Хочется рассказать и о той семье, с которой моя мать обменяла квартиру.
Муж ─ Иван Григорьевич, мужчина лет шестидесяти, невысокий, "щупленького" телосложения, работавший строителем, пивший горькую, но не до полного безобразия, страстно любивший рыбалку и имевший предмет моей дичайшей зависти ─ мопед "Рига-6".
Странно, но, несмотря на свой возраст, Иван Григорьевич никогда орденов и медалей не надевал, фронтовыми подвигами не хвастался и, если про что и рассказывал (при мне), так это исключительно про рыбалку. Каким образом ему удалось открутиться от воинской погибели - осталось тайной. На умного человека, сумевшего вовремя устроиться на работу, дающую бронь или севшего в тюрьму, на достаточно долгий срок, перед войной, он вроде бы не похож. Хотя, как гласит русская пословица "в тихом омуте..." Неприметный потому и неприметный, что умнее всех.
Несмотря на свое скромное телосложение, Иван был не только женолюбив, но и пользовался успехом у женщин, что не удивительно - ведь на его зрелые годы выпало послевоенное "бабье царство", когда любое существо мужского пола, способное (да и не способное тоже) было предметом всеобщего обожания1.
Жена его, Марья Васильевна, была то ли второй, то ли третьей его женой и, в противоположность мужу, была женщина плотная, как говорится "в теле", моложе его лет на семь и значительно выше ростом. Когда они шли вместе, то смотрелись, как курочка и цыпленок или как мама с великовозрастным сынком.
Иван Григорьевич был, как я уже сказал, страстный рыбак и, помимо рыбной ловли, собирал мотыля и ловил дафний, которых продавал у магазина "Природа" под мостом на улице 1905 года, тем самым зарабатывая себе на бутылку. Тем паче, что имея мопед он без труда проезжал в бывшую деревню Терехово, в старый лагерь политзаключенных, где были пруды и болотца, кишащие всякими водными насекомыми. Этих дафний он нередко привозил мне для моих аквариумных рыбок в каком-то большом алюминиевом бидоне, болтал с бабкой и матерью и, скажем так, производил впечатление, веселого и разговорчивого человека, души компании.
Мать, как-то невольно сдружилась с этой семьею, но эта дружба не была долгой.
Буквально через год, после того, как они переехали в нашу квартиру, Иван Григорьевич принялся откровенно изменять Марье Васильевне, что доводило ее до слез и до желания выплакаться кому-нибудь. По ее мнению, более подходящей подушки для слез, чем моя мать было не найти ─ ведь она тоже совсем недавно была брошена своим мужем, причем именно в той же самой квартире.
Поэтому она стала почти ежедневно приходить к нам и плакаться матери на "несчастливую квартиру", на свое несчастное житье-бытье, на любящего выпить, неверного мужа. Конечно, матери эти откровения довольно быстро надоели и она указала Марье Васильевне на дверь. После чего их знакомство прекратилось и больше я никогда не видел ни ее, ни его у нас в доме.
Иван Григорьевич, в общем-то, не такой уж старый и достаточно бойкий человек, можно сказать "живчик", тихо умер году в 1972. Марья Васильевна ненамного пережила его и лет через семь скончалась. Детей у них не было, квартира отошла государству, и про них тотчас все напрочь забыли.
1 Как сказала мне одна женщина, прожившая в деревне с 1946 по 1956 год, за все это время не увидев даже издалека ни одного мужчины - "Какой бы он не был мужик, но все же лучше огурца!"