Грэй Эвита. Коллекционер

Предисловие.

ПРОЧТЕНИЕ ТЕКСТА ДАННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ, А ТАКЖЕ ПЕРЕХОД ПО ССЫЛКАМ НА ЛЮБЫЕ ЭЛЕКТРОННЫЕ РЕСУРСЫ, РАЗРЕШЕНЫ ТОЛЬКО ЛИЦАМ, ДОСТИГШИМ 18 ЛЕТ!

Допустим в очередной раз, что среди обычных людей могут скрыто жить представители более развитой расы со сверхспособностями, продлим их жизни на сотни лет, смешаем всё это со славным прошлым и разочарованием в бренном мире, добавим немного любви и трагедии, а образовавшийся коктейль назовём странным именем "Коллекционер". И приготовим его в Италии XVIII века... Примерно так выглядит моя фантазия о горячо любимом мною реальном историческом персонаже, образ которого я позволила себе немного "усовершенствовать" привнесением в скучную действительность небольшой порции чудес и "необычной" любви. Можно сказать, что создана некая альтернативная реальность по принципу "а что, если бы..." Тем не менее, факты биографии центрального героя, а также реалии времени я старалась воспроизводить точно. Никаких драконов и битв между волшебниками, просто мир прошлого с небольшими допущениями. Но, понимая, что мои знания не могут быть всеобъемлющими, буду рада любой конструктивной (желательно вежливой) критике и указанию на ошибки. В целях сохранения "привкуса сказки" имя главного действующего лица не раскрывается, хотя, повторюсь, реальность его в итальянской истории доказана. Буду очень рада, если кто-нибудь сумеет его "угадать"...

А теперь немного об особенностях произведения.

-- Тема повести для нашего общества очень неоднозначная - любовь между двумя мужчинами... Часто её несправедливо считают недопустимой и априори недостойной. Я придерживаюсь прямо противоположных убеждений. Но в связи с некоторыми нюансами российского законодательства предупреждаю снова: ЧИТАТЬ ПОВЕСТЬ МОЖНО ТОЛЬКО С ВОЗРАСТА 18 ЛЕТ! Также убедительно попрошу гомофобов воздержаться от ознакомления с содержанием "сказки". Не для ваших это нежных душ, господа-носители духовных скреп. Адекватным людям, готовым видеть красоту во всём, - зелёный свет.

-- Особенность сюжета. Я уже упоминала, что последний представляет собой своеобразную "смесь" из того, что мне нравится. Сочетать мистику и историю оказалось довольно нелегко, но невероятно интересно. А идея была подсказана прекрасным искусством удивительного художника и писателя, одного из самых успешных европейских фотографов, Энтони Гейтона. Точнее, его маленьким стихотворением "The Collector" ("Коллекционер"), которое я однажды прочла и не смогла забыть... Далее оставалось только немного переосмыслить любимый исторический образ и включить воображение...

-- Очень важен и такой элемент как время действия повести. Не секрет, что в разные исторические эпохи и в разных странах общество развивалось по-разному и имело социальные и этические нормы, законы, реалии жизни, отличные от современных. Считаю необходимым более подробно остановиться на них "для тех, кто не в курсе", а также для блюстителей нравственности, несмотря на п.1, решивших всё же читать далее.

События "сказки" разворачиваются примерно в 1738 году. Ясное дело, что в описываемое время "содомия", в каком бы возрасте она ни проявлялась, была под официальным запретом. Тем более, в Италии, где Католическая церковь имела невероятно прочные позиции (например, в Венеции с XV века за "противоестественную связь" грозила смертная казнь, и этот закон формально оставался в силе до конца XVIII столетия). Хотя Пармское герцогство (место действия) и находилось тогда в составе Священной Римской империи и подчинялось её законам, от этого мало что менялось. Ведь уже в 1532 году император Карл V принял Уголовно-судебное уложение Священной Римской империи германской нации, названное в его честь "Каролиной". В статье 116 этого свода законов была закреплена мера наказания "содомитов", уличённых в "разврате против природы" путём предания их смерти через сожжение. На практике такая жестокость применялось не всегда, так как существовали разные виды "содомского греха", и за некоторые полагалось менее строгое взыскание. В XVI - XVII веках смертная казнь за однополые сексуальные контакты никуда не делась, но сожжение было заменено на казнь при помощи меча. "Каролина" действовала на территории Священной Римской Империи вплоть до второй половины XIX столетия.

Однако не стОит полагать, что криминализация однополых отношений автоматически приводила к их отсутствию. Напротив, как раз в Италии эта "традиция" имела глубокие корни (ещё со времён Римской империи; достаточно вспомнить хотя бы историю императора Адриана и прекрасного юноши Антиноя). В эпоху Возрождения к ней и вовсе стали относиться как к "прекрасному пороку", то есть попросту смотрели сквозь пальцы (хотя процессы по обвинению в "содомии" и известны, они заканчивались в основном оправдательным приговором или штрафом, самое большее - тюремным сроком, казни же случались крайне редко и были скорее исключением). Представителями ЛГБТ были такие "столпы Ренессанса", как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Бенвенуто Челлини, Пьетро Аретино и другие. Развитие музыкального и оперного искусства в XVII - XVIII веках способствовало формированию своеобразной новой социальной группы певцов-кастратов, что привнесло в нравы общества свои существенные коррективы. Разговор об этих переменах занял бы не одну страницу, а потому замечу только, что не случайно в Европе того периода однополую любовь часто называли "итальянской любовью". Таким образом, у читателей нет причин удивляться тому, что "такое уже тогда было". "Такое" было всегда, и существует среди людей ровно столько же, сколько и сами люди как биологический вид.

А теперь несколько слов о возрастных рамках. Хотя отношения между главными героями повести предельно целомудренны, я всё же сделаю некоторые разъяснения, дабы избежать вопросов о "законности" сюжета. Как известно, в XVIII столетии понятия о возрасте совершеннолетия, брачном возрасте и возрасте сексуального согласия разнились с современными. Что касается первого, то в Европе, и в частности в Италии, он был довольно размытым и представлял собой скорее возраст изменения социального статуса или осуществления каких-либо социальных функций. Например, право от своего имени управлять имуществом наступало примерно в 20-21 год, поступление на службу возможно было в промежутке от 16 до 20 лет (такой разброс объясняется тем, что молодые люди в разное время начинали, а значит и заканчивали обучение, в том числе и в высших учебных заведениях). Иногда возраст совершеннолетия совпадал с моментом вступления в брак. Подразумевалось, что тогда молодой человек уж точно становится самостоятельным мужчиной, способным принять ответственность не только за себя, но и за семью, хотя это правило также было весьма условным. Учитывая то, что Италия представляла собой раздробленный и сложный регион, не имевший ни единой государственности, ни общего законодательства, эти ограничения могли варьироваться ещё и по территориям.

Если говорить о возрасте вступления в брак, то Католическая церковь признавала традиционными ранние браки: с 12 лет для девочек, с 14 - для юношей. Но важно отметить, что фактический брачный возраст в Италии в ту эпоху соответствовал так называемому "европейскому типу брачности", для которого характерно позднее создание семьи и высокая доля лиц, находящихся вне брачных отношений. Такая система начала складываться уже в XVII веке и также различалась по регионам. Например, в северных и центральных областях полуострова женщины в среднем вступали в брак в 23-25 лет, мужчины - в 26-28 лет. На юге этот возраст был значительно ниже - от 16 до 23 лет для обоих полов. Важно, что если небогатые семьи могли откладывать выдачу своих дочерей замуж из-за трудностей с получением приданого, то представители более обеспеченных слоёв населения могли заключать помолвки и играть свадьбы значительно раньше.

Однако не стоит забывать, что возраст вступления в брак и возраст начала активной половой жизни очень часто не совпадают. И здесь мы подходим к довольно скользкому вопросу под названием "возраст сексуального согласия". Дабы не быть обвинённой в нарушении закона, поясню, что первый известный задокументированный возраст согласия - 12 лет - был установлен в Англии Вестминстерским статутом 1275 года. Такой цифры (иногда выше или ниже на 1-2 года) придерживалось большинство стран Европы вплоть до XX века, в том числе и империя Габсбургов, частью которой в то время являлось Пармское герцогство. В сегодняшней Италии возраст согласия составляет 14 лет (как для гомосексуальных, так и для гетеросексуальных отношений), а в Ватикане до 2013 года и вовсе равнялся 12 годам (сейчас - 18 лет).

Следовательно, ни о каком нарушении закона (даже современного), в моей "сказке" речи не идёт.

Если всё сказанное ранее вас не испугало и не оттолкнуло, автор благодарит вас за интерес к этому скромному произведению и от всей души желает приятного чтения!

Коллекционер

Давным-давно в древнем и прекрасном итальянском городе Парма жил один богатый купец. Стоит заметить, что это был не обычный мелкий предприниматель, а уважаемый человек, пользовавшийся большим авторитетом у знати и властей, как в самом городе, так и далеко за его пределами. Он был близок к правящей императорской династии¹ и имел наследственный титул герцога и обширные земли в Австрии², а также великолепное поместье в окрестностях города, в котором вёл весьма уединённый образ жизни. Знатное происхождение и высокое положение нимало не помешали ему избрать в качестве основного рода занятий столь неблагородное дело коммерсанта, ибо ему были абсолютно чужды какие бы то ни было предрассудки или ограничения, чему, опять же, благоприятствовал высокий статус. В делах на родине и за границей ему всегда сопутствовала удача, что способствовало росту состояния и укреплению положения, частые же путешествия и накопленный в них опыт создавали репутацию повидавшего мир, интересного человека. Ко всему прочему, он прославился как любитель и знаток изящных искусств, меценат, и щедрый покровитель бедных и обездоленных. Ни один сиротский приют, лечебница или выставка не могли открыться в городе без его участия. Да и сам он питал слабость к коллекционированию антиквариата и предметов живописи, на которые тратил иногда поистине астрономические суммы, что, впрочем, никак не вредило его состоянию, регулярно пополнявшемуся за счет удачных сделок.

Однако при всей своей успешности и многочисленности знакомств и связей, герцог слыл личностью загадочной и весьма необычной. Даже в его близком окружении не было известно ни единого факта о его происхождении, ибо он никогда не упоминал ни о своей семье, ни о месте рождения, а спросить прямо никто не осмеливался. Ходили слухи, что родился он, несомненно, на итальянской земле, однако с самого младенчества жил в Австрии, откуда и прибыл в Парму. Говорили также, что он очень рано вошёл в ближайшее окружение самого императора Карла VI³. На частый вопрос, почему он оставил успешную придворную карьеру едва ли не в самом расцвете лет ради жизни в провинции, коммерсант неизменно отвечал, что, разочаровавшись в вечных интригах и постоянной закулисной борьбе за власть, искал уединения и нашёл его в этом замечательном городе. Так ли было на самом деле, никто доподлинно не знал. Неясная биография в сочетании с оригинальными чертами характера только подогревали интерес к его персоне, на который сам он предпочитал не обращать ровно никакого внимания.

Его плавная, неспешная речь, спокойный и вместе с тем холодный, пронизывающий взгляд, неизменно безупречные манеры, умение сохранять абсолютную невозмутимость даже в самых горячих спорах, независимость в суждениях, граничившая порой со свободомыслием, его одинокая жизнь в огромном особняке, почти замке, в котором он крайне редко кого-либо принимал, наконец, даже его удивительная для своего времени образованность в сочетании с богатством и признанием в обществе, сделали его фигуру едва ли не мистической. Во всех кругах к нему относились предельно учтиво и оказывали почести, подобающие скорее принцу, но предпочитали всё же держаться на почтительно-безопасном расстоянии. Герцог, казалось, был премного доволен таким положением дел и очень ценил свою свободу и обособленность, не стремясь заводить ни друзей, ни доверенных лиц.

То же самое относилось и к прекрасному полу. Вся женская часть высшего общества, от юных красавиц на выданье до почтенных матерей семейств, сходилась во мнении, что он был определённо хорош собой и, несомненно, интересен. Вьющиеся волосы цвета вОроного крыла, каскадом ниспадавшие на широкие плечи, едва уловимый оливковый оттенок гладкой, без единого изъяна, кожи, мужественный и вместе с тем изящный овал лица, мягкие изгибы губ уже сами по себе создавали весьма притягательный образ. В сочетании же с одновременной римской утончённостью, испанской силой и атлетичностью телосложения, а также умением со вкусом и без излишеств одеваться, эти качества заставляли буквально каждую даму заливаться румянцем и стыдливо отводить глаза при его появлении. Однако не одно хрупкое, чувствительное сердце бывало разбито сначала загадочным взглядом его глубоких тёмных глаз, а затем абсолютным и холодным равнодушием его души.

Из смутных источников было всё же известно о давнем браке герцога с некой юной знатной особой, которая по прошествии нескольких лет неожиданно умерла, так и не успев подарить супругу наследника. Однако теперь, почти достигнув тридцати трёх лет и будучи человеком уже довольно зрелым, он не спешил с новой женитьбой, полушутя объясняя сей факт нежеланием заставлять какую-либо достойную женщину терпеть его несносный характер. А поскольку он ни с кем и никогда не вёл откровенных бесед, вопрос об истинной причине избегания возможности связать себя узами Гименея или хотя бы подыскать более-менее постоянную метрессу, так и повис в воздухе.

И, разумеется, всех приводила в недоумение невероятная, а главное, стабильная удача коммерсанта в торговых делах. "Не иначе, сам Дьявол помогает этому человеку!" - суеверно шептались любопытные за его спиной, благочестиво поднимая глаза к небу и осеняя себя крестным знамением. О, если бы эти недалёкие люди знали, сколь они были правы! Герцог и в самом деле был тем, кого в то время назвали бы не иначе, как "волшебником", причём весьма коварным и влиятельным, которого даже среди ему подобных многие побаивались. Способности его были очень велики и сопутствовали ему с самого рождения. Он действительно появился на свет в Италии, в Вечном городе, и, как ни странно, от союза обычных мужчины и женщины, но, тем не менее, был представителем несколько иной расы, наделённой могучим и непостижимым даром. Позже он узнал, что подобное случается довольно часто по причинам, неведомым ни людям, ни магам. Можно сказать, само его существование явилось эволюционным скачком, при котором он получил сверхвозможности, но в те дни никто, кроме, разве что, самих представителей загадочного народа, не знал подобных выражений.

Этим удивительным созданиям почти неведомы были смерть, старость и болезни, хотя они и не жили вечно. Влияние Времени на них было минимальным, потому в предначертанный срок они не умирали немощными стариками, а просто тихо уходили во Всеобщее Пространство, как и все живые существа, оставляя в нём свой след. Нельзя сказать, чтобы они были абсолютно не подвержены жизненным обстоятельствам, могущим неожиданно прервать их земной путь, но большинство человеческих хворей не оказывали на них ровно никакого воздействия, а убить их при помощи оружия было намного сложнее, чем обычных людей, благодаря невероятной способности восстановления и залечивания большинства ран. Они обладали мощной энергией, которую использовали для осуществления своих возможностей, того, что слабые человеческие существа называли "чудесами". Возраст большинства из них совершенно не соответствовал внешнему виду и исчислялся не десятками, а сотнями лет. Герцог прожил на этом свете долгих двести шестьдесят три года и почти во всех тонкостях знал его устройство как по одну, так и по другую сторону Сущего. К тому же, его сила была поистине впечатляющей, и мало кто из собратьев мог составить ему достойную конкуренцию. Тем не менее, он не посягал (или же пока не считал нужным посягать) на свободу и авторитет своих сородичей, а потому жил с ними в некоем безразлично-отстранённом согласии, как впрочем и со всем остальным миром.

Однако существовала последняя тонкая нить, связывавшая чародея с жалким миром людей, - его безудержная страсть похищать молодых юношей. Их свежесть, сила и привлекательность манили его, словно зов сирен. В своих частых и продолжительных путешествиях как по Италии, так и за границу он иногда позволял себе отдаваться своему увлечению со всем пылом и азартом, на какие ещё была способна его давно зачерствевшая душа. В те редкие моменты, когда маг бывал опаляем огнём пробуждённой жажды, он вновь ощущал, казалось, навеки забытый вкус жизни. Это было опьяняющее и одновременно пугающее чувство, столь же сладостное, сколь и быстротечное. И тогда совершенно не имело значения, кто именно всколыхнул в нём этот душевный порыв: юный посыльный в гостинице, красивый молодой фермер или младший наследник очередного дворянского рода - он в буквальном смысле слова загорался стремлением заполучить это чудесное создание и оставить его при себе. Пламя этого невыносимо сладкого страдания разрушало его изнутри с неистовой яростью сокрушительного лесного пожара. Это невыразимо мучительное, будоражащее и, пожалуй, единственное в его жизни подлинное желание, несомненно, требовало немедленного удовлетворения, и любые сопротивления его неуёмному аппетиту были бесполезны и даже опасны. Да и была ли необходимость опытному кудеснику отказывать себе в удовольствиях? Уж он-то всегда получал то, что хотел.

Читая людей, словно открытые книги, он наперёд знал, когда и какие чары использовать, дабы заполучить очередной объект вожделения как можно скорее. Впрочем, для пленения неопытных сердец зачастую вовсе не требовалась магия. Его потрясающему дару убеждения и внутреннему шарму позавидовал бы любой самый искусный обольститель. Не проходило и пяти минут, как его наивные избранники уже почитали за высшее благо для себя оказаться с ним наедине в его комнате, разумеется, в самой лучшей гостинице в городе. Он умел произвести впечатление: дорогое вино, изысканные закуски... И, разумеется, прозрачный намёк или прямое обещание щедрого вознаграждения в случае, если юный красавец тот час же опустится на колени и хорошо выполнит свою работу. Богач отлично знал, что молодые люди без состояния, но в расцвете сил всегда готовы услужить с особым рвением. Бесспорно, одним из немногочисленных достоинств человеческого общества он считал то, что за всё и за всех назначена своя цена.

Однако его крайне мало интересовали платные утехи. Вообще, любые плотские удовольствия, хотя и далеко не были чужды, но совершенно приелись его давным-давно пресыщенным телу и духу. С почти безграничными магическими возможностями и огромным состоянием герцог мог купить всю любовь мира, но она не была ему нужна. Он притворялся покупателем услуг своих юных очарователей только лишь затем, чтобы усыпить их бдительность и создать иллюзию того, что ситуацию контролируют именно они. Этот ход существенно облегчал достижение его истинной цели, состоявшей в завладении выдающимися созданиями Природы. Этого хитрого чародея, дьявольского искусителя, с презрением взиравшего на все живые существа, неизменно направляла лишь неистовая тяга к обладанию Красотой. Не благородное желание всю жизнь с трепетом поклоняться и служить Высшему Совершенству, как учили Платон и Сократ, но эгоистичная жажда полного подчинения своей воле всего исключительного, чистого и высокого, что ему удавалось найти в этом мире. Он искренне считал человечество грубым и недостойным владения чем-либо прекрасным, и потому не раздумывая присваивал это, если представлялась такая возможность.

Правда, для успешного исполнения его плана всегда требовалось одно единственное условие - поцелуй. И этой, по меркам волшебника, невинной шалости юноши, как правило, сопротивлялись со странным и неожиданным упорством. Он совершенно не понимал, зачем было так настойчиво уворачиваться от его губ, жалобно стонать, а иногда и умолять не делать этого, если они только что получили приличный аванс за будущий куда более тяжёлый труд. Впрочем, он никогда и не ставил себе задачей понять людей. В любом случае, лишь по одному его желанию молодые жертвы полностью меняли свою манеру поведения. Под его пронзительным взглядом они мгновенно цепенели, и их крики испуга и мольбы о пощаде тут же стихали, заглушённые обжигающим, продолжительным слиянием губ, превращавшим их беспомощные тела в камень. В самый настоящий мрамор лучшего сорта, который навеки запечатлевал их античную красоту для услады изысканного вкуса их безжалостного соблазнителя. Застывшие в расцвете совершенной юности, зачарованные мраморные статуи греческих эфебов пополняли коллекцию колдуна, тщательно собираемую по всему миру и оберегаемую более собственной жизни.

Они были его Смыслом и Духом, его Сутью и каменной Плотью от его недвижимой души. Среди них он проводил все свободные часы в огромных подвалах и катакомбах под своим особняком-замком. Только рядом с их мёртвым великолепием он ощущал в себе ту слабую искру живого пламени, которая не угасала уже многие годы лишь благодаря редким всполохам страсти и восторга овладения новым прекрасным телом. Шанса обратного превращения не существовало. При возможности тысячей способов лишить человека жизни, маг не обладал властью её дарования, а потому его совершенным богам земных удовольствий навсегда суждено было оставаться с ним. Безвременно прерванный путь юных душ, естественно, нисколько его не заботил.

И всё же его невероятная коллекция иногда видела солнечный свет. Обладание ради обладания было глубоко чуждо тщеславной природе герцога, поэтому изредка, лишь по особым случаям и исключительно для узкого круга лиц он устраивал нечто вроде закрытых экспозиций. Весь высший свет единогласно признавал за ним непревзойдённое умение организовывать выставки и приёмы, а также безупречный греко-римский вкус. К тому же, избирательность хозяина в составлении списка приглашённых говорила о его предпочтениях и благосклонности. Неудивительно, что попасть на такие мероприятия считалось очень престижным и почётным. Чудесное зрелище неизменно вызывало восхищение взыскательной публики. Эта коллекция слыла образцом классического искусства, а сами скульптуры сравнивали то со спартанскими, то с помпейскими мальчиками, очаровательными в своей цветущей юности, за тонкими покровами которой уже угадывалась особая изысканная мужественность. Вдоволь наслушавшись восхищённых отзывов о своих сокровищах и о себе самом, потешив таким образом собственное самолюбие, кудесник возвращал своих любимцев в подземелье, где они занимали место в стройных рядах таких же холодно-совершенных изваяний, предназначенных лишь для услады взора хозяина.

Было бы ошибкой думать, что жизнь этого надменного дворянина, успешного коммерсанта и могущественного чародея состояла из ежедневных занятий магией, домашних выставок и долгих часов любования на своих обожаемых мраморных херувимов. Как человек практичный и почти не подверженный влиянию эмоций, основное своё время он посвящал ведению дел, ведь их успех приносил богатство - высшую, по его наблюдениям, ценность в этом никчёмном мире.

Как-то раз некая важная сделка потребовала его личного присутствия в Пьяченце, и рано утром герцог сел в свою роскошную карету и отправился в путь. Он ехал в абсолютном одиночестве, не считая кучера, ибо разбойников, по понятным причинам, не боялся, а терпеть человеческую компанию, если на то не было особой необходимости или это не приносило пользы, было не в его привычке.

На полпути к городу карета неожиданно резко остановилась, так что требовательный пассажир ощутил весьма сильный толчок и услышал взволнованное ржание лошадей. Волшебник мысленно назвал одно из имён Сатаны: настроение с самого начала дня и без того было крайне скверным, и в его планы никак не входил какой-либо непредвиденный инцидент на дороге и возможное опоздание на встречу с важным человеком. Снова помянув Нечистого, он толкнул дверцу кареты и выбрался наружу.

- Что случилось? - Ровным, но весьма жёстким голосом спросил он кучера.

Одного взгляда на бледное, как полотно, лицо слуги, его расширенные глаза и мелко дрожавшие руки хватило, чтобы понять, что ничего хорошего уж точно не произошло. Он не стал тратить драгоценное время на словесное выяснение обстоятельств, а решил сам во всём разобраться. То, что предстало его глазам, конечно, способно было напугать неопытного человека, но никак не колдуна, повидавшего жизнь с её грязной изнанки.

На земле, почти у самых колёс лежал совсем молоденький юноша, почти мальчик. На вид ему было не более четырнадцати лет. Впрочем, неестественная, даже для столь нежного возраста, хрупкость его телосложения вполне могла ввести в заблуждение. Это обстоятельство в сочетании с бесформенной грудой лохмотьев, заменявших ему одежду, наводили на мысль о принадлежности его к сословию нищих и бродяг. Под многочисленными пятнами грязи и слоем пыли смутно угадывалась когда-то белоснежная кожа. Глаза его были закрыты, но его ни в коем случае нельзя было назвать мёртвым: маг чувствовал в нём уверенное дыхание жизни. "Что ж, по крайней мере, одной проблемы удалось избежать", - подумал он и словно в подтверждение услышал дрожавший голос кучера:

- Хвала Господу, лошади вовремя остановились. Не иначе, почуяли человека. До чего же умные создания, доложу я вам!

- Помолчи! - Нетерпеливо прервал его коммерсант. - Мне нужно подумать.

И он тут же сосредоточился на новом вопросе: что, чёрт возьми, он теперь должен предпринять? Легче, а главное, быстрее было бы просто проехать мимо. Но мальчишка, вероятнее всего, сумел рассмотреть карету, а, следовательно, как только пришёл бы в себя, вполне мог рассказать о своём приключении таким же чумазым оборванцам - своим друзьям. Чародей упрекнул себя за неуёмную любовь к роскоши, побудившую его в прошлом году заказать в самОм Париже такой приметный экипаж! Теперь узнать владельца по его описанию не составило бы никакого труда. Люди любят сплетни. В городе и окрестностях непременно стали бы болтать, что уважаемый гражданин сбил на дороге человека и трусливо скрылся, а это могло навредить репутации, которая была превыше всего. Убить мальчишку? Такое решение проблемы вполне допускалось, но оставался кучер, который становился свидетелем, а значит, должен был разделить его участь, что означало лишнюю возню, не говоря уже о том, что в его лице герцог лишался одного из лучших и самых давних своих работников. К тому же, он старался не убивать людей без крайней нужды, ибо был твёрдо убеждён, что любое, пусть и самое ничтожное создание имело право на существование, хотя и пришёл к такому выводу далеко не сразу. Но тогда, что же ему было делать?

Выход необходимо было найти как можно скорее: время продолжало уходить, а кудесник привык быть пунктуальным. Немного поколебавшись, а затем тяжело вздохнув, он повернулся к кучеру, всё ещё стоявшему, растерянно переводя взгляд с лежавшего на дороге юноши на своего синьора, и резко произнёс:

- Перенеси это, - он коротко указал на мальчика, - в карету. Он поедет с нами до Пьяченцы, а там найдём того, кто сможет ему помочь.

На самом деле, волшебник и сам мог пробудить своего нежданного попутчика от обморока и залечить его раны, если таковые имелись, но использовать магию в присутствии слуги он не стал бы даже в случае во сто крат более сильной необходимости. Людям нельзя видеть больше, чем им полагается знать. Вообще, он испытывал крайнюю досаду по поводу сего непредвиденного происшествия. Только этого нелепого существа ему здесь не хватало!

Присвоив сегодняшнему дню почётный титул одного из самых худших за последние несколько лет, он, дабы как-то отвлечь себя от неприятных мыслей, стал рассматривать причину своей маленькой проблемы. У юноши и правда была какая-то совершенно особенная кожа: бледная, почти прозрачная, настолько, что в области шеи сквозь неё проступали замысловатые узоры артерий и вен. Запястья, также сплошь покрытые лиловыми извивами, были столь тонкими, что оставалось неясным, как этот человечек вообще мог выполнять какую-либо работу руками. Длинные пальцы и небольшая, аккуратная кисть окончательно делали его похожим скорее на благородного потомка древнего патрицианского рода, чем на крестьянского мальчишку, неизвестно зачем шатавшегося по окрестностям. Явное физическое истощение заострило черты его лица и придало им страдальческое выражение. Маг, разумеется, не был приверженцем ни одной из религий, но отметил про себя, что почти идеальный овал лица, прямой нос, чётко очерченные брови, впалые щёки и полные, но очень бледные губы мальчика идеально вписывались в образ какого-нибудь мученика за святую веру, коих так любят почитать люди в своих бесполезных храмах. Казалось, что голубая нить вены, проложившая свой путь от верхней части его шеи по щеке до самого виска, готова прорвать тончайшую кожу. Чародей нашёл это явление весьма художественным и уловил в нём нечто очень давно знакомое, но потерянное в пыльных глубинах памяти. "Словно высечен из мрамора", - подумал он, но тут же отогнал эти мысли. Этому недоразумению нет места в его коллекции. Ни за что! Однако любопытство уже зародилось внутри него, и всё продолжало крепнуть. Неожиданно для самого себя он протянул руку и осторожно откинул со лба юноши светло-каштановые волосы. Они были мягкими и пахли полевыми травами. Кудесник задержал ладонь у него на лбу, затем спустился ниже, к носу и слегка подрагивавшим, совсем ещё детским губам, которые также показались ему очень изящными.

В этот самый миг пушистые ресницы мальчика встрепенулись, своим взлётом распахивая беспокойные веки. Он наконец очнулся. Герцог поспешно отдёрнул руку, брезгливо протирая её шёлковым платком. И зачем вдруг ему вздумалось прикасаться к этому червячку? Что ж, по крайней мере, он узнал, что у мальчишки нет серьёзных повреждений, а потому на нём самом теперь не лежит никакой ответственности. Тем временем, юноша окончательно пришёл в себя и украдкой беспокойно оглядывал тесное пространство кареты, а также величавую фигуру её хозяина, очевидно, не понимая, как ему вести себя в столь странной ситуации. Его испуганные глаза, цвета чистого летнего неба настолько выделялись на меловой бледности лица, что колдун невольно начал в них всматриваться. Но тут же остановил себя и нарушил молчание, стараясь говорить как можно мягче, чтобы не напугать и без того сжавшегося под его взглядом человечка и не спровоцировать совершенно неприемлемую в данный момент истерику.

- Не бойся, здесь тебя никто не тронет. Я еду по делам из Пармы в Пьяченцу. Ты едва не попал под колёса моей кареты, и теперь отправишься с нами до города, чтобы я мог показать тебя врачу и найти приличный приют. А теперь скажи, кто ты, откуда и что делал на дороге один?

Мальчик, несколько успокоенный дружелюбным тоном незнакомца, с готовностью ответил:

- Я родом из окрестностей Фиденцы. Шёл в Парму, чтобы найти работу и помочь семье. Я задумался и не видел вашего приближения. Простите, синьор, что побеспокоил...

- Очень хорошо, - совершенно бесстрастно произнёс коммерсант. - А теперь говори правду.

Юноша вскинул на него полный удивления взгляд и мгновенно покраснел от смущения. Он обречённо вздохнул и заговорил, стараясь как можно меньше встречаться глазами со своим собеседником:

- Я сбежал от отца. Он постоянно бил нас с сестрой и даже говорил, что убьёт меня, потому что я много ем и мало работаю. Но это неправда! - Он слегка возвысил голос. - Я всё-всё делал на ферме, но ему всегда было мало. Он просто ненавидел нас, потому что мы мешали ему пить и играть в кости с друзьями. Я ушёл ради сестры: хотел найти работу и кров и забрать её к себе, подальше от отца. Но в Фиденце мне везде отказали, тогда я решил пойти в Парму.

- Но отправился туда не сразу, верно? По твоим... - Волшебник сделал неопределённый жест в его сторону, - по твоему виду ясно, что ты уже давно болтаешься по дорогам.

Мальчик рывком поднял голову, в его глазах появились странные аквамариновые вспышки. Было заметно, что эти слова глубоко задели его, но он совладал с собой и ответил всё тем же смиренным тоном:

- Нет, синьор, я не болтался, а пытался заработать на первое время в Парме. В город без денег никак нельзя, так говорила моя тётка. И я стал помощником конюха в имении одной богатой синьоры, здесь, недалеко. Она была добра и платила вовремя, но вскоре умерла. А её дети продали имение и распустили слуг. У меня больше не было крыши над головой, а потом случилось ещё одно несчастье. Здесь иногда ходят такие люди...Они не хотят работать...

- ... и становятся ворами и бандитами, - закончил за него маг. - Не бойся называть вещи своими именами.

- Да, вы правы. Я случайно встретил их, и... - Было заметно, что ему крайне тяжело об этом говорить.

- Я понял, - прервал герцог, решив избавить его от мучений. - Эта дорога - не самое безопасное место для прогулок. Тебе несказанно повезло, что ты вообще остался жив.

- Да, синьор.

- Что же произошло дальше?

- С тех пор я искал для себя новой работы. Не смог найти, и тогда... - Он запнулся и, покраснев ещё сильнее, продолжал. - В общем, я оказался здесь.

- Каким образом? - Чародей был настойчив. Если уж этот мальчишка доставил ему хлопоты, то пусть, по крайней мере, развлекает разговором в пути. - Надеюсь, ты понимаешь, что чуть было не лишился жизни. И я не верю, что это была случайность. А теперь ответь, что ты делал посреди дороги и почему не посторонился?

Сложно выразить удивление с которым юноша в тот момент посмотрел на него. Слова этого важного господина, казалось, привели его в трепет.

- Но откуда... То есть, я хотел сказать... - Ему явно не хватало смелости даже выдержать прямой взгляд, не то что заговорить.

- Откуда я знаю, что ты намеренно оставался на пути? Что ж, для этого надо владеть хотя бы элементарной логикой. Впрочем, тебе вряд ли известно, что это такое. Любой человек со здоровым слухом способен расслышать топот четвёрки лошадей. На глухого ты не похож, следовательно, ты попросту не хотел этого. Как бы то ни было, для меня твой поступок уже не тайна. Я лишь желаю знать причины. Так изволь мне их назвать!

- Я не хотел жить, - просто ответил мальчик.

- Почему?

- Без работы и денег я никак не мог заботиться о своей сестрёнке. Мой отец был прав: я ничто. Я подумал, что лучше умереть, чем быть таким бесполезным.

Кудесника до крайности поражала лёгкость, с коей люди могли распоряжаться своими и чужими жизнями. Ему, знающему правду Мироздания, было тяжело понять, как можно так спокойно стирать единичное бытие из Общей Сути Мира, не зная не только всего будущего, но и не имея уверенности даже в завтрашнем дне. Он строго посмотрел на своего попутчика и произнёс:

- Ты говоришь глупости! Запомни, каждое, даже самое жалкое существо заслуживает своего шанса. Тот, кто сегодня никому не нужен, завтра может стать незаменимым. Неважно, кому он пригодится, одному человеку или целому народу. Главное, что никто не имеет права лишать тебя жизни, в том числе ты сам. Ведь неизвестно, кому бы ты стал полезен. Возможно, своему палачу...

Сказав это, колдун тут же разозлился на себя. Зачем объяснять случайному попутчику, бездомному мальчишке, суть взаимосвязи предметов и явлений? Его примитивный мозг не способен понять и сотой доли сказанного! Однако, вопреки ожиданиям, юноша впервые за всё время разговора мельком взглянул ему в глаза и взволнованно спросил:

- Неужели это так, синьор? Я могу быть для кого-то важен и полезен?

Слова эти были произнесены с такой искренней надеждой, что на мгновение обезоружили даже этого умудрённого жизнью, искусного волшебника.

- Я совершенно в этом убеждён. Это абсолютная истина! - Уверенно ответил он.

- Спасибо вам!

- За что же?

- За вашу доброту. За то, что не оставили на дороге и позволили сидеть ряд....

- Приехали, Ваша Светлость! - Крик кучера упал на пассажиров, подобно громовым раскатам с неба.

"Сколько же от него шума! - подумал про себя герцог. - И когда он научится вести себя тихо?" И обращаясь к мальчишке, твёрдо произнёс:

- Оставайся здесь! Мой человек о тебе позаботится, пока я буду заниматься делами. Постарайся больше не играть со своей жизнью и не попадать под копыта лошадей: на свете множество людей, гораздо хуже меня. А теперь прощай!

- Прощайте синьор! Благодарю вас, и да благословит вас Господь! - Мальчик улыбнулся, но от внимания мага не могла ускользнуть неясная печаль, болезненно пробежавшая по его лицу. Однако ему некогда было выяснять подробности душевных порывов этого создания: его ждали важные обязательства перед другом и партнёром в делах. Он подозвал кучера и отдал несколько коротких приказаний:

- Купи ему еды и найди лекаря. Если тот обнаружит у него какие-либо повреждения, сообщи мне. Ты знаешь, где меня найти. Если же его здоровью ничто не угрожает, просто отведи в какую-нибудь гостиницу или на постоялый двор. Проследи, чтобы место было приличным. Вот, возьми деньги, - он положил монеты на ладонь слуги, - дай мальчишке то, что останется от уплаты лекарю и хозяину ночлежки.

Получив вечное "слушаюсь, синьор" в качестве гарантии того, что его слова были поняты верно, чародей резко развернулся и удалился.

III

Неизвестно, способствовали ли коммерсанту в тот день его редкий дар убеждения и природная дипломатия, или же он привычно воспользовался магией, дабы снискать удачу в своём предприятии, но как бы то ни было, все вопросы он решил быстро и на редкость успешно. Его кучер ещё утром оставил лошадей отдыхать на одном из постоялых дворов и теперь, вероятно, проводил время там же, в трактире. Направляясь к месту их встречи, кудесник неожиданно вспомнил о юноше, с которым случай свёл его на дороге нынче утром. "Довольно занятный лягушонок, - размышлял он, - к тому же удивительно неиспорченный внутренне. Не верится, что в тех жутких условиях, в каких он жил, могла появиться на свет, а тем более развиться столь чистая натура. Воистину, из него вышел бы очень любопытный экземпляр для наблюдения". Он сам не ожидал, что в его разум неведомо откуда проникнет холодный туман сожаления, который, впрочем, тут же рассеялся.

Уже издали увидев калитку постоялого двора, волшебник почувствовал: что-то снова случилось. Приблизившись, он увидел взволнованное лицо кучера. И, не тратя время на приветствия, приказал ему немедленно изложить суть происшествия. Слуга, уже привыкший к тому, что господин всегда знал все его дела и мысли на три шага вперёд, в подробностях рассказал, что утром, как и было велено, он отвел мальчишку к местному доктору, который подтвердил отсутствие у того каких-либо неприятностей со здоровьем ("Кроме сильного истощения, синьор, - сочувственно добавил кучер. - Лекарь так и изволил сказать! Бедный мальчик не ел несколько дней. Очень-очень скверно, синьор!"). Затем они направились в ближайшую ночлежку, но ни там, ни в других заведениях подобного рода, для маленького несчастливца не могли найти мест по причине отсутствия оных. Обещание заплатить несколько монет сверху ни к чему не привели, ибо всё и правда было переполнено до отказа. Дело в том, что очень много народу съехалось в Пьяченцу на празднование предстоявшего дня Вознесения Господня⁴. В итоге, кучер оказался в совершенном недоумении по поводу дальнейшей судьбы юноши, однако беспокоить Его Светлость не стал, решив, что раз уж всё равно ничего нельзя было поделать, разумнее было бы не мешать его делам, а просто подождать возвращения.

Маг устало потёр лоб. Едва ли не с самого начала дня его внутренний слух постоянно тревожил навязчивый звук, представлявший собой некие ритмичные удары, то замедлявшиеся, то ускорявшиеся. Это крайне раздражало, почти доводя до головной боли. Он пытался при помощи своих способностей справиться с этим неудобством, а когда понял, что ему это не под силу, решил просто игнорировать этот стук. Он знал, что слышит человеческое сердце, даже догадывался, чьё именно, но совершенно не постигал причин сего явления. К тому же, этот мальчишка, несомненно, в какой-то мере его заинтересовавший, всё же начинал постепенно действовать на нервы. Похоже, у него был талант притягивать к себе неприятности.

Сам же виновник суматохи притаился на маленькой скамейке у стены и во все глаза смотрел на благородного синьора, внушавшего ему чувство, граничившее со священным ужасом. Заметив, что герцог приближался к нему, он низко опустил голову, будто пытаясь спрятаться от его уверенно-высокомерного взгляда. Это придавало ему столь жалкий вид, что чародей во второй раз за день почувствовал себя совершенно обезоруженным его полнейшей беспомощностью. Отдав кучеру приказ запрягать лошадей, он решительным шагом подошёл к мальчику и склонился над ним.

- Сейчас же перестань! - Решительно приказал он, имея в виду свежие следы грязных ручейков слёз, заметные на его щеках. - Вероятно, тебе уже известно, что в городе ты остаться не можешь?

Юноша лишь кивнул в ответ: голос кудесника и его суровый тон приводили его в состояние, близкое к обмороку.

Коммерсант равнодушно продолжал:

- Посему ты поедешь со мной и переночуешь в моём доме, в помещении для прислуги. Завтра я постараюсь помочь в твоей беде.

Мальчик, видимо, совершив поистине титаническое усилие, наконец открыл рот, но оказался способен лишь невнятно пробормотать что-то вроде "Да, господин. Спасибо, господин". В ответ колдун только сделал нетерпеливый жест рукой, велев следовать за ним, ибо карета уже была подана.

Внутри мальчишка тихо забился в угол, стараясь ни малейшим шорохом, ни единым движением не выдавать своего присутствия. К сожалению, это делало его только заметнее: волшебника буквально захлёстывали холодные и липкие волны его страха, словно заполнявшие и без того маленькое пространство, в коем им предстояло провести вместе всю долгую дорогу. Поэтому, чтобы немного успокоить своего нового знакомого, а главным образом хоть как-то скоротать время, герцог решил заговорить с ним.

- Почему ты плакал? - Без всяких предисловий спросил он.

Никакого магического дара не нужно было, чтобы почувствовать, как юноша испуганно вздрогнул, затем глубоко вздохнул, будто собираясь с духом и ответил голосом, дрожавшим, как натянутая струна:

- Я боялся, что господин будет гневаться на меня за то, что никто не брал меня на ночлег.

- Вот как... И что же, позволь спросить, должно было стать причиной моего гнева?

- Я не знаю, синьор, - он говорил совершенно искренне.

Маг ещё при первой встрече понял, что этот несчастный червячок просто привык, что его обвиняли во всех крупных и мелких грехах, и уже сам готов был взять на себя ещё больше.

- Послушай меня, - терпеливо начал он, - ты здесь совершенно ни при чём. В том, что в ночлежках и на постоялых дворах не было места, твоей вины нет. Вообще, мало кто из вас... нас, людей, в чём-либо виноват, особенно, если он искренне верует в Бога. Ведь тогда этот самый Бог полностью руководит его действиями. Ты ведь верующий, не так ли?

- Конечно, господин! Моя матушка говорила, что чтить Господа нашего - мой долг, и это хорошо.

Чародей усмехнулся. Люди нелепы. Они всеми способами стараются снять с себя ответственность за свои деяния, и потому в самом деле редко считают себя виновными в чём бы то ни было. Вина - это ответственность, а ответственность - удел того, чей разум способен мыслить самостоятельно. Дабы не погружаться в эти удручающие мысли, он решил перевести разговор на другую тему.

- Где же сейчас твоя мать, что так хорошо учила тебя вере?

Мальчик снова вздохнул, на этот раз совсем уж обречённо.

- Она уже встретилась со Всевышним.

- Мои соболезнования. Что произошло?

- Она умерла в родах, дав жизнь моей сестре. С тех пор мы жили с отцом, но пока сестра была младенцем, к нам часто ходила моя тётушка и кормила её грудью. Она и потом приходила, чтобы помогать с сестрёнкой и на ферме, но со временем всё реже и реже, а потом и вовсе перестала. Только через год после того отец сказал нам, что она скончалась от неизвестной хвори.

Юноша замолчал и очень тихо всхлипнул. Колдун терпеть не мог чьих бы то ни было слёз, и сам старался не поддаваться этой слабости. Разве что в незапамятные времена детства и юности, но то было весьма и весьма давно. Чтобы предотвратить эти бесполезные для себя душевные излияния, он продолжал расспросы:

- Как давно умерла твоя мать?

- Мне было шесть.

- А сколько сейчас?

- Следующей весной исполнится шестнадцать.

Коммерсант был чрезвычайно удивлён, что безродный мальчишка, без сомнения, тёмный и неграмотный, столь точно определял количество лет и дату своего рождения. На его памяти очень немногие простолюдины могли похвастаться хотя бы приблизительным знанием собственного возраста.

- Откуда ты так точно помнишь даты... эээм... годы? - Ему уже, определённо, становилось любопытно.

- Мой отец раньше был плотником. А я родился в День Святого Джузеппе⁵, в год смерти бабушки, матери моей матери, упокой Господь их светлые души. Потому и помню. А считать до двадцати научила тётушка, когда была жива, - не требовалось видеть в темноте, чтобы знать, что в этот момент он перекрестился.

Вот только кудесник обладал этим даром, и мог заметить также, как подрагивают губы мальчика, как судорожно поднимаются и опускаются его ресницы, стараясь преградить путь предательским слезам, уже готовым излиться на его бледное, усталое лицо. Но оторопь перед величавым господином заставила его бросить все свои немногочисленные силы на сдерживание этого потока.

Про себя волшебник с удивлением отметил, что юноша неким внутренним чутьём понимал, что он не выносил истерик, и старался остановить слёзы вовсе не ради своей выгоды, дабы заслужить его благосклонность. Его молодой попутчик не думал о том, что за рыдания может, например, вылететь из кареты, и подавлял их не затем, чтобы остаться. Он просто пытался угодить, считая, что его печаль расстроит и герцога. Что же, всё-таки, это было за странное создание... Не понимая своих действий и вряд ли уже имея над ними власть, он протянул руку и легко, почти незаметно коснулся его плеча. Мальчишка затаил дыхание и не издавал ни звука.

- Ты не должен отчаиваться: у тебя остались отец и сестра, - произнёс маг тоном настолько утешительным, на какой только был способен.

Тяжко выдохнув, мальчик почти прошептал:

- Благодарю, господин. Но отец ненавидит меня, а жива ли моя сестрёнка, я даже не знаю, она ведь ещё такая маленькая и слабая.

- Жива! - Резко отрезал чародей, немного возвысив голос, а затем уже тише, но с безграничной иронией добавил: - Твой Бог её защитит.

Он ясно видел и даже отчасти физически ощущал, тонкую трепещущую нить, выходившую из груди юноши и тянувшуюся сквозь разноцветные слои пространства и материи куда-то вдаль. В прошлом у него самого было много таких же нитей, но часть из них испепелило Время, а прочие оборвал он лично. Осталась лишь одна... Он посмотрел на свою руку: она всё ещё лежала на скрытом лохмотьями плече мальчика. Даже сквозь грубую ткань ощущалась его невероятная хрупкость. Кудесник поспешил убрать ладонь, поразившись тому, что любопытство к этому существу уже не впервые заставляет его совершать несвойственные ему поступки. Попутно он заметил, что голова мальчишки всё сильнее и сильнее склоняется к мягкой подушке, лежавшей по левую руку от него и столь притягательной после тяжёлого, наполненного событиями дня. Что ж, пусть уснёт. Звенящие удары его сердца, а именно их колдун по неким неясным причинам постоянно слышал с того самого момента, как обнаружил своего случайного попутчика без чувств, весь день преследовали его, то прячась где-то в глубине сознания, то откровенно отвлекая от дел, подобно назойливому жужжанию мухи. Он надеялся, что сон, дарующий кратковременный покой человеческим телам и мыслям, хотя бы ненадолго избавит его от беспокойного ритма этой маленькой души. Однако его ожиданиям не суждено было полностью оправдаться: звук стал ровнее и тише, но не исчез окончательно. В таком состоянии ему удалось его заглушить и доехать до дома в благодатной тишине.

Никто в особняке не спал, когда карета с шумом подъехала к парадному входу. В обычае у прислуги было ждать своего синьора и не ложиться, сколь бы поздно он ни приезжал, если, конечно, не предупреждал заранее, что заночует в другом месте. Герцог никогда не давал подобных распоряжений и не принуждал ни одного из обитателей поместья жертвовать часами своего отдыха. Напротив, он был искренне убеждён, что сытые и выспавшиеся слуги, без сомнений, будут более пригодны для работы, нежели вечно голодающие и падающие от усталости. Из тех же прагматических соображений он платил всем, кто состоял у него на службе, жалование, существенно превышавшее таковое даже в самых богатых домах Пармы. Вообще, к любому наёмному работнику, будь то домашняя прислуга или матросы на его торговых кораблях, коммерсант относился как к полезному инвентарю, стараясь содержать его в хороших условиях и по возможности обращать внимание на его нужды и потребности, как физические, так и духовные, дабы сей инвентарь прослужил как можно дольше и лучше. Потому, несмотря на всё своё откровенное презрение к людям, со слугами он обращался хорошо, давая им веские причины уважать, а в некоторых случаях любить своего господина. И в ту ночь, как и во многие ей подобные, прислуга, коей было совсем немало, высыпала во двор именно по причине глубокого и искреннего стремления исполнить любые его желания после долгого и, вероятно, трудного дня.

Не дожидаясь, помощи кучера, волшебник сам открыл дверцу и торопливо покинул карету, тут же подозвав экономку, добродушную женщину лет пятидесяти, которая уже заинтересованно разглядывала нежданного гостя, приехавшего вместе с её синьором. Юноша спал так крепко, что не слышал, как карета подъехала к дому, и чуть не выпал из неё, стоило кучеру распахнуть вторую дверь. Теперь он стоял перед толпой людей, готовый провалиться сквозь землю от столь непривычного внимания к себе, и не мог сделать ни шагу: ноги отказывались слушаться. Маг же словно забыл о его существовании и быстро направился к парадной двери, на ходу отдавая распоряжения экономке:

- Мальчишку хорошо вымыть! После дайте ему чистую одежду, накормите и найдите место для ночлега. Постель должна быть достойной: никаких ночёвок на конюшне или на кухне. С расспросами к нему не приставать! Мне также приготовить ванну. Да, и побольше свечей в мою комнату: перед сном я хочу почитать.

- Слушаюсь, синьор. Простите моё любопытство, но кто этот мальчик?

Обычно она крайне редко задавала вопросы и вообще не имела привычки вмешиваться не в свои дела, за что чародей, пожалуй, ценил её больше всего. И поскольку этот случай явился скорее исключением, нежели правилом, он счёл возможным удостоить её ответом.

- Он сирота из местечка под Фиденцей, который нуждается в помощи и пока останется здесь. Позже я придумаю, как устроить его судьбу.

Пожилая служанка, чувствительная, как и все женщины, вытерла глаза передником и проникновенно проговорила:

- У синьора такое доброе сердце. Не иначе, Создатель уже выделил для вас место рядом с собой на Небесах!

На сие незатейливое проявление восхищения колдун только снисходительно улыбнулся. Он был абсолютно уверен, что, будь эти самые Небеса и впрямь обитаемы, мЕста для него там точно бы не нашлось. Скорее, у трона Сатаны, если бы и тот, в свою очередь, был реален.

Отказавшись от ужина, волшебник быстро принял ванну и прошёл в свои покои. Дверь он запирал редко, ибо совершенно точно знал, что никто не посмеет побеспокоить его, пока он сам не позвонит в колокольчик. Он намерен был наконец остаться наедине с собой и спокойно придаться чтению, но разум его постоянно отвлекали мысли о странном лягушонке, как он давно уже про себя окрестил мальчишку. Сначала маг отгонял их, словно надоедливых комаров, но затем решил окончательно отложить книгу и додумать до конца, дабы впредь к ним не возвращаться. И чем более он размышлял, тем любопытнее ему становилось. Он понял, что этот юноша ему, несомненно, интересен как объект наблюдения. Его искренность, трепетность, поразительная наивность и непорочность заставляли сомневаться в его человеческой природе. За все долгие годы жизни чародей ни разу не видел подобного создания.

Представители людской расы в массе своей были грубы и примитивны, умудряясь примешивать к этим и без того весьма неприятным качествам изрядную долю лицемерия, пошлости, глупости и прочих скверных дополнений. Исключением из этого досадного правила можно было бы считать детей, но все они имели весьма огорчительную особенность - расти и воспринимать от взрослых всю эту жуткую смесь дурных характеристик. Когда-то он сам был таким же ребёнком, чистым и готовым дарить любовь всему миру, но испорченным тлетворным влиянием людей и лишённым надежды осознанием собственной на них непохожести.

Стоит сказать, что ни он сам, ни его собратья, община коих в Италии была довольно внушительной, не были врагами рода человеческого. Убийства людей не поощрялись, но и не запрещались вовсе. Всё зависело от личных интересов того или иного члена "колдовского" сословия. Так что, на развязывание долгой и кровопролитной войны с целью объединения страны под собственной властью или сбрасывание в воды Тибра тела старшего брата с девятью колотыми ранами ради мести, а заодно и статуса главного наследника смотрели, в общем, сквозь пальцы. И, разумеется, человеческое мясо отлично подходило для костра, когда вдруг разворачивалась очередная, объявленная людьми же, охота на ведьм.

В целом, к человеческим созданиям принято было относиться с чувством, сродни снисходительному пренебрежению, подобно отношению их самих к животным. Среди большинства магов, с древних времён хранивших секреты Мироустройства, живших по непреложным законам логики и разума, свободных от диких суеверий и ложных кумиров, раз и навсегда установился взгляд на людей в лучшем случае как на инструменты для достижения собственных целей, коими, не раскрываясь, можно было тайно помыкать в своих интересах. Из сего неписанного правила, как водится, не могло не быть исключений, учитывая то, что многие представители волшебного рода имели "человеческое происхождение" и никак не могли не принимать во внимание родственных связей. Более того, некоторые создавали новые эмоциональные привязки, дружеские и даже брачные союзы, которые никоим образом не порицались.

Герцог смотрел на все эти попытки стать частью людского общества с глубокой иронией. При этом он сам когда-то также пробовал связывать свою жизнь с этими существами. И, хотя упорно и старался забыть об этом факте, вовсе не считал себя духовно выше, либо нравственно чище даже худшего человека на земле. Он прекрасно понимал, что в нём хватит пороков, пожалуй, на целую небольшую страну, однако неизменно ставил себе в заслугу тот факт, что у него, по крайней мере, доставало мужества честно признавать это и принимать свою сущность, а не замыкаться в лицемерной иллюзии собственной праведности.

Потому, колдун был удивлён, встретив создание, также жившее в согласии со своей природой, с тою лишь разницей, что это была ничтожная и слабая природа человека. И теперь он обдумывал свои дальнейшие действия. Можно сказать, что в нём проснулся азарт исследователя, подобный тому, с каким, например, Коперник изучал ночное небо, а да Винчи постигал тайны человеческого тела, препарируя трупы. Вдобавок, для волшебника совершенной загадкой стало то, что ритм сердца мальчишки столь настойчиво беспокоил его внутренний слух, ведь обычно голоса чужих жизней он мог слышать, либо не слышать исключительно по собственной воле. Им овладело вполне естественное стремление как можно чаще лицезреть объект своего наблюдения. Бесспорно, нужно было оставить мальчика в своём доме, дабы иметь к его открытой душе неограниченный доступ. Что ж, завтра он уладит этот вопрос. Маг задумчиво улыбнулся: он вдруг понял, что сегодня утром самым очевидным выходом из затруднительной ситуации, в которой он познакомился с юношей, было просто немного поработать с его сознанием и стереть оттуда воспоминания о столкновении с каретой, а затем то же самое проделать с кучером. Весь этот процесс занял бы не более нескольких мгновений, избавив его от множества забот. И тем более странным казалось ему то, что эта простая и естественная мысль сразу не пришла ему в голову. Однако теперь он уже принял решение, коим был доволен, и менять его не собирался. Предвкушая будущую интересную работу, чародей наконец открыл книгу и погрузился в чтение.

Герцог всегда вставал рано, ибо любил наблюдать покой утреннего мира без людей. Он часто задумывался о том, каким образом благородная Природа могла породить столь низменных созданий, а потому предпочитал лицезреть Мать отдельно от её недостойных детей. Ему было приятно созерцать огромный лазурный холст неба, на котором невидимый художник всё чётче прорисовывал нежно-розовый фон, а затем золотые мазки первых лучей; свежую, чуть тронутую росой, зелень пустынных лугов и древесных крон; тихую зеркальную гладь небольшого озера недалеко от особняка. И лишь прозрачная чистота утреннего воздуха, ещё не замаранного ничьим дыханием, давала ему возможность дышать полной грудью.

Неожиданно среди тишины и спокойствия волшебник уловил сначала смутный, но затем всё более нараставший звук, который поначалу не смог определить. В следующий миг ему удалось различить в этом смутном шуме ритмичные удары, и понять, что источник находился не во внешнем мире, а будто внутри него самого. Такое восприятие мог давать только внутренний слух, присущий всем магам. Чародей тут же узнал звук - это было сердце мальчика. Решив, что стоит изыскать возможность не впускать этот несносный стук в своё сознание, он, тем не менее, отметил про себя, что рад пробуждению предмета своего исследования и желает немедленно его начать. Он тут же позвонил и пригласил служанку, велев ей накормить мальчишку завтраком и сразу же привести к нему в кабинет: принимать его в личных покоях пока не вписывалось в рамки дозволенного.

Не прошло и получаса, как та же служанка сообщила, что юноша ждёт в коридоре.

- Пусть войдёт, - герцог не сумел скрыть улыбки, ведь он ещё несколько минут назад почувствовал волны беспокойства и даже страха, исходившие от лягушонка, и не мог не потешить своё самолюбие мыслью о том, что весь этот священный трепет несчастного создания направлен на его персону. Он буквально окунулся в эти эмоции, словно в ванну с кусочками льда: ощущения были поистине будоражащие.

Тем временем мальчик робко подошёл к двери кабинета и остановился, не решаясь переступить порог. От внимания кудесника не укрылись перемены произошедшие в его внешности. Чистота и хорошая одежда всегда благоприятнейшим образом влияют на облик любого человека, особенно молодого. Он заметил, что волосы юноши, вчера показавшиеся ему каштановыми, на самом деле имели пшеничный цвет и мягкий золотистый отлив, сохраняя при этом запах полевых трав, заполнивший всю комнату, стоило ему только появиться. Кожа, свободная от слоя грязи и пыли, сегодня выглядела ещё более белой и прозрачной. Полные губы за ночь порозовели, видимо, от долгого, здорового сна, и походили теперь на спелые ягоды земляники, слегка увлажнённые росой. Общую нескладность и хрупкость его фигуры хорошо скрывали простая белая сорочка и лёгкая куртка, а также короткие штаны до колен. В целом коммерсант остался доволен внешним видом своего нового знакомого и даже отметил, что хотя мальчишке и далеко до мраморных античных атлетов в его подвалах, есть в нём нечто неуловимо прекрасное. К тому же, он был моложе их, а, следовательно, имел все шансы вырасти и приобрести более развитую красоту. С таких мыслей было приятно начинать день, и волшебник даже слегка улыбнулся, пригласив гостя сесть. В ответ он только удивлённо расширил глаза и с неподдельным изумлением спросил:

- Господину угодно, чтобы я сидел в его присутствии?

- Разумеется, угодно, если он сам предлагает, - маг уже приготовился веселиться. - Когда двое людей беседуют, они могут присесть друг напротив друга, разве нет?

- Мне никогда не разрешали сидеть при господах.

- При господах, возможно, нет. Вот только я тебе не господин, - и герцог указал на массивное кресло напротив своего стола, в которое мальчик послушно сел, а сам продолжал: - Один человек не должен быть господином другому, даже если даёт ему работу, приют или деньги. Все люди свободны, но не все это понимают, а потому выдумывают себе "господ". Если ты хочешь выказать мне уважение, зови "синьором", но запомни раз и навсегда: никаких "господ" и "хозяев" здесь нет. Понял?

- Да, синьор.

- Очень хорошо, ты быстро учишься. А теперь, собственно, о главном. Вчера ты говорил, что шёл в Парму, чтобы найти работу и со временем позаботиться о сестре. Я прав?

- Да, синьор.

- Так вот, ты в Парме, и я готов предложить тебе место помощника кучера. С ним ты также познакомился вчера, и кажется, даже успел ему понравиться.

Сердце юноши на мгновение остановилось, а затем словно провалилось в глубокий колодец. Колдун услышал это внутри своего разума и даже слегка поморщился, однако, дал ему время прийти в себя и только после спросил, согласен ли он работать в поместье. Мальчик открыл было рот, но оказался не в силах произнести ни слова, поэтому только быстро закивал. Гулкие удары в голове кудесника стали учащаться, и он поспешил отвлечь своего нового работника от волнительных мыслей.

- Что ж, добро пожаловать ко мне на службу. А теперь мы должны договориться ещё о двух вещах. Первая и главная - ты должен пообещать мне трудиться честно, то есть добросовестно выполнять свои обязанности, не отлынивать от работы и, разумеется, во всём слушаться старшего кучера, который всему тебя обучит. Можешь пообещать мне выполнить это условие?

- Конечно, синьор! Я очень скоро научусь всему-всему и буду работать не покладая рук!

- Очень хорошо! Второе условие - тебе не стоит меня так бояться. Я вижу, что внушаю тебе ужас, но не вижу ни одной причины для этого. Разумеется, ты должен относиться ко мне с уважением, ибо будешь жить в моём доме и работать на меня, но это вовсе не значит, что нужно затаивать дыхание всякий раз, как я обращаюсь к тебе. Запомни: я никогда не причиню зла невинному, следовательно, пока твоя совесть передо мной чиста, ты можешь смело смотреть мне в глаза.

В этих словах опытного обаятеля, бесспорно, скрывалась изрядная доля лукавства. Он почти на физическом уровне ощущал, в сколь глубокий трепет повергает юношу одно лишь его присутствие и наслаждался этим с поистине садистским восторгом. Он не лгал относительно отсутствия намерения истязать невинного, но разве обещание не причинять физического вреда налагает запрет на пытки душевные? Иррациональный страх мальчишки по отношению к его особе очень льстил чародею и, что не менее важно, доставлял ему подлинное удовольствие, подобное тому, что он испытывал при обращении насмерть перепуганных юных Адонисов в каменные изваяния. Более того, он не мог с уверенностью утверждать, что именно эта причина не стала определяющей в принятии решения оставить у себя этого лягушонка. Как бы то ни было, последний принял второе условие со вполне ожидаемой покорностью и рвением, после чего получил милостивое позволение идти и на следующий день приступить к своим новым обязанностям.

К чести мальчика следует сказать, что он взялся за работу с невиданным усердием, и действительно схватывал всё налету. Вскоре он научился обращаться с конной упряжью, и уже через неделю самостоятельно запрягал столь памятную для него карету своего синьора. Также необыкновенно быстро он изучил все повадки и нравы каждой лошади, что было довольно непросто, учитывая страсть герцога к этим умным и красивым животным и, как следствие, общее количество их более двух десятков. Кучер с благосклонностью принял нового ученика и тут же приступил к посвящению его в тонкости отличия пары от тандема и четверика от цуга⁶, а также делился секретами управления этими видами упряжек. Но к чему он точно не был готов, так это к тому, что менее чем за месяц юный подмастерье овладеет не только этими навыками, но и начнёт справляться уже с более сложными способами запряжки. Во время своих долгих поездок по делам коммерсант не раз слышал самые лестные отзывы о юноше и, разумеется, огромное количество благодарностей в свой адрес за такого смышлёного помощника. Однажды он окончательно устал от бесконечной болтовни своего пожилого слуги и предложил ему, коль уж его воспитанник делал такие невероятные успехи, продемонстрировать их ему лично. Эта идея нашла у кучера самый живой отклик, ведь он надеялся похвастаться не только достижениями ученика, но и талантами учителя. Он заверил, что новый работник ни в коем разе не разочарует Его Светлость и просил лишь назначить день "экзамена". Волшебнику было, по большому счёту, всё равно, ибо он решил затеять всё это уж точно не ради проверки навыков мальчишки. Ему уже давно пришла в голову мысль, что пора больше времени проводить в обществе объекта своего наблюдения.

Разумеется, примитивный личный контакт, который так необходим людям, чтобы испытывать эмоции, магу не требовался. Какое-то время его вполне устраивали регулярные, хотя и короткие встречи во дворе или в жилище для слуг, куда он время от времени наведывался, чтобы "поиграть в заботливого синьора", как сам иронично именовал эти посещения. Истинной его целью был некий своеобразный "обыск" разума своих работников на предмет нежелательных мыслей, ибо дополнительный контроль ещё никого не делал слабее. Официально же он появлялся в обширной постройке рядом с особняком для проверки качества жизни её обитателей, и только за одно это снискал ещё большее уважение среди последних.

В нестройном хоре голосов многочисленных душ жителей этого большого дома самой чистой и пронзительной была мелодия души мальчика, ещё издали улавливаемая тонким внутренним слухом чародея. Он мог слышать её даже тогда, когда их не объединяло общее пространство, поэтому, садясь по утрам в карету, чтобы отправиться по делам, он уже знал, где находился его юный слуга и даже чем он был занят. Не говоря уже о постоянно различаемых им ударах маленького сердца, то ровных и спокойных, то болезненно-частых и порывистых. Он так и не смог окончательно избавиться от этого звука, но со временем решил, что будет гораздо удобнее оставить его, приглушив до едва различимого. Так было проще определять место нахождения, а главное, душевное состояние мальчишки. Теперь он находил даже особую прелесть в том, чтобы начинать каждый новый день с этого тихого постукивания.

Однако самым важным было то, что все движения сущности юноши, необъяснимо чутко ощущаемые кудесником, содержали в себе столько почтительного обожания и одновременно некоего неясного первобытного страха к его величавой особе, что он не мог отказать себе в таком излишестве как погружение в эти сильнейшие и благодатнейшие для него энергетические потоки. О том, что они почти в буквальном смысле разрывают нежную душу и слабое тело мальчика, он предпочитал преспокойно забывать. Юноша, едва увидев своего Господина (как он мысленно всё ещё продолжал называть коммерсанта), впадал в состояние, близкое к религиозной экзальтации, какая бывает у истово верующих людей или же просто юродивых. Его беззащитная сущность терзалась метаниями от почти священного обожания герцога до такого же священного перед ним трепета. Необходимость же тщательно скрывать свои чувства доставляла ему чрезвычайные душевные, а часто и физические муки. В те дни его жизнь превратилась в подобие абсурдной сладкой пытки, от которой он одновременно невыразимо страдал и получал совершенно неведомое для себя прежде, ничем не объяснимое наслаждение.

Волшебник же мог часы напролёт проводить в своих покоях, откинувшись на спинку кресла и пропуская через себя всю эту фантастическую смесь ярких переживаний, подслащенных юной свежестью. Испытываемые им упоение и восторг не поддавались никакому описанию, по крайней мере, на человеческих языках. За всё это время он ни разу не пожалел, что оставил мальчишку при себе, ибо столь насыщенных эмоций не получал ни разу за свою долгую жизнь, а ведь он родился почти три сотни лет назад. Иногда, когда он слишком долгое время проводил в невидимой связи с душой мальчика, ему казалось, что сердце его вот-вот разорвётся от невообразимого удовольствия. Краткие мгновения сладости от застывания в огненном мраморе живой прекрасной плоти в его руках не шли ни в какое сравнение с медленной тягучестью этого блаженства насыщения чужой энергией.

Однако вскоре к магу пришло ясное понимание всей нелепости и противоестественности собственного поведения. Во-первых, он сильно рисковал в какой-то момент взять слишком много жизненных сил юноши и просто убить его, а заодно и себя, ибо можно погибнуть от обжорства не только обычной пищей, но также и духовной. Во-вторых, он избегал мучить людей понапрасну. В молодости он видел и совершал достаточно пыток, убийств, войн и насилия, чтобы пресытиться ими раз и навсегда, или, по крайней мере, уверить себя в пресыщении. В-третьих, такой способ развлечения не поощрялся его сородичами, положительное мнение которых не то чтобы представляло для него какую-либо ценность, но при определённых обстоятельствах могло бы быть весьма полезным. Кроме того, он вынужден был признать, что, поддавшись своей страсти, совсем забросил наблюдение за уникальной сутью мальчика, которую все эти дни беззастенчиво использовал лишь для своих утех. Потому он твёрдо решил, отныне уделять больше внимания личному общению, при котором отвлекающие факторы, такие как взгляды и жесты, а также частое присутствие посторонних, всё же удержат его от бесконтрольного истощения и без того слабого создания. Чародей также вынужден был с неохотой признаться себе, что испытывает к этому нелепому червячку нечто вроде сочувствия и даже некоторое участие, но не стал останавливаться на этих мыслях. Начать контактировать с мальчишкой он решил с того самого "экзамена", о котором они договорились с кучером.

В назначенный день, рано утром, гордый учитель и взволнованный ученик встретились с герцогом во дворе у конюшни.

Ещё с вечера предыдущего дня волшебник начал слышать гулкие, тяжёлые удары, которые, не задумываясь, подавил внутри своего разума. Едва же первая искра малинового пожара рассвета вспыхнула в кобальтовой прозрачности неба, он ощутил густой, медленно нараставший жар паники, подступавшей к чужой беззащитной душе, подобно лаве, медленно поднимавшейся по жерлу готового извергнуться вулкана. Он понял, насколько скверным было состояние юноши и лишь усилием воли сумел заставить себя не воспользоваться этим. Подойдя к месту встречи, он отметил, что мальчик держался на удивление стойко и мужественно, ничем не выказывая своего смятения, кроме совершенно неестественной бледности. Бросив быстрый взгляд на мага, он тут же опустил глаза, вежливо поклонился, поприветствовав его тихим, слегка дрожавшим голосом, и замер в ожидании приказаний. Чтобы показать свои способности, юноша должен был выполнять все, чего бы ни пожелал его синьор, касательно работы возницы. Для начала герцог велел ему подготовить лошадь для прогулки верхом и разрешил старому кучеру спокойно отправляться по своим делам, объяснив это желанием убедиться в самостоятельности его молодого помощника.

Он действительно желал успокоить бедного лягушонка, потому что излишний накал обстановки мог повредить им обоим: он с трудом удерживал закрытым тот невидимый обычному оку канал, по которому осуществлялась связь их внутренних миров. Всепоглощающая тяга к владению чужой жизненной силой начинала побеждать доводы разума. Сделав глубокий вдох, чародей подошёл к мальчику, уже начавшему закреплять седло, и аккуратно положил свою ладонь поверх его руки. В то же мгновение он услышал внутри себя такой бешено-громкий и беспорядочный стук, что поразился, как человек вообще может жить с таким ритмом сердца. Казалось, оно пыталось разорвать грудную клетку и выпорхнуть на свободу, подобно пойманной в ловушку птице. Одновременно он почувствовал, что больше не был в состоянии сопротивляться своей властной страсти, граничившей уже с вожделением желанной энергии, и вот сейчас готов был выпить до дна, опустошить эту слабую, но невероятно притягательную для него душу. И пусть бездыханное тело этого ничтожного существа упадёт к его ногам. "Нет! Я уже убивал достаточно!" - Услышал он где-то на грани безумия голос своего собственного сознания. Придя в себя, колдун обнаружил, что вечность, которую он провёл в багровых глубинах своей одержимости, в сущем мире сжалась до одного мига. В свою очередь, запястье юноши было сжато его железной хваткой настолько сильно, что кожа вокруг места захвата побелела. Он ослабил кандалы и слегка погладил следы своих пальцев, ощутив под ними трепещущий шёлк. Овладев наконец своим голосом, он произнёс, стараясь говорить как можно ровнее:

- Прости... В последнее время я много тренируюсь в обращении со шпагой и привык прилагать бОльшую силу, несовместимую с такими хрупкими созданиями, как ты.

Оправдание, безусловно, было слабым, но волшебник знал, что мальчишку оно вполне устраивало. Он уверенно продолжал:

- Я не желал причинить тебе боль или каким-то образом обидеть. Я всего лишь хотел сказать, что сегодня твои переживания напрасны. "Экзамен" тебе я устроил, дабы порадовать своего кучера. Он давно служит у меня, и я уважаю его как преданного человека и мастера своего дела. Он гордится твоими несомненными успехами, а, следовательно, будет счастлив, если их увижу и я. Поэтому ты здесь. Я же без всякой демонстрации уверен, что ты очень преуспел в обучении и готов выполнять серьёзную работу.

