Снежность. Тишина. Белый утренний город. Тишина. И желание нежности беззвучной, бессловесной, - упаси время от людей...
Пустой город с отсыпающимся в воскресенье населением. Снегирь на низкой ветке, крупный, шаровый малиновой грудью, не пугающийся на безлюдье. Как домашний, вылетевший из форточки погулять. Строгий чёрными бусинками глаз, согласившийся близко поглядеть друг на друга, яркий малиновостью среди мягкой снежности январских веток и черешков. Тишина, бывающая мелодией внутри души.
Мелодией и внутри себя, тишины, потому что из её не раздражения, из её вроде бы пустоты и начинается нота первая, проигрыш первый приблизительный, акварельный, прозрачный тональностью и внутри человека, музыку разыскивающего...
Стоя у бровки белого, вычиненного дворником и всё равно белого тротуара, писатель жалел всех спящих и уехавших из города, не родившихся и отживших, не забирающих в себя, не чувствующих чем-то помимо глаз и ушей вот такой тишины, воздетой над матовой снежностью. И пока живущей в городе.
"Завистливые бездари воспринимают талантливого человека как личное оскорбление", - размышлением вернулся писатель в обыденное.
Блистая отмытостью и полировкой, подъехала чёрная правительственная "Волга", мигнув тормозными сигналами. "Садитесь", - распахнул заднюю дверку известнейший и в городе, и в Москве и дирижёр, и заместитель министра культуры Евгений Тимофеевич Деришев. "Заявился первый муж моей второй жены", - пел кто-то похабно по радио внутри машины. "Выключите", - попросил с нажимом Деришев, - "я брезгую слушать попсовую ерунду. Доброе утро", - протянул руку писателю, полуобернувшись с переднего сиденья. "Так, к поезду не опаздываем, какую машину я попросил специально? Мне сказали: а как же? Для встречи такого человека берите новый автомобиль! У вице-губернатора сказали, на высшем уровне он должен побывать в нашем городе, на высшем уровне? Я пообещал, примем с достоинством. Культурно, с достоинством. Не всякий год фигуры такой величины приезжают". "Евгений Тимофеевич, почему существует русская поговорка: не хочешь себе зла, не делай другому добра?" "Вы..." "Нет, к нему не относится, к тому, кого встречать едем. Почему представление о добре гак изуродовано, как можете объяснить?" "Люди благодарными быть не умеют, как ещё объясню? Но мы должны делать добро, не смотря ни что. Много позади было неблагодарности, подлости, ну так что же, переживём. Отыщутся и те, кто на добро добром отвечает, не переживайте. Вы, - вот и вокзал, примчались, - с ним где познакомились. Ждите, - попросил водителя, можете пока чаю в буфете попить. Мы к поезду выйдем, у него восьмой вагон."
Пошли по пустоватому белому перрону, ожидая прибытия московского поезда. "Здесь познакомились, - показал место писатель точно, - у левого края вокзала. Я уговорил, чтобы сын поехал со мной, хвати бегать с мальчишками во дворе, увидишь великого человека не на фотографии в журнале..." "Правильно, правильно," - подтвердил Евгений Тимофеевич. "Мы взяли конверт от грампластинки с его крупным портретом, успели сюда. Делегация возле вагона, посадка в поезд начинается, а его нет. Где, спрашиваю. На банкете его задержали чиновники города, сейчас привезут. Жду, нервничаю. Безразличная к культуре всякая шушера сидит с ним, вы же знаете наших городских чиновников, их кроме личного тщеславия и как деньги чёрным налом добыть мало что интересует, а на людей им вообще наплевать, с кем бы не сидели. Какая для них может быть культура? Какие подлинные авторитеты, известные всему миру и уважаемые искренне? Для них ценность - кабатчина, интеллектуалы среди них не просматриваются ". "В самом деле, время такое, почему-то честные творческие люди у нас в городе в чиновники не пропускаются." "Зачем туда? Чтобы с совестью попрощаться? Тогда без неё в творчестве что сделаешь?" "Да, давнишняя проблема, тупые - и руководят. Не имеющие специального образования. Кажется, дудукнуло?"
Они повернулись. В мерцательной мутности мягко прогудел поезд, въехавший со стороны Москвы в белый задумчивый город и началом видимый уже с перрона вокзала.
2
- Ха-ха-ха-ха! - обрадовался, указал на них, узнанных, рукой сверху, заблестел из тамбура вагона солнечными глазами, раскатал заливчатым хохотом радость свою Евгений Дога. - Вот они, друзья! Доброе утро! Доброе утро, друзья!
- Нарядное доброе утро, можно сказать, - показал перед собой и в стороны заместитель министра культуры. - Город нарядили к утру вашего приезда, ночь напролёт старались, со стремянками лазили по ёлкам и тополям, ни одно дерево без снежного посыпа не оставлено, можете убедиться!
- Ха-ха! Шутите, Евгений Тимофеевич! Значит, прекрасное настроение у вас. Здравствуйте, друзья! - сойдя и поставив на снег плоский чемодан, приобнял Деришева, приобнял писателя, пожав руки. - Спасибо, встретили - и гора проблем отпала. Как мы будем действовать?
