Панченко Юрий : другие произведения.

Командарм

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  

Беседа. Ю.Панченко

Ю.В.Панченко

КОМАНДАРМ

Книга издана при поддержке

Министерства культуры РФ

и Союза российских писателей

0x01 graphic

ВЯТКА - 2019 год

   ББК 84 З7
   П16
  
   Панченко Ю.В.
   Роман. Вятка, 2019 г. - 181с.
  
   ISBN 5-86173-046-6
  
   В книге опубликован новый роман автора, написанный в 2018 - 2019 годах, а некоторые части и прежде.
   Содержание романа - смыслы жизни людей в начале двадцать первого века, сложнейшего в России, сохранение культуры общения, художественной литературы и всех культурных ценностей за прежние века среди всех радостей и кошмаров присутствия на временном поле жизни.
   Автор отличается своим своеобразным языком, стилем, точкой взгляда на происходящее в мире, сохраняя традиции русской художественной литературы.
   Издавался и переводился в Казахстане, России, Латвии, Германии, Чехословакии. Правда и свобода - два основных героя любых произведений автора.
   Лауреат литературной премии им. М.Е.Салтыкова-Щедрина.
   Через интернет произведения Юрия Панченко читают в 126 странах мира.
  
   ISBN 5-86173-046-6

No Юрий Васильевич Панченко

СОДЕРЖАНИЕ

КОМАНДАРМ

Роман

Быть собой. Остальное не требуется.

Автор.

Здесь я конь, спина моя,

всё грузите на меня.

Русская поговорка.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   1
   В этом мире, где разумные слова "миру - мир" давно забыли, и любой человек во всякой стране ложится спать в постель и не знает, он утром проснётся или окажется раздавленным рухнувшими на него этажами всего высокого дома, и от него не останется целого тела, желаний его, потому что любую территорию никто больше не чувствует безопасной, - понимая, да так может получиться и тут, без объявления бомбёжек, без убийц самолётными стран чужих, без ракет прилетевших, - подрывом дома иными убийцами, - всё-таки требуется простое, человеческое: лечь спать, потому что наступает ночь.
   Простая ночь с нормальным желанием спать и выспаться, набираясь возможности прожить следующее время.
   Плед. Широкий, пушистый, ласковый мягкостью и теплом. Подаренный женщиной при "я и не просил". Подругой сестры Еленой. Принесла, улыбнулась личной радости, собственному содержанию желания и подарила.
   Спасибо навсегда.
   Хорошая женщина всегда музыка, не произносимая вслух.
   Звучащая почти постоянно, улавливаемая не ушами.
   И - хорошая женщина многослойна, собой...
   Не забывая мелодию добра принёсшей и подарившей, плед обертывающей, сразу мягкой теплотой ложится на шею, на плечи, начиная сразу согревать тело до пальцев ног. Вспоминается засыпание в детстве, в нетопленной спальне, топить было нечем. Переменилось, временем. На засыпание в тепле, в доброте человеческой...
   Утро появлялось ощущением мягкости, теплоты пледа.
   Какой-то наворовавший купил дом в два этажа под окнами квартиры, придумал, - делать к нему пристрой. Сразу поле восьми утра опять начинал рычать экскаватор, копающий котлован вплотную к дому наворовавшего.
   Рычание экскаватора по желанию наворовавшего, прибавлением ко всему остальному, отравляющему раздумную и честную жизнь, давящее на требование независимости от скотства, перешло в быстрое оформление документов, покупку билета, - плед вложился в специальную сумку, - Командарм, гражданин России, заснул, заснул в нужном поезде по направлению к одному из европейских государств...
   Освобождать себя от ненужного мусора ворья и прочего.
   Прочее, в очередном варианте, получилось позавчера. Зашёл в магазин за продуктами - первоклассница забыла заплатить за один леденец. Для неё идиот, владелец магазина, вызвал боевой отряд из семи в военной форме, все с автоматами. Их начальник боевого отряда орал и не понимал, кого тут арестовывать, в кого стрелять.
   Командарм купил сто леденцов и отдал первокласснице, попросив её забыть кошмар и дурь несусветную.
   Знал, малышка не забудет. Поганейшее обозначение времени жизни здесь...
   2
   Среди прочего оказалась и беседа, в кабинете секретном, на двоих.
   - Нам известно, вы очень умный человек, аналитик. Мы столкнулись ну с совсем не понятным случаем. Случай совершенно непонятный, как разобраться - требуется неожиданное решение. Охранник одного очень важного человека находился на службе, охранял выход из автомобиля, находился на улице, рядом с автомобилем. Когда вышел охраняемый, охранник прямо перед ним согнулся по направлению вперёд, и рухнул ему под ноги. Сложившись пополам, как пустой внутри себя. Тут же выяснилось, он погиб, умер. Для выяснения причины немедленно доставили к специалистам. Они выяснили, в его теле полностью отсутствует позвонок. Поясничного отдела, позвонок в медицине называется L --  первая буква позвонков поясничного отдела. Вместе с позвонком в его позвоночнике полностью исчез спинной мозг.
   - Внешние ранения тела найдены? Следы на теле от уколов?
   - Их не было. Ни единого.
   - Вы сказали - полностью нет позвонка. Осколки, малейшие частички найдены в теле?
   - Их тоже не было. Получается, позвонок растворился, исчез. Но как может за секунды раствориться костный состав? Исчезнуть спинной мозг, полностью? Значит, было применено неизвестное оружие? Неизвестный способ убийства? Нам нужно срочно отыскать, какой, а в котором направлении искать?
   - Погодите. Нужно подумать.
   И заговорил о ценах на рынках.
   - Я потрогал вторую дыню, нет, сообразил, слишком мягкая, залежалая...
   - Какие дыни? У нас срочное задание государственного уровня! Так и важный руководитель может выйти из машины и остаться без позвонка, какие дыни?
   - А вот дыня потвёрже, без пятен начинающегося закисания... Извините, у меня такой способ думать. Для чёткого анализа надо отвлечься. Понимаете, было применено химическое, что-то химическое. Яд целенаправленного действия, мгновенно растворяет один из позвонков и спинной мозг. По заданному назначению.
   - Предложим. А способ проникания в тело?
   - Выстрелы исключаются, уколы исключаются. Хотя вариант остаётся... выстрел микроампулой, с громадной скоростью проникновения, не оставляющей на коже и в мышцах тела следа. Действующей по заданости, на названную вами отметку позвонка и спинной мозг. Куда бы ампула не попала, даже навылет - её след позвонок найдёт. Понимаете, такая химическая микро атомная бомба, разрушающая часть организма в доли секунды. Ампула размером с комариный укус, вообразите? С моментальной растворимостью внутри тела. Что, комар укусил? Почесали место укуса, и всё. Значит, замаскировано под комариный укус.
   - Иные варианты возможны?
   - Охранник курил?
   - Не знаю. Уточню.
   - Варианты - его угостили заряженной сигаретой, вместе с дымом в тело попал яд. Ищите малейшие остатки яда в организме погибшего, может быть, они не успели раствориться полностью.
   - Спасибо за помощь. Я вас отвезу домой. Вы ведь понимаете, разговор был секретнейший?
   - Ну конечно, что в дынях понимаю, что в нашем разговоре...
   3
   Самое страшное в творчестве - ситуация, когда всё есть, все условия для творчества. Бумага, карандаши, авторучки, три пишущие машинки, компьютер, типография, деньги на издание книг.
   И - не пишется. Неизвестно, почему.
   Вот тут и надо удерживать себя, не давая всему, что творчество, свалиться в штопор и долбануться на разбивание, на осколки.
   Держите педали, держите себя.
   Постепенно начинает появляться абзац, страница, глава, часть первая, вторая, остальные части, роман, новый...
   Получается, в творчестве надо уметь не бояться?
   Не бояться даже той мысли, говорящей, - ты ничего нового не напишешь.
   Творчество и авиация очень похожи. Есть произведения не летающие, только катящиеся по взлётной полосе и немного подпрыгивающие.
   Есть произведения летающие. И в творчестве, и в авиации, наполненной сегодня и конструкторскими долгими мыслями, воплощёнными в металле, и "совершенной" системой управления, контроля электроникой, - всего одна ошибка уничтожает и полёт, и автора полёта. Не та кнопка, не та педаль...
   Ведь произведение создаётся в доли секунд без - часто так - возможности вернуться в ту же самую секунду и переправить. Состоянием и многим, не называемым. Но ошибки политические, идеологические, как у Маяковского, Горького, понятны изначально, авторы сами их выбрали.
   Не самостоятельности, продажности творчество не терпит. Проституция - вон там, в другом квартале.
   Нужные мысли иногда бывают, с утра...
   ...Продолжался, теплея и теплея, апрель, не обращая внимания на поведение людей, иногда предельно глупое, жестокое погублением хорошего.
   В природе и жизни.
   Пахло отогревшейся от зимы прошлогодней коричневатой листвой, начинающей появляться яркой зелёной травой здесь, в полностью европейской стране, землёй, потеплевшей для возвращения к жизни созидания и плодотворности.
   В туманности, в начинающемся утреннем Солнце впереди высилась входом на территорию старинного дворца, похожую на московскую Триумфальную арку, очень высокая, здесь, с картушем наверху, изображающим лепной старинный герб, с тремя высокими проходами арка здешняя, растекающаяся по сторонам высокими каменными стенами ограды, с бойницами на самом верху. Командарм медленно прошёл по проходу центральному, как обворачиваясь всей исторической стариной, здешней. Утапливая себя в ней.
   На широких газонах протянутых, на круглом по центру, обставленном садовыми скамьями, мягко светилась росой трава, на ней коричневели прошлоосенние листья. Вдоль газонов высились широкими ветвями давние деревья, пока без новой листвы. С правой стороны тихо стоял старинный дворец с длинным крыльцом, со многими ступенями, мраморными колоннами на них. Трёхэтажный, и третий этаж был намного выше, по своей построенности, первого и второго. Снизу дворец немного прикрывался полосой кустарника, ровно постриженного поверх. Газоны разделялись асфальтными длинными дорожками.
   С левой стороны старинного имения стояли в ровный ряд несколько домиков, где в один этаж, где в два, современных, построенных ну точно лет пятьдесят назад, по архитектуре общего их вида.
   От домиков шёл человек, явно встречающий.
   - Здравствуйте, товарищ Командарм, - сказал Владис и протянул руку, надеясь на отрицание предательства, со своей стороны.
   - Здравствуйте, - улыбкой получил ответ приветствия, сразу с рукопожатием.
   Почувствовал тонкое содержание Командарма, - ожидаемость, свою нужность здесь.
   4
   Командарм, спокойно отметил думающий, - человек, одетый в штатское. С чувством тяжеленных эполет на плечах. Густых, завитыми толстыми шнурами, золотистыми. С самого времени Бородино...
   По воинским законам командующий подчинёнными - от двухсот тысяч до миллиона человек. Военных. Я не военный. Пока за мной определены триста с половиной тысяч человек. Понимающих меня. Людей - моих. Людей, и я за них отвечаю.
   Собой.
   Мною выраженным.
   - А сколько сотен, тысяч из времени прежнего?
   Много.
   - Какого цвета мундир командарма?
   Строгого. Пока - обычная одежда, костюм, рубашка, галстук элегантный...
   Как же тяжелы невидимые толстые эполеты...
   С густой бахромой... ну и что, если с золотистой?
   Как же...
   И не выйти из-под них...
   Ф-фуууу, - выдохнул. После понимания...
   И - второй раз.
   ...и моя вся армия, вот та, за мной находящаяся, поверившая мне, не думающая меня предавать, надеждой на меня удерживающая упорно...
   ..меня здесь, Командармом...
   ..прибывающие каждые сутки по сто тридцать, сто пятьдесят человек со всего мира...
   Не размягчаться. Стоять.
   Сказал самому себе - без слов, произнесённых вслух. Есть жизнь и внутренняя, размыслительная, рядом с видимой и слышимой остальным.
   После двух ночей перемены поездов и стран Командарм в назначенной ему комнате с кухней и ванной укрылся любимым пледом, лёг отоспаться, сразу с утра. В гостевом двухэтажном доме, пока один, из гостей. Спокойнее некуда, отметил мысль и уснул.
   ... В серой жестяной байде, грязной и широкой, напоминающей кастрюлю двухметровую по ширине, серые крысы - комсомольские начальники обломками, кусками грязных досок ворочали, перемешивали, варили вонючие как на свалке конские, бараньи головы, согнутые рёбра, куски разрубленных бывших живых существ, здесь гнилых и вонючих - перемешивая, переговариваясь, как на всех хватит, кто внизу, кто народ, а мы будем самыми богатыми в стране и питаться самыми лучшими продуктами.
   Командарм попробовал во сне приказом самому себе переменить показываемое, на хорошее, - снова в байде закружились обломки досок, перемешивая пищу для народа смеющимися тварями, вчерашними начальниками строительства передового в мире общества.
   Подумал, во сне: приснится же такое точное по сути окончание бывшей страны, Советского Союза...
   5
   Часа через полтора в тишине, в приятнейшей тишине Командарм проснулся с ожиданием хорошего. Умывался холодной водой, варил кофе, налил себе и с чашечкой вышел на длинный общий балкон. За столиком сидел Владис.
   - Доброго дня - пожелал ему Командарм и ушёл, вернувшись с чашкой кофе для Владиса.
   - Спасибо, уважаемый мною, - улыбнулся давний приятель.
   - У меня привычка, после сна пить кофе на балконе, дома, и курить сигарету. Одновременно думать, настраиваясь на серьёзное. Отыскивая основное дело на день. Вы давно из Риги? Хорошим вы были в Риге главным редактором литературного журнала, первого свободного от цензуры в Советском Союзе.
   - Пятый год тут живу и работаю. Пробовал в Риге заниматься предпринимательством, банк свой открывал... Надоело быть в ситуации постоянного развала, притеснения чиновниками и обворовывания, переехал сюда. Тут и работаю. Кем? Вроде управляющим имением. Пишу рассказы и издаюсь без проблем.
   - Да, жить среди погибающей страны, каждый день видя разрушение и зная для себя потребность противоположного, - созидания, нормального для людей... Получилось, я здесь первый? Весь гостевой дом пустой. Когда приедут остальные? И какие для всех условия по финансам? На что настраиваться?
   - За два дня все соберутся, из разных стран. На каждого комнаты для проживания, бесплатно, питание три раза, чай и кофе между завтраком, да, так, на европейском стандарте. Все билеты по транспорту оплачиваются, каждому участнику международного форума будет выдана сумма на промежуточные личные расходы, гонораром за участие, ведь все потратят своё личное время.
   - Элегантно. Владис, как вы помните, я не жадный, меня материальное мало интересует, постороннее для меня. Подумал, как мне рассчитываться за здешние благости и на дорогу домой чтобы осталось.
   - Я отвечаю за ваш полный порядок быта, за всех приглашённых. Уважаемый мною меценат решил все проблемы по обеспечению. Он сам пишет книги, предполагающие развитие общественной жизни европейских стран, для проверки своих и иных идей ему понадобилось собрать думающих из разных стран мира.
   - Да, уровень... А вот во дворце напротив, в старинном, века восемнадцатого по архитектуре и скульптурам перед ним, что же расположено?
   - Когда мы попьём кофе и насладимся запахами тёплого апреля, поведу вас в него удивлять, заранее не скажу? Так хорошо?
   - Особенно когда заманчиво...
   Молодой садовник внизу подрезал ветки кустов.
   - Он дальний родственник нашего мецената, владеющего всей красотой рядом и вокруг нас, - тоже посмотрел Владис на парня. - Учится в Университете работе с финансами. Меценат специально определил его садовником для знания и понимания физического труда, граблями вчера собирал прошлогодние листья, грузил в бумажные мешки... Мне сказали не разрешать ему плохо работать, а указывать ему нечего, молодой человек сам старается.
   - Владис, вы не прекратили писать рассказы. Пьесы вы пробовали ставить, свои, в Риге?
   - В Риге, в той погубительной для творческих людей ситуации я прекратил. Здесь отдышался, само по себе в спокойной обстановке началось размышление, начались новые рассказы... У нас десять дней впереди, дам вам почитать? Вы будете читать?
   - Мне любопытно, читать буду. Тоже вот... отдышусь тут чуть-чуть, в покое, в днях без поганых новостей. В Риге мне нравилось подойти к Домскому собору, устоявшему, вышедшему из всех войн разных столетий, прикоснуться к его стене ладонью, помолчать, в меня начинали переходить какие-то шептания тысяч людей, бывших рядом с ним...
   - Да, я помню, - улыбнулся Владис и погладил себя по волосам ото лба к затылку, - я тогда думал, откуда вы выучили, надо там поступать так?
   - Не учили, делал, как чувствовал... Я люблю тот город, там произошёл мой самый первый прорыв, поразивший всякую бездарщину... Тебе спасибо, Владис, ты участвовал, - протянул руку и пожал встречную.
   - Ну... Ну - всем думающим тогда, при горбачёвщине, требовалось рвануть вперёд, вы на нужной позиции оказались, Командарм.
   - Тогда не имевший и лейтенантского значения... Весело было начинать без оглядки рывок через все запреты. Так. Отправляемся во дворец?
   - Прежде, Командарм...
   - Да называй меня по имени?
   - Попробую, потом. Прежде мы отправимся пообедать в гостевой столовой, - поднялся на ноги Владис.
   6
   По длинным мраморным ступеням между круглых колон вечности взошли на широкое крыльцо. Дверь в два человеческих роста мягко открылась. На первом этаже ходили убирающие комнаты женщины с пылесосами, мужчины проверяли лампочки в люстрах.
   Владис провёл в нужную сторону и вошли.
   Большой, закругленный по углам зал высился во все три этажа, с двумя широкими балконами и вверху. И на всех трёх этажах на полках, возле стен, от пола до потолка стояли книги, книги, бесчисленностью забирающие в себя, зовущие подойти к любой полке и взять в руки любую. На паркетном старинной темноты полу первого этажа ждали чьих-то глаз четыре больших, высоких глобуса, столики для книг и письменные столы, ковры, диваны, настольные лампы, мраморные и гранитные бюсты самых выдающихся писателей мира, начиная с древних философов. Почему-то между ними находился старинный телескоп, удивительный рядом с компьютерами современнейшими.
   - Одна из лучших в мире библиотека, известная специалистам разных стран мира, - негромко подсказал Владис. - Русская литература здесь собрана от самых первых рукописей до конца девятнадцатого века, весь советский период владелец дворца сказал отправить в комнаты подвальные, на всякий случай. Для мирового пространства посчитал не нужной.
   - Я привёз десять своих книг, изданных за семь лет. Они не нужны?
   - Ну, Командарм... Все книги, привезённые сюда на международную встречу писателей мира, по желанию авторов останутся в нашей библиотеке навсегда. Мы их оцифруем, для электронного варианта, а продавать через новые издания через издательства мимо разрешений авторов не станем, нужна честная европейского уровня издательская политика. Захотим переиздать - составим договор с автором и издадим на любом языке.
   - Замечательно, Владис. Я начинаю оттаивать от варварства страны, где рукописи воруют и издают под выдуманными фамилиями. И где двадцать лет нет гонораров для писателей. Можно мне сходить за своей рукописью и поработать с ней прямо здесь? Впитывая, вдыхая мудрости столетий для помощи прежних?
   - Как желаете. Я сейчас познакомлю вас со смотрителем библиотеки, приходите и живите творчеством. Но обед - как?
   - Приобождёт...
   ...Писатель раскрыл одну из своих рукописей, пройти по тексту и вспомнить, какое подплывало продолжение.

БИЛЕТ НА РОДИНУ

   В приоткрытых окнах узкого коридора вагона затрещал сухой, совсем другой после крайней зауральской России ветер, и поезд вкатился в ровную азиатскую степь. Распахнутость, плоская до пределов различимости, появилась сразу новыми видами, началась после сдавленности русских лесов, ещё с утра прижатых к дороге, и цвет с густой зелени середины лета переменился на бледновато-голубоватый, с серыми длинными растянутостями по полянам ковыля.
   - Мой запах, - сказал отец сыну утверждено. - Запах моего детства. Горьковатый, чувствуешь?
   Юноша посмотрел на него довольным и соглашающимся настроением. Пятнадцать лет они не могли приехать сюда, и юноша, семилетний тогда, только учившийся написаниям слов, посреди повторяющихся дома разговоров о нужности родных мест и невозможности их увидеть, - через пластиковый трафарет на кусочке картона красным фломастером помог, накрасив два нужнейших слова: билет на родину.
   Родина - начиналась. Ещё полдня, ночь и день ехать в поезде до своего города и до своего посёлка, а - начиналось...
   - Папа, ты зачем обидел пограничника? Сказал ему, глаза бы твои его не видели. Он такой же, как я. Призвали, может и насильно, с милицией, вынужден был пойти в армию. Сейчас никто из нормальных пузатым генералам служить не хочет, им дачи даром строить.
   - Как перед человеком мне перед ним неудобно. Противно, сын, на свою Родину ехать по пропуску. Я свободный человек. В Советском Союзе здесь проезжал без пропуска, все эти отметки пограничников и проверки таможенников меня оскорбляют. Я же на Родину еду... Конечно, не молодому пограничнику надо личные впечатления высказывать, а кремлёвским чиновникам, разорвавшим прежнюю страну, но, сам знаешь, от нас, от народа они отгородились наглухо. А перед сержантом неудобно, покраснел он и промолчал... Пойдём к маме, одна она в купе.
   Родина, отобранная заговором в Беловежской пуще, подписями одуревших от захваченной власти...
   Оскорбивших миллионы людей. Сразу.
   Когда им захотелось приватизировать не заводы и аэропорты, не гостиницы и нефтяные скважины, - сразу каждому по республике, до их пакости бывшей в общем Союзе.
   Вчера в это время сидели на вокзале присеверного российского города, ждали поезд. Нервничал: ничего бы не случилось в последние полчаса. Пятнадцать лет ожидал такого дня...
   Поезд подкатился к перрону. Вошли в староватый вагон - "да пусть будет любой, только бы ехать"! Двинулись оттягиванием назад заоконные деревья, придвинулись последние загородные гаражи края города, изогнулся лесистый берег широкой русской реки, - "твой друг тут жил, папа, вон сереет его избушка," - и промолчали несколько минут, поминая душами, прощаясь на несколько недель с местом трудным. Знаемом ими...
   Избушку построил друг. Ночевал в ней на самом берегу, ловил сетями рыбу. Много раз бывали у него и в избушке, и дома, в городском квартале. Весной по последнему льду переходил реку, лет десять переходивший прежде. Ровно через сорок суток нашли всплывшим у брёвен рядом с избушкой.
   Так простились с городом своим, провожаемые памятью о друге и безмолвным его напутствием, добрым...
   Всей семьёй ожидаемые в далёком Казахстане, в родных - самого детства, и не своих - с самого детства, местах.
   Нужные.
   7
   ...И начало рукописи второй... пониманием мира щенулей... для детей и всех...

СИМФОНИЯ СВЕТА

   Вам нравится, когда причёсывают уши?
   Не обижайтесь. Я не глупости говорю. Не все люди дураки, а со­баки - тем более.
   Я собака, меня зовут Портос. У меня длинные, широкие, пушистые белые уши, роскошные, потому что я - то ли роскошный, то ли грациозный королевский белый пудель. Я не хвалю сам себя, про "роскошный и грациозный" мой человеческий папа прочитал в книжке про королевских белых пуделей. Книжку написали где-то за границей, а я живу в России, а в России по всем улицам слышу - заграничное всегда лучше русского. Если лучше написанное в книжке заграничной, что я грациозный, тогда ладно, а худшим себя по сравнению с заграничными даже собаки не считают, люди почему-то глупее нас бывают. Может потому, что едят, когда хотят, а мы - когда дадут нам или когда сами найдём.
   У меня ещё есть Ростик, вместе мы друзья. Когда я был меньше кошки ростом, и жил тогда со своей мамой и братиком, и тремя сестричками, пришёл в тот дом Юра с Ростиком, попросили меня отдать. Я тогда не знал, что такое меня отдать, и не убегал, не сопротивлялся. Папе Юре я сразу понравился, он сказал "Ростик, давай назовём его Атос", а у Ростика дыхание заволновалось, глазки вспыхнули и еле прошептал он: "Нет, папа, давай назовём его Портос". Вот, а до того дня меня не звали никак.
   Зимой они понесли меня по городу. Я чуть-чуть выглядывал из-за шубы папы Юры, сидя у него за пазухой, и видел впервые в щенячьем детстве много-много круглого белого снега возле домов и тонкие по­лосочки снега на всех-всех ветках деревьев. Мне ноздри укалывал невидимых в воздухе щипун Мороз, говорил на него Ростик, а мне ведь было любопытно, что бывает не внутри дома, а снаружи, я двигался и вы­совывался, а папа Юра заталкивал меня назад, под тёплую шубу.
   Ростик и папа Юра меня полюбили сразу. Я запомнил, когда они дома вынимали меня из-за шубы, то сильно надавили мне на животик, а я очень маленький был, и меня сразу стошнило прямо на шубу, но меня не налупили и не наругали ни одним словом. Когда не лупят и не ругают, не называют противными для ушей словами - то-то любят, то-то обидеть не хотят и не могут...
   Я ходил по комнате и нюхал всё перед мордочкой. Моей мамой и сестрёнками с братиком не пахло, и вместо железной батареи отопле­ния в настоящей печке горел настоящий огонь. А когда под диваном лежал и пришла мама, моя человеческая мама - меня увидела, ой сказала и ругаться не начала, хотя сначала меня совсем не любила и в доме не хотела собаку на жилье удерживать. Здесь буду жить, понял я из их разго­воров и потому, что Ростик лёг на пол, обнял меня и "никому не от- дам" сказал.
   Наша семья писательская. Разные писатели к нам приходят, мама сказки сочиняет. Я книжку сам грыз, знаю точно, папа Юpa книжку свою грызть мне не даёт и на машинке тоже печатает, а Рос­тик просит читать ему про историю России и говорит, - когда вырас­ту, буду писателем. Иногда говорит, буду лётчиком и писателем тоже, и хочет жениться на маме своей. Он пока маленький, ему шесть лет и я понимаю: на маме он не женится, а любит её сильно, и так хочет высказать ей, что никогда отдельно от нее жить не станет. Он иногда и про моих сестрёнок у папы Юры спрашивает и про братика, где они живут, и вместе они договорились сводить меня в гости к моей настоящей маме.
   А уши мне причёсывает папа Юра. Ой, не нравится мне расчёска, и по ушам мне зубчиками ходит и чубчик над глазами взбивает, да я пудель, королевский, мне положено красивым быть, а из-за красоты и собаки, и люди терпят, терпят...
   Я сильно кушать захотел и теперь мне не до писательства, и ещё во дворе дома побегать надо, на чужих полаять.
   Нет, надо учиться терпеть. Я щенок, шестой месяц мне, но скоро взрослым сделаюсь и всему учиться придётся...
   Самое хорошее в доме из вещей моя чашка и диван, сплю под ним, а самое плохое двери и ножницы. Когда мне исполнилось три месяца, папа Юра ножницами подстриг мне кудряшки, где краешки лапок, возле ушек, спинку и по сторонам позади, мордочку, и я так сердито терпел, так пробо­вал больно его укусить и злился на ножницы, боялся их. А двери уже четыре раза хлопали меня по передним лапкам, я скулил, подгибал лапки и боялся на них становиться, больно-больно было. А все, кто к нам приходят, говорят, и я знаю, у людей плохого и самого плохо­го во много раз больше вокруг них, людей мне сильно жалко. Люди терпят обман и хамство какого-то президента, и ещё какого-то президента, и какого-то вдобавок, на работе у них президенты и в те­левизорах, и в магазинах, где продукты раньше покупали и президенты цены высокие сделали, люди заработать просто не могут на питание, - люди терпят издевательства постоянно.
   Мне лучше не начинать о терпении, страшно в эту сторону в России, и во сне взвизгнешь собакой даже, если много понимаешь и знаешь...
   В России и собакой быть трудно, а людям-то как?
  
   8
   В тишине знаменитой библиотеки Командарм, смыслами столетий выверяя написанное самим, слыша точность ото всех книг мира сразу, открыл третью свою рукопись...