Несчастный, испуганный человечек, вероятно, хотел что-то ответить, но оказался способен лишь на жалкий вздох. К счастью, постепенно замедлявшиеся удары уставшего сердца говорили магу, что он, по крайней мере, более не близок к обмороку. Он снова погладил руку мальчика: она была прохладной и очень мягкой.

- Я вижу, ты сильно расстроен. Не стоит... Я ведь уже просил тебя не бояться меня, помнишь?

Юноша только кивнул. Голос его по-прежнему был заперт, но ужас уже медленно начал покидать его небесные глаза.

- Так-то лучше! Послушай, я передумал. Подготовь, пожалуй, открытую коляску. Я хочу проехать вдоль реки. Знаешь дорогу?

- Да, синьор.

- Вот и хорошо, поживей!

Мальчишка с быстротой молнии распряг лошадь и убежал в специальный сарайчик для инвентаря. Дверь никак не мешала чародею видеть, как тяжело он опустился на пол и лишь чудом удержал рыдания, которыми готов был захлебнуться. Чудом его, Господина, похвалы и одобрения. Герцог ощутил, как в его полуразложившуюся душу, казалось, давно глухую к чужим страданиям, медленно вползает скользкое, отвратительное, давно забытое чувство стыда.

Вскоре коляска была готова, и юный возница вместе с важным пассажиром выехали из парадных ворот. Правил мальчик действительно хорошо, и коммерсанту оставалось только дивиться тому, как ему удалось овладеть столь непростым навыком в такой короткий срок. Довольно скоро коляска миновала луга и съехала с удобной дороги на извилистую тропу, бежавшую вдоль небольшой лесной рощи. Деревья о чём-то шептались друг с другом, и кудесник невольно начал вслушиваться в их тайные планы и секреты. Нежно-голубая высота, казалось, тянулась к земле в озорном желании украсить её изящными кружевами облаков, но ветер, беспокойно метавшийся между ними, препятствовал этой шалости. Волшебник подставил лицо потокам свежего воздуха и бархатистому теплу солнца и откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь столь редкими минутами покоя. Где-то за пределами ленивого течения мыслей он слышал едва уловимые ритмичные постукивания и понимал, что недавние страсти, разрывавшие это уязвимое сердце, наконец улеглись.

Если бы так было всегда: золото небесных лучей, порывистая ласка утреннего зефира⁷, тихие голоса природы со всех сторон, и Он рядом. Он и его преданное, обожающее сердце... Маг с трудом вынырнул из обволакивающе-медовой грёзы, даже не постучавшей, прежде чем войти в его разум. Он уже не понимал, наяву ли чувствует запах диких трав или же принёс его из другой, более приятной, но такой недостижимой реальности.

Неспешная зеркальная гладь реки принимала солнечный свет, чтобы унести его вдаль, по направлению к морю. Юноша остановил лошадь и тут же спрыгнул с места, чтобы открыть дверцу своему синьору. Герцог благосклонно кивнул ему и выбрался из коляски. Он начал медленно прогуливаться вдоль берега, стараясь отвлечься от каких-либо размышлений, неуместных перед лицом этого величественного покоя. Он хотел очистить своё сознание и дать ему отдых, ибо в последние дни слишком много ненужных мыслей толпилось в его голове. Мыслей, которые уже трансформировались в неконтролируемые видения.

Мальчик в это время успел освободить лошадь из упряжки и подвести её к реке. Пока животное наслаждалось прохладной водой, он с неподдельным восхищением любовался его статью и грацией, поглаживая холку и перебирая пальцами длинную гриву. Он так увлёкся созерцанием, что даже вздрогнул, когда услышал над собой голос своего Господина:

- Ты любишь лошадей, не так ли?

Подняв на него глаза, полные восторга, юноша ответил чуть подрагивавшим голосом:

- О, да, синьор! Очень люблю! У нас на ферме была лошадь, но отец продал её, чтобы купить себе выпивку, - он попытался спрятать туман печали в глубине своих лучистых глаз. - Она была не такой красивой, как ваша, но зато хорошо работала. Только уставала, бедняжка. Мы с ней были друзьями, иногда мне казалось, что я понимаю её, а она меня. Я и сейчас иногда говорю с лошадьми на ваших конюшнях, а они слушают.

- Так и есть, мой друг, животные часто понимают людей гораздо лучше самих людей.

- Синьор назвал меня другом? - Он мгновенно покраснел и робко опустил взор.

- А ты видишь причины для вражды между нами?

- Конечно, нет, синьор!

- Вот и хорошо!

Чародей был приятно удивлён внезапно явленной ему чуткостью, а также доволен неожиданной откровенностью своего собеседника. Это было неплохим началом общения. Тут он заметил, что мальчик украдкой потирает лиловый след на запястье, оставшийся от безжалостных тисков его руки. Взглядом указывая на уродливое пятно на снежной белизне кожи, кудесник проговорил, понизив голос, словно боялся чужих ушей:

- Я правда не хотел...

- Что вы, синьор?! Не беспокойтесь об этом! Мне совсем-совсем не больно!

И юноша улыбнулся столь одухотворённо и искренне, что герцогу на секунду стало как-то по-детски легко и захотелось улыбнуться в ответ, что он и сделал.

- Ты отлично выполнил свою работу сегодня, - снова взяв покровительственный тон, сказал он. - Я думаю, нам... мне стоит чаще выезжать на прогулки.

- Я счастлив, что смог вам угодить!

По радостной вибрации сердца мальчика волшебник понял, что оно в это самое мгновение почти воспарило в высоту небосвода, ясного, как и его наивные мысли. Сам он, несомненно, был удовлетворён сегодняшней прогулкой, пусть и начавшейся столь неудачно. Тщательно отслеживая все движения души этого странного создания, он не заметил в её глубинах ни единой тени лукавства или лицемерия, что только ещё более подстегнуло в нём интерес наблюдателя. Вопрос, как человеческое существо могло обладать столь непорочной сутью, не давал ему покоя. Хотя, возможно, пока было рано говорить об абсолютной чистоте. Здесь, у спокойных речных вод, под этим невинным взглядом, ему впервые пришла на ум одна интересная идея, которую он пообещал себе обдумать в более уединённой обстановке. Маг ещё раз доброжелательно улыбнулся и произнёс:

- Думаю, нам пора возвращаться: меня ждут дела, а тебя - твоя работа. С сегодняшнего дня ты уже не просто ученик.

- Благодарю вас, синьор! - И мальчишка побежал к коляске, чтобы запрячь лошадь.

Он выполнял все действия с поразительным умением и проворством, и чародей в очередной раз убедился, что лягушонок был явно на своём месте. Однако он не исключал, что в ближайшем будущем это место может измениться.

Отдавая молодому слуге свою трость, чтобы было удобнее сесть в коляску, кудесник случайно снова коснулся его травмированного запястья и почувствовал, что оно просто горит огнём. Он недоумевал, как можно было столь ловко управлять лошадью с больной рукой. Юноша смутился от этой нечаянной близости, быстро вернул трость и взобрался на козлы. Как только они тронулись, колдун сделал едва заметный жест в его сторону. При этом из полуночной глубины его глаз поднялся всполох изумрудного пламени, такой живой и сильный, что стороннему наблюдателю могло показаться, что они на мгновение поменяли цвет. Но никто их не видел, только мальчик непонимающе посмотрел на свою руку, пытаясь понять, куда же вдруг делась боль.

У ворот их уже ждал кучер, явно пребывавший в нетерпении. Герцог поспешил заверить его, что очень впечатлён навыками его подмастерья, и его заслугой как учителя. А также сообщил, что с сегодняшнего дня желает, чтобы юноша чаще проявлял свой талант возчика в его ежедневных поездках, дабы лучше отточить мастерство, а также время от времени дать отдых своему наставнику. Само собой, с полным сохранением жалования и обеспечения, которого тот, безусловно, заслуживал. При сих словах лицо пожилого работника просияло, а глаза увлажнились слезами. Он от души поблагодарил своего синьора и выразил уверенность, что услуги его ученика будут никак не хуже, если не лучше его собственных, ведь он так молод и потому во много раз расторопнее его, старика. Затем они распрощались, и маг удалился в особняк, дабы посвятить время решению насущных вопросов. И всё же его взор ещё долго не мог оторваться от мальчика, который уже крутился вокруг кучера по пути в конюшни, на ходу то взахлёб рассказывая ему о своём дебюте, то в очередной раз пытаясь помочь вести лошадь, на деле же только мешаясь своему учителю. Видел он и то, как последний по-отечески мягко положил чёрствую большую руку на плечо своего подопечного, с улыбкой глядя на эту бурную радость. Волшебник не постигал, почему при взгляде на сию мирную картину глубоко внутри него зашевелилось и стало затягивать свои удушающие кольца ядовитое змеиное тело зависти, больно уязвившей его сердце первым укусом.

VII

С того дня у чародея вошло в обычай ежедневно рано утром покидать дом ради прогулок в компании нового слуги. Сам себе он объяснял это лишними часами наедине с мальчишкой, кои были столь необходимы для его любопытного эксперимента. Старому же кучеру и домашней прислуге, вынужденной теперь вставать раньше, дабы подготовить всё для утренних отлучек своего синьора, - пользой прогулок на свежем воздухе и эстетическим удовольствием, получаемым им от оных. Оба эти объяснения не были совершенной ложью, как не были и абсолютной правдой. В действительности же, колдун и сам не мог окончательно разобраться, почему каждый день, просыпаясь едва ли не до рассвета первым делом пытался различить слабое звучание струн чужой души, а затем спешил скорее покинуть особняк, чтобы по дороге меж живописных лугов, покрытых росой, и ещё сонных таинственных лесов побеседовать со своим молодым спутником.

Он был весьма обрадован тем фактом, что юноша скоро перестал сторониться его, держась на почтительном расстоянии, и с охотой болтал о всякой чепухе из своей прошлой жизни. Коммерсант узнал, что он умел не только считать, но даже немного читать, а также писать своё имя и имена сестры, матери и тётки. ("Отца - нет! Иногда он забывал даже, как произнести собственное имя").

Вообще, мальчик почти не говорил об отце, только мимоходом упоминал его в связи с рассказами о других родственниках или событиях своего детства. Лишь раз он вспомнил любопытный случай, произошедший незадолго до его окончательного ухода из дома. Однажды его непутёвый родитель, явившись под вечер пьяным, поведал сыну совершенно неправдоподобную историю.

- Он сказал, что будто наши далёкие предки были дворянами. Может быть, даже правили огромными землями, но где именно, он точно не знал. - Юноша покраснел до корней волос, решив, что герцог уж точно не сочтёт подобную нелепицу достойной внимания.

Но тот лишь благосклонно склонил голову, показывая свою заинтересованность:

- Продолжай!

- Да, синьор. Отец ещё говорил, что он - последний из рода "принцев", в чьих жилах течёт "благородная кровь"... Будто бы меня не существует... - По его лицу, за миг до того выжравшему крайнее оживление, скользнула тень. - И, представляете, он считал, что есть доказательство нашего происхождения - золотое кольцо с рубином невиданной красоты и ценности. Его дед, мой прадед, сам показывал его, когда отец был даже моложе, чем я сейчас. Старик только один раз позволил подержать в руках это сокровище, и отец увидел на его внутренней стороне странные знаки, похожие на наши буквы, но складывавшиеся в непонятные слова. Прадед объяснил, что это чужой и неведомый ему язык. Он сам не умел читать даже по-итальянски, но от своего собственного отца знал, что надпись означала "Моё сердце бьётся в твоих руках". Никто уже не знал, кто и зачем её сделал, но думали, что это кольцо - залог большой любви. Я тоже так думаю, - закончил мальчик полушёпотом, в очередной раз пряча своё смущение под тенью слегка дрожавших ресниц.

- Красивая история, - задумчиво проговорил кудесник.

- Да, синьор, вот только я в неё не верю.

- Почему?

- Ну... Я ведь сам не видел этой драгоценности, а отец мог выдумать, что угодно. Он любит сочинять небылицы, когда пьян.

- Подобное просто так не выдумаешь...

- О, синьор, он мог бы. К тому же, какие из нас... Какой из меня дворянин? Я ведь совсем-совсем никто.

- Кровь, мой друг, - это очень интересная субстанция, - серьёзно сказал волшебник. - Иногда она так причудливо смешивается, что и жалкий нищий на церковной паперти может оказаться потомком королей. Но я бы на твоём месте не обращал на неё такого внимания. Помнишь, что я говорил, когда мы встретились? Не важно, кто ты. В мире обязательно найдётся человек, для которого ты составишь высшую ценность несмотря на мишуру вроде происхождения, состояния, званий и прочего. У тебя уже давно есть такой человек.

- Вы взаправду так думаете, синьор? - При сих словах юноша так резко подался вперёд, что маг даже не успел никак отреагировать, и их лица оказались почти вплотную друг к другу.

Герцог почувствовал, что по неким пока неведомым причинам вовсе не желал отстраняться, и, дабы избавиться от этого странного ощущения, поспешил всё же отодвинуться и продолжить разговор:

- Разумеется, - слегка рассеянно произнёс он, - ведь это твоя сестра. Разве нет?

- Моя сестра... - Полувопросительно пробормотал мальчик, а потом, словно очнувшись от незваного наваждения, добавил: - Конечно же! Мы друг для друга всё.

- И это прекрасно! - Чародей даже испытал подобие облегчения, уверив себя, что не заметил в его глазах некоего задумчиво-печального света. - Но позволь спросить тебя, где же теперь то кольцо, о котором ты узнал от отца, и почему твоя семья не воспользовалась им, чтобы поправить своё положение?

- Я не знаю, синьор. Прадед, вроде бы, говорил, что это очень важная вещь, и продавать её никак нельзя. Но отец не послушался и однажды, проследив, куда он прячет кольцо, выкрал его и получил за него деньги. Он так и не сказал мне, на что их потратил.

- Судя по дальнейшим событиям, я полагаю, ни на что полезное.

- Наверное, вы правы...

Они немного помолчали. Видя, что в мягкие черты лица юноши по-прежнему вписана грусть, кудесник ободряюще потрепал его по плечу:

- Не хмурься! У тебя уже есть свои ценности, а со временем появятся и новые.

- Да, синьор, - румянец в который раз окрасил его щёки, - уже появилась одна.

Волшебник не расслышал или сделал вид, что не расслышал последних слов, произнесённых едва ли не одними губами. Его очень заинтересовала эта невероятная история о загадочной реликвии нищей семьи. Он не исключал её правдивость, хотя не мог не принять во внимание также изрядную долю выдумки, присущую всем пьяным байкам. Беглый просмотр сознания мальчишки на предмет общей памяти рода дал не больше фактов, чем он сам сообщил в своём повествовании. Кровь поведала бы многое, но для этого сначала необходимо было заполучить её, а потом, путём сложных манипуляций с энергией, считать всё, что она хранила в себе. Тайны генеалогического древа этого, несомненно, любопытного, но всё же человеческого создания не были для мага той информацией, ради которой стоило прилагать столько усилий. Вполне возможно, что века назад правитель некоего государства, которых только на его собственной памяти уже возникло и пало сотни, и правда подарил этот перстень своей жене или любовнице в качестве доказательства истинности чувств. И, очень может быть, от этого давнего союза и происходили праотцы предмета его нынешнего изучения. Как бы то ни было, герцог не намерен был уделять много внимания прошлому, когда столько ещё предстояло узнать о мальчике в настоящем.

Например, во время разговоров, сопровождавших их поездки к реке, чародей понял, что он был невероятно набожен, и искренне убеждён в существовании Бога, считая следование религии своей первейшей обязанностью. Отчасти кудесник объяснял это его трепетным отношением к памяти матери. При этом мальчишка искренне верил в различные сказки, легенды, суеверия и дремучие предрассудки, что было неудивительно, учитывая всю глубину невежества той среды, в коей он вырос. Например, он считал, что в лесах и пещерах можно встретить гиан - искусных вышивальщиц и рукодельниц, способных к предсказаниям и отыскиванию плодов, что не мешало им своими прекрасными песнями завлекать людей в чащу, высасывать у них кровь и убивать. В один из выездов юноша рассказал, как они с сестрой однажды всю ночь напролёт просидели под столом, накрывшись отцовским плащом, в надежде выследить сервана - проказливого домового духа, который жил вблизи домашнего очага, постоянно устраивал беспорядок и крал еду. ("Но мы так никого и не увидели, наверное потому, что были невнимательны. Ведь серваны мастера прятаться!"). Цветы и травы, по его мнению, умели говорить между собой (с чем волшебник, пожалуй, мог вполне согласиться) и даже иногда сообщать людям тайны, которые их волнуют ("Тётушка рассказывала, что если прикоснуться ещё не созревшим одуванчиком к подбородку, и останется жёлтый след, значит человек влюблён").

Герцога так развеселило последнее наивное суеверие, что он тут же предложил своему спутнику проверить эту теорию на его персоне. Они шли по широкому лугу, вдыхая запах летнего разнотравья. Проказливый ветерок будто нарочно то и дело разбрасывал по перламутровому лицу мальчика непослушные пряди волос, которые рассыпались по его гладкой коже, подобно золотым колосьям пшеницы, сбежавшим из развязавшегося снопа. Маг наклонился и сорвал цветок.

- Что ж, давай посмотрим, поделится ли твой одуванчик своей мудростью со мной?

- С вами, синьор? Но это же только игра...

- И я не могу в неё сыграть?

- О, простите, я не это хотел сказать...

- Смелее, я не кусаюсь! - И он протянул мальчишке одуванчик.

Тот робко взял и, быстро встав на цыпочки (он был гораздо ниже чародея), нетвёрдой рукой провёл жёлтой головкой цветка по его подбородку. Для кудесника стал неожиданностью резко взвившийся ритм сердца, спокойный и здоровый стук которого он уже часто просто не замечал. Он давно не наблюдал у юноши таких скачков. От внимания его также не ускользнули ни густо покрасневшие щёки, ни учащённое дыхание. Он решил успокоить непонятно откуда взявшееся болезненное состояние, что бы оно ни значило.

- Ну что? - Спросил он самым беспечным тоном. - Что же говорит всемудрейший цветок?

- Вы влюблены, синьор! - Мальчик произнёс эти слова со странными нотками возвышенной грусти.

- Правда? До сего момента мне было об этом неизвестно. Спасибо за новость...

- Разве нет, синьор?

- Конечно, нет! Твой маленький прорицатель, вероятно, ошибся или просто не желает со мной разговаривать.

- Может быть, - голос юноши словно улетел вместе с ветром.

- Для большей точности опыта я теперь должен проделать то же самое с тобой.

Мальчишка вздохнул как-то слишком обречённо для такого светлого и приятного дня, сорвал одуванчик и протянул его своему собеседнику. Волшебник всеми силами старался подавить непонятное волнение, накрывшее его нежданной штормовой волной. Справившись с собой он слегка потёр подбородок мальчика влажной от росы цветочной чашечкой. Слабый жёлтый мазок лёг на гладкий холст его лица.

- Ты влюблён, - маг был искренне изумлён тем, что голос изменил ему, перейдя в полушёпот.

- Сегодня одуванчики никому не говорят правды, - услышал он в ответ.

Лицо юноши вновь явило розовые пятнышки стеснения, затем он поднял глаза и всего мгновение посмотрел на чародея буквально в упор. Надежда в его взгляде была столь же глубока, сколь и отчаяние, что придавало всему его облику некую меланхоличную красоту. Только спустя несколько минут, когда он уже спрятал свой взор и продолжал молчаливо идти рядом со своим синьором, кудесник понял, что за всё время их знакомства этот робкий мальчик впервые осмелился открыто взглянуть ему в глаза.

Всю дорогу обратно герцог старался говорить на отвлечённые темы, вроде взаимоотношений между людьми и учения Галилея. Он довольно часто вёл со своим юным другом подобные беседы, надеясь таким способом привнести в его жизнь хоть немного просвещения. Мальчишка всегда слушал с таким почтительным вниманием и благоговением, что он готов был вечно продолжать разговор. Не был исключением и сегодняшний день, но кудесник не мог не заметить, что в этой хрупкой душе, уникальную песню которой он за эти недели уже почти успел выучить, льдинкой застыла грусть. Но сердце билось относительно спокойно, и он решил не тревожиться понапрасну.

VIII

Приехав домой, волшебник сразу же прошёл в свой кабинет и принялся за написание писем. Он уже давно обдумывал ту самую идею, что впервые пришла ему в голову ещё на реке в день их с юношей первого выезда. Его план был очень смел и оригинален и состоял в том, чтобы разнообразить ход изучения этой необычной души, а заодно и усложнить свой эксперимент.

Маг был твёрдо убеждён, что чистоту помыслов и непорочность человеческой природы следует проверять искушением. Ему, как никому другому, была ведома ядовитая сладость и всепоглощающая сила соблазна. Именно этой силой он собирался впредь постоянно тревожить сердце этого странного создания, дабы найти наконец его слабые места или признать за ним право на обладание удивительной глубинной сутью, мало кому из людей доступной.

Для достижения своей цели чародей избрал весьма своеобразный метод: он решил на законных основаниях усыновить мальчика. Справедливо рассудив, что неожиданно свалившиеся на голову богатство, титул и огромные возможности способны кому угодно затуманить разум, а понимание, что его ждёт огромное наследство, но только лишь после смерти благодетеля, пробудит самые низменные инстинкты и пороки, герцог не видел причин не пойти на такой шаг. Это и в самом деле был единственный способ призвать удачу в его предприятии, в случае же провала эксперимента от мальчишки всегда с лёгкостью можно было избавиться. Потому он не стал затягивать с исполнением своего плана и в тот же самый день, по возвращении с прогулки, написал и отправил несколько писем, в которых просил совета и некоторых разъяснений у знающих людей.

Как только он получил ответы на все свои вопросы, касательно опеки над юношей, то буквально на следующий день начал улаживать дела с бумагами, что с его связями и возможностями сделать было совершенно несложно. Тем не менее, ему всё же пришлось предпринять трёхдневную поездку (в которой его сопровождал, разумеется, верный кучер), дабы уладить одно важное и довольно непростое дело, но в целом всё устроилось достаточно быстро.

И вот, в один из июльских дней мальчик вновь робко стоял на пороге кабинета своего синьора, куда был вызван вместо обычной прогулки в коляске по окрестностям. Коммерсант жестом указал ему на уже знакомое кресло, и когда он присел, тут же начал говорить. Решив обойтись без длинных предисловий, он прямо спросил, известно ли юноше значение слова "усыновление".

- Да, синьор. Это когда чужих детей признают своими.

"Умный лягушонок", - усмехнулся про себя кудесник, а вслух произнёс:

- Ты прав. Но давай представим, что некто пожелал бы усыновить тебя. Как бы ты к этому отнёсся?

Мальчик застенчиво отвёл глаза:

- Я всегда хотел иметь отца и мать, настоящих, которые бы меня любили. Я был бы счастлив, если бы добрые люди забрали меня к себе.

- А предположим, это оказались бы недобрые люди?

- Я всё равно был бы рад, что хоть кому-то нужен, - он тихо вздохнул.

- Хорошо. Ну, а если бы это был я?

- Простите? - Юноша поднял на него взгляд, полный столь глубокого изумления, что волшебник не смог сдержать улыбку.

- Ты не ослышался, я действительно хотел бы усыновить тебя. Признать своим ребёнком, если так понятнее.

Маг с нетерпением всматривался в глубокий омут его глаз, которые теперь, казалось, заняли всё его лицо. Ровная нить пульса мгновенно напряглась и зазвучала тревожным ритмом.

- Синьор, извините, но я не понимаю, - наконец пробормотал мальчик.

Он действительно не понимал, что происходит, а главное - не готов был в это поверить.

- Здесь не нужно особых познаний, - терпеливо начал объяснять герцог. - Я официально стану твоим опекуном, точнее, приёмным отцом, а ты - моим законным сыном. Ты будешь жить в этом доме, есть со мной за одним столом, получишь от меня содержание и заботу - то, что все родители должны давать своим детям. После моей смерти, как законному наследнику, тебе отойдут мой титул и всё состояние. Пока же я займусь твоим образованием и манерами. Вот и всё, что тебе нужно знать. Сейчас я хочу услышать, согласен ли ты на моё предложение.

Чародей видел, как и без того бледное лицо юноши на глазах приобретало угрожающе серый оттенок, как начинали мелко дрожать его губы, слышал, что дыхание его резко участилось, а сердце неистово колотилось в груди, словно стараясь сбежать прочь. По его алебастровой щеке, быстро, словно боясь быть пойманной, проскользнула крупная слеза, но он даже не заметил её, ибо все его чувства в тот миг были направлены на Господина. Он дважды открывал рот, пытаясь что-то сказать, но голос отказывался ему служить. Кудесник всерьёз забеспокоился, как бы его впечатлительный слуга не потерял сознание. В дополнение к этому, уязвимость мальчика заставила его самого почувствовать глубоко внутри себя неясные позывы энергетического голода, которые он так упорно старался подавить.

- Тише-тише, успокойся, - голос коммерсанта был почти ласковым. - Не нужно так волноваться. Позволь заверить тебя, что я твой друг и от всей души желаю помочь. Я знаю, ты в смятении, у тебя много вопросов, и если ты сейчас постараешься взять себя в руки, то сможешь мне их задать. Я дам тебе ответы, а потом мы вернёмся к тому, что интересует меня.

Он позвонил в колокольчик и велел прибежавшей на зов служанке принести стакан воды. Выполнив приказание, любопытная девушка заинтересовалась странной сценой и начала было разглядывать юношу, сидевшего на самом краешке кресла и дрожавшего, словно осиновый лист, но выразительный взгляд герцога заставил её тут же скрыться за дверью. Мальчик тем временем немного успокоился и наконец смог вымолвить несколько слов.

- Но, синьор, как же так? - Едва слышно спросил он. - Вы желаете сделать меня своим сыном? Но я ведь... Я никто! Я не образован, не богат и не знатен. Как вы можете хотеть быть отцом такому, как я?

На этот вопрос у волшебника был уже заранее заготовлен ответ. Стараясь говорить как можно убедительней, он начал длинный рассказ о своём одиночестве и необходимости иметь наследника, которому можно было бы передать дела и доверить продолжение рода. А также о том, сколь глубоко его сердце затронула история непростой жизни его юного знакомого, и, что он сам не мог не протянуть руку помощи нуждавшемуся. Он наперёд знал, что молодой, наивной душе эта история покажется более чем правдоподобной. То же самое можно было сказать и о его прислуге, работниках, знакомых, партнёрах в делах, представителях духовенства и высшего света. Люди с готовностью верят любой топорной лжи, если её произносить с достаточно проникновенным выражением лица. Свою речь маг завершил внушительным наставлением:

- И запомни: не титулы и богатство определяют человека, хотя они также могут быть весьма полезны. Впрочем, будучи моим сыном, ты со временем получишь и то, и другое.

- Неужели я тоже стану герцогом?

- Не сразу. Сначала у тебя будет титул учтивости, но после моей смерти ты, как я уже говорил, наследуешь мой титул и мои владения.

- Смерти? - Глаза юноши снова расширились.

- Да, - коротко ответил чародей.

Он специально выжидал, дав мальчишке время осознать все те блага, которые сулила ему кончина его щедрого покровителя. Возможно, уже в следующие несколько мгновений его ожидало весьма увлекательное представление битвы между добродетелью и пороком с полной и безоговорочной победой последнего в душе этого слабого человечка. В этом он не сомневался.

- Но я не хочу вашей смерти! Никогда-никогда! - Это неожиданное восклицание отвлекло его от мысленных рассуждений.

К своему удивлению он понял, что не видит в сознании мальчика ни намёка на личную выгоду или коварные планы.

- О, я не собираюсь умирать завтра! - Он улыбнулся, одновременно глубоко вздохнув, сам не понимая, от комичности ли ситуации, или от облегчения.

- Синьор, мне не нужны никакие титулы и владения, если для этого вы должны умереть! Я не хочу быть герцогом, не хочу быть богатым. Разрешите мне быть просто вашим сыном.

Эти слова поставили кудесника в абсолютный тупик. Такого он ещё не видел. Юноша мыслил совершенно иначе, нежели большинство людей. Хотя, пожалуй, не стоило спешить с выводами. Он благосклонно кивнул и сказал:

- Прошу, не думай о моей смерти, для этого ещё слишком рано. Ты в любом случае должен быть моим наследником, так положено по закону. А пока успокойся: мы оба будем жить, стараться наладить дружеские отношения и научиться доверять друг другу, ведь мы станем отцом и сыном. Итак, могу ли я рассчитывать на твоё согласие?

- О, синьор, конечно же можете! - Мальчик поднял на него свой чистый взор, излучавший безграничное обожание и неземное одухотворение.

Это был совершенно неописуемый взгляд, какого коммерсанту прежде видеть не приходилось, но в молодости один его известный приятель из Флоренции, рассказывая о казни не менее известного еретика, популярность которого вышла далеко за пределы Италии⁸, упоминал нечто похожее. Этот доминиканец был ненавистником римского папы, знати, разврата, роскоши, а также просвещения, науки, образования и людей, которые любили не тех, кого, по его мнению, им полагалось любить. Он выступал со своими гневными, обличительными проповедями и явился источником многих проблем как для герцога (который тогда вместо этого титула носил кардинальский сан), так и для его отца, Верховного Понтифика. Однако после того как его тело затихло на виселице, от его ненависти не осталось и следа. Лишь это выражение полного самоотречения и слияния с неким высшим Благом, постигнуть которое самому волшебнику, вероятно, было не дано. А теперь этот юноша так живо напомнил ему те не самые приятные для него и его семьи страницы жизни, что он болезненно поморщился и резко закрыл глаза, а затем снова открыл, словно стряхивая наваждение. Мальчишка же, увлеченный созерцанием своего идола, которого, маг точно знал, он уже успел себе сотворить из его личности, ничего не заметил. Главное - он дал своё согласие. Чародей, безусловно, получил бы его в любом случае, прибегнув к своим способностям, но ему всегда были приятнее более "человечные" победы. Он снова придал своему голосу мягкость и произнёс с улыбкой:

- Я рад это слышать! А теперь пожмём руки. Так поступают взрослые серьёзные люди, приходя к соглашению.

Он протянул мальчику руку, заметив, как тот снова в мгновение ока покраснел, став совершенно похожим на ребёнка. Он на миг замер, не решаясь сделать ответный жест. Догадавшись о причине его оторопи, кудесник глазами указал на его запястье:

- Не бойся, я не сделаю тебе больно.

Юноша только ещё больше смутился и быстро вложил маленькую кисть в ладонь своего благодетеля. Его кожа просто горела, а пальцы слегка подрагивали, сердце начало угрожающе прыгать, но в ответ на лёгкое пожатие успокоилось и снова забилось в прежнем ритме. Вдруг он поднял на собеседника обеспокоенный взгляд, будто вспомнил нечто очень важное. Он явно хотел ещё что-то сказать, но не решался и только после позволительного кивка герцога сбивчиво произнёс.

- Синьор, я подумал... Моя сестра... Она, наверное, всё ещё с отцом. Выходит, мы теперь с ней не родные?

- Всё уже улажено, - коротко ответил коммерсант и рассказал мальчику, как неделю назад, во время той самой поездки по делам, он посетил его родную деревушку недалеко от Фиденцы (естественно, не упоминая, что нашёл её, следуя по серебристой ниточке, крепко связывавшей юношу с его единственным близким человеком) и как отыскал полуразвалившийся дом посреди до крайней степени разорённого двора, прошёл внутрь и обнаружил в единственной грязной комнате строения такого же грязного человека, сидевшего за ветхим столом и, очевидно спавшего. Он поведал, как некоторое время спустя вывел из дома худенькую, напуганную, плачущую девочку девяти лет, а затем отвёз её в Модену, где передал в женский кармелитский монастырь⁹ на попечение монахинь, которые уже ждали его приезда. За несколько дней до того он по переписке договорился с настоятельницей о содержании и обучении ребенка, а также о возможном лечении, если таковое потребуется. Всё это - на средства, которые он ежемесячно обязывался присылать с поверенным либо привозить лично.

- Это хорошее место, - заверил он своего юного друга, который от изумления не мог даже кивнуть. - Я лично помогал улучшать монастырь и знаю, что там у твоей сестры будет всё необходимое. О ней позаботятся, пока она не придёт в себя. Позже мы с тобой перевезём её сюда, но пока ей лучше побыть в спокойном и уединённом месте, где её душевное равновесие восстановится. В самое ближайшее время она также официально станет моей дочерью. А сейчас нам нужно решить, когда мы её навестим.

Волшебник не упомянул лишь одну деталь: кошелёк, туго набитый золотыми монетами, который он оставил на столе прямо перед лицом горе-отца, а также документ, на котором этот человек, будучи в совершенно бессознательном состоянии, всё же умудрился нацарапать несколько букв, означавших, по-видимому, его имя. Не то чтобы герцог так нуждался в его подписи под официальным отказом от собственных детей, однако он был твёрдо убеждён, что в данном случае все дела необходимо вести по закону.

Купаясь в неистовых потоках благоговения, которые, исходя от мальчика, казалось, заполняли всю комнату, маг подумал, что даже в случае полного провала всей его затеи, она могла быть оправдана лишь этими умопомрачительными мгновениями. За всю свою долгую жизнь он никогда не слышал, а тем более, не сталкивался лично с тем, чтобы человеческое существо добровольно отдавало свою энергию, да ещё и в таких огромных количествах. Отказываться от такого дара, либо сдерживать себя в этом случае было просто преступно, и он буквально утонул в этих ласкающих волнах запретной и от того столь сладостной неги. Он насыщался чужой жизнью, всё более отстраняясь от реальности.

Юноша что-то быстро говорил, очевидно, слова благодарности, спрашивал о каких-то датах или днях недели. Внешне чародей, как и полагается, с царственным спокойствием принимал эти порывы, отвечал на вопросы и проявлял минимум эмоций, дабы сохранить свою маску сдержанного благородства. Глубинная же его суть в эти минуты, отбросив все запреты и правила, окончательно лишившись внутренних ограничений, буквально поедала беззащитного человека изнутри. С таким сакральным упоением каннибал вгрызается в плоть своей жертвы. Когда, пресыщенный излишествами, его внутренний Зверь лениво отполз от кровавых останков своей жуткой трапезы, колдун снова увидел перед собой восторженное лицо мальчика и твёрдо и окончательно решил, что сегодня он в последний раз предавался подобным непростительным забавам. По-другому было просто нельзя. Продолжение этой вакханалии уже приравнивалось к убийству, а мальчишка был ему ещё нужен, ведь самое интересное только начиналось. К тому же, подумав о возможной смерти лягушонка, он внезапно осознал, что не желал её. Не испытывал равнодушие, а именно не хотел, чтобы его не стало. Кудесник решил подробно не останавливаться на причинах столь несвойственного ему интереса к человеческой жизни, но дал себе слово, что впредь никогда не станет пить из этого соблазнительного источника. Это обещание он уж точно никак не мог нарушить, ибо клятва самому себе была единственной, коей он не преступил бы ни при каких обстоятельствах.

Привыкнув наконец к сущей действительности, волшебник сообщил юноше, что его комната в особняке будет готова завтра, о чём он немедленно отдал распоряжения прислуге. И тут он совершенно случайно заметил, что с момента рукопожатия никто из них двоих не посчитал нужным разъединить ладони. Более того, нельзя сказать, чтобы ему самому было неприятно это забытое ощущение теплоты, будто под его рукой билось сердце крошечного зверька. Маг даже хотел ещё немного подождать, чтобы разобраться в своих ощущениях, но, боясь снова оказаться во власти зависимости, он в последний раз пожал хрупкую кисть мальчика, чем заставил его слегка вздрогнуть, и снова позвонил в колокольчик. На сей раз явилась пожилая экономка, которая, хоть и давно привыкла не совать нос в господские дела, всё же не могла не задержать взгляд на заплаканных глазах юноши и едва заметной загадочной улыбке синьора, который попросил её собрать перед парадным входом всю домашнюю и дворовую прислугу для сообщения неких важных новостей.

Его приказы в этом доме привыкли исполнять молниеносно, посему спустя всего немногим более четверти часа весь двор был заполнен людьми, которые никак не могли взять в толк, какие же важные события заставили хозяина пренебречь чётким соблюдением распорядка жизни особняка. И только старый кучер прятал хитрую улыбку и ждал, в какой же форме герцог подаст новость, известную ему уже более недели.

Вскоре и сам чародей вышел на парадную лестницу, знаком призывая присутствующих к тишине. Он спокойно сообщил, что скоро в доме появятся новые обитатели и рассказал о своих будущих приёмных детях, незамедлительно представив одного из них, всё это время скрывшегося в тени колонны. Когда мальчик, испытывая крайнюю степень стеснения, не смея поднять головы, встал рядом со своим покровителем и ощутил на своём плече его сильную руку, он чуть было и в самом деле не лишился чувств, но, испугавшись ещё большего внимания к себе в случае обморока, остался на ногах. Толпа же, увидев знакомое лицо и поняв, наконец, смысл происходившего, буквально взорвалась возгласами сначала изумления, а затем восторга и одобрения. За время, прошедшее с первого появления юноши в этом особняке, почти все успели полюбить его за скромность, почтительность и необыкновенное усердие в работе. Он всегда был готов исполнить любую просьбу, ни разу не потребовав ничего взамен. К тому же, его трогательная наивность и детская чистота, непонятным образом сохранённые до такого возраста, внушали окружающим глубокую симпатию. Потому все работники поместья были искренне рады за мальчика и не упустили случая выплеснуть свои эмоции, обрушив на него лавину поздравлений, восторженных восклицаний и объятий. Коммерсант терпеливо позволил толпе сомкнуться вокруг своего героя, попутно сам принимая сотни хвалебных речей от собравшихся. Каждый считал своим долгом высказать восхищение его добротой и исключительной щедростью и уверить, что за столь благородный поступок Бог, несомненно, воздаст ему после смерти. Волшебник только снисходительно улыбался в ответ на все эти излияния.

Однако, после первой эйфории, вызванной неожиданной радостной новостью, в особняке начался настоящий переполох. Для переезда в дом "маленького синьора", как слуги, не сговариваясь, стали называть юношу между собой, требовалось сделать много работы за очень малое время. Пожилая экономка тут же взяла дело в свои руки, умело руководя прачками, поломойками, носильщиками и прочими слугами, дабы подготовить будущие покои мальчика. Под конец дня, среди всей этой суматохи, она прямо объявила герцогу, пришедшему посмотреть, как идут дела, что суток недостаточно для того, чтобы привести комнату в надлежащее состояние. А халтурно работать она не привыкла. Маг милостиво дал добро на увеличение сроков. Он всегда уважал эту женщину за честность и отсутствие раболепия, тем более что последним грешили многие из тех, кто служил ему. Она применила все свои таланты и умения для того, чтобы в самом скором времени всё было готово в лучшем виде.

Юноша изо всех сил рвался помочь с уборкой, так как не мог позволить, чтобы люди, тем более те, кого он считал друзьями, делил с ними пищу и кров, работали теперь на него. Чародей не препятствовал ему в этом начинании, однако, экономка решительно заявила, что "маленький синьор" будет только мешать такому серьёзному и важному процессу, и, если он и правда желает помочь, то лучше ему просто посидеть где-нибудь в сторонке. Мальчик смиренно исполнил наказ, но уже через три дня вновь оказался у массивной дубовой двери комнаты, на этот раз как её законный владелец и обитатель.

Внутренний вид покоев привёл юношу в совершенное изумление. Их огромные размеры и богатое убранство долгое время не позволяли ему поверить, что здесь он будет жить один. Волшебник стоял на пороге, с интересом наблюдая, как мальчик, словно зачарованный, переходил от великолепного французского окна, начинавшегося почти от пола к секретеру с причудливой резьбой, а затем - к огромной кровати с шёлковыми простынями и бархатным покрывалом, скрытой под бархатным же балдахином c лёгкими занавесями. Он оглядывал стены, обитые генуэзской кожей с бело-золотым растительным орнаментом, гобелен, изображавший чудесные античные сцены, и высокие потолки, украшенные тонкой лепниной. Всё это, а также другие, невиданные им прежде элементы декора, вроде позолоченных витых канделябров, китайских ваз и небольших картин окончательно лишили его дара речи. Маг с удовлетворением отметил, что его воспитанник, даже в своей простой рабочей одежде, как нельзя лучше вписывался в окружающую обстановку. Спокойные пастельные тона, преобладавшие во всем интерьере комнаты, очень гармонировали с его изящной и вместе с тем не кричащей внешностью. И всё же, его не мешало бы переодеть.

- Подойди к комоду, - сказал чародей, указывая в дальний угол комнаты, - там есть кое-что для тебя.

Пробудившись от своего полусна, юноша открыл один из ящиков, в котором обнаружил совершенно новую одежду из таких тканей, какие, по его разумению, могли носить только короли. Не веря глазам, он едва заставил себя озвучить свой вопрос:

- Это всё для меня?

- В этой комнате всё твоё, как и в остальном доме. Исключение - мои личные покои и кабинет, куда запрещается входить без стука или иного предупреждения. Надеюсь, ты меня понимаешь?

- Да, синьор.

- Очень хорошо. А теперь возьми: это также твоё, - и коммерсант протянул ему небольшой ключ на золочёном шнурке с кисточкой.

Мальчик поблагодарил, но заметно было, что многое из того, что он хотел бы сказать, так и умерло в тишине.

Так в доме появился новый обитатель, и жизнь постепенно пошла своим чередом. Через несколько дней все формальности были улажены, и герцог официально стал отцом двоих детей, чем привёл в недоумение всё городское, и не только, общество. Однако по прошествии времени, вдоволь насплетничавшись о бастардах и ошибках молодости, все решили, что человеку его положения иногда позволительны и некоторые причуды, тем более, если они столь благородно помогают спасению жизни несчастных сирот.

Юноша же постепенно осваивался в новой для себя роли, но при всём желании не в силах был забыть о своём происхождении. Отчасти потому никакие доводы его собственного смятённого разума не могли заставить его прекратить дружеские отношения с людьми, среди которых он прожил достаточно долго. У него уже успели появиться приятели среди сверстников - детей работников поместья или жителей окрестностей - и он не допускал и мысли оставить их лишь по причине изменения своего положения, ибо считал это предательством. Кудесник долго изучал его сознание после начала жизни в доме и не обнаружил появления ни единого признака ни спеси, ни заносчивости по поводу такого резкого восхождения по социальной лестнице. Он уже устал поражаться тому, насколько всё-таки эта юная душа не была подвержена обычным человеческим порокам.

Как бы то ни было, его подопечный по-прежнему продолжал много времени проводить в компании дворовых мальчишек, а также кучера, который оставался для него авторитетным учителем и хранителем тайн о столь обожаемых лошадях. Вдобавок, он не позволял прислуге делать для себя что-то, кроме необходимого минимума обязанностей, на исполнение которых он никак не мог повлиять. Например, он всегда помогал убрать со стола после трапезы, чем вгонял в краску не только молодых служанок, но также кухарок и лакеев, сам готовил себе ванну, когда на то была необходимость, сам перестилал постель, не ленясь даже сбегать в прачечную за чистым бельём, и многое-многое другое. И конечно же, нечего было и думать, чтобы он уступил кому-либо священное право вывозить своего покровителя на ежедневные утренние прогулки.

На все протесты слуг мальчик лишь, смущённо улыбаясь, разводил руками и говорил, что не мог поступать иначе. Добродушная экономка пыталась даже поговорить с герцогом по поводу странного поведения "маленького синьора", на что тот ответил, что, во-первых, юноше требуется время, чтобы привыкнуть к столь серьёзным переменам в жизни, а во-вторых, он волен вести себя, как посчитает нужным, если это не вредит ему самому или окружающим. На том дело и закончилось.

- Вы удивительный человек, - сказала напоследок пожилая служанка.

Волшебник сдержанно склонил голову, давая понять, что принял её комплимент. "Не я здесь удивителен", - подумал он, и сам поразился естественности своей мысли.

Тем же вечером он позвал мальчика в свои покои, поскольку теперь это считалось вполне допустимым, и спросил у него, когда он хотел бы навестить свою сестру в Модене. По радостному огоньку, загоревшемуся в небесных глазах и нетерпеливому ёрзанию в кресле, он понял, что далее откладывать поездку неразумно и велел ему быть готовым к завтрашнему утру.

Маленький упрямец уступил старому кучеру управление каретой только после личного вмешательства своего наставника и заверений, что ехать они будут настолько быстро, насколько это возможно в данных условиях. Всю дорогу он без умолку болтал о прежней жизни с сестрой, их совместных горестях и тех немногих радостях, что изредка дарила им судьба. Несколько раз он был на грани слёз, но мужественно сдерживался, чтобы не рассердить герцога. Последний же слушал его с благосклонным вниманием, и сознание его наполнялось неким воздушным покоем. Юноша передал ему своё воодушевление, на время спрятавшее все неровности его души. Глубокие овраги былых потерь, застывшие, болезненные изломы скал воспоминаний, широкие тракты и извилистые тропы тягостных дум с мелкими выбоинами текущих забот - всё будто было укрыто пушистым ослепительно-белым ковром робкого первого снега. И на этот чистый, нетронутый покров уже ложился неверный след новой, неведомой прежде мысли. Одинокая и чужая, она пришла в незнакомые края, дабы подарить наконец его сложной и противоречивой природе благодатную Гармонию.

Маг думал о том, что за всю свою долгую, богатую событиями жизнь он не встречал ещё столь светлого и самоотверженного создания, и, пожалуй, даже огорчился бы, окажись это его мнение ошибочным. Мальчик либо до конца не осознал своего нового положения, хотя и минул уже месяц, либо ему и в самом деле был абсолютно чужд эгоизм. "Синьор, вы не спускались к обеду, я подумал, что вы голодны. Могу я принести еду в кабинет?". "Не вставайте, я подам вашу трость". "Я совсем не устал, могу сбегать к пекарю за свежими булочками". "Я так счастлив, что могу сегодня отвезти вас на прогулку". Он говорил о себе только в связи с другими живыми существами: своей сестрой, по которой невыразимо скучал, друзьями, постоянно придумывавшими новые интересные занятия, кучером, в работе которого он продолжал принимать живейшее участие, экономкой, которой вчера помог донести тяжёлую корзину, даже своими любимыми лошадьми. Ни слова о собственных интересах или переживаниях. Казалось, самого себя он в упор не замечал. Зато отлично замечал своего благодетеля, с каким-то иррациональным упоением ловя каждое его слово, каждый взгляд и удивительным образом угадывая почти все его желания. Это было не то приторное лакейское подобострастие, которое чародей не раз замечал по отношению к себе не только у прислуги, но и у многих людей, чьё положение было ниже или даже равно его собственному. Юноша просто и естественно, без льстивых речей и угодливых взглядов, исполнял всё, что ему было поручено, так что его услуги действительно были приятны. Волшебник предполагал, что заискивать он просто не умел. Возможно, именно поэтому между ними сразу установились отношения некоего сдержанного дружелюбия. Мальчик ни разу не назвал его отцом, но он на том и не настаивал, отчасти потому, что решил дать возможность своему воспитаннику ко всему прийти естественным путём, а отчасти, справедливо полагая, что слова далеко не всегда выражают чувства. А в безграничной преданности и благодарности юноши он убеждался, читая наивную повесть его души, и с каждым днём всё более укрепляясь в мысли: если уж окружать себя людьми, то лучше такими, как этот мальчишка.

От подобных раздумий мага отвлекло громогласное сообщение кучера о прибытии на место. Мальчик буквально выпрыгнул из кареты и с немыслимой скоростью обежал её, чтобы открыть дверцу перед своим наставником. Видя, как сияет его лицо, его нетерпеливые движения и радостное предвкушение долгожданной встречи, читавшееся в каждом жесте, чародей на мгновение остановился, невольно залюбовавшись этим порывам неподдельной радости. Но медлить было совершенно невозможно, и они пошли по булыжной мостовой к монастырю, у ворот которого их уже ждала настоятельница. Герцог, по своему обыкновению, заранее предупредил об их визите, но ввиду горячего желания юноши сделать сюрприз сестре, сей факт благополучно был скрыт от неё.

Посему, когда они вошли в одну из небольших, но довольно уютных келий, служившую теперь местом обитания девочки, последняя оказалась погружённой в молитву, самозабвенно сложив руки и устремив взгляд на икону Богородицы у маленького окна с кусочком беспечного июльского неба. Услышав скрип двери, она вздрогнула, резко обернулась и замерла вполоборота с чётками в руке. Её ясные светло-аквамариновые, точь-в-точь как у брата, глаза беспомощно расширились, и грудь начала часто вздыматься от сжимавших её эмоций. Наконец, словно сбросив с себя чары, она ожила и со сдавленным не то возгласом, не то всхлипом, подбежала к мальчику и бросилась ему на шею. Она даже не заметила "чёрного господина", которого хорошо запомнила ещё со дня их знакомства и о котором часто думала с тех пор. Он обещал ей скорую встречу с братом и настоящий дом, говорил, что впредь она больше ни в чём не будет нуждаться, и сдержал все свои обещания. Этот монастырь и впрямь стал ей домом, а сёстры-монахини - семьёй, несмотря на короткое время, проведённое в его стенах...

Брат и сестра так и не произнесли ни единого слова и только тихо плакали, не в силах разжать крепких объятий. В этот момент кудесник решил оставить их наедине, ведь он не понаслышке знал, что значит вновь обрести родное сердце после долгой разлуки.

Сидя на скамейке во внутреннем дворике, он вспоминал свою собственную сестру, одно из немногих его истинных сокровищ, которую потерял много десятилетий назад. В те далёкие дни, когда он возвращался на отдых с учёбы в Перудже, а затем в Пизе, она также, как теперь эта девочка, сначала тихо замирала, а потом с радостным вскриком бежала к нему и, смеясь, повисала на его сильных плечах. Он неизменно испытывал феерическое счастье, утопая в её светлых, с медным оттенком локонах и тёмно-янтарной глубине счастливых глаз.

Много лет спустя, уже будучи почтенной матерью большого семейства в третьем браке, в одну из дождливых октябрьских ночей она открыла перед ним, истерзанным противоречиями и неисчерпаемым одиночеством, дверь своего дома лишь затем, чтобы позже закрыть её навсегда. Он плохо помнил тот сбивчивый монолог, в котором поведал ей и о своей принадлежности к магической расе, и о тяжёлом процессе осознания собственной сути, не только как носителя уникальных способностей, но и как обладателя иной, отличной от прочих живых существ, природы, заставлявшей его порой проявлять двойственность в любви. Он рассказывал о предательстве тех, кого считал друзьями и соратниками, о разочаровании в людях, побудившем его в один прекрасный день, уже пройдя унижения плена и скитаний, инсценировать собственную смерть в бою и уйти к сородичам обучаться искусству быть самим собой, и о том, как жгучая, неумолимая тоска по любимой душе заставила его явиться в ту ночь к ней на порог и умолять принять от него дар долгой жизни. Волшебник обещал сестре пусть не вечность, но многие и многие годы счастливого пребывания в этом мире, который готов был постелить к её ногам, словно дорогое руно редкого, убитого им зверя. Она же с презрением отвергла все эти приношения, заявив, что способности его - от самого Дьявола, и подобный изверг и развратник (такой же развратник числился её любовником на протяжении многих лет) не достоин быть её братом. В течение всей последующей жизни он ни на миг не забывал слОва, острым кинжалом пронзившего его тогда ещё мягкое и уязвимое сердце. "Выродок". Его Святыня, его Удача, Искра его души, Кровь его крови в одно мгновение забрала его жизнь. Просто и беспечно, словно переломив соломенную куклу. Они всегда были рядом, даже когда находились вдали, неделимые, навеки связанные, буквально сросшиеся сутью и сознанием, дышавшие друг за друга и друг другом. Она называла его своим Смыслом, даже в самые безнадёжные дни оставаясь единственной опорой и поддержкой, воплощением чистой Веры и Любви. И вот теперь изгоняла его из сердца, отрывая от себя только лишь за то, что он был другим. Дважды другим. Слишком много для людей...

Явилось ли такое поведение результатом влияния религиозного яда, пропитавшего её в те годы, словно податливую губку, или желания покончить с кровавым семейным прошлым, для мага так и осталось тайной. То был единственный раз, когда он допустил безрассудство предложить человеческому существу разделить с ним его личную вечность.

К счастью для себя, сестра так никогда и не узнала ни о его попытках оборвать собственный земной путь, в итоге пресеченных его единственным другом и учителем, ни о том, что ближайшие полвека после их памятного разговора, забросив совершенствование своих способностей, он занимался лишь тем, что оправдывал имя, данное ему в тот вечер. Он будто научился с гордостью носить своё клеймо отверженного. Она нарекла его выродком, в коего он и превращался, постепенно увязая в мёртвом болоте кровавых пыток и разнузданных оргий, откуда его вытащил всё тот же друг.

Никто из её многочисленной родни, разумеется, не догадывался о его незримом присутствии в душном мраке спальни, где она умирала от родовой горячки несколько лет спустя. Лишь она видела. Непостижимым внутренним чутьём, настроенным на особую волну родственной души, она ощутила его присутствие и с той самой детской счастливой улыбкой протянула руки к брату, еле слышно назвав его настоящее имя. Она простила его. Простила за непохожесть.

Болезненные вспышки в голове герцога, словно молнии во тьме, высвечивали перед ним живые образы людей давно покинувших этот мир, и среди них особенно ярко выделялись лица тех, с чьими душами он когда-то был связан крепкой энергетической нитью, подобной той, что сейчас наблюдал между юношей и его сестрой. Это созерцание причиняло даже физическую боль - настолько тяжёл был обрыв связей.

Он подумал о детях. Точного числа внебрачных сыновей и дочерей он никогда даже не старался подсчитать: был занят другими делами. Единственную же законную дочь от любимой, но всё же покинутой жены никогда не видел. Война, в которой он мечтал создать целостную, объединённую Италию, манила его своей славой несравнимо больше, нежели тихое тепло семейного очага. И лишь потерпев неудачу и познав всё людское безразличие и ничтожество, он понял, что любые старания ради интересов этих жалких существ совершенно бесполезны. Страна не стала единой и самостоятельной до сих пор. И где теперь его амбиции? Чародей надеялся избавиться от них и обрести истину в длинных путешествиях по миру вместе со своим мудрым наставником. Первой цели достичь удалось, второй - нет: люди были везде одинаковы, а, следовательно, истина среди них не жила.

Ещё одна вспышка - и вот перед ним вторая дочь, названная именем обожаемой сестры, но от этого не ставшая счастливее. Она умерла в монастыре, ещё в молодости решив посвятить себя Богу. Он уже не помнил лица её матери, да и вообще, помнил мало лиц людей, коими когда-то был увлечён...

Волшебник тяжко вздохнул. Он пообещал самому себе раз и навсегда похоронить эти воспоминания, но они странным образом иногда воскресали в памяти в самый неподходящий момент. Он посмотрел на солнце и с удивлением обнаружил, что оно уже перешло полуденную черту, а ведь впереди была ещё обратная дорога. Решительно поднявшись, он направился в келью с намерением поторопить своих приёмных детей. Что ж, возможно, в них - его последний шанс стать настоящим отцом...

Мальчик и девочка сидели друг напротив друга и вели оживлённую беседу, однако, стоило герцогу появиться на пороге, оба смолкли и в едином порыве повскакивали со своих мест, тут же смущённо опустив глаза. Войдя, он первым делом попросил их сесть, а затем заговорил, стараясь изгнать из своего голоса нежеланную здесь обречённость и придать ему достаточно ласковую интонацию. Поинтересовавшись, хорошо ли они провели время, на что дети одновременно восторженно закивали, он спросил у девочки, всего ли ей хватает здесь, и нет ли каких-нибудь особенных пожеланий. Румянец окрасил её щёки так же быстро и трогательно, как и у брата, и она тихо ответила:

- Спасибо, синьор, у меня есть всё что нужно, и даже больше. За это я говорю спасибо Господу Богу и вам. Каждый день молюсь за вас и ваше доброе сердце.

- Благодарю, - маг учтиво улыбнулся.

- Только, - начала было она, но, запнувшись на полуслове, лишь покачала головой.

- Говори, дитя, не бойся.

- Я всё время скучаю по брату.

При этих словах юноша, до того сидевший молча и только переводивший влажный, растерянный взгляд с сестры на своего покровителя, так глубоко и печально вздохнул, что чародей даже невольно вздрогнул. Он не подал виду, что заметил это выражение глубоких переживаний, дабы не смущать воспитанника и, обращаясь к обоим, произнёс:

- Я знаю, что вам тяжко вдали друг от друга и обещаю, что в скором времени это изменится. Как только в доме всё будет готово, мы станем жить одной семьёй, - и веско добавил: - Даю слово.

Дети радостно переглянулись, а кудесник в который раз подивился тому, насколько они похожи.

Однако время летело, пришла пора уезжать. Попрощавшись с настоятельницей и некоторыми любопытными монахинями, оставившими свои дела, чтобы посмотреть на богатого синьора, герцог устроился в карете, предоставив мальчику ещё несколько минут, дабы он мог спокойно попрощаться с сестрой. Когда они отъехали, волшебник заметил, что юноша слишком уж беспокойно теребил манжеты рубашки, нервно покусывая нижнюю губу, и, очевидно, стремясь не дать воли своим эмоциям. Он уверил его, что в ближайшую неделю девочка непременно переедет в замок.

Каково же было всеобщее удивление, когда через четыре дня его подопечный сообщил неожиданную новость: сестра, по-видимому, проникшись простотой и праведностью монастырской жизни, желала посвятить свою Богу и со временем принять постриг в качестве монахини-кармелитки! Пока же она предполагала ещё немного пожить при монастыре, а затем войти в ряды послушниц, если её милостивый отец и любимый брат дозволят этому случиться. Маг, разумеется, также изобразил удивление, однако нельзя сказать, чтобы он совершенно не допускал подобного исхода: ещё при первой встрече с приёмной дочерью он разглядел в её будущем возможность такого развития событий. К тому же, женщины всегда наиболее восприимчивы к религии и легко поддаются её влиянию. Случайно или намеренно, но заглянуть в грядущее мальчика он при этом как-то позабыл...

Чародей ожидал, что юноша будет крайне огорчён невозможностью воссоединиться со своей милой сестрёнкой, но тот спокойно и по-взрослому заявил, что счастье последней для него превыше всего, и если она избрала этот путь, то он не в праве мешать ей по нему следовать. Кудесник согласился с ним в этом вопросе, однако, обнадёживающе добавил, что девочка ещё очень юна и с возрастом её взгляды могут не раз перемениться. Пока же они остались жить в поместье, как и прежде, вдвоём с кучей слуг.

Коммерсант, не любивший праздность, старался и мальчика приучить к организованности и постоянной занятости. Едва ли не с первых дней его жизни в доме, в массивные двери особняка ежедневно проходила армия учителей и воспитателей. Желая дать приёмному сыну настоящее аристократическое образование, герцог позаботился обо всём: от арифметики до танцев, не давая ему времени на лень. Такое воспитание преследовало двойную цель: в рамках эксперимента создать дополнительное давление на объект с целью проверить его реакцию, а также, в случае успеха этого опыта - вырастить хорошо образованного юношу с приличными манерами, достойного наследника его высокого титула.

Некоторое время спустя, волшебник с удовлетворением отметил, что его поразительная способность впитывать знания проявилась не только в обучении ремеслу кучера. К началу осени мальчишка вполне сносно читал и писал, а также обнаружил склонность к математике и астрономии, не забывая при этом об изучении французского и латыни. Ещё он полюбил рисовать, хотя постижение сего искусства требовало очень кропотливой работы и немалых усилий. Кроме того, маг лично занимался некоторыми аспектами его обучения, посчитав, что нет ничего страшного или недопустимого в том, чтобы поделиться с ним небольшой частью знаний из богатой сокровищницы, бережно хранимой его народом. Потому у них довольно быстро вошло в обиход по вечерам оставаться в кабинете чародея или в его личных покоях для рассказов об удивительном устройстве человеческого тела, принципах работы сложных и диковинных механизмов или запутанных учениях древних философов, о которых юноша прежде не имел и понятия. Иногда они просто читали книги: либо ученик показывал, насколько улучшились его навыки, либо кудесник сам вслух зачитывал ему отрывки из сочинений мыслителей, которые считал наиболее важным для формирования его мировосприятия. В такие дни мальчик слушал своего обожаемого наставника и учителя во все уши, стараясь не пропустить ни слова и впитать как можно больше мудрости, а волшебник наблюдал за ним со снисходительным вниманием, отмечая про себя малейшие движения его души.

В один из подобных вечеров они сидели друг напротив друга в небольших креслах, обитых бархатом, с резными золочёными подлокотниками. Юноша, казалось, весь обратился в слух, внимая уверенном голосу герцога, читавшего некоторые выдержки из Платона. Остановившись, чтобы перевести дыхание, он мельком взглянул на часы, отметив, что время уже позднее, и мальчишке давно пора спать, о чём тут же сообщил ему. Мальчик послушно поднялся со своего места, но почему-то медлил с уходом. В ответ на вопросительный взгляд он, как обычно, сначала смутился и только после спросил:

- Не будет ли синьор так добр благословить меня на ночь?

Маг был даже несколько озадачен столь необычным вопросом. Мальчик впервые что-то у него попросил. Кроме того, он сам уже более двух столетий не давал никому благословений, с тех самых пор как сменил ненавистную кардинальскую мантию на столь желанные доспехи, дабы возглавить воинство Святого Престола, который занимал тогда его отец.

- Благословить? - Переспросил он. - И зачем же, скажи на милость, тебе это понадобилось?

- Матушка всегда благословляла меня, когда отправляла спать. Она говорила, что так поступают все родители, чтобы их детей во сне охраняли ангелы. Теперь вы мой отец, и я подумал... - Он не договорил, а только с несмелой надеждой взглянул на своего покровителя.

- Что ж, - чародей пожал плечами. Если для тебя это так важно, не вижу причин для отказа. Подойди ближе.

Юноша сделал шаг и остановился почти вплотную к волшебнику, уже успевшему встать с кресла. Он смотрел на наставника снизу вверх, и взгляд этот буквально выталкивал изнутри его необыкновенной души огромные и мощные потоки энергии, которые бились о сущность самого мага, будто штормовые волны о борта одинокого корабля. Не обладай он таким опытом и крепостью духа, это цунами буквально раздавило бы его своей неистовой мощью. Оставалось только изумляться тому, как в столь слабом теле могла жить столь сильная душа. Герцог ничем не выдал своего минутного смятения, а лишь торжественно сотворил над мальчиком крестное знамение, а затем, медленно склонился к нему, завёл руку за его шею, утонув пальцами в волосах, и осторожно привлёк к себе, слегка коснувшись губами тёплой, немного влажной кожи его лба. Перед ним проплыли два горных озера глаз, обрамлённых хрупким, будто подрагивавшим от ветра, кустарником ресниц. И только ритм вакхической пляски, долетевший до внутреннего слуха, заставил его очнуться от своего странного полузабытья и выпрямиться снова во весь рост. Он встретился с пронзительным взглядом юноши, точно таким же обречённо-уповающим, как в тот день на лугу среди жёлтых одуванчиков. Так прокажённый смотрит на распятие, вымаливая у слепого и глухого Бога хотя бы малую толику здоровья. Желая как-то объяснить произошедшее, чародей максимально спокойно произнёс:

- Так делала моя мать.

К его удивлению, мальчик даже оказался в состоянии ответить, хотя голос его прерывался:

- Благодарю вас, синьор! Я помолюсь за вас сегодня. Доброй ночи!

- Доброй ночи!

И только оставшись один, маг наконец смог достать собственное сердце из глубокой бездны, куда оно провалилось в недавние мгновения, и вернуть его на положенное место. Он не посчитал нужным даже разбираться в случившемся абсурде, а просто заставил себя забыть его, словно ночной кошмар. Мёртвое должно оставаться мёртвым, и он ни в коем разе не станет снова заполнять свою жизнь призраками давно истлевших чувств. Отец благословил сына перед сном, пусть так и будет. Крепко закрыв глаза и медленно выдохнув, он задул свечи.

Осень пришла на смену лету, но деревья не спешили менять своё изумрудно-зелёное лёгкое платье на царственное золотисто-багряное облачение. В середине сентября погода стояла просто великолепная, знаменуя собой ту пору, которую англичане называли "индийским летом". Утренние выезды в открытой коляске теперь стали ещё приятнее, ибо не омрачались жарой. Происходили они почти ежедневно, за исключением тех дней, когда герцог отлучался в деловые поездки, и протекали в основном в непринуждённых беседах и любовании природой. Днём волшебник и его подопечный расходились каждый по своим делам: юноша постигал науки с учителями, а коммерсант занимался делами или спускался в свои подвалы проверить коллекцию и поупражняться в магических действиях.

Вообще, он заметил, что с появлением в его жизни мальчишки всё реже стал навещать своих каменных эфебов. Их совершенная красота по-прежнему являлась для него объектом эстетического удовольствия и волновала чувства, но трепет, с которым он каждый раз входил в эти чертоги изящества и гармонии, неожиданно куда-то исчез. Он больше не ощущал, как душа нетерпеливо сжималась в сладостном предвкушении будущей встречи с Прекрасным, и не проводил каждый свой свободный вечер в обществе чудесных изваяний. Ибо это время он теперь посвящал занятиям со своим юным другом, успехами которого был весьма и весьма доволен. Вопреки его ожиданиям, строгая дисциплина и организованность не всколыхнули в душе мальчика недовольства, а напротив, словно подстегнули его проявлять ещё большее усердие. Каждый день недели, за исключением воскресенья, у него был занят уроками или тренировками по танцам и верховой езде, но чародей ни разу не слышал от него ни единой жалобы на слишком плотный график. Напротив, юноша тянулся к знаниям, словно молодой зелёный росток к солнечному свету, и такое рвение не могло оставаться незамеченным. Убедившись в том, что лень уж точно не входит в число пороков его подопечного, герцог благосклонно решил изредка поощрять его дополнительным отдыхом.

Тот солнечный день был как раз из таких. Утром волшебник, пропустив завтрак, уехал по делам. Повседневная рутина сегодня была ему в радость, ибо она отвлекала от странных мыслей, путавшихся в голове и сбивавших с пути мысли верные. По дороге обратно он попросил кучера сделать небольшой крюк и проехать полями и далее - вдоль реки, надеясь, что свежий воздух и приятные пейзажи помогут ему привести в порядок разум, а возможно, желая компенсировать отсутствие утренней прогулки со своим преданным возницей. Солнце постепенно клонилось к закату, расшивая золотом подвижное серебристо-голубое полотно вод. Всё ещё живая, но уже не такая яркая зелень листьев, тронутая увяданием, отбрасывала мягкую тень на прибрежные камни. Ватные груды облаков лениво несли себя по безгранично глубокой прозрачности синевы.

Маг замер в созерцании, успокаивая своё сознание, но уже в следующее мгновение его уединение было нарушено нестройным хором молодых голосов, доносившихся из-за ближайших деревьев. Среди них он сразу же различил знакомый тембр, который удивительным образом сливался с внутренним ритмом, нараставшая громкость которого возвещала о приближении обладателя этого маленького сердца. Наконец чародей издали увидел группу мальчишек, шагавших по берегу и что-то оживлённо обсуждавших. Шествие возглавлял его приёмный сын, державший в руках какой-то предмет, к которому были прикованы взгляды всех остальных членов компании, в основном состоявшей из ребят от четырнадцати до семнадцати лет. Но была тут и парочка близнецов лет десяти, сыновей одной из кухарок, которых все обитатели поместья единогласно прозвали не иначе как дьяволятами за их неуёмный нрав; они-то и кричали громче и больше всех. Остановившись неподалёку от того места, где в ближайшее время предстояло проехать коляске, они вдруг все разом смолкли и сосредоточенно принялись возиться с тем странным предметом, который на проверку оказался воздушным змеем. Судя по всему они планировали торжественный запуск сего чуда в небесную бесконечность, но никак не могли совладать с ветром, из-за чего змей то беспомощно падал на землю, то резко взмывал в голубые дали, грозя вот-вот вырваться из неумелых рук.

Глядя на эту детскую забаву, кудесник от всей души улыбнулся. Он вспомнил, как, будучи таким же мальчишкой, и даже моложе, чем сейчас его подопечный, он вместе со старшим братом также пытался сладить с "бумажной птицей", как сам упорно называл эту незатейливую игрушку. Разумеется, тогда она казалось ему чудом инженерной мысли, и он со священным трепетом ждал её полёта в тёплую и приветливую лазурь. В те далёкие времена всё казалось открытым и дружелюбным: и весёлый смех сестрёнки, когда она хлопала в ладоши и поправляла рассыпавшиеся по плечам непослушные кудри, и уверенный голос старшего брата, заявлявшего, что в деле запуска воздушного змея он понимает лучше всех, и лучистые глаза матери, стоявшей в стороне и обнимавшей за плечи младшего, который был не в силах отвести зачарованного взгляда от яркого пляшущего пятна в небе.

Отца не было рядом: он всегда ставил собственные амбиции выше семьи, хотя и неизменно утверждал обратное. Впоследствии так же станут поступать и все его дети. Сан кардинала, а затем должность вице-канцлера церкви¹⁰ не помешали ему породить восьмерых отпрысков, в том числе и их четверых, коим он, хотя и дал лучшее по тем временам образование и воспитание, всё же не смог стать Родителем. Настоящим Родителем, который благословляет детей перед сном, ведёт длинные беседы о жизненной мудрости, учит сыновей ездить верхом и хоть изредка интересуется их надеждами и желаниями. И ещё разъясняет, как правильно управляться с "бумажной птицей"... В тот день её унесло ветром, и больше они никогда не пытались повторить запуск. Стало не до того: со временем отец, используя свои многочисленные связи, сделал его епископом Памплоны, брат отбыл в Испанию и погрузился в изучение военного дела, а рука и сердце сестры стали разменной монетой при заключении политически выгодных союзов, так что она никогда не жаловалась на недостаток "женихов". Герцог и сам не заметил, как начал помогать отцу в достижении его целей, восприняв многие из его честолюбивых замыслов. В итоге отец наконец получил папскую тиару, а он сам на некоторое время почувствовал себя "властелином Италии", но теперь страна снова была в руинах, раздробленная и ограбленная, а Святой Престол уже полтора века утопал в чужих интригах. Всё превратилось в тлен, и ради чего?..

Только когда его возраст уже приближался к тридцати годам, волшебник принял под своё покровительство учёного, художника и по совместительству военного инженера, чья слава гремела тогда на всю страну, и с его помощью узнал не только об устройстве воздушных змеев и правилах обращения с ними, но и о принципах изготовления и работы многих диковинных летательных аппаратов.

Резкий толчок прервал его воспоминания. Коляска несколько раз покачнулась, затем сотряслась, будто от сильного удара, и лишь своевременное вмешательство мага удержало её от падения. Всё же она угрожающе накренилась на один бок, отчего пассажир поспешил покинуть своё место, дабы не упасть на землю. Кучер сообщил, что виновато колесо, столь не вовремя слетевшее с оси, и он непременно всё починит, но на то потребуется время. Чародей хотел было приказать слуге выпрячь одну и лошадей и остаток пути до дома преодолеть верхом, но, взглянув на стайку подростков, всё ещё занятых своим развлечением, задумчиво проговорил:

- В таком случае, я пока прогуляюсь по берегу, а ты извести меня, как только всё будет готово.

