро Гурон на границе твоей Америки и нашей Канады.
   На этой речке есть несколько водопадов и быстрин. По быстринам мы и шли на байдарках. Там река ускоряется и становится беспокойной.
  Быстрина бывает на порогах. Ты знаешь, что такое пороги? Это места, где в реке лежат большие камни и вода переливается через них. А с водой через порог переползает и лодка. На маленьких порогах не страшно, только весело. Но на больших лодка почти падает с камня вниз - и это уже пугает. Когда мы плыли по Магнетавану, пороги сначала были маленькие и гладкие - и мы просто веселились. А потом становились больше, страшнее. Когда же мы застряли в камнях, я совсем не знала, что надо делать и очень испугалась...
   Нет, лучше буду рассказывать по порядку.
   Мне тогда было 10 лет... Прежде чем отправиться в поход, мы хорошо подготовились. Например, купили такие мешки, которые не промокают, если оказываются в воде...
   Перед самым началом похода все участники встретились в каком-то ресторанчике и вкусно поели. А затем на пяти легковых машинах отправились на лодочную пристань. У нашей семьи была своя байдарка, но остальным нужно было взять лодки напрокат. Взятые там байдарки погрузили на крыши машин. Мы тоже повезли на крыше чью-то байдарку, а наша в разобранном виде лежала в багажнике. Я ехала и побаивалась: а вдруг в дороге байдарка упадет с крыши...
  Меня познакомили с собакой, и мы с ней очень подружились. Её звали Хёрши (как американскую шоколадку). Она плыла с нами через пороги, одетая в плавательный жилет. Однажды упала в бурную воду, но жилет её спас - понес по течению. Позже, в спокойной воде, она сама приплыла к лодке хозяев... Но я опять стала рассказывать не по порядку.
   ...Ехали мы, ехали на машинах, нашли красивое место и все решили там переночевать. Машины поставили в одном месте, как бывает на парковке в городе, и построили палатки. Мы с папой и мамой собрали нашу байдарку...
   Утром детям разрешили купаться в реке. В нашей компании было еще два ребенка - Настя и Максим. Дедушка, ты знаешь, какое это чудо - войти в речку прохладным утром и быстро поплыть, чтобы тебе стало тепло! Ничего лучшего не бывает!
   ...Затем мы долго-долго плыли по реке. Проплывали такие глухие места, что, если в них попадешь, можно запросто потеряться. Я устала и вдруг крепко заснула прямо в байдарке. Отчего-то проснулась, а рядом, на пути, - порог! Нам пришлось быстро выйти из лодки и прыгать по камням... а я еще была такая сонная...
   Наступил вечер, и мы остановились на ночевку в новом красивом месте. Вдруг меня укусила за веко какая-то мошка. Глаз распух, и я им теперь нечего не видела - он просто не открывался. Но решила, что даже без одного глаза смогу одолевать пороги.
   Утром Настя и Максим решили меня разбудить. Я лежала, уткнувшись лицом в подушку, а когда повернулась к ним, они в ужасе спросили: "Что с твоим глазом?" Я чувствовала, что он у меня очень большой...
   И пришлось плыть через пороги с одним открытым глазом. Хозяйка собачки дала мне какую-то мазь - и это стало помогать... В какой-то момент я опять заснула... Когда проснулась, вижу - дети купаются в реке. Родители мне сказали: "Иди купайся на здоровье!"
   Вода в этом месте была спокойная и очень прозрачная. Я плыла и была, наверное, самой счастливой в мире. Вдруг слышу: "Вылезайте из воды! Быстро вылезайте!" Почему? Ведь мы еще не собирались плыть на лодках дальше. Оказалось, в воде была змея. Мама сказала, что это "гремучка", потому что она как-то по-особому потрясла хвостом...
   Была у меня и другая встреча со змеей. В местах отдыха мы вытаскивали байдарку на берег, чтобы она сохла. Однажды папа приподнял байдарку с земли - а там змея колечком лежит. Я, конечно, испугалась. А папа пошевелил её палкой - и она быстро уползла...
   Расскажу о смешном случае. На берегу было очень много разноцветных лягушек: желтые, коричневые, бежевые, зеленые... Однажды я увидела очень красивую лягушку в болотистом месте и сказала Насте: "Брось палку так, чтобы она упала около лягушки - тогда лягушка испугается и поскачет ко мне. Настя так и сделала.
   Я не понимала, что передо мной возле болота - вязкая мягкая глина... ну, как обычная грязь. И хорошо, что у меня на ногах, внутри тапочек, были полиэтиленовые пакеты, потому что тапочки промокли на порогах. Я сделала шаг к болоту и в испуге стала вытаскивать ногу из глины - а мой тапочек там остался. Стало и смешно, и тревожно - что же делать?
   Тут подошли мама и папа. Я рассказала им о своем приключении - а что мне оставалось? Они почему-то не стали меня ругать, а папа схватил весло от байдарки - и давай копать, чтобы достать мой тапочек... Достал!
   Через некоторое время мы поплыли по реке дальше. Я сидела на переднем сидении, около носа лодки. Вдруг мы застряли в камнях на самом большом пороге. В лодке возникло какое-то повреждение - и вода стала заливать её. Я страшно испугалась. У нас был один стакан. Стала быстро вычерпывать им воду из лодки. А папа и мама сказали, что в этом нет смысла - все равно наберется. И тогда я в ужасе вылезла из лодки. "Куда ты?" - закричала мама. "Буду спасаться", - ответила я. И поплыла. Больше родители ничего не говорили. Правильно сделали: я поняла, что они в меня верят - и сил сразу прибавилось. Плавать уже умела неплохо, но среди порогов плыла впервые, такого опыта не было. Как здесь правильно плыть, не знала. Спасательный жилет мне ужасно мешал. Я его скинула и дальше плыла, держа под мышкой...
   ... Прошли еще несколько порогов, уже не таких больших и страшных. Когда все выбрались на спокойную воду, мы просто некоторое время отдыхали на берегу. Кто хотел, купался, и я, конечно, тоже...
   А часов в 11 - 12 ночи мы снова отправились в путь. У каждого на голове был закреплен фонарь, чтобы видеть пороги, а еще не пропустить важный для нас мост через речку. Возле него и должно было закончиться наше речное путешествие - здесь мы окончательно высаживались из лодок. Это как раз то место, где наша речка впадает в озеро Гурон. Перед впадением в озеро она промыла каньон, над которым по мосту проходит хайвей.
   ...Наконец мы добрались до этого моста. Была ночь, но по шуму машин и свету фар мы поняли, что наверху действительно хайвей. Стали подниматься с лодками по крутой дороге, можно сказать, по скале. Те, кто ещё оставались на реке в лодках, освещали фонариками берег, помогая другим удачно выбраться наверх.
   Я один раз упала и покатилась вниз. Но ничего страшного не произошло - просто получила много царапин. Даже не плакала, потому что сразу подумала, что я ведь сильный человек.
   Но не все выбрались в ту ночь на берег. В конце пути одна лодка застряла в камнях так, что не смогла выбраться и продолжить путь с остальными. И все решили, что мама моей подружки Насти, хорошая пловчиха, останется с теми ребятами и поможет им выбраться, а Настя поедет на машине домой на чьей-то машине без мамы. Её маме с застрявшими людьми пришлось провести на реке еще одну ночь...
   У моста стояли наши машины. Мы решили до утра поспать в них. Был уже час ночи, все очень устали, а впереди - длинная дорога...
   Да, я не объяснила, почему там были наши машины. Часть машин мы оставили в начале нашего пути по реке, а другую часть - в конце. Когда плавание закончилось, мы на второй группе машин доехали до первой. Затем все вернулись назад. И наконец на своих машинах отправились домой, в Торонто.
   Наше путешествие продолжалось 4 дня. Было интересно, здорово, но, конечно, нелегко. В походе обязательно - трудности, неожиданности, ну, и разные неудобства.
   ...Уже три года прошло после того нашего похода. Но такое, наверное, никогда не забывается. Ты ведь, дедушка, тоже бывал в походах - знаешь...
  
   Я слушал рассказ Арсюты, и вспоминались мне наши школьные походы на гордый, холодный и удивительно прозрачный Байкал или по окрестностям Ангары, стремительно убегающей от старика Байкала к своему возлюбленному - могучему Енисею. Эти походы начались, когда я был значительно старше Арсюты - лет пятнадцати.
   Твердо знаю: такие дни неожиданностей, преодоления, риска, дружеского единения оставляют в человеке на всю жизнь искорки оптимизма, смелости в начинаниях, жажды побеждать, чуткости и доброты к людям. И пусть не было в моих походах ни байдарок, ни порогов...
   Арсюта познала такие дни уже в 10 лет. И когда внучка, став 13-летней, заявила, что она "сильный человек", я поверил. Правда, ей хватило скромности сказать это с улыбкой...
  
  
  
  
  ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО...
  
   Михаил, а точнее, Михаил Ильич Левин, заведующий лабораторией НИИ нефтяной промышленности в Тюмени, принял душ в номере сургутской гостиницы и с наслаждением уселся в привычное кресло. Он предвкушал прекрасный вечерний покой. Скоро ляжет в кровать и будет вяло следить за какой-нибудь - безразлично какой - телепередачей, которой, конечно, не досмотрит до конца, поскольку сладко заснет. День был трудным, беспокойным, но завершился замечательно. Запланированные испытания высокотехнологичной цементировочной муфты прошли без отклонений от ожидаемого режима. А значит, открыт путь к широкой практике строительства пологих скважин, что важно для судьбы многих месторождений Западной Сибири.
   Как это прекрасно: расслабиться в уютном гостиничном номере после трудной и успешной работы, - расслабиться без всяких свидетелей, с удовольствием вспоминая эпизоды недавнего очередного боя за технический прогресс! Неплохой подарок получился к его сорокапятилетию. Да, здорово поработали ребята в лаборатории! Завтра нужно будет позвонить им в самом начале рабочего дня - пусть он начнется радостью... Ну, а теперь - в кровать: уже половина одиннадцатого вечера.
   Вдруг раздался телефонный звонок.
   Голос в трубке он узнал мгновенно. Этот мягкий женский голос очень душевно произнес:
   - Миша?
   - Здравствуй, Анечка, - ответил он, оживившись.
   - Хочу поздравить тебя с успехом!
   - Так быстро узнала?!
   - Конечно - об этом уже говорит Сургут.
   - Ну, спасибо, Анюта. Твой звонок - первый. Ты мой верный дружочек...
   - Мишка, забеги ко мне, пожалуйста. Я торт спекла вкусный. И шампанское у меня есть. Давай чуть-чуть отметим твою победу!
   - Прямо сейчас?
   - Ну, конечно?
   - А что Андрей с нами сделает? Его, естественно, нет?
   - У него есть более важные дела, чем подозревать нас. Тем более что он знает: я давно к тебе неравнодушна... ну, а ты - неизменно стойкий мужчина.
   - Анюта, я просто его старый друг. Надо было тебе отыскать меня раньше, чем его...
   - Вот и расплачиваюсь за ошибку молодости... Ну, ладно, давай говорить
  по-серьезному. Заглянешь?
   - Если ты так подготовилась, могу ли я отказаться?!
   - Молодец. Жду!
   Михаил без особой охоты, одолевая усталость, начал собираться в гости. К счастью, в чемодане еще осталась новая белая сорочка - надо только подгладить. В идеальном состоянии его брюки "для города": чистые и выглаженные. Он их заранее подготовил к визиту в Управление по бурению, где необходимо доложить результаты испытаний.
   Пока Михаил осуществлял операцию глажения сорочки, его посетили размышления об Анечке и ее муже Андрее. Оба - его друзья, оба, по его мнению, - прекрасные люди, но вот их семейная жизнь какая-то не очень складная, не безоблачная. И все же держатся вместе, замечательную дочку растят, ей уже четырнадцать лет (сейчас она, как и обычно бывает летом, - у бабушки, матери Анечки, в Краснодарском крае). Да, велика роль психологической совместимости супругов, но как это проверить заблаговременно? Часто такое просто невозможно. Ясно, что бурная любовь в молодости на какое-то время очень меняет человека, не дает ему быть вполне самим собой. И лишь затем молодые муж и жена начинают познавать глубины характеров друг друга.
   Вот и осознала Анечка постепенно, что обречена жить с довольно жестким и жутко ответственным трудягой, вечно думающим только о работе, да еще оказавшимся заядлым и притом пробивным изобретателем - а на такое увлечение дополнительно уходит уйма времени.
   Все это можно расценить как полбеды. Но недавно она, к тому же, стала прямо-таки "соломенной вдовой". Андрей взялся осваивать новый нефтяной район в Восточной Сибири. Стал там главным инженером экспедиции разведочного бурения, работает по вахтовому методу. Это значит, что теоретически полмесяца должен трудиться там, а затем полмесяца отдыхать дома. Но для главного инженера этот принцип, конечно, не реализуется.
   Михаил прогнозировал, что, когда придет к Анечке, она, вероятнее всего, заговорит и о своем недовольстве семейной жизнью. Что же тут изменить?.. Печально, что не ощущает она комфорта в семье. Но можно ли всерьез упрекать Андрея за это? Ведь он талантливый, творческий, интересный инженер - и просто не может не следовать своему призванию. А какой верный друг! Он по существу стал участником разработок лаборатории Михаила, без его азарта, и творческого, и делового, возможно, ничего бы не получилось. Дружба их, истинная, глубокая, длится уже больше десяти лет. Это дружба единомышленников, стойких поборников новой техники. Они нуждаются друг в друге, скучают друг о друге. Им легко и приятно в совместных поисках решений, спорах, размышлениях, мечтах. И ничуть не мешает, что Андрей на десять лет моложе Михаила...
   Анечка, несомненно, понимает все это, но таким пониманием не утешишься. Для столь негармоничной семейной ситуации она просто не создана...
   - Здравствуй, Миша, - Аня как-то загадочно улыбнулась, стоя на пороге своей квартиры в изящном легком халатике.
   Михаилу показалось, что под её халатиком больше ничто не надето, но он постарался не задерживаться на этой мысли. Они поцеловались, и он ощутил чарующий аромат какой-то косметики. Это было совсем непривычно и слегка насторожило его, но он быстро освободил сознание и от этого обстоятельства. "После тридцати дней командировки становишься слишком восприимчивым", - шутливо подумал он, проходя в квартиру.
   На маленьком столике, возле раскрытого двуспального дивана, стояла бутылка шампанского, два хрустальных бокала, блюдо с небольшим тортом и две вазочки - с конфетами и брусникой. Комната неярко освещалась торшером, стоящим у зашторенного окна.
   Анечка села на краешек дивана, жестом пригласила Михаила последовать ее примеру и предложила:
   - Давай прежде всего выпьем за твой успех.
   Он умело извлек пробку, разлил немного вина по фужерам и поднял свой:
   - Спасибо, Анюта. Конечно, угощать должен был я, но, увы... Придется исправляться позже. Спасибо! Эта победа очень важна. И нам надо помнить, что она достигнута с очень серьезным участием Андрея. Ты тоже, конечно, никогда не была в стороне, наша милая болельщица. Так что - за всех нас!
   Анечка улыбнулась, поднесла свой бокал к бокалу гостя, раздался легкий звон хрусталя. Она сказала:
   - У тебя, Мишка, очень добрая душа. Но сегодня я хочу выпить именно за тебя. Это твой день! С победой!
   Он с удовольствием сделал большой глоток прохладного вкусного вина, опустошив фужер. Она отпила немного и, поставив фужер на столик, спросила, пристально глянув ему в глаза:
   - Чай принести сейчас или позже?
   Тут же предложила:
   - Давай не будем спешить...
   И придвинулась к нему. Полы халата при этом распахнулись, и он невольно бросил взгляд на ее красивые загорелые ноги с очень гладкой матовой кожей. Стал понимать, что Анечка пригласила его не только, чтобы поздравить.
   Ничего подобного в их отношениях раньше не было. Он почувствовал некоторую растерянность. В сознании вдруг возник образ Андрея, который, видимо, спит сейчас крепким сном где-то на севере Иркутской области после утомительного дня, а быть может, и не спит вовсе, а обсуждает с буровым мастером, как ликвидировать очередное технологическое осложнение.
   Анюта подобрала ноги на диван и обняла его за шею.
   - Прости меня, Мишка, но вот такая я. И не думай обо мне слишком плохо. Просто я давно люблю тебя. И, признаюсь, долго меня терзала шальная мысль - иметь от тебя ребенка. Чтобы он взял твой характер - был добрым, интеллигентным, чутким, толерантным... Нет, я совсем не хотела рушить твою семью. Только ребенка от тебя, лучше сына... Я бы растила его в своей семье, а тебя продолжала бы любить тайно, тихо, ненавязчиво... Ты, кажется, испугался? Не волнуйся, я уже не имею этого желания - перегорела. Просто мне хорошо с тобой... Мне приятно, что мы вдвоем, и никто не сможет нам мешать.
   - Анюта, милая моя... мне мешает Андрей, наша дружба... понимаешь ли ты это?
   Анечка отпустила его шею и упала спиной на диван. Халат раскрылся совсем, и он увидел ее прекрасное молодое тело... Она протянула к нему руки:
   - Ну же, пожалуйста, иди сюда... Хотя бы полежи рядом...
   Он несколько неуклюже лег рядом с ней на бок, растерянный, нерешительный. Она быстро перевернулась на живот, ловко опрокинула его на спину и стала страстно целовать...
   Он почувствовал, что теряет самообладание. Ее упругое, гладкое, с легким ароматом косметики, тело влекло и одурманивало. Он приподнялся на локте, и она с готовностью вновь легла на спину. Забывшись, целовал ее губы, шею, грудь...
   Ее дыхание стало частым, прерывистым. Она все время шептала:
   - Люблю... Люблю... Люблю...
   Рука ее беспокойно касалась его брюк, пальцы шевелились - видимо, она пыталась расстегнуть их.
   - Люблю... люблю...
   Образ друга вновь вернулся в сознание... а быть может, и не выходил из него вовсе...
   В какой-то момент он отстранился от нее и произнес:
   - Анюта, ты, знаю, не простишь. Но я не могу - Андрей мне не позволяет...
   Она вдруг села, спокойная и слегка утомленная.
   - Я этого ожидала. Все равно спасибо тебе за нашу встречу... Давай выпьем на прощание по бокалу шампанского - и иди спать. Я прощаю... И ты прости меня...
   ... Больше Михаил не видел Аню. Скоро Андрей получил квартиру в поселке буровиков и геологов на севере Иркутской области, и она вместе с дочерью уехала к мужу...
   ...Пролетело десять лет. Михаил работал в прежней должности, заведовал лабораторией в Тюменском НИИ, занимался любимыми творческими делами, тесно сплетенными с привычными организационными хлопотами и непременным преодолением очень хорошо известного каждому ученому-разработчику "человеческого фактора". Он защитил докторскую диссертацию, руководил работой аспирантов. Институт готовил материалы для представления его к ученому званию профессора. В общем, жизнь его продолжалась - хотя и непросто, но в целом благополучно.
   Он не терял связь с Андреем. Это были и нечастые письма - по настроению, но в основном телефонные контакты, большей частью обусловленные праздниками и днями рождения. Иногда к телефону подходила Анечка, и они разговаривали просто, легко, дружески, как бы совершенно забыв про т о т вечер... Хотя, конечно, для обоих тот вечер оставался незабываемым...
   Однажды дочь Андрея и Анечки Вика оказалась в командировке в Тюмени и захотела встретиться с "дядей Мишей". Он знал, что она два года назад окончила Университет нефти и газа в Москве, прекрасно владеет английским языком, вышла замуж и стала москвичкой. Работает в информационном центре отрасли. Михаил с искренней радостью откликнулся на ее предложение о встрече.
   ...Они сидели в уютном ресторане гостиницы "Нефтяник" и неторопливо беседовали. Вика была в элегантном светлом брючном костюме, ее каштановые, совсем мамины, волосы мягко опускались на спину и плечи. Никаких украшений, кроме обручального кольца, на ней не было. Михаилу было приятно наблюдать за ее движениями, выражением глаз, вслушиваться в ее интонации: все в ней явно напоминало Анечку, хотя она и не стала копией мамы - у нее было свое, особое очарование.
   Она сообщила, что в их семье дядю Мишу никогда не забывали, что папа нередко рассказывал о совместных с дядей Мишей делах - и было видно: прекращение этих дел для него печально. А недавно Вика навестила родителей. Узнав, что она будет в Тюмени, они поручили ей передать дяде Мише самый сердечный привет. А папа даже сказал: "Не могу поверить, что нам больше никогда не удастся что-нибудь сотворить вместе".
   Затем с некоторым любопытством и чуть лукаво взглянула на Михаила Ильича:
   - Дядя Миша, мне вот что хочется сказать. Только, пожалуйста, не сердитесь, если вам не понравится то, что я говорю. Мои родители действительно вспоминают вас очень душевно. Но во время недавнего визита к ним я вдруг заметила и что-то особое - это меня немного заинтриговало. Как-то мы долго беседовали по душам с мамой, когда папа уехал по каким-то делам. Говорили о многом и незаметно переключились на вас. Я ведь тоже хорошо вас запомнила. Вы, наверное, уже это позабыли, а я никогда не забуду, как во время своих командировок вы занимались со мной английским языком. Именно тогда я и пристрастилась к нему. А еще вы привезли книгу Хемингуэя "Старик и море" с прекрасными иллюстрациями и читали ее мне, как маленькой. А я наслаждалась... Та книга всегда со мной.
   - Все помню, - улыбнулся Михаил Ильич. - Получается, что не зря мы с тобой проводили время.
   Он по-прежнему выглядел беззаботно-раскованным, но внутренне был насторожен. Что могло заинтриговать Вику в недавней беседе с матерью? Неужели Анечка затронула т о т вечер? Зачем?
   Вика продолжала:
   - Но я вернусь к разговору с мамой. Когда мы говорили о вас, у мамы как-то по-особому блестели глаза. Мне показалось, что в ее воспоминаниях была скрыта какая-то тайна, важная и светлая для нее...
   Вика замолчала и явно ждала его ответа. Он не спешил отвечать, о чем-то думал. Наконец тихо заговорил:
   - Вика, мне очень дорога твоя семья, а к маме твоей у меня, признаюсь, особое чувство. Трудно дать ему определение, но это, по меньшей мере, чувство очень нежной дружбы. Тут все понятно: ведь мама - женщина...
   - А я теперь думаю, что она-то вас просто-напросто любит... Хотя живут родители, вроде бы, нормально...
   Михаил Ильич снова замолчал в раздумье. Затем внимательно посмотрел Вике в глаза и сказал:
   - Не знаю, важно ли это для тебя, но у нас с мамой - совершенно чистые отношения.
   - А что такое "чистые" отношения? И вообще, что такое хорошо и что такое плохо в отношениях мужчины и женщины?
   И вновь Михаил Ильич задумался.
   - Вряд ли есть общий ответ на этот вопрос. Могу сказать одно. Я, наверное, старомоден, но, по-моему, такие отношения не должны вырастать из предательства... Вот что такое хорошо...
   Вика добавила вина в фужеры и предложила:
   - Давайте выпьем за вас, за ваше здоровье!
   И, сделав глоток, продолжила:
   - Вы очень хороший, дядя Миша. Я не забуду ваших слов. Но, кажется, так уже никто не думает в моем поколении. Все понимается проще, ближе к элементарной природе человека.
   В глазах Михаила Ильича вдруг промелькнула хитринка:
   - Извини за вопрос: а у тебя есть любовник?
   Вика ничуть не смутилась, но сразу стала заметно серьезнее:
   - Пока не было. Есть только муж. Я, говоря пушкинскими словами, отдана ему и верна... Но в пятницу иду в театр с мужчиной - работником министерства. Он пригласил... Очень приятный и, скажу честно, необходимый мне человек... Общение с ним удивительно освежает мою жизнь... Что будет дальше, не знаю. Чувствую, не хватает внутренних тормозов...
   Зазвучало танго. Вика неожиданно предложила:
   - Дядя Миша, пригласите меня танцевать! Пусть все завидуют, что у меня такой красивый седеющий кавалер. Сейчас это модно... Ну, пожалуйста!
   Михаил Ильич, конечно, не мог отказать этому милому созданию. Он встал, галантно поклонился и протянул Вике руку.
   Танцевать с ней было легко и приятно. Стройная и гибкая, она отдавалась танцу с упоением. Он вдруг вспомнил праздничные вечера в своем родном Ленинградском горном институте. Любил танцевать... А однажды его даже коллективно побили за слишком азартное поведение в танце с одной девушкой, которую другой парень с их факультета уже считал "своей". Позже эта девушка стала женой Михаила Ильича... О, молодость, как быстро ты ушла!
   Они танцевали молча, покоряясь стихии танца. Вику не покидала душевная и чуть игривая улыбка. Когда музыка смолкла, она тихо произнесла:
   - Знаете, я завидую вам. Мне ясно, что вы приняли для своей жизни немало важных принципов... А мне еще предстоит это... если получится...
   Взяла его под руку, они вернулись к своему столику и сели за него.
   - Скажите, а согласитесь ли вы иногда видеться со мной, если попрошу? - очень серьезно спросила Вика. - Я чувствую, что мне всегда будет важно задать вам по разным поводам этот вечный вопрос: что такое хорошо и что такое плохо? А затем нести по жизни ваше мнение. Знать, какое оно. Чтобы оно помогало мне размышлять...
   Михаил Ильич задумался. Через его сознание цепочкой проходили и проходили мысли: "А важны ли, да и бесспорны ли мои суждения по этому сложнейшему вопросу? Особенно для нового поколения... У человека есть право на счастье, на самоутверждение, на благополучие. И для каждого эти понятия особые, личные... Всегда в общежитии людей будет иметь место то, что радует одного, но угнетает другого... Все в жизни непросто... Однако у каждого есть свой внутренний мир - своя душа. Не будь ее, не было бы в нашей жизни ни малейшей гармонии. "Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь" - к этому призвал поэт. Труд ее - главное в жизни любого из нас. Вот и пусть она трудится, помогает людям жить правильно...
   И Вика услышала такой ответ:
   - Дорогая моя девочка, я всегда буду рад говорить с тобой. Сердце мое всегда будет беспокоиться за тебя. Но главное - вслушивайся в с в о е сердце. Мне хочется верить: оно тебя не обманет...
  
  
  ТАКОЙ СТРАННЫЙ ВЕЧЕР
  
   Ему помнилось, что в конце семидесятых годов прошлого века все московские рестораны были общедоступными. А в середине 90-х Олег Леонидович обнаружил, что ему доступа в эту сферу подчас уже нет. Иное подобное заведение, охраняемое специально обученными молодчиками, упрятанными до поры до времени в размещенных поблизости шикарных джипах, стало служить в новые времена не каким-нибудь неудачникам (ученым, изобретателям, инженерам, учителям и прочим), а действительно достойным посетителям, истинным хозяевам жизни, - новым русским...
   А в те времена, еще далекие от бурных демократических преобразований 90-х годов, каждый научный сотрудник мог позволить себе считать, что любой ресторан - и для него тоже. Да и не очень это было разорительно - изредка позволить себе праздник ресторанного вечера. Одно было некомфортно: выстоять обязательную очередь на вход в ресторан. Но что поделаешь, ведь он открывал двери для всех.
   ...Олег, тогда еще сорокалетний, стоял в очереди перед рестораном "Арагви " без всяких отрицательных эмоций. Он был заранее готов к этой очереди, и теперь его занимали размышления о Тамаре и предстоящем несколько странном вечере, который он проведет с ней. Тамара должна подойти к семи, а сейчас - лишь шесть. Он-то пришел сюда в обычной деловой одежде, а ей захотелось быть понаряднее - поехала домой переодеться.
   Было солнечно и тепло - приятный июльский вечер. Перед Олегом в очереди - человек десять. Вокруг - родная, кипящая Москва. Вспомнились стихи (кажется, Роберта Рождественского): "...повезло мне и родом, и племенем: у меня есть Арбат и немного свободного времени..." У поэта - Арбат, а перед Олегом - улица Горького. Тоже неплохо...
   Ну, проведут они с Тамарой вечер в "Арагви". А, собственно, зачем им такой вечер? Ни он, ни, конечно, она толком не знают...
   Вот уже год, как командует он абсолютно женским подразделением своего НИИ - лабораторией патентно-лицензионных исследований. Не думал, не гадал. Был азартным изобретателем, неплохим разработчиком новой техники, защитил кандидатскую диссертацию, уже подумывал о докторской. Последнее и сыграло роковую роль. Шеф, заведующий лабораторией, узнал об этом замысле и, видимо, решил, что двум медведям в одной берлоге не бывать. Стал недружелюбен, придирчив.
   А однажды их отношения были просто расколоты. Олег вернулся в Москву после одной из труднейших командировок в Западную Сибирь, когда из-за так называемой систематической ошибки завода-изготовителя, разработанные лабораторией устройства пришлось массово дорабатывать на токарных станках бурового предприятия. Олегу удалось погасить страсти производственников твердым обещанием, что допущенная заводом ошибка в дальнейшем не повторится. И все же чувствовал он, что было бы полезно появиться у буровиков его шефу, более значимой фигуре, и своим общением с людьми подкрепить имидж их лаборатории. Услышав такое предложение, шеф неожиданно рассвирепел и заявил: "Твоя задача здесь - работать, а не скулить. Не умеешь работать самостоятельно - скатертью дорожка!" Олега, естественно, оскорбило это заявление, и он вообще перестал общаться с шефом.
   Конечно, конфликт был замечен дирекцией, и Олега пригласили руководить патентно-лицензионным подразделением, поскольку бывший заведующий был направлен трудиться за рубеж. Вовсе не жаждал Олег предложенной ему работы, преданно любил свои творческие дела, но, увы, - ситуация...
   ...Очередь в ресторан двигалась медленно. Олегу стало ясно, что к приходу Тамары он еще будет по эту сторону двери. Значит, постоят вместе, побеседуют...
  Тамаре он неофициально поручил в лаборатории роль своего заместителя. Хотя в штатном расписании такой должности не существовало, но суета жизни требовала, чтобы у него был ближайший помощник. Никто из своенравных сотрудниц, к счастью, возражать не стал. Прежний заместитель, пожилая опытнейшая сотрудница, сразу же после отъезда за рубеж своего шефа вышла на пенсию. Ну, а тридцатипятилетняя Тамара, пусть и соткана, как видится Олегу, из забавных противоречий, но чужда хитросплетению женских интриг и козней, а ее резковатость и прямолинейность подкупающе, подчас до наивности, искренни. Нет у нее личных конфликтов в лаборатории. За ее искренность, непредвзятость и несомненный талант патентоведа ей прощаются те угловатости поведения, которых другой сотруднице, конечно же, не простили бы. Да и Олег ощущал ее "своим парнем", в котором надежность и нестандартность характера переплелась в довольно причудливый клубок.
   ...Если посмотреть со стороны на тот факт, что он вдруг пригласил сегодня Тамару в ресторан, останется лишь недоуменно и иронически улыбнуться. Зачем? Они не любовники, да и далеки от этого. К тому же, ему известно от сотрудниц, что у нее есть любовник - весьма интересный мужчина лет сорока пяти, старший научный сотрудник лаборатории турбобуров. Известно даже, что у этого человека уже возникли неприятности с женой из-за его привязанности к Тамаре. Кстати, его жена внешне, пожалуй, привлекательнее Тамары - этого несколько угловатого мальчишки в юбке.
   Пожалуй, Тамаре вообще лучше бы родиться парнем. Она и в работе-то - не женщина: острый инженерный ум, способность стремительно делать экспертный анализ технических решений, умение выявить изобретение в сложнейшем хитросплетении признаков новой разработки... О, это надо видеть! Надо видеть, как завороженно глядит на нее уважаемый разработчик, кандидат или доктор наук, когда она рассказывает ему, какие изобретения он на самом деле сумел создать в ходе его разработки. Она талантлива, неожиданна, необычайно интересна в своем деле. Она неизменно завораживает собеседника.
   Сегодня Олег долго обсуждал с ней одно свое предполагаемое изобретение, относительно которого уже около двух лет длилась нудная переписка с институтом патентной экспертизы. Эксперты не видели изобретения в том, что предлагал Олег, а он доказывал обратное. Довольно обычная ситуация. Сдаваться не хотелось: ведь разработанный объект стал "живым", его уже активно применяют, и будет очень жаль, если он останется незащищенным. Тамара заявила, что Олег неверно сформулировал предмет изобретения - и в этом суть его неприятностей. Импровизированно предложила свою формулировку, потрясающе верную и изящную. Да, она просто сразила его. Он благодарно посмотрел ей в глаза, взял ее руку, которая только что оставила на бумаге изумительный текст, и поцеловал.
   - И это все? - вдруг воскликнула она. - Эх, и мужчины пошли... Раньше бы за такое - пир с цыганами!
   - Раньше таких гениальных патентоведов не было, - сказал он почти без юмора. И тут же галантно добавил:
   - Позвольте пригласить вас в "Арагви " на сегодняшний вечер.
   - Это уже по-мужски. Принимаю... но отложим на какое-то удобное время. А с изобретением все будет хорошо, не сомневаюсь. Ну, я пошла.
   Но Олег заупрямился:
   - Сегодня или никогда! Тамара, позвольте мне действительно быть мужчиной.
   Им вдруг овладело желание провести с ней совсем неожиданный и - почему бы и нет? - приятный, душевный вечер. Это было шальное желание души, за ним не было никакой осмысленной цели.
   Тамара сразу потеряла всю свою браваду и явно растерялась.
   - Олег Леонидович, пошутила я глупо. А вы - всерьез...
   Но он уже был неумолим:
   - Имеем же мы право устроить себе маленький отдых, два начальника... Это совсем не опасно. Лишь бы ваш муж меня не побил.
   - Не побьет, - улыбнулась Тамара, так и не оправившись от растерянности.
   Постояла молча и добавила серьезно и задумчиво:
   - Какой- то странный вечер вы придумали... Вам так не кажется?
   - Пожалуй, кажется. Ну, и что? Пусть и он будет в нашей жизни...
   - Заколдовали вы меня, что ли, Олег Леонидович... Уже не хочется сопротивляться... Ладно, командуйте!
   ...Тамара подошла к ресторану внезапно, почему-то не с той стороны, откуда он ее ждал. Она была в довольно строгом бежевом платье, которое прекрасно сочеталось с ее прямыми каштановыми волосами, спадающими на плечи, большими карими глазами и смуглой матовой кожей. Улыбнулась ему и стала рядом, ничего не говоря. Ему показалось, что она чувствует себя очень напряженно. Он взял ее под руку, желая сказать что-то легкое, размягчающее, и вдруг почувствовал, что Тамара слегка дрожит. Вопросительно заглянул ей в глаза:
   - Волнуюсь, - шепотом, с какой-то милой беззащитностью пояснила она. - Первый раз иду в ресторан с посторонним мужчиной.
   "Так вот какой ты свой парень!" - подумал Олег, а на душе его стало теплее и совсем спокойно. Нет, это будет не просто странный вечер, он должен стать светлой ступенькой в скромном жизненном опыте этого хорошего, искреннего человечка, видимо, не очень гармоничной судьбы...
   "Арагви" был в то время (не знаю, как ныне) рестораном уютным и вкусным. Там было несколько банкетных залов разной величины и основной, общий зал, самый вместительный и нарядный, где небольшой оркестр исполнял преимущественно кавказскую музыку, хотя и много другой. Олегу и Тамаре повезло: им достался столик в одном из отдаленных от оркестра уголков основного зала. Не буду задерживать внимание уважаемого читателя видами блюд, заказанных ими после короткого обсуждения данной проблемы, - это легко домыслить, да и какую роль это играет! Блюда были овощные и мясные, вкусные. А вино - "Мукузани".
   Первое время Тамара старательно осматривала зал и была молчаливой. Олег предложил два тоста с небольшим интервалом: за то, чтобы этот странный вечер был им приятен, и за Тамару, одного из самых привлекательных людей в его жизни. Когда он произнес второй тост, она явно смутилась и захотела что-то сказать, но говорить не стала - просто махнула рукой, как бы покоряясь, и тепло улыбнулась ему. А вскоре весело произнесла: "Почему бы нам не потанцевать?"
   Они танцевали красивое танго, и в танце она стала изящнее, пластичнее. Вести ее было легко, оба танцевали с удовольствием... "Какая она все же загадочная женщина!" - подумалось ему... Недавно был такой случай. На собрании лаборатории Тамара неожиданно заявила, что, поскольку быстро управляется со служебными делами и нередко скучает в рабочее время, ей неплохо было бы иметь свободный график. Дескать, такой режим позволил бы ей жить гораздо интереснее. Но ведь никакие свободные графики в институте не предусмотрены, и Олег просто растерялся. К тому же, какова эта идея для самолюбия других? Но женщины дружно поддержали ее: дескать, понимаем, разрешите, не выдадим. И он не стал сопротивляться.
   ...Звучало танго. Он тихо спросил:
   - Тамара, как вы решились в окружении наших женщин поставить вопрос о свободном графике работы для вас? Я, честно говоря, жутко испугался, подумал, что это - начало большого конфликта в лаборатории. А они не бунтуют. Фантастика!
   И вновь он увидел ее улыбающиеся, теплые глаза:
   - А вы не думайте о сотрудницах примитивно. Они, быть может, мудрее мужиков. Им дано умение отделять капризность от настоящего, серьезного. Наши сотрудницы видели мое, позволю себе так выразиться, творчество: картины, рисунки, макраме... Если вы меня сегодня проводите, давайте заглянем ко мне - и вы поймете то, что они поняли раньше: мне не следует высиживать на работе, когда там нет дела. Дома у меня - это кошмар для семьи! - просто творческая мастерская... Я ведь, кстати, умудрилась окончить художественную студию - но об этом нужен специальный рассказ.
   ...Да, она, несомненно, любила танцевать, оказалась в этом прямо-таки ненасытной. За столом они сидели нечасто. И во время танцев Тамара оживленно говорила. И о знакомых художниках, и об их родном институте, и о своей семье - о многом. Моментами - и о грустном. Олег узнал, что старший из двух ее сыновей достиг переходного возраста и стал очень трудным ребенком - по любому вопросу у него особое мнение. Муж заявил, что не знает, как его теперь воспитывать... Немного рассказала о муже. Он хороший инженер, добрый человек, но молчаливый и невеселый. Еще в юности, на вечеринке, друзья неожиданно и безжалостно избили его за неудачную шутку, ему даже пришлось лечиться. Дело он как-то замял, обошлось без судебного разбирательства, но замкнулся - похоже, навсегда. Избегает приятельских компаний и вообще не любит находиться с Тамарой среди людей...
   Но даже печальные сведения, которые иногда узнавал Олег, быстро захлестывались волнами ее праздничного настроения, бесследно исчезая в этой стихии. Олег стремился развлекать ее своими забавными командировочными воспоминаниями. Постепенно им стало удивительно легко друг с другом, и это было очень приятно обоим. Странный вечер получался удачным...
   Но Олегу казалось, что ей хочется сказать что-то еще. И это действительно случилось. Вечер в ресторане подходил к концу, они ели мороженое и пили кофе. Тамара была возбуждена, словно продолжала оставаться в каком-то прекрасном танце. Ее щеки горели. Она приблизила свое лицо к Олегу и заглянула в его глаза очень доверительно и чуть взволнованно.
   - Вы, конечно, слышали, что я имею любовника? - тихо спросила она. - Ну, Николая Васильевича, турбобурщика...
   Олег кивнул головой и выжидательно, с легкой улыбкой, снова встретился с ней глазами.
   - Так вот, я вас разочарую. Даже этой пикантности нет в моей жизни. Не смогла я стать любовницей. Мы просто друзья... Прогулки в парке, кафетерий, иногда посидим на станции метро... и все. Нам интересно общаться. Он любил проводить со мной время. Теперь, кажется, отдаляется: жена затерзала... ни за что... А быть любовницей я не согласилась. Дура, наверное... Ребенок с пустой бравадой... Думаю, что быть любовницей - это особый талант. Это какое-то иное понимание ответственности. Другая система ценностей... Это, наверное, здорово - быть любовницей, да?
   Он не знал, что сказать. А она, немного помолчав, продолжала с нескрываемой грустью:
   - Вы знаете, что такое скука в отношениях супругов? Это трудно вынести... Ну, дети, ну, живопись... Ну, уважение к мужу, наконец... Но скука всем этим не лечится. Она вытесняется из сердца только новым общением... Простите меня за откровенность, но муж мой, думаю, вполне силен как мужчина... хотя не при моем опыте судить об этом... Но скука - это та ложка дегтя, которая отравляет все... всю жизнь.
   Тамара помолчала...
   Но затем глаза ее наполнились нежностью, какой он еще не замечал, и, сразу изменив тон на бодрый, моментами даже игривый, сказала:
   - Не будем в этот чудесный вечер о грустном... Как мне выразить признательность за тот праздник, что вы мне подарили?.. Позвольте я просто подниму последний тост за вас. Я понимаю, наш бабский коллектив - вам не подарок. И уверена, что со временем вы вернетесь к своим любимым техническим разработкам. Но нам будет очень грустно терять вас. По-моему, все наши женщины вас полюбили. Вы удивительный мастер мягкого руководства, когда хочется хорошо работать не потому, что боишься, а потому, что совестно вас подвести... Вы очень хороший, Олег Леонидович. Давайте выпьем за вас, за ваше счастье... семейное и вообще! Спасибо вам...
   ...Он проводил Тамару до дому. Она жила на Ленинградском проспекте, так что ехали они совсем не долго, на троллейбусе. Любовались вечерней Москвой.
  Когда вошли в ее двор, Тамара показала свои освещенные окна, за которыми ее ждали муж и двое сыновей... Мужу скажет, что отмечала в институте день рождения сотрудницы...
   Зайти к ней, чтобы познакомиться с ее художественным творчеством, он посчитал неудобным, а она и не настаивала. Молча постояли у самой двери подъезда.
   - Вот и все, - произнесла она с легкой грустью. - В кинофильмах такие вечера завершаются эффектнее. А наше прекрасное приключение заканчивается вот так, совсем просто... Суровая правда жизни...
   - Я буду ждать встречи с вами... - сказал он очень искренне и ощутил, что слова эти довольно комичны: завтра им предстоит обычная встреча на работе, не более того.
   Тамара улыбнулась, и глаза ее вдруг стали лукавыми:
   - Ну, а поцеловать женщину на прощание - не полагается?
   Он прижал ее к себе и поцеловал в щеку. Но она не отвела лица и стала искать губами его губы. Он поцеловал ее в губы - и тогда она быстро отстранилась.
   - Все... Спасибо вам за наш вечер, Олег Леонидович...
   О чем-то задумалась ненадолго... И неожиданно Олег услышал:
   - Знаете, я не буду использовать свободный график работы... Буду, как все.
   Он вопросительно посмотрел на нее.
   - Так мне будет спокойнее... Так спокойнее... Ну, идите, уже поздно.
   Перед тем как скрыться за дверью своего подъезда, она вновь, теперь почти шепотом, произнесла:
   - Спасибо...
   Олег не спеша направился к троллейбусной остановке.
  