ВЕСНА В ПИЦУНДЕ

   Сам себя - первым, - я писателем не называл. Долго не называл, десятилетиями. Ни при знакомстве, ни в каком-то другом случае.
   В девятнадцать лет начал публиковаться. Писатели начали меня называть автором. Что-то такое, пока не писатель - просто автор. Писателем становятся со временем, понимал тогда.
   Приятелей по первому литературному объединению спрашивал:
   - А чего вы меня называете стариком? Мне девятнадцать лет!
   - Такой обычай, все писатели говорят между собой: старик.
   Такое самое начальное определение своего...
   Мне нравилось говорить так, как есть, - прозаик. Сами писатели начали называть меня писателем, признали. И читатели, за ними. А как ещё можно и нужно называть человека, пишущего и печатающего книги рассказов, романов, публицистики?
   Всё должно произрасти, образоваться само...
   ...Взрослым, с рассказами и первым своим романом весной 1991 года я оказался в Пицунде, на первом для себя и последнем в СССР совещании молодых прозаиков. Нас приехало человек пятьдесят, из разных республик. Там появился автор из Сибири. Маленького роста, с утра до вечера непонятно для чего носил в руке папку, очень толстую, со своими рукописями. На завтрак приходил с ней, на обед, клал на стол рядом с собой. И каждому повторял: я - писатель, я - писатель. Кто-то из наших прозаиков ему резко сказал: да заткнись, здесь все писатели.
   Перестал носить с собой свои бумаги.
   Через несколько дней забегал с телеграммой из Москвы, из редакции "Роман-газеты". И кричать всем подряд: видите, меня решили опубликовать в самой Москве!
   А ситуация была - ни у кого из молодых не печатали ни строчки. И в Союз писателей не пропускали никак.
   Снова посоветовали заткнуться.
   Его обманули, из Москвы. Не напечатали. Глупый, он не понимал: московские литературные барсуки ни за что не уступят гонорары, делимые ими между собой.
   ...В той Пицунде перед вечером среди остальных сидим с ташкентским поэтом Файзом в большой стеклянной прихожей первого этажа Дома творчества писателей, медленно переговариваемся. Вбегает с улицы ещё один новый приехавший, быстро оформился жить здесь, ни с кем не познакомился, отнёс вещи в номер, где ему сказали жить, назад торопится с большим пластиковым пакетом. В пакете звенят бутылки. Через стекло стены видно, спешит туда, где остановились жить московские писательские генералы, называемые секретарями.
   - Этот поступит в Союз писателей, - задумчиво, без зависти говорит мой приятель, поэт. - Дорогой коньяк понёс им, с начальниками Союза писателей выпивать.
   Поступил через год, в Москве заплатив большие деньги наличными. Взяткой.
   Он оказался тоже из Сибири. По пути домой остановился в моём городе, встретиться со мной. Вытаскивает билет члена Союза писателей, предлагает обмыть. Без стеснения говорит, сколько заплатил.
   - Билет у тебя есть, а где произведения?
   - Я их создам! У меня громадный опыт работы журналистом!
   Не создал.
   Ни одного рассказа. Ни повести, ни романа. Ни пьесы. Журналист одно, писатель совсем на иной дороге.
   Пустота и есть пустота, внутренняя. И она внешним предметом, - удостоверением писателя, - не заменяется.
   Меня приняли в Союз писателей на несколько лет попозже, по Уставу, как и полагалось, по двум первым книгам.
   До того их в разных городах знали по рукописям, и то - по рукописям, почему-то оказалось более приятным...
   Не знаю, почему.
   В литературе, как и в электричестве, часто попадаешь на "не знаю, почему". Как и в электричестве. Оказывается, пальцы в розетку с током совать не надо...
   В необъяснимом, в скрытом от понимания и есть настоящая природа творчества.
   ...В Пицунде я оказался впервые, и впервые увидел скрытый от нас и народа трудящегося быт членов Союза советских писателей. Дом творчества - здание на самом берегу Чёрного моря, метров сто всего лишь до прибоя. Этажей двадцать, новое, стеклянное до неба. Номера на одного, на двоих, обставленные как гостиничные. Номера для секретарей Союза - три комнаты на одного, ковры, арабская дорогая мебель, холодильники, большущие телевизоры, кабинеты. Трёхразовое питание в ресторане с официантками, за счёт Союза писателей. Экскурсионные автобусы с гидами. Озеро Рица, дача Сталина, прогулки по горам.
   Ни единой пишущей машинки.
   Когда сибирский писатель с толстенной рукописью завозмущался - почему мне не выдают пишущую машинку, кто-то из наших сказал: уймись, дурак, иди на берег моря.
   - Роскошно устроились товарищи советские писатели, - то и дело говорили вновь приезжающие.
   ...Меня поселили одного, через некоторое время поселили в номер второго, он приехал из Ленинграда, - тогда Питера не было. Для знакомства я назвал себя. Он ответил - я вас знаю.
   - Откуда?
   - Да мы в одном номере рижского журнала опубликованы, рад встрече!
   ...Начало мая. Бухающее под окнами волнами Чёрное море. Тепло. Мягкая южная зелень. На въезде на территорию - шлагбаум на верёвочке, - дежурит местный абхазец. Мы идём к нему, даём пять рублей, он садится на свой велосипед, показывает на свой дом, и скоро привозит домашнее вино, называется "Изабелла". Очень приятное на запах, вкусное вино, градусов двенадцать. И мы гасим общее нервное возбуждение: примут нас в Союз писателей, отфутболят в сторону?
   Поэт из Одессы ляпнул выдающееся:
   - Друзья! Я пью на рупь пейд-десят!
   - А как же ты определишь из трёхлитровой банки? Наливай, сколько желаешь, вино слабое.
   Все мы не так давно были в Москве на всесоюзном совещании молодых писателей, не зная, оно - последнее в СССР. И тут опять встретились. Но тут у нас появилось свободное время, море общения, и мы говорили и говорили. Тема одна и та же, обкручиваемая со всех сторон: в литературе, советской, явно наметились перемены, и какой же может быть наша литература? Новая, которую мы будем писать? Потому что мы - молодые, не изувеченные чиновниками из Союза писателей и надзирателями компартии СССР.
   Вот в этом мы оказались правы, в чувстве близких перемен, чисто творческих.
   Мы все невероятно уважали литературное творчество. Невероятно стремились стать писателями признанными. Для того договорились позвать литературных генералов московских и потребовать, пусть нас всех прямо здесь принимают в члены Союза писателей, что сразу дало бы возможность издавать свои книги в издательствах Союза писателей СССР.
   Позвали. Получилось большое общее собрание. Говорили откровенно, предлагали и требовали. Московские писательские генералы нам ответили: у нас нет полномочий принимать вас в Союз здесь. Вы для нас - настоящие писатели, знаем ваше творчество по недавнему совещанию в Москве. Здесь не будет никаких семинаров. Пользуйтесь возможностью, общайтесь, беседуйте, вы - будущее поколение писателей страны.
   С трёхлитровыми банками "Изабеллы" мы сами начали проводить свои бесконечные семинары - беседы о главном, на берегу Чёрного моря. Как писать. Писать зачем. Что писать.
   И как не писать, учитывая массу примеров плохих, из советской литературы. Как те самые "Белые берёзы", "Кавалер золотой звезды", назидательнейшая симоновщина, и прочие тонны, эшелоны книг, написанные не для художественной литературы, не для её развития после Серебряного века, а для гонораров, государственных и прочих премий, звёзд Героев социалистического труда, полученных за литературу, для квартирной, дачной, прочей приспособленщины. Для продажности себя, своего таланта на роль обслуги, на роль проститутки с торчащим в глазах "чего изволите".
   Мы выбирали, мы обговаривали свой путь, сворачивая в сторону от гнили. К творчеству подлинному отношения не имеющей.
   Через двадцать лет мы оказались правы. Чуть ли не вся бывшая советская литература бухнулась в небытие. Её стало невозможно читать. Все эти Кречетовы, Чаковские, Кочетовы, Софроновы, Михалковы, Кожевниковы, Алексеевы, и тысячи, тысячи в очереди за громадными деньгами из издательств, из государственных и ленинских премий, премий ленинского комсомола...
   В Москве, в Союзе писателей, я раз листал справочник адресов и телефонов членов Союза писателей СССР. Там было сорок шесть тысяч их, членов, что ли? Книга толщиной с рукопись того сибиряка. И первая же мысль - а почему даже я, очень много читающий, о сотнях и сотнях писателей знать не знаю ничего?
   Ответ самом себе - а что известное они написали?
   Ничего.
   Видимо, знали, кому коньяк нести и сколько платить за членский билет.
   В СССР писателей иногда выращивали, как новые зёрна злаков в пробирке. Для того существовал план работы по писателям всех республик, для каждой требовалось вырастить, обучить национального Льва Толстого, Пушкина...
   С нами в Пицунде оказался человек из Киргизии. Мы с поэтом из Ташкента на берегу моря беседовали с ним.
   - Как ты пишешь?
   - Я сам витиринар, люблю кон, корова лешить. Позвали к начальник, сказали ехать сюда.
   - Зачем?
   - Моя не знает.
   - Но чего же ты написал?
   - Моя щитайт любит книга. Моя щитайт, вижу, про кон харашо сказал писатейл, пишу из книга себе на рукопис.
   - Ты что? - обалдел ташкентский мой друг. - И откуда переписал?
   - Толстой переписал, Халстамер называйся, Лермонт переписал, Казбич называйся, на карасивая кон скакал, любая писатйл про кон написал - я себе на рукопис переписал.
   - Это плагиат! Ты что творишь?
   - Какая такая плагиайт? Шё такой?
   - Это воровство, запрещено переписывать из чужих книг, за такое суд и тюрьма!
   - Мине нихто не гаварила, нельзя такой переписайт. Моя не знала, сапсем не знала.
   - Никому не показывай, в тюрьму посадят!
   - Ой-баяй, ой-баяй, моя бойся называйся писател... Моя думала, все писатейл так книга писайт...
   Пробирка, выполнение плана по выращиванию автора...
   До Пицунды на всесоюзное совещание молодых писателей в Москву я привозил несколько коротких рассказов. Все дни был на семинаре Владимира Гусева, выбрал его сам. Читал произведения и говорил свои мнения откровенно. На второй день семинара авторы начали подходить ко мне и просить не высказываться слишком резко, все хотели стать членами Союза писателей. Очередь для обсуждения моих рассказов подошла в последний день семинара. Предполагал, кто-то сердит на меня и сейчас начнётся кино по сюжету утопления Муму. Первым выступил автор из Армении, очень горячо говорил - удивился, прочитав рассказы, и понял - среди нас настоящий писатель. Говорили и другие, последним - руководитель семинара Владимир Гусев. И я, и все услышали неожиданное.
   - Когда я увидел нового автора в первый раз - я подумал, он какой-то комсомолец райкомовский, по одежде. Когда он начал говорить на семинарах - увидел, в литературе он разбирается. Когда я прочитал написанное им - могу всех поздравить, среди нас новый писатель.
   Ни в какой Союз тогда меня не приняли, ну и чёрт с ним, мне интереснее было разобраться, в каком направлении пишут остальные, куда идёт наша молодая литература, какой она станет в ближайшие несколько лет. Это было как присутствовать на просмотре новой техники, например, с желанием угадать направление её развития. Искал, какой же должна быть новая литература? Наша?
   Противопоставление литературных генералов нам, молодым, там было сильнейшим, нас не хотели допускать к издательствам, уступать их места за гонорарами, и потому в Союз не принимали. На моих глазах мой коллега прозаик Сергей Валяев откровенно сказал Иванову, советскому "классику", написавшему толстенный "Вечный зов" - он тоже был из Сибири, Иванов, сибиряки, видимо, про Егоров и Матрён коротко писать не умели, - я без Союза обойдусь, а вот как ваш Союз писателей без меня обойдётся?
   Временный "классик" промолчал.
   "Вечный зов" уже там переназвали в "Вечный зёв"... А у нас в городе попозже открыли рюмочную с названием точнейшим: "Вечный зов". С названием, здесь как раз оказавшимся на месте.
   На том совещании в Москве у меня попросили произведение для перевода и издания в Чехословакии, так тогда называлась страна. Я сказал об этом Владимиру Гусеву, он поздравил, - вот видите, как замечательно, вас уже за границей будут печатать. Да, ответил я, приятно, но как отвратительно, что у себя в стране невозможно опубликовать ни строчки...
   ...Тогда не было компьютеров, принтеров. О них мне в Москве рассказывал один из писателей, видел такое во Франции, я и не понял, как на такой "печатной машинке", состоящей из отдельных частей, можно печатать.
   В Пицунду я привёз машинописную рукопись своего романа "Реликтовый сад". Ребята сами начали просить, дай почитать, и две папки с романом заходили по рукам. Читающие находили меня в моём номере, на улице, на галечном пляже, начинали разговоры - а как ты такое написал? Я рассказывал. Чувствуя, что-то серьёзное, а главное - новое получилось, получилось самому отыскать немного новое направление после всей прежней литературы.
   Тогда и передо мной, и перед остальными стояла такая же проблема, как при переходе авиации с поршневых двигателей на реактивные, и переход такой диктовал свои условия во всём, - в обновлении языка, в краткости формы при её мощной наполненности, к возвращению к авторству от безликости, ну, и все сопутствующие проблемы, вплоть для отмены цензуры, для такой литературы, откровенной по своему содержанию.
   О чём мы там и говорили, не заскакивая в политику, а идя только через проблемы литературные...
   Проблема литературная начиналась хотя бы с того, что язык произведений советской литературы был похож на половую краску, одинаковый по всей стране. Не авторский. А мы хотели его вернуть, авторский русский язык. Для русской литературы.
   - Романист, чего ты хочешь для литературы прежде всего?
   - Свободы.
   - Чего захотел... У нас так не бывает.
   - Для литературы свобода мышления, свобода написания должна стать началом и основной точкой, остальное развивается из точки свободы.
   - Да цензура у нас в стране, куда же идти? Какая свобода?
   - Цензуру надо убрать. Полностью. Невозможно растению произрастать ограничено, до трёх сантиметров, например, а дальше обстригание. Всё вокруг нас произрастает как хочет, как в нём заложено природой. Люди в своём обществе многое изуродовали, надо возвращаться к изначальному. К свободе.
   А обстановка, рядом и по стране, портилась. В кафе я беседовал с двумя местными молодыми парнями. Они друзья. Абхазец и грузин.
   - Разве вы будете воевать, стрелять друг в друга?
   - Нет, ни за что.
   Война началась попозже. Не знаю, где они оказались и что делали. Но ещё раз убедился, у людей творческих всегда есть предчувствие будущего...
   Это самое кафе я увидел по телевизору разгромленным, попозже. А в бывшей стеклянной прихожей Дома творчества писателей, теперь ставшей без стекла и с повисшими кусками металлической арматуры, стоял танк. Бывший советский, из него убивали бывших советских людей. Может быть, и друзей, - из танка не разглядишь...
   ...В той Пицунде, тёплой для нас, пока мирной, наступило восьмое мая. День Победы. Отец ташкентского Файза - с поэтом мы подружились, воевал всю войну. Как и мой отец. Мы на рынке накупили местную абхазскую еду, коньяк, сидели до ночи, вспоминали и поминали отцов. Файз захотел спеть узбекскую песню, на узбекском. Запел. Нет, говорит, в номере тесно. Вышли в коридор. Файз запел, как на всю долгую степь, громко и протяжнее некуда. Прибежала дежурная, попросила остановится. Оказалось, уже наступил третий час ночи.
   Извинились.
   Утром 9 мая на большущем туристическом автобусе после завтрака нас всех повезли на озеро Рица, показать дачу Сталина. Дорога по горам, справа высоченные скалы гор, слева пропасти, одна за другой. Местный гид рассказывает народные предания насчёт бросившихся в пропасти невест и плачущих до сих пор скал. И ничего вокруг, горы и горы. Московский поэт Александр Бобров с тоской прервал его вопросом:
   - Дорогой друг, а где здесь можно найти стаканчик вина? Мы все вчера День Победы отмечали...
   - Понимаю. Друзья, вот за этой скалой.
   Никто не понял, а автобус остановился. Все потянулись направо, за скалу с трёхэтажный дом. За ней оказались несколько абхазцев, жарящих мясо возле пузатой, высокой бочки вина. Очень обрадовались гостям. Отличное домашнее вино, очень лёгкое и вкусное. Шашлыки на неожиданный второй завтрак, в горах. Мы там пришли в себя, кто хотел - залезал на их оседланную лошадь, фотографировался. Абхазцы очень добро проводили нас до автобуса, попросили заехать к ним на обратном пути.
   Как мы в автобусе удивлялись, и благодарили Александра за вопрос, заданный вовремя...
   ...Киев, Москва, Ташкент, Ленинград, Фрунзе, Рязань, Пермь, северные города, уральские, сибирские, из своего города я один - было нам время беседовать свободно, вольно.
   Подошёл последний вечер. Кто-то предложил устроить прощание на берегу Чёрного моря. Разожгли костёр, принесли вино, открытые консервные банки пододвигали к огню, согревали. Стояли большим кругом. Почему-то мне предложили быть тамадой. Я каждому давал сказать, все высказались, все пожелали. Последним должен был сказать я.
   - Друзья, все кто смелый - заходим с бокалами в море по колено, чокаемся и пьём там!
   И в парадном костюме, в обуви пошёл в Чёрное море. Первым.
   Зашли, кто хотел. Прямо в обуви, в брюках.
   Так прощались...
   Там дышалось свободой. И взаимным уважением.
   В моём городе местные авторы, пробующие писать "как сказали в обкоме партии КПСС", за мои произведения меня начинали тихо ненавидеть.
   Старые члены Союза писателей СССР - за это самое. Мои сверстники - не все из них, - за это самое. Что я предлагал открыто, для восстановления настоящей русской художественной литературы.
   У меня есть любимая фотография. Спортсмен мчится на беговой дорожке к финишу. Мчащийся вторым, понимая, что первым уже не будет, схватил первого за майку, пробуя так обогнать.
   Вот эта фотография точно показывает сущность творчества, причину зависти и ненависти.
   Но - но. Хватай, не хватай, дальше будет, как судьбой подарено. Так что лишний раз позориться бесполезно.
   ...Месяца через три ко мне в город начали приезжать писатели, все новые, молодые. Из Москвы, из Рязани, из Воронежа, из сибирских городов. Для продолжения южных бесед.
   Так тогда начиналась художественная литература в России и других республиках, современная.
   ...Как же создаётся художественная литература?
   Её нельзя писать, её надо создавать. То, понимаемое под словом писать, на самом деле записывается. После проделанной перед записыванием основной, изначальной работы.
   Размыслительной. Вводящей читателя в размышления.
   Литературное творчество изначально - сплошное размышление. Постоянное размышление. Долгое размышление. Размышление вроде бы и ни о чём. Иногда начинающее досаждать, да сколько же можно думать?
   Можно, не бесконечно. Когда думается с результатом.
   ...Это как некая точка, появляющаяся в небе. Точка приближается, постепенно становится предметом. Самолётом. Точка, выросшая в крупный ревущий самолёт с реактивными двигателями большой мощности, приземляется. Можно к нему подойти, разглядеть все его устройства снаружи. Можно взять чертежи, различные электрические, электронные схемы. Узнать законы аэродинамики. Постепенно понять, как же он создан. И почему он - действующий, в отличие от фанерной модели.
   Так образуется тема произведения, из точки. Одновременно, в начальной точке зарождения, есть и музыка произведения, и смысл, должный проявиться в нём. Без основной мелодии книга - пустая.
   Предмет, тяжелее воздуха, и способный удерживаться в воздухе. Перемещаться по воздуху. Что изначально тоже противоречиво здравому разуму, противоположно пониманию и согласию, и - да, предмет тяжелее воздуха способен летать.
   А литература - предмет, способный удерживать читателя для прочтения и дальнейшего размышления над узнанным из текста. Предмет, способный удерживаться во времени. Вплоть до бессмертия написанного.
   Вместе с автором.
   Человек тоже способен сотворить. Вся новая художественная литература сотворяется по принципу, определённому в русской сказке: поди туда - не знаю куда, сделай то - не знаю что.
   А когда произведение сотворено - могут появиться знающие, как и что надо было делать. Они, возможно, просто глупые люди. После последней точки в произведении настоящем через некоторое время и автор ничего переменить не сможет. Без сохранения произведения прежнего, первоначального, где всё скручено как в часах: ни лишней шестерёнки, ни лишнего винтики.
   Автор не сможет переменить потому - он, после последней точки, через несколько недель, по времени, и сам выпадает из состояния настроенности именно на это, им законченное произведение. Мелодия ушла, закончилась. В душе, в разуме, непонятно где ещё...
   Вычёркивать абзацы, страницы - ломать, но не созидать.
   Хорошо написанное произведение тащит читателя по тексту. Не знаю чем тащит, тут как... не надо совать пальцы в электрическую розетку. Тащит, и всё. Можно сказать - тянет.
   Наверное, движитель хороший, спрятанный в произведении, находящийся и в каждом слове, и в любом знаке, - русские поэты не зря пробовали ввести и утвердить четырёхточие, не подошедший всё-таки знак, - и в ритме, и в содержании, удерживающим форму произведения.
   - Я читал ваш роман. Вы как схватываете за шиворот и с первой страницы тащите по тексту.
   - Правда? На самом деле?
   - Да.
   Мне однажды вот это сказали. Я и отметил, для себя, - нужное есть, есть...
   Откуда оно берётся, как делается - не знаю. Наверное, часть настоящего таланта, одна из сторон таланта.
   Талант для литературы необходим, ну необходим, и всё. Так же как в живописи, в науке подлинной.
   О не подлинном здесь и говорить не хочу. Только о точном, в смысле - настоящем.
   ...Точка появилась. Приблизилась. Разгляделась. Понялась.
   Есть тема.
   И начинается не как прежде - давай напишем скорее, - а обдумывание иное: проба на излом. Начинается обдумывание с вопроса, - а может, не писать? Почему не писать? Потому, потому, потому. Десятки раз потому.
   Когда не получается самому себе ответить - почему не писать, когда пришедшее не изламывается, не раскручивается на детали, а видится монолитным, само по себе начинает записываться.
   С музыки. Услышанной музыки. Произведение литературное можно, можно записывать как произведение музыкальное, - с мелодии, дающей движение и ритму, и стилю, и языку, и мысли начальной, следующей...
   Мелодия вначале. Долго такое не понимал.
   ...Композитор Евгений Дога мне рассказывал:
   - Я услышал первые три ноты, а из них вышло всё произведение. Получился знаменитый вальс.
   Я его понял.
   Три ноты. Три-четыре первых слова. Первая мысль. Первое "про что".
   Как зерно. Из зернышка - постепенное продолжение, результат - горстями.
   В зёрнышке - показанной автору точке, содержится вся информация о произведении, начиная с понимания - рассказ будет или роман, с настроения - печально, весело, и так далее, всё лежит в ней. До имён описываемых. Как они выглядят. До пейзажей и времён года.
   Надо правильно разглядеть и войти в потребное для творчества состояния.
   Как войти? Не знаю. Опять электрическая розетка. Не суйте пальцы, может током ударить.
   ...Я начинал писать рассказы и почему-то останавливался. Насовсем. Несколько рассказов скопилось - посмотрел и не смог вспомнить, о чём хотел написать этот, этот, этот и тот.
   Вышел из состояния. Заново не войти. И не въехать заново никак.
   - Как ты пишешь роман?
   - По принципу свитера. Как свитер вяжут. Петля, петля, первый круг, второй, дальше и дальше, рукава, ворот, а и вдоль, и поперёк, и наискось - связано в единое. В единое целое.
   ...Из Италии меня попросили прислать мой новый роман. Отправил, по электронной почте. Через несколько дней сообщение - читаю, нравится.
   Никак невозможно понять, почему, когда одно итальянское издательство захотело издать роман Пастернака, автора власти в СССР начали уничтожать как писателя. Его роман, тогда запрещённый, опубликовали намного попозже, ну и что? Никакого выступления, в романе, против политической власти.
   Политики всегда боятся писателей. Начиная с Пушкина. Писатель - всегда идеология в идее идей, как надо жить, всегда правда, ненужная власти. Но художественная литература потому и литература, а не журналистика, она работает на время, а не, как журналистика, на угождение власти.
   Власть, политическая, всегда временна. Литература, художественная, всегда постоянна. Разумеется, настоящая художественная литература, отличающаяся резко от литературы проституционной, работающей для рынка или для каких-нибудь партийных заказчиков.
   ...Некоторые писатели с уверенностью рассказывают - вдохновения нет, есть работа.
   Вдохновение. Вдох. Вдохнули.
   Одни и те же слова, содержанием.
   Вдохновения нет? И не бывает?
   Тогда почему я, имея бумагу, авторучки, пишущие машинки, компьютер, свободное время, - то есть, все бытовые условия для литературной работы плюс большой опыт, иногда годами ничего не пишу? Знаю как, умею - как, и - ничего?
   Нет вдохновения, понимаю. Ещё не подошло.
   Вдруг минута - и полетели. Всё понял, как и что писать. Это и есть вдохновение. Без него литературная работа получается такой же, как самолёты, не способные к полёту. И даже к короткому взлёту.
   Без вдохновения ни один автор не сможет читателя незаметно заставить не отрываться от текста, искать продолжения, продолжения...
   От страницы прочитанной до конца произведения.
   Вдохновение и делает литературу настоящей, не вымученной. И его присутствие, как и отсутствие, видно в любом тексте художественной литературы.
   Читателя - не обмануть.
   ...Произведение на излом, на разлом, на уничтожение.
   Не будет в художественном произведении мыслей - оно напрасно, оно пустота. Будут мысли - хорошо, так и появляется размыслительная проза.
   Размыслительная художественная проза - та, читая которую читатель получает возможность размышлять. Может быть, первая размыслительная проза в России - проза М.Ю.Лермонтова.
   ...Самое страшное в творчество - ситуация, когда всё есть, все условия для творчества. Бумага, карандаши, авторучки, три пишущие машинки, компьютер, типография, деньги на издание книг.
   И - не пишется. Неизвестно, почему.
   Вот тут и надо удерживать себя, не давая всему, что творчество, свалиться в штопор и долбануться на разбивание, на осколки.
   Держи педали, держи себя.
   Постепенно начинает появляться абзац, страница, глава, часть первая, вторая, остальные части, роман, новый...
   Получается, в творчестве надо уметь не бояться?
   Не бояться даже той мысли, говорящей, - ты ничего нового не напишешь.
   ...Живу в местами нелепом городе, здесь вот какие люди.
   Прогулки тоже важны для писателя, ведь всегда работаешь и настроением...
   Гуляю. Встретился знакомый художник, рассказывает:
   - Меня пригласили участвовать на выставке, я принёс четыре свои работы. Их согласились взять на выставку. Прихожу на открытие - ни одна из моих работ не повешена, в зале их нет. Спрашиваю, почему? А мы их решили поместить в каталог, скажи и за то спасибо. Какое спасибо? Я пишу картины для зрителей, не для каталога.
   Только расстались - встречается другой знакомый. Ему выдали очередное почётное звание. И такой диалог.
   - Ну, когда вы меня пригласите?
   - Куда?
   - Туда, где вам в торжественной обстановке будут вручать документ о почётном? На заседание, на концерт и на банкет когда пригласите?
   - Не я этим занимаюсь, другие руководители.
   Этому человеку я помогал больше двадцати лет.
   Гуляйте лучше в стороне от главных улиц, и лучше - с любимой собакой. Она вам не нагадит. Ни рассказом о выставке, ни...
   ...Нация подходит у гибели тогда, когда у неё нет ни одного писателя. Писатель - мысль нации, язык нации, разговор о нации, история нации.
   ...Только родной язык сохраняет всякую нацию и возвеличивает её через литературу, написанную на родном языке - в оригинале, а затем переводами на любой другой. Возвеличивание нации идёт не через назначение "дружественного" любого языка, а через личные, национальные достижения, развивающие всю нацию во всех направлениях: хорошей жизни людей, современной науки и современного производства, медицине, образовании, и обязательного смысла национальности, национальной наследственной культуры, стоящей на своей исторической основе.
  

9

   Командарм прошёлся по длинному крыльцу дворца, постоял между старинными колоннами, разглядывая свободно летающих птиц, их догоняя своим желанием свободных полётов всегда... вернулся в библиотеку, прочитать и тут проверить, на виду всеми мира литературы, написанное.

ПРИРОДА ЗАВИСТИ

  
   Юрий Гагарин находился в Канаде, когда узнал, что в космос запущен его дублёр Герман Титов. Прекратил свою поездку и вылетел на место посадки Германа Титова, "не мог не встретить своего друга", как свидетельствует радио запись. В той же записи Юрий Гагарин своим голосом говорит: - "у меня сердце дрогнуло, когда я увидел Германа после полёта".
   Гагарин был светлым человеком, тому свидетельство - за все десятилетия после его гибели не всплыло ни одно сообщение о его злости, подлом поступке, зазнайстве, чванстве и прочем, плохом.
   Ни одного свидетельства.
   В 1971 году космонавты праздновали десятилетие полёта Юрия Гагарина. Как рассказывает в записи документального фильма космонавт Алексей Леонов, в своём выступлении на торжественном собрании Герман Титов сказал: - "День полёта Гагарина стал самым чёрным днём в моей жизни".
   Вот так. Поразил всех присутствующих своим сами понимаете чем. Недаром ещё при жизни Гагарина ходили в народе разговоры о сильнейшей зависти Титова к Гагарину. Теперь можно представлять, чего Титов тайно желал Гагарину перед самым полётом.
   Любого, только бы Юрий Гагарин не стал первым в мире космонавтом.
   Такая страшная сила зависти. На уровне психики. И человек со своим неустройством ничего поделать не может.
   Раздавливает зависть человека, раздавливает. Работая на уровне психики. Врождённо, а может и приобретено, позволено для себя самим человеком. Второе возможно потому, что завидуют неудачники.
   Была возможность у Германа Титова стать первым космонавтом, когда бы случилось с Юрием Гагариным беда, - вышел из автобуса на старте ракеты, вдруг подвернул ногу, вот тебе и запрет на полёт.
   Не оступился. Полетел и победил.
   Но ведь ни один из следующих космонавтов не повёл себя так, как Титов?
   Есть фотография, кто-то снял на стадионе. Уникально подтверждающая безрассудность, безумие зависти.
   Близко к ленте финиша бежит первый бегун. Второй схватил его за майку, пробует остановить. Не понимая, самого снимут с соревнования и первым не посчитают, потому что мешал первому, нарушал условия состязания.
   Эта фотография преотлично показывает проявление зависти. И сильнейшую зависимость человека от неё, до невозможности соображать разумом.
   Рассказывает знакомый. "Выдали талоны на водку, я не пью, мне не нужны. Вышел на коммунальную кухню, отдал талоны соседу. Сбоку второй закричал, а почему не мне? Кому хочу, тому и отдал, мои талоны. Нет, а почему не мне? Начались матерщина и драка. Я ничего не понял, ведь хотел сделать доброе дело".
   Зависть бытовая...
   В восемнадцать лет сидел на занятии литературного городского объединения. Читаем стихи, разбираем рифмы и ритмы, в примеры приводятся классические стихи Анны Ахматовой, Сергея Есенина, Маяковского. Общее настроение - нам бы так писать.
   Мне явилась мысль: вот можно было бы собрать все наши способности и передать одному из нас, пусть он прорвётся на высоту достижениями в поэзии! Я её сказал. Пошутили, посмеялись насчёт невозможности.
   До сих пор помню благодарный взгляд в мою сторону руководителя литературного объединения, поэта Алексея Труфилова. "Мало ты знаешь, к вершинам пропускать не хотят", - сказал другой поэт.
   Постепенно пришлось от "мало знаешь" перейти к "знаешь великолепно". Эту самую тему.
   Писал рассказы, понимая, идёт пора ученичества. Читал, учился по учебникам и книгам мастеров, писал. Обычное, для начала.
   Понимая, получается ещё слишком неуверенное, слишком примерное, ученическое. Что нормально.
   Часто ничего не писалось и начинались мысли - конец, ни на что не способен, в литературных делах.
   Неожиданно приходило называемое мной писаниной. Начинало получаться. Появились рецензии. В них сразу отличал хороший анализ произведения, хорошие советы от белиберды. И от начинающей появляться зависти, желания схватить победителя за майку, сзади.
   В Москве встретился с давним своим другом, начальником всех писателей Казахстана, лауреатом больших литературных премий, народным писателем Казахстана Олжасом Сулейменовым. Ему рассказал о первом своём романе. Слушал с интересом. Когда произнёс "Олжас, хочу тебя попросить" - сразу стал суровым. Понял, видел много раз, как при мне Олжаса, имевшего большой авторитет, упрашивали "по блату" протолкнуть что-либо, имеющее на конце дела и большие деньги, в виде гонораров. "Олжас, хочу тебя попросить найти мне в Москве человека, понимающего в романах, чтобы он мне объяснил, чего у меня получилось и чего - нет. Мой первый роман, от него зависит, куда мне идти дальше".
   Олжас высветлился лицом, сразу оказавшись в стороне от паршивого. Походили по коридору Союза писателей СССР, он подумал. Зашли с ним в нужный кабинет, он представил меня другим писателям, взял трубку и позвонил такому человеку. Сказал, отвези ему рукопись.
   Его поблагодарил.
   Месяца через два получил из Москвы большую рецензию, смысл - у вас получилось. Потому-то и потому-то. У вас сильные стороны такие-то, слабые - такие-то.
   Пришлось обдумывать.
   Но и уверенность - появилась.
   Спасибо до сих пор, тому человеку, работавшему тогда в журнале "Новый мир". Когда позже рассказал одному из писателей московских, в ответ удивлённый вопрос, - а как вы сумели попасть с рукописью к нему? Ведь очень разбирающийся.
   Кого искал, того нашёл. Спасибо Олжасу, ещё раз.
   Со временем попозже у меня начали спрашивать, как пишу и как нужно заниматься литературным творчество. Говорил на эти тему с одногодками, в основном, в Риге, Воронеже, Москве, Братиславе. С подробными, если они возможны, объяснениями абзацев, глав. До - тут уже воздушное, тут не объяснить, честно отвечаю.
   Зависти прибавлялось. Со стороны слушающих, но вопросы не задающих. Особенно на литературных семинарах в Москве, где мы собирались со всего Советского Союза.
   Раз услышал - "можно вам руку пожать"? "За что"? "За ваш рассказ, опубликованный в рижском журнале"?
   Такой вопрос отметал все прежние зависти. Даёт понимание сделанного, вдогонку...
   Больше успехов - больше зависти. И тут, как раз, надо научиться относиться спокойно. К этому самому, что сказал Герман Титов.
   Понимая, кому что предназначено судьбой - тот и сделает, предназначенное. Особенно в творчестве, где сам талант, сами применяемые способы творчества переданными другому при всём желании быть не могут.
   Сижу с актёром театра, долго рассказываю о замечательной игре в спектакле актёра другого. Слушал, и вдруг говорит: - "а про меня"?
   Удивительно. Одним словом отмёл всё услышанное, желая о себе узнать похвалу.
   Зависть - прямо из глаз.
   Таких выражений глаз до актёра я насмотрелся...
   Народный артист, певец, горько откровенничает: - "Перед исполнением арии на концерте стою за кулисами, подходит коллега. Ваш выход, сейчас? Крестит и желает всего замечательного. Два шага делает в сторону, плюётся и слышу - да хоть бы ты сейчас петуха врезал и провалился к чёртовой матери"!
   Московский театр, московские знаменитые, известнейшие...
   Получилось узнать нормальное количество современных композиторов. Они - странные люди. Включаешь композитору мелодию другого автора и рассказываешь, что в ней хорошее для тебя - мрачнеет лицом. Не выдерживает, спрашивает, "а я"? Включаешь новому композитору - каждой фразой унижает автора, "тут он украл у того, тут он повторил того". Слушаю и думаю, а сам ты почему красивое не сочинил?
   Побеждающие - добрые.
   Несколько раз видел сидящего рядом лицо Евгения Доги, слушающего произведения не свои. У него внимание на лице, желание понять по деталькам, как написано, почему звучит. Полагаю, каким бы знаменитым Дога не стал - живёт в нём творческая любознательность, на месте зависти.
   Напрасной для психики любого человека.
   Губящей любого человека.
   В технике, в науке, в спорте, в медицине, в творчестве.
   Везде.
   И особенно - в творчестве.
   Вот и вся основа проблемы Моцарта и Сальери.
   Не хватайте за майку победителя.
   Умейте сами.
   Странно, но ведь зависть проявляется точным признаком успеха.
   Не надо забывать, вплотную за завистью прицеплена злоба...
   ... Зачем же мне столько лет гадили?
   Ведь когда у человека получается, ему нужно помогать или просто оставить в покое, сам человек сделает нужное? Почему встречалось столько тварей, подлецов с жадным, откровенным желанием не дать сделать необходимое?
  