- Прошу пройти к машине, - указал в сторону автостоянки заместитель министра, дирижёр Деришев. - Сначала заедем в филармонию, должны нас ждать, я вчера звонил и предупреждал, поговорим о концерте. И - на завтрак к нашему писателю, домой. Есть мнение, как раньше писали в газетах, зачем вам полдня одиноко сидеть в гостинице? Вы давно знакомы?
- Когда мы с писателем познакомились, майская черёмуха цвела у вас в городе, - приятно и для себя вспомнил Евгений Дога. Без улыбки у него и ползвука произнести не получалось.
- Для вас готова отдельная комната, - объяснил Евгений Тимофеевич, - если появится желание отдохнуть в тишине. Есть ванна, горячая вода в ванной и стол готов.
- Горячая вода для нынешней жизни в стороне от Москвы - роскошно. Друзья, я у вас в гостях, вы распоряжайтесь, я согласен. Скажите, мне лучше в гостиницу? - уточнил композитор у писателя, внимательно.
- Я и не мечтал принять вас у себя дома, гостиница ни к чему, ни к чему.
- Мы готовились вас встретить, - добавил заместитель министра серьёзно и убедительно.
- Спасибо, друзья, - поправил композитор шарф. - Январь у вас... В Москве сыро, слякотно, как сейчас здесь вижу - не бывает. Верите? Не бывает. Северная Россия у вас, да? Подъезжаем к городу, смотрю из окна поезда - лирический, сентиментальный, счастливый для настроения пейзаж. Снег хрустальнейший, белизной глаза колет, деревья в лесах завалены снежными охапками, мягкие снежные поляны, - Россия, лирика накатами и накатами! Да, здесь должны жить поэты и чистые душами люди!
- Всякеньких хватает...
Вещи с водителем отправили на квартиру писателя, после филармонии, и втроём пошли через пустой, утром без лыжников парк. На широкой аллее деревья верхами срослись купольно, устроив природный длинный коридор, сверху закрытый. Тут и прохладнее казалось и воздух чувствовался густоватее, а по цвету стоял серовато-серебристым, для дотрагивания почти ощутимым. Шли в тишине, без торопливости. Только-только, вчера весь день и ночь снегопадило, накутывало новостью город, и всякое дерево в парке, всякую толстую ветвь, мелкие ветки, черешки обновило, украсило, удержав в безветренности или густой, толстый пушистостью иней, или закругленные краями снежные наплывы. Мягкая зимняя серость неба не пропускала солнце, сказочность сторожилась самой природой и не могла распасться, растаять, хотя мороз чувствовался самый слабый. Они шли по не тронутой, не испорченной дворниками белой близко и серебристо-белой через шаги пушистости, с настроением общим - посмотреть. Знать красоту.
Молчали, внемля тихой законности русской обыкновенной зимы, - в снегопад, и после над устроенной красотой должна побыть тишина.
Парк заканчивался. Приостановившись, Евгений Дога оглянулся назад.
- А в Москве суета, о природе забываешь... Москва слишком снобистская, пропитана отношениями денежной выгоды, она не для настроений лирических, для творчества нужных. Верите мне, друзья? Матерщина со сцены, просексуаленая современная шоу-дурь вместо концертного праздника... Эти безголосые Лены, Кати, Оли... В жёлтых газетах покажут подробно свои голые тела, удовлетворят бешенство продюссера-плательшика, рот ещё в сперме, а выбегают визжать в микрофоны. Мы повернули не туда, мы все не праведно живём. А? Или мы слишком требовательны? Нет, нет, в нашей молодости до пакостей подобных мы не доходили.
- Евгений Дмитриевич, вы потрогайте снег, - зачерпнул горстью с сугроба и подал писатель. - Он тёплый.
- Да, тёплый, - ощутил композитор ладонью и взглядом отторгнулся в себя, в недолгое отстранение. В запоминание, переданное теплым снегом. В искристую чистоту заиндевевших белых деревьев. В душевность снежности, накрывшей страну Россию праздничностью чистоты указывающей.
Кому что...
На выходе из парка ждала правительственная машина.
3
Кнут длинной метра четыре, степное лето после четвёртого класса, цыпки на ногах,
закатанные, чтобы до цыпок не дотрагивались, края штанин. Вырастать - пасти коров. Труд, учат взрослые, воспитывает правильно.
А картины художников, живущих где-то в больших и культурных городах, воспитывают не лучше? А композиторы выше адмиралов, если мерить погонами, как у военных? У них труд или наслаждение, - жить знаменитыми?
Палатка возле Джунгарских гор, в азиатской жаре. Кирка и штыковая лопата. Бетономешалка. Студенческий строительный отряд. Нужда заработать на одежду, пока в институте летние каникулы. Книги Философов, по вечерам.
А высокое, - оно только в творчестве? У художников, поэтов, композиторов, мыслителей?
Надо же, как получается... Ещё лет тридцать назад услышать музыку, пожалеть, что она закончилась в обыкновенном радио на кухоньке, переспросить, кто написал, почувствовать, - она из прошлого образцовостью и современностью сегодняшняя, удивиться способности человека современного, не портретного композитора восемнадцатого века, стать благодарным ему и не предполагать, - с ним, с автором такой музыки, сразу с написанием ставшей классической, после пастушества и полуголодного студенчества в тьмутаракани, где слова филармония нет, как и самого учреждения концертного, - с ним получится встретиться, быть рядом в городе, где и театры, и симфонические вечера.