  
  ПОСЛЕДНЕЕ ТЕПЛО ОСЕНИ
  
   Самолет плавно снижался, готовясь к посадке в Ноябрьске - одном из молодых северных городов нефтяников Западной Сибири. Игорь задумчиво смотрел в иллюминатор. Ему было приятно видеть столь знакомый темно-зеленый ковер тайги с небольшими озерами, отражающими голубое сентябрьское небо, а иногда и отбрасывающими к самолету отблески солнечных лучей.
   Но мысли его были сосредоточены не на скромном ямало-ненецком пейзаже, расстилающемся внизу. Его тревожила перспектива дальнейшей жизни, которая должна начаться в этих краях, а точнее, в совсем новом городе Муравленко. Именно между Ноябрьском и Муравленко находится аэропорт, где скоро приземлится московский ТУ-154, а затем пассажиры начнут быстро разъезжаться - кто вправо, кто влево, некоторые на рейсовых автобусах, а другие на специально предназначенных для них машинах.
   Игорю, конечно, было грустно, что недавно, в год его пятидесятилетия, уже во второй раз рухнула его семейная жизнь. Первый раз это случилось более 27 лет назад, когда его первая жена, однокурсница по геологическому факультету Московского нефтяного института, категорически отказалась уезжать с ним за Уральские горы, на болотистые просторы Среднего Приобья, для участия в освоении тамошних нефтяных богатств. И, оставаясь холостяком, он около четырнадцати лет трудился в геологических экспедициях.
   А лет тринадцать назад, когда он уже был главным геологом экспедиции, в их поселок приехала очаровательная Анечка - выпускница Уфимского нефтяного института, инженер-экономист. Ей выделили комнату в общежитии, где у него было немало приятелей. Далее все произошло настолько обычно, что и рассказать-то об этом почти нечего. Однажды они оказались рядом за столом на одной из вечеринок в этом общежитии. Много разговаривали и танцевали. Пошли прогуляться по поселку. И он предложил ей взглянуть на его холостяцкую квартирку. Она согласилась. Была покорена чистотой и порядком в его жилище... и осталась там жить.
   Сыграли веселую свадьбу в столовой экспедиции... Родился сын... А еще через несколько месяцев его пригласили работать в нефтяное министерство. Так они стали москвичами. Анечка устроилась работать по специальности в один из отраслевых НИИ. А его геологическая судьба оставалась столь же беспокойной. К тому же в нее вошли бесчисленные командировки, они ежегодно занимали не менее половины времени. Он постоянно участвовал в рабочих комиссиях по рассмотрению региональных проблем отрасли (и нередко возглавлял такие комиссии). Ну, и еще, по настоянию его учителя профессора С.С. Нестерова, начал подготовку диссертации.
   Через несколько лет он с печалью признался себе, что в его семье не реализуется некогда читанное им утверждение английских ученых, что наиболее крепкие семьи бывают в тех случаях, когда муж и жена общаются в среднем не более двадцати минут в день. Явно уменьшался интерес Анечки к его делам и волнениям, а постепенно и его очередное появление дома перестало быть радостным событием, возбуждать ее чувства. Она доброжелательно и корректно выслушивала его рассказы о последней поездке, но он не мог не ощущать, что они уже не трогают ее душу. Она, несомненно, теперь жила только своей жизнью, которую он плохо знал и мало понимал, - жизнью, насыщенной какими-то делами, событиями, человеческим общением. Он вдруг осознал тогда, что в ее судьбе только начался четвертый десяток лет - и пребывать в бесконечных разлуках с ним ей просто тяжко. Вот она и старается сделать свою жизнь полнокровнее...
   Да, и десятилетний сын как-то поотвык от него, к тому же, все более наполнен своими проблемами и все неохотнее посвящает в них и мать, и, тем более, блуждающего по белу свету отца...
   Два года назад была защищена диссертация. Ему стало казаться, что теперь он как-то сумеет сделать семейную жизнь интереснее, ярче. Но это не получалось, несмотря на его старания. А через несколько месяцев он понял почему. Один из друзей решился сообщить ему, что у Анечки уже несколько лет есть любовник...
  Игорь, стараясь быть по возможности спокойным, сказал жене, что жить с ней под одной крышей он, естественно, не намерен и будет искать разумный вариант решения этого вопроса. Она ответила только одним словом:
   - Ладно...
   И он решил вернуться на любимый Север. Уже началось последнее десятилетие двадцатого века...
   В городе Муравленко ему предложили должность главного геолога вновь созданного управления буровых работ, которому предстояло вести работы на нефтяном месторождении с очень сложными геологическими условиями. Такая перспектива его устраивала... И вот его самолет идет на посадку - теперь жизнь продолжится здесь. Объявили температуру - 18 градусов, просто лето. И солнечно. Хотя через пару часов - будет закат. Приятно ощутить здесь последнее тепло осени...
   Багаж его был солидным - шесть больших чемоданов. Одежда на все сезоны, книги, посуда и прочее. Ведь приехал на постоянное жительство. Мебель купил и направил сюда ранее в контейнере. Новые коллеги уже установили ее в выделенной ему двухкомнатной квартире.
   Четверо ребят, инженеров, приехали встретить его в аэропорт на УАЗике, а с ними прибыла и специальная, вместительная машина - станция геофизического контроля. Предвидели, что багаж Игоря Николаевича будет немалым. Они дружески пожали ему руку, быстро перенесли его чемоданы в спецмашину, заверили, что в ближайшее время организуют для него застольную "прописку", и сообщили, что должны успеть в объединение "Ноябрьскнефтегаз" на совещание. В распоряжении Игоря осталась спецмашина. Он познакомился с водителем и попросил его подождать еще несколько минут. Естественно, возражений не было - водители в нефтяных районах Тюменского Севера привыкли быть за рулем, как говорится, сколько надо.
   А задержаться Игорь решил вот почему.
   Оказавшись с другими пассажирами в зале аэропорта, он заметил женщину, которая внимательно и, более того, выразительно смотрела на него. Когда они встретились взглядами, она несколько секунд не отводила глаз. Это была, хотя уже и не юная, лет сорока пяти, но очень стройная блондинка в элегантной светло-серой ветровке и красивых серых ботиночках с меховой оторочкой по верхней кромке. Ботиночки прекрасно гармонировали с ее длинными сильными ногами - они хорошо угадывались, хотя до колен были закрыты строгой черной юбкой.
   Игорь вдруг ощутил какое-то смутное беспокойство, словно появление этой женщины - не простая случайность, а является для него значимым событием. Но что скрывается за этим ощущением? В чем его причина? Не мистика ли это?.. Ему подумалось, что этот взгляд что-то напоминает ему. Но четкие воспоминания не возникали - и оттого беспокойство усиливалось.
   Он не решался подойти к ней. А вдруг все, что ему мерещится, - лишь его фантазия. Ну, заинтересовал интересную женщину вид случайно встреченного мужчины - и что тут такого? Он ведь действительно не какой-то невзрачный субъект. Довольно молодой, высокий, с непокорной каштановой шевелюрой, уже посеребренной на висках, и, как говорится, средней упитанности. Модная черная кожаная куртка, хорошо отутюженные (это его слабость) темно-серые брюки, новые черные югославские туфли на толстой подошве. В общем, почему бы на него не засмотреться?
   Эти мысли вызвали у него улыбку. А как поступить, он не знал. Они встретились взглядом еще несколько раз, и ему вдруг показалось, что ее глаза говорят: "Ну, что же ты медлишь? Неужели не понимаешь, что я зову тебя?!" Но тут привезли багаж ее, тюменского, рейса, и она направилась в багажный отсек, вскоре скрывшись в толпе других пассажиров. Его же окружили встречающие ребята, и в суете Игорь совсем потерял ее из виду. Он старался увидеть ее на площади перед зданием аэропорта, но она в поле зрения не попадала.
   ...Когда уехали на УАЗике встретившие его ребята, он понял, что не сможет просто покинуть аэропорт следом за ними. Его не оставляло ощущение, что эта женщина еще здесь, ждет, чтобы он подошел к ней. И, попросив водителя немного подождать, он направился к зданию аэропорта. С удивлением почувствовал, что волнуется и даже, вроде бы, чего-то боится. Подумал: "Ну, вот, кажется, возвращаюсь в трепетную юность, старый хрыч..."
   Увидел ее сразу. Она задумчиво стояла на том же месте, откуда ранее так активно разглядывала его. У ее ног стоял небольшой чемоданчик. Никого рядом не было.
   Игорь решительно направился к ней. Она посмотрела ему в глаза, только когда он был уже рядом. Теперь ее взгляд был спокойным и, ему показалось, чуть утомленным.
   - Извините, у вас какие-то проблемы? Почему вы не уезжаете?
   Она слегка улыбнулась и сказала:
   - Спасибо, что вы вернулись. Я очень этого хотела. Потому и не уехала в город.
   Игорь, конечно, не мог понять этих таинственных слов. Но ему передалось спокойствие милой незнакомки. И промелькнула мысль: "Незнакомки ли?" Решил продолжить этот странный разговор:
   - Я понимаю, что вы хотели бы что-то рассказать мне. К сожалению, меня ждет водитель. Если вдруг вам надо в Муравленко, мы могли бы поехать туда вместе, в геофизической машине, и по дороге вдоволь поговорить. Там есть удобная мягкая скамейка и даже кресло.
   - Я знаю... А ехать мне действительно надо в Муравленко. Я в командировке. Вы тоже?
   - Нет, я приехал, чтобы там жить...
   И вдруг спросила:
   - Вас зовут Игорь Дементьев?
   Он ошеломленно заглянул в ее глаза.
   Она улыбнулась, и взгляд ее стал несколько игривым.
   - Ну, что ж, я согласна поехать в вашей машине... А семья приедет, когда получите жилье?
   - Я уже имею квартиру. Но семья не приедет... Семьи нет.
   Она помолчала, затем тихо произнесла:
   - Поехали?
   Когда они разместились в крытом кузове машины, оборудованном как полевая лаборатория, Игорь нажал специальную кнопку, чтобы в кабине водителя прозвучал сигнал, что можно трогаться с места. И водитель начал мягко выруливать к дороге...
   - Прежде я иногда заезжал в Тюмень, в Главтюменнефтегаз, - начал размышлять вслух Игорь. - Видимо, там вы как-то и узнали мое имя?
   - Нет, в Тюмени я о вас ничего не слышала и никогда не видела вас, даже мельком. А жаль...
   Игорь ждал какого-то продолжения ответа, но она замолчала и, кажется, задумалась. И он попросил:
   - Объясните хоть что-нибудь, таинственная незнакомка. Кто вы? Откуда вам известно, как меня зовут? Мне, конечно, льстит, что я заинтересовал такую женщину, но почему вдруг?
   - Да, видимо, женщины с годами меняют свой облик стремительно, не в пример мужчинам...
   - Ваш облик - на зависть тысячам других. Я чувствую, что где-то вас видел... Да, да, несомненно! Но где?
   Она, глядя ему в глаза, очень тихо, почти шепотом, сказала:
   - Ну, ладно, попробую помочь... Быть может, вам что-то напомнит мое имя...
  Меня зовут Надя... Надя Ильичева.
   Он был потрясен этим совершенно неожиданным и радостным известием. Воспоминания нахлынули мгновенно.
   - Надюша! Ты уже абсолютно не та, но, клянусь, ничуть не менее прекрасна!
   ...Да, с тех пор прошло уже двадцать восемь лет. Они познакомились в поселке Черноморский Краснодарского края. Он находился на преддипломной практике и пришел в почтовое отделение проверить, не прислал ли ему профессор, руководитель его дипломной работы, очередное письмо. Этот милый беспокойный старик, Исаак Наумович Шацкий, писал ему каждые три-четыре дня, давая все новые и новые методические наставления. Игорь чувствовал, что его дипломная работа должна послужить заметным подспорьем научной концепции профессора в отношении выбора оптимального режима заканчивания скважины. И эта ситуация его интриговала и вдохновляла. Он предвкушал, что при защите им дипломного проекта скуки в аудитории не будет.
   В очереди на почте перед Игорем стояла совершенно очаровательная юная блондинка с темными, почти черными бровями. Он не мог удержаться от комплимента и тихо сообщил ей, что, насколько ему известно, у Лермонтова было такое же удивительное сочетание темных бровей со светлыми волосами. Она улыбнулась и ответила:
   - Спасибо, но я это уже знаю.
   Он услышал очень чистый, грудной голос.
   - Уверен, что вы хорошо поете.
   - Да, - охотно и весело похвасталась она. - Поэтому буду поступать на отделение оперетты ГИТИСа.
   Он, конечно, знал, что конкурсы на поступление в этот знаменитый московский институт театрального искусства просто ужасающие, и невольно спросил:
   - А вы знаете, что это почти немыслимо?
   - Но ведь кто-то же поступает?!
   Он был восхищен ее смелостью. Через несколько минут знал, что девушку зовут Надя, что она через три с половиной месяца окончит среднюю школу и поедет в Москву поступать в институт, а остановится там у своей одинокой бабушки-пенсионерки.
   В это время он уже имел направление на работу в Сургут, а его жена уже высказала категорический отказ ехать с ним - и впереди был спокойный развод. Что поделаешь, если они оказались несовместимыми для дальнейших судеб людьми! И все же не покидала его глубоко затаенная грусть из-за глупой ошибки - той студенческой женитьбы со столь бесцветным итогом, порожденным первым серьезным жизненным испытанием супругов. Утешало лишь то, что детей нет...
   Встреча с очаровательной блондинкой вдруг всколыхнула его душу. Он без утайки рассказал ей о себе, даже похвастался вниманием профессора, от которого и в этот раз получил очередное письмо. Она с искренним сочувствием к нему восприняла предательское поведение его жены. И он, заявив, что ощущает себя практически свободным человеком, попросил ее прийти вечером в клуб, на танцы.
  Она пришла в нарядном платье, еще более прекрасная. Но танцевали они недолго. Во время танцев он рассказывал ей о Москве, которую знал и любил как родной дом.
   - А как же вы решились уехать в Сибирь? - заинтересовалась она. И узнала, что его отец - тоже нефтяник, поэтому его семье довелось пожить и в Сибири, и в Башкирии - Игорю давно стали привычны и приятны небольшие города тружеников его отрасли. А отца его только пять лет назад, как раз когда Игорь поступал в институт, перевели на должность заместителя директора одного из московских НИИ. Так что не удалось Игорю пожить в студенческом общежитии - только в гости к друзьям наведывался...
   Когда закончился очередной танец, Надя предложила:
   - Давайте лучше погуляем по степи. С вами интересно разговаривать. Я ведь так мало видела! И в Москве еще никогда не была... И знаете, я чувствую, что вы не только интересный... но и хороший человек... Верю в это... Вы не сделаете мне ничего плохого?
   И он осознал, что может относиться к этому совсем юному и прекрасному созданию лишь очень бережно.
   - Надюша, я прошу: совсем-совсем не бойся, что я как-то тебя обижу. Верь мне - ведь я уже старый, поживший и умудренный.
   Она подарила ему благодарную улыбку и пообещала:
   - В степи я буду петь вам арии из оперетт. Согласны?
   И вошли в их жизнь незабываемые прекрасные вечера. Игорь прижимал ее ладонь к своей, и они шли по степной дороге. Он рассказывал ей о Москве, о Сибири, о Предуралье, о своих планах и надеждах, а она ему пела своим замечательным голосом. Ему казалось, что она поет уже совершенно профессионально. Впоследствии, слушая такие арии по радио, он неизменно вспоминал те чудные вечера.
   На маленьком пустыре, недалеко от её дома, почему-то одиноко стоял старый длинный дощатый стол. Не раз после долгих прогулок она предлагала ему посидеть на этом столе. Там позволяла себе задремать, положив голову ему на колени, и он иногда нежно целовал ее через прекрасные локоны. Она не возражала, а быть может, и не ощущала прикосновений его губ. Так проходил час или более. Внезапно встрепенувшись, она чуть смущенно говорила, что замучила его. Легко целовала его в губы и убегала домой... А скоро его преддипломная практика закончилась...
   Позже они встретились в Москве. Он уже получил диплом инженера. Вскоре она прошла первый тур вступительных экзаменов и была совершенно счастлива.
   А второй тур оказался драматичным. Быть может, где-то не оценила коварство сквозняка, а возможно, что Игорь перекормил ее мороженым. Во всяком случае, у нее заболело горло, и голос стал слегка хриплым. Она исполнила какой-то монолог перед комиссией, и ей сказали, что, хотя она, несомненно, перспективна, но при таком состоянии горла ее не могут допустить к третьему туру. Приезжайте, дескать, в будущем году.
   Они долго сидели на скамейке тихого Гоголевского бульвара, и она плакала. Игорь не знал, как успокоить ее... А на следующий день Надя уехала домой...
   ...Геофизическая машина мчалась к городу Муравленко, а Игорь и Надя вспоминали и вспоминали те далекие дни их знакомства и той нежной, пожалуй, уже несовременной дружбы.
   - А почему же, Игорек, ты мне ни разу не написал после того, как я уехала из Москвы?
   - Думаю, вся причина - в той моей душевной неустроенности. Честно говоря, после развода подавленный был, заторможенный какой-то. К тому же, обнаружил, что потерял твой адрес. Все перерыл, но найти тот листочек не смог... А надо было уезжать на работу. И я подумал: она обязательно напишет до востребования, как договорились... если не забудет меня. Я ждал письма, но его не было и не было... В конце концов решил не влезать снова в твою жизнь, если тебе это уже не нужно...
   - Какие же мы были дураки!.. Ведь ты никогда и не выходил из моей жизни. Просто я подумала, что если ты молчишь, значит, у тебя наладились отношения с женой - и мне надо молчать тоже. Но я годами ждала хоть какой-то встречи с тобой. А чтобы она стала вероятной, выучилась в Москве на геолога и уехала работать в Тюмень... А встречи все не было. Я ведь и замуж-то не выходила, никого не могла полюбить. Научилась надежно отбиваться от мужиков... Как? Это - секрет... Правда, все-таки был у меня несколько лет ненавязчивый любовник, скорее даже друг - очень хороший пожилой человек. У него жена умерла - пожалела я его. Но он и сам умер...
   И замолчала. Задумалась... Он не решался нарушить возникшую тишину... Затем с грустью повторила:
   - Дураки мы, Игорек, дураки...
   Игорь обнял ее за плечи, она прижалась головой к его груди... Долго ехали молча...
   Вдруг машина остановилась. Игорь посмотрел в окошко - вот и приехали. Стал передавать свои чемоданы шоферу...
   - Что дальше будем делать? - спросил этот вежливый, ко всему готовый парень.
   - Поезжай. Спасибо! Мы тут сами разберемся...
   Был удивительно теплый вечер. Последнее осеннее тепло... Уже почти стемнело.
   Он посмотрел Наде в глаза. Она спокойно улыбнулась:
   - Ну, что ж, придется мне войти в квартиру первой - в роли кошки.
  
  
  ПОЛЕТ С ОДИНОКОЙ ПОПУТЧИЦЕЙ
  
   Это было давно, в начале 70-х годов прошлого века. Я был 35-летним, более чем вдвое моложе себя нынешнего. По Тюменской области уже летали реактивные ТУ-134, но наш рейс, Нижневартовск - Ленинград, выполнялся неторопливым АН-24. Рейс обещал быть нудным - мало того, что скорость черепашья, еще и две остановки по пути, в Кургане и Кирове. Но в тот день ничто не могло всерьез омрачить моего настроения. Завершилась одна из удачнейших моих командировок: везу в родной институт документ о высокой эффективности нашей очередной разработки для нефтяников.
   Видимо, я просто излучал солнечное настроение. А поскольку рядом со мной в самолете оказалась милая брюнетка, помоложе меня и с явно печальными глазами, я не мог не уделить ей внимания. Сначала угостил ее шоколадкой, затем вафлями. Она с какой-то покорной благодарностью и чуть заметной улыбкой принимала угощения. На этом мои продовольственные запасы, сделанные в аэропорту, закончились, но мне показалось, что они сотворили доброе дело: моя попутчица немного повеселела и даже вдохновилась заговорить со мной.
   - Вы, конечно, возвращаетесь из командировки, причем не в Курган и не в Киров, а в Ленинград. Я угадала?
   - Ни одной ошибки, - похвалил я ее. - Вы просто опасный человек.
   - Не смейтесь. Вы же должны знать, что коренные ленинградцы, обычно, угадываются... А где вы были во время блокады?
   - В Ленинграде - "от звонка до звонка". Затем бабушка вывезла меня на несколько месяцев в Ярославскую область, отпаивала молоком.
   - У моей двоюродной сестры, - сообщила она, - все было примерно так же. Может быть, вы даже знаете ее. Они жили на Петроградской.
   - Думаю, что нет. Я - с Васильевского острова. Там родился, выучился, живу. И работаю там же. Так уж получилось... Но люблю летать по стране, особенно в ваши края - Среднее Приобье. Белые ночи у вас ничуть не хуже.
   - Ну, что ж, буду сравнивать - скоро они начнутся...
   И о чем-то задумалась. А затем сообщила:
   - Честно говоря, страшно мне перебираться в такой огромный город. Родилась я в Кургане... кстати, там у нас будет первая посадка. Училась в Томском политехническом, затем - семь лет тюменского севера. А теперь попробую стать ленинградкой. Сестра предложила. Она - геолог, трудится с мужем в Красноярском крае, а квартира пустует, хорошая, кооперативная, купили два года назад. Ехать больше некуда, других родных уже нет, нигде никто меня не ждет...
   Я понял, что мне суждено выслушать взволнованный рассказ Вики - такое красивое имя было у моей попутчицы. Чувствовал, что ей нужна эта исповедь...
   Приехав по распределению в поселок Мегион Тюменской области, Вика для начала была назначена лаборантом по буровым растворам. Дело, конечно, нехитрое, но жутко грязное и вообще некомфортное. Долгие вахты на буровой, лютые зимние ветра, безжалостные летние комары, бессонные ночи, тяжесть сапог и рабочей одежды... Казалось ей, что любое огородное пугало краше, чем была она на буровой.
   Но Виктор, молодой технолог-буровик, именно там и обратил на нее внимание. Тут особо и рассказывать нечего - через месяца два поженились. Обошлись без пышной свадьбы, выпили шампанского в комнате общежития с несколькими друзьями - и все. Позже, в отпуске, показались матерям в Кургане и Уфе, отцов уже не было: ее отец погиб на фронте, а его - куда-то исчез с новой женой. Теперь уж и мать ее умерла - сердце подвело...
   Вика быстро заметила непростое, явно избирательное поведение мужа в контактах с людьми. Из любого человеческого контакта он, весьма неглупый и динамичный в поведении, целеустремленно извлекал пользу для своей репутации, а в конечном счете для своей карьеры. Казалось, он не общается в нормальном понимании, а играет шахматные партии... виртуозно, на выигрыш. Когда она размышляла об этом, добрая душа ее начинала испытывать неуют...
   Вскоре для начальства стало бесспорным, что Виктор - надежный, прямо-таки обворожительный представитель своего предприятия для сопровождения высоких гостей из министерства. Он быстро переходил на доверительный тон, а при удобном случае с подкупающей душевностью и задумчивостью произносил проникновенные слова, к примеру, такие:
   - Это было мудрым решением - направить сюда именно вас... Вы не просто глубоко поймете наши проблемы. Ваши реакции, размышления, вопросы - настоящая школа для нас, молодых. Они будут направлять нас и после вашего возвращения к тем глобальным текущим делам, которые всегда ждут вас в Москве... Простите некоторый пафос, просто иногда мне важно высказать то, что думаю и чувствую.
   Естественно, эти слова оставались в сердце высокого гостя. Виктор безошибочно видел: очередная партия выиграна.
   ...Открытые геологами месторождения нефти осваивались незамедлительно. Вряд ли кто-то удивился, когда именно Виктора перевели на должность главного технолога одной из новых контор бурения. А еще через год ему доверили обязанности главного инженера.
   ...Детей у Вики и Виктора не было. Не получалось... Вику это все больше беспокоило, а Виктора не волновало вовсе.
   В их отношениях установилась какая-то монотонная прохлада. В своем рассказе Вика сравнила ее с тем, что бывает в природе Среднего Приобья, когда приходит октябрь: стоят тусклые, не дарящие радость, предзимние дни.
   - Терпи, казак! - бодрым тоном обращался он иногда к Вике. - Мы свои вершины возьмем!
   Она понимала, что эти слова он предназначает в глубине души, конечно, не ей, а себе самому. Это будут только его вершины. А все люди, включая ее, и все ситуации его жизни - лишь функциональные средства, которыми он так или иначе пользуется для достижения своей вожделенной цели - сделать яркую карьеру.
   Да и не нужны ей эти холодные вершины. Она нуждалась в доброте, чуткости, светлой любви...
   Иногда он вдруг умудрялся почувствовать неприкаянность ее души и пытался сказать ей что-то, по его мнению, душевное. Но не грели те слова. Например, однажды он сел возле нее на диване, заглянул ей в глаза и произнес:
   - Трудно тебе со мной, конечно. Но пойми: я слуга своего призвания - стать крупным хозяйственным руководителем. Все остальное не вдохновляет меня... Быть может, позже что-то изменится в душе... Посмотрим... А ты, пожалуй, заведи пару котят - сразу повеселеешь: они забавные, помню по детству...
   Котят Вике заводить как-то не захотелось...
   Он работал много и азартно, но теперь, когда ему можно было командовать многими людьми, её всё чаще стали посещать неприятные ощущения. Он и раньше обожал командный тон в общении с подчиненными работниками. Вика болезненно воспринимала то, как становился басовитее и грубее его голос в таких телефонных разговорах, как он одергивал кого-то:
   - Твое дело не размышлять, а выполнять, что тебе поручено. Вот провалишь задание, тогда кому-то придется серьезно поразмышлять - но уже о тебе.
   И бросал телефонную трубку.
   Теперь, в новых должностях, он становился просто виртуозом бесцеремонного начальственного давления. Не вдохновляла людей работа под его руководством. А как-то был такой случай. В один из морозных вечеров он решительно вызвал с какого-то веселого юбилейного застолья молодого, начинающего инженера-технолога и тут же молча повез его, онемевшего в беспомощности и недоумении, на буровую - в городской одежде и легких, выходных туфлях.
   - Останешься здесь, пока не выправите траекторию скважины. Всю ответственность возлагаю на тебя. А с разгильдяями, которые закривили ствол не туда, разберемся позже.
   Траекторию скважины, конечно, выправили, но тот парень, инженер-технолог, не смог сыграть здесь решающей роли. В беспокойном напряжении свалившихся на него забот он довольно скоро почувствовал, что обморозил ноги и сильно простудился. А через несколько часов его с высокой температурой увезли в больницу. Врачи обнаружили воспаление легких.
   Вика вспомнила, как по этому поводу неожиданно пришел к ним домой директор конторы бурения Иван Иванович, пожилой, нешумный, в прошлом один из лучших буровых мастеров. Вика поспешила сварить пельменей, вечную дежурную еду северян, поставила на стол вазочки с брусникой, кислой капустой, солеными огурчиками и, конечно, бутылку водки... Иван Иванович говорил тогда:
   - Витя, я уверен: лучший способ заботы о деле - это забота о людях. Люди обижаются на тебя, разве служит это делу? Подумай... Как ты мог увезти на буровую парня без спецодежды!
   - Иван Иванович, дорогой, - объяснял Виктор, - мы с вами не можем быть одинаковыми, это ясно. Вам подходит мягкий метод руководства, а мне - жесткий. Он для меня надежнее, результативнее. А если инженер не смог обеспечить себя унтами и полушубком, значит он размазня. Есть же диспетчер, есть семья, есть дежурные машины. Наконец, есть и отдыхающие рабочие на буровой. Только няньки нет... Пусть обижаются. Не тревожьтесь - выстою.
   И выстоял - "наверху" его кое-кто ценил, в обиду не давали.
   Немного позже в Нижневартовск приехал из Москвы ровесник Виктора, молодой кандидат наук. Он начал организовывать здесь отдел института. Простой, скромный, а улыбка - добрая и лучистая, незабываемая... Виктор сразу понял, что с приездом этого человека начнутся интересные изменения в технологии. А значит, возможна и своя кандидатская диссертация. И решил он лично, жесткой волей поддержать Илью. Что-что, а породить в человеке чувство морального долга строго выверенными чуткостью и вниманием он умеет. Вике поручил:
   - Будь повнимательнее к посланцу науки - это твое задание. Свяжи ему теплые носки для начала.
   Помог он Илье, как никто. Кого уж из своих покровителей он смог убедить, неизвестно, но через месяц появилось первоклассное лабораторное оборудование - американское. Кому-то, значит, не дали, а Илья получил... Вскоре договорился с ним Виктор о своей диссертации. Илья обязался впрячься и помогать до победы. Моральный долг - вечный крест интеллигентных людей.
   Вика связала носки, затем шапку...
   И однажды просто призналась Илюше, что любит его и не может больше жить с мужем... И забыл он вдруг, как обязан Виктору, забыл он тогда про это. Просто забыл... Вот как случилось.
   А вскоре пришла беда. Ехал Илюша с водителем в УАЗике по скользкой весенней дороге c месторождения. И вздумалось водителю обогнать автобус по встречной полосе. Но не рассчитал он своих возможностей. Навстречу мчался громадный "Урал"... Погибли они - и Илья, и водитель.
   ... С Виктором Вика развелась. По ее предложению. Он сказал ей тогда:
   - Не предложила бы - сам выгнал. Все я знал. Не в Москве живем, куда ни плюнь - знакомые... Да и вообще - скучно мне с тобой, чужая ты оказалась. Жизнь - это азарт и бой. А чего ты ищешь в жизни? В чем твои ценности? Не понимаю и понимать не хочу. Скучная ты...
   Нет, не дано ему было постичь в жизни такую вечную ценность, как добронравие. И ничего с этим не поделать. А чужими жить вместе - ненужное дело. Такая жизнь душу гасит... Вот и летит в Ленинград начинать новую жизнь.
  Так закончила свой рассказ Вика... Довольно долго молчала... И вдруг добавила с теплой, доверительной улыбкой:
   - Там родится у меня сынок - от Илюши. А может быть, дочка...
   Прощаясь, я оставил в ее записной книжке свой номер телефона, на всякий случай. И пожелал счастья.
   ...Телефонных звонков не последовало, новых встреч тоже. Та давняя встреча оказалась единственной...
  
  
  НОЧЬ ПЕРЕД ЮБИЛЕЕМ
  
   Яков Маркович вернулся в гостиницу только в начале ночи - его попутно довез с буровой главный инженер управления буровых работ. Ехали молча. Главный инженер дремал. Понятное дело - рано утром начнется работа. Опытный, тактичный водитель Петр Иванович, понимая, что ситуация не располагает к беседам, спокойно и тихо делал свое дело в кромешной тьме декабрьской ночи. Свет фар однообразно наплывал на две бурые полосы уплотненного машинами снега. Редкие снежинки иногда задерживались на ветровом стекле. Яков Маркович не отрывал усталый и задумчивый взгляд от черного бокового окна...
   В своем маленьком, но привычном до каждой мелочи гостиничном номере он погрузил электрический кипятильник в стакан воды. Через несколько минут неторопливо пил сладкий, вкусный чай и хрустел остатками зачерствевшего хлеба. Он провел на буровой более трех суток. Надеялся, что случится маленькая революция в строительстве нефтяных скважин: будет доказана совершенно новая возможность управлять их работой. В этот час мог бы праздновать победу. Она была так важна после долгой, беспокойной подготовки к скважинному эксперименту! Важна ему, важна его коллегам - сотрудникам московского института буровых технологий. Важна тем производственникам, кто верил и помогал ему... Но победы не получилось. Обидно было сознавать, что, в общем-то, произошла глупость. Ни у кого не хватило готовности к той ситуации, которая всех подвела.
   Больно кольнуло в сердце. Вдруг стало жарко, ощутил слабость. Сердце забилось очень быстро - неприятно тарахтело в груди. Такое, к сожалению, бывало уже не раз. Все же - шестьдесят пять лет... завтра. В Москве не очень-то отмечают эту "полукруглую" дату, а здесь, на тюменском севере, такая годовщина - редкость, замять ее не позволяют. Друзья уже заказали небольшой банкетный зал, прямо здесь, в гостинице. Какой-то нелепый праздник получится: днем проведут техсовет, где приостановят эксперимент до лучших времен, а вечером будут чествовать. Да уж...
   На всякий случай выпил глоток воды с каплями валокордина, да еще положил под язык таблетку валидола.
   А память работала... Эксперимент в скважине пришлось проводить при безжалостном декабрьском морозе. Термометр показывал около пятидесяти градусов. Вроде бы, ничего особенного для этих мест, такое буровиков не останавливает. Погоду, увы, не закажешь, а скважина была, действительно, прекрасна для эксперимента, прямо-таки подарок земных недр. В ней встретились все те геологические "коварства", для преодоления которых Яков Маркович и его коллеги создали свой комплекс глубинных устройств. По существу, не скважина, а специальный стенд для самых надежных и достоверных испытаний... Но испытания в ней сорваны: их комплекс, предназначенный для установки в скважине навсегда, вызвал аварию при его спуске в зону нефтяной залежи, и теперь его поднимают на поверхность. Затем придется проверять его состояние, испытать его на стенде. Чем это все кончится и когда можно будет вновь начать скважинный эксперимент - загадка... Грустно. Как старались сотрудники лаборатории! Как замучили заводчан стендовыми испытаниями и доработками!.. В необузданной стихии рыночных преобразований нынешних, 90-х, годов, кажется, уже не осталось ничего, что кормило бы скромнее, чем работа в науке. Но, к счастью, есть еще в ней люди, пусть почти все они уже не юные, для которых творческий труд важнее всего на свете... И очень нужна была удача после такого изнурительного напряжения. Чем еще вдохновить людей, поддержать их веру?
   Яков Маркович чувствовал, что принял недостаточно валокордина. Сердце билось как-то необычно и не переставало побаливать. Он исправил свою ошибку, затем лег в кровать. Надо поспать - день потребует немало сил...
   Память продолжала работать. Да, ни у кого не хватило ума предусмотреть то, что учинил с ними злой, почти пятидесятиградусный мороз. В гирлянде новых устройств, спускаемых в скважину на колонне труб, был и тот маленький, но совершенно необходимый клапан. Этот немудреный клапан не боялся никаких случайностей, кроме той, которая произошла и о которой никто не подумал заранее.
   ...В ходе спуска колонны труб возникла остановка часа на два или побольше - понадобился ремонт одного из механизмов. Когда с ремонтом справились, буровой мастер решил промыть скважину перед продолжением спуска. Обычное дело - буровой раствор должен некоторое время циркулировать под землей: в колонне устремляться вниз, а затем, за колонной, очищая ствол скважины, - обратно, на поверхность. Глухо зашумел громадный буровой насос...
   Почти все участники работы на время промывки скважины собрались в вагончике бурового мастера. Он не спеша заваривал чай, раскладывал на столе угощение для всех - сахар и печенье. Яков Маркович наслаждался наступившей расслабленностью.
   Но чай попить не удалось. Внезапно распахнулась дверь вагончика, и на пороге в клубах морозного тумана возник бурильщик. Рванув вниз, ото рта, заледенелую горловину толстого свитера и в недоумении глядя то на Якова Марковича, то на мастера, он взволнованно отчеканил:
   - Колонна где-то перекрыта. Давление поднялось до двухсот "очков" и держится. Циркуляция невозможна - скважину не промыть.
   Яков Маркович сразу понял: колонну мог перекрыть только тот самый маленький клапан. Только он может выдерживать эти самые двести "очков" - двести атмосфер. Но почему такое произошло?
   Какое-то время все молчали. Вдруг буровой мастер начал говорить, медленно и негромко:
   - Моя вина. Хотя ничего подобного у нас прежде не бывало, я должен был сообразить, что это может случиться, и действовать по-другому... Порция раствора, которая во время ремонта заполняла колонну возле устья скважины, конечно, стала замерзать и превратилась в шугу - плотную ледяную "кашу". Ну, а затем шуга, не успев растаять на глубине, попала в новый клапан, застряла в нем, как пробка, и заставила его сработать раньше времени. Вот и весь фокус...
  И добавил:
   - Не годится такой клапан для северных условий, опасен он здесь.
   Яков Маркович молча кивнул седой головой. Да, умница - этот молодой мастер, Алексей Иванович. В свои тридцать с небольшим видит скважину насквозь...
   Почувствовал мастер, глядя на побледневшего, осунувшегося Якова Марковича, какой удар переживает этот беспокойный ученый, этот старый скромный еврей, давно ставший здесь привычным участником работ. Провал громадного эксперимента после всех стараний... И, вновь прервав молчание, предложил:
   - Яков Маркович, позвоните главному геологу, Ольге Сергеевне, и попросите разрешения закончить спуск колонны без промывок скважины. Я смогу: мы хорошо подготовили ствол. Все зависит от ее решения - главный инженер с ней согласится. Он совсем молодой, а она-то наш корифей.
   Ольга Сергеевна... Не мог знать мастер, что случилось в душе седого ученого в этом городке тридцать лет назад. Тогда Яков, молодой кандидат наук, впервые приехал сюда со своими идеями по повышению качества нефтяных скважин. Оле, молодому специалисту, в те дни было доверено исполнять обязанности главного геолога бурового предприятия, пока тот был в отпуске. Она твердо поддержала идеи Яши. С этого и началась его сибирская судьба, долгая и трудная. И, в общем-то, счастливая...
   То, что соединило их с Олей на многие годы, не вписывается в нынешнее обиходное понятие любви. Многое случается в океане жизни, и такое тоже... Она тогда уже была замужем, муж - замечательный парень. Да и Яша целых десять лет был семейным человеком. Двое сыновей радовались каждому его приезду из командировки.
   ...Наблюдательные сотрудницы геологического отдела улавливали, конечно, что-то неформальное в отношениях Яши и Оли. Но что могли они уловить? Неужели можно было заметить ту скрытую, щемящую, теплую трепетность сердца, которую ощущал он при каждой встрече с Олей? Лишь однажды вдруг рванулся он за эту грань, но Оля мягко сказала:
   - Яшенька, судьба подарила нам волшебную сказку дружбы. Прошу тебя...
   И волшебная сказка осталась в их жизни навсегда...
   Наверно, не нужно было ему звонить Оле по предложению мастера. Разве не понимал он, доктор наук, что с такой, сверхдорогой скважиной, имеющей длинное горизонтальное окончание ствола, риск недопустим! Но почему-то позвонил, потеряв обычную рассудительность. Сообщил ей о ситуации, о решимости мастера. А затем совсем тихо произнес такие слова:
   - Ольга Сергеевна, разреши закончить спуск колонны. Я верю Алексею Ивановичу... И еще - мне очень важно успеть... Слишком трудным был путь к сегодняшнему дню.
   Она, конечно, не разрешила. Сказала ему:
   - Дорогой Яков Маркович, давай не станем разрушать твою замечательную судьбу. Немного позже мы все сделаем красиво. Я обещаю тебе: пока не проведем твой эксперимент, на пенсию не уйду. А теперь постарайся отдохнуть. Пожалуйста...
   Через часа полтора на аварийной буровой появился главный инженер...
   Яков Маркович лежал, покорившись воле памяти. А была уже поздняя ночь. Наконец, очень захотелось спать. Он понял, что даже ноющее сердце теперь не сможет помешать сну. Отдохнуть, отдохнуть... Права Олечка, дружочек верный.
   Затем, в который уж раз, подумалось о том, что отраслевая наука России девяностых годов стала худосочной, мало ищет, не интересует молодежь - та утверждает себя в коммерческой предприимчивости. Неужели предприимчивость творческая, неужели смелый поиск врача, педагога, ученого, инженера - это уже нечто устаревшее, удел неудачников, не приспособившихся к жизни? Неужели в науке эстафета немолодого поколения просто выпадет из рук, и некому будет подхватить ее?
   Он заснул...
   Утром первый телефонный звонок был от Ольги Сергеевны. Хотела пораньше поздравить с юбилеем. Но он не слышал звонка, на рассвете его сердце остановилось.
  
  
  ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ
  
   Семидесятые годы ушедшего от нас века... Привычный номер в гостинице. Четверг, поздний вечер...
   Аркадий Михайлович чувствовал неприязнь к Павлу Кирилловичу. Впрочем, это чувство было у них взаимным. А почему так случилось, одной фразой не объяснить.
   Ровесники, оба сорокапятилетние, оба неугомонные в работе, оба талантливые инженеры. И каждый реализовал свое призвание: первый стал еще и ученым, а второй - директором завода. Жили они, по российским понятиям, недалеко друг от друга. Аркадий Михайлович - в Москве, Павел Кириллович - в Рязани. И связывало их общее свершение. Эти люди, романтик исследований и разработок и жесткий организатор производства, вместе добились в нефтяном министерстве решения о строительстве на базе скромного рязанского ремонтно-механического заводика совершенно нового, современного предприятия для серийного производства буровой техники, разрабатываемой большой научной лабораторией, которой руководил в институте Аркадий Михайлович. Это просто чудо: вот совпали интересы двух волевых людей - и возникает новый красавец-завод. Чудо произошло! И, казалось бы, такое должно сделать их верными друзьями навсегда. Но в жизни может получиться и сложнее...
   Через несколько лет, когда новый завод начал действовать, у Аркадия Михайловича отняли его должность и поручили ему руководить в лаборатории лишь небольшим сектором промышленных испытаний. Почему? Это не очень просто понять молодым людям, которым незнакомы те времена. А ситуация-то была рядовой. В отделе беспартийного Аркадия Михайловича возмужал большой комсомольский активист, который затем стал секретарем парторганизации института. Конечно, ему понадобилась серьезная должность в науке. И он ее получил - сел в кресло бывшего шефа.
   Да, ситуация была рядовой, но серьезно травмировала душу Аркадия Михайловича. И не в задетом самолюбии был основной вопрос - в другом. Хорошо знал он своего ученика. Нет, не мыслитель тот в науке. И не ювелир. А значит, научное направление, беззаветно выращенное под руководством отстраненного руководителя лаборатории, будет становиться все легковеснее, все менее привлекательным для производственников.
   ...Стало побаливать сердце, бывали нервные срывы на работе, раз за разом грубо обижал жену по пустякам, надоедливо придирался к детям... В общем, семья обрела иного человека, выбитого из колеи, потерявшего ориентиры. Тяжелого, подчас невыносимого... Так потянулись месяц за месяцем...
   Павел Кириллович призывал своего соратника драться за должность на уровне министерства, предлагал бескомпромиссную поддержку. Но Аркадий Михайлович не был готов к такой борьбе - борьбе за свое кресло. Его могли вдохновлять только ювелирные искания специалиста, творческая борьба за успех дела. Мог проявлять волю только в этой сфере. Он давно принял для своей жизни принцип любимого поэта: "Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее!"
   - Мне всегда казалась избыточной ваша интеллигентность, но, к сожалению, вы оказались просто тряпкой, - сказал ему Павел Кириллович. - Знайте: я потерял к вам уважение. И еще имейте в виду, что, в отличие от вас, я не намерен отдавать наше дело на погибель этому "генсеку". Я начинаю создавать параллельную научно-конструкторскую структуру на заводе. Спасем дело сами. Без таких, как вы.
   Отношения их стали холодно-вежливыми...
   И не зря говорится: пришла беда - открывай ворота. Павел Кириллович, часто наезжая в Москву, давно узнал семью Аркадия Михайловича. Сколько раз был желанным гостем! Супруга Павла Кирилловича умерла от рака лет пять назад. Дочку воспитывал вместе со своей его матерью - жили втроем... Вдруг Аркадий Михайлович узнает, что Машу, жену, пригласили в Рязань, на новый завод, главным технологом. И что она согласилась. А чуть позже получила в Рязани прекрасную квартиру и, даже не пожелав объясниться с нудным и грубым, отравляющим ее жизнь мужем, переселилась туда с детьми. Специалист она действительно серьезный, работала в той же должности на маленьком экспериментальном заводе института. Но он-то понимал, что значит ее совместная работа с Павлом Кирилловичем. Понимал, что жизнь рушится...
   Удивительно, но магическое "вдруг" бывает не только в сказках. Нижневартовское нефтяное объединение, работающее в Западной Сибири, на просторах Среднего Приобья, начало создавать свой научный и проектный институт, и Аркадия Михайловича пригласили туда в качестве заместителя директора по науке. Он согласился без колебаний. Новые дела, новые люди - это может стать новым обретением достойных задач. А по большому счету - спасением...
  
  * * *
   И вот его последняя командировка в Рязань. Последний штрих родных дел, а затем - в Сибирь, тоже давно познанную в командировках и уже любимую!
   Привычный номер в гостинице. Четверг, поздний вечер. На столе - большой чертеж. А по чертежу разбросаны листы писчей бумаги, на которых - напоминающие друг друга, но все же разные карандашные эскизы. На полу, возле стола, - второй большой чертеж, напоминающий первый, и все же не такой. На тумбочке, недалеко от стола, - недопитый стакан кофе. Лицо Аркадия Михайловича осунулось, в глазах - тяжелая усталость.
   Необходимо найти решение. Иначе десятки готовых к сборке разобщителей пластов новой конструкции не будут реализованы. А это - ощутимый финансовый удар для завода. Все детали изготовлены, поскольку завод поверил лично ему. Но стендовые испытания первого собранного устройства неудачны. В чем же дело? В чем?..
   О, как не хочется вовлекать моего читателя в технические дебри! Но, не зайдя хотя бы на самый их краешек, не смогу я рассказать, почему так плохо Аркадию Михайловичу в эти вечерние часы. Если вы, уважаемый читатель, не пытались создать что-то в технике, поверьте, что на пути и к самым ярким техническим свершениям приходится пройти через ошибки, подчас до обидного нелепые, о которых стыдно вспоминать. Но без такого обычно не бывает, уж поверьте.
   Аркадий Михайлович понимал, что при создании новой конструкции разобщителя пластов был допущен какой-то нелепый просчет. Но какой? Ведь установленное на поршне резиновое уплотнительное кольцо, которое стало регулярно рваться при его перемещении в рабочую позицию, находится, кажется, в тех же самых условиях, что и в прежнем устройстве. В том устройстве ничего подобного не происходило. Никогда.
   Что же делать? Уже целую неделю на заводе пытаются реализовывать различные идеи Аркадия Михайловича по выходу из этого тупика, но - безуспешно. И уплотнительное кольцо делали массивнее, и резину - более твердой, и канавку для кольца - специальной формы... А результат - тот же: рвется кольцо при сходе с контактной поверхности корпуса устройства. Рвется в условиях, в которых раньше работало абсолютно надежно. А поскольку не создавало проблем, то никто и не задумался, почему их нет. Ну, нет - и прекрасно. Значит, конструктивное решение этой зоны устройства без всяких хлопот получилось оптимальным... И вот теперь перестало быть таким...
   Производство разобщителей остановлено. Завод вовлечен в бесплодные эксперименты. Люди - в тревоге и недоумении. Павел Кириллович сегодня утром пригласил Аркадия Михайловича к себе в кабинет и заявил:
   - Вижу, расставание у нас будет неласковым. К сожалению, я просчитался: поверил вашей убежденности. Думал, вы прежний, а оказалось - уже не тот. Где былые легкость, изящество в делах? Сработался, как говорится... Ну, вот что, дорогой Аркадий Михайлович. Я уезжаю в Москву до субботы - дела есть. Мудрите еще денек, в пятницу, хотя мне уже ясно, что ваши судороги ни к чему хорошему не приведут. А в субботу, в десять утра, добро пожаловать сюда же, на техсовет. Скажем вам гуд бай и вернемся к производству прежних разобщителей... Удружили вы заводу! Но что с вас теперь возьмешь? Вы уже сибиряк. Так что служите там прогрессу... но без нас... Я надеюсь, все понятно?
   Аркадий Михайлович принял монолог директора без всяких эмоций. Кивнул в задумчивости и молча вышел...
   ...Привычный номер в гостинице. Четверг, поздний вечер... Лицо Аркадия Михайловича осунулось, в глазах - тяжелая усталость... В чем же дело? В чем?..
  Наступила ночь. "Надо поспать, - подумал он. - Не очень верю, что утро вечера мудренее, но сил уже нет. На что же еще надеяться, как не на утро?"
   Вроде бы удалось заснуть...
   А еще через час (то ли во сне, то ли наяву - он не понял) вдруг стало совершенно ясно, в чем дело. В прежнем разобщителе корпус в зоне схода кольца с контактной поверхности имел маленькое сквозное радиальное отверстие, перекрытое снаружи герметичной пробочкой...
   До чего же все просто! Конечно же, когда кольцо перемещалось в этой зоне, через полость отверстия мгновенно выравнивались величины гидравлического давления с двух сторон кольца. Болван! Именно так исчезала опасная нагрузка на кольцо, которая может вызывать его порыв. А в новом устройстве такого спасительного бокового отверстия нет - оно оказалось ненужным по другим соображениям... Позор тебе, Аркаша, позор! Неделю решать типичную проблему для неучей! Как ты мог проглядеть такую элементарщину? Может быть, и вправду сработался? А еще замахиваешься руководить наукой в Нижневартовске! Где твоя принципиальность?..
   Ругал себя Аркадий Михайлович, ругал, а настроение его стало легким и радостным.
   И, забыв про ночное время, схватил он телефонную трубку, набрал номер Маши...
  
  * * *
   Нет, не буду я утомлять читателя их разговором. Ведь не о любви он был, не о жизни, а о каком-то разобщителе пластов... Впрочем, как не о жизни? Ведь это и была теперь, быть может, самая волнующая грань их жизни. Но такова уж судьба милых моих технарей: не интересны читателю их профессиональные проблемы. Другое дело - воспоминания актера о своих делах, или драматурга... Ну, и ладно, что есть, то пусть и будет.
   А вот Маше было интересно слушать подробное откровение мужа о резиновом уплотнительном кольце и условиях его работы. Ей тоже не спалось.
   - Я уверена, Арик, что теперь все будет в порядке. Молодец! Знай: я верила, что ты победишь...
   - Только я не хочу копировать ту случайную палочку-выручалочку, то боковое отверстие. По-моему, теперь надо защитить кольцо вполне серьезно: вставить в зону увеличенного зазора тонкую гильзу с продольными перепускными прорезями. Ты согласна?
   - Да, конечно... Завтра надо срочно испытать эту идею. Приходи на завод к началу первой смены - к семи... Приходи, пожалуйста, я буду там...Ну, а пока - спокойной тебе ночи. Поздравляю!..
   Пятница стала днем радости и для Аркадия Михайловича, и для Маши, и для начальника цеха, и для рабочих-сборщиков. Кольцо больше не рвалось! Не рвалось при любом его поперечном сечении, при любой твердости резины, при любой форме канавки для него.
   В ночь с пятницы на субботу Аркадий Михайлович спал крепко. Проснулся отдохнувшим, в буфете выпил чашку кофе, съел вкусную фирменную булочку, к десяти утра пришел в приемную директора. Там толпились члены техсовета. Директор еще не вернулся из Москвы. Но ждали его недолго. Он стремительно вошел в приемную, кивнул всем головой, распахнул дверь своего кабинета:
   - Прошу!
   Все расселись по привычным местам. Аркадию Михайловичу достался один из дальних от директора стульев, около двери. Павел Кириллович, сидя за своим рабочим столом, начал:
   - Спасибо Василию - привез меня из Москвы за полтора часа. К сожалению, вчера не смог получить подпись начальника главка. Еле уговорил его появиться сегодня рано утром на работе... У них все проблемы - бумажные. А у нас вот сборочный участок остановился по милости науки. План горит. Это - итог нашей излишней доверчивости. Ведь Аркадий Михайлович обещал, что все будет в порядке. Как же тут не поверить! И верим, конечно. А потом за его сырые идеи расплачиваются рабочие потерей заработка... Вот сейчас и подумаем, как нам быть с этими идеями. Что вы можете рассказать нам, Аркадий Михайлович?
   Аркадий Михайлович встал. Нет, он не сердился. Более того, был в умиротворенно-игривом состоянии и, хотя очень старался обуздать его, глаза предательски не слушались.
   - Думаю, все в полном порядке, - только и сказал он почти весело, совсем не в тон директору.
   Павел Кириллович недоуменно уставился на представителя науки. Тут попросила слова Маша и рассказала о событиях пятницы - начиная с самой ночи.
  Директор смог подавить в себе замешательство и обычным, начальственным, тоном завершил этот, быть может, самый короткий в истории завода техсовет:
   - Ну, что ж, я рад, что мы можем начать выпуск новых разобщителей. За эту возможность не жалко отдать и неделю простоя. Теперь надо быстро доработать и по полной программе испытать все имеющиеся в цеху устройства. В пятницу все должно быть закончено. Надеюсь, Аркадий Михайлович проведет с нами еще одну неделю...
   Попросил Аркадия Михайловича задержаться в кабинете. Когда все разошлись, сел рядом с ним и тихо сказал:
   - Прости меня, Аркадий...
   Тут же зазвонил телефон... Пока директор разговаривал, Аркадий Михайлович молча вышел из кабинета.
   ...Всю неделю шли испытания разобщителей новой конструкции. Больше никаких проблем не возникло. Всю партию устройств начали готовить к поставке заказчику.
  
