Юрий Панченко принадлежит к поколению писателей, вышедших в литературу во времена перестройки. Именно это поколение писателей настойчиво не пускали в Союз писателей СССР, именно это поколение писателей первым в истории России как начало, так и продолжило своё творчество в стороне от цензуры. После первого опубликованного рассказа Юрия Панченко в журнале "Родник" его сразу перевели на немецкий и на словацкий языки, опубликовали в Европе. Он не занимался саморекламой, а на несколько лет отдалился, как сам говорит, в литературное монашество. В итоге сегодня является автором двух книг рассказов, микророманов, как сам определил жанр, "Деяния города Мянска", "Мальчик мой", "Рисование нуля","Весна без весенних птиц", "Ты куда, Ева?", романов "Прозрачная земля", "Пространство времени", "На этом берегу", "Нулевой вариант". Других произведений. Он понял и написал странное, вроде бы, словосочетание: размыслительная литература. Такой должна быть литература, считает он, даже во времена пошлятины, выдаваемой за подлинную художественную литературу.
Итак, беседа с Юрием Панченко.
- Юрий Васильевич, расскажите, как вы появились в русской литературе? Где родились, когда начинали писать?
- Я родился в Киргизии, в красивейшей Чуйской долине. Там вынужден был скрываться от государственной власти мой отец. Его вина состояла только в том, что моего деда в 37 году арестовали и отправили в сталинские лагеря, где он погиб в безвестности, и где его могила - неизвестно. Дед при Столыпине переехал с Полтавщины в Казахстан, бедным, искал лучшей жизни с верой той власти, дававшей переселенцам и подъемные, и наделы земли. К 1917 году дед имел свой магазин, рабочих и выездных лошадей, работящим был человеком. Его семья - три дочери и два сына. Моему отцу ночью сообщили: забирай всю семью и уходи сейчас же, утром будет арест всей семьи. Таким образом мой отец, старший после арестованного деда, его отца, из северного Казахстана бежал в Киргизию. Всех сестёр и брата устроил учиться, сам работал. Всю эту страшную историю отношения государства к моим предкам я узнал в 22 года, когда самостоятельно занялся розыском своего прошлого. Я не смирился с тем, что пришлось самому вырастать в двух государственных учреждениях под названием детский дом, по человечески я понимал, не мог появиться ниоткуда. И не хотел жить, не зная - кто я, кто мои родители.
Отец оказался честным по отношению к своей стране. Летом 1941 года он в качестве взятки отдал телёнка какому-то офицеру из военкомата, за что получил документы. Был отправлен в Панфиловскую дивизию, провоевал всю войну. Меня до сих пор поражает, как он остался жить, пройдя все бои с 41 по 45 год. На моей маме он женился, в 45 году в Тульской области находясь на лечении в госпитале. Мама, зная два его тяжёлых ранения, всё равно вышла за него замуж. Мне всегда остаётся преклоняться перед ней. Когда мне было всего два года и отец от одного из ранений умер, мама повезла меня и старшего моего брата в Россию, к родственникам. Погибла по дороге в Караганде, в Казахстане. Взрослым в Караганде я жил некоторое время. И чувствуя своеобразным завещанием - Россия у меня должна быть, из устроенного быта в 1980 году я всё бросил и уехал в Россию. К тому времени появилась и вторая причина, я знал, чтобы заниматься русской литературой, надо жить среди русских, в России.
Моё детство показало, я родился виноватым перед властью. Но я вырос и постепенно поставил всё на места, поняв: власть навсегда виновата передо мной, как и перед миллионами семей бывшего Советского Союза. И виновата непростительно. Когда я сегодня читаю прославления Сталина, я думаю: ребята, а что, у вас в семьях никого не замучили в лагерях? И жаль, что перед памятью народа вы оказываетесь своеобразными пособниками всех прошлых преступлений власти.
Начинал я писать в Балхаше, в зверских условиях. После первого же моего опубликованного рассказа о сталинском переселенческом посёлке меня запретили печатать как "идеологически не выдержанного". Не понимал и не понимаю, почему я должен был, по мнению той власти, соглашаться с государственными преступлениями по отношению к моей семье, по отношению к чеченцам, грекам, казахам, русским, украинцам, немцам - в Карагандинской области я вырастал среди них в переселенческом посёлке, начатом с земляных нор в голой степи, - и, соглашаясь, становиться "идеологически выдержанным", принимая за норму все зверства государственной власти тех лет.
В Караганде я самостоятельно напечатал на машинке, переплёл свой первый сборник стихов. Предлагать его в печать было бессмысленно, в литературе я никогда не врал. Он и сейчас существует в одном экземпляре, памятником и цензуре, и всей подлости той власти, запрещавшей говорить и писать, издавать свои подлинные мысли.