И, получив заверения кучера, что он постарается как можно скорее всё исполнить, коммерсант направился в сторону шумной компании. Близнецы первыми заметили его и сразу же притихли, а вслед за ними и все остальные члены группы. Мальчики почти одновременно поклонились ему и застыли в почтительном молчании. От его внимания не могло ускользнуть, что его воспитанник покраснел до корней волос и отступил за спины товарищей, пряча глаза, в которых отражалось одновременно и сильное смущение, и нечто вроде гордости. Заметно было, что он очень стеснялся лишний раз напоминать друзьям о различии в их положениях, но вместе с тем ему была приятна возможность говорить и стоять рядом с герцогом почти на правах равного. Волшебник пожелал всем доброго дня и сообщил о неприятности, произошедшей с ним неподалёку.

- Если у кого-то из вас есть желание помочь моему слуге с колесом и заработать монетку, то всё в ваших руках, - закончил он.

Несколько мальчишек с радостными возгласами отделились от толпы и побежали в сторону дороги. Оставшиеся всё так же стояли, в нерешительности глядя на важного господина, боясь даже пошевелиться или вымолвить хоть слово. Тишину нарушил сам виновник неловкой паузы. Он подошёл к своему подопечному, взволнованно сжимавшему в руках разноцветную игрушку, и произнёс:

- Ну что ж, раз уж я прервал вашу забаву, может, продемонстрируете мне её?

Тихие вздохи и улыбки облегчения каждого присутствовавшего на берегу мгновенно окрасили ауру этого места в тёплые цвета. Юная энергия, самая здоровая и сильная, всегда преображает всё вокруг. Мальчик предпринял очередную попытку поднять "бумажную птицу" в воздух, но потерпел неудачу.

- Так ничего не выйдет, - поучительным тоном сказал маг, подходя ближе.

- Нужно всё делать аккуратно. Я покажу.

Впоследствии, даже много лет спустя, он так и не смог припомнить, как, а главное - зачем подошёл к юноше со спины, как встал вплотную к нему, прижавшись почти всем телом, положил свои ладони на его маленькие руки и осторожно начал помогать отматывать бечёвку воздушного змея. Мальчик сильно вздрогнул и прерывисто вздохнул, но не сделал попытки отойти или как-либо иначе высвободиться из своего внезапного и странного плена. Скоро "птица" легко и плавно взмыла вверх, наслаждаясь наконец своей долгожданной свободой.

- Вот видишь, уже лучше. Теперь нужно почувствовать и поймать ветер, - говорил герцог, а сам безотчётно рассматривал юношу, впервые за всё время их знакомства находившегося так близко.

Его локоны, ласкаемые в тот день самим Эолом¹¹, подобно невесомому золотому ветру, гладили чародея по щеке, а их опьяняющее благоухание, казалось, пропитывало всё его существо. Если бы души людей могли различаться по запаху, то эта имела бы именно такой пряный и дурманящий аромат весеннего луга. В целом мире невозможно было найти второй такой души. Их лица слегка соприкасались, и маг видел, как на атласной коже мальчика играли солнечные блики, которые, смешиваясь со стыдливым румянцем, придавали его тонким чертам особый янтарно-персиковый оттенок. Мягкость его щеки дарила неизъяснимые пламенно-ледяные ощущения, и потому волшебник ещё плотнее прильнул к ней, надеясь подольше удержать эти неповторимые переживания. Он разглядел сине-лиловую извилистую линию вены, тянувшуюся вдоль аккуратного изгиба шеи почти к самому уху, и услышал, как на виске трепетно билась крошечная жилка. Не имея уже власти над своими действиями, он позволил себе лишь на четверть мгновения приникнуть кончиками губ к этому невероятному воплощению пульсирующей жизни. Ответом ему был отчаянный стук, буквально взорвавший его внутренний слух, перевернувший всё восприятие настолько, что в какой-то момент показалось, что небо и земля поменялись местами. Слухом же внешним герцог уловил бешеный ритм крови в этом хрупком, беззащитном теле. Мелодия сердца юноши теперь была слышна не где-то в глубине разума, а здесь, рядом, стремительная и будоражащая. Он не знал, какие усилия этот слабый человечек прилагал, чтобы сдерживать такую неистовую внутреннюю борьбу, но был уверен, что не прилагай он их, весь этот разрушительный вихрь эмоций вырвался бы наружу отчаянным криком, потоком слёз или вовсе, выпив из него все соки, вверг бы в пустоту и тьму обморока. Но мальчик не шевелился, и чародей мог лишь гадать, на самом ли деле он слышал сдавленный стон, или его затуманенному сознанию это только померещилось.

- Не поднимай так высоко, - прошептал он в самое ухо юноши, нечаянно коснувшись губами бархатной мочки.

Его сильные руки мягко, но настойчиво сжимали хрупкие кисти мальчика, опуская их к земле. Малыши восторженно кричали и прыгали вокруг них, указывая пальцами в небо, другие мальчишки смеялись. Никто из них и представить себе не мог, что две фигуры, застывшие на берегу в своём магическом объятии, давно покинули реальный мир и не знали, не хотели знать об их существовании.

У волшебника не осталось ни сил, ни желания понять свои ощущения. Вся его суть в те мгновения требовала, умоляла, истошным криком взывала прекратить всё это, но он, безропотно следуя чьей-то непостижимой воле, мог лишь вцепиться взглядом в пронзительно-одухотворённое лицо юноши. Среди хаоса он вдруг ухватился за мысль, что это лицо можно было бы в духе "Песни Песней"¹² сравнить с драгоценным кубком из слоновой кости. Золото волос было ему оправой, а украшениями - топазовые льдинки глаз, редкие, особо ценные розовые рубины изгибов губ, прозрачные зёрнышки горного хрусталя испарины на лбу и одинокий бриллиант застывшей на ресницах, но так и не пролившейся слезы. "Он мой! - Вихрем пронеслось в его голове. - Только мой. Никто не посмеет...". Из последних, стремительно таявших сил ему удалось заставить себя не дать своим мыслям звучания.

- Давно ли ты научился видеть сквозь веки? - Спросил маг вместо этого, заметив, что мальчик спрятал глубокую лазурь своих глаз под зыбкую защиту густых ресниц, чутко замерших, словно крылья бабочки.

Голова его была слегка склонена в сторону герцога так, что последний мог почувствовать тёплый ручеёк его дыхания. Было похоже, что юноша находился в некой невероятной полуреальности и видел лишь фантастическое отображение всего сущего. Чародей ненадолго освободил одну его руку, которая, потеряв твёрдую опору, беспомощно повисла вдоль тела. Он осторожно, словно хрупкую хрустальную вазу, взял его подбородок, немного приподнял и повернул в том направлении, где одиноко чертил свой путь в небе забытый ими воздушный змей. Мальчик изумлённо распахнул взор, будто только что проснулся, и с благодатным упоением взглянул на красочную "птицу" в необъятной дали небесного полога. Весь его облик в тот момент был воплощением совершенной Красоты и кристальной Чистоты, в сущности, того идеала, к коему веками стремились скульпторы, живописцы, поэты и музыканты. Не той холодной, плоской красоты мрамора, что ждала кудесника в катакомбах под его домом, а именно очарования, свежести и живости затерянного в скалах источника. Источника, из которого до дрожи в руках, до остановки сердца хотелось испить и который так же отчаянно не хотелось осквернять. Он вернул свою ладонь на его запястье и ещё сильнее сжал, боясь даже на миг потерять связь с этим чудом, десятой доли которого он не сумел бы совершить, не случись оно само.

Внезапно волшебник снова услышал робкий не то стон, не то всхлип юноши, увидел, как дрожат его губы и почувствовал, как неистово пытается вырваться из своей темницы его несчастная душа, истерзанная извращёнными пытками ласки. Он не понимал, как мальчику до сих пор удавалось не лишиться чувств.

Где-то за пределами его восприятия таяла приторная карамель времени, обволакивая их обоих своей раскалённой тягучестью. Сколько прошло на самом деле, он не имел представления, но остатками ещё способного мыслить разума понимал, что из этого состояния было просто жизненно необходимо выйти. Его руки медленно начали подниматься от кистей к плечам юноши, и едва заметные всполохи лилового огня под его ладонями вызвали у несчастного мелкую дрожь. Немыслимым усилием воли он приказал себе остановиться, крепко стиснув свою беззащитную жертву (или жестокого мучителя) в опасных объятиях. Маг передал небольшую часть своих жизненных сил, никак не повредившую ему лично, но, вероятно, спасшую мальчика как минимум от обморока. Его самого на миг пронзила острая боль, но она тут же утихла. Что-то быстрое и горячее сладко уязвило его сердце, непередаваемая ядовито-жгучая нега неудержимым потоком разлилась по венам, образовав с пламенем его собственной крови убийственно-исцеляющую смесь, словно прожигавшую кожу. Он уже не мог с точностью определить, чьи именно это были ощущения, и более не был уверен, что ему самому удастся надолго сохранить сознание. Ему оставалось лишь наблюдать, как юноша постепенно успокаивается, будто пробуждаясь от длинного и очень реалистичного сна. Чародей предпочитал не думать, что могло бы случиться, если бы он помедлил ещё хотя бы одно мгновение.

Казалось, что отпустить мальчика теперь было выше всяких сил, но ему не впервые приходилось совершать поступки за пределами своих возможностей. Буквально насильно оторвав себя от его души и тела, он отступил на несколько шагов как раз в тот момент, когда вернулись радостные приятели юноши, щебетавшие что-то о починенном колесе и о том, какие прекрасные у Его Светлости лошади. Он машинально раздал им обещанное вознаграждение, которому они несказанно обрадовались, но, увидев парившего в вышине воздушного змея, тут же переключили всё внимание на него. Они подбежали к другу с требованием уступить теперь и им право управления игрушкой. Мальчик передал им катушку с бечёвкой и, едва держась на ногах, повернулся к своему покровителю, посмотрев на него с такой мольбой, что тот не выдержав, отвёл взгляд и коротко проговорил совершенно чужим голосом:

- Мне пора. Жду тебя к ужину через два часа. Постарайся не опоздать.

С этими словами герцог резко повернулся и направился к коляске, где его ждал кучер, готовый ехать. Разумеется, он уже не мог видеть, как юноша, глядя ему вслед, стёр с щеки прозрачный, солёный ручеёк.

До самого приезда домой волшебник избегал даже думать о случившемся. Войдя в особняк, он распорядился немедленно приготовить себе ванну и, лишь оставшись наедине с собой, в первую очередь постарался окончательно утихомирить эмоции. После он заперся в своих покоях и велел ни под каким предлогом не тревожить его, пока он сам не позвонит, затем подошёл к стене напротив своей кровати и коснулся её обеими ладонями. В глазах его сверкнули синие молнии, исчезнувшие в следующий миг вместе со стеной, словно её и не было. Маг прошёл в открывшееся пространство, и его поглотила дышащая тьма изменённой материи. Именно таким способом он предпочитал попадать в свои катакомбы, минуя все те тайные двери и лестницы, которые также имелись здесь на случай неких непредвиденных обстоятельств. В обширной галерее прекрасных изваяний, переходя между рядами обнажённых Аполлонов, внезапно показавшихся ему однообразными и скучными, он наконец разрешил себе разобраться во всём том безумии, участником которого он невольно стал сегодня.

То, что произошло на реке между ним и мальчиком, не было ни душевным порывом, ни мимолётной прихотью, ни даже добровольной передачей юношей своей энергии, ибо канал был закрыт ровно до того времени, пока чародей намеренно не воспользовался им, чтобы поддержать истощённые силы человека. Это было Осознанием, если не сказать Откровением, полученным неведомо от чьего разума, неведомо с какими целями. За эти несколько минут он узнал о мальчике больше, чем за многие недели пристальных наблюдений и взаимодействия на физическом и энергетическом уровне. Он наконец понял его душу, совершенно ничем не запятнанную и оттого неповторимую, искусно выписанную неизвестным, но виртуозно талантливым художником в его внешних чертах. Его лицо... Оно и теперь будто всё ещё оставалось перед глазами, мягко подсвеченное изнутри робкими лучами его тонкой Красоты. То было не привычное, прямолинейно-кричащее, с первого взгляда врывающееся в сознание великолепие, отражённое в каждом застывшем мраморном лике. Его Красота была более глубокой и пугливой, так что поймать её мог не каждый и не всегда. Будто лёгкий слой алмазной пыли на грубой повседневности жизни, который начинал играть всеми цветами радуги, лишь когда встречался с царственным взором солнца. Часто ли люди замечают освещённую закатом паутину на ветке лесного кустарника, или невесомые пылинки, танцующие в случайной полоске света, или жемчужный лепесток вишнёвого цветка, прилипший в дождь к мокрому плащу? Все эти вещи, безусловно, прекрасны, но сознание привыкло воспринимать их как часть обыденности, не понимая, что это суть подлинная, непреходящая, истинная Красота...

Герцог изо всех сил ударил по каменной стене. Он более не мог позволить себе ни единой мысли о юноше, ибо внезапно ясно ощутил, как всколыхнулось где-то глубоко, в извилистых коридорах его сущности, давно погибшее, без отпевания похороненное и, как он полагал, обратившееся в прах чувство. Чувство, которое после той невыносимой ночи в пропитанной смертью комнате сестры, после скрытного наблюдения за похоронами жены, а затем - матери, после десятилетий разочарований, скитаний, потерь и мучительного принятия собственной инаковости, а также после других событий, которые и сама память не решалась ему показать, он поклялся более никогда не воскрешать. Вот только он, носитель поразительных способностей и бесконечных знаний, постигший многие тайны мироздания, видевший на три века вперёд, читавший самые сложные души, словно детские сказки, упустил, как эта пагубная эмоция предательски зародилась внутри. Не разглядел дальше собственного носа.

Устало вздохнув, кудесник небрежным жестом вернул на место внушительный осколок, выбитый его ударом. Что и говорить, насколько несомненным плюсом его расы была нечеловеческая физическая сила, настолько же бесспорный минус составляла людская душевная слабость. Он мог в несколько движений превратить любую из этих статуй в груду камней, даже не прибегая к магии, но не имел сил хотя бы на миг прекратить вспоминать ощущение юного дыхания на своей щеке. Он искренне не понимал, как его душа, которая, как он считал, уже давно пеплом развеялась по ветру вечности, теперь настойчиво диктовала ему свои неприемлемые условия. И чья это была вина? Жалкого мальчишки, жизнь которого, по сути, целиком находилась в его руках. Волшебник мог бы прямо сейчас, не сходя с этого места, заставить его сердце перестать биться, или лучше медленно, по капле, начать забирать его дыхание и в одурманивающем блаженстве наблюдать предсмертную агонию, как он уже делал сотни раз с другими жертвами. Некоторые умерли в этом доме, точнее, под ним. Всего один раз он вновь, после многолетнего перерыва поддался искушению, и это стоило жизни семи человек, погибших, вероятно, от самых мучительных пыток, когда-либо виденных этой землей. От таких мыслей, прежде соблазнявших его своим извращённым наслаждением, теперь по всему его телу пробежала болезненная дрожь. Разве он мог? Воистину, он, не задумываясь, убил бы или подверг самым страшным истязаниям любого из смертных существ, но только не этого мальчика. Более того, мысль о том, что некто посторонний может причинить ему какой-либо вред, повергала мага одновременно в ужас и гнев. Выходит, вот как далеко всё зашло...

"Глупости, - решительно сказал он сам себе, - это моя жизнь, и я решаю, есть ли в ней место чувствам и эмоциям. То, что во мне родилось, во мне же и умрёт!" Он окончательно решил больше никогда не давать волю своим порывам. Мальчишку пока не стоило никуда отсылать. Для учёбы вне дома ещё не пришло время и не хватало знаний, а просто прогнать его было бы крайне несправедливо: ведь, как ни посмотри, юноша был ни в чём не виноват, к тому же, герцог уже принял на себя обязательства приёмного отца. Да и не было необходимости ни в каких дополнительных мерах: он справится с собой. Успокоив себя таким образом, чародей решительно поднялся наверх тем же путём, каким прибыл.

Весь вечер он оставался у себя. В столовую спускаться не стал: не представлялось возможным второй раз за день вынести встречу с этим обожающе-умоляющим взглядом. Позвонив в колокольчик, он вызвал экономку и попросил подать ужин в свою спальню, а также передать его сыну, что вечерние занятия на сегодня отменяются по причине срочных дел, которыми ему необходимо немедленно заняться. Затем волшебник покинул особняк, дабы совершить прогулку по городу и хоть немного отвлечься. Когда он вернулся домой, уже перевалило за полночь. Слуги, как обычно, ждали его приказаний, позабыв о сне. Получив милостивое разрешение синьора расходиться, они оставили его в столь желанной тишине.

Направляясь в свои покои, минуя комнату мальчика, он будто бы услышал за плотно закрытой дверью тихий, тяжёлый и какой-то обречённый вздох. Для его обострённого слуха это не составляло труда, кроме того тревожный ритм учащённого пульса подтверждал его догадки. Подавив настойчивое стремление распахнуть дверь, остаться с ним и любой ценой унять эти сдавленные рыдания, маг прошёл мимо. Если бы он переступил порог, то уже не мог бы ручаться за последствия.

Наутро бедняки в Парме обсуждали странную новость: неожиданно куда-то запропастился молодой слуга одного из трактиров нищего квартала города. Что и когда именно с ним произошло, никто не знал, но все украдкой шептались, что незадолго до его исчезновения видели в заведении, где он работал, высокого, статного синьора, одетого, как принц, который о чем-то коротко побеседовал с пропавшим. Затем загадочный господин исчез так же внезапно, как и появился, и больше его никто не видел. Как и юного работника. В любом случае, искали его недолго: он был одинок, молод и беспечен и вполне мог просто оставить своё неблагодарное занятие с целью начать новую жизнь в другом городе. Безусловно, люди не могли знать, что в это самое время в подвале особняка герцога появилась ещё одна прекрасно выполненная статуя, будто воплощённая в мраморе копия "Персея"¹³ Челлини¹⁴, на которую коллекционер, впрочем, даже не удосужился взглянуть.

В поместье царила обычная утренняя суета, когда юноша, по своему обыкновению, спустился на кухню, чтобы помочь прислуге с завтраком. Экономка, отдававшая распоряжения, встретила "маленького синьора" причитаниями, что подобное занятие не пристало сыну дворянина, а также сообщила, что ночью "Его Светлость уехали в Рим и будут только через несколько дней". Встретив изумлённый и расстроенный взгляд мальчика, она предположила: "Вчера синьор вернулся очень поздно и, наверное, не захотел Вас будить, иначе бы непременно зашёл попрощаться". Юноша, разумеется, не стал рассказывать ей, что провёл бессонную ночь и слышал, как мерные шаги, возникшие в конце коридора, замерли на несколько мгновений возле его двери, а затем торопливо удалились по направлению к покоям его наставника. Он только улыбнулся и попросил не накрывать в столовой ради него одного, а позволить ему поесть на кухне. Женщина долго и смело защищалась, стоя на своём, но в конце концов сдалась. После, провожая взглядом мальчика, который, поблагодарив всех за чудесный завтрак, направился к выходу, она подумала, что герцог определённо не ошибся с выбором наперсника. Затем пожилая служанка вновь занялась своей работой и не обратила внимания на то, что юноша почти до крови закусил нижнюю губу, из последних сил стараясь унять предательские слёзы. Нужно улыбаться. Он не должен никому портить настроение своей грустью.

В это время чародей был уже в Риме. Неотложные дела, внезапно и вправду возникшие и так удобно совпавшие с его желанием поскорее покинуть особняк, касались одного из его собратьев. В предыдущую беспокойную ночь, едва вернувшись со своей прогулки в бедный район, кудесник ощутил с ним мысленную связь, чем был несказанно обрадован, ведь они не виделись уже много лет, хотя и регулярно общались на ментальном уровне. Он был единственным магом, с кем у герцога установились дружеские отношения, а также, без сомнения, самым сильным в общине Италии. За это его в шутку прозвали Магистром, хотя представители иной расы не создавали никаких орденов или других организаций. Не существовало у них и ярко выраженной иерархии, властных институтов, системы контроля и вообще сколь бы то ни было сплочённых объединений. Большинство либо предпочитали отстраняться от людей, посвящая свою жизнь философским размышлениям, искусству и самосовершенствованию, либо старались жить по законам человеческого общества и отыскать в нём своё место. Волшебник попробовал оба варианта, и пришёл к выводу, что его в равной степени мутило как от первого, так и от второго, хотя, несомненно, сведение к минимуму контактов с людьми имело гораздо больше плюсов. Несмотря на довольно тихую жизнь, его сородичи всё же старались поддерживать друг с другом как мысленные, так и личные контакты, и даже изредка образовывали нечто вроде своеобразных диаспор, ограничиваясь, впрочем, лишь компактным проживанием.

Иногда встречи двух представителей волшебного народа становились судьбоносными, как например его встреча с Магистром, который более двух столетий назад взял тогда ещё совсем юного и запутавшегося в семейных, сердечных и политических противоречиях мага, под своё крыло, помогая преодолевать страх перед необычными способностями и научиться гордиться собственным отличием от людей. "Стыдиться нужно не тебе, а им, - любил повторять его наставник. - Они готовы растерзать любого, кто хоть малейшим образом выделяется из их нелепой массы. Непонимание твоей уникальности и ценности показывает лишь их глубокое невежество, но никак не твою ущербность". Именно он вызволил чародея из плена, куда его привели тогда ещё неуверенное владение магией и предательство так называемых союзников. Вопреки здравому смыслу учитель не стал препятствовать дальнейшему воплощению честолюбивых планов своего неуёмного ученика, пока тот сам не осознал всю их суетность. От Магистра волшебник со временем перенял не только мудрость и философский взгляд на жизнь, но и сдержанность в поведении, умение видеть скрытую суть предметов, явлений и людей, а также, несмотря ни на что, уважительное отношение к чужой жизни ("Не уподобляйся человеку, не пытайся отнимать то, чего ты не давал"). Правда, на принятие последнего у него ушли многие десятилетия, прежде чем опьяняющее чувство всевластия над слабыми существами насытилось кровью тысяч жертв.

И вот теперь он собирался в Рим, чтобы повидаться с другом, который недавно вернулся из далёкой Америки, где много лет провёл в поисках, обучении и сплочении таких же молодых и напуганных созданий, каким когда-то был и сам герцог. Он не понимал этого рвения Магистра и его "воспитательной" деятельности, решительно ничего ему не приносившей, кроме пустой растраты душевных сил и энергии. С другой стороны, чем ещё заниматься, прожив такое количество лет, перепробовав все мыслимые и немыслимые виды деятельности и явно пресытившись ими? Как бы то ни было, его возвращение весьма обрадовало чародея и даже в каком-то смысле спасло. Короткая поездка как нельзя лучше способствовала бы успокоению начавших было подниматься в его доме страстей. Не желая более оттягивать их встречу, маг решил на этот раз воспользоваться своими навыками мгновенного перемещения в пространстве, благодаря чему сразу же после мысленного "разговора" с учителем оказался посреди ночи на улицах Рима. Он не любил Вечный город: проведя здесь бОльшую часть своей жизни до ухода в тень, он досконально изучил все его стороны, хорошие и плохие, и уже не верил, что он способен когда-либо измениться. Поэтому каждый раз, приезжая туда, волшебник испытывал неприятное чувство дежавю, словно заново переживая все болезненные и отрадные движения своего сердца в молодые годы. Но сегодня в этом городе его ждал обладатель, возможно, последней близкой души, оставшейся на этом свете, и ради него стоило потерпеть даже Рим.

Встреча с любимым учеником полностью занимала мысли Магистра на протяжении всего предшествующего дня. Своего лучшего друга, почившего в сане Верховного Понтифика, он знал ещё со времён ранней молодости последнего, прошедшей в Испании, всё это время оставаясь рядом с ним в качестве ближайшего помощника и доверенного лица. Но когда его прекрасная, пусть и незаконная, жена только готовилась родить ему второго сына, лишь Магистр, носивший в ту пору иное имя, понял, что это необыкновенное дитя было как величайшим из всех многочисленных Божьих благословений, так и самой хитрой из дьявольских козней, приписываемых этой семье. Дети, причисляемые к волшебной расе, и ранее появлялись на свет от союза двух обычных людей: Природа не всегда действует последовательно. Но в этом маленьком существе он единственный разглядел редкие способности, коих не видел ни в одном маге уже много веков, - силу, почти равную своей собственной, но дремавшую в зачатках, словно непроросшие пшеничные зёрна. Много лет Магистр терпеливо наблюдал его взросление со стороны, давая этому упрямому ребёнку, а затем амбициозному юноше, вся суть которого разрывалась от отчаяния и отторжения собственной природы, возможность самостоятельно разобраться в себе, однако ещё до его совершеннолетия понял, что так может быть только хуже и протянул ему руку помощи. Предложил поддержку и дружбу, несмотря на то, что этот надменный потомок арагонских королей¹⁵ относился к нему, в лучшем случае как к насекомому, по причине его "низкого" происхождения и неприметной роли при его могущественном отце. В ответ на такое обращение Магистр лишь снисходительно улыбался: своё положение он выбрал сам по причине усталости от участия в вечной людской возне, одинаковой во все времена, и желания хоть немного побыть зрителем сей весьма предсказуемой драмы. Да и заботу о друге, у которого со временем появлялось всё больше амбиций, зачастую сопряжённых с серьёзной опасностью, было гораздо проще осуществлять из его же собственной тени. Однако судьба умела преподносить сюрпризы, и рождение этого особенного, даже по меркам магов, создания, служило тому убедительным доказательством. Именно от Магистра молодой чародей, запутавшийся в своих чувствах, желаниях и возможностях, напуганный собственным отличием от людей сразу по двум признакам, узнал о существовании совершенно иного народа, который не считал эти признаки ни опасными, ни греховными, ни болезненными. Спустя годы он стал одним из могущественнейших волшебников во всей стране, а его духовный наставник - самым гордым учителем из когда-либо живших на свете.

Магистр сообщил другу, что занимал дом на виа Джулиа¹⁶, и герцог направился прямиком туда. Вместо приветствия он шутливо-укоризненным тоном спросил:

- Скажи, тебе очень весело меня мучить?

Учитель редко отвечал вопросом на вопрос, но сегодня он был слишком счастлив, чтобы соблюдать приличия. Его ученик нисколько не изменился и оставался в своём репертуаре: с первых же минут перешёл к обвинениям.

- О чем ты? - спокойно спросил он.

- Ты нарочно остановился здесь, чтобы я, не дай Бог, хоть на секунду не забыл об отравителе моего отца? Ведь улица названа в его честь!

- Правда? Я и не заметил, - ещё никому и никогда не удавалось испортить ему хорошее настроение, такова уж была его натура. - И факт отравления не доказан.

- Ты же знаешь, он порочил имя моей матери, обвиняя в преступной связи с ним. И смел намекать на то, что является моим отцом!

- Твой настоящий отец в это никогда не верил.

- Он был заклятым врагом нашей семьи.

- Не он один.

Спорить было бесполезно, и магу оставалось лишь перестать изображать неудовольствие и наконец улыбнуться. Они дружески обнялись. В присутствии бывшего наставника волшебник не считал нужным притворяться и носить маску сухости, сдержанности, величия, учтивости и прочих качеств, кои люди считали его "достоинствами". Это было одной из причин, по которым он оставил все свои дела и заботы, просто сбежав из дома среди ночи: устал играть роль, отказывая себе в простой радости побыть самим собой.

Разомкнув объятия, Магистр не преминул заметить, что аура его друга странно изменилась с их последней встречи, на что тот как-то сбивчиво ответил, что это, вероятнее всего, последствия уединённой жизни. А вот сам вновь прибывший остался таким же, как и почти век назад. Он выглядел ровесником герцога, что не было удивительно, учитывая возможность каждого мага выбирать себе наиболее комфортный "внешний возраст". Его светло-каштановые волосы средней длины так же, как и раньше, были зачёсаны назад, а изумрудно-зелёные глаза излучали чистейшее сияние доброты. Всякий, кто попадал в их лучистый ореол, мог почувствовать на себе всю силу Благодати. Такого внутреннего света кудесник не встречал ни среди своих сородичей, ни тем более среди людей. Он бы назвал его святым, если бы верил в святость. Окунувшись в мягкое тепло этого удивительного душевного огня, он понял, что наконец может вздохнуть свободно.

Остаток дня прошёл за хорошим вином и разговорами о жизни за океаном. При этом чародей ни словом не обмолвился о собственных новостях и лишь уклончиво отвечал, что в целом всё по-старому, не считая некоторых мелких деталей. В этот день он как никогда был рад негласному правилу, распространённому среди его собратьев, не читать мысли друг друга, коему учитель неуклонно следовал. Волшебник никогда не посмел бы даже заикнуться о своей проблеме. И хотя Магистр был единственным, у кого он мог, не стесняясь попросить совета, он категорически запретил себе даже рассматривать такой вариант. Мысль о том, чтобы предстать перед другом во всей своей слабости и недальновидности, которые он продемонстрировал в этой истории, заставляла его ненавидеть себя. Он твёрдо решил во всём разобраться сам.

Пролетело несколько дней, а герцог всё медлил с отъездом. Проводя время в обществе близкого человека, он в буквальном смысле слова отдыхал душой. Неспешные прогулки по Риму, беседы об искусстве, науке и путешествиях, обмен магическим опытом, а главное - честность и открытость в общении, успокаивали его постоянно терзаемую сомнениями душу. Из этого оазиса умиротворения смертельно не хотелось возвращаться в лицемерие и притворство светской жизни, которую он вёл. Однако вместе с тем он ясно ощущал, как внутри день ото дня всё более разрастается необъятная, холодная бездна безысходной тоски. Что-то настойчиво звало его обратно, а догадки о природе этого зова и неспособность ему сопротивляться служили причиной глубокого презрения мага к самому себе. В итоге, устав от внутренних противоречий, он по прошествии недели объявил бывшему наставнику, что должен возвращаться в Парму, но двери его дома всегда открыты для желанного гостя. Прощаясь, Магистр пристально посмотрел на него и спросил, как ему показалось, весьма подозрительным тоном, не желает ли он поделиться ещё чем-либо важным. Изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, а также равномерное биение сердца и течение мыслей, чародей заверил его, что никаких тайн у него нет, и жизнь, в целом, скучна и однообразна. Друг мягко положил руку на его плечо:

- Помни, - внушительно произнёс он, - если у тебя на сердце появится тяжёлая ноша, которую ты не сможешь нести один, во мне ты всегда найдёшь помощника и союзника, которому можешь доверить всё. Обращайся ко мне в любое время дня и ночи, уверяю, ты не встретишь отказа. Я прошу тебя запомнить это!

Волшебник изумлённо взглянул на него и только любезно поблагодарил.

Он покидал Рим с неоднозначными чувствами. Вдобавок, ему не давала покоя одна мысль: неужели его душевное смятение стало настолько заметно, что даже изменило ауру? И что, если эти перемены заметны не только его могущественному, умудрённому опытом учителю? Но он тут же отогнал эти мысли. Магистр просто поддался эмоциональному порыву и воспользовался возможностью лишний раз выразить своё тёплое отношение.

XII

Подъезжая к поместью, герцог уже знал, что его давно ждали. И дело было не только в письме, в коем он извещал о своём скором прибытии и которое отправил с курьером за несколько дней до отъезда, но и в мерном стуке чужого сердца, становившемся всё громче и чаще по мере его приближения к дому. Потому он был весьма озадачен, когда не нашёл своего воспитанника ни среди слуг, вышедших встречать его к воротам, ни внутри особняка. Пожилая экономка тут же сообщила, что "маленький синьор" с самого утра так ждал его возвращения, что наконец не выдержал и поехал навстречу, взяв лошадь, на которой обучался верховой езде, и она не понимала, почему они разминулись. Зато маг отлично понимал: дабы лишний раз не проезжать тот злополучный берег реки и не тревожить то, что должно было тихо умирать, он сам попросил кучера следовать к особняку другой дорогой.

Решив, что вскоре мальчик сам вернётся домой, он просто занялся своими делами, но уже через полчаса ощутил лёгкую тревогу, а через полтора забеспокоился по-настоящему. Его внутренний слух чётко различал громкие пляшущие удары - явный признак сильной паники, и сей факт отнюдь не способствовал душевному равновесию. Тогда, сев на небольшой диван в своих покоях и откинувшись на атласные подушки, он попытался сосредоточиться и проникнуть в разум юноши. Чародей надеялся не только прочесть его мысли, но и увидеть мир его глазами и хотя бы приблизительно представить, что явилось источником столь внезапно нахлынувшего страха, а главное - где же всё-таки находился его подопечный. Глубоко выдохнув, он начал процесс погружения. Мысли были очень сумбурными и пролетали с быстротой молнии, так что ему с немалым трудом удалось вычленить из этого хаоса нечто ясное. Но и этих бессвязных обрывков хватило, чтобы самому едва не начать паниковать. Что-то о смерти, нехватке времени, дыхании и боли, и над всем этим довлел всепоглощающий животный страх, заставивший сжаться даже его привыкшую к жестокости и страданиям душу. Картина перед глазами также нимало не успокоила: это был знакомый берег, чьи-то взволнованные, испуганные лица и рыдающая на земле женщина. Кудесник даже почувствовал холод и непонятные прикосновения на своей коже.

Стараясь как можно дальше прогнать ужасную догадку, он тот час же покинул комнату, спустился вниз и приказал немедленно собирать людей, желательно мужчин, и побыстрее. Явившимся слугам он велел срочно ехать вдоль реки на поиски его сына, который уже почти два часа отсутствовал, что, учитывая скорое наступление ночи, было совершенно неприемлемо. Заглушив в ушах прерывистый ритм, который стал совершенно невыносим, волшебник вновь поднялся к себе и попробовал связаться с мальчиком. Но на сей раз его скверное душевное состояние не позволило сосредоточиться. Он резко повернулся к двери, рывком открыл её и молниеносно сбежал вниз по лестнице, на ходу распорядившись седлать своего самого быстрого коня.

Бешеный ритм скачки и жёсткие удары ветра в лицо немного отрезвили его метавшееся сознание, вконец затуманенное волнением и неизвестностью. Прохладная синева неба уже окрасилась янтарными и светло-малиновыми брызгами, когда на полпути к реке случилась новая неприятность: его прекрасный скакун, обыкновенно смирный и во всём послушный, вдруг встал, словно приросший к земле, и, несмотря на понукания, наотрез отказывался трогаться с места. Было ли это следствием усталости, или животное, чуткое к душевному состоянию хозяина, ощутило его крайнее смятение, так или иначе, ехать далее обычным способом, похоже, было невозможно. Самое быстрое решение - применить способности - было сопряжено с немалым риском обзавестись ненужными свидетелями, однако сей факт теперь нисколько не волновал мага. Его разум был полностью поглощён отчаянными попытками удержать связь с мыслями юноши и не потерять драгоценную нить его пульса. Он уже готов был изменить пространство и оказаться на том самом берегу, который видел полчаса назад, но заметил группу всадников, ехавших ему навстречу. Ему не нужны были глаза, чтобы разглядеть среди них хрупкую фигурку мальчика и понять, что физически он не пострадал. Его сердце продолжало то взлетать, то падать, но лишь этот беспокойный стук удерживал кудесника во всё время ожидания и мучения неизвестностью от соблазна воткнуть в себя огромный нож, а лучше меч, лишь бы не лицезреть непрерывно страшные картины, толпившиеся в его сознании.

Однако, несмотря на облегчение и даже радость видеть его живым, в глубине души чародея медленно и угрожающе начала подниматься неудержимая, горящая ярость: перед глазами запрыгали багровые и зелёные вспышки, стало трудно дышать. Где-то на фоне обжигающего безумия зарождались мысли: "Значит, мальчишка совершенно здоров и в полном сознании... Тогда почему, чёрт возьми, он не удосужился сообщить, что задерживается, прежде чем пропадать невесть где более двух часов? Я видел его в окружении людей, он мог бы послать кого-нибудь из них домой с сообщением. Этот червячок совсем ничего не знает об ответственности! Или считает себя достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы ни перед кем не отчитываться? Хорошо..." Почти полностью утратив контроль над своими действиями, он поднял руку ладонью к лицу и медленно начал сжимать. Воздух между смыкавшимися пальцами постепенно сгущался и вскоре приобрёл насыщенно-жёлтый оттенок, угрожающе переливаясь оранжевыми всполохами. Тонкие струйки дыма, поднимавшиеся от ладони вверх, красноречиво говорили о том, что его рука превратилась теперь в некое подобие смертоносного оружия. Он сделал тяжёлый и какой-то рваный вдох, стараясь избавиться от огненного комка, разрывавшего гортань.

Конь беспокойно дёргал ушами и переступал с ноги на ногу, готовый в любой момент сорваться с места. В иных обстоятельствах герцог непременно успокоил бы верного друга, но только не в тот момент опаснейшего эмоционального напряжения. Кипящая лава крови терзала вены, которые рельефно выступили под кожей на лице и шее и не лопнули лишь благодаря его железной выдержке. Все пространство глазных впадин заполнил пульсирующий огненный эфир. Волшебник чувствовал, как сама Преисподняя рвалась из него наружу. Только чей-то радостный возглас совсем рядом тихим шёпотом проник в пылавшую глубину его разума и заставил мёртвой хваткой вцепиться в этот призрачный, неверный отголосок реальности. Резким движением он схватил правой рукой левое запястье и позволил дышащему, раскалённому шару растаять в этой болезненной сцепке. На коже остался глубокий, кровавый, дымившийся след, но сейчас было не до боли и уж тем более не до жалости к себе. Пламенные языки в его глазах медленно затухали. Слишком медленно. Через несколько убийственно долгих мгновений он поднял голову и встретился глазами с одним из своих работников, который с радостью сообщал, что "маленький синьор" доставлен в полном здравии и едет позади. Маг не постигал, откуда у него взялись силы вежливо поблагодарить слугу, а после, уже громче, и всех остальных участников поисков. Он увидел юношу почти прямо перед собой, когда их лошади поравнялись, и чувства его запутались окончательно. Облегчение, страх, гнев, радость, боль, - всё перемешалось и завертелось вокруг в дикой вакханалии. Вид мальчишки был крайне необычен, но чародей уже потерял способность удивляться. Он был с ног до головы в грязи, даже хуже, чем в день их первой встречи. На нём была только рубашка, из белоснежной превратившаяся в серую, рукав которой, а также ворот были разорваны. Волосы свисали на лоб грязными сосульками, а на лице, пожалуй, можно было различить только глаза - настолько оно было измазано. В другое время кудесник даже улыбнулся бы столь комичному зрелищу, но тогда он лишь одарил мальчика таким взглядом, что тот мгновенно опустил голову и даже будто стал меньше. Он беспомощно замер перед своим покровителем, не смея даже взглянуть на него.

- Не желаю ничего слышать! - Медленно, чётко выговаривая каждое слово, произнёс герцог. - Молча поезжай за мной и не смей попадаться на глаза до самого дома! Там всё и объяснишь.

Не дожидаясь ответа, он круто развернул своего коня и почти галопом поскакал к поместью, так что прочие участники этой странной процессии едва поспевали за ним. У ворот особняка всадники спешились и, вновь получив от своего синьора сдержанные слова благодарности и небольшое вознаграждение за труды, довольные разошлись по своим делам. Юноша же, по-прежнему не поднимая глаз, проследовал за своим наставником до парадного входа, пока маг, до сего момента избегавший его взгляда неожиданно не повернулся к нему.

- Мыться! - Услышал он свой собственный ледяной голос. - Немедленно иди и прими ванну, а после поговорим в моих покоях.

Мальчик не тронулся с места и не издал ни звука: ноги и язык будто перестали ему повиноваться. Волшебник на миг потерял контроль и в первый раз за время их знакомства повысил голос, в котором звучали ноты всё ещё тлевшей глубоко внутри него ярости:

- Я сказал, пошёл мыться! Живо! И только попробуй снова заставить себя ждать!

Юноша, очевидно, ведомый исключительно инстинктом самосохранения поспешил к тяжёлой, обитой железом, дубовой двери. Уже за своей спиной герцог услышал едва различимый, словно захлёбывавшийся полушёпот:

- С возвращением, синьор.

Он обернулся, но мальчика уже не было, что фактически спасло его, ведь чародей знал, что, стоило хотя бы на миг встретиться с его испуганным взором, он не смог бы подавить свой почти животный позыв стиснуть это маленькое тело в железных кандалах объятий и испепелить его своим внутренним пожаром. Вместо этого он лишь сделал резкий жест рукой в сторону сгустившихся сумерек, разрезав их чёткий контур огненной полосой.

Прохладный пол его тихой комнаты слегка освежил мага, когда он, наконец заперев свою дверь, тяжело сполз по её внутренней стороне и коснулся лбом паркета. По прошествии нескольких минут он медленно перевернулся на спину и снова начал постепенно концентрировать в руке отчаянно бившееся пламя, которое тут же изо всех сил направил в район предплечья, крепко стиснув зубы, чтобы не закричать. Боль колыхалась в нём, словно в тонкостенном сосуде, угрожая в любой момент выплеснуться наружу, вместе с этой убийственной стихией. Но такое немыслимое самоистязание было необходимо. Во время добровольной пытки калёным железом, волшебник, словно молитву, повторял: "Не трогать его! Не делать ему больно!" Он готов был всю ночь подвергать себя мукам, лишь бы не причинить вреда этому несчастному созданию, беззащитному перед его силой. К счастью, таких крайних мер не потребовалось, и некоторое время спустя он, истерзанный физически и душевно, на несколько мгновений затих, а затем прочертил рукой в воздухе прозрачно-голубую линию, быстро разросшуюся в широкое, источавшее мистический свет, полотно, которое затем свернулось в подобие купола и накрыло его спасительным пологом. Под этим медленно переливавшимся сиянием раны вскоре затянулись, дыхание восстановилось, а разум медленно выплыл из тёмных, раскалённых глубин, куда был загнан гневом.

Серебристый свод растаял в воздухе, а герцог осторожно поднялся, медленно сменил свой помятый костюм, местами пострадавший от огня и первым делом воззвал к своему в ужасе забившемуся в угол сознанию. Предстояло наконец обдумать всё трезво. С самой своей молодости ему не доводилось переживать подобных вспышек ярости, и он надеялся, что в будущем также не придётся. Сему опасному явлению способствовало слишком глубокое проникновение в сознание юноши, заставившее чародея разделить поглотивший его страх, причины которого сегодня ещё предстояло выяснить. К тому же, чужой эмоциональный опыт подстегнул развитие собственной паники, которая, будучи своевременно задушенной, вылилась затем в невиданный по силе выброс энергии. Это лишний раз доказывало, что между ним и мальчиком существовала необъяснимая связь, название которой он, увы, знал слишком хорошо, чтобы её отрицать. Однако разбираться в причинах и возможных последствиях, а также копаться в душе юноши и своей собственной, дабы проверить эти предположения, он не имел ни малейшего желания. Такие опрометчивые действия могли только всё усугубить. На сей момент было важно, что он справился с этим огненным кошмаром, причём справился виртуозно, став единственной жертвой собственной тёмной стороны. Таким самоконтролем могли похвастаться далеко не все. И уж если он сумел остановить столь неукротимый и гибельный процесс, то этот слабый росток нового чувства где-то на задворках своей души, точно вырвет с корнем, даже не прилагая усилий.

Мысли кудесника сами собой обратились к его воспитаннику. "С возвращением, синьор", - эти слова вдруг снова потревожили его слух, будто прозвучали над самым ухом, и он даже инстинктивно повернул голову, будто желая встретиться лицом к лицу с невидимым собеседником. Он совершенно точно знал, что мальчишка ждал больше недели, чтобы наконец произнести эту незатейливую фразу, весь сегодняшний день изнывал от нетерпения, а перед их встречей, вероятно, испытал сильнейшее душевное потрясение. А что же сделал он? Проявил равнодушие и эгоизм, поддавшись, в сущности, не более чем зыбким эмоциям, которые предпочёл выплеснуть на беззащитного человека. Он даже помыслить боялся о том, что могло бы произойти, не найди он в себе достаточно выдержки, чтобы заглушить клокотавшее внутри него безумие. Волшебник попробовал снова послушать сердце мальчика, но его внутренний слух уловил такое, что заставило его немедленно позвонить в колокольчик и приказать явившейся служанке поторопить "маленького синьора". То был даже не пульс, а некая неестественная смесь хаотичных ударов с частыми вздохами и прерывистыми всхлипами. Без сомнений, нужно было немедленно успокоить его, ибо весь вечер балансировать на грани собственных сил в планы мага не входило.

Прежде чем юноша нерешительно постучал, чародей уже около пяти минут наблюдал, как он бессильно прислонился щекой к обратной стороне двери в комнату, словно желая своим испуганным, но беззаветно преданным сердцем достучаться сквозь эту непоколебимую преграду до души своего наставника. Что ж, дверь ему отворить, пожалуй, можно, а вот о душе придётся забыть. Так будет лучше для обоих. Получив разрешение войти и сесть, мальчик, несмотря на смягчившийся тон герцога, всё ещё не мог дерзнуть заговорить. Заметно было, что одевался он в спешке, не смея опоздать, как ему и было велено. Волосы его были ещё мокрыми после купания и расчёсаны кое-как. Тонкие струйки воды стекали по вискам и шее за ворот новой сорочки. В тот момент он был похож на беспомощного птенца, выпавшего из гнезда во время сильной грозы и с инстинктивным ужасом и одновременно любопытством глядевшего на огромный, опасный мир. Волшебник снова, как и в день их первого выезда на прогулку, почувствовал холодное шевеление стыда под своей кожей. Несколько месяцев назад он говорил юноше, что никогда не обидит невинного, но на протяжении всего этого времени только и делал, что мучил его несчастную душу. Он зачем-то взял в руки широкую льняную салфетку, очевидно, забытую на столе слугами. Ему вдруг захотелось просто что-то сделать для мальчика: любую мелочь, только бы не начинать этот разговор хищника и жертвы. Тем более, что маг не был до конца уверен в распределении ролей между ними.

- Твои волосы, - неопределённо сказал он, дотронувшись до струящегося влажного шёлка, - позволь мне помочь...

Он обошёл кресло, в которое юноша буквально вжался, словно стремясь быть менее заметным, слившись с предметом, и начал скользить салфеткой по его локонам, даже в этом состоянии распространявшим свой непередаваемый аромат. Всё это время его подопечный сидел тише воды, ниже травы, не решаясь шевельнуть ни одним мускулом, и покорно принимал эти нежные терзания, испытывая некое иррациональное, страдающее наслаждение. Сам же чародей вдруг с неожиданной ясностью осознал, что он наконец Дома. Не в обезличенном жилище, коих он за всю жизнь сменил бессчётное количество, а именно у себя Дома, где его всегда ждут и примут любого. Он буквально прочёл это своими пальцами, когда ощутил приятное покалывание сотен крошечных игл - так энергия мальчика откликалась на его присутствие. Это едва ли не из пустоты пришедшее понимание наконец даровало ему столь долгожданные уверенность и покой. И пусть некоторые сомнения ещё оставались, по крайней мере, он знал, что вполне сможет уживаться с этим необычным созданием без кипящих страстей и жутких инцидентов, подобных сегодняшнему. В завершение он пригладил непослушные пряди, заметив, как крепко, до хруста в суставах, юноша вцепился в подлокотник кресла.

- Благодарю, синьор, но вам не обязательно было беспокоиться, - от вибрации его голоса, казалось, дрожал воздух в комнате.

- Не стоит благодарности. Должен сказать, что я очень рад вернуться и видеть тебя в добром здравии. Очевидно, сегодня между нами произошло некоторое недопонимание, но, прежде чем начать говорить об этом, я бы хотел услышать объяснение твоего исчезновения без предупреждения, да ещё и в столь поздний час.

Мягкий тон герцога немного успокоил страх мальчика перед гневом своего покровителя, что позволило ему наконец отпустить свой голос и поведать о причине несвоевременной задержки.

- Я поехал к реке встречать вас, - начал он, едва справляясь с учащённым дыханием. - Не дождался и уже собирался повернуть домой, но услышал крики недалеко. Я пошёл посмотреть и увидел женщину. Она плакала, - от волнения он прервался и глубоко вздохнул.

- Продолжай! - Волшебник благосклонно кивнул.

- У неё было большое горе: мне сказали, что её маленький сын без её ведома зашёл в воду и, может быть, утонул. Его старший брат был неподалёку, но не смог уследить или сделать что-нибудь.

- И ты решил, что тебе удастся?

- Я не знал, - взволнованно произнёс юноша, - я не подумал об этом. Эта женщина могла потерять сына. Я просто хотел помочь, хотя на самом деле ныряю плохо и очень боюсь это делать. Там было так холодно, мне было страшно, что не смогу шевелить ногами или руками, но я продолжал искать его. И нашёл! Понимаете, синьор, я нашёл его!

От мальчика исходило такое чистосердечное лазорево-радостное свечение, что маг решил не перебивать его, дабы не вспугнуть это маленькое волшебство. Лишь лёгкой улыбкой показал свою заинтересованность в рассказе. Его воспитанник тем временем, воодушевлённый своими воспоминаниями, увлечённо продолжал:

- Я вытащил его на берег и помог избавиться от воды, чтобы он мог дышать. Сначала надавил несколько раз на грудь, потом передал воздух через рот. Вы сами рассказывали мне, помните?

- Конечно, и очень рад, что ты также запомнил, - ответил герцог, про себя похвалив собственную сдержанность, ограничившую эти уроки медицины лишь теорией.

- И он ожил! - Восторженно воскликнул юноша. - Он снова смог дышать, хотя и всё время кашлял. Его родные были так рады, обнимали меня, благодарили. Другие люди на берегу говорили, что я герой, - при этих словах он смущённо улыбнулся и мгновенно покраснел.

- Ты и есть герой, - твёрдо сказал чародей.

- О, синьор, вовсе нет! Я всего лишь поступил, как положено христианину. Я просто не мог пройти мимо. Этот маленький мальчик... Ему было столько же, сколько мне, когда умерла моя матушка. Я подумал, что им никак-никак нельзя разлучаться сейчас, - его чистый взгляд затуманился грустными воспоминаниями.

- Но тебе ведь было приятно, когда тебя все благодарили и называли героем? - Спросил волшебник, решив вновь направить разговор в более весёлое русло.

- Мне было неловко... Я ведь ничего особенного не сделал. Матушка говорила, что люди должны совершать хорошие поступки не ради славы и наград, а из доброты и сострадания. Если каждый будет добрее к ближнему, то все приблизятся к Богу.

- И ты правда веришь в это?

- Да, - просто ответил мальчик.

Не требовалось заглядывать в его разум, всё сказал честный, проникновенный взгляд. Мага посетила нечаянная мысль: а что, если это удивительное существо, при всей непродолжительности своего века, уже понимает гораздо больше него самого. Но он тут же отогнал её: не к кому было приближаться и некуда было стремиться, оставалось лишь слепо лелеять в себе то или иное убеждение, дабы неприкаянной, мучающейся душе было, за что цепляться. На данный момент ему предстоял разговор, гораздо более важный, чем метафизические рассуждения.

- Послушай, - начал он, стараясь говорить как можно увереннее, - полагаю, мне стоит объясниться. Сегодня при нашей встрече я позволил себе повысить на тебя голос, не дав возможности высказаться и объяснить своё отсутствие. Я должен извиниться за эту несправедливость. Принимаешь ли ты мои извинения?

Юноша смотрел на него в полном недоумении, его разум на самом деле не мог принять тот факт, что этот благородный господин, его покровитель и наставник, извинялся перед ним.

- Синьору не нужно думать об этом. Я никогда не стал бы таить обиду на вас, - сбивчиво пробормотал он, но, встретившись с открытым взглядом герцога, споткнулся на полуслове и, окончательно смутившись, тихо проговорил: - Конечно, принимаю...

- Очень рад это слышать. И на будущее знай, что обычно моё поведение далеко от идеального, но это не означает, что я разочарован или недоволен тобой. Сегодня я был очень обеспокоен твоим отсутствием, а также отсутствием каких бы то ни было вестей, и сорвал своё волнение на тебе, чего обязан был всячески избегать, и буду стараться избегать впредь. Но я повёл себя так, ибо тревожился за тебя, ведь я должен заботиться о твоей безопасности. Помни: я не всегда могу быть прав, но всегда останусь на твоей стороне и неизменно буду действовать тебе во благо.

Щёки мальчика расцвели розовыми бутонами румянца, а васильки глаз замерли на лице чародея, на мгновение словно ощутившего тёплое прикосновение их взгляда. В тот момент его подопечный как никогда был похож на младенца и испытывал одновременно неловкость от такого внимания к себе и тихую отраду от того, что кто-то, возможно, впервые за его жизнь, переживал о нём.

- И позволь сказать, - твёрдо добавил волшебник, - что сегодня ты поступил мужественно и благородно. Я очень горжусь тобой.

Он знал, что эта похвала была необходима юноше. Сколько раз в молодости он сам надеялся заслужить поощрение или хотя бы внимание к своим достижениям со стороны отца, но так и не дождался. Титулы и земли были не в счёт. Даже слава победителя, хотя и кружила голову, вскоре испарялась, подобно летучему флюиду. Иногда он желал просто наедине услышать от родного человека слова одобрения и поддержки, а не торжественные речи при огромной толпе народа о величии и доблести его подвигов, кои в итоге оказались никому не нужны. И сейчас, глядя в изумлённо-благодарные глаза мальчика, он всё больше укреплялся во мнении, что такие простые слова стоит произносить чаще.

- Синьор, я... - Юноша пытался выговорить нечто важное, давно уже стремившиеся на волю из самых глубин его души, но голос изменил ему, поэтому он лишь беспомощно опустил голову, снова запечатав это в себе на неопределённый срок.

Маг сделал вид, что не заметил его попытки, и, решительно поднявшись с кресла, сказал:

- Однако, мы с тобой заговорились, даже ужин пропустили.

- Ничего страшного, синьор, я не голоден.

- Тогда иди спать: время уже довольно позднее, а последние часы для нас обоих выдались нелёгкими. Нужно отдохнуть.

И он мягко привлёк к себе мальчика, уже подошедшего ближе в ожидании благословения на ночь. Утонув в шафрановых волнах волос, всё ещё хранивших влагу, чародей вынужден был признать, что, несмотря на всю свою решимость покончить с ненужными чувствами, он не в силах был отказать себе в исполнении этого ежевечернего ритуала.

XIII

С того памятного дня герцог начал постепенно примиряться с присутствием юноши в его жизни и учился не заострять внимание на своём особом отношении к нему. Он убедил себя, что, не разобравшись поначалу в хаосе желаний, эмоций и ощущений, сильно преувеличил его значимость и роль в собственной судьбе. Безусловно, его приёмный сын был во многом уникален и не похож на прочих представителей рода человеческого, чем вызывал у него крайний интерес и даже симпатию. Волшебнику было небезразлично его будущее, как и будущее его сестры, в котором он намерен был принимать участие и впредь. В конце концов, если Магистр мог годами тратить своё время на пестование желторотых птенцов иной расы, почему бы ему не вырастить человеческих детей? Тем более, с такой невиданной внутренней сутью. Ведь кому-то же стоило наконец дать этому городу хотя бы пару достойных жителей. К тому же, теперь с ним рядом всегда была преданная душа, что составляло несомненный плюс. Маг предпочитал игнорировать резкие взлёты сердцебиения мальчика и своего собственного, когда они вместе выезжали на прогулки, сходились за обеденным столом или в его кабинете и личных покоях для вечерних бесед. А со временем такие скачкИ стали повторяться всё реже.

Юноша также как будто стал спокойнее, и хотя по-прежнему смотрел на своего покровителя с безграничным обожанием, всё же почти преодолел свой необъяснимый страх перед ним. Он продолжал постигать науки, обучаться живописи и верховой езде, но своим привычкам водиться с детьми прислуги и помогать по дому так и не изменил. Не менял взглядов и герцог, снисходительно смотревший на такое поведение. Его приёмная дочь регулярно приезжала погостить, и тогда дом наполнялся счастливым смехом и особой юной энергией, непривычными для сдержанной атмосферы особняка, много лет хранившего печать одинокой жизни своего хозяина. Однажды чародей даже позволил детям пригласить в дом друзей из простых сословий, устроив для них нечто вроде небольшого званного ужина, что было совсем уж немыслимо для человека его положения. Прислуге оставалось только качать головами в немом удивлении и шептаться о том, насколько добр и чуток их синьор.

За повседневной рутиной с её малыми радостями никто из обитателей поместья не заметил, как наступила зима. Прозрачный утренний воздух теперь сладкозвучно звенел холодной хрустальной мелодией, и временами колючая крошка инея ложилась на всё вокруг, заключая знакомые предметы в изысканную драгоценную оправу. В отсутствие ветра герцогу и его воспитаннику ещё удавалось проезжать небольшие расстояния в карете, ибо, хотя в этой части страны настоящие морозы были довольно редким явлением, всё же зимняя суровость природы мало благоприятствовала неспешным выездам в открытой коляске. В такие дни они недолго прогуливались среди алмазного очарования застывших изломов леса. Волшебник находил очень гармоничным сочетание этого зыбкого изящества природы с трепетно-хрупкой внешностью мальчика, и часто украдкой задерживал на нём свой взгляд, пока тот завороженно, почти не дыша, любовался стеклянной коркой льда на забытом древесном листке или самозабвенно рассказывал о том, что у облаков, оказывается, тоже есть свои цвета.

Однако, когда холодные вихри прочно обосновались на земле, принеся с собой обжигающе-ледяные дожди и редкий снег, традиционные утренние выезды пришлось окончательно отменить. Вместо этого его подопечный раз в день, в перерывах между занятиями, выбегал во двор, чтобы вместе с товарищами погрузиться в обычные забавы на открытом воздухе, за которыми маг часто наблюдал из окна своей спальни с тайной, не признаваемой даже перед самим собой, завистью. Хотел бы он с той же молодой, свободной беспечностью просто насладиться этими мгновениями веселья, но, увы, давно утратил ценную способность безоглядно отдаваться счастью. Когда же юноша, опьянённый свежестью и собственным восторгом, с пылающими щеками и пляшущими искорками в небесных глазах, наконец возвращался в дом, чародею стоило немалого труда, чтобы ответить на его радостное приветствие сдержанным кивком или спокойной улыбкой.

Зато с приходом ранней, неторопливой темноты, их совместные вечера стали начинаться раньше. Теперь почти сразу же после ужина волшебник неизменно слышал робкий стук в свою дверь и впускал мальчика, который полюбил садиться на низенькую скамеечку почти у самых ног своего наставника. Наблюдая за колдовским танцем пламени в камине, они вели длинные беседы об античной философии и жизни людей в дальних странах, пока за окнами деревья во всей своей нагой красоте шептались в обнимку с ветром у догоравшего костра заката.

Приближалось Рождество. Ежегодно герцог и его давний австрийский знакомый, важная фигура при императорском дворе и по совместительству почётный гражданин Пармы, совместно устраивали на следующий день после торжественной мессы приём для верхушки городской знати, а также благотворительный вечер для бедняков, обычно включавший в себя праздничный ужин и раздачу детям рождественских кексов панеттоне ¹⁷. Последний факт привёл юношу в неописуемое восхищение щедростью и человеколюбием своего покровителя, и он тут же изъявил желание присутствовать на сём мероприятии. Однако магу пришлось охладить его пыл сообщив, что в это время они должны уже быть на балу, в доме его друга, где он намерен наконец представить приёмного сына свету¹⁸. Услышав эти слова, мальчик буквально потерял дар речи, который, впрочем, вернулся к нему через минуту в форме неудержимого потока слов. Он непременно желал доказать, что ещё не готов, не справится, что ему не хватит знаний и манер, и он, упаси Господь, может опозорить своего наставника. Чародей прервал его, мягко положив руку на плечо, чем, разумеется, заставил его тут же замолчать и в смущении спрятать глаза.

- Всё будет хорошо, - уверенно сказал он. - Можешь не сомневаться: чтобы поддержать пустой светский разговор, много знаний не требуется, а манеры твои уже достаточно хороши. К тому же, я верю в тебя.

- Только вы и верите! - С отчаянием в голосе едва ли не выкрикнул юноша. - Я ведь родился нищим, я никто. Вы сами сказали, что там соберутся все богатые и знатные синьоры. Ваш друг - дворянин, приближённый самого императора. Как я могу быть среди них всех? Я не ровня им. Я стою в самом низу, и на меня будут смотреть, будто я ничто.

- Во-первых, успокойся, - терпеливо начал кудесник. - Во-вторых, твоё происхождение не имеет никакого значения. Неважно, кем ты был раньше, сейчас ты - мой сын, а я такой же дворянин и приближённый императора, как и те, кого ты так боишься. И смотреть на тебя будут именно в этом качестве. И уважать, это я тебе обещаю. ("Пусть кто-либо только посмеет поступить иначе", - подумал он). И последнее: никто не имеет права ставить тебя ниже себя. Дело не в богатстве и не в титулах, а в том, что иногда один человек может быть нравственно выше сотен и даже тысяч людей, мнящих себя властелинами мира, но внутренне ничего из себя не представляющих. Поверь мне, это как раз случай нашего "высшего" общества. Так что, подними голову и иди!

Лицо мальчика, за минуту до того выражавшее полную безнадёжность, теперь озарила благодарная улыбка.

- Хорошо, синьор, - вымолвил он уже более спокойно, - я всё сделаю, как вы скажете.

- Вот и молодец. А теперь давай обсудим нашу с тобой подготовку к Рождеству.

Волшебник уже более двух веков не отмечал праздник рождения Христа, но в этом году, безотчётно желая порадовать своего воспитанника, решил потворствовать этой нелепой традиции. Так в доме появились огромные презепе¹⁹, которые он заблаговременно заказал мастеру в Неаполе. Посреди большого зала установили невиданных размеров серро, пирамиду с полками, на которых разместились причудливые рождественские украшения и подарки, а позднее - праздничные сладости. Венчала всё это великолепие звезда украшенная цветными лентами, серпантином и золотой фольгой, повешенными вокруг рамы. Юноша был совершенно поражён и околдован этой сказкой и никак не мог осознать, что она неким непостижимым образом стала былью. Потому он во всём желал участвовать, помогал сбившимся с ног слугам с уборкой и украшением дома и развил такую бурную деятельность, что примерно за пять дней до праздника маг махнул на всё рукой и освободил его от занятий. Он даже позволил мальчишке перед самым днём Рождества поджечь большое полено²⁰, которому полагалось гореть вплоть до Нового года, дабы Дева Мария во время полуночной мессы могла войти в дом, чтобы согреть младенца Иисуса идущим от него теплом. Он знал, что этот обычай восходил к временам языческих Сатурналий²¹ и не имел ничего общего не только с реальностью, но даже и с той приспособленческой религией, которая предписывала праздновать появление на свет несуществующего ребёнка выдуманного божества. Тем не менее, он не стал переубеждать мальчика: не хотел разрушать его трогательную, несмелую и будто в саму себя не верившую радость по поводу царившей вокруг весёлой суеты, удивительных украшений, пошива нового камзола для грядущего важного приёма и главное - совместного времяпрепровождения со своим обожаемым наставником.

В предрождественские дни чародей на время отложил свои дела, ибо вести их, в сущности, было не с кем: все его коллеги и партнёры были поглощены теми же праздничными заботами. Поскольку Парма в дни торжеств была очень красива, они посвящали своё время прогулкам по её улицам. Герцог никогда не думал, что будет жить в столице наследственных владений древнего итальянского рода²², фактически воссозданного его ныне покойным близким знакомым из давнего прошлого, отношения с которым в разные периоды жизни, увы, также были неодинаковыми. Ещё одна оборванная нить. Но, так или иначе, он оказался в городе, который двести лет находился под властью этой благородной семьи. И сам себе не мог объяснить, зачем ему с его удачной карьерой при дворе понадобилось переезжать сначала в Милан, а затем сюда... Причина была явно не в осмотре достопримечательностей, однако, юноше их показать определённо стоило. Они вдвоём часто гуляли по площади Дуомо²³, где за несколько дней до праздника развернулась рождественская ярмарка, составлявшая главный элемент веселья в городе. Мальчик во все глаза разглядывал невиданных им прежде дзампоньяров - пастухов из горных областей, гулявших с песнями и гимнами по главным улицам, устраивавших представления на религиозные темы и игравших на музыкальных инструментах. Он восхищался презепе, выставленном у Кафедрального собора и прелестными лампадками возле Баптистерия²⁴. "Внутри них будто небесный огонь", - с восторгом замечал он.

Волшебник смотрел со стороны на собственную семейную идиллию и впервые за долгие годы чувствовал покой в душе. Несмотря на то, что он так до конца и не разобрался в себе, в те дни, наполненные суматохой и радостным ожиданием чуда, он был почти счастлив. "Почти", ибо был уверен, что путь к абсолютному и всеобъемлющему счастью, если оно существует, для него навеки закрыт. Омрачало эту безоблачную картину лишь отсутствие его приёмной дочери, которая упрямо заявила, что приедет только после Рождества, поскольку намерена всю Святую Ночь провести вместе с монахинями в молитвах и благодати. Чародей знал, что юношу расстроило такое её решение, ибо он надеялся, что в этот светлый праздник вся семья окажется в сборе, но, уважая выбор сестры, не выказывал недовольства. Вообще, желание девочки посвятить себя служению Богу, казалось, беспокоило его, в отличие от мага, который просто ждал, когда же наивные детские фантазии уступят место не менее наивным, но всё же более реальным надеждам и переживаниям молодости.

Сочельник они провели вдвоём. В поместье было непривычно тихо: небольшой банкет для слуг и их родных был ещё одной традицией в доме герцога, которая поддерживала его славу благотворителя и человека прогрессивных взглядов. В то время как в других домах прислуга в этот день вынуждена была допоздна выполнять свои обязанности на совместных ужинах многочисленных семейств, кудесник не только никого не задерживал, но и отпускал пораньше, дабы его работники могли заняться организацией собственного праздника, проходившего обыкновенно в одной из комнат помещения для слуг, которую за огромные размеры прозвали "большим залом", по аналогии с господским особняком.

В тот вечер волшебнику и его подопечному прислуживала только верная экономка, проворно сновавшая между "большим залом", кухней и столовой своего господина. В этой суете она не забывала спокойно и твёрдо отвечать отказами на постоянно сыпавшиеся со стороны "маленького синьора" предложения помощи. Все разговоры за ужином сводились к одному предмету - предстоявшему вечеру в доме австрийского вельможи, который, несмотря на ободряющие речи мага, всё же продолжал вызывать в душе мальчика крайнее волнение. В итоге герцог решил не мучить его ожиданием и отправить спать пораньше, указав на необходимость как следует отдохнуть перед завтрашней мессой. Сам он спустился в подвалы, которые давно уже не посещал и где намеревался сосредоточиться на тренировке своих способностей, но так и не сумел: сердце юноши, обычно тихо и размеренно бившееся в это время суток, сохраняло учащённый и даже тревожный ритм далеко за полночь, что никак не способствовало спокойствию чародея. Наконец он оставил дела, поднялся наверх и, подойдя к его спальне, приложил руку к двери. Резкая голубая вспышка под его ладонью тут же утихомирила беспокойный стук, дав возможность услышать ровное дыхание спящего.

XIV

Рождественская месса в Соборе, как всегда, была нестерпимо нудной. Скучать на подобных обрядах было для волшебника обычным делом, с тех пор как он сам начал проводить службы и читать проповеди для сотен, а часто и тысяч людей, в абсолютной пустоте глаз которых отражалась столь же безграничная пустота их душ. Куда привычнее и приятнее для него было позже произносить речи перед готовой к бою армией или жителями покорённых городов. Но славные деяния прошлого давно стали пищей Хроноса²⁵, а всё, что оставалось ему теперь - это вызывать в памяти их призрачные образы и развлекать себя чтением мыслей окружавших его овец стада Господня, впрочем, не менее скучных, чем в конец опостылевший ритуал. Наблюдая за мальчиком, сложившим руки в проникновенной молитве и не сводившим с церковной кафедры не менее проникновенного взора, он подумал, что мистическое создание, коему все здесь столь упорно стараются поклоняться, пожалуй, было бы достойно даже ревности, существуй оно на самом деле.

По возвращении домой, юноша был настолько измучен долгой церковной службой, что даже ни разу не упомянул о завтрашнем приёме и уснул без всякой магии, лишь только его голова коснулась подушки. Зато утром, точнее, уже ближе к полудню, по резко ворвавшемуся в его сознание бешеному ритму, чародей понял, что паника вернулась. Когда они увиделись в столовой за поздним завтраком, мальчик от волнения даже не смог как следует поздороваться со своим покровителем, а есть начал только после строгого настояния последнего. Сразу же после трапезы маг предложил ему прогулку верхом, будучи уверен, что общение со столь любимыми лошадьми отвлечёт его от тревожных мыслей. Так и случилось. Кроме того, довольно прохладный воздух остудил внутренний пожар эмоций, всё это время терзавших его душу.

Юноша сохранял относительное спокойствие вплоть до самого вечера, пока не услышал короткий, уверенный стук в свою дверь. Он тут же распахнул её и обомлел: на пороге стоял герцог собственной персоной. Он не был здесь с того самого дня, как передал воспитаннику ключ от его комнаты, и мальчик не то чтобы совсем не надеялся на его приход, но уже почти перестал ждать. Смущённо пряча улыбку, что, впрочем, плохо ему удавалось, он пригласил волшебника войти, а сам притворил дверь и остановился в нерешительности за его спиной.

- Я пришёл посмотреть, готов ли ты, - просто объяснил нежданный гость цель своего визита.

- Да, синьор, я готов, - тихо ответил юноша, пристально следя за направлением его взгляда.

Он очень боялся, что его наставник по каким-либо причинам сочтёт обстановку в комнате неприемлемой, а потому сам начал взволнованно оглядываться, ища признаки возможного хаоса. Но глазу совершенно не за что было зацепиться. Несмотря на то, что он сам, без помощи слуг, убирал свою спальню, везде царил образцовый порядок. Постель была безупречно заправлена, книги на полках стояли ровными рядами, письменные принадлежности были аккуратно разложены на столе, а все предметы одежды занимали надлежащие им места в комоде, и нигде ни намёка на пыль. Маг с удовлетворением отметил, сколь полезна привычка к чистоте.

Да и сам обитатель этих покоев вполне соответствовал их виду. Его шёлковый камзол²⁶ кремового цвета с серебряными пуговицами, надетый поверх простой белой рубашки без кружев, прекрасно сочетался с чёрным бархатным аби²⁷, идеально сидевшим на его фигуре, и такими же кюлотами²⁸. Обыкновенно герцог не любил вычурную французскую моду с её обилием складок, лент, золотой вышивки и дорогих тканей²⁹, но на этот раз не удержался от соблазна слегка оживить аби, заказанное в Лондоне, ненавязчивыми узорами серебряного шитья на рукавах и стойке воротника. А вот от париков он всегда отказывался, предпочитая просто собирать свои длинные тёмные волосы тонкой лентой, к чему твёрдо намерен был приучить и своего подопечного. Чародей не мог не обратить внимания, что сдержанный английский стиль одежды идеально подходил мальчику, тем более что сам был его преданным приверженцем. Глядя на изящный и вместе с тем взрослый, даже мужественный образ юноши в новом наряде, так удачно подчёркивавшем его особую, одухотворённую красоту, он подумал, что сейчас самым верным решением было бы послать в ад бал и гостей, сжать мальчика всей силой своей стальной хватки, лишив возможности движения и голоса, и как можно скорее перенести в тёмные глубины катакомб, где никто не услышал бы даже самых отчаянных его криков. А затем при помощи чего угодно - верёвок, цепей, замкОв, магии - оставить его там навсегда, полностью исключив вероятность побега, дабы никто из жалких человеческих существ не смел ни в этот вечер, ни когда бы то ни было ещё запачкать своим недостойным взглядом это чудо. Его чудо, чёрт возьми!...