   Прочитав, Командарм начал медленно ходить среди мировой литературы...
   Слыша нужнейшее, как приложением ладоней к камням Домского собора...
  

Конец первой части.

30.10.2018 год.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   10
   Природно вольный человек, с утра выпил два сырых яйца, - тут не Россия, отравленное не продают, - после кофе с сигаретой на общем балконе гостевого дома сразу двинулся к радостному, в мировую библиотеку с книгами умных, талантливых авторов всех стран.
   С жадным и тревожащимся настроением: нужнейшее себе найду?
   Шёл вдоль высоких полок с книгами, книгами... Первый этаж - медленно, второй, медленно, третий, ну совсем неторопливо, с разглядыванием самих книг и прочтениями названий на корешках, с дотрагиваниями до них, с вдыханиями самого настоящего запаха времён прежних и древних...
   Вся настоящая власть идей, власть мыслей, власть результатов человеческого поведения собралась здесь за все века, - власть, не выбираемая честно либо лживо чиновниками, народами, а значит, самая настоящая, независимая власть.
   Выбираемая временем по содержанию таланта.
   Не на демонстрациях ведущая народы за собой.
   Нашёл, летописи Древней Руси, самые начала текстов, в веках, постепенно, сделавших начало художественной литературы. Сел на первом этаже на диванчик возле стола, читал, забыв на время весь остальной мир вокруг.
   Читал. Отстранялся от текстов.
   Думал.
   Вставал, медленно ходил, ходил...
   Работал.
   Размыслительно.
   И на старославянском читая быстро, взял следующий том, за век тринадцатый с четырнадцатым... спаренный...
   В стенах старинного дворца...
   Сложенных из старинных камней ручной обработки...
   Проглядывая время настоящее оттуда, из веков прежних...
   Медленно ходил вокруг глобусов высотой почти до груди...
   Понимая, курить здесь самому себе не позволительно, с сигаретой вышел на широкое центральное крыльцо со многими мраморными ступенями.
   На площадке среди зеленеющей травы Владис рассказывал, коротко показывая на скульптуры, его слушали приехавшие писатели, пять мужчин и женщина.
   С глазами, не очень-то и доверяющими всем, всегда: - "что вы мне рассказываете? Почему меня стараетесь убедить? Я сама могу убедиться, поняв нужное мне."
   Писательница, умеющая защищать своё.
   Орлица над гнездом птенцов, крылья прикрытия распахнуты на всю длину...
   В постоянном удивлении приподнятые краями на стороны брови, темноватые...
   Поздоровался за руки со всеми, вслед за называнием имён и стран писателей, взял ладонь женщины, поцеловал дважды пальцы поверх.
   - Здравствуйте, Джилл. Я знаю вашу книгу, роман "Плеск застывшего стекла".
   - Ох? Ох? - удивилась почти на правильном русском. - Вы ко мне подлизываетесь?
   - К вашему творчеству мне присоседиться смысла нет. Вы в литературе делаете своё, я тоже, своё. Мы живём одним смыслом, личным авторством.
   Посмотрела. Сначала по сторонам, на скульптуры и деревья, и сразу - в его глаза.
   Верю, - ответила содержанием взгляда, как умная, не умеющая говорить собака.
   Наполнением взгляда...
   Поправив лёгкую белую куртку... Над юбкой в вертикальные полосочки...
   11
   Дворцовая столовая на первом этаже сразу приподняла человеческое достоинство: большой пространство, блестящий паркет, светлые кремовые стены, золотистый потолок с широкой люстрой, белые лепные карнизы рядами по всему сходу стен с потолком, широкая окантовка декоративной лепнины самого потолка, с живописной росписью в самом его центре, картины на стенах, старинные темноватые высокие зеркала на тумбами с изогнутыми ножками, с подсвечниками на них на пять свечей, такие же длинные тумбы вдоль стен для принесённых блюд, апрельское солнце, налитое через высокие окна...
   Владис каждому раздал карманные электронные переводчики, показал на своём простой вариант пользования.
   Коллеги сели за начало длинного стола со стульями в красных матерчатых чехлах. Сразу пришли, шеренгой, официанты, для обслуживания.
   Писатель из Германии уточнил у Владиса, как затем расплачиваться за великолепные условия встречи с коллегами.
   - Расплачиваться не будете ни за что, - коротко успокоил его руководитель здешнего всего. - По вечерам работает бар, для всех вас бесплатно, он находится в том здании, где мы все живём. Извините, коллеги, курить во дворце можно только в специальной комнате, она имеет оборудование против любого пожара. Меня спрашивали об основной цели нашей встречи. Никто от вас не потребует написать нечто срочное и обязательное, основное - в общении, в беседах. Мы попробуем выяснить, где же сегодня находится художественная литература ваших стран и мира, что же в ней можно ожидать? Беседы предлагается проводить без обязательного расписания, только по вашим желаниям и интересам.
   Дослушав, Джилл взяла с собой кофе и сказала всем, - кто желает курить, идите за мной.
   И почему она знает, куда идти? Среди разных, многих комнат и залов, - отметил себе Командарм...
   Садясь рядом с маленьким столиком и пепельницей напротив неё, тоже в небольшое кресло. Отметив, перед обедом она успела переодеться. В белые отглаженные до стрелок брюки и мандаринового цвета тонкий пуловер над ними.
   - В городе, где живу, невозможно гулять по улицам, из творческого настроения выбрасывает. Идут навстречу толстые тётки, кривоногие, с лыжными палками, рассказывают о комплексных витаминах. Зачем они нажирали тела? Зачем они жили, не красивые и не способные быть примерами остальным?
   Нажал на переводчике кнопку "Джилл".
   Коллега прочла, ответила.
   - Вы сегодня в другом мире. Надеюсь, навсегда? Желаю вам навсегда.
   Прикурила сигарету "Мальборо", самого лёгкого варианта.
   - Командарм ваш псевдоним? Почему именно?
   - Не псевдоним, все мои книги выходят под моей фамилией. Постепенно откуда-то появилось, что-то вроде второго имени. Или вроде обозначения власти. Я понимаю так. У меня очень много читателей, таких людей, числом, вёл вперёд, через бои, командующий армией, по военным ранжирам. Мы, полагаю, тоже ведём? Своих читателей?
   - Что вы мне говорите? - резко отодвинула крупные кольца волос Джилл налево, срываясь содержанием глаз в недоверчивость. - Я никого никуда не веду за собой! Я готова вас отругать, закричать на вас из своего несогласия!
   - Что я говорю, от нас не зависит. У наших книг свои судьбы. Их или читают, или не читают. А когда читают, напитываются содержанием, рассказанным автором. Я ведь напитался написанным вами, я задумывался, как у вас получается описать в принципе невозможное для описания? Все ваши знаки изучаю, в них тоже ищу начала и концы мелодий...
   - Мелодий? Каких мелодий? Вы оперу спутали со словами, музыку со страницами прозы?
   - Мне нравится ваша ярость, Джилл, она странна потому, что противоположна нежности ваших страниц. Без мелодий нежности в текстах не бывает, и вообще давно до меня дошло, литература начинается с мелодии, книгой, только мелодия пишется не нотами, а, предполагаю, между строк, чего другие называли подтекстом. Тут не подтекст, тут полётность всего текста. Она у вас книгах, орите на меня или не орите.
   - Что значит орите? Что значит орите? Электронный словарь не переводит!
   - Джилл, неповторимая своеобразием, извините, я приехал их тяжёлой страны. Там правоту часто доказывают грубостью.
   - Меняйтесь, вы в культурной европейской стране, грубости здесь не потребны!
   - Да, поменяюсь, глядя на вас как на пример для повторения. Вас.
   - Ох! Ох! Начали заново подхалимничать?
   - Женщина, вам неизвестно, насколько я самостоятелен и ничего ни у кого не выпрашиваю.
   Полусогнутые руки она неожиданно резко повернула ладонями кверху, от движения плеч раздвинулся вырез пуловера, сразу показав и тень между грудями, и верха грудей, резко упёртых в тонкость ткани пуловера.
   - Я, умеющая раздавать городу и миру, через мои книги!
   - Для того вы и есть, в творчестве.
   Упёртые в пуловер сильные груди...
   Исподнизу напирающие на шерстяную тонкую ткань...
   Золотисто-белые, золото, облитое белым, не стекающим молоком...
   Пистолет против пистолета.
   Немножко в стороне курили коллеги.
   - Вы хотите увидеть их полностью? - перекинула фразу глазами.
   Поймала, содержание глаз противопоставленных.
   Развела руки на стороны и наверх, за ними приподнимая груди выше, завела ладони за затылок, подождала, и невидимо для всех остальных правой рукой возле самого ушка показала дулю.
   - Не уверенна, что вы Дорический ордер отличаете от Тосканского ордера, а мне нравилось изучать классическую архитектуру.
   - В такой знаменитой библиотеке прочитаю и запомню.
   - Книгу? Меня? - хохотнула почти оброненной уверенностью и медленно покрутила дулей возле ушка, останавливая... дулю...
   Провела двумя пальцами под самой нижней губой, перетягиваясь в задумчивость, достала сигарету из пачки, на пачку не глядя, прикурила от его протянутой зажигалки, кивнув в благодарность...
   - Книга начинается с мелодии, утвердили вы... Я не понимала, почему книга не началась... Слушаю музыку, несколько дней, потом не слушаю, потом во мне начинает тренькать, гудение появляется и жалость, огорчение, на ноты не знаю как записывать мелодию внутри меня... писать начинаю словами...
   - Самое тонкое? Ну... и правильно, для самого тонкого...
   Покачала умными, фарфоровыми глазами, уплывая в себя...
   - Джилл, вам принести ещё кофе?
   - Да. И для себя тоже.
   - Будет исполнено, командир.
   - Ох! Ох! В русском языке слова командирша нет, - улыбнулась вослед, играя...
   И добавила неожиданное.
   - Подождите, Командарм. Мы примиряемся, идёмте вместе. Я принесу кофе вам, а вы - мне.
   12
   Незаменимый Владис предложил всей компании прогуляться и посмотреть редкое здесь.
   - Выходим с территории дворца через главный въезд и идём недалеко, немного в сторону. Там увидим дом в русском стиле, из настоящих брёвен, построил русский знаменитый художник девятнадцатого века, как чувствуя, после революции возвращаться на Родину нельзя, в погибель культуры.
   Слева начались полого протянутые холмы, склонами затянутые один за другой, и все холмы тянулись засеянными чем-то, взошедшими пока короткими зеленовато голубоватыми побегами, они прочитывались рядами. Напитывались апрельским солнцем...
   Шли по простой земляной дороге. На берегу изгибчивой неширокой речки стоял на самом деле бревенчатый дом, в один этаж левой стороной, в два этажа правой, и по центру, и над центром тянулась в небо шестиугольная башня, тоже бревенчатая, с балконом на все четыре стороны, с деревянным надвершием поверх, с зубцами, и круглой маковкой на самом верху. Перед домом виднелся чистый деревянный сруб колодца, с журавлём над ним и прицепленным ведром.
   Перед домом среди деревьев, по краям посыпанной песком дорожки, стояли скамейки.
   Владис открыл замок, повёл по комнатам. В них стояла та же мебель девятнадцатого века, оставленная после жизни художника. Сундуки, столы, скамьи, стулья, сделанные давнишним столяром вручную. Кровать девятнадцатого века с металлическими спинками и блестящими на них шарами. Настоящая керосиновая лампа.
   Командарм приподнял с лампы стекло и понюхал. Керосин в ней находился.
   Джилл присела на кровать, не прогнувшуюся под ней.
   - Надо перестелить постель, надо немного протопить, здесь пахнет оттаявшей зимой. Я перейду сюда жить, пусть принесут мои вещи из гардероба? - посмотрела на Владиса.
   Кивнувшего ей.
   - Дом принадлежит нашему меценату, мы не забываем ухаживать, прибирать, пыль отсутствует. Сделаем, как сказали.
   На нужном щитке включил автомат газового отопления и поставил предел для отключения в двадцать два градуса.
   - Ох! Ох! Нет, я сейчас вернусь со всеми, побудем вместе, сюда попозже... Выход на балкон из башни открывается?
   - Да, и колодец недавно вычистили, вода вкусная, чистая. Настоящая, без пищевой химии. Электричество работает, можете подключать компьютер.
   - Спасибо, спасибо, - остановилась перед мольбертом с пейзажем, написанным художником...
   На балконе, обернувшим башню со всех сторон, Командарм, стоя с Джилл, сказал вроде как самому себе:
   - Я родился в той стороне, на Востоке. Та сторона называется Азия, там вечные Тянь-Шанские горы, очень высокие, с ледниками под облаками.
   - Я родилась на Западе, в Канаде, - добавила Джилл, посмотрев через верха деревьев туда. По веткам деревьев перескакивали птицы. - Как называется ваша страна рождения, Командарм?
   - Киргизия. Мягкая, солнечная, тёплая страна моего детства. С гор текут узкие, мелкие речки с ледяной, летом, водой. Начинаются от самых ледников. Купаться нельзя. Раз я посидел в речке минут пять, спать не мог несколько суток, засыпаю, а горло кашлем разрывает.
   На обратном пути вместе с коллегами Джилл смотрела на яркость зелёных холмов, негромко рассказывала, доверяясь.
   - Мой дед был русским, я узнавала русский язык с детства, вместе с французским и английским. Дед до революции уехал в Канаду, продавал швейные машинки, я там родилась. Отец в Канаде, француз, у него фирма делает холодильники, стиральные машины, кухонные комбайны. Моя мама отсюда, норвежка по национальности, я переехала и пока нахожусь здесь. У меня нет желания заниматься фирмами, торговлей, из меня постепенно проявилось желание быть, кем я есть, и мои родные люди поняли правильно, согласились с моим направлением. Никто мне, как сказать правильно на русском, голову не морочил и изменить направление жизни не просил, тем более с моей первой удачей с романом, самым первым... Как выбрала, так и живу. Мне нравится вольность, я - птица...
   - Вольная?
   - Всегда, - потребовала поворотом лица, успокоенностью глаз поверить.
   13
   В светлом зале для бесед коллеги надели наушники синхронного перевода.
   Коллега из Дании предложил послушать первым коллегу из России: - Мы знаем, у них в стране произошли исторические перемены, и как они отразились на литературе?
   Командарм встал, возвысил перед собой микрофон.
   - Сразу - обозначение темы. Что же такое художественная литература? Она вся - объяснение сущности человека, на тончайшем уровне. Нет повествования о деятельности разума, души человека - книга ни о чём. Дальше буду рассказывать узнанное из своего входа в литературу и присутствия, деятельности в ней.
   Получилось в истории литературы, на примере бывшей советской литературы многие специалисты увидели, какой она быть не должна. Может быть, и - не должна быть. Литература полностью управлялась политической партией коммунистов, понимающих саму литературу способом влияния на умы, на поведение народа. Способом руководства народом. Но ведь художественная литература способна быть настоящей только при условии независимости, при условии честности авторов, свободы творческой работы авторов, умения авторов показать людям, чего они до них не понимали. Писателям необходимо доверять, а в СССР писателям не доверяли. Им прямо указывали, решениями партии, на какие темы писать, что писать, с обязательным присутствием портрета политического руководителя в образе парторга, районного или областного партийного начальника. Получалось, у писателей был всего один заказчик, руководящая страной партия.
   Кто-нибудь из вас, коллеги, писал письма президенту своей страны с просьбой указать, что и как писать?
   Загудели и засмеялись. Джилл взяла сигарету и пепельницу, отошла к высокому окну, закурила, обернувшись.
   Взбеленилась, содержанием глаз: - "Что вы такое рассказываете? Такого не может быть! Я не соглашаюсь, такого не может быть!"
   - Извините, я вас не провоцирую, не оскорбляю. Первые письма писателей СССР начались во времена Сталина, у него прямиком спрашивали темы для романов и пьес, для стихов и рассказов, просили устроить на работу в театры, в издательства, заодно выдать бесплатно дачу, квартиру получше и гонорар побольше.
   То есть, начала происходить литературная проституция, работа на заказ. Полностью на заказ. Потому что и изданием книг, и гонорарами, и репертуарами театров, и большими по деньгам сталинскими премиями распоряжалась сталинская партия. Пошедших против неё убирали в концлагеря, некоторые писатели в лагерях погибали. Вот чем опасна для литературы диктатура партийная.
   При Хрущёве письма писатели начали писать к нему и остальным высшим партийным чиновникам в ЦК КПСС. Представьте себе, известный тогда автор книг Симонов пишет функционалу ЦК Молотову и спрашивает, каким образом ему написать пьесу, основывая её на марксизме-ленинизме. Позже продавшие свою совесть, свой талант писали и Суслову, и Брежневу. Пока сам Брежнев вдруг не получил самую высокую в стране премию как писатель. Не написавший ничего, его брошюры сочинили за него литературные холопы.
   Некоторые засмеялись и захлопали.
   В результате русская литература потеряла своё подлинное предназначение, - объяснение человеческой сущности. Мне пришлось много думать, откуда найти, собрать по ниточкам связь с подлинной русской литературой. Оставались Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Чехов, Бунин. Я начинал понимать, ниточки надо искать в их творчестве, в той литературе, бывшей до революции семнадцатого года. Настоящей.
   К девяностым годам прошлого века в СССР начались перемены. Обрушился и исчез Союз писателей СССР, чего первыми добивались авторы нового поколения. Постепенно начали появляться новые произведения, без описания руля компартии. В них начали становиться понятными показываемые люди, события.
   А рядом начались литературные банды, ведь издательствам надо зарабатывать деньги? В телевизор сажали тётку с названием писательница, она говорила годами всякую ерунду, писать, как вы понимаете, ей было некогда, по времени. За неё книги писали набранные в группу литературные холопы, выдавали халтуру, детектив за детективом. Кроме того, всякие не писатели издавали книжки с названием "Как правильно сварить картошку, самой сшить платье", и затем по списку бытовых тем. Журналисты, мотающие разговоры на диктофоны и перепечатывающие их, составляющие книгу чужих разговоров, начали получать премии, одна умудрилась доскрестись до Нобелевской премии. Но - мусор оставался мусором, а в стороне от них началось новое, настоящее.
   Очень сильно помог интернет, свободные электронные технологии. Сегодня не надо брать разрешение в ЦК КПСС на перевод книги, сегодня в интернете автор сам помещает свои произведения. У нас власть занята совсем другим, литературой она не занимается. Мои книги читают в ста семнадцати странах, что мне нравится - без малейшей рекламы. И получилось - число читателей зачеркнули все остальные премии, стало точным обозначением признания в мире. Сам читатель читает что хочет, а читатель - вторая сторона литературы, без него всякий автор напрасен. Полагаю, русская художественная литература начала серьёзное возвращение к себе самой. Отказавшись от литературной проституции.
   - На чём вы основываете свой творческий метод? Какие, хочу сказать так, двигатели работают главными? - заинтересовался американский коллега.
   - Правда при описании событий и свобода творчества. Никакой цензуры. Писатель - нечто, парящее над бытом, над миром, писатель существо размышляющее, и полностью независимое. Коллеги, ведь смотрите, все, от самых первых книг, нужные человечеству, подсказывают людям одно и то же: хорошее - плохое. Без взаимного замутнения. Людям нужны откровения, но не пустые фантазии. Кроме того, от художественной литературы люди ищут и красивое...
   - Какие вам нравятся птицы? - спросила совсем неожиданное Джилл, трогая двумя пальцами под нижней губой.
   Нервничая...
   - Все, кроме попугаев. Попугаи повторяют одно и то же, чего им вдолбят на тренировках. Все свободные птицы... самостоятельные.
   - Мы можем обдумать и обсудить в приватных беседах? - уточнил писатель из Дании. - С задаваниями дополнительных вопросов?
   - Ну да, ну да... Постепенно и сразу...
   14
   После обеда, опять в торжественного вида яркой солнечностью золотистой столовой, Джилл отвела Владиса в сторону и потихоньку произнесла:
   - Уважаемый Владис, попросите приготовить машину, мне нужно решить дела в банке и со мной поедет Командарм.
   - Вольво? Мерседес?
   - Первую, как назвали. Прибор, показывающий все повороты дороги, в ней исправили?
   - Сразу, после вашего замечания.
   - Мы с вами поедем в город, недалеко, - известила Командарма. - Желание у меня, немного показать страну рядом и вокруг. Вы машину водите?
   - Могу, но стараюсь в машине думать о своём...
   - А о человеке рядом думать умеете? - требовательно сузила глаза.
   - Джилл, мне становится... от вашей ярости... моментальной...
   - Как становится? Как? Скажите?
   - Словами не говорят.
   - Ох! Ох? - перевела восклицание на вопрос с ответом немедленным.
   - Да, ох постепенный...
   Дёрнула краем уголка губ и села за руль. И с места сдёрнула, большую машину.
   Показывая желание пробиться во что-то... и, пока, недостижимое... желание...
   Мягкая, мягкая страна началась вокруг, зелёная апрельскими посевами, апрельской травой и листвой начинающейся. С дороги от дворца выскочили на трассу, полную машин. Джилл вела машину - как выросла за рулём, - твёрдо и точно вписываясь в обгоны. По широкому мосту переехали реку, по ней плыли небольшие корабли.
   Начался европейский город. Столица страны. Чистая улицами, красивая архитектурой давних и новых домов. Крутанулись через пригород, в центре остановились на стоянке банка. Джилл пошла по делам, Командарм проводил, не заходя в банк.
   - Чего вы хотите увидеть у нас? - вернулась, села за руль.
   - Рынок.
   - Ох! Ох! Все русские ищут рынок. Вам нужно купить модную одежду и перепродать у себя в городе?
   - Мне нужно посмотреть, какие фрукты, овощи, мясо, рыбу ваши горожане покупают на рынке, где джинсы и барахло не продают. Как живут здесь обычные люди?
   - Писатель, - улыбнулась Джилл, - вечно вам нужно знать людей?
   - Да.
   - А меня?
   Сама по себе протянулась рука, притянула Джилл за плечи, сами по себе приоткрылись губы Джилл, тоже начиная целовать, сама по себе под губами оказалась шея Джилл, и возле ушка, и ответно-встречный поцелуй, и начатое сползание на тончайшую кожу грудей, пульсирующих под губами...
   - Ох! Ох! Остановка! Остановка! - положила ладони на груди, прикрывая и запрещая.
   - Не включай мотор. Отдышимся. Ещё врежем какой-нибудь машине в бок...
   Вышел на другую сторону, открыл дверь, вывел Джилл с содержанием глаз вопрошающих, не отрывных, - ладонь в ладонь, - дойдём до угла улицы? Вернёмся медленно?
   - Вы нарушили мою неприкосновенность.
   - И вы моё одиночество. Нарушили.
   Повернулась лицом с улыбкой соглашающейся, приподнявшей женщину над тротуаром...
   Над городом и остальной страной...
   Шла рядом, поворачиваясь лицом и разглядывая...
   Улыбаясь коротко, вдруг...
   Бродили по рынку. Командарм без надоедливости рассматривал покупателей, Джилл не вынимала ладонь из его ладони. Даже когда случайно люди пробовали пройти между ними.
   - Джилл, настоящий рынок всегда живопись. Лежат яблоки красные, зелёные, желтоватые, разных яблонь, горят золотом лимоны, светятся апельсины, желтеют длинные дыни, пучки зелени просят отщипнуть от них и съесть, серебряные рыбы во льду, белые бруски солёного сала, копчёные окорока заставляют остановиться и попросить продавца отрезать ломтик на пробу, варёные колбасы просятся для покупки, жаренные трещат на больших сковородах, живопись, картины без рам, великолепие природы...
   - Я при вас начинаю слышать мелодию, как вы мне меня объяснили, вхождением в рукопись. Гулкая, слишком гулкая для начала...
   - Не напрягайся. Главное - чтобы зародилось. Когда зародится - постепенно проявится и попросится страницами на бумагу.
   - Хорошо, попробую за бордюры не вылетать. Поедем, проверим мою почту и квартиру, я переменю одежду и заберу из городской квартиры необходимое.
   Показала, в нужную сторону, где дом.
   В большой комнате Джилл что-то прочла из двух конвертов и в компьютере. Осталась спокойной.
   - Ждите, я в душ, - выглянула только головой из-за нужной ей двери. С полиэтиленовой шапочкой, убравшей под себя причёску.
   Смотрел в говорящий на английском телевизор, обернулся.
   Возле отодвинутой шторы другой комнаты, на фоне прозрачной белой второй, приоткрыв губы рта, снизив взором глаза, стояла Джилл, разглядывая над согнутыми пальцами мягкие развороты лепестков розы. Полусогнутую вторую руку положила поперёк втянутого всегда живота, ниже темнели трусики с узкой поперечной полоской на плотном бедре, с обтяжным, крепко выдающимся вертикальным прямым скульптурным лобком... выделенным и падающим со стороны солнечным апрельским цветом... выше золотились апрельским солнцем не упёртые в пуловер, не упёртые в лифчик сильные груди... крепко раскинувшиеся в разные стороны от середины... золотисто-белые, золото, облитое белым, не стекающим, не пропадающим молоком... с красным следом недавнего поцелуя... пульсирующие тончайшими вздрагиваниями тонкой светлости...
   - Не отмывается, - пожаловалась, жалобно обведя пальцем круг возле недавнего поцелуя верха левой груди. - Сфотографируйте мне на память? На шее у меня следы не остались? Коллеги увидят?
   - Сейчас проверю... Вот, кажется... на попе...
   - Да вы что? Когда успели?
   - Сам не помню. Смерч страсти.
   Оглянулась за себя, обвела пальцами след смерча...
   Оборвались во что-то... теряя шатания стен, шкафов...
   - Ох! Ох! Так я тебе и дамся... Побегай за мной, подобивайся, подобивайся победы, Командарм!
   И добавила вроде в сторону, вроде никому... не знаю, куда иду? Зачем со мной кружения в голове?
   Посмотрела глазами обречёнными коротко в него, не оборачиваясь, взяла белое что-то, похожее на блузку, закрывая себя, закрывая и удерживая на всех краях и срывах...
   - Поехали к нашим во дворец, - проговорила очень медленно.
   По сло-гам...
   15
   В бревенчатом давнишнем-давнишнем доме русского художника позапрошлого века Джилл зажгла керосиновую лампу, залезла под одеяло на металлической кровати с шарами на металлических спинках, выплывшей из истории мира, раскрыла электронную книгу. Нашла набросок, вставленный с флэшки, Командармом.

СТОЛ ПИСАТЕЛЯ

   Распознание жизни вокруг начиналось в Карлаге, отдельными движущимися картинками, то понятными ребёнку в четыре года, то не запоминающимися.
   Вокруг меня всегда были мальчики и девочки, воспитательница и нянечка, и мы назывались группой. В дошкольном детском доме. Я думал, все дети берутся из детских домов, сначала в них вырастая.
   Нас водили гулять по городу, парами, взявшись за руки, пара за парой. Вся группа - детей двадцать, может быть.
   Мимо ехали военные грузовые машины. Сразу за кабинами, в кузове, в короткой отгородке лицами к кузову стояли два военных с автоматами и собаками овчарками. Овчарки лаяли. До конца кузова короткие, как без ног, сидели рядами сильно взрослые дяди, одинаковые серой одеждой. Мы не знали, кто они и куда их везут.
   В группе, на занятиях по рисованию, я рисовал машины, дядей, овчарок и военных с автоматами, винтовками со штыками.
   Мы жили в большом доме с двумя этажами и круглыми колоннами по сторонам крыльца. На втором этаже нас приводили в музыкальную комнату. Воспитательница играла на пианино, мы пели песенки. Кто-нибудь из мальчиков смотрел в стекло двери на балкон и кричал: привезли! Мы бежали к стеклу и смотрели.
   За забором возле нашего дома во двор другого дома, сильно высокого, стояли люди с винтовками. Сюда приезжали машины с большими железными коробками до заднего конца, вместо кузова. Из них выходили военные с автоматами, за ними люди с руками, завязанными за спиной. Людей военные заводили в большой дом. Овчарки переставали лаять.
   Половину одного дяди солдаты вынесли из машины на руках и пошли с ним к дверям. У дяди не было ни одной ноги.
   Я рисовал винтовки, штыки, автоматы и позади них военных с погонами. Людей без погон и собак.
   Взрослым узнал - вырастал через забор с областным управлением НКВД. Или МВД, в начале пятидесятых годов. Содержание дома от переназывания не менялось. Я думал, все взрослые в городе делятся на военных и на людей со связанными за спиной руками, и овчарки научены лаять только на них, у кого нет винтовок с длинными штыками, и нет автоматов.
   Такое вот осознование раннего детства. Мира вокруг. Без игрушечных для меня бабушек, читающих сказки, дедушек, дающих конфетки - их не видел вообще.
   Через то же самое стекло в музыкальном зале я утром разглядел и запомнил самый первый снег зимы, мягкий, задумчивый. Во дворе дома напротив снег лежал тоже, утром не тронутый машинами и автоматчиками.
   На снежной улице ехали круглые верхами автобусы, по краям их круглоты светились рубиновые, изумрудные и оранжевые фонарики.
   У нас в коробках не мог найти рубиновые и изумрудные карандаши, цвета лампочек на новогодней ёлке.
   Летом начиналось горячее, сильно жёлтое солнце. Нас строили по двое, говорили взяться за руки, нянечка всем на головы надевала панамки, белые. Брала бидон с водой тем, кто пить захочет.
   Мы шли гулять среди деревьев. Меня за руку вёл брат. Мне сказали он старше меня. Брат сорвал почти голубой цветочек с остренькими краешками и дал мне. Сказали - василёк. Я носил цветок в руке и не знаю, куда он упал.
   Брат остался настоящим, и не потерялся.
   Когда воспитательница нам вслух читала книжку про Пушкина, я не мог понять, кто бабушка. Все дети живут в детдоме, взрослые в том доме с автоматами и винтовками, а где живут бабушки?
   Придумать, как и понять, не получалось.
   Воспитательница Зинда Велеевна Велеева много раз рассказывала другим воспитательницам, нянечкам и нам, сидящим в тишине, - началась война, она одна выводила из Крыма детдомовских малышей, "таких же возрастом, как мы". Пешком из Крыма. Все спали на земле. Кушали, что в степной пустоте давали военные. Всё время несли с собой воду. "Жара, лето, малышня просит пить, пить... Малышне раздам бидончики, бутылки с водой, говорю, не спотыкайтесь, вода выльется..."
   Понятно, почему о таком можно написать только коротко?
   16
   Пятый посёлок сразу запомнился громадной, опрокинутой над казахстанской степью купольностью чётного, блестящего неба, светящимся многими, многими серебряными звёздочками.
   Нас, доросших до школьного возраста, привезли сюда, в школьный детский дом. Он находился на самом краю посёлка, в две улицы стояли домики, сложенные из самана: коридор с раздевалкой и умывальниками, направо комната, где мы учили уроки, играли в игры, читали книжки, налево спальня. В каждой группе жили по двадцать пять человек, от первоклассников до десятого класса. С шефством старших над каждым первоклассником.
   Учиться мы приходили в школу, она называлась Колбаса. Длинная яма, выкопанная в земле, стены поменьше метра с малюсенькими окошками, земляная крыша. В классах земляные полы и керосиновые лампы. Три класса, в каждом - печка, впервые увиденная здесь.
   Зимой начинались бураны. Буран в Казахстане - сильный ветер, снегопад, от него темно и днём, в двух шагах человека не видно. К нашей группе приезжали сани, сделанные большим коробом. Нас усаживали плотно, сверху закрывали брезентом. Довозили до дверей школы, вынимали из саней. Мы спускались в свою землянку, на уроки.
   Бураны заносили нашу землянку-школу сугробами, мы учились, зажигая керосиновые лампы, их расставляя по классу. Три штуки.
   На одном уроке учительница вызвала меня к доске, перед всем классом попросила меня больше не рисовать танки, пушки, самолёты, солдат в школьной тетради. Бедно, как и все мы, одетая, неожиданно вручила мне альбом для рисования и узкую коробочку. Я её открыл, в ней лежали шесть цветных карандашей и бритвочка для их очинки.
   Вот такой урок человечности, протянутый мною навсегда...
   Я потом стал и художником, и писателем, но если бы не та бритвочка для очинки карандашей, такая удивительная забота... Моя живопись, чеканные триптихи, скульптура, гарнитур резной мебели - всё начиналось от того альбомчика и коробочки карандашей, с бритвочкой на них, проявлением мысли заботы...
   17
   Когда в пятом классе мы начали учить английский язык, я не мог понять, зачем его учить, ведь Англия где-то очень далеко от нас, мы в ней жить не будем? А с самого первого класса я каждый день слушал разговоры на таких языках: греческий, чеченский, татарский, казахский, немецкий, русский - как говорят донские люди, русский - как говорят люди с Поволжья, и русский - по радио. На всех названых языках говорили и школьники на переменах, и взрослые на улицах посёлка. Одновременно зная и русский, общий для них.
   Я рос и думал, так живут везде, а в кино почему-то все говорили, в городах, на русском. Постепенно, вместе с историей самого посёлка, узнавал настоящую причину многоязычия вокруг и рядом.
   Английский язык нам преподавала суровая, обиженная постоянно настоящая англичанка, прежде работавшая в Москве, в Министерстве иностранных дел. Сюда вместе с сыном отправленная как иностранная шпионка.
   Подобных, по жуткостям жизни, вокруг находилось - да всё и все, - и условия для жизни, и люди. Обстановкой раннего детства, второй школой, чего в обычных школах никому не преподают. Из рассказов взрослых, вырастая, я понял, вокруг нас в степи находятся номерные посёлки Сталина. Наш посёлок - Пятый, в стороне, километров за десять, Девятый, в другой стороне - Шестой, Восьмой. И во всех посёлках люди с одинаковыми судьбами, выселенные как спецпереселенцы.
   18
   Огуречик-человечик,
   Не ходи на тот конечик.
   Там мышка живёт.
   Тебе хвостик отгрызёт.
  
   - У меня хвостика нет.
   - Ты бойся на всякий случай, найдут и отгрызут хвостик, если захотят. Не знаешь ещё, люди какими бывают...
   Тебе шесть лет. Ты слушаешь стишок и жалко огуречика. И самому не надо ходить на тот конечик, запоминаешь, там сделают плохое. Опасливо становится, ты ведь маленький, ты только-только начал ходить в школу, в первый класс.
   Твоя школа называется Колбаса. Какая настоящая колбаса, съедобная, ты не знаешь, в столовой её не выдают, не бывает, и в посёловском магазине её нет. Колбасу показывают в кино, когда в Москве сидят гости и говорят: - "колбасы я наелся в буфете на работе, зажарь мне котлеты".
   Ты не понимаешь, как можно говорить кому-то его желания. Ты привык, а сначала научился съедать то, что дают в столовой. Ты живёшь в детдоме, вокруг тебя шестидесятые годы двадцатого века.
   Школа Колбаса - твоя самая первая, сделана так. Выкопана длинная прямая яма, примерно на метр в глубину, чтобы ниже надо было стены класть. Стены сделаны из самана, поверх наложены горбыли, на них плетни из хвороста, дальше солома, на солому набросана земля. Окошки маленькие, их засыпает снегом, в классах горят керосиновые лампы. Полы земляные. В школе четыре комнаты - классы, и две печки. На перемене ты бежишь к печке, открываешь топку, достаёшь из кармана запрятанный на завтраке в столовой хлеб, кусочек сала, отламываешь от веника палочку, жаришь в топке сало и капаешь им на хлеб. Надо успеть, пока и перемена, и за тобой несколько пацанов, надо сделать быстро. Ты вырастаешь и думаешь, все дети учатся в таких же школах.
   Строем ведут в посёловский клуб. Показывают кино. Школа в Москве. Потолок в классе - двоим взрослым, вставшим друг на друга, не достать. Окна шириной в десять школьников и в высоту в четыре первоклассника. Они хором говорят спасибо товарищу Сталину за их счастливое детство. Ты не знаешь, кто такой товарищ Сталин. Ты понимаешь, - там, не на Пятом посёлке, совсем другая, сказочная жизнь. С волшебником Сталиным, делающим светлые, красивые классы в школах с книгами в шкафах позади парт и глобусами на шкафах.
   Позади парт в школе Колбаса побеленная извёсткой стенка, низкая. Библиотеки в школе нет. Картин и портретов на стенах тоже.
   Ты вырастаешь, и начинаешь задавать всякие вопросы, возникающие от думанья.
   - Почему есть город Москва, недалеко от нас город Караганда, ещё ближе станция Осакаровка, а наш посёлок называется без имени, Пятый посёлок? Почему рядом с нами есть посёлки с номерами Девятый, Шестой, Восьмой, Одиннадцатый? А где посёлки от Первый, Второй, Третий, Четвёртый, Седьмой, Десятый? Куда они пропали?
   Интересно, многие взрослые и не задумывались, почему так разорвана, почему с дырами пустоты идёт нумерация посёлков здесь, возле Караганды.
   - Те посёлки пропали, на их месте снова степь началась. Все привезённые строить их поумирали. От голода.
   - Тогда расскажите, наш посёлок откуда взялся? Почему у него вместо названия - номер?
   Ты сидишь с другими мальчишками в столовой, вместе с работницей кухни чистите картошку, вы все сегодня дежурные по столовой. В детдоме двести сорок четыре мальчиков и девочек, на всех надо начистить большой ящик картошки, наверное, целый мешок.
   Тётя Куля - как зовёте вы работницу столовой, - смотрит на вас грустноватыми глазами, молчит, вздыхает почему-то, как боясь возвращаться куда-то в очень плохое, и рассказывать начинает.
   - Наш Пятый посёлок начался в тридцатый годах, арестанты его построили. Привозили сюда людей с разных сторон, кого из России, с Волги, кого из Крыма, греки они, чеченцев привозили, татар, немцев везли откуда-то, наши они, русские, в России всегда жили. До войны всё было. Нашу семью с Дона привезли, и ещё несколько семей с Дона, вместе с нами.
   - Кто привозил?
   - Конвойные, с винтовками.
   - Так вы и были враги народа?
   - Какие мы враги народа? У нас семья жила зажиточно, потому что работали много, не ленились. Самых зажиточных арестовали, скот весь отобрали, имущество разрешили взять, что с собой унести можешь, и всё. За что нас понаказывали, обобрали до нитки, до сих пор сама не пойму. Вы только не передавайте никому, а то снова накажут за вредные разговоры, правду у нас вредной придумали называть, по ихним законам.
   - По ихним - чьим законам?
   - Конвойников, чьим же. Нас везли на поезде в скотских вагонах, там четыре стены и пол, и лавок не было, спали все на полу. Несколько дней и ночей везли, не говорили, куда.
   - Вас судили и приговорили?
   - Никто не судил. Поарестовали, повезли. На станции Осакаровка сказали всем выходить, построили нас в колонну и погнали по степи. Люди идут семьями, детей маленьких на руках несут. По сторонам конвойные на бричках едут, с винтовками. Они власть, чего им двадцать километров по степи ногами топать, уставать. Пригнали нас в степь, сюда, здесь шест стоял, и наверху пучок травы привязан. Повезло нам, речка Ишим тут оказалась, воды напились за весь день. Конвойники сказали, стройте дома, жить тут будете. Из чего строить? Кирпичей, досок нет. Лопат, топоров. А не наше дело, они сказали, стройте как хотите. Кто побежит отсюда - поймаем и расстреляем. Кто как мог, начали ямы копать в овраге, где обрывчик есть, по берегу реки люди ямы копали, в береге обрывистом. Тряпкой закрыли вход, вот и дверь. Посёлок раньше начинался немного в сторону, левее, там бугров много до сих пор.
   - Мы ходили, видели. А чей там памятник валяется, из белого камня?
   - Врача с нами пригнали, не знаю, откуда. Он лечил многих людей, траву собирал по степи и травой лечил, лекарства не было никакого. Он и сам умер, ему памятник. В том месте много людей похоронено, в первую зиму тиф начался, от тифа и голода люди умирали семьями. Одни умирают, другие хоронят. На том месте много людей захоронено. Кого пригнали конвойники, может, третья часть к первой весне осталась. Потом конвойники новые семьи пригнали. На могилах крестов, памятников не ставили, не из чего делать было.
   - А почему вы не убегали? Пошли бы все на станцию Осакаровка и уехали.
   - На станции строго следили, арестовывали сразу. Поди туда и не возвратишься.
   - Куда делить другие посёлки? Почему начинаются они сразу с Пятого?
   - На тех люди поумирали все, от голода и болезней, и дети и взрослые, и посёлки прекратились. Давайте, дети, насчёт другого спрашивайте, с вами наплачешься...
   19
   Ты разглядываешь посёлок, гуляя по нему, потому что гулять больше негде. Посёлок, речка Ишим, степь, бесконечная во все стороны. Голубое красивое небо, по всей купольности облитое ярчайшим солнцем.
   В посёлке пять улиц, они так и называются, тоже цифрами. Возле магазина, маленького, стоят женщины и быстро-быстро говорят на греческом языке. Ты уже знаешь, их сюда привезли из Крыма. Что они могли сделать против советской власти, ты никак не можешь понять, потому что дружишь с греками мальчишками и нет ни одного рассказа для основания их ненавидеть. Они такие же, как и ты, и их родители такие же, как и ты. Простые сельчане. Они не воевали против советской власти и бунты не устраивали.
   Дома в посёлке саманные, небольшие, все одноэтажные. С земляными крышами, летом хозяева крыши обмазывают глиной, чтобы не протекали. Если за лето пройдут три дождя, все радуются, вырастет картошка на огородах возле домов. И капуста, и морковка. Возле каждого дома огород, любая семья кормит себя, с огорода.
   На краю посёлка делают саманы. Папа, мама, две дочки. Они лопатами вскопали степь небольшим кругом, посыпали соломой, полили водой из речки, вёдрами натасканной, голыми ногами ходят по кругу и месят глину. Потом они будут накладывать лопатами сырую, густую глину в прямоугольные формы, сделанные из досок, и выкладывать глиняные кирпичи на сухую землю. За лето саманы высохнут, из них начнут строить дом. Вместо хибарочки, где живут сейчас.
   Одна улица в посёлке чеченская. На неё почему-то никто старается не ходить. Чеченцы идут к своим малюсеньким домам. Мужчины и летом в высоких круглых каракулевых шапках, руки держат за спиной, на них гимнастёрки без погон, тонкие ремешки, штаны галифе, на ногах шерстяные носки и калоши. Летом. Чеченское кладбище рядом с посёлком отдельное. Там на могилах плоские камни, проходить близко нельзя, говорят взрослые, чеченцы обидятся. Им тоже запрещено уезжать с Пятого посёлка, тут до сих пор непонятно, все посёловские арестованные до сих пор? Гагарин в космос слетал, а тут то же самое, как от начала, от той травы, привязанной на шесте в пустой степи.
   Чеченцы никогда не дрались с детдомовцами...
   На краю посёлка станция МТС, машино-тракторная станция. Стоят трактора, комбайны, грузовики, есть слесарные и токарные мастерские, здесь работают многие отцы семей и повзрослевшие сыновья. В МТС по вечерам работает дизельная электростанция. Перед двенадцатью часами ночи свет в домах трижды мигает и гасится, дизельный двигатель станции останавливается. На ночь и радио выключается, в местном радиоузле.
   Все люди по посёлку ходят в фуфайках, осенью и зимой, и весной. Одна рабочая, вторая для хождений в магазин, в гости, в кино. Его показывают в маленьком саманном клубе, ленты в коробках привозят из района один раз в неделю. Никаких пальто, шуб ни у кого нет, слишком дорогие.
   Зимой посёлок буранами заметается до печных труб, вровень с крышами. Занятия в школах отменяются. Люди прокапывают траншеи от входной двери домика, по ним и ходят.
   Детский дом - девять саманных домиков на самом краю посёлка. После бурана от домика к домику, и к столовой, прорыты траншеи, для хотьбы.
   Самыми частыми у нас в детском доме были разговоры - где наши отцы, матери, и кто они? Хотя бы раз на них глянуть - всё бы простил...
   По ночам далеко в степи светятся огоньки, серебристые. Там станция Осакаровка, до неё двадцать километров. Там ездят поезда, свет выключать нельзя. Ты никогда не видел, что такое поезд снаружи и внутри вагонов. Ты начинаешь мечтать - сядешь в поезд и уедешь отсюда, потому что не хочешь жить в посёлке, где все взрослые и все дети как будто вольные люди, и как будто арестованные навсегда.
   Неизвестно за что.
   Вечерами снова и снова небо над посёлком становится полосатым от белых следов. Так тут все узнают, запустили какую-то ракету. По радио о запусках ракеты не сообщается, запуски все секретные. Всегда маленькая серебряная штучка, похожая на папиросу, летит впереди, а за ней по всей выпуклости неба расходятся полосатые следы, как на арбузе.
   После того, как Гагарин слетал в космос на такой ракете, - вы не увидели его пролёт над посёлком под космическими трассами, он промчался утром, - в магазинчик из района начали привозить белый хлеб. Продавать по батону в одни руки.
   Впервые, на посёлке.
   Самый дешёвые фуфайки на людях, единственный телевизор на всё село в сельском клубе, самый дорогой в мире космический аппарат пролётом над Пятым, номерным со сталинских указов посёлком...
   20
   С тобой, уже в пятом классе, учится Олег Дик. Он англичанин, посёловский, его мать преподаёт вам английский язык. Она настоящая англичанка, никому не рассказывает, за что и как очутилась здесь. Вместо Англии. Её всегда сильнее жалко, ведь вы-то русские...
   Её лицо, постоянно строгое, постоянно думающее, постоянно обиженное на всё, называемое жизнью... Угнетение её с сыном ссылкой - жизнь?
   Олег приходит в школу в новых брюках. В светлых, присланных посылкой родственниками из Англии. Вы окружаете его на перемене и просите показать удивительное, замок "молнию" там, где расстёгивается ширинка. У вас у всех пуговицы, часто - деревянные, не пластмассовые.
   Ты на улице посёлка разговариваешь со взрослым, он приехал сюда чего-то проверять из самого города, из Караганды.
   - Правда, что наши лётчики воевали в Корее против американцев?
   - Не твоё дело.
   - Правда, что в Караганде шахта взорвалась и шахтёров из неё не достали, все сгорели?
   - Не твоё дело.
   - Правда, что Хрущёва в Москве с работы выгнали?
   - Не твоё дело.
   - А зачем тогда я в стране?
   - Иди отсюда.
   Идти некуда. Кругом Пятый посёлок, охраняемый степью. Пойдёшь, воду в ней не встретишь на пути, сам и погибнешь.
   Зимой ты с мальчишками приходил к вашим пожилым одиноким учительницам. Помогали переносить уголь с улицы в маленькие углярки в сенях, откапывали проход от улицы до дверей. После работы учительницы поили чаем, выкладывали на стол конфетки, их называли подушечки. Липкие, маленькие. Дорогие, по зарплатам учительниц. Ты видел сделанные посёловским столяром простейшие столы, фанерные шкафчики, кровати с железными спинками с тонкими серыми одеялами. Как солдатские, в кино.
   Ты и не знал, тогда, - вперёд, на всю жизнь, появилось презрение к любой бесполезной, глупой роскоши. К барахлу.
   Те учительницы жили для другого.
   У них учился.
   Без слов. Без нотаций.
   Тракторист посёловский рассказывает, оглядываясь на стороны.
   - В Темир-Тау, возле Караганды, рабочие подняли восстание, только не говори никому.
   - Почему они восстали?
   - Туда болгар навезли из самой Болгарии и объявили братскую молодёжную стройку завода и города. Коммунистические бригады сделали, труда. Болгар в хорошие общежития поселили и им больше платили за такую же работу, столовые для них отдельные сделали и магазины, наши рабочие жили в бараках и мало получали. Забастовали, весь город войсками с танками окружили и в забастовщиков стреляли.
   - Разве можно стрелять в живых людей? Они ведь в военных не стреляли?
   - Нет. Ну и что? Против власти забастовали, а им приказать в людей стрелять - да запросто.
   Все вечера ты, пятиклассник, читаешь толстую книгу для взрослых, - "Тихий Дон". Дочитывая последний том, белых ненавидишь и красных ненавидишь. Ни с теми хорошей жизни у простого человека нет, и ни с этими. Грабят все, лишают жизни расстрелами все.
   Люди сами по себе, по устройству бессовестности, жестокости хуже посёловских собак? Живущие в других местах страны и городах? И национальность русские не означает, что они обязательно честные и добрые?
   И почему чёрное солнце Григорий Мелехов увидел в самом конце книги, ты понял.
   Просто названо самым точным образом, чего видишь ты.
   Сам видел над посёлком яркое, золотое, а вокруг себя... чёрное.
   С самого детства.
   21
   Вам показывали кино про фашистский концлагерь. Ты сидел и удивлялся, - в тех лагерях - а фашистов надо ненавидеть, - были тоже отряды, как у вас. И старосты, как у вас, в детдоме. И строем заставляли ходить. И свободным человек не был, попавший в лагерь.
   С самого детства надо ходить строем, приучили тебя. Вставать утром по расписанию, хочешь не хочешь, умываться быстро, строем в столовую, строем из столовой, строем в школу, строем назад из неё. Строем через весь посёлок в сельский клуб, там будет кино.
   С самого детства уметь "правой - левой", не выскакивать из шеренги, строем, одинаково со всем отрядом. Детдомовцы с самого детства - лагерники?
   - Где сам собой станешь? Когда?
   - Сильно умный, что ли? А по морде за такие слова не хочешь?
   - Сам получишь.
   Не стена ограничения.
   Камера.
   Тюремная камера, получившаяся в голове спросившего.
   Учительница на уроке спрашивает, почему ты учился на пятёрки и перестал делать домашние задания.
   - Зачем учиться? Всё равно война будет.
   - Какая?
   - Каждый день по радио говорят, карибский кризис, на нас Америка нападёт с атомными бомбами. Сгорим все, зачем учиться? Мы с мальчишками сидим по вечерам, договариваемся, где спасаться. Куда бежать? Везде степь ровная, надо землянки рыть, может, помогут спастись от Америки.
   Директор в своём кабинете.
   - Как ты посмел о войне всем в школе говорить? Я на фронте пять лет в артиллерии воевал, такое видал, такое... Я свою страну защищал, а ты войну придумал пропагандировать?
   - Почему вы были на войне и защищали тех, кто сюда вас под конвоем отправил?
   - Не твоё дело, не дорос ты ещё мне вопросы насчёт того задавать!
   - Я бы за них не воевал, они сами враги народа, кто сюда без приговора людей отправлял. Я насчёт войны говорил потому, что по радио говорят, наши на Кубу завезли ракеты и американцы хотят начать войну против нас, называют по радио карибский кризис. Я сам ничего не придумывал.
   - Иди и учись. И ни слова насчёт войны, понял?
   - Ладно, пока не буду.
   - Не пока - запомни, - а никогда!
   - Война завтра если начнётся, нам всем чего делать? Куда бежать от американских атомных ракет?
   - Сказал тебе - никогда!
   Ладно. Можно повернуться и молча выйти из кабинета директора, и самому думать, что делать, как спасаться, когда начнётся...
   Ещё и над тем подумать, почему взрослые правду скрывают?
   Тебе тринадцать лет. Ты с мальчишками в обрывистом склоне оврага за посёлком выкапываешь землянку. Тут наметили прятаться от атомной бомбы, когда американцы начнут войну.
   Копаете, потому что взрослые одно говорят, а противоположное думают. И скрывают. Они все такому научены Пятым посёлком.
   Вместе с вами сын из немецкой семьи.
   - Отто, твой отец в войну сорок первого где воевал?
   - Нигде. Его забрали в трудармию.
   - Чего-чего? Трудармии не бывает!
   - Была во время войны. На нашем посёлке все немецкие семьи привезены с Поволжья, раньше там они жили. Когда война началась, с посёлка их забрали в трудармию, они бесплатно строили заводы и жили в специальном лагере.
   - Их чего, судили, потому что немцы?
   - Не судили, и не потому что немцы. С посёлка немцев в трудармию забрали, русских, греков, разных забирали. Одних в армию настоящую, а их в трудармию, до конца войны.
   - Врёшь ты. Нельзя человека без суда в лагерь отправить.
   - Я бы врал, да говорю, как было. Сами у моего отца спросите, только он рассказывать не любит. Не хочет, противно ему вспоминать.
   Тринадцать лет. Тебе жалко и Отто, и его отца, вечного невольника, и всех пятовских мужчин, кого в любой день могут забрать в лагерь и заставить работать бесплатно просто так, потому что они сюда переселились не по собственному желанию, а по приказанию власти. Или переселение, или расстрел. Так им говорили те, кто приказывал.
   Власть - не у умных. Власть - у кого винтовка, сабля, наган, пулемёт и автомат.
   Теперь и ракеты, и атомные бомбы.
   У самых жестоких.
   Запоминаешь, на всякий случай.
   22
   У тебя два директора, школы и детдома. Директор школы попроще, останавливает и ругает, когда по школьному коридору на перемене бегаешь. Со своим директором совсем другое, понятное вам двоим. В разговорах на двоих.
   Синие большие, толстые тома книг стоят в его кабинете, на простых полках. Большая советская энциклопедия, написано на каждой. У вас одна на двоих энциклопедия, не написанная в книге.
   - Мне сказали, ты опять не хочешь учиться. Смотри, загоню тебя туда, где Макар телят не пас. Подумай сам, как станешь жить без образования? Отправлю тебя в колхоз, будешь всю жизнь коровам хвосты крутить. Это наше поколение - тут раньше школы не было, потом война началась, вместо института. Ты должен учиться, после школы в институт поступать надо. Государство на тебя каждый день деньги тратит, кормит тебя, одевает, ну, и ты добром должен отплатить.
   - Я никому не должен.
   - Как не должен? Государство тебя...
   - Вы верните мне моих родителей, я к ним уеду. Государство не живое, с ним встретиться нельзя. Я о родителях когда думаю, мне никакой школы не надо, пешком бы по степи к ним ушёл. Не знаю пока, идти куда, в какой город. Вместо государства родителей верните. Найдите мне моих родителей, папу и маму?
   - Государство, государство...
   Директор замолкает. Директор смотрит на тебя, молчит. Ты начинаешь понимать - попросил, сказал чего-то такое - нельзя было говорить. Директор хороший человек, он молчит и знает, чего сказать тебе сейчас не может.
   Директор отходит от стола к окну. Смотрит в окно. Стоит, молчит.
   Возвращается, останавливается рядом.
   - Я прошу тебя, учись. Надо учиться, без образования тебе после детдома будет очень трудно. Ты способный, учись.
   Гладит по плечу. И не говорит, чего знает, он пока не может.
   Вы понимаете, что - в тишине. С разных сторон понимаете.
   Тишина.
   Как из неё выйти... в самое нужное... нужны родители, родители...
   Таких, как ты, у директора...
   Ты идёшь от директора в свой отряд. Отряд... тоже, как у запертых в лагере...
   Ты хочешь идти несколько дней. Через степь, речки, сопки, и где-то искать родителей.
   Не знаешь, где искать. Надо подрасти, догадываешься.
   И никак не можешь догадаться - вот почему все семьи, живущие на посёлке, привезены сюда арестованными, наказанными без судов, - почему ты, привезённый сюда из городского дошкольного детдома, тоже невольник, не имеющий права уйти отсюда. В любую сторону уйти, уехать на попутной машине.
   Милиция поймает и вернёт. Сюда. Других мальчишек уже возвращали.
   За что вы все не свободные с самого раннего детства, с дошкольного, где и осознавать вокруг себя ничего ещё не могли? Так понадобилось этому государству, пригнавшему сюда, к пучку травы на шесте в голой степи, разных и одинаково наказанных людей?
   А директор и некоторые взрослые из посёлка ещё ездили на войну защищать такое, жестокое государство?
   Зачем, кому оно нужно?
   23
   - Стройся! Смирно! Знамя поднять!
   Ты государственный человек, и стоишь среди всех остальных государственных, выстроенных отрядами девочек и мальчиков. Восемь отрядов. Лето. Утро.
   Документ называется разнарядка. Его читает завуч.
   - Государство вам не дойная корова, вы тоже можете обеспечить себя продуктами питания, на то у нас есть свои поля и сад. Первый отряд малыши, остаётесь тут. Второй - полив малины и смородины, третий - полив яблонь, четвёртый и пятых отряды пасти коров и свиней, и уток, шестой на прополку свеклы, седьмой полоть картошку, восьмой...
   Пололи мы запросто. Человек пятьдесят выстраиваемся в линию и пошли по полю. Ширина захвата получалась хорошей, и травы после нас не оставалось, одна ботва морковки или свеклы.
   Посевы овса, пшеницы на полях - в длину километров пять. На них я работал прицепщиком на прицепном комбайне "Сталинец", вилами на заднем бункере отбрасывал солому, давил на педаль, оставляя позади комбайна новые копны. К нам приезжали грузовики, забирали зерно.
   А после уборки стал прицепщиком на тракторе "Сталинец-100". Трактор самый большой, тяжёлый, а меня в пятнадцать лет тракторист быстро научил и я легко управлял громадиной, мы тащили за собой широкий плуг и пахали землю. Меняли друг друга за рычагами, потому что пахали с вечера до утра, в ночную смену. И спали прямо в кабине рычащего чудища, привыкли.
   Осенью снова школа, и снова начинал читать книги. Я прочитал всю библиотеку детского дома, закончил всеми рассказами и романами Л.Н.Толстого, и ходил по знакомым по селу, брал книги у них, в основном в домишках учителей. Прочитав, сразу возвращал, книги учителя очень берегли. Почему-то им нравилось делать такое доброе дело, выдавать мне книги и беседовать о прочитанном. Не знаю почему, научившись читать, всё детство читал и читал, и меня называли, мальчишки, книгоедом.
   Тогда же научился печатать на печатной машинке, старом здоровенном "Ундервуде", обычно с дырявой лентой, прокрутка плохо работала. Меня записали в библиотечный совет, моя работа стала - перепечатывать тексты на любую бумагу со вторых экземпляров и вклеивать в книги с вырванными страницами.
   В мае все мы закончили очередные классы, на общем собрании директор детдома сказал что-то такое - я вышел в садик, смотрел на цветы шиповника, дышал цветением весны и впервые подумал, - как это всё, великолепное, отразить? Нарисовать? Написать?
   До действия было ещё долго...
   Учился я хорошо, и зимой нас, отличников и ударников, повезли в областной город на праздник Нового года. Эта поездка расшибла узнанное прежнее, навсегда. В тринадцать лет я впервые увидел на станции настоящий поезд с паровозом впереди, фырчащим, дымящим, впервые облазил весь вагон, стараясь понять, как в нём ездят люди. В городе впервые увидел свет фонарей на вечерних улицах, высокие потолки в доме интерната, нас там поселили, кафельные стены, много света на пяти этажах, кафельные стены в умывальных комнатах, настоящие унитазы в туалетах. Постоянно задумывался, а почему мы живём в земляных домиках и учимся в землянке?
   Праздник - в областном Дворце культуры. Орнаменты, гипсовые, с просветами между узорами, отделяли гардероб от вестибюля, впервые - люстры везде, на всех этажах, настоящий эстрадный оркестр, возле него стоял и разглядывал золотистые трубы, саксофоны, все в искрах барабаны, музыкантов в отглаженных красивых костюмах и галстуках, - я стоял и хотел такой жизни, красивой.
   Будто попал на слой выше, в пространство, до того вечера неизвестное мне.
   Оно проявилось во мне впервые, очень большой опасностью. Я не захотел возвращаться в прежнюю жизнь, а как вырываться в совершенно новое, и мне новизной полной неизвестное - задача из задач.
   Не имея никакой помощи...
   Такой конфликт между вчерашним и завтрашним, называющийся путь в неизвестное, опаснейший, как оказалось в проявлении практическом, далее возникал передо мной и жизнью окружающей не раз, требуя перехода во всё большее, большее выстраивании самого себя, как личности, требуемой самим от самого себя, - не заставлял никто.
   Похожий на переключение скоростей в автомобиле, на прибавление веса поднимаемой штанги - до самого рекорда...
   Такой конфликт человека с самим собой я называю самым сложным, и самым необходимым. Даже как его улаживать приходится думать и делать только самому. В посёлке открывшееся мне называли просто, стать человеком.
   Больше в маленьком посёлке жить не захотел, хотя из самого радостного там была летняя степь...
   Закончив восемь классов, отказался учиться. Мне выдали зеленоватый чемодан, две банки консервов, мясных и рыбных, булку хлеба, вторую рубашку и дешёвые штаны, отправили из детдома работать в совхозе и жить на полевом стане. Получил первую заплату. Пришёл к директору совхоза, попросил расчёт. Директор матом сказал, куда мне идти: "пошёл отсюда к е"еней матери!". Я вернулся на полевой стан попутной машиной, забрал свой чемодан, на попутке приехал на станцию, залез в поезд и оказался в городе.
   Ночевал на вокзале, несколько ночей спал на втором этаже возле какого-то кабинета на цементном полу. За три дня разыскал подходящее училище - в нём давали койку в общежитии, трижды в день кормили в столовой, форму ремесленного училища с шинелью на зиму - за год светилось впереди получить профессию, - и начал учиться.
   Вокруг начался областной город, новым уровнем. Неизвестным мне.
   Требовался другой уровень, ну совершенно другой.
   Требовался ракетный прорыв вверх, в образование и совсем другую жизнь, пока не понятно - какую.
   Культурную, чувствовал, а всё остальное... всё остальное - самим собою стать.
   Как заложено природой, судьбой.
   Стать человеком и уйти ото всего, существующего против самой жизни.
  