- Вы ненавидите советскую власть?
- Нет, не её я ненавижу. Я ненавижу любые подлости, любые жестокости любой власти. А там, в Советском Союзе, было и много хорошего, чего сейчас в российской жизни погублено. Там и люди, после многого перенесённого горя, на улицах, в быту не зверствовали, как сейчас. Причём, людские отношения я наблюдал в обществе, в большей части состоявшем из отбывших лет по десять, пятнадцать в сталинских лагерях в обществе насильно переселённых из родных мест Крыма, Приволья, Чечни. Люди из того общества надеялись, когда-то кто-то скажет их правду. А после первых моих публикаций многие из них заговорили со мной с особой надеждой.
- Каким был первый отзыв на вашу прозу?
- Я ехал в городском автобусе, в Балхаше. Встал со своего места громадного роста чеченец, с ним я недавно работал в одной рабочей бригаде. Схватил мою руку громадной ладонью и громко, со своеобразным акцентом, с жаром всех чувств кричал на весь автобус: "Маладэц! Псегда гавары правда! Маладэц, я тебе псегда вэрыл!" Вот так, первая рецензия, первое убеждение, я делаю правильное... И убеждение, литературные произведения людям нужны. А что после этого горком партии печатать меня запретил - как-то и внимания я не обращал. Тогда главным было найти свою тропочку в творчестве.
- Кого из писателей вы знали в Казахстане? Кого уважали?
- В Алма-Ате тогда работал Морис Симашко. На моих глазах запретили одну из его книг, исторический роман, он сидел в редакции с глазами - слёзы, у взрослого человека. Крупная голова, крупные глаза, крупные слёзы. Запрещали повести Юрия Гердта. Тяжело видеть людей в возрасте, подводимых к черте - или самоубийство, дальше, или бесполезность занятий литературой: печатать не будут. Что равно убийству, собственно и есть моральное убийство. Мне было 19 лет, я переносил легче. Им - под 50...
Тогда стихами прославился Олжас Сулейменов. Лёгкий, умный, весёлый. Мы познакомились, подружились. Навсегда запомнились его добрые, помогающие глаза, - он работал тогда одним из секретарей Союза писателей Казахстана. Он умный, и поэтому честный. Сильный, и поэтому добрый. Сильные писатели никогда не опасаются конкуренции, - опасаться просто нечего. Тут так же, как дерево сосна никогда не требует, чтобы срубили соседнее, - дерево тополь. Олжас помог мне получить квартиру в Караганде, как молодому писателю. Позже мы ходили с ним по коридору полусекретной обкомовской гостиницы, - там иногда жили ужасно охраняемые от народа космонавты, - часа полтора разговаривали, оставаться мне в Караганде или уезжать в Россию. Такой хороший разговор двух товарищей, с его предупреждениями - провалишься в России, вернёшься - второй раз с квартирой помочь мне не дадут. Но, соглашался он, для написания русских романов нужна Россия. Каждый день, вокруг и - всегда. Трудный был разговор. Честный, и сложный, ведь проговаривался жизненный путь, не покупка спичек...
- Почему вы уехали жить именно на Вятку?
- Вятка - сохранившийся в истории старинный русский город. И глупостями сохранившийся, и - хорошим своим своеобразием. Иногда от этой глупости тоскливо становится, но когда понимаешь, её хватает в любом городе России...
Мне нужно было... красивая природа, русский город и близость его, географическая, к Москве. Понимал, центр литературы - Москва. А среди людей разных национальностей я нажился, с детства знаю казахов, киргизов, чеченцев, греков, белорусов, корейцев, в общаге жил с уйгурами, курдами - на Вятке о таких нациях только где-то читали или слышали. Я хотел видеть вокруг себя историческое русское, так быстрее поймёшь Россию. В первые годы Вятка, - без людей иных национальностей, - воспринималась как суп без соли, не хватало мне и курдских песен, и уйгурских чёрных, вышитых национальными узорами шаровар, и казахского - всего, от одежды до языка бытового, от бешбармака до верблюдов, там запросто гуляющих на улицах, на пляжах. На пляже в Балхаше верблюд сжевал мою рубашку, пока я плавал, мне до сих пор смешно...
Настоящее интересно знать в любой нации. Я никогда не был в Грузии. А Казахстан узнаю по запаху, по взгляду на степь. Он мой. Я там и тонул, и попадал в штормы на громадных озёрах Алаколя, и всё детство пил солёную воду, не зная другой. Я люблю страну Казахстан, она моя, где бы не пришлось жить затем. Детство, юность, любимое - не переменить. И те запахи той вечной степи, где сам её вид сразу рассказывает - вечное видишь...
- В своих произведениях вы пишете Казахстан?
- Почти во всех, особенно в серьёзнейших романах. И пишу Казахстан очень осторожно. Читающий поймёт, так можно писать, когда любишь. Кстати, в Казахстане меня никто не упрекал, что хочу в Россию, что пишу рассказы и романы о России. В России не раз слышал от глупых: а зачем нам читать о казахах? Ну - оставайтесь дураками, что тут ещё ответить? Умные российские люди - Пржевальский, например, как и государственные руководители царского времени, старались узнать Казахстан полностью: географию, природу, культуру...
Одна из моих наград человеческих - подороже государственных, - казахи меня сами назвали "шалаорс", в переводе примерно - русский-казах, смешанный с нами русский... В России некоторые не понимают моих стихов: "Я русским больше не умею жить, хоть и казахом никогда не стану". Обвиняют в предательстве своей нации. Дураки непереводимы, особенно когда дураки - не образованные и дальше своей печки земли не знающие... "Шура Балаганов был уверен, что за Жмеринкой земля кончается"...
- Что вам как писателю дала Вятка?
- Мои произведения, написанные здесь. Они впитали местное, российское, мне такое и нужно было.
- Каким образом в России появилась книга А.Александрова "Кровью сердца"?
- Моими нервами и невероятным для людей жадных поворотом. Осенью 1994 года мой замечательный друг Пётр Мурашов выдал мне вагон бумаги ценой в 120 миллионов рублей и предложил мне стать директором издательства и издавать книги, нужные в России. Первой к печати готовилась моя книга "Реликтовый сад". Политика, гайдаровская воровская "экономика" в те дни качалась и трещала, никто не знал, что будет завтра, неустойчивость могла обернуться чем угодно, вплоть до возвращения к власти коммунистов с их наведением своих порядков, начинающихся с обычных для них запретов, - это мы проходили до самого августа 1991 года.
Я торопился, мою книгу могли запретить. Пришёл ко мне мой знакомый инженер Г. Бизяев с машинописной рукописью неизвестного мне поэта А.Александрова, - стихи я увидел хорошими, - стал просить остановить мою книгу в работе там, в типографии, и срочно напечатать книгу Александрова. Я на него смотрел как на сумасшедшего: моя власть в издательстве, моя книга в типографии готовится к печати. Но поняв - поэт Александров отсидел по сталинским лагерям 12 лет, ему уже 72 года, полной книжки его нет и вероятность по причине нездоровья после лагерей не дожить до неё большая, - в Магадане издали тоненькую, - я в типографии остановил свою книгу и пропустил его вперёд. Сам шариковой авторучкой нарисовал обложку, из типографии требовали рисунок дать срочно. Знакомый художник подправил - и в печать. Через месяца полтора получали готовую. Книжка вышла тиражом 300 экземпляров, в 160 страниц, ни строчки мы в стороне не оставили, ни слова не переправили, - весь тираж мы подарили автору, он жил где-то в Подмосковье. Г.Бизяев увёз готовый тираж ему, автору. Я никогда его не видел, стало приятно, когда в письме он поблагодарил нас.
- Героический поступок?
- Нет. Справедливость по отношению к нему. Справедливость от нас, - всех, кто над книжкой работал, - а не от власти, изгадившей его жизнь. Власть на нашей территории за свои гадости даже обыкновенное прощение не просит, убили миллионы людей - никто не виноват, "время такое было", как болтовнёй оправдываются. Я знаю, действием любое время наполняют люди.
Моя книга вышла позже, мы и её выход отпраздновали. Через несколько лет уже бедными, без миллионов, потраченных на издания книг, в одной из библиотек мы присутствовали на вечере в честь А.Александрова, рассказывали, как выпустили его первую в России полную книгу, то есть все стихи, написанные им, и Пётр Мурашов сказал: "я убедился, мы сделали очень нужное дело, книга оказалась нужной читателям". После этого праздника в библиотеке у нас с Мурашовым денег нашлось всего на полторашку пива, но глаза весь вечер у Петра были гордыми. Сидел и говорил: - "самое лучшее, что я сделал в жизни - с твоей помощью издание тех книг. Миллионы были и тю-тю, а хорошие книги - навсегда".
- Чем ваше поколение писателей отличается от всех предыдущих? Вы тоже имеете издательства, гонорары, госпремии, дачи, свои отношения с властью?
- Мы первое поколение свободных писателей. В России, первое за всю её историю. Мы свободны дважды, от цензуры и от власти. Власти - современной, мы просто не нужны. В России не принят закон о творческих союзах, юридически специальности писателя, композитора нет. Ну и финансового обеспечения - тоже. Наше поколение писателей от первых своих страниц научилось не просить у власти ничего, самостоятельно зарабатывать на жизнь и заниматься творчеством. Это очень трудно, творческая работа такое способна выделывать с автором... Ну, и совсем уж нечестно со стороны государственной власти, понимающей: платить надо даже дворникам, но писателям - ни за что. Но есть в России немало художников, писателей, открыто заявляющих: не работайте на власть, не продавайтесь никому. Работайте только ради творчества. Я - всегда с такими, честными. Тем более, дураки никак не понимают - продайся власти, и ты, как творческая личность, закончишься. Примеров в истории литературы - тысячи. Начиная с товарища М.Горького.
Тут дело не в личной гордости. Тут дело в неопределённом, но явном: продайся - и ты - ноль. И хорошо, когда некоторые секреты устройства жизни необъясняемы. Тут вот как: что дорого душе, уму, то и пишется.
Поколение советских писателей, бывшее перед нами, имело всё перечисленное вами, - издательства с крупными гонорарами, дома отдыха под названием дома творчества, в лучших местах, на Чёрном море, в Подмосковье, в Прибалтике на берегу моря, - имело квартиры, в обкомовских и других лучших домах получаемые от обкомовской власти, дачи, заграничные поездки. В обмен на блага все они не имели главного, писать, как хочется. Писать правду не имел права никто, из них. Я их поколение называю кастрированным, в отношении свободы творчества. Поэтому ни Евтушенко, ни Солженицын, ни все другие, пробующие теперь орать - ах, мы боролись за правду, - да, доборолись: продались американцам за три рубля и успокоились.
Пришла другая жизнь, и куда булькнула вся бывшая советская литература? Она стала ненужной. От семидесятилетия литературы, выполнявшей указания правящей тогда партии, осталось несколько произведений, другое читать невозможно. Мы стали свидетелями, когда вдруг вся прежняя литература обнулилась. Это как в компьютере: очистить формат. А наше поколение - пусть мы вынуждены зарабатывать любым способом для того, чтобы писать в свободное время, - за всю историю России, повторю с удовольствием, оказалось свободным. Мы не куплены за дачи, издательства, гонорары, премии, ордена и прочую чушь, - я не знаю, какой орден был у Шекспира, я знаю, что он создал и зачем мне он нужен. А когда вижу сегодня, Путин вручает орден начальнику союза писателей России - стыдно, за начальника. Кстати, книгами неизвестного, но во всех президиумах он первый сиделец. Атавизм, продолжение совдеповского маразма, где не книги были главным, а пост, занимаемый их автором.
Недавно президент Путин встречался с молодыми писателями, предложил им писать книги о борьбе с терроризмом. Пахнуло госзаказом, оглоблями и хомутами, не свободой, творческой. Путин не понимает, литература - художественная, в принципе не должна быть заказной. Только свободной. Тогда она развивает общество. Это так же, как любое дерево в лесу вырастает природно. Так же, как сказано древними авторами: дух летает - где хочет. Жаль, многими не понято и сегодня, ну - ничего...
На уровне провинции ещё кошмарнее. Есть начальник города, понимает хоккейный счёт. Все деньги города идут только на хоккей. Есть губернатор, понимает журналистское словоблудие, подхалимаж самый бессовестный. Все деньги идут на устройство его пресс-службы, книги не издаются. Всё, приехали. А в России традиционно, и особенно сейчас прорываются к власти самые обычные воры, ведь сегодня за место во власти надо платить, желательно миллионы. При этом не иметь политические, экономические взгляды. Тем более - культурные. Культура опасна для совести.
Я завидую венграм, у них был король Матиуш первый. Любил книги, литературу. Понимал, культура возвеличивает народ, нацию, страну. Венгры его любят до сих пор, им гордятся. Мне во власти любить некого. Презирать - да. Самое смешное, всех этих воров при просмотре истории сегодняшней из середины двадцать первого века все образованные люди смогут только презирать. Как нормальный будет уважать за разграбление страны и присвоения всего, созданного народом почти за весь двадцатый век? Что показывает и история прошлых веков. Короля, повторяющего венгерского, у нас сегодня нет...
Я завидую казахам, у них есть Н.Назарбаев. И в крупных, и в маленьких городах возникают памятники народным поэтам, художникам, мыслителям, батырам, сражавшимся за свободу своего народа, на просторах Казахстана возникает вырвавшаяся из-под прежнего гнёта национальная культура, появляется большое количество новых картин, песен, стихов, а итогом, уже видным для понимающего, происходит качественное изменение всего казахского народа, всей нации. Преображаются города, на их улицах появились казахи в национальной одежде, - что при власти прежней было полузапретным, - не стесняющиеся её, а радующиеся. Вот так получается, когда правитель, выбранный народом, на самом деле о своём народе заботится, живёт и работает для него, а не для личного обогащения или самопрославления, не для времени, не оставляющего настоящего.