Почувствовав угрожающее жжение в пальцах правой руки, колдун незаметно стряхнул с ладони крошечную тёмно-алую искорку и изгнал за пределы своего разума невесть откуда взявшееся видение. То, что он уже не в первый раз не в силах был совладать с картинами, возникавшими в сознании, все более беспокоило его, но сейчас на то не было времени. Заметив, что юноша никак не мог справиться с шейным платком, волшебник молча подошёл к нему и принялся сооружать сложный узел. Он старался не встречаться с мальчиком глазами с тем же упорством, с коим последний искал его взгляда. Сквозь плотную, дышавшую жаром стену он услышал свои слова:

- Я ведь ещё не вручил тебе рождественский подарок, верно? Полагаю, сейчас самое время...

Юноша только изумлённо распахнул две пронзительно-голубых бездны, из которых совершенно неудержимо и бесконтрольно вырывались потоки чистой глубинной энергии его сути. Он пробормотал что-то о том, что ему никогда не приходилось принимать подарки, и синьору не стоило тратить на это своё время, но чародей уже не слышал его. Он крайне редко прилагал столько усилий, чтобы оставаться спокойным, но хуже всего было то, что энергетический канал между ними открылся и с таким неуёмным аппетитом начал поглощать жизненные силы мальчика, что мага охватил самый настоящий ужас. Что именно он предпринял, чтобы прекратить это, по сути, убийство человека, он сам в полной мере не осознавал, но буквально через несколько мгновений всё закончилось так же неожиданно, как и началось. Он позволил себе только прерывистый вздох, ни одним жестом не выдав своего состояния, и обратился к своему подопечному как можно более ровным голосом:

- Каждый должен хоть раз в жизни получить подарок на Рождество. И поскольку ты так истово веруешь в своего Бога, я решил подарить тебе Вифлеемскую звезду.

Он достал из-за широкого отворота рукава маленькую плоскую коробочку и открыл её. Внутри оказалась серебряная брошь очень тонкой работы с голубым драгоценным камнем, в неверном пламени свечей и вправду мерцавшем, подобно звезде в ночном небе. Форма её также соответствовала этому загадочному светилу. Украшение было совсем небольшим, довольно элегантным, но без вычурных деталей, что ещё раз подчёркивало всю нелюбовь герцога к излишествам.

Юноша, казалось, на время забыл, где рождаются слова, так и замерев, не отрывая глаз от этого чудесного образца ювелирного искусства.

- Синьор... Это правда для меня? - Он наконец уговорил себя произнести хоть что-то.

- Для кого же ещё?

- Я... Спасибо вам. Это самый лучший подарок.

- Откуда же ты знаешь, что он лучший, если до этого не получал подарков?

- Но ведь он первый, самый-самый. Я запомню его на всю жизнь...

- Справедливо. Хотя это лишь обычная брошь, но я рад, что она тебе понравилась. Сегодня она не очень популярна, но на твоём наряде вполне себя оправдывает.

- Как красиво сверкает это маленькое стёклышко, - Искренне восхитился мальчик.

- Это не стекло, а голубой топаз, редкий драгоценный камень. Уверен, тебе очень подойдёт.

- Но как же... Мне ведь нечего подарить вам... И я... я не заслужил... - Юноша многое пытался сказать, но голос отказывался ему повиноваться.

"Заслужил большего", - кудесник чувствовал, что эти слова уже готовы были сорваться с кончика языка, однако вовремя прикусил его и сдержанно произнёс:

- Сейчас я считаю, что заслужил. Время покажет, прав я или нет.

И он аккуратно приколол миниатюрную сверкающую звезду прямо в центр шейного платка, который только что завязал.

- Вместо этих жутких кружев.

Волшебник осторожно взял мальчика за плечи и повернул к большому зеркалу у противоположной стены, ожидая новой вспышки энергетического голода, но её не последовало. Только умиротворение медленно распространялось по его крови. В отражении он увидел восхищённо-испуганное лицо своего воспитанника.

- Благодарю вас, Я никогда её не сниму, - в голосе его слышались слёзы, но он, по своему обыкновению, всеми силами старался не дать им пролиться.

- Думаю, это лишнее, - с лёгкой улыбкой заметил маг, - ты можешь пораниться. А теперь нам пора.

Они спустились вниз, и сели в поданную карету, вскоре доставившую их к парадному подъезду огромного великолепного особняка, к которому всё прибывали и прибывали гости. Трепет маленького сердца подсказал чародею, что беспокойство юноши вновь начало стремительно расти. Стоя перед длинной мраморной лестницей на огромное крыльцо, он на мгновение даже будто подался назад, но встретив преграду в виде твёрдой руки наставника на своём плече, глубоко вздохнул и сделал нерешительный шаг.

- Ничего не бойся, - говорил ему герцог по пути, - ты идёшь не на заклание, а всего лишь на бал. Здесь полагается веселиться. Какое-то время ты будешь главной новостью вечера, но вскоре тебя оставят в покое и дадут возможность насладиться обстановкой. Всё пройдёт хорошо. Если я верю в твои силы, то и ты сможешь поверить в себя.

- Я не подведу вас, - неожиданно решительно сказал мальчик.

На входе лакей принял у них верхнюю одежду, а второй слуга провёл прибывших через переднюю и открыл перед ними огромные двери, что, как и следовало ожидать, крайне смутило юношу. Он инстинктивно заслонился от яркого света сотен, а возможно, тысяч свечей, освещавших в тот вечер необъятных размеров бальный зал, по которому неторопливо прохаживались гости, и устоял на ногах лишь благодаря поддержке волшебника, так и не снявшего руки с его плеча. Мальчик, как завороженный, рассматривал кавалеров и дам в невиданных для него одеждах с золотыми и серебряными узорами, в немыслимых париках и дорогих украшениях. Он ещё не успел опомниться от первого впечатления, а к ним уже спешил хозяин дома. Он дружески приветствовал герцога и вежливо поздоровался с его юным спутником, на что тот ответил почтительным поклоном. Австриец учтиво улыбнулся и с лёгким акцентом произнёс:

- Позвольте представить вам мою младшую дочь. Она такая же ненавистница париков, как и вы.

После этих слов перед ними появилась девочка в голубом платье с золотистым растительным орнаментом. Она словно материализовалась из воздуха, чем привела в замешательство даже мага. Её чёрные, как испанская ночь, волосы не были даже уложены в причёску - просто небрежно рассыпАлись по плечам упругими завитушками локонов. Гладкая, слегка смуглая кожа, мягко впитывая в себя льющийся отовсюду свет, приобретала некий особенно прелестный медовый оттенок. И эта невыразимая сладость становилась ещё более желанной благодаря сочным земляничным губам и тёмно-шоколадным глазам. Нежный плен корсажа стягивал её гибкую талию и подчёркивал лишь начавшую расцветать девичью грудь столь чувственно, что чародей невольно залюбовался этим воплощением утончённой эстетики молодости. Пожалуй, она даже всколыхнула его сердце, заставив его биться чаще, пока он не понял, что другой, более важный звук, ускользает от его сознания тем стремительнее, чем пристальнее он смотрит на девушку. Он ухватился за тонкую струну мелодии сердца юноши и вслушался в неё, словно впервые. Стук был громким, частым и прерывистым, и такое состояние было бы понятно, если бы мальчик смотрел на дочь его друга. Но его взгляд был направлен прямо в глаза своего покровителя, что он позволял себе делать очень редко. Кудесник уже знал это выражение надежды и отчаяния, потому резко отвернулся и, поклонившись юной очаровательнице, присевшей в реверансе, дотронулся до её изящной руки самыми кончиками губ. Ощутив запах сливочной карамели, он поспешно разогнал горький туман в своём разуме и отстранился, уступив и своему подопечному право поприветствовать маленькую хозяйку дома. Она снова присела, и когда юноша повторил то же, что миг назад сделал он сам, волшебник буквально кожей ощутил, как рвалась наружу несчастная маленькая душа, но причины понять уже не мог. Вся сцена заняла не более минуты, к тому же её участники так хорошо скрывали свои чувства, что ни австриец, ни его прекрасная дочь, не заметили смятения гостей.

- Что ж, мой друг, - обратился вельможа к своему приятелю, - я полагаю, нам с тобой следует пойти и выпить немного, чтобы согреться, а молодёжь отпустить потанцевать.

И, ласково взглянув на девочку, спросил:

- Покажешь нашему юному гостю дом?

- С удовольствием, отец, - ответила она бархатным голосом.

- Что скажешь? - Поинтересовался маг у своего воспитанника, вновь осторожно сжимая его плечо.

Мальчик только беспомощно кивнул, и они с милой прелестницей тут же удалились. Чародея радовало лишь то, что невидимая струна его сердцебиения перестала так бешено дёргаться.

С первых минут знакомства и вплоть до окончания приёма никто уже не видел эту парочку порознь. Разумеется, они расходились, когда кудесник взглядом или жестом звал юношу к себе, дабы представить его очередной важной персоне, или девушка по какой-либо причине отлучалась. Однако, все танцы, коих они почти не пропускали, а также перерывы между ними, они целиком посвящали друг другу. За столом также сидели рядом, ибо герцог с приёмным сыном на правах почётных гостей расположились ближе всего к хозяину дома. Оставалось загадкой, где только молодые люди находили темы для разговоров, которые почти непрерывным потоком лились из их уст. Хотя, разве для двух юных сердец имеет значение, о чём звучит голос, если души непреодолимо притягиваются судьбой? Только бы звучал подольше.

Глядя на этот наивный флирт детей, волшебник окончательно убедился в том, что волнение, вызванное в нём этой, бесспорно, обворожительной девушкой, объяснялось скорее ностальгией по собственной молодости, нежели влечением души. Когда-то он сам, и не раз, бесстрашно падал в такие же бездонные глаза, словно в вязкую сладость шоколада, или зелёную прохладу древесной кроны, или необъятную бездну ночи, а то и вовсе тонул в бирюзовых волнах бескрайнего океана. Глаза менялись, а дивные ощущения от погружения в них ещё долго оставались прежними, пока не начали приедаться. Он не мог в точности припомнить момент, когда именно это произошло, но однажды осознал, что сказка закончилась и придётся жить в реальности, которая требовала политического брака. Тогда-то он и решил взять в жёны дочь французского дворянина, сестру короля Наварры³⁰, первую и единственную свою законную супругу...

Потому, стоя у самых перил в открытом коридоре второго этажа и наблюдая, как мальчик удивительно мастерски кружит свою чудесную партнёршу под звуки менуэта³¹, всеми единогласно почитаемого за танцевальное объяснение в любви, маг испытывал некую светлую грусть. Это чувство можно было даже назвать отрадным, ибо оно смягчало и делало почти незаметными болезненные уколы быстрых пламенных стрел ревности в его сердце.

Его мысли так и остались бы в нежно-лавандовых тонах, если бы в следующее мгновение до слуха не долетели ритмичные звуки гальярды³². В те дни она стала столь редким явлением на балах, что он даже удивился, что музыканты вообще её знали. Похоже, его австрийский друг или кто-то из членов его семьи обладал весьма оригинальным музыкальным вкусом. В отличие от гостей, из коих почти никто не тронулся с места, услышав малознакомый ритм, юноша со своей новой подругой первыми среди немногочисленных пар выбежали на середину полупустого зала. Когда-то сестра герцога, так же, как теперь эта беспечная красавица, лучезарно улыбалась, едва заслышав задорную мелодию, и в радостном нетерпении спешила вслед за ним или другим кавалером, чтобы первой ощутить особую магию музыкального вихря. Казалось бы, воспоминания о наивном увлечении сестрёнки этим некогда новым и быстро вошедшим в моду танцем должны были пробудить самые приятные эмоции.

Но, глядя на искорки счастья, вспыхивавшие в глазах мальчика всякий раз, когда он касался руки девушки или слегка поддерживал её за талию, чародей чувствовал, как его сердце живьём сжигали в дьявольской печи. В сознание, помимо его воли, вновь врывались образы тайных подвалов особняка, тяжёлых цепей и крепких верёвок, а лучше колодок, чтобы уж наверняка удержать его. Да, на этих нежно-тонких запястьях появятся жуткие синяки и ссадины, зато к ним более никто не прикоснётся. Да, в прозрачно-синей глубине глаз навсегда поселятся ужас и обречённость, но, по крайней мере, они никогда уже ни на кого не взглянут. И в них больше никто не посмотрит, кроме самого мага. Воистину, это только его драгоценность, и больше ничья! Он скорее позволит ему зачахнуть в заточении, чем разделит с кем бы то ни было. Если понадобится, то и убьёт, но сперва насладится... Чем? Ответов на этот вопрос было несколько, и волшебник обнаружил, что чем желаннее был вариант, тем бОльшие душевные терзания он испытывал. За годы жизни он познал множество видов изощрённых удовольствий. Некоторые были для него столь сладостными, что одно лишь воспоминание о них будоражило кровь. Теперь же, думая о юноше как об объекте своих пыток, он чувствовал одновременно кровавое упоение палача и неописуемый ужас жертвы. Словно каждый крошечный миг будущей боли этого беззащитного создания отзывался годом страданий в нём самом.

Герцог не мог не слышать угрожающего хруста деревянных перил, на которые опирался обеими руками, равно как и не видеть струек дыма, проходивших между его плотно сжатыми пальцами. И, безусловно, он ощущал скрытые, угрожающие вибрации стен и потолка дома, кое-где покрывшихся едва заметными трещинами - последствием мощного выброса его энергии.

Абсолютно незащищённый разум мальчика, в который кудесник всё это время упорно избегал заглядывать, теперь, помимо его собственной воли, стал открытой книгой, где можно было легко прочесть невыносимую правду: юноша не стал бы сопротивляться. Ему и в голову не пришла бы мысль защитить себя. Напротив, и мучения, и смерть от своего боготворимого и почитаемого идола были бы приняты с благодарностью и восхищением. Почему? Да потому, что он...

- Вам нехорошо?

Будь чародей любителем религиозных сказок, он решил бы, что слышал голос Сатаны, однако это был всего лишь хозяин праздника. Волшебник редко бывал так рад обществу человека. Он выбрался из тесного, душного плена своих противоречивых мыслей и немедленно воспользовался случаем завязать беседу, дабы хоть немного отвлечься от них. Австриец был очень встревожен состоянием гостя, заметив, как он тяжело вздохнул, болезненно прикрыв глаза и слегка наклонившись вперёд.

- Не беспокойтесь, - стараясь говорить как можно бодрее, ответил герцог.

- Просто немного устал. Да и ваше прекрасное вино не могло не ударить в голову.

На самом деле он не чувствовал себя столь скверно со времен своей военной кампании в Романье. Усилием воли подавив внутренних демонов, он выпрямился.

- Поздравляю, мой друг, у вас замечательный сын! - Его собеседник взглядом указал вниз, где пара продолжала свой беззаботный танец.

- Благодарю.

- Осмелюсь спросить, где вы отыскали этот самородок?

- Как и все самородки - среди пустой породы.

Вельможа едва заметно улыбнулся.

- Однако, - продолжал коммерсант, - вы и сам счастливый обладатель четырёх редких самородков.

На этот раз его друг расплылся в улыбке и поблагодарил за комплимент. Он был несказанно доволен сознанием того, что три его дочери и четырёхлетний сын, рождённые от жены-испанки, действительно все, как на подбор, отличались поразительной красотой, особенно младшая, которой только в прошлом месяце исполнилось пятнадцать.

- Я полагаю, - произнёс австриец, хитро прищурившись, - что сокровищам место в сокровищнице, и лучше, если она будет общей: так легче защитить и приумножить состояние.

Маг прекрасно знал, куда клонит этот мастер полунамёков, но решил для разнообразия подыграть ему.

- Я разделяю ваше мнение, - спокойно ответил он.

- И вы допускаете, что мы с вами могли бы объединиться, дабы сберечь наше богатство?

- Наше главное богатство - дети, - вся эта ситуация определённо начинала его забавлять.

- Разумеется, и, похоже, сегодня они нашли общий язык. А может быть, не только сегодня.

- О, я тоже заметил, и вижу в этом очарование юношеской симпатии.

- А я вижу в этом неоспоримое благо для обеих наших семей, - приятель устремил на него многозначительный взгляд.

- Что ж, у меня нет причин возражать вам, - совершенно нежданно для себя вымолвил чародей.

- Я считаю, нам непременно стоит в деталях обсудить эту возможность в более спокойной обстановке. Скажем, на следующей неделе?

- Буду очень рад.

- Тогда в ближайшее время я жду вас здесь. Решим всё спокойно, как любящие родители своих детей.

- Можете не сомневаться, я буду у вас.

Вельможа вновь не смог скрыть довольной улыбки:

- С вами приятно иметь дело!

- Не более чем с вами, друг мой.

И, обменявшись рукопожатиями, они направились вниз, дабы поприветствовать своих общих знакомых.

Именно так, легко и без лишних промедлений, герцог одним ударом разрубил тот запутанный узел собственных чувств, мыслей и противоречий, который вот уже долгих полгода безуспешно пытался развязать. О том, почему его внутренние ощущения говорили, что вместе с этим узлом было жестоко разрезано пополам его собственное сердце, он и думать себе запретил. Он действительно был убеждён, что лишь таким образом и следовало решать все подобные проблемы и искренне не понимал, как столь простая мысль могла не посетить его самого. Бесспорно, лучшим выходом из сложившейся ситуации, как для него, так и для юноши, являлась женитьба последнего. При всей ровности и внешнем благополучии их отношений как отца и сына, волшебник прекрасно понимал, что вечно удерживать его при себе невозможно: не на этом балу, так на другом, либо же при иных обстоятельствах, он рано или поздно скрестит свой взгляд с теми единственными глазами, кои непременно захочет созерцать всю жизнь. Так не лучше ли отпустить его теперь, пока привязанность к его чистой душе невольно не возобладала над разумом? Сближение же с объектом своей неоднозначной симпатии маг считал неприемлемым, хотя и знал, даже не прибегая к своим способностям, что сердце мальчика болело ничуть не меньше, если не больше его собственного. Понимая, что всё зависит лишь от него, чародей, тем не менее, не желал прекратить его страдания, ради его же блага. Никого ещё за все свои долгие годы он не смог сделать счастливым, ибо, даже искренне любя, не умел отдавать себя целиком. Лишь однажды ему довелось испытать истинно всепоглощающее чувство, которое показало его сознанию подлинную Мудрость, дало душе развитие и гармонию, а затем, безжалостно оборванное смертью, забрало половину этой души, оставив незаживающую рану, по сей день истекавшую кровью. Эти события, воспоминания о коих были вот уже более двух столетий под железным запретом, навсегда изменили его жизнь. После он видел в глазах своих близких и любимых что угодно: веру, благодарность, разочарование, страх, гордость, боль, прощение, часто ответное чувство и время от времени даже радость, но подлинное счастье - ни разу. Будто его любви неизменно суждено было разрушать судьбы тех, кто был ему дорог. С годами он понял, что такова его природа, а с ней спорить бессмысленно. К тому же, он ещё не встречал ни единого примера удачного или хотя бы удовлетворительного союза между представителями магической и человеческой рас. При таком положении вещей самым правильным решением было как можно скорее устроить брак его воспитанника и отдалить его от себя, отправив с молодой женой, скорее всего, в Австрию или Францию, а лучше ещё дальше. Разумеется, он будет поддерживать юношу, позаботится о его образовании, как и обещал, и никогда не откажет в помощи, но делать это на расстоянии представлялось несравнимо более безопасным, чем живя под одной крышей. Много лет назад его учитель высказал ему, тогда ещё юному и неопытному, одну важную мысль, которую он с тех пор почитал за истину: "Никогда не ищи союзников в войне с нежелательными чувствами. Одному под силу её выиграть, двоих же неизбежно ждёт поражение". Как раз этого кудесник и стремился избежать любой ценой, ведь в случае его фиаско, жертвой этой войны пал бы мальчик, а такого он никак не мог допустить. Именно потому он поставил себе целью разрешить эту ситуацию хотя бы в течение следующего года.

Подобные мысли не покидали волшебника весь остаток вечера, пока он вёл сдержанные споры о политике, наблюдая, как юноша что-то увлечённо шепчет на ухо своей чудесной новой знакомой, отражая горящей синевой глаз озорные блики её смеха.

Несмотря на всю свою занятость юной особой в течение всего бала, мальчик, тем не менее, успел уделить знакомству с представителями знати достаточное количество времени, чтобы совершенно их очаровать. Дамы единодушно характеризовали его такими лестными эпитетами, как "изумительный", "обаятельный" и "просто чудо", мужчины же сошлись во мнении, что он "весьма серьёзный и воспитанный молодой человек". Все оценили простоту и скромность его манер, а также учтивость и природный такт, которому не раз удивлялся даже сам маг. Умение же грамотно и вежливо вести беседу окончательно покорило весь высший свет. Единогласный вердикт был вынесен без обсуждений: за герцогом было признано полное право гордиться своим приёмным сыном. В этом вопросе он был полностью согласен с мнением общества, что случалось далеко не часто: в тот вечер юноша и вправду превзошёл самого себя.

Уже по пути домой, сидя в карете напротив своего подопечного, чародей поведал ему об успехе его первого выхода в свет. Щёки мальчика моментально запылали в своей обычной манере, и он скромно ответил, что лишь старался не бросить тень на имя Его Светлости и делать всё как положено. Тогда кудесник решил осторожно перейти к теме, столь интересовавшей его на протяжении всего приёма.

- А ведь сегодня, помимо всего прочего, ты ещё умудрился завоевать репутацию сердцееда, - шутливым тоном сказал он.

- Простите?

- Я о дочери хозяина. Ты ни на минуту не оставлял её одну. Полагаю, тебе была безмерно приятна её компания.

- Она очень хороший человек и интересный собеседник, - тихо промолвил юноша, спрятав своё трогательное стеснение. - И добрая девушка.

- И весьма привлекательная, ты не находишь?

- Да, синьор, - от смущения он перешёл на полушепот.

Право же, его умение ещё сильнее краснеть, когда, казалось, дальше уже было некуда, просто поражало. Но маг твёрдо намерен был вызвать его на откровенность.

- Несомненно, у неё также сложилось очень хорошее мнение на твой счёт, если уж она подарила тебе столько своего времени, пренебрегая другими молодыми людьми.

- Вы и вправду так думаете? - С надеждой в голосе спросил мальчик.

- Я в этом совершенно уверен.

- Тогда я очень рад, ведь мне бы хотелось, чтобы мы с ней стали друзьями.

Похоже, методы волшебника начинали работать: мальчишка постепенно раскрывался.

Однако он не услышал для себя ничего нового. Он лучше многих знал, чем в будущем обернётся такая дружба. Через год или два юноша явится к нему с просьбой как можно скорее нанести визит его знатному другу и поговорить о возможности помолвки и будущей свадьбы, ибо "мы ведь так любим друг друга". И все эти избитые "к чему такая спешка" и "вы ещё слишком юны" будут наталкиваться на непробиваемую стену слепого молодого чувства. Стараясь скрыть пробежавшую было по лицу тень, герцог заставил себя прислушаться к знакомым и почему-то ставшим теперь болезненными ударам. Они были довольно спокойными, возможно, даже слишком спокойными для неискушённой души, впервые попавшей под власть любовных чар, но он списал это на неопытность мальчика в сердечных делах и усталость. В сознании юноши явно читалась глубокая симпатия к милой девушке, потому он не стал исследовать её тайные уголки: всё лежало на поверхности.

- Мой друг, - мягко обратился к нему чародей, - можешь мне поверить, зарождающуюся любовь довольно часто именуют "дружбой".

- Любовь? - Мальчик посмотрел на него так, словно слышал это слово впервые.

- Разве эта прекрасная дама не затронула твоего сердца?

- О, да... Но...

Он споткнулся на полуслове и на мгновение замолчал, но, овладев собой, закончил:

- Она удивительная девушка, но я уже... - В голосе его появились нотки почти что страха, и только волшебник способен был услышать несколько миниатюрных взрывов в его груди. - Я не думаю, что влюблён в неё.

- На то людям и дано время, чтобы всё обдумывать и менять свои первоначальные суждения, - рассудительно произнёс маг.

Юноша ничего не смог ответить, но старался не поднимать глаз на своего собеседника. Глядя на густой румянец, окрасивший его лицо, герцог вдруг подумал о сочной, спелой малине с капельками росы, которую они с сестрой, будучи ещё детьми, однажды летом собирали в лесу. В тот день всё казалось волшебным, а ягоды просто божественными: так и таяли во рту. А что, если сейчас... Мысленно дав себе пощёчину, он в который уже раз за вечер прервал непрошенное видение, а заодно и этот бессмысленный разговор. Он узнал всё, что нужно, и скоро должен был встретиться с австрийцем, дабы обсудить будущее их семей. А в самое ближайшее время ему предстояло много дел: назавтра был назначен приезд приёмной дочери.

Всю следующую неделю дети были заняты друг другом, что дало возможность чародею наконец приступить к делам. Однако, погрузившись в работу, он почти ни на минуту не выпускал из памяти слов, сказанных на балу между ним и его приятелем. Он одновременно и желал, и избегал вспоминать о предстоящем серьёзном разговоре, и за этим беспокойным ожиданием не заметил, как настал день их встречи. Беседа неспешно проходила в абсолютно деловом тоне, создавая впечатление, что речь идёт скорее о некой коммерческой сделке, нежели о деликатном семейном деле. И хотя вельможа не понимал, что заставляет его друга так торопиться со свадьбой, всё же согласился дать детям время до лета (вместо полного года, как он планировал ранее), дабы они сами могли разобраться в своих отношениях. Если же в течение этого времени с их стороны не было бы замечено никаких действий в пользу заключения союза, предполагалось, что каждый родитель прямо предложит своему чаду этот брак как наиболее благоприятный вариант жизненного сценария. Сойдясь в таком решении, они пожали друг другу руки и разошлись, довольные каждый на свой лад.

Больше герцог к этому вопросу не возвращался, считая его окончательно решённым, и позволил себе хотя бы некоторое время прожить спокойно.

Настоящее таяло день за днём, а в будущем чутко притаилась загадочная, наивная, ласково-зелёная весна.

XVI

День Святого Джузеппе будто бы нечаянно возник перед волшебником, когда в один из мутных вечеров конца февраля мальчик, как обычно, появился в его кабинете для вечернего занятия. Они намеревались поупражняться в латыни, но во всё время урока маг чувствовал, что некая, уже зародившаяся, но пока ещё не оформившаяся мысль мешает ему самому сконцентрироваться. Глядя на то, как его воспитанник сосредоточенно перебирал страницы учебника, вчитываясь в довольно сложный текст, он припоминал, сколько же длятся их странные взаимоотношения и был даже несколько озадачен, когда осознал, что с их знакомства прошло уже почти десять месяцев. Память его вдруг зацепилась за дату и потянула за собой другую - девятнадцатое марта, праздник плотников. Ну, конечно! Именно о нём юноша говорил как о дне своего рождения в их первую встречу. В этом году ему должно было исполниться шестнадцать лет, и герцогу сама собой пришла в голову одна любопытная идея. Поскольку появление мальчика на свет совпадало с днём памяти довольно почитаемого святого, он решил совместить эти два события и отметить их одним большим праздником³³. Устроить нечто вроде именин, только с бОльшим размахом, ведь в том, что юноша заслуживал самого пышного торжества, не было никаких сомнений. Однако оставалось меньше месяца, и нужно было срочно заняться подготовкой. Кое-как завершив занятие и благословив мальчика на ночь, чародей тут же приступил к составлению списка гостей, и только на тридцатой фамилии заставил себя остановиться. Он понял, что всё это время просто перечислял видных представителей аристократии и своих самых важных партнёров в делах в городе и за его пределами, коих вместе с членами их многочисленных семейств уже набралось более сотни. Так он привык поступать, планируя свои вечера-экспозиции с мраморными статуями. Он почувствовал вину, что в своём тщеславном стремлении организовать грандиозный светский приём совершенно не учитывал мнения самого именинника. Наверняка он ни разу за всю жизнь не видел подобного праздника, и следовало хотя бы поинтересоваться, желает ли юноша чтобы на нём присутствовало такое огромное количество незнакомых людей.

Наутро, за завтраком он задал мальчику прямой вопрос о его мнении по поводу этой затеи.

- Вы помните, когда я родился? - Юноша явно не ожидал такого внимания к своей персоне и потому растерялся.

- Я не мог забыть дату рождения собственного сына. Так что ты думаешь о том, чтобы устроить бал?

- Бал? - Удивлённо переспросил он. - Бал в мою честь?

- А почему нет?

Он секунду помолчал, словно не смея высказать своих сомнений, а после нерешительно произнёс:

- Но кто я такой, чтобы ради меня устраивать бал?

- Во-первых, - терпеливо возразил кудесник, - перестань себя принижать. Говорю в последний раз: ты мой сын, и теперь это всё, что ты долен знать о себе. Во-вторых, просто ответь на вопрос: как бы ты желал отметить этот день?

- Если вы считаете, что бал необходим, я ...

Маг поднял руку ладонью вперёд, жестом останавливая его:

- Я говорю не о себе, а о тебе. Это твой день, и мне нужно твоё мнение. Чего хочешь ты?

- Но я никогда не праздновал именины и не знаю, как принято это делать.

- Ну, строго говоря, это не совсем именины, но праздновать можно, как пожелает душа. В этот день виновнику торжества дозволено всё, или почти всё. И, само собой, принято получать подарки.

- Я бы хотел просто побыть со своей семьёй, - смущённо ответил мальчик. - И ещё позвал бы дочь вашего друга, у которого мы были на Рождество, - и слегка поколебавшись, добавил: - Если вы не против.

- Как я могу быть против? Я ведь сказал: решение только за тобой. Ты точно не желаешь пригласить никого из своих друзей?

- Если только нескольких...

- Уже лучше. Подсчитай точное количество гостей и скажи мне. Я должен знать, на сколько персон распорядиться подготовить банкет.

Волшебник видел, что он хотел что-то ещё сказать, но не осмеливался.

- Говори, - вздохнул он, посмотрев на юношу в упор.

Не выдержав этого взгляда, он снова опустил глаза и наконец вымолвил:

- Синьор, вам не причиняет неудобств то, что я отказался от бала? Если так, вы только скажите.

- Мне причинил бы неудобство тот факт, что ты был бы несчастлив в свой праздник. Не станем больше это обсуждать, поговорим о подарках.

- О подарках?

- Именно. Я ведь уже упоминал, что по обычаю имениннику полагаются подарки. Итак, чего бы тебе хотелось?

- Только ваше присутствие, - неожиданно громко и решительно заявил его подопечный. И уже тише, словно испугавшись собственного голоса: - Вы и так уже столько всего мне подарили...

- Ты уверен?

- Да, синьор.

- Хорошо, пусть будет так, - спокойно ответил чародей.

Что ж, если мальчишке по душе сюрпризы, он получит один на своё торжество.

Безусловно, кудесник прекрасно понимал, что австриец даже мысли не допустит о том, чтобы его дочь сидела за одним столом с детьми простолюдинов. Но, не желая омрачать праздничного настроения мальчика, он умолчал об этом, решив постараться убедить его, если не словами, то "волшебными" методами. В тот же день он написал письмо, в котором вежливо интересовался об удобном времени и месте встречи для обсуждения некоего важного дела, касавшегося детей. На то чтобы слуга, отправленный им в дом вельможи, вернулся с ответной запиской, понадобилось чуть более часа, а ещё через час герцог уже сидел в огромной гостиной своего друга. Вопреки его ожиданиям, к чарам прибегать не потребовалось: любящий родитель внимательно выслушал его доводы и дал своё благосклонное согласие на присутствие дочери "в обществе этих людей", при условии личного присмотра и всяческой опеки со стороны хозяина дома. Волшебник заверил его, что ни на мгновение не спустит глаз с его сокровища и, поговорив ещё немного о делах, учтиво попрощался и отправился домой с чувством исполненного долга. В глубине души он ожидал согласия приятеля на этот, в сущности, неслыханный для человека его уровня шаг. Разумеется, он любил своё дитя, но также любил деньги, на недостаток которых герцог уж точно не мог жаловаться. Ему было доподлинно известно, что поместья слуги короны и его земли в Австрии с каждым годом давали всё меньший доход, а императорская казна, истощённая непрерывными войнами, теперь редко могла баловать сказочными наградами за верную службу. Жить же приходилось выше средств: заниматься благотворительностью, содержать огромный штат прислуги, тратить внушительные суммы на разведение лошадей - истинной страсти этого избалованного дворянина. Всё это, по его мнению, и заставило австрийца осознать выгоду устройства брака дочери с наследником огромного состояния его друга и в ответ на странное предложение последнего благоразумно заметить: "Неважно, в каком окружении, но нашим детям следует видеться чаще. Только так мы с вами сможем достичь успеха в нашем предприятии". В этом маг уж точно не собирался с ним спорить.

Накануне долгожданного дня юноша так волновался, что чародею снова пришлось использовать свои способности, дабы усмирить его опасно метавшийся пульс. Причину такого беспокойства сложно было угадать только глухому и слабоумному слепцу: он переживал о том, как его прелестная знакомая отреагирует на необычный круг его общения. Как выяснилось позже, совершенно напрасно.

Девушка, ко всеобщему изумлению, оказалась особой весьма свободных взглядов. На праздник явилась одна, не считая кучера, доставившего её, без сопровождения служанки или компаньонки, в платье из простой ткани, без вышивки или каких-либо украшений, очевидно, желая как можно меньше выделяться среди гостей своего друга. Она сразу же пресекла всякие попытки детей прислуги кланяться ей и вскакивать, когда она вставала из-за стола или проходила мимо них. Она вела себя естественно и просто, а с сестрой именинника сошлась едва ли не с первых слов, так что к концу праздника они уже стали задушевными подругами, поклявшись писать друг другу каждый день. За столом она весело переговаривалась со всеми, не делая никаких различий, и только изредка выказывая особое расположение к виновнику торжества, что, разумеется, никого не удивляло.

Глядя на то, с какой заботой и откровенным восхищением его воспитанник заполнял тарелку своей особой гостьи её любимыми амаретти³⁴, рассуждая о том, сколь их изысканный аромат миндаля подходит к её утончённой внешности, маг нисколько не сомневался: свадьбе суждено состояться ещё до оговоренного срока. В то же время, видя, как мальчик наслаждался десертом, он одновременно мучился его опасно близкой, но раз и навсегда запретной сладостью, что заставляло даже его железную выдержку буквально трещать по швам. Впрочем, пребывание волшебника в этой весёлой компании было совсем недолгим, и вскоре, сославшись на дела, он оставил молодёжь наедине со всевозможными лакомствами, приятными беседами и постижением основ любви. В конце концов, способности позволяли ему даже на расстоянии выполнять своё обещание присматривать за юной особой, а подавление навязчивых мыслей о темницах, цепях и кандалах давалось ему гораздо лучше вдали от этой, несомненно, красивой, но всё же, уж очень быстро образовавшейся пары...

После банкета все участники праздника единогласно решили насладиться играми на свежем воздухе и дружно отправились в сад. Главной его достопримечательностью служил огромный лабиринт, представлявший собой высокие кусты тиса, высаженные плотно друг к другу, аккуратно подстриженные и образовывавшие причудливый рисунок. Обилие тропинок, поворотов и тупиков в этой зелёной фантазии садовников и заставило молодых людей избрать это место для игры в прятки и жмурки, которая удерживала их на улице около трёх часов. Чародей мысленно наблюдал из своего кабинета за общей картиной происходившего, но не испытывал ни малейшего желания углубляться в детали. Ему слишком хорошо были знакомы те неожиданные взлёты и падения сердечного ритма, которые знаменовали собой слишком близкий контакт двух душ и тел в процессе игры, и которые он несколько раз почувствовал у юноши.

Гости разошлись ещё засветло. Отчасти это объяснялось тем, что герцог пообещал своему другу, что его драгоценная дочь будет дома до наступления темноты, к тому же многих из приглашённых ждали их повседневные обязанности. Поскольку все друзья мальчика жили либо в поместье, либо неподалёку, под конец торжества в большом зале остались трое: сам именинник, его сестра и очаровательная подруга. Они вели оживлённый разговор, когда к парадному крыльцу подъехала карета, предусмотрительно посланная заботливым отцом, дабы доставить девочку вовремя в целости и сохранности. Волшебник подумал, что в этот вечер всё было слишком: при прощании юноша как-то слишком взволнованно сжал в ладонях изящную руку милой перлестницы, слишком продолжительно поцеловал её, а затем слишком долго не мог разъединить их, казалось, намертво связанные взгляды. И слишком уж много он сам думал об отношениях этих двоих. Всё давно уже решено, и так или иначе, через несколько месяцев никого из них уже не будет рядом, что, бесспорно, было к лучшему.

Как только дом опустел, маг заметил усталость и бледность на лице приёмной дочери и предложил мальчику проводить сестру в её комнату, дабы она могла как следует отдохнуть. В отсутствие детей он быстро вышел за дверь и сказал несколько слов кучеру, словно только того и ждавшему недалеко от входа. Вернувшись в большой зал, он застал юношу одного и будто бы невзначай намекнул ему на возможность в честь особенного дня вместо обычной вечерней беседы прогуляться немного верхом.

После его радостного согласия они вышли из особняка, неспешно направившись к конюшням. Подойдя к знакомому стойлу, где обычно содержались скакуны, используемые для обучения верховой езде, мальчик буквально прирос к земле, не в силах пошевелиться от изумления перед тем, что увидел. Его взору предстала великолепная молодая лошадь арабской породы, вороной масти, с лебединой шеей и гладкой шерстью, переливавшейся изумительным маслянистым блеском, просто нестерпимым для глаз. Её длинные шелковистые грива и хвост были идеально расчёсаны и лежали волосок к волоску, а косо поставленные плечи и короткая спина безоговорочно свидетельствовали о чистоте её крови. Сильные ноги-струнки, казалось, были готовы немедленно пуститься в галоп, а умные выразительные глаза, подобные двум осколкам бездонной ночи, добавляли изысканности к её бесподобной благородной грации. Она остановила внимательный взгляд на остолбеневшем маленьком человеке и, благосклонно принимая его восхищение, пристально изучала своего наблюдателя. Затем снисходительно фыркнула и склонила голову в сторону юноши, показывая тем самым своё к нему расположение.

- Это... ваша новая лошадь? - Прошелестел в воздухе шёпот мальчика, когда он немного пришёл в себя от столкновения с этой невероятной диковинкой.

- Нет, - с улыбкой ответил чародей, - она твоя. Если, конечно, ты примешь её в качестве подарка.

При этих словах силы, очевидно, изменили юноше, и он даже слегка пошатнулся, не будучи в состоянии крепко стоять на ногах, так что герцогу пришлось аккуратно поддержать его за плечи. Несколько секунд он оставался неподвижен, а затем медленно повернулся к своему наставнику. Глаза его были влажными, но на лице постепенно расцветал робкий румянец радости.

- Вы... Вы дарите её мне? - Он с таким трогательно-детским восторгом пролепетал эти слова, что кудесник не смог удержаться от новой улыбки. - Но я же... Мы с вами ведь...

- Да-да, мы с тобой условились о том, что никаких подарков с моей стороны не будет. Но я никак не мог отказать себе в удовольствии видеть тебя счастливым в такой день.

Волшебник нечаянно допустил эту откровенность и немедленно пожалел о своём поступке, ибо почти в тот же миг непостижимым образом оказался заключённым в обволакивавшую теплоту некоего лучистого золотого сияния, невероятно мягкого и вместе с тем настолько мощного, что даже его огромных сил недоставало, чтобы вырваться из этих нежных оков. Энергия юной чистой сущности уже не впервые брала его в свой плен. Он не сразу понял, что мальчик обнимал его, но это было так: он сомкнул руки на шее своего наставника, а лицо спрятал у него на груди. Тёплая струйка его дыхания и трепетная пульсация сердца, каждый удар которого проходил сквозь всё существо мага, заставили его почувствовать, как нечто обволакивающе-горячее медленно разливается по всему телу, до самых кончиков пальцев. Чародей почти физически ощутил звонкую вибрацию напряжённой струны его души, и никак не ожидал, что собственная отзовётся такой чуткой мелодией. Она столь же отчаянно стремилась жить, сколь сам он желал её похоронить, и настойчиво требовала отпустить её, дать наконец покинуть свой склеп и слиться с чужой (или родной?) душой. Но он никак не мог, не смел этого допустить. Он не имел права разрушать жизнь этого удивительного создания своим пагубным влиянием, да и находиться в добровольной зависимости от человека, будь он хотя бы самым достойным из ныне живущих, более не собирался. В далёком прошлом подобное с ним уже произошло и закончилось трагедией, и он ни за что не позволил бы этому повториться. Посему самым подходящим выходом из нынешней неловкой ситуации было немедленно разорвать эти путы нежданной ласки и как можно строже объяснить мальчишке, что невежливо вот так набрасываться на людей, не спросив их согласия. Однако он скорее предпочёл бы отрубить себе правую руку, которая уже успела уверенно обвить талию юноши, чем ранить сейчас его чувства. Ведь на самом деле ему было приятно это внезапное проявление искренней радости и благодарности. Потому он только слегка отстранил мальчика, не разжимая объятий и посмотрел в его переполненные отчаянно сдерживаемыми слезами глаза. От его всепроникающего, лазорево-кристального взора решительно некуда было деться. Оставалось только сдаться без боя, но к этому герцог, увы, не привык и потому невозмутимо произнёс, мягко снимая его руки со своих плеч:

- Судя по всему, подарок тебе нравится. А значит, теперь мы можем осуществить то, для чего, собственно, сюда пришли - проехать верхом до реки. Не беспокойся, лошадь объезжена и обладает смирным нравом.

Очевидно, юноша сам ещё не осознал своего порыва и потому просто стоял перед ним, буквально озаряя всё окружающее пространство своей неподражаемой улыбкой. Мгновение спустя он всё же понял, что вёл себя, возможно, слишком несдержанно и даже отступил на шаг, тщетно пытаясь бороться с резким приливом всей крови к голове и как следствие - накатившей слабости. Ощутив всё неистовство поразительно громких ударов, маг уже готов был применить свои способности для усмирения этого урагана, но его подопечный каким-то непостижимым образом смог взять себя в руки.

- Но... как я могу на неё сесть? - Голос мальчика никак не желал освобождаться от его собственных эмоций и звучал как-то сдавленно.

- Ты забыл, как это делается?

- Нет, синьор, но она же... Она просто чудо... Могу ли я...

- Перестань, это всего лишь лошадь, - перебил его волшебник. - Да, породистая, да, не лишена грации, но она остаётся лошадью и предназначена для верховой езды. Лучше погладь её, покажи своё дружелюбие. Тем более, я вижу, ты ей понравился.

Юноша нерешительно протянул руку, будто перед ним был некий невиданный сказочный зверь и осторожно дотронулся до холки. Видя, что животное охотно принимает его ласку, он провёл ладонью по бархатной шёрстке и начал нежно перебирать чёрные струйки гривы.

- Какое имя ты ей дашь? - Спросил чародей.

- Весна, - не задумываясь, ответил мальчик, самозабвенно поглаживая длинную шею своей новой любимицы.

- Не слишком ли изящное имя для лошади³⁵?

- Но, синьор, она ведь и есть само изящество. И потом... - Он запнулся и, сильно смутившись, опустил ресницы. - Мы ведь с вами встретились весной.

- В самом деле? - Герцог изобразил на лице удивление.

Он помнил это событие день в день, в мельчайших подробностях, но не желал показывать этого. Сегодня он и так позволил себе слишком много.

- Да, синьор, - произнёс юноша со странной светло-печальной интонацией. - И я так благодарен Вам! За этот праздник, за Ваш подарок, за всё-всё, что Вы для меня сделали. Эта лошадь... Она замечательная. Спасибо Вам за неё! Я буду сам о ней заботиться: мыть, расчёсывать, запрягать...

- Уверен, что в этом нет необходимости: слуги с радостью выполнят для тебя эту работу.

- Нет, синьор, если она моя, то я обязан делать это сам. Ведь я за неё в ответе.

- Вижу, ты и вправду уже совсем взрослый, - с удовлетворением и даже некоторой гордостью сказал кудесник.

Мальчик смотрел на своего покровителя так, как не смотрел даже на иконы во время молитвы. Не имея больше сил выдерживать этот пронзительный взгляд боготворившего его существа, волшебник решительно заявил, что пора наконец занять места в сёдлах.

Прогулка оказалась как нельзя кстати: предвечерний покой природы умиротворил потревоженные чувства, а свежий ветер отрезвил разум. Глядя, как его подопечный твёрдо и грациозно держался в седле, маг решил, что длительная поездка по делам в Вену, которую он уже давно планировал, ныне будет уместна, как никогда. Они вернулись домой, когда уже начали сгущаться сумерки. Юноша был в восторге от своей лошади и лишь после твёрдой просьбы герцога перестал каждые четверть часа благодарить его за этот дар.

После ужина они ещё немного посидели в столовой, обсуждая прошедшее торжество и грядущий день рождения сестры мальчика, который приходился на лето. Так как при её появлении на свет он был ещё мал, а позже никто из семьи не мог припомнить точной даты этого события, решено было назначить праздник на август (с числом предстояло условиться позже) и организовать всё скрытно, дабы порадовать девочку приятным сюрпризом. Похоже, новая традиция в этом доме обещала прижиться.

Прежде чем разойтись каждому по своим покоям, юноша, как обычно, подошёл к наставнику в ожидании благословения. Несколько мгновений чародей колебался, но сразу же понял, что не вправе пренебречь своей обязанностью родителя и причинить ему душевную боль.

Что за головокружительный аромат исходил в тот вечер от его волос! К всегдашнему свежему запаху полевых трав добавились некие, едва уловимые волнующие нотки, напоминавшие то ли о причудливых восточных флюидах корицы и сандала, то ли об ослепительной изысканности белоснежных лилий. Кудесник был почти уверен, что именно так должна была бы пахнуть божественная амброзия³⁶, доступная лишь обитателям древнего Олимпа. Эти текучие, живые запахи окутывали теплом и истомой, завораживали и опьяняли, и удерживали его в дурманивших золотых волнах несколько дольше, чем полагалось во время целомудренного отцовского поцелуя. Видимо, в этот странный день всё должно было быть необычным. По лёгкому трепету под своими пальцами, осторожно касавшимися шеи мальчика, волшебник понял, что последний заметил его промедление, а потому сразу же оторвался от этого невыразимого искушения и произнёс, стараясь максимально глубоко спрятать вибрацию своего голоса:

- Сегодня я благословляю тебя не только на ближайшую ночь, но и на весь следующий год. Пусть он будет счастливым, и в нём тебя ждут только благоприятные перемены.

Слуги ещё не зажигали свечей, и в наступавшей со всех сторон темноте он уже не мог различить, откинул ли юноша со своей щеки непослушную прядь волос или же избавился от солёной дорожки слезы.

- Спасибо Вам, синьор! Добрых снов, - услышал он лёгкий шёпот, дрожавший среди затаившейся тишины.

Маг решительно отвернулся и направился в свою комнату, окончательно укрепившись в намерении как можно скорее и как можно на более длительный срок отбыть в Австрию. В конце концов, всё это уже начинало переходить границы дозволенного.

Однако, несмотря на всё стремление герцога, неожиданно появившееся выгодное дело в самой Парме задержало поездку, сделав её возможной только в начале апреля. Сообщая своему подопечному о решении уехать как минимум на месяц, а то и более, он был готов и к его обречённо-молящему взгляду, и к резкому провалу его маленького сердца в глубокий колодец отчаяния, но уж никак не к прямому вопросу "А как же я?", простота и искренность которого ставили в безнадёжный тупик.

- Я полагал, что ты уже взрослый и вполне можешь прожить какое-то время без надзора старших, - веско начал чародей. - И потом, ты не один: в твоём распоряжении вся прислуга, твои друзья будут поблизости... И уезжаю я не навсегда.

- Да, но... - Мальчик будто захлебнулся собственными словами, затем собрал всё своё благоразумие, не желая раздражать своего покровителя, и ровным голосом договорил: - Вы правы, синьор. Я отлично справлюсь один: буду продолжать свои занятия с учителями, тренироваться ездить верхом, рисовать. Дел будет много, время пролетит быстро.

- Так-то лучше, - одобрительно кивнул кудесник. - Я уже отправил письмо твоей сестре в Модену с просьбой чаще навещать тебя, пока меня не будет. И не забывай, - добавил он, подчёркивая каждое слово, - в доме моего австрийского друга тебе всегда рады.

- Да, синьор, - только и мог выговорить юноша.

Эта тема по-прежнему очень смущала его.

- Значит, я могу рассчитывать на то, что в моё отсутствие ты за всем присмотришь и не допустишь никаких нежелательных происшествий?

- Конечно, синьор. Я обещаю вам, что всё будет в порядке.

- Вот и хорошо!

На том они и разошлись по своим делам: мальчик - изо всех сил стараясь унять лёгкую дрожь в руках, а волшебник - с не меньшим упорством стараясь не замечать неистовой пляски его сердца. Это был день накануне его отъезда.

XVII

Три недели пролетели, словно трое суток. Поскольку дела требовали крайнего напряжения физических и душевных сил, герцог на время совершенно позабыл о своих неприятностях. Но как только всё было улажено, в его разуме снова безраздельно воцарились мрачные мысли. Ничто более не держало его в Вене, и возвращение домой казалось самым естественным решением, однако у него были свои причины, чтобы медлить. Дело было вовсе не в страхе перед соблазном, ведь за два с половиной века жизни он в совершенстве овладел искусством убивать: людей, мысли, идеи, чужую волю и особенно - собственные желания. Маг ни секунды не сомневался в том, что в те краткие месяцы, что оставались до свадьбы, он сумеет очистить себя от этого горького налёта обречённого чувства. Препятствие составляло лишь то, что приемлемых способов заставить душу юноши перестать тянуться к его душе он не видел. Мягкие действия предполагали обсуждение темы, которую он ни при каких обстоятельствах не желал поднимать, ибо это фактически значило "приобретение бесполезного союзника в борьбе с ненужной привязанностью". О жёстких же методах не могло быть и речи, ибо причинение мальчику физической либо душевной боли уже давно находилось за гранью его возможностей. Чародей уделял подобным размышлениям всё больше и больше внимания, пока не обнаружил, что они безраздельно воцарились в его разуме. Тогда он просто махнул рукой на всё и решил остаться в Австрии на неопределённый срок, предоставив вемудрейшему Времени самому распутать этот клубок противоречий, как делал это во времена далёкой молодости. Около двух недель он предавался праздности, прогуливаясь по улицам и паркам города и изредка навещая немногочисленных знакомых. Но однажды, когда май уже близился к зениту, лишь слегка прошелестев мимо своим зелёно-лазурным палантином, ранним утром волшебник открыл окно в небольшой садик своего венского особняка и раз и навсегда осознал, что у весны Его глаза. Глаза, того, кто ждал его дома уже больше месяца, ждал всегда, даже если он был рядом.

С его стороны было, несомненно, разумно не сообщать никому своего адреса в Вене. Ведь следить за состоянием юноши он мог и не прибегая к корреспонденции: либо слушая тихую вибрацию его души, либо, при крайней необходимости, проникнув в его разум. А вот пресечь возможные письма, которые он совсем не горел желанием получать, было необходимо. Столь же необходимо, сколь и вернуться именно сейчас. Чародей при всём желании не мог дать своему намерению никакого логического объяснения, однако не стал ему противиться и в тот же день написал своё первое и единственное письмо домой с сообщением, что завтра намерен отправиться в обратный путь.

После утомительной дороги карета подъехала к парадному входу далеко за полночь, и потому маг нисколько не удивился, не увидев мальчика на крыльце. Судя по спокойным, размеренным ударам, различимым его внутренним слухом, юноша давно пребывал в своей постели в объятиях Морфея. Поднявшему было голову чувству зависти к богу сновидений суждено было утонуть в ледяной ванной, которую он велел приготовить как можно скорее.

Если бы кто-то спросил его, зачем перед сном ему понадобилось выйти в сад, а уж тем более сделать такой огромный крюк по коридорам, пройдя мимо комнаты своего подопечного, он не дал бы чёткого ответа. Так или иначе в какой-то момент он оказался у слегка приоткрытой двери, разговаривая с проходившей мимо пожилой экономкой.

- Он ждал вас весь день, синьор, - с добродушной улыбкой сказала женщина. Только и говорил, что о вашем приезде.

- Надеюсь, в перерывах между разговорами он не забывал общаться с учителями?

- С каждым из них в положенное время, - заверила она.

- Очень хорошо, - кивнул герцог. - Что ж, доброй вам ночи.

- Доброй ночи, синьор.

И она исчезла за поворотом, оставив его наедине со своими мыслями и залитой лунным светом комнатой, серебристо-звенящая тишина которой застенчиво приглашала войти.

Он обнаружил мальчика вовсе не среди простыней и подушек, а утонувшим в мягком бархате кресла, стоявшего чуть боком к огромному окну, у которого он, очевидно, весь вечер нёс свою вахту ожидания, а теперь безмятежно видел во сне приятную сказку. Волшебник даже не попытался изгнать из своего разума желание стать продолжением его полуночных грёз. Неведомо откуда пришедшая мысль взять второе кресло, почти бесшумно поставить его рядом и сесть напротив спящего он также не пресёк: просто устал непрерывно урезонивать себя. Довольно. Сегодня он - вор, крадущий чужую красоту. Ранее ему уже приходилось бывать преступником, и ради нескольких мгновений рядом со своей болезненно-сладкой мечтой он готов был снова им стать. В эту странную ночь, в которой иллюзия тягуче-нежно овладевала реальностью, он и печальная Селена, вечно тосковавшая по любви, не смели оторвать глаз от этого спящего Эндимиона³⁷, тайно завладевая частицей его очарования. Маг лучше всякого смертного понимал всю неизбывную грусть владычицы ночи, ведь она также могла лишь видеть предмет своего глубокого чувства, но даже в кратком мгновении взаимной нежности ей было отказано. Оставалось только наблюдать. Наблюдать фарфоровое запястье юноши, поддерживавшее его голову, окутанную тонкой пеленой волшебных фантазий, в которую чародей не позволил бы себе вплести ни единой лишней нити; видеть его тонкую руку, небрежно свесившуюся с подлокотника почти до самого пола; смотреть, как снежная белизна кожи его лица оживает бархатным дрожанием тёмных ресниц. Герцог знал, что где-то под льняным пологом век спали голубые льдинки двух звезд, в этот самый миг столь же невероятно близких к нему, сколь и бесконечно далёких. Беспечно дремавший в его волосах лунный свет придавал им нежно-серебряные тона. Дышавший ожиданием чуда воздух был напоён благоуханием весеннего луга, казалось, исходившим из самых зачарованных глубин души мальчика. В ожившем, будто шевелившемся пространстве витали неуловимые флюиды головокружительно-пьянящего восторга.

Кудесник привстал с кресла и, осторожно приподняв молочно-белую кисть юноши, оставил её покоиться на мерно вздымавшейся груди, затем подошёл к кровати и взял с неё аккуратно сложенный плед: необычная для поздней весны прохлада нынешней ночи уже укутывала мальчика, намереваясь, очевидно, нарушить мирное течение его снов. Волшебник бережно накрыл его, жалея лишь о том, что не в его власти хотя бы на несколько кратких мгновений обернуться малым кусочком этой бесчувственной ткани. Он всем своим существом ощущал ровное, умиротворённое дыхание и старался дышать в такт, чтобы не разбудить его, не прервать это счастливое видение.

"Раб раба"³⁸. Он всячески старался избегать этой, пусть и красивой, но всё же несколько обидной для обоих влюблённых метафоры. Как и воспоминаний о губах, когда-то её прошептавших... Однако именно этот образ, как никакой другой, подходил к его теперешнему состоянию. Юноша, такой неправдоподобно близкий в своей искушающей беззащитности, в сущности, находился в полной и безраздельной его власти, и всё же маг, будучи здесь, по неким неясным мотивам не смел даже дотронуться до того, кого мысленно так долго и отчаянно звал, и чей столь же пронзительный зов неизменно оставлял без ответа. Он мог погрузить мальчика в глубокий сон, либо неким иным образом подчинить его себе, и тогда... Но обнаружил, что был не в силах даже додумать эту фантазию до конца, не то что воплотить её в реальность. И дело было вовсе не в общественной морали, которая в своём дремучем невежестве отказывалась признавать все виды любви равно прекрасными, разумеется, при условии истинности чувств. Чародей глубоко верил, что поразительная внешняя и внутренняя чистота юноши была много выше примитивных позывов плоти и не заслуживала быть осквернённой потерей своего таинства даже по собственной воле. По крайней мере, не сейчас, не в эту ночь.

Много лет назад его ровесник и современник, гениальный художник, скульптор и поэт, по сей день почитаемый людьми по всему миру за свой безграничный талант, написал о своих чувствах:

"О нет, любовь вовсе не грубое чувство и не сметный грех!

Если она направлена на божественную красоту,

Она покидает сердце, кроткая и чистая, словно душа ребёнка,

Чтобы быть обласканной светом величия самого Творца".³⁹

Случайно прочтя эти слова через много лет после его смерти, герцог от души посмеялся. И вот теперь и сам оказался в безраздельной власти этого неземного восхищения. И чем ближе к нему было это особенное создание, тем дальше он жаждал оказаться, одновременно всей душой стремясь навстречу. Потому он сейчас сидел здесь - раб этого испепеляющего чувства, подобно великому властителю Персии, могущественному султану, от любви которого к собственному рабу сегодня остались лишь легенды. Он не испытывал ни страсти, ни вожделения, а лишь непреодолимое желание всю жизнь провести рядом с мальчиком, наслаждаясь его внешним совершенством и постигая красоту его души. Красоту, которую никому, и в первую очередь самому себе, не позволил бы запятнать ни словом, ни взглядом, ни прикосновением, ни даже мыслью. Маг никогда не верил в существование платонической любви, пока неожиданно для себя не осознал, что сам испытывал её. Он мог окружить себя десятками, если не сотнями таких юношей, свидетельством чему были великолепные мраморные изваяния в его подвалах, но не осуществлял этого намерения, по странной причине не желая других или же осознавая, что он рискует более никогда не встретить подобного существа.

Сквозь лёгкую дымку своего полусна волшебник заметил, что тесёмки на вороте сорочки мальчика не были завязаны, приоткрывая то, что мудрый царь израильский Соломон в своё время назвал "запечатанным источником"⁴⁰. Ему понадобилась вся оставшаяся сила воли, дабы удержать себя от нарушения этой печати, но он уже не способен был уследить, как его пальцы нырнули в волнующие потоки мягких локонов юноши и, словно серебристая форель, заструились по виску, округлости щеки и изгибу шеи, остановившись в трепещущей впадинке между ключицами. Резко отдёрнув руку от его нежной кожи и жгуче-болезненно собрав в кулак багровое пламя, уже начавшее медленно сочиться из центра ладони, чародей одним ударом убил свой пагубный порыв. Проникнуть в священные глубины его необыкновенной сути было бы почти преступно.

Губы мальчика были слегка приоткрыты, словно он желал наконец дать голос своим сокровенным мыслям, но так и не дерзнул этого сделать. Герцог не уловил момент, когда его затуманенное сознание начала заполнять ласковая теплота раннего воскресного утра в доме его семьи в Риме, в ту далёкую пору, когда все они ещё жили вместе. Он знал, что в этот день матушка встала ранее обыкновенного, чтобы успеть отдать распоряжения прислуге и управиться с другими делами перед походом на службу в церковь. Также сегодня им с братом полагались особые "воскресные" сладости - засахаренный миндаль, который им однажды дал попробовать отец, и который с тех пор стал его самым желанным лакомством. Вот только получал он это кондитерское чудо лишь раз в неделю: мать считала недопустимым баловать сыновей и потакать их прихотям. Старший брат относился к десертам равнодушно и отдавал свою порцию младшему. Тогда они ещё не начали соперничать за благосклонность отца и были готовы делиться... Купаясь в отрадных лучах несказанного счастья, он снова вдохнул неповторимый запах родного дома и даже ощутил на губах и языке смягчённую сладостью горечь любимого угощения. Вкус самой жизни.

Волшебник открыл глаза, готовый поздороваться с семьёй, но тут же онемел от ужаса и ещё несколько мгновений сидел неподвижно, осознавая свой безвозвратно состоявшийся поцелуй. Их губы всё ещё были слиты, когда тесные, раскалённые объятия боли сделали его своим беспомощным пленником. Эта жуткая пытка просто явилась незваной во всей своей обезоруживающей неотвратимости и на какое-то время остановила его дыхание. Казалось, что его грудь заживо вскрыли голыми руками и медленно перебирали все внутренние органы в поисках сердца, выбрасывая неподходящие за ненадобностью, а найдя то, что искали, со зверским аппетитом начали кровавый пир. Вся комната была теперь объята алыми всполохами огня, который выжигал не только свёрнутые в клубок пространство и время, но и его, без того воспалённый, ослабленный видениями мозг. Каждый нерв натянулся струной, в любой момент грозя разорвать пополам его в мгновение ока ставшее беспомощным тело. Руки сами собой крепко зажали рот, словно не желая отдавать шёлк медовой горечи, всё ещё разлитый по губам и языку. На самом деле он отчаянно пытался остановить неистово рвавшийся изнутри пронзительный крик боли, дабы не потревожить чуткий сон мальчика. Последний же только немного пошевелился на своём торжественно-багряном ложе, подобно юному византийскому царевичу, и еще глубже зарылся в плед. Это был последний образ, явившийся угасавшему взору мага. Медленно опускаясь на пол, объятый ледяным пламенем агонии, он думал лишь о том, что не успел передать юноше свою трансформирующую энергию, а значит его миновала ужасная участь делить катакомбы поместья с сотнями других жертв.

XVIII

Неприятные жёлтые отблески едва занимавшегося рассвета, прокладывавшего себе дорогу сквозь свинцовые преграды туч, в то утро довольно бесцеремонно вторглись в сознание герцога. Анемичному солнцу, очевидно, сегодня нездоровилось так же сильно, как и ему, после чУдного видения, обратившегося в кошмар минувшей ночью. Не стоило и пытаться пошевелиться: каждый участок тела резкой болью отзывался на малейшее движение. Однако пренебрегать собственными ранами было для него привычным делом, потому он заставил себя наконец с большим трудом разлепить веки и оглядеться. Нахождение на полу и непривычная обстановка чужой комнаты не оставляли надежды на то, что все ночные события были всего лишь дурным сном. От осознания их неоспоримой реальности он лишь тихо застонал. На большее просто не хватило сил.

Чувствовать в себе всеобъемлющую внутреннюю пустоту было столь же невыносимо, сколь и слышать оглушающую тишину. Тишину не как отсутствие звуков, но как невозможность их улавливать. За густой смесью эмоций и ощущений, в которой он сам по капле растворялся, чародей поначалу не обратил внимания на исчезновение мелодии жизни мальчика, ставшей такой странно привычной за этот год. Ему показалось, что сверху на него обрушился чудовищной силы удар, на мгновение лишивший разума, а заодно и осторожности. Ничуть не заботясь более о сохранности сна юноши, он порывистым движением обхватил ладонью его запястье, и только ощутив равномерную пульсацию крови под своими пальцами, осторожно вернул руку на подлокотник кресла. Лишь теперь ему стал постепенно открываться истинный ужасный смысл происходившего. По неким непостижимым причинам он более не обладал ни внутренним слухом, ни внутренним голосом. Последнее обстоятельство, сколь бы абсурдно это ни звучало, оказалось даже к лучшему: по крайней мере он не мог в отчаянии позвать на помощь Магистра и обнаружить перед ним свою позорную глупость и ничтожность.

Справившись с минутной паникой, герцог с трудом приподнялся и сел, облокотившись на прохладную стену и призвав в помощники и советчики всё своё спокойствие и весь здравый смысл. Для начала требовалось разобраться в собственном состоянии. Помимо абсолютной внутренней глухоты, слепоты и немоты, ему не была доступна ни одна из прежних способностей, кои с юных лет он привык считать естественной и неотделимой частью себя, подобно возможности двигаться и дышать. Изменение материи, перемещение в пространстве, проникновение в мысли живых существ, даже простейшее вызывание огня - всё это отныне было закрыто для него, ибо его внутренняя энергия, ещё недавно вторая по силе в Италии, теперь словно не откликалась на его призыв. Правильнее было бы сказать, что она покинула его, если бы это было возможно. И хотя волшебник несколько раз слышал о подобных случаях полного, пусть и временногшо, бессилия среди представителей своей расы, он наотрез отказывался верить, что такое могло произойти с ним. Его магическая сущность будто находилась без сознания, однако, не была мертва, что он ясно ощущал каждой каплей своей крови, и потому не терял надежды. Путём вполне логичных рассуждений, он пришёл к выводу, что лишиться способностей, данных ему от рождения и заложенных самой Природой, а равно изменить их по своей или чужой воле, было совершенно невозможно. И хотя жизнь неоднократно являла ему массу таких примеров у людей, вроде слепоты, отсутствия конечностей или, что гораздо хуже, разума, во всех тех случаях имело место повреждение какой-либо части тела или духа. У себя же он ничего подобного не наблюдал. Потеря магического влияния для него означала потерю всей энергии, а следовательно, самой души, то есть жизни. Но он, несомненно, был жив и на сей момент лишь в этом мог быть абсолютно уверен. Жив и совершенно беспомощен. Его возможности теперь мало чем отличались от человеческих, но он принадлежал к иной расе по рождению и сути своей. Причиной же таких метаморфоз могло стать, очевидно, лишь высвобождение неимоверного количества его жизненной силы, в том числе и самой чистой, составлявшей основу его природы. Однако всякая энергия имела способность восстанавливаться со временем, требуемое количество которого могло существенно уменьшиться при надлежащих ментальных тренировках и благоприятном окружении. На том чародей и завершил бы свои, в целом, довольно утешительные выводы, если бы очередной тяжёлый толчок, потрясший его истерзанные сознание и тело, чуть было снова не поверг его на пол, будто жалкое насекомое. Его предположения о причинах потери части себя, а главное - загадочном "сосуде", вмещавшем ныне эту опасную полужизнь, буквально вывернули его душу наизнанку и едва не убили физически. Лучше бы убили.

Поцелуй... И как он сразу не понял? Забыв о своей боли и стремительно нараставшем внутри почти животном ужасе, волшебник вновь метнулся к креслу. Юноша за всё это время даже ни разу не пошевелился, продолжая видеть, возможно, последние в своей жизни безмятежные сны. Отогнав этот кошмар, словно навязчивую муху, и осторожно положив руку на грудь мальчика, маг внимательно прислушался к себе. Одну часть своей души он умолял позвать, а другую - откликнуться. Ответом на его мольбы стали острые уколы сотен мелких игл в ладонь и дикая пляска алых вспышек перед глазами. Неожиданное осознание болезненным ударом ножа проникло в самый центр мозга. Легкомысленно поддавшись вчерашнему порыву и поцеловав юношу, он передал ему такой объём собственной энергии, какой даже сам с трудом способен был вообразить. И теперь она, вероятнее всего, находилась внутри этого хрупкого тела и требовала выхода. Но вернуть себе эту немыслимо огромную силу, а равно освободить от неё мальчика, чародей мог, лишь обладая своими прежними способностями, кои заполучил бы обратно при условии собственной абсолютной энергетической целостности. Замкнутый круг, от поисков выхода из которого могла зависеть жизнь человека. И не просто человека...

Под страхом смерти запретив себе в следующие несколько минут думать о каком бы то ни было исходе этой, казавшейся невозможной, ситуации, герцог поспешил покинуть комнату. Разумеется, через дверь, опрометчиво оставленную незапертой, и, безусловно, скрытно. Сплетни слуг по поводу его пребывания ночью в комнате приёмного сына, были последним, чему он собирался уделять внимание в ближайшее время.

Только оставшись один в своих покоях, кудесник наконец привёл рассудок в порядок, сначала последовательно очистив сознание от эмоций, а затем отпустив мысли в благодатную Бесконечность. Именно чистого разума ему так не хватало нынче ночью. Впрочем, сокрушаться над прошлым было не в его характере, да и времени на это могло не быть. До завтрака оставалось почти два часа, которые он посвятил размышлениям и поискам ответа в своих многочисленных книгах и в конце концов пришёл к выводу, что его изначальные предположения в основе своей были верны. Явление передачи энергии, в том числе от мага к человеку и наоборот, само по себе не считалось редкостью, однако в столь поражающих масштабах встречалось всё же далеко не часто. Весь ужас такого положения вещей заключался в том, что для людей подобные манипуляции, как в ту, так и в другую сторону, никогда не заканчивались добром. И если механизмы процесса подпитки человеческой энергией были достаточно хорошо известны волшебному народу, в том числе и самому герцогу, то получение жизненной силы от представителя иной расы в таких количествах, равно как и её поведение при встрече с людской природой, были изучены весьма слабо. Ясно было лишь, что в подавляющем большинстве случаев более сильная энергия нуждалась в выплеске и действии, а поскольку слабая душа человека не могла предоставить ей ни того, ни другого, она начинала в буквальном смысле поглощать чужую сущность, приводя к смерти. Что до его собственных способностей, то, если верить прочитанному, они могли вернуться в срок от одного до трёх месяцев путём естественного восстановления энергетического баланса.

Волшебник был до глубины души потрясён этой жестокой правдой, однако не позволил ей выбить себя из колеи. Если его собратья столь мало знают об этом феномене, значит, ещё неизвестно, как будет взаимодействовать часть его природы с душой юноши, и во что это взаимодействие выльется. Как только он увидит последствия этого внутреннего столкновения, он обдумает возможные решения. А пока предстояло только наблюдать. Другими словами, он ещё мог и более того, обязан был бороться. И начать эту во многом неравную борьбу следовало с того, чтобы унять дрожь в руках и спуститься к завтраку. Огорчать мальчика своим отсутствием маг считал недопустимым, ибо был уверен, что впереди его подопечного ждут тяжёлые испытания, хотя и слабо представлял, какие именно. А возможно, и страшный финал... Он ясно осознал, что ничто в мире не сможет заставить его смириться с последним фактом.

Их встреча прошла довольно сдержанно, ибо герцог был слишком занят своими безрадостными мыслями, а юноша слишком взволнован, чтобы проявлять другие эмоции. Единственное, что позволил себе чародей, это положить обе руки на его плечи, приветствуя после долгой разлуки. Мальчик старался вести себя спокойно, но не требовалось никаких особых способностей, чтобы понять, что он почти потерял голову от счастья. Его щенячий восторг, ещё вчера показавшийся бы кудеснику довольно милым, сегодня вызывал лишь ощущения тревоги и горечи. От лишнего напоминания, насколько хрупко и конечно человеческое счастье, его собственное сердце болезненно сжалось.

Единственным плюсом было то, юноша ни о чём не подозревал. Он без умолку рассказывал о своих успехах в верховой езде, о том, как красиво расцвёл в отсутствие синьора его обширный сад, и о сложности изучения спряжений французских глаголов, с чем он, по словам учителя, уже "начал весьма недурно справляться". Также он с неповторимо-трогательным стеснением упомянул о посещении дома своей прекрасной австрийской подруги, разумеется, в компании младшей сестрёнки. Волшебник слушал его, не слыша слов, и упрекал себя за слабость, коей он лишь подтвердил всю благоразумность своего решения не приближаться к мальчику. Стоило один единственный раз пойти против собственного запрета, и случилось худшее из возможного - неизвестность. Когда маг с притворной весёлостью рассказывал ему, как провёл время в Вене, он думал лишь о том, что совершенно не готов к последствиям своей вчерашней безответственности.