   * * *
   Джилл смотрела на круглый огонь керосиновой лампы.
   Не знала, как жить.
  

Конец второй части.

27.11.2018 год.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

   24
   На общий завтрак Джилл вошла, резко вонзая высокие каблуки в пол. Чёрные тонкие лосины, прикрытые от пояса белой короткой занавесочкой, приоткрытые и сзади тоже короткой, отлетающей при шагах, белейшая блузка...
   Блузка под лицом - у мужчин после дикого похмелья такого не бывает.
   - Извините, вы не заболели? Вы себя плохо чувствуете? - придумал помочь датский писатель.
   - Много было ночью работы, - ответила, кивнув.
   - Вам надо отдохнуть?
   - О, я-я... - продолжила на немецком. Может, и случайно выбранным.
   "Что ты со мной делаешь?" - воткнула глазами в Командарма. - "Что вы мне такое в сердце вложили? Так не должно быть!!!"
   Выпила чашку кофе и всё, немедленно ушла.
   На улице набрал номер её переводчика.
   - Должен быть с тобой.
   Молчала. Высветилось на экранчике - "немедленно".
   Дверь старинного дома закрылась плотно и на железный засов.
   Почти своя стояла с глазами шире ярости.
   - У меня не получается вас отринуть, не хотеть видеть вас, не знать. Не получается, - капнула слезинкой. - Тогда как с вами сблизиться предельно не одними взаимными разглядываниями? Поцелуями, милыми мне?
   - Не дрожи, - провёл легко и коротко по причёске. - Успокойся.
   - Что вы мне говорите? Зачем пустое говорите? Не поверю, пока не почувствую! Пока не взорвусь на крошечки ничего не понимания! - воткнула гвозди фарфоровых, жёстких содержаний зрачков.
   Тесёмки под воротничком белейшей блузки запутались и оторвались, без блузки высветился белейший лифчик, чёрные лосины смылись волной к полу, открыв светлоту упругих настойчивостью ног, и совсем неожиданно лобок распушился коричневой темнотой запутанности, разделяемой легко и провально - отшагнула назад, умещаясь как попало на древней железной койке, приподнявшись, всем лицом разглядывая его иным и ждя сильнее, торопливее, - полные крупности груди взметнули за всплеснувшимися руками и остались сосками наверх, - разрывая бёдра надвое, взвыв, заскользила на вторжение, натыриваясь плотнее, плотнее, схватив за поясницу, нажимая тело на себя, мужское, плотнее, плотнее...
   - Уррррррр...
   Закрытое целованием... и целованием ответным, благодарящим... и улыбчатыми фарфоровыми глазами... теплеющими жданностью...
   - Люб-лю... Люб-лю... Люб-лю... Люб-лю...
   Вход - выход, вход - выход, ворваться - выйти медленнее...
   - El-ske... El-ske... El-ske... lieben... lieben... Любимый...
   Схватив круглый осторожными пальцами, проводя по выгнутым лепесткам бледной розовости розы, наставляя нужнее...
   - Я вас всего ею выпью... - зажала самым входом розы затвердевшей, - El-ske... lieben...
   Шатания между пониманием всего рядом и провалом...
   - Mein Lieblings...Wolf... - вынырнула из беспамятства... поцелуев плотных грудей, нападывающих под губы...
   Выворачиваясь бёдрами на стороны...
   - Mein... lieben... - удивилась крайнему взрыву.
   Совместному.
   Прижалась, благодарственнее.
   - Мокрый, - захохотала довольно, держа ударник в пальцах. - Он мой, мокрый мною, чем я там в себе, - засмеялась весело. - Wolf... Волк, на твоём языке.
   - Все твои слова понял без перевода. Кроме самого первого.
   - Elske? На норвежском. Переводится - я полюбила и люблю вас глубоко, сердцем. Душой и сердцем. Вы часть меня, мы одним сделались...
   - Но мы ведь и прежде чувствовали?
   - Без чувства продолжения не получается... Когда снова? - приподняла брови.
   - Не удивляйся, если в самый неожиданный момент.
   - Ох! Ох! Вся - внимательная стану. Давай позавтракаем, мой волк? - поднялась на ноги, наслаждающим желанием проглаживая себя по крепости бёдер и позади. Обернулась улыбкой хулиганистой, едва присела и поцеловала, где сердце.
   - От моего твоему!
   У плиты кофе варили вместе, целуясь между словами, прижимаясь телами. Джилл накинула на себя его рубашку, передала ему широкое полотенце, пошли на балкон.
   - Почему в самые-самые глубинные сверкания ты переходишь на родные языки?
   - Сокровенное рвётся от родника начального, родного... не зависимо от моего хотения...
   Солнце играло всходившими зеленями, ростками на холмах.
   - Второе кофе за утро, совсем иной вкус, совсем восхитительный! - счастливилась Джилл, прижавшись к своему человеку всем боком.
   Душой потеплевшей, невидимой...
   25
   В европейской спокойной стране и апрель раскрылся теплом, похожим на российский конец мая, едва ли не уверенной жаркостью.
   Взбудораженная, растормошенная, сбитая со всегдашней уверенной природной недоверчивости Джилл разглядывала себя, вмещаясь в старинное мутноватое зеркало, перебирая тюбики, мелкие баночки и флакончики, высовывала кончик языка для старания, поправляя пуховочкой, кисточкой, мизинчиком...
   Оборачиваясь на удерживающие её настроения безмолвия не мешающего сделать женское, для него же... ждущего на стуле...
   Малиновые узкие трусики с белым пояском притянулись плотно, поверх притянулись чёрные лосины, на место попали белые над ними занавески, колыхающиеся при шагах. Блузка с лопнувшими тесёмками заменилась красной с тонкими вертикальными полосками, туфли как сами подлетели к стопам...
   - Я приготовилась, идём ко всем? Где наши коллеги?
   За крыльцом дома сразу обернул ладонь Джилл своею. Остановил и поцеловал. В губы медленные, не отпускающие...
   Сразу и задумчиво, и торопливо начала рассказывать.
   - Вы должны знать, у меня есть, то есть у меня было многое из необходимого, чтобы мне жить смыслами, не скучной пустотой. У меня - творчество, материальные условия для творчества, изданные книги, независимость, мне не говорят начальники страны, как и что делать для исполнения своих книг. Родные люди, друзья и - всегда угнетавшее одиночество. Резко переменилось, на не известное для меня прежде. Мы сохраним? Мы не растеряем? Мы останемся в положении полёта над всеми?
   - Резко переменилось? Когда реактивный самолёт преодолевает звуковой барьер и выходит на скорость сверхзвуковую, на резкое увеличение движения, раздаётся звуковой взрыв, оставляя сам самолёт полностью целым. Похожее произошло... оставляя нас целыми, только переменив, сделав другими.
   - Человек мой, я начала догадываться... какое-то электричество, обновлённая, развернувшаяся душа подняла меня, затопила до всех краёв постоянной радостью, и не радостью - не знаю определения для нового... для чего искать слова, где определяют чувства?
   Не может так наполнить радостной нужностью ни концерт музыки, ни алкоголь, ни наркотики, ни гуляния на природе, ни отличная компания друзей, - с ними побыла и снова иди в одиночество души.
   И постоянно чувствуемое ощущение радости, желания улыбаться, ждать поцелуя и целоваться, понятое желание нужности себя, человека, человеку отличимому ото всех одним: любимостью любящего.
   Ко мне некоторые пробовали достучаться, злились и исчезали. Я не бесчувственная, я не могла уловить даже тонюсенького просверка ответа, моего, чуждые мне, и чужие. Совсем новое появилось в моей жизни, видишь ли?
   Вместе ответа приоткрыла губы, встречая длинное, длинное, не словесное, закруживающее не различение неба и земли...
   На секунды погасившее свет небесный...
   - Постойте, - придержала и остановила, внимательно смахнула с лацкана пиджака, - жучок к тебе прицепился... Моё не трогать, - тряхнула указательным пальцем вослед отброшенной букашке.
   - Джилл, я тебя называю на ты, очень уважая вас за книги, а вы меня на вы? Ты - самая близкая словесная форма, вплотную...
   - Вы - самая вежливая. Ох! Ох! Вы - не грубите, вас не ругаю. Притрёмся, само собой выберется. Вы ведь почти все мои некоторые инословесные аааа понимали без перевода? - прижалась лбом ко лбу, притянув его за затылок...
   Кроткая... затишевшая... слушанием себя?.. слушанием его?..
   Прошли под высокой, торжественной смыслом аркой парадного въезда.
   На крыльце Джилл коротко переговорила с дежурным управляющим и перевела, - все коллеги с Владисом уехали на экскурсию по городу и музеям, обед заказала, на двоих, примерно через час, из местных национальных блюд, повела показать дворец, комнатами, помимо библиотеки, - "вид библиотеки вы знаете".
   Ходили по паркетным залам, по комнатам первого, второго этажа, коротко Джилл рассказывала, для чего они, - рабочие кабинеты, спальни для хозяев, спальни для гостей, ванные, залы приёмов...
   Перешли на третий этаж, тоже приятный отсутствием прислуги, наводившей порядок каждое утро.
   - Мои комнаты, для одной меня. Мой кабинет, видишь? Мои чистые листы бумаг, компьютер, аппарат для слушать музыку, мои ковры в той комнате, нравится лежать на них с закрытыми глазами и улавливать продолжения текста, когда пишется... или сидеть на ковре, на низкой подставке имея перед собой компьютер. На третьем этаже самые высокие потолки, самые высокие окна с широкими подоконниками, на них часто сижу, смотрю на красивое. Поглядите, - подошла к окну, пригнувшись на локти, - на картине природы деревья, птицы новой стаей прилетели, прыгают по веткам...
   И оборвалась, в молчание.
   Чёрное, обтяжкой ног, слетело вниз вместе с малиновым, внутренним укрытием мгновенно, под раздвинутыми белейшими отливами задних округлостей требуемое раскрылось мгновенно, до предела тупейшего, округлости раздвоились, под его руками, расширились, прижатые до... Ох! Ох! Elske!!!... Lieben!!! Li... сорванным голосом, хрипом нажимая всем выгибом от окна навстречу, наверчиваясь поворотами тела, - лю-би-мая... лю-би-мая... лю... - пытаясь повернуться лицом и увидеть, сокрушительно опустив голову, соглашаясь с сильными рывками за плечи назад, на захват крепких грудей и за них назад, на возвращение, назад, в... резко обмякла дрожащими ногами, слетев в выстанивание, в быстрое колотьё всего тела...
   - Mein Lieblings...Wolf...
   - Ты не обиделась? - шепнул заботливо. - Ты же спросила, а когда снова?
   Развернулась всем телом, прижалась, обёрнутая мужски руками... и за плечи, и за талию горячую...
   Сообщила, коротко хохотнув, довольной и удивлённой, - "по моим ногам нежно стекает твой подарок, энергично впрыснутый в меня, как замечательно... пойдём, - качнулась, - тут ванна, я требую сделать, пускай всё не вытекает... наше, я тоже успела, вместе с тобой..."
   Целоваться, запутавшись при ходьбе в не снятых до конца лосинах, подхохатывать неловким перешагиваниям, целоваться взаимными переплетениями губ, путаницами обнимающих рук...
   - Ох! Ох! Здесь в прошлом веке любили мою бабушку, вот и до меня очередь дошла, - улыбнулась, привораживая глазами благо дарящими.
   - Откуда знаешь о бабушке?
   - Из того знаю, - я бы не родилась, после своей мамы.
   - Да, так просто...
   - Когда же снова начнём разглядывать пейзаж?
   - Расписания не бывает. Само собой рванёт. Достанет - и взорвёмся.
   - Ты не Командарм. Ты wolf! Волк на двух ногах! А я, бедная, несчастная овечка...
   - Меня съешь, жадная овечка?
   - Нет, - качнула кольцами волос отрицание. - Тебя поглажу по твоему мокрому и скажу ему не сметь смотреть на всех женщин страны и мира. Он обязан пахнуть только мною, как я в себе пахну...
   26
   Начался радующий, самый первый для всего растущего в весне неторопливый, тёплый дождь.
   Шли по шоссе под дождиком и без посторонних не спеша рассказывали себя, смешиваясь содержанием большим... становясь общим...
   Остановились две встречные машины, Владис пригласил на встречу в баре.
   - Спасибо, мы дойдём сами, - улыбнулась Джилл, отстраняя присутствие других, рядом, сейчас.
   Пришли. Их ждали.
   Официантам заказали джин, виски, лимоны, крабов, сыр, копчёные колбаски из лосятины, поджаренное на рёбрышках свиное мясо, свежий редис и огурцы, Джилл пожелала бокал красного вина, яблоки, Владис и Командарм заказали коньяк "Старый Кенигсберг".
   Сели за общий стол, своей компанией.
   Без чужих.
   Коллеги поинтересовались здоровьем Джилл.
   - Как вы все видите, погода менялась, возможны сбои. Их получается выровнять, с моим спутником мы погуляли под первым дождём - well!
   - Drink? - предложил Владис.
   - О, я-я, - ответил немецкий коллега.
   После маленькой рюмочки коньяка сделалось теснее, в компании...
   Джилл, зная языки, потихоньку переводила, кивая говорившему.
   - Американский коллега Дональд рассказал, делал путешествие по России, на поезде из Москвы в Пермь, на Урал в бывший Свердловск, в поездах и городах заметил, русские женщины смотрят настороженными глазами и редко улыбаются. Суровые лица, почему?
   - Жизнь у них такая, редко хорошее, доброе видят. Забот о семье с каждым годом больше, работать требуют от них дольше, по времени, а платят меньше. Замученные бытом.
   - Без приветливого лица жить тяжелее, вы согласны? Вы меня поддерживаете?
   - Не могу не поддерживать, вы правы.
   - На улицах в городах они одеты в серое и чёрное, напоминают заключённых в одной форме, - добавил Дональд.
   - Да вы бы их приглашали в гостиницу, раздевали, они разные.
   - Шутка? - захохотал американец.
   - Еs, без шутки в России слетишь с катушек.
   - Что есть слетишь с катушек?
   - Образное выражение. С ума свалишься.
   - Я искал Наташу Ростову, показанную в великом произведении Толстого. Без удачи, - развёл руками Дональд.
   - Может, ей три годика? Подрастает пока? Многое должно перемениться и получиться. В буйстве художественной литературы спасение нашей России. А, ведь, как многие из нас не понимают этого. Не я придумал, друг, писатель с Кавказа мне сказал. Мой кунак Каплан Кесебежев.
   Американец кивнул, выслушав слова Джилл на английском, и протянул к его рюмке стаканчик с джином.
   Джилл приставила к ним бокал с вином, отпила полглоточка.
   - Вы уверенны, Командарм, мы уйдём отсюда трезвыми? В пьяном состоянии нельзя пробовать зачать детей...
   - Джилл, на банкетах я могу с рюмкой коньяка сидеть весь вечер. Спокойно, как Хрущёв, у него фужер был залит стеклом и глоток водки вмещался, а издалека всем казалось - полный.
   - Кто есть Хрущёв?
   - Да, один политический диктатор там, в прошлой стране СССР.
   - В нашей компании страшный диктатор не нужен. Немецкий коллега говорит американскому, вы сильный человек, в условиях политической диктатуры коммунистов нашли свой путь в литературе и сегодня... подожди, - прислушалась, подняв ладонь вертикально, - когда диктатура политики заменилась диктатурой финансовой... - вы терпите без денег за свою работу и идёте книгами вперёд...
   - Джилл, объясни им одной шуткой, поговоркой: я здесь конь, спина моя, всё грузите на меня.
   Любимая прислушалась и заулыбалась.
   - Немецкий коллега утверждает - Frau, er ist gut gemacht, - Госпожа, он молодец. - перевела, - стой... подняла ладонь... - Frau, er ist stark gut gemacht, - госпожа, он сильный молодец. Про тебя...
   - Переведи датскому коллеге... здесь собрались мастера одного уровня, нам вместе легко...
   Джил пощёлкала словами разных языков, как птица, нашла нужную дорожку и перевела датчанину через французский. Коллега заулыбался, закивал - понятна радость и без перевода.
   - Айналайн, - скажи, пожалуйста, всем.
   - Что за слово? Какого языка? Как перевести?
   - Киргизское, с моей Родины. Значение - моя душа вращается вокруг вашего сердца...
   Перевела, длинной фразой и помогая ладонями, сердце и вращение вокруг показывающих...
   - Ох! Ох! А мне одной подари?
   - Айналайн, сен ?мыт?ан жо? сенi с?йемiн?
   - Продолжение фразы теперь мне переведи?
   - Ты не забыла, я люблю тебя?
   Погладила его под столом по штанине, втихаря от чужих глаз.
   - Все минуты помню, - утвердила на русском и с упорностью. - Mein Lieblings-Wolf...
   Владис отошёл к барной стойке, разговаривал с американцем неторопливо... Рюмочки, стаканчики... Слегка солёная красная рыба... маслины...
   Встал, вышел на широкое, длинное крыльцо дворца, подставил лицо под дождь...
   - Тебе плохо? - сразу появилась Джилл.
   Провёл руками по лицу и выдохнул: - как мне было тяжело там, в своей стране тяжеленной лжи, постоянной неправды... как тяжело...
   Всё. Тишина. Вернёмся, Джилл, коллеги ждут. Айналайн?
   - Еs, айналайн... Смотри, радуга...
   - В сумеркам радуга бывает?
   - У меня - появится. Видишь, ты улыбнулся?
   27
   - И железный запор на дверь наложи, - произнесла растянуто Джилл в бревенчатом старинном доме.
   - Стихами говорить начинаем?
   - А то? С тобой на взлёт в постоянные мерцания любви на месте сверх обычного новое узнаётся... мелодией... стихи писать начну... Наложи, наложи... день мой радостью заверши... Ох! Ох! Чувствуешь? Наложи и заверши рифмуются!
   Задвинула занавески на двух окнах.
   - Ты устала? Тебе надо спать?
   Приоткрыла рот, приподняла углы резких бровей, выставила перед собой руки ладонями кверху и глазами - "что вы мне рассказываете? Почему меня стараетесь убедить? Я сама могу убедиться, поняв нужное мне."
   Промолчала, задумавшись...
   - Волк должен охотиться, волк должен добывать добычу, по природе своей.
   Подошёл и еле прикасаясь, погладил по щеке. То ли ладонью, то ли тёплым воздухом...
   - Стой так, - приложилась щекой на руку плотнее.
   Легко отстранилась, убрала льняные узкие брючки, отвернулась, вся освободилась от льняной блузы вверху, переступая в откровение полнейшее, чего одежда затормаживала...
   Оливкового отлива низкие на животе трусики туго втянулись краями в тонкую кожу двух половин круглоты ниже талии, позади, - скользко стянул вниз, - они пахнут твоим соком, чего в меня влил, - светанула фарфором глаз, - прогладил оставшиеся от косых краёв срезов снятого следы на коже, поцеловал и их, поворачивая всю лицом к себе, прикрывшую руками раздвинутые на стороны шире тела крепкие груди, торчавшие вверх... Пальцами прочесала, взбудоражила волосы на лобке, полдня прижатые тугой тканью...
   Попросила тоном тишайшим, прилежно-стыдливым, - сделай мне ласково внизу? Как древний грек делает богине картиной на доисторической амфоре...
   Тихие глаза в глаза, пальцы в пальцы...
   Её, перешедшие на телесное начало всего...
   Мягко положил на спину, раздвоил волосы, раздвоил твёрдые верхние губы, маленькие под ними, показавшие малиново-сиреневое тайное, с бугорком под самым верхним раздвоением на желание и проклинание возможное...
   Прижалась, нежнейшей кожей ляжек впритирку... струной, уловившей начатое играние... гудение отзывом...
   - Ыыыммм... Ыыыммм... Ммыым? - удивлением, - Ммыым? - восхищением доверчивым, - mild... skЕnsom... forsiktig... мягкий, осторожный, eksplodere... взорвись не скоро до разнесения меня...
   Втиснутым в растянутую нежность не отвечая, прижимая за круги зада без возможности отпрянуть ей, наталкиваясь на бугорок для вздрагивания, биения всего тела опять, дольше, отысканнее...
   - Отпусти, отпусти, я погибну, я innsj... озеро без берега...
   Удивилась влетевшему управляющему в тело сквозь озеро, мотанулась головой на стороны согласно, утвердительно, раздваивая ноги шире, задирая разлётно на стороны, ища плотности полнейшей...
   - Overhand... - попробовала вытесниться вбок...
   - Переведи, - хрипанул загноно...
   - Я сверху тебя!
   Расселась, показала торчащему под ней раскрытые кожей губы, в нежные за ними пролетел сам - залетала, подскакивая, взмахивая тугостью грудей, взлетающих наверх и в стороны и твёрдостью круглот, и сосцами... Пробуя рассмотреть под собой, роняя густые волосы на самый живот...
   Взорвавшись хрипом, хрипом домчавшейся...
   Молчали, обалдевшие.
   Засмеялась и произнесла: - я думаю, мы вместились в мир? И мир сейчас вместе с нами? На нашей стороне?
   Держась за мокрого, похудевшим выскользнувшим из него... продолжая сидеть на бёдрах своего человека, - на продолжении себя, - выливаясь на него скользким и горячее тел... пробуя похудевший вместить в себя, назад, ласковясь им по нежнейшей...
   Глядя в фарфоровые глаза, поцеловал обе ладони, пальчики, пальчики...
   - Мы сами поймём, когда в следующий раз? - осветилась улыбкой сверху, шевеля удерживаемое в руке. - Мною пахнет, - понюхала руку довольно-предовольно, вздохнув протяжно, затягом в глубину...
   - Мой, у меня есть хранимая фотография. Маленькие девочки идут по улице гуськом, смотрят на фотографа, и каждая держится за юбочку идущей перед ней. Я поняла, я нашла. Я теперь начну ходить, держась сзади за твою рубашку. Или свитер. Или плащ. Зная себя маленькой девочкой, за тобой. Всегда...
   28
   Сидели на берегу речки недалеко от дома, ждали.
   Немецкий коллега приготовил видеокамеру.
   Американский Дональд в тёплый полдень курил крепкую сигару.
   Владис на плече принёс настоящий бредень.
   Джилл в зелёных коротких шортиках и оранжевой майке вскочила на ноги.
   - Всё, Джилл, сейчас я тебя научу рыбалке бреднем. Берёшь его за палку на краю, держишь вертикально и идёшь в воде возле берега. Я зайду с другим концом поглубже, к тому берегу, бреднем перегородим речку. В него попадётся рыба.
   - Акула? Меня укусит?
   - Не бойся, акула попадётся доброй, и старайся не наступать на коряги в воде.
   Полноватый Дональд и Владис разделись, готовые помогать.
   - Ох! Ох! Почти лето! Почти тёплая вода, - говорила Джилл, идя в ней по пояс и останавливаясь, нагибаясь, пробуя в воде разглядеть рыбу. Командарм тянул бредень в стороне, близко у того берега, и переплывал через донные ямы. Немецкий коллега Бруно снимал фильм, с камерой переходя по берегу.
   - Ааайй! - крикнула женщина, шлёпнувшись в воду полностью, плашмя.
   - Не пугай! Рыбу не отпугивать, держись на ногах!
   - На меня лягушка прыгнула!- отбросила водоросли с плеча.
   - Лягушки не акулы, не кусаются!
   - Лягушка вся холодная! Я испугалась!
   - Лови её, в банку поселим!
   Низко начали пролетать появившиеся чайки и стрижи.
   - Джилл, старайся ближе к берегу идти, не дай рыбам проскочить!
   Владис и Дональд зашли в воду там, впереди, подпрыгивали, шумели, били руками по воде, подгоняя рыбу. Бруно не забывал поворачивать камеру и на них. Вода колыхалась солнечными пятнами отблесков.
   - Пинайте по воде! Шумите! Джилл, не падай больше!
   - Арбайтен! Арбайтен! - подбадривал Бруно, наводя камеру на всех по панораме.
   - Мы работаем! Работаем! Я старательная ученица! - пригнулась, протискиваясь под деревом, нависшим ветками.
   - Вода чистая, должны раки водиться! - крикнул Владис с той стороны.
   Дональд упёрся руками в дно и шумно колотил ногами по воде.
   Кричали и хохотали.
   Командарм затянул свой край намного вперёд, повернул к берегу. Подбежали все, смотреть, что попалось в мешковину.
   Джил запрыгала и замахала над собой руками, - ураааа...
   Среди травы, веток, обрывков речных водорослей молотили хвостами возмущённые беспокойством рыбы. Дональд присел и померил, получилось полторы его ладони.
   - Айн, цвайн, фир, - считал Бруно, перебрасывая рыбу из бредня на траву, подальше от реки, а мальков воду.
   - Рыбы больше половины ведра будет, пять настоящих речных раков, - оценил Владис. И перевёл вослед сказанное Дональдом: - Организация объединённых наций прислала нам срочный поздравительный адрес!
   Похлопали.
   - Это вам не авторучками по листам бумаги водить, товарищи писатели, - засмеялся довольно Командарм, - на уху сегодня мы заработали.
   - А я как поскользнулась! Я как упала! Ох - и вся в реке!
   - Мы победили и вызвали для твоего спасения авианосец!
   - Хорошо, если вы шутите, Командарм, - светанула ярчайше, приулыбчивым содержанием глаз...
   29
   Библиотека во дворце своим тихим, не молчаливым содержанием перевела всех собравшихся в иное состояние.
   Расположились на диванчиках вокруг журнального столика.
   Все слова переводились синхронно, через наушники.
   - Я понимаю, коллеги, мы не на семинаре в Университете, не на кафедре литературоведения и наши проблемы совершенно на другой полке, в другом шкафу, - подпёр тяжёлую челюсть кулаком Дональд, - и сегодня я с нетерпеливым желанием спрашиваю нашу коллегу, признанную нами Джилл, как вы пишете, в своих книгах, воздух? Тончайшее, наплывающее вроде от простых слов, а смысловая линия - понимание реальности жизни, реального поведения человека как сущей единицы мира? Как вы добиваетесь проницательности? И понимания - так написать невозможно?
   Слушала, накручивая крупный локон слева неторопливо, неторопливо... думала...
   - Уважаемый наш коллега Дональд, я пробовала понять, почему зимой один снег падает круглым, мелкими крупинками, почему падает и снежинками с рисунком, строго симметричным? Небо одно, снежинки всякие. Кто их вообще делает в небе миллиардами с рисунками симметричными? Рисунок надо придумать, мы построим аппарат и он начнёт штамповать снежинки, и напротив, природе не нужен аппарат, делает без штампов...
   Природа сделала и нас... без штампов...
   В книгах у себя я пробую изобразить жизнь как знаю, и как фантазирую, зная, - одна реальность слишком груба, жестока до желания её не знать полностью... фантазирую, пишу мечтания, приходящие мне не знаю от кого... получается воздух?