  * * *
   В пятницу, в конце рабочего дня, Аркадий Михайлович зашел к директору попрощаться. Павел Кириллович попросил его не спешить. Запер дверь кабинета, достал из стенного шкафа бутылку коньяка, две рюмки и плитку шоколада. Разломал плитку на куски прямо в упаковке. Разорвал упаковку и высыпал куски на листок бумаги. Разместил коньяк, рюмки и шоколад на длинном приставном столе. Сел напротив Аркадия Михайловича.
   Молчание затянулось. Директор налил коньяк в рюмки и поднял свою:
   - Давай наконец перейдем на ты. Ведь почти пуд соли съели вместе... Аркадий, я виноват перед тобой... Плохо понимал тебя. Не разглядел, что ты ведь сильный... Обидел тебя в этой твоей командировке... недоверием... И еще... Я, видишь ли, люблю твою жену. Мне казалось, ей плохо, тоскливо с тобой в последнее время. А со мной она оживала.
   В глазах Аркадия Михайловича возникло что-то, похожее на любопытство. Павел Кириллович помолчал несколько секунд, затем продолжил:
   - Нет, я не форсировал событий. Только месяц назад предложил ей выйти за меня замуж... Хочу, чтобы ты знал это... И еще хочу, чтобы ты знал ее ответ. Она сказала, что не готова принять мое предложение. Сказала, что очень ценит нашу дружбу, а о большем просит пока не говорить. Коля и Оля, дескать, скоро школу заканчивают - хватит им одного стресса, отъезда из Москвы...
   Аркадий Михайлович сидел задумавшись... Павел Кириллович приблизил к нему свою рюмку и сказал:
   - Мне хочется выпить за твои успехи в Сибири. Знаю - они будут. А если понадобится мое плечо, приезжай без колебаний. Я - с тобой. За успехи!
   - Ну, спасибо, Паша, - просто и искренне улыбнулся Аркадий Михайлович. - Мне было бы жаль расстаться с тобой навсегда. Спасибо! И будь уверен: помучаю я тебя еще. Есть идеи - куда же я без нашего завода? Ну, а прочее тоже образуется. Мы бываем глупы, но жизнь - мудра, она великий гармонизатор... Давай - за дружбу, и стряхнем с нее всю шелуху на прощание!
   Прощаясь, они обнялись...
   А на следующее утро, уже перед самым отъездом, Аркадий Михайлович пришел попрощаться к жене и детям-близнецам. Поговорили тепло, как-то по-семейному. Не было ни упреков, ни оправданий. Он пригласил Олю с Колей навещать его в Нижневартовске, а затем, быть может, и поработать там...
   Жена проводила его до поезда. Шли молча - и в этом молчании ощущали гармонию покоя, внутренней свободы, воскресшей душевности, а быть может, и некоего высокого взаимного прощения. Впрочем, они не анализировали свое состояние, просто открылись ему, и не хотелось им, чтобы оно чем-то нарушалось...
   У вагона все же прервали молчание. Он сказал:
   - Спасибо тебе, Машенька. Если бы не твоя оперативность, провалились бы испытания.
   - Это ты молодец. Я была лишь "на подхвате"... Да и что нам сейчас говорить об испытаниях...
   - Они были последним аккордом моих дел в институте. И счастливым. Это очень важно для меня. Я буду помнить их всегда...
   - А если и я захочу навестить тебя?
   - Ты - жена. Приехала бы в свой дом.
   И вновь было молчание. А затем она поцеловала его и сказала:
   - Ну, иди. Сейчас поезд поедет.
   Он поднес к губам ее ладони и поцеловал их:
   - Будь умницей... Я буду звонить. Пусть все будет хорошо...
   И зашел в вагон. Тут же тронулся поезд. Он едва услышал тихо произнесенные ею слова:
   - Прости меня...
   Или ему это просто показалось.
  
  
  СЕРЕГА И РОБИК
  
   В этот вечер водка пилась хорошо. И не только потому, что Сергей и Роберт употребляли ее в сопровождении вкуснейшей окрошки, а затем аппетитного жаркого из говядины с помидорами, огурчиками и зеленым луком, только что сорванными с грядки. Вся эта еда, приготовленная Ларисой, гостеприимной женой Роберта, конечно, воодушевляла к приему довольно привычного для буровиков напитка. Но, пожалуй, основную роль играло другое: в этот воскресный летний день на даче Роберта свершилось наконец долгожданное событие. После недель раздумий и сегодняшнего изнурительного "интеллектуального штурма" друзья нашли то техническое решение, которое позволит намного полнее отбирать нефть из продуктивных пластов.
   Стол стоял на дачном участке под пышной кроной матерой березы. Он был придвинут к качелям, на которых сидела, чуть покачиваясь, Лариса. А с другой стороны стола подсаживались на табуретках для приема пищи Сергей и Роберт. Но больше им нравилось беседовать стоя - насиделись сегодня в ходе творческих мук...
   - Серега! - произнес уже чуть захмелевший Роберт, - я хочу выпить за тебя персонально. - Сегодня именно ты поставил победную точку в наших поисках. - Лара, присоединяйся, пожалуйста.
   - Не валяй дурака, Робик. - возразил Сергей. - Ты же прекрасно знаешь, что такое совместное изобретательство - ведь у нас с тобой уже около сотни общих изобретений. Я много думал об этом явлении... Это истинная симфония поиска. Это разжигание творческого азарта друг друга... Что еще?.. Ювелирная доводка предварительных идей или решительный отказ от них. Мучительная вереница наших сомнений и надежд... И вот мы оба уже - на волоске от конечного решения. Понимаешь, оба! Но конечная счастливая мысль вряд ли может одновременно прийти в обе головы. И к кому бы она ни пришла, говорить о чьей-то главной роли в нашей находке - это просто непрофессионально. Давай лучше выпьем за дружбу!
   - Да, Серега, ты просто поэт! И что тебя потянуло в технику? Правда, известно, что талантливый человек талантлив во всем... Или это перебор, или я вообще бесталанный. В поэтическом осмыслении вещей я - ноль. Ну и ладно... Хочешь выпить за дружбу - давай за дружбу. Это тоже правильный тост - мы уже двадцать лет вместе. И я благодарю судьбу за это.
   - Ребята, - вступила в разговор Лариса, - я тоже выпью за вашу дружбу. Я любуюсь, вашей увлеченностью, завидую вам, иногда жалею, что стала экономистом, а не механиком... Но вот недавно доказала в "Роснефти", что можно рассчитать экономический эффект новой техники в заканчивании скважин по изменению их производительности. Так что скоро разбогатеете благодаря мне и своей новинке.
   Друзья усмехнулись с легкой грустью. Кого ныне волнует экономический эффект от изобретений?! Договорись где надо, поделись - будешь как-то поощрен.
   Сергей внимательно смотрел на Ларису. Светловолосая, c пухленькими, как у девчонки, щечками, с большими карими глазами, слегка раскосыми - некий отголосок происхождения из северных сибирских широт. Очень добрая открытая улыбка... Повезло Роберту! А вот он, Сергей, живет холостяком. В двадцать пять лет женился на самой красивой девушке лаборатории - Вере Кузьминой. А через три года она ушла от него. Была откровенной, сказала: "Скучно мне с тобой, Сергей. Ты вечно в делах, а то и в командировках по месяцу. Ты - не для меня, уж прости. Мне каждый день нужны внимание, ласки и, если хочешь знать, секс. Ну, неделю я еще продержусь одна... но месяц!.. И даже если ты здесь, чаще всего я этого не ощущаю..." Она нашла себе другого мужа где-то на стороне. Сергей понятия не имеет, как она живет. Теперь ему сорок три. Роберту тоже. Но у Роберта есть Лариса и сын, а у Сергея... только творчество...
   - Ну, за вашу дружбу! - подняла свою рюмку Лариса. И все втроем, дружно чокнувшись, выпили.
   - Хорошо идет, - деловито отметил Роберт. - Победа и водка - гармоничное сочетание. Но, Ларочка, вряд ли мы станем богатыми благодаря твоей методике расчета эффективности. Наступают новые времена. Побежали девяностые годы - входим в светлое капиталистическое будущее. Ельцин и его экономическая команда твердят о предприимчивости каждого. Если ее нет, если не умеешь делать деньги, значит, ты не состоялся, не годен для современной жизни.
   - Я не могу понять этого тезиса, - пожал плечами Сергей. - Получается, что великому певцу Евгению Нестеренко, чтобы нормально жить дальше, надо срочно покинуть Большой театр и организовать свой личный шоу-бизнес... или, по меньшей мере, стать директором Большого.
   - Видимо, это лучший вариант сегодня, - уверенно заметил Роберт.
   - Это нелепый вариант, - возразил Сергей. - Нестеренко не должен жить беднее среднего бизнесмена - иначе страна рухнет. Призвание к бизнесу присуще довольно узкому слою людей, таких - процентов десять, не больше. Пусть они и процветают в этой сфере. Но ведь есть еще призвание к сцене, к изобретательству, к научному поиску, к преподаванию... Это что, уже устаревшие виды деятельности? Им пять копеек цена? И разве в этих сферах нет места творческой предприимчивости? Разве не следует ее стимулировать и достойно оценивать?
   - Я ж говорю, что ты поэт, - улыбнулся Роберт. - А нашей задерганной стране надо еще какое-то время помытариться - пройти через дикий капитализм. И только потом твои высокие мысли сгодятся для общества.
   - Не хочу, чтобы мы шли в цивилизованный капитализм через сломанные судьбы людей, десятилетиями служивших своей стране. Не хочу, чтобы творчество Евгения Нестеренко стало стоить меньше, чем деятельность удачливого мелкого лавочника. Ельцинская команда строит капитализм не на диких просторах индейской Америки, а среди миллионов цивилизованных и очень полезных стране людей. И надо искать такие пути, на которых достойные люди - кстати, выращенные этой же страной для ее блага - не становятся униженными, отброшенными на обочину дороги.
   Лариса внимательно слушала разговор мужчин и молчала. И ей захотелось тоже сказать несколько слов.
   - Ребята! - воскликнула она. - Я думаю так. В ельцинскую экономическую команду вам никак не попасть. Так что ваша дискуссия практической роли иметь не будет. Вам остается только не изменять своему призванию. Я не верю, что лавочник очень долго будет жить лучше вас - в этом случае страна бы действительно рухнула, тут совершенно прав Сережа. А к тому же, у вас есть неоценимое богатство, которого никогда не обретет лавочник. Это - ничем не заменимое творчество, самый верный друг. Оно никогда не изменяет человеку... только человек, бывает, изменит ему. Давайте останемся самими собой. И, как говорят, прорвемся!
   - Пьем за Ларису! - вдохновенно заявил Сергей. - Эх, Робик, ценишь ли ты свою жену по достоинству? Я сомневаюсь. А она сказала мудрые слова - и мы будем следовать им.
   Он наполнил рюмки и поднял свою, призывая Роберта и Ларису к тому же.
   - Ну, ладно, романтики, тост я, конечно, поддерживаю, Лара умница. И пусть её идеи подтвердятся жизнью. Ведь жизнь подчас творит чудеса. Вспомните, как чеканны и привлекательны слова "Манифеста" Маркса и Энгельса. И вроде бы мы с вами их ре-а-ли...зо-вы-вали. Но надо же: вновь пришли к капитализму!.. Пробежали круг в три поколения, как белки в колесе. Цирк!.. Впрочем, я заговорился. За Ларису! Серега ошибается - я ценю все достоинства жены. Дай поцелую.
   Роберт не без труда поднялся с табуретки и поцеловал жену. Мужчины опустошили свои рюмки. Лариса символически смочила губы, поставила рюмку и сказала:
   - Спасибо, ребята... Но не пора ли нам перейти к чаю? У вас осталось водки не больше чем на один тост. Он вам нужен?
   - Мне - да, - заявил Роберт. - Вы так и не дали мне выпить за Серегу. А я его люблю - и не отступлюсь. Тост - за здоровье моего друга Сергея! Не за его творческие успехи... и воще не за что-то этакое, а за его здоровье. Пусть будет здоров... потому что он очень... хороший человек!
   - Ну, давайте, - согласилась Лариса, понимая, что спорить уже бессмысленно.
   И бутылка была закончена, как это обычно бывает в России.
   ...В сумерках еще можно было разглядеть созревшие яблоки среди листвы молодых яблонь, а с другой стороны - гроздья красной смородины. Теплый подмосковный август. Вокруг - тишина и покой. Дремала у своей конуры стареющая сибирская лайка Женька.
   И эта умиротворенность совсем не располагала к долгим раздумьям о том, что Россия вступила в смутное время поспешного и бесшабашного воссоздания капитализма, разрушенного здесь около восьмидесяти лет назад. Она вступила в стихию почти бесконтрольного разгула вдруг вскипевших в обществе алчности и жестокости, стремительного переосмысления людьми жизненных ценностей...
  
   Прошло два года. Всесоюзный институт буровых технологий, где друзья проработали более двадцати лет, стали кандидатами наук и заслуженными изобретателями России, убывал в численности на глазах, превращались в крошечные или ликвидировались невостребованные подразделения. Ведь и вся нефтедобывающая отрасль, а значит, и бурение скважин, были в кризисе - естественное отражение кризиса всей экономики страны.
   Лаборатория разобщения пластов института еще держалась "на плаву", и самым главным ее достижением являлся именно комплекс, созданный Сергеем и Робертом. Он был успешно испытан в Западной Сибири. И в результате оказался востребованным... американской инновационной компанией "Офшор Дриллинг".
   В России же договор с "Обьнефтегазом" на разработку комплекса и его постановку на серийное производство заканчивался, а что будет дальше, друзья не ведали.
   ...И снова был август, снова наступали сумерки. Сергей и Роберт медленно и молча шли вдоль Манежной площади. Каждый из них думал о случившемся. Несколько минут назад они вышли из гостиницы "Националь", где в нескольких комнатах на пятом этаже разместилось московское представительство компании "Офшор Дриллинг". Их неплохо угостили под мягко расслабляющее душу виски с содовой и пригласили на работу в компанию, в штат Оклахома...
   Первым нарушил молчание Роберт:
   - Знаешь, Серега, я поеду. Это единственный способ достойно пожить, не путаясь с убогой, мелкой коммерцией. Представляешь, мы останемся в науке, в творчестве и при этом не будем влачить жалкое существование!.. Не хочу быть беднее лавочника с Тишинского рынка! Понимаешь, не хочу, чтобы он потешался над моим неумением жить. Хочу жить достойно, не изменяя своему призванию.
   - Ну, Робик, ты, похоже, по натуре - человек мира. А мне хочется жить в России, служить именно ей. Вот такой я идейный... Чувствую, что не смогу быть счастливым где-то вдали от нее.
   - Дорогой мой, не надо демагогии. Ну, положим, в лирике я готов ее допускать. Помнишь, как написала Вероника Тушнова? "Что нам грустить - живем любя. Хоть ты другую, я тебя". Красиво сказано - но это о любви между мужчиной и женщиной... Я тоже люблю Родину. Но скажи ты, заслуженный изобретатель России, отвечает ли она нам тем же? Давай будем честными: нет! Сегодня Россия любит коммерсантов, дельцов, и нас зовет к тому же. Уже почти рухнул наш уникальный институт, который был уважаем в мире. Почему? Не из-за материнской ли любви Родины?.. Послушай радио, почитай газеты! Сегодня для России уметь жить - это быть дельцом. А ты, жрец творчества, для нее устарел, неинтересен. Ну, скажи, что это не так!
   Сергей ничего не ответил. Роберт понимал, как тошно на душе у друга и решил помолчать тоже...
   - Грустно мне, Робик. Вот ты вдруг вдохновился, а мне очень грустно. Не ждал я такого итога наших с тобой усилий. Я понимаю, что в Оклахоме мы не пропадем, да и просто можно гордиться, что американцы нас заметили... Кстати, по-моему, только нас из всего института... точнее, из его остатка... Но не об этом мне мечталось. И не подумай, что я наивен, или зомбирован советской пропагандой. Знаю я, знаю, что в эмиграции подчас свершаются великие дела. Но ведь я не щадил себя именно для отечества. И счастье видел - в нужности ему, пусть это и громкие слова... А впрочем, почему громкие? Мы же знаем, какие патриоты своей страны американцы. А французы! А японцы!.. Я думаю, более девяноста пяти процентов человечества не мыслит себя вне родной земли - и ничего громкого тут нет. Это естественно, как и многое другое, что вошло в кровь и плоть людей...
   - Серега, а не завернуть ли нам в пивной бар на Новом Арбате? - предложил вдруг Роберт. - Мы всегда любили туда похаживать в трудные моменты жизни.
   - В очереди стоять неохота.
   - А вдруг ее нет?
   Очереди действительно почему-то в этот раз не было.
   Но правильно говорится: пришла беда - открывай ворота. В зале недалеко от стола, где они расположились, Сергей увидел свою бывшую жену Веру с каким-то мужиком, явно иностранцем. "Спина иностранная" - так характеризовал подобных субъектов писатель Илья Эренбург. Вера и ныне была великолепна. Увидев Сергея и Роберта, что-то сказала своему кавалеру и подошла к их столу. Сергей продумал: "Только этого мне сейчас не хватало!"
   - Я не очень помешала? - несколько игриво спросила Вера.
   Затем добавила, приглядываясь к Сергею:
   - Невеселый ты какой-то. Где твой неиссякаемый энтузиазм?
   Сергей не спешил с ответом. Она подсела к столу.
   - Сегодня энтузиазм у других, - наконец произнес он. - У торговцев, бизнесменов, банкиров... В науке его уже нет - она подыхает потихоньку... А у тебя, вижу, энтузиазма - хоть отбавляй.
   - А что в этом плохого? Стараюсь соответствовать реальному миру, а не какому-то вожделенному... Вот там сидит мой друг и будущий муж. Он американец, живет под Филадельфией. Вообще-то он русского происхождения, его дед убежал из России в гражданскую войну. По-русски говорит совсем неплохо... У него часть бизнеса - в России. Наведывается сюда регулярно...
   - Так ты сейчас не замужем?
   - Мы расстались тихо и спокойно три года назад. Он начал с размахом заниматься шоу-бизнесом и стал просто чужим. С ним сделалось так же скучно, как было с тобой. То же сумасшествие, а не жизнь, и я - на последнем месте. Мне такая скука и тоска ни к чему. Знаешь, я поняла, что в нашей России-матушке все трудяги какие-то покалеченные: ученые - своей ненужностью, бизнесмены - этакой фронтовой жизнью на износ... Вот в Америке, где нормальная цивилизация, каждый прежде всего - ж и в е т! Рэкет, киллеры - только в криминальном бизнесе, например, наркоторговле. Остальные бизнесмены спокойны за свою судьбу, знают, что она зависит только от них самих. Ученые востребованы, учителя тоже - все востребованы, безработицы почти нет. И все живут достойно, хотя, конечно, кто-то в богатстве, а кто-то просто в достатке... Старики блаженствуют на пенсиях и социальных льготах...
   - Это твой новый друг так здорово просветил тебя?
   - Не только. Переписываюсь кое с кем из эмигрантов. Помнишь, например, Дашевских? Живут в Бостоне, не нарадуются.
   Роберт слушал молча эту беседу, но вдруг сказал:
   - Вера, мне кажется, что твой спутник уже волнуется.
   Тот мужчина - ему на вид было лет пятьдесят или чуть побольше - смотрел в их сторону. Вера приветливо махнула ему рукой и встала.
   - Вот что я скажу тебе, Сережа, на прощание. Может быть, я не права, но кажется мне, что ты просто не сумел жить как надо. Да ты и не жил-то никогда. Всегда в работе, как каторжник... мне жизнь портил... нет у тебя ни машины, ни дачи. Доволен, что есть двухкомнатная клетушка в хрущевке. Теперь оказался на развалинах института, которому отдавал всю жизнь. А помнишь, министерство хотело направить тебя в Техас на стажировку. Возможно, был бы сейчас крупным американским специалистом. Но ты, конечно, отказался: не мог сорвать свои великие разработки. Незаменимый... Жаль мне тебя, нескладный ты человек. Думаю, в реальных обстоятельствах жизни надо, кроме всего прочего, уметь еще одно - не попадать в число неудачников... или хотя бы недолго там пребывать. Ну, держите хвост пистолетом, ребята!
   И ушла к своему столу. А Роберт, улыбаясь, заговорил:
   - Ну, не зря сюда зашли: поучили тут тебя жить. И знаешь, что я подумал? Вот будем мы трудиться в Америке как востребованные ученые, станем там жить, как выражается Вера, достойно. И узнает она как-то про это, одумается, бросит своего филадельфийца и вернется к тебе, теперь уже в Оклахому. Посмотри, какая женщина!
   - Хватит болтать. Допивай пиво - и пошли отсюда. Тошно мне тут сидеть и видеть ее. И вообще домой хочу - спать...
   Прощаясь, Роберт весело напомнил Сереже один анекдот на тему дня: "Беседуют два еврея. "Ты не знаешь, чем отличается материализм от эмпириокритицизма?" - "Не знаю... но ехать надо!"
   Да, у Роберта сегодня возникло явно приподнятое настроение - и от этого Сережа чувствовал себя еще более беспокойно и уныло.
   Он не ожидал, что дома быстро заснет, но это случилось. Видимо, какая-то гнетущая моральная усталость оказалась сильнее нервного возбуждения и раздумья. Но во сне мозг и нервы продолжали активно действовать. Ему снились какие-то промышленные испытания на буровой. Чем-то очень встревожен буровой мастер. Ах, вот в чем дело: прихватило обсадную колонну в стволе скважины. Звонят главному инженеру - он говорит, что сейчас примчится. Вот он уже приехал. Это Женя Болонкин, с которым Сергей в давней дружбе. Женя, кажется, видит скважину насквозь, и она всегда ему покоряется... Он начинает "колдовать", крепко держась за тормоз буровой лебедки. Все затихли, слышны только надрывные звуки механизмов... Женя продолжает "колдовать", становится все более озабоченным и грустным. Дает распоряжения... Промывки скважины не помогают... Мастер, обреченно махнув рукой, уходит в свой вагончик... А вскоре Женя отходит от лебедки и говорит: "Все - погибла скважина, Сережа. Погибла из-за твоих "игрушек"...
   Сергей проснулся и резко сел на кровати. Ему подумалось, что это вещий сон, хотя он всегда был далек от суеверий. Вещий или не вещий, но все ясно: самое лучшее, самое светлое в жизни погибло. "Столько было стараний, столько надежд! - думал он - Прошли лучшие десятилетия жизни - сплошные поиски и борьба на благо любимой нефтяной державы - России. А в итоге - не нужно ей это. Наводняют ее представители американских инновационных компаний, благодетели наши... и вот я вдруг понадобился Америке. А мне Россия надобна. Вот так... Но я-то ей больше не нужен..."
   ...На следующий день институт узнал, что, что Сергей пытался покончить с собой - отравить себя газом. Но соседка почувствовала неладное, стала стучать в его дверь. Не достучавшись, вызвала милицию... Теперь он в больнице. Состояние тяжелое...
   Роберт навещал друга ежедневно. А через три недели, когда Сергея выписывали из больницы, показал ему проект контракта, присланный "Офшор Дриллинг". Там не хватало только их подписей...
  
  
  
   ЛИРИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ
  
  ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА
  "16 сентября 1971 г., Москва, ВНИИ буровой техники. Я, кажется, нашел, какой должна быть неизменная сфера моих занятий в литературе: лирические миниатюры. Мне всегда скучновато наращивать объем текста и никогда не скучно - заниматься наращиванием его качества".
  
  
  О СОБАКАХ, КОТЕ
  И ВЕРБЛЮДЕ...
  
   Имеется и у меня эта обычная слабость: мне интересны животные. Когда есть возможность, могу часами смотреть передачи американского телевизионного канала, посвященного их жизни. Никогда не забуду потрясший меня в детские годы советский документальный фильм "Лесная быль" о наполненной огромными трудностями естественной жизни речных работяг - бобров. Мне посчастливилось стать зрителем этого фильма на старом московском Арбате, в кинотеатре "Наука и знание". Давно уже нет того кинотеатра, нет и Арбата моего детства... А намного позже я со слезами на глазах смотрел художественное творение С. Ростоцкого "Белый Бим - черное ухо"...
   Сколько книг и фильмов, рассказывают о замечательных существах, которых люди несколько высокомерно назвали "братьями нашими меньшими": об их благородстве, мудрости, преданности, чуткости, эмоциональном богатстве, умении совершать поступки!
   Наиболее тесно я многие годы общался с котами. Мне трудно вспомнить такое время, когда членом моей семьи не являлся очаровательный кот, а то и двое. Да и было ли такое время? И я до глубины души понимаю слова Бернарда Шоу: "Человек культурен настолько, насколько он способен понять кошку"...
   Мне хотелось бы предложить вниманию читателей несколько моментов из жизни животных, которые случились на моих глазах и даже с моим участием.
   Надеюсь, уважаемый читатель, что этот очерк сможет заинтересовать все поколения вашей семьи.
  
   * * *
   Быть может, я не очень внимательно изучал в школе "Зоологию" - науку о жизни животных. Как бы там ни было, во мне какое-то время жило такое понимание: всё, что делают животные, общаясь с людьми, - результат только условных рефлексов. "Условный рефлекс" - это очень просто. Например, вы несколько раз перед накладыванием еды в мисочку собаки, включаете звонок. А затем собака, услышав звонок, немедленно бежит к своей мисочке. Звонок стал для неё сигналом близкой кормежки, а по-научному, у неё появился условный рефлекс, то есть такой вот ответ на звук звонка: надо бежать к еде...
   Но не обошли моей жизни случаи, когда животные явно показывали: они, как и люди, могут вести себя на основе самостоятельных размышлений и глубоких переживаний, а не просто откликаться на какие-то сигналы, например, звонок...
   Много лет назад мы с женой сняли на лето дачу в поселке Клязьма под Москвой и жили там с бабушкой и сыном-дошкольником. Хозяева этой дачи имели добрую, приветливую собаку, которая любила ходить с нами на речку и плавать в ней.
   Однажды, будучи в очень хорошем, веселом настроении, я решил пошутить. Схватил эту собаку и бросил её в реку с довольно высокого берега. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я подумал, что эта "шутка" покажется веселой и ей.
   ...Когда собака вышла из воды на берег, она одиноко, медленно, с опущенной головой, даже не взглянув на меня, побрела к дому. И затем много дней не приближалась ко мне, а если я пытался к ней подойти, понуро отходила в сторону. Она явно показывала мне свою глубокую обиду.
   Я множество раз старался упросить её о прощении. В конце концов она простила меня и стала относиться ко мне по-дружески.
   И я больше не позволял себе бесцеремонного отношения к ней...
  
  * * *
   Мы с женой поселились в Нью-Йорке в пенсионном возрасте. Здесь около девяти лет нас ждал сын - он жил с женой и дочкой. А ещё через несколько лет у нас с женой появилась приятная возможность проводить летние месяцы на даче, в горах Пенсильвании, спасаясь от мучительно влажной жары Города Большого Яблока.
   На этой даче довелось познакомиться моему коту Рики и маленькой собачке сына Люське. Собачке кот, видимо, приглянулся, и она захотела с ним играть. А заигрывала она так: стремительно бегала кругами вокруг него, делая вид, что намерена слегка укусить то спереди, то сбоку, то сзади. Но кот был неизменно равнодушен к ней. Не отвечая доброжелательностью на эти заигрывания, он лишь время от времени лениво шипел и отмахивался от Люськи лапой, не выпуская когти: показывал, что она его "достала", как выражается современная молодежь. И если собачка надоедала ему сверх всякой меры, он запрыгивал на кровать, полагая, что теперь стал недосягаем для неё.
   Но вдруг Люська, набравшаяся новых сил на свежем горном воздухе, смогла запрыгнуть на кровать тоже. И тут же решила использовать новый метод игры с котом. Она разбежалась и пошла на таран. Кот от удара упал на спину и по инерции соскользнул на пол. Вслед за ним - тоже по инерции - на полу оказалась и Люська.
   Затем собачка гордо отвернулась от кота и подбежала к своему хозяину - моему сыну, ожидая похвалы в качестве победительницы.
   А кот был в плохом настроении всё оставшееся время дня.
   Да, беспомощность - очень печальное ощущение и для человека, и для кота.
  
  * * *
   К сожалению, конфликтные отношения между Рики и Люськой имели драматическое продолжение, которое стоило нам с женой многих переживаний. Но главное - мы окончательно поняли, что психология домашних животных, которые годами ежедневно общались с людьми, весьма сложна и, видимо, даже приближается к человеческой.
   А случилась у нас на даче вот такая беда.
   Однажды, по семейным обстоятельствам, я остался на несколько дней один с Рики и Люськой. Оба эти довольно заласканных существа, поняв, что никто из людей, кроме меня, в доме не предвидится, начали между собой борьбу за мое первоочередное внимание. Люська с этой целью переселилась со второго этажа на наш с Рикой, первый, и стала упорно проситься ко мне на колени всякий раз, когда я садился на стул или в кресло. Рики, ощущая себя бесспорным хозяином на нашем этаже, относился к собачьим попыткам достаточно снисходительно, тем более что я игнорировал их, не желая излишне нервировать любимого кота.
   И все же, естественно, раздражение кота в отношении нарушающей гармонию нашей жизни Люськи неуклонно нарастало...
   В тот поздний вечер я уселся в кресле, чтобы посмотреть какую-то передачу по телевизору. Перед этим я увидел, что кот сладко спит в другой комнате на моей кровати. Люська не спала и стала проситься ко мне на колени, кладя на них передние лапки и тихо поскуливая. И тут я допустил роковую ошибку: решил, в порядке исключения, не отказать ей - пусть порадуется, пока кот видит свои сны...
   В ходе телепередачи, кот неожиданно для меня проснулся и тихо зашел в комнату, где Люська блаженствовала у меня на коленях. Такого безобразия он вытерпеть не смог. Как посмела столь вольготно вести себя эта ненужная ему гостья на его территории?! А с другой стороны, как я мог допустить ее к себе на колени - на его, и только его, традиционное место в нашей семье?! Возмущение захлестнуло его сердце и разум - он взлетел в невероятно длинном прыжке и с шипением оказался у меня на коленях, оседлав Люську. Ошеломленная собака, в свою очередь, возмутилась бесцеремонностью кота и немедленно приняла бой.
   Мои подопечные, сцепившись, единым клубком скатились с моих коленей, и их лютая схватка продолжилась на полу. Борьба была столь динамичной, что уловить, какие травмы они получают, я не мог. Стало ясно одно: их срочно надо разнять и сделать недоступными друг для друга. Мне это, к счастью, удалось. В итоге собака осталась в комнате с телевизором, а кота я оставил в спальне за закрытой дверью.
   Меня, конечно, шокировало произошедшее. Интерес к телепередаче был потерян, я выключил везде свет и лег в кровать. Рики тоже устроился на кровати сбоку от меня. Мне долго не спалось, и я слышал, что кот упорно вылизывается, но при этом производит странные и довольно громкие звуки, словно старается что-то глотать, но делает это с большим трудом...
   Утром мои животные, вроде бы, успокоились, и я решил их осмотреть. У Люськи не нашел заметных следов схватки - видимо, мой кот, не имея опыта драк, слишком растерялся в бою с собакой и вел себя довольно беспомощно. Люська же вела бой жестко и беспощадно: Рики был весь в кровавых ранах: на губе, шее, груди и двух лапах - передней и задней. У него поднялась температура - нос сухой и горячий, все тело тоже "горит", что безошибочно ощущалось ладонью. Я пока ничего не предпринимал, поскольку кот заснул. Во сне он периодически издавал стоны.
   Через несколько часов из Нью-Йорка приехали моя жена и родственники - хозяева Люськи. Собаку немедленно вернули на ее родной второй этаж, а кота мы с женой начали лечить.
   Прежде всего, на основе прошлого опыта, размололи четверть таблетки анальгина, раскрыли ему пасть и влили в нее чайную ложку воды с этим порошком. Кот, хотя и с явным отвращением, но все же проглотил лекарство. Затем мы стали смазывать все его раны специальной лечебной мазью с антибиотиком. Эта мазь хранилась нами с прошлых времен, когда кот умудрился полежать на муравейнике - и весь его живот был ужасно покусан насекомыми. С тех же времен у нас остался специальный воротник, который не позволяет коту слизывать мазь с мест ранений. Этот воротник мы получили в ветеринарной клинике и хранили на всякий случай. Вот он и пригодился вновь. К счастью, воротник практически не нервировал кота - Рики с ним и ходил, и ел, и спал...
   Залечивание ран продолжалось около двух недель. Но это было только частью проблемы, причем не основной.
   Главным стало то, что Рики впал в глубокую обиду и депрессию. Он не мог внутренне примириться с тем фактом, что был так глубоко обижен на своей территории. И понимал, что обида стала возможной только потому, что его любимая семья почему-то пригрела, как родную, эту противную, ненужную нахальную Люську. Почему родные люди предали его? Разве он не старался всеми силами быть добрым, чутким, понимающим, ласковым - настоящим членом семьи?!
   Мы стали неприятны коту - и он порвал с нами все отношения. Очень скоро родственники с Люськой уехали в Нью-Йорк, а кот стабильно обосновался на втором этаже, изредка посещая свою бывшую территорию только, чтобы перекусить из своей миски или сходить в туалет (тазик с песком). При этом он четко демонстрировал, что мы с женой для него - пустое место. Ни малейшей реакции на наши обращения, увещевания, просьбы. А о том, что неизменно свежая еда в миске и всегда чистый песок в туалете - результат наших забот, он просто не задумывался, не до того ему было.
   Конечно, мы приходили к нему на второй этаж, садились на диван, где он постоянно лежал, разговаривали с ним, гладили его, старались напомнить ему, что он - наше любимое существо. Но он не проявлял к нашим стараниям никакого внимания, продолжал лежать, безучастный ко всему, ушедший в тяжелое раздумье, печальный и безвольный.
   Пытались мы и заинтересовать его пребыванием на природе. Но когда выносили из дома, он, либо сразу, либо полежав несколько минут на солнышке, убегал на свой диван. Видимо, одиночество - лучший друг душевной депрессии.
   Такая жизнь, до начала обнадеживающих проблесков в поведении кота, продолжалась неделю. Кто-то, быть может, снисходительно улыбнется тому, что я сейчас поведаю, но что есть, то есть. Кота мы любим нежно и глубоко, он согревал и радовал наши сердца 11 лет, и понимание, что мы теряем верного, любящего нас друга, стало для нас настоящей бедой. Мы пребывали в искреннем унынии, надежда на восстановление нашей солнечной семейной жизни втроем казалась призрачной. Я стал плохо спать: мучило ощущение безысходности...
   Но, как известно, время лечит, и не только людей. Мы вдруг стали замечать, что в глазах Рики появляется здоровый блеск, что он начинает выказывать некоторый интерес к жизни: дольше греется на солнышке; увидев бурундука, проявляет импульсы охотничьего азарта; вдруг попросился на колени к жене; чередует уединение на втором этаже с отдыхом в кресле на нашей территории; мурлычет, когда мы его гладим...
   Процесс медленного возврата кота к нормальной жизни длился еще не менее двух недель. Мы наблюдали этот процесс и испытывали счастье. Постепенно он стал прежним, привычным членом нашей семьи, дарящим нам с женой тепло и уют. И все же нельзя не заметить, что теперь он чаще, чем раньше, уединяется, погружаясь в раздумья о жизни.
   Осталось одно волнение: что сулит нам его возможная встреча с Люськой в будущем?
  
  * * *
   Мне было тогда лет тридцать. Мои друзья по работе, с которыми я оказался в командировке на знойных степных просторах Западного Казахстана, были не старше. Конечно, основное время мы отдавали, как говорится, "оказанию научно-технической помощи" экспедиции сверхглубокого разведочного бурения, но в свободные минуты проявляли неподдельный интерес к жизни окружающей нас желто-бурой степи. После московского асфальта здесь всё было в новинку: колючки - единственное растительное богатство вокруг нас, змеи, скорпионы, фаланги, время от времени приходящее на водопой стадо баранов и овец.
   Стадо подходило к очень большой луже, образовавшейся возле непрерывно фонтанирующей водяной скважины, которую пробурили геологи для нужд экспедиции. И нас впечатляла корректность, умение уважать старших, царящие в стаде. Никто не смел подходить к воде, пока не утолит жажду группа старейшин. Эта группа из пяти - шести баранов направлялась прямо к короткой Г-образной трубе, выходящей из скважины, и останавливалась вблизи неё. Из группы выходил старейший баран, подходил к отверстию трубы, прикладывал к нему губы и начинал пить вкусную прохладную воду. Он пил не спеша, с явным наслаждением.
   Напившись, он медленно отходил в сторону, а к трубе подходили остальные "аксакалы". Между ними ощущалась некоторая незлобная конкуренция: они слегка мешали друг другу наслаждаться потоком воды, выходящим из трубы. Но, тем не менее, воды, конечно, всем им хватало, и, утолив жажду, они тоже отходили от скважины.
   И только тогда остальные члены стада стремительно окружали лужу, а наиболее решительные подходили к самой трубе, и все с упоением пили и пили до полного утоления жажды. А после этого стадо неторопливо куда-то уходило.
  Но больше всего нас интересовали верблюды. Эти величественные и спокойные существа, не реагирующие на перемещение людей и машин, на лай живущих в экспедиции собак, на звуки, доносящиеся с работающей буровой, казались нам абсолютно невозмутимыми.
   Однажды наша лаборантка, двадцатипятилетняя Валечка, попросила меня и еще одного нашего сотрудника посадить её на верблюда и сфотографировать. Мы вдохновенно откликнулись на её просьбу, уверенные, что это не станет серьезной проблемой. Решили, что распределим наши роли следующим образом. Мой коллега будет подсаживать Валечку на верблюда, а я буду стоять перед этим "гордым кораблем пустыни" и отвлекать его внимание, чтобы он оставался совершенно спокойным в ходе нашей ответственной операции.
   И вот в какой-то момент мы приблизились в степи к одному из верблюдов и начали действовать. Мой коллега и Валечка очень медленно и тихо приближались к его правому боку, а я встал перед его мордой и начал с ним беседовать. Естественно, я уже не вспомню, что именно говорил ему, но это, конечно, был добрый, дружелюбный монолог, который, как мне думалось, радовал и даже несколько усыплял верблюда.
   Надо сказать, что он смотрел на меня с интересом и слушал со вниманием... но лишь до того момента, когда остальные двое участников операции подошли к нему
  вплотную. Когда же это случилось, он повернул голову и начал внимательно смотреть на них.
   Тогда я продолжил свое обращение к нему более громким голосом. Он вновь повернулся ко мне. Я подал взмахом руки сигнал: начинайте посадку. Коллега поднял Валечку, и она стала карабкаться на верблюда.
   Тут он всерьез заволновался, начал часто поворачивать голову то к ним, то ко мне. Возможно, я вообще перестал бы теперь привлекать его внимание, если бы, осознав, что он потерял всякий интерес к моему монологу, не изобразил нечто вроде танца папуасов.
   Вдруг, повернув голову в мою сторону очередной раз, верблюд низко опустил её, а затем резко вскинул. И - о, ужас! - в те секунды, когда его голова перемещалась из нижнего положения в верхнее, из пасти изверглась на меня какая-то зеленая, травянистая на вид масса. Я, конечно, отпрянул, пытаясь стряхнуть этот сюрприз с головы, лица и одежды. Мои друзья, естественно, прекратили свои действия и поспешили отойти от верблюда.
   Увидев, что мы от него отстали, верблюд невозмутимо стал лакомиться очередным кустиком колючки.
   ...Лицо и голову я отмыл без особого труда. А мои выходные рубаха и брюки, к сожалению, остались с несмываемыми пятнами...
  
  * * *
   Не знаю, как сейчас, но в годы моих бесчисленных командировок в нефтяные и газовые регионы Западной Сибири я видел там, в новых городках и рабочих поселках, множество бездомных собак. Иногда они бродили в одиночку, но, пожалуй, чаще целыми стаями. Я привык к мысли, что эти собаки неизменно миролюбивы и практически не мешают людям жить.
   Почему их было так много? Полагаю, что, прежде всего, в результате частого переселения людей на просторах Западно-Сибирской низменности. К примеру, приехал парень работать в Нижневартовск, поселился в бараке-общежитии, и случилось так, что появился у него четвероногий дружок, который мог и не претендовать на жизнь в доме, поскольку был по своему происхождению прекрасно приспособлен к северным зимам. Радовался, что хозяин, когда не на работе, не забывает его покормить. Но вдруг хозяина переводят работать на новое нефтяное месторождение, а жить ему теперь предстоит в поселке Радужный. Ему абсолютно неясны предстоящие жилищные условия, да и всё прочее. Он погладит на прощание своего временного дружка и улетит на вертолете. А дружок даже не сердится - знает жизнь. Лишь погрустит немного и прибивается к стае бездомных собак...
   Однажды я находился в командировке в северном городе Ноябрьске, расположенном в Ямало-Ненецком автономном округе. В то зимнее утро я шел по улице, и мою голову грела огромная меховая шапка с пушистым собачьим мехом, которую подарил мне сын специально для поездок на Север. Неожиданно одна большая бездомная собака обратила на меня внимание. Поняла, что моя шапка сделана из убитой "соплеменницы" - и, думаю, её переполнило возмущение. Она стала неотступно следовать за мной. Следовала очень близко и громким рычанием откровенно демонстрировала злобное отношение ко мне.
   Стало страшно. И, проходя мимо одной из автобусных остановок, я решил запрыгнуть в проходящий автобус перед самым его отходом. Так мне удалось спастись.
   После этого случая я носил в той командировке только вязаную шапку...
  
  * * *
   Мой кот Рики - серьезный охотник. В первое лето своей дачной жизни он сначала занялся охотой на белок. Наблюдать эту его охоту было интересно и чуть грустно, поскольку я быстро понял, что она совершенно бесперспективна, хотя отнимала почти все его силы. Увидев в траве белку, он ложился на землю и в величайшем напряжении начинал ползком, по-пластунски, не отрывая живота от земли, с частыми остановками, приближаться к ней. Его азарт нарастал, хвост упруго перемещался вправо и влево, глаза выражали радостное волнение от скорой победы. Но каждый раз, когда он приближался к желанной добыче достаточно для решающего прыжка, белка вдруг подбегала к ближайшему дереву и быстро забиралась по его стволу далеко вверх. А он влезать на деревья почему-то не решается.
   После десятков неудач кот охладел к охоте на белок. Да и они решили не испытывать судьбу и перестали приближаться к нашему дому. Мы уже не видим их вблизи дома.
   Следующим дачным увлечением кота стала охота на бурундуков. Эти маленькие симпатичные животные с полосатой спинкой поначалу жили вокруг нашего дома в большом количестве. Охота кота на них напоминала охоту на белок, но иногда оказывалась удачной. Если Рики удавалось схватить бурундука, он никогда не ел добычу. У кота нет проблемы добывания пищи. Но природа наделила его охотничьим азартом - и это невозможно ликвидировать никакой сытостью.
   Так что, хотя съедать пойманного бурундука ему не требовалось, но похвалиться передо мною и женой охотничьей удачей он считал необходимым. Поэтому, задушив зверька в своих челюстях, он приносил его домой и выкладывал на пол посреди комнаты, победоносно глядя на нас. Жена в таких случаях всегда очень переживала и проводила с котом воспитательные беседы. Она объясняла, что у бурундука есть семья, его ждут дома дети, а теперь они остались сиротами... Кот внимательно слушал, но его природа зверя-охотника оказывалась сильнее воспитательных воздействий моей жены.
   Однако и время этой охоты закончилась, поскольку бурундуки, как и белки, предпочли больше не испытывать судьбу и покинули территорию, прилегающую к нашему дому.
   Набравшись опыта изнурительной охоты на белок и бурундуков, Рики перешел к охоте на птичек, но считает это занятие всего лишь легкой забавой. Он совершенно не верит в успех и просто изображает из себя охотника: ложится на землю, водит хвостом вправо и влево и вроде бы начинает процесс охоты. Но, дождавшись момента, когда птичка взлетает, он спокойно встает и идет заниматься другими делами.
   Надо заметить, что кот проявляет живой интерес не только к маленьким существам - белкам, бурундукам и птичкам, но и к более внушительным обитателям дачной местности. Я в первую очередь имею в виду оленей, которые регулярно приходят к нашему дому, надеясь на угощение. Сначала кот вел себя несколько агрессивно, видимо, полагая, что должен защищать нашу территорию от таких пришельцев. Он смело наступал на пугливого оленя - и тот пятился назад. А когда кот прекращал дальнейшее наступление, считая свою задачу выполненной, олень останавливался и начинал возмущённо бить передней ногой о землю.
   Затем конфликтные отношения кота с оленями сошли на нет. Он привык к этим гостям, осознал, что мы их приветливо подкармливаем, и перестал уделять им внимание. Они, видя его в неагрессивном состоянии, тоже прекратили свои удары о землю.
   А однажды, на закате солнца, я увидел, что кот целеустремленно помчался прочь от нашего дома. Мне стало интересно, в чем тут дело, и я побежал за ним. И вдруг увидел, что мы с ним находимся в нескольких шагах от огромного черного медведя. Видимо, коту захотелось пообщаться с этим незнакомцем. Я схватил Рики и, пожалуй, побивая мировые рекорды, побежал к дому. Ворвался в комнату и захлопнул за собой дверь.
   А медведь запрыгнул в бункер для мусора, стоявший возле соседнего, строящегося дома, полакомился там остатками пищи, оставленными рабочими, и, выпрыгнув на землю, степенно ушел куда-то.
   Весь свой дачный охотничий опыт наш Рики блестяще реализовал в Нью-Йорке. В соседней квартире перед вселением новых жильцов производили капитальный ремонт и даже, по-моему, какую-то существенную перестройку. Растревоженные там мыши решили перебежать в нашу, спокойную квартиру. И кот понял, что пробил его звездный час. За несколько дней он поймал пять мышей, используя методику охоты на бурундуков, после чего прекратилось нашествие этих существ...
  
  * * *
   Наш Рики, как и положено котам, имеет весьма независимый характер, дополненный упрямством и изобретательностью. Что-то он любит, а что-то нет, и это не может быть изменено никакими нашими стараниями.
   Например, он обожает утренний массаж, когда-то предложенный ему мною. Причем желает, чтобы массажистом являлся именно я. Где-то в половине седьмого утра, когда ещё так хочется спать, он прыгает на кровать, подходит к моему лицу и начинает меня будить, легко постукивая лапкой по моей щеке. Мне приходится покорно сесть на кровати, достать из тумбочки необходимые приспособления - деревянные массажные шестеренки, насаженные на веревочную конструкцию, а также мягкую массажную щетку - и приступить к делу. Кот мурлыкает от удовольствия, а массаж необходимо продолжать до тех пор, пока он, вполне удовлетворенный, не спрыгнет с кровати.
   После этого я, если удаётся, позволяю себе поспать ещё немного.
   А больше всего не любит наш Рики ехать в машине на дачу или обратно, в Нью-Йорк. Для спасения от этой неприятности он перепробовал в нашей нью-йоркской квартире, казалось, все возможности спрятаться. Мы вылавливали его из под кроватей, из стенных шкафов, из-за телевизора...
   Однажды мы решили поехать на дачу с сыном в пятницу утром и вернуться в воскресенье вечером. Сын договорился на работе, что в пятницу будет трудиться дома, по Интернету, поэтому нам надо было выехать очень рано: его рабочий день начинается в 9 часов утра.
   Мы с женой своевременно приготовились к поездке, оставалось только посадить кота в клетку и выйти на улицу. Сын подъехал на машине и зашел к нам, чтобы помочь вынести наши дорожные сумки, в основном заполненные едой.
   И вдруг моя жена недоуменно сообщила, что кота нет дома.
   - Давайте поищем вместе и поактивнее - у меня нет времени, - предложил сын.
  Под кроватями кота не было. Из стенных шкафов полетели в комнаты всякие коробки и пакеты - найти кота не удавалось. Осмотрели все углы, все пространства, где можно было предположить его наличие - всё безрезультатно...
   Сын уехал один, а жена в смятении предположила, что, когда он входил, кот незаметно выбежал из квартиры. Она стремительно отправилась на поиски любимого Рики в подъезд. А я удрученно сел на диван...
   И вдруг передо мной появился наш кот. Он спокойно шел мимо меня, с удовлетворением сознавая, что ненавистная поездка миновала. Я понял, что он мог выйти только из-за дивана. Но мы ведь заглядывали туда!
   Я отодвинул диван от стены и обнаружил следующее. Кот умудрился оторвать в одном месте заднюю тряпочную перегородку спинки дивана от его деревянного каркаса и влезть в короб, расположенный под сиденьем. Увидеть место отрыва, заглядывая за диван сверху и сбоку, нам не удалось.
   ...Жена вернулась и со слезами на глазах сообщила:
   - В подъезде кота нет...
   И - увидела Рики...
   Да, кот сумел обдурить трех взрослых людей, но, надеюсь, с того дня в квартире больше не осталось мест, где он мог бы надежно прятаться от нас.
  
  Вот и всё - мой очерк окончен. Но, конечно, нам предстоит стать свидетелями, а то и участниками новых событий в жизни окружающих нас животных. Не так уж примитивна их жизнь... А подчас и поучительна...
  
  
  "БЫВАЕТ ВСЕ НА СВЕТЕ ХОРОШО!.."
  
   Предчувствую, что этот мой очерк может оказаться слишком вдохновенным для современного мировосприятия, особенно в моем далеко не юном возрасте. Ныне, вроде, как-то неловко воспарить над повседневностью и доверительно откровенничать в духе песни моей молодости: "Бывает все на свете хорошо!.." Ныне модно быть стабильно приземленными, глядеть на мир "трезво", видеть его "таким, каков он есть". Ну и пусть! Я все же расскажу вам, дорогой читатель, о счастливом, очаровательном мгновении своей жизни, поскольку уверен: делиться с хорошими людьми радостью ничуть не менее важно, чем куском хлеба. Ведь радость - это эликсир молодости наших душ, и давайте не скупиться, если он когда-то переполняет вашу. Вспомните слова мудрой и доброй детской песенки: "поделись улыбкою своей - и она к тебе не раз еще вернется"...
   А случилось у меня в жизни такое.
   Начну с того, что состоялась моя долгожданная двухнедельная поездка из Нью-Йорка в любимый с юности город - прекрасный и удивительно посвежевший в последние годы Санкт-Петербург. Две недели я дышал и не мог надышаться его красотой, его очарованием. Вновь рядом были "Невы державное теченье, береговой ее гранит", вновь передо мной сияли на фоне голубого неба купол Исаакиевского собора и шпиль Петропавловской крепости, вновь я трепетно вглядывался в такой знакомый, но всегда в чем-то новый облик Медного всадника... Меня встречали Марсово поле, площадь Искусств, Екатерининский сад, кони Клодта на Фонтанке, величие Дворцовой площади, бессмертная музыка Невского проспекта...
   В одном из своих стихотворений, отразившем мои мечту и надежду посетить любимый Ленинград - Петербург, я с волнением написал такие слова: "...и Васильевский остров увижу опять. Это, думаю, вряд ли кому-то понять..." Я москвич, но издавна влюблен в этот прекрасный город на Неве, влюблен с тех дней, когда окончив школу, получил от родителей щедрый подарок - деньги на короткую поездку в российскую Северную Венецию. Это было летом 1954 года.
   Нет, я никогда не занимался популярным противопоставлением Москвы и Ленинграда, они просто слились для меня в некое единое пространство, чрезвычайно близкое моему сердцу. Москва для меня - это военное и послевоенное детство, День Победы 1945-го, школьные и студенческие друзья, родной Арбат с самым изящным в мире вахтанговским театром. Это десятилетия неугомонной работы в науке, защита кандидатской и докторской диссертаций. Это моя дружная маленькая семья - мы с женой и сын, мои бесчисленные возвращения домой после командировок в нефтяные районы страны...
   Но семья-то наметилась в Ленинграде. Там, на прекрасном Васильевском острове, жила моя невеста, познавшая блокадные беды "от звонка до звонка" (об этом надо писать специально). Там в мою судьбу вошло и немало других бывших блокадников, и я с болью в сердце слушал их потрясающие воспоминания про те трагические 900 дней... Там, у бабушки с дедушкой гостил на всех школьных каникулах мой сын, там мы с женой провели множество своих отпусков, заряжаясь гармонией прекрасного города и его окрестностей, унося эту гармонию в душе на дальнейшую непростую жизнь. Туда же мы с женой пригласили на неделю отдохнуть моих немецких коллег по совместной работе, и, видимо, я столь вдохновенно показывал им любимый город, что на прощальном застолье они, очарованные увиденным, подняли за меня тост как за прирожденного, покорившего их сердца гида...
   ...Итак, состоялась моя долгожданная двухнедельная поездка в любимый с юности город - Санкт-Петербург. Но если бы случилось только это, я бы вряд ли стал писать очерк. Ведь многие из нас время от времени посещают любимые города, живя ныне на иных просторах. Ну, и что, теперь каждому писать о таком визите?! Но в данном случае случилось гораздо большее... Вспоминается мне старая пословица: "Пришла беда - открывай ворота!" Да, нередко одна беда тянет за собой другую - и узкой калитки становится мало. Про то, что произошло в данном случае, я бы сказал совсем по-иному: "Пришла радость - и другая рядом!"
   Да, пришла ко мне еще одна радость, настолько же нежданная, насколько трогательная и излечивающая душу от всего болезненного, нанесенного разнообразными ветрами нашей жизни - "такой, какова она есть". К очарованию города на Неве, прибавилось счастливое потрясение души могуществом того явления, которое нередко присутствует в человеческом общежитии и именуется коротким словом - ДРУЖБА.
   Я убежден: пока дружба существует, человечество бессмертно, она неизменно будет поддерживать созидательные силы людей. Еще до этой поездки в Петербург я посвятил своим друзьям такие строки: "...и, как Антею мать-земля, как долгожданный дождь полям, березка жителю Руси, вы мне нужны для новых сил". А в Петербурге еще глубже понял величие и животворную силу дружбы...
   Вторая радость моя была такой. В Петербург специально, во имя нашей встречи, прибыли на несколько дней трое моих старых друзей. Прилетел из нефтяной Западной Сибири, из Сургута, мой неизменный коллега по опытно-промышленным работам, талантливый инженер-буровик, увлеченный и научными поисками, Геннадий Проводников (на фото - справа). Приехал из Москвы мой верный соратник по работе во ВНИИ буровой техники, упорно развивающий сегодня наши общие разработки, Станислав Янкулев (на фото - в центре). А немного позже прилетела из очень далекого Ангарска моя бывшая одноклассница Лидочка Федорова (фамилия - по мужу).
   Повторю: поступки моих старых друзей меня не только обрадовали, а буквально потрясли. Кто, зная об этих поступках, скажет, что "друзья" - это лишь красивый миф, а на самом деле они всегда - просто полезные тебе люди?! Не для такого оппонента я пишу этот очерк - пусть думает, что хочет. Мне важно другое: пусть мои строки слегка всколыхнут по-доброму, а если надо, и чуть подкорректируют души тех читателей, которые не утратили способности светло и оптимистично смотреть на мир, которые верят в дружбу и берегут ее по мере сил.
   Ведь добрый настрой души - это основа добрых событий в судьбе. Я не знаю, какими они будут в вашей дальнейшей жизни, дорогой читатель, но желаю, чтобы вы испытали какие-то новые радости, подаренные верной дружбой. А с этими радостями, непременно, придут и новые силы, и дополнительные годы жизни. Так уж устроен мир, надо только стремиться и мыслями, и делами, чтобы такие радости были...
   Но вернусь ненадолго к тому, что происходило в Петербурге. Там для меня и, думаю, для моих друзей случилось какое-то волшебное слияние музыки города и музыки дружбы. Я не музыковед и не могу квалифицированно рассказать о том, как при исполнении какой-либо прекрасной симфонии поддерживают и усиливают выразительность друг друга, положим, скрипичная группа и группа духовых инструментов. Помню только, как это возвышает и очищает душу. Несомненно, что-то подобное происходило в те солнечные осенние дни и в нашей жизни: в ней мелодии города и мелодии дружбы сплелись в некую незабываемую симфонию.
   Я, конечно, изо всех сил постарался посодействовать этому. И, буду справедливым, мне очень помогала супруга - мы с ней вместе были эти две недели в Петербурге. Имея удачный опыт давней встречи здесь с немецкими друзьями, мы составили детальный план предстоящих событий на каждый день. Поэтому не было ни дня, ни часа, когда бы затухала динамика общего времяпрепровождения.
   К примеру, прогулка по городу сменялась посещением музея, затем - экскурсия по тихим каналам и беспокойной, полноводной Неве, и вдруг мы оказываемся в полумраке уютного ресторана "Град Петров" на Васильевском острове. А на следующий день - долгая поездка в блистательный Петергоф, а по возвращении - ресторан, уже иной... Ресторан - это всегда неспешный душевный разговор...
   Друзьям, пожалуй, подчас могло казаться, что имеет место сплошная импровизация, но на самом деле не происходило ничего, что не было заранее продумано и запланировано. Вот так мы с женой постарались, чтобы волшебное слияние музыки города и музыки дружбы практически ни на миг не сбивалось. И, думаю, всем нам было хорошо - вряд ли друзья возразят...
   Моей милой однокласснице экскурсии и специальные прогулки были не нужны. Здесь она училась в институте, давно и преданно любит этот город, навещает его. Мы просто беседовали и вспоминали, вспоминали, вспоминали... До этой встречи мы поддерживали связь письмами, но не встречались... 51 год! Я очень волновался, что не узнаю ее при нашем свидании. И возможно, такое бы случилось, но моя супруга знакома с ней еще со студенческих лет - и, когда мы приблизились к назначенному месту встречи, она безошибочно воскликнула: "Лида!" Да, это была та самая Лидочка, уже, конечно, не школьница, но с тем же добрым, чуть задумчивым взглядом и даже, по-моему, с той же хрупкой, сохранившейся со школьных лет фигурой - хоть одевай старую школьную форму (см. фото).
   Давно стали взрослыми две ее дочери, взрослеют и выходят в жизнь внуки. Одна дочь живет в Ангарске, другая - в Израиле. А бабушка Лида все старается не обделить своим вниманием ни сибирских, ни израильских внуков - живет то у Байкала, то на Святой земле...
   Мы говорили и говорили, рассматривали старые фотографии... Но разве за какие-то часы можно вспомнить и обсудить почти всю нашу долгую жизнь? И все-таки мы опять побыли рядом и теперь имеем новую, незабываемую точку отсчета наших отношений...
   Вот, собственно, и все... Да здравствует дружба! Берегите ее всегда!
  
  
  ИХ ЗВАНИЕ -
  ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
  
  (Штрихи жизни и размышлений
  двух моих друзей)
  
   В замечательном романе-эссе "Память" русского писателя Владимира Чивилихина есть такие мудрые строки: "Мы, между прочим, не всегда по достоинству оцениваем роль хороших людей в развитии, преобразовании или просто нормальном течении жизни. Часто необыкновенно скромные... люди эти... очень заметно влияют на окружающих своим нравственным обликом, делают других лучше и чище..." Так и хочется думать, что он написал эти строки, имея в виду подаренных мне Нью-Йорком друзей - Розу и Соломона Юабовых.
   Но, конечно, не знал Владимир Чивилихин Розу и Соломона, двух хороших людей моего поколения, а размышлял он обо всех таких людях. Я же нередко думаю именно об этих моих друзьях. Надеюсь, очерк о них затронет души людей - а другого мне и не нужно...
   Эти мои друзья получили в детстве добрые уроки своих семей, что в огромной мере сформировало их дальнейшее жизненное поведение.
   Они нашли друг друга в студенческие годы, в Ташкенте, и в те же времена, а именно в 1957 году, поженились, решительно преодолев естественные волнения и сомнения семьи Розы.
   Их трудовая жизнь проходила сначала в Казахстане, а затем, более 30-ти лет, в Узбекистане, в городе Андижане.
   Окончив финансово-экономический институт, Соломон был направлен в г. Кентау Южно-Казахстанской области и один год работал экономистом в управлении строительного треста. После этого он, молодой специалист, был назначен директором вновь организованного горкоопторга. Самой продолжительной частью его трудовой судьбы стала работа заместителем директора большой мебельной фабрики в городе Андижане. Основной объем забот о текущей практической деятельности предприятия лежал на плечах Соломона. Он имел бесчисленные непростые и очень далекие командировки, вплоть до Дальнего Востока. При этом нередко решал в них не только задачи своей фабрики, но общеотраслевые задания министерства. И неизменно - с успехом!.. Позже он был выдвинут на должность заместителя директора секретного завода "Нитрон"...
   Нужно ли еще что-то говорить о надежности этого человека?! А за этой надежностью - его прекрасные человеческие качества, дарившие ему доброжелательство и дружбу по всей огромной стране...
   Роза - врач. Вначале была гинекологом. Затем, чтобы не страдала семья от её непредсказуемой, нередко ночной занятости на работе, перешла в качестве микробиолога на работу в лабораторию, проводившую широкий спектр медицинских анализов. Многие годы руководила этой лабораторией. Лаборатория была многонациональной и очень дружной. Все сотрудники стали по существу родными друг другу, предпочитали и повеселиться вместе. А разве могло быть такое без замечательных душевных качеств их любимого руководителя - Розы Юабовой?!
   ...Многое мог бы я еще рассказать о годах жизни моих друзей, - годах, всегда освещенных их любовью и чуткостью к людям. Но вспомнилась мне вдруг мудрая мысль о том, что достаточно маленького осколка зеркала, чтобы отразить все солнце. Есть у меня такой маленький осколок - его и использую. Когда моя жена однажды уехала ненадолго из Нью-Йорка в Россию по семейным обстоятельствам, Роза и Соломон стали ежедневно и настойчиво приглашать меня к себе - угощали прекрасным пловом и другими вкусными домашними яствами, чтобы я, чего доброго, не проголодался...
   Вот так живут среди людей мои друзья Юабовы...
   Они вырастили трех замечательных сыновей. Я говорю "замечательных", зная, ч т о говорю. Буквально нет дня, когда забота сыновей не ощущается ими. Дай Б-г каждому жить в атмосфере столь светлой, чуткой, трогательной любви своих детей.
   Как-то я спросил Розочку и Соломона, что они считают главным в воспитании детей. Они отвечали охотно и дружно, можно сказать, наперебой...
   Главное, по их мнению, - мир между родителями, и то, как они вообще ведут себя в жизни. Дети очень восприимчивы - они впитывают в себя принципы жизненного поведения родителей, а затем передают это своим детям. Так возникает надежная нравственная эстафета во всем роду. В роду Розы и Соломона традиционно не пьянствуют, не курят, не кричат друг на друга, нередко слышны добрые шутки и смех, старшие относятся к младшим уважительно, по-дружески. Семейные проблемы неизменно обсуждали и решали вместе, всегда поддерживали друг друга - и словом, и делом, и, если было нужно, деньгами. Эти традиции восприняты детьми и внуками. Вряд ли важны в воспитании какие-то нотации, наставления, принуждения, если надежно "работает" живой пример родителей, бабушек и дедушек.
   ...Проблема эмиграции их семьи в США была буквально неотложной в связи с тяжелым заболеванием Розы. Врачи поставили ей страшный диагноз и заявили, что, если ею не займется американская медицина, она погибнет. Семья поселилась в Нью-Йорке в 1994 году. Здесь Розе была сделана сложнейшая операция - её жизнь спасли американские специалисты...
   Становление в иммиграции, как практически у всех, было очень непростым. Детям приходилось заниматься любой работой, пока они не встали прочно на ноги. Долго приводили в порядок здоровье Розы...
   Ныне Роза и Соломон регулярно ведут волонтерскую работу в центре для пожилых людей (Senior Center) Форест Хиллза (Соломон - с первых дней пребывания в Америке). Конечно же, они, как и прежде, внимательны к своим детям, бесценна их роль в воспитании любимых внуков. А в Америке у них появились трое новых внуков и еще трое правнуков. Три невестки защитили здесь свои дипломы, работают в госпиталях медсестрами. Очень довольны своей работой. Один из сыновей - строитель, двое других имеют медицинский офис - тоже работают успешно.
   Согревают душу старые и новые друзья. Любят Роза и Соломон принимать гостей (их гостеприимство я ощутил в полной мере!), увлекаются экскурсиями по Америке и ближайшим странам, посетили Израиль...
   Мы обсуждали с ними актуальный для всех нас вопрос: как надо жить в иммиграции?
   - Человек должен оставаться самим собой, относиться к жизни, к людям так же, как и прежде, - размышляла Роза. - Не надо теряться, впадать в панику, в депрессию. Следует побольше находиться среди людей. Всегда, как говорится, "быть в форме". Своей судьбой в Соединенных Штатах мы очень довольны. Как помогла нам в жизни эта страна! И жизнь мне спасла, и все нужные социальные блага нам дала. Сердечное спасибо Америке!
   А Соломон добавил:
   - И не надо мучить себя сравнениями: дескать, там было хорошо, а здесь плохо или наоборот. В Андижане, где мы жили, у нас тоже было много друзей, и мы, скажу честно, не чувствовали себя отверженными. В моем сердце навсегда осталась любовь к тем людям и делам, что были в нашей жизни, к той культуре, на которой мы воспитывались. А здесь, на новой земле, надо просто находить в себе стимулы и силы для благополучной и, более того, интересной жизни...
   Как близко мне это отношение к жизни! Однажды я услышал в Америке от "наших" эмигрантов из России такое: "Зачем нам теперь Пушкин, Чехов, Достоевский? Плевать на них! Мы живем в американской культуре и должны впитывать только её!" Ну, что ж, впитывайте только её - не запретишь. Но моими друзьями эти люди не станут...
   ...Я напомнил своим друзьям пословицу "В каждом возрасте - свое вино" и спросил, каким они видят "свое вино" в настоящее время. И вот что ответил Соломон:
   - Конечно, мы ощущаем себя уже немолодыми людьми. Но, тем не менее, полны оптимизма, поскольку нас радуют и дети, и внуки, а теперь и правнуки. Я очень счастливый дед... И еще мы нашли здесь новых друзей... Мне нравится мой нынешний возраст. Видимо, человек вообще умеет привыкать к своему возрасту и радоваться жизни, если она благополучна. Так что есть у нас и сейчас "свое вино"... а иногда позволяем себе и водочку - с друзьями.
   И несколько светлых слов добавила Розочка:
   - В душе человек любого возраста остается молодым. Поэтому не хочется думать о старости, а хочется побольше общаться с детьми, внуками, друзьями...
   И, конечно, в наших беседах мы говорили о том, что хотелось бы нам пожелать юному поколению - теперь это уже поколение наших внуков. Тут инициативу брала в руки Роза, она, в частности, сказала:
   - Молодежи нужно вести себя в жизни просто и душевно. А молодожены непременно должны быть терпимыми друг к другу, ведь жизнь - это не всегда веселая штука, она подчас очень сложна. Мы с Соломоном вместе строили свою судьбу, вместе переживали и горести и радости, откладывали деньги чуть ли не по копейке для решения жизненных проблем. Нельзя относиться к жизни по принципу: подайте нам всё сразу, ждать не желаем... Надо беречь друг друга, беречь родителей, которые старались вырастить молодых хорошими людьми, старались сделать всё возможное для их счастья.
   А вот что желает молодежи Соломон:
   - Во-первых, возьмите всё лучшее от старшего поколения, а во-вторых, никогда не делайте людям зла - без этого не может быть у вас счастливой жизни.
   ...Да, нередко я думаю о милых моей душе Розе и Соломоне, моих замечательных нью-йоркских друзьях. О двух из многих хороших людей. Людей, о которых столь проникновенно написал Владимир Чивилихин. Порядочных, честных, не конфликтных без серьезных оснований, не завистливых, всегда обращенных лицом к другим людям. А потому благотворно влияющих на окружающих своим нравственным обликом, делающих других лучше и чище.
   Высокое это звание - хороший человек!..
  
  
  "СЧАСТЬЕ -
  ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ..."
  
  (К семидесятилетию
  Владимира Высоцкого)
  
   Он ушел из жизни в 42 года. Это было очень давно - его нет с нами около тридцати лет. Сколько бы он еще написал и спел нам?! Но то, что он оставил людям в виде стихов и песен, не уходит в историю. Его жизненная позиция, его мысли, его страсть борца, его неповторимый юмор и безоглядная сатира - остаются с нами и помогают нам жить достойно.
   Нет, не хочу вслед за бесчисленной армией тех, кто теперь анализирует его жизнь и творчество, добавлять свои суждения об этом большом поэте, кстати, почти моем ровеснике. Скажу, пожалуй, лишь об одном печальном эпизоде в моей жизни.
   Однажды мы, сотрудники ВНИИ буровой техники, с воодушевлением ждали обещанной нам встречи с Владимиром Высоцким. Это было в последние годы его жизни. Когда окончился рабочий день, зал института начал стремительно заполняться людьми. Еще какие-то полчаса - и мы увидим долгожданного поэта и барда... Но вдруг на сцене появился секретарь партбюро института и сказал приблизительно следующее:
   - Товарищи! Встреча с Высоцким отменяется. Меня срочно вызвали в райком партии и там дали указание, что, дескать, "с этим пьяницей и наркоманом" у сотрудников ведущего института отрасли не должно быть контакта в родных стенах. Кому надо, пусть идут в театр на Таганке. Так что мы отказали ему в приеме...
   Такое вот случилось. Не довелось мне услышать живое доверительное выступление одного из самых незаурядных людей России 20-го века.
   В одном из последних своих интервью, опубликованном в газете "Известия" в сентябре 1979 года, Владимир Высоцкий говорил такие слова: "Счастье - это путешествие. Может быть, в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта..." А на вопрос о том, какой недостаток он не прощает, ответил: "Их много. Я не хочу перечислять, но... Жадность. Отсутствие позиции, которое ведет за собой очень много других пороков. Когда человек сам не знает... чего он хочет в этой жизни... когда он не имеет своего мнения или не может рассудить о предмете, о людях, о смысле жизни - да о чем угодно! - сам, самостоятельно".
   Да, я не буду предлагать вам, уважаемый читатель, своих суждений к тому, что уже говорено - переговорено о Владимире Высоцком. Тем не менее, есть у меня возможность предложить вам нечто, чего вы почти наверняка до сих пор не знали. И тут уж вы должны мне простить специфику этого предложения, хотя, уверен, оно не станет для вас неинтересным. Дело в том, что я, как некоторые помнят, нефтяник. Главные мои интересы десятки лет находились в областях бурения скважин и геофизических методов оценки их качества.
   А потому не обессудьте, пожалуйста, но мне хочется познакомить вас с опубликованными строками, которые были посвящены В. Высоцкому двумя людьми, посвятившими себя близким моей душе сферам деятельности. Это видный геофизик, академик Российской академии естественных наук и при этом поэт и автор песен, замечательный бард АЛЕКСАНДР МОИСЕЕВИЧ ГОРОДНИЦКИЙ, а также легендарный геолог-нефтяник, первооткрыватель богатейших кладовых тюменской нефти, лауреат Ленинской премии ФАРМАН КУРБАНОВИЧ САЛМАНОВ.
   Прочтите, пожалуйста...
  
  * * *
  А.М. ГОРОДНИЦКИЙ:
  
  Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
  Опробованный ядом и клинком.
  Погиб поэт, а мы вот живы - нам ли
  Судить о нем, как встарь, обиняком?
  Его словами мелкими не троньте:
  Что ваши сплетни суетные все?
  Судьба поэта - умирать на фронте,
  Мечтая о нейтральной полосе.
  Где прежние его единоверцы,
  Надежные и близкие друзья?
  Погиб поэт - не выдержало сердце, -
  Ему и было выдержать нельзя.
  Толкуют громко плуты и невежды
  Над лопнувшей гитарною струной.
  Погиб поэт, и нет уже надежды,
  Что это просто слух очередной.
  Теперь от популярности дурацкой
  Ушел он за иные рубежи.
  Тревожным сном он спит
   в могиле братской,
  Где русская поэзия лежит.
  Своей былинной не растратив силы,
  Умолк поэт, набравши в рот воды,
  И голос потерявшая Россия
  Не замечает собственной беды.
  А на дворе - осенние капели
  И наших судеб тлеющая нить.
  Но сколько песен все бы мы ни пели,
  Его нам одного - не заменить.
  30 июля 1980 г.
  
  Ф.К. САЛМАНОВ
  (Из книги Ф.К. Салманова
  "Жизнь как открытие", 2003 г.):
  
   "Однажды, в очередной мой приезд в Москву, где-то в конце семидесятых, ко мне в гостиничный номер зашел уже широко известный в то время Владимир Высоцкий. Стремление познакомиться, как выяснилось, у нас было взаимным. Вот нам и устроили встречу. Мы засиделись с ним за накрытым по сибирскому обычаю столом заполночь. Тогда только что вышел художественный фильм "Стратегия риска" по сценарию Ибрагимбекова, где в основу положен факт моего самовольного перебазирования нефтеразведочной экспедиции из Кузбасса в Сургут. У меня уже были кассеты с фильмом. Посмотрели с интересом, поговорили... Вернее, больше я говорил, Володя больше слушал.
   Ну, а я душу изливал. Накопилось за сибирские годы, что сказать.
   ...Я, как всегда, встал рано. Быстро перекусил, перебираю деловые бумаги, свежие сводки, готовясь к наступающему напряженному дню.
   Еще нет восьми часов утра, как вдруг заходит Володя. Чисто выбритый, при параде, наодеколоненный. С гитарой.
   - Фарман, я песню написал. Хочешь послушать?
   - Володя, давай вечером. Сейчас дел - по горло.
   - Ну, вот они, дела, от горла и отстанут, когда песню послушаешь, - хитровато так улыбается Володя. - О твоей геологической эпопее, кстати. Я песню так и назвал - "Тюменская нефть". По итогам, так сказать, нашей вчерашней встречи, Фарман, назвал, ты не обижайся. Может, потом, как-нибудь под старость, вместе ее споем, вспомним твою бурную молодость. Уговорил? А? Ну, тогда слушай...
   И он запел под гитару своим неповторимым голосом:
  
  Один чудак из партии геологов
  сказал мне, вылив грязь из сапога:
  "Послал же бог на головы нам олухов!
  Откуда нефть - когда кругом тайга?!
  
  И деньги - в прорву!.. Лучше бы на тыщи те
  построить ресторан на берегу!
  Вы ничего в Тюмени не отыщите -
  в болото вы вгоняете деньгу!"
  
  И шлю депеши в Центр из Тюмени я:
  "Дела идут, всё боле-менее!.."
  Мол, роем землю, но пока у многих мнение,
  что меньше "более" у нас, а больше "менее".
  
  ...И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,
  не на пол-литра выиграли спор!
  Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская
  сквозила нефтью из открытых пор...
  
  ...И ожила земля, и помню ночью я
  на той земле танцующих людей!..
  Я счастлив, что, превысив полномочия,
  мы взяли риск - и вскрыли вены ей!
  
  И шлю депеши в Центр из Тюмени я:
  "Дела идут, всё боле-менее",
  что прочь сомнения, что есть месторождение,
  что больше "более" у нас и меньше "менее"!..
  
   Сколько уж времени прошло, а у меня до сих пор в ушах его голос под гитарный перебор, и сам он, присевший на краешек стула, словно готовый тотчас вскочить".
  
  
  РЕГИНА БЫЛА РЫЦАРЕМ СОВЕСТЛИВОСТИ!
  
   В летние дни 2010 года ушла из жизни наша Регина. Ушла тихо, не вовлекая нас в свои проблемы.
   Так она и трудилась дизайнером газеты - без шума, без ропота и капризов.
   А ведь можно было и роптать, и капризничать. Далека и неудобна была ее дорога к дому, в Нью-Джерси. А газету приходилось заканчивать и ночью. Обычно в день выпуска газеты я бывал с ней в редакции до победного конца и подчас слышал, как она, потеряв надежду добраться домой на общественном транспорте, звонила, если не ошибаюсь, сестре (в общем, нью-йоркской родственнице) и договаривалась, что переночует у нее. Намного чаще ехала в поздние часы домой - долго, нудно, дискомфортно. Но завершить газету вовремя было для нее святым делом.
   Не раз я предлагал ей прийти на ночь в нашу с женой квартиру, а не мучиться с дальней дорогой, но она всегда мягко отказывалась. Я понимал, что за этими отказами - скромность, щепетильность, интеллигентность. Помнится, что все же несколько раз, видимо, в ситуациях, когда иного разумного выхода не видела, она приняла приглашение главного редактора Рафаэля Борисовича - ночевать в его с Мирочкой квартире... Только два - три раза... Помню и ее регулярные смущенные отказы от предоставления ей оплаченного редакцией карсервиса.
   Я написал выше, что завершить газету вовремя было для нашей Регины святым делом. Это правда, но не вся. Для нее было святым делом выпустить вовремя КАЧЕСТВЕННУЮ газету. И этим Регина была особенно близка моему сердцу.
   Дело в том, что всю свою деятельность в науке я посвятил борьбе за качество нефтяных скважин. И очень хорошо прочувствовал, что КАЧЕСТВО и СКОРОСТЬ - антагонисты, враги, Кто-то сверху нацелил нашу отрасль на скоростное бурение. Я же всеми силами боролся против создания скважин-калек в жажде стать победителями по количеству метров проходки. Но стать таким победителем в те времена - это стать героем труда, орденоносцем, обрести в подарок автомобиль от министра... О, сколько недовольства и "пинков" мне досталось (единодушие возникло лишь через годы)! Но стремление к качеству вошло в мою кровь.
   В газете качество и скорость - тоже антагонисты, что тут греха таить! И то, что Регина неизменно проявляла себя как стойкий борец за качество, постоянно очаровывало меня. Но эта стойкость недешево ей обходилась.
   Она просто не могла допустить "грязного" дизайна и проявляла себя в этой сфере, как говорится, "святее Папы Римского", что само по себе нелегко. К тому же, да простит меня главный редактор, временами получала от него эмоциональные упреки за это свое рвение. Такова уж диалектика руководства: надо соблюсти разумный баланс между скоростью и качеством, и тут иногда нервы сдают - а вдруг ее священнодействие в отношении качества сорвет выпуск газеты?
   Но срывов не было - Регина ни разу такого не допустила, хотя при этом никогда не изменила себе как борец за качество дизайна. И я имею в виду не только формальные признаки оформления газеты. Она находила удивительно точные иллюстрации к различным текстам. В частности, я был буквально восхищен теми иллюстрациями, которые она какими-то чудесными способами добывала к моим скромным рассказам. Она умудрялась глубоко прочувствовать и отразить характеры героев, ауру произведения.
   Это далеко не все о том, чем Регина меня покоряла.
   Она еще втихомолку редактировала и корректировала тексты в верстке, повышая их качество в добавление к тому, что делали, но не доделали те, кто занимали должности редакторов. По призванию она была и прекрасным редактором.
   А, кроме того, ее захлестывал бесконечный поток звонков или визитов капризных рекламодателей и авторов - и она всегда работала с ними так спокойно и доброжелательно, словно и нет у нас совсем проблемы СКОРОСТИ.
   Она не спешила, не нервничала и на самой заключительной малоприятной стадии работы: при финальной чистке газеты, то есть внесении дополнительных правок в тексты на сверстанных страницах.
   Она была поистине символом качества! Ну, а если во имя качества приходилось снизить скорость - так ведь есть еще и ночные часы работы, есть возможность, если потребуется, переночевать у родственницы... Газету надо сделать на совесть!
  Но и это, конечно, не все. Она была изумительно чутким и внимательным другом. Если в день выпуска очередного номера газеты мы вечером оставались в редакции вдвоем и она сосредоточенно совершенствовала дизайн, я позволял себе нагружать ее еще и своими наболевшими размышлениями, а то и волнующими меня воспоминаниями. По ее вниманию и точнейшим репликам я ощущал, что она искренне неравнодушна к тому, что я говорю. Как облегчалась, как пела моя душа после таких вечеров!
   Об этом, казалось бы, слишком тихом, почти незаметном в редакционных бурях, но, конечно, уникальном и во многом незаменимом человеке хочется говорить и говорить добрые слова.
   Не могу не сказать еще немного о трогательной чуткости Регины. Как-то я пожаловался ей, что после нескольких лет регулярного поиска юмора для газеты, уже, кажется, иссякаю: использовал десяток толстых книг, перекопал в интернете почти все, что возможно, друзья шлют всякую всячину, но на килограмм "мусора" находишь грамм чего-то интересного - устал! И вдруг, при нашей следующей встрече, она мне дарит два объемных сборника еврейского и американского юмора.
   Эти книги еще надолго останутся моими помощниками, и общение с ними будет напоминать мне о светлом, чутком, теплом и безмерно скромном человеке, к счастью, не обошедшем наших судеб и, к великой печали, покинувшем нас навсегда, - о нашей милой Регине Кузнецовой...
   Уходя из жизни, хорошие люди оставляют нам выстраданную ими нравственную эстафету. Этот человек оставил в наших сердцах высокую планку совестливости. Всех нас можно распределить вдоль "шкалы совести по Регине", и какая высокая честь в нашей непростой жизни - оказаться вблизи верхней точки той шкалы - вблизи того места, которое неизменно занимала сама Регина!..
   Мне очень хочется посвятить светлой памяти нашей Регины несколько стихотворных строк:
  
  Нередко мы корим судьбу,
  Не видя щедрости ее.
  Лишь в горький час когда-нибудь
  Мы эту щедрость сознаем...
  Как незаметна и тиха
  Вы были в нашей суете!
  Но кто для дела так "пахал",
  Так каждому добра хотел?!
  Даря тепло нам и уют,
  Гармонию и мастерство,
  Тем
   рвали душу Вы свою,
  Что многим
   было б трын-травой.
  Сказать достойные слова
  Мы не успели Вам, увы,
  Но ждали Вас, любили Вас...
  И в сердце каждого из нас
  Навек живой остались Вы!..
  
  
  ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ...
  
   Помните, какие есть слова в одной из задушевных песен времен молодости моего поколения: "...снятся людям иногда их родные города: кому Москва, кому Париж"? Я почти всю жизнь был москвичом, столица России действительно - мой родной и любимый город. Но вот что интересно: в Нью-Йорке, где я живу на старости лет, в моих снах обычно не Москва, а бескрайние просторы Сибири - "благословенный русский край". Да, так уж сложилась моя судьба, что довелось в реальной жизни ощутить ширь, красоту и волшебный магнетизм этой бескрайней земли, от Уральских гор до чистейшего в мире "славного моря" по имени Байкал.
   Здесь я нашел друзей на весь свой век, здесь возникали самые принципиальные, сложные и незабываемые моменты моего самоутверждения в делах, здесь я научился видеть глубинную красоту жизни через все ее сложности, противоречия, несправедливости...
   Я, конечно, понимаю, что у большинства моих читателей - иные сны, и если уж снятся им города, то преимущественно не сибирские. Но верится мне, что лирические заметки, которыми хочу поделиться с читателями, оставят какой-то светлый след в их сердцах, потому что по большому счету это заметки о силе и неистребимости добра в нашем, человеческом общежитии, а мотивы добра не могут не быть близки каждому хорошему человеку...
  
  * * *
   Наша семья - отец, мать, мы с сестрой и бабушка - оказалась осенью 1951 года в городе Ангарске Иркутской области из-за несправедливостей в судьбе отца, связанных с тем, что он еврей по национальности. Дело для того времени обычное, и, если посмотреть, что было вокруг, по нему, к счастью, пришелся довольно умеренный удар. Его сняли с должности директора экспериментального завода одного из московских НИИ и перевели на самую низкую инженерную должность, на ступеньку, предназначенную для молодых специалистов.
   Вот он и отправился, по совету друзей, в Восточную Сибирь, чтобы там попытаться заново выстроить себе достойную карьеру (что, к счастью, ему удалось). Мы приехали к нему из Москвы через несколько месяцев, когда ему выделили квартиру. Маме пришлось отказаться от учебы в аспирантуре, а я с грустью попрощался со школьными друзьями. Учился я тогда в восьмом классе.
   Так из мужской московской школы я попал в смешанную школу совсем маленького в то время города Ангарска - спутника одновременно сооружаемого рядом с ним химического комбината.
   Город строили заключенные, поэтому мы постоянно видели огороженные колючей проволокой "зоны", за которыми днем кипела работа. В одной из этих "зон" можно было наблюдать весьма необычную картину. Строители трудились под живую музыку: на специальном помосте маленький духовой оркестр, казалось, непрерывно исполнял популярные мелодии. Кто-то нам объяснил эту ситуацию. Музыка "строить и жить помогает", значит, способствует производительности труда, а за ускорение стройки мужикам сокращают "срока". Поэтому они выделили из своей среды нескольких музыкантов - и дело в целом пошло быстрее...
   Не могу забыть первое утро моей школьной жизни в Ангарске. Занимался рассвет, но было еще довольно темно, небо пока не освободилось от звезд и луны, окна домов излучали электрический свет. Я шел к школе через заснеженный пустырь, рассеченный узкими утоптанными тропинками, образующими кое-где перекрестки. К одному из таких перекрестков одновременно со мной подошел по другой тропинке какой-то молодой мужчина совсем невыразительной внешности. Он внимательно посмотрел на меня и жестом предложил мне пройти вперед. Сердце мое замерло, и я пошел дальше. А он шел за мной, почти дыша в затылок. Я уже успел наслушаться от родителей об опасностях, которых якобы здесь хватает, и обреченно подумал: "Вот сейчас и закончится моя жизнь..." Однако предполагаемый бандит не спешил напасть на меня. Более того, мы дошли до школы и вошли в нее (тут уж я пропустил его вперед).
   Позже я узнал, что это учитель рисования и черчения, тихий и безобидный человек, профессиональный художник с неярко сложившейся судьбой...
  
  * * *
   У нас был замечательный класс. Его гармоничное разнообразие не нарушалось и последующим - по мере роста Ангарска - появлением новых учеников. Сегодня мне кажется, что они, попадая в наше "магнитное поле", просто становились подвластны ему. И это никому не было в тягость, потому что может ли быть кому-то в тягость светлая дружба, доброта и чуткость юных одноклассников?
   Нет, мы не являли собой рафинированную, плакатно-идеальную группу молодежи. Были очень разными. Да и прошли до попадания в наш класс очень непохожие начальные этапы жизненных путей.
   У двух наших сестер-одноклассниц Веры и Нины Беляковых, скромных и старательных в учебе, папа был первым секретарем Ангарского горкома партии.
   У Бори Корнеева папа ранее был репрессирован, сидел в тюрьме. Помнится, был кандидатом химических наук и вот теперь оказался полезен на строящемся комбинате. Боря рассказывал, что его отец каждую ночь просыпался, уходил в кухню и подолгу курил там, о чем-то думая в одиночку...
   Мой самый близкий друг Володя Стручков, добрый и строгий, пережил с мамой немецкую оккупацию в Барановичах, на западе Белоруссии, а отец его пропал без вести на фронте. Мама вышла замуж второй раз, и они с отчимом подарили ему братика.
   Две сестры Терещенко - разные и самобытные натуры - жили с мамой, брошенные отцом. Их мама была подавлена несправедливостью своей судьбы, но очень старалась не демонстрировать это...
   Милая Лидочка Потапова покоряла всех своей доброй улыбкой и каким-то удивительным сочетанием открытости, скромности и достоинства. Ныне присылает мне иногда по почте трогательные письма, общаемся и по интернету. Из ее писем узнал я, что по маме она еврейка и дочь ее уже много лет живет в Израиле.
   Таня Тагильцева, кумир нашего класса, наше солнышко, наш центр притяжения, жила в благополучной семье. Ее папа был назначен директором одного из заводов комбината. К сожалению, он рано умер, а с мамой ее я сердечно общался затем уже в Москве, потому что и Тане, и мне посчастливилось многие годы жить в этом прекрасном городе. Она и ныне живет там. И наша дружба с ней не тускнеет, хотя в последние годы нас разделяет Атлантический океан...
   Да, мы были очень разными. А почему же стали так дружны? Думаю, потому, что имел место некий особый эффект, который мне хочется назвать "эффектом Ангарска".
   Ведь каждый из нас, оказавшись в этом городе, оставил где-то друзей и вообще привычную жизнь. И каждый чувствовал, что для далеких теперь друзей не представляет серьезного интереса та новизна, что появилась здесь в нашей жизни. Более того, новая обстановка, в которой мы оказались, мало им понятна, а скорее, просто чужда. У них продолжалась иная, хорошо знакомая, увлекающая их жизнь...
   Ну, а нам на новом месте просто невозможно было оставаться наедине с собой: своими воспоминаниями, грустью, тайным другом-дневником, попытками переписки с прежними одноклассниками. Юность звала нас к активной и интересной жизни именно здесь. Каждый из нас хотел новой дружбы, новой радости человеческого общения. И мы с готовностью шли к сближению и единению с новыми одноклассниками, мы все вместе, можно сказать, своими руками (а точнее, наверное, сердцами) лепили свое духовное благополучие. Мы хотели новой дружбы и сумели вылепить ее, взяв на вооружение чуткость друг к другу и - интуитивно - ту самую бесценную толерантность, о которой тогда еще даже не слышали и которая по-русски звучит, к сожалению, менее возвышенно - просто терпимость...
  
  * * *
   Нам в Ангарске стало весело и вообще хорошо (об учебе писать не буду - дело известное). Зимой - лыжи. Особенно прекрасно было кататься с гор, стремительно съезжая в пойму нашей реки Китой, притока знаменитой Ангары... Летом - волейбол... Круглый год ходили друг к другу в гости: беседовали, пили чай, танцевали... Помню, очень любили слушать вместе по радио передачи "Театр у микрофона". Это были удивительно притягательные трансляции спектаклей ведущих театров. Слушали тихо, завороженные, и казалось, что видим все происходящее на сцене. Теперь таких передач, по-моему, нет. Мир ушел куда-то вперед. Ну и пусть...
   А еще - незабываемые пикники на старице реки Китой - тихом водоеме, заполненном, казалось, совсем неподвижной водой. Мы устраивали пикники на первомайский праздник. Солнце уже дарило тепло, земля покрыта совсем молодой травой, комаров нет - рай! Было у нас и немного вина - не дети ведь какие-нибудь! Кстати, никто из нас не стал пьяницей. Полагаю, старшеклассников вообще не следует "пасти", как и нельзя баловать материальной вседозволенностью. Они, несомненно, размышляют по-крупному, масштабно, и на них неизмеримо сильнее каких-то специальных актов воздействия влияет ощущение правильной, достойной жизни родителей и других людей, близких их семье...
   Но вернусь к пикникам. Большое впечатление производило на меня геройство наших одноклассников-коренных сибиряков. Они, пробежав по еще сохранившейся прибрежной кромке льда, бросались в жутко холодную воду старицы и с удовольствием в ней плескались. Я ни разу не решился повторить их подвиг. Намного позже узнал о клубах так называемых моржей в Москве, но по-прежнему остался в стороне от азарта таких людей. В общем, - слабак, что тут еще скажешь?..
  
  * * *
   Бывали мы в театрах и по-настоящему. С этой целью нас иногда возили в сам город Иркутск, областной центр.
   Там можно было полюбоваться с высокого берега стремительной красавицей Ангарой, которая, по преданию, когда-то сбежала от своего отца, старика Байкала, к могучему юноше Енисею. Строгий отец бросил в то место, откуда она начала свой бег, огромный камень, пытаясь закрыть ей дорогу. Но это оказалось бесполезным. Она добежала до возлюбленного, судьбы их соединились - и ничто не может разорвать эти узы. До сих пор она дарит Енисею свою неувядающую красоту, чарующую чистоту, свой веселый бурный темперамент. Любовь непобедима! А верхушку Шаманского камня, бессмысленно лежащего в истоке Ангары, теперь показывают туристам.
   О старинном Иркутске можно писать много, но я ведь заговорил о театрах, так что больше не буду отвлекаться. Там мы посещали два замечательных театра: областной драматический и музыкальной комедии, а по существу оперетты. До сих пор с некоторым удивлением думаю о подвижничестве провинциальных актеров, этих небогатых людей, вечно обремененных бытовыми проблемами, но неизменно влюбленных в искусство и годами радующих людей своим вдохновенным творчеством.
   Я - заядлый театрал и категорически заявляю: иркутские театры начала пятидесятых годов были замечательные. Особенно яркими запомнились спектакли театра музыкальной комедии с участием пожилого актера Муринского, подобного великому комику Ярону в Московском театре оперетты, и молодого, тоже комического актера Каширского. Когда эти талантливые и подкупающе симпатичные исполнители появлялись на сцене, зал дружно аплодировал, нарушая динамику спектакля. Кстати, позже Каширский был приглашен в московскую оперетту - совершенно заслуженно, хотя жаль, что Иркутск лишился этой истинной звезды театра.
   Мой одноклассник и один из ближайших друзей Саша Корбух, иркутянин, семья которого по какой-то причине перебралась в Ангарск, мечтал стать актером Иркутского драмтеатра и, по-моему, был бы хорош на сцене. Но, увы, стал строителем, и к тому же долго был на ответственной комсомольской работе, с которой затем, насколько знаю, не без удовольствия распрощался в пользу строительного производства.
   Актером из нашего класса никто не стал. Но хорошими людьми, хочется думать, стали все. Когда мы были десятиклассниками, наша Грета написала мне, пробующему себя в поэзии: "Ты станешь поэтом, а я человеком. Чем роль моя хуже поэта?" Как она была права, самая мудрая, девочка нашего класса, которая за жизнь написала стихов намного больше, чем удалось создать мне, однако, как, впрочем, и я, не ушла в поэзию как в профессию. Сегодня ее уже нет, все ее сочинения - у меня, и я надеюсь когда-нибудь опубликовать лучшее из написанного ею...
  
  * * *
   Байкал! Это такое чудо, что даже страшно прикасаться к теме наших походов на это "славное море". Они начались в школе и продолжились в студенческие годы, когда мы приезжали к родителям на летние каникулы. В школе с нами учился Ося Гуфельд, имевший спортивный разряд по туризму и еще квалификацию инструктора по этому виду спорта. Так что в походах мы чувствовали себя достаточно уверенно.
   До поселка Лиственничный, вблизи истока Ангары, нашу группу довозил из Ангарска автобус или грузовик (это являлось актом благотворительности со стороны начальствующего папы кого-то из нас). А затем мы предпочитали уходить на несколько километров к северу вдоль прибрежных гор, находили плоскую лесистую площадку, с которой было удобно спускаться к озеру, и на ней обосновывались в палатках.
   Ну, а затем - костер, веселые общие трапезы, песни под яркими звездами и, конечно, недолгие, однодневные прогулки по узким тропинкам над кручами, отделяющими нас от байкальской воды. Ося Гуфельд заставлял нас перед такой прогулкой связываться единой прочной веревкой. Это, конечно, добавляло нам уверенности. И все же подчас поглядишь назад, на тропинку, которую мы только что одолели, - и сердце замирает от ужаса, услужливо подпитываемого безудержной игрой воображения...
   Все это незабываемо, особенно наш ликующий ночной костер. Именно о нем я написал, быть может, лучшее свое стихотворение, во всяком случае, оно всегда тепло воспринимается людьми - уже более пятидесяти лет. Оканчивается так:
  
  Ночь ни петь, ни думать не мешала.
  Лишь Байкал вздыхал под тихий хор,
  И луна, разлившись по Байкалу,
  К нам ручьем спешила на костер...
  
   Проблем с питьевой водой возле Байкала нет: зачерпнул с берега и пей. Вкусней воды не бывает. А другой бесценный дар Байкала - омуль. Мы запасались им в Лиственничном, у рыбаков. Тем, кто никогда не видел и не пробовал этой рыбы, даже не знаю, как рассказать о таком чуде. Ну, уж селедку-то знают все. Представьте себе, что перед вами изысканно мясистая, упругая и ароматная селедка. Так вот, удвойте или даже утройте все эти качества - и получится омуль. Да и то приблизительно, потому что аромат омуля неповторим.
   Когда через много лет Саша Корбух приезжал в московскую командировку, мы в его номере ведомственной гостиницы ели непременно привозимого им омуля, естественно, держа куски рыбы в руках и запивая этот деликатес водочкой. Перед уходом домой я старался отмыть руки, но аромат омуля устранить с них не удавалось, и пассажиры в метро с интересом принюхивались ко мне...
   О походах на Байкал остались только теплые воспоминания. Ничего плохого вспомнить не могу. Пожалуй, можно рассказать лишь один эпизод школьных времен, который, конечно, светлым не назовешь, но и как страшный он не вспоминается, скорее как забавный, хотя за ним - ужас сталинских лагерей.
   Ребята каждую ночь по очереди, по два человека, дежурили возле палаток на всякий случай. Опасались визита медведя или беглого заключенного. При дежурных были топоры, хотя это средство защиты в наших неопытных руках вряд ли являлось надежным. Скорее, в случае опасности надо было всех разбудить и выступить по мере возможности единой силой.
   Однажды дежурили мы, насколько помню, с Сашей Корбухом. Ночь прошла спокойно, а на рассвете заметили, что по горной тропинке, протянувшейся над глубоким скалистым обрывом вдоль берега Байкала, издалека по направлению к нам движется какое-то существо. Вскоре стало ясно, что это не медведь. Через некоторое время уже не было сомнений, что к нам направляется какой-то человек весьма странного вида. Решили, что если это беглый заключенный, то наши топоры вызовут у него несомненный интерес, поэтому их лучше спрятать в ближайших кустах, а друзей пока не будить - сначала посмотрим, что будет происходить.
   Наконец к нам безбоязненно приблизился давно небритый мужчина в шапке, сделанной из газеты, в застегнутом женском плаще, видавших виды брюках и женских туфлях с отломанными каблуками. Несомненно, беглый.
   - Курево есть? - спросил он.
   У меня оказалась пачка "Беломора" (баловался немного) и спички. Я протянул ему эти свои богатства. Он внимательно посмотрел вокруг, несколько секунд задумчиво помолчал и произнес:
   - Ну, ладно, мужики. Беру себе. Только - тихо будьте...
   И удалился. Куда он направился, где найдет приют, кого еще разденет, а то и убьет на своем пути?.. Это нам было неведомо. Но поняли мы одно: решил он не трогать подростков, почти детей. И на том спасибо.
   Кстати, гуманное отношение заключенных к школьникам мне довелось наблюдать еще раз. В доме, где жила моя семья, был подвал, разделенный деревянными перегородками и дверями на небольшие кладовки для нужд жильцов. Там мы хранили картошку, иногда другие овощи, а также некоторые вещи. И вот однажды, зайдя в подвал за картошкой, я застал там около десяти женщин-заключенных (конвой, видимо, находился где-то снаружи). Не помню, что делали женщины, кажется, красили стены. При моем появлении они оживились, стало шумно, несколько раз раздался громкий смех. Одна из них спросила:
   - А ты, парнишка, не боишься нас? Мы ведь ой какие голодные, можем и не отпустить!
   Женщины дружно засмеялись, затем та же их представительница решила меня успокоить:
   - Ладно, не трусь. Таких зеленых не трогаем. Бери, что тебе нужно и валяй домой.
   Помню, я при этой встрече не проронил ни слова. Хотя трусости не проявлял, но и комфорта, сказать честно, не испытывал. Тихо ушел - и на душе полегчало...
  
  * * *
   Есть, что еще вспомнить и про Ангару. Было лето 1953 года. Недавно умер Сталин, и личность его почиталась пока, как и в прежние времена. Мы окончили девятый класс, и школа организовала для нас поездку по Ангаре в место одной из ссылок Сталина - поселок Новую Уду. Чтобы уважаемый читатель мог себе лучше представить бурный нрав этой неугомонной реки, отмечу, что от Иркутска до
  Усть-Уды, ближайшего населенного пункта к нашему месту назначения, пароход плыл двое суток. Туда мы плыли по течению реки. А вот обратно - против течения - двигались аж трое суток!
   Усть-Уда встретила нас тучей мошки (с ударением на "и"). Это мельчайшие и противнейшие насекомые, которые могут вас замучить гораздо успешнее комаров. Они лезут в рот, нос, уши, любые щели, по которым могут добраться к вашему телу через одежду, естественно, завладевают любыми открытыми частями вашей кожи - и буквально жрут вас. Они не жалят, а откусывают крошечные кусочки тела - это и есть их лакомство. Мы накинули на голову куски марли так, чтобы она спускалась на грудь, спину и плечи. Стало полегче.
   Честно говоря, на следующий день мошка занимала нас меньше, а на третий день мы о ней уже почти не думали. То ли уменьшилось ее количество, то ли мы смогли "закалиться", то ли она стала искать новые жертвы - не знаю. Правда, наши руки и ноги обрели рябой, непривлекательный вид, но нас это как-то не заботило...
   В городской столовой Усть-Уды мы ели на ужин медвежатину. Это был новый факт почти для каждого из нас. Не буду фантазировать по поводу вкуса этого мяса, честно говоря, забыл. Помню только, что ничего шокирующего в его вкусе не было, оно оказалось приятно нежным.
   До Новой Уды мы доехали автобусом. Как и Усть-Уда, она являлась большим деревянным поселком. Помнится, в его центре мы увидели довольно просторное здание школы и недалеко от нее маленький домик - музей Сталина. Нам рассказали, что, дескать, Сталин несколько раз отвечал на письма из этой школы и иногда отправлял ей подарки, выставленные затем здесь, в музее. Эти подарки продолжали демонстрировать. Запомнился только радиоприемник. А еще нам показали небольшую гору Киткай, примыкающую к поселку. На вершине этой горы, на фоне неба, виднелась красивая беседка. По словам экскурсовода, крестьяне в начале века выстроили на том самом месте беседку специально для ссыльного Сталина, чтобы он мог в ней уединяться и думать о жизни и о грядущей революции. Теперь же построена новая беседка - в память о том месте, где любил бывать будущий вождь. Мы, конечно, с волнением узнавали обо всем этом, поднялись на гору Киткай и постояли возле беседки...
   Иногда наше поколение упрекают в беспринципности и наивности. Несправедливо это. Подавляющее большинство из нас не имело такой информации, которая позволяла бы думать наперекор тому, что нам внушали государство, партия, комсомол. Мы просто старались честно учиться, честно служить стране, веря, что этим сможем приблизить светлое будущее на нашей одной шестой части суши земного шара. И, будем правдивы, сделали совсем немало хороших дел. Думаю, новые поколения должны достойно оценить сотворенное нами.
  
  * * *
   В детстве я договорился с родителями, что буду, как и они, нефтяником. Однако, начиная с восьмого класса, литературное творчество упрямо затягивало меня в свои колдовские путы. Писал стихи, сценарии для школьных вечеров, а в девятом классе замахнулся и на киносценарий. Создавал его самозабвенно, довел работу до конца и решил, что этому сочинению следует немного вылежаться, после чего буду его "шлифовать". А когда через некоторое время перечитал, хватило самокритичности оставить его в столе навсегда. Так он и лежит в одной из моих папок десятки лет. Конечно, сценарий откровенно слабый, непрофессиональный, но все же есть в нем одно достоинство: он сохранил наше мироощущение, наши раздумья, наши разногласия того далекого времени - первой половины пятидесятых годов. Заглянем-ка в него на несколько минут...
   Название киносценария - "Восход". Полагаю, я имел в виду восход личностной зрелости старшеклассников, хотя название в сценарии никак не расшифровывается. О чем же я написал? О том, как в маленьком городке (конечно же, типа Ангарска) появился новый девятиклассник Володя Степанов, ленинградец. Его быстро привлекают к комсомольской работе, причем он выбирает стенную печать (что вполне понятно: ведь это был и мой "конек" еще с седьмого класса). И в сценарии главным образом рассказывается о том, как Володя, проходя через большие хлопоты, через принципиальную борьбу с зарождающимся чинушей из комитета комсомола школы, через необходимость оптимального сочетания учебы с общественной работой (естественно, за счет жестких самоограничений) и, конечно, преодолевая ошибки роста, добивается слаженной и действенной работы редколлегии школьной газеты. Вот так-то!
   Причем, в моем сценарии чуть ли не на инструктивном уровне проработаны вопросы эффективной деятельности по выпуску газеты. Хоть предлагай кому-то сегодня для пользы дела эти идеи. Я действительно с приятным удивлением нашел там спустя десятилетия полезные и буквально выстраданные мысли. А уж как полезны они были для секретаря комитета комсомола школы Геннадия Красных (сугубо сибирская фамилия!) из моего сценария. Он поначалу совершенно не понимал истинного значения газеты в жизни коллектива и лишь под влиянием главного героя осознал это. Да и результаты труда редколлегии были налицо: в школе благодаря активному влиянию газеты количество неуспевающих сократилось чуть ли не вдвое, и борьба за успеваемость стала живым делом "масс". Не больше, не меньше!..
   Видно, уже в те годы я был влюблен в газетное дело, глубоко прочувствовал его, верил в его полезность. И ныне я снова сотрудничаю в газете. Так что сомкнулись восход и закат моей жизни в этом увлекательном деле...
   Были в сценарии, понятно, и другие герои. Например, очень положительная девочка Наташа, которая решительно воспротивилась самым начальным проявлениям самодовольства и эгоизма, возникшим в поведении моего главного героя Володи, и в отношении которой у него появились нежные чувства. Или балагур и остряк Степа, который на самом деле отличался тонкой натурой с ранимой душой, а маску хохмача надел, чтобы защитить себя от новых душевных травм. Однажды, еще в другом городе, он посвятил в одну свою думу приятеля, а тот стал насмехаться над ним, позже и других ребят привлек к этому обидному делу. Степа тайно мечтает стать поэтом.
   Кстати, в сценарий попали два стихотворения Степы, сочиненные, естественно, мною. Честно сказать, я о них совершенно забыл, а сейчас они даже кажутся мне неплохими...
  
  * * *
   Школьные годы в Ангарске стали для меня и большой школой жизни в целом. Я уже рассказал о нашей классной руководительнице Надежде Ивановне, столь же естественной во всем, сколь и мудрой, а еще мужественной женщиной. Не могу не подчеркнуть здесь вновь, что она, в ущерб своему благополучию, вызвалась учить нас математике в десятом классе после нашего коллективного отказа продолжать учебу у жены директора школы, чрезвычайно слабого педагога. И это стало для нас уроком нравственного Поступка. Она отдавала нам всю свою душу, весь свой талант.
   Весьма важным и поучительным стал для меня письменный выпускной экзамен по литературе - сочинение. Я, серьёзно увлеченный литературным творчеством, практически всегда получал за сочинения пятерки и вообще считался в классе чуть ли не эталоном грамотности. На выпускной экзамен шел с такой самоуверенностью, что она потеснила и собранность, и аккуратность, и строгость к самому себе. Это была, как иногда говорят, ошибка молодости. Обидная ошибка, но, думаю, хорошо, что она произошла и стала мне важным уроком. После этого урока я уже никогда не расслаблялся в ответственные моменты жизни.
   А вот то сочинение позволил себе писать в расслабленном состоянии. Писал что-то по творчеству Маяковского. Любимый поэт, учился у него мыслить. Несомненно, сочинение получится ярким, впечатляющим. О возможных грамматических ошибках даже не думал. Как это у меня могут быть ошибки?! Более того, начал думать о совершенно постороннем, например, о том, что после экзамена надо сагитировать всех на поездку в соседний поселок Майск - там показывают новый фильм... Бегло перечитал написанное сочинение. Нормально! И сдал его.
   Следует заметить, что педсовет планировал меня в золотые медалисты. А в сочинении моем оказались три ошибки: слово "спрессованный" было написано с одной буквой "с", кроме того не был выделен запятыми какой-то деепричастный оборот... Все это, по-нормальному, требовало тройки. Позже я узнал, что педсовет был в замешательстве. Все понимали, что произошло глупое недоразумение, что тройка за сочинение станет крайне необъективной оценкой моих реальных способностей. Кто-то предложил вставить за меня две злополучные запятые и, оценив сочинение с потерянной буквой "с" на четверку, передать его для утверждения в ГОРОНО как работу претендента на серебряную медаль. Но - молодцы наши преподаватели - эта нечестная идея не прошла. И все же пожалел меня педсовет. Решили поставить мне за эту работу четверку, но в ГОРОНО ее не показывать, а значит просто не выдвигать мою кандидатуру на серебряную медаль (ведь явно не прошел бы). Так я и окончил школу - с одной четверкой, но без серебряной медали. И с четким пониманием печальной цены самоуверенности.
  
   ...В 2002 году наша школа праздновала свое 50-летие. Моя одноклассница Нина Терещенко прислала мне в Нью-Йорк толстую книгу, посвященную этому юбилею. Неожиданно порадовало то, что книга открывается копией моего теплого письма, направленного родной школе довольно много лет назад, к какой-то ее более скромной годовщине...
   Школьные годы чудесные. Они были в моей жизни - и остались навсегда в моем сердце.
  
  
  Я БЫЛ МОСКВИЧОМ 56 ЛЕТ
  
   Наша память -
   как стекло увеличительное,
   сквозь нее
   в самих себя глядим...
   Роберт Рождественский
  
   Наши судьбы, сложные, наполненные противоречиями, остаются в наших сердцах и мыслях, связь времен не выбросить, не заменить. Вот и захотелось мне пробудить в ком-то воспоминания и раздумья, с которыми, быть может, станет немного уютнее и светлее в непростых буднях. Тут можно улыбнуться вместе с великим американцем Марком Твеном, который отметил: "Самый лучший способ подбодрить себя - это подбодрить другого". Себя-то я, несомненно, подбодрю этим очерком. Еще взглянуть бы на Вас, мой незнакомый, мой дорогой читатель...
   У каждого из нас была своя весомая причина стать жителем Америки. Здесь продолжаются наши судьбы, которыми где-то неугомонно отсчитывались годы и десятилетия любви, дружбы, дела, несправедливости, борьбы - всего многообразия жизни. Смею думать, что подавляющая часть русскоязычной общины Америки - выходцы из горожан. И вряд ли многие из них скажут, что проводившие их города детства, юности, труда, а иногда и пенсионной жизни не остались добрым следом в уголке их сердца. Люди помнят обиды, предательство, подлости, но я не встречал людей, с неприязнью вспоминающих города своей судьбы. Я полагаю, что такое бывает, и все же убежден, что к большинству людей дворы и улицы родных городов возвращаются в добрых воспоминаниях и снах.
   Я видел увлажненные глаза бывших ленинградцев-питерцев в бруклинском кафе, когда певица восклицала: "Здравствуй Невский, здравствуй Кировский!" Я видел, как на курсах английского языка в Квинсе эмоциональная женщина начала свой учебный рассказ о родном Тбилиси, и вдруг неожиданно нахлынувшие чувства прервали её интересный монолог. Нельзя не вспомнить и то тепло, с которым нынешние немолодые жители Америки поддерживали беседы по русскому радио о городах их молодости - Киеве, Одессе, Кишиневе, Ташкенте... И не забыть мне неподдельное оживление моих нью-йоркских собеседников, возгорающееся от маленькой искорки - того факта, что в наших судьбах оказался один и тот же город, пусть даже небольшой и не очень известный.
  
  * * *
   Мне довелось узнать и полюбить немало городов, через них я пришел к знакомству с Нью-Йорком, к росткам моего понимания этого великого города, росткам моей любви к нему. Сюда, к сыну, проводили нас с женой друзья одновременно с проводами на пенсию. И здесь память нередко приносит города моей судьбы в мои сны и раздумья.
   Самый главный город моей судьбы - Москва. В Москве я прошел важнейшие рубежи своей жизни. Учился в школе и институте, встретил на перроне Ленинградского вокзала невесту, приехавшую, чтобы стать моей женой, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, создал более 120 изобретений. И воспитал с женой сына.
   Я был москвичом пятьдесят шесть лет: приехал туда дошкольником с матерью и сестрой из Баку в связи со служебным назначением отца, а уехал оттуда в Нью-Йорк почти 63-летним. Москва - мой Учитель. Мудрый, терпеливый, многогранный. Этот мотив и хочется затронуть. Думаю, он объединяет многих-многих людей. Ведь для каждого из нас главный город судьбы был Учителем. Разве не так? И пусть в деталях все было по-разному...
  
  * * *
   Полагаю, Нью-Йорк - величайший пример многонациональной гармонии.
   Познание этой гармонии, стремление поддерживать ее всегда и везде поселились в моей душе еще в нашем московском дворе и укрепились в студенческой стихии нефтяного института. Я рос недалеко от маленькой и знаменитой улицы - Арбата, воспетого Булатом Окуджавой. Наша семья жила в "доме нефтяников". В Москве уже тогда были институты, конструкторские бюро, предприятия нефтяной отрасли, да и само нефтяное министерство (первоначально - наркомат). А вряд ли есть более многонациональная отрасль, чем нефтяная, особенно, ее когорта геологов, да и буровиков тоже. Почему? Романтика дела, надежды на недра того уголка земли, где родился? Об этом бы подумать специально. Мои друзья были русскими, евреями, армянами, белорусами...
   Позже, в нефтяном институте, на нашем горно-нефтяном факультете учились представители более 20 национальностей страны, да еще иностранцы. Атмосфера общей дружбы в нашей студенческой семье была неизменной. К счастью, несчастью ли, не знаю, семья эта не имела изысканных нравов - будущие горные инженеры, технари! Но, честное слово, не было в нашем общении национального вопроса. Вот такую школу нам довелось пройти в Москве.
   А когда отмечали, в преддверии 90-х годов, тридцатилетие окончания института, встретили аплодисментами чье-то предложение написать в какую-нибудь центральную газету коллективное обращение ко всем людям страны. Нам хотелось сказать: "Люди разных национальностей, мы призываем вас всех: дружите! Мы смогли в течение многих лет ощущать светлую радость такой дружбы, рожденной в нашей студенческой жизни, и хотим поделиться с вами этой радостью". Но руки до письма как-то не дошли. Да если бы и дошли...
  
  * * *
   Москву любили и Пушкин и Есенин, и поэты, воспевшие ее во второй половине двадцатого века. Однако кто из старых москвичей когда-то не слышал прохладных слов: "Все-таки Москва - это большая деревня"?!
   Меня Москва ввела в динамику своего грандиозного обновления, показала, что трудом даже одного поколения можно преобразовать огромный город. Это была для меня большая и долгая школа жизни в стихии созидания, формирующая, а затем и поддерживающая мои жизненные устремления.
   Я был еще подростком, когда Москва возводила семь своих знаменитых высотных зданий со шпилями. Здание будущего Министерства иностранных дел вырастало и становилось совершенно очаровательным творением в беге моих обычных будней. В окно квартиры я ежедневно наблюдал, как поживает эта грандиозная стройка. Контуры здания угадывались уже на первой стадии строительства, потому что вначале был возведен его ажурный металлический каркас, принявший на себя впоследствии все остальное.
   И вот что с волнением хочется отметить. Это громадное здание новейшей архитектуры так тактично и мудро вписалось в невысокий Арбат, хранящий бесценные крупицы московской истории и самого духа старой Москвы, что, помнится, никто и никогда не усмотрел дисгармонии в соседстве этого высокого красавца с уютными арбатскими переулками.
   Зато значительно позже Арбат сумели скоропалительно и легкомысленно выдернуть из трепетно любимой москвичами паутины старых улочек, переулков и дворов, объединяемых им в неповторимую симфонию. Симфония, естественно, исчезла. Во имя чего? Во имя создания ярморочно-декоративного, совсем иного по своей музыке Арбата. Грустно думать об этом. Грустил об этом певец Арбата Булат Окуджава, вспоминая "те дни, когда в Москве еще Арбат существовал". С грустью ожидал гибели старого Арбата выросший в одном из его дворов талантливый московский поэт Владимир Павлинов. Он писал:
  
  Ведь тем-то и прекрасен человек,
  что каждому дан в вечное наследство
  такой Арбат, смешной осколок детства,
  и просто ли расстаться с ним навек?
  
   В Москве я понял сердцем, как высока может быть нравственная цена некоторых ошибок...
  
  * * *
   Да, Арбат с его окрестностями был одним из главных уголков московской культуры. Здесь жили и молодой Пушкин, и юный Лермонтов. Их дома, ставшие музеями, разделены несколькими минутами ходьбы. Об Арбате моей молодости можно размышлять бесконечно. Хорошо написал Булат Окуджава: "Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое отечество, никогда до конца не пройти тебя!" Контакты с обитателями Арбата, неповторимо уютная обустроенность этой улицы, мудрое и изящное искусство его жемчужины - вахтанговского театра - стали для меня в детстве и юности уроками творческого, беспокойного отношения к повседневной жизни. Вот одно из моих арбатских "практических занятий", оно мне очень дорого.
   Я был в приятельских отношениях с Володей Павлиновым, о котором уже упомянул. Мы учились с ним в нефтяном институте. Неожиданно для самого себя мне посчастливилось внести полезный вклад в становление поэтической судьбы Володи.
   В 1959 году я зашел к нему домой за обещанными стихами для институтской стенгазеты. В скромной комнатке-пенале, где жил он с тихой, утомленной жизнью матерью среди многообразия соседей коммуналки, происходило мужское застолье. В гостях у Володи были уже довольно известный поэт-фронтовик Николай Старшинов и еще двое (кто именно, не помню). Увлекательно обсуждали проблемы молодежной поэзии. Осмелев после двух рюмок водки, я вдохновенно произнес речь о необходимости более творческого подхода к поддержке молодых поэтов.
   Я говорил приблизительно следующее. Не нужно их "тянуть за уши" к созданию индивидуальных книжек стихов. В эти книжки наряду с удачными стихами обычно попадают и слабые - ведь задуманную книжку надо чем-то заполнить и, лучше бы, побыстрее. Не разумнее ли издавать коллективные сборники "счастливых строк" трех - четырех начинающих поэтов? Такие сборники наиболее впечатляющих стихов будут иметь успех.
   Н. Старшинову понравилась эта мысль, и он пообещал организовать издание такого сборника.
   Вот что написано в предисловии этого поэта к посмертной книге стихов Владимира Павлинова, изданной в 1985 году: "Вышедший в 1961 году коллективный сборник четырех поэтов (О.Дмитриева, В.Кострова, В.Павлинова, Д.Сухарева) "Общежитие" на долгое время остался в памяти читателей и критиков. Вот уже более двадцати лет нередко доводится видеть в статьях ссылки на него. Его приводят как пример удачи"...
  
  * * *
   Конечно же, в небольшом очерке я смог только прикоснуться к неисчерпаемой теме моей Москвы. Только прикоснуться, только высечь искру для отзывчивой памяти читателя, памяти о Москве или вовсе не о ней, а ином городе его судьбы...
   Смогу ли я когда-нибудь воскликнуть: "Любимый мой Нью-Йорк!" Поживем - увидим. Но твердо знаю по своей судьбе: любимых городов может быть несколько и даже много. И в этом нет измены, в этом просто - повороты судьбы, продолжение жизни...
  
  
  
  МИЛЫЕ МОИ ТЕХНАРИ
  
   Но пред ликом суровой эпохи,
   что по своему тоже права,
   не выжуливать жалкие крохи,
   а творить,
   засучив рукава.
   Булат Окуджава
  
   Читатель, видимо, уже догадывается, что этот очерк поведет его не в мир мрачной грусти и не на перекрестки захватывающих детективных историй. И в этом он совершенно прав.
   Булат Окуджава, например, в реалиях жизни тянулся к светлому, чистому, даже откровенно романтичному. И если читателю не чуждо такое же стремление, я приглашаю его на несколько минут в мир моей доброй памяти о тех людях, с которыми я общался в своей сорокалетней трудовой жизни в России и которые называются научно-технической интеллигенцией.
   Эти люди, независимо от вех истории, творят, засучив рукава, постянно, хотя и не в свете прожекторов, идут на штурм высот своего благородного дела. Их не приветствуют толпы поклонников, потому что таково уж человечество: стремительный рост материальной культуры, определяющий сегодня в огромной степени наше и духовное, и социальное благополучие, воспринимается нами чаще всего лишь со спокойным удовлетворением, как приятная погода.
   Новые поколения компьютерной техники, теле- и радиоаппаратуры, автомобилей, самолетов, телефонов, даже волшебный Лас-Вегас вряд ли вызвали у многих желание проникнуть в мир "технарей" - тех, кто творил и исполнил эти чудеса, ставшие уже незаменимой основой духовной жизни миллионов людей.
   Конечно, мир научно-технической интеллигенции сложен и вовсе не очищен от конфликтов, человеческих драм, борьбы добра со злом, подлостей, предательства. Но этот очерк я хотел бы посвятить другому - главному в этом любимом мною мире: его стихии созидательности, благородства, беззаветного служения прогрессу. О прочем - в другой раз.
   И хочется мне, чтобы мои бесхитростные заметки всколыхнули в душе читателя волну доброты и признательности к этим, да и всем людям, несущим в жизнь скромность и добронравие и делающим ее просто-напросто лучше. И есть у
  меня надежда, что эта волна дойдет до Ваших близких, ваших друзей и приятелей, а значит, добавит моменты тепла и радости в их, конечно же, непростую жизнь.
   Я кратко расскажу о нескольких близких моему сердцу нефтяниках-буровиках. Большинства из них уже нет, остальным всей душой желаю здоровья.
   Не буду говорить о глобальных последствиях добычи нефти. Подчеркну лишь то, что само возникновение нефтяной промышленности в регионе (будь то Западная Сибирь, Татария или Техас) принципиально меняет его облик, стиль жизни, судьбы многих и многих людей. Именно живыми, острыми проблемами развития нефтяных регионов формируются настоящие специалисты, а среди них выявляются и мощные, яркие, самобытные таланты, становящиеся центрами притяжения людей в больших, трудных и подчас просто самоотверженных делах, дающие нам уроки мастерства, и (может быть, это еще важнее) нравственности. Мне повезло - я имел немало таких уроков.
  
  * * *
   Можете ли вы, уважаемый читатель, сказать, какие научно-технические достижения в области бурения скважин пришли в Америку из России? Да, да, такое было, хотя в целом американские нефтяные компании многими десятилетиями являются бесспорными законодателями мод в буровой технике. А случилось такое в 50-е годы с забойным двигателем, который называется турбобур. Не будем обсуждать его достоинства, хотя все же следует отметить, что в российском бурении он произвел революцию, да и американцам приглянулся, раз уж купили на него лицензию.
   Создана была эта машина в предвоенные годы четырьмя молодыми друзьями - инженерами: армянином Р. Иоаннесяном, евреем М. Гусманом, азербайджанцем Э. Тагиевым и русским П. Шумиловым. Петр Павлович Шумилов трагически погиб в годы войны, остальных тоже уже нет среди нас, но, к счастью, они пожили еще многие годы, и их влияние ощутили следующие поколения технарей, в том числе и я.
  
  * * *
   Интерес к бурению мне привил отец. Но его агитационной работе со мной очень помог Ролен Арсеньевич Иоаннесян, даже не подозревая об этом. Все было весьма просто: шла вторая половина сороковых годов, я был очень впечатлительным мальчиком и жил в одном подъезде с дядей Роленом. Он был молод, ошеломляюще красив, эффектен, а еще - он изобрел турбобур! Я не знал, что такое турбобур, но понимал, что это - очень здорово. Я чувствовал, что в бурении собрались красивые и умные люди, и хотел быть с ними. Окончив школу, я, действительно, стал учиться на буровика, уже давно знаю, что такое турбобур... И не перестаю удивляться, до чего же точны и безошибочны наши детские симпатии!
   И еще. Когда в начале 90-х годов я защищал докторскую диссертацию, слово взял профессор Иоаннесян и сказал теплые слова в поддержку моей работы. Он был уже нездоров, после инфаркта, ему было трудно прийти. Это, кажется, было его последнее выступление на защитах диссертаций... А через несколько лет нефтяники - ветераны организовали вечер памяти о Ролене Арсеньевиче. Это были часы добра, любви и признательности, они остались камертоном в наших душах.
  
   Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Уже на последнем курсе института у меня появилось ощущение, что Тагиева любят все. Почему? Тогда я объяснял это очень просто: он симпатичный человек. Позже я понял, что такое быть симпатичным по-тагиевски. Это значит - безмерно любить людей, быть к ним предельно чутким, расточительно сжигать себя для их радости, бодрости, хорошего настроения.
   И так - год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению. Он был трижды лауреат Государственной премии.
   Драматург Александр Штейн, автор "Гостиницы Астории", писал в своей "Повести о том, как возникают сюжеты", что во время войны встречался в Перми с
  "образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым". Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, а точнее, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
   Эйюба Измайловича не стало на 55-м году жизни - внезапно отказало его неуемное сердце. Делать людей радостными и счастливыми - это, может быть, самое трудное призвание. Но он, ощутив это призвание в себе, никогда ему не изменял... Однажды сказал мне: "Запомни, Юра, что настоящий мужчина идет на вечеринку не расслабляться, а работать. Чтобы всем там было хорошо". А как ему удавалось поработать на вечеринках - это особый рассказ...
  
  * * *
   Летом 1999 года мы хоронили Михаила Тимофеевича Гусмана. За несколько лет до этого мы почти перестали его видеть - он сильно болел и уже не мог работать. Но пока болезни не одолели его, он вдохновенно искал и находил новые возможности технического прогресса в бурении.
   Уже в преклонном возрасте он отказался почивать на лаврах создателя турбинного бурения и возглавил работу большого коллектива по разработке совершенно новой машины - забойного многозаходного винтового двигателя. Работу рискованную, с непредсказуемым результатом. Не могу здесь объяснять, насколько своевременным, насколько кстати оказался этот замысел. Скажу только, что в мире стали охотно применять винтовые забойные двигатели, выполненные по лицензии, проданной на это детище дружного коллектива профессора Гусмана.
   На закате жизни Михаил Тимофеевич стал внимательно приглядываться к тому научно-техническому направлению, которому отдавал свои силы другой коллектив - тот, в котором работал я. Наше направление работ многие годы было золушкой для большинства буровиков-производственников в стране. Все блага буровиков тогда определялись с к о р о с т ь ю б у р е н и я, а мы стремились повысить к а ч е с т в о с к в а ж и н как технических сооружений, замедляя бурение. И вот выдающийся борец за скоростное бурение начал пропагандировать смену приоритетов, убеждать всех, что качество скважины становится главным путем к дальнейшему росту эффективности буровых работ. Это - еще один незабываемый урок нравственности.
  
  * * *
   Профессор Николай Иосафович Титков является целой эпохой в моей жизни. Первый раз мы разговаривали с ним летом 1962 г., а через полгода я стал его аспирантом. Его кругозор в нефтяной отрасли был по-настоящему широк, мирового масштаба. По этому поводу, может быть, достаточно вспомнить, что еще до войны он был командирован в США для изучения опыта американских нефтяников. В его деятельности сплелись три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку, преподавание, наука.
   Многие годы я не устаю думать о сложности и многогранности личности Николая Иосафовича. Он был талантливым организатором науки, глубоко понимающим, от чего зависят ее успехи. Его особой страстью была работа с научной молодежью. Многие десятки его учеников защитили диссертации, стали преданными работниками науки.
   Профессор Титков никогда не применял метод жесткой опеки. Мелочная опека вредна, она расхолаживает исследователей, гасит инициативу. Надо дать людям право на ошибки, заблуждения и, следовательно, ушибы. Так человек со временем возмужает или же поймет, что его место - не в науке. Это, несомненно, определенный риск в работе с аспирантом. Но такой риск без потери чувства меры обязательно идет на благо науки.
   Как-то Николай Иосафович сказал: "Исследователь должен быть фантазером". Мне кажется, что выслушивание фантазеров науки доставляло ему глубокое эстетическое наслаждение. Да и сам он затевал научные направления почти на уровне захватывающей фантастики. Не случайно его книга о возможностях неметаллического крепления скважин была издана и в США. Но он непременно стремился направить фантазию молодых в русло строго аргументированных положений, питаемых тем, что уже достигнуто наукой, и не вульгаризирующих ее. Со мной, например, было так. Если, фантазируя, касаешься физико-химической механики, свяжись с академиком П.А. Ребиндером. Если затронул механику разрушения горных пород, пообщайся с профессором Л.А. Шрейнером. Если фантазии ушли корнями в акустику, представься известному физику - акустику Л.А. Сергееву.
   Мне не довелось встретить более талантливого воспитателя и организатора научной молодежи, так умеющего взлелеять и закалить самостоятельность своих учеников.
  
  * * *
   В период работы над кандидатской диссертацией мне пришлось применить для исследований цементного камня метод вдавливания штампа, разработанный профессором Л.А. Шрейнером. Об этом методе я узнал, будучи еще студентом, на занятиях, которые Леонид Александрович проводил с нами. Тогда я остался к методу крайне равнодушным - дескать, мелочь какая-то. И вот через годы я вернулся к этой "мелочи" как к спасительной возможности сделать более полезной для практики акустическую информацию о крепи скважины.
   Несколько консультаций Леонида Александровича, несколько его мудрых советов глубоко повлияли на мое мировоззрение. Я по-настоящему понял, что "мелочи" - это главный объект научного творчества, что исследователь начинается с умения видеть в явлениях неочевидное и раскрывать его сущность. "Широкие мазки" - область популяризации науки, научной фантастики. Ювелирный, педантичный поиск - область научного исследования и, конечно, конструкторских работ. Позже это понимание стало привычкой, чертой характера...
   Помню, однажды Леонид Александрович, переломив себя, наступив на горло своей преданности настоящему, кропотливому, скрупулезному научному творчеству, под давлением каких-то мощных внешних факторов подавленно зачитывал на ученом совете свой положительный отзыв на одну кандидатскую диссертацию. Если быть точнее, отрицательный отзыв с положительной концовкой. Вечером того же дня во время застольного чествования нового кандидата наук Л.А. Шрейнер попросил слово и сказал: "В каждом человеке в начале его жизни приблизительно поровну распределены мед и яд. С годами количество меда уменьшается, а яда возрастает. Сегодня я исчерпал последнюю каплю меда. Поэтому я предлагаю тост за то, чтобы мне больше никогда не давали оппонировать диссертации по бурению".
   И он тут же, опережая возражения, выпил до дна рюмку коньяка. Чествование превратилось в замешательство... Вскоре профессор Шрейнер ушел. Назавтра он опять был в своих любимых делах, создающих в науке атмосферу и навыки, необходимые для ее достойного развития.
  
  * * *
   Первые секунды я не хотел верить, что произошло нечто серьезное, что скважина - под угрозой гибели. А может быть, не секунды, а минуты. Потому что, когда я осознал случившееся, Юрий Иванович уже дал какое-то указание бурильщику и побежал к насосному блоку буровой.
   Обсадную колонну труб, которая должна десятилетиями обеспечивать работоспособность скважины, прихватило в процессе спуска к забою. При этом
  промывка скважины затруднилась. Буровой раствор вытекает из скважины удручающе медленно. На колонне, в нижней ее части, установлена новинка нашего института - разобщитель пластов нового типа, который мы на американский манер назвали пакером. Он должен помочь буровикам сдавать в эксплуатацию качественные скважины. Сегодня буровики - производственники нас экзаменуют. Решились на промышленное испытание нашего пакера. Мы искренне их убеждали, обнадеживали... И в итоге, как говорится, "удружили". Колонна, несомненно, прихвачена за пакер: он больше нее по диаметру. Скорее всего, где-то вывалились куски породы и заклинились между пакером и стенкой скважины.
   Вокруг буровой - густая тьма. Февральская ночь Пермской области. Мороз - соответствующий... Юрий Иванович продолжает давать негромкие указания бурильщику и его помощникам. Небольшой рост, очень ладная, еще юношеская фигура, упругие, чуть мягкие движения. Собран, спокоен. Чем ему помочь? В нашей власти сейчас только три средства: расхаживание колонны без промывки скважины, промывка без расхаживания, а также то и другое вместе. Причем ни промывать, ни расхаживать почти не удается. Вот и все. А дальше, как мы любим говорить, - ремесло буровика. Ремесло... Но иногда из ремесла вырастает искусство. Оно отличается от ремесла только неуловимым чуть-чуть, как считал великий К.С. Станиславский.
   Юрий Иванович Терентьев - начальник производственно-технического отдела бурового предприятия, второй после главного инженера технический руководитель.
   Расхаживает колонну сам. По-прежнему собран и спокоен. Временами дает распоряжения рабочим. Расхаживание... Промывка... Оттенки... Полутона... Три средства для покорения стихии земных недр.
   Улыбаясь, обращается ко мне: "Погрейтесь в культбудке. Не волнуйтесь так. Вы уже посинели от холода". Замечаю, что дрожу. Сколько же длится его борьба? Смотрю - около пяти часов!..
   Еще через полчаса он пришел в культбудку и спокойно сказал бурильщику:
   "Пошла колонна. Заканчивай поскорей".
  ... А когда мы ехали с буровой, он, прервав молчание, обратился ко мне: "Ну, вот и получилось. Я думаю, что к спуску следующего пакера ствол нужно готовить лучше. И спускать будем аккуратнее - нельзя скупиться на промывки скважины. А Вы что думаете?"
  Это значит, что мы... продолжим испытания! Так считает он... В ответ я тихо произнес только одно: "Спасибо, Юрий Иванович!"
  Шел февраль 1970 года. Затем мы встречались еще не раз. Он уже давно кандидат наук, стал совсем седым. А голос и улыбка - те же.
  
  * * *
   Полагаю, что многим людям знакомо состояние тихого отчаяния. Ситуация непоправима, надежды рушатся, жизнь зашла в тупик, выход не виден, призрак несостоявшейся судьбы уже давит ваше смятенное сердце. Такое часто случается из-за любви, а у меня было связано с работой. Десятки лет я занимался научно-техническим творчеством и реализацией его результатов - десятки раз шел от идеи до внедрения. Жизнь вспоминается как сплошной экзамен, все успехи добывались только в сражениях. Да к тому же, сферой дел нашей когорты разработчиков были необратимые процессы заканчивания скважин, где промахнешься в решениях - значит, можешь погубить все старания буровиков и огромные затраты по строительству скважины. Но если не промахнешься, скважина будет радовать всех своими возможностями. Такие дела были бы просто нереальны без поддержки энтузиастов на буровых предприятиях.
   В ту ночь я лежал на гостиничной кровати и ощущал то самое тихое отчаяние.
   Не буду вдаваться в подробности постигшей меня беды. Скажу только, что устройства, которые должны были радикально повысить качество скважин и уже начали внедряться после успешных промышленных испытаний, вдруг вместо ожидаемых благ привели к авариям при заканчивании четырех скважин подряд.
   Меня срочно вызвали из Москвы в Западную Сибирь как руководителя работ. Я на месте все проверил, все просчитал и понял: буровики, несомненно, все делали правильно. На заводе - изготовителе мы провели специальную учебу инженеров и сборщиков, оставили детальную методику сборки и испытаний изделий. Почему же произошли аварии? Я не мог этого понять. Завтра меня будут слушать на техническом совете и, увидев мою беспомощность, прекратят внедрение. Годы работы коллектива - коту под хвост. А как мы надеялись на успех! Сколько сил отдали, чтобы он состоялся! А я, никчемный, бестолковый, посмел быть во главе работы. И вот - конец...
   Во втором часу ночи раздался стук в дверь. Это был Володя Богданов, симпатичный молодой инженер бурового предприятия, который поверил в наше создание и со всей душой помогал нам его внедрять. Он, естественно, знал о случившейся беде, но почему-то стоял с сияющим видом. Через минуту он вывалил из карманов на стол десятки срезных винтов от наших изделий. Здесь мне необходимо объяснить, что именно подбором срезных винтов каждое изделие настраивалось на конкретные условия в скважине, и этим обеспечивалась его безаварийная работа. Последним на стол лег штангенциркуль.
   - Я подумал так: если все было правильно, надо проверить эти винты, - сказал Володя. - Поехал на базу и там вытащил их из всех изделий.
   Я сразу возразил: точнейшему изготовлению этих винтов мы с заводом уделили особое внимание - ошибок быть не может. Он улыбнулся: "А чем вы гарантируете правильность чеканки на головке каждого винта?"
   На ней чеканился диаметр винта в месте среза - для быстроты и безошибочности отбора на буровой нужных винтов, которые затем устанавливались в наше изделие.
   "Отчеканено неверно, проверь сам", - Володя протянул мне штангенциркуль.
   И тут я, потрясенный, понял, что наше дело спасено добрым волшебником Володей. Мы предусмотрели все, кроме одного: девочка-чеканщица могла когда-то оказаться в плохом, а, быть может, наоборот, в слишком хорошем настроении, и тогда наши винты просто мешали ей думать о другом, о чем-то высоком. Их так много, почти неразличимых на глаз, таких маленьких и надоевших. Неужели может случиться что-то плохое, если вместо одной цифры на винте будет отчеканена другая? Придумали чепуху какую-то, чтобы людей мучить...
   После всех наших забот и стараний мысль о ложной чеканке на срезных винтах просто не приходила мне в голову. А Володе пришла... Все было дальше нормально, только на заводе сняли с работы начальника отдела технического контроля...
   Ныне Владимир Леонидович Богданов - генеральный директор акционерного общества "Сургутнефтегаз". Он уже вступил в седьмой десяток лет. Добрая известность в России и за ее рубежами, а еще всякие ордена и звания - все это есть. Его огромное хозяйство всегда стабильно и эффективно, не пошатнулось и в самые смутные времена 90-х годов ушедшего века.
   В 1997 году был издан научно-технический сборник "Нефть Сургута", который открывается статьей генерального директора акционерного общества В.Л. Богданова. Он пишет: "Реалии сегодняшнего дня российской нефтяной промышленности - спад добычи нефти, бремя налогов, неплатежей, износ основных фондов - превращают практически каждое нефтегазодобывающее предприятие в потенциального банкрота. И руководитель предприятия вынужден решать ежедневно сложнейшую задачу - как обеспечить жизнедеятельность производства, сохранить коллектив. Критическое положение остро ставит вопрос выработки оптимальной финансовой политики, определения приоритетных направлений, поиска тактически верных шагов реализации намеченного. Анализируя экономическую модель, выработанную специалистами АО "Сургутнефтегаз" в невероятно сложных условиях последнего пятилетия, хотелось бы ... отметить, что... она позволяет предприятию не только выживать, но и развиваться".
   В России акционерное общество "Сургутнефтегаз" неизменно - один из форпостов цивилизованного капитализма на российской земле. Знает технарь Владимир Леонидович, что в сложных делах нельзя упускать из виду ни один маленький винтик. И обычно до глубокого вечера горит свет в его кабинете. Если уж дано человеку обнаружить те мелочи, которые другими не замечаются и которые оказываются совсем и не мелочами, то куда уйдешь от таких поисков, от такого нелегкого призвания!
  
  * * *
   В последнее десятилетие прошлого века бурение скважин в России оказалось "на семи ветрах", в стихии общего экономического кризиса. К примеру, изменение спроса на буровую науку убедительно отражается изменением общей численности сотрудников главного института России по технике и технологии бурения, в котором я проработал с 1966 по 1999 год: 1983 г. - 1501, 1993 г. - 668, 1998 г. - 243 человека.
   Кстати, в 2005 году - еще меньше, а ныне в институте имеется только проектная часть, а остатки научных подразделений либо уже не существуют, либо, по счастью, рассеяны под другими "крышами". Да, к сожалению, вспять процесс пока не пошел. Видимо, очень непроста такая проблема. Как говорится, ломать - не строить.
   За фактами такого рода - судьбы технических специалистов. Я знаю некоторых из них, живущих сегодня здесь, на американском континенте. Их судьбы в Америке или Канаде складываются, конечно, по-разному. Радуюсь, когда узнаю, что они не унывают, а трудом, учебой, созидательной предприимчивостью стараются найти пути к благополучию на этой земле. И, конечно, всей душой желаю лучших времен и благополучия технарям на российской земле.
   Сердечное спасибо, милые мои технари, за то благородное дело, которое годами было в ваших руках, да и сейчас есть у многих из вас!
  
  
  "...И ВЕРИТСЯ, ЧТО ЗНАЛИ МЫ, КАК ЖИТЬ"
  (Из воспоминаний о старых друзьях)
  
  БЫЛ У МЕНЯ ЛУЧШИЙ ДРУГ...
   Скажите, дорогой читатель, есть или был ли в вашей жизни человек, которого вы уверенно называете своим лучшим другом? Если да, то вы, конечно, не раз рассказывали о нем другим людям. И, думаю, некоторые из них, а быть может, и все внимательно слушали вас. Потому что такой рассказ помогает по-новому - и поглубже, и поточнее - подумать о чем-то своем, важном...
   Моего лучшего друга звали Володя Стручков. Его имени нет в энциклопедиях. Но, думаю, если бы кто-то организовал музей геологов Красноярского края, то портрет Володи не затерялся бы там среди экспонатов. Он был очень молод, когда ему вручили орден за открытие Мессояхского газового месторождения. И, конечно же, красивый, загорелый, слегка тронутый сединой, был он намного ближе к молодости, чем к старости, в 1991 году, когда, не дойдя до своего 54-летнего рубежа, внезапно умер от инсульта. Умер в отпуске, в разгар жаркого подмосковного лета...
   Мы познакомились с Вовкой, когда учились в восьмом классе и оказались за одной партой в сибирском городе Ангарске, куда судьба привела наши семьи. Он был смуглым крепышом с густыми черными волосами и серыми выразительными глазами. Казалось, в его облике есть что-то цыганское. Вовкин отец погиб на фронте, а он в то время жил с мамой на оккупированной немцами белорусской земле. Теперь в его семье были мама, отчим и маленький брат Виталик, дошкольник. Иногда я спрашивал себя: что сделало нас друзьями? Ведь мы были такими разными! Я неисправимый лирик - он сдержанный, даже чуть суровый реалист, я высокий и неспортивный - он коренастый и увлечен классической борьбой, я любитель поговорить, а он - помолчать. Так и не нашел точного ответа. Просто хочется думать, что для единения душ нужны иные совпадения: искренность, добронравие, надежность, чуткость...
  
   Я решил учиться на буровика, потому что еще в детстве увлекся романтикой этого дела мужественных людей, наблюдая за работой отца и его коллег в Башкирии. Володе тогда еще не довелось видеть бурения скважин, только знал, что мне хочется туда... Однажды я при нем рассказывал о нефти его маленькому брату Виталику. Придумал романтическую сказку про то, как когда-то люди вырыли глубокую-преглубокую яму и в самом ее низу увидели вход в огромную пещеру, а в ней стояла большущая глиняная ваза. И была она не пустая, рассказывал я. В ней оказалась волшебная черная жидкость. Она помогла людям сотворить много чудес: по дорогам побежали красивые автомобили, в небо, как легкие птицы, поднялись быстрые самолеты, а на врагов стали наступать грозные танки... Думаю, продолжал я, под землей - немало таких пещер, где можно найти эту волшебную жидкость. И я хочу трудиться вместе с теми, кто находит ее и дарит всем людям, чтобы им лучше жилось на земле... Но Виталик через много лет пошел не в буровики, а в моряки. А мой друг Вовка вдруг сообщил мне в десятом классе радостную новость: "Поеду учиться с тобой". Так он и сделал.
   Верно говорят: людей характеризуют поступки. Воспоминания о добрых поступках Володи греют душу и сегодня.
  
   В первой половине 50-х годов, когда мы были старшеклассниками, наш город Ангарск побаивался хулиганской банды некоего Шишкина. Однажды вечером мы, несколько одноклассников, парней и девчонок, прогуливались по центральной улице, не отличавшейся многолюдностью. Вдруг навстречу - Шишкин с друзьями. Подошли к нам и мгновенно стали хамски приставать к нашей симпатичной Галке Шнягиной (через много лет она стала профессором в Иркутске). Реакция Володи была мгновенной. Кто-то из шишкинцев почувствовал его тяжелый кулак на своей челюсти, а Володю кто-то тут же ударил по спине. Мы еще не знали, что это был не просто удар - в позвоночник попало шило. Он застонал и негромко воскликнул: "Убегаем! Быстро!" В этом, действительно, было единственное спасение: шишкинцы не видели резона в погонях за случайными жертвами. Затем, помню, мы с Володей стояли в каком-то подъезде. Я видел, что ему плохо, он теряет силы. Помог добраться до дому... Лечили его несколько недель, многократно делали переливание крови и еще что-то. К счастью, лечение было успешным... Время бежало быстро, и вот уже мы стали студентами института нефти и газа в Москве.
  
   После первого курса у нас проходила геодезическая практика на холмистых просторах Подмосковья. Нас распределили по нескольким бригадам, каждая из которых делала "съемку местности" с помощью незаменимого полевого прибора-трудяги - теодолита. Естественно, было организовано соревнование бригад и по скорости, и по качеству работы. Показатели эти плохо совместимы, что и стало моей бедой. И случай этот был бы намного печальнее для меня, если бы не Вовка...
   Начиналось солнечное июльское утро последнего дня практики. Наша бригада поработала на славу, опередила все другие. Нам оставалось только обвести тушью карандашные линии подготовленной карты местности. Эта карта трудно и долго рождалась бригадой в дни практики. Я проснулся раньше других в радостном предвкушении победы и вышел на террасу нашего деревянного домика. Там на столе лежала эта карта. Мне захотелось приблизить нашу победу и обвести линии карты тушью, пока ребята высыпаются. Правда, святое дело этой обводки мы вчера решили доверить нашему бригадиру, опытному, основательному Грише, который был старше нас почти на 10 лет (война помешала учиться). Ничего, смелость города берет! И я начал трудиться. Но через несколько минут понял, что в торопливости своей допустил непоправимую ошибку: мои линии оказались раза в три толще, чем требовалось. До сих пор не пойму, как я мог сделать такое, но тогда я стоял и в ужасе смотрел на загубленную мной карту...
   Наш бригадир и Вовка почему-то вместе вышли на террасу. Увидев плоды моего труда, они ошеломленно помолчали, а затем Володя сказал: "Гриша, отведи ребят на речку, когда проснутся, порезвитесь, а мы все, что надо, сделаем вовремя"...
   Подавленный, я сидел в углу террасы, украдкой наблюдая, как Володя копирует карту на другой лист кальки, а затем работает тушью. Он молчал и иногда поднимал на меня спокойные, добрые, даже чуточку веселые глаза. Мне первому он продемонстрировал новую, безупречную карту. Мы стали победителями только по качеству работы, однако и по скорости последними не были. Выпили понемногу какого-то портвейна за окончание практики. Я видел, что всем ребятам радостно, кто-то даже похвалил за "заключительный аккорд" нас с Володей, обоих. Возможно, пошутил...
  
   Работать Володя поехал на север Красноярского края, в геологическую экспедицию. Это было в 1959 году. Поселился в поселке Малая Хета, который редко кому известен. Здесь и женился на сибирячке Галочке. Она родила ему двух сыновей - северян. Жена его, Галина Ильинична, давно уже - родной для моей семьи человек.
   А в семидесятые годы с орденом за открытие нового газового месторождения он с семьей переселился в Подмосковье, чтобы потом месяцами вновь жить в снегах Крайнего Севера, теперь уже в долгих командировках. Там необходимо было бурить специальные скважины очень большого диаметра. Когда мы поминали Володю в 1991 году, люди, знавшие его по этой работе, благодарно рассказывали о том, что дело их было очень трудным, а Володя чутко чувствовал настроение каждого и умел каждого вовремя подбодрить...
   И, думаю, никто тогда не подозревал, что здоровье Володи уже подорвано трудами и волнениями, что его нередко мучают головные боли, а кровяное давление регулярно прыгает вверх. Все это знала его Галочка и понимала, что ему необходимо менять работу. На душе ее стало легче, когда Володю пригласили на одну из командных ролей в крупную управленческую организацию.
  
   Он получил впечатляющий кабинет в одном из зданий центра Москвы и отдел, отвечающий за техническое обеспечение добычи целебных минеральных вод и их транспортировки по трубопроводам к местам потребления. Володя увлеченно работал несколько лет, только иногда его забирали в больницу, чтобы улучшить состояние здоровья. Я любил при случае заглянуть в его кабинет, из огромного окна полюбоваться Москвой и несколько минут поболтать с моим старинным другом.
   Но последний раз я примчался туда в огромном волнении. Галочка позвонила мне и в ужасе сказала, что Володя увольняется и уезжает работать буровым мастером геологической экспедиции куда-то в глубинку Красноярского края, на реку Подкаменная Тунгуска, впадающую в Енисей. Ему уже шел шестой десяток. А он вновь, как в молодости, собирается окунуться в стихию бесконечной изнурительной борьбы с капризами земных недр, стихию бессонных ночей, дискомфортного быта, противостояния морозам и комарам, непрерывных, вязких хозяйственных хлопот. Все это уже подарило ему проблему здоровья. Куда же дальше?..
   Он слушал мои доводы с доброй и чуть грустной улыбкой. И вскоре мягко попросил меня не тратить время на уговоры - своего решения он не изменит. Раза два начинал звонить прямой телефон, соединяющий его с шефом, но трубку Володя не брал. "Видишь ли, - начал он свой недолгий монолог, - все, что нужно, я ему уже сказал. Дальнейшее общение с ним не имеет смысла. Ты знаешь не хуже меня, что в стране разрастается эпидемия коррупции и ее любимого отпрыска -криминальной коммерции. Мой шеф стал выкручивать мне руки: гляди, дескать, сквозь пальцы на некоторые хитрые нарушения экологических требований при оборудовании одного из курортов. Эти нарушения - не по халатности (то было бы полбеды). Эти нарушения - коммерция. Что похуже - для страны, а что получше - для своего кармана. А я отказался быть участником преступления перед людьми. Шеф уже заявил мне, что мои "капризы" - это мой быстрый путь на улицу. Бодаться неохота: не он, так другой сворует - по всей стране расцветают игры без правил. Вот - и весь вопрос..." И добавил: "Так жить не буду. Немного поработаю в экспедиции, освежу душу, а затем приду в ваш институт. Готовь место в лаборатории года через три".
   Мы тогда подходили к порогу девяностых... Через полтора года он умер. от инсульта. Я прилетел из очередной сибирской командировки, а тут - звонок Галочки: "Юра, у нас - беда ..." Володя был в отпуске, отдыхал дома. В ту ночь у него очень болела голова. Решил принять душ. Ему бы постоять под горячей струей, а он опрометчиво сделал ее холодной. Сразу стало плохо. "Убил себя Вовка, - горько воскликнула моя жена, узнав про этот душ. - Видимо, слишком сжались сосуды..."
  
   Прощаясь с Володей, я читал людям свои печальные, посвященные ему стихи:
  
   ...Нас всех святая память вскачь
   мчит из былого, так красива!
   Но суждено ей, плачь - не плачь,
   застыть сегодня у обрыва.
   А от него - лишь путь назад,
   по прожитым тобой страницам.
   И с них для нас
   твоим глазам
   через года всегда светиться...
  
   Мое поколение детей войны довольно часто теряет друзей. В наших руках остается нравственная эстафета ушедших ровесников, через года светятся для нас их глаза. Думаю, мое поколение смогло достойно послужить делу и людям, не потеряло себя в целом на ветрах перемен. Мы и ныне, по мере сил, не уходим от своих традиций.
   Да, просторы нового века распахнуты для молодых. Сгодится ли наша эстафета тем, кому в этом веке предстоит долгий путь интересных дел и свершений?..
  
  СТЕНГАЗЕТЫ, СТЕНГАЗЕТЫ...
   Судьба не дала мне в молодые годы уйти в профессиональную журналистику. Мне пришлось ответственно и много заниматься научно-техническими разработками. Отдушиной являлась стенгазета нашего института. И тут я был не один. Тех, кого в научно-технической сфере постоянно тревожило желание гуманитарного творчества, оказалось не так уж мало. Сколько вечеров, бессонных ночей, суббот и воскресений было отдано нами на благо родной газеты! Позже я вспоминал об этом в стихах, посвященных соратнику и другу, известному в отрасли ученому Александру Межлумову (к великому сожалению, он уже ушел из жизни):
  
   Алик, милый, вспомни это:
  Стенгазеты, стенгазеты -
   От студенческой весны
  До покрова седины...
  Было что-то и важнее,
  Что вершили мы, седея.
  Но всегда хотелось снова
  И того, лихого слова,
  То с хитринкой, то с бравадой,
  Не за почести с наградой,
  Не, тем паче, за гроши -
  Для людей и для души.
  Те порывы неподсудны.
  Всем бы знать такие будни!
  
   Уже давно не стало стенгазет в моей жизни - захлестнули меня другие проблемы, да и вообще в России, откуда я приехал в Америку, закончилась время стенгазет, жизнь стала рациональнее. И все же спасибо стенгазете, собиравшей возле себя толпу поклонников в коридоре нашего института. Работая в ней, я понял, что глубокая радость человека в творчестве может порождаться вовсе не масштабностью его творческих дел, а их полезностью для каких-то конкретных людей, значимостью для него самого, их одухотворенностью. Еще в молодости я твердо осознал, что мои газетные будни не тускнеют на фоне успехов преуспевающих журналистов центральной прессы. Мы выравнены творчеством...
   И если я сегодня в чем-то полезен русской прессе Америки, то за это большая благодарность той славной институтской стенгазете - "моим университетам" в журналистике.
  
  ЭТОТ "ТРУДНЫЙ ЧЕЛОВЕК"
   Он встречал представителей науки в северном городе Сургуте с нескрываемой настороженностью, особенно, когда они намеревались осчастливить буровиков-производственников своими новейшими технологическими регламентами для проведения работ в нефтяных скважинах... на старой технической базе. "Всегда найдется хоть один эфиоп, который напишет инструкцию для эскимосов, как им переносить мороз", - так он однажды высказался, беседуя с группой представителей буровой науки в начале 70-х годов. В этой группе был и я. Нам, его гостям, естественно, стало несколько неуютно. "Трудный человек", - подумал я и, как узнал позже, не я один...
   Но вскоре под влиянием этой безжалостной фразы я решил для себя никогда не появляться в нефтяных районах без новых технических средств. Новая технологическая концепция, новая техническая разработка, новая технологическая инструкция - буду работать только в такой последовательности! От этого принципа я не отклонялся 30 последующих лет, до завершения своих поисков в российской науке. И, думаю, никто среди производственников не проявил ко мне в целом больше внимания и чуткости, чем именно тот "трудный человек" Николай Леонтьевич Щавелев.
   Николай Леонтьевич в молодости сам поработал в науке и уже тогда узнал, что среди ее плодов есть не только принципиальные достижения, но и мелочи жизни, и настырное шарлатанство. А затем в течение десятков лет он управлял прогрессом в технологии бурения скважин на крупнейших предприятиях севера Тюменской области. И в этой деятельности был точен и смел, требователен и великодушен на уровне и стратегического, и тактического мастерства. Он - живая легенда в среде тюменских нефтяников и буровой науки России, его имя известно многим зарубежным фирмам. Н.Л.Щавелев долго занимал свой высокий пост в компании "Сургутнефтегаз" и вышел на пенсию в 73 года - это редкий подарок судьбы для людей тюменского Севера...
   Хочется вспомнить случай 30-летней давности. Испытывалось наше принципиально новое устройство, которое должно было резко уменьшить поступление ненужной добавки - пластовых вод - в продукцию нефтяных скважин. Сразу отмечу, что это устройство затем многие годы успешно применялось на разных нефтяных месторождениях. Но пока еще проходили его испытания, по результатам которых приемочной комиссией будет решаться вопрос, ставить эту разработку нашего института на серийное производство или нет. Председателем комиссии был назначен Николай Леонтьевич.
   Испытания следовало провести в шести скважинах. Но уже в первой я допустил технологическую ошибку - и скважина попала в фонд бракованных. На ее исправление потребуется много денег и времени. Это было для нас бедой. Мы еще не накопили никакого положительного опыта для укрепления своих позиций, и наш большой труд уже, практически, с порога, мог быть отвергнут.
   Щавелев говорил со мной недолго: "Через три дня я собираю техсовет. Ты доложишь ситуацию. Я предложу прекратить испытания, пока институт не докажет, что к ним можно вернуться. Готовь сообщение. Все!"
   Не знаю, как шахматные гроссмейстеры готовятся к решающим партиям, но, думаю, что мое напряжение в последующие три дня было не меньшим. Предстоял мой поединок со Щавелевым, а быть может, и со всем техсоветом. Мой выигрыш почти невероятен. Нужно в сложившейся ситуации доказать, что продолжение испытаний возможно уже сейчас. Мне следует при любом настроении техсовета вести себя с ювелирной точностью и убедить большинство в том, что на меня еще можно надеяться во имя пользы производства.
   Три дня я провел почти без сна и думал-думал - и в гостинице, и обходя по многу раз дальние уголки Сургута, где мне не могли встретиться и помешать какие-нибудь знакомые. Диалектика ситуации, все мои аргументы, мои ответы на десятки предполагаемых вопросов - все было тщательно продумано. Таблетки от головной боли помогали мне вперемежку с кофе. С грустью возвращался к одной и той же мысли: "Какой же трудный человек Николай Леонтьевич!"
   На техсовете Щавелев во вступительном слове почему-то воздержался от того страшного предложения, которое запланировал три дня назад. Мне, пожалуй, стало чуть-чуть спокойнее на душе. Я докладывал чеканно, чувствовал, что все слушают внимательно. Исчерпав аргументы, подытожил: "Не сомневаюсь, что следует продолжить испытания. Уверен, что больше не допущу ошибок. Но если вдруг возникнет еще какая-нибудь неприятность, значит, не место нашему изделию на нефтяных промыслах, и гоните меня отсюда насовсем".
   Испытания были продолжены с полным успехом. Николай Леонтьевич сказал мне: "Молодец, Юра, - выстоял ". И подписал акт комиссии. Затем я почти сутки отсыпался в гостинице...
   Сегодня мы с Николаем Леонтьевичем - друзья. Сколько переговорено о делах, о жизни! И сейчас звоним иногда друг другу, чтобы через океан поделиться теплом души.
  
   Можете посчитать меня странным - люблю общаться с трудными людьми (я, конечно, - не о хамах и самодурах). В трудных людях концентрированно проявляется целеустремленность. Трудные люди ставят нас перед необходимостью четких реакций, действий и этим помогают нам быстрее, точнее, успешнее добраться до каких-то важных истин или решений. Нередко они избавляют нас в нужный момент от благодушия, наивности, необъективности в океане жизни. Проникая в систему их ценностей, становишься мудрее...
  
  СПАСИБО, ГЕННАДИЙ БОРИСОВИЧ!
   Нынче стало модно употреблять слово "харизма". А что это такое по большому счету? Заглянув в мой любимый словарь С.И. Ожегова узнаю, что харизма - "высокий авторитет одаренной личности, способность воздействовать на окружающих". Четко и ясно! Но ведь, заметьте: обычно, говоря в обиходе о харизме, люди имеют в виду нечто большее, нечто почти гипнотическое - близкое к понятию "пришел, увидел, победил!" А вот мудрый профессор Л.И. Скворцов, дополнивший словарь С.И. Ожегова новомодным термином воздержался от столь экспрессивной трактовки. И думая о своем сургутском друге Геннадии Борисовиче Проводникове, я чувствую, как он прав.
   Полагаю, Г.Б. Проводников вобрал в себя и неброскую самоуглубленность своего школьного учителя А.С. Знаменского, и высочайший профессионализм своего беспокойного и щедрого душой наставника-буровика М.Ф. Зарипова и несгибаемость в своей убежденности нашего общего кумира, великого геолога Ф.К. Салманова, да и достоинства многих других хороших людей.
   Коренной сургутянин, предки которого упоминаются в летописи города еще с 18-го века, Геннадий Борисович, окончив Тюменский индустриальный институт, отдал родному Сургуту десятилетия трудовой жизни инженера и ученого и здесь же, войдя в нынешний век, пересек рубежи своего шестидесяти- и шестидесятипятилетия.
   Я счастлив - не хочу искать другого слова - тем, что он не обошел моей судьбы, принял близко к сердцу мои научно-технические искания, стал моим верным другом. Я горд, что мне удалось буквально вытолкать этого беспощадно строгого к себе в творчестве и скромнейшего человека на путь оформления и защиты кандидатской диссертации. Это удалось лишь тогда, когда ему за сделанное в буровой науке уже можно было без колебаний присуждать степень доктора наук. Его духовное воздействие - ту самую харизму - я неизменно ощущаю и здесь, в Нью-Йорке, за океаном. Она у него особенная: не сражает наповал с первого взгляда, а покоряет медленно, почти незаметно, по мере проникновения в ваше сердце его сдержанной чуткости, ненавязчивых, доверительных размышлений, душевного гостеприимства, а еще тонкой корректировки ваших технологических устремлений, умения оказаться рядом в самые трудные моменты ваших промышленных экспериментов...
   На праздновании его 60-летия прозвучало и мое приветствие. Там были, в частности, такие слова:
  
  Судьба ваша музыкой входит в меня.
  Взращенный Сургутом, вы этим краям
  как сын -
   от души,
   без торжественных слов -
  отдали талант и любовь.
  Вы доктор наук, без сомненья, -
   давно!
  Быть щедрым в науке не всем суждено,
  но враг есть у громкого звона побед -
  безмерная строгость к себе.
  ...Не спит буровая во мраке ночей,
  веду испытанья...
   Но вам-то зачем
  делить со мной риски, волненья, испуг?
  А просто
   вы истинный друг.
  Да, истинный друг вы,
   и сын,
   и отец,
  и дед,
   и трудяга!..
   Рыбак, наконец!..
  Не каждой судьбе это счастье
   под стать -
  гармонию мира познать!
  
   Сотрудничество с истинным мастером своего дела - несомненное наслаждение. Кто не согласен с этим?! А если истинный мастер - еще и надежный друг? Если он готов подставить плечо в трудную минуту, готов вместе с тобой броситься в неизведанное и непредсказуемое, чтобы разделить с тобой груз оперативных решений для одоления непредвиденностей, а подчас даже для спасения скважины? Если случается такое, это уже счастье. И когда в мою жизнь вошел Геннадий Борисович, он подарил мне такое счастье...
   ...В нашей московской лаборатории была создана удивительная смесь для изоляции пластов. Она творила истинное чудо в скважине: сама находила водоносные отложения, вплоть до самых тонких пропластков, проникала в них и буквально через несколько минут надежно закупоривала их пористое пространство. Но дело не только в этом. Нефтеносные отложения она сберегала в их первозданности, не нанося их проницаемости никакого ущерба. Такого практика еще не знала. Мы разработали специальное устройство, которое обеспечивало, чтобы при цементировании скважины только наша смесь попадала в ее нижнюю, продуктивную зону, а обычный цементный раствор использовался выше, а значит, никак не мог повредить нефтеносным коллекторам. Когда мы применили свой технико-технологический комплекс в нескольких скважинах, они, вопреки твердому скепсису геологов бурового предприятия, дали безводную нефть. Это было воспринято как фокус. "Такого просто не может быть - ведь водоносные пласты залегают буквально рядом с нефтеносными!" - недоумевали геологи. Тем не менее - это случилось!
   Однако радоваться нам не пришлось. Предприятие, которое цементировало скважины, стало бурно протестовать против дальнейшего применения нашей новинки. И весьма обоснованно. Оно могло вскоре лишиться работоспособных цементировочных агрегатов - и тогда произошел бы провал в строительстве скважин.
   Дело было в том, что наша смесь прилипала к металлическим поверхностям, создавая водостойкое пленочное покрытие в насосах цементировочных агрегатов. На основе лабораторных опытов мы полагали, что прокачкой порции нефти этими насосами удастся удалить из них все остатки нашей смеси. Но не тут-то было - очистить насосы полностью, как после обычного цементного раствора, не удавалось, а значит, мы провоцировали их выход из строя. Лаборатория - одно, скважина - другое. Нашей разработке грозил крах...
   Я, честно говоря, был растерян: расторжение договора с производственниками - это безденежье нашей лаборатории, не говоря уж о мощном ударе по нашей репутации. И такое произойдет после отчаянной творческой работы, после упорных и долгих надежд на победу... А особенно печально, что необычные технологические свойства созданных нами специального устройства и материала гармонично соответствуют друг другу, то есть применить это устройство с другими известными нам материалами для разобщения пластов невозможно. Значит, буквально вся идея разработки для повышения производительности скважин - как говорится, коту под хвост...
   Геннадий Борисович все это, конечно, понимал тоже... Я тогда не заметил его отчаянных и стремительных творческих поисков, его штурмовых лабораторных экспериментов по спасению нашей общей идеи - изолировать нефтеносный пласт практически без загрязнения его пористой среды... И однажды он сообщает мне: им получен другой изоляционный материал, который не будет загрязнять ни насосы, ни нефтеносные отложения - и при этом совместим с нашим специальным устройством!
   Это было "победным голом" Геннадия Борисовича! Такое могло оказаться под силу только ему - блистательному технологу и мыслителю... и верному другу.
  Наша работа продолжилась и уже не вызывала протестов.
   Конечно, в жизни что-то находишь, а что-то теряешь. Новый материал имел один недостаток: не мог создавать закупорку внутри пористой среды водоносных отложений, подобно прежнему. Но это стало стимулом наших новых творческих поисков. Ведь у нас в арсенале уже были надежные, проверенные механические разобщители пластов. Значит, эти резервы должны быть направлены в бой...
   И создали мы вместе с Геннадием Борисовичем несколько новых технико-технологических комплексов, каких еще не было в мировой практике.
   Очень хочется поведать о достоинствах этих комплексов! Но я, видимо, и так уже несколько утомил читателя техническими конкретностями. Однако как рассказать о моем замечательном друге-технаре, если не коснуться его дел даже вскользь? Скажу я о созданных нами комплексах только вот что. В Сургуте началось разбуривание одного из вновь открытых месторождений, где нефть залегает особенно глубоко, следовательно, скважины там самые дорогие. Но те скважины давали настолько мало нефти, что возникли сомнения в рентабельности буровых работ на месторождении. Предложенные нами разработки повысили там производительность скважин в несколько раз - вопрос о нерентабельности бурения был снят. И это стало нашей общей радостью с Геннадием Борисовичем.
   ...Мы искали и искали новых рубежей борьбы за качество скважин во все более сложных геологических условиях. Успехи чередовались с неудачами. Но производственники относились к пришельцам из Москвы терпеливо, понимая наши цели и видя, что мы стремимся к их осуществлению подчас самоотверженно. Несомненно, влияло на них и то, что в одной упряжке с нами рискует быть уважаемый всеми Геннадий Борисович Проводников...
   Помню, шел очередной промышленный эксперимент. Буровой мастер предоставил нам с Проводниковым в своем вагончике две кровати, чтобы мы после бессонной ночи хотя бы часа три отдохнули.
   Мне спалось плохо. Открываю глаза и вижу, что на параллельной кровати мой дорогой Геннадий Борисович спит, нежно прижав к груди... пушистую кошечку, которая доверчиво уткнулась мордочкой в его теплый свитер. Откуда она взялась на буровой? Знаю одно: к плохому человеку кошка спать не придет. Безошибочно определяет людей хороших... Кошка, конечно, - экстрасенс (куда уж нам до нее!), а я с другом просто, как говорится, "пуд соли съел"... И вот едины здесь ее душа и моя!..
   Больше я не спал. Думалось мне о чем-то важном, очень важном, более важном, чем даже бурение...
   Спасибо, Геннадий Борисович!
  
  "...Я ТВОЙ - НА МОЙ ОСТАТОК ЛЕТ!"
   Как-то в одном из нефтяных районов Тюменской области, в номере уютной гостиницы, мы устроили воскресный "мальчишник". Ужинали, поднимали тосты, душевно беседовали... Состав собравшихся был несколько необычным: вместе с нами, давно знавшими друг друга работниками разных научных институтов отрасли, почему-то (уже не помню) оказались два приятных гостя - специалисты из тогдашней Чехословакии. Они внимательно слушали, как мы вполне естественно для себя намечали деловые встречи в Тюмени, Бугульме, Перми, Баку, Москве, Краснодаре. Затем один из них произнес: "Вы рассуждаете о громадных расстояниях как о чем-то совершенно обычном. Это просто не укладывается в голове - ведь наша страна такая маленькая..." Впоследствии я не раз вспоминал эту взволнованную реплику коллег из Чехословакии, направляясь по делам в города Сибири, Урала, Поволжья, Казахстана, Азербайджана, Украины... Вспоминал, признаюсь, не без гордости за просторы своей страны.
   Но не только по делам преодолевал я большие расстояния. Бывали и праздничные события, на которые меня приглашали. Многочисленные командировки приводили нас, специалистов-нефтяников, к знакомству, сотрудничеству, а подчас и к дружбе с разными людьми. С неподдельными чувствами произносил я поздравительные слова на юбилеях друзей в Сургуте, Астрахани, Краснодаре...
   В 1997 году я прилетел из Москвы в Краснодар на 60-летие моего ровесника и друга Алексея Тимофеевича Кошелева, заместителя директора по науке одного из известных НИИ нашей отрасли. Какой душевной заботой были окружены все гости из далеких городов! Для нас это был поистине праздник человеческого общения. И не только на чествовании в ресторане, но и в номерах и холлах гостиницы, на юбилейном митинге в институте, на предварительной товарищеской встрече в квартире директора института, на прощальном завтраке, устроенном для нас Алексеем...
   В те два дня я не мог не думать о наших с Алешей нехитрых судьбах...
   В 1972 году мы, молодые энтузиасты науки, познакомились в одном из городов Западной Сибири - естественно, будучи в командировке. Затем жизнь дарила нам немало душевных встреч. Мы занимались разными научными проблемами, но всегда радовались успехам друг друга. Почти одновременно подошли к защите докторских диссертаций. А в итоге объединились в решении единой задачи для сургутских нефтяников. И вот стали шестидесятилетними...
  На банкете в ресторане я читал стихи:
  
  Лет двадцать пять тому уже -
  мы вдруг вошли в сердца друг друга.
  С тех пор не ведал я испуга,
  что это миф в моей душе...
  Ты мне однажды так сказал
  (и эта мысль мне стала свята):
  "Непрост был путь наш,
   но глаза
  нет нам нужды, встречаясь, прятать".
  И в нашем праздничном тепле,
  где - столько слов о жизни бывшей,
  ты знай:
   душою неостывшей
  я твой -
   на мой остаток лет!
  
  СВЕРХГЛУБОКАЯ СГ-2
   Во второй половине 60-х годов мне посчастливилось участвовать в работах по строительству сверхглубокой геологоразведочной скважины - СГ-2. Ее бурили в Гурьевской области. Строительство этой скважины контролировал ВНИИ буровой техники, размещенный в Москве. Нашей группе сотрудников этого института был предоставлен домик в поселке буровиков Биикжал. Бурение, как известно, процесс непрерывный, круглосуточный, поэтому у каждого из нас, курирующих разные вопросы работ на буровой, были и разные часы отдыха. Но каждый старался по возможности не пропустить очередное "семейное" чаепитие в нашем домике, которое, как правило, душевно организовывала очаровательная молодая сотрудница института Валечка (конечно, если ее отпускали дела в лаборатории буровых и цементных растворов).
   Начальник Биикжальской экспедиции Дмитрий Алексеевич Скворцов был молод, но заметно старше меня. Между нами быстро сложились теплые, доверительные отношения. Но особый душевный комфорт в Биикжале я ощущал оттого, что главным инженером экспедиции являлся мой однокашник Болат Кабиевич Утебаев. Я гордо осознавал: значит, и мы, тридцатилетние, уже достаточно созрели для столь высокой ответственности. А буровым мастером был трогательно интеллигентный, уже не очень молодой человек - Семен Наумович Цериковский. Истинный романтик, влюбленный в бурение, он никогда не стремился ни к каким высотам, кроме того живого и трудного дела, которое доверяется буровому мастеру. Он не вышел из этой роли и позднее, когда бурил самую глубокую в мире (до нынешней поры!) скважину на Кольском полуострове, достигшую глубины 13 километров...
   Да, в этот раз, в Биикжале, решение тяжелейших задач строительства сверхглубокой скважины на казахстанской земле дружно возглавляли представители трех национальностей - русский, казах и еврей...
   ...Стоял ужасно жаркий и сухой летний день. Это был день цементирования очередной обсадной колонны большого диаметра, спущенной в скважину. Именно я в группе ученых отвечал за качественное цементирование обсадных колонн, "телескоп" которых постепенно наращивался, углубляясь в земную кору и закрепляя ствол скважины на каждом новом этапе его проходки. А за колонной необходимо создавать герметизирующую цементную оболочку - иначе скважина не будет надежным техническим сооружением...
   Стянутая сюда чуть ли не со всего Казахстана цементировочная техника - огромные агрегаты на колесах - уже несколько дней находилась возле буровой. Предстояла беспрецедентная работа: за обсадную колонну нужно было закачать необычно большое количество цементного раствора. Да и, к тому же, процесс-то необратимый, подчас ошибешься в чем-то - и вся предыдущая работа буровиков может оказаться напрасной. Подготовка была тщательной и кропотливой. Мои коллеги по институту уже завершили свои дела и теперь отдыхали, дожидаясь "последнего штриха".
   К наступившему дню цементирования я был весьма замотан. Апогей моих стараний - само цементирование - пришелся на самые жаркие часы дня. Строй и рев цементировочной армады впечатляли - жаль, кинодокументалисты упускают такие моменты. Я все время был в движении, волнении, предельной сосредоточенности. Лишь несколько раз, когда от жары у меня начиналось пугающее головокружение, я забирался на какой-нибудь цементировочный агрегат и прижимался спиной к баку с прохладной водой. Это было минутой блаженства!..
   А когда все благополучно завершилось, сразу состоялся общий щедрый банкет за счет экспедиции. Только руки вымыть успели. Первый тост произнес начальник экспедиции, в прозе. Второй, из последних сил, - я, своими стихами (всю жизнь понемногу сочиняю их - просит душа, и все тут). Третий тост - кто-то из пожилых казахов, песней... Скоро я почувствовал, что усталость побеждает - начал пьянеть. Спать, только спать! Я молча вышел из зала, добрел до домика, где разместилась "наука", лег на свою кровать и мгновенно заснул...
   Проснулся я оттого, что меня кто-то упорно тормошил. Склонившись надо мной, улыбался мой Болат.
   - Пошли ко мне домой, - сказал он. - После банкета я собрал на бешбармак твоих коллег, и все ждут тебя. Первый тост подниму в твою честь, сегодня - твой день!
   - Но я - не в форме, спать хочу, голова тяжелая.
   Конечно, возражать было бесполезно...
   ...Сония, милая жена Болата, пустила меня в дом со стороны кухни, усадила на табуретку, в одну мою руку вложила большую пиалу с шурпой тройной выварки, а в другую - огромный кусок нежной сайгачатины. Справившись с этим "лекарством", я вдруг почувствовал, что произошло чудо: голова моя прояснилась, щеки окрасил румянец, ушла тяжелая усталость. Далее все было прекрасно и незабываемо: бешбармак, песни, танцы, смех - бурная радость дружеского общения до утра. Моя душа (и, думаю, не только моя) была наполнена светом и безмятежностью. Пили, помнится, коньяк, но я уже не пьянел...
   Пишу об этом, и даже сейчас, через много-много лет, хочется сказать: спасибо Болат, мой дорогой друг, за ту волшебную ночь твоего гостеприимства, посвященного нашей дружбе!
  
  МАНГЫШЛАК
   Во второй половине 80-х годов у меня была непростая командировка на полуостров Мангышлак, в главный район казахстанской нефтедобычи. Возможно, теперь в такой роли выступает Тенгиз, но тогда, думаю, было именно так. А визитной карточкой Мангышлака стал очаровательный город Шевченко (ныне Актау), выросший на берегу Каспия.
   В том городе был известный нефтяникам Советского Союза институт КазНИПИнефть, а в институте заведовал лабораторией крепления скважин мой друг, а впоследствии и аспирант, Геннадий Константинович Казаров. Этот талантливый и опытный (немного моложе меня) специалист, увлеченный изобретательством и тщательными стендовыми исследованиями, приехал в Казахстан из Баку. Приехал по велению сердца, потому что на многонациональном Мангышлаке остро требовались научные кадры. Геннадий принадлежал к числу многочисленных бакинских армян, которые позже, к сожалению, были вынуждены покинуть родной город - кто об этом не знает!
   ...Конечно, командировка - это не только дела. Это и встреча с новыми уголками нашей бесконечно интересной планеты, и посещение культурных центров, и общение с друзьями, и обретение новых замечательных людей. Все это было и в той командировке на Мангышлак. Тогда состоялось мое знакомство с незабываемым городом Шевченко и его окрестностями.
   Я впервые увидел в этом городе спектакль "Дети Арбата". Воспринимал его с трепетом, потому что и сам я - дитя Арбата. Он (как и для Булата Окуджавы) - "мое отечество"...
   Был буквально поражен величественностью надгробных сооружений на казахских кладбищах. Какое монументальное выражение светлой и вечной памяти об ушедших близких людях! Когда едешь по степи и видишь вдали такое кладбище, трудно поверить, что это не город с прекрасной архитектурой. И только вблизи осознаешь реальность, проникаясь невольным уважением к тем, кто столь щедро и совершенно выразил свое отношение к невосполнимой утрате...
   С искренним интересом и удовольствием провел я несколько часов на даче Геннадия Казарова, расположенной недалеко от города. На ней было любовно сделано и ухожено все, на что ни бросишь взгляд. Изобилие фруктов, ягод, овощей... А рядом - голая степь.
   ...Помнится, позже, в начале 90-х годов, когда только что развалился Советский Союз, Геннадий с грустью говорил мне:
   - Вот что натворили наши правители: у таких, как я, просто не стало Родины. Ты только осознай, что произошло в моей судьбе. Я бакинец. Но я и армянин. Значит, в Азербайджане мне теперь не жить. Но, не учини они развал Союза, я бы воспринимал это как полбеды, потому что мне неплохо работается в Казахстане и у меня имелась бы большая Родина - Советский Союз, а также наша общая столица - Москва. Однако теперь не стало у меня ни этой Родины, ни этой столицы. В Казахстане же я по существу - пришелец, чужак. Кое-кто уже на это намекает, а податься некуда...
   Через несколько лет Геннадий с семьей, по настоянию жены-еврейки, эмигрировал в Израиль. Не думалось ему тогда, во время "парада суверенитетов", что Казахстан сможет стать оплотом межнациональной дружбы. Возможно, он уже и вернулся (к сожалению, я потерял с ним связь)...
   Но давайте затронем чуть-чуть и деловую часть моей командировки в Шевченко, ведь она как-то отражает непридуманную солидарность и деловое единение людей, работавших в разных республиках нашей бывшей огромной страны - Советского Союза. Полагаю, этого нельзя забывать, это наше общее драгоценное историческое наследие. И, возможно, ныне независимые Казахстан и Россия, именно они, смогут мудро показать пример всему "ближнему зарубежью", как при новых условиях объединяться в творческих поисках и других благородных делах обычным людям разных стран - бывших ячеек нашей бескрайней "коммуналки" - СССР.
   Или это уже не нужно - ни людям, ни странам?.. Ответил бы мне кто-нибудь...
   И все же - о цели моей командировки.
   Наш Всесоюзный НИИ буровой техники разработал высокотехнологичный разобщитель пластов, так называемый заколонный пакер, для надежного исключения перетоков жидкостей по стволу скважины за обсадной колонной. Это чрезвычайно важно для эффективной и безопасной эксплуатации нефтяных скважин, для охраны недр. Почему же происходят упомянутые перетоки? Да потому, что цементное уплотнение (так называемое цементное кольцо), которое мы создаем за обсадной колонной для изоляции пластов, насыщенных газом, нефтью или водой, формируется с дефектами, и радикально предотвратить их мы не умеем.
   В скважинах Мангышлака газ по дефектам цементного камня за обсадной колонной нередко выходил к поверхности. А это - немалая опасность, ущерб охране недр, дополнительные сложности и хлопоты для нефтяников.
   В общем, совсем неплохой затеей было создание нами высокотехнологичного заколонного пакера. Геннадий Казаров стал пропагандистом этого устройства на Мангышлаке. Но применять скважинные устройства намного сложнее, чем, положим, электрический утюг. Для применения утюга в любой точке земли необходимо лишь найти электрическую розетку - и гладь себе на здоровье. Пакер же может попадать в многообразные геолого-технические условия, и результат его применения подчас принципиально зависит от того, насколько правильно мы учитываем специфику этих условий.
   К сожалению, на Мангышлаке не получалось стабильного положительного результата применения наших пакеров. Поэтому мы с Геннадием тщательно проанализировали практику их применения в регионе и дали четкие технологические рекомендации. В этом и был смысл моей командировки.
   А Геннадий, вдохновленный пакерной идеологией нашего института, изобрел свой, исключительно изящный по принципу действия и технологически привлекательный заколонный пакер для осуществления специальной технологии так называемого ступенчатого цементирования скважин. Этот пакер успешно применялся и в Казахстане, и в России, он же стал основой диссертационной работы Геннадия. Мне же доставило удовольствие контролировать работу этого высококлассного специалиста в качестве его научного руководителя. Г.Казаров блестяще защитил диссертацию в Москве, в нашем институте. И в Казахстане одним кандидатом технических наук стало больше...
  
  НАШ НАСИПКАЛИ
   Насипкали Марабаев, наш любимый и глубокоуважаемый однокашник, смолоду выделялся широтой души, добротой и чуткостью. Сразу хочу подчеркнуть, что на своем очень непростом трудовом пути, где он поднимался на высокие руководящие должности, Насипкали Абугалиевич не утратил этих прекрасных человеческих качеств. Они радовали нас и через много лет на встречах выпускников горно-нефтяного факультета Московского нефтяного института имени И.М. Губкина, получивших дипломы в 1959 году.
   К сожалению, не пришлось мне встречаться с Насипкали на казахстанской земле. Но незабываемо его обаяние, которое мы ощущали на душевных встречах выпускников нашего факультета. И, честно говоря, не мог я тогда всерьез осознать, от каких больших и ответственных дел оторвался он, чтобы побыть немного с однокашниками, побыть с нами таким узнаваемым, таким простым и сердечным, таким поистине н а ш и м... Его трудовой путь открылся мне во всей своей сложности и красоте, когда я получил по почте изданную в Алматы книгу, посвященную его 60-летию, с надписью на первой странице: "Студенческому другу, дорогому Юрию Цырину"...
   Бурильщик, буровой мастер, инженер на промыслах, главный инженер конторы бурения - вот первые ступени его славной карьеры. Затем он трудился на постах заместителя генерального директора ПО "Мангышлакнефтегаз", секретаря обкома партии по промышленности, председателя облисполкома, первого заместителя председателя Комитета народного контроля Казахской ССР, первого заместителя главы областной администрации... Стали вмешиваться в судьбу капризы здоровья... Свое шестидесятилетие Насипкали Абугалиевич, мудрый, имеющий огромный и многогранный опыт специалист, встретил на посту советника президента национальной компании "Казахойл". За десятки лет работы он был удостоен многочисленных наград и званий.
   В той книге собраны обращения к юбиляру, воспоминания о нем самых разных людей. И каждая публикация - это новые и новые штрихи, из которых возникает цельный портрет талантливого, волевого, неугомонного и неизменно душевного человека.
   Однажды, еще задолго до получения книги о Насипкали, я имел удовольствие услышать короткий рассказ о встрече с ним, который, думаю, украсил бы ту книгу. Рассказывал мне о той встрече тогда еще молодой сибирский буровик Владимир Богданов. Позже Владимир Леонидович стал генеральным директором акционерного общества "Сургутнефтегаз" (выше, в другом очерке, я уже отмечал это). Он моложе нас с Насипкали на 15 лет.
   А тогда он уже руководил бурением в одном из регионов Среднего Приобья, Его встреча с Насипкали, если мне не изменяет память, произошла на всесоюзном совещании буровиков где-то в Поволжье, кажется, в Саратове. Владимир сказал мне, что Насипкали Абугалиевич просто покорил его и своей истинной интеллигентностью, и мудрым, тонким пониманием проблемы эффективной организации буровых работ. Это было почти невероятно - увидеть восторг на лице Богданова. Но, помнится, тогда я видел именно восторженного человека... Кстати, он всегда умело впитывал и синтезировал в себе лучшие черты других людей. И уверен, что Насипкали живет в характере сегодняшнего Владимира Леонидовича Богданова, как, не сомневаюсь, и многих других наших достойных современников.
   Мне хотелось бы завершить краткий рассказ о Насипкали Абугалиевиче Марабаеве отрывком из опубликованного в той юбилейной книге послания нашего студенческого друга, который на всю трудовую жизнь остался в стенах родного учебного института, постоянно являясь для всех нас, однокашников, центром притяжения. Это доцент Игорь Алексеевич Ведищев.
   "...Из наших однокурсников выросли десятки руководителей крупнейших нефтегазодобывающих управлений, предприятий, экспедиций, ведущие специалисты нефтяной и газовой промышленности, руководители научных подразделений. Четверо защитили докторские диссертации, 20 человек - кандидатские.
   А ведущий специалист России в области пакерных технологий Юрий Цырин помимо докторской диссертации написал много прекрасных стихов, посвященных однокашникам. Стихотворение "Моим друзьям-губкинцам", по-моему, емко и красиво отражает судьбу каждого из нас, и твою в том числе, дорогой юбиляр.
  
  Волюнтаризм, застой и перестройка -
  Вот вехи нами пережитых дней.
  Смешалось все, но вот что в жизни стойко:
  Весенний свет сердец моих друзей.
  Мы шли вперед, не думая о вехах,
  Чтоб брать высоты дела на пути.
  Мы - дети века, мы - трудяги века.
  Нам вместе с ним итогам счет вести.
  Но это будет позже, а сегодня
  Еще не все нам внуки рождены,
  И в хлопотах не стали посвободней
  И в замыслах не стали не нужны.
  Еще хотим застольного веселья,
  Еще друзьям несем свои стихи,
  И хоть, увы, ребята, поседели,
  А все еще немного простаки...
  Года, года!.. Бегут - и взятки гладки.
  Но возле каждой жизненной межи
  Друзья - со мной! И, значит, - все в порядке,
  И верится, что знали мы, как жить.
  
   В начале нынешнего века Насипкали Абугалиевич ушел из жизни...
  
  
  "БЫТЬ МЕЖ ЛЮДЕЙ..."
  
   Более тридцати лет назад, незадолго до своего 40-летия, я написал такие строки:
  
  Быть меж людей - искусство жизни целой:
  беречь любимых, вдохновлять друзей,
  а час пробьет -
   со злом сразиться делом
  и быть собой - всегда, во всем, везде...
  
   Да, быть в человеческом общежитии - каждодневная проблема для любого из честных и добронравных людей. Мой очерк - для них. Бесчисленны контакты с людьми в нашей жизни. Мы можем принести кому-то радость, светлый душевный покой, вдохновение, но можем - и обиду, пессимизм, даже тяжкое потрясение. Мы продлеваем друг другу жизнь или укорачиваем ее. Мы не так уж редко, подчас и непроизвольно, становимся просто магами в человеческом общежитии - добрыми или злыми. Как важно это - мудро ощущать границу между добром и злом, живую, не чуждую сложнейшей диалектике жизни, не скрепленную намертво со столь удобными для осмысления прямолинейными догмами! А еще - знать свои боевые рубежи в нашем мире борьбы добра и зла и стоять на этих рубежах, как солдаты на войне...
   Повторяю, я обращаюсь к людям честным и добронравным. Знал и других. Но к ним обращаться доверительно - глупость, их надо просто одолевать, побеждать. Это другая проблема.. Здесь же хочется вспомнить о хорошем - и прозой, и стихами. Думается, что такие моменты памяти прибавляют света и силы в душах достойных людей моего поколения, - людей, которые пронесли на своих плечах лучшие нравственные традиции человечества через всю вторую половину ушедшего от нас века, через неповторимо бурный поток ломки, трансформации и размежевания общественного сознания в нашей бывшей стране. И нам, думаю, немаловажно ощущать то, о чем написал поэт Роберт Рождественский: "Наверно, мы все-таки что-то сумели. Наверно, мы все-таки что-то сказали..."
  
  
   Учителя... Они были у каждого из нас. Без кого-то из них, думаю, мы просто не состоялись бы в жизни. Мы получали у них не только знание учебных дисциплин. Они беззаветно готовили нас к очень непростой жизни - и вдохновением, и мудростью, и мужеством, и верой в нас... Многое могу вспомнить. Ну, хотя бы такой эпизод моей жизни.
   Москва, 1966 год. Я завершил работу над кандидатской диссертацией по нефтяным делам под руководством моего главного учителя жизни в науке, ныне покойного профессора Н.И. Титкова, преклонение перед которым будет в моей душе всегда. Так называемая предварительная защита диссертации прошла, похвалюсь, здорово - и настал момент, когда я явился к директору нашего института, известному ученому-геологу, и дал ему на подпись проект письма в газету "Вечерняя Москва" с сообщением о предстоящей официальной защите (тогда была необходима публикация таких сообщений). И тут произошло то, чего я не понимаю до сих пор. Некоторые друзья внушали мне, что это было проявлением элементарного антисемитизма. Может быть... А возможно, результатом коварного навета какого-то тайного завистника. Разве мало было и такого в науке? Во всяком случае, директор вернул мне поданную ему бумагу и жестко сказал: "Вашей защиты в институте не будет". Я даже не успел испугаться, лишь наивно-недоуменно воскликнул: "Почему? Ведь я так старался!" Ответ прозвучал еще жестче: " Уж не хотите ли вы, чтобы я перед вами объяснялся?"
   Куда мне было идти? Естественно, к моему профессору... Он лишь грустно вздохнул и пошел к приемной директора. Я продолжал недоумевать в коридоре. Не помню, сколько длилось мое ожидание, но немало... Профессор вышел в коридор с красным лицом и возбужденным взглядом. Дал мне подписанное директором письмо и заставил себя спокойным голосом сказать: "Можете ехать в редакцию".
   ...На моей защите, понятно, было много народу: пришли и те, кто просто ждал интригующего, пикантного "спектакля". Ведь все, естественно, узнали об отношении директора к моей защите. Директор вел ученый совет. Одним из моих оппонентов был сотрудник его научной лаборатории. На трибуне, в начале выступления, с этим оппонентом случился нервный приступ: он побледнел, с его лица капал пот, лист бумаги, в который он глядел, передавал дрожь его рук. Ему принесли воды. Он смог взять себя в руки и поистине мужественно зачитал свой положительный отзыв. Развития "спектакля" не было...
   Никогда не забуду результат голосования - 21:1. Я стал не только кандидатом наук, но и тем, кто твердо, на своем опыте, понял, что добро может быть сильнее зла. И что надо верить в людей.
   Дорогие мои учителя... Сколько душевных воспоминаний! Но в очерке много не рассказать. Пусть поддержит и дополнит меня добрая память читателей. А мне вновь хочется вернуться к тем временам, когда я приближался всего лишь к своему сорокалетию и впереди был, без всяких бодрящих прикрас, еще долгий путь. Тогда я посвятил любимым моим учителям такие стихи:
  
  Hе так уж это даже нереально,
  что, кое-что поделав и прожив,
  я встречу на дорогах, ныне дальних,
  искристых юбилеев рубежи...
  В час торжества придет людей немало,
  чтоб дать мне сил побольше, чем врачи...
  А я в раздумье улечу из зала,
  плененный всеми, кто меня учил.
  И так скажу: я счастлив, дорогие,
  что смог вам этот час преподнести,
  стараясь в дни и добрые, и злые
  уроки ваши не терять в пути.
  Спасибо вам! И вы считать не вправе,
  что чествуют не вас, а лишь меня.
  И если я причастен к вашей славе,
  причастен тем, что вам не изменял.
  ...А может быть, я звонких юбилеев
  не повстречаю вовсе на бегу...
  Не знаю, что сумею - не сумею,
  но верным быть учителям -
   смогу.
  
   Друзья, мужавшие в моем поколении... Кто мог бы заменить вас в моей жизни? Давно знаю: никто. Есть те, с кем жизнь связала меня навсегда. Увы, не с каждым. Сложна и непредсказуема стихия жизни: подчас уводит нас по слишком разным путям - и вот уж не востребована в новой повседневности доверительность наших отношений, и что-то замещает в нас друг друга. Но в живой дружбе - и неувядающей, и не столь долгой - друзья для меня, повторюсь, незаменимы. Об этом напоминают и стихи, что посвящал и посвящал я этим людям в течение десятилетий. Очень разные мои друзья. Очень много дали мне сил участием в моей судьбе...
   Особо прекрасны моменты встреч, показывающие, что и через годы душа человека молода, не остужена ветрами жизни! К 50-летию моего друга Алексея Ивановича Пупышева, талантливого инженера и руководителя, я писал:
  
  Пусть вся наша жизнь - из тропинок нехоженых,
  пусть каждый из нас и похвален, и бит -
  полвека живем, неизменно похожие
  на тех, кем мы были в начале судьбы.
  
   Прошло еще более двадцати лет, я был у него в гостях, приехав в Москву, и понял: дух этих строк не устарел. Жизнь Алеши по-прежнему наполнена оптимизмом и надеждами...
  Мое поколение подарило мне искренних друзей и на американской земле.
  
  
   Почти не заметил, как мое поколение превратилось из молодого в старшее. Думаю, нормально это - если и есть у меня грусть, то светлая. Немало доброго передали мы идущим нам вослед. Надеюсь, вспоминают иногда люди, как ставил я кому-то мышление исследователя, а кому-то изобретателя, как в ком-то пробуждал азарт и растил методическую зрелость испытателя технико-технологических комплексов на нефтяных месторождениях, как старался, чтобы кто-то не изменил своему призванию разработчика техники в угоду коммерческим страстям. По-разному приходилось участвовать в судьбах людей...
   Озеро Ханто (с ударением на "о") - любимое место отдыха жителей города нефтяников Ноябрьска, выросшего в тайге на севере Тюменской области. В этом городе нашли друг друга и стали супругами двое хороших людей: Валечка и Яша. И приятно мне сознавать, что для их счастья потрудилась, как смогла, и моя душа.
   В середине 80-х годов молодой инженер Яша приехал в Ноябрьск из Башкирии, чтобы заработать денег для оставшейся там семьи. Он стал моим верным помощником в испытаниях новой техники, и я сдружился с этим душевным и надежным парнем. Вскоре на Яшу обрушилось непредвиденное. От тяжелой болезни умерла жена. Пришлось привезти дочь и сына, школьников, и растить их в мужском общежитии. Многие бессонные ночи на буровой, вереница забот о детях, тяжесть житейских раздумий, приятели, утоляющие и скуку, и печаль водкой, потребительское, эгоистичное внимание женщин - все смешалось в его жизни. Коротко об этом не напишешь... Через несколько лет у него с детьми появилась квартира. Дети повзрослели, умело хозяйничали по дому. В какой-то момент Яша осознал, что они стали вполне самостоятельными и его воспитательные усилия уже не нужны им. Да и ясно ему было: неважный он воспитатель в своей собственной неустроенности.
   Я поддерживал в нем оптимизм, как мог. Но его мятущаяся душа перевесила мои усилия. Однажды он сообщил мне, что решил... покончить с собой, потому что для него все хорошее - уже в прошлом. Не смог бы теперь описать, что случилось со мной в этот момент, что я говорил Яше, как удалось повлиять на его настроение, вселить в него новый интерес к жизни, желание счастья. Скажу лишь одно: что-то сумел. Ну, а чтобы найти счастье, уверен, надо его желать...
   Яша познакомился с Валечкой, чуткой, веселой и мудрой, уютно живущей с дочкой. Однажды пригласили меня Валечка и Яша к озеру Ханто, посидеть у вечернего костра. Иногда приходит в жизнь миг обретения истины, решающий судьбу. Так и случилось...
   Через несколько дней я читал им свое стихотворение о том нашем вечере... Вскоре они поженились. Строки же мои помнились, стали для нас чуть ли не талисманом:
  
  Кому-то, может быть,
   не то -
  Лесное озеро Ханто.
  Оно не Рица, не Байкал.
  Там нет величественных скал,
  там - робкий шёпот сосняка,
  там - пляж, тревожимый слегка,
  и - с наступлением теплых дней -
  дымки костров и смех детей...
  В тот майский день и мы втроем
  шли на таежный водоем.
  Мы тихо шли на свой костер,
  на свой сердечный разговор.
  Вот, словно я под сединой,
  Ханто под шапкой ледяной.
  Смотрю -
   в проталинах она:
  весна и мне с Ханто - весна.
  ...Уже вечерняя пора,
  и мы - у нашего костра.
  И слышит озеро Ханто
   неспешный разговор простой.
  Наверно, мы пришли туда
  не через лес -
   через года!
  Года надежд
   и проб,
   и бед...
  Того костра
   не меркнет свет!
  
   Не могу не заметить, что, используя мотивы того стихотворения, я недавно, уже в новом веке, написал слова песни, которые положены на музыку моим новым другом народным артистом Туркменистана Беном Исаковым. Мы назвали песню "Северный романс". Стихи этой песни вы, уважаемый читатель, найдете ниже в этой же книге.
  
  
   ...Да, быть меж людей - это и есть творить жизнь. Именно нам - больше некому - творить ее по мере сил, творить сердцем и разумом...
  
  
  "Я ШЕЛ ТРОПОЙ НАДЕЖД..."
  
   Строка, ставшая заголовком этого очерка, взята из моего стихотворения, написанного в России, когда я начал отсчет седьмого десятка лет жизни. Думаю, эту строку могли бы написать о себе многие мои ровесники с просторов бывшего Советского Союза.
  
   ...Я шел тропой надежд - и умных, и неумных -
   в сибирскую пургу, в казахскую жару.
   И вот, вослед поре аэропортов шумных,
   уже грядет пора прогулок по двору...
  
   Наша память всегда с нами. Ровесники, с которыми я общаюсь на американской земле, любят вспоминать и охотно слушают воспоминания друг друга. Судьбы у нас, конечно же, были неодинаковыми. Но десятки лет мы трудились в одной стране, мы - дети и своего века, и своего многострадального общества, а потому мелодии нашей памяти во многом созвучны...
   ...В долгой своей жизни я, будучи "технарем", так и не смог расстаться с поэтическим творчеством. Возможно, удавалось написать и счастливые, удачные поэтические строки. Не мне судить... Но как бы там ни было, стихи хранят живые краски и событий, и эмоций. И верится, что они смогут быть моими помощниками в этом кратком лирическом наброске ...
   Школу я окончил в городе Ангарске, недалеко от сказочно прозрачного озера Байкал. Инженером-нефтяником стал в Москве. Школьные друзья были и будут в моем сердце, пока не покину этот мир. Студенческая дружба так и не смогла одолеть школьную, хотя и в те годы в мою жизнь вошло много хороших людей. Да, наша школьная дружба, действительно, стала незаменимой, не погибла в дальнейших разлуках, в других общениях, на поворотах наших судеб... Я посвятил ребятам и девчонкам школьных лет немало стихов. Были среди них и такие строки:
  
   А я стареть и не подумаю,
   Пока вы есть, мои друзья.
   Пусть для кого-то мы не юные,
   Вы - юность вечная моя.
  
   ...А в студенческих буднях рождались новые раздумья и волнения. Я учился на нефтяника-буровика и, конечно, дни моей производственной практики проходили в буровой бригаде. Мало стихов посвящено поэтами этим ребятам, которые день за днем вершат в обыденности поистине героические дела. А, собственно, нужны ли широкому читателю стихи о них? Интересна ли ему жизнь этих неугомонных чудаков? И уже в те годы я подумал, что не столь уж важно, зная таких вот парней, стремиться к созданию некоей бессмертной поэмы о них - важнее просто согревать их, именно этих, конкретных ребят, теплом своей души, приносить им какие-то радости жизни.
   Да и вообще, не важнее ли всего - уметь жить с искренней, благородной, действенной любовью к тем хорошим людям, что рядом, и не подменять ее декларациями своей глобальной любви к стране, народу, а то и человечеству.
   И тут почувствовал я, что этот принцип не так уж прост и, пожалуй, не каждому по силам. И явился мне поэтический образ в виде... культбудки бригады буровиков. Да, есть такой, ничем не заменимый для ребят, вагончик на полозьях или колесах.
   К той самой, родной буровику, культбудке я и обратился стихами:
  
   Не стать твоей опорой пьедесталу:
   Кто знал тебя среди лесов и гор?
   Ведь не народы жизнью согревала,
   А человек десяточек-другой.
   Ты и для сотен - маленькая малость:
   Две комнатки, две лавки, да кровать.
   Но для бригады ты не уменьшалась
   Всем тем, что может многих согревать.
   Со всею силой радость нам дарила.
   ...А мне, скажи, судьба твоя под силу?
  
   Но в студенческой жизни были, конечно, не только будни. О, стихия студенческих лет! На нашем, горно-нефтяном факультете она, пожалуй, была особой. В учебных группах студентов-буровиков девчонки отсутствовали вообще - слишком сурова для них эта специальность. Мы рано познали грубоватую прелесть "мальчишников" - веселых мужских застолий. Зато на институтских вечерах, а тем более, на танцплощадках городков и поселков нефтяников, во время очередной студенческой практики, все девчонки были несколько таинственны, не очень привычны, а потому особо привлекательны. Дружили с ними, а то и влюблялись, теряли голову...
  
  В привычном беге дней
   я знал такое счастье,
  аккорд лихих чудес, -
   им, мудрость, не перечь!
  Нас, пленников
   своей неколебимой власти,
  уводит за собой
   внезапность ярких встреч.
  В ней притаилась грусть,
   и радость в ней искрится.
  Я принимаю все,
   ничто не сброшу с плеч...
  Навек в моей душе -
   волшебные страницы,
  что посвятила мне
   внезапность ярких встреч.
  
   Позже, ближе к окончанию института, пришла ко мне та любовь, что - навек. Этой любви - уже более 50-ти лет. Мы живы - значит, и ей жить. Пусть это будет подольше... А на преддипломной практике, в городах и поселках Татарстана, я думал о Ленинграде, где жила стройная девчонка, которая вскоре попрощалась с родными набережными и мостами, чтобы мы с ней всегда были вместе. Я писал ей письма каждый день. Однажды принес ей почтальон письмо с такими стихами:
  
   Над Казанью туман ленинградский повис.
   Вижу бледного солнца размазанный диск
   и столетнее зданье - ампира парад.
   Может, вправду сейчас за окном - Ленинград?
   Может, впрямь до тебя расстоянья - чуть-чуть?
   Лишь оденусь, в трамвай на ходу заскочу
   и
   - о, это здесь вряд ли кому-то понять -
   я Васильевский остров увижу опять...
   И, как прежде, как помню, как снится порой,
   Ленинградом туманным пойдем мы с тобой.
   Будут девушки мимо спешить по делам
   и, глаза опуская, завидовать нам.
   ...Над Казанью туман ленинградский повис.
   Скрылся бледного солнца размазанный диск.
   Вновь иду я к столу - за дела мне пора.
   Далеко-далеко от меня Ленинград...
  
   Кстати, по мотивам этих стихов мною через 50 лет написаны слова к созданному композитором Беном Исаковым прекрасному вальсу - привожу их далее...
   А затем была долгая трудовая жизнь в науке, дольше 40 лет. Она вместила в себя многие десятки научных публикаций и изобретений, горечь неудач и радость признания наших разработок нефтяниками-производственниками, неизменную страстную борьбу за реализацию новых идей - всегда с непредсказуемым результатом. Рядом, к счастью, оказывались верные соратники. В смутные времена 90-х годов, когда в России возникла возможность оголтелой коррупции и наживы, когда циничная алчность стала проникать в умы и сердца работников и производства, и науки, мы, как могли, стремились к чистоте жизни. Не плакатно-беспомощной. А умеющей быть деятельной и не стать поверженной!..
   Нешуточным делом оказалось такое стремление в те времена. Но об этом нужна повесть - хватит ли сил на нее?.. А пока чистоте помыслов и поступков, воспетой в веках, посвящены и несколько моих строк:
  
   Если ливень
   порушит
   яростно
   пробы белые ноября,
   Все же - будет он вновь,
   на радость нам,
   сказкой детства, зимы наряд.
   Закружится белыми хлопьями,
   чтоб влюбленным тронуть уста,
   лечь на землю шубами теплыми,
   чистота...
   Пусть, как музыка, несгибаема
   в сложном мире наших забот,
   где вдруг тучи примчатся стаями,
   где - и ливни, и гололед,
   пусть, как дружба, неповторимая
   и, как истина, непроста,
   не обманет, не станет мнимою
   чистота.
  
   Мы с женой в Америке - с осени 1999 года. Чувствуем себя моложе и вдохновеннее рядом с сыном, нашедшим свою судьбу в неугомонности Нью-Йорка. А еще входят здесь в наши сердца новые друзья, и им там совсем не тесно рядом с волнующими воспоминаниями. Они - из нашего, любимого мною, поколения...
  
  
  "ЖИЗНЬ...
  ТАК РИСУНКОМ НЕ ПРОСТА"
  
   Есть прямота,
   как будто кривота.
   Она внутри самой себя горбата.
   Жизнь перед ней
   безвинно виновата
   за то, что так рисунком не проста.
   Евг. Евтушенко
  
   Да, поэт, несомненно, прав. И, конечно, именно поэтическая строка способна выразить его выстраданную мысль в виде краткого и восхитительного художественного образа, мгновенно проникающего в душу читателя. Однако нам, друзья, оказывается недостаточно эмоционального выстрела, пусть и прекрасного... Мое поколение помнит поэтический афоризм редко упоминаемого ныне Степана Щипачева: "Любовь с хорошей песней схожа, а песню нелегко сложить". Простые и хорошие слова, и добавлять, кажется, ничего не надо. Но наши души волнуют и волнуют "Мастер и Маргарита", "Мадам Батерфляй", "Юнона и Авось", "Забытая мелодия для флейты"... Волнуют нас десятки романов, фильмов, спектаклей, рассказов и очерков, говорящих о вечной и неисчерпаемой теме любви. Нам мало самых сильных афоризмов, самых точных поэтических строк. Нам необходимо также ощущать какие-то жизненные ситуации, испытывать раз за разом неповторимое состояние сопереживания. Познавая чьи-то судьбы и просто эпизоды бытия, мы обретаем что-то незаменимое для себя и, хочется думать, становимся в той или иной мере гармоничнее в жизни, где нас окружают очень многие и очень разные люди. В жизни, наполненной борьбой добра и зла, многообразием судеб, характеров, стремлений, понятий о ценностях. В жизни, что "так рисунком не проста" и где подчас так нужно бы побольше великодушия!
   Нередко вспоминаю различные эпизоды своей беспокойной, наполненной делами, поездками и человеческим общением судьбы. И вдруг ощутил желание подарить читателям хотя бы две лирических зарисовки в прозе, которые, думается, сродни словам поэта, взятыми мною в качестве эпиграфа предлагаемого очерка...
  
   Назову ее Женей. Она работала в лаборатории научного института, которой я руководил. В то время ей было уже чуть больше сорока. Замужем она не была. Никогда... Нет, она не относилась к дурнушкам или мегерам с несносным характером. Наоборот - высокая, стройная, с приветливым и умным взглядом, приятными чертами лица, всегда одетая с особой аккуратностью... Ну, пожалуй, когда-то излишне педантична и упряма в работе. Но ведь - в работе. Там, где она специалист высочайшего класса, где предельно ответственна и надежна. И те, кто болел за дело, как она, понимали ее и находили с ней общий язык. Кто-то не находил... Но не об этом речь.
   Жилось ей очень непросто. Отец, насколько мне помнится, погиб на фронте - не было его в жизни Жени. А мать многие годы болела - ей Женя и посвятила всю свою жизнь. Чуткость свою, нежность и заботы. Жили они в однокомнатной квартире, жили дружно и замкнуто. Что тут объяснять! Просто не могла бы Женя заняться обустройством своей судьбы, пока жизнь ее каждодневно нужна для благополучия мамы...
   Если вам довелось работать в научном институте, вы, возможно, имели в жизни светлые моменты командировок на всяческие умные совещания. Там - маленький праздник, который оттесняет прозу жизни. Там - много интересного, там - веселые встречи со старыми друзьями и новые знакомства, там - радостные моменты трибунного самоутверждения...
   Мы с Женей оказались в командировке. Совещание было организовано в красивом черноморском городе Туапсе, погода - солнечная и теплая, начинался пляжный сезон. Женя не сразу решилась на эту пятидневную поездку. Мама... Но удалось ей как-то найти возможность ненадолго покинуть маму - и мы попали в рай черноморского побережья. Ответственная часть пребывания - наши доклады - закончилась в первый же день. И мы стали просто слушателями. Прекрасно это состояние внутренней свободы, когда можешь уделять внимание лишь тому, что тебе интересно, когда волен вести долгие беседы в кулуарах или - потихоньку - прямо в зале заседаний и когда, честно говоря, можешь просто убежать на пляж от скучной для тебя тематики.
   В первый день делал доклад и весьма симпатичный мужчина средних лет, доктор наук из Саратова. После доклада Жени он отвел ее в пустующий уголок зала, и там они о чем-то долго беседовали. "Молодец Женя, - подумал я, - взволновала доктора своим докладом". После беседы она познакомила меня с этим саратовцем, Сергеем, а он предложил поужинать втроем в ресторане.
   ...Среди многочисленных участников совещания идея посетить ресторан пришла в голову, конечно, не только нашему новому знакомому. Там оказались и мои старые друзья. Мы соединили два стола - и, хотя при звуках каждого нового танца Женя и Сергей нас покидали, я оставался в стихии оживленных бесед и потому совсем не скучал.
   А утром Женя, непривычно возбужденная и раскованная, обратилась ко мне как к начальнику с неожиданной просьбой, которую я считаю вершиной ее милой педантичности: "Вы помните, у меня есть три отгула за наши воскресные работы? Мы тогда опаздывали с составлением отраслевого стандарта. Не могла бы я использовать эти отгулы... здесь?" Естественно, я был сражен такой гениальной идеей...
   А затем я увидел ее только в вагоне нашего поезда. Она стала неузнаваемой, а точнее, просто юной. Женщины института, конечно, сразу заметили изменения в облике и поведении Жени, некоторые, особо проницательные, отнесли это на счет моих достоинств. Я таинственно отмалчивался - а что еще мог бы я делать! Шло время, мы жили в привычном ритме работы. Но я подчас улавливал, что наша Женя уже не прежняя: чуть заметно округлились плечи, на щеках появился легкий румянец...
   Шло время... Как-то Женя приболела и несколько дней отсутствовала. Молоденькая лаборантка занесла мне на подпись ее больничный лист, показала диагноз - грипп - и доверительно сообщила: "Это - не грипп, это - аборт. Больничный-то выдан женской консультацией. Они так делают..."
  Вскоре Женя стала совсем прежней... Я до сих пор не знаю, что произошло в ее судьбе после нашего возвращения с совещания...
  
   ...А вот друга моего Андрея, крупного, грузного и доброго человека, уже нет - мое поколение детей войны стало привыкать к таким потерям. Возможно, существуют теоретики, способные объяснить, что же такое дружба, почему она возникает и что делает ее прочной. Я не способен. Но, думая о нашей многолетней дружбе с Андреем, понимаю, что единение душ человеческих вовсе не требует каждодневных встреч или совместной целеустремленной работы. Не было этого у нас с Андрюшей. Мы жили в разных городах и решали в науке разные задачи. А было вот что... Нам было легко и интересно друг с другом, мы вдохновенно любили науку и очень честно ей служили...
   О, этот таинственный вопрос единения душ! Ведь было и кое-что другое в нашей дружбе... Да, я не без удовольствия могу выпить на дружеской вечеринке несколько рюмок водки, чтобы уйти от будничных напряжений, но Андрею этот напиток приносил особое, блаженное умиротворение, какого мне, увы, не дано ощущать. И еще... Я благополучно живу около 50 лет с одной женой, а он женился пять раз. С женами расставался по-доброму, не ссорился. И его интерес к новым женщинам не угасал. Пятая жена была моложе его лет на двадцать, прелестна, нежна и заботлива. Родила ему очаровательных дочку и сына. Живя с ней, он уже приближался к своему пятидесятилетию. И вдруг, приехав в Москву с его родной Волги, он поселяется в чьей-то пустующей квартире с сотрудницей, близкой нам по возрасту. Я быстро осознал, что Галина - интересная, незаурядная женщина, и все же... "У тебя появилась милая подруга... но зачем она тебе при твоей юной жене?" - "Верь - не верь, не могу одолеть ностальгии по женщинам нашего поколения. Не знаю, поймешь ли: c Галкой общаюсь - душа отдыхает".
   А ученым он был поистине интересным, увлекающимся, переполненным идеями. Его мечтой было защитить нефтяной пласт от загрязнения при подготовке скважины к эксплуатации. Упорно изобретал, стал кандидатом наук, позже заместителем директора научного института. По существу являлся доктором наук, но до защиты второй диссертации руки не дошли. Мы познакомились с ним еще молодыми, в самом начале 70-х годов, оказавшись членами одной из комиссий нашего министерства. Комиссия проверяла качество нефтяных скважин в Западной Сибири. Познакомились мы - и стали друзьями навсегда. Очень разные и неизменно вдохновенные.
   Когда Андрей подошел к своему полувековому рубежу, его знали и уважали многие нефтяники Советского Союза (которого чуть позже не стало). Поздравить Андрея прилетели друзья из Москвы, Белоруссии, Тюменской области... всех не вспомню. Он старался радушно встретить каждого, и это чуть не привело к печальному срыву юбилейных торжеств. Андрюша встретил меня в аэропорту, в окружении прилетевших ранее гостей. Я сначала увидел его широкую улыбку... а затем, со смятением, несколько остекленевшие глаза. Походка его была заметно нетвердой. Не рассчитал он, бедняга, своих сил, желая угодить друзьям. И они недосмотрели. А ведь через три часа начнется торжественное чествование. А затем еще - ресторан. Я начал ощущать ужас. Надо что-то делать. Все должны видеть светлое, красивое чествование, а не конфуз. Событие должно быть достойно жизненного пути, который пройден Андреем к этому дню.
   Шофер повез всех нас к дому Андрюши, где гостей ждал вкусный обед. Молодая супруга юбиляра водрузила на стол, полный яств, бутылку водки - видимо, посчитала, что иначе просто не бывает.
   И тут я взял бразды правления в свои руки. В общем-то, не сделал ничего особенного: убрал бутылку со стола, уговорил Андрея принять теплый душ, а затем поесть - естественно, вместе со всеми нами - густого ароматного борща и несказанной нежности жаркого. А когда обед завершился, я отвел его в другую комнату и взял с него клятву, что до самого конца ресторанного праздника он не возьмет в рот ни капли спиртного. Слово свое он сдержал...
   Юбилей получился душевным и веселым. Виновник торжества и выглядел, и говорил отлично, правда, для душевного спокойствия, помня свое недавнее состояние, надел умеренно затемненные очки.
  Я прочел свои стихи, посвященные Андрюше. Там были такие строки:
  
   ...Не тужил,
   обид не накопил,
   весь - труда, любви и дружбы лава.
   Пил - так пил,
   влюблялся - так любил...
   Быть собою - есть такое право!
  
   Да, жизнь рисунком не проста, наша очень нелегкая и многогранная жизнь. А стали бы мы счастливее, обрети она более простую конфигурацию? Я сегодня не имею ответа и не знаю, есть ли бесспорный ответ... Быть может, ей просто не хватает понимания и чуткости людей?.. И вспоминаются слова беспокойного Евгения Евтушенко:
  
   Не уставай искать ответа
   на то, на что ответа нет.
   В неотвечаемости этой
   уже содержится ответ.
  
  
  "ЧУДАКИ" МОЕЙ СУДЬБЫ
  
   Людей неинтересных в мире нет.
   Их судьбы - как истории планет.
   У каждой все особое, свое,
   И нет планет, похожих на нее.
   Евгений Евтушенко
  
   Главное в наших судьбах - это, конечно же, люди. Разве не люди с самого раннего нашего детства знакомят нас с добром и злом, любовью и ненавистью, чуткостью и равнодушием, дружбой и враждой? Разве не люди - стимул вдохновения, творческих исканий, отчаянных поступков? Разве не к людям обращены скромность и тщеславие, честность и коварство, добронравие и холодный расчет?
   В моей судьбе есть и те дорогие мне люди, для которых окружающими нередко использовался термин "чудаки". В суете жизни эти "чудаки" чаще всего не вызывали ни бурного восторга, ни острой неприязни. К ним подчас недоуменно присматривались. И не часто чувствовали, как важны они для нас, по большому счету. Часто вспоминаю "чудаков", вошедших в мою жизнь. Давно понимаю: все они незаурядные люди, познавшие искусство быть собой. Их ориентиры в жизни никогда не были конъюнктурными. Их миссия в жизни - сберечь духовные ценности...
  
   Юрий Давидович, новый сотрудник подразделения изобретательства и патентования нашего ВНИИ, быстро стал известен всему институту тем, что знал 10 иностранных языков и изучает одиннадцатый - греческий. В то время мне поручили трудиться на освободившемся месте руководителя этого подразделения (видимо, как одному из самых увлеченных изобретателей), так что мы с ним стали тесно сотрудничать. Его задачей было создание фонда полезной для дел института информации о зарубежных фирмах - создателях техники и технологии бурения скважин.
   В нашем ранее дружном коллективе возник тлеющий конфликт. Энергичные и деятельные сотрудницы, методически помогающие изобретателям, нередко самоуверенным, не всегда корректным и всегда жаждущим признания, недоумевали. Почему этот тихий, не растрачивающий нервов, только и копающийся в бумагах сотрудник получает такую же зарплату, как они, постоянно находящиеся на вулкане человеческих страстей (впрочем, довольно скромную, как было принято тогда в науке, зарплату сотрудника без ученой степени)? Я без особого успеха старался охлаждать такие волнения, напоминал сотрудницам, что он выполняет не менее достойную работу. Но втайне думал: "А вдруг его работа и вправду окажется профанацией? Действительно ли он знает 10 языков? Действительно ли сможет подобрать актуальные для института сведения? Плоды его работы мы ощутим только через год - полтора. Порадуют ли они нас?"
   Юрий Давидович, уже не юный, 45-летний, невозмутимо продолжал свою тихую работу. На его лице всегда была легкая печать утомления. Как-то он рассказал мне, что после работы спит 3-4 часа, а затем чуть ли не до утра в строгой последовательности слушает по радио передачи из разных стран, чтобы удержать в памяти изученные языки. Меня, конечно, взволновала эта информация, подняла в душе легкие волны грусти по поводу моих "высот" в иностранных языках, но какой-то внутренний успокоительный голос подленько нашептывал: "Чудак он... На кой черт ему такая каторга?" Намного позже я узнал мудрое изречение: "вы являетесь столько раз человеком, сколько знаете языков".
   Я заметил, что к Юрию Давидовичу все чаще обращаются наши специалисты. Кому-то требовался материал для добротного обзора в докторской диссертации. Заместитель директора института с его помощью подготовил блестящий доклад о тенденциях развития рынка буровой техники. Как-то незаметно стали немыслимы без помощи Юрия Давидовича исследования технического уровня тех новых объектов, которые разрабатываются институтом. На международной выставке "Нефть и Газ" в московских Сокольниках он покорил всех свободными и динамичными беседами на английском, французском, немецком, испанском. Его популярность в институте возрастала неуклонно. Но он не увлекался уже обволакивающей его стихией суеты, продолжал день за днем тихо и старательно вести свою нескончаемую работу с бумагами...
   Вдруг он подал заявление об уходе по собственному желанию. Я был ошеломлен и сразу решил, что не смог в нужной мере оградить этого интеллигентного и ранимого человека от каких-то грубых ветров жизни. Он постарался успокоить меня. "Вы были неизменно благородны, - сказал он, - спасибо Вам. Я рад, что мне удалось сделать что-то полезное за эти несколько лет. Но у меня есть личная проблема - я не могу ее преодолеть. Еще раз примите мою признательность и не спрашивайте ни о чем. Теперь работа пойдет легче - колея есть. Я уверен, вы найдете преемника".
   ...Позже мы узнали, что его личной проблемой была болезнь - рак желудка. Он почувствовал, что стал быстро слабеть, и не захотел, чтобы сотрудники института увидели его не в форме. Через несколько месяцев он умер. Мы с коллегами поняли, что не стало в нашей жизни доброй планеты, дарившей людям мягкий свет таланта и бескорыстия. А еще - свет неколебимой гармонии человеческого призвания и верной ему жизни, столь же неброской, сколь нелегкой.
   Достойной замены ему так и не нашлось...
  
   Весь научный институт, в котором я трудился около 35 лет, многие годы знает Альберта Владимировича как одного из опытнейших конструкторов. А еще как доброго, чуткого человека с милыми странностями. Я думаю, что не хуже, чем конструкторское проектирование, он знает секреты сохранения здоровья и молодости.
   В 1999 году, незадолго до моего отъезда в Америку, ему исполнилось 73 года, но, глядя на него, в это невозможно было поверить. Перед вами - стройный, вовсе не приближающийся к старости человек с ясными, живыми глазами, здоровым румянцем и гладкой кожей лица, легкими, изящными движениями, энергичной, эмоциональной речью... Не просто любит лыжи - ему необходимо попрыгать с трамплина. И не просто увлечен работой - нередко простаивает у чертежной доски по 12-14 часов, чтобы добиться нужного решения.
   Или же уезжает из Москвы в Рязань, на завод, где осваивается спроектированная им техника, и по две смены не выходит из цеха, ювелирно помогая заводчанам в новой для них стихии. Помню, сказал я как-то рабочим: "Чего ждете, ребята? Все готово - начинайте испытания!" А в ответ слышу: "Нельзя без Альберта Владимировича. Он хочет увидеть результат. И надежнее с ним..."
   Мне трудно было представить, как он еще успевает заниматься своей дачей с поистине неуемным старанием. Я не был на этой его даче под Москвой, но знаю, что и виноград он там выращивает. И вообще много и азартно экспериментирует в садоводстве.
   Есть у него верная и любимая помощница в жизни - супруга. Она отстает от него по возрасту, кажется, лет на 13-15. И когда - очень нечасто - вспоминал он по какому-то поводу о ней в наших дружеских беседах, то прямо на глазах становился моложе. Еще моложе!.. Тут и мелькала в моей голове шаловливая мысль: нет, не потеряли они пока интереса ни к каким граням жизни...
   Трогателен его азарт, когда кого-то из коллег посещало недомогание. Думаю, он знает все или почти все о народной мудрости питания и лечения. Только слушай и записывай его щедрые, взволнованные наставления - не пожалеешь.
   Полагаю, что именно война, начавшаяся, когда Альберту Владимировичу было 15 лет, помешала ему учиться в институте. Но все же он сумел не изменить своему призванию - самостоятельно набирая знания и опыт, стал в любимом труде замечательным инженером-конструктором.
   А еще он истинно интеллигентный человек. Говорят, любую роль человек может сыграть, кроме роли интеллигентной личности. В эту роль можно войти не игрой, а только огромной работой над собой...
   Главной жизненной ценностью он считает добронравие. Как-то сказал мне: "Нельзя забывать мудрость народных сказок. Вспомните, сколько сказочных героев познали удачу и даже счастье благодаря их единственному оружию в жизни - тому самому добронравию..."
   Да, это стало и для него неизменным оружием в человеческом общежитии. Работать рядом с таким человеком - неоценимый подарок судьбы.
   Когда в 1998 году институт отмечал свое 45-летие, мы узнали, что в нем осталось только три человека, прошедших с ним весь этот путь. Среди них - Альберт Владимирович. Он оставался на посту и еще 10 лет - во имя дела и людей. Лишь на девятом десятке лет, решил стать неработающим пенсионером...
  
   Мое воспоминание об Иннокентии Афанасьевиче относится к шестидесятым годам. По моим понятиям, 28-летнего аспиранта, он был уже немолод. Фронтовик, известный в нефтяной отрасли заведующий лабораторией в одном из научных институтов Краснодара, кандидат наук. Тихий, доброжелательный, очень чуткий человек. Несуетный, педантичный организатор работы.
   Кто-то сказал мне о нем так: Иннокентий Афанасьевич относится к тем людям щедрой души, которые, если попросишь у них добра на копейку, дадут его тебе не меньше чем на рубль.
   Однажды мне нужна была его помощь. Им с сотрудниками было создано и смонтировано такое оборудование для научных исследований, без которого я не смог бы решить одну из важных задач диссертационной работы. Надеялся, что смогу потрудиться в его лаборатории недели две - три вечерами и ночами, никому не мешая. Но он приостановил некоторые собственные исследования, выделил мне в помощники двух лаборантов и разрешил пользоваться необходимым для меня оборудованием аж полтора месяца. "В науке все должно делаться всерьез", - так пояснил он мне свое решение. Все, кто знал когда-либо ощущение безмерной признательности, смогут представить, что происходило в моей душе...
   Когда я закончил свои эксперименты, то посчитал необходимым произнести благодарственную речь в присутствии всего коллектива его лаборатории. Такой случай представился, и я взволнованно начал заранее обдуманный обстоятельный монолог. Но Иннокентий Афанасьевич занервничал, а может быть, и рассердился. И, перебив меня, сказал: "Я прошу вас не продолжать речь. Она мне не по душе. К чему этот пафос? Ведь была просто честная помощь, без которой в науке не обойтись. И чувствуйте себя обязанным не нам. Пусть вас тревожит другое: не забыть о своем долге перед теми, кто пойдут в науку вслед за вами и будут нуждаться в вашей поддержке". Вот такую эстафету я получил...
   В те же годы в его лаборатории быстро возмужал и защитил докторскую диссертацию очень молодой, талантливый, а ныне известный всем нефтяникам России ученый. Немного позже Иннокентий Афанасьевич передал ему свою власть как более перспективному исследователю. Он решил это сам, спокойно и доброжелательно. Потому что "в науке все должно делаться всерьез". Ну, а позже, как-то незаметно оставил заполненный молодыми энтузиастами институт и ушел на пенсию... Шли шестидесятые. Творческая молодежь страны стремилась самоутверждаться в науке, живущей в лучах высоких, благородных традиций. Что было, то было... А тому, что самоутверждаться в ней не более чем странно, если возможно процветание в коммерции, научила новых молодых специалистов России стихия безудержных реформаторских новаций девяностых.
  
   Чудаки, хранители лучших нравственных традиций, спасибо Вам! Начался новый век. Холодным практическим расчетом нередко вытесняется иное, менее жизнеспособное, в сердцах и умах людей, особенно тех, кому в новом веке еще предстоит долгая жизнь. Бессмысленно задаваться вопросом: плохо это или хорошо? Жизнь знает, что делает.
   Но вспоминаю, что внучка моя в 8 лет вдруг почему-то пишет доброе и веселое стихотворение про разных забавных зверюшек, участвуя в каком-то конкурсе. Такое вот чудачество... А затем это стихотворение было опубликовано в толстом альманахе "Journey to the Stars", который издан в Вашингтоне. Там - еще много-много стихов, их написали тысячи американских детей.
   И верится мне, что в новом веке не исчезнут из нашей жизни милые "чудаки", что сердца людей не станут заполнены лишь холодным, душным, серым туманом бескрылой практичности. А иначе зачем во все времена создавались сказки, писались стихи, входили в классы мудрые и беспокойные учителя?..
  
  
  
  ОПЫТЫ
  В МИРЕ ПОЭЗИИ
  
   СТИХОТВОРЕНИЕ
   1953 ГОДА
   Вот снова в мир пришла весна,
  И не найти покоя с нею -
  Я вновь, часы отняв у сна,
  Рифмую мысли, как умею.
  Увы, в стихах моих пока
  Не много силы, пользы, света.
  Но все ж надеюсь я слегка,
  Когда-то нужным стать поэтом.
  
   P.S. Да, правильное слово удалось мне найти
  в 16 лет: "нужным" (а не "большим"!).
  Возможно, когда-то кому-то
  и оказываюсь нужным как поэт...
  
  
  
  СТИХИ ИЗ ШКОЛЬНЫХ
  И СТУДЕНЧЕСКИХ ТЕТРАДЕЙ
  (1952 - 1959 годы)
  
   СОБАКА И ОСЕЛ
   Басня
  
  Собака как-то в прорубь провалилась
  и, бедная, не знает, как ей быть.
  Увидела Осла и жалобно взмолилась:
  "Не можешь ли советом пособить?"
  Осел изрек: "Помочь я рад всегда.
  Но каково тут положенье?
  Коль ты пойдешь по льду, тогда,
  скажу без всякого сомненья,
  ты можешь снова провалиться...
  Иль шерсть покроет корка льда -
  И ты простынешь... Но когда
  смогла б здесь зиму перебиться,
  питаясь рыбами, тогда
  была б, пожалуй, спасена...
  И, впрочем, скоро уж весна!"
  Собака в ужасе вняла тому совету.
  Держалась долго,
   видит, сил ее уж нету,
  свело все лапы -
   и ко дну пошла.
   _______
  
  Проси советов у осла!
  
  
   ОТЕЦ И СЫН
   Басня
  
  Однажды сын ругнулся крепко
  в присутствии отца.
  Отец его за чуб, как репку,
  схватил и ну на молодца
  орать: "Ах, чёртов хвост!
  Да где ты рос?!
  В какой семье ты воспитался?!"
  Жене кричит:
   "Ты слышишь, Маша.
  как сукин сын, паскуда наша
  сейчас ругался?!
  Ну гнида! Ну кусок дерьма!.."
  А дальше - крепче, и весьма...
   _________
  Учить других гораздо лучше,
  когда ты сам уже научен.
  
  
   * * *
   Н.Т.
  На Москву пролился лунный свет,
  Все в снегу: и улицы, и крыши.
  Хорошо, что мне семнадцать лет,
  Хорошо, что ты мне письма пишешь.
  
  Вот опять я шлю тебе ответ...
  Мне еще одно бы, дорогая:
  Мне бы знать, люблю я или нет,
  Мне бы знать, любовь -
   она какая...
  
  
   * * *
  Петух бывает счастлив на шесте,
  орел бывает счастлив на вершине...
  Скажи, а мы
   в житейской суете
  вопрос о счастье
   для себя
   решили?
  Взгляни,
   коль тени бродят по душе,
  не счастье ли ей выбранное тесно.
  Орлу б, наверно, был неплох и шест,
  когда была б вершина неизвестна.
  
  
  ГРЕЗЫ О ВСТРЕЧЕ С МОСКВОЙ
  
  Уже не догонит нас солнце...
  Колеса по рельсам стучат.
  Москва моя позже проснется,
  а все пассажиры не спят.
  Чуть видны какие-то звезды,
  чуть слышно, как ветер шумит.
  И пью подмосковный я воздух,
  пью этот безоблачный мир...
  ... Вот улицы мчатся навстречу,
  и небо подкрасил рассвет.
  Там кто-то рюкзак уж - на плечи,
  здесь слышен прощальный совет...
  А поезд решил издеваться -
  сменил на прогулку свой бег.
  И пусть -
   ведь приехал я, братцы
  в мой город, где не был уж век!
  ...Стою на асфальте столицы,
  шепчу ей простые слова:
  "Нет, это, конечно, не снится.
  Да, это, конечно, Москва..."
  
  
  СОВЕТ АЗЕРБАЙДЖАНСКОГО ДРУГА
  
  Не спеши, мой друг, не спеши.
  Ты твори пока "для души".
  Чтоб народу песни слагать,
  Надо быть мудрецам под стать.
  
  Не спеши, мой друг, не спеши.
  Лишь тогда стихи хороши,
  Если нам вдруг не хватит слов
  Без рожденных тобой стихов.
  
  
   * * *
   Т. Т.
  Нас примет жизнь. И будем мы без скуки
  вершить дела... Вдруг через много лет
  при встрече вновь сплетутся наши руки,
  в глазах мелькнет веселый юный свет,
  
  по-юному все тело кровь согреет,
  а память вспенит прошлые года...
  Беда ли в том, что голова седеет,
  коль дружба наша так же молода?
  
  
   СТИХОТВОРЕНИЕ, ПРОЧИТАННОЕ
  НА ШКОЛЬНОМ ВЫПУСКНОМ ВЕЧЕРЕ
   Нашей любимой учительнице
   Надежде Ивановне Окуловой
  
  Дни сменялись,
   спеша проплывали года.
  Десять лет за спиной
   дружбы, роста, труда.
  И от скорой разлуки
   со школой моей
  разливается грусть
   всё сильней и сильней,
  и такая хорошая, теплая грусть,
  что писать про неё
   я, признаться, боюсь.
  И волнуются мысли
   от грусти такой...
  Надо молодость
   не отпускать на покой.
  Ведь когда сквозь морщинки
   бьет юность из глаз,
  это значит -
   душой понимаешь ты нас,
  это значит -
   не станешь вовек ни при ком
  надуваться без толку
   смешным индюком...
  Это значит,
   что любит тебя молодежь.
  ну, а строже любовь
   ты нигде не найдешь!
  
  
   * * *
  Уже за окошком московская осень.
  Нахмурилось небо, и воздух остыл.
  И ветер вдоль улицы листья уносит,
  А вслед и мои улетают мечты.
  
  Нет, нытиком звать ты меня не посмеешь.
  От жажды писать - это право на грусть.
  Весной я себе показался сильнее,
  Сегодня же снова бессильным кажусь...
  
  
   * * *
  Неужто живешь, меня вспоминая
  Как плечи давящий, ненужный груз.
  Лишь скинуть - и ты на краешке рая,
  Лишь скинуть - и позабудешь грусть?
  Неужто подумала: надоело
  Детство в глупой его голове -
  И в жажде счастья решила смело
  Взять да забыть обо мне навек?
  Неужто теперь ты радостней прежней?..
  Но разве ж, глупый, я доказал,
  Что я тебе самый добрый и нежный
  Из всех, кто глядел и глянет в глаза?!
  Да, все я могу понять, как надо,
  А если в письмах я вдруг не тот,
  Прости мне: смятений пестрое стадо
  Подчас сквозь сердце мое бредет.
  И трудно тогда мне бывает очень,
  И ты вдруг читаешь совсем не то -
  Простую банальность в одеждах-клочьях,
  Не дружбы слово - больного стон.
  Но это ж ясно, моя родная,
  Что жить без тебя мне будет невмочь.
  Неужто теперь ты уже не знаешь,
  Совсем не знаешь, как мне помочь?
  
  
   ТАШКАЛА
   (Воспоминание о студенческой практике)
  
   Ветеранам Великой
   Отечественной
  Помню эти степные тропы -
  там, близ Терека, в Ташкале...
  Зарубцованные окопы
  шрамом тянутся по земле.
  Да,
  воронки, окопы, ямы -
  фронтовые пути бойца.
  Сколько,
  сколько осталось шрамов
  на земле, на людских сердцах!
  Я боев фронтовых не знаю,
  но коль жизнь бы позвала в бой,
  я, навстречу врагу шагая,
  сердцем помнил бы -
   не впервой!
  Я с Маресьевым полз сквозь беды.
  В Сталинграде сражался я...
  И, пройдя через те победы,
  стал готовым к своим боям.
  
  
   * * *
  Жить для многих - одно мне надо.
  Счастье - это не только радость.
  Счастье - это волнений море,
  Счастье - это ошибки горе,
   Счастье - это обиды рана,
  Это - иглы в висках застрянут...
  Это просто - нет и недели
  Без борьбы и сиянья цели.
  Ведь недаром, мой друг, судьбою
  Мы людьми рождены тобою!
  
  
  
  
   * * *
   Л.
  Ты шептала, что веришь лишь мне,
  что ты любишь, что я тебе нужен.
  И не знал я прекраснее дней...
  Ну, а позже ответила стужей.
  О, прости: здесь поэзии нет -
  только пепел угаснувшей веры.
  Для чего я душою поэт?
  Лучше быть и душой инженером.
  Ловко взвесить все "за" и не "за",
  дать расчетик, логичный сугубо,
  вмиг забыть и про эти глаза,
  и про эти манящие губы.
  Не страдать, что нежданно меня
  ты в стихии людской заменила...
  Жаль, что c сердцем без бурь и огня
  быть живым не нашел бы я силы.
  
  
   КОГДА ВОКРУГ ВЕСНА
  
  Сегодня всё, что есть вокруг,
  Зовется красотой.
  Приди в Нескучный сад, мой друг,
  И чуть в весне постой...
  
  Но только нужно - настежь грудь
  Для этой красоты,
  Чтоб где-нибудь, когда-нибудь
  Ей в сердце не остыть,
  
  Чтоб позабыть о ней не мог,
  Чтоб от её примет
  На каждой из своих дорог
  Оставил людям след.
  
  
   ПЯТИКУРСНИКУ-БУРОВИКУ
  
   Яше Кагану
   (будущему доктору наук, профессору)
  Сибирские чащи, заволжские шири...
  Тропинка, паром, самолет и канал...
  На год или два, или целых четыре
  ты нас исторически, друг, обогнал.
  ...Там, где-то в тайге, разбуянится стужа.
  Ты сядешь в раздумье и вспомнишь про тишь
  тех лекций бездонных, что больше не слушать,
  и многое-многое - и загрустишь.
  Москва в этот вечер огнями засветит,
  пойдет на концерты, в Большой и во МХАТ...
  Закуришь за столиком, в местной газете
  о будущем клубе читая доклад.
  Ты вспомнишь, что завтра в поселке воскресник
  и что в понедельник в контору идти -
  ругаться...
   Вдруг с тумбочки вырвется песня -
  бродяг неуемных задорный мотив.
  И песенку эту я тоже услышу
  и с завистью вспомню тогда о тебе,
  который - уж где-то,
   который уж вышел
  навстречу задуманной нами судьбе,
  судьбе, уносящей нас в новые дали,
  где вечной борьбы суждены чудеса,
  чтоб наши поселки в пустыню врастали
  чтоб выросли в тундре стальные леса...
  
  
   * * *
  Дожди опять превратились в хлопья,
  опять лопаты асфальт скребут...
  Вчера на сердце - восторг, утопии,
  сегодня - откуда-то грусти пуд.
  И тщетно бьюсь
   над решением вопросика:
  готов рассказать про Париж и Шанхай я,
  а в сердце,
   в тридцати сантиметрах от мозга,
  что творится, не знаю...
  
  
   * * *
  Я не знаю, красивая ты или нет,
  и не знаю я, сколько сейчас тебе лет.
  Кто ты будешь: геолог,
   а может быть, врач?
  И, быть может, тебя я уж видел вчера?
  И неведомы ныне года и края,
  что подарят тебя мне, загадка моя.
  Это все разгадать поручаю судьбе,
  но одно я могу рассказать о тебе.
  Если в жизненных штормах
   устал бы я вдруг,
  если солнца бы меньше
   стал видеть вокруг,
  ты бы мне
   посмотрела с улыбкой в глаза
  и сумела бы нужное слово сказать.
  И твоим вдохновеньем и верой твоей
  я бы сделался вновь
   и смелей, и сильней.
  
  
   НОЧЬ НА БАЙКАЛЕ
  
   Здесь палатки встали полукругом,
   и костер ликует, тьму разя.
   Школа - в прошлом,
   но опять друг с другом
   нас мечта собрала здесь, друзья.
   Рядом в темноте гора дремала,
   всех приняв на узкую ладонь,
   и луна, разлившись по Байкалу,
   к нам ручьем бежала на огонь...
   Вдруг хорошей песни захотелось,
   и взметнулась песня про Байкал.
   И от счастья сердце холодело,
   словно гимн Байкалу
   я слагал.
   А потом запели про гармошку,
   про любовь, про юность, про друзей,
   что любая не страшна бомбежка,
   если надо действовать при ней...
   И в знакомой немудреной песне
   открывалось столько новизны,
   словно песни стали интересней,
   словно стали более звучны,
   словно вспомнил что-то вдруг
   большое,
   что забыл когда-то в суете,
   что повсюду быть должно с тобою -
   в поиске, в удаче и в беде,
   словно ты не окружен горами,
   словно все на свете видишь ты...
   Юность - с нами!
   Дружба тоже - с нами!
   С нами в жизни -
   ясность красоты!
   ...Ночь ни петь, ни думать не мешала.
   Лишь Байкал вздыхал под тихий хор,
   и луна, разлившись по Байкалу,
   к нам ручьем спешила на костер.
  
  (По мотивам этого стихотворения почти через 55 лет мы с композитором Беном Исаковым создали песню "Байкальский вальс", теплая презентация которой, по инициативе моего друга профессора Алексея Алексеевича Потапова, состоялась на Иркутском радио. Слова песни приведены в книге далее.)
  
   ГОРЬКО!
  
   Молодоженам
  Много пишут стихов на свадьбы,
  много мудростей там -
   по полкам.
  Но не знаю слов,
   что под стать бы
  стали сладкому слову
   "Горько!".
  Не хочу вас учить нисколько,
  пожелать лишь на путь хочу я:
  пусть меж вами любое ГОРЬКО
  будет горьким -
   до поцелуя!
  
  
   * * *
  Я как-то, свою сочиняя любовь,
  Мечтал, чтоб, рожденная делом,
  Как в читанной книге,
   влилась она в кровь,
  Как в фильме недавнем взрослела...
  Но только пришла по-другому она,
  Совсем по-другому мужает.
  Мне странно: не эта мечталась весна -
  Другая, такая чужая!
  
  
   ГУДАУТА
  
   Тане
  Гудаута, Гудаута...
  Пляж. Твоя рука - в моей.
  "Вы откуда?.. Это - чудо!
  Я живу чуть-чуть южней".
  Гудаута, Гудаута...
  Сладко воздух пить ночной.
  ..."Нет! -
   и губки вдруг надуты. -
  Почему ты так ... со мной?.."
  Гудаута, Гудаута...
  Дальний поезд.
  Грустный взгляд.
  Ты - в купе. Еще минута -
  все... конец... Иду назад.
  Гудаута, Гудаута -
  бури дум, кипенье снов...
  Где тот лгун,
  что скажет, будто
  в мире кончилась любовь?!
  
  
   ПИСЬМО В ЛЕНИНГРАД
  СО СТУДЕНЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ
  
   Тане
  Над Кубанью ни облака, верно, нет.
  За окном упрямо висит жара.
  То ли дело - Невский,
   где, млад и сед,
  в пиджаках прогуливается
   Ленинград!
  Ленинград бескраен
   и вдоль, и вширь
  и, конечно, не очень любит скучать.
  А вот здесь сейчас лежи да пиши,
  что веселым не можешь быть опять.
  Хоть бы солнцу, что ли, чуть остыть:
  так и отняло, вредное, силы все б!
  Ленинград же бодр,
   и, быть может, ты
  забываешь, что где-то есть и степь...
  Нет. Не слушай.
   Просто - не в духе я
  и совсем не верю в слова свои.
  Просто в мыслях -
   губки твои упругие,
  просто в мыслях
   взгляд твой добрый стоит.
  Просто снова не мне
   принесли письмо -
  и совсем потерялся в догадках я.
  Просто я проглядел, как сердце само
  застучало тоской украдкою.
  
  
   * * *
   Тане
  Я москвич, мне Москва дорога навек,
  мне Москва - словно родной человек.
  Счастлив я любоваться Москвой моей,
  только счастье мое
   стало сложней.
  Моё счастье три года растил Ангарск,
  и навек полюбило оно Кавказ.
  Моё счастье вдыхало Кубани зной,
  у Оки лежало в траве густой,
  знало рощи Прикамья,
   башкирский мёд,
  над Невой встречало оно восход.
  И теперь я знаю,
   что вся страна
  красоты полна и надежд полна.
  Ждут дороги меня,
   трудны и длинны,
  красоты полны и надежд полны,
  и на них со мной, любимая, - ты.
  Разве может
   счастье моё остыть!
  
  
   * * *
  Его стихи всегда полны
  неизмеримой глубины.
  В них, хоть умри, увидеть дно
  лишь одному ему дано.
  
  
  
  СТИХИ ИЗ ТОНКОЙ ПАПКИ, ИЗРЕДКА ПОПОЛНЯВШЕЙСЯ
  В ГОДЫ МОИХ НАУЧНЫХ
  И ИЗОБРЕТАТЕЛЬСКИХ ДЕЛ
  (1959 - 1999 годы)
  
  
  УТРО ПОСЛЕ БУРОВОЙ ВАХТЫ
  
  Эх, машина вахтовая,
  мы заждались тебя.
  Где ты, наша бедовая?
  Лес рассветом объят.
  На просторах Татарии,
  средь чащобы лесной,
  нас, усталых, размаривай,
  мча задорно домой.
  Но рассвет этот розовый
  пусть уснуть не дает,
  пусть волнует березовый
  озорной хоровод,
  пусть осенней прохладою
  засверкает роса,
  пусть в дороге порадует
  ржи волнистой краса,
  лихо в просинь спокойную
  самолет пролетит,
  эту девушку стройную
  подвезем по пути...
  А машина вахтовая
  мчится, мчится в рассвет...
  Где ты, наша бедовая?
  Отчего тебя нет?
  
  
   РАЗГОВОР С КАЗАНСКИМ ТРАМВАЕМ
  
  Громыхнул трамвай за окном,
  закатив к небесам глаза.
  Верно, думает он о том,
  как красива его Казань.
  "Ты, чудак, не видал Москвы:
  ты б страдал по той красоте!"
  "Нет, - грохочет, - ведь я привык
  к этим улицам, а не тем.
  Вот сюда я возил ребят,
  здесь построивших этот дом,
  и отсюда в наш главный сад
  я влюбленных возил потом.
  Стал я стар, встречая рассвет
  на путях нехитрых услуг.
  Что же мне грустить о Москве,
  если рядом - мой старый друг?"
  
  
   * * *
  За равнодушие бранят,
  но за инфаркт не награждают.
  Хоть это ясно для меня,
  как жить спокойнее, не знаю...
  
  
   ДРЕВНЕМУ КИЕВУ
  
  Не одоленный долгими веками,
  Чуть поседев, но полон красоты,
  Стоишь ты, величав и белокамен,
  Весь -
   из свершений сердца и мечты.
  Тебя ласкает солнце неустанно
  Под споры птиц,
   где, явно, все правы,
  И ты стоишь спокойным великаном,
  По грудь вошедшим в океан листвы.
  
  
   * * *
  Ну, Япония -
   что за
  ярких нравов страна!
  В ней и спящего поза
  быть красивой должна.
  ...Помню: капля за каплей,
  нам ваяли сердца
  взлет отчаянный сабли,
  свет
   Джоконды лица...
  Ценим в мире суровом
  явь, что ростом с мечту:
  делом, жестом и словом
  в жизнь нести красоту.
  Пусть и мы не забудем
  той извечной мечты.
  Пусть приносим мы людям
  чудный дар красоты.
  
  
   О ЖЕНАХ
  
   Веселый тост -
   старым друзьям
  Братцы, неужели -
  Срок жалеть нас, бедных?
  Мы давно имели
  Жен двадцатилетних...
  Желтый лист известный
  Под ноги ложится -
  Только с этой песней
  Женам не ужиться.
  В них садов зеленых
  Не утихло буйство.
  И опавшим кленом
  Я на них любуюсь.
  ...Мыслю я и - диво:
  Не гадал, не чаял,
  Вдруг во мне строптиво
  Совесть зазвучала.
  В тех садах зеленых
  Их души открытой
  Бродим мы холено,
  Глажено и сыто.
  Но порою стужей
  Им приносим плату:
  Ни тепла в нас мужа,
  Ни хотя бы - брата.
  Бродим мы, ворчливы,
  И упрямы вусмерть...
  Ну, мужья, учли вы
  Критику?
   Так пусть мы
  Будем непреклонны
  В светлом чувстве вечном
  К своим добрым женам!
  ...И к чужим, конечно!
  
  
  * * *
   Т.П.
  Не буду льстить,
   что выглядишь на двадцать -
  резона никакого в этом нет:
  нам по тебе приятно убеждаться,
  что молодость - не только двадцать лет.
  
  Позволь сказать по-честному и строго:
  нам хорошо в тепле твоей души!..
  Спешат года -
   им уступи дорогу.
  Спешат - и пусть.
   Ты следом не спеши.
  
  
   ЗАСТОЛЬНОЕ
  
  Школьным друзьям,
  Их женам и мужьям -
  тоже дорогим моим людям.
  И все-таки есть в этом что-то -
  Не видеть важнее заботы,
  Не видеть важнее проблемы,
  Чем взять огурец себе слева.
  И вовсе уж неповторимо,
  Что мир весь проносится мимо,
  А ты, ни о чем не волнуясь,
  На вечер ушел в свою юность.
  Ушел в свою юность с друзьями.
  Здесь с женами все и с мужьями,
  Но знать тебе вовсе не нужно,
  Кто школьный твой друг,
   кто примкнувший.
  Ведь стали мы неразделимы:
  Мы юностью все побратимы
  И в жизни всегда ангарчане -
  Иначе б уже не встречались.
  Пусть будут такие застолья
  Назло и сединам, и болям,
  Пусть нас распрямляют и лечат!
  Нет в мире замен нашим встречам!
  
  
   К ЮБИЛЕЙНОЙ ВЕЧЕРИНКЕ
   МОЕГО ДРУГА
  
  Миг юбилея -
   наш костер, чтоб греться,
  чтоб высветилась дружбы красота,
  миг юбилея -
   это щедрость сердца -
  и пусть назавтра все уже не так...
  Нам этот миг велел собраться снова,
  но перед встречей од не рифмовать:
  здесь понимают даже с полуслова,
  здесь память всем важнее, чем слова,
  здесь можно просто, без большого тоста
  сказать: "Ну, что, наш юбиляр, нальем?
  Пусть жизни никогда не станет вдосталь,
  но все ж - за долголетие твое!"
  
  
   * * *
   Школьным друзьям
  В Иркутске мне цыганка нагадала,
  что буду жить до двадцати восьми.
  А мне тогда семнадцать миновало,
  и, помню, грустно стало в этот миг...
  Я на цыганку вовсе не в обиде:
  читать ладонь - профессия ее.
  Но как ей там еще одно увидеть -
  души моей начавшийся полет!
  Нет, ей не знать, как сложно в мире этом
  сплелись для судеб явь и чудеса.
  Мне на судьбу дана душа поэта,
  и мой удел -
   витать на небесах.
  А там - свои законы долголетья.
  Что может значить там
   ладони плоть,
  когда под крылья, словно добрый ветер,
  приходят
   дружбы строгость и тепло!
  Мы все в душе поэты - и не спорьте.
  Иначе б не желали наших встреч.
  И нам судьбу гадалка не испортит,
  коль юность в сердце
   мы смогли сберечь.
   Давайте
   друг для друга
   мы на свете
   подольше жить -
   сильней желаний нет.
   Ведь вы, друзья, тем ближе мне, поверьте,
   чем дальше наши
   двадцать восемь лет.
  
  
   БИИКЖАЛЬСКИЙ ЧАЙ
  
  Сотрудникам родного института - участникам работ по бурению
  сверхглубокой скважины СГ-2
  в Казахстане
  Здесь, за рекой Уралом,
  Дружат пурга и зной.
  В домике Биикжала
  Пьем мы чаек густой.
  В домик всегда мы пустим
  Радость твою сполна,
  Даже немного грусти,
  Если тебе нужна...
  Слушает степь ночная
  Говоры буровой.
  Ну-ка, теснее к чаю
  Дружной своей семьей -
  Те, кто уже поспали,
  Те, кто пришли поспать.
  С нами - "сестренка" Валя:
  Чай наш мечте под стать.
  ... Судьбы - они такие:
  водят туда-сюда.
  Кто-то наш дом покинет,
  Может быть, навсегда.
  К новым приди порогам,
  Новых друзей встречай,
  Но не забудь в дорогах
  Наш биикжальский чай.
  
  
   * * *
   К очередной встрече
   бывших однокашников
  Опять мы в юность возвратились,
  И сорок лет - нам не в зачет.
  Хоть наши судьбы, наши были
  Никто сначала не начнет.
  Уже - пора трудов вершинных,
  Уже признания удел.
  Не все, что думалось, свершили,
  Но сколько совершили дел!
  И вновь спасибо вам, ребята,
  Что вы смогли сюда прибыть,
  Еще за то, что вы когда-то
  Не обошли моей судьбы.
  И пусть нечасты наши встречи,
  Но к ним неудержима страсть.
  Они от всех недугов лечат,
  У буден отбирая власть.
  С них возвращаюсь я на крыльях.
  Их мудрость в жизнь свою несу.
  Во всем, чем друг без друга жили,
  Они поддержка нам и суд...
  Вновь через судьбы, через были
  Мы в нашу юность возвратились!
  
  
   ВСЕМ МОИМ СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ
  
  Бегут года, как им положено,
  И на высотах новых дней
  Пусть не становимся моложе мы,
  Зато становимся мудрей.
  А я стареть и не подумаю,
  Пока вы есть, мои друзья.
  Пусть для кого-то мы не юные,
  Вы - юность вечная моя!
  
  
  
  СТИХИ, РОДИВШИЕСЯ
  ПОД НЕБОМ НЬЮ-ЙОРКА
  (2000 - 2011 годы)
  
   * * *
  Вот и вновь пришла сырая осень.
  Шпили - в тучах,
   и притих Нью-Йорк.
  И чего-то с грустью сердце просит,
  А чего - признаюсь, невдомек.
  То ли многих нет сегодня близко,
  Чьи глаза и мысли так нужны,
  То ли шири хочется сибирской
  Или просто хочется весны...
  
  
   ДРУЗЬЯМ-РОВЕСНИКАМ
   К ПРИХОДУ НОВОГО СТОЛЕТИЯ
  
  И новый год, и новое столетье
  Уж мчатся из Европы в мой Нью-Йорк.
  А где ж снежок, что так пушист и светел?
  Он по дороге где-то занемог...
  
  Но я мечтаю не о белом снеге -
  Хочу, чтобы в ином нам повезло:
  Чтоб грело нас и в двадцать первом веке
  Любви детей бесценное тепло!
  
  
   * * *
  Ты разный,
   многоликий,
   величавый...
  Ты угловат,
   изыскан ты,
   Нью-Йорк...
  О, скольким дал ты
   мир страстей и славы!
  Мне ж -
   творчества желанный уголок.
  
  
   * * *
  Пусть не мое теперь столетье -
  я в нем счастливый человек:
  есть сын мой на моей планете -
  моя весна на весь мой век!
  
  
  * * *
   Печальная история, рассказанная
   моей племянницей из Торонто,
   десятилетней Арсютой,
  и изложенная мною в стихах.
  У нас живет собака Стюша,
  Умеет спать, играть и кушать.
  Вдруг появился и хороший
  Комочек серый - кролик Троша.
  И Стюша братика сначала
  С любовью в мордочку лизала.
  Но был он этим недоволен -
  И убегал от Стюши кролик.
  Когда же месяц здесь прожил,
  Он нашу Стюшу полюбил
  И стал ласкаться к ней несмело.
  Но Стюша к Троше охладела,
  Не лижет Трошу, как тогда...
   Такая вот у нас беда!
  
  
   * * *
   Милым нью-йоркским друзьям
  К хорошему мы быстро привыкаем -
  и в нашей дружбе новизны уж нет.
  Лишь есть грустинка у меня такая:
  прийти б ей раньше,
   не под старость лет...
  
  А значит, и желанье есть простое:
  чтоб удержать надолго
   дружбы нить,
  друзья мои -
   такого дружба стоит -
  давайте будем
   жить и жить, и жить!
  
  
   * * *
  Года, года! Бегут - и взятки гладки.
  Но есть у каждой жизненной межи
  мои друзья.
   И, значит, - все в порядке.
  И, значит,
   непременно будем жить!
  
  
   * * *
   Тане
  Уж полвека прошло, как в моей ты судьбе -
  Время радостей наших, свершений и бед.
  Стал родным навсегда мне твой город Петра -
  Я, тебя полюбив, полюбил Ленинград.
  
  Я как муж - не подарок тебе -
   дважды два!
  Я полжизни - в Сибири, ты - словно вдова.
  Но хранила свой принцип на этом пути:
  Если в дело впряглась -
   до конца довести!
  
  Да, полвека прошло, как в моей ты судьбе.
  На пути, где свершается этот пробег,
  Светят нам и Казань, и Москва, и Нью-Йорк,
  Но всех ярче -
   неяркий твой питерский двор.
  
  Как полвека назад,
   ты мила и строга.
  Как полвека назад,
   ты в делах и бегах.
  Как полвека назад,
   ты со мной наяву -
  Я в Нью-Йорке -
   на невских просторах живу...
  
  
  И ВПЕРЕДИ - ЖИЗНЬ!
  Маленькая юбилейная поэма,
  посвященная моей The Bukharian Times
  
   Я вдруг подумал вот о чем. Мною за годы жизни любимой газеты написано немало стихотворных строк, посвященных и ей, и коллегам, с которыми мы дружно создаем каждый очередной её номер. Так почему бы не собрать некоторые из этих строк в маленькую юбилейную поэму?
   И попробовал...
  
   РОДНОЙ ГАЗЕТЕ
  Давно ль ты только начиналась?!
  А как ты возмужала ныне!
  И неизменно было в радость
  с тобой свидание
   общине.
  И постепенно, но резонно
  тебя за друга признавали
  весь русский Квинс и Аризона,
  Канада, Вена и Израиль...
  "Белеет парус одинокий..." -
  не о тебе мотив тот славный.
  Ты в русской прессе по Нью-Йорку
  сегодня равная меж равных!
  Нас делали дружней и строже
  удачи наши и ушибы...
  Пусть долго -
   хоть не стать моложе -
  творить тебя нам
   для души бы!
  
  РАФАЭЛЮ БОРИСОВИЧУ
  НЕКТАЛОВУ
  Города познаю по людям...
  Меж нью-йоркских
   скучных кварталов,
  в мир души моей
   волей судеб
  вдруг вошел Рафаэль Некталов.
  На семи ветрах неизменно
  Рафаэль в трудах для общины.
  И сбегать из этого плена
  ни желанья нет, ни причины...
  Им уж пройдены полстолетья!
  А вокруг - половодье дела.
  Как он молод, друзья, заметьте,
  как вершит работу умело!
  Завтра снова творить газету,
  в чьи-то души нести порядок...
  В двух строках не скажешь про это.
  Просто людям все это надо!
  Жить наш Рафик обязан долго -
  многим добрым людям во благо.
  И пусть будет той же дорога!
  Пусть скучает старость-бедняга!
  
  БОРИСУ ИЛЬИЧУ
  ПИНХАСОВУ
  Как столько добрых дел свершить?!
  Как столько покорить вершин?!
  Встречал я Вам под стать людей,
  но как немного их везде!
  И как бесценен их урок
  (хоть и не каждому он впрок)!
  Я верю: станет лучше мир,
  коль Вы - меж нас,
   коль Вы - с людьми!..
  В знак всех моих побед и бед
  Вы ныне и в моей судьбе -
  мой компас, бодрости заряд,
  моя вечерняя заря...
  Нет лет,
   коль есть Ваш пыл в крови!
  И Вам я
   признаюсь в любви!
  
  ЭДВАРДУ ПАРИЯНЦУ
  Скажу лишь немного лестного,
  не буду я лить елей -
  хочу
   как мужик приветствовать
  тебя я в твой юбилей.
  Крылов дарил
   свои басни нам -
  и верю я до сих пор:
  быть мастером в деле -
   нравственно,
  не мастером быть -
   позор.
  ...Все ищут в газете пристально:
  ну где же наш Париянц?!
  Нашли!!!
   А в тобой написанном
  ищи - не найдешь
   изъян!
  Пусть ныне маяк -
   не качество:
  нам schedule всего важней,
  но коль твое имя значится -
  есть
   Мастер и наших дней!
  Душа твоя не состарена
  лихой эстафетой лет.
  Ты доброй судьбой подарен нам -
  с тобой мы всегда
   в седле!
  _______
  Schedule - план, график.
  
   ВСЕМ МОИМ
  ДРУЗЬЯМ-КОЛЛЕГАМ
  Да, видно правильно я жил,
  Коль вас в итоге заслужил -
  И вы в судьбу мне ворвались
  Наградой доброю за жизнь.
  Пусть снятся мне еще порой
  Ночные вздохи буровой,
  Взамен падений и вершин
  Есть вы - причал моей души...
  И, как Антею мать-земля,
  Как долгожданный дождь полям,
  Березка жителю Руси,
  Вы мне нужны для новых сил.
  Б-г правит нашей жизни бал.
  Не знаю, сколько мне судьба
  Даст новых помыслов и вех...
  Но только будьте в ней навек!
  
  
   МИЛОЙ БАСЕ МАЛАЕВОЙ -
   ВЕНСКОЙ ПОЭТЕССЕ
  
  Ушел ваш брат,
   огонь своей души
  вам подарить успев, на наше счастье.
  Ушел поэт -
   и вы его вершин
  смогли коснуться
   в той же дивной страсти.
  
  Ушел поэт -
   да здравствует поэт!
  Вы не умолкли в скорби и печали,
  сказали всем:
   границ Ильясу нет -
  его стихи по-русски зазвучали!
  
  А вместе с ними, как волшебный дар,
  и ваши
   нам в сердца потоком льются
  и эхом отдаются в них всегда,
  рождая грусть,
   зовя нас улыбнуться...
  
  Храни вас Бог от недругов и бед!
  И пусть ваш дом -
   в других краях планеты,
  вам греть и нас -
   и много-много лет -
  поэтом в книгах
   и в душе поэтом!
  
  
   КАЛЕЙДОСКОП ПОЭТИЧЕСКИХ ЭТЮДОВ
  
   * * *
  Он был неисправимо вежлив,
  коль вдруг в любви мешал друзьям.
  Так было в школе, было прежде,
  таким его запомнил я.
  
  Он чувствам говорил: "Потерпим.
  Здесь, видимо, не наш черед.
  Её души прекрасный терем
  не нас, мне думается, ждет.
  
  Ей нравится мой друг Володя,
  и он неравнодушен к ней.
  А я не тот, что нужен, вроде...
  Пусть будет Вовка на коне!"
  
  О, как же вежлив был он прежде...
  Да просто он не знал любви.
  Он не страдал еще в надежде
  и не вкусил интимных вин.
  
  ...Любовь проснется в человеке -
  и чудеса творит она...
  Он ныне связан с той навеки,
  что вовкина была жена!
  
   * * *
  Те однокашники-геологи
  со школьных лет - друзья навек.
  Один мечтаний любит всполохи,
  друг -
   приземленный человек.
  
  Один стихи писал неистово,
  а друг не полюбил стихи.
  Но оба шли с душою чистою
  в объятья северных стихий.
  
  Один не награжден до пенсии,
  но том стихов принес стране.
  А другу орден вдруг навесили -
  нашел он в Заполярье нефть.
  
  ...Столь друг на друга непохожие,
  всё в дружбе эти старики.
  С чего?
   А честно жизни прожили -
  со школьных лет.
   Тем и близки...
  
   * * *
  "О, как банально -
   жить для многих!
  Красивый лозунг для толпы.
  Стремленья к честности убоги,
  убог и добронравья пыл..."
  
  Он думал так не без причины,
  сметенный ельцинской метлой.
  Он прежде был в ученом чине -
  пошел слесарить.
   Повезло!
  
  Да, без коммерческого дара
  отстал он от дельцов лихих.
  Пусть в темных сделках
   не замаран,
  но что с того?
   Дела плохи...
  
  Как тяжко ощущенье лоха,
  когда ты времени - не свой!..
  Помчалась от него эпоха -
  болеть и сгинуть
   без него...
  
   * * *
  Не понимал он оперетты,
  ему не нравились поэты.
  Ведь правда жизни-то другая -
  коль не прикрашена: н а г а я.
  
  Годами "правдою нагою"
  он жил и в радости, и в горе.
  И прав всегда он был как будто...
  Но в сердце не было уюта.
  Хотело сердце отчего-то
  над правдою такой полета.
  
  И думать стал:
   "Вот чем-то близкий
  моей жене поэт Сельвинский...
  А дочке нравится Пикассо -
  стихия линий, форм и красок...
  Им жить теплей...
   Похоже, правы..."
  И взял он томик Окуджавы...
  
   * * *
  О, сколько слов о цели жизни
  наговорили нам с тобой.
  А просто в жизни не закисни
  в том, что душе несет лишь боль.
  
  Пиши поэму, ставь нам пьесу
  иль двигай бизнес "по уму"...
  Ты просто послужи прогрессу -
  и разберешься что к чему.
  
   * * *
  Был, как мы, этот парень,
  но вдруг стал её тенью.
  Школьный класс этой паре
  удивлялся без лени,
  
  он почти потерял их,
  двух, ушедших друг в друга,
  не желавших реалий
  вне судьбы этой круга...
  
  Но случилось такое:
  после школы таёжной
  разлетелись те двое
  в вузы неосторожно.
  
  Расползались богато
  и прогнозы, и слухи...
  Удивлялись ребята
  этой странной разлуке.
  
  Нам в дни юности ранней
  не раскрылась причина -
  просто стал ей желанней
  уж не паж, а мужчина.
  
  И она повелела
  так проверить их чувства...
  ...Вдруг звонит ему смело:
  мол, в душе уже пусто...
  
  Как же, помню, страдал он!
  Как же был он неистов!..
  ...Она химиком стала,
  он стал экономистом.
  
  Врозь живут они где-то
  на единой планете.
  В разных семьях согреты,
  Подрастают их дети...
  
   * * *
  Никто не ждал его советов,
  но он их пёк, как мать - блины,
  о том, как делать то и это,
  что есть и пить,
   что знать про сны.
  
  Бесцеремонен и назойлив,
  он в души лез, как в свой сундук...
  О, хоть кому-то с ним везло ли
  иль всем достался
   на беду?..
  
   * * *
  Он жаждал в звании студента
  особым быть - не как друзья.
  И чтобы явью сделать это,
  впал парень в суету... и зря...
  
  Дурман травы и ласки женщин,
  а не науки познавал -
  мечтал удрать от жизни прежней,
  но просто от неё отстал.
  
  ...Друзьям - диплом, в судьбу путёвку,
  ему ж - свой холмик меж могил.
  Он жизнь свою сгубил так ловко,
  как не смогли бы и враги.
  
   * * *
  Есть страшное слово - поэт.
  Назваться поэтом несложно.
  Но дальше подчас - не секрет! -
  без хитростей жить невозможно.
  
  Чтоб имя звучало твоё,
  кропаешь за сборником сборник.
  В них строки удачи зальешь
  бурдой, что творится проворней.
  
  В тебе суетится душа,
  горенья в сердцах не рождая...
  А в чем-то ведь ты не плошал,
  мечтая, стремясь, ожидая!
  
  Не лучше ль сказать себе: "Нет!
  Не мальчиком буду, но мужем!"?
  ...Есть страшное слово - поэт,
  когда никому он не нужен.
  
   * * *
   Светлой памяти
   моей сестры Марочки
  Коль счастье жить тобой получено,
  будь сердцем ты всегда с людьми,
  дари им по такому случаю
  тепло и свет, и оптимизм.
  
  И хоть по физике - неправильно,
  но знаю по своей судьбе:
  та радость, что другим подарена,
  она - подарок и себе.
  
  
   HAPPY BIRTHDAY TO YOU!
  Некоторые строки поздравлений
  моим нью-йоркским друзьям
  
  
  СЕРГЕЮ САРКИСОВУ
   Кое-кто говорит: пусть хорош человек -
   Только все ж не профессия это.
   А по мне,
   нам профессии лучше вовек
   Не найти,
   хоть иди на край света.
  
   Мы удачники:
   с нами - наш милый Сергей.
   Рядом с ним -
   и светло, и сердечно.
   Когда нужно, взбодри нас, Сережа, согрей -
   И таким будь для всех нас навечно.
  
   Ныне ты,
   у своей юбилейной межи,
   Чуден так, словно скульптором выбит.
   Создан ты,
   чтоб не в шутку любить и дружить
   И не в шутку - при случае - выпить...
  
   Нам не тесно
   в распахнутом сердце твоем.
   И сегодня мне хочется только
   Счастья, счастья и счастья -
   в ваш с Ирочкой дом!
   Только счастья!
   ...И что-то мне - ГОРЬКО!
  
  
  ИСААКУ МАСТЕРОВОМУ
   (Предисловие к тосту)
   Он,
   юный,
   в степях Забайкалья
   всё небо познал, бороздя -
   там летчики нас охраняли.
   Такой он, наш Изя, друзья!
   А в дальней столице
   оттуда
   всем сердцем - без клятв и присяг -
   ждала его верно Анюта.
   Такой он, наш Изя, друзья!
   Они, комнатушку снимая,
   затем и в общаге гостя,
   шли к счастью квартирного рая...
   Такой он, наш Изя, друзья!
   Надежность его угадали:
   регалий совсем не прося,
   служил он науке годами.
   Такой он, наш Изя, друзья!
   О, с кем довелось пообщаться!
   Элита химфизики вся!
   Аж в Штатах обрел публикаций.
   Такой он, наш Изя, друзья!
  ...Все ж
   с Аней,
   вослед его брату,
  в разрухе России грустя,
  рискнули лететь без возврата...
  Такой он, наш Изя, друзья!
   Для нас он - счастливый подарок,
   смог в плен наши души он взять.
   Друг новый, он близок, как старый!
   Такой он, наш Изя, друзья!
  
  
   МИХАИЛУ ШИМОНОВУ
   Вы посвятили жизнь коврам,
   чтоб всем жилось теплей и краше -
   хоть не достать их было нам
   без мук в той давней жизни нашей.
  
   Но эти беды - не в зачет,
   коль над делами и годами
   ковер волшебный - самолет
   примчал нас с Таней к дружбе с Вами!
  
   Мы всей душой желаем Вам -
   пусть не всегда в коврах
   дорога -
   идти по жизни
   долго-долго
   и счета не вести годам!
  
  
   МИЛОЙ ЗОЕ ЯКУБОВОЙ
  Жаль, что заходит старость в мир -
  эпоха грусти и покоя!..
  Но есть волшебный эликсир,
  и эликсир тот - наша Зоя.
  
  Прошел я семь десятков лет,
  знал доброе и знал плохое...
  уж шевелюры черной нет,
  но есть в судьбе сегодня Зоя.
  
  И не в одной моей судьбе.
  Ведь я не раз слыхал такое:
  творец студенческих побед,
  любимец молодежи -
   Зоя!
  
  С ней рядом нам не постареть,
  она - как солнышко весною.
  И, хоть на это есть запрет,
  все как один мы любим Зою.
  
  Пусть за успехом вновь успех
  ей красит дни без перебоя...
  На радость
   в Вас влюбленных всех,
  Вам долгой светлой жизни, Зоя!
  
  
  ЕФИМУ ШАБАШУ
   (Слово нью-йоркских друзей)
  О юбиляре
   наш доклад научный -
  о той его нешумной целине,
  что ценим не по урожаям тучным -
  по жизням всех,
   кто сбережён на ней...
  Начнем с начала.
   Прежде детство было,
  где степь Поволжья, рядом взрывы бомб...
  Но повезло!
   Спортивный, полный силы,
  мединститут украсил он собой.
  Не для него - брать сладкую вершину
  рвачей, приспособленцев и зануд.
  Раз надо - он Днепропетровск покинул
  и с поезда ступил -
   на целину.
  Ступил на путь борьбы, хлопот и тягот,
  на долгий путь
   нелегких добрых дел...
  Он бортхирург,
   он онкоцентр тянет,
  вдруг областной доверен
   здравотдел...
  ...Летели годы, дети подрастали,
  награды тихо копятся в столе...
  Пять областей Целинным краем стали.
  В нем - здравотдел,
   где вновь Ефим - в седле!
  Вновь - в лидерах!
   И жизнь - одни заботы,
  за год
   в разъездах - сотня дней-ночей.
  Больниц всё больше...
   но тревожно что-то...
  Как остро не хватает в них врачей!
  И новая задача у Ефима -
  мединститут создать на целине.
  Был создан вуз!
   И вместе с тем, вестимо,
  преподаванье стало там в цене.
  Он вновь - в седле:
   доцент, изобретатель
  и чтимый автор множества трудов.
  Он - кандидат наук.
   Всегда - в азарте,
  не замечает прожитых годов...
  Но пенсионный возраст
   вдруг причалил.
  И вот, по настоянию детей,
  семья переселяется в Израиль.
  И дар судьбы - Америка
   затем!
  Прекрасен путь,
   что юбиляром пройден
  (хоть не дано нам
   жизнь прожить без бед...).
  И красит седина его, как орден
  за этот путь таланта и побед.
  Ефим, мы поздравляем!
   И спасибо,
  что наших судеб ты не обошел!
  Пусть греют
   семьи дочери и сына
  и просто
   будет в жизни хорошо!
  
  
  
  ТЕКСТЫ ПЕСЕН
   Недавно я с удовольствием начал сотрудничать с композитором народным артистом Туркменистана Беном Исаковым по созданию песен: пишу к ним тексты. Есть уже шесть наших песен. К четырем из них слова написаны мною до сочинения музыки, а к двум ("Осенний парк" и "Будьте добры") - на готовую музыку. Слушатели, в основном, тепло принимают наше совместное творчество, что нас, естественно, радует.
  
  
  ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТУМАН
  За окошком туман петербургский повис.
  Вижу бледного солнца размазанный диск
  и старинные зданья - ампира парад.
  Может, вновь оказался я в граде Петра?
   И как было, как помню и снится порой,
   Петербургом туманным пойдем мы с тобой.
   Будут девушки мимо спешить по делам
   и, глаза опуская, завидовать нам...
  Может, вновь до тебя расстоянья - чуть-чуть?
  Лишь оденусь, в знакомый трамвай заскочу -
  и Васильевский остров увижу опять.
  Это, думаю, вряд ли кому-то понять...
   И как было, как помню и снится порой,
   Петербургом туманным пойдем мы с тобой.
   Будут девушки мимо спешить по делам
   и, глаза опуская, завидовать нам...
  За окошком туман петербургский повис.
  Скрылся бледного солнца размазанный диск.
  Я сажусь за дела, и мечтаньям - табу...
  Далеко-далеко от меня Петербург.
   И как было, как помню и снится порой,
   Петербургом туманным пойдем мы с тобой.
   Будут девушки мимо спешить по делам
   и, глаза опуская, завидовать нам...
  Я сажусь за дела, и мечтаньям - табу...
  Далеко-далеко,
   далеко от меня
  Петербург.
  
  
  БАЙКАЛЬСКИЙ ВАЛЬС
   Три палатки встали над Байкалом,
   и костер нас радует, резвясь.
   Школа - в прошлом, но опять собрала,
   нас в былую молодость, друзья.
   Рядом в темноте гора дремала,
   всех приняв на узкую ладонь,
   и луна, разлившись по Байкалу,
   к нам ручьем спешила на огонь.
   Неужели вновь я у Байкала?!
   Неужели юность вновь настала?!
   Неужели сказка, что бывала,
   к нам вернулась?!
   И родные лица вижу снова,
   и душа теплеет от былого,
   и опять тобою очарован,
   мой Байкал!..
   Вдруг хорошей песни захотелось,
   и взметнулась песня про Байкал.
   И от счастья сердце холодело,
   словно гимн Байкалу я слагал.
   ...Всё звучали песни, не смолкая,
   про друзей, про юность, про любовь
   и про то, что есть краса такая -
   подмосковных летних вечеров...
   Неужели вновь я у Байкала?!
   Неужели юность вновь настала?!
   Неужели сказка, что бывала,
   к нам вернулась?!
   И родные лица вижу снова,
   и душа теплеет от былого,
   и опять тобою очарован,
   мой Байкал!..
   Три палатки встали над Байкалом,
   и костер нас радует, резвясь.
   Школа - в прошлом, но опять собрала,
   нас в былую молодость, друзья.
   И пускай ты окружен горами -
   ныне всё на свете видишь ты!
   Юность - с нами! Дружба тоже - с нами!
   С нами - ясность мира красоты!
  
   Юность - с нами, дружба тоже - с нами...
   и Байкал наш, колыбель мечты!
  
  
  ПРОСТИ...
  Прости меня, любимая, хорошая,
  за долгое молчание прости...
  Какое счастье, что совсем непрошено
  в родном краю сошлись у нас пути!
  ...Я помню ночь, беседку ту заветную,
  где нам в грозу укрыться довелось...
  Дарил нам ливень песню неприметную,
  а в наших душах было так светло!
   Мне стала память
   вдохновенной песнею...
   А жизнь всё мчится чередою дней,
   и не найти в ней ценности чудеснее
   твоей души и нежности твоей.
  Вот осень уж царит без опоздания,
  ты далеко,
   со мною - лишь во сне.
  И трепетно зажглось во мне сознание:
  люблю тебя, и это - всё сильней!
  Как хочется вернуться в дни весенние,
  услышать снова песенку дождя
  и оказаться в сказочном пленении
  любимых глаз,
   что на меня глядят!
  Мне стала память
   вдохновенной песнею...
  А жизнь всё мчится чередою дней,
  и не найти в ней ценности чудеснее
  твоей души и нежности твоей.
  
  
   СЕВЕРНЫЙ РОМАНС
  Ты помнишь северный простор -
  тайгу и озеро Ханто?!
  Там робкий шёпот сосняка,
  пляж, навещаемый слегка,
  и - после лютых зимних дней -
  дымки костров и смех детей...
  Пусть нет там дивных гор и скал -
  я в том краю
   тебя узнал!
  ...Была вечерняя пора,
  и мы - у нашего костра,
  и слышит озеро Ханто,
   как льется разговор простой...
  Мы знали, что прошли тогда
  не через лес -
   через года!
  А в них звучал надежд набат...
  Тот день вручила нам -
   судьба!
  Ты помнишь май,
   когда с тобой
  мы шли на озеро тайгой?!
  Мы тихо шли на свой костер,
  на наш душевный разговор.
  Вот, словно я под сединой,
  Ханто под шапкой ледяной,
  но вся в проталинах она -
  везде волшебница весна!
  ...Была вечерняя пора,
  и мы - у нашего костра,
  и слышит озеро Ханто,
   как льется разговор простой...
  Мы знали, что прошли тогда
  не через лес -
   через года!
  А в них звучал надежд набат...
  Тот день вручила нам -
   судьба!
  
  
   ОСЕННИЙ ПАРК
  Опять наш добрый парк
  встречает нас.
  А я еще не стар,
  ты - так стройна!
  Как мог умчаться вдаль
  я от любви?!
  Мне б заглянуть тогда
  в глаза твои...
  Ты мой романс, ты мой сонет,
  ты лунный свет
   ушедших лет...
  И мы вдвоем
  по парку нашему идем.
  Сбылась мечта:
   со мной ты вновь -
  моя любовь!
  Мелодия плывет -
  любимый лад -
  и в юность нас зовет,
  что с ней прошла.
  Давай осенним днем
  сбежим в весну -
  и вновь судьбу начнем
  с былых минут...
  Ты мой романс, ты мой сонет,
  ты лунный свет
   ушедших лет...
  И мы вдвоем
  по парку нашему идем.
  Сбылась мечта:
   со мной ты вновь -
  моя любовь!
  
  
  БУДЬТЕ ДОБРЫ!
  Будьте добры!
  Повезло нам, земляне, с планетой -
  нам бы сберечь
  этот дар драгоценный судьбы!
  В шорохе листьев,
  и в звоне капели
  встречайте рассветы -
  и в добрый вам путь!..
  Пусть новые песни
  журчаньем свирели
  весна вам исполнит...
  Пожалуйста, будьте добры!
   Люди планеты,
  будьте добры!
  Мир создан для дружбы -
  будем добры!
  И пусть безмятежно,
  все дети смеются
  на нашей планете...
  Будьте добры!
  И пусть безмятежно
  все дети смеются
  в сиянье Вселенной!
   Пожалуйста, будьте добры!
  Будьте добры!
  Согревайте душою планету!
  Горе пускай
  не пройдет через ваши дворы,
  юных влюбленных
  лишь пылкое сердце
  посмеет тревожить
  в закатной тиши,
  а мудрая старость
  даст радость покоя
  и праздник свершений...
  Пожалуйста, будьте добры!
   Люди планеты,
  будьте добры!
  Мир создан для дружбы -
  будем добры!
  И пусть безмятежно,
  все дети смеются
  на нашей планете...
  Будьте добры!
  И пусть безмятежно
  все дети смеются
  в сиянье Вселенной!
   Пожалуйста, будьте добры!
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  ОТ АВТОРА
  ЗАБАВНЫЕ НОВЕЛЛЫ
  ДЕНЬ ВЗЯТИЯ БАСТИЛИИ
  ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ С КОЛЛЕГОЙ АРОНОВЫМ
  НЕМЕЦКАЯ ТОЧНОСТЬ
  ПРИНЦИП ДЕДА-БАЯНИСТА
  ТЯЖЕСТЬ ИЗОБИЛИЯ
  ШАМПАНСКОЕ В СТЕПИ
  СОСЕД БОРЯ
  ИСТИННО РОССИЙСКАЯ ТОЧНОСТЬ
  МУЖСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
  ОХ, УЖ ЭТИ ЗАСТОЛЬЯ!
  ДЕЛОВОЙ ВИЗИТ К ЗЕМЛЯКУ
  НА ГОСТЕПРИИМНОЙ ЗЕМЛЕ ТЕХАСА
  Линда
  В греческом зале
  ЦЕНА ХОРОШЕГО ВКУСА
  ТОСТ ЗА БАКУ
  "СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ..."
  БЕССОННАЯ НОЧЬ В МИРЕ ТЕАТРА
  ДЕБЮТ В ОРИГИНАЛЬНОМ ЖАНРЕ
  БУТЕРБРОД В ЛАС-ВЕГАСЕ
  СЕАНС КАШПИРОВСКОГО
  ПРИЕХАЛ МУЖ ИЗ КОМАНДИРОВКИ...
  ВОТ ТАКИЕ "СМОТРИНЫ"...
  ТАИНСТВЕННАЯ ГОСТЬЯ
  
  МАЛЕНЬКИЕ ПОВЕСТИ
  ПЕРЕКРЕСТОК СУДЕБ
  Повесть по воспоминаниям старого нефтяника
  НЕДЕЛЯ ОТДЫХА
  Повесть, посвященная людям
  старшего поколения русскоязычной Америки
  ЕГО ДИССЕРТАЦИЯ
  Повесть в дневниковых записях
  ЕЕ ПУТЬ К ТРАГЕДИИ
  Повесть в письмах с комментариями
  ЕЕ УРОК ДЛИНОЮ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
  Повесть в письмах с комментариями
  
  РАССКАЗЫ
  ДВА ОХОТНИКА
  Притча
  "...А Я ЕДУ ЗА ТУМАНОМ..." ИЛИ
  ТРИ ВСТРЕЧИ С ЕФИМОМ СОЛОМОНОВИЧЕМ
  НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
  ЭХ, ПОРОГИ...
  ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО...
  ТАКОЙ СТРАННЫЙ ВЕЧЕР
  НОЧЬ ПЕРЕД ЮБИЛЕЕМ
  ПОСЛЕДНЕЕ ТЕПЛО ОСЕНИ
  ПОЛЕТ С ОДИНОКОЙ ПОПУТЧИЦЕЙ
  ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ
  СЕРЕГА И РОБИК
  ЛИРИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ
  О СОБАКАХ, КОТЕ И ВЕРБЛЮДЕ...
  "БЫВАЕТ ВСЕ НА СВЕТЕ ХОРОШО!.."
  ИХ ЗВАНИЕ - ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
  (Штрихи жизни и размышлений двух моих друзей)
  "СЧАСТЬЕ - ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ..."
  (К семидесятилетию Владимира Высоцкого)
  РЕГИНА БЫЛА РЫЦАРЕМ СОВЕСТЛИВОСТИ
  ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ
  Я БЫЛ МОСКВИЧОМ 56 ЛЕТ
  МИЛЫЕ МОИ ТЕХНАРИ
  
  "И ВЕРИТСЯ, ЧТО ЗНАЛИ МЫ,
  КАК ЖИТЬ"
  (Из воспоминаний о старых друзьях)
  Был у меня лучший друг
  Стенгазеты, стенгазеты...
  Этот "трудный человек"
  Спасибо, Геннадий Борисович!
  "...Я твой на мой остаток лет!"
  Сверхглубокая СГ-2
  Мангышлак
  Наш насибкали
  
  "БЫТЬ МЕЖ ЛЮДЕЙ..."
  "Я ШЕЛ ТРОПОЙ НАДЕЖД..."
  "ЖИЗНЬ... ТАК РИСУНКОМ
  НЕ ПРОСТА"
  "ЧУДАКИ" МОЕЙ СУДЬБЫ
  
  ОПЫТЫ В МИРЕ ПОЭЗИИ
  
  СТИХИ ИЗ ШКОЛЬНЫХ
  И СТУДЕНЧЕСКИХ ТЕТРАДЕЙ
  (1952 - 1959 годы)
  
  СОБАКА И ОСЕЛ
  Басня
  ОТЕЦ И СЫН
  Басня
  "На Москву пролился лунный свет..."
  "Петух бывает счастлив на шесте..."
  ГРЕЗЫ О ВСТРЕЧЕ С МОСКВОЙ
  СОВЕТ АЗЕРБАЙДЖАНСКОГО ДРУГА
  "Нас примет жизнь..."
  СТИХОТВОРЕНИЕ, ПРОЧИТАННОЕ
  НА ШКОЛЬНОМ ВЫПУСКНОМ ВЕЧЕРЕ
  "Уже за окошком московская осень..."
  "Неужто живешь, меня вспоминая..."
  ТАШКАЛА
  "Жить для многих - одно мне надо..."
  "Ты шептала, что веришь лишь мне..."
  КОГДА ВОКРУГ ВЕСНА
  ПЯТИКУРСНИКУ-БУРОВИКУ
  "Дожди опять превратились в хлопья..."
  "Я не знаю, красивая ты или нет..."
  НОЧЬ НА БАЙКАЛЕ
  ГОРЬКО!
  "Я как-то, свою сочиняя любовь..."
  ГУДАУТА
  ПИСЬМО В ЛЕНИНГРАД
  СО СТУДЕНЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ
  "Я москвич, мне Москва дорога навек..."
  "Его стихи всегда полны..."
  
  СТИХИ ИЗ ТОНКОЙ ПАПКИ,
  ИЗРЕДКА ПОПОЛНЯВШЕЙСЯ
  В ГОДЫ МОИХ НАУЧНЫХ
  И ИЗОБРЕТАТЕЛЬСКИХ ДЕЛ
  (1959 - 1999 годы)
  
  УТРО ПОСЛЕ БУРОВОЙ ВАХТЫ
  РАЗГОВОР С КАЗАНСКИМ ТРАМВАЕМ
  "За равнодушие бранят..."
  ДРЕВНЕМУ КИЕВУ
  "Ну, Япония..."
  О ЖЕНАХ
  "Не буду льстить..."
  ЗАСТОЛЬНОЕ
  К ЮБИЛЕЙНОЙ ВЕЧЕРИНКЕ МОЕГО ДРУГА
  "В Иркутске мне цыганка нагадала..."
  БИИКЖАЛЬСКИЙ ЧАЙ
  "Опять мы в юность возвратились..."
  ВСЕМ МОИМ СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ
  
  СТИХИ, РОДИВШИЕСЯ
  ПОД НЕБОМ НЬЮ-ЙОРКА
  (2000 - 2011 годы)
  
  "Вот и вновь пришла сырая осень..."
  ДРУЗЬЯМ-РОВЕСНИКАМ
  К ПРИХОДУ НОВОГО СТОЛЕТИЯ
  "Пусть не мое теперь столетье..."
  "Ты разный, многоликий, величавый..."
  "У нас живет собака Стюша..."
  "К хорошему мы быстро привыкаем..."
  "Года, года! Бегут - и взятки гладки..."
  
  И ВПЕРЕДИ ЖИЗНЬ
  Маленькая юбилейная поэма, посвященная
  моей The Bukhatian Times
  Родной газете
  Рафаэлю Борисовичу Некталову
  Борису Ильичу Пинхасову
  Эдварду Париянцу
  Всем моим друзьям-коллегам
  
  МИЛОЙ БАСЕ МАЛАЕВОЙ -
  ВЕНСКОЙ ПОЭТЕССЕ
  
  КАЛЕЙДОСКОП ПОЭТИЧЕСКИХ ЭТЮДОВ
  "Он был неисправимо вежлив..."
  "Те однокашники-геологи..."
  "О, как банально - жить для многих..."
  "Не понимал он оперетты..."
  "О. Сколько слов о цели жизни..."
  "Был, как мы, этот парень..."
  "Никто не ждал его советов..."
  "Он жаждал в звании студента..."
   "Есть страшное слово - поэт..."
  
  HAPPY BIRTHDAY TO YOU!
  Некоторые строки поздравлений
  моим нью-йоркским друзьям
  Сергею Саркисову
  Исааку Мастеровому
  (Предисловие к тосту)
  Михаилу Шимонову
  Милой Зое Якубовой
  Ефиму Шабашу
  (Слово нью-йоркских друзей)
  
  ТЕКСТЫ ПЕСЕН
  Петербургский туман
  Байкальский вальс
  Прости
  Северный романс
  Осенний парк
  Будьте добры
  
  
  
   Автор данной книги Юрий Цырин в 1959 году окончил Московский нефтяной институт. Более 40 лет работал в отраслевой науке, из них около 25 лет руководил научными лабораториями НПО "Буровая техника" (г. Москва). Доктор технических наук. За творческие достижения удостоен почетных званий "Заслуженный изобретатель Российской Федерации" и "Почетный нефтяник", награжден медалями ВДНХ СССР. Имеет около 250 научных трудов (книг, брошюр, статей) и изобретений, воспитал учеников, защитивших кандидатские диссертации.
   Его жизненный путь в России был насыщен творческими поисками, борьбой за технический прогресс, бесчисленными деловыми поездками на предприятия, контактами с сотнями людей: рабочими, отраслевыми специалистами всех рангов, отечественными учеными, зарубежными нефтяниками и газовиками.
   В конце 1999 года, когда он ушел на пенсию, его семья воссоединилась в Нью-Йорке. Литературное творчество присутствовало в жизни Юрия Цырина десятки лет, но до отъезда в Нью-Йорк он всемерно ограничивал такую деятельность и не предлагал свои литературные сочинения вниманию издательств, стараясь сосредоточенно работать в науке и изобретательстве. Только завершив эту работу, позволил себе более активно заняться творчеством в литературе.
   Книга "И верится, что знали мы, как жить" - второй сборник литературных произведений автора. В нее включены забавные новеллы, маленькие повести, рассказы, лирические очерки и стихи. Главная направленность литературного творчества Юрия Цырина - нравственные аспекты человеческого общежития.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"