И последние не заставили себя ждать. Едва юноша вошёл вечером в его кабинет, от обострённого, как никогда, внимания чародея, не укрылся тот факт, что нынче он казался бледнее обыкновенного и был несколько рассеян. В ответ на вопрос о самочувствии, он лишь робко ответил, что испытывал лёгкое головокружение, но всё это пустяки и непременно скоро пройдёт. Он с таким трудом выдерживал прямой, насквозь пронизывающий взгляд герцога, что в какой-то момент даже остановился на полуслове и замер, не в силах говорить дальше, а его губы начали подрагивать в безотчётном волнении, видимо, передавшемся от наставника. Кудесник поспешил успокоить его, мягко предложив, ввиду недомогания, отправиться спать пораньше, а назавтра быть свободным от занятий. Первое условие мальчик принял, а вот против второго упорно протестовал, пока волшебник не настоял всё же поберечь здоровье.

Только благословляя его на ночь, окунувшись в ароматные извивы волос, маг почувствовал, что не мог заставить себя его отпустить. Он, как-то неосознанно взял лицо юноши в свои ладони, вновь пропуская через кожу знакомую дрожь, и очень серьёзно, дабы быть максимально хорошо услышанным и понятым, произнёс:

- Я знаю, ты всегда отказывался вызывать слуг к себе в комнату, но сегодня, ввиду твоей болезни, я прошу тебя взять это, - он протянул ему маленький серебряный колокольчик. - Воспользуйся им, если вдруг почувствуешь себя плохо или тебе что-нибудь понадобится. Вообще, я настоятельно прошу тебя в случае, если хоть что-то пойдёт не так, звонить. Слуги предупреждены.

- Но, синьор, я здоров, это всего лишь...

- Пообещай, что позвонишь, - ни тон, ни взгляд герцога не допускали возражений, и мальчик подчинился.

- Я обещаю, синьор. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Чародей удерживал его подле себя ещё одно мучительное мгновение - слишком долго, чтобы расстаться безболезненно.

XIX

Колокольчик разбудил его только на пятую ночь после возвращения домой, и когда он, явившись раньше прислуги, распахнул дверь, то застал юношу почти без сознания и явно страдавшим от сильной боли. "Началось", - с обречённым ужасом подумал волшебник, глядя на то, как рука мальчика судорожно сжимала ночную сорочку в области сердца. Двумя днями ранее он едва ли не с самого обеда оставался в своей комнате по причине странной слабости и даже отказался от ужина. А на следующее утро чуть не упал в обморок при попытке запрячь в коляску лошадь для традиционных прогулок со своим покровителем, которые они договорились было возобновить. Герцог приостановил все его занятия с учителями и ради очистки совести пригласил врача, который, естественно, диагностировал переутомление и порекомендовал юному пациенту меньше времени проводить в седле и больше отдыхать.

И вот теперь новый инцидент. Само собой, помогая юноше справиться с приступом, а затем заботливо укладывая в постель и прощаясь на оставшееся время сна, маг с самым уверенным видом говорил ему, что всё будет хорошо, и для этого он просто должен лучше себя беречь, но мысленно благодарил ночь за её темноту: она скрывала тот отблеск страха в его глазах, который мальчик ни в коем случае не должен был увидеть. Он не знал, что более пугало его: то, что его энергия наконец вступила в конфликт с человеческой сущностью или то, что этот заведомо неравный поединок должен был когда-то завершиться.

К его удивлению, на следующее утро юноша довольно бодро спустился к завтраку, а после они вдвоём даже совершили выезд к реке. День прошёл хотя и без особых радостей, но и без неприятных сюрпризов, однако, к вечеру чародей окончательно убедился, что бессмысленно в дальнейшем рассчитывать на какие-либо улучшения. После ужина они поднимались в кабинет, когда мальчик вдруг резко покачнулся, в один миг лишившись чувств. Его нога соскользнула со ступеньки, и он, вероятнее всего, сорвался бы вниз, не будь рядом надёжной поддержки волшебника, который как-то инстинктивно подхватил его на руки и доставил в его спальню. Уже оттуда позвонил в колокольчик и велел запыхавшейся молоденькой девушке немедленно вызвать к нему экономку и послать за доктором. Сам же попытался привести юношу в чувство, в чем преуспел почти сразу. Открыв глаза и встретившись со взглядом наставника, мальчик неизвестно где нашёл силы удивиться:

- Как? Я здесь? Но мы ведь шли к вам.

- Ты потерял сознание и едва не упал с лестницы, - ответил маг, стараясь придать своей речи спокойствие. - Но теперь ты в безопасности, и скоро придёт врач. Пока же за тобой присмотрят.

Чистые глаза юноши засветились тем особым сиянием благодарности и обожания, доступным только ему одному.

- Большое спасибо! Вы снова помогли мне. Без вас я бы давно уже не жил на свете.

- Не говори так, - он жестом остановил своего воспитанника. - В твоём возрасте ещё рано думать о таких вещах.

Он прилагал все возможные усилия, чтобы не показывать, сколь больно эти слова укололи его в самое сердце. Он никогда бы не подумал, что простой стук в дверь способен был стать поводом для безграничной радости! Оставаться наедине с этим преданным взглядом было бы настоящей пыткой. Явившейся экономке он поручил как можно скорее выбрать среди служанок двух самых надёжных и опытных в уходе за больным на роль сиделок при его сыне на ближайшую ночь, а возможно, и дольше. Уже за дверью, будучи прекрасно осведомлена о медицинских познаниях герцога, женщина обеспокоенно спросила:

- Вы полагаете, что это серьёзно, синьор?

- Я ничего не могу предполагать! - Резко бросил чародей и, поняв, что и так обнаружил своё волнение, продолжил уже более спокойно: - Он просто устал: тратит слишком много сил. Умеренность - не та черта, что присуща юности. Но на всякий случай, ввиду участившихся симптомов ухудшения здоровья, ему потребуется помощь. Надеюсь, скоро в этом не будет нужды.

В ответ пожилая служанка только понимающе кивнула и поспешила выполнить приказ своего синьора. Он с удовлетворением отметил неизменную расторопность опытной работницы: через десять минут он уже впустил в комнату мальчика двух серьёзных и молчаливых женщин, тихо затворив за ними дверь.

- Вы не можете остаться, синьор? - Услышав светлую и одновременно безнадёжную грусть в голосе юноши, маг пожалел, что не родился глухим.

- Мне нужно встретить доктора, - солгал он. - Я зайду к тебе завтра. И благословив мальчика, поспешил покинуть комнату.

Никто уже не видел, как плотно он прижался лбом к дверному косяку, как порывисто сжимал и разжимал ладони, в тщетной надежде хоть на миг ощутить с юношей былую связь, и как буквально сполз на пол, оставляя в воздухе, ставшем вдруг невыносимо душным, невидимый след страха, бессилия и ненависти к себе.

Волшебник мог счесть по пальцам одной руки, сколько жизней, а тем более человеческих, он за свой долгий век столь отчаянно жаждал сохранить. Не ради выгоды или забавы и вообще не для себя, а просто для того, чтобы эти запутанные, странные, даже, возможно, местами нелепые, нити продолжали виться в пёстром узоре всеобщего Бытия. Ибо они были столь непохожи ни на какие другие, столь неправдоподобно уникальны, что вырывать их оттуда даже ему казалось слишком несправедливым. Но именно это создание, этого мальчика, с которым он просто когда-то встретился на дороге, он всем своим существом желал вызволить из той бездны, в которую сам же его и вверг, и сберечь для собственной души. Потому что Он его. Эта до абсурда простая истина пока жила лишь где-то на грани рассудка и безумия, будто оставаясь фоном для более насущных забот, но она уже поддерживала в нём решимость не сдаваться и упорно добиваться улучшений. Несмотря на то, что день ото дня холст их жизни окрашивался во всё более мрачные тона.

На другой день юноша ещё смог подняться с постели и даже провести немного времени во дворе в компании герцога, обсуждая планы на лето и наблюдая за размеренной жизнью поместья. Однако три обморока подряд вернули его в комнату уже в послеобеденные часы. Через два дня он уже не был в состоянии вставать, но, как ни поразительно, не терял бодрости духа и продолжал убеждать своего наставника, что вскоре его так некстати пошатнувшееся здоровье непременно восстановится.

В последующие дни чародей всё чаще стал приглашать в дом врачей. Прекрасно зная, что каждый по отдельности и все вместе взятые они ничем не могли помочь, в глубине души он всё же надеялся, что разрушительная сила энергии, которую мальчик получил от него, трансформировалась в один из человеческих недугов, с коим можно хоть как-то справиться. Но ни городским, ни столичным ни даже впоследствии заграничным светилам медицины не удалось даже определить эту загадочную болезнь, не то что назначить соответствующее лечение.

Будучи знатоком человеческой природы, кудесник считал неприемлемым оставить юношу без надежды, зная, что в случае с людьми самовнушение часто становится последним средством в, казалось бы, давно проигранной войне. Потому, принимая многочисленных лекарей, он заранее договаривался с ними о том, чтобы свой вердикт о состоянии больного они сообщали лично ему, как отцу, и никому другому, на вопросы же самого пациента отвечали бы что-нибудь обнадёживающее или, на худой конец, неопределённое. Он также взял в союзники "эффект плацебо", стараясь всеми возможными средствами убедить мальчика в том, что его выздоровление близко, и необходимо лишь преодолеть кризис. Он даже придумал для него особые "пилюли" - маленькие шарики из смеси муки, растительного масла, пряностей и ароматизирующих трав, которые сам приготовил в своей лаборатории, чувствуя себя настоящим алхимиком. В другой ситуации подобное занятие даже позабавило бы его, но в те дни было вовсе не до смеха. Он думал о том, как долго будет в состоянии выносить эту ложь во спасение. Сколько сможет входить в комнату юноши с наигранно-беззаботной улыбкой? Сколько ещё станет рассказывать о своём намерении показать ему Сицилию, как только он поправится, лучше всех понимая, что ничего уже осуществить не удастся?

Тем временем состояние мальчика стремительно ухудшалось. Сиделки шёпотом рассказывали герцогу, что "маленький синьор" часто страдал от острых болей в груди, а иногда и во всём теле, и едва мог стоять на ногах, испытывая головокружения и краткие потери сознания. Обе женщины были несказанно поражены тем, что за две недели болезни юноша ни разу не высказал ни одной жалобы на своё самочувствие или каких-либо требований. Он даже не позволял себе стонать, когда оказывался жертвой очередного болезненного спазма, выдавая свою муку лишь сдавленным вздохом или тихим всхлипом. Однако более всего их беспокоило то, что он очень мало спал по причине всё той же боли и часто отказывался от еды. Маг, увы, и сам отлично видел все эти пугающие перемены: к тому времени он едва ли не половину дня проводил у своего подопечного, посвящая делам минимум времени. Днём он всячески старался поддерживать положительное настроение мальчика по поводу болезни и не выражал ни малейшего сомнения в том, что эта досадная неприятность скоро станет не более чем одним из нежелательных воспоминаний. Юноша охотно поддерживал эти иллюзии, стараясь не обращать внимания на мучительную боль, временами разрывавшую его грудь. Оба ясно понимали, что лгали друг другу, однако, у каждого были свои причины, чтобы продолжать.

Постепенно обмороки мальчика участились, а без сознания он пребывал всё более продолжительное время. Появились и другие тревожные симптомы: жар и озноб, которые сменяли друг друга порой столь быстро, что сиделки пребывали в растерянности, не зная, что предпринять. Иногда он всё же приходил в себя, и чародей любой ценой старался разделить эти моменты с ним, тем более что с каждым днём они становились всё реже и короче. Мягкое кресло у кровати больного стало обычным местом, в котором он проводил долгие часы, читая ему вслух или просто беседуя, как в прежние времена по вечерам. Юноша пытался было протестовать против такого исключительного внимания и настаивать на том, чтобы его покровитель занимался своими делами, по его разумению, гораздо более важными, нежели это пустяковое недомогание. Кудесник решительно пресёк подобные разговоры.

- Если бы я был болен и попросил тебя о том же, о чём ты сейчас, эта просьба была бы удовлетворена? - Поинтересовался он после очередных аргументов своего воспитанника в пользу того, что его вполне можно оставить на попечение служанок.

- Что вы, синьор?! - Он приподнялся на подушках и подался вперёд. - Я не покинул бы Вас под страхом смерти!

- О чём же тогда мы с тобой сейчас спорим? - Резонно заметил волшебник, на что мальчик лишь растерянно улыбнулся.

Всю свою коммерцию герцог передал поверенному, позволив обращаться к нему лично только в случае угрозы полного краха своего дела. Впрочем, слухи о внезапном и серьёзном недуге его сына разлетелись, точно на крыльях, потому все его знакомые с пониманием отнеслись к его исчезновению из деловой и светской жизни. Многие даже присылали цветы и открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, в том числе и семья австрийского вельможи. Из дома последнего в разное время явились сразу два посыльных: один - с большой корзиной фруктов и письмом, полуофициальным тоном выражавшим уверенность в самом благополучном исходе борьбы с болезнью, а второй - со скромной запиской на голубой бумаге, написанной аккуратным, плавным почерком. Первое послание маг прочёл юноше вслух, а второе отдал, не распечатывая, и уже привстал с кресла, чтобы дать ему возможность ознакомиться с его содержанием в одиночестве, но вдруг почувствовал на своей руке приятное тепло.

- Пожалуйста, останьтесь, - тихо попросил мальчик, накрыв своей маленькой, слегка влажной ладонью его ладонь. - У меня нет от вас секретов.

Он впервые позволил себе подобный жест. Его запястье, было настолько тонким, что, казалось, готово было сломаться, а лучистый взор непостижимым образом лишал дара речи, однако чародей нашёл в себе силы ответить:

- Это твоё личное письмо. Прочти его в спокойной обстановке, а я пока проведаю свой кабинет: боюсь, пауки уже основали в нём настоящее пыльно-паутинное государство.

Юноша ответил искрящейся улыбкой, столь редкой теперь гостьей на его похудевшем, измученном лице.

- Но, синьор, я хотел бы провести с вами как можно больше времени, пока я в сознании. Ведь мы не знаем, когда случится следующий обморок.

Разумеется, волшебник не признался ему, что ради каждого такого мига он сам готов был остаться даже в аду. Он просто занял своё место, дав мальчику несколько минут на прочтение письма. Закончив, он поднял от бумаги обеспокоенный взгляд и взволнованно произнёс:

- Она просит о встрече... Хочет навестить меня.

- Думаю, это очень хорошая новость. Тебе полезно будет провести время с человеком, с которым ты столь... близок, - маг был искренне рад любой возможности хоть немного порадовать его.

- Да, но... Я не могу быть перед ней в таком виде. Это невозможно!

- Я не вижу ничего необычного в том, как ты выглядишь.

- Я правда не могу... Может быть, потом... Но что же мне ей ответить?

Он был крайне встревожен этой запиской, и чародей постарался его успокоить: душевное умиротворение было залогом, если не улучшения, то хотя бы стабильности его состояния.

- Если ты и вправду так стесняешься предстать сейчас перед юной особой, -рассудительно сказал он, - постарайся вежливо объяснить ей, что вашу встречу следует немного отложить до того дня, когда тебе станет лучше. Даже лгать не придётся. Ты слышал докторов: все в один голос рекомендуют тебе полный покой. Уверен, она поймёт.

- Спасибо вам за совет, синьор, - тихо проговорил юноша и чуть заметно погладил руку наставника, которую не отпускал всё время их разговора.

Кудесник поспешил уверить себя, что это действие - лишь плод его собственного, искажённого душевными терзаниями воображения.

На следующий день герцог заметил, что мальчик с каким-то грустным вниманием рассматривал многочисленные цветы, расставленные в вазах по всей комнате, и спросил, какие из них он находил наиболее красивыми. Юноша ответил, что все цветы прекрасны, и очень сожалел, что вскоре они увянут.

- Если бы я мог их нарисовать, - печально произнёс он.

Волшебник незамедлительно распорядился принести все принадлежности для живописи, дабы его подопечный мог продолжать свои упражнения в рисовании, не нарушая постельный режим. Это служило неплохим развлечением, а главное - поднимало больному настроение. Ровно до того времени, пока он не стал слаб настолько, что не всегда был способен удержать в руках кисть или карандаш.

Это стало началом кошмара. Сначала пришлось исключить живопись, а затем мальчик просто не смог самостоятельно есть, ибо руки всё чаще отказывались ему повиноваться. Сиделкам приходилось кормить его с ложки, что очень его смущало. Однако выбора не было, а учитывая почти полное отсутствие аппетита, делать это нужно было всё реже и реже. К тому же основное время юноша теперь либо пребывал без чувств, либо мучился болью, терзавшей буквально весь его истощённый организм.

А позже начались судороги. Казалось, что некий отвратительный монстр, обосновавшись внутри этого хрупкого тела, пытался вывернуть его наизнанку, сотрясая невообразимыми конвульсиями, которые в довершение всего сопровождались столь сильным жаром, что к нему в тот момент едва возможно было прикасаться. Когда же жуткий зверь, вдоволь натешившись своей беспомощной игрушкой, грубо бросал мальчика, так и не приходившего в сознание, на мокрые от пота простыни, по поверхности его кожи разливалось холодное пламя озноба, подобное вечному адскому огню, в котором можно было гореть, не сгорая до скончания времён. Эта бесчеловечная пытка прекращалась лишь спустя час, а то и более. Маг категорически запретил сиделкам укутывать больного в многочисленные одеяла или разжигать огонь в камине, понимая, что это не только не облегчит его страдания, но и усугубит их.

Юноша, несмотря на немыслимые испытания, коим подвергала его лихорадка, по-прежнему никогда не кричал, не стонал и всеми способами пытался скрыть свои муки. Однако герцог не нуждался ни в какой магической силе, чтобы знать, чувствовать, какую чудовищную, нечеловеческую боль, буквально съедавшую его изнутри, мальчик переносил удивительно мужественно, лишь иногда позволяя ей пролиться тихими слезами, которые смахивал украдкой, и снова улыбался своему обожаемому покровителю. В такие моменты чародей всей душой ненавидел себя за железное здоровье своей расы. Будь у него достаточно сил, он сумел бы разделить с юношей его страдания, забрав бОльшую часть себе и благополучно загасив их смертоносный огонь энергией своей Жизни. Но теперь это было не в его власти. Каждый раз, становясь свидетелем очередного ужасного приступа, он представлял собственную казнь четвертованием. Медленную. В деталях. Иногда казалось, что он теряет рассудок от этих видений, но, увы, он оставался при памяти и в здравом уме, о чём с течением времени всё сильнее жалел. Кудесник мечтал крепко сжать собственную черепную коробку и раздавить её, словно ореховую скорлупу, дыбы впредь не видеть и не понимать чудовищных последствий своего легкомыслия. Он с превеликой радостью лично содрал бы с себя кожу, если бы это помогло спасти положение, но, увы, всё, что он мог сделать, это с глубоким вздохом подойти к окну и молча отворить его, впустив в комнату свежий воздух и счастливую беспечность июня.

Однажды после ночи, проведённой без сна у постели больного, когда волшебник, совершенно опустошённый, безразлично наблюдал занимавшееся багровое зарево рассвета, он услышал за своей спиной сдавленные всхлипы и испуганный шёпот. Обернувшись, он увидел одну из сиделок, тщетно пытавшуюся подавить тихие рыдания, в объятиях второй, столь же безуспешно старавшейся её успокоить. Очевидно, душа бедной женщины просто более не в силах была выносить все те страшные вещи, кои ей пришлось здесь увидеть. Маг прекрасно понимал её, однако слёз в присутствии мальчика, пусть даже он и пребывал в беспамятстве, допустить не мог. Потому он аккуратно взял служанку под руку и с помощью её подруги вывел за дверь, позволив ей быть свободной до ужина и пообещав обеим, что в самое ближайшее время найдет для них достойных помощниц. Удивительно, как угроза потери единственного важного в его жизни человека заставила его более внимательно и бережно относиться ко всем прочим. Получив заверения оставшейся девушки, что в ближайший час она справится одна, он позвонил в колокольчик и тут же, в коридоре, изложил свою проблему явившейся экономке, велев собрать всех женщин, способных, по её мнению, ухаживать за больным в "большом зале", том самом, где проходил рождественский банкет для прислуги.

- Мне нужны ещё две сиделки, и как можно скорее, - внушительно произнёс герцог. - Прежние совершенно выбились из сил. Само собой, эта работа будет хорошо оплачена...

- Вам нужна всего одна, - уверенный громкий голос пожилой работницы прорезал тяжелую тишину, поселившуюся в особняке с начала болезни.

- Благодарю вас и ценю ваше рвение, - ответил он, - но на вас и так слишком много обязанностей.

- Которые я буду по-прежнему исполнять в срок. А ночью и вовсе нет никаких...

- В этом доме уже достаточно неспящих, - мягко прервал чародей свою упрямую служанку. - Если вы нуждаетесь в деньгах, я найду для вас менее тяжёлую дополнительную работу.

- При всём уважении, синьор, вы не можете думать, что я делаю это ради денег! Это неправда! - Почти выкрикнула всегда спокойная женщина. Она казалась действительно задетой. - Ваш сын в беде, и я хочу помочь, потому что уважаю вас и люблю этого мальчика. Такое Божье чудо, как он, не заслуживает такой страшной хвори...

Она сотворила крестное знамение и продолжала уже своим обычным рассудительным тоном:

- Вдобавок, у меня есть большой опыт: в своё время я вЫходила столько больных, что вам и не снилось, синьор.

Кудесник помнил, что в молодости она помогала ухаживать за больными в приюте для нищих, а потому нисколько не сомневался в её компетентности. Кроме того, у него не было ни желания, ни, что самое важное, времени с ней спорить.

- Можете приступать после нашего возвращения, - устало проговорил он, и они вместе направились по лестнице вниз.

- Как вам известно, мой сын болен, - твёрдо начал герцог, когда все наконец собрались. - Врачи не дают надежды...

Он помедлил, переводя дыхание. Произнести это вслух оказалось много тяжелее, чем он предполагал. Женщины начали тревожно переглядываться. Собравшись с силами, он продолжал:

- Но я, как отец, не имею права перестать верить и бороться за его жизнь. Полагаю, вам уже известно, с какой целью вы здесь. Мне бы хотелось выбрать лучшую из вас, но прежде чем я решу, вы должны узнать некоторые особенности вашей возможной работы. Во-первых, болезнь очень серьёзная, и проявления её могут шокировать. От вас потребуются не только умение заботиться о больном, но и самообладание. Во-вторых, я рассчитываю на ваше благоразумие. Прежде всего, никаких рыданий и похоронных лиц в его комнате. Ему нужны спокойствие и радость, способные наполнить его душу чувством уверенности и безопасности. Я не требую от вас излишней весёлости, но естественное и непринуждённое поведение будут необходимым условием всегда, ибо есть вероятность, что он может понимать всё, что происходит вокруг, даже когда его сознание угасает. По этой же причине в его присутствии недопустимы разговоры как о самом недуге, так и его лечении. Если желаете узнать что-либо о состоянии больного, можете спросить меня или врача, но обязательно вне его спальни. И последнее: запомните, что всё увиденное и услышанное вами в стенах тех покоев ни в коем случае не должно стать предметом разговоров и сплетен. Если после моих слов у кого-либо ещё осталось желание исполнять эти обязанности, мы продолжим разговор.

Наступившее молчание тихим журчанием ручья нарушил голос молодой горничной, глаза которой едва ли не с самых первых слов волшебника были увлажнены слезами. Она рассказала, что несколько лет назад, когда вся её семья ещё жила в Риме, ухаживала за своими отцом и четырьмя братьями, которых в итоге одного за другим забрала болотная лихорадка⁴¹. Сама же она удивительным образом не заболела и считала это Божьим чудом и благословением. На самом деле, девушка была не единственной вызвавшейся, но лишь она скромно добавила в конце своего рассказа: "Если я смогла ходить за умирающими, то и за выздоравливающим смогу". Маг попросил её остаться, поблагодарив других женщин за добрые намерения.

Все трое вошли в комнату юноши, когда он уже пришёл в себя. Чародей хотел было отпустить сидевшую с ним служанку, дабы она тоже могла отдохнуть и набраться сил, но, встретив её взволнованный взгляд, понял: девушке есть, что сказать. Молча выйдя с ней за дверь, пока новоиспечённые сиделки занимали мальчика разговорами о последних новостях, он приготовился услышать неприятное. Она жаловалась на то, что "маленький синьор" совсем отказывался от еды, заявляя, что у него нет аппетита, и так продолжалось уже второй день. Она очень беспокоилась и надеялась, что Его Светлость смог бы как-то повлиять на сына. Герцог полностью разделял её беспокойство, и, вернувшись, почти сразу же отослал обеих женщин за свежими простынями, при этом многозначительно взглянув на экономку, которая только спокойно кивнула. Она давно привыкла понимать его без слов.

Оставшись с юношей наедине, волшебник поинтересовался его самочувствием, получив в ответ обычное "Не беспокойтесь, сегодня мне уже немного лучше", а затем неожиданно спросил:

- Скажи, чего тебе сейчас хочется больше всего на свете?

Мальчик остановил на нём свой ясно-бирюзовый взгляд. Насколько отрадно было видеть его лицо, не искажённое болезненной судорогой, настолько же больно было обнаружить его поразительную бледность и выражение некой скрытой безысходности. Он заговорил полушёпотом, ибо в последнее время ему не хватало дыхания, чтобы в полной мере освободить свой звонкий голос:

- Я очень хочу наконец поправиться и съездить с вами на прогулку, как раньше. Я так давно не выходил из дома, не видел неба... Только в окно... Когда я выздоровею, мы ведь поедем?

Эта надежда в его глазах медленно убивала душу мага. Справившись с собой и придав своим словам оптимистичный тон, он произнёс:

- А ведь наши желания совпадают. Похоже, у нас общие интересы.

- Правда, синьор?

- Воистину. И знаешь, как в таких случаях поступают деловые люди?

- Как же?

- Они заключают сделку - соглашение, при котором один даёт другому то, чего он хочет в обмен на то, что нужно ему самому. Ты меня понимаешь?

- Да, синьор.

- Так вот, я могу организовать нашу с тобой прогулку. В коляске не обещаю: боюсь, это может плохо сказаться на твоём состоянии, а вот где-нибудь недалеко от дома - вполне возможно. Но взамен я попрошу у тебя то, чего желаю.

- Что же я могу... - Юноша, очевидно, никак не ожидал подобного предложения и пребывал в совершенном недоумении.

- Мне нужно, - серьёзно сказал чародей, - чтобы ты перестал упрямиться и начал принимать пищу. Я полагаю, ты и сам понимаешь, что это необходимо для поддержания твоих сил, а, следовательно, для выздоровления.

Мальчик спрятал взор и слегка приподнялся на подушке.

- Я понимаю, - смиренно проговорил он.

- Тогда, может быть, у тебя есть некие особые причины отказываться от еды? Например, её плохое качество? Если так, не стесняйся сказать! Я немедленно прикажу поварам готовить что-либо другое или же вовсе их заменю.

- Что вы, синьор! Никого заменять не нужно! Я никогда не ел так вкусно, как в вашем доме.

- Тогда в чем же дело?

- Видите ли, - нерешительно начал юноша, - я пробовал поесть, но было очень больно глотать. В последние дни мне много что больно делать, но теперь ещё и это. А терпеть я не смог, - он горько вздохнул и добавил: - Я такой слабый.

- Не выдумывай! - Эти слова ворвались выстрелом в чуткое молчание раннего утра. - Ты сильнее многих людей, коих мне доводилось знать. Борясь со своей болезнью без единого крика, без жалоб и слёз, ты поступаешь как герой. Как храбрый воин на поле сражения.

Щёки мальчика слегка порозовели - всё, что осталось от трогательно-земляничного румянца его смущения.

- Я не делаю ничего особенного. Просто стараюсь справляться сам, не причиняя никому беспокойства. Но жаль, не всегда получается, - вздохнул он.

- Ты не один: у тебя есть я. Я встану рядом с тобой и не отойду ни при каких обстоятельствах, - герцог не видел нужды далее замалчивать эту мысль, давно ставшую истиной.

Открыть её юноше было необходимо, чтобы дать ему почувствовать поддержку, на которую он мог всегда рассчитывать. Мальчик наконец поднял голову и устремил на своего покровителя такой бесконечно счастливый взгляд, что, будь последний даже безнадёжно слеп, он бы почувствовал его кожей. Не желая дать ему вставить хоть слово, ибо не был уверен, что выдержит его, волшебник продолжал:

- Но даже самому смелому солдату требуется твёрдая рука командующего. Для того чтобы я мог помочь тебе в твоей войне с недугом, мне необходимы твоё доверие и послушание.

- У вас есть и то, и другое. Всегда было.

- Рад это слышать. Тогда скажи мне честно, когда ты в последний раз ел.

- Два дня назад вечером.

- Но ведь тогда ты целый день страдал от лихорадки и почти не приходил в сознание. Ты был так слаб, что любое действие, не только еда, могло причинить боль. Сегодня ты чувствуешь себя получше, не так ли?

- Да, синьор.

- Не думаешь ли, что стоит попытаться ещё раз? Быть может, сейчас всё пойдёт легче...

- Вы правы. Я обязательно попробую.

- Однако, - подчеркнул маг, - я не желаю, чтобы ты думал, будто моя цель - заставить тебя делать то, что тебе не по душе. То, о чём мы говорим, - важное условие твоего исцеления, и я всего лишь ищу компромисс, дабы оно соблюдалось.

- О, синьор, ну что вы? - Юноша даже слегка возвысил голос. - Никто никогда не заботился обо мне так, как вы. Однажды вы сказали, что всегда будете действовать мне во благо, и это истинная правда.

- Так будет и впредь, можешь не сомневаться, - герцог посмотрел на него и даже слегка удивился, когда мальчик не отвернулся, а ответил прямым, полным надежды и беззаветной преданности взглядом.

Он не в силах был выдержать этого неверного отблеска угасавшего внутреннего света, а потому поспешил продолжить разговор:

- Что ж, а теперь обсудим нашу сделку. Вот как мы поступим: за каждую съеденную ложку супа ты получишь десять минут прогулки. Свежий воздух пойдёт тебе на пользу, мне же будет приятно знать, что ты восстанавливаешь силы. Договорились?

- Конечно, синьор! - В пропитанном страданием воздухе комнаты зазвучали чистые нотки радости.

- Прекрасно! Куда бы ты желал пойти?

- Я бы очень хотел посмотреть на Весну.

- Как скажешь. Рад, что мы пришли к соглашению, - нарочито серьёзно произнёс чародей.

Он осторожно взял руку юноши, казавшуюся столь хрупкой, что он боялся не то что сжать, а даже приподнять её.

- Вместо рукопожатия.

Услышав за дверью тихие шаги, волшебник решил, не откладывая в долгий ящик, приступить к осуществлению их планов.

- Теперь, думаю, мне стОит оставить тебя, дабы ты мог наконец позавтракать и переодеться, - произнёс он, вставая. - Однако если ты поймёшь, что еда снова причиняет тебе боль или иные неприятные ощущения, не принуждай себя ради того, чтобы угодить мне. Помни: я не могу быть доволен жизнью, зная, что ты несчастен.

Герцог, несомненно, ясно понимал, что ему следовало бы лучше следить за своей речью, дабы не допустить излишней откровенности, но он также осознавал, что другого шанса хоть каким-то образом высказать своё отношение у него могло просто не быть. И хотя он не намерен был терзать душу мальчика дополнительными тревогами в этот период тяжких испытаний, он всё же иногда не мог вовремя остановить себя, а потому пренебрегал осторожностью. Кроме того, видя, как при сих словах юноша буквально засветился изнутри изумительным небесно-счастливым сиянием, он мог хотя бы на миг освободиться от ядовитых зубов страха, намертво впившихся в его нежданно ставшее слабым сердце.

- С вами я всегда спокоен. Даже боль отступает, когда вы рядом, - едва слышно произнёс мальчик.

У обоих лишь на мгновение хватило выдержки, чтобы взглянуть друг другу в глаза. Воздух вокруг не просто вибрировал, а гудел от напряжения. Или это горячие волны крови бились в висках? Слух мага разрывался от пронзительных ударов, пока он наконец не вынырнул из этой испепеляющей лавы временного безумия и наконец сообразил, что эти оглушающие звуки - не более, чем тихий стук в дверь.

- Мне пора - выдохнул он, - я зайду позже. Надеюсь, твоими стараниями, у нас впереди будет длинная прогулка.

Он быстро подошёл к двери и отворил её, пропуская двух сиделок и уверяя себя, что ему померещилось тихое "Я буду ждать" за спиной.

XXI

Чародей сомневался в чём угодно, но только не в том, что поступил правильно. Чувство, столь давно терзавшее его, уже изначально обреченное, а теперь ещё и отравленное смертоносным ядом недуга, могло лишь ещё медленнее и изощрённее погубить эту несчастную, чистую душу. Будучи абсолютно честным с самим собой, кудесник также считал, что открытие их взаимных переживаний в нынешних обстоятельствах не дало бы ничего, кроме самоистязания, ибо после него их неизбежное прощание стало бы совершенно невыносимым.

В такой ситуации благоразумнее было носить всю отраву внутри себя, чем разделить её на двоих, потому всё, что он мог позволить себе сейчас - наполнить жизнь юноши приятными мгновениями, коих с каждым днём становилось всё меньше. И чтобы лучше устроить одно из них, он отдал слугам распоряжение подготовить беседку возле конюшен, из которой как раз был хорошо виден открытый манеж, где обычно выгуливали лошадей, дабы они не пребывали долго без движения.

Когда всё было сделано, волшебник снова поднялся в покои своего воспитанника и застал его уже одетым для прогулки и в почти праздничном настроении. Он весело сообщил, что "заработал" чуть более часа на свежем воздухе и, услышав похвалу герцога, даже побаловал присутствовавших своим тихим, искренним, совершенно детским смехом. Маг был твёрдо намерен, по возможности, поддерживать в нём такое расположение духа в течение всего дня.

- Ты готов к путешествию? - Бодрым тоном спросил он.

- Да, синьор! Уже давно.

- Я позову кого-нибудь, чтобы перенести вас во двор, - сказала экономка, обращаясь к мальчику.

- Не нужно никого звать, - остановил её чародей, - ведь я уже здесь.

Три пары изумлённых глаз одновременно оказались прикованными к нему, особенно два огромных синих восторга на белом, словно полотно, но таком дивно-одухотворённом лице. Он знал, что юноша одновременно всей душой желал и панически боялся того, что должно было произойти сейчас, и вполне разделял его чувства. Но также он был уверен в том, что никому другому не позволил бы прикоснуться к самому дорогому существу в своей жизни. Во-первых, он опасался, что этот некто, будь у него хотя бы трижды добрые намерения, мог по неосторожности навредить мальчику, а во-вторых... Впрочем, этот пункт он предпочитал держать глубоко внутри себя на кованной цепи.

- Вы сами... Вы хотите нести меня? Но это же... невозможно. - Волнение заставляло речь юноши прерываться.

- Вот как? Любопытно услышать причину.

Мальчик колебался, но всё же сумел пролепетать:

- Таким важным господам, как вы, не подобает носить тяжести.

После этих слов кудесник решительно не мог сдержать усмешки.

- Кто сказал тебе подобную чушь?

- Все так говорят, - почти прошептал он.

- Что ж, возможно, все гораздо лучше разбираются в этом вопросе, но я говорю тебе, что "важный господин", коего ты видишь перед собой, в своё время поднимал гораздо бОльшие тяжести, чем ты можешь вообразить. Будь скромнее, не переоценивай себя, а особенно свой вес. - Мгновение он молчал, а затем серьёзно добавил: - Неужели ты и в самом деле думал, что я доверю сына кому-либо, кроме самого себя?

Юноша мог только удивлённо-испуганно смотреть на своего наставника, который уже подошёл ближе и склонился над ним.

- А теперь, если ты всё ещё намерен прогуляться, то перестань забивать себе голову всякими глупостями и держись за меня.

Служанки, всё время разговора хранившие благоразумное молчание, теперь растерянно наблюдали, как их синьор заботливо укутал мальчика в тёплый плед, объяснив это тем, что снаружи сегодня ветрено, а затем осторожно взял его правую руку и опустил на свои плечи. Приподняв его с постели и мягко прижав к себе, боясь причинить боль, он настоятельно попросил его не делать резких движений, пока они не попадут в беседку, и направился к двери, которую молодая горничная, застывшая было в изумлении, тут же поспешила распахнуть перед ними. Предупреждать юношу об опасности неправильного поведения при таком странном способе передвижения было излишним: он замер на руках своего покровителя, боясь даже вздохнуть, не то что пошевелиться. И хотя маг обращался с ним лучше, чем с самой хрупкой драгоценностью, мальчик, не решаясь верить такому нечаянному счастью, каждый миг ждал разрушения этой полуиллюзии.

Волшебник же в свою очередь наотрез отказывался признавать, что этот почти невесомый, непростительно исхудавший человечек, едва смевший дышать, когда-то, полный сил и здоровья, стоял рядом с ним, с восхищением наблюдая за "бумажной птицей" в небе. Даже сквозь плотный плед и одежду прощупывались его рёбра, а на выделявшиеся на бледном лице скулы и резко выступавшие косточки запястий просто страшно было смотреть. Какое же чудовище могло терзать это беспомощное создание, столь нуждавшееся в защите и опеке? Только то, которое сам чародей мог породить, и которое теперь убивало не только свою жертву, но заодно и создателя. А почему бы и нет? Ведь это его монстр.

- Тебе удобно? - Спросил герцог, почти касаясь губами нежной кожи его лба, ещё хранившего следы недавнего жара.

- Да, синьор, - лишь по едва заметному выдоху на своей щеке он догадался, что прозвучал ответ.

Они медленно спустились с лестницы, миновав зал для приёмов, и вышли из парадного входа. Светлый дух нового дня не могли омрачить даже небольшие облака, плавно несшие свою красоту по ясно-голубому пологу неба. Молодое, лишь недавно возродившееся на горизонте солнце время от времени скрывалось за ними, подобно робкой девушке, не дерзавшей открыто взглянуть в глаза своему тайному возлюбленному. Тёплая, хотя и довольно пасмурная погода в целом благоприятствовала прогулке и, несомненно, весьма подняла юноше настроение, о чём говорила его проникновенно-счастливая улыбка. Его сердце билось совсем рядом, и волшебник только теперь ощутил, сколь сильно его душа истосковалась по этим тихим ударам. Осознание того, что вскоре сей неповторимой мелодии суждено было оборваться, пришло, подобно некоему приступу, на мгновение забрав контроль над действиями и заставив крепче сжать мальчика в тисках обречённых объятий. Обеспокоенный тем, что его хватка могла быть слишком сильной, маг даже ненадолго остановился и прислушался к такому знакомому, но неизбежно ускользавшему ритму. Не найдя изменений, он продолжал идти, чувствуя, как юноша в ответ на этот порыв ещё плотнее прильнул к его груди.

Дойдя до беседки, он бережно опустил мальчика в одно из глубоких плетёных кресел, стоявших вплотную друг к другу, и поправил предусмотрительно оставленные на нём многочисленные подушки.

Лето в этот день будто не решалось приближаться к ним, исподтишка наблюдая за забавами неугомонного Зефира, устроившего шутливую возню в золотых волосах юноши. В ответ на это приглашение к игре, он охотно подставил лицо его довольно прохладным прикосновениям и зажмурился от удовольствия, наслаждаясь ощущениями, звуками и запахами свободной жизни вне душного плена комнаты. Сердце чародея мучительно заныло при взгляде на него в эти краткие мгновения, когда он был столь похож на себя прежнего.

Солнце, наконец явившее миру свой сияющий лик, наполнило окружающее пространство невероятно жизнерадостным блеском. Мальчик даже вздрогнул от непривычной яркости озорного июньского дня и инстинктивно отвернулся, нечаянно коснувшись плеча герцога. Последний не отстранился, а напротив, одной рукой осторожно обнял юношу, слегка прикрыв другой его глаза, и ощутил, как робкие ресницы затрепетали под его ладонью, словно молодые весенние листья, принявшие легкомысленную ласку ветра.

- Не волнуйся, скоро ты привыкнешь к свету, и глазам не будет больно, - тихо проговорил он.

- Да, синьор, я знаю, - прошептал мальчик. - Просто я так давно не видел солнца...

Маг в который раз проигнорировал болезненные прикосновения безысходности к своей душе, и, отведя взгляд, подал знак кучеру выводить лошадь в манеж. Услышав знакомый цокот копыт, юноша будто очнулся от утешительных грёз и, медленно повернувшись на звук, отрадно улыбнулся при виде своей любимицы.

- Я так мало успел поездить на ней, - с сожалением проговорил он, наблюдая за утончённой грацией животного.

- У тебя впереди ещё очень много времени, чтобы наверстать упущенное, - уверенно сказал волшебник, презирая себя одновременно и за ложь, и за нежелание лгать.

Мальчик только печально вздохнул и начал внимательно разглядывать всё вокруг, все те простые вещи, кои ранее, возможно, даже не замечал, словно теперь хотел запомнить как можно больше деталей на долгое время. Словно прощался. Вдруг он невозможно резко для своего состояния почти всем телом повернулся к своему наставнику и, задержав на нём пронзительно-глубокий взгляд, непривычно твёрдым голосом произнёс:

- Не говорите сестре!

- Не понимаю, о чём ты, - чародей никак не ожидал от него такой решительности именно теперь.

- Пожалуйста, синьор, не сообщайте ей, что я болен. Когда получите её письмо ко мне, напишите ответ за нас обоих. Скажите, что со мной всё хорошо, но я занят учёбой и отвечу ей позже. Я очень прошу вас сделать это!

Если бы герцог имел возможность выбирать, он скорее предпочёл бы выжечь у себя на лбу клеймо калёным железом, нежели вновь столкнуться с этими умоляющими глазами. Но ему, как обычно, не было предоставлено выбора ...

- Скажи, почему для тебя так важно, чтобы твоя болезнь оставалась для неё тайной? - Он старался сохранять спокойный тон.

- Потому что не хочу, чтобы она страдала. Она сейчас так рада, что мы теперь семья. Она очень хочет стать монахиней и только об этом и говорит. Она счастлива. Когда мы жили в нашей деревне, о нас никто не заботился, и сестрёнка не знала радости, но теперь... Я никогда-никогда не хочу тревожить её покой. И потом... - Юноша вдруг замолчал, будто его мысли сопротивлялись облачению в слова. - Когда умерла наша матушка, я был ещё мал, но мне пришлось о многом заботиться дома. Мне было очень грустно и больно, я плакал... Я не хочу, чтобы ей было также плохо, как и мне.

Его речь звенела отчаянно сдерживаемыми слезами.

- Как только твой разум мог выдумать подобное? - Мягко упрекнул его волшебник. - Если ты действительно хочешь оставить сестру в неведении, так тому и быть. Но я не желаю больше ни слова слышать от тебя о смерти. Ты поправишься, и мы все втроём поедем на Сицилию. По-другому быть не может.

- Конечно, синьор, - смиренно ответил мальчик. - Я очень благодарен вам за поддержку.

- Я всегда на твоей стороне. Помнишь?

- Помню.

Маг подумал, что за всё время, проведённое в такой близости с этим уникальным созданием, он так и не смог постичь его невероятную природу, способную чувствовать чью угодно боль, кроме собственной.

Через некоторое время кучер увёл лошадь в стойло, но они продолжали тихо сидеть на своих местах, наслаждаясь потоками солнечного света. Говорили мало: каждый был занят переживанием этих неповторимых моментов, подобных которым, и это знали оба, вероятнее всего, уже не суждено было случится в их жизни. Чародей почти не сводил глаз со своего воспитанника и в какой-то момент заметил, что он всё чаще нерешительно останавливал взгляд на графине с водой, стоявшем на небольшом столике перед креслами. Очевидно, его мучила жажда, но, не имея сил самостоятельно дотянуться до желанной влаги, он, тем не менее, стеснялся попросить об услуге. Герцог безнадёжно вздохнул и, молча наполнив стакан, пододвинул его ближе.

- Думаю, ты хочешь пить.

С этими словами волшебник бережно поддержал его голову и аккуратно поднёс стакан к его губам. Сделав несколько глотков, юноша слегка отстранился и поднял на наставника смущённо-радостный взгляд.

- Спасибо, синьор.

- В следующий раз просто попроси. Я всегда рад помочь.

- Как скажете.

Они надолго замолчали. Время, отведённое на прогулку, стремительно убывало. Оставалось менее получаса, когда маг ощутил плавные, тёплые колебания воздуха у правой щеки - мерное дыхание мальчика, который уснул на его плече. Это был настолько простой и наивный жест, что у него даже не было желания оценивать или обдумывать его. Он просто хотел как можно дольше удерживать при себе эту особую частичку времени, увы, проходившего сквозь пальцы, подобно подвижным песчинкам, в неизвестном направлении. Именно сейчас, вновь слыша спокойный и ровный стук его сердца, чародей ощутил подлинное единение душ, столь редкое в его жизни, что он даже не помнил, когда это случалось с ним в последний раз. Или упорно старался забыть?... Он позволил вздоху своей нежности отозваться изумрудной мелодией ветра в молодой свежести летней листвы. В тот момент он по-настоящему желал лишь одного: сидеть так вечность. Вот только вечности у них не было. Быть может, не было даже месяца. Более того, он неким внутренним чутьём догадывался, что проживал их последний спокойный день.

Нечто неведомое, недавно бывшее частью его собственной сущности теперь, словно желая продлить извращённое наслаждение, медленно забирало жизнь, которую он ценил превыше собственной, оттягивая неизбежный финал и упиваясь их общей на двоих агонией. Как могла его же сила разрушать то последнее чистое, на чём зиждилась вся его суть? Но разве он когда-то не был таким же извергом, медленно убивавшим столь уязвимую душу юноши своим неутолимым энергетическим голодом, своим безразличием и нежеланием принять очевидное? Всё, что он испытывал теперь, он заслужил сполна. Но мальчик...

Кудесник мог часами продолжать изводить свой разум подобными мыслями, однако был обязан собраться и посвятить себя заботе о своём подопечном, дабы хоть как-то облегчить его страдания. Тихо поднявшись, он предельно осторожно, боясь лишить юношу столь редкой теперь возможности спокойного сна, вновь завернул его в плед, поднял на руки и отнёс в дом. По пути он старался ступать бесшумно, не тревожа его прекрасные видения.

У двери спальни он обнаружил молодую сиделку, очевидно, отправленную туда её старшей коллегой, дабы в нужный момент впустить Его Светлость внутрь.

- Можете пока быть свободны, я сам его уложу и прослежу за его состоянием, - шёпотом произнёс герцог.

Обе женщины, почтительно присев, покинули комнату. Передав мальчика в мягкие объятия подушек и пуховых покрывал, он слегка дотронулся губами до его виска, стараясь не дышать, дабы вновь не оказаться опьянённым фантастическим ароматом его льняных локонов. Волшебник был несказанно доволен тем, что уже целых полдня больного не беспокоили приступы, и теперь он, по крайней мере, мог насладиться полноценным отдыхом - роскошь, в коей в последнее время ему несправедливо было отказано.

XXII

Однако радость оказалась преждевременной: уже через час юношу охватил сильный жар, который, как подозревал маг, не дал ему пробудиться, ввергнув из мирного покоя здорового сна в бездну лихорадочного забытья. Эту тяжкую пытку сменила другая - сильнейшие судороги, подобных которым ему ещё не случалось наблюдать. Казалось, невидимый истязатель твёрдо вознамерился в этот день заполучить беззащитную душу этого слабого существа и ради достижения своей цели со всей вообразимой и невообразимой жестокостью терзал его тело. Самым ужасным был тот факт, что ни герцог, ни кто-либо другой, ничем не могли помочь. Ему оставалось лишь крепко сжать запястье мальчика в отчаянном желании сохранить невредимым это маленькое, лишь чудом ещё не выпрыгнувшее из груди сердце. Он не обращал внимания на то, сколь быстро и болезненно леденело его собственное при виде жутких конвульсий и мысли о том, что за ними может последовать.

Предчувствия не подвели: с того же вечера юноша совсем перестал приходить в сознание. И если первые три-четыре дня чародея не оставляла надежда, что это временно, и он ещё мог очнуться, то к исходу недели стало окончательно ясно, что этой надежде неизбежно суждено умереть, пусть даже и последней.

Приступы теперь случались всё чаще, в основном по ночам, и длились всё дольше, иногда бывая настолько продолжительными, что кудесник внутренне начинал готовиться к худшему. Ему не по силам оказалось запретить себе иногда сжимать мальчика в тяжёлых, исступлённых объятиях, в неосуществимом желании хоть как-то успокоить эти кошмарные спазмы и вырвать его из огненных лап лихорадки, хотя он прекрасно понимал, что подобным образом может скорее навредить, нежели помочь. Но даже когда судороги и озноб прекращались, он неизменно оставался рядом, больше смерти боясь потерять трепещущую ниточку пульса, незримо и навсегда переплетённую теперь с его собственной. Лишь эта тончайшая связь была свидетельством слабого огонька жизни в этом измученном теле и единственной причиной, по которой он ещё просыпался по утрам. Впрочем, волшебник почти забыл, когда в последний раз именно просыпался, если иметь в виду пробуждение ото сна.

К ночи обрывки мрака обступали его, подобно молчаливым стражам, постепенно сгущаясь в темноту, настолько пугающе плотную, что её, казалось, впору было резать ножом. Каждый час мучительного ожидания между приступами словно кровоточил воспоминаниями о невысказанных словах, безответных взглядах, беззвучных мольбах, отражённых в хрустальной глубине самых прекрасных на свете глаз - обо всех навеки упущенных возможностях дать понять юноше всю его значимость в собственной жизни. И защитить его... Ненависть к себе с таким медленным, сладострастным наслаждением душила мага своим непосильным грузом, что он, казалось, разучился дышать. Ночь превращала пространство спальни в пыточную камеру не только для мальчика, но и для него самого, ибо некоторое время спустя герцог впервые почувствовал его боль. Не жгучие уколы вины и даже не ледяные тиски страха, а именно терзания юноши от ненасытного недуга, пожиравшего его духовно и физически. Он так хорошо познал эту надрывную предсмертную агонию благодаря излюбленной роли палача в молодости, что ощущая её теперь всем своим внутренним существом окончательно похоронил и без того едва теплившуюся веру в лучшее. Безусловно, его боль была всего лишь отголоском истинных мучений мальчика, но она приходила очень часто и задерживалось надолго, служа скорее сигналом об ухудшении его состояния, нежели правдивым отражением оного. Чародей слишком ясно представлял себе масштабы страданий больного, чтобы жаловаться на собственные. Потому он неизменно закусывал губу, дабы ни единым звуком не выдать своей слабости, и продолжал проходить через этот ад рядом с человеком, без которого уже не мыслил своего существования.

Слёз не было: они высохли много лет назад, хотя иногда он безумно желал облегчить душу рыданиями. Но это было бы слишком просто. Изредка выдержка всё же изменяла ему, и тогда он начинал задумываться о своей собственной смерти в обмен на жизнь юноши. А ещё молился. Он не делал этого более двух столетий, но в те невыносимые мгновения, когда безнадёжность с особой жадностью вгрызалась в его сознание, он безотчётно умолял неведомо кого оставить в покое эту хрупкую жизнь. В ответ над ним лишь нависала непроницаемая тишина, которую при желании можно было едва ли не потрогать рукой. Другого он и не ожидал. Были времена, когда долг, личные амбиции или просто стечение обстоятельств постоянно требовали от него чем-то поступиться, но кудесник никогда не думал, что придёт день, когда он искренне пожелает принести себя в жертву, но принять её будет некому.

У него не было времени размышлять, почему тяготы болезни стали для них общими, не было времени разбираться в причинах своих чувств и их допустимости, и уж точно не было времени и необходимости задумываться над тем, как он выглядел в глазах окружающих. Разумеется, поначалу сиделки не знали, как реагировать на то, что их синьор категорически не позволял им дежурить у постели мальчика ночью, ссылаясь на необходимость регулярного отдыха, дабы они были в состоянии достойно работать. При этом он сам посвящал сну максимум два часа в сутки, всё остальное время проводя со своим подопечным и фактически исполняя те же обязанности по уходу за больным, что и они сами. Для себя женщины объясняли это глубоким горем отца, отчаянно не желавшего признавать, что дни его сына сочтены. В этом доме все, пусть и в разное время, но с одинаковым чувством скорби, приняли тот факт, что скоро в его стенах вновь воцарится тишина, как до появления "маленького синьора", только теперь она отзовётся леденящим душу звоном погребального колокола. Подспудно каждый из обитателей поместья понимал, что жизнь здесь более никогда не будет прежней. И особенно ясно это осознавали служанки, которые, помня повеление герцога, ни единым словом не позволяли себе обмолвиться о том, что происходило за дверью комнаты, а особенно, как изменился их господин. Они никогда не видели его таким, как в те дни, да и вряд ли кто-либо из смертных видел.

Волшебнику же не было дела до мнения людей, ибо сознание его было заполнено совершенно другим. Его Любимый умирал. Отрицать хотя бы одно слово из этой фразы было бессмысленно и даже подло. Теперь, в преддверии Его смерти, справедливо было признаться в этом хотя бы самому себе. Только кому могло принести облегчение это признание? Он думал о том, что юноша пал очередной жертвой его навеки прОклятой любви. Так было всегда. С самой своей молодости он был способен лишь разрушать жизни самых дорогих и любимых людей. Этот мальчик заслуживал всей мыслимой и немыслимой нежности на свете, он же дал Ему только муки и страдания недуга, коему не было даже имени. Он был достоин одеваться в самые дорогие ткани и засыпать на шёлковых простынях, а в итоге получит лишь посмертный саван и холодное оцепенение вечного сна. Он должен был жить, любить и радоваться, но сейчас медленно угасал на его руках, не пройдя даже тот краткий путь, что предназначен человеческим созданиям. Он не решился дать юноше любовь и толкнул в объятия смерти. По-другому в его жизни не бывало, потому маг с таким упорством подавлял в себе любые движения души в Его сторону, однако так и не сумел уберечь от своего собственного гибельного рока. Мальчик видел в нём Бога, подобного Зевсу, перенесшему на Олимп юного Ганимеда⁴², чтобы подарить ему лучшую жизнь, почти равную божественной, но он смог стать для Него лишь Аполлоном, своей непростительной беспечностью фактически убившим прекрасного Гиацинта⁴³. И в его легенде, увы, не было места даже для грустного воскрешения в образе чудесного цветка. Вообще не было никакой надежды...

Чародей уже долгое время не ночевал в своих покоях, ибо там господствовала всепоглощающая пустота. А скоро она должна была воцариться и в этой комнате, как и во всём доме. И в его жизни. Впрочем, особняку не суждено было долго пустовать: в нём уже поселились новые жильцы - Боль и Смерть. Они преследовали герцога, таились по углам, заглядывали в окна, всеми силами пытаясь свести с ума, но пока ещё ему удавалось доказать этим демонам, что они выбрали не ту жертву. Надолго ли?...

Но главное - страх. Он скользкой, холодной змеёй вползал на грудь, уязвляя укусами и прожигая ядом сердце. Сколько уже длилась эта пытка? Кажется, месяц. Или более? Волшебник не мог точно припомнить. Безжалостный недуг будто плавил время, заставляя его стекать скорбными каплями прозрачного воска с плакавших навзрыд свечей. Эта деформированная субстанция то разливалась по всему пространству спальни, то сжималась в густой комок, заключая его и без того истекавшую кровью душу в испепеляющие тиски. Истерзанная беспомощность юноши и его собственное обречённое бессилие по капле выпивали его изнутри, высасывая саму жизнь.

Однако сдаваться маг просто не умел. От рождения он имел много способностей, но этой среди них не числилось. Признать своё поражение для него было равносильно смерти, но он был убеждён, что его жизнь ещё может пригодиться мальчику, а потому старался поддерживать её в себе постольку, поскольку это было необходимо. Он не забывал о еде хотя бы раз в день, никогда не пренебрегал личной гигиеной, в тягостные ночи позволял себе краткий прерывистый сон, скорее похожий на долгий обморок, и даже изредка мог пройтись по саду, но делал всё это не из любви к себе, а лишь для того, чтобы оставаться рядом с Тем, кто был ему важнее воздуха, до страшного финала.

О том, что будет после, чародей думал с безразличием, ибо подсознательно не видел себя без Него ни в этом, ни в каком-либо другом мире. Он, как и все его сородичи, в отличие от людей, точно знал, что смерть - лишь переход к новому существованию, ибо энергия никуда не исчезает и ниоткуда не возникает сама по себе. Тем не менее, он не тешил себя надеждами на то, что в следующей жизни для его души могла найтись возможность вновь сойтись с кристальной душой юноши. В сказки он не верил даже в детстве. Такое благо давалось лишь единственный раз, и никто другой, кроме него самого, не был в ответе за решение упустить сей шанс.

Его душевное состояние, и без того крайне скверное, усугублялось ещё и тем, что по мере мучительного угасания больного, к нему медленно возвращалась его собственная энергия. Сначала кудесник вновь обнаружил в себе способность к пирокинезу: ему по-прежнему оставалось не по силам, как в былые времена, воспламенять одним взглядом целые кварталы, но вполне удавалось зажечь свечу и иногда - камин. Со временем он обнаружил, что снова мог перемещать на небольшие расстояния мелкие предметы, хотя и периодически ронял их. Таким образом, полное восстановление его жизненных сил и способностей было лишь вопросом времени.

Вина за эту несправедливость, утраченную возможность быть счастливым, за непомерную гордыню и выдуманную угрозу попасть в некую "зависимость", порой приоткрывала дверь его души для отчаяния. Но герцог всегда оказывался на шаг впереди и не давал этому пагубному чувству потревожить его решимость стать мальчику опорой в Его последние дни. Ведь пока он ещё ощущал их связь, что неизменно придавало ему сил. И хотя он лишился внутреннего слуха и не мог улавливать вибрации Его сущности, сердце этого необыкновенного создания теперь словно жило внутри его собственного, а его неверный ритм вливался в кровь и пульсом бился под кожей. Юноша проник в его суть, стал частью сознания и дыхания, смыслом его смысла. Он кровью вытекал из сердечных ран и с воздухом входил в лёгкие. Его истинный Дар и самая жестокая пытка.

Время шло своим чередом, но, казалось, проходило мимо единственной комнаты особняка, выжженной огнём лихорадки. Дни сменялись ночами, которые всё также приводили за собой рассветы, а здесь часы будто раз и навсегда остановились. Без пяти минут смерть. Волшебник уже смирился со своим добровольным заточением и воспринимал пейзаж за окном не как единственную связь с сущим миром, а как набор цветных картинок, кои он отправлял на задворки разума, дабы не позволять им отвлекать себя от насущных дел.

Приступы в последнее время участились, а следовательно и ему, и сиделкам, постоянно приходилось быть начеку и ни на миг не оставлять больного одного. Маг твёрдо знал, что сознание мальчика, запертое в этой до крайности измученной оболочке, по-прежнему могло слышать и понимать то, что происходит. Именно поэтому он продолжал разговаривать с ним, рассказывая о будущих путешествиях, об университетах, один из которых он со временем мог бы избрать в качестве своей alma mater, а также вслух читал письма его сестры, как и было оговорено между ними, ничего пока не подозревавшей о семейной трагедии. Чародей старался по возможности создать вокруг юноши жизнерадостную атмосферу, что с каждым днём давалось всё труднее, ибо основное время суток он посвящал борьбе с болезнью - могущественным и опасным противником, чья победа уже была очевидной. Редкие же часы затишья он проводил в своём неизменном кресле, ни на мгновение не выпуская руки мальчика, пытаясь успокоить его напуганную душу и свою совесть очередной ободряющей ложью.

XXIII

Именно в такой относительно спокойный час в дверь спальни нерешительно постучали.

- Войдите, - устало отозвался герцог.

Экономка обеспокоенно сообщила, что некая молодая знатная особа спрашивала Его Светлость и, ввиду непрекращавшегося с утра дождя, в данный момент ожидала его в большом зале.

- Кажется, она приезжала сюда на именины "маленького синьора", - добавила женщина.

Новость была неожиданной и странной, но за прошедшие дни кудесник настолько отдалился от реальности, что, казалось, потерял способность реагировать на происходившее. Оставив юношу с верной служанкой, он просто спустился вниз и обнаружил младшую дочь своего австрийского друга стоявшей вполоборота к нему у самой лестницы и нервно теребившей в руках шёлковый платок. По чуть заметным теням под её глубоко печальными, слегка покрасневшими, но неизменно чудесными глазами он предположил, что девушка провела бессонную ночь. Она робко поздоровалась, от волнения не сумев даже как следует присесть в поклоне, от чего сильно смутилась. Несмотря на всю свою усталость и запутанность чувств, он не мог не видеть её тревоги и рад был бы успокоить эту растерянную девочку, но нужные слова будто испарились из его разума. Через несколько молчаливых мгновений хозяин дома всё же прервал неловкую паузу:

- Я рад, что вы, сударыня, почтили нас визитом, - любезно произнёс он, осторожно взяв её руку для приветствия. - Однако нам стоит присесть, ибо, как я полагаю, у вас ко мне разговор?

- Вы правы, синьор, - ответила она, смутившись ещё сильнее.

Оказавшись в мягких креслах друг напротив друга, они оба окончательно потерялись в этой необычной ситуации. Молчание угнетало, а слова никак не решались прозвучать. Волшебник предложил ей травяной чай для успокоения эмоций, и когда его принесли, обратил внимание на то, как сильно дрожала чашка в её руке.

- Не бойтесь, дитя, - наконец начал он так мягко, как только мог. - Я вижу, что вы в смятении, но, поверьте, здесь вы в безопасности и можете видеть в моём лице друга. Смело говорите всё, что посчитаете нужным. Если у вас есть вопросы, я постараюсь дать на них исчерпывающие ответы.

Её порывистый вздох, полный затаённых слёз, заставил его сердце уронить в душу несколько капель крови. Маг редко был способен испытывать сочувствие к людям, но эта встревоженная девушка, возможно, пережившая не один день тяжёлых раздумий и мук неизвестности, помогла ему понять, насколько близко он сам подошёл к своему пределу. Он решил, что теперь всякие условности и барьеры между ними были как никогда неуместны. Оба отчётливо осознавали, что в настоящем их объединяет общая беда, а будущем - общая страшная потеря, о коей никто из них предпочитал не думать. Наклонившись к ней настолько близко, чтобы одновременно показать своё расположение и не заставить испытать неловкость, он непривычно для себя ласково заговорил:

- Повторяю: вам нечего бояться. Я знаю, вам тяжело, но, поверьте, мне также непросто. Я догадываюсь о цели вашего прихода и нисколько не виню за этот шаг. Напротив, считаю его очень смелым. Я бы хотел доверия между нами. Если наши желания совпадают, предлагаю разделить нашу боль и вместе справиться с ней.

Она наконец осмелилась поднять на него свои несравненные глаза, в которых читалось долгожданное облегчение, и нерешительно улыбнулась.

- Я пришла... - Прошептала она. - Я бы хотела узнать о здоровье... своего друга. Скажите, он поправится?

Чародей видел перед собой до смерти испуганного ребёнка, который в эту самую минуту впервые столкнулся с реальной жизнью во всей её непомерной жестокости, и не знал, где искать защиты. Самым страшным было то, что укрытия попросту не существовало. Всем своим видом девочка словно просила спасти её от ужасов настоящего, к коим её неопытная душа была явно не готова. Этот умоляющий взгляд вынудил его солгать:

- На данный момент мой сын, к сожалению, пребывает без сознания, - начал было он, но увидев, как встрепенулась девушка, пожалел о своей неосторожности и поспешил смягчить жёсткую правду. - Однако это временное состояние, вызванное усталостью от борьбы с недугом. В целом же прогнозы врачей довольно благоприятные.

Она облегчённо вздохнула, резко повернулась к своему собеседнику, уже готовая что-то сказать, но, замерев на полуслове, вновь опустила голову. Поколебавшись мгновение, она всё же вымолвила:

- Ваша Светлость, я не надеюсь, что вы позволите мне увидеть его. Но будете ли вы так добры передать, когда ему станет лучше, что я сожалею о его болезни и желаю скорейшего выздоровления... - Она снова сделала паузу. - И что я очень скучаю, днём и ночью молюсь за него.

Она в упор смотрела на герцога, судорожно сжимая и разжимая ладони. Только сейчас он заметил, что у них с мальчиком совершенно одинаковая манера неожиданно краснеть.

- Можете быть уверены, я передам сыну ваши слова сразу, как только он придёт в себя. Но отчего вы считаете, что я стану препятствовать вашей встрече? - Спросил он, пытаясь унять внутреннюю борьбу между желанием порадовать этих двух юных существ и страхом разоблачить свою ложь относительно истинного положения вещей.

Непонимающее выражение скользнуло по её детскому личику.

- Я не вижу причин, мешающих вам навестить его, - закончил кудесник, изо всех сил пытаясь оставаться спокойным.

Ответом ему стал лишь слабый кивок. В тот миг девочка была воплощённым изумлением.

- Но, синьор, ведь он без... - Она испугалась слова, вертевшегося на языке. - Он не услышит и не увидит меня.

- О, вы ошибаетесь. Люди в его состоянии вполне способны воспринимать действительность не хуже нас с вами. И потом, ваше присутствие, несомненно, пойдёт больному на пользу.

- Благодарю вас за вашу доброту.

- Право, не стоит благодарности. Я всего лишь даю возможность двум... близким людям быть рядом, хотя бы ненадолго.

Девушка слегка побледнела, затем буквально выдохнула так долго ждавшие своего часа слова:

- Ваша Светлость, мы с вашим сыном... - Она вновь устремила на него пристальный, проникавший в самую душу взор. - Простите мне мою дерзость, но я должна признаться вам: мне известно, что вы с моим отцом говорили о нашей свадьбе. Я знаю, вы желали нам добра, но этот брак будет ошибкой. Мы оба и вправду любим, но не друг друга.

Она перевела дыхание и добавила:

- Мне очень неловко рассказывать вам это, но я чувствую, что должна.

В тот момент маг ожидал чего угодно, но только не столь откровенного объяснения. И хотя он не видел необходимости ворошить эти первые, чистые чувства двух неиспорченных душ, мысль о том, сколько эта несчастная, запутавшаяся девочка держала в себе такой груз сомнений и неопределённости, заставила его принять успокоительный тон и ответить:

- Дитя, разве я похож на тирана? Можете быть уверены, в мои намерения не входило принуждать сына к союзу с вами, если бы он не обнаружил сердечной склонности. Я также твёрдо убеждён, что это в равной степени касается и вашего отца. Наша беседа с ним не была окончательным договором, а лишь обсуждением возможности, не более того.

Здесь волшебник немного погрешил против истины, однако, и сам не был до конца уверен, смог ли бы он в случае сопротивления юноши этому союзу насильно заставить его вступить в брак. С самого начала он предпочитал надеяться на наиболее благоприятный ход событий, предполагавший охотное согласие обеих сторон.

- Однако, - добавил он, - позвольте узнать, каким же образом вам стало известно о нашем разговоре?

- Я услышала его часть, - тихо проговорила его собеседница, вновь залившись краской и глядя куда-то в сторону.

- Вот как...

- Я не нарочно, - совсем по-детски пыталась оправдаться она. - Я только хотела войти в кабинет к отцу по поручению матушки. Я не знала, что он занят с вами, но дверь была приоткрыта и... Простите, - он едва мог расслышать последнее слово, ибо голос девушки вновь срывался на слёзы.

- Вам не стоит извиняться, вашей вины здесь нет. Напротив, виноват я. У меня не было права обсуждать вашу личную жизнь и жизнь моего сына без вашего на то согласия. Но родители не всегда знают меру в своём стремлении к благу детей.

И, будто повинуясь некоему инстинкту, он накрыл ладонью её руку, намертво стиснувшую салфетку. Просто чтобы успокоить. Она вскинула на него удивлённый взгляд, но руки не убрала.

- И всё же, должен признать, - мягко продолжал герцог, - до сего момента я пребывал в уверенности в вашей искренней взаимной симпатии. Впрочем, не смею более смущать вас столь откровенным разговором.

- Нет-нет! - Неожиданно громко воскликнула девочка. - Я полагаю, вам нужно знать о наших отношениях. Можно сказать, что мы любим друг друга, но эта связь несколько иного свойства... С того вечера, как я увидела вашего сына на балу у нас дома, я сразу поняла, что отныне не смогу жить вдали от него. Никто лучше него не способен понять мою душу. Я не знаю, как это выразить... Будто он - это я. Сначала я думала, что влюблена, но наше чувство совсем другое, и оно взаимно, - она робко отвела взгляд.

- "И сорок тысяч братьев не смогут с их количеством любви итог ваш превзойти"⁴⁴, - процитировал чародей.

Он помнил, что юным прелестным особам во все времена была по душе английская поэзия.

- Да, именно это мы и испытываем друг к другу! Мне кажется, я люблю его больше своих сестёр и брата, а иногда, - она мгновение помедлила, - даже больше отца.

Тут же устыдившись своих слов, она сотворила крестное знамение. Казалось, что даже дождь за окном на время замедлил своё падение, задержанный светом её улыбки. Кудесник на миг попал под её лучезарное обаяние и вдруг понял, что за время, проведённое в напряжённом ожидании смерти, совершенно разучился испытывать положительные эмоции.

- Вы родственные души, - задумчиво проговорил он. - Ваши чувства не менее прекрасны, чем сама любовь, и это не может не радовать меня. Как бы то ни было, я приятно удивлён, что вам в столь юном возрасте хватило мудрости разобраться в своих переживаниях и отличить глубокую сердечную привязанность от истинной любви.

Девушка была столь увлечена своим рассказом, что даже забыла смутиться. Казалось, она уже не помнила, что говорит, в сущности, с чужим человеком.

- О, да, Ваша Светлость, я уже давно влюблена в лучшего мужчину из всех, что когда-либо встречала! - Далее она назвала имя сына представителя одного из знатных родов. Это действительно был достойный молодой человек и весьма подходящая, по мнению волшебника, партия, которая, он заранее знал, вполне устроила бы её отца.

- Ваш сын также влюблён, - его гостья в своей детской непосредственности позволила себе слегка пренебречь приличиями, - И, я уверена, по-настоящему. Он сам не раз говорил об этом.

- В самом деле? Значит, вам повезло больше, нежели мне. Меня он никогда не посвящал в свои душевные тайны.

- Он и от меня упорно скрывает имя предмета своих чувств. Должно быть, она обладает выдающимися душевными качествами, ведь он с таким обожанием говорил о ней.

- Мысль о том, что мой сын встретил свою любовь, бесспорно, греет моё сердце. И я благодарен вам за откровенность, - вежливо прервал её маг: у него не было желания продолжать этот уже начавший выходить за рамки дозволенного разговор. - Однако позвольте узнать, от чего же вы открыли мне то, чем не посмели поделиться с отцом? Ведь у вас было достаточно времени, чтобы объясниться с ним.

Девушка мгновенно стала серьёзной и даже грустной.

- Отец бы не понял, - тихо произнесла она. Он всегда говорит, что интересы семьи должны стоять выше личных желаний. А в тот день, когда я вас услышала, мне показалось по тону его голоса, что он очень желает нашей помолвки и твёрдо намерен сделать всё, чтобы она состоялась. Я боялась ему противоречить.

Как же это было знакомо! Ему стало искренне жаль эту девочку, которая вдруг так живо напомнила ему сестру.

- Ваша судьба - только ваша, - глядя прямо в бездонную ночь её глаз, твёрдо произнёс чародей. - Я, к сожалению, не могу сказать вам ничего более мудрого, но сей урок я извлёк из жизни сам. Обдумайте мои слова наедине с собой, а далее действуйте в согласии с вашими сердцем и разумом.