   Мне он не видим, я стою внутри текстов, ситуацией автора, я не вижу свои тексты восприниманием нового, они во мне не исчезают для очищения пространства, куда ляжет восприятие нового, они все помнятся... и мне поразительно услышать, что вы сказали... о проницательности я и не догадывалась, специально не выписывала... мы не пытаемся зайти в молекулу с названием талант, способности, и в ней посмотреть по сторонам? Как устроено?
   Дональд задвигался на диванчике, выставил руки вперёд, заметил:
   - На местах недостигаемых надо остановиться... подумать... поверить вам, распознавание погубит распознавателя? У физиков материалы с радиацией внутри голыми руками не трогают?
   - Опасно, опасно, - согласился Бруно, и датский коллега Хаген согласно закивал, отрицая влезание в радиацию.
   - В книгах Джилл свобода стоит на первом месте, - медленно пошёл вокруг диванов Командарм, - в её книгах свобода не в значении политическом, юридическом, отсидел срок по суду и свободен, не в образе французской женщины на баррикадах революции. Обыкновенная свобода птицы, обыкновенная свобода творчества, по значению куда хочу - туда и лечу, как мне диктуется вот им, кто диктовал всем на полках библиотеки - махнул рукой по всему большому овалу зала, - я свободна, я зависима всего лишь от желания написать желаемое мною... Извините, Джилл, может, проскочил мимо? Не понял до малейшей точности?
   Джилл смотрела, вроде и отделившись от зала...
   Молчали.
   Согнула руки в локтях и повернула кисти ладонями кверху...
   Сейчас взорвётся атакой? - подумал Командам. - С глазами, не очень-то и доверяющими всем, всегда: - "что вы мне рассказываете? Почему меня стараетесь убедить? Я сама могу убедиться, поняв нужное мне."
   - Дайте мне сама не знаю чего? - Всегда прошу перед чувством, мне нужно за стол, записывать... - Вы все меня судите?
   - Мы не судим, мы пробуем понять... Нам могут пригодиться ваши открытия...
   - Когда понять не понятное, тайное, скрытое, - зачем? Люди, зная тайны талантов, давно бы уничтожили всю жизнь. Всю-всю. Мне нравится, когда в природе многое скрытое не открывается никому - изломали бы до уничтожения!
   ...вплотную сейчас, поцеловать за мысль, да все вокруг...
   Рука Джилл правая повернулась ладонью вниз... левая... глаза оставались на черте ярости... пока... требующие признать правоту её... орлицы над птенцами личными, в виде книг...
   - Художником в словах надо быть, вот и всё. Мне Командарм правильно принципиальное сказал, я думала и не умею отвергнуть его цитату, - показала на смотрящего на неё, медленно ходящего...
   - Из одного художника слова в другого художника не переступить, не перейти, - утвердил Бруно, - потому мы отделимые друг от друга автору, совместимые временем как формой философии и факта нахождения в жизни. У вас дар, не трогаем ваш дар пальцами, я вам завидую с пожеланием дар сохранять... не подпуская к нему никого... особенно журналистов на пресс-конференциях, они сделались бессовестными и без желания показать материал точно. Вы правильны в утверждении, в творчестве всегда присутствует не объяснимое.
   - Точно, - качнул головой Дональд. - Точно.
   - Где у нас Владис? - спросила Джилл.
   - Объединяет на компьютере файлы в мой фильм о нашей рыбалке, - уверенно ответил Бруно.
   - Ох! Ох! Пойдёмте смотреть?
   Завставали с диванчиков.
   - А вы знаете, как в романе написать воздух? - придержала Командарма.
   - Да. Написать. Имеющим такой талант.
   - Никогда не задумывалась, есть ли? Нет ли?
   - Правильно. Птица не думает, почему она летит. Она - летит.
   Оттаяла, пальцами, завёрнутыми твёрдой рукой подсказавшего...
   Фарфоровыми глазами, спокойными, в свои, рядом...
   30
   Прижалась к стволу дерева, светящего над ней тонкой, ярчайшей начальной яркостью листьев, не загустевших раскидисто на вервях, ругала коверкающих родной язык мусорными словами из интернета...
   - Остановись?
   - Что-что? Мне прекратить?
   - Джилл, стань моей женой?
   - Да вы что? Когда?
   - Как выберешь.
   - А сейчас можно?
   - По твоему желанию.
   - Да, согласна. Да, стала. Я решительно стала.
   Взяла из сумочки телефончик, ткнула нужную кнопку. Сказала своему юристу отбросить остальное и немедленно оформить нужнейшее: - "я вышла замуж, все копии документов и подлинники заберите у нас, оформляйте по законам нашей страны".
   Потрогала себя за подбородок, легко, проверяя глазами, - да? Не ошиблась я? Да?
   Прижалась, щека к щеке, рассказывая себя не через слова...
   - Слезинка радости, - виновато и задумчиво известила... - Родителям напишу, как юрист закончит с документом о женитьбе, главным для нас...
   Обнялись, сжались в одно.
   Нужнейшее...
   С шорохом воздуха над деревом завертикалилась стая птиц.
   31
   Разглядывая старинный телескоп в библиотеке, представляя, что прежде астрономы видели, узнавали через него - включил и свой распознаватель происходящего сегодня, компьютер.
   Зачем дальние миры? Вокруг себя, в здешнем бы разобраться...
   Ответ приятеля по почте.
   - Всё погрязло в коррупции. Здравоохранение, образование, силовые структуры - всё прогнило. Прогнило насквозь, до дыр. Взятки не берет только ленивый. И это не только в России, это везде, на всем постсоветском пространстве. И просвета не видно. Как говорят у нас в городе: чем дальше в лес, тем толще партизаны. Как по мне, в таких случаях, нужно сажать всю семью взяточника, и жену, и детей, и даже его родителей. Не гуманно? Но зато эффективно. А лучше разделывать на органы и делать операции нуждающимся. Ты посмотри, что по телевидению показывают? Болтовню хама, там обсуждают, как стирает трусы какая-то бессовестная идиотка, сидящая в студии.
   Как восьмидесятилетний женился на проститутке двадцати шести лет... сука.... каждый день от онкологии умирают дети. О них даже не вспоминают. Это самое важное, а не грязь между стариком и его проституткой, присвоившей его квартиру.
   Где выход из дерьмовой обстановки? Вот о чем нужно показывать передачи. О жизни: о обманутых банками и строителями квартир, брошенных родителями детях, нищих, по всей стране.
   Что за жизнь такая, где проститутку снять дешевле, чем купить билет ребёнку на праздник, где водка стоит дешевле книги, где доставка жратвы приезжает быстрее, чем скорая помощь. Где государство кормит и одевает зеков в тюрьмах, а детей в школе не может накормить и одеть бесплатно. Хотя бы до 3 класса. Ну вот как-то так. Это мое личное и субъективное. Я закончил. Привет тебе от всех моих!!!
   Страница новостей. Следователи следственного комитета России арестованы за взятку пять миллионов рублей.
   - Маловато они требовали, для Москвы, могли бы и пятнадцать, - отметил.
   Большой материал начался... Так, и что люди думают?
   Блямс обвинил народ в неблагодарности к олигархам.
   - "Во всём виноват Блямс". Слова Ельцина, - формулировка, с которой в январе 1996 года президент России Борис Ельцин отправил в отставку Блямса "за низкую требовательность к подведомственным федеральным ведомствам и невыполнение ряда поручений президента России".
   - Особенно удивляет, что, по его словам, - "бизнес "страну отстроил", "восстановил безнадежно обрушившиеся советские предприятия", "вернул зарплату людям", "наполнил бюджет деньгами" и "создал источники для того, чтобы наша интеллигенция получала средства на поддержку культуры, науки, образования".
Списки погибших городов, деревень и посёлков, предприятий, научных центров, больниц, школ, колхозов и совхозов, агро и животноводческих комплексов можно найти в интернете. Списки "отстроил, восстановил, наполнил бюджет деньгами" - вряд ли.
   Впечатления населения. Народный митинг прямо в интернете. Точнее не узнать нигде...
   - Только ржавый забыл добавить, прежде чем что-то начать делать, этот самый бизнес обобрал страну, или ржавый забыл его приватизацию, когда за бросовые цены скупались активы СССР, когда богатства страны вагонами этот самый бизнес вывозил и не скрывался. Это бизнесу надо сказать спасибо людям, что ещё не пооткрутили головы всяким Блямсам.
   Миллиардные состояния за пару лет сколачивали и прятали по банкам всего мира, не тратя на нужды своей страны, так что ржавый молчал бы про благодарность.
   - Ваш бизнес чуть полностью не развалил промышленность страны. По мнению специалистов, у нас места предпринимателей заняли воры и дельцы, типа Блямса, сочиняющего электросамокаты по цене автомобиля. Опять народ держат за дурака, но это не так, многие держат вилы наготове.
   - Что такое этот говорит, за какие заслуги им люди, живущие в России, должны быть благодарны...не гневите... дорога вам будет в никуда...
   - Ада нет... рая нет... ничего нет после смерти... ох как нелегко таким ржавым помирать будет... зубами будет скрипеть, что богатства его, отобранное у людей, в могилу не забрать....
   - Ничего бизнес сам не сделал, ни одного социального проекта, тем более государственного. Всё, что есть и работает, построено не бизнесом и олигархами, а безмолвными людьми старших поколений, канувших в лету. А бизнес и олигархи всё захватили, рассовали по карманам и вывезли за границу.
   Какое тут спасибо и за что?...
   - Так оно и есть, всё правильно сказал.
   - Спасибо, Блямс, за то, что высоко прибыльные предприятия металлургии, горного, химического, нефтяного и других секторов, которые во все времена давали прибыль и при СССР, в 90-е, в 2000-е годы, вы со товарищами ещё не успели угрохать. Но спасибо и за то, что за последние 30 лет 150 городов и посёлков перестали существовать, 74000 производств было утрачено.
   - Сказать спасибо за то, что ты, ржавый, ограбил страну и народ? Совсем оборзел!
   - Параллельные миры... Отжали благодаря его приватизации, - 80% профукали, а из 20% пытаются показать какие они благодетели, и только для того, чтобы их не выкинули из страны.
   - Его на Красной площади мало четвертовать.
   - Совсем заржавел.
   - Чего кипятитесь? Обещали и делим поровну: одному -- бублик, другому дырка от бублика. Это и есть демократическая республика.
   - Чуток измените последнюю строку - у нас либерастическая республика.
   - Спасибо блямсик тебе и тем, которые купаются как и ты в эйфории безнаказанности, которые считают, что достаточно сделали для страны, чтобы загибать простых людей раком и делать что только в тупую башку влезет, такие как ты ржавый и твои хозяева только делают крепче нацию при том, что роль ваша в этом проекте укрепления с обратной стороны!
   - По мнению главы госкомпании, российский бизнес "страну отстроил", "восстановил безнадежно обрушившиеся советские предприятия", "вернул зарплату людям", "наполнил бюджет деньгами" и "создал источники для того, чтобы наша интеллигенция получала средства на поддержку культуры, науки, образования". И главный спонсор - Ельцин, а сегодня Ельцин-центр! На воре шапка горит!
   - Российский бизнес скорее всего сделал россиян бомжами. Уверен, он с собой в яму даже дырявые носки не возьмёт. Пусть земля людям подобно ему будет бетоном.
   - Что ожидать от врага народа?! С ним было всё понятно ещё в 90-м.
   - Думается если этот ухарь, вбивавший не только гвоздь в гроб коммунизма, но и в страну... попав большей части населения живших в те времена правления новых реформаторов - порвали бы его на куски... везде он потом сидел в теплых креслах, ничего не делалось... пользовался построенным в СССР... и растаскивал всё, что плохо лежало и до сих пор лежит под громкими лозунгами инновации...и ведь не посадят ведь гада...
   - Эти путинские чиновники уже совсем не следят за языками. Говорят, что хотят. Знают, что Путин их защитит по телевизору.
   - Согласен, за день не лизнул ни разу - день прошел напрасно!
   - Подумайте, кто он сейчас и при ком... Про себя никаких мыслей не возникает?
   - Чего он там курит, этот Блямс?
   - Только что Путин говорил о хамстве чиновников и вот пожалуйста. По-моему ржавому по барабану, а это значит, что и слова президента все это фуфло.
   - Когда митинги? Я пойду!
   - Совсем Блямс берега попутал...
   - Нечисть - сгинь.
   - Нано технологии хуже МММ. Тупо перекачка денег в никуда. Если пенсионные накопления пустят в новые технологии, значит просто отдадут Блямсу деньги. Могут и отдать кстати, раз вообще эту лабуду с Роснано запустили.
   - Я тут на протезирование зубов пришла - там тоже предлагают нано технологии. Побоялась спросить, что это. Перекрестилась и ходу.
   - Осенью 1995-го первый зам губернатора Псковской области Виктор Звонков собрал журналистов и сделал заявление: Блямс с этого момента является персоной нон-грата в области.
   В конце 1994-го область посетил президент Ельцин. Был восхищен тем, насколько качественно обустроена граница РФ на северо-западных рубежах.
   Пять таможен региона на тот момент давали в казну миллиард рублей. Вот местное руководство и осмелилось попросить у "гаранта" хотя бы 10 процентов оставлять в регионе - на обустройство инфраструктуры и на поддержание, так сказать, "штанов народа". Ельцин со своей рабоче-барской непосредственностью заявил (и это было запечатлено на фото и видео материалах): почему 10, пусть будет 18.
   Местная власть чуть на колени не упала, а народ, узнав о "монаршей" воле, уже представлял себе проведенные, наконец, в села газопроводы, отремонтированные дороги, построенные новые школы, больницы и т. д.
   Все мечты разрушила одна бумага, факсимильную копию которой предъявил пишущей и снимающей братии Виктор Звонков: Ельцин - за, Черномырдин - за.. и еще почти десять высших чиновников - за (с их личными подписями). И последний - Блямс - категорически против. Напомню: Ельцин был в ту пору президентом, Черномырдин - премьер-министром.
   Кем же тогда был Блямс, если именно его резолюция лишила жителей Псковской области заслуженного? И не является ли он по-прежнему серым кардиналом, которого прикрывает сам... Впрочем, промолчу.
   - Околдовали батюшку нашего заступничка вороги и басурмане, мозги затуманили не ведает, что творит.
   - Скальп на Лобное место.
   - Палач упрекнул жертву в неуважении, махнул топором... Странно, что не любят они меня - посетовал он.
   - Люди, пожалуйста благодарите олигархов за то что они "законно" разбогатели. И за то что вы как жили на 200$ так и живете, поклонитесь им до земли.
   - Мы можем писать всё что угодно, но никто не говорит о том, что мы позволяем происходить всей этой мерзости. Господа, думайте, пора кончать писать комментарии к высказываниям таких как Блямс. Включайте головы. Вы уже прохлопали своих детей, вы их им отдали.
   - Господи!!! Мне 66 лет и Блямса вспоминаю и проклинаю за его "прихватизацию"!!! Это он должен на коленях просить прощения у народа!!!
   - Олигархи! Спасибо, что ограбили страну и вывезли капитал за рубеж! А теперь там вас взяли за жопы... Примите соболезнования!
   - Неприкасаемый. От того и вякает что хочет.
   - Страну поднимали малый и средний бизнес, которым управляли талантливые люди с характерными жилками, это уникальные люди. Такие рождаются 1 на 100 000. Их подавили и добивают сегодня, возвращая монополию везде. Они уже не вернутся в бизнес, их вогнали в зверские долги. Разве так должно было поступать!? Всех бизнесменов страны от малых до средних власть обязана приравнять к госслужащим и отдать им соответствующие заслуги перед Отечеством. Это они подняли страну! Почему этого до сих пор не сделано?!
   - На самом деле олигархи это необходимость. Только они способны построить систему военной безопасности и сдерживать народ от развала строя. Много лет назад, стоя на морозе на остановке, будучи студентом, попытался построить народ в очередь на маршрутку. Сначала меня послушали, но как только маршрутка подошла, меня оттолкнули и толпа ввалилась в неё без очереди. Так я простоял, пропустив 4 маршрутки. И только сильный холод заставил меня поступить так же, как делали все - пробиваться в толпе.
   Так вот, народ управляем только палкой! И только олигархия способна построить систему, а народ сам по себе - просто разрозненная толпа. До тех пор, пока существуют олигархи, они свой кусок не отдадут и будут защищать его рьяно, попутно защищая нас. Мира на Земле нигде не будет никогда, и это надо понимать!
   - С таким счастьем и на свободе...
   - Успешно выполнили завет Ельцина "Обогащайтесь как можете" хапнули по полной, перекос в распределении национального продукта себе обеспечили.
   - Поддерживаю! Что-то, глядя на Блямса, особых новшеств не вижу... Да и, честно говоря, хотелось бы понять, а, собственно, что восстановлено? Все же работает еще на резервах СССР.
   - Можно по подробнее! Что-то не видно отстроенных олигархами заводов, фабрик и т. д. А уж самим Блямсом тем более. Великий разрушитель, по которому давно уже березки плачут.
   - Спасибо "конюху" от "лошади" за новый хомут и кнут с бантиками. Особенно за сами собой развалившиеся советские заводы. До сих пор олигархи живут за счет наработок СССР, а гундят, будто колесо изобрели. Миф же о "создании рабочих мест" это такая лапша на уши, что становится стыдно за макаронную промышленность.
   - Высший цинизм - обворовать, разрушить и требовать почтения!
   - Противостояние. Ничего кроме бизнес-центров не построили. Метры жилья строят, потому что прибыль, а социальную сферу уничтожили. Промышленность в сомнительном состоянии. Наука для видимости. Законы переписали под торгашей. Пусть сам нас благодарит, всё получил готовое за так. Прогрессивный налог сам уже просится.
   - Пусть Блямс и Ко молятся народу, что до сих пор народ терпит и не устроил протест как во Франции. Поднимется народ, отправит всех Блямсов к Николашке.
   - Блямс, конечно, личность одиозная. Единственное, что было им сделано в своё время, помимо бессовестных залоговых аукционов и схем вывода денег за рубеж, это модернизация трубы. Для распиливших и поделивших между собой советское достояние результат сомнительный. А сфера технологий, которую он нынче возглавляет, не что иное как пространство для распила бюджетных средств. Ничего толкового государству так предложить и не смогли. Зато форсу и амбиций немерено. Уж лучше бы помалкивал.
   - Отношение давно уже обострены до предела, только нового Ленина не хватает.
   - Меня вот другое удивляет. Вот пришли люди. Ограбили население. Потом начали жировать за счет награбленного. Потихоньку начали гнобить население налогами и реформами. Потом в открытую говорят, что народ должен им спасибо сказать. В открытую по телевидению несут антисоветскую тему. Все достижения были вопреки, потому что система была порочная. А народ что сделал? Ничего путёвого. Просто ничего. Лишь периодические митинги да какие-то высказывания недовольства в интернете. Видимо нормально, когда тебя обманули, обокрали и публично назвали лохом. И кто после этого сволочь?
   - Этот самый "бизнес" сначала всё обрушил, разворовал без стыда и совести.
   - Да, точно. А про культуру тут отдельное спасибо надо сказать. Посмотришь телевизор на нашу интеллигенцию и аж блевать охота. Певцы через одного  пидарасы и им еще за это звания Заслуженных и Народных артистов дают. А как публично себя ведут эти певуны, ужас. Спасибо тебе Блямс за кучу пидарасов которые вышли в "люди" благодаря твоим реформам.
   - Вор был и будет!!!
   - Блямс, ты сильно поможешь россиянам, вызвавшим твоё недовольство, если поскорее "двинешь коня"!!!
   - Сидел тихо, а сейчас рисоваться стал. Клеймо обобравшего Россию сложно смыть, а его таковым и считают.
   - "Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом -- новые вырастут". Блямс
   32
   Непонятно откуда появилось.
   В большой комнате с ободранными стенами, не крашенными серыми грязными полами серые твари всем скопищем разбивали с визгами и с подлыми словами посуду, ломали в щепки стулья, столы, шкафы, рвали и швыряли книги, живописные картины, акварельные, разбивали на куски керамические вазы, каменные скульптуры.
   Не знал, как их остановить.
   На столе в кресле сидела сволочь, истаскавшаяся по мужикам и алкогольным кабакам, нагадившая в самый трудный момент жизни, сидела почти голая, захваченная руками торопящихся изнасиловать её прямо сейчас.
   Остановился, перед столом.
   Ты, закричала насмешливо сволочь, пробовал меня упрекать? Воспитывать? Я сейчас буду давать по очереди всем, всем, и тебя заставлю смотреть, не отворачиваться!
   Кто она? Не знаю.
   Серые твари кружились толпой, с хохотом вытягиваясь в длинную ленту и выкрикивая, как надо убить.
   Чем мне их победить? Никакого оружия...
   Твари набросились толпой сзади, пробовали свалить на пол перед столом с хохочущей проституткой, издевающейся, празднующей, начали сзади душить.
   Схватил одного, рванул из-за спины, бабахнул об пол - от серой твари осталась одна серая нога. В ботинке и штанине. И пятно, серое, на полу.
   Серые твари взвыли воем, вместе с проституткой впереди закружились по комнате, превращаясь в движении в серую безличную ленту, дымную, тягучую. Потеряв свои тела.
   Лента провернулась смерчем по комнате и выдулась в разбитое окно.
   Исчезла.
   Проснулся.
   Как из души вся прежняя тяжёлая блевотина вышла, вся прежняя болезнь души, подумал спокойно.
   Перед самым просыпанием.
   * * *
   Командарм из библиотеки поднялся в комнаты Джилл.
   В выбранной ею - "я пока в ней буду ходить вместо халатика, так всегда с тобой" - красной рубашке Командарма Джилл сидела на ковре посреди большой комнаты, подложив под себя и на сторону ноги, перед компьютером, и разными рядом с ним листами бумаг. Смотрела в бумаги, поправляла в компьютере.
   С глазами, находящимися в иных затягах пространств, полуглянула, серьёзнейшая, помахала поднятой ладонью в стороны, показывая "не отвлекай, жди".
   Сел в кресло, разглядывая и забирая в себя, в себя...
   Жена работала, вся утонувшая в творчестве. Чиркала на листах авторучкой, побуркивала и удивлённо, и недовольно...
   Почти отсутствовала, вращаясь в неведомом другим...
   Молчали, молчали...
   - Сошлось! - Крикнула, хлопнув в ладони.
   Вскочила на элегантные ноги.
   - Муж, ты не знаешь, почему от написания текста столько радости? Если получается!
   - Живёшь не напрасно, поэтому. Давай сварим кофе?
   - Ох! Ох! Немедленно! - прошла к плите на небольшой кухне, остановленная на пути целованием...
   Жданным... улыбчатым...
   - Муж, скажи, а вот на твоё творчество влияет география? Где тебе пишется, где нет?
   - Оно во мне. Я могу писать у себя в городе, в любой деревне, не влияет никак. Все мои произведения сидят во мне, как и с тобой, все твои - в тебе.
   - Значит, я не начну себя чувствовать виноватой, упросив тебя не возвращаться в прежнюю твою страну.
   - А мы где будем жить?
   - Да где захотим. Прямо в этих комнатах, в бревенчатой нашей избе, в городской квартире.
   - У меня там осталась хорошая квартира, что делать с ней?
   - Ох, да обычное попозже решим. У нас иное впереди, - насыпала кофе в турку и поставила на плиту. - Ты помнишь те два конверта в моей столичной квартире? Я приглашена, с другом, как культурно отметили, на правительственный приём в честь нашего государственного флага, гимна, и Дня независимости страны. С тобой приглашена. Президент, премьер-министр, всё правительство, все наши знаменитости. Нам потребуется поехать в город, купим тебе фрак и мне новый костюм или платье. Туфли для приёма тебе и мне, свежую белую рубашку тебе, чёрную бабочку.
   - Нет-нет, давай нарядимся в джинсы с поперечными нарезанными дырами и в меховые жилетки, будем хиппи?
   - Не поймут нашей игры.
   - Джилл, я - мужчина. Зачем мне покупать одежду на твои деньги? У меня есть торжественный чёрный костюм...
   - Я тебя не обижаю, на их приглашение положено мужчинам быть во фраках или в смокингах, с давних времён. Деньги не мои, муж, деньги нашего семейного бюджета. Ты скоро получишь заработанное за все года и тоже прибавишь в наш семейный, - проговорила чуть не по слогам, - бюджет, и мы вместе будем тратить. Мы на них сможем поехать в любую страну, при нашем желании.
   - Джилл, - тоже закурил сигарету, глотнув кофе, - во мне что-то шевелится, настраивает на монашество...
   - Да вы что? Монахи? Какие? Вы пишите, как провидец. Всё, что создаёте, это не напрасно. Вы не должны прекращать, сворачивать с пути. Какие монахи? Нет! Не нужны!
   - Литературное монашество. Быть только со своим человеком, войти началом в большую по объёму работу, сидеть, писать, не отвлекаться на отдыхи, города, страны...
   Слушала, расширившись глазами на всю комнату... Протянула руку, положив пальцами на его кисть...
   - Ты знаешь, я неожиданно вышла замуж? За тебя? У меня содержание стало внутри - бросить бы всё, всё совсем, и с тобой ходить везде, и чтобы ты, муж, держал меня за руку... У меня случилось необыкновенное, сошлось в жизни, надоело описывать чужую любовь в произведениях... И мне роскошнее началось писаться, я поражена! Ты торопишься, говоришь надо работать, я поработала. Всё сошлось! Мне тебя хочется спрятать от всего мира. Сделать малюсеньким, завернуть в шёлковый платочек и спрятать в свою сумочку. И сразу же мне хочется кричать: смотрите все! Рядом со мной мой муж!
   - Не торопись, я тебе свои чувства передам попозже...
   Молчала. Улыбалась. Счастливилась.
   Мир притих...
  

Конец третьей части.

10.12.2018 год.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

   33
   На балконе городской квартиры Командарм твёрдо стоял, как в любое утро пил кофе, курил сигарету, смотрел на тёплый европейский город.
   Думал. О композиции совершенно нового произведения, и композиция начинала проявляться отдельными строчками, абзацами... думал об обстановке, действительно, вроде попутного ветра в паруса, помогающей заниматься своим, судьбою назначенным творчеством.
   В детстве, прочитав всю первую школьную библиотеку, додумался: надо искать всех, продвигающих человечество в развитии вперёд своими мыслями.
   В девятнадцать написал первое прозаическое произведение.
   Печатать было негде, коммунисты в обкоме партии запретили.
   И сразу читающие рукопись разделились на тёмных и светлых, качаниями, через одного. Тёмный - светлый, добрый с желанием помочь хорошими словами, - злой, с оскорблениями.
   Зачем же мне столько лет гадили? Ведь когда у человека получается, ему нужно помогать или просто оставить в покое, сам человек сделает нужное? Почему встречалось столько тварей, подлецов с жадным, откровенным желанием не дать сделать необходимое?
   Зависть, подгоняемая злобой?
   Да, так.
   Зачем в рецензиях - а от них зависело многое, писали, - всё написанное мной нужно переводить с русского языка на русский? Ничего не переправлял, и когда появилась электронная возможность - читают в самых разных странах, понимая даже в Южной Корее, где русский язык в школах не изучают?
   Тупые, злые по тупости своей врождённой, никогда не соглашаются с развитием разных направлений жизни человечества? Ведь и у меня в школе перед началом каждого нового предмета начиналось сопротивление, а преодолевалась через любопытство, что такое химия или физика? У тупых преодоление через любопытство отсутствует? Спит с состояния до зачаточного?
   Гадят везде: в науках, в спорте, в направлениях творчества, в военном деле, в политике. В обычной бытовой жизни. Гадили и гадят. Злые - добрым. Тупые - умным.
   И ненавидеть их нельзя, потому что творчество с добавленной ненавистью - положи авторучку на стол и убери бумагу. Не пиши. Против гуманизма. "Ты же умнее их?" - говорил тебе друг, настаивая на преодолении...
   Переписывать свой текст в варианте с умного для понимания тупыми бесполезно.
   Правильно назвал свой роман американец Томас Вульф, "Домой возврата нет".
   Умных, понимающих и помогающих было меньше, зато были, их улыбок и нужных слов хватало. В самые тяжкие времена.
   Не знаю, не понимаю высшую математику, и не требую её отменить, запретить...
   ...После душа, улаживания причёски крупными кольцами до плеч, одевания из комнат пришла Джилл, с сигаретой. И ей сразу принёс чашечку кофе, оглядывая...
   - Замечательно смотришься со стороны, элегантно.
   - Ох! Ох! Ты не шутишь? Ты не подхалимничаешь?
   - Радуюсь, свет вокруг тебя...
   Костюм цвета сливочного мороженного, из тонкой ткани рюмочная юбка пониже колен, изображающая женскую официальность, не слишком тугой верх приподнятого грудями костюма с твёрдо стоячим воротником, невысоким, узкие погончики того же цвета, сливочного наслаждения... Колье между лацканами костюма и узкие, с переливами драгоценных камней клипсы на нижних окончаниях ушек...
   Белая сумочка.
   - Как я не стараюсь поднять причёску выше над головой, вы остаётесь выше меня, ростом. Мне очень нравится, мужчина должен быть высоким, тем более - мой муж, - улыбнулась, приласкивая. - По готовому документу.
   - Главное не документ, главное - постоянное электричество между нами...
   - И - да, и документ тоже. Как замечательно знать себя нужной! Тебе нужной, - прислонилась, показывая, приподнимая изогнутые мягкими уголками почти посередине брови... - Тихо, тихо, - внимательно убрала его руку с левой груди, - вернёмся с правительственного приёма, да разорвите на мне его, сейчас нельзя, мы должны быть торжественными.
   - Водителю машины позвонить?
   - Зачем? Прогуляемся, тут идти четыре квартала, приём назначен в Национальном театре. Дай мне погордиться? Идти по городу со своим мужчиной, и ты в чёрном фраке, чёрное и белое, полная противоположность по цвету, всего лишь по цвету... Я вспомнила, что хотела сказать. Командарм, почему на тебя сразу смотрят? На твоё лицо? И меня спрашивают, он - кто?
   - Многие, в прежнем моём городе, от моего взгляда отворачивались. То ли им стыдно, то ли... не знаю. Многие смотрели с вопросом, а вы кто? Мне на улице знакомый сказал, зачем ты в такой стране ходишь по улицам с умным выражением лица? Ты можешь переменить? И как, говорю? Одежду, обувь запросто, и как переменить лицо? Мне вот что нравится, Джилл, двойные чёрные блестящие лампасы на моих новых брюках, ты их купила приложением к фраку. Смешно мне и забавно, в первый раз пойду во фраке по улицам города...
   - По улицам нашей столицы, - подступила, полусогнув руку, показывая, мужчина её поведёт...
   Мужчина!
   - Ох! Ох! - глянула в высокое зеркало и поправила на себе, - целоваться после торжественного приёма... я предупреждала...
   34
   С балконов домов свисали государственные флаги европейской страны.
   Отсвечивая блики Солнца сияющими трубами, тромбонами, по площади проходил играющий марш военный оркестр с дирижёром впереди.
   Командарм сразу заметил, никаких полицейских, омоновцев с дубинками и рядами их автобусов с решётками, для арестов, солдат с броневиками, военных грузовиков, перегородивших улицы, в европейской столице не появилось.
   Угнетение человеческого в человеке отсутствовало полностью.
   Музыка позвала праздновать. Обернув ладонью пальчики Джилл, повёл по тротуару дальше.
   За оркестром шириной на всю улицу шли горожане, наряженные в национальные костюмы, с национальными флагами, - разлившейся рекой.
   Перед входом в Национальный театр встретили дежурные, поприветствовали, открыли высокие двери для входа. Спасибо, сказал им Командарм, пропустив жену вперёд.
   Все собирались в торжественном государственном Зале Приёмов второго этажа. Здесь стоял микрофон, небольшое возвышение перед ним, покрытое красным ковриком, по сторонам два национальных флага.
   - Добрый день, добрый день, - отвечал на все стороны приветствующим на своём языке Командарм.
   - Сюда пригласили наших писателей, композиторов, учёных, дипломатов, военных, - негромко поясняла Джилл, ведомая мужем под руку.
   - О, Джилл! Наша знаменитая затворница! Рады вашему появлению среди нас!
   - Джилл! Прекрасная наша Джилл!
   - И я вам благодарна, - отвечала и сразу переводила...
   Элита сгущивалась, стояли, коротко беседовали...
   Распорядители предложили всем отойти к стенам, к колоннам, пространство возле флагов оставить просматриваемым.
   - Праздничный приём начинается! Президент нашей любимой страны, - объявили, - премьер-министр нашей любимой страны!
   Вышли на невысокий помост с ковром к микрофону, приветствуя собравшихся взмахами правых рук. Президент сказал короткое поздравление, уступил место перед микрофоном премьер-министру. Закончил он неожиданно:
   - По нашей традиции третьим предложить говорить деятелю культуры, - оглядел всех, - сейчас вызываю к микрофону европейскую известность, гордость нашей литературы, нашу задумчивую, как вижу отсюда, элегантную Джилл!
   Обернулась на Командарма удивлённой неожиданностью...
   Оставила сумочку подержать мужу... прошла к микрофону...
   - Прелестные мои! В наш лучший праздник, изображающий достоинство страны, взаимность уважения страны к нам и уважения нами страны, я обязана сказать своим сердцем, сказать искренне: пусть наша любовь к нашему Отечеству умножается и цветёт алыми гладиолусами!
   В третий раз захлопал весь зал, и торжественное начало закончилось. Появились распорядители, переходящие вдоль собравшихся и всех приглашающие на праздничный обед, в близкий отсюда зал.
   Шли среди всех, Командарм разглядывал со спины здешнего генерала в оливковом парадном мундире, перетянутым ремнями.
   Резко вспомнился генерал, в Москве довольно сказавший: удачно съездили за границу, купили жене трусы телесного цвета.
   Смысл существования?
   Зачем живём, генерал-полковник с тремя крупными звёздами?
   На погонах, не в глазах...
   Джилл познакомила с тремя дипломатами, - с ними пригласили сесть за стол, - негромко рассказывала, чем накрыто: маринованный малосольный лосось, сыр брюност, блины лефсе с джемом, жаренная сельдь в кляре, баранина с капустой, куропатки, лось...
   Официанты налили ей красное вино, дипломатам и Командарму виски...
   Праздновали, спокойно и вежливо, без торопливости. С внимательным уважением друг к другу. Дипломаты рассказывали, как правильно охотиться на лосей.
   Ведя под локоть видимо жену, без всякой охраны мимо прошёл премьер-министр, улыбнувшись и пожелав отличного праздника.
   35
   Одна из лучших библиотек разных стран обернула своим вдыхаемым значением, постоянной настроенностью на умы...
   Все собрались здесь. Дональд предложил перейти в зал, где расставлены пепельницы и курить можно. Джилл села на красный стул с гнутыми ножками, нажала кнопку, попросила официанта принести кофе и круасаны. Поправила шёлковую оливковую юбку, прикрыв колени.
   Туго обтянутые прозрачной тонкостью чулок...
   Цвета только что сваренного кофе...
   Здесь тоже присутствовали наушники и микрофоны для электронного синхронного перевода.
   - Командарм, как вы понимаете проблему авторства романа "Тихий Дон"? Кто его написал?
   - В романе я насчитал четыре разных стиля, то есть, четыре автора. Я не знаю примера ни у одного писателя мира, кто умел бы своё произведение написать четырьмя стилями. И тремя, и двумя. Зачем было сделано - понятно, а в итоге - недоверие. Кем было сделано - пока неизвестно. И тоже имеющая целенаправленное назначение, политическое, идеологическое собирание народа вокруг написанного в ней.
   Для меня эта книга как Библия, авторов не имеющая и являющаяся сборником древних рукописей.
   - Вы её читаете? - поинтересовался Хаген.- Библию?
   - Да, как памятники древней литературы, с первыми зачатками литературы художественной. Мне интересно было искать, как начиналась художественная литература.
   Русские летописи читаю тоже, и тоже как самые начальные тексты литературы, в том изложении современного развития художественной литературы не имевшие, их там и требовать невозможно. Авторы в них иногда тоже отсутствуют, иногда появляются, первые авторы. Кстати, в русских сказках авторов тоже нет, они называются народными, но среди народа кто-то умел их сочинять, только авторства тогда не требовалось, начинались они в устных пересказах... Может не правильно, только я говорю? Давайте обсудим тему с названием "Совесть".
   - Подождите, я знаю книги томов "Тихий Дон", читала два разных издания. Они почему-то различались текстами, переделкой всех томов, - поставила чашечку кофе Джилл на столик, вскакивая в трамвай выяснений, лицом с глазами, твёрдо требующими искренности. И - точности любых высказываний. "Вы думаете так? И вы думаете правильно? Не как я? Кто из нас думает точнее?"
   - Не обратим внимания, кем написана. - Продолжила. - Книга содержанием страшная трагедия. Гибель большой вначале семьи, отсутствие пути жизни для Григория в конце. Гибель страны, Григорий в конце видит чёрное солнце. Гибель прежней страны, тупик.
   Спросили бы большевики людей, вы хотите погибнуть тысячами семей ради нашей власти? Что бы ответили люди? Вы с ума сошли? Вы сами первыми погибнуть хотите? Проще избавиться от вас, но людям большевики наобещали землю, заводы в собственность, сказали свой лозунг "грабь награбленное". Подкупили надеждами. Грабили, заводы и землю не получили, их обманули. Погибали. Чем закончилось? Уничтожением самой страны СССР? Заменой "грабь награбленное" на "грабь созданное народом имущество страны"?
   Я решаю для себя так: литература не должна иметь право призывать людей к уничтожению жизни, в виде пропаганды. Почему у вас в стране, Дональд, копия семнадцатого года России невозможна?
   - Наши законы предохраняют страну от уничтожения экономического и государственного строя. Наша Конституция не изменяема. Поправки, вызванные изменениями жизни, вносятся, основы не затрагиваются.
   - Всякая агитационная литература, и публицистика, и подделка под художественную, держится на проституции духа автора - желании больших денег от власти, почёта от неё, не от читателей, памятников от власти, со временем сносимые, и истину показать читателям не способна, - утвердил Владис, даже поднявшись со стула.
   Все посмотрели на него, соглашаясь молчанием.
   - Значит, совесть у продажных дельцов отсутствовала?
   - Да, Командарм. Совесть сохраняет честь, а выключение совести выключает всю дальнейшую связь с честностью.
   Командарм отпил минеральную воду, пошёл между столиками. Так лучше думалось, при шагах вперёд...
   Заговорил.
   - Отсутствие совести делает человека преступником. И вором, и лжецом, и насильником, и грабителем, и убийцей. Особенно опасно отсутствие совести у начальников государств, они, без неё, начинают войны, нападением на другие страны.
   - Хоть на стене записывай, - сказал немецкий писатель Бруно.
   - Мне после таких слов хочется немедленно налить виски и выпить сразу полный стакан, - раздумчиво известил Дональд, но за виски не пошёл. И официанта не позвал.
   - Лучше русской водки, она голову проясняет.
   - Владис, в баре есть русская водка?
   - Сходить?
   - Нет, коллега, - отрицая, помахал Дональд ладонью. - Мы потеряем работающее состояние... Да, с потерей совести как образа поведения в человеке пропадает и честь, и доблесть, и возможность защиты своих близких, своей страны...
   - Когда они воспитаны с детства, - добавил датский коллега Хаген, - честь и совесть.
   - Бывает, и не воспитаны?
   - Да. Бывает.
   Джилл оглянулась на зеркало возле стены, легкими пальцами поправила широкие кольца причёски...
   - Командарм, предлагалось проявить сущность религии, - напомнил Бруно, - для чего она в мире людей? Мои мысли - религия представляет собой систему руководства людьми, в их поступках, одновременно назначена на добывание денег от людей, продажей религиозных книг, свечей, совершения обрядов...
   Остановившись перед ним, Командарм сказал как знал:
   - Посмотрите, как в России называют себя священники. Владыками. Или пастырями, со смыслом пастухи мы, то есть пасущими стадо. А тех, кто приходит к ним в церковь - пасомыми. Это как? Я обязан согласиться, чтобы меня пасли? То есть, точнее, чтобы мною управляли? Обещая за подчинение какое-то спасение? Какое спасение? От чего? От кошмара воображаемого ада? Разве ад не в самой жизни? Когда с самолётов бомбят мирные города, убивают и детей, и взрослых, и стариков, а все они мирные люди, разве не ад? Какое спасение возможно для них, от гибели? Только случайное, бомба в дом не попала.
   - И религия не может принести успокоение мыслям человека? Душе человека?
   - Сам себе человек спокойствие принести может. Перевести себя в спокойное настроение. Через работу разума. Через обычный крепкий сон. Без алкоголя и наркотиков. Думая о любви к конкретному человеку.
   - Любовь возносит человека к светлому в жизни?
   - Да, - остановился Командарм. - Любовь к человеку и любовь к любимому своему делу. Две устойчивости, и обе работают.
   - Надо обдумать, - дотронулся пальцами до лба Дональд. - Много стало высказанным, коллеги, прошу перерыва, надо обдумать. Забеременеть мыслями я забеременел, как и вы. Побродим на улице? До появления плодов беременности разума?
   - Все вместе?
   - Как хотите, - поднялся со стула.
   Джилл подошла и погладила Командарма по плечу.
   Молча.
  
   36
   Не в городе, не во дворце здешнем, в бревенчатом доме русского художника девятнадцатого века получился вечер.
   Джилл рассматривала лицо перед зеркалом мутноватым, тоже позапрошлого века, и предложила.
   - А скажи-ка мне вы, много знающий, что в русских повестях и пьесах девятнадцатого века означала фраза девушек "Ах! Я пала! Я низко пала"! Шла и упала? Споткнулась? Плохое нечто сделала? Налгала? Украла?
   - Такое не рассказывать, такое показывать надо.
   - Ох! Ох! Да вы что? - удивлённо повернулась полукорпусом от зеркала, - покажите? - прихитрила фарфоровые глаза с крохотным блеском далёкой ярости.
   Полностью развернувшись на пуфе от зеркала в сторону ковра.
   - Сначала угощаешь девушку конфетой и говоришь, говоришь, отвлекая...
   - Я, я, - согласилась на немецком, - да, да.
   - Гладишь шейку, целуешь...
   - Почему рассказываешь? Показывай действием?
   Приоткрытые губы ожиданием, с наложенным на них поцелуем...
   - Я задохнулась... Ох! Девятнадцатый век!
   Замелькали кнопки блузки, открывая лифчик и груди, зажатые в нём... золотисто-белые, плотно высвобождённые над ним, туго разошедшиеся на стороны к рукам откинутым... Зажатые, сводимые вместе, целуемые, наливающиеся истомлением ожидания...
   Приподнялась, соглашаясь со скольжением юбки на пол...
   - Я уже пала?
   С обхватом талии, наглаживаниями, и ниже талии, на боках и раздвоенной округлости ниже спины, и повторением наглаживаний грудей...
   - Куда!?! - воскликнула возмущённо, схватив руку, сдвинувшие верх персиковых трусиков на бёдрах.
   - Показываю, как на самом деле... - потянул на самый ковёр тончайшие, полупрозрачные узкие трусики...
   Сжала бело-золотистые ноги, наверх выгнутые в бёдрах, сдавила руку коленями, попробовавшую их раздвинуть...
   - Я теперь низко пала, я очутилась раздетой перед мужчиной... Какой стыд! Срам и стыд! Позор! Я опозорена на век! Где река, пруд? Я бегу топиться! Погоди, а топиться бежать голой или одетой? Как у них, в русских пьесах девятнадцатого века?
   - А вот так, плач и рыдай, - перетянул с пуфа на ковёр, положив бело-ярким телом по всей длине, стянув плотные груди от её рук в середину, утонув в запахе щеки и волос рядом с ней, коленом разломив, раздвинув ноги, бёдра на сторону... сама приподняла лицо, глянула вниз, показала взятому в пальцы куда точно, рванулась навстречу, сгибая ноги и обворачивая ими мужскую спину, - до конца, до самого конца, - шепнула на русском, взматываясь и телом, и грудями, и желанием накопленным, - во мне долго, долго, - дошепнула, напираясь и напираясь, до ожидания взрыва в себе, выстанивания крайнего...
   Затишела.
   - Mein Lieblings...Wolf... - почти прохрипела пропавшим голосом. - Mein Lieblings...Wolf... волчище... вместе, мы вместе рванулись из себя внутри меня... Лежи на мне долго, я хочу стать беременной от тебя, если встанем - можешь вытечь драгоценное... Дональд когда сказал в зале - забеременел мыслями, у меня внизу живота что-то так кольнуло - чуть не крикнула, - поняла, чего ищу от тебя. Ночью второй раз сможешь?
   - Как получится...
   - Я теперь знаю, я пала низко означает как раз вот такое, но почему русские девушки и женщины в той старине самое нужное и удовольствие, и нужное для продолжения жизни считали неисправимым плохим проступком? Начинали осуждать себя? Угнетать? Глупая нелепость, самое желанное, по природе необходимое, замечательное между мужчиной и женщиной назвать падением, потерей себя? Откуда тогда дети появлялись, продолжением рода?
   - Много там было смешного для времени нашего...
   - Не двигайся, - зажала своей рукой то самое, - не давай исчезнуть ни капельки, хочу забеременеть от тебя, - прижала второй рукой к своей щеке за затылок...
   ...В полусне начатой ночи надвинулась на заблудившийся плотнее... увереннее... засыпая надёжнее с ним в себе...
   - Только вместе, - шепнула доверчивее некуда, - только мне всё...
   И утром, спросонок, добавила приласково:
   - Ты меня ночью второй раз забеременел, я стала настоящая женщина...
   37
   С книгой старинных русских летописей Командарм медленно ходил по библиотеке, один. Всплыло, о чём потребовалось подумать и обдуманное понять.
   В России под диктаторством Сталина жил один в Москве, написал слова Гимна СССР, вместе с соавтором, и соавтора в упоминаниях постепенно уничтожил, фамилией. Один остался, автором. С полученными большими деньгами Сталинской премии.
   После смерти Сталина Гимн выбросили, слишком в нём значительным упоминался диктатор, опозоренный новой властью.
   При диктатуре Брежнева этот же написал новые слова для Гимна страны, теперь прославляя партию КПСС и снова получив большие деньги какой-то там государственной премии. Вместе с орденом в придачу, очередным.
   После уничтожения государства СССР Гимн страны опять выбросили.
   Этот написал Гимн в третий раз и получил памятник во дворе дома, где жил, вместе с очередной блестящей железкой на пиджак, с новыми восхвалениями в сторону себя и большими деньгами. И умер.
   В России начинался 2019 год. В Москве только что отбили двенадцать раз кремлёвские куранты, открывая новое время. Зазвучал Гимн: - "Россия, великая наша держава." На деревянном мосту недалеко от Кремля люди ждали салюта, и тут же, под первые слова Гимна, мост обрушился, люди падали вниз, на лёд, друг на друга, катились, летели сверху на упавших. "Великая наша держава" стала для них сигналом для срочной медицинской помощи. Число пострадавших объявили странное, совпавшее с народным названием чёртова дюжина: тринадцать покалеченных повезли в больницы. Новая Ходынка, отметил тогда для себя. Предсказанием новых бед для страны.
   Обрушение под самое начало государственного Гимна...
   Сколько бы не получал премий и наград сочинивший, - в провал, в провал...
   Такая странная, говорящая протяжённость через несколько десятилетий, и один фиг - обрушение...
   Зачем столько жил? Зачем столько врал?
   Обернулся к высоким дверям на шаги.
   Обнятая нежностью за плечи пожилым человеком, вошла Джилл. Слишком своя поведением с вошедшим.
   На взгляд Командарма глаза Джилл отразились радостью.
   - Знакомьтесь! Мой родной, любимый дядя, Пётр Петрович! Дядя, вот кто - Командарм! Пётр Петрович был во Франции, по делам, я рада, он успел вернуться, пока все писатели здесь!
   Пожали взаимно руки...
   - Присядем? - Предложил Пётр Петрович, умный, колкий глазами, внимательный лицом. - Я каждый день, сразу извещаю, получал записи ваших совместных бесед, я просил их делать и сразу присылать мне, интересно, очень мне интересно. Командарм, это мне явилась идея собрать вас всех по своему выбору, дать вам возможность и познакомиться, и проникнуть в беседах в редкое, неизвестное многим... А, вижу, здесь и получилось совсем неожиданное? Я звонил родителям Джилл в Канаду, они мне рассказали...
   - Да, дядя, - перебила Джилл звенящей радостью, - для всех нас случилось неожиданное, для родителей и вас, для меня - мы с Командармом - не стану рассказывать о наших чувствах, вам, дядя, понятно, - кивнула вслед его кивку, - Командарм сделал мне предложение и я... мы поженились, наш юрист оформил документы...
   - Поздравляю, любимая наша девочка, ты долго была слишком взрослой девочкой и не встречала своего человека, и родители твои попросили мне сообщать им все новости о тебе, они и радуются, и переживают, говорят, только бы это не оказалось увлечением на полгода, только бы началась настоящая семья, по примеру их... Но ведь я вижу, в твоих глазах постоянная грусть переменилась на летающие искорки... На брызганья искорками...
   - Мне не нравится обещать, мне нравится делать, жить исполнением нужного, тогда все - и вы, и родители Джилл сами увидят, как что складывается, происходит...
   - Суровые слова достойного мужчины...
   - Да, дядя, мы стали одним... да, бывает, выходят и за пустого болтуна... у нас полностью противоположно...
   - Свадьба будет когда?
   - Я говорила мужу, нужно подождать тебя, ты поможешь решить.
   - Пётр Петрович, по поведению Джилл относительно вас я думал - вы и есть её отец.
   - Она моя родная племянница, моя наследница, родители попросили помогать ей, я и помогаю... Родителей на свадьбу пригласим на какое число и месяц? А, я сам подумаю, вам расскажу. Поздравляю вас и вам, Командарм, просьба, пожелание от меня - берегите Джилл, она для меня... вы поняли... Бывают в жизни ссоры, бывают недоразумения, умейте их обходить, берегите сегодняшнее в себе душевное состояние...
   - И - сердечное...
   - Да, Джилл, и - сердечное. Без него - пустота.
   Джилл придвинулась на диванчике ближе к мужу.
   Держа через низкий столик руку дяди...
   - Как вечно занятый бизнесом хочу сразу обговорить материальное... Сразу решим практические мелочи.
   - Пётр Петрович, вы остановитесь на полгода с бизнесом и займитесь своей книгой?
   - Нельзя, Командарм, наше микро государство остановится. На свою книгу время найду, спасибо за напоминание. Жить будете здесь, во дворце, и в домике художника, и в городской квартире, где хотите. Обслуга работает, вы занимайтесь творчеством. Сразу после свадьбы дарю вам заграничное свадебное путешествие, выбирайте сами страну или страны.
   - Пётр Петрович, у меня в голове работа над новым произведением, мне нужно полгода без путешествий... Ничего, Джилл? Тебе не обидно?
   - Творчество впереди всего, - кивнула Джилл, осветившись лицом.
   - Серьёзный вы человек, - отметил Пётр Петрович.
   - Ну, да, серьёзный! Ох! Ох! Он меня в речку уронил!
   - В какую?
   - Мы бреднем рыбу ловили всей компанией наших коллег, писателей, я в речку упала, ой мы и хохотали!
   - Правильно, отдых всем нужен. У вас, Командарм, все ваши книги в России выходили без гонораров?
   - Там гонорары прекратились после девяностого года.
   - Труд писателя должен оплачиваться достойно. Так вот, я за них выплачиваю гонорар, по высшей цене. У вас вышло двенадцать книг. Деньги счёт любят, как говорил мой дед, русский купец, торговавший с Канадой при последнем царе. Двенадцать книг по сто тысяч евро за каждую. Плюс в вашей электронной библиотеке триста пятнадцать тысяч читателей со всего мира, даю вместо них триста пятнадцать тысяч, евро. Была бы в той стране честная власть, давно бы вы ни в чём себе не отказывали. В той же электронной библиотеке могли бы сделать евро от каждого читателя. Не до них, оставим в стороне.
   Мы ни у кого разрешения спрашивать не станем. Джилл, девочка моя, передай Владису, пусть он найдёт хорошего компьютерщика, закажет ему работу с оплатой. Надо сделать всемирный сайт - электронная библиотека мира. Со всеми необходимыми языками стран мира, с возможностью переводов на языки. Посетители платят один евро за посещение любого автора, писательский труд не бесплатное порхание птичек.
   - Скажу Владису.
   - Гражданство для Командарма? Паспорт нашей страны? Юрист занимается? Визы в страны?
   - Да. Я своего никому не отдам, ни в какую страну, - взяла за рукав пиджака Джилл Командарма.
   - А гонорары мои передайте Джилл в наш семейный бюджет, пусть она распоряжается, как хочет. За гонорары спасибо, к деньгам я отношусь спокойно. Платили - не платили, главным мне было писать.
   - Джилл, вот банковская карточка, все суммы на ней.
   - Джилл, дай мне три евро? Дай денежку, дай?
   - Ох! Ох! Я богатая, я миллионерша! Зачем тебе?
   - Куплю носовые платки.
   - Я твоя жена? Я и куплю.
   - Да я пошутил. Всё наше - вместе, как с тобой решили. Мне ты и творчество, а остальное...
   Пётр Петрович посмотрел, как на игривых подростков, улыбнулся довольно и понимающе.
   - По вас видны ваши отношения, Джилл, девочка моя, храните их, отношения. У меня нет детей. Джилл моя любимая с её детства, да ещё в ней прорезалась известная писательница, вот и называю моя девочка, а по возрасту стала молодой женщиной. Родители в Канаде, попросили тут за ней приглядывать, помогать, уберегать от дурных людей. Джилл - моя наследница: дворца, имения, знаменитой библиотеки, гаража машин, квартир в столице, всего, начатого от моего деда, русского купца, от моих отца и мамы...
   - Ох! Ох! Дядя Петя, да вы такими известиями моего мужа с толка сшибёте!
   - Я услышал и забыл, новости бывают не для всех ушей. Пётр Петрович, по поведению Джилл я догадывался, она совсем своя в этом дворце...
   - И вы теперь свой, раз вместе. Командарм, ваши книги помещаю в эту библиотеку. Ими начинаю раздел "русская литература двадцать первого века". Вы их привезли?
   - Бумажные дома на полке стоят. Они все у меня в компьютере, копии. В варианте, подготовленном для типографии. С обложками, шмуцтитулами, готовыми оглавлениями...
   - Хорошо. Ваши книги я скачивал из Интернета и читал в своей электронной книжке. Передадите копии из компьютера Владису, он сделает заказ в типографии. Владис и писатель, и управляющий здешними делами, сильно делами я его не тревожу. Издадим специально для нашей библиотеки и после перевода на местный язык, как и на английский, в здешний Национальный Университет. Переводчиков Владис отыщет. У вас позади, в России квартира осталась?
   - В Москве, двухкомнатная. Моя частная собственность.
   - Вы вернуться хотите? Может, там лучше пишется?
   - И Тургенев, и Бунин умели писать в любой стране. Вернуться? Нет. Я пережил уничтожение прежней страны. И далее - постоянное угнетение, тяжёлое угнетение духа, постоянное задавливание личности, с уничтожением культуры. Зависимость от разворовавшего государственное имущество дурачья и хамья. Опять знать страну, где... и рассказывать не хочу.
   - Я, зная о происходящем в России по новостям Интернета, прошу вас и запрещаю вам в неё приезжать вместе с Джилл. Там столько бандитизма, воровства, убийств...
   - А я и сам не поеду, нахлебался выше ноздрей. Не хочу портить нашу встречу кое-чем, и не рассказываю подробности.
   - Правильно, они не для Джилл. Когда вы не против... у нас в Москве есть торговое представительство, я могу через него оформить вашу квартиру в аренду, на торговое представительство. Зачем вам жить здесь и терять деньги на оплату коммунальных платежей? Какие вещи вам нужны, из вашей квартиры, составьте список, перевезём сюда.
   - В основном рукописи, я много лет писал авторучкой на бумаге.
   - Правильно, рукописи драгоценны. Для меня. Как и для вас. Полагаю, вы не возразите, мы станем ваши рукописи хранить здесь, в отделе рукописей? Нет? Решили.
   Ну, что? Хорошо мы познакомились, хорошо поговорили. Перейдём в столовую? Попьём чай? Скоро все соберутся на новую беседу, я помню...
   38
   Немецкий писатель Бруно сам попросил у Командарма что-нибудь почитать из его работ, лежал в комнате на диване, читал. Рабочий набросок к новому произведению. Вставил в электронную книжку, нажал кнопку перевода...

МЁРТВЫЕ СМЫСЛЫ

   Н.В.Гоголь мёртвыми душами в своём знаменитом романе называл и на самом деле умерших, и вертящихся вокруг него в жизни.
   Определимся сразу. Мёртвое - не способное к жизни. Живое - способное.
   Женщина в подъезде нового дома с дорогими квартирами с гордостью говорит: - "В нашем доме живут уважаемые люди: бывшие прокуроры, судьи арбитражного суда, полковники полиции и любовница первого лица. Он к ней сюда приезжает".
   Любовница губернатора?
   Где композиторы? Писатели? Воины, имеющие подвиги? Учёные, сделавшие открытия ради продвижения страны вперёд?
   Сегодня "уважаемые люди" - перечисленные горожанкой. Что знающей, то и говорящей. Кто первое лицо, где? Директор в торговле? Главарь бандитов? Гендиректор частной фирмы? Наворовавшие и не арестованные, пока?
   Попробуйте найти в сказанном вахтёром живые смыслы. Мёртвые смыслы - есть.
   Журналистка, врущая ради денег в любой статье. Живая совестью? Мёртвая при физиологической жизни?
   Убийцы, находящиеся в тюрьмах пожизненно. Живые? Мёртвые?
   Убийцы, временно скрывающиеся от возмездия. Живые душами? Мёртвые?
   Пузатые генералы, ворующие миллионы и миллиарды из казны. Живые смыслами жизни? Мёртвые?
   Губернаторы, сенаторы, депутаты Госдумы, депутаты областного и районного уровня, каждый год вынужденные показывать "заработанные" миллионы и миллиарды, деньги, пришедшие в их карманы помимо громадных по сравнению с учителями зарплат, - мёртвые в "зарабатывании"? Живые в работе на государство, на "улучшение" жизни народа?
   Чиновники, выгнавшие детей из здания детского санатория и поселившие в него семью губернатора. Живые перед выгнанными детьми? Мёртвые? Дети вырастают мимо санатория и благодарными вырастут?
   Содержание, определённое чиновниками для сельского учителя - восемь тысяч рублей в месяц, для содержания губернатора - крупное число миллионов рублей в год, плюс для отдельной оплаты миллионами рублей всего его списка чиновников, находящихся пониже и получающих большие зарплаты, кто восемьдесят, кто пятьдесят тысяч рублей. Плюс "зарабатываемые" ежегодно миллионы через свои частные фирмы, записанные не на них, а на вчерашний ветер.
   Живые явления жизни сегодняшней? Мёртвые? Появившиеся вокруг нас для укрепления государства? Для разворовывания всего?
   Строящие на наворованные деньги многоэтажные дома, продающие их, живущие только ради денег всеми своими действиями и смыслами.
   Живые? Мёртвые? С собой в гробы счета прихватят, не понимая края бессмысленности?
   Любая экономика любой страны держится на деньгах. Миллиарды рублей и долларов, год за годом вывозимые из России в иностранные банки, уничтожающие экономику, - живая действительность? Мёртвая, для развития или же нормальной жизни страны?
   Страна, не способная себя прокормить из-за уничтоженного сельского хозяйства. Живое? Мёртвое, смыслом?
   Громадная стая предпринимателей, работающая не на развитие производства государства, не на укрепление страны, - в отличие от промышленников и купцов образца до 1917 года, - а только на личное обогащение. Живое, смыслом деятельности и личной жизни? Мёртвое?
   Продавщица, в магазине на требование прекратить болтовню и срочно обслужить по причине похорон, отвечающая заученное из американских фильмов "это ваши проблемы". Живая пониманием горя? Мёртвая?
   "В правительство области.
   Почему за прошедшие дни я не получил ответа, установлен ли ваш контроль по убийству нашего сына?
   Почему я не получил ответа из областного УМВД?
   Ответ получен только из областной прокураторы.
   И это - исполнение государственных обязанностей на данной территории?
   Сотни людей помогли.
   Почему от правительства никто не выразил сочувствия, не предложил помощь, не принёс венок?
   Вы все беднее полунищих друзей нашего сына?
   Черствость, бездушие поразительны.
   Мы - не бараны из стада.
   Мы - люди.
   Поражён бескультурьем. Бесчеловечностью. Омертвением ваших душ".
   А эти - на какой стороне? На стороне человеческого? На стороне противоположной? Поднимающей их "рейтинги", - не русское определение значительного в жизни, обозначенное и словом не русским?
  
   * * *
   Может быть большая половина присутствующих в городах и деревнях живёт мёртвой жизнью. Пустой, по содержанию.
   Они ходят по улицам. Идёшь, различающий, и считаешь: мёртвый - живой, мёртвый, мёртвый - живой. Живых сильно меньше.
   Мёртвое не родит ничего. Камень родить не может. Только разрушиться от ветра, дождей, расплавиться от извержения вулкана.
   Живое, с заложенным в него развитием, рожает только живое.
   Обыкновенная полевая травиночка рожает семена будущей жизни, рожает из соков своих полевой цветок. Прилетает пчела, превращает пыльцы цветка в мёд, лечащий человека.
   Нормальное развитие живого, осмысленное полезностью.
   Живое и мёртвое постоянное вокруг нас. В бытовой культуре поведения, в поступках людей, во всех проявлениях культуры - литература, живопись, скульптура, театр, балет, опера. В политике, экономике, в работе любой - от дворника до чиновников, до президента всякой страны мира.
   Различайте живое и мёртвое. Постоянно выбирайте, с кем вы. На какой вы стороне.
   39
   Командарм по компьютеру внимательно читал сводку мнений людей из России, проваливающуюся в нищету населения.
   - Чиновница из России приехала на курорт за границу, через неделю сказала: - "Всё у них построено приятно, одно плохо, местных много. Убрать бы всех местных и запретить." Искренняя мечта идиотки, всех людей выгнать и среди построенного ими самой жить."
   - Получала пять миллионов рублей в год, ни за что уволили, понадобилось моё законное место для дочери заместителя губернатора. Не знаю, как я теперь буду жить? На что? На пенсию в шестьдесят тысяч рублей? Так того хватит на одни пирожки с картошкой!!!
   - "Охолуеть". "Охолуел". Новое слово. По значению - окончательно стать холуем.
   - Кто подскажет, где мне взять мужа? Замужем не была ни разу. Беда, ах беда.
   - На митинге протеста против пенсионного ограбления громадный полицай схватил мальчишку лет пятнадцати и тащит к автобусу с решётками на всех окнах. Мальчишка плачет. Полицай зарабатывает количеством захваченных? В стране наступил фашизм?
   - Как можно девчонку-подростка свалить за участие в пикете на асфальт и придавливать её коленом, надевая её наручники? Зачем я родилась и живу в стране, видя гадости?
   - Из-за вонючих денег властвующие в народе убили доброе отношение к людям, за деньги любой подлец хватает детей на улицах, крутит руки за спину, нацепляет наручники и швыряет в каталажку!
   - Подлейшему нас учат из телевизоров, приучая, что убийства людей - нормальная форма жизни. Фильм "Брат". Какие мерзавцы его состряпали? Молодой человек ездит по Питеру, убивает людей просто так, ему ничем не известных. Минут за пятнадцать он застрелил пятерых. В Питере убивает, в Америке убивает. А нам убийцу подают за героя. И не жалко, как этого, сыгравшего в кино убийцу, раздавило в горах селем, стёрло в порошок. И похоронить ничего не осталось. Разве он не думал, за пропаганду преступлений получит да самый неожиданный ответ? В самом неожиданном месте? С судом и исполнением приговора от самой природы?
   - В Архангельске анархист-коммунист взорвал себя и тех, кто находился рядом в здании ФСБ. Как написали в новостях, перед взрывом он "напомнил, что ФСБ фабрикует дела и пытает людей".
   - В Москве бывшие следователи столичной полиции осуждены за воровство квартир на сумму 199 миллионов рублей. Прежде арестовали двух следователей, полковников следственного комитета в Москве, за получение взятки 5 миллионов рублей, а в провинции арестовали полковника следственного комитета за взятку 10 миллионов рублей. На какую честность следователей нам всем надеяться?
   - Ни одна чиновничья рожа не сомневается в правильности системы, которую они создали, где человек человеку - зверь. А ведь именно эта их система порождает детей, готовых мучить других и убивать. И чтобы подумать о смене системы, чиновники продолжают закручивать гайки своими запретами. С такими затягиваниями и до фашистского государства недалеко. Когда мы жили в СССР, даже вообразить себе такого не могли. В СССР было достигнуто человек человеку - друг, теперь потеряно.
   - Ох, и в трудное время нам довелось жить... Хотя когда на Руси кому было жить хорошо, если он из народа?
   - В школе опять расстрел учеников. Усиливать охрану в школах бессмысленно. Разве школа для детей - концлагерь? А детей мордуют, на экзамен ведут как на казнь, под видеокамеры, с проверкой документов, с переходом в соседнее здание. Разве не унижение человеческого достоинства в детях? Души изломаны, вот результат! И проблему не решит увеличение охраны.
   - Душа светлая! Вот раньше экзамены в школах - букеты цветов, лёгкое волнение, запах духов праздничной мамы, шоколадка от папы. А сегодня? Шмон на входе как в тюрьме, постоянное напряжение, нервное, видеокамеры со всех сторон, в туалет выйти под конвоем... Да пропади она пропадом, система не школьного образования!
   - СССР развалили без всякой войны, предательством и присвоением, воровством государственного имущества. Опасность развала сохраняется и для России. Народ душат новыми поборами, штрафами, отталкиванием народа от государства. И народ совсем не понимает, а чего ради терпеть плохую жизнь? На дворе не сорок второй год, когда терпели, ибо захватчик с войной пришёл в страну.
   - Всё зависит от действий власти. Ни один бунт на ровном месте не возникает. А нас заставляют жить хуже, и провокаторы трундят терпите, терпите, пугают внешними врагами.
   - Человек вечно всем недоволен. Только потом, после бунта, многие локти кусают. Те, кто выжили, конечно.
   - Светлые умы периодически предупреждают нас, мы можем полностью потерять государство.
   - Нахер нужно такое государство, враждебное населению и всему остальному миру. Или менять строй на демократический, или страна исчезнет, других путей нет.
   - Государство должно сделать одно единственное. Госдума должна принять бегущую шкалу подоходного налога. Тогда разговоры про плутократическое государство будут закрыты. Но она этого не делает, и она это не сделает.
   - А бунтов не будет, будет психологическая фрустрация, которую убивает сила народа.
   - Бегущую шкалу подоходного налога? В смысле прогрессивную? И с какого уровня должна начинаться прогрессия?
   - Такое государство не грех и потерять.
   - Империй было уже немало, согласно официальной истории. И конец каждой был предрешен социологическими законами. Российская деградирует уже лет 200, и сто из них активно разваливается. Что, с точки зрения истории, совсем немного, но вполне достаточно для входа в заключительную фазу периода упадка. Нынешняя власть - катализатор процесса, но, видимо в данном моменте другой власти Россия породить не в состоянии.
   - К чему эти аллегории, если не для оправдания существующего? Нас свои грабят и уводят ресурсы с капиталами в страны ядра капитала. Нам и так уже хреново, чтобы еще пугать нас Европой, куда уже 30 лет назад переехал наш список миллиардеров с чиновниками.
   - Вот переживают, нам типа будет хуже. Хуже бывает по разному, иногда это называют упрощение. Не переживайте, нам очень хочется увидеть какого цвета кишки этой мрази, за это готовы заплатить, это все понимают. Любой согласен терпеть ради интересного. А вы убеждайте. Очень интересно, ага.
   - Но народ добровольно проголосовал за капитализм!!! Точно так же как Украина, захотели 100 сортов колбасы, европейскую зарплату и пенсию в 500$! Что-то не заметно героев на Красной Площади с транспарантами. Москва жирует. ФРС США, деньги печатает, а аборигены их отрабатывают!
   - Почему Маркс считал, что победа социализма возможна только как цепочка социалистических революций во всех передовых странах? Здесь есть две причины: первая причина чисто экономическая - экономическая блокада, а вторая - невозможность противостоять военной мощи объединенных сил идейных врагов. Полная блокада в современном мире практически невозможна, и страна, обладающая большими ресурсами, сможет не только выдержать её, но и развиваться, а такие условия при социализме будут. Появление же ОМП уравняло силы слабых и сильных, так как отправит на тот свет и тех и других. Вряд ли буржуазный мир захочет остановить социализм ценой своего уничтожения. А теперь главное: если Россия продолжит развиваться по буржуазному пути, то это как раз и будет означать смерть страны и её народа.
   - Точно, Ленин знал труды Маркса, и после него сохранилась тенденция "мы с тобой против буржуев мировой пожар раздуем". Ну, огонь это великий. Люди любят огонь, просто глаз не оторвать.
   - Всё верно. Но, представим, что Ленин не перехватил бы власть у временного правительства, условно говоря, свалившего никчёмного царька, который довёл Российскую Империю до неминуемого краха. Что бы было? "Птицеловы" в лице хищной Западной цивилизации непременно бы покончили с Россией и её народами. А мы сейчас слабы как никогда, и никакой ядерный щит не заставит Запад отказаться от своих планов по уничтожению России. Сознание нашего народа разложено преступной идеологией правящего режима "ельциноидов", и, к "сожалению", их гнусное дело живёт доныне и побеждает. Что толку в оружии, если у народа подорваны духовные основы. Контрактная армия, численность коей меньше, чем т.н. правоохранителей, никогда не защитит свой народ от внешней агрессии. Вот о чём надо думать руководству РФ. Разбегутся миллионные войска "правоохранителей" в случае большой заварушки, контрактников, то бишь.
   - Наёмников легко переманить на свою сторону, показав им толстый кошель.
   - Все давно всё поняли. Только кремлёвские не желают что либо понимать. А менять систему надо, вопрос только в том, каким образом? Есть два варианта. 1. Президент опомнится и повернётся лицом к народу. Если нет, то 2. Народ начнёт бузить.
   - Президент опомнится и повернётся лицом к народу? Уморили.
   - Любезный! Подними свой зад, зайди на любой завод или малое предприятие, начиная от всяких сетевых магазинов и кончая патронными заводами. Нет там давно уже ничего, принадлежащего народу (то бишь государству). Всё распродано! Всё!!! Протри очки и зайди хотя бы в десяток жилищных контор. И ты, любезный наш, предсказатель чепухи, с удивлением обнаружишь то, что и коммунальные конторы давно имеют оффшорные счета и хозяев, или с двойным гражданством, или с "дочками" и "женушками" во Франциях. Проснись и пой! Только петь в угоду фашистской власти не надо! Люди-то не дурные, чтобы верить всякой непотребности.
   - Большая ошибка всякой власти в том, что она считает, что её спрашивают. В то время, когда ей говорят. Черчилль.
   - Президент, который объявляет своей заслугой дождь, не должен удивляться, когда его обвиняют в засухе.
   - Среди славян тоже были злобные Птицеловы. Так пьяный Ельцин, сидя в бункере во время расстрела Белого дома из танков, командовал - "В капусту! Порубить всех в капусту!" Этот выблядок желал нашего полного истребления. В "капусту". Ему тогда даже рабства от нас не нужно было, в капусту нас и всё!
   - "...О, русский глупый наш народ, скажи, зачем ты в самом деле так долго носишь гнет господ? Зачем в военную годину, уже держа в руках дубину, её ты рано отпустил? Иль ты забыл, иль ты простил, что не француз и не татарин, не швед, не немец, не поляк, а только он твой главный враг - рабовладелец, русский барин?" А.С. Пушкин, 10 глава "Евгения Онегина".
   - Вот что значит настоящий классик русского слова: прямо-таки высветил всю драматичность текущего момента в одемократиченной РФ. Отечественные нувориши хуже и подлее наших заклятых внешних врагов: сживают русских со свету миллионами, и прямо-таки выгрызают их государственность изнутри. А разве же устоит крепость, у коей открыты настежь ворота, а внутри стен затаились уже подкупленные врагом предатели, числом в целый легион?
   - Автору и статье минус! Нет никакой разницы, славян уже уничтожают, причём по заказу мирового правительства либерал-олигархия имени Путина! Так что думать, конечно, надо, но и жилеты прикупить!
   - 27 лет власти ведут дело (умышленно либо по глупости) к деградации и развалу России. И ни малейшей попытки отказаться от этого гибельного пути. Деградация научного, промышленного, технологического потенциала, разрушение и деградация социальной сферы и фактически объявленный пенсионной реформой геноцид народа (уже в этом году смертность примерно на 300 тысяч превысит рождаемость). Фактический отказ от суверенитета (моё оценочное суждение) в интересах США, та же пенсионная реформа (которая, по моему убеждению, приведёт к геноциду населения с вымиранием десятков миллионов человек) по указанию МВФ, а значит, Вашингтона, а значит, Госдепа. Держава, которая пляшет под дудку Госдепа, обречена на развал, к сожалению...
   - "Народ против своего государства". Меня удивляет, где автор "своё" государство увидел?
   - После заголовка можно дальше и не читать. "Своё государство", это он нас за дураков считает или агитирует?
   - "Мы добрых граждан позабавим/ и у позорного столпа/ кишкой последнего попа/ последнего царя удавим" А. С. Пушкин
   - Я бы поправил текст, да простит меня Ал. Сергеевич, согласно текущему моменту: "Мы добрых граждан позабавим/ и у позорного столпа/ кишкой последнего попа/ последнего либерала удавим"
   - Но это я просто не могу оставить без внимания. Цитата: Повторяю: если народ погиб, то никому уже не важно, кто в его среде был прав, а кто грешен. Кто кого обворовал и почему брат встал на брата. Эти вопросы снимаются вместе с гибелью всего народа.
   И более всего меня пугает, когда во внутренних протестах в РФ звучит насмешка над "жупелом" внешней угрозы, или ощущается равнодушие к "этим геополитическим планам Кремля". Мол, зачем нам Сирия с Украиной, лучше дайте нам пенсии побольше... Но в общем, автор делает верные выводы. Но есть закон жизни: не будет Сирии с Украиной, не будет и никаких пенсий! Ибо не для того Запад ломает об колено государство Российское, чтобы райскую жизнь его простонародью обеспечить! Скажете: он прав? А мне почему-то перестал нравиться.
   - У нас в стране всегда человек человеку волк, вот и объединиться крайне сложно. Внутренний враг он всегда страшнее любого внешнего. Враг сам это прекрасно понимает, вот и пугает всех "американскими жидо-массонскими хохло-бандеровцами", и что печально, значительная часть на этот ведётся. Тем временем народ просыпается.
   - Держите флаг, - вперёд!
   - Бунт против чужого государства называется война, а своего - гражданская война.
   Но вопрос в том, считают ли многие люди заимствованное государство своим? Родину считают своей, устройство государство чужим. Конфликт неизбежен изначально. Он заложен.
   40
   - В юности я тоже читал длинные статьи, - говорил в библиотеке Командарм, - рассказывающие, что такое стиль, а со временем сделал для себя простое открытие: стиль - порядок изложения слов, знаков, фраз, абзацев, глав, частей. Полностью работающий на содержание. Стиль у каждого автора свой, специально его не придумаешь, он автору подарен обязательно частью таланта.
   Обернулся.
   Ведя под руку Джилл, вошёл Пётр Петрович, остановившись после входа.
   - Коллеги, прервитесь, я познакомлю вас с нашим уважаемым меценатом, придумавшим и сделавшим нашу встречу возможной. Его имя Пётр Петрович, на французском мы его называем Пьер. Поместье и библиотека, известнейшая в культурном европейском мире, принадлежит ему.
   Писатели начали подходить, жать руку, знакомясь, коротко что-то говорить. И все пошли к сдвинутым трём столикам, сели на места для продолжения беседы. Закрепили наушники синхронного перевода.
   - Продолжайте, - попросил Пётр Петрович, - с любопытством разглядывая всех сквозь приветственную улыбку и ртом, и глазами от встречи со всеми, кого тут видеть хотел и собрал.
   - Для кого мы пишем? - продолжил Командарм. - Для себя? Для народа? Для развития художественной литературы, продолжением её современными произведения?
   Посмотрим на народ.
   У себя в России сижу на дне рождения журналиста, пьём пиво. Напротив, через стол, районный начальник с лицом - по содержанию четыре класса школы на тройки, - с улыбкой спокойно извещает:
   - Начнётся заваруха, мы вас, писателей, первыми убивать будем.
   - Почему?
   - А хотим, первыми. Вы нам не нужны.
   И вот для таких писать красивое, доброе, светлое? Добру их учить?
   Почему, за что писателей - убивать первыми? Не разворовавших бывшее государственное имущество сразу на миллионы и миллиарды, - писателей?
   Со времён Аввакума, Пушкина, Герцена писатели, как меня учили в школах и институтах, боролись за лучшую долю народа.
   За просвещение народа.
   Какого? Вот этого?
   Откуда в тупой роже русского начальника из районного посёлка, необразованного, некультурного, злоба фашиста? Не немецкого, российского?
   Двадцать первый век. Коллеги, двадцать первый век. Где же плоды просвещения? Результат будет, или бесполезно ожидание? И нам "сеять разумное, доброе, вечное", как написали программное до нас, бесполезно?
   - И вы соглашались жить внутри таких условий? - удивился американский коллега Дональд.
   - Реальность, - ответил Командарм. - Точная картина из бытовой жизни. И вспомнил, молча. Джилл - смыслом в переводе с английского, - позолоченная.
   По-зо-ло-чен-ная...
   Отстранившись резко в такую сторону, чтобы удержать от сваливания в знания всякого плохого...
   Хаген что-то записывал, опять привычно помалкивая...
   Командарм убрал руку со лба и сказал, как подумал сейчас.
   - Поэты, писатели, актёры, художники никогда не должны быть твёрдыми штакетниками. Диапазон работы творческого человека - от нежности и беспомощности, от наивности и ожидания чуда, происходящего из добра,  до умения самой жёсткой защиты своих утверждений  и уверенности - я сделал правильно.
   Один мой друг, большой поэт, как-то вышел из "Волги", надвинул шапку на лицо, чтобы его лишний раз не узнали прохожие, и ударом без предупреждения вырубил хама, приставшего к сотруднице Союза писателей, к женщине. В самом центре столицы. А писал в те времена - нежнейшие стихи... И прежде дружил с Юрием Гагариным, вместе с ним ездил в делегациях по заграницам бороться за мир.
   - От творчества до бытовой жизни один шаг, - добавил Владис.
   - Я прочитал ваши размышления, Командарм, - привстал Бруно, поправляя галстук, - для меня возникла проблема, как же много, на самом деле, людей в жизни, занимающихся пустым. Живут и поступают как мёртвые, не делая попыток оставить после своей жизни капельку, частичку, дополняющее развитие самой жизни, переводя жизнь в новое качества для удобства людям. Тяжёлые размышления, тяжёлое открытие, по теме. Да оно присутствует в реализме, непонятное с позиции гуманизма...
   - Бруно, уважаемый, смотрим конкретно, - встал и пошёл вокруг всех Командарм. - Живёт человек, реальный. Ворует из государственного бюджета, обманывает своих партнёров по бизнесу и богатеет. Миллион у него появился - гордится, миллиард - ещё сильнее гордится. Неожиданно происходит инфаркт. Что остаётся от него? Богатые похороны, делёж имущества родственниками, всё. Для истории страны, мира он - пустое место. Мы занимаемся творчеством, у нас у всех редкий дар судьбы. Не станет нас - есть бессмертие, на что показывает вся история литературы, на что показывает вот эта библиотека и все лучшие библиотеки мира. Получается, мы не напрасны, своими делами. Если наши книги дают людям возможность понять ну хоть что-то, необходимое для жизни. Для созидания есть только время жизни. Нам надо всем благодарить наши судьбы, сделавшие, - так получилось, - подарком в жизни - творчество.
   Молчали, обдумывая. Не торопились.
   Сел, заметил, лицо Джилл сделалось сильно напряжённым, вниманием. Подумал, нужно чем-то изменить.
   Взял листок, написал.
   - Джилл! Почему, когда ты обнажена, твои бело-золотистые груди нежными шарами выгнуты кверху и резко расходятся пониже шеи от середины на стороны, за черты тела под ними, а когда сейчас - они сильно упираются в пуловер прямо, вперёд?
   Передал.
   Джилл промчала глазами, улыбнулась, написала коротко, передала листок назад.
   - Они я, они тебя любят! Смотрят на одного тебя!
   И попробовала понять, что говорят рядом с ней?
   Отведя широкое кольцо волос немножко от ушка...
   Начала говорить.
   - Коллеги, как влияет развитие электроники на наши занятия? Даёт точное узнавание поведения людей, не заглаженное режиссёрами кино, только точное поведение. А люди выражают себя, не оставляя эротику в стороне, она всегда часть поведения мужчин и женщин. Люди получили возможность самим записывать свои действия, натуральные, настоящие. Я смотрела домашние видео суровых женщин. Её мужчина назначенное природой, ахахашит, у неё на лице настойчивое терпение, как в кресле сидит у зубного врача и ей больной зуб сверлят, без обезболивания. Редко попадались женщины, улыбающиеся и перед самым началом, и во время содействия. И я задумалась, а почему европейские женщины улыбаются, улыбаются?
   Завеселились, смеясь.
   - Климат у них суровый, - подмигнул Дональд.
   - Климат погодный или климат как условия жизни? Если у них женщины трудятся наравне с мужчинами, занимаются физическим трудом...
   - Влияние истории их страны, тяжёлой истории, - подсказал свой вывод Хагенс. - У них слишком часто применяется запрет в виде "нельзя".
   - Да как жить без свободы?
   - Никак, - утвердил Дональд.
   Положив не зажжённую сигару на столик.
   Добавил.
   - Я обязан высказать своё понимание, восприятие Командарму. Как вы смогли сохранить ясность ума, вот что интересно, в сегодняшней России... Это по крутости примерно на том же самом уровне, что ум с Неба, серьёзно... С невидимой нам высоты Неба, с большой буквы...
   И не отвёл глаза от взгляда Командарма, спокойного, показывающего размышление.
   - Сам не знаю, сам не знаю, - ответил Командарм, остановившись, - там надо было много работать с рукописями.
   - Коллеги, желаю добавить, - поправил свои листки бумаги Хагенс, - в эротике присутствует действие, намного сильнее алкоголя и наркотиков. У меня случилось большое горе, наступила проблема - надо как-то выжить. Почему-то я начал смотреть эротические видео и быстро заметил, они уводят меня от тяжелейших мыслей в сторону - любуйся, не думай ни о чём трудном, невыносимом. И я любовался. Женскими телами, с подробным показом движений рук, ног, грудей, задов, без всякого выстригания цензурой, режиссёром. Натуральные в поведении люди. Натуральные формы женских тел. Разве, коллеги, в музеях на полотнах живописи, в скульптуре нам древние показывали не это же? Подсказывая, любуйтесь прекрасным? И я любовался. Действует сильнее всякой дряни с названием наркотики. И я постепенно остыл от ужаса пережитого, снова вернулся к своим рукописям...
   - Запомним, - кивнул ему Владис. - Начнём сегодня?
   - Вы ещё не полностью готовы к правильному восприятию, по возрасту, - погрозила ему указательным пальцем Джилл.
   - В тридцать три года? Ну... снова запретили... Как в Советском Союзе, где запрещали и запрещали. В СССР был анекдот - лектор в колхозе начал лекцию о любви: - любовь бывает двух видов, между мужчиной и женщиной и второй вид... Колхозник из зала кричит: а видео будет? - Будет, попозже. Итак, любовь между мужчиной и женщиной. Второй вид любви - любовь колхозников к любимой партии КПСС, к родному, любимому правительству, работающему под руководством КПСС, - а сейчас о втором виде любви посмотрим видео.
   - Запишите мне на листок, - попросил Дональд.
   - Да в пару минут, - присел к столику Владис.
   - Поэт, писатель живёт в форме времени вечности, - опять начал ходить Командарм, - потому он и свободен от обязательств перед кем-либо, перед той же политической системой, идеологической системой. Поэт остаётся во времени вечности произведениями, оглянитесь на историю литературы любой страны, любого века - там показано.
   Политик живёт в форме времени, обозначенного сроком пребывания во власти. В истории может быть отмечен немыслимыми преступлениями - убийствами тысяч и тысяч людей результатом своих действий, или делами добрыми для народа, чего бывает... да, бывает, но реже, но крайне мало перед политикой, преступной содержанием. Кто Наполеон? Кто Гитлер? Кто Сталин с лагерями для бесплатного, рабского труда людей?
   И почему-то политики считают, они могут указывать всем остальным, как жить, считая их своими холопами?
   Поэт, писатель преступен быть не может, в творчестве.
   Творческий человек всегда обладает личной властью, приданную ему судьбой, но не в результате покупки или же избрания посторонними, что тоже часто является покупкой властью. Творческая власть - от природы, её не подменить и не отобрать. Она - власть ума, власть мыслей.
   Пётр Петрович что-то черканул на своём листке.
   - Наука, техника развивается, диктуя свои технические возможности, условия свободы для людей в том же получении информации, перечёркивая желания любых политиков ограничить и запретить. Возможно, скоро исчезнет вся пассажирская авиация, опасная для перелётов. Когда любого человека учёные смогут перевести временно в атомы, молекулы, перешлют в любую страну электронной почтой и там соберут заново. С перемещением за тысячи километров за секунды.
   Джилл сразу взбеленилась, содержанием глаз: - "Что вы такое рассказываете? Такого не может быть! Я не соглашаюсь, такого не может быть!"
   - Ох! Ох! Командарм, что вы такое говорите? И вы уверенны, думаете правильно, - повернула ладони вверх, как что-то в них держа. - Учёные перепутают, мне приделают чужие толстые кривые ноги, и как жить с ними?
   Возмущёнными глазами взрываясь...
   - Джилл, да не пугайся! Ещё никто такое не придумал! Просто идея... Мы будем ездить на телеге, с двумя лошадями впереди...
   Пётр Петрович засмеялся, прикрывая рот ладонью.
   Начал, успокаивая и примиряя.
   - Коллеги, спасибо всем, кто приехал. Я сам выбирал вас, зная ваши книги. Читал их. Все они будут находится, отныне и навсегда, в нашей библиотеке, она вокруг вас. Мне нравится - в древние времена умные властители в Азии созывали к себе поэтов, писателей, те добирались к ним годами из дальних стран, на верблюдах. Получилось, те властители сохранили древнюю литературу. Я пробую повторить их древнюю подсказку, делаю, что могу. С оплатой проезда и выдачей премий за работу на нашей встрече решит Владис, кстати, Владис, себя не забудьте по премии, и узнайте, как там с банкетом?
   - Почти готов.
   - Спасибо. Политики всегда зависимы от власти, и диктаторы, и обычные, добрые политики, назову их так. Кем они остаются в истории? Часто - проклинаемыми, - я сказал для диктаторов. Пропадают, для благодарности, для истории. Культура не исчезает ни при каком повороте истории. Мы все временные в жизни, но мы и не пустые, для смысла жизни. Начиная от старинных философов, от Марка Аврелия, философа...
   - Римского императора...- подсказал Дональд со стороны.
   - Что? Да, императора, для всех культурных поколений одновременно и философ, для меня работавший во времена позднего стоицизма, начиная с Иоанна Златоуста и библейских безымянных авторов - все настоящие таланты, умы трудились для развития человечества через разумную деятельность. Вы занимаетесь этим же, спасибо вам. Спасибо, Джилл, повзрослевшая девочка моя, что и ты наделена талантом, способностью к настойчивому труду, я помню, как тебе было трудно начинать, разгребая попутную чепуху.
   Писатели улавливают тончайшее, через произведения созданные. Подсказывают тончайшие нити, невидимые никакими приборами. Возможно, тончайшее, возникающее через несколько лет, десятилетий... Все обычные разведки мира ищут фактически сделанное шпионами, или что будет сделано через месяц, два в секретных конструкторских бюро, штабах, разыскивают секретные планы политиков, - всё названное ненадолго... а вот что будет с человечеством через время гораздо большее - только творчество может определить, предсказанием, проницательностью. Творчество - тончайшая разведка сущностей человеческой жизни.
   Коллеги, с благодарность приглашаю вас на прощальный банкет, переходим в банкетный зал.
   Спасибо всем ещё раз, с благодарностью каждому.
   Прошёл вокруг столиков, пожимая руки.
   Дотронувшись до плеча Джилл...
   41
   Машина остановилась на морском вокзале. Впереди белела громадина морского лайнера, длинного, широкого, высотой в семь этажей палубами и поверх надстройками.
   Пётр Петрович посмотрел на громадный лайнер, поправил борт лёгкого плаща.
   - Ну, родные мои - глядя в глаза Командарму высказал, - берегите друг друга. Меня несколько суток будет беречь команда пароходика с семиэтажный дом. Вернусь через две недели, как по бизнесу решу. Займёмся вашей свадьбой.
   - Дядя, мы станем тебе звонить, ты на лайнере не загрусти?
   - Хо! В нём раз уже плавал, там и кинозалы, и рестораны, и бассейны, и тишина. Сидел на палубе - ветерок, тишина...
   Обнял Джилл, поцеловал. Пожал руку Командарму, доверчиво хлопнув его по плечу. Улыбнувшись колючими глазами. С сопровождающим юристом отправился на посадку.
   Стояли. Провожали. Командарму сделалось грустно от почувствованного в Петре Петровиче человека своего...
   - Джилл, мы в городскую квартиру?
   Покрутила впереди себя пальцами, сложенными в дулю.
   - В бревенчатый старинный дом. В нём так прелестно исполнение темы "я пала"... Ребёночка хочу...
   Развернулась телом и прижалась. Сильно. И обнятая сильно.
   Своя.

Конец.

04.01.2019 год

Юрий Васильевич Панченко

КОМАНДАРМ

Роман

Авторская редакция

  
  
  
  
  
  
  
  
   180
  

181

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"