Быть и себе не очень-то верить, - так получается, - к нему привыкая осторожно, вежливостью...
Розу, выкованную из железа, можно разглядеть и понять весь порядок работы, сообразить, что к чему приваривалось, вытягивалось в ленту и надрубалось, каким приёмом сворачивалось в бутон.
В музыке, написанной счастьем, заклёпок и следов ремесла не бывает, - не разглядеть и не восстановить порядок работы: действие первое, действие второе, затем совершаем поворот...
И мелодия для разума, для передачи пришпилена к бумаге, гвоздиками нотных знаков. Почему мелодия, исполняемая по нотам разумным, отрываясь от нот звучанием, продолжается самостоятельностью жизни душевной, жизни иного настроения? Продолжаясь эфирностью... А далее - невозможное для называния, возносящее за собой и автора, живущего среди разного, разного народа...
4
- Евгений Дмитриевич Дога, встречай, - представил хозяйке дома писатель очень просто.
- Нет, погодите, почему знакомите так? - приостановился Деришев.- Я представлю по полной программе. Народный артист Советского Союза, известный на весь мир композитор, академик, лауреат Государственной премии Советского Союза, лауреат высших национальных премий Чехии, Румынии, почётный доктор международного университета Молдовы, автор песен, симфоний, балетов, кантат на тему...
- Тише, тише, - замахал композитор снятой шапкой, - для вас я, надеюсь, не случайный гость и сильно не побеспокою.
- Мы вас ждали, - нажала хозяйка интонацией на последнее слово.- Мы надеялись здесь с вами увидится, проходите, будем рады.
Прежде где-то проворачивалась большая, созидательная, настоящая жизнь, - знал писатель. - Там, во времени позади, когда Евгений Дмитриевич год за годом, все десятилетия из неизвестности личной, из неизвестности самого устройства творчества приносил и отдавал людям не бывшее в природе до него, - счастливую его музыку. Там Дога казался небесной недосягаемостью, - вот он, стоит рядом, снимая обыкновенные зимние ботинки, без куртки меховой, обыкновенно повешенной на крючок вешалки, оставшийся в обыкновенных брюках, в обыкновенном чёрном свитере. Обыкновенного роста, с лицом, приулыбчиво ожидающим приятного, но - явившийся из недосягаемости и бог в деле своём, и человек.
Бог.
Сделанного им до него в природе не существовало.
Сделанного не повторением чужого...
Необъяснимый навсегда после простейшего вопроса, - а как вы сочиняете музыку?
- Не волнуйтесь, Евгений Дмитриевич, - поправил на себе галстук заместитель министра культуры Деришев, - да мы таким людей принимали! Здесь принимали! Здесь несколько дней жил недавно внучатый племянник самого великого Шаляпина! С китайским профессором, он из Пекинского университета, статью о современной России написал, сидели, а космонавт Владимир Джанибеков? Как его жена свои стихи нам читала, помните, друзья? А целая группа иностранных писателей была в гостях? Румынский театральный режиссёр Сильвиу Фусу, французский режиссёр Рэне Пило прекрасно себя в гостях чувствовал, а? Помните? Сейчас, Евгений Дмитриевич, сейчас будет как надо, всё как надо.
Композитору и взволновано и поспешно, - сказав, скоро начнётся обговорённый ещё вчера завтрак, неспешный, - начали показывать квартиру, содержанием выделенную среди типовых бытовых квартир живущих в городе, и он завоспринимал с любопытством, с интересом того состояния, которым воспринимается незнакомый спектакль, новая выставка, - в квартире присутствовало творчество, и совсем мало бытового, скучного стандартными коврами, диванами, пустыми стенами, одинаковой для всей страны телевизионной раздаточной кормушки...
В тёплой, чистой квартире крепкие деревянные полки с книгами классической художественной литературы, с философскими томами, нужными для деятельности, вытянулись в обеих комнатах от пола до потолка, - на стенах, от книжных рядов свободных, говорили о слое жизни иной акварельные произведения, рисунки тушью и пером, различная живопись художников, местных и из других городов и десятилетий, - работала для понимания слоя иного живопись и самого писателя, его же чеканные объёмные пластины лирических сюжетов красоты жизни человеческой. Стояли скульптуры, вырубленные из камня и отшлифованные им же, своё накладывали на настроение уральские литые небольшие скульптуры, русские керамики, китайские рукодельные открытки новогодние их, ритуальные, с зашифрованными в сами рисунки иероглифами-пожеланиями, подаренные профессором главного их университета, певшего здесь пусть и с акцентом - русские песни и читавшего им, китайцем, любимые и знаемые наизусть стихи вологодского крестьянского сына Николая Рубцова, чем-то ни на один язык с русского не переводимого...
- Портрет с автографом народного артиста России, певца Валерия Барынина, пожалста, - шёл экскурсоводом заместитель министра Деришев, - вы должны знать его...
- Да, мы знакомы, несколько раз вместе работали в концертах, в Кремлёвском большом зале...
- Тут мы все вместе с Ведерниковым Александром Филипповичем, он наш земляк, артист Большого театра, имеет давным-давно почётное звание народного артиста, вы должны знать и его...
- В Москве мы видимся, видимся, - внимательно разглядел цветной большой фотоснимок Евгений Дмитриевич. - А откуда у вас такая редкая мебель?
- Авторская. Роман в дереве, так сказать...
Мебель... мебель, если полётностью обладает, воздушилась, плыла празднично надо всеми жанрами художественного творчества и жанры связывала в единый стиль высокий, - два письменных стола и кресла для них, полностью сделанные писателем из кедра и липы, от проектирования до отделки, - шкафы для одежды, для посуды, широкие боковинами и верхом сидушки, - мебель и формами отличалась от магазинных штамповок, и по всем плоскостным своим сторонам просилась для разглядывания узорами народной русской трёхгранной резьбы, - она присутствовала единственной в мире потому, что и придумал, и, ни у кого не спрашивая, хорошо ли выйдет неизвестное прежде, всю её сплошной резьбой украсил хозяин дома. За несколько лет работы, пока писал, одновременно, первые свои книги.
- Ростислав, мальчик, у тебя настоящий трон государя, - сказал композитор сыну писателя, погладив двуглавого резного орла с тремя коронами, раскинувшего крылья во всю ширину спинки кресла. - За таким уникальным столом ты учишь уроки? В каком классе? Седьмом? Эта красота тебя обязует выучиться на министра культуры.
- Постараюсь... - помолчал и посмотрел на отца, - выучиться на президента страны. В России надо устраивать настоящий порядок, людям стало невозможно жить. У нас в сёлах люди комбикорм коровий себе варят и едят.
- Соображаешь, - посмотрел на него Дога грустновато и тревожно, и повторил то же слово потише.
Большая комната, светозарно освещенная лампами люстры под медным вычеканенным плафоном, звала к себе накрытым посередине и рядом с новогодней ёлкой - только седьмое января! - резным по всей столешнице и закругленным боковинам столиком: хлеб, горчица, остуженная водка, белое с красными перцовыми каёмками сало, квашеная капуста с тмином, оранжевые фаршированные болгарские перцы под лёгким парком, запеченные в духовке куски говядины среди жареного картофеля, свекольный салат, яйца под майонезом, новогодние мандарины...
В прихожей торопливо снял коричневую шубу известный в городе и на весь край баянист Валерий Васильевич Михеев, причесался, вошёл - "ну что, друзья, к столу? Тут я хозяйке... Заскочил кое-куда, прихватил от родни рыжиков солёных и банку солёных огурчиков, подумал, пригодится. Уважаемый Евгений Дмитриевич, докладываю, и вам, заместитель министра, докладываю, в Филармонии я всё уладил."
- Да ты что? - заново возмутился Деришев. - Нет, ну как можно? Там директор сказал: посидите у меня в приёмной на стуле. То есть полдня посидеть! Я ему: ты, чувак, знаешь кто приехал? Из какой деревни тебя сюда директором назначили? Ты не обеспечил композитору номер в гостинице за счёт пригласившей стороны, и ты, не имеющий никаких заслуг в культуре, почётнейшему человеку, уважаемому и известному во многих странах мира композитору предлагаешь полдня пересидеть на стуле вместо твоей секретарши! После этого отправляться на концерт. Чувак, говорю, ты проснись! Ни ванну гостю с дороги не устроил, ни номера в гостинице для отдыха! Вдобавок предлагаешь ему два часа ждать какую-то бухгалтершу, говоришь, она далеко живёт. Трудно ей проснуться. Кто такая - твоя бухгалтерша? Почему заранее её не предупредил, что надо быть на работе с утра? Ты что, говорю, чувак? Скажи спасибо, другие люди взялись и как положено устроили встречу и отдых. Прибамбасы провинции... Так, друзья. Переходим к следующему номеру нашей программы, к столу?
- Евгений Тимофеевич, минуточку, - упредил Деришева Дога. - Старина, если разрешаешь, - обратился к писателю, - я посижу на твоём рабочем месте? - подошёл и после "да пожалуйста!" сел за письменный стол. Подвигался в кресле, удобнее вмещаясь. Положил обе руки на прочную широкую столешницу. Взял лист, авторучку. Попробовал писать. Откинулся на спинку кресла.
- Как удобно, старина! Как будто для меня сделано!
- Хорошо тебе здесь писать, старина, - развёл широко руки композитор и положил на края столешницы вольготно. - Легко, удобно за рабочим столом. Мне приходится мелодии записывать сидя за роялем, локти всегда на весу, руки устают. Много работать нужно, а удобства не придумать. Проигрываю на инструменте мотив, затем за ним же, за инструментом записываю, на весу...
- Да, наши маленькие, для многих непонятные радости, - отметил баянист Михеев. - Профессиональные.
- Евгения Дмитриевича за завтрак надо посадить в это самое кресло, - настояла Наталья, и писательница детских сказок, и хозяйка.
- Не стоит, друзья, - приотказался Дога, а кресло тут же перенесли в торец стола, ближе к ёлке, и он, усевшись, как-то знакомо, отдыхательно положил руки на резные подлокотники, надёжные.
- Я предлагаю так, друзья, - заруководил заместитель министра, - нарушим традицию. За встречу пропустим мимо...
- Играем сразу со второй части...
- Всем составом оркестра, - пошутили.
- Правильно, с главной части. Только-только наступил Новый год, а с Евгением Догой мы его не встречали по причине пребывания его в Москве, в своей семье, к сожалению - не среди нашей всеобщей любви. Поверьте, Евгений Дмитриевич, мы о вас помнили. А как же? Ваш приезд, ваш концерт нужно было подготовить? Помнили и как нашего общего друга, друзей мы не забываем. За Новый год, счастья всем и здоровья! Поверьте, друзья, встречать праздник...
- Сегодня и Рождество...
- Да, и Рождество, и от Нового года половина шага... Встречать праздник с Евгением Дмитриевичем редко у кого получается. Женя, мы с тобой тёзки! За Новый год, наступивший в обществе Жени... Юра, Наташа, Валерий... Ростислав, где ты? Давай сюда! Плесните ему минералки, пусть себя в обществе почувствует не случайным! С Новым
годом, на самом деле дорогие для меня друзья!
- С Новым годом! Успехов в творчестве!
- За новые созидания!
- Сказка, - качнул лицом Дога, счастливый глазами и улыбкой. - В окнах белые, белые деревья, тишина по всей улице, огоньки на настоящей ёлке... Мне хорошо с вами, друзья.
5
Старорусским горячим золотом блестела изгибчивая рама, древняя, вокруг портретов Бориса и Глеба, братьев, подло погибших от братьев своих родных, - с предвоенной фотографии, оборванной по краям, смотрел со стены молодой тогда отец писателя, - ангел в багряной накидке одаривал святого бородатого писателя рукописью, - между двумя мягкими опушками на акварели уезжали по синему снегу крестьянские сани с лошадкой впереди, - мелодия Доги о белом городе солнечной его юности проливалась по воздуху, пахнущему плавящимися под фитилями свечами, лесной ёлкой, горевшей алыми, серебряными и синими шарами, гирляндами, сахарными домиками, золотыми кувшинчиками и красными, голубыми высверками электрических хрустальных сердечек надежды на хорошее время для всего начатого года новой жизни, протянутой первыми числами вперёд...
Поджавшись к креслу гостя, Наталья объясняла, - Евгений Дмитриевич листал книжки сказок, написанных ею, и удивлялся редкости её занятия, говоря, что думал - сказки бывают только народные, услышанные от людей и записанные кем-нибудь.
- Поверьте, друзья, нам пора произнести слова, которые всех нас могут обьеденить, - встал Деришев, - предлагаю помянуть родителей, у кого их уже, к сожалению, нет.
Поднялись. Помянули, по древней традиции, общим благодарным молчанием.
- Помянем и Георгия Свиридова, - попросил баянист Михеев, - он скончался в эти дни, на Рождество.
Помолчали, стоя. Присели.
- Великий был человек. А Марк Бернес к нам в город сколько раз с концертами приезжал, а Утёсов со своим оркестром...
- Да, в Москве много великого по части культуры, - как о птице, пролетевшей мимо, сказал Валерий Васильевич Михеев, и в Питере много, там я когда-то закончил институт культуры. А направление на работу, всех распределяли тогда и отработать положено было, получил в этот край, но в район отдалённый, северный, зимой там морозы по сорок пять градусов случаются. Баянисты у меня пропадали, как солдаты в штрафной роте, узнал я тогда самый низовой горизонт, где культурная работа среди населения начинается. Я приехал - у них в районе дошло до того, что на областном конкурсе солистки поют, а музыкального сопровождения нет, играть некому, путёвому. Пришлось мне и музыкальную школу организовывать, и взять на себя районный Дом культуры. Почему-то в Доме культуры такие были события... Первый приехал баянист. Поработал почти год - давали ему и квартиру, а потом в ней обнаружили девяносто пустых бутылок. Пил один, потихонечку так спивался... Потом приехал из соседнего района баянист, такой белый головой. У меня стояли запасы спирта камфарного, есть такой лечебный раствор. Выпил весь запас матери моей, мать оставляла, а - раствор нашатырно-камфарного спирта, вспомнил точно. И был какой-праздник, зимой, надо ему играть. Глядят - он из кустов пьяный выползает. Милиция его подобрала и в каталажку. А сам секретарь райкома партии на праздник явился, тогда о-о-о фигура какая! Где баянист, спрашивает? В милиции. Позвонили: доставить в Дом культуры. Привезли. Ну, конечно, невменяемый, играть не может. Секретарь мне: играй, народ веселить нужно. После этого случая его уволили, баяниста, и держались они, бедные, кто по полгода, кто по году. Не мог играть он после кустов, никак не мог. Приехал ещё баянист, он закончил училище. Бедный, попивал. Дали ему комнату в общежитии, мы посидели с ним, поговорили по душам - я ушёл. Наступает день, гляжу, он приходит в тёмных очкам. В чём дело? А снимает очки - синячище, ты меня вчера ударил. Я говорю да ты что, я в жизни никого не обижу. Нет, ты меня ударил. А потом что оказалось? Он встал, значит в общежитии ночью пьяный, ещё немножко хватанул, захотел в туалет и соседу, комната напротив, под дверь начал делать. Тот поглядел - что такое? Откуда ручей потёк? Открывает дверь, а там, значит, как Гулливер у лилипутов пожар гасил. Недолго думал, работяга, значит, мощным кулаком как влепит! Отыграл он нам в тёмных очках. И чем судьба закончилась? Пить беспробудно стал, его и держать на работе не стали. Не мог в агитбригаду ехать... Уехал куда-то, и, говорили, письмо пришло, с поезда его сбросили, погиб. Как не было настоящей культуры по районам, так и нет ничего. Немножечко там что-то пели - ну, в общем, слабовато. А ученик мой, из мальчишек, стал лауреатом всесоюзного конкурса, стал, вытянул я его. Да назад ему куда? Вверх любое дерево растёт, так и люди, назад им не сильно нужно, когда жизни другой, культурной повидает. Кому нравится правда, кому не нравится, - там-то, на низшем уровне и при советской власти, порядок когда был и на культуру деньги отпускались, до бороны дело не доходило, пахать и пахать требовалось, а сейчас, если власть людей забросила и учителям зарплату по полгода не выдают - дело пустое.
- Что натворили с нашей прежней страной... Предатели! Что они натворили? - сердито вскипятился Евгений Дога. - Проклятые политики, эти горбачёвы, ельцины, шахраи! Кроме наших врагов, кому мешал Советский Союз? Строилось жильё для народа, дети учились бесплатно... Друзья, у меня мама похоронена там, где сейчас какая-то самозваная республика на берегах Днепра, и я не могу проехать на ту территорию, чтобы побывать на могиле мамы. Представляете, мне запрещено побывать на земле своего детства, на могиле мамы! Не могу проехать на землю своей родной Молдовы, насильно оторванную и присвоенную какими-то бандитами! Что за республика, откуда она? Кто в мире её признал? Какая-то кучка бандитов в дни развала Советского Союза захватила часть исторической молдавской земли, объявила себя её владельцами и сделала так, чтобы молдаване бежали оттуда нищими, ограбленными, бросив нажитое, бросив дома своих отцов, своих дедов! Бандиты и войну устроили с Молдовой, кому в Советском Союзе случившееся почудиться могло, в каком сне? Мы жили всегда как братья, разные нации жили как друзья! Никого границы между бывшими республиками не интересовали, они оставались просто условными!
- А у нас, Женя? Мы сколько раз проводили праздники национальных искусств в России, сами ездили на декады в Прибалтику, в Киргизии выступали...
Тихим хором запели из динамиков цыгане, те песни из фильма о них, принимаемые за народные цыганские и сочинённые - Дога с узнаванием сразу оглянулся в сторону проигрывателя: - "старина, да откуда у тебя столько моих пластинок? Эта выпускалась лет двадцать пять назад..." "Я и собирал все года. Здесь оркестр под управлением Анатолия Бадхена, дирижёра из Питера." "Да-а, сколько с ним я работал..."
Задумался, а глазами - поблагодарил.
- Хорошо, что мы, творческие люди, живём в стороне от пакостных политических провокаций, - рассудил писатель со своего места. - Видим их, понимаем, и в подлость не бросаемся. У нас среди тех, кто творчеством по настоящему занят, своей войны быть не может, просто многовато всякой бездарщины устраивает свои меленькие гадости. Творчество и война не совмещаются.
- Да. Точно. Да, - кивнул Дога, - творчество идёт от созидателя, а война от погубителя. Полная противоположность. Человек, собственными руками построивший себе дом, как я видел в детстве, не пойдёт разрушать дом своего соседа, он знает цену затраченного времени и во что ему, в какую приложенную силу обошёлся дом. Человек, умеющий лечить больного, не станет вредить его здоровью. А занимающиеся искусством, культурой для людей хотят самого полного расцвета их сил, их разносторонний способностей, на примере показанного им через кинофильм, спектакль, музыкальный концерт. Меня поэтому возмущает любое погубление гармоничной жизни!
- Я хочу рассказать вам, - негромко заговорил ещё один подошедший скромный музыкант, - в шестидесятые годы сидел я в самый обычный рабочий день здесь, в городе, в детской музыкальной школе, занимался с учеником. И неожиданно в комнате появился человек с очень знакомым лицом. Дверь приоткрыл, вежливо попросил прощения и сказал: - "можно, я у вас на уроке поприсутствую?" "Пожалуйста-пожалуйста", - говорю, а сам продолжаю заниматься с мальчишкой, показываю нотки, как ручки правильно ставить, значит, а сам всё думаю: кто он такой? Родитель, наверное. Ну, родитель так родитель, потому что на уроки, бывало, родители приходили поглядеть, как дети занимаются. Веду урок, а сам всё... Я уже и не знаю, что я делаю, думаю, что за личность? Кто он такой? Как-будто известный, близкий мне чем-то человек... Думаю, и боже ты мой, - так это сам Арам Ильич Хачатурян!
- Ничего себе... А как он в городе оказался? Тогда и городок-то был - наполовину из избёнок старых и дощатые тротуары...
- Слух был, он с оркестром должен приехать для концерта. Сидит, сидит, и всё смотрит, смотрит. Я бросаю урок и говорю: - здрасьте, Арам Ильич! Как вы здесь оказались? А вы знаете, говорит Хачатурян, я решил пройтись по городку вашему и поискать, где здесь занимаются с самыми маленькими, начинающими музыкантами? Смотрю - вывеска, музыкальная школа, вот сюда и зашёл. Тогда мы с ним отправились к директору школы, там посидели, побеседовали о нашей работе. Я говорю: Арам Ильич, вы меня извините, мне на занятия идти нужно. Попрощались, я пошёл в класс, а Хачатурян всё время передо мной. Ха-ча-ту-рян, это же чудо! А потом, после занятий директор мне говорит, - какой он чудесный человек, боже мой! И как он не забыл в городе единственную музыкальную детскую школу посетить? Разыскать самостоятельно, по своему желанию... А! Он ещё подарил детям свою фотографию, с пожеланиями! И до сих пор она висит в кабинете директора, уже, наверное, лет сорок!
- За что и выпить предлагаю, друзья, - дотронулся до рюмки Михеев, - за добрую память, оставленную в нашем городе великим Хачатуряном!
- Тем более он, - припомнил Деришев, - как и ты, Женя, в возрасте зрелом жил в Москве и "Танец с саблями" написал в Москве, там на доме в Брюсовом переулке сейчас висит мемориальная доска, я видел. Друзья! За доброту, даримую щедрыми творческими людьми!
"Через сколько лет с тобой, ой, ой, повстречаемся с тобой, ой, ой" - запели с пластинки другой, и Дога, сведя грустноватые глаза вниз, остался на секундочку один среди песни своей, слушать людей продолжая...
Встретившись с кем-то в памяти своей, в днях, когда песню писал эту и наигрывал впервые...
- За доброту, за щедрость!
- Да, о щедрости наших людей... А помните, друзья, - Женя, ты Не знаешь, я расскажу, - заторопился заместитель министра Деришев, из областного управления позвонили в колхоз, сказали, к вам приедет петь Людмила Зыкина. Летом позвонили. Сказали, постройте на поляне где-нибудь возле красивого лесочка эстрадную площадку и грим-уборную. Навезли брёвна, доски, докладывают, работа пошла, к сроку успеем. Приехала Людмила Зыкина. Вышла из авто, ведут к лесочку, скамейки рядами, стоит новенькая эстрадная площадка, полный порядок. Спрашивает Зыкина, где же для меня грим-уборная? А пройдёмте, говорят, у нас сделано культурно, в сторонке, как по телефону просили, и электрический свет проведён. Подводят её к дощатой будке в сторонке, вот, говорят, полностью готово. Она подходит, открывает дверь - там здоровенное прорубленное очко в полу!
- Туалет, что ли?
- Да, будка! Деревенский туалет! С электричеством, ха-ха-ха!
Мужики постарались, уборную сколотили здоровенных размеров. Мне председатель колхоза мне говорит: я не понял по телефону. Уборную как сделать - знаю, а что такое грим-уборная - никогда видеть не приходилось. Сказал я мужикам, видели Зыкину по телевизору, певицу? Женщина большая, так и рубите ей уборную пошире, наверное, она животом мается и для концерта уборная тоже нужна. Ха-ха-ха!
- С электричеством, так-то! С уважением к ней!
В стороне, на проигрывателе, игла дошла куда надо. Начался мягкими, низкими звуками изглубинными, задумчивыми знаменитый вальс, сочинённый для кинофильма "Мой ласковый и нежный зверь."
- Евгений Дмитриевич, - перебила других писательница, - я догадываюсь, вам надоели люди с одним и тем же вопросом, и не могу не спросить, так что вы заранее извините меня. Как вы сочинили этот вальс? Он - классика, классика при жизни...
- При живом классике! - добавил Деришев, показав вытянутой ладонью в сторону Доги. - Прошу запомнить, друзья, при живом классике! Ростислав, ты чувствуешь, кто сегодня у вас в доме?
Подросток серьёзным лицом взглянул на композитора, ответил с детской честностью:
- Я - знаю.
Дога отвёл от него взгляд, любопытный, запомнивший краткий ответ, начал отвечать его маме.
- Мне тогда сначала вальс и не представлялся... Мы в то время с моим другом Эмилем Лотяну работали над фильмом. Я находился дома, что-то и настроение было какое-то... Лотяну пришёл ко мне часу в девятом вечера и заговорил, что как режиссёр картины он думает, нужно поставить кадры с вальсом, нужно сочинить лирический вальс. Съёмки уже на другой день, и вальс нужен к утру... Ну-ну-ну, думаю, ничего себе, заготовок вальса нет... Посидели, поговорили. Он ушёл, а я постепенно сел за инструмент. К полуночи вальс оказался готовым, осталось расписать для оркестра.
- Нет, это внешняя оболочка события, ну а как пришла мелодия, ну а как...
- Друзья, - улыбнулся Евгений Дога мягкими глазами, глубоко и откровенно, - остального не знаю. Судьба подарила, сочинилось. В творчестве часто можно что-то объяснить только поверхностно, и не оттого, что желаю скрыть, боюсь, что украдут...
- В часы обычные тоже нельзя залезать, - согласился Михеев, - поковыряйся ножичком, чтобы узнать, как они работают, и выбросить придётся.
- Ангелы вам подсказали.
- Не знаю, не знаю. Судьба подарила. Ха-ха-ха-ха! Меня в Америке выбрали человеком двадцатого века! Видите, друзья, что бывает? От нас ученые уезжают на Запад, в Германию, не нужные нашей власти, Россия без талантов остаётся, Дмитрий Хворостовский на несколько лет контракт заключил, петь будет у них, не у нас... Горько, друзья, к нам такое тут отношение, на нашей родной земле. А американцы - я и не подавал ни на какой конкурс заявку... Они из учёных, писателей, артистов, композиторов выбирали вне зависимости от того, где человек живёт, в какой стране, а в зависимости от совершённого им. Приходит мне известие, в Москву, вы выбраны человеком двадцатого века!