Она снова одарила его изумительной улыбкой.

- И всё же, почему вы доверились мне?

- Вы добрый, - просто ответила она и посмотрела на него с глубокой благодарностью и уважением.

- Дитя, вы многого обо мне не знаете...

- Зато ваш сын знает! Он постоянно рассказывает о том, какой вы невероятный человек: помогаете бедным, заботитесь о сиротах и стариках, уважаете прислугу... Он говорит, что вы цените любое живое существо, если у него есть сердце, и всегда считаетесь с чужим мнением.

- О, это вполне в его духе - приписывать мне несуществующие достоинства.

- Вовсе нет! Я надеялась, что вы поймёте меня. И теперь я вижу, что каждое его слово о вас было правдой!

- Я рад, что не обманул ваших ожиданий, - он учтиво кивнул. - Однако пора проведать вашего дорогого друга, если вы ещё не передумали.

- О, как я могла? - Девушка даже привстала на своём месте.

- Но прежде я обязан выяснить одно, последнее обстоятельство. Поверьте, я не желаю задавать вам этот вопрос, но долг родителя велит мне это сделать. Ответьте, ваш отец знает о сегодняшней поездке в мой дом?

Она сложила руки на коленях, низко опустила голову, подобно кающейся грешнице, и едва слышно вымолвила:

- Нет, Ваша Светлость, не знает. Отец уже несколько дней в Риме и вернётся только к завтрашнему вечеру.

- А ваша мать?

- Она также ничего ни о чём не догадывается. Сегодня воскресенье, и они с сёстрами и маленьким братом отправились в церковь.

- В такой ливень?

- Матушка говорит, что вера не зависит от погоды. Но я сказалась больной и осталась дома...

- Что ж, она, вне всяких сомнений, права. Полагаю, вы хотели бы сохранить в тайне ваше пребывание здесь?

Девочка смущённо молчала.

- Я гарантирую вам, что все события сегодняшнего утра останутся только между нами. Но при условии, что впредь вы будете послушны родителям и не станете делать ничего без их ведома.

Она в недоумении подняла взгляд, не веря собственным ушам.

- О, конечно же, я обещаю! Вы и правда удивительный. Вы... У такого отца, как вы, может быть только такой сын.

Её искреннее восхищение даже немного смущало.

- Благодарю вас. Теперь нам пора.

Герцог подал девушке руку и проводил её в комнату мальчика, куда уже давно не впускал ни одну живую душу, не считая четырёх сиделок. Разумеется, он надеялся, что это юное и неопытное создание останется в неведении относительно серьёзности недуга, однако на всякий случай готовился к новому, гораздо более сложному разговору. Родственные души живут в одном измерении.

- Наша гостья повидается с больным, - объяснил он в ответ на удивлённые взгляды служанок. - Вам следует быть поблизости, дабы вовремя откликнуться на зов, если таковой последует.

И, вложив в руку остолбеневшей девочки колокольчик, добавил:

- В случае если вы будете нуждаться в помощи, позвоните.

- Сколько мне позволено находиться здесь?

- Столько, сколько понадобиться для того, чтобы высказать всё, что у вас на сердце. - С этими словами он сделал знак женщинам, и все трое покинули спальню юноши.

Волшебник ещё с ранней молодости любил прохладную нежность дождя на своей коже, но на этот раз, стоя в саду под прозрачными бичами водяных струй, беспощадно хлеставшими его по лицу и спине, он надеялся лишь на беспристрастность их справедливого наказания. Он чувствовал какую-то безумную потребность, чтобы непрерывные чистые потоки смыли наконец весь этот тяжёлый, грязный, липкий, кошмар с него самого, с этого дома, с этой ненавистной действительности, которую он всю жизнь изо всех сил старался подчинить себе, а она снова и снова ложилась на его плечи всей тяжестью очередного надгробного камня. Необъяснимое желание, чтобы стальной диск неба сорвался со своих недостижимых высот и в один миг раздавил весь этот абсурд, наконец подарив ему покой, болью отзывалось где-то в глубине мозга. Его мрачные размышления прервал голос служанки, сообщавшей, что "молодая госпожа просит позволения поговорить с Его Светлостью".

- Вы же простудитесь, - сказала девушка, рассеянно стряхивая дождевые капли с его жилета.

Мысли её, очевидно, витали очень далеко отсюда.

- О, уверен, Бог поймёт, что двое больных под одной крышей - слишком много, и пошлёт мне здоровье, - попытался пошутить герцог.

Однако на сей раз его собеседница не осветила своё чудесное лицо блеском улыбки. За тот неполный час, что она провела у постели умирающего, невинный ребёнок, охваченный страхом, исчез неведомо куда. В тот момент она казалась на много лет старше и мудрее, а черты её лица приобрели странную жёсткость. Их твёрдое выражение не смягчали ни прозрачные слезинки, всё ещё дрожавшие на мокрых ресницах, ни влажные следы на щеках.

- Скажите мне правду! - Решительно потребовала она.

Маг не так часто в своей жизни отступал перед кем-либо, тем более перед женщиной. Но, похоже, теперь был как раз тот случай, когда стоять на своём было бы просто несправедливо. Потому он глубоко вздохнул и наконец позволил звучать до той поры тщательно замалчиваемым словам:

- Надежды нет. Я должен извиниться за свою ложь, но я был убеждён, что не в праве делиться с вами своей тяжёлой ношей.

Что-то невесомо-тёплое нежно скользнуло по его руке и остановилось на запястье. К его удивлению, девочка, вместо того, чтобы отстраниться, подошла ближе и сочувственно произнесла:

- О, не говорите так! Надежда есть всегда.

- Я всеми силами стараюсь в это верить, - ответил чародей, с неким странным облегчением принимая её рукопожатие. - Но все факты говорят об обратном.

- Матушка рассказывала, что я заболела пурпурной лихорадкой⁴⁵, когда была ещё младенцем. Врачи говорили, что я не выживу, но она не верила им. Она верила в Господа Милосердного и Деву Марию, молилась им день и ночь и ни на шаг не отходила от моей колыбели. И вот я перед вами...Чудеса не нуждаются ни в фактах, ни в логике.

- Истинно так, - ответил кудесник, снисходительно решив не развенчивать ни её наивной веры, ни утешительных мифов. - Потому я не намерен сдаваться, пока есть силы, то есть, всегда.

- И всё же, я прошу вас помнить ваше же собственное предложение разделить боль на двоих. Каждый раз, когда вам будет казаться, что судьба отнимает его, помните, что отнимает не только у вас. Моя душа всегда будет рядом с ним, а значит и с вами. Независимо от того, что нас ждёт.

Открытый взгляд девушки поражал своей всеобъемлющей, совершенно святой одухотворённостью. Не имея ничего добавить к её словам, герцог лишь вновь бережно взял её руки, всё ещё лежавшие на его ладонях и прикоснулся к ним губами. Он давно заметил, что у всех молодых созданий свой неповторимый устойчивый аромат. Его юная утешительница неизменно пахла карамелью.

- Спасибо, - искренне произнёс он.

- Спасибо вам за заботу о нём.

Прощаясь с ней у входа, волшебник будто отпускал последний луч солнца перед наступлением темноты. Но именно за это и стоило любить ночь: после неё всегда следовал рассвет. Маг давно научился любое своё падение обращать в возвышение, и необходимость продолжать в том же духе он разглядел сегодня в непостижимой глубине её тёмно-карих глаз. Не то чтобы он опустил руки или нуждался в эталоне для подражания, но сегодня он увидел образец беспримерной мужественности там, где меньше всего ожидал. Любая другая на её месте, будь она хотя бы и вдвое старше, непременно в ужасе попыталась бы спрятаться от такого беспощадного удара судьбы. А у этой девочки хватило стойкости не только посмотреть в лицо своему худшему страху, но и предложить помощь другому. По крайней мере, теперь чародей окончательно понял, почему эти две молодых души оказались связаны столь быстро и столь прочно.

Он обещал девушке бороться. Но как выполнить обещание, если все возможные способы борьбы уже исчерпаны, а его собственные силы были так ничтожны именно в то время, когда они были, в буквальном смысле слова, жизненно необходимы? Если бы только у него был союзник... Союзник?

XXIV

Неожиданное воспоминание будто в осколки разбило его измотанное сознание. "Обращайся ко мне в любое время дня и ночи, уверяю, ты не встретишь отказа", - эти слова его друга и учителя, произнесённые при их последнем расставании, просто обязаны были если не врезаться, то хотя бы задержаться в его памяти, но вместо этого словно кружили в густых облаках, застилавших его разум. Волшебник даже распахнул окно и снова подставил лицо дождю, дабы освежиться и привести мысли в порядок. Почему он раньше не подумал о Магистре? Он должен был обратиться к нему неделю, месяц назад, а лучше в тот момент, когда впервые заметил на лице своего подопечного несвойственную ему бледность.

Не желая терять ни минуты на бессмысленное самобичевание, он впервые за долгие дни прошёл в свой кабинет, потребовал немедленно принести свежих чернил и написал короткое письмо своему бывшему наставнику, прося его как можно скорее прибыть в Парму для оказания ему помощи в одном личном деле, не терпевшем отлагательств. Он надеялся на скорейшую реакцию, однако не ожидал, что друг явится уже к утру следующего дня, раньше курьера, которого герцог отправил со срочной корреспонденцией в Рим. Это был один из тех редких моментов, когда он, пережив вместе с юношей очередной жуткий приступ конвульсий и зная, что ближайшие полчаса точно будут мирными, разрешил себе ненадолго выйти во внутренний дворик, дабы вдохнуть свежего воздуха. Магистр появился пред ним, словно призрак, воплотившись из воздуха.

- Что с тобой случилось? - Спросил он, не тратя времени на приветствие.

- Благодарю, что откликнулся так быстро, - прерывисто проговорил маг. Мысль о предстоящем объяснении с учителем почему-то заставляла его сердце сжиматься.

- Я посчитал разумным пренебречь человеческими способами передвижения ради срочного дела. И ожидал чего угодно, но только не увидеть тебя в двух шагах от голодной смерти. Ты хотя бы смотрел на себя в зеркало?

Чародей горько усмехнулся. Он действительно сильно потерял в весе за этот изнуряющий месяц, но это было последнее, что его беспокоило.

- Нет, но речь сейчас не обо мне.

- А о ком же?

- О невинном человеке, - уклончиво ответил он.

Магистр на несколько мгновений задержал на нём свой пронизывающий взор.

- О, несчастье моё... - Вымолвил он наконец с оттенком изумления и тревоги, и не успел волшебник опомниться, как оказался в его крепких объятиях, неизменно даривших надёжность и покой. - Что же произошло?

- Прошу тебя, посмотри сам, - почти умоляющим голосом попросил он. - Я не в силах, правда не в силах говорить.

Лишь от старого друга он мог по-настоящему, без стеснений и условностей, принять сочувствие.

Слегка отстранив его от себя и продолжая проникать своим умиротворяющим взглядом в самую суть, учитель тихо произнёс:

- Я вижу, что ты потерял много энергии и временно не можешь использовать все свои природные возможности, а также знаю, что это не главная причина твоей просьбы о помощи, и ты теперь в большой нужде. На этом я пока остановлюсь, ибо тебе известно: читать мысли своего сородича - дурной тон. Не спорь, пожалуйста, - жестом остановил он герцога, попытавшегося было возразить. - Лучше разъясни мне суть проблемы, деталей я не требую. Позже, если мне понадобятся дополнительная информация, я, так и быть, загляну в твой разум.

Чародею оставалось лишь молча кивнуть и немедленно отвести друга в комнату больного. Продолжая хранить молчание, он взглядом указал на мальчика и тихо отошёл в сторону, уверенный в том, что учителю не нужны дополнительные объяснения.

- Я знал, - печально произнёс Магистр. - Ещё тогда, при нашей встрече в Риме, когда увидел изменения в твоей ауре. Я даже не поверил, потому и не стал проверять, надеясь, что со временем ты сам поведаешь мне, если посчитаешь нужным. Но от тебя тогда буквально веяло трагедией. Что бы ни случилось, мне жаль. Но я всеми силами постараюсь помочь.

- Спасибо тебе.

- Я пока не заслужил благодарности. Быть может, ты всё же готов изложить мне свою историю?

- Думаю да...

И кудесник с совершенно несвойственной ему откровенностью рассказал всё, что случилось за прошедший год, умолчав о единственном факте - своей зависимости от энергии юноши и бесконтрольном её поглощении. Признать свою преступную слабость и позорную ошибку он пока не был готов.

Магистр спокойно, не перебивая, выслушал его и более не задавал вопросов. Он тихо подошёл к изголовью кровати, на которой мальчик ненадолго забылся беспокойным сном, и простёр над ним руки, ладонями вниз, прикрыв глаза. Вдруг он, словно вспомнив нечто важное, повернулся к волшебнику и проговорил с некоторым волнением:

- Ты ведь понимаешь, что я не могу ничего гарантировать?

- Разумеется, - последовал ответ.

- Я уже обещал сделать всё от меня зависящее. Так и будет. Я вижу, сколь этот юноша дорог твоему сердцу...

- Он всё, что у меня есть!

Учитель кивнул:

-Я не сомневаюсь. Но прошу тебя заранее: пообещай, что всё услышанное от меня ты примешь настолько спокойно, насколько сможешь и не станешь действовать импульсивно.

- Обещаю.

Магистр удовлетворённо склонил голову.

Через миг на кончиках его пальцев закружились в лёгком танце изумрудные искорки, а уже минуту спустя вокруг разлилось мягкое, трепещущее и будто живое свечение, которое наполнило помещение едва уловимой вибрацией. Переливавшаяся дымка почти поглотила всех троих, обволакивая своей теплотой. Маг не мешал другу, он знал, что ему нужно немного времени, чтобы установить контакт с внутренней сутью мальчика. Ещё недавно он сам был способен сотворить подобное чудо, теперь же мог надеяться лишь на чужие силы. Через несколько минут зелёный полог над ними начал медленно блекнуть, пока окончательно не исчез. Магистр ещё пару мгновений оставался неподвижен, затем медленно открыл глаза и повернулся к бывшему ученику. Герцог уже почти сто лет не видел на его лице такого выражения смятения и неподдельного, беззащитного страха. Казалось, он узрел мертвеца (что, увы, не было абсолютной неправдой). Он понял замешательство друга и молча повиновался, когда тот повлёк его к двери и вывел в тускло освещённый коридор.

- Что ты натворил? - Его голос даже слегка дрожал.

- О чём ты?

- Послушай, - кое-как овладев собой, заговорил учитель - я уже не понимаю, всегда ли ты был столь наивным или стал таким после потери способностей? Думаешь, я не вижу, что ты с Ним делал? Ты долго и, судя по всему, неумеренно, питался Его энергией. У Него почти нет ауры, даже цвет не разобрать. Признавайся, что произошло?

- Нет ауры? - Чародей был так поражен, что даже не сумел как следует озвучить свой вопрос, а лишь беспомощно пошевелил губами.

Шок от неожиданного открытия отодвинул его нерешительность на второй план:

- Да, я пробовал Его энергию, - машинально выговорил он. - Но это было всего несколько раз и почти год назад.

- Ты считаешь, для заживления душевных ран это достаточный срок? Сколько заживают твои?

- Я полагал, что энергии со временем свойственно восстанавливаться.

- Да, но всему есть предел! Он всего лишь человек, и процесс восстановления у Него в разы медленнее, чем у любого, даже самого слабого из нас. Если бы ты чаще бывал среди своих, ты бы об этом знал. Забирать людскую энергию, хотя и не запрещено, однако не из прихоти считается предосудительным. Мы не знаем всех последствий, кои подобные действия могут повлечь за собой для обоих. И ваш обмен... Между вами ведь происходил энергетический обмен, и не единожды... Я прав?

Туман воспоминаний на миг застелил глаза волшебника.

- Прав. Дважды. В последний раз я лишился возможности пользоваться своей силой.

- Неудивительно. Я вижу, что всё произошло в момент опаснейшего душевного напряжения, а в этом случае исход предугадать нельзя. Как ты мог? Я ведь с детства не раз предупреждал тебя: избегай использовать способности, находясь во власти эмоций! Это, по сути, создание связи, которую никто из вас уже не способен ни контролировать, ни разорвать. К тому же, Его аура... Я в замешательстве... Как тебе удалось почти полностью уничтожить её? И почему ты об этом не знал? Ты утверждаешь, будто Он всё, что у тебя есть, но при этом даже не удосужился проверить Его защиту.

Маг горько вздохнул:

- Я безответственный глупец. Ты вправе осуждать очередной мой бесчеловечный поступок, но, поверь, я уже расплачиваюсь за него и готов заплатить больше. Я правда не постигаю природы своей зависимости от Его энергии, но твёрдо убеждён в одном: знай я хотя бы о малой части всех последствий, я не посмел бы забрать ни капли Его жизненной силы. Понимаю, это не оправдывает меня, но всё же. Определенно, нет ни в одном из миров души, которая ненавидела бы меня больше, чем моя собственная. Но я давно уже не думаю о себе. И тебя позвал сюда не для того, чтобы говорить обо мне. Позже можешь высказать всё, что думаешь, обещаю выслушать со смирением, как раньше. А сейчас прошу, скажи, в твоих ли силах спасти Его?

Магистр медлил с ответом, будто давая собеседнику возможность самому угадать страшное содержание его мыслей. Видя, что герцог понимал, но категорически отказывался верить, он глубоко вздохнул:

- К моему великому сожалению, у меня нет хороших новостей. Здесь я совершенно бессилен, - он незаметно сделал движение рукой, готовый в любой момент пресечь какой бы то ни было неразумный шаг со стороны друга.

- Нет! - Резко остановил его чародей, заметив этот жест. - Я держу своё слово.

- Мне очень жаль.

- Раздели моё дыхание! - В его словах звучала абсолютная покорность судьбе. - Я потеряю почти всю свою силу без возможности восстановления, но мне всё равно. Главное - Он будет жить. Ты ведь можешь поделить мою жизнь на двоих. Много раз ты спасал людей таким образом.

- И всё ещё могу. Самое важное условие - наличие связи между вами - соблюдено. Но это особый случай: всё слишком далеко зашло. Твоя энергия... Она трансформировалась, ты, вероятнее всего, и сам подозревал.

- То есть теперь она направлена исключительно на разрушение?

- Именно. Долгое подавление чужой сущности сделало своё дело. Твоя жизненная сила стала намного могущественнее, чем ранее, и более не принадлежит тебе. Теперь она обладает иной природой, и уже почти... Скоро ей нечего будет разрушать.

- Почему же она не оставит Его?

- Парадокс состоит в том, что пока именно эта негативная энергия - единственное, что держит Его в нашем мире. Она ещё не закончила свою работу и не отпустит Его, пока не завершит.

- А если передать Ему мою жизнь? Не смотри так! Она не нужна мне без Него.

- Какая жестокая ирония, - кудесник почти кожей ощутил вибрацию голоса учителя, - ведь много лет назад я стоял перед тобой и утверждал то же самое. Разве ты позволил мне добровольно уйти?

- Тогда не было надежды, - почти прошептал волшебник и отвёл взгляд.

- Как и сейчас... - Друг положил руку на его плечо. - Я искренне сочувствую твоему горю, но... Пойми, собственной защиты у Него нет, зато эта пагубная сила уже окружила Его своим щитом, который мне не пробить.

- Совсем ничего? Никакого способа?

- Ты ведь знаешь, - твёрдо сказал Магистр, - я бы не посмел скрыть от тебя даже малейшей возможности хоть как-то всё исправить. Любой ценой. Я сам прошёл через муки бессилия и одиночества и попытался бы всеми возможными способам оградить тебя от подобного. Но, увы...

- Откуда мне знать, что ты не скрываешь правду с целью удержать меня от самопожертвования?

- Я никогда не лишил бы тебя возможности выбора, - Учитель ещё сильнее сжал его плечо. - Клянусь нашей дружбой. Клянусь... Её памятью.

Герцог не мог не верить. Та, чьим именем он скрепил свою клятву, и память о ком неизменно следовала за ним прозрачным шлейфом печали, была уже более восьмидесяти лет, как похоронена.

Эта тихая девушка с ниспадавшими почти до самых колен тёмно-русыми локонами и кротким серебристо-серым взглядом, всегда скромная и ко всем доброжелательная, однажды приехала с Магистром из Богом забытой деревушки в Карпатских горах, куда он отправился в очередное путешествие. С древних времён в тех краях проживала немногочисленная, но весьма любопытная община магов, которую их собратья из Западной Европы, считали неисправимыми гедонистами не только за легкомысленную жизнь, наполненную пирами и развлечениями, но и совершенное устранение от проблем сущего мира. Их опасная любовь к регулярному присвоению жизненной силы людей и полное пренебрежение последствиями (часто летальными), надолго сделала этих любителей наслаждений неиссякаемым источником легенд о дьявольских ночных созданиях, питавшихся человеческой кровью, что и стало причиной интереса его друга к этим, в целом, непримечательным землям.

Поначалу его избранница почти не понимала языка, сильно переживала по поводу незнания местных обычаев и никак не могла привыкнуть к необычному окружению, в котором оказалась. Само собой, она знала о происхождении своего возлюбленного, который души в ней не чаял и буквально светился счастьем (в те дни его аура на самом деле мерцала особым золотистым оттенком). Чародей, тогда живший во Франции, но по приглашению Магистра ненадолго вновь посетивший родину, только снисходительно улыбался, глядя на трогательную и в чем-то мальчишескую любовь своего учителя к этому человеческому созданию, однако, безусловно, был рад за него.

Вскоре состоялась свадьба, а буквально через неполные две недели новоиспечённый супруг почувствовал, что станет ещё и родителем, естественно, много раньше своей молодой жены. Кудесник не видел его таким счастливым ни до, ни после тех событий...

Как и следовало ожидать, упиваясь прелестями медового месяца, новобрачные совершенно забыли о передаче долгой жизни, а в новом положении девушки подобное было крайне рискованно, ибо вело к неизбежному изменению энергетических и некоторых физиологических характеристик, а также было сопряжено с сильной эмоциональной нагрузкой, что могло весьма неблагоприятно сказаться на здоровье матери и ребёнка. Посему этот сложный ритуал был отложен до рождения первенца, и в доме Магистра воцарилась тихая семейная гармония, продлившаяся около четырёх месяцев.

По истечении этого срока его прелестную жену отпевали в той же самой церкви, в коей, в угоду её набожности, совсем недавно проходило их венчание. Ни сам вдовец, ни его ближайшие друзья на церемонии не присутствовали. Первый в это время находился в их уютном поместье недалеко от Рима, где, заперев дверь их совместной, а теперь смертельно-пустой спальни, всеми доступными и недоступными способами пытался направить свою разрушительную энергию внутрь себя, а трое других, включая герцога, столь же отчаянно пытались его удержать.

Он отпустил её сознание всего на несколько часов. До того момента он всем своим существом проникал в её душу, разум и чувства, держа под контролем каждый удар двух самых дорогих сердец. Девушка не препятствовала такому вмешательству в своё сознание, напротив, считая для себя отрадой мысленно оставаться рядом с мужем даже в его отсутствие. Однако в тот день некие срочные дела в Риме потребовали от Магистра абсолютной сосредоточенности, и он, заранее предупредив об этом супругу, взял с неё слово, что в его отсутствие, ментальное и физическое, она будет предельно осторожна и благоразумна. Для большего спокойствия он оставил её на попечение многочисленных служанок, компаньонок и подруг, устроивших в доме нечто вроде девичника. Каким образом от внимания его друга мог ускользнуть ужасный вариант развития дальнейших событий, для волшебника долгое время оставалось загадкой. Много позже он сам признался бывшему ученику, что счастливый туман, застилавший его разум, просто не дал ему предвидеть, а точнее, даже помыслить о том, что нужно что-то разглядывать. Роковая беспечность. Тогда маг был глубоко поражён, что его умудрённый опытом учитель мог позволить себе такую оплошность, что говорило лишь о том, сколь мало опыта у него самого...

Она всего лишь намеревалась искупаться в небольшом пруду недалеко от дома... Тем более что супруг признавал полезными занятия плаванием в её состоянии. Оступившись на скользком берегу, она ударилась виском о камень, на котором мгновение назад мирно сидела, заплетая в тяжёлую косу свои восхитительные волосы. Всё произошло настолько быстро, что ни одна из окружавших её женщин даже не успела отреагировать на случившееся, а если бы кто-то и успел, то ничем не смог бы помочь: смерть словно сжалилась над ней, явившись также мгновенно.

Безусловно, он почувствовал. И безусловно, опоздал. Впоследствии лишь чародей узнал, что в день этого ужасного в своей нелепости инцидента Магистр находился в доме дальней родственницы и близкой подруги и пытался исцелить её мужа, бывшего человеком и умиравшего от инфлюэнцы⁴⁶. Дар долгой жизни, увы, не мог дать крепкого здоровья. Как раз в момент окончательного перехода энергии жены во Всеобщее Поле ему наконец улыбнулась удача: болезнь была побеждена. Иногда и четверти мига достаточно, чтобы спасти или отнять жизнь.

Кудесник до сих пор не постигал, каким образом ему удалось где-то в глубине подсознания ощутить изменение состояния друга, отследить его положение и оказаться рядом. Учитель не одобрял манипуляции с разумом людей и изменение их воспоминаний, однако в той ситуации у мага просто не было другого выхода: рационально объяснить десяти смертельно напуганным дамам появление двух человек буквально из воздуха было бы просто невозможно.

Но это было только начало. Истинно невозможное он и двое его приятелей совершили в день похорон девушки, вступив в неравную борьбу за жизнь близкого человека. На своём земном пути герцогу пришлось стать участником не одной битвы, и большинство из них даже были выиграны. Но та по праву могла считаться самой тяжёлой и изнурительной, ибо сражаться приходилось одновременно и со смертью, и с желанием умереть. И он не решился бы с уверенностью утверждать, какой из противников отличался бОльшими силой и коварством. Тогда победа осталась за жизнью, но целостность этой жизни так никогда полностью и не восстановилась. Всего через трое суток после похорон Магистр покинул Италию и отправился в Новый Свет, предупредив только своего любимого ученика...

И вот теперь, спустя много лет, они снова оказались лицом к лицу. Поменялись ролями, но суть осталась прежней: борьба Жизни и Смерти. Ирония состояла в том, что велась она между теми, кто доподлинно знал, что эти два явления суть части единого процесса непрерывного движения Мировой Энергии. Почему же они оба упорно цеплялись за чужую жизнь? Потому что не могли иначе. Сколько же ещё несовершенства в них, превосходящих людей, но подверженных тем же слабостям...

Волшебнику непременно хотелось донести свои мысли до близкой души, рассказать о невыносимой боли, с которой его сущность разрывалась надвое от его же собственного внутреннего конфликта. Однако вместо этого он только в очередной раз тяжко вздохнул и сказал:

- Ты хотя бы был счастлив с Ней...

Друг посмотрел на него со смесью сочувствия и укора:

- А что препятствовало тебе познать счастье с Ним?

Ответом ему было молчание.

- Меня всегда поражало, - с оттенком безнадёжности в голосе начал Магистр, - что именно у тебя, одного из сильнейших представителей нашей расы, самая человеческая природа. И всё же, чем больше сил ты прилагаешь, чтобы искоренить свою истинную суть, тем увереннее она берёт над тобой верх. Скажи, что плохого в том, что тебе доступны чувства и эмоции? Что ты имеешь против любви, самопожертвования, даже гнева?

- Они делают меня слабым рабом.

- Живым рабом.

- Я всегда предпочитал скорее умереть свободным, чем жить в заточении!

- Если Его смерть сделает тебя сильным и свободным, что же, в таком случае, здесь делаю я?

Чародею нечего было возразить, как и всегда случалось в разговорах с учителем.

Магистр продолжал:

- Всю жизнь тебя обуревало желание возвышаться надо всем и всеми: над людьми, над своими собратьями, над моралью и законом. Даже после отказа от политики и любого вмешательства в людские дела. Однако, возможно, настала пора признать, что ты, выдающийся, поразительный, лучший из многих, всё же по сути своей глубоко человечен. Наш народ умеет и знает больше людей, но взгляни: так ли мы от них отличаемся? А, может быть, именно в этом и состоит наше отличие? Никому неизвестно, даже нам самим. Но то, что я сейчас вижу перед собой, говорит мне лишь об одном: ты, несмотря на свою исключительность, глубоко несчастен. Противоречия убивают тебя. Не пора ли остановиться? Прежде всего, ответь на вопрос: видишь ли ты себя среди живых? И если ответ будет "да", задумайся над вторым: что тебе это даст? Тебе не приходило в голову, что предназначение всех живых существ, в том числе, наше, состоит ни много, ни мало в одном - ЖИТЬ? Если нет, поразмышляй об этом.

- Тебе легко говорить! - Слова будто воспламеняли язык, отзываясь физической болью. - Ты не видел, как Она изо дня в день умирает в муках, как медленно угасает Её жизнь. Я проживаю час за часом лишь по одной причине: Он всё ещё здесь. И если теперь я позволю своему духу поддаться скорби, я только усугублю Его страдания. Ты говоришь о моей человеческой природе, о моей слабости. Как раз сейчас у меня нет права на это. Именно человеческая сторона моей натуры обрекла Его на смерть своей безответственностью. Я один повинен во всём...

- Не говори так! Это было всего лишь роковое стечение обстоятельств, как и со мной... И с тобой в юности...- Учитель перевёл дыхание, пряча подальше болезненные воспоминания.

- И я, как и тогда, ничего не сделал, чтобы защитить Его от самого себя!

- А стоило ли защищать?

Вновь повисшая тишина давила на грудь, почти лишая возможности дышать.

- Ты сделал всё возможное, - услышал он твёрдый голос своего друга.

- Значит, я должен был сделать невозможное!

- Ты снова требуешь от себя слишком многого, снова желаешь быть идеальным... Я думал, что два столетия назад научил тебя принимать себя таким, каков ты есть, - на лице Магистра отразилось сожаление, - но, по всей видимости, я оказался плохим учителем.

- Дело вовсе не в идеале, а в том, что я обязан был оградить Его, - Волшебник кивнул в сторону двери комнаты юноши, - от любой беды, заботиться о Его безопасности. Я не должен был допустить всего этого ужаса. А теперь мне не под силу даже облегчить Его предсмертные муки! Я убийца... Когда-то это не мешало мне жить, я вполне спокойно смотрел в зеркало и видел палача для сотен и тысяч людей и даже для родного брата. Но никогда не смогу принять себя как Его убийцу.

- Что ты такое говоришь? Никогда нельзя забывать о фатальных случайностях, которые неподвластны даже нам. Мы не всесильны, как бы тебе того ни хотелось. Что касается Его страданий... Не в моей власти прекратить их, но я знаю того, кто сможет.

- Разве это выполнимо? - Натянутые струны души мага откликнулись дрожанием голоса.

- Для подавляющего большинства из нас - нет. Но в Америке я познакомился с одним из наших сородичей, который был рождён ещё на рубеже старой и новой эр. Среди нас я не видел никого старше и могущественнее его. Местные жители называют его Викэса - Мудрец. Он - единственный, кто может что-то сделать на такой стадии болезни.

И, поймав взгляд чародея, полный недоверчивой надежды, заверил его:

- Он действительно может помочь. Не требуя ничего взамен.

Кудесник даже усмехнулся:

- Воистину, в своих заокеанских землях вы создали общество альтруистов.

- Мы пока ещё только пытаемся создать открытое общество честных людей, свободное от ненависти и предрассудков.

- Это невозможно. По крайней мере, в случае людей.

- Потому я и сказал, что мы пытаемся. И несмотря на твой скептицизм, тебя там не хватает. Так мне поговорить с моим знакомым?

- Да. Я очень признателен тебе за участие.

- Как я мог вести себя иначе?

Учитель немедленно связался с Мудрецом и получил от него утвердительный ответ на просьбу о помощи и обещание быть к следующему утру.

Дабы хоть как-то оправдать своё присутствие в доме, Магистру пришлось согласиться с тем, что чрезвычайная ситуация требовала чрезвычайных мер, и всё же немного поработать с воспоминаниями и восприятием обитателей поместья. В результате все слуги, как один, помнили, что вечером услышали цокот копыт, а затем в ворота въехала карета, запряжённая великолепной парой лошадей. Не успела она остановиться, герцог собственной персоной появился на крыльце, дабы поприветствовать того, кого позднее представил дальним родственником, приехавшим издалека поддержать семью в трудное время. Само собой, это не вызвало ни у кого лишних вопросов. Благодаря таким манипуляциям, хозяин дома мог спокойно отдать распоряжение горничным подготовить комнату для ночлега, в которую его друг и удалился, правда, уже почти под утро.

XXV

Ночь прошла без сна, что было вполне ожидаемо, а уже с первыми лучами рассвета долгожданный гость постучал в дверь спальни, замершей в холодно-пепельной дымке.

Внешне это был обычный человек среднего роста, лет шестидесяти, с серебристыми волосами до плеч. А вот глаза были совершенно поразительными и завораживали буквально до провала сознания. С первого взгляда они могли показаться карими с зелёным оттенком, но при внимательном рассмотрении будто бы меняли цвет, начиная от голубого и заканчивая глубоко-чёрным. Волшебник знал, что такая особенность радужки была свидетельством невероятной силы внутренней энергии, но впервые видел это на живом примере. Также он обратил внимание на необычный "внешний возраст" Мудреца, который явно шёл вразрез с предпочтениями большинства представителей иной расы, и объяснил это тем, что такому невероятно могущественному созданию и в самом деле более пристало принять вид умудрённого жизнью человека. Его лицо, однако, было почти лишено морщин, что выдавало в нём человека, который чаще улыбался, нежели хмурился. Аура же его имела редкий насыщенно-лиловый цвет и, подобно ауре Магистра, давала умиротворение всякому, кто попадал в поле её действия.

- Я искренне опечален вашим горем и сочувствую ему, - обратился он к герцогу после формальных приветствий.

Голос его был удивительно молодой и очень приятного тембра.

- Благодарю за вашу чуткость, - учтиво ответил маг.

- Я рад помочь нуждающемуся. Не будем медлить, проводите меня к больному.

Войдя в комнату, Мудрец тут же попросил оставить его наедине с мальчиком, сославшись на необходимость достижения предельной сосредоточенности.

Стоя неподалёку от двери и глядя в окно на просыпавшийся двор, Магистр, однако, не мог не замечать, как его друг до крови закусывая нижнюю губу, нервно ходил из угла в угол. Когда же из покоев послышались сначала сдавленные стоны, а затем крики нечеловеческого страдания, чародей лишь со скорбным вздохом закрыл глаза и отвернулся, прислонившись горящим лбом к прохладной стене. Он так сжал собственные пальцы, что, казалось, находился в миге от того, чтобы их сломать.

- Пожалуйста, - выдохнул он, как в последний раз, и перенёс свою железную хватку на руку учителя. - Умоляю, попроси это прекратить! Хватит Его мучить! Он уже вытерпел достаточно боли.

- Успокойся, - уговаривал Магистр. - Так разрушающая энергия борется с созидающей, и последняя, уверяю тебя, победит.

- Ты обещал, что твой друг облегчит Его страдания, но слышать это... - Сил договорить у него просто не осталось.

- Как я уже сказал, происходит борьба. Так надо! Ты ведь знаешь, что ничто в этой жизни не даётся без боя. И потом... - На лице учителя отразилась вспышка внезапного осознания некой ужасной истины.

Он решительно остановил кудесника, попытавшегося было убрать ладонь с его запястья.

- Ты чувствуешь Его боль? Почему не сказал? Я избавил бы тебя от этого.

- Я чувствую её не в полном объеме и не всегда, так что не беспокойся. Я виновен и несу заслуженное наказание.

- Нет, ты намеренно истязаешь себя! Почти перестал есть и спать, а теперь ещё и это... Такое поведение неправильно!

- Осталось лишь сказать, что неправильно любить Его, дышать Им...

- Любить, жить и дышать дорогим человеком всегда правильно. Неправильно им задыхаться. И ты несправедлив. Я прекрасно понимаю на что ты намекаешь... Кто-либо из нас, твоих собратьев, ставил тебя ниже себя только лишь потому, что ты - носитель иной природы? Жизнь среди людей ожесточила тебя. Ты прекрасно помнишь, как мы относимся к таким, как ты.

- Я помню, - равнодушно бросил волшебник, - но мне от этого не легче.

- А должно быть. Вы выделяетесь даже среди нас, не говоря уже о человеческой расе. Иначе чувствуете, иначе видите, иначе думаете, образно выражаясь, воспринимаете мир в совершенно иных цветах. Мне доступны все, без исключения, мысли и магов, и людей, но лишь на мыслях созданий иной природы я будто спотыкаюсь. Я могу их читать, но иногда не улавливаю хода и направления. Вы другие, но вовсе не в том ключе, в каком ныне это видят люди. Они погрязли в своих псевдо-стандартах, ложной морали и мелких интересах, в нелепом делении на "свой-чужой". За этими шорами они многого не видят. Не видят нас, не видят вас, не видят тех и других в своей среде. Не осознают, что все эти "мы" и "вы" по сути своей - одно. Такова их природа. Но ваша - другая. В вас изначально заложено меньше разрушающего и больше созидающего начала.

- Ты только послушай себя! - С горькой усмешкой перебил его маг. - За этой дверью умирает человек. И я тому причина! А там, - он указал на пол, очевидно, имея в виду подвалы, - также проливалась кровь невинных людей. Я уже молчу об известных тебе образцах искусства, коих, вероятно, наберётся более тысячи. И даже не упоминаю о жертвах войн, мною развязанных или поддержанных. А ведь в их число входили и мои близкие. И представь себе, здесь, сейчас, когда единственная дорогая мне жизнь скоро оборвётся по моей вине, совесть мучает меня не за те загубленные мною души, а лишь за эту, последнюю. И ты говоришь, что во мне заложено больше созидания, нежели в остальных существах потому лишь, что я немного отличаюсь от них. Оглянись на мою жизнь: если считать бессчётное количество могильных плит творением, то что ж, ты прав.

Его учащённое дыхание говорило о серьёзном напряжении чувств, которое Магистр немедленно постарался снять.

- Помнишь, - мягко проговорил он, - ты любил повторять: каждое, даже самое ничтожное создание, заслуживает шанса?

Чародей лишь одарил его ироничным взглядом.

- Отчётливо помню.

- Это и есть один из признаков твоего правильного мышления. И эта фраза касается в первую очередь тебя самого. Ты утверждаешь, что не испытываешь мук совести из-за смертей, принесённых другим. Позволь мне усомниться. Всю жизнь ты убеждал себя в том, что в тебе нет ни жалости, ни сострадания, ни любви, ни прочих чувств, которые ты называл "человеческим мусором". В подобных же выражениях ты высказывался и о людях вообще. Такой талантливый оратор и знаток душ, как ты, способен убедить кого угодно, в том числе, к сожалению, и себя самого. И тебе удалось: последовательно уничтожая в себе человечность во всех её проявлениях, ты безоговорочно поверил в то, что она в итоге умерла. Давай наконец будем честными: мы оба знаем, какое событие положило начало этому духовному самоубийству!

Он взглянул на своего ученика, который лишь поспешно опустил взгляд, и твёрдым голосом закончил свою мысль:

- Истинная суть не подвержена смерти. Ты ещё можешь создавать. Не потому, что это хорошо или дурно, а потому что это заложено в тебе. И ты от этого не сбежишь, как не сумел сбежать от своей любви.

- Что я могу создать без Него? Как ты можешь верить в меня, если я совершенно пуст внутри?

- У каждого своя тяжёлая ноша, - улыбнулся учитель. - Моя - это вера. И я искренне убеждён, что по духу создания иной природы на порядок выше нас. Вам доступно всё в первозданном виде, в том числе и любовь, но, увы, и ненависть также. И тем не менее, если нашим двум расам суждено ещё какое-то время прожить под одним небом, в дальнейшем, несомненно, понадобятся все: мы - для физического поддержания той и другой, а вы для духовного, сущностного. Конечно, я допускаю, что могу ошибаться, но могу ведь быть и прав. Всё это было сказано для того, чтобы ты наконец осознал: не тебе заниматься самобичеванием и придаваться саморазрушению. Ты слишком ценен.

- Я гораздо менее ценен, чем Он, - кудесник перевёл взгляд в сторону спальни. - Не забывай, что Он также носитель иной природы. И, если верить твоей теории, человечество вскоре лишится ещё одной частицы своей надежды.

- Зато приобретёт другую в твоём лице.

Жалобный плач скрипучей двери прервал их непростой разговор. Магистр видел, какого труда стоило герцогу подавить в себе желание молнией броситься в комнату и сжать юношу в объятиях. Вместо этого он лишь спокойным шагом подошёл к Мудрецу и сдержанно спросил:

- Какие новости, сударь?

- Можете быть спокойны, - ровным голосом, полным сочувствия и ласки, произнёс он, - впредь больной не будет страдать от приступов. Мукам отныне не место рядом с ним.

Глубокий вздох облегчения слился с коротким болезненным стоном, но волшебник в своей неизменной невозмутимой манере лишь произнёс слова благодарности.

- Однако, - с печалью продолжал Мудрец, - я вынужден сообщить, что долго Он не проживёт. Я пытался изменить это, но не слишком преуспел. Увы, даже самые неопытные из нас способны отнимать жизнь, но и самым мудрым не под силу её даровать.

- Сколько?

Из плотно сжатого кулака мага змеёй выползла кровавая струйка и, рубиновой каплей устремилась в свободное падение, в следующее мгновение окрасив паркет алыми брызгами.

- До воскресенья, - прозвучал страшный приговор.

- Но сегодня среда!

- Именно. Он должен был умереть сегодня вечером. Я оттянул момент кончины настолько, насколько мог. В течение этого времени Он придёт в себя, и вы сможете попрощаться.

- Я понял вас.

- Мне правда жаль, - чудесные глаза Мудреца буквально излучали неподдельное сопереживание.

Казалось, он проживал чужое горе, как своё собственное. Лишь Магистр знал, что так и было.

- Я весьма признателен вам за помощь и поддержку, - сказал герцог так, словно находился на официальном приёме при дворе императора. Он помедлил немного, затем порывисто отвернулся и сразу же вновь посмотрел в упор на своего собеседника. - Я действительно безмерно благодарен! Вы подарили мне возможность впервые сказать Ему то, что следовало каждый день повторять, пока Он был во здравии.

- О, все без исключения живые существа, наделённые даром речи, тратят время на слова, которые кажутся им важными, и только у последнего рубежа приходит понимание истинной ценности каждого их них, - плавно-успокаивающим тоном ответил Мудрец.

На фоне его текучего голоса даже хриплый бой доживавших свой век часов показался преступно громким.

- Я от всей души желаю вам терпения и мужества, - мягко добавил он.

- Помните, иногда самый искусный часовщик оказывается не в состоянии починить механизм, тогда как одарённый молодой мастер справляется с ним в одночасье, - с последними словами он так выразительно переглянулся с Магистром, что чародей непременно заметил бы это, не будь он столь дезориентирован ужасной новостью.

После все трое попрощались, и гость из-за океана исчез, будто его и не было. Ветка акации из сада билась в открытое окно под неудержимыми порывами ветра, словно также не веря недавно прозвучавшим здесь словам и страстно желая их опровергнуть. Учитель молча прикрыл ставни, подошёл к волшебнику и, подавая ему свой платок, указал на свежий след на его руке.

Зная, что герцог не в состоянии говорить и не будучи уверен, что он хотя бы понимал обращённые к нему слова, он просто отворил дверь в комнату и кивнул в сторону зияющего пространства:

- Вы должны быть рядом.

Само собой, он не посмел наблюдать, как маг прошёл вглубь спальни, встал на колени перед постелью мальчика взял его руку в свои и, покрывая её поцелуями, что-то порывисто шептал в гнетущей тишине. Слова "прости, прости, прости", жгучие, подобно ударам бича, больно ранили душу Магистра и упорно не желали покидать сознание, сколько бы он их ни вытравливал.

XXVI

Следующие дни для чародея прошли будто в густом дымчато-сером тумане, полностью застилавшем не только его разум, но и взор, и слух, и вообще все чувства, кои ему были доступны. Перед ним проплывали предметы и лица, тьма, возможно, сменялась светом и наоборот, но всё это проходило мимо, не оставляя следа, словно в слабой, изломанной реальности полубреда. Он не видел ничего, кроме своего отчаяния и лица юноши, от которого не в силах был оторвать взгляда, стремясь растворить его черты в своём сознании, подобно живительному эликсиру в мёртвой воде.

Эта печальная, болезненная, но столь совершенная Красота вскоре перестанет быть частью этого мира. Тот факт, что она перейдёт в новое качество в ином измерении не только не утешал, но и, напротив, добавлял горечи. Здесь и сейчас уже не будет, останется лишь где-то и когда-то. Лишить эту юную, невинную душу возможности жить, развиваться и проявить себя хотя бы в пределах отпущенного ей срока, было самым жутким и циничным из его многочисленных преступлений. Мысли об этом часто посещали волшебника в те почти безумные часы, что он провёл с умирающим. Мальчик так и не очнулся ни в день посещения Мудреца, ни в следующие два.

Наступила суббота. Глубокая рана солнца на гладком небесном теле по капле сочилась горячей кровью заката. Вся комната была залита странным медно-багровым светом, в обволакивающей густоте которого все вокруг, казалось, застыло между жизнью и смертью, словно насекомые в янтаре. Душный вечер был наполнен агонизирующим, угнетённым ожиданием, из последних сил цеплявшимся за молчаливые мгновения угасавшего сознания. Разум мага в те часы будто висел в неподвижном пространстве, неспособный не то что мыслить, но даже сосредоточиться на объектах и явлениях окружающей обстановки. Всё, что он видел и ощущал тогда - это медленный уход, ускользание в никуда их невиданным образом слитых теперь душ.

Герцог ещё много дней назад принял очевидное решение. В одном Магистр оказался прав насчёт него: при всей безысходности положения он всё же видел единственный, последний шанс. Юноша заслуживал его, как ни один из ныне живущих смертных. Никто не верил и в малейшую вероятность благоприятного исхода, однако нечто иррациональное внутри упорно продолжало оглушительно кричать чародею об этой призрачной надежде. И он уступил, решился заставить то, что когда-то было частью его сути, перейти обратно, дав шанс истерзанному, почти угасшему огоньку такой важной для него жизни. Возможность успеха была ничтожна, но он не имел права не использовать её. Вариантов развития событий было всего два. С возвращением своей изменённой энергии, он сам становился жертвой её огромной разрушительной силы, что означало неминуемую смерть. В противном же случае всё оставалось по-прежнему, что никак не влияло на его планы относительно собственной жизни. Если она не могла идти рядом или хотя бы параллельно с жизнью мальчика, он не видел смысла продолжать её далее. Достаточно потерь...

Разумеется, он понимал, что это был самый неразумный вывод за неполных три века его земного существования. Когда десятилетия назад его учитель пытался совершить самоубийство, он мог только дивиться степени помутнения его рассудка и слабости воли. Отчасти потому, что не желал вспоминать своё собственное прошлое, в котором также нашлось место подобным мыслям, а также потому, что не учёл главного: не всё в этой жизни имеет логическое объяснение. Вся природа мага уже давно сопротивлялась даже возможности жить в мире, где нет места этой прекрасной душе, и это был как раз тот случай, когда даже разум не мог не последовать зову сердца. "Aut Caesar, aut nihil"⁴⁷. Когда-то он избрал эти слова своим девизом, и некоторые даже приписывали ему их авторство. Само собой, он никогда не претендовал на это выражение императора Калигулы, но со временем оно стало его частью, срослось с плотью и проникло в кровь. Жить по-другому он просто разучился.

Итак, для себя он всё решил и лишь ждал обещанной возможности поговорить с юношей, в последний раз услышать его голос и наконец освободить свой собственный, позволив прозвучать тому, что с самого начала не дОлжно было заглушать. Волшебник лишь надеялся на то, что Магистр не контролировал его сознание и не узнал бы о его планах ранее положенного времени. Впрочем, имей его друг хотя бы малейшие подозрения, он незамедлительно бы что-то предпринял. По всей вероятности, он пребывал в неведении, а, следовательно, путь был свободен...

Густая, будто поглощавшая звуки, тишина в один миг была прорезана, подобно тонкой материи, едва различимым стоном. Невесомая кисть мальчика, до того неподвижно лежавшая в ладонях герцога, слабо пошевелилась. Юноша медленно приподнял почти прозрачные веки и встретился со взглядом своего наставника, настолько изумлённо-счастливым, что сам слегка улыбнулся.

- Вы здесь?

- Всегда, - не обращая внимание на расплавленный свинец, прожигавший гортань, ласково ответил чародей.

- Я так счастлив...

- Я не менее счастлив, ведь теперь ты пришёл в себя. Ты вернулся ко мне... - Он говорил, даже не пытаясь взвешивать и обдумывать свои слова.

Больше никакого притворства, никаких запретов. Не в их последние мгновения!

- Я был без сознания? - Удивлённо спросил мальчик. - И вы всё это время оставались со мной?

- Разве я мог поступить иначе? Я ведь обещал, что встану рядом, что бы ни случилось.

Юноша снова улыбнулся и прикрыл глаза. Он ещё сильнее похудел, если такое вообще было возможно, а его бледная кожа почти сливалась с белизной подушки. Он едва мог шевелиться, и кудесника успокаивала лишь уверенность, что теперь его, по крайней мере, не изводит боль.

- Вы так добры ко мне... хотя я не достоин...

- Не говори так! Ты достоин гораздо большего. Ты и не представляешь... - Он впервые в жизни не мог подобрать слов. - Я был с тобой потому что ни за что не посмел бы оставить в беде того, кто мне дорог.

Волшебник многое дал бы, чтобы не встречаться с его взором, полным надежды и обожания, но приказал себе на сей раз выдержать, ибо каждый такой миг теперь был на вес золота, а любая, пусть и тягчайшая пытка, не могла стать для него достаточным наказанием за содеянное. Он стряхнул с лица скорбное выражение и мягко спросил:

- Как ты себя чувствуешь?

- Спасибо, синьор, хорошо, - мальчик шевелил губами почти не издавая звуков.

Было заметно, что любые слова и движения, даже улыбка, давались ему с огромным трудом. Выдержка начала изменять чародею.

- Хватит! - В прежние времена он выкрикнул бы это слово, не допуская возражений, теперь же в его сдавленном голосе слышалась отчаянная мольба. - Прошу, довольно взаимной лжи. Знаешь, в детстве у нас с братьями была одна игра - "секрет за секрет". Каждый из нас по очереди раскрывал свою самую главную и тщательно оберегаемую тайну, а если кто-то отказывался, то должен был выдать чужую или рассказать какой-нибудь слух. Я прошу тебя сыграть со мной. Ты согласен?

Юноша едва заметно кивнул.

- Тогда ты первый. Расскажи мне правду о своём самочувствии.

- На самом деле мне очень тяжело двигаться, - пробормотал он, неимоверно стыдясь своей слабости, словно в этом была его вина. - Но у меня есть более важный... самый важный секрет, которым я должен поделиться с вами.

- Я слушаю.

- Вы помните тот день в прошлом году, когда мы ездили на луг? Тогда ещё цвели одуванчики?

- Конечно, помню.

- И мы с вами тоже играли. В предсказания.

- Да, но потом мы решили, что цветы были неправы.

- Я тогда солгал, - с замиранием сердца прошептал мальчик, пытаясь спрятать взгляд, но не имея сил даже повернуть голову.

Сердце мага едва ли не растворялось в этих двух осколках кристального неба, пролившихся первыми каплями солёного дождя.

- Спокойно, врачи не рекомендуют тебе волноваться, - сказал он, вытирая мокрые следы на его щеках своим платком. - Мы можем прекратить этот разговор. Давай, лучше я начну - выдам тебе свой секрет.

- Нет!

Герцог мог только догадываться, чего стоило юноше слегка приподняться на подушке. Он осторожно вернул его в прежнее положение.

- Тише, не трать силы. Продолжай.

- Дело в том, что на самом деле я в то время был влюблён... - Он взволнованно сжал губы, боясь отпустить на волю заветное слово. - Я любил. И люблю до сих пор... Вас...

Последний звук прошелестел выдохом влюблённой души, заставив воздух дрожать в такт взлетевшим ритмам двух сердец. В глазах мальчика отразилось некое покорно-обречённое ожидание неизбежной беды. Волшебнику даже показалось, что на мгновение он перестал слышать его дыхание.

При всём огромном напряжении воли он не сумел сдержать тихого стона, который, к счастью, не достиг слуха юноши. Этот мальчик оказался смелее и честнее его и всё-таки высказал то, что сам он уже давно знал, но никак не желал принимать. И именно последнее послужило причиной того, что он сейчас сидел с ним не в своём кабинете, беседуя о деяниях римских императоров, а у его смертного ложа. Как он только мог допустить подобное? Маг с самой кончины сестры не прилагал стольких усилий, чтобы сохранять спокойное выражение лица в то время как ему отчаянно хотелось рыдать. Рыдать, как слабый, беззащитный, никчёмный человек, громко и безнадёжно... Вместо этого он чуть сильнее сжал руку юноши и, бережно поглаживая её, спросил:

- Вот как? И давно?

- С самого дня нашей встречи.

- Что же заставляло тебя молчать всё это время?

Страх нехотя оставил истерзанное сердце мальчика, и он ответил:

- Я думал, что, узнав, вы возненавидите меня за это... за мой грех. И не захотите меня больше видеть.

- Грех? Никогда не произноси этого слова! Ты не знаешь, о чём говоришь. Это даже не твой выбор, а решение Природы, создавшей тебя таким. Даже не думай стыдиться того, что дано тебе от рождения! Ты тот, кто ты есть!

- Но святые отцы всегда называют это грехом. Ведь Библия учит, что это мерзко.

- Библия, как и все прочие книги, написана людьми и для людей. Более того, понимается она также людьми, каждым на свой лад. Так что, если ты так упорно желаешь верить в Бога, никто не вправе учить тебя, как это делать, и заставлять отторгать то, что все, без исключения, религии объявляют высшим благом - любовь. Там более, что она... - Голос вдруг подвёл герцога, и он будто задохнулся собственным словом, но быстро взяв себя в руки всё же закончил: - Твоя любовь взаимна. Слышишь? Я люблю тебя...

Он склонился ближе и так нежно гладил волосы юноши, что тот даже не успел почувствовать ни страха, ни смущения, осталось лишь удивление и невыразимое облегчение. Переживать своё счастье его измученная страданиями душа была пока не готова. Платок был уже совсем мокрым.

- Не плачь, - ласково уговаривал его чародей, целуя горячую ладонь, - для слёз нет причин. Напротив, согласно мнению большинства людей, нам с тобой очень повезло разделять чувства друг друга.

- Я знаю... но... - Пытался выговорить мальчик, несмотря на тихие всхлипы. - Как же так? Выходит вы однажды поняли, что...

- Всегда понимал! Как и ты, с первого мгновения. Тебе лишь хватило мудрости принять свою любовь, а мне нет. Я малодушно избегал открыто признаться в этом себе самому или, по крайней мере, дать тебе возможность говорить. Но это в прошлом! Теперь всё будет хорошо.

Он наконец разрешил себе прильнуть к его влажной щеке. Оставалось самое сложное.

- Моя очередь доверить тебе тайну.

Юноша только улыбнулся и опустил веки в знак согласия.

Волшебник рассказал ему всё: о своей истинной природе, о способностях, даже продемонстрировав простейший трюк с зажиганием и тушением свечей, о своём прошлом, о кровавом увлечении пытками, и даже о мраморных статуях в подвалах. Затем он глубоко вздохнул и, разрываясь между необходимостью быть честным с любимым человеком и страхом заслужить его презрение, признался в том, что уже более месяца беспощадно терзало его изнутри. Он поведал о ночи в этой самой комнате и об истинной причине недуга. Ему ужасно хотелось отвернуться, дабы не видеть, как счастливое выражение на лице мальчика сменится укором и, возможно, отвращением. Но, к своему изумлению он обнаружил лишь, что к благоговению в его взгляде прибавилось ещё и глубокое сочувствие.

- Как же вы мучились! - Юноша каким-то чудом сумел поднять руку и дотронуться до его виска в попытке утешить. - Мне так жаль! Вы были таким несчастным всю жизнь...

Маг подозревал, что его просто не желали понимать.

- Что ты говоришь? - Он не сдержался и слегка возвысил голос. - Я убивал, люди гибли по моей вине. Я сам не в состоянии счесть своих жертв...

- Даже если так, то кто я такой, чтобы судить вас? И какое отношение ваше прошлое, ваше поведение и поступки имеют к моей любви? Она есть, и останется со мной навсегда, независимо от условий. Вы были добры ко мне, приняли нас с сестрой как своих детей, заботились. Вы дали мне всё, - он перевёл дыхание. - И подарили мне Дом...

- Это ты подарил мне Дом! И он всегда - рядом с тобой. Ты единственный, с кем я могу чувствовать покой. Без тебя у меня нет души, - герцог едва мог говорить: слёзы мешали дыханию, но он направил последние силы на то, чтобы не дать им пролиться.

- Я думаю так же о вас... Но даже если бы всего этого не было, если бы вы были равнодушны ко мне, моё отношение к вам ни за что не изменилось бы. Я уверен в том, что чувствую, и никогда не посмел бы просить у вас что-то в ответ. Для меня было бы счастьем просто каждый день находиться рядом, видеть вас хотя бы изредка... Уже этого было бы достаточно, но вы позволили мне остаться здесь, так близко. Спасибо вам за это! Этот год был лучшим в моей жизни.

- Но ведь именно я повинен в твоём нынешнем состоянии! Из-за меня ты терпел боль и страдания. За это ты имеешь полное право ненавидеть меня.

- Ненавидеть вас? - В голосе мальчика звучало неподдельное недоумение. - Да за одну мысль об этом я бы скорее возненавидел самого себя! Вы нисколько не виноваты в моей болезни, это была всего лишь случайность. Вы сказали, что забирали мои жизненные силы, но ведь сами когда-то говорили, что всем свойственно поддаваться искушению. К тому же, вы смогли остановиться, проявить благоразумие. И той ночью здесь, когда вы... - Он смущённо опустил ресницы. - Ведь вы всего лишь обнаружили свои чувства ко мне, и я не могу выразить, как счастлив, что они у вас есть!

- Ты даже не подозреваешь, - задумчиво произнёс чародей, - какое ты необыкновенное создание. Боюсь, ты никогда не поймёшь. Мне не хватит и целой вечности, чтобы заслужить твоё прощение...

- За вами нет никакой вины! И я всего лишь человек, а вот вы - совсем другое дело. Но как же вы были несчастны! Беспокоились о прошлом, а потом винили себя в том, что произошло со мной. Вы так страдали! Мне хотелось бы подольше побыть с вами, но... - Слеза вновь оставила на его лице блестящую дорожку. - Мне так жаль, что я умираю...

- Даже думать об этом не смей! - Кудесник понял, что слишком сильно стиснул руку юноши лишь тогда, когда он слегка поморщился от боли.

- Я чувствую, что близок час моей встречи с Создателем.

- У твоего Создателя и без тебя полно забот. Уверен, если ты задержишься в этом мире, он даже не заметит.

У мальчика более не было сил улыбаться.

- Я всей душой хочу этого, но Господь решил призвать меня сейчас. Я уже слышу Его зов и не могу не откликнуться.

- Не оставляй меня! - Отчаяние в голосе мага, казалось, всколыхнуло замерший воздух спальни. - Можешь жить, как хочешь и делать всё, что захочешь, даже быть вдали от меня... Только дыши! Дыши ещё час, день, целую жизнь. Ради меня и со мной. Пойми, чтобы сделать каждый новый вдох, мне необходимо знать, что ты уже сделал свой.

- Что вы?! - Юноша вновь попытался поднять руку, но безуспешно. - Как я могу по своей воле покинуть вас? Моё единственное желание - прожить все свои дни рядом с вами. Но Всевышний уже решил, что моя жизнь окончена, и я обязан подчиниться. Если бы у меня только был выбор...

- Выбор есть всегда!

- Вы правда так считаете?

- Безусловно. Просто не говори о смерти и продолжай бороться. Я отказываюсь тебя отпускать. Помоги же мне, и поверь, что вовсе не должен уходить. Что там было написано на вашей семейной реликвии?... "Моё сердце бьётся в твоих руках". Если желаешь мне долгой жизни, живи сам. Откликнись на мой зов!

- Я сделаю всё ради вас.

Каждое новое слово причиняло мальчику боль. Волшебник видел, что силы постепенно оставляли его, усталость брала своё. Его ресницы дрожали не то от вновь подступавших слёз, не то от борьбы с манящим умиротворением объятий сна.

- Тебе нужен отдых. На сегодня достаточно волнений, - сказал чародей, продолжая тихо перебирать его золотые локоны.

- Пожалуйста, позвольте мне ещё немного побыть с вами.

- У нас с тобой будет достаточно времени, чтобы провести его вместе.

Всё же ради душевного спокойствия пришлось оставить между ними немного лжи. Если всё пойдёт, как надо, он надеялся, что юноша простит его и за это.

- Что-то не так? - Взволнованно спросил герцог, вновь заметив, как тень испуга на мгновение исказила его прекрасные черты. - Ты дрожишь...

- Мне страшно. Не уходите!

- О чём ты? Я никуда не уйду. Но, быть может, твой страх потеряет свою власть, если поделишься им?

Глаза мальчика умоляли о защите, жестоко разрывая сердце на мелкие кусочки. Нерешительно облизнув пересохшие губы, он всё же проговорил, запинаясь:

- Мне очень страшно снова засыпать.

- Почему же?

- Я видел демона. Он прошёл сквозь ту стену, - юноша глазами показал в сторону, - и пытался забрать мою душу.

- Это всего лишь видение. Ничего подобного не было на самом деле.

- Но он был так близко, так же, как теперь вы. Он просто ужасен: сначала был горячим, как огонь в камине, затем холодным, словно лёд. Он всегда приходит по ночам и мучит меня. Я боюсь спать.

Волшебник лишь заставил себя улыбнуться и взять его лицо в свои ладони. Он осторожно дотронулся губами сначала до одной его щеки, затем до другой и после долго не мог отпустить, будто каждой своей частицей стремясь впитать его несравненный образ.

- Это просто болезненные сны, - наконец произнёс он и снова вытер тонкую струйку его слезы. - Ничего не бойся. Я всегда буду рядом.

За своими успокаивающими речами маг из последних сил старался скрыть, что боялся ничуть не меньше мальчика. Он был в смертельном ужасе от того, что теперь должен попрощаться с ним навсегда. В любом случае, им более не суждено было увидеться, но если всё будет развиваться по худшему сценарию, то смерть во сне, вне всякого сомнения, была непозволительно роскошным даром, чтобы так легко от него отказаться.

- Ты устал, - едва слышно вымолвил герцог, держа в одной руке его руку, а другую сжав в кулак до пронзительной боли и тихого хруста костей. - Отдохни, а я буду охранять твой сон. Никакой демон не посмеет приблизиться к тебе, пока я здесь.

- Вы останетесь ради меня?

- Как же я могу поступить иначе? Моё место рядом с тобой. Доброй ночи, спи сладко, - с этими словами чародей склонился над ним и поцеловал горячий, покрытый болезненной испариной лоб, так же, как делал всегда, благословляя на ночь.

В губы сейчас нельзя. Он сделает всё только тогда, когда юноша уснёт. Он аккуратно поправил подушку и укутал его в одеяло, словно ребёнка, в последний раз спрятав лицо в упоительной мягкости его волос.

Мальчик посмотрел на него всё с тем же безмерным восхищением.

- Я так благодарен вам за всё!

Было заметно, как сложно ему выговаривать слова и даже дышать, но он всё же продолжал:

- Вы лучший из людей. Пусть Бог посылает вам самые счастливые сны за каждый час, что вы провели у моей постели. Доброй ночи.

Слишком долго сдерживаемая слеза проскользнула по его щеке в тот самый момент, когда юноша с облегчением закрыл глаза, удерживая на лице выражение светлой грусти. Стерев её, волшебник ещё немного посидел рядом с ним, чутко прислушиваясь к дыханию. Когда оно стало спокойным и ровным, как обычно бывает у спящих, он осторожно встал с постели и тихо, дабы не нарушить покой мальчика, подошёл к окну и распахнул его. Догоравший летний вечер тревожно заглянул ему в глаза, будто зная о его намерениях, и проник в комнату лёгкими порывами свежего ветра. Маг позволил ему покрыть своё лицо успокаивающими поцелуями и на несколько мгновений отпустил собственный напряжённый разум. Он словно плыл в глубоких водах сознания, попутно ненадолго цепляясь за мысли и чувства. Страха не было. Остались спокойствие, решительность и немного печали от того, что им более не суждено дышать вместе.

Он с грустью вспомнил о том, что не смог попрощаться с Магистром. Это было несправедливо по отношению к другу, но необходимо, ибо ему никак нельзя было выдать себя. Письмо для него с прощальными словами и просьбой позаботиться о его дочери и, в случае благоприятного исхода, сыне, написанное им ещё три дня назад, лежало здесь, на письменном столе, рядом с завещанием.

"Вот и всё", - безразлично подумал герцог. Для всего мира его земной путь прервался более двух столетий назад в сражении, из которого он, даже проиграв, сумел выйти победителем, мёртвым, но не сломленным. Теперь же его мир погибал в долгой и жестокой агонии, и, если существовала возможность спасти его ценой собственной жизни, он готов был её использовать. Такая смерть, по его мнению, была даже более славной, нежели предыдущая.

Он притворил окно и снова подошёл к юноше, вплотную приблизившись к нему, как и в тот незабвенный вечер, навеки соединивший их жизни и одновременно лишивший возможности прожить их вместе. Он желал отпечатать в памяти малейшую чёрточку его лица, самую крошечную частицу этой непорочной Красоты, в существование которой он ещё год назад просто не верил. Но медлить было больше нельзя: каждый следующий выдох мог стать для мальчика последним. Чародей наклонился, вновь соединив их губы в тайном поцелуе. Всегда украдкой. Он никогда не был открыто счастлив перед самим собой. Но этот миг - бесценный дар, который останется при нём в любом мире, пространстве и времени.

Умирающий солнечный свет принял его в свои объятия прежде, чем багряная агония заката завершилась переходом к вечному покою ночи.

XXVII

Волшебник всегда знал, что всё это было не более чем дурным сном. Вся его жизнь представляла собой лишь нескладное видение его собственного больного воображения. Он никогда не служил Святому Престолу, не покорял городов и земель, не убивал людей и не путешествовал по миру в поисках себя. Он молодой и беспечный студент университета в Пизе и сейчас приехал навестить родных. Он в доме матушки, в своей постели, пытается украсть у утра ещё хотя бы несколько мгновений спокойного сна. Быть может, в этот раз привидится что-нибудь хорошее? Но у его сестрицы другие планы: она бесшумно прокралась в спальню, присела на кровать и нежно гладит его по щеке. Она всегда будила его так: очень рано и очень ласково. Только она так умела. Он упорно не хотел открывать глаза, чувствуя игривый ветерок из распахнутых ею окон и отчаянно не желая встречаться с ярким светом, вероятно, затопившим всю комнату. Вместо этого он притворялся спящим и представлял её прекрасный образ: она сидит, склонившись над ним, свежая и чистая, как весенняя роса, с сияющим лицом, обрамлённым огненной рамой воспламенённых солнцем волос. Он так сильно тосковал по ней всё это время, что его ресницы буквально взлетели в нетерпении, стремясь как можно скорее прервать ожидание и дать возможность глазам её увидеть. Но герцога ждало разочарование: перед ним были покои в его собственном особняке в Парме. Те самые... Выходит, всё, что с ним случилось, правда? Но тогда кто же...

Он медленно и тяжело повернул голову, и мир буквально затанцевал вокруг него, искажая предметы, преломляя свет и разрывая на клочки пространство.

Сначала он предположил худшее: агония не закончилась и продлится ещё день, а его план не сработал. Но более внимательно посмотрев на юношу, понял: он улыбался во сне. Действительно улыбался, как маленькие дети или, если верить сказкам, ангелы, вплетая свою светлую улыбку в зыбкий орнамент солнечных лучей. То, что он принял за мягкие прикосновения сестры, на самом деле было его тихим дыханием, первоцветом распускавшемся на щеке мага. Он даже закрыл и вновь открыл глаза, не смея им верить, когда увидел прежний светло-коралловый румянец на щеках мальчика.

Всё это свидетельствовало только об одном: его мир выстоял. Жизнь и здоровье вернулись в этот дом. Он чувствовал их каждым своим нервом, каждой каплей крови. Но помимо этого ощущал и кое-что ещё: нечто знакомое, но надолго потерянное висело в воздухе, одновременно заявляя о себе и не желая показываться. Звук. Он узнал бы его из миллиона - тихое дрожание невидимой тонкой струны. Сердце юноши билось, и он слышал его внутри себя, как прежде, и даже более отчётливо. Это был мерный ритм, именно такой, какому и полагается звучать в молодом, здоровом теле.

Чародей внимательно прислушался к себе: он чувствовал огромную силу и энергию, едва ли не бившую через край, наполненность жизнью, а главное - целостность. И не только потому, что к нему вернулась возможность пользоваться способностями (в этом сомнений быть не могло). Самое главное - он обрёл Гармонию единства в них двоих. Своим внутренним взором он чётко видел переливавшуюся серебром нить, навсегда связавшую их души. Её он уж точно будет беречь и никогда не посмеет оборвать. Кудесник всё ещё не решался принять того факта, что всё действительно пошло не так, как он рассчитывал. Он не предусмотрел третий вариант: исцеление. Просто не мог ожидать подобной удачи. Или чуда? Магистр часто повторял, что у каждого мага в жизни когда-то случается его "главное чудо" - действие, требующее столь мощного выброса энергии и напряжения всех возможных душевных сил, что оно почти полностью истощает саму суть, но и результат его превосходит все ожидания. Фактически, это полное изменение энергетического фона, эффект от которого напоминает появление на небе новой звезды. "Сотворив" его, ты будто преображаешься, становясь на ступень выше и могущественнее. Учитель никогда не рассказывал об этом событии в своей жизни, но утверждал, что оно полностью изменило её. И теперь, по всей вероятности, его собственное "главное чудо" мирно смотрело сны совсем рядом с ним.

Однако, помня суровый выговор друга относительно пренебрежения к состоянию ауры мальчика, волшебник решил немедленно проверить её, дабы окончательно убедиться в восстановлении его защиты. Он, разумеется, уже успел понять, что этот день никак не вписывался в понятие "обычный", но не предполагал, что настолько. Юноша словно находился внутри некой фантастической скорлупы, игравшей всеми цветами радуги и главное - изумительно ровной, без единого разрыва или бреши. Это была безупречная, пульсирующая и благоухающая совершенством субстанция. Аура мечты. Заворожено любуясь этой поразительной редкостью, чародей даже не сразу осознал, в чём дело. Молодая душа. Та, что ещё ни разу не перерождалась. Среди его сородичей это была полулегенда, ибо живых представителей расы, наделённых такой сущностью, было почти не сыскать. Магистр рассказывал, что за всю жизнь видел только две таких души, и обе принадлежали магам. У людей подобное встречалось ещё реже. Природа таких живых существ считалась самой чистой и образцовой, а носители - тем идеалом, к коему следовало стремиться. Они будто от рождения были наделены мудростью, на постижение которой у обычных душ могли уйти годы и даже десятилетия; были начисто лишены разрушительной энергии, в тех или иных количествах присущей всем, хотя бы единожды перевоплощавшимся сущностям; как следствие - всякая молодая душа имела мощную защиту в виде роскошной разноцветной ауры, которую герцог сегодня созерцал впервые. Никто не утверждал, что обладатели этой необыкновенной природы непременно становились счастливейшими из живущих, но именно они являлись великими альтруистами, миротворцами и философами, без коих мир окончательно утонул бы в собственных нечистотах. Они заботились о чужом благе, как ни парадоксально, именно в этом обретая собственное. Безусловно, маг всегда был уверен, что его воспитанник имел уникальную внутреннюю суть, но и представить не мог, что рядом с ним всё это время находилось такое сокровище.

Когда он немного пришёл в себя от пережитого шока, первым его желанием было немедленно заключить мальчика в объятия и более ни за что на свете не отпускать. Просто вновь почувствовать его тепло. Не испепеляющее пламя агонии и не жуткую дрожь конвульсий, а мирное, безмятежное, обволакивающее тепло родного и близкого человека. За этот страшный месяц он, возможно, впервые, задумался и осознал, сколь хрупка и бесценна может быть Жизнь, и теперь боялся потерять хотя бы одно её мгновение. Но, глядя на сонную улыбку юноши на трогательный изгиб его плеча, на беспокойно бегавшие ресницы, не поспевавшие за чудесными грёзами, герцог решил не тревожить его сон. Каждая лишняя минута отдыха была для него дорогим подарком, ибо слишком много испытаний выпало на его долю за последнее время.

Любопытный утренний бриз наполнял комнату неуловимым движением. Незримые, ловкие пальцы сладкозвучного Орфея⁴⁸ перебирали тонкие струны волос мальчика, извлекая упоительную небесную мелодию. Эти райские звуки, едва достигнув слуха, вновь преображались в льняные завитки, робко ласкавшие нежную кожу его шеи. Кудесник осторожно провёл рукой от его виска до ключицы. Нет, это всё-таки не фантазия: ощущения реальны. Какое счастье...

"Учись думать потише! Тебя слышит вся Италия!" - Волшебник даже вздрогнул, обнаружив в своём сознании чужое присутствие.

"Пусть слышит весь мир! - ответил он Магистру, как можно осторожнее пытаясь встать с постели. - Жди меня у своей двери!"

- Ты сияешь, как влюблённый мальчишка! - Услышал он вместо приветствия. - От всей души рад за тебя!

- Спасибо, - бессознательно ответил маг, чувствуя, как теряет себя в событиях сегодняшнего утра. - Непостижимо... Я сейчас должен быть с Ним, но при этом знаю, что если не поговорю с тобой, просто сойду с ума.

- Что ж, - снисходительно улыбнулся учитель, - в мире достаточно безумцев, не станем умножать их число. Вот как мы поступим: сейчас ты пойдёшь и приведёшь себя в порядок, а через полчаса я жду тебя в саду. Поищем вместе выход из этого лабиринта.

И, заметив тревогу во взгляде чародея, он успокаивающе произнёс:

- Не беспокойся, Ему потребуется ещё несколько часов, чтобы прийти в себя. А нам с тобой действительно необходимо поговорить. Я лично прослежу, чтобы Его никто и ничто не побеспокоило. Можешь мне доверять.

Герцог сумел только благодарно взглянуть на друга, в глазах которого он уже второй раз за последние дни не различил странной искорки затаённого знания.

Когда он появился на одной из песочных дорожек сада, учитель уже ждал его у входа в лабиринт.

- Прости за опоздание, - кудесник вдруг поймал себя на мысли, что не знает, с чего начать разговор.

- Тебе сегодня позволительно не быть пунктуальным: слишком много поводов для потери во времени.

- Прошу, скажи мне, наконец, что происходит! - Не выдержал он. - Я столько видел, слышал и ощущал за последний час, что ничего не смог толком осознать.

- Прежде всего, - торжественно произнёс Магистр, - позволь поздравить тебя с твоим "главным чудом"! Должен заметить, это как раз тот случай, когда ученик превзошёл учителя: на сегодняшний день ты единственный из нас, кто совершил его в столь молодом возрасте.

- Благодарю! Но объясни же наконец, как? Каким образом я мог исцелить Его тело и душу, практически не имея способностей?

- Твои самые важные способности - здесь, - друг приложил руку к его груди. - И я вынужден тебя разочаровать: чёткого ответа на вопрос у меня нет. Не могу сказать, что наша история прежде не знала подобных явлений, но сие не означает, что мы способны полностью постичь их природу. Могу лишь сказать, что твоя внутренняя энергия непостоянна и может колебаться в зависимости от твоего состояния, и, конечно же, возраста. Вероятнее всего, твои жизненные силы, оставшиеся после перехода, со временем по некой причине обрели такую мощь, что их оказалось достаточно, чтобы свести на нет действие разрушительной энергии. То есть, между вами будто бы снова произошёл обмен...

- Который, согласно всем законам логики, должен был меня убить.

- Но не убил, - с задумчивой улыбкой проговорил Магистр. - В этом и суть "главного чуда": ты совершаешь невозможное, вопреки всем правилам и ожиданиям, повергая саму Природу в недоумение, и у Неё не остаётся иного выхода, кроме как уступить тебе...

Они немного помолчали, неспешно прогуливаясь по зелёным коридорам и закоулкам.

- А твоё "главное чудо"? - Нарушил тишину волшебник. - Ты никогда не говорил...

- А ты не догадываешься? - Учитель пристально посмотрел на него.

Маг остановился, как вкопанный, не в силах оторвать от него неверящего взгляда.

- Не может быть.

- Я с первых минут твоей жизни в утробе матери понял, что ты особенный. Тем ужаснее было узнать, что тебе не суждено было появиться на свет.

- Я не понимаю.

- Я заглянул в будущее и увидел твою смерть ещё до рождения. Однако то, что нам дано видеть - всего лишь направления, по которым мы вольны следовать, либо не следовать. Я не последовал, поддержал тебя, дал второй шанс и ни разу за все годы не пожалел об этом.

- О, мой друг... - Герцог был не просто поражён, он, казалось, попал в облако густого тумана, которое поглотило его, полностью лишив воли. Он более не мог стоять и присел на скамейку. - То есть, я жив лишь благодаря тебе...

- Ты жив потому, что нужен, - произнёс Магистр, заняв место рядом, решительно взяв его за плечи и повернув к себе. - Любая жизнь важна, но есть особые случаи. Твоя была важна не только мне. Хотя всегда относился к тебе, как к собственному ребёнку, ты ведь знаешь. Все эти годы я думал только о том, чтобы сохранить твою исключительную, противоречивую природу от распада и хаоса. Обуздать такой ураган было практически невозможно, но я справился. Посмотри на себя: ты и правда чудо. Моё чудо. А Он, - учитель посмотрел в направлении особняка, - твоё.

- Почему ты мне никогда не говорил? - Чародей более не владел своим голосом, и задал вопрос мысленно.

- А по какой причине ты решил утаить он Него свою роль в Его выздоровлении?

Волшебник только вздохнул и покачал головой. Как и в молодости, у него не было ответов на вопросы учителя.

- Ты не знаешь... Тогда я отвечу за нас обоих: это не заслуга. Ты не считаешь, что совершил нечто выдающееся, пожертвовав своей жизнью ради Него, но видишь в этом свой долг, верно?

Чародей молча кивнул: на этот раз даже мысли отказывались ему служить. Магистр, как и много лет назад, своим неподражаемым внутренним взором разглядывал его душу, словно беспомощную, забытую детскую игрушку.

- Как же я могу думать, - спокойно продолжал он, - что мой поступок по отношению к тебе являлся чем-то уникальным? Я сделал то, что дОлжно, только и всего.

- Ты прав, - маг даже не пытался скрыть предательскую дрожь в руках. - Ты всегда прав... Пожалуй, я даже предполагал...всё это время...

- Я не видел смысла говорить с тобой о прошлом, когда впереди было столь насыщенное будущее. И потом, зная твой честолюбивый нрав, я не желал, чтобы ты чувствовал себя в долгу передо мной, всю жизнь стремясь этот долг вернуть. Ты сейчас поступаешь так же. Только теперь, когда ты понимаешь меня, как никто другой, я могу всё открыть.

- Спасибо, - герцог сам от себя не ожидал такого искреннего выражения чувств. - Ты в самом деле был и всегда будешь мне отцом. Я редко это говорил, но, как ты справедливо заметил, таков уж мой нрав.

- Я знаю.

Крепкое объятие стало продолжением этого удивительного диалога двух близких душ. Над ними снова ненадолго повисла тишина, и лишь прозрачно-хрустальные трели невидимых пернатых певцов заставляли вибрировать и без того насыщенный эмоциями воздух.

- И всё же, - тихо начал кудесник, вновь обретя дар речи, - тебе было легче, чем мне теперь. Ты хотя бы знал, что делать со своим "главным чудом". А я в полной растерянности. Полагаю, тебе уже известно, что Он молодая душа?

- Ты думаешь так громко, что я просто не мог не услышать.

- Но что это такое? Я даже не знаю, как теперь вести себя с Ним.

- Начну со второго: ты осведомлён в этом вопросе гораздо лучше меня, и уже неоднократно продемонстрировал это. Ты настолько самодостаточен, что большинство верных ответов кроется в твоём собственном сознании. Загляни в себя, и найдёшь их.

Маг только безнадёжно покачал головой: его друг всегда любил подобного рода философские игры.

- По поводу первого, - невозмутимо продолжал учитель, - мы снова блуждаем в потёмках. Молодых душ крайне мало, и большинство из них, увы, не задерживаются в этом мире надолго. Я, как и многие наши собратья, убеждён в том, что это новая, чистейшая энергия, которая способна принять какую угодно форму. Потому те, кто ей наделён, столь необычны: их сущность ещё не перерождалась и не приобрела всех дефектов обычной человеческой (или какой-либо иной) природы. Они не берут, а лишь отдают...

- Откуда же они приходят?

- Никто точно не знает, но ведь наша раса и не претендует на всеведение. Наиболее вероятно, что из Всеобщего поля, как своеобразные "детали", необходимые для обновления сложного механизма Мироздания. Люди называют это "божественным творением" и применяют ко всем, без исключения, живым существам, но это не так. Изредка определённый устойчивый объём энергии безвозвратно переходит во Всеобщее поле, на неопределённое время приостанавливая цикл перерождений. И неважно, кому эта жизненная сила принадлежит, человеку, магу, животному или звезде. Это просто случается и требуется для своеобразного "очищения" энергии, "освобождения" её от "опыта" перевоплощений. Возможно, в такие моменты и происходит условное "рождение" молодой души, выделение её из Поля, будто "взамен" утраченной. Ничто в Природе не исчезает бесследно и ничто не должно нарушать баланс - вот тебе и вся божественная суть человека. Людям понадобится не одно столетие, чтобы принять это.

- Скорее уж, тысячелетия, - скептически заметил волшебник.

- Я бы на твоём месте не относился к человеческому роду столь пренебрежительно, - со странной улыбкой произнёс Магистр. - Уже тот факт, что среди них встречаются молодые души, говорит о том, что они всё же не так безнадёжны.

- Я за всю жизнь видел только Его, а ты ни разу не наблюдал этого явления у людей.

- Зато теперь я вижу рядом с Ним ещё одну молодую душу, принадлежащую человеку. Между ними существует прочная связь, но это не кровные узы.

Герцог постепенно начинал привыкать к сюрпризам, а потому относительно спокойно отреагировал на очередной:

- Полагаю, я знаю, о ком ты... Она недавно была здесь. Эта милая юная особа - дочь одного моего давнего знакомого. Подумать только, ведь я уже планировал их брак...

- Людям свойственны нелепости, на то они и люди.

- Я не человек.

- Мы все люди, в той или иной мере. И, судя по некоторым твоим поступкам, для тебя эта мера довольно велика.

- Очень смешно.

- Меня и раньше удручало, - с грустью сказал учитель, - как легкомысленно в вашей семье относились к браку. Будто бы убедив или заставив двух людей жить, либо не жить вместе, и скрепив это неким условным ритуалом, вы могли каким-то образом достигнуть ваших целей.

- Часто подобные методы срабатывали. Однако в этом случае я действовал из лучших побуждений, желая Ему только добра.

- Я не сомневаюсь. Но Его душе уготована иная судьба.

- Вот как... Просвети же меня.

- Люди придумали "единственную любовь", - глубокомысленно начал Магистр, - ибо их век короток, и испытать по-настоящему значимое чувство более одного раза они просто не успевают, а некоторым вовсе не выпадает такого счастья. На деле же всё проще: связи между душами создаются и разрушаются, ты знаешь это не хуже меня. Мало или много связей - зависит от души. Но с вами и немногими вам подобными это правило не действует. Его душа создана для твоей, и только. Можно сказать, она воплотилась в этом теле ради тебя. Соединиться с твоей душой - её миссия.

- Как такое возможно? У нас совершенно разные сущности, между нами временнАя пропасть... Это решительно противоречит логике!

- Само твоё существование противоречит человеческой логике. Или ты забыл: если нечто не вписывается в твою систему взглядов, это не лишает его права быть. Что касается времени, то даже для нас с тобой два с половиной столетия - всего лишь небольшая часть нашей долгой жизни. Представь, что этот жалкий отрезок значит в масштабах Мироздания. Жизненная сила не стареет, стареет тело, а в вашем случае и этот процесс можно замедлить, - он выразительно посмотрел на своего ученика. - Пойми, дело даже не в любви, а в том, что непостижимым образом ваши души суть одно целое.

- То есть, ты хочешь сказать, что Он... мы предназначены друг другу?

- Если тебе так более понятно. Хотя это и слишком узкое вИдение. Ваше энергетическое единство обязывает вас ко всему и ни к чему одновременно. Вы одно содержание в двух разных формах, подобно воде из одного источника, разлитой по разным сосудам. Две жидкости могут остаться на своих местах, но могут и смешаться в одной ёмкости, и от этого ничего не изменится. Или изменится? Решать лишь вам...

- Я считал все эти разговоры о "второй половинке" и прочем сказками для чувствительных барышень.

- Не стоит недооценивать сказки: они также возникают не на пустом месте.

- Но почему Он связан именно со мной?

- Возможно потому, что у Природы на тебя отдельные планы, если мне позволительно так выразиться, а возможно, никаких особых причин вовсе нет. Нам и правда неведомо, почему некоторые души изначально соединены друг с другом нерушимой связью. Но именно из-за подобных необъяснимых явлений наш народ до сих пор не исключил из своего лексикона понятие "Высшие силы".

- Знаешь, - проговорил чародей, будто сам себе не веря, - я ведь понимаю. БОльшую часть жизни я занимался лишь разрушением, даже тогда, когда считал, что создаю. В день визита твоего друга, ты сказал, что мне ещё доступно созидание, что я заслуживаю шанс. Возможно, Он и есть мой шанс. Последний. И построить что-либо я способен лишь вместе с Ним.

- Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, но мне определённо нравится ход твоих мыслей, - улыбнулся Магистр. - С каждой минутой всё больше и больше убеждаюсь, что Мудрец был прав, говоря о том, что часто талантливый подмастерье оказывается удачливее опытного мастера.

Он сразу же почувствовал на себе пристальный взгляд с застывшим немым вопросом.

- Ты знал?! - Выдохнул наконец волшебник, ибо друг упорно игнорировал его мысленный крик.

- Я много чего знаю. Говори конкретнее, - невозмутимо отозвался учитель.

- Прекрати, прошу тебя! Ответь, ты видел всё это? Это утро, Его исцеление, то, что я совершил? Ты заглядывал в будущее, я прав?

- Прав во всём.

- Почему же ты молчал? Мы могли прекратить Его страдания ещё в день твоего приезда! - Маг резко встал со скамейки и несколько раз прошёлся из стороны в сторону.

- Если ты умеришь свой пыл и будешь готов слушать, я всё тебе объясню.

- Я слушаю, - порывисто проговорил он.

- Начнём с того, что я ни разу тебе не солгал. Всё, что я увидел: ваш обмен энергией, ужасное состояние Его ауры, Его безнадёжное положение и скорая смерть - всё это правда. Можешь проверить меня, если посчитаешь нужным.

- Я верю тебе, - уже более спокойно произнёс герцог, вновь садясь рядом.

- Я всего лишь хочу знать, что заставило тебя лишить меня надежды?

- Как и всегда по отношению к тебе, благие намерения. Ты сказал "лишить надежды"? Посмотри внимательно, разве она не была всё это время твоей преданной спутницей? Не ты ли до последнего верил в возможность сохранить Ему жизнь? Не ты ли пожертвовал собой ради этого? Скажи честно, когда ты решился на крайние меры, допускал ли мысль, что сегодня утром вы оба будете дышать?

- Нет, - честно ответил чародей. - Я похоронил себя в любом случае и лишь надеялся, что не рядом с Ним.

- В этом и заключается весь смысл. Видишь ли, я с самого первого дня знал о молодой душе, хотя по Его ауре об этом и впрямь невозможно было догадаться. Знал и о вашей духовной связи, а также увидел весьма неопределённое будущее. Оно выглядело так, будто несколько картинок накладывались друг на друга, а благополучный финал был самым нижним из этих рисунков: почти невидимый и вряд ли возможный. Но я неизменно стараюсь пересматривать своё понимание о вероятности, когда дело касается тебя. В ту ночь, когда мы ждали Мудреца, я снова и снова пытался разглядеть хотя бы малейший шанс, пока мне в конце концов не удалось. И я пришёл к выводу, что на сей раз моя роль в твоей судьбе состоит не в том, чтобы дать, а в том, чтобы отнять, или, по крайней мере, попытаться отнять надежду.

- Я даже не стану пробовать искать здесь логику.

- Вскоре ты поймёшь, что её гораздо больше, чем кажется. Итак, я осознал, что главное условие исцеления - бескорыстная жертва с твоей стороны, принесённая от чистого сердца, абсолютно без каких-либо условий или гарантий. Тебе нельзя было надеяться на вашу счастливую жизнь, как и быть уверенным в Его выздоровлении в случае твоей смерти. Другими словами, ты должен был настолько желать Его спасти, чтобы быть готовым пойти на безрассудство ради этой цели, даже, если бы твоя жертва оказалась напрасной. Лишь в этом случае существовала возможность глубокого и полного постижения тобой вашей неразрывной связи. Без тебя нет Его и наоборот. Я видел, что ты уже начал понимать, но этого было недостаточно.

- И ты решил меня подтолкнуть. Признаюсь, это очень любопытная стратегия: помогать, не мешая...

- Называй, как пожелаешь. Другого выхода у меня не было, потому я и утаил от тебя всё, что рассказал сегодня.

- Да уж, воистину, день откровений.

- Прости меня, что заставил пройти через всё это, - ласковый голос Магистра слегка дрожал. - Но взгляни, разве то, что у тебя есть теперь, того не стоило?

Волшебник незаметно провёл пальцами по щеке, словно стирая что-то, а затем быстро закрыл и вновь открыл глаза.

- Стоило! - Твёрдо произнёс он. - Стоило, чего угодно. Я принял бы смерть, вечные муки, отказался от перерождения, если бы это позволило добавить Ему лишний вдох. Я и представить не мог, что когда-то вновь испытаю нечто подобное, даже не предполагал, что ещё способен на такое. Но это происходит, и никогда ещё Жизнь, собственная и чужая, не была для меня столь ценной. И никому я не был так благодарен, как тебе! - Он поднял на друга такой восхищённо-светлый взгляд, какого тот не видел с самой его юности.

- Моя заслуга невелика, - со своей обычной скромностью ответил учитель. - Я уже говорил и повторяю: всё, что тебе нужно - в тебе самом.

- Но обнаружить это во мне до сих пор удавалось лишь тебе одному. Тем непонятнее то, как, обладая такой мудростью, терпением и изобретательностью, ты фактически довольствуешься ролью воспитателя детей. Ты мог бы властвовать над всем миром. Почему ты неизменно остаёшься в тени?

- Но ведь и тебя устраивает роль простого коммерсанта.

- Я хотя бы попытался однажды. Но ты..

- Скажу тебе только одно, - Магистр посмотрел на него словно на любознательного ребёнка, - пойди к Нему в комнату, дождись, пока Он очнётся, и начни проживать вашу общую жизнь. Вот тогда ты всё поймёшь.

И, проследив за обеспокоенным взглядом чародея, украдкой брошенным в сторону дома, понимающе добавил: - Иди-иди, не мучь себя. Он скоро проснётся, и лучше, если это будет при тебе.

Маг ответил ему какой-то новой и совершенно мальчишеской улыбкой, абсолютно преобразившей его лицо. Темнота в глубине его всегда серьёзных и даже суровых глаз будто рассеялась, открыв невероятно яркий внутренний свет, распространявший вокруг неожиданную теплоту. В тот миг он был удивительно похож на своего друга, о чём говорила не только его изменившаяся энергетика, но и аура, приобретшая в это утро едва уловимый золотистый оттенок. Он как-то совсем по-детски коротко засмеялся и уже повернулся, чтобы уйти, но был мягко остановлен учителем, придержавшим его за локоть.

- Береги Его, - услышал он взволнованный голос. - Ни в одном языке мира нет слов, чтобы выразить, чем вы можете стать... чем вы уже стали друг для друга. Он никогда не разочарует и не предаст тебя, от Него ты получишь во много раз больше, чем отдашь. Поверь, это вижу не я один. Заботься о Нём, защищай, оберегай, каждый день говори о своих чувствах. Не молчи ни перед Ним, ни перед собой. Даже самым мудрым из нас не дано предвидеть, что на самом деле приготовил нам каждый грядущий день. Не упускай ваше общее время, его всегда мало. Цени его, иначе...

- Иначе не будет, - в этих словах звучала такая каменная уверенность, что Магистр удовлетворённо кивнул и, крепко пожав руку ученика, наконец отпустил его навстречу новой жизни. Он знал, что вечером им предстоит ещё один разговор, менее волнительный, но посвящённый более насущным проблемам.

XXVIII

Когда герцог аккуратно приоткрыл дверь в комнату юноши, старинные часы как раз собирались пробить восемь раз, и он жестом остановил их. Сегодня время было здесь лишним. Мальчик лежал почти у самого края постели, а непослушное покрывало мягкими волнами стекало на пол, позволяя угадывать под тонким покровом сорочки плавные очертания непередаваемой Красоты, не снившейся и талантливейшим творцам в их самых смелых грёзах. Прислушавшись к ровному дыханию и сердцебиению, волшебник осторожно занял место рядом с ним, расположившись полусидя и облокотившись на спинку кровати. Затем бережно повернул его лицом к себе, приподнял за плечи и обнял, оставив его голову покоиться на своей груди. Так матери держат на руках своих маленьких детей. Юноша и не думал просыпаться: его измученные тело и душа всё ещё нуждались в целебном отдыхе, который герцог ни в коем случае не желал прерывать. Но и устоять перед искушением быть как можно ближе, дабы стать первым, кого мальчик увидит, когда проснётся, было невозможно.

Вновь ощутив его тепло, шёлковую нежность его волос, его дурманящий запах, маг ясно почувствовал, как его вены медленно наполняет Счастье. Не будоражившее кровь опьянение, не фейерверк эмоций и не огонь желания, а тихое, умиротворяющее, ароматное счастье, словно капля драгоценного благовония на дне хрупкого хрустального флакона. Прошли те времена, когда его ненасытная жажда не могла быть утолена ни страстью, ни любовью, ни славой, ни властью, ни каким-либо ещё милостями из числа благ земных и небесных. Только теперь он открыл для себя возможность быть счастливым. Просто так, потому что искренне этого желал. Более ничего не было нужно, кроме того, чем он уже владел. Греки называли такую полную безмятежность атараксией⁴⁹. Просто жить... Воистину, его учитель всегда был прав.

Солнечный зайчик незваным гостем притаился на щеке юноши, с интересом наблюдая за его безмятежным сном. Чародей взглядом задёрнул плотные шторы: этот день принадлежал только им двоим, без посторонних. Он тихо рассматривал спящего, позволив своему сознанию раствориться в самом себе и наслаждаясь полным покоем, пока, спустя около четверти часа мальчик не зашевелился в его объятиях, так что пришлось слегка ослабить их и дать ему больше свободы. Юноша потянулся с блаженной улыбкой и довольным сонным мурчанием, а затем повернулся на бок, зарывшись в белоснежную сорочку волшебника, словно маленький котёнок. Он ещё немного повертелся, не просыпаясь, пытаясь поудобнее устроиться на своём непривычном ложе, а когда наконец поднял веки, сразу же оказался лицом к лицу с герцогом. Он медленно обвёл взглядом окружающее пространство, словно был не в силах поверить в то, что всё ещё здесь, резко зажмурился и вновь распахнул взор.

- Я жив... - Полувопросительно проговорил мальчик.

Он явно плохо понимал, что происходит.

- Конечно, жив. Я никогда не позволил бы тебе уйти.

- Я жив! - Радостно выкрикнул он, резко выпрямившись и присев напротив мага, поджав ноги. - Смотрите! Вы тоже это видите?

- Вижу, и очень надеюсь, что впредь ты собираешься продолжать в том же духе, - попытался пошутить чародей, не обращая внимания на дрожь в своём голосе.

Он никак не мог наглядеться, наслушаться, надышаться его Совершенством. Насладиться им наконец.

- Я могу двигаться! - Не унимался юноша, глядя на него своими огромными глазами, в уголках которых прятались алмазные слезинки. - Но как? Что со мной произошло?

- Это слишком сложно, чтобы обсуждать сейчас, - сказал кудесник, останавливая его беспокойные пальцы, почему-то теребившие его рукав. - Просто иногда случаются чудеса...

Они оба почти одновременно рассмеялись, затем, тесно сплетя свои взгляды, на мгновение замерли друг перед другом, не решаясь поддаться порыву, давно уже рвавшемуся на волю. Волшебник первым слегка провёл рукой по его щеке, незаметно вздрогнув от сладостно-жгучего укола в сердце. Мальчик робко взял обеими руками его кисть и приник трепетным бархатом губ сначала к ладони, затем к запястью, пряча под длинными ресницами голубые взгляды неба, уже подарившего миру немного живительной влаги, которая проникала в иссохшую почву души мага, вновь заставляя её расцветать жизнью. Герцог бережно, но решительно привлёк его к себе и крепко прижал к груди своё наконец обретённое сокровище. Юноша так отчаянно вцепился в него, что он даже вздохнул от неожиданности и силы объятий. Мальчик, казалось, стремился слиться с ним воедино, и ему оставалось лишь недоумевать, откуда в руках этого хрупкого создания, истощённого болезнью, такая невероятная мощь. Чародей ласково гладил его по волосам, шее, плечам, стараясь не дать рыданиям задушить его:

- Поплачь, это не стыдно, - успокаивающе шептал он. - Пусть вся боль уйдет со слезами... Но не забывай, что у нас с тобой сегодня праздник - твоё второе рождение. Лучший повод для радости.

При этом он сам не замечал, что прозрачные капли скатывались с его подбородка на плечо юноши, который пытался что-то ответить, но слёзы заперли его голос. Чуть позже кудесник сумел разобрать отдельные слова:

- Держите меня! Не отпускайте меня! - В этих восклицаниях было столько отчаянной мольбы, что он на мгновение отстранил мальчика от себя, держа в ладонях его заплаканное лицо.

- Послушай, - он старался как можно чётче выговаривать каждое слово, - я хочу чтобы ты раз и навсегда запомнил: я отвоевал тебя у смерти не для того, чтобы просто так отпустить! Я держу тебя, всегда буду держать и никому не отдам. Ты понимаешь меня?

Юноша несколько раз растерянно кивнул. Волшебник вернул его в свои объятия, и они ещё долгое время просто сидели молча, слушая сердца друг друга и не смея нарушить эту неразрывную спайку двух душ, через страдания пришедших к своей единственной цели. Ему казалось, что их обоих размешали друг в друге, сделали не просто единым целым, но в буквальном смысле слова - одним существом. Он никогда не испытывал подобного слияния на духовном уровне, когда материальная оболочка уже ничего не значит, а определить, где заканчивается одна сущность и начинается другая, уже просто невозможно. Да и нужно ли?

Маг поймал себя на мысли, что, прожив без малого триста лет, он уже почти окончательно забыл о столь простой радости - дарить ласку тому, кому хочется её дарить, а самое главное, тому, кто искренне желает её принимать. Просто обнять любимого и любящего человека. Необъятное юное чувство этого прекрасного создания весь этот сложный, болезненный, восхитительный год горело в его ледяном сердце, наполняя его смыслом. Её пламя навсегда поглотило все тягостные воспоминания, метания и страдания, выжгло его самое лишь для того, чтобы среди этого пепелища загадочным Фениксом расправила наконец крылья его истинная природа. Он думал, что именно маленькое, невероятное сердце мальчика, всё это время билось за двоих, поддерживая его и не позволяя сдаваться.

И всё же, сколь велика была сила этой поразительной души, столь же очевидна была её уязвимость и беззащитность. Чародей во что бы то ни стало желал уберечь юношу от безумия и грязи мира, хотя и понимал, что эта цель недостижима уже потому, что он сам являлся его частью. С другой стороны, на протяжении всей жизни он с завидным постоянством доказывал, что способен на невозможное, и теперь уж точно не допустит, чтобы тот, в ком заключался единственный смысл его существования, когда-либо ещё страдал по чьей бы то ни было вине. Любовь, искренность и чистота были необходимыми условиями для гармоничного существования души мальчика, и, к сожалению, из всех сердечных переживаний именно они удавались герцогу хуже всего. Однако и в этой сложнейшей науке ему, несомненно, также повезло с учителем.

Теперь юноше нужны были его забота, понимание и поддержка, та самая духовная близость, которую волшебник для себя уже давно поставил на первое место. Безусловно, когда-нибудь позже они непременно исследуют и другую сторону отношений, но это должно произойти предельно мягко и постепенно. Ставить это непорочное создание перед жёстким фактом наличия неких желаний, а тем более чего-либо от него требовать он просто не имел права. Пока ему доставляла неизъяснимое удовольствие уже сама мысль о том, что это чудо теперь окончательно и навсегда в его руках. Любоваться им было за гранью мыслимого блаженства. Маг нисколько не стыдился своего чувства и более не боялся стать его рабом, ибо оно было взаимным. Общим, как и всё для них отныне.

Неспешно покачиваясь на волнах своих мыслей, он заметил, что всхлипы мальчика постепенно затихли, а его почти железные объятия немного ослабли. Он лежал на плече своего наставника, тихо перебирая его тёмные волосы и едва заметно, лишь кончиками пальцев поглаживая его шею и подбородок. Делал он это с таким видом, будто сам Создатель, в коего он так безоглядно верил, дозволил ему дотронуться до облаков у своего Престола. Он не решался говорить и лишь порывисто вздыхал, когда герцог осторожно касался губами его лба или щеки. Иногда сон снова проникал в комнату сквозь открытые окна вместе с запахом лилий из сада и бережно укрывал юношу своими лёгкими крыльями. Но он не позволял себе уйти в страну грёз и вздрагивал, просыпаясь всякий раз, когда его щека начинала скользить по складкам одежды чародея.

- Поспи ещё, - убеждал его маг, медленно водя рукой от его плеча к кисти, - тебе нужно набираться сил.

- Не могу, синьор. Тогда я не почувствую, как вы меня обнимаете.

- Тебе не обязательно быть в моих объятиях, чтобы знать, что я с тобой.

- Просто мне никак не верится, что вы могли хоть на миг полюбить меня.

- Тогда, быть может, мне любить тебя сильнее, чтобы ты наконец поверил?

- Простите мне такую самоуверенность, но я думаю, что моя любовь к вам всегда будет чуточку больше, чем ваша ко мне. - Мальчик ещё крепче прижался к нему, при этом так лучезарно улыбнувшись, что у волшебника пропало всякое желание возражать.

Он только крепче сомкнул руки вокруг своего любимого, позволив наивной юности наслаждаться мыслью о собственной исключительности. У них впереди была целая вечность, чтобы проверить утверждение маленького спорщика.

Это был очень странный и неправдоподобно счастливый день, в светлое полотно которого они вдвоём вплетали разноцветные нити робких прикосновений, восхищённых взглядов, полушёпота ни о чем, и обволакивающей теплоты объятий. Никто им не мешал: не будучи столь принципиальным в вопросах влияния на разум людей, чародей заранее позаботился о том, чтобы все обитатели поместья ненадолго забыли об этих покоях. Время замерло где-то на границе реальности и миража, оставив им лишь вышивку солнца на стенах, незаметно перемещавшуюся по комнате, и чуткий шёпот ветра, отзывавшегося на их приглушённые слова то шелестом листвы, то обрывками фраз людей, то щебетанием неугомонных птиц. Для них все эти обычные звуки будто приходили из иного мира.

В какой-то момент герцог всё же освободился от приятных оков мечтательного созерцания и понял, что не помнит, когда юноша в последний раз ел, а следовательно последний срочно нуждался в поддержании сил. Несмотря на состояние полного душевного упоения, приходилось учитывать и потребности телесной оболочки.

Мальчик положил голову к нему на колени, играя тесёмками его сорочки и жмурясь от удовольствия: волшебник не мог отказать себе в наслаждении ласкать трепещущий атлас его кожи и золотистую пряжу волос.

- Как твоё самочувствие? - С улыбкой спросил он.

- Очень хорошо, синьор.

- Рад это слышать, но, думаю, для полного счастья тебе всё же необходимо поесть, - с этими словами он привстал с постели, собираясь подойти к письменному столу и взять колокольчик. - Сейчас я позову кого-нибудь, и...

- Нет! - Этот неожиданно резкий вскрик камнем упал в тягучую тишину их маленького мира, исказив его зеркальную поверхность.

Маг даже вздрогнул от неожиданности.

- Умоляю, не оставляйте меня, - юноша одной рукой вцепился в его запястье, а другой - чуть повыше локтя. Глаза его были наполнены не просто испугом, а самым настоящим ужасом, сердце, казалось, стучало где-то на уровне гортани.

- Ну что ты? Перестань, - чародей вновь повернулся к нему, мягко положив ладонь на его крепко сжатые пальцы. - Ты сломаешь мне руку.

Он был столь же удивлён, сколь и обеспокоен этим внезапным всплеском эмоций. Разумеется, он понимал, что странное поведение мальчика объяснялось последствиями кошмара, им пережитого, и он был просто не в состоянии себя контролировать. Когда-то он сам, будучи, по меркам людей, уже взрослым мужчиной двадцати лет, переживая первую в жизни смерть близкого человека, также цеплялся за рукав своего учителя, со слезами умоляя не бросать его. У юноши, по крайней мере, хватило сил сдержать рыдания. Немедленно вернувшись на своё место, герцог снова нежно обнял его.

- Я и в мыслях не держал оставлять тебя, - терпеливо объяснил он. - Мне просто нужно встать и позвонить, чтобы нам принесли еду. Тебе ведь требуется хорошее питание, дабы окончательно поправиться.

- Не уходите! Я могу хоть весь день прожить без еды, но без вас - ни минуты. Пожалуйста, останьтесь ещё ненадолго, - он на мгновение замолчал, запутавшись в собственном дыхании, но совладал с собой. - Я так скучал по вам, пока болел!

У волшебника не нашлось ответа на этот, в сущности, детский аргумент. Да и что он мог возразить? Убеждать мальчика в чём-то, либо настаивать на своём в его теперешнем состоянии было совершенно бесполезно, если не вредно. Нужно было показать ему своё понимание и позволить успокоиться. К тому же, если быть до конца честным, он и сам пока не был готов нарушить их уединение.

- Хорошо, я останусь, - маг вновь погладил его по щеке, - видишь, я здесь, с тобой. Я больше не хочу быть причиной твоей печали.

- Вы никогда не был и не станете её причиной! - Его бедное сердце наконец начало биться ровнее. - Я... Мне просто страшно, потому что я никого никогда не любил так, как вас. И никто так не любил меня. Это чудо. И я правда счастлив, но не знаю, что делать дальше. Потому и боюсь... Простите мне мою глупую выходку.

Глаза юноши излучали столько самозабвенного обожания, что чародей на физическом уровне ощутил огромную силу этой энергии и даже некую неловкость за то, что являлся объектом столь чистой, безусловной привязанности. Он не посчитал нужным бороться со своей собственной чувственной вспышкой и так сильно стиснул мальчика в объятиях, что на мгновение подумал, что причинил боль. Однако он не только не сделал попытки освободиться, но и ответил тем же.

- Тебе не за что просить прощения, - говорил герцог, беспорядочно целуя его лицо и шею, - я ведь чувствую то же самое. Я также безумно скучал. Ты и не представляешь... я сам до конца не представляю, что ты значишь для меня. Возможно, мы оба настолько привыкли быть несчастными, живя порознь, что боимся принять наше общее счастье. Давай поможем друг другу преодолеть этот страх.

Почувствовав на своих руках его несмелые поцелуи, подобные первым капелькам солнечного майского дождя, кудесник едва успел удержать сердце от провала в неведомую пропасть. Они немного посидели, не говоря ни слова, давая возможность эмоциям слегка поутихнуть, а затем волшебник всё же нарушил молчание:

- Знаешь, я подумал: если мы никого не хотим звать, то зачем нам колокольчик? Пожалуй, можно найти ему другое применение.

- Какое же? - в глазах юноши появилось любопытство.

- Увидишь, - подмигнул ему герцог, направив взгляд в сторону письменного стола.

Маленький серебряный предмет легко оторвался от ровной поверхности и, напевая свою мелодичную песенку, описал в воздухе дугу. Затем, проплыв по направлению к кровати, на лету принял чёткую форму бабочки с кружевными серебряными крыльями, каждый взмах которых по-прежнему отзывался тихим звоном.

- Вытяни руку, - прошептал маг в самое ухо своего поражённого зрителя и, заметив его нерешительный взгляд, ободряюще добавил: - Не бойся!

Сделав несколько кругов, бабочка плавно опустилась прямо на раскрытую ладонь, вызвав восхищённый вздох, и, немного задержавшись, вновь легко поднялась в воздух, рассыпая вокруг себя нечто вроде серебристой пыльцы.

- Какое нынче время года? - Неожиданно спросил чародей.

- Лето, - последовал недоумённый ответ.

- Ты уверен? Откуда же снег? - Сказал он, указывая наверх.

Маленькое чудо рассыпалось снежинками прямо над головой мальчика.

- Думаю, нам стоит слегка оживить эту комнату, - улыбнулся волшебник, ласково обнимая его со спины.

Блестящие искорки, усыпавшие одежду, волосы и ресницы юноши, почти одновременно поднялись и начали соединяться в пульсирующее облако у самого его лица. Оно всё больше концентрировалось, менялось, пока не превратилось в объёмную сверкавшую звезду, взмывшую под самый потолок, а после проследовавшую обратно к столу. Через мгновение на нём уже вновь стоял тот самый колокольчик, с которого всё и началось.

Мальчик повернулся к своему наставнику. Глаза его были полны изумления и восторга.

- Вы... Это поразительно! - С придыханием вымолвил он. - Вы творите настоящие чудеса!

- Поверь, не мне одному в этой комнате под силу их совершать. Но я умею ещё многое, например, читать мысли. У тебя в голове их толпится достаточно, но есть кое-что, о чём ты уже давно не перестаёшь думать - фриттата⁵⁰ с овощами и сыром, - и, поняв, что юноша собирался перевести разговор на другую тему, маг внушительно добавил: - Постоянно.

Услышав от своего собеседника лишь короткий вздох, он продолжал:

- Скажу прямо, не самый изысканный образец кулинарного искусства, но если он поможет тебе справиться с истощением, почему бы и нет! Учитывая хаос последних дней, я не уверен, что у нас на кухне найдётся что-нибудь в этом роде, но это не проблема. По случаю чрезвычайной ситуации, думаю, нам будет простительно заглянуть к соседям.

- Вы снова собираетесь уйти? - Мальчик вздрогнул в его объятиях.

- Вовсе нет, я не намерен даже вставать. Никто не заметит меня, равно как и то, что его запасы еды слегка уменьшились. Зато нас с тобой ждёт пир. Не переживай, всё в рамках закона, - добавил он, в буквальном смысле из воздуха извлекая медную монетку.

Юноша лишь радостно закивал головой.

Через некоторое время пред ними появилось несколько серебряных блюд с едой и приборами, королевой среди которых, безусловно была аппетитная, ещё дымившаяся фриттата. Чародей не сумел устоять перед искушением и, помимо прочего, захватил ещё тальятелле⁵¹ с мясным рагу. Когда-то это блюдо было создано талантливым и, надо полагать, очень чувствительным поваром, вдохновлённым красотой светло-каштановых локонов его сестры. Ещё одно приятное воспоминание в особенный день. И, само собой, герцог просто не мог не позаботиться о десерте.

- Где вы достали амаретти? - Удивлённо выдохнул мальчик, когда с основной трапезой было покончено.

- Устроил небольшой беспорядок, - загадочно произнёс кудесник.

Он нимало не сомневался в том, что меленькая подруга его воспитанника была бы невыразимо счастлива поделиться с ним своим любимым лакомством. Способность одновременно находиться в разных местах сегодня, как никогда, пришлась ко двору, и он не мог не воспользоваться возможностью посетить дом австрийца, дабы положить конец горьким слезам и терзаниям её измученной души. Пока пришлось ограничиться короткой запиской, оставленной в её девичьих покоях на небольшом столике, на том самом месте, где прежде стояла тарелочка со сладостями, также весьма кстати подвернувшаяся под руку. Завтра к вечеру девушка заметит этот невзрачный листок, и её радости не будет предела. А сейчас он был просто не в силах уступить кому-либо даже малую часть времени, предназначенного для двоих.

Юноша со счастливой улыбкой откинулся на подушки:

- Спасибо, вы угадываете мои желания.

- Я ведь говорил, что много чего умею. Не пора ли уничтожить десерт?

- А мы можем сделать это позже? - нерешительно произнёс мальчик. - Мне так жаль отвлекаться на еду и тратить время, которое я мог бы посвятить вам.

- А что если нам заключить сделку? За каждое печенье - один поцелуй. Согласись, весьма выгодное предложение.

- Поцелуй? - Тревожная вибрация его голоса была не сразу распознана волшебником, занятым созерцанием столь любимых им розовых пятнышек стеснения на его щеках.

- Тебе нечего бояться, - сказал он, мягко дотрагиваясь до одного из них. - Теперь я контролирую свою энергию и больше не допущу, чтобы ты от неё пострадал.

- О, я вовсе не думал об этом! Я только хотел сказать, что никогда... - Неподражаемые коралловые бутоны на гладкой белизне его кожи теперь расцвели пышным цветом.

Маг решительно не знал, что было более трогательным: его милое смущение или наивное стремление скрыть последнее.

- Ты ошибаешься. В твоей жизни уже было целых два поцелуя, и я никогда не забуду те прекрасные мгновения, за которые должен одновременно и благодарить, и просить прощения, ибо они были мною украдены. - Он покачал головой, видя попытку юноши возразить. - Теперь же я прошу позволить мне вернуть тебе это наслаждение. - Герцог мгновение помолчал, стараясь справиться с внезапно нахлынувшим смятением. - Если ты не против.

Он перестал понимать свои ощущения, но точно знал одно: его нынешние чувства не были похожи ни на что из ранее испытанного им в жизни. Мальчик был, возможно, единственным созданием во времени и пространстве, каждое новое прикосновение к которому он воспринимал не как очередной источник удовольствия, а как неоценимый дар, который стоит беречь, как зеницу ока. Лишь таким образом он мог объяснить своё детское волнение перед их первым взаимным поцелуем.

- Я согласен, но при одном условии, - полушёпотом ответил юноша.

- Что я слышу? Кто-то учится вести деловые переговоры! Похоже, я и вправду не ошибся с выбором наследника, - чародей взъерошил его солнечные волосы. - Я весь внимание.

- Можно, вы будете есть со мной? Я ведь тоже хочу вас целовать, - всё также едва слышно пробормотал мальчик, боясь поднять взор.

Он был поистине бесподобен в своей обезоруживающей невинности.

- Договорились! Сначала посчитаем, а расплата состоится после.

Они нарочито серьёзно обменялись рукопожатиями.

- Раз, два, три, четыре... - Даже эти мерные, однообразные звуки сегодня услаждали слух.

Всего насчитали одиннадцать. Когда маг бережно взял в ладони его лицо, позволив светлой пене волнующих прядей вновь омыть свои пальцы, он уже не мог разобраться, кто из них чувствовал во всём теле приятную дрожь, и чьё именно сердце билось в такт чужому дыханию. С недавних пор о них весьма условно можно было говорить как о двух разных существах. В момент слияния губ он успел лишь увидеть вокруг себя трепещущие всполохи всех цветов радуги и услышать алмазные ноты незнакомой или давно забытой мелодии, которая доступна слуху лишь во младенчестве или в любви...

XXIX

Только к вечеру волшебнику едва ли не силой удалось на время оторвать их друг от друга и отправить юношу, как он выразился, "окончательно смыть болезнь". В целях сохранения их уединения ванна была приготовлена без помощи слуг, посредством одной лишь магии, а проникнуть в туалетную комнату⁵² пришлось при помощи изменения пространства. Однако мальчика, казалось, беспокоило не столько чудо перемещения "сквозь стены", сколько предстоящая краткая разлука с герцогом, на которую он согласился лишь после клятвенного заверения последнего в том, что во время купания их будет разделять лишь дверь, а после они уж точно больше не расстанутся. Чародей был уверен, что подобная болезненная реакция изживёт себя буквально к следующему утру, когда юноша окончательно поймёт, что их любовь в безопасности. Пока же он был даже рад исполнить этот милый детский каприз, скромно покинув комнату и ожидая в коридоре. Некоторым тайнам надлежало оставаться скрытыми до своего часа, который, по его мнению, ещё не наступил.

По возвращении в покои, уже освещённые несколькими свечами, они решили возобновить свою традицию вечерних бесед, и кудесник будто невзначай повёл разговор о далёких землях за океаном, открытых ещё во времена его молодости. В ближайшее время мальчику ещё не раз придётся о них услышать. И не только услышать...

Как отчаянно юноша ни боролся со сном, всё же усталость, пережитые эмоции и слишком яркие впечатления прошедшего дня оказались плохими союзниками, и вскоре бархатный ветер его видений наполнил комнату умиротворяющим шелестом. В другое время волшебник ни за что не выпустил бы его из своих объятий, но у него ещё оставались некоторые незавершённые дела, потому он осторожно переложил голову мальчика со своего плеча на мягкую подушку, как и в предыдущий вечер, поправив одеяло и ласково поцеловав его в лоб. Так же, но с совершенно другими чувствами.

Ещё не успев толком постучать в дверь комнаты Магистра, но уже услышав его бодрое "Входи!", произнесённое с лёгкой усмешкой, герцог почувствовал, что он, как всегда, в добром расположении духа.

- Я понял, - прямо с порога начал он, - ты нашёл своё истинное призвание - то, чего тебе хватает, то, что тебя насыщает - и более ни в чём не нуждаешься.

- Ты никогда не любил долгих предисловий, - благосклонно улыбнулся его друг, откладывая в сторону книгу. - Что ж, либо ты очень способный ученик, либо я всё же не такой уж плохой учитель.

- По всей видимости, и то, и другое.

- Однако ты здесь не за тем, чтобы вести философские разговоры. Полагаю, я утомил тебя ими ещё утром.

- Не утомил. Напротив, нам с тобой чаще необходимы такие разговоры, - едва заметный блик смущения проскользнул по лицу мага. - Но ты прав: я здесь, чтобы обсудить дела. И прежде скажу, что разобрался в твоих словах о нашей с Ним общей жизни почти сразу, начав разделять её на двоих. И желал бы разделить больше - моё время. Точнее, передать Ему этот дар долгой жизни следующим же утром.

- Я могу только поддержать тебя в этом решении и одобрить твоё нежелание затягивать с его исполнением, - в глазах Магистра на миг отразилась печаль, тут же вытесненная искренней улыбкой. - Однако, это не всё, что ты хотел мне сказать, не так ли?

- Так. Видишь ли, я считаю, что наше с Ним время, каким бы ему ни суждено было стать, должно протекать не здесь.

- Что ты имеешь в виду?

- О, перестань. Ты ведь сам сказал, что уже сыграл свою роль, так зачем же продолжать игру? Признайся, что ты знал, что я приду сюда и предложу тебе свою... нашу компанию в путешествии в Новый Свет.

- Допустим. Но мне всегда приятнее слышать слова, нежели мысли. Скажи, ты хорошо подумал?

- Как никогда.

- И ты не хуже меня осведомлён, что там, куда ты собираешься отправиться, назревают серьёзные перемены⁵³. Я видел великую войну за великие идеалы, коренную перестройку общества, создание нового государства - всё, чем люди так любят оправдывать банальную борьбу за богатство и власть. И произойдёт это в очень скором, по меркам нашей расы, времени. Боюсь, как бы в сих благоприятных условиях ты не оказался во власти старых привычек.

- Друг мой, я знаю, о чём ты переживаешь. Думаешь, что мои амбиции вновь разрушат жизнь любящего меня человека, как это уже не единожды случалось много лет назад. Не стану отрицать, тогда мой разум был во власти честолюбия, а взор застилала жажда славы. Признаю также, что не могу обещать, что этого никогда не повторится. Но если я вновь и вмешаюсь в дела людей, то лишь ради Него. Знаешь, я снова желаю творить. В самом деле, почему бы не попробовать создать то самое "новое, открытое и честное общество", в которое ты так веришь? Такие, как Он, не могут жить в ином.

- Я верю, - серьёзно сказал учитель, - но ты никогда не перестанешь сомневаться.

- Это правда, я не питаю иллюзий по поводу людей, но именно благодаря Ему я признал наконец свою человеческую природу и, возможно, когда-нибудь даже смирюсь с ней. Потому я и готов дать шанс небольшой части людского рода на далёком континенте, тем более что они живут в согласии с нашими собратьями. Теперь моё сознание открыто, я впервые в жизни вижу. Он научил меня.

- И что же ты видишь?

- Как я уже говорил, вижу то, чего мне достаточно. Чтобы жить, не нужно добиваться возвышения над кем бы то ни было, не обязательно даже искать свое предназначение, ведь оно само находит нас. Ты был прав, всё - в нас самих. Гармония обретается не на физическом, но на энергетическом, духовном, если угодно, уровне. Сегодня я в полной мере испытал это. И тогда уже всё отошло на второй план: власть, слава, богатство, признание, даже память. Я пока не могу постичь, хорошо это или плохо, но... - Чародей сделал длинную паузу: слова будто ускользали от него. - Я во многом ещё не разобрался и, быть может, никогда не разберусь, но я наконец перестал метаться, понимаешь? И хотя мне по-прежнему открыты будущие события, я намерен подумать о них именно в будущем. Я просто хочу несколько лет покоя для нас двоих как единого целого.

- Тем не менее, - произнёс Магистр, испытующе глядя на собеседника, - ты говоришь со мной о своих планах, не обсудив их с Ним.

- Я не мог говорить с Ним об этом, не удостоверившись, что ты будешь готов нас принять.

Друг безнадёжно вздохнул и посмотрел на него, как на смышлёное, но до крайности непоседливое малое дитя.

- Ты говоришь серьёзно? Принять вас? Судя по всему, у тебя в голове и правда всё окончательно перемешалось, если ты допускаешь мысль, что я мог не сделать этого.

- И всё же я должен был сначала посоветоваться с тобой как... - Кудеснику снова пришлось напрягать все силы, чтобы вытащить из себя продолжение фразы, - ...как со старшим членом нашей семьи.

За сегодняшний день ему уже не раз приходилось видеть на лице учителя это выражение радостного не то облегчения, не то удивления и наблюдать появление чудесных золотистых вспышек в его ауре.

- Ты прав, - твёрдо сказал Магистр, - семья должна жить вместе. Пусть и такая странная, как наша.

- Мне не привыкать к странной семье, - улыбнулся волшебник. - По крайней мере, я буду знать, что нынешнюю уж точно сумею сохранить.

- А как насчёт прошлой? Ты - кровь и плоть от этой земли, здесь прошла основная часть твоей жизни, здесь могилы твоих предков. Не станет ли всё это твоим якорем?

- Ты не поверишь, но я действительно решил доверить будущее будущему, а прошлое прошлому. Я родился в этой стране, оставил след в её истории, но чувствую, что моя жизнь здесь подходит к концу. По крайней мере, пока.

- Ты всегда будешь возвращаться.

- Я не могу отрицать, как не могу и утверждать. Однако для разнообразия можно пока пожить и настоящим. Я прав?

- Полностью. Что ж, если ты принял окончательное решение, завтра обязательно поговори с Ним, затем передай долгую жизнь и поскорее уже познакомь нас. Мне не терпится поближе узнать того, кому наконец удалось обуздать твой несносный нрав.

- Боюсь, его никому не под силу обуздать, - усмехнулся маг, - но с ним вполне можно договориться.

- Поверь, в этом также не каждый преуспеет. А потому, - учитель протянул руку в пустоту и вытащил оттуда графин с вином и два бокала - предлагаю выпить за эту необычную сделку между темпераментом и любовью.

- С удовольствием!

Примерно через час герцог вновь нарушил уединение живого пространства спальни, где лунный свет слился в любовных объятиях с трепетной ночной дымкой, даря ей робкие поцелуи и шёпот первого признания. Засыпая рядом с мальчиком, чувствуя его так быстро ставшее привычным дыхание на своей щеке и приятную тяжесть его веса на плече, он погрузил лицо в золотистое облако волос, в последний раз за день вдохнув их волшебство, и прошептал:

- Спасибо.

Он знал, что юноша не слышал его, но не мог не выразить столь несвойственную себе искреннюю благодарность. За его изумительную душу, за небывалую силу и чистоту, за невообразимую любовь, которой, как сам чародей считал, он не заслуживал; просто за его жизнь и их неразрывно сплетённое теперь время. Он бережно прижал мальчика к груди в ответ на его сонные объятия и впервые за долгое время позволил себе спокойно уснуть.

XXX

Следующее утро принесло меньше сюрпризов, чем предыдущее, что никак не сделало его менее приятным. На рассвете волшебник нарочно распахнул окно, дабы первым впустить в дом розовую свежесть зари. Он не ограничивал себя в своей тихой нежности к юноше, воплощая её в причудливых узорах, прочерченных пальцами на снежно-чистом холсте его кожи. Сон мальчика вскоре растаял, но маг заметил, что последний намерен сохранять это в тайне, дабы подольше удержать его подле себя. Некоторое время он был рад участвовать в этой наивной игре, но когда солнце полноправным хозяином прошествовало в комнату, всё же поцеловал юношу в губы и, получив робкий ответ, ласково прошептал на ухо:

- Пора вставать...

- Прошу вас... - Едва разборчиво пробормотал он, потягиваясь, но не освобождаясь от объятий. - Давайте ещё совсем немного побудем вдвоём.

- Прости, что огорчаю тебя, но мы не можем сидеть здесь вечно, как бы нам того ни хотелось. Нужно привести себя в порядок и наконец объявить о твоём выздоровлении.

Чародей собрался было выбраться из постели, но встретив его опечаленный взгляд, лишь вздохнул:

- Хорошо, позавтракаем наедине, только не смотри на меня так!

И добавил, обнимая рукой, которую мальчик уже успел несколько раз поцеловать:

- Манипулятор!

- Нет. Я просто люблю вас.

- Я тоже люблю тебя, и это вовсе не повод прятаться! - Герцог пристально посмотрел на него. - Во всех смыслах!

- Вы правда так считаете? Я думал... Нам ведь нужно быть осторожными. То есть, я хотел сказать... - От внезапно нахлынувшего волнения его речь стала сбивчивой. - Ведь мы знаем, что подумают о нас люди, и что они могут сделать. Многие... все ненавидят таких, как мы. Их... нас даже называют выр...- Волшебник знал, что в тот момент голос юноши разбился о то же самое слово, о которое многие десятилетия назад разбилось его собственное сердце.

Он немедленно отогнал тяжёлые воспоминания и твёрдо произнёс:

- Ты не должен волноваться по этому поводу. И ни в коем случае - испытывать чувство вины. Да, люди в своём невежестве привыкли называть любовь, подобную нашей, неестественной и мерзкой, оправдывая такое отношение моралью, религией и прочими нелепыми сказками, кои к тому же постоянно редактируются. Но знай: самое противоестественное для живого существа состояние - это стыдиться своей природы, и уж тем более, своей любви. Потому, пусть эти вещи не тревожат тебя.

- Да, синьор, но... если кто-то всё же узнает, с вами... с нами может случиться что-то плохое...

- Не смей даже думать об этом, не то что говорить! - Маг понял, что его тон был слишком резким, лишь когда мальчик слегка отстранился.

Он удержал его за руку, привлёк к себе, осторожно сняв со лба непослушную светло-янтарную прядь, и заговорил спокойнее: - Если пожелаешь, мы вернёмся к этому после завтрака, а пока я хочу, чтобы ты раз и навсегда запомнил то, что я сейчас скажу. Договорились?

- Да, синьор.

- Так вот: пока я жив никто, никогда не посмеет навредить тебе ни словом, ни жестом, ни даже взглядом. Я не подпустил к тебе саму Смерть. Что уж говорить о людях? Я мог бы сказать, что сделаю "всё возможное" ради твоего спокойствия, но недавние события показали, что мне под силу и невозможное, если речь о тебе. Даю слово: со мной ты всегда в безопасности!

Его восхищённо-обожающий взгляд неизменно заставлял герцога испытывать неловкость, но, несмотря на некоторое смятение, он остался с юношей лицом к лицу и почти утонул в ясной лазури его глаз. Ощутив, как кольцо его объятий невесомо смыкается на плечах, чародей, как и в предыдущее утро, фактически взял его на руки, словно младенца и позволил нежности похитить у них ещё немного времени.

- А теперь давай всё же спокойно поедим, - наконец произнёс кудесник, решительно вставая. - Не годится обсуждать планы на голодный желудок.

- Планы, синьор? Вы намерены сделать что-то важное?

- Мы намерены, если ты будешь согласен. Но об этом позже, сначала завтрак.

Мальчик послушно кивнул.

Когда с трапезой было покончено, волшебник первым вернулся к их важному разговору.

- Вижу, тебя всё ещё что-то угнетает, - сказал он, уловив лёгкое беспокойство, буквально витавшее в воздухе. - Ты по-прежнему в растерянности и не знаешь, как нам примирить нашу любовь с человеческой глупостью.

- Синьор, я всем сердцем верю вам, и знаю, что ваши слова - правда. Но, может быть, лучше скрывать свои чувства, чтобы никто не узнал. Мы вдвоём не можем противостоять всем сразу.

- Я бы сказал, что ты прав в последнем утверждении, если бы в нём не было столько неточностей. Во-первых, таких, как мы, созданий иной природы, довольно много, о чём ты, скорее всего, и сам догадывался. Во-вторых, мы можем противостоять хоть целому миру, только время для этого наступит ещё не скоро. Уверен, от меня ты впервые слышишь подобное, что неудивительно. Сейчас, увы, большинство из нас мыслит так же, как и ты, предпочитая скрывать свою истинную суть, часто страшась сказать правду даже самим себе. Они считают, что с ними что-то не так, ставят на себе крест или просто живут во лжи, забывая, что свет видит лишь тот, чьи глаза открыты. Так что, твоя правота заключается в том, что в нынешних условиях нам и правда нечего противопоставить чужой вражде. Между нами нет даже единства. Однако я не привык ни прятаться, ни сдаваться, а потому для нас с тобой нашел решение получше.

- Какое же? - дыхание юноши замерло в ожидании ответа.

- До твоего полного выздоровления мы останемся здесь. Моей магии хватит, чтобы держать обитателей этого дома, да и всего города, в неведении. А в случае крайней необходимости - заставить уважать наш выбор. После же отправимся в Америку вместе с моим давним другом и учителем, который, кстати, сейчас здесь, в доме. И ему не терпится с тобой познакомиться.

- В Америку? Так далеко? А ваш друг такой же, как и вы? - Неожиданная информация просто не могла найти места в его разуме, изливаясь потоком вопросов.

- Давай по порядку, - спокойно ответил чародей. - Да, мой друг - представитель магической расы, как и я, однако он гораздо старше и сильнее. Он был моим наставником в юности, можно сказать, отцом, и по сей день остаётся моей единственной поддержкой и надёжной опорой в трудную минуту. Сюда он прибыл, чтобы помочь мне исцелить тебя, - он сделал небольшую паузу, словно сомневаясь в правильности своих слов, но всё же договорил: - И справился с задачей как нельзя лучше. Чуть позже я представлю вас друг другу.

- И мы вместе поплывём на корабле?

- Я бы сказал, не "поплывём", а, скорее, "перейдём". В данном случае нужен самый быстрый способ передвижения - при помощи способностей, дабы не тратить время на долгое и утомительное путешествие по морю. И всё же проход через огромное пространство, отделяющее нас от Нового Света, потребует сил, которые тебе и предстоит восстановить.

Счастливый взгляд мальчика говорил о его готовности едва ли не сию минуту отправиться в путь, но душа его, казалось, была всё же чем-то серьёзно встревожена.

- Мы уплывём... перейдём втроём? - Взволнованно спросил он.

- Вчетвером. Придётся в ближайшее время вызвать сюда твою сестру и рассказать ей всё, а также убедить оставить монастырь и присоединиться к нам. Здесь мне очень пригодилась бы твоя помощь. Понимаю, что учение Христа и служение ему очень ценны для неё, но ведь мы семья, не так ли? Нет ничего важнее семейного единства. Нам нельзя жить врозь.

Юноша был настолько поражён и счастлив одновременно, что единственным его ответом стала лучистая улыбка. Он встал с постели и подошёл к окну, делая вид, что рассматривает пейзаж. Однако по его слегка прерывистому дыханию и взволнованным движениям руки, беспощадно терзавшей плотную ткань шторы, маг почувствовал, что в его разуме ещё не всё встало на свои места. Высказаться же напрямую мешали нерешительность и обилие новостей, одновременно обрушившихся на него, словно камнепад. Потому герцог начал сам:

- Полагаю, это не все твои вопросы?

- Я бы... Я только хотел спросить... Ведь Америка так не похожа на нашу страну, вы сами много раз рассказывали: другие люди, другие нравы... Как же мы будем там?...

- Не беспокойся об этом: нам предстоит жить среди моих сородичей, а они определённо отличаются от большинства населения мира, даже Нового Света. У нас не так много обычаев и традиций, в коих легко потеряться, за исключением одного, главного принципа: все равны. И поскольку я вижу, что именно беспокоит тебя больше всего, отвечу сразу: мы не делим любовь и любящих на "правильных" и "неправильных".

- Разве так бывает?

- У людей будет только через несколько столетий, и то не у всех, но мой народ - не совсем люди.

- Но как же тогда они меня примут? Я ведь человек! - Тревожно-ожидающее выражение в этот день упорно не желало покидать лица мальчика.

Волшебник подошёл к нему и мягко обнял за плечи.

- Я вижу, ты не очень внимательно слушал меня, - произнёс он, освобождая его шею от атласного покрова волос и запечатлевая на ней лёгкий поцелуй. - Я сказал, что мы никого не выделяем и не принижаем. И это касается всех земных созданий. Однако, - подчеркнул маг, - мы уедем только в том случае, если ты действительно пожелаешь и будешь готов разделить свою жизнь со мной.

Его настойчивая рука легла на маленькую кисть юноши заставляя отпустить по-прежнему сжимаемую и уже сильно измятую материю. Мальчик усмирил собравшееся было вылететь из груди сердце и покорно уступил попыткам герцога повернуть его лицом к себе. Чародей почти физически ощутил его голос, прорезавший вдруг затаившееся в ожидании пространство:

- Я давно готов не только разделить, но и отдать вам свою жизнь. Всю, без остатка.

- А вот здесь всё будет как раз наоборот, - таинственно проговорил кудесник. - Я отдам тебе жизнь, точнее, время, чтобы ты мог пройти путь, такой же долгий, какой возможен для моей расы.

- Вы сделаете так, чтобы я жил вечно?! - Ему едва хватило дыхания, чтобы произнести эти слова.

- Наше время не вечно, но гораздо дольше человеческого. Нам так же, как и вам не дано предвидеть, когда прервётся наш земной век, однако многие способны пережить не одно поколение людей. Например, мой учитель помнит ещё времена Генриха Святого⁵⁴, то есть, ему чуть более семи сотен лет.

- И вы... вы хотите дать мне столько времени просто так? Ведь это же такой ценный дар!

- Всё, что у меня есть ценного, точнее бесценного, сейчас в моих руках, и ради этого я расстанусь с чем угодно, включая собственную жизнь. - Уверенность в голосе волшебника так удачно сочеталась с лаской его объятий, что сердце юноши, уже начавшее дикий танец, моментально успокоилось.

- А это не опасно для вас? - Робко спросил он.

- Твоё беспокойство излишне. Время - это единственное, чем мы можем делиться с людьми без ущерба для обеих сторон. Я просто передам тебе часть своей энергии, как уже бывало с нами, только на этот раз она не причинит тебе вреда, а, напротив, усилит твою собственную, и потому ты проживёшь дольше. Я же не потеряю ни минуты, ибо моя жизненная сила со временем восстановится. Ты меня понимаешь?

- Кажется, да, синьор...

- Значит, ты согласен принять от меня дар долгой жизни? Только учти, - серьёзно добавил герцог, - я рассчитываю на всё твоё время. До конца.

- Оно давно ваше! Но неужели вы и правда позволите мне навсегда остаться при вас?

- Нет, - маг отрицательно покачал головой. При мне - нет. Только со мной. И не позволю, а попрошу. Мне не нужен молчаливый обожатель или верный слуга. И тех, и других в моей жизни было достаточно. Я никогда бы не подумал, что ещё способен произнести подобное, но всё, чего я хочу, это счастливый союз с тобой как с равным. Возможно, это нелогично и странно для такого, как я, но сейчас я и правда верю, что на этом свете есть место, где ты можешь просто быть моим, - он сделал глубокий вдох, - а я буду твоим.

Последние слова потребовали от него напряжения всех возможных душевных сил. Были тому виной общая усталость от событий последнего месяца или избыток эмоций, а быть может, главная причина заключалась в том, что он уже более двух столетий не говорил таких слов ни одной живой душе. Как бы то ни было, чародей чувствовал себя так, словно своё "главное чудо" он совершил не предыдущей ночью, а именно в этот самый миг.

Он никогда прежде не видел у мальчика такого взгляда. Его сапфирово-необъятные глаза распространяли пронзительный свет благоговейной надежды. Он всем своим существом стремился вверить себя тому, кого почитал единственным смыслом и радостью своей жизни, и это стремление было настолько искренним и безоглядным, что волшебник даже забеспокоился, как бы такая отдача энергии вновь не повредила его ауру. Однако при ближайшем рассмотрении всё оказалось в порядке. Он аккуратно приподнял подбородок юноши, так что их глаза заглянули в самую глубину души друг друга и вымолвил тихо, зная, что его в любом случае поймут:

- Ничего не бойся. Обещаю, ты не почувствуешь ни боли, ни какого-либо иного неудобства. Доверяй мне. Помнишь, ты просил меня не отпускать тебя? И я не отпущу, только ты держись!

- Я всегда буду держаться за вас.

Герцог гладил его по божественно-мягкой коже и любовался тем, как бездонное небо его глаз лучилось неземным сиянием безграничной любви. В момент передачи они оказались вне пространства и времени, вне жизни и смерти, погружённые в живую радугу, струившуюся из самой сути каждого из них. Омывая своими шёлковыми потоками, пронизывая разноцветными лучами, она превращала объятия в некий сакральный ритуал, понятный только им двоим. Маг плотно прикрыл глаза, боясь даже взмахом ресниц нарушить это хрупкое равновесие, и почувствовал, как горячие волны захлёстывают его, погружая в свою сладкозвучную музыку. Они стояли у распахнутого окна, перетекая друг в друга, сливаясь в общем течении окончательно и навсегда ставшей единой души, заключённые внутрь невиданного, наполненного всеми красками, медленно распускавшегося бутона райского цветка.

Эпилог

Анна уже не первый год работала в муниципалитете Пармы, но до сих пор не могла понять, какая мистика каждое лето выводила из строя кондиционеры, и, как назло, всегда в самое жаркое время. Было невыносимо душно, и ей казалось, что она вдыхает воздух сквозь приросшую к лицу влажную тряпку. Судя по её ощущениям, в голове происходила медленная выплавка стали, а судя по звуку - ещё и запуск космической ракеты. Даже руки слегка дрожали, хотя и был только полдень, и до конца рабочего дня оставалось ещё много времени. В довершение всего на мониторе компьютера застыл раздражающий белый квадрат, упорно не желавший самостоятельно покрываться текстом будущего документа. Мозг наотрез отказывался работать, и дать ему толчок могло бы разве что чудо. Или хотя бы исправный кондиционер и глоток прохладной воды, а не той отвратительно-тёплой прозрачной жидкости, которой она становилась уже после получаса пребывания в этой жуткой атмосфере.

- Добрый день!

Погружённая в свои безрадостные мысли, молодая женщина даже не сразу поняла, что приветствие обращено именно к ней. Когда оно повторилось чуть более громко и настойчиво, но никак не менее учтиво, она наконец подняла взгляд от экрана, да так и замерла, на доли секунды забыв, как дышать. Сначала ей показалось, что она заглянула в чёрную дыру. Глаза, с которыми она встретилась словно вовсе не имели зрачков и представляли собой две бездны, поглощавших пространство и время. Трудно было поверить, что они вообще могли принадлежать человеку. Анна быстро опустила веки и встряхнула головой, прогоняя наваждение, вызванное невыносимой обстановкой и её собственным болезненным состоянием.

Когда она вновь открыла глаза, перед ней стоял высокий мужчина, чуть за тридцать. Его чёрные волосы были аккуратно зачёсаны назад и лишь спереди элегантно спадали на гладкий высокий лоб, глаза и вправду были очень тёмными, но, разумеется, совершенно нормальными и даже красивыми. Было в них нечто невероятно притягательное, почти гипнотизирующее, что заставляло её в молчании продолжать разглядывать незнакомца, подобно неопытной школьнице, влюбившейся с первого взгляда. Конечно, Анна давно уже переросла подобные чувственные вспышки, а дома её ждали супруг и восьмилетняя дочь, но нечто за гранью её сознания побуждало смотреть на его широкие плечи, на мощный торс, не только не скрываемый, но и как-то небрежно подчёркиваемый простой белой рубашкой, на кремовую, с лёгким бронзовым оттенком, идеально гладкую кожу его лица, даже на его запястье, скованное браслетом дорогих часов. Ей нравился сдержанный стиль его одежды, несомненно, далеко не последних брендов. Таким, как он не было необходимости ярко заявлять о себе. От его облика буквально веяло мужественностью и совершенно особой изысканностью - сочетание, которое в наши дни можно чаще увидеть на портретах великих деятелей прошлого в музеях и галереях, нежели встретить у реальных людей. Всё в нём: осанка, взгляд, манера держать себя, свободные и одновременно плавные движения, даже едва уловимый запах парфюма, выдавали не просто человека с положением, а именно аристократа. Дворянина эпохи Возрождения, сошедшего с полотна известного художника.

- Добрый день! Присаживайтесь! Чем я могу вам помочь? - Усилием воли она заставила себя произнести эту стандартную формулу и наконец отвести от него взгляд, слегка при этом покраснев. Она уже много лет не позволяла себе так открыто рассматривать незнакомых мужчин.

Посетитель любезно улыбнулся и сел, оказавшись ещё ближе к Анне, которая разозлилась на внезапный холодок, несмотря на жару, пробежавший по коже. Она слышала его голос, тщетно стараясь разобрать слова, хотя он говорил чётко и ясно. Даже его речь отличалась от всего, что ей доводилось прежде слышать. Она уверила себя в том, что ей померещилась короткая зелёная вспышка в глубине его глаз. Девушка незаметно выдохнула, стараясь снять внутреннее напряжение, и непринуждённо улыбнувшись, уверенно произнесла:

- Прошу меня простить! Как видите, у нас не лучшие условия для того, чтобы быстро соображать.