- Символом века, - подправил заместитель министра культуры. - Я бы так сказал, - символом века. Двадцатого, прошедшего.
- Так, и мне прислали красивый диплом, удостоверяющий, и в красивом футляре золотую медаль, на ней написано, что я человек двадцатого века, совершивший то, то, то...
- За что и выпьем, - интонацией голоса удивился баянист Михеев.
- Погодите, не всё рассказать успел. Я с этой медалью пошёл к эксперту по ювелирным делам, попросил проверить, медаль золотая на самом деле или на ней какое-то блестящее химическое напыление.
- Да, как на перьях для авторучек...
- И он проверил - чистое золото насквозь! Не позолоченная медаль! Чистое золото, вот как серьёзно людей награждают! Теперь, друзья, если мне определят в нашем государстве нищую пенсию, я смогу медаль продавать частями и на жизнь хватит!
- Отломите мне кусочек!
- Да ты что, Женя? Позвони нам, мы тебе картошечки организуем помощью, мяска подбросим свежего...
- Не забудьте прежде изготовить копию для музея!
- Да нельзя такую награду продавать! Человек двадцатого века... Да не у всех президентов стран такие награды бывают! У Брежнева точно не было.
- Друзья, да как ещё выживать в нашей стране? С этими бесконечными удешевлениями денег, дефолтами, обманами через повышения цен... Когда к нам власть относится - что ты есть, что тебя нет. Кому мы нужны, кто нас здесь за дела отметить способен? Если к чиновникам не подхалимничать? Я в Америке никого не просил, сами решили наградить и прислали. Наградили, и прислали.
- За вальс этот. Точно, за вальс, вы им прославились...
- У меня написано вальсов много...
- Нам трудно, Евгений Дмитриевич, - композитор повернулся и посмотрел на говорящего писателя, - трудно наверное потому, что все творческие люди вынуждены одновременно жить и на небе, и на земле.
-Да, да...
- На земле у нас бытовая жизнь, как у любого рабочего завода, плотника, слесаря, а творчество переносит в иное пространство, во взгляд на происходящее и посторонний, и отстранённый, и умный, понимающий. Мы без помощи какого-нибудь мистического вранья умеем быть в ином пространстве эмоциональном, мыслительном...
- Может быть так, может быть так...
- А возвращаемся в обыденную скукоту - невольно попадаем в полосу обязательного разочарования. Мы видим, знаем идеальное, о идеальном, красивом повествуем людям через своё творчество, и вынуждены ходить по земле, иногда среди такой тупости, такой паскудности поступков некоторых живущих и не знающих звёзд над головами...
- Не будем проваливаться в тоску, дорогие друзья... - заговорил, заговорил и приостановился композитор, видимо наткнувшись на размышление личное, и - помолчал... - Не будем, между вечерней яичницей и чашкой чая можно успеть написать "Парижский каскад", если повезёт и судьба окажется на нашей стороне.
- Молодец, тёзка! - хлопнул композитора по колену заместитель министра. - За каскад! За новый каскад, я бы сказал, парижский ты уже написал!
В прихожей сильно зазвонили. Открыли, и - коробка с тортом, шоколад, шампанское, соседи с верхнего этажа всей семьёй с детьми, - "мы увидели вас в подъезде, уважаемый композитор, и очень просим познакомиться, сфотографироваться с вами! Мы свой фотоаппарат принесли. Вы понимаете, дети растут, станут взрослыми и будут показывать, с кем рядом они на фотографиях. Ничего? Согласны и хозяева? Вы разрешаете?"
- Проходите, садитесь к столу. Дорогие хозяева, надо принести дополнительные стулья, - солнечно разулыбался Евгений Дога, такой, солнечный, ставший контрастным на фоне заоконной высоченной заиндевелой берёзы, круглой и широкой. Снежность и солнце...
Принесли и стулья и бокалы, передвигались, усаживались, становились так, чтобы Евгений Дмитриевич оказывался в центре, суетились и говорили все наперебой, перебудораженные.
6
Композитор подошёл вплотную к резному шкафу, ладонью погладил
узоры.
- Да, творчество... Я был в Испании, во дворцах старинных. Такого там не видел. И подобного человеческого отношения ко мне, в вашем сказочном городе. Сожалею, друзья, мне потихонечку надо подготовиться к концерту... Наталья, дорогая хозяйка, можно кофе?
- Мы предугадали. Сейчас будет настоящий, из зёрен. Ростислав принёс горячую кофеварку, она пузырилась тёмной пенкой. Налили в чашку. Композитор размешал сахар, отпил глоточек.
- Кто варил кофе?
- Он, Ростислав.
- Милый мальчик, иди сюда. Ростислав, это первое твоё замечальное произведение, известное мне. В нём - твоя доброта, - посмотрел крупноголовый гений на худощавого подростка издалёкими, грустноватыми тяжёлыми глазами, показавшими, сколькое позади...
- Спасибо, Евгений Дмитриевич.
И нотка печали проплыла невидимой легчайшей серебринкой... Начатого века.