Он понимающе кивнул, продолжая обжигать её зелёным пламенем своего взора.

Анна открыла было рот, чтобы попросить его вновь озвучить свою просьбу, но остановилась, так и не начав говорить. Она чуть не задохнулась от удивления, не веря своим ощущениям. Ужасная головная боль и нестерпимый внутренний и внешний жар вдруг, словно по велению некой волшебной силы, прошли сами собой. В мыслях воцарилась абсолютная ясность, а организм чувствовал себя, будто после холодного душа. Дышалось легко, как в хвойном лесу на рассвете. Ей очень хотелось блаженно потянуться, чтобы насладиться своей столь желанной свободой от удушающих объятий раскалённого воздуха, но, разумеется, она не позволила себе этого. Только снова посмотрела на своего собеседника, спокойно сидевшего напротив и загадочно улыбавшегося одними глазами. Глазами, в которых, конечно же, не было и не могло быть ничего странного.

- Кажется, я не расслышала вас, - задумчиво проговорила Анна и тут же, словно очнувшись ото сна, поспешила добавить: - Не могли бы вы повторить свой вопрос? - Ей так и хотелось назвать его "сударь" или "господин", но она сдержалась.

- Мы хотели бы оформить свои отношения⁵⁵.

- Отношения? - Растеряно переспросила она. - Ах да, конечно!

Только сейчас девушка увидела, что незнакомец держал за руку молодого человека, которого она не заметила, даже когда он присел рядом с ним. Всё это время он будто оставался в тени этого необыкновенного пришельца из иного времени, или же, как решила Анна, просто не выделялся на его фоне. Однако, приглядевшись внимательнее, она изменила своё мнение. Внешне он составлял полную противоположность своему спутнику: светлые, лучше сказать, золотые волосы, белоснежная кожа, поразительные голубые глаза, излучавшие такую всеохватывающую радость и теплоту, что они, казалось, заливали всё помещение, здание, да и весь город. При взгляде на его лицо, Анна подумала об ангелах со старинных фресок, настолько оно было благодатно-спокойным. Он словно светился изнутри неким фантастическим сиянием, способным заставить самую чёрствую душу отозваться на эту чистую доброту и жажду жизни. Она не могла удержаться от искренней улыбки, которую юноша не оставил без ответа, ещё больше озарив всё окружающее пространство. Если бы солнечный луч сошёл с небес и воплотился в человеке, он не мог бы найти более подходящего обличия. Он имел хрупкое, можно сказать, мальчишеское телосложение, да и одежда была типично тинейджерской: джинсы, футболка и небольшой рюкзак за спиной. Рядом со своим старшим другом он выглядел совершенным ребёнком, да и без него, надо сказать, тоже. Анна даже засомневалась, в том, достиг ли он совершеннолетия. Не то чтобы она подозревала что-либо противозаконное, но когда к ней на стол легли их документы, в первую очередь обратила внимание на дату рождения. Двадцать один год, всё в порядке. Девушка сама не понимала, почему вдруг так заострила на этом внимание. Не каждый выглядит соответственно своему возрасту. К тому же, не она ведь, в самом деле, вступает с ним в брак... И потом, юноша просто идеально подходил своему партнёру. Трогательная детская невинность первого прекрасно дополняла благородную мужественность второго, заставив её подумать о принципе "инь-янь", столь же часто упоминаемом, сколь и редко воплощаемом.

То, что эта необычная пара, несмотря на различия между людьми, её составлявшими, представляла собой единое целое, становилось понятным при первом же взгляде. Некоторые пары, бывшие здесь до них, демонстративно показывали свои чувства, иногда будучи даже чересчур откровенными, за что лично она не могла их винить: слишком долгое ожидание заставляет многих переживать чересчур бурную радость от обретения желаемого. Другие же, напротив, будто стесняясь своего нового положения или же самих себя, старались быть как можно более сдержанными, что порой граничило с холодностью. Сама Анна всегда выступала за равенство всех видов любви и равные возможности для любящих, потому спокойно относилась к тем и другим и не могла не обрадоваться, когда весной этого года был наконец сделан шаг в верном направлении.

Однако сегодняшние её посетители были исключительными. Они вели себя абсолютно непринуждённо уже хотя бы потому, что им никому ничего не требовалось доказывать. Даже у самых последовательных противников брачного равноправия при виде их закончились бы все аргументы. Банальные слова, вроде "искра", "изюминка" и "химия" в этом случае не подходили. Между ними была Вселенная. Точнее, они и были этой Вселенной, её создателями, единственными жителями и вечными хозяевами. Неслучайно каждый в отдельности и оба вместе они производили впечатление выходцев из иной реальности. Собственной счастливой реальности. И дело было вовсе не в крепком сплетении рук, которое они не нарушили, вероятно, с того самого момента, как вошли. Неким внутренним чутьём Анна понимала, что перед ней не просто две родственных души, соединённых прочными узами, но одна-единственная, необъятная сущность, чтобы вместить которую понадобилось две оболочки. Это можно было лишь ощутить в наэлектризованном облаке особого ликующего волнения, окутывавшем их, увидеть в неповторимых взглядах, которые они дарили друг другу. Подобное невозможно было постичь разумом или логикой и нельзя было просто так объяснить.

Как, впрочем, и то, почему двенадцать лет назад она, ученица выпускного класса, бросила учёбу и, несмотря на протесты родителей, едва ли не сбежала со своим возлюбленным, девятнадцатилетним студентом и нынешним её мужем, заявив, что не вернётся, пока не получит их согласие на брак⁵⁶. Позже, после скромной регистрации и не менее скромной церемонии в церкви, она вернулась в школу, которую успешно окончила, и поступила в университет, вопреки мнению матери, находя время и для супруга, и для учёбы, и даже для последующей беременности и воспитания ребёнка. Она не смогла сдержать мечтательной улыбки, вспоминая то время, когда, счастливая и по уши влюблённая, сидела рядом со своим избранником, трепетно сжимая его руку и вертясь на стуле, также, как теперь этот "солнечный" юноша, пока серьёзная женщина за столом, как и она сейчас, внимательно разглядывала их документы.

- Сядь же наконец спокойно! - Строго одёрнул своего спутника "аристократ", не переставая, однако, нежно поглаживать его ладонь. - Твоё нетерпение не ускорит процедуру, а только смутит девушку.

- Извините меня, - он так мило покраснел, глядя в её сторону, что она просто не смогла вновь не улыбнуться, а затем, обращаясь к другу, произнёс: - Я просто ничего не могу с собой поделать. Жду не дождусь этого момента.

- Поверь, я тоже. Но ведь ты сам настаивал на заключении брака дома, хотя я предлагал и Данию, и Штаты⁵⁷.

Мужчина обернулся к Анне, заставив её буквально потеряться в глубине его поистине волшебного взора.

- Что-то не так? - Вежливо спросил он, заметив, её действительно слишком продолжительную сосредоточенность на них двоих.

- О, вовсе нет! - Теперь настал её черёд залиться краской. - Всё в порядке. Просто я смотрела на вас... Вы очень красивая пара.

- Благодарю!

- Простите мне моё любопытство. Давно вы вместе?

Незнакомец слегка наклонился вперёд, ещё более приблизившись к Анне, так что она вновь разглядела изумрудно-огненный мираж в непроглядной ночи его глаз, и медленно, словно желая, чтобы она как можно лучше осознала, произнёс:

- Вечность.

Примечания

1. Имеется в виду династия Габсбургов, австрийская ветвь которой в последние годы XV века сумела утвердиться на престоле Священной Римской империи и вплоть до XX века (с 1736 года династия именовалась Габсбургско-Лотарингской) правила огромными землями, в которые в разное время входили территории Австрии, Чехии, Венгрии, Хорватии, Испании, Австрийских Нидерландов, Италии и т.д. Пармское герцогство находилось в составе Габсбургской монархии с 1735 по 1748 год. Поэтому главный герой был подданным императора из дома Габсбургов.

2. Ко времени повествования Австрия уже являлась центром всей империи, а Вена, в которой с 1483 года находилась резиденция императора, в XVI веке окончательно стала столицей монархии Габсбургов и была местом расположения императорского двора и культурным центром.

3. Карл VI (1685 - 1740) - император Священной Римской империи с 1711 года. Именно он войне за Польское наследство (1733 - 1735) приобрёл Парму и Пьяченцу по результатам сначала предварительного перемирия, а затем окончательного Венского мира (1738).

4. День Вознесения Господня в католическом литургическом году является переходящим праздником (т.е. таким, который меняет свое место в гражданском, Григорианском, календаре в зависимости от Пасхи). Дата его передвигается в пределах мая - начала июня и приходится на сороковой день после Пасхи. В 1738 году праздник Вознесения отмечался приблизительно 16 мая.

5. День Святого Джузеппе - католический праздник, отмечаемый 19 марта, в честь Иосифа, обручника Девы Марии, матери Иисуса, который в народной традиции выступает защитником всех бедных и бездомных, и, в силу своей профессии, покровителем плотников. Святой Джузеппе также считается символом чистоты и целомудрия, поэтому является защитником девушек. В его день особенно важны два чувства - гостеприимство и семейная любовь.

6. Пара - вид запряжки, при котором лошади идут рядом друг с другом, если же они ставились одна за другой, то такой способ назывался тандемом. Четверик - это постановка двух пар лошадей друг за другом. Цуг (вереница) - вид запряжки лошадей по одной или парами друг за другом.

7. Зефир (греч. "западный"; в римской мифологии ему соответствует Фавоний) - сын Астрея (бога звёздного неба, отца звёзд и ветров) и Эос (богини утренней зари), брат Борея, Нота и Эвра, олицетворявших северный, южный и восточный ветры. Почитался римлянами как покровитель западного ветра, а так как он приносил с собой влагу - ещё и растений. В восточной части Средиземного моря этот ветер часто является причиной бурь, а потому греки видели в нём силу и даже разрушительность. На западе же, в частности, в Италии, он обычно мягкий и возвещает весну, так что для римлян Зефир приобретает значение нежного, теплого бриза. Также в мифологии Зефир вместе с гарпией Подаргой породил бессмертных коней: Ксанфа и Балия, доставшихся легендарному Ахиллесу. Зефир предстаёт помощником Эрота (бога любви, сына Афродиты), способствуя похищению его возлюбленной Психеи. Любимой же самого Зефира была Хлорида (Флора).

8. Этим еретиком был Джироламо Савонарола (1452 - 1498) - итальянский религиозно-политический деятель, проповедник и реформатор эпохи Возрождения. Принадлежал к ордену доминиканцев. Родился в Ферраре, но в 1489 году был направлен во Флоренцию, где после изгнания Медичи (1494 год) стал вдохновителем изменений в политической системе, восстановивших республиканские порядки, а также реформы нравов, подразумевавшей усиление аскетических начал в повседневной жизни народа. В своих проповедях выступал с резкой критикой пороков церковной жизни, политики папства и нравов общества, что стало причиной его острого конфликта с папой Александром VI, запретившим ему чтение проповедей, а затем отлучившим от церкви (1497 год). В ответ Савонарола выступил с призывом созвать церковный собор для низложения папы. Не желая идти на разрыв с Римом, флорентийская синьория арестовала Савонаролу и предъявила ему обвинения религиозно-политического характера. В 1498 году он был повешен, а труп его сожжен.

9. Кармелиты - члены монашеского ордена Римско-католической церкви, официально именуемые братьями Пресвятой Девы Марии горы Кармель. Признают своими небесными покровителями пророков Илию и Елисея, а также святого Иллариона Великого. Формально орден кармелитов был учрежден во время крестовых походов группой отшельников, поселившихся на горе Кармель в Палестине, во главе с Бертольдом Калабрийским, по просьбе которого патриарх Иерусалимский в 1209 - 1214 составил устав, утверждавший правила монашеской жизни. Цель кармелитов - единение с Богом путём непрестанной молитвы. Устав ордена крайне строг, большое внимание уделяется почитанию Богородицы. Женская ветвь кармелитов была основана в 1452 генеральным приором (этот титул принадлежит второму лицу после великого магистра ордена) Иоанном Соретом. Сёстры-монахини обязаны были вести строгую жизнь, основанную на целомудрии, послушании и нестяжании. Значительную часть своего времени они посвящали Богослужению, размышлению и другим духовным упражнениям, а также занятиям домашней работой.

10. Вице-канцлер Святой Римской Церкви - исторический титул в римско-католической церкви, который присваивался кардиналу, стоявшему во главе Апостольской канцелярии (в её функции входили преимущественно составление и рассылка, по распоряжению или поручению Папы или одного из ведомств, актов Святого Престола). В разное время эта должность называлась по-разному: Канцлер Святого Апостольского Престола, Канцлер Святой Римской Церкви, Архиканцлер. Исполнитель этой должности воспринимался как второе лицо после римского папы. Титул вице-канцлера существовал с перерывами с XII по начало XX века.

11 Эол - согласно греческой мифологии, бог и повелитель ветров, сын Посейдона и Арны (или Посейдона и Меланиппы). Несмотря на то, что в сказаниях он наделяется "божественными" характеристиками и функциями, большинство мифов подчеркивают его человеческие корни, и поэтому его следует причислять скорее к полубогам. Жил на острове Эолии, который в древности отождествляли с одним из Липарских островов (у северного побережья Сицилии), или, по более поздним легендам, во Фракии. Ему приписывается изобретение паруса. Согласно эпосу, Зевс поставил Эола господствовать над ветрами, однако у Вергилия этот бог одиноко живет на своем острове, являясь самостоятельным властителем воздушной стихии. Эол упомянут в "Одиссее". Само имя этого божества стоит в тесной связи с понятием подвижности, характеризующей воздушную стихию, поэтому оно часто употребляется для обозначения ветра.

12. "Песнь Песней" - каноническая книга Ветхого Завета. В еврейской Библии помещается в третьей части священных ветхозаветных книг, среди так называемых агиографов (евр. Кетубим, ктувим, т. е. признается евреями богодухновенной), и следует непосредственно после трех великих агиографов, - книг Псалмов, Притчей и Иова. Название книги в еврейском подлиннике: Шир-га-Ширим ашер ли-Шломо (лат. Canticum canticorum) означает песнь превосходнейшую, наилучшую из всех других песней (по свойству еврейской речи, в которой сочетание имени в единственном числе с тем же именем во множественном обыкновенно выражает превосходную степень понятия, например, Святое Святых). Написание "Песни Песней" в иудейской и христианской традициях приписывается царю Соломону (965 - 928 года до н. э.). Он считается автором 1005 "песен". Хотя, если в точности переводить название с оригинала, мы получим что-то вроде "Песнь Песней к Соломону" или "Песнь Песней о Соломоне". Возможно, книга была преподнесена в дар мудрому царю. Если всё же признать авторство за Соломоном, то написана она была в X веке до Р.Х. В пользу такой датировки говорит и то, что её стиль соответствует стилю еврейской литературы мудрых и поэтической литературы, расцвет которой пришелся как раз на времена царей Давида и Соломона. Существует мнение, что "Песнь Песней" представляет собой разновременной сборник свадебных гимнов, и некоторые из них созданы в IV или III веке до н. э. (в этом случае под сомнения ставится авторство). Однако это может свидетельствовать лишь о более позднем изменении уже имевшегося текста.

В настоящее время "Песнь" обычно толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета (возможно, воспроизводящий структуру свадебных обрядов), но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и девушки Суламиты (красавицы-крестьянки со смуглой кожей и рыжими волосами), или же как противопоставление чистой любви Суламиты к пастуху (Возлюбленному, которому девушка советует бежать от гнева царя) и участи женщин в гареме Соломона. Есть мнение, что произведение написано, чтобы превознести достоинства любви между мужем и его женой. "Песнь" четко представляет брак как Божий замысел. Мужчина и женщина должны жить вместе, в контексте брака, любя друг друга духовно, эмоционально и физически.

В христианстве получил распространение взгляд, согласно которому Суламита является аллегорическим образом Богоматери. Поэтому католическая церковь использует "Песнь Песней" в богослужениях, посвящённых Богородичным праздникам (Рождество Богородицы, Благовещение, когда читается первая глава). С VIII века в иудейской традиции "Песнь" читают в большие праздники, в т.ч. на Пасху.

В Православной церкви под отношениями Возлюбленного (Жениха) и Возлюбленной (Невесты) понимается таинство союза Христа (Бога) и человечества (Церкви). В богослужениях чтения из "Песни Песней" не используются, но в канонах и службах в честь Богоматери присутствуют выражения, заимствованные из книги ("запечатлённый источник", "вся добра еси и порока несть в тебе" и т. д.).

В "Песни Песней" действительно часто встречаются описания Возлюбленного (иногда Возлюбленной) путём сравнения с различными драгоценностями:

"Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника" (7:2)

"Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его - чистое золото" (5:10-11)

"...руки его - золотые кругляки, усаженные топазами; живот его - как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами, голени его - мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях" (5:14-15).

("Песнь Песней Соломона". Русский канонический перевод).

13. Персей - в греческой мифологии предок Геракла, сын Зевса и Данаи, дочери аргосского царя Акрисия. Прославился как убийца ужасной горгоны (змееволосого чудовища) Медузы, взглядом превращавшей все живое в камень. Также спас от морского монстра красавицу Андромеду и женился на ней. После смерти Персея и Андромеды богиня Афина вознесла супругов на небо, превратив их в созвездия.

14. Бенвенуто Челлини (1500 - 1571) - итальянский художник, крупнейший скульптор, ювелир и писатель, мастер медальерного искусства. Работал во Флоренции, Пизе, Болонье, Венеции, Риме, в 1540 - 1545 годах - в Париже и Фонтенбло при дворе короля Франциска I. В 1529 - 1534 он занимал должность начальника папского монетного двора. К сожалению, большинство его ювелирных произведений того времени не сохранилось (позднее они были переплавлены). Из оставшихся: солонка Франциска I (1540--1543), медали и монеты, сделанные для папы Климента VII и Алессандро Медичи. Свою знаменитую статую "Персей", изображающую героя античной мифологии, держащего голову Медузы-Горгоны, Челлини создал во Флоренции в 1545 - 1553 гг. Другие его работы в области скульптуры: бюст Козимо Медичи, "Ганимед", "Аполлон и Гиацинт", "Нарцисс". Скульптурные и ювелирные произведения Челлини отмечены утонченным декоративизмом, контрастным сопоставлением изысканных материалов. Челлини также известен как автор "Трактата о ювелирном деле" и "Трактата о скульптуре". Но его главное литературное произведение - автобиография "Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции" (1558 - 1567). Она является одним из самых замечательных произведений литературы XVI века Его творчество оказало заметное влияние на развитие западно-европейского художественного течения - маньеризма (итал. maniera - особенность, манера - стиль, сформировавшийся под влиянием школ итальянского искусства в период между эпохами Высокого Возрождения и Барокко, около 1520 - 1600 гг.).

15. Арагон - историческая область на северо-востоке Испании, в бассейне реки Эбро. Королевство Арагон начало своё существование в 1035 году, с коронации Рамиро I (1035 - 1063) на территории современной Испании и Франции. В разное время включало в себя исторические области Арагон, Каталония, Валенсия и Руссильон. Ведущими экономическими центрами Короны Арагона (так с 1137 года стали называть этот союз государств) являлись Барселона и Валенсия. Политическим центром была Сарагоса. Арагонские короли правили в Испании до 1707 года. В Италии Арагонская династия была основана на территории Сицилии в 1282 году королем Педро III (в Сицилии - Пьетро I, 1282-1285). Она, несомненно, могла дать начало многим древним дворянским домам Испании и Италии, в том числе, предкам главного героя (на присутствие в нём испанской крови намекается в описании его внешности).

16. Виа Джулия (итал. Via Giulia) - улица в историческом центре Рима, идущая почти параллельно руслу Тибра. Она была построена Донато Браманте (крупнейший архитектор Высокого Возрождения, создатель базилики Святого Петра в Ватикане) в конце XVI века по заказу папы Юлия II (Джулиано делла Ровере). Он решил навести порядок среди запутанных римских улочек и велел пробить абсолютно прямую улицу, ведущую от Ватикана к Капитолию, которая получила его имя.

17. Панеттоне (итал. panettone, на миланском диалекте panetun) - строго говоря, не кекс, а особый вид хлеба или пирога, в состав которого уже около пятисот лет входят дрожжи, мука, сахар, масло, изюм и цукаты. Существует много легенд о происхождении и смысле названия этого десерта. Так, по одной из них, в XV веке некий дворянин Угетто Ателлани (интересно, что это имя напоминает слово, которые на миланском наречии обозначает изюм - ughett) полюбил дочь бедного пекаря Адальджизу. И хотя разница в социальном положении не позволяла им пожениться, юноша намерен был посвятить возлюбленной всю жизнь, и при любом удобном случае старался помочь ей и её семье. Вскоре и без того бедственное положение пекаря и его дочери ухудшилось: на той же улице открылась новая пекарня, и дела у них пошли из рук вон плохо. Тогда Угетто купил масло, цукаты, сахар и изюм и добавил их в хлеб, который мгновенно стал популярен. Новый продукт получил название pan del ton (на общеитальянском - pane di lusso, "хлеб роскоши").
Адальджиза и ее отец стали богатыми, родители Угетто перестали противиться браку, влюбленные поженились и жили долго и счастливо.

Согласно другой легенде, панеттоне появился на свет также в Милане, в XV веке, но при роскошном дворе герцога Людовико Сфорца. Накануне Рождества придворный кондитер сжег пирог, приготовленный для торжественного пиршества. Тогда скромный помощник повара Тони решил пожертвовать кусочком опары, который он отложил для своего собственного Рождества. Он смешал его с мукой, яйцами, сахаром, изюмом и засахаренными фруктами, замесил все несколько раз до получения очень рыхлого и объемного теста. Знатным гостям очень понравился пирог, а герцог Сфорца послал узнать, кто сделал такой необыкновенный десерт, и как он называется. Растерянный кондитер пролепетал, что хлеб никак не называется, что это просто pan de Toni - хлеб Тони.

Однако к таким легендам стоит относиться критически, т.к. они были сочинены, вероятно, много позже времени возникновения рождественского десерта, с целью облагородить то, что уже являлось предметом гордости миланского кулинарного искусства. Настоящее происхождение панеттоне необходимо искать в средневековом обычае праздновать Рождество пшеничным хлебом, отличающемся от ежедневного богатством ингредиентов. Пшеничная мука очень ценилась в то время и была доступна далеко не всем. До 1395 года всем хлебопекарням Милана (за исключением хлебопекарни Рости, которая снабжала хлебом самые богатые семьи) разрешалось печь пшеничный хлеб только на Рождество, чтобы дарить его своим постоянным клиентам.

18. "Выход в свет" подразумевал выезды в театры, присутствие на обедах, балах, раутах, светские визиты и приёмы гостей. Для молодых дворян, как правило, осуществлялся с определённого возраста, который варьировался от страны к стране, а также зависел от эпохи. Но в среднем для девушки он составлял 16 - 18 лет, самое раннее - 15, в зависимости от решения родителей. Этим объясняется то, что главный герой не представил обществу свою младшую дочь, ведь она ещё считалась ребёнком (9 лет). Для молодого человека верхний предел этого возраста мог быть чуть выше. В первой половине XVIII века возрастной ценз в большинстве стран Европы ещё не был регламентирован так строго, как к концу столетия. Разумеется, из этого правила бывали исключения, пусть и немногочисленные. Многое зависело и от и "формата" бала (т. н. "большой" бал, на котором присутствовал весь высший свет, отличался от "частного", в котором участвовал узкий круг лиц, а следовательно были совсем другие правила). Учитывая всеобщее любопытство по отношению к приёмному сыну герцога и особый авторитет последнего в обществе, а также тот факт, что на момент действия юноше уже почти 16, он вполне мог впервые посетить свой первый "большой" бал.

19. Презепе (пресепе, от лат. Praesepium - "огороженный загон" или "ясли") - рождественские композиции, изображающие лачугу или грот (пещеру), где согласно библейскому приданию, появился на свет Иисус Христос. В композицию входят фигурки младенца Христа в яслях, Девы Марии и Святого Иосифа, волхвов, ангелов, животных, а также тщательно проработанные детали окружающего пейзажа. Первые презепе появились в XI веке в Неаполе, который и по сей день является лучшим производителем этих праздничных декораций. Они размещались в храмах и служили своего рода кукольным аналогом средневековой религиозной драмы, источником основных мотивов которой служил Новый Завет. "Живые" презепе - театрализованные рождественские представления - ввёл в традицию Святой Франциск (покровитель Рима) около 1200 года. Перед Рождеством он приказал соорудить подобие пещеры, в которой родился Спаситель. Артистами в первом спектакле выступили священнослужители.

20. Языческая традиция с горящим поленом была заимствована у северных европейских народов, в т. ч. кельтов, которые чтили день зимнего солнцестояния. Согласно языческой вере, это действие олицетворяет очищение людей от всего плохого, уничтожение зла и проводы старого года. Церковь не смогла справиться с этой традицией и поэтому вплела ее в контекст христианской религии. Легенда о Деве Марии, использованная в повести, как раз и была одним из объяснений этого ритуала. В Италии вечером 24 декабря в камин клали большое полено, которое глава семьи поливал растительным маслом, подогретым вином, натирал солью и обращал к нему свои просьбы. Женщины и девушки разжигали огонь с помощью угольков, сохраненных от прошлогоднего бревна. После того как полено сгорало, угли от него вновь собирали и прятали в надежное место, обычно под кроватью. Считалось, что они способны охранять семью в течение всего следующего года от молний, пожаров и происков дьявола. После исполнения этого ритуала на стол несли три больших пшеничных хлеба (те самые панеттоне), которые в ту эпоху представляли собой большую ценность. Хозяин дома подавал по ломтю каждому участнику трапезы, оставляя один ломоть на будущий год в знак продолжения традиции. А к концу XIX века праздничное полено стало съедобным и превратилось в один из рождественских десертов. Печется полено из бисквитного теста, иногда с добавлением шоколада, миндальных орехов и рома.

21. Сатурналии - праздник в честь римского бога Сатурна (отождествляемого с греческим Кроном). Отмечался между 17 и 24 декабря и был посвящён также зимнему солнцестоянию - дню, в который возрождается Солнце. Во время празднеств совершались жертвоприношения перед храмом Сатурна (позже их заменили на постоянное поддерживание огня в жертвенниках перед статуей бога, что могло стать началом обычая сжигания полена), затем устраивалось религиозное пиршество. В эти дни убивали крупный рогатый скот, и его можно было есть в течение всей долгой зимы.

22. "Древний итальянский род" - дом Фарнезе, представители которого известны с начала XIII века. Фамильным владением этой семьи был замок Фарнето близ Орвието. Однако основателем величия рода стал Алессандро Фарнезе (1468 - 1549), с 1534 по 1549 годы занимавший папский престол под именем Павла III. Именно он в 1545 году передал Парму и Пьяченцу во владение своему незаконному сыну Пьеро Луиджи (1503 - 1547). Таким образом, Фарнезе стали герцогами Пармскими. Их правление продолжалось до 1731 года.

23. Дуомо (итал. Duomo) в Италии называют любой кафедральный собор (то есть, главный храм города, в котором проводит службы епископ). Пармский собор посвящён Вознесению Пресвятой Богородицы. Таким образом, площадь Дуомо - это площадь перед Кафедральным собором (Duomo di Parma), Соборная площадь.

24. Баптистерий (лат. Baptisterium - "крестить", т. е. крестильня, крещальня) - помещение (обычно в левом приделе храма) или отдельное сооружение для обряда христианского крещения. Баптистерий Пармы находится на Соборной площади, рядом с Кафедральным собором. Он был возведён в 1150 - 1230 годах под руководством зодчего Бенедетто Антелами. Освещение состоялось в 1270 году. В плане архитектурного стиля здание Баптистерия представляет собой переход от романского стиля к готическому.

25. Хронос - протоген (первобытный бог) времени, который, согласно Орфическим космогониям, появился, самосформированный, в начале создания. (Орфизм - мистическое учение эзотерического характера в Древней Греции и Фракии, переходная стадия от многобожия к вере в единого бога). Хроноса представляли как бестелесного бога, иногда в форме змеи с тремя головами или похожим на человека, быка и льва. По мнению древнейшего греческого теолога Ферекида Сирского, жившего около 600 года до н. э., Хронос является одним из мировых начал наряду с Хтонией (земное начало) и Зевсом (принцип жизни). Из семени Хроноса, по Ферекиду, возникли огонь, воздух и вода, а из этих стихий - различные поколения богов. В других орфических сочинениях, Хронос - безначальное время. Благодаря созвучию его имени с другим богом, Кроносом, греки (стоики, отчасти орфики) отождествляли их. Кронос был одним из титанов, родившимся от брака бога неба Урана и богини земли Геи. Восстав против своего отца, он лишил его власти и оскопил, чтобы прекратить бесконечные рождения его детей. Кронос воцарился в космосе и женился на своей сестре титаниде Рее. Мать предупредила его, что и он в свою очередь будет лишен власти собственным сыном, поэтому всех рожденных Реей детей Кронос стал пожирать. Но жене удалось обмануть его, подав на съедение вместо очередного ребёнка завёрнутый в пелёнки камень. Таким образом, выжил единственный сын Кроноса - Зевс. Предсказание Геи сбылось: вскоре Зевс начал войну против отца и других титанов, из которой вышел победителем. Кронос (Хронос) - олицетворение всепоглощающего времени. Все рождается и исчезает во времени, так и дети Кроноса рождаются и уничтожаются им.

26. Камзол (фр. camisole, ит. camicioula, средневеков.-лат. camisiale, от араб. kamis, сорочка.) - мужской предмет гардероба на пуговицах длиной до колен, приталенного кроя, с расходящимися спереди бортами. Мог быть с рукавами или без них. Камзол появился во Франции в первой половине XVII века, а в XVIII получил распространение в других странах Западной Европы. Вариантом камзола была веста - узкая распашная куртка из яркой шелковой ткани с вышивкой и узкими длинными рукавами, которые не сшивались, а скреплялись по локтевому шву в нескольких местах. Эта куртка застегивалась впереди на талии до середины груди. В Англии она со временем получила название "весткоут".

27. Аби (фр. habit - костюм, платье) - часть мужского костюма, появившаяся во Франции в начале XVIII веке (взамен более раннего жюстокора, популярного на протяжении предыдущего века). Представлял собой однобортную приталенную одежду с полами до колен, отрезной спинкой, группой складок от талии по бокам сзади, сквозной застёжкой на пуговицах спереди и воротником-стойкой, а также шлицей с фальшивой застежкой на спине. Аби носили нараспашку. Парадные аби шили из вельвета, бархата, шёлковой тафты и атласа. На мужском костюме XVIII века вышивка была обязательным предметом декора. Особенно роскошно расшивали аби (борта и карманы) и перед камзола (весткоута). Вышивали металлическими (золотыми или серебряными) и шёлковыми нитями, блёстками, стеклярусом, искусственными и драгоценными камнями. Вдоль бортов и на манжетах располагалось большое количество чисто декоративных пуговиц.

28. Кюлоты (фр. culotte) - узкие штаны длиной до колена или немного ниже его. Они застегивались внизу на пуговицу, и иногда имели карманы. Вошли в моду во Франции в XVI веке и, видоизменяясь, просуществовали до XIX. Первоначально кюлоты имели право носить только аристократы, позднее они перешли в народ. Дворяне сочетали их с белыми шелковыми чулками, а буржуа - с цветными.

29. В XVIII веке влияние Франции на европейскую моду было определяющим. Именно эта страна является родиной нового художественного стиля "рококо", который начал складываться в эпоху регентства Филиппа II Орлеанского (НЕ путать с "тем самым" Филипом I Орлеанским, "Единственным братом короля" Людовика XIV) при малолетнем короле Людовике XV (1715 - 1730 гг.). Название "рококо" (фр. rococo) происходит от rocaille - ракушка, украшение в форме раковины. Стиль отличался изящной декоративностью, хрупкостью, утонченностью, чувственностью и известной степенью манерности. Влияние рококо сказалось в мужском костюме в подчеркнуто узких объемах изделия и рукавов, в изогнутых линиях силуэта, мягком изысканном колорите и дорогих вычурных украшениях. Наряды аристократии шились из бархата, дорогого тяжелого шелка и парчи, тончайшего полотна и кружев, украшались золотом и драгоценностями (даже вместо пуговиц на них были драгоценные камни). Это соответствовало общему направлению в моде и искусстве. Прямая линия считалась невыразительной и всюду заменялась изогнутой и волнистой. Вообще, идеалом признавался изящный силуэт и утонченные манеры. Одежды знатных итальянцев на протяжении всего XVIII столетия более соответствовали старорежимным версальским модам. Преобладали яркие цвета: кобальтовый, красный, желтый. Аристократы носили треуголки, напудренные парики, обязательны были кружева на манжетах.

Однако в Англии, где главными ценностями были семья и гражданский долг, этот утончённый стиль не прижился. Главное, что ценили англичане в одежде - это практичность, простота и естественность форм и линий. Мужской костюм здесь более соответствовал образу жизни и роду деятельности, отличаясь простотой и элегантностью. Это шерстяной или суконный фрак со скошенными полами без украшений и чрезмерной декоративности. Его покрой и силуэт обеспечивали достаточную свободу движения. Причудливые шляпы и парики также не были в большом почёте. В гардеробе преобладали спокойные цвета: серый, коричневый, оливковый, фиолетовый. Упрощенный английский стиль начал завоёвывать Европу только со второй половины XVIII века. Таким образом предпочтения герцога опережают своё время как минимум на пару десятилетий.

30. Наварра (исп. Reino de Navarra) - небольшое королевство, располагавшееся на севере Пиренейского полуострова, в состав которого входили земли по обе стороны Пиренеев (ныне это территории Испании и Франции). Королевство существовало с IX века и первоначально именовалось Королевство Памплона. Название "Наварра" употребляется с конца XI века. Король, о котором идёт речь - Жан (Иоанн, Хуан) III (1469 - 1516) из французского аристократического дома д'Альбрэ. В 1484 году он женился на королеве Екатерине из дома де Фуа и таким образом получил право на престол. Претензии короля Испании Фердинанда II Арагонского на Наварру и борьба с почти непрерывными гражданскими войнами внутри страны существенно осложняли правление Иоанна III. Его официальная коронация состоялась лишь в 1494 году в Памплоне. В 1506 - 1508 годах произошло восстание коннетабля (высшая военная должность) Наварры графа Лерина, которое удалось подавить с большим трудом. В 1512 году король Испании двинул на Памплону свою армию под предводительством герцога Альбы. Король и королева Наварры бежали в город По, расположенный в северной части страны (Нижняя Наварра). Собравшиеся в Памплоне кортесы (сословно-представительные собрания) провозгласили Фердинанда королём Наварры. Лишь небольшая часть земель оставалась под властью королевской четы до самой смерти Иоанна в 1516 году.

31. Менуэт (от фр. menu pas - маленький шаг) - популярный танец XVIII столетия. Изначально он был сельской пляской, распространённой в XV веке в провинции Пуату, и отличался живым, непосредственным характером. В XVII веке его стали исполнять при королевском дворе и называли амене(р). Основу его составляют небольшие шаги, мелкие танцевальные па, что и обусловило соответственнующее название. В 1650 году менуэт стал ведущим танцем французского двора и в особом почёте был во время царствования короля Людовика XIV. В XVIII веке менуэт быстро распространился по всей Европе и приобрёл исключительную популярность. Его успех демонстрирует замечательная словесная формула: "Менуэт - это танец королей и король танцев!". В XIX веке на смену менуэту пришел вальс.

32. Гальярда (итал. Gagliarda, франц. Gaillarde - смелый, дерзкий, весёлый) - старинный танец, распространенный в Италии, Англии, Франции, Испании, Германии. Гальярда, судя по названиям её движений, имеет итальянско-французское происхождение. В письменном источнике она упоминается с 1480 года. Этот веселый и живой танец берущий свое начало в народной хореографии (предположительно произошёл от французского бранля), в XV веке был введён в программу балов, проводившихся во Флоренции. Часто гальярда исполнялась после другого популярного на то время танца - паваны. В XVI - XVII столетиях танец стал одним из самых распространенных в Европе, но тогда ему соответствовало иное название: в Италии - "cinque passi", во Франции - "cinq pas", что значит "пять шагов" ("пять па"). Этот же термин встречается в сочинениях Шекспира. Подобное название отражало основные движения танца: исполнители совершали 4 шага, прыжок и выдерживали паузу. Гальярда была любимым танцем королевы Англии Елизаветы I. Но уже к концу XVII века её популярность пошла на убыль, и на смену ей пришли жига и куранта.

33. Традиция праздновать День рождения, хотя и уходит корнями в века (первые подобные торжества появились во временам Древнего Египта и, разумеется, устраивались только фараонами и высшей знатью), с распространением христианства почти сошла на нет. Этот обычай воспринимался как языческий, поэтому долгое время в католической традиции отмечать появление на свет конкретных людей было не принято. Это объяснялось также отсутствием общедоступного календаря, когда всеми важными датами ведала церковь. Поэтому отчасти дни рождения заменяли именины (Дни ангела) - особые дни памяти святого, имя которого давали человеку при крещении. Лишь в Германии уже с XII - XIII века существовала традиция детских дней рождения. В эпоху Реформации (XVI - XVII века) обычай стал постепенно возрождаться. Вплоть до XIX века День рождения как праздник был всё же очень мало распространён в Европе, и в основном только среди привилегированных сословий. Вот почему главный герой считает свою затею с праздником в честь рождения юноши "любопытной", ведь в его время предпочтение всё же отдавалось Дню ангела.

34. Амаретти (от amaro - "горький") - популярное итальянское печенье, приготавливаемое из сладкого и горького миндаля или косточек китайских абрикосов, а также сахара и белка. Самым первым его видом было Амаретти ди Саронно. Согласно популярному преданию, в 1718 году в честь приезда в город Саронно кардинала Милана двое возлюбленных приготовили небольшие печенья с горьковатым вкусом. Позже Карло Лаццарони из семьи миланских кондитеров выкупил лавку в Саронно, в которой производились амаретти, и основал в Милане промышленное производство печенья. Романтические версии происхождения говорят о том, что лакомство часто пекут влюблённые, в таком случае, горьковатый вкус говорит о горечи разлуки. Со временем почти в каждом регионе Италии появилась своя разновидность лакомства. В частности, в Эмилии-Романье - амаретти ди Модена (с горьким и сладким миндалем и хрустящей корочкой).

35. Весна по-итальянски Prima Vera. Очень изящно...

36. Амброзия (амбросия, амврозия греч. "а" - приставка, обозначающая отрицание и "бротос" - смертный, буквально "бессмертие") - согласно греческой мифологии, пища, которую вкушали боги, обитавшие на горе Олимп помогавшая им сохранять бессмертие и вечную юность. По одной из версий, амброзию изобрела богиня Деметра. Во время своих странствий в поисках дочери Персефоны она была приветливо встречена в доме элевсинского царя Келея и его жены Метаниры. В благодарность она решила сделать их сына Демофонта бессмертным. Деметра натирала ребенка амбросией и закаляла в огне очага. Мать однажды увидела это и в ужасе выхватила сына из огня, помешав ему стать бессмертным. Согласно другой версии, амброзия ежедневно производилась луной. В представлении людей ассоциировалась с чем-то сладким и ароматным. Её часто упоминают вместе с нектаром - божественным напитком, напоминавшим амброзию по свойствам и действию, а по виду схожим с красным вином. Иногда понятия "нектар" и "амброзия" смешиваются или взаимозаменяются. Также амброзией могли натирать тело, подобно оливковому маслу. Так поступала нимфа Фетида, желая сделать своего легендарного сына Ахиллеса бессмертным, а когда его возлюбленный Патрокл погиб в сражении, она сохраняла его тело нетленным до дня похорон: "Пусть бы ему суждено пролежать до скончания года, кожа его сохранится, как если б он жил, или лучше" (Илиада, 19:32-33, пер. Н. М. Минского). Кстати, после гибели Патрокла скорбящий Ахиллес отказался принимать пищу. Тогда сам Зевс послал Афину на помощь герою:
   "Ты же помчись поскорее и нектар с амврозией сладкой
    В грудь Ахиллесу пролей, чтобы голодом он не терзался"
   (Там же, 19:347-348).

Интересно описание Грейвса: "Нектар Зевса, который позднейшие мифографы описывают как волшебное красное вино, на самом деле был примитивным медовым напитком, а амброзия, считавшаяся непревзойденной пищей богов, скорее всего, была ячменной кашей, заправленной растительным маслом и измельченными фруктами, которой баловали себя цари, когда их подданные все еще довольствовались асфоделью, мальвой и желудями". (Грейвс, Р. Мифы Древней Греции).

В индийской мифологии аналог амброзии - амрита (это слово в санскрите также имеет значение "бессмертие"). Позднее с ней стал отождествляется напиток cома.

37. Легенда о Селене и Эндимионе имеет несколько вариантов. Эндимион был сыном Аэтлия (который, в свою очередь являлся сыном самого Зевса и Протогении) и Калики. По другой версии, отцом Эндимиона был Зевс, а матерью - некая неизвестная нимфа. Эндимион заселил фессалийскими эолийцами Элиду (Илию, область на западном побережье полуострова Пелопоннес) и стал ее царем, а затем присоединил к своему царству Олимпию. По наиболее красивой версии мифа Селена (Луна, иногда её отождествляют с Гекатой или Артемидой) увидела Эндимиона на берегу реки, влюбилась в него и стала приходить к нему каждую ночь. От этой связи Селена родила Эндимиону пятьдесят дочерей (в древнем земледельческом календаре число пятьдесят было священным: год делился на семь циклов по пятьдесят дней, а пятьдесят лунных месяцев разделяли между собой Олимпийские игры). Пораженная его красотой и мужскими качествами Селена попросила даровать Зевса своему возлюбленному вечную юность. Отказывать Зевс не стал: он исполнил её желание, но решил не делать Эндимиона бессмертным, то есть богом, а попросту усыпил его. С тех пор в часы, когда ее не видно из-за туч, богиня, остановив колесницу, в которой она скользит по небу, спускалась в грот, нежно склонялась над спящим красавцем, целовала смежившиеся очи и произносила слова любви. Поэтому так печален лунный свет.

Согласно другой легенде, Селена увидела спящего Эндимиона в пещере и воспылала к нему сильной любовью. Она спустилась и сама усыпила юношу, чтобы поцеловать спящего.

По третьей версии, сам Зевс взял Эндимиона за красоту на Олимп. Он был так прекрасен, что и Гера не осталась к нему равнодушной. Заметив это, Зевс обрек его на вечный сон в глубоком гроте горы Латма (Латмос) в Карии (область на юго-западе Малой Азии, на побережье Средиземного моря).

Эндимион в греческой мифологии считается символом красоты, подкрадывающегося сна, гением ночи, олицетворением смерти. О нем упоминает Платон в своем диалоге "Федр". Выражение "сон Эндимиона" вошло в поговорку, как синоним долгого сна.

38. Автор заранее просит прощения за чрезмерный объём данной сноски, но пара, о которой ниже пойдёт речь, является одной из её любимых и эмоционально прочувствованных, а потому о ней можно говорить бесконечно. Необходимо также подчеркнуть, что фраза из повести о "несколько обидном для обоих влюблённых сравнении" выражает только мнение главного героя (!), которое вовсе не обязано совпадать с мнением автора.

"Раб раба" - один из самых популярных образов в персидской литературе и особенно в суфийской поэзии. Используется обычно для описания любви настолько сильной, что она превосходит личную гордость. Но за этим красивым образом скрывается реальная история любви могущественного султана Махмуда Газни к его рабу по имени Абу-н-Наджм Аяз. Махмуд Газни (полное имя Йамин ад-Даула ва Амин ал-Милла ва Низам-ад-Дин ва Насир ал-Хакк Абу-л-Касим Махмуд ибн Сёбук-тегин) был правителем государства Газневидов в Афганистане и в восточном Иране. При нём оно приобрело свою наибольшую мощь и максимальную территорию (от Лахора до Самарканда и Исфахана, от Персидского залива до Аральского моря), на которой он правил как султан. Махмуд получил власть от своего отца, эмира Себук-тегина, бывшего раба-тюрка, примерно в 998 году. С 1001 по 1026 годы совершил ряд завоевательных и карательных походов в Индию (всего семнадцать). Все эти военные набеги имели характер священной войны с "неверными" (газават). Считается первым исламским правителем на индийском субконтиненте. Махмуд оказывал покровительство учёным и литераторам, собрав при своем дворе в Газне блестящие таланты (числом около 400), среди них поэты и литераторы Фирдоуси, Фаррухи, Манучехри, Асади Туси, Унсури, ученые Авиценна, аль-Бируни и аль-Фараби, мемуарист Бейхаки и летописец Утби. Столица империи Газна превосходила едва ли не все восточные города того времени своими дворцами, медресе, мечетями, садами и фонтанами. Махмуд построил в городе водопровод, основал университет, библиотеку и музей редкостей.

Абу-н-Наджм Аяз был рабом Махмуда. Считается, что он имел тюркское происхождение (по другой версии, из Грузии). Нам почти ничего не известно о его жизни до встречи со своим знаменитым господином. Некоторые исследователи считают, что он был куплен в Басре одним из приближённых султана за навыки стрельбы из лука и хорошие манеры. Уже к началу завоевания Индии (1001), когда Махмуд выступил против лахорского раджи Джайпала, и в битве под Пешаваром Аяз был в числе его военачальников. В 1021 году султан возвёл его на трон Лахора ("малик" по-арабски означает "правитель, царь", именно эта приставка к имени Аяза иногда упоминается в литературе, в том числе современной). Город, взятый после шестимесячной осады и жестокой битвы, был сожжён, и почти всё его население погибло, либо было уведено в плен. В качестве первого мусульманского правителя Лахора Малик Аяз заново отстроил и заселил его. Он также возвёл много важных сооружений, например, каменный форт, на развалинах предыдущего, уничтоженного в битве. Фундамент форта был сделан из обожжённого кирпича в целях предотвращения его размывания во время разливов реки Рави, на которой стоит Лахор. Нынешняя крепость Лахор построена на том же месте. Также в его время созданы новые городские ворота. Под его правлением город превратился в центр культуры, науки, образования, а также прославился поэзией. Аяз был похоронен за городскими стенами, на его могиле установлено красивое надгробие. Оно существовало до 1811 года и было разрушено при Сикхах. Сама могила в виде простой усыпальницы из одной комнаты, была восстановлена после провозглашения независимости Пакистана (1947). Её до сих пор можно видеть в торговом районе Ранг Махал в Лахоре.

После смерти султана Махмуда в 1030 году Аяз поддержал его старшего сына Масуда в претензиях на престол против младшего брата Мухаммада, занявшего трон в Газне. Об этом сообщает персидский историк Абу Саид Гардизи, современник Махмуда, в своём сочинении "Зайн ал-Ахбар" и Абу-л-Фазл Бейхаки в труде "История Масуда".

Реальные отношения этой "царственной" пары стали прекрасным образом, вдохновлявшим поэтов и писателей многие века. Малик Аяз выступил воплощением идеального возлюбленного и образцом чистоты в суфийской литературе. В сочинениях их любовь по большей части изображалась как возвышенная, исключавшая плотские желания. Например, на то, что султан всю жизнь стремился победить страсть к своему рабу, указывает Низами Арузи в своём произведении "Четыре беседы", где он также описывает исключительные достоинства Аяза: "Известна и знаменита любовь, которую питал султан Ямин ад-Даула Махмуд к турчонку Айазу. Рассказывают, что тот даже не отличался большой красотой, но был смугл и миловиден лицом, соразмерен в членах, изящен в движениях, умен и кроток... А это такие качества, которые возбуждают любовь и укрепляют дружеское расположение. Султан Ямин ад-Даула был человеком благочестивым и набожным и с любовью к Айазу долго боролся, дабы не уклониться в сторону с пути божеского закона". Однажды на пиру султан, будучи под воздействием вина, взглянул на Аяза и увидел нечто потрясающее: "Амбру, падающую завитками над челом луны, гиацинты, вьющиеся кольцами вкруг лика солнца. Завиток за завитком, как кольчуга, кольцо за кольцом, словно цепь: в каждом завитке - тысяча [пленных] сердец, в каждом кольце - сто тысяч душ. Любовь вырвала поводья самообладания из рук терпения султана и обняла его точно любовник". Дабы подавить этот порыв, Махмуд протянул Аязу нож и приказал отрезать его прекрасные волосы. Аяз с почтением поклонился и исполнил приказание, положив два локона перед господином. "Говорят, что эта кротость еще усилила любовь. Махмуд велел подать золота и драгоценных камней и одарил Айаза больше, чем это было положено обычаем и порядком". Наутро султан вспомнил всё, что случилось накануне, позвал своего раба и, увидев его обрезанные кудри, раскаялся в том, что сделал, от чего весь день пребывал в дурном расположении духа и не находил себе места. В итоге хаджиб (высокая должность, впоследствии ей стала соответствовать должность визиря), зная его любовь господина к искусству и поэзии, призвал поэта Абу-л-Касима Унсури (жил при дворе Махмуда Газни, за свой необыкновенный талант получил прозвище "король поэтов"). Когда тот явился, султан попросил его сказать что-нибудь, соответствующее обстоятельствам. Унсури экспромтом продекламировал стихотворение:

"Кудри кумира ведь могут быть чуть покороче.

Кроме длины у них много достоинств и прочих.

Развеселитесь же, пейте вино золотистое!

Тем кипарис и красив, что стригут его истово".

Это стихотворение Махмуду очень понравилось. Он щедро наградил поэта и приказал позвать музыкантов и принести вина. Весь следующий день султан был в отличном настроении "благодаря одному четверостишию". (Цитаты приведены по изданию "Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей или Четыре беседы. Пер. С. И. Баевского, З. Н. Ворожейкиной. М., 1963"). Возможно, рассказав эту притчу, Низами желал показать, как высоко правитель Газневидского государства ценил поэзию. Но параллельно поведал интересную историю о любви и внутренних противоречиях.

Не все поэты были столь целомудренными в своих сочинениях. Например, персидский поэт XII века Фарид-ад-Дин Аттар пишет: "Однажды Махмуд посетил Аяза, пока тот спал. Не прерывая его сон, он открыл его стопы, омыл их розовой водой и слезами [любви], прижимая к своей щеке. Всю ночь он ласкал любимого таким образом. Наутро Аяз так и нашёл султана - спящим у него в ногах. Но не убрал их с лица господина. Проснувшись, Махмуд посчитал неприемлемым поведение своего раба. Однако Аяз объяснил: "Ты пришёл ко мне не как царь. Но как раб, и служил мне, как служат рабы. Твоё сердце пресытилось ролью господина, и потому заставило тебя стать рабом. Но теперь примирись со своим сердцем. Встань, ибо участь раба не для тебя! Я твой раб, а не султан."" (Мой перевод по: Ritter, Hellmut. The ocean of the soul: men, the world, and God in the stories of Farid al-Din Attar. Translated by John O'Kane, 2013, С. 379)

И самая знаменитая притча об этой паре того же автора: "Как-то Махмуд спросил Аяза: "Знаешь ли ты правителя, чьи величие и могущество превосходили бы мои?" И раб ответил: "Да. Я более велик, чем ты". Махмуд удивился: "Почему ты так считаешь?" Аяз: "Зачем ты спрашиваешь? Тебе и так известно. Да, ты царь, но над тобой царствует сердце, а я властвую над твоим сердцем. Само небо должно завидовать моему высокому положению. Я теперь навеки властитель властителя" (Мой перевод по тому же источнику). Даже не могу решить, какое выражение звучит лучше, "раб раба" или "властитель властителя"

А недавно в сети я обнаружила статью, в которой один нумизмат рассказывал о случайно попавшей к нему в руки медной копии золотой монеты XI века (конкретно, 1028 года), которую он называет "одной из самых необычных в истории мусульманского Востока" (копия привезена из Туркмении). Было выяснено, что "оригинал, с которого сделан оттиск для отливки, был отчеканен в XI веке при дворе могущественного правителя Махмуда Газневи в столичном городе Газне, что в современном Афганистане, в ста километрах южнее Кабула". Самое любопытное - это надписи, сделанные на монете (не являясь специалистом в нумизматике, я привожу только переводы и заключения автора найденной мною статьи). На лицевой части (аверс) было начертано: "Аллаху! Нет Бога, кроме Аллаха, един Он, нет Ему сотоварищей. Ал-Кадир биллах. Йамин". (ал-Кадир Биллах - халиф династии Абассидов, правивший в Багдаде в 991-1031 годах, "Йамин" - один из титулов Махмуда, означающий "Десница власти", "десницей державы" называет султана и Абу Саид Гардизи в "Зайн ал-Ахбар", гл. 66, 70, 71 и в других местах). А далее следовала надпись: "Непрестанного величия и долголетия славному амиру Аби-н-Наджму Айазу сыну Аймалака, да продлит Аллах его земные дни!" Примечательно, что своё имя всесильный султан скромно поместил внизу поля аверса, вырезанное мелкими буквами и как бы занимающее подчинённое положение. Правда, на обратной стороне монеты (реверс) титул приводится полностью, что объясняется правилом чеканки тех времён. (Источник: http://info.charm.ru/library/Aimalak.htm#_ftn3).

Вот так любовь обрела свою форму не только в виде рифмованных строф, но и была запечатлена в чеканном золоте рядом с именем самогО великого правителя.

39. Эти строки написал знаменитый Микеланджело Буонарроти в одном из своих сонетов:

Любовь Небесная и Земная

О нет, любовь вовсе не грубое чувство и не сметный грех!

Если она направлена на божественную красоту,

Она покидает сердце, кроткая и чистая, словно душа ребёнка,

Чтобы быть обласканной светом величия самого Творца.

Любовь даёт душе крылья и заставляет её

Воспарить, навсегда забыв о грешной земле.

И это первый шаг к небесной обители Того,

Кто утолит мучительную жажду, терзающую изнутри.

Любовь, о которой я хочу поведать, возвышенна.

Любовь женщины отличается от той, что испытывают мужчины,

Мужская любовь стремится ввысь, женская склоняется долу.

Эта озаряется чистым душевным светом, а та будоражит чувства,

Посылая в свою обездвиженную жертву бесшумные стрелы.

(Cонет N 260, источник - сборник стихов Rime. A cura di Enzo Noe Girardi. Bari, 1960; здесь я привожу свой перевод в прозе по изданию на английском языке John Addington Symonds. The Sonnets of Michael Angelo Buonarroti and Tommaso Campanella now for the first time translated into rhymed English, published 1878).

Стихи посвящены Томмазо де Кавальери, юноше-дворянину, с которым Микеланджело познакомился в Риме в 1532 году. На момент их встречи маэстро было 57, а Кавальери 23. Вскоре великий мастер окончательно переехал в Рим (до этого он часто находился во Флоренции при дворе Медичи). Он писал молодому человеку письма, наполненные восхитительной нежностью, посылал прекрасные рисунки на мифологические сюжеты ("Ганимед", "Титий", "Падение фаэтона" и др.), даже придал некоторым своим скульптурам его черты (например, "Победитель"). Самым убедительным доказательством безмерной привязанности Микеланджело к "мессеру Томао" (таким ласково-уменьшительным именем называл его маэстро в письмах) стали его стихи, написанные в форме сонетов. Вот одно из них:

Я стал себе дороже, чем бывало,

С тех пор, как ты - здесь, на сердце моем;

Так мрамор, обработанный резцом,

Ценней куска, что дал ему начало.

Лист, где искусство образ начертало,

Неравночтим с тряпицей иль клочком:

Так и моя мишень твоим челом

Означена, - и горд я тем немало.

Я прохожу бестрепетно везде,

Как тот, кого в пути вооруженье

Иль талисман от напастей хранит;

Я не подвластен пламени, воде, -

Твоим гербом слепцам дарую зренье,

Своей слюной уничтожаю яд.

(Цитируется по: Поэзия Микеланджело в переводе А.М.Эфроса. М.: Искусство, - 1992.)

Конечно, по прошествии пятисот лет сложно сказать, присутствовала ли в их отношениях физическая составляющая, но достоверно известно, что они не расставались до самой смерти Микеланджело, когда 18 февраля 1564 года он умер, держа за руку своего верного Томмазо.

40. "Песнь Песней" Соломона содержит такие слова: "Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник" (4:12). Конечно, под этим выражением не следует понимать какую-то конкретную часть тела. Да и вся строка представляет собой скорее образное выражение целомудренного отношения и глубокого уважения к любимому человеку.

41. Болотная лихорадка - старинное название малярии (итал. mala aria -- "плохой воздух"). Своё имя получила потому, что распространялась болотными комарами. Самые страшные вспышки малярии в Италии случались в Риме из-за расположенных к юго-востоку Понтийских болот (площадь около 750 км²), однако могли происходить и в других регионах.

42. Ганимед был сыном царя Троса (по имени которого названа Троя) и нимфы Каллирои. Легенды говорят, что он являлся самым прекрасным из когда-либо живших на земле людей. Увидев однажды его пасущим стада на троянских лугах, близ горы Иды, Зевс, пленённый этой удивительной красотой, похитил мальчика, обратившись в орла. Троянский царевич был вознесён на Олимп, где начал прислуживать богам за столом и разливать им священный нектар, сменив на этом посту Гебу, дочь Зевса и Геры (иногда предшественником Ганимеда называется её родной брат Гефест). Геба вскоре вышла замуж за Геракла. Юному "виночерпию" (беру слово в кавычки, ибо божественный нектар - не вино) было дано бессмертие и вечная молодость, подобно всем жителям Олимпа. Тросу же в уплату за потерянного сына Гермес подарил от имени Зевса золотую лозу Гефестовой работы и двух прекрасных, быстроходных коней. Какое-то время Ганимед спокойно жил на Олимпе, но ревнивая жена Зевса, богиня Гера, вскоре вынудила-таки царя богов отослать любимца подальше. Юноша был вознесён на небо виде созвездия Водолея. Относительно плотской стороны отношений верховного бога и прекрасного смертного между античными авторами нет единодушия. Как бы то ни было, история Зевса и Ганимеда показалась людям настолько привлекательной, что ближе к эпохе Ренессанса Ганимед стал рассматриваться как прообраз Иоанна Евангелиста, а орёл символизировал Христа. В самом вознесении на небеса философам-гуманистам виделось движение человеческой души к Богу. Подробнее о Ганимеде здесь.

43. Аполлон и Гиацинт - очень романтичная и трагичная пара в греческой мифологии. Гиацинт (Гиакинт), сын спартанского царя Амикла и, предположительно, правнук самого Зевса, с малых лет выделялся неповторимой красотой, почти равной божественной. Она-то и поразила солнечного бога Аполлона, заставив его воспылать к отроку нежным чувством. Однако в этой любви у него был соперник - Зефир (тот самый покровитель западного ветра со скверным характером). Гиацинт быстро сделал выбор в пользу Феба (прозвище Аполлона, означающее "лучезарный", "чистый"), и с того дня они проводили время вместе, занимаясь игрой на кифаре или гимнастическими упражнениями. Однажды они решили устроить соревнования в метании диска (по другой версии, бог обучал этому своего возлюбленного). Наблюдавший за этой игрой Зефир из ревности перехватил диск, брошенный Аполлоном и направил его в Гиацинта. Юноша, сражённый сильным ударом в голову, умер, истекая кровью, на руках у своего любимого. По слову светлого бога, из крови Гиацинта, вырос алый, ароматный цветок с пурпурным оттенком, названный именем прекрасного отрока, а на лепестках его запечатлелся скорбный стон "О, горе, горе!". Древнеримский поэт Публий Овидий Назон очень подробно описывает миф б Аполлоне и Гиацинте в своём произведении "Метаморфозы". В честь знаменитого юноши лакедемоняне (спартанцы) ежегодно летом отмечали праздник Гиакинфии, первый день которых знаменовался чем-то вроде поминальной трапезы, а два последующих - торжественными гимнами, процессиями, песнями и принесением жертв Гиацинту и Аполлону (именно в таком порядке!). На протяжении истории эта легенда вдохновляла многих деятелей искусства, в том числе, русских художников А. А. Иванова (картина "Аполлон, Гиацинт и Кипарис") и А. А. Киселёва ("Умирающий на руках Аполлона Гиацинт"). Моцарт, будучи в одиннадцатилетнем возрасте, написал оперу-интермедию "Аполлон и Гиацинт, или Превращение Гиацинта". Подробнее об этой паре здесь.

44. Цитата из трагедии Уильяма Шекспира "Гамлет" (акт 5, сцена 1). На похоронах своей возлюбленной Офелии датский принц говорит:

Любил Офелию я: сорок тысяч братьев

Не смогут с их количеством любви

Итог мой превзойти.

(Перевод И. В. Пешкова).

45. Пурпурная лихорадка (scarlet fever) - старинное название скарлатины. Его предложил английский врач Томас Сиденхем в XVII веке, впервые давший этому заболеванию клиническое описание. Очевидно, оно связано с одним из наиболее заметных симптомов - ярко-красной сыпью по всему телу. До появления антибиотиков скарлатина являлась опасной, даже смертельной болезнью, поражая в основном детей и унося сотни жизней (во время эпидемий погибал каждый третий заболевший). Ещё в начале XX века смертность от пурпурной лихорадки достигала 25%.

46. Инфлюэнца - устаревшее название гриппа. Первые сведения о распространении инфекции датированы 1179 годом, когда сильнейшая эпидемия гриппа охватила Италию, Германию и Англию. Достоверные описания эпидемий относятся к периоду XVI - XVIII веков, на протяжении которых всю Европу сотрясала "итальянская лихорадка" (предполагалось, что очаг болезни находился именно в этой стране). По поводу происхождения слова "инфлюэнца" существует несколько версий. По одной из них, оно родилось в той же Италии в середине XV века, после серьезной эпидемии, которую приписывали воздействию (influenze) звезд. Речь идёт о влиянии расположения небесных светил на возникновение масштабных пандемий. Философы и теологи того времени заметили определённую последовательность повторения вспышек заболевания (крупные эпидемии случались примерно раз в 30 лет) и объяснили всё астрономическим дисбалансом. После эпидемий 1510 и 1580 годов болезнь была уже подробно описана и получила своё официальное название "инфлюэнца". Согласно другим гипотезам, это слово произошло от латинского "influere" (вторгаться, проникать, распространять) или от итальянского "influenza di freddo" (последствие охлаждения).

47. "Aut Caesar, aut nihil" - латинское крылатое выражение, которое дословно можно перевести "Или Цезарь, или ничто", в более привычном варианте "Всё или ничего", "Пан или пропал". Древнеримский историк Гай Светоний Транквилл в своём труде "Жизнь двенадцати цезарей" приписывает его императору Калигуле (Гай Юлий Цезарь Август Германик, правивший с 37 по 41 года; "Калигула" - прозвище, означавшее "сапожок", т. к. всё детство и юность будущий император провёл с отцом в военных лагерях и носил подобную армейскую обувь - калиги). Светоний пишет: "В роскоши он [император] превзошёл своими тратами самых безудержных расточителей. Он выдумал неслыханные омовения, диковинные яства и пиры - купался в благовонных маслах, горячих и холодных,... сотрапезникам раздавал хлеб и закуски на чистом золоте: "нужно жить или скромником, или цезарем"". (Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга 4, 37:1. Перевод М. Гаспарова).

48. Орфей - в античной мифологии, легендарный певец и музыкант, прославившийся своей неподражаемой игрой на лире. Считался изобретателем музыки и стихосложения. Его искусство обладало такой удивительной силой, что перед ним склонялись не только люди, но и сами боги. Был сыном Эагра, божества одноимённой реки во Фракии, и музы эпической поэзии Каллиопы. Одна из версий мифа называет его сыном Аполлона, но по другим источникам, с солнечным богом Орфея связывали отношения совершенно иного рода. Именно от Аполлона, в знак любви, Орфей получил в дар золотую лиру, услышав прекрасные звуки которой, ему покорялись дикие животные, цветы и травы, и вообще вся Природа. Согласно Овидию, именно Орфей увековечивает в своих песнях рассказ о трагичной любви Аполлона и Гиацинта. На характер их связи указывает также то, что Орфей часто изображался на предметах, связанных с культом Аполлона (например, на сокровищнице в Дельфах - месте культа Феба).

Самым известным мифом об Орфее является история с его женой Эвридикой, которая, погибнув от случайного укуса змеи, оказалась в царстве мёртвых. Супруг отправился за ней, усмирив своей чудесной игрой грозного стража Аида, пса Кербера, и восхитив владык подземного мира Аида и Персефону. Аид позволил Орфею забрать Эвридику обратно в мир живых, при условии, что тот не взглянет на жену, пока не окажется дома. Орфей нарушил запрет и потерял её навсегда. После такого несчастья он удалился во Фракию, где жил в одиночестве и стал жрецом местного храма Диониса. Однажды он не позволил фракийским женщинам принимать участие в мистериях (культовых обрядах), за что был убит ими. По другой версии, убит менадами (вакханками - спутницами и почитательницами Диониса) за то, что отверг из страсть. Есть также мнение, что Орфей, напротив, не поклонялся Дионису вовсе, признавая величайшим богом Аполлона (так он называл Солнце, которому вообще-то соответствует Гелиос, что говорит о слиянии культов этих двух божеств). За такую дерзость разгневанный Дионис сам послал к нему менад, которые растерзали его на части.

Орфей считался искусным не только в музыке и поэзии, но и в различных обрядах, теологии и мистических знаниях. С ним также связано возникшее в VI веке до н. э. религиозно-философское учение эзотерического характера орфизм - своеобразная переходная стадия от политеизма к монотеизму. Это учение представляет собой слияние аполлоно-дионисийских культов (эти два бога являлись антиподами; Аполлон олицетворял аристократию, а Дионис был богом демоса). Орфики (последователи этой философской школы) верили в присутствие в человеке божественного начала, воздаяние после смерти и даже в изначальный грех, который может быть искуплен серией перерождений "души". В искусстве образ Орфея чаще всего олицетворяет восхищение музыкой, волшебную силу творчества.

49. Атараксия (греч. "отсутствие волнений, невозмутимость") - понятие древнегреческой этики, обозначающее безмятежность, душевный покой, невосприимчивость души к аффектам. Впервые упоминается у философа Демокрита ("невозмутимость-атараксия"), который понимал его как состояние души, свободной от страха смерти, предрассудков и переживаний, не волнуемой жизненными заботами; в более широком смысле - господство разума над страстями. Демокрит считал, что счастье человека заключается во внутренней гармонии, благодушии, размеренности и спокойствии. Этот термин получил развитие в философии Эпикура как высшее духовное состояние, к которому должен стремиться человек; идеал жизни, под которым понималось состояние мудреца, достигшего внутренней свободы. Атараксия считалась предварительным условием эвдемонии (счастья, процветания) и заключалась в избавлении от страха перед богами, смертью и загробным миром, от чувства беспокойства перед непонятным в природе.

50. Фриттата (итал. frittata) - итальянская разновидность омлета, который готовят с различными начинками (овощи, колбаса, сыр, макароны и т.д.). Изначально, как и пицца, считалась крестьянской едой и в богатых домах не подавалась. Традиционная фриттата содержит лук-порей и сыр пармезан и готовится сначала на огне, затем в печи. В итальянском языке существует выражение "hai fatto una frittata", что в переносном смысле означает "Какой беспорядок вы устроили!" (в прямом переводе "Вы приготовили омлет"). А само слово frittata означает "бардак", "хаос" (так как это блюдо представляет собой смесь всех многочисленных ингредиентов).

51. Тальятелле (tagliatelli, от tagliare, "тальяре" - резать) - классический вид пасты, родиной которого является Болонья (регион Эмилия-Романья). Представляет собой тонкие полоски яичного теста шириной ровно 8 мм. Именно это блюдо, а не спагетти, как ошибочно принято думать, подаётся с соусом болоньезе (мясным рагу по-болонски), и называется оно "тальятелле аль рагу". Кстати, томаты в состав соуса попали только к XIX веку, т. к. до этого считалось, что они ядовиты. По распространённому мнению, тальятелле изобрели ещё в эпоху Возрождения. Легенда, рассказанная в повести, действительно является версией происхождения этого вида пасты: светлые кудрявые волосы некой женщины из знатного итальянского рода (не могу назвать имя, ибо это тут же приведёт к раскрытию личности главного персонажа) вдохновили повара на создание блюда, которое первоначально назвали "тальолини из теста с соусом по рецепту Зафирана" и подали на её свадьбу.

52. Считается, что европейские дома начали оборудовать специальной ванной комнатой с водопроводом лишь к середине XIX века. До этого переносные цинковые или медные корыта и сидячие ванны ставили для удобства в будуар к туалетному столику. Часто так и было. Однако ванны даже в средние века пользовались большой популярностью. В некоторых замках встречались не только ванные комнаты, но также системы слива и подачи воды. Купальни находились на первом этаже, т. к. требовали большого количества жидкости. Не редки были умывальники в виде каменных чаш, встроенных в стену, в такие чаши вода подавалась из озера или из реки рядом с замком. Уже в XVIII веке появились так называемые "туалетные комнаты", которые предназначались для приведения в порядок внешнего вида. Там обычно размещались умывальник, кувшин и таз для омовения. Там же ставили и ванну (чаще металлическую).

53. Речь идёт о Войне за независимость США 1775 - 1783 годов (которую в американской литературе часто называют American Revolutionary War - Американская революционная война, а также более привычно - American War of Independence). Фактически это была борьба британских колоний в Северной Америке за свободу от власти короны, проходившая между, собственно, самой Великобританией, поддерживаемой лоялистами (сторонниками законного колониального правительства), и патриотами (сторонниками освобождения из тринадцати колоний). Именно съезд депутатов этих колоний в Филадельфии 4 июля 1776 года принял знаменитую Декларацию независимости, провозглашавшую образование свободных от Англии штатов. Война началась в апреле 1775 года боями у Конкорда и Лексингтона, а завершилась Версальским (Парижским) мирным договором 3 сентября 1783 года, главным пунктом которого стало признание Великобританией нового независимого государства.

Кстати, не стоит удивляться, что герои называют колонии Англии "Новым Светом" в то время, когда это название уже не было популярным. Ведь они родом из очень далёкого времени, когда Американский континент только был открыт и начинал осваиваться, поэтому могут по привычке использовать старое название.

54. Генрих II Святой - король Германии (1002 - 1024), император Священной Римской империи (1014 - 1024) из Саксонской династии. Строго говоря, он не был правителем Италии в полном смысле этого слова, но всячески старался удерживать контроль в этой области империи. Совершил три итальянских похода. Первый произошёл в 1004 году. Во время него Генрих был провозглашён королём Италии в городе Павия. Второй поход состоялся в 1013 - 1014 годах, когда Римский Папа Бенедикт VIII, поддерживавший Генриха, наконец возложил на него и его жену императорскую корону. Генрих, в свою очередь, выступил на стороне церкви во многих земельных вопросах, основывая новые епископства или отбирая земельные владения у нелояльных ему дворян и передавая их церкви. Третий поход 1021 - 1022 годов был совершён в поддержку римского понтификата в Южной Италии, власть которого не желал признавать византийский император Василий II, фактически утвердивший здесь своё господство. В итоге авторитет Папы в Италии был восстановлен, а Византия отказалась от своих притязаний (правда, ненадолго). Таким образом, в Италии Генрих II занимался в основном церковными вопросами: расширял сферу влияния католической церкви, назначал епископов, укреплял положение духовенства и монастырей. Также он участвовал в церковных соборах, на которых принимались важные решения (такие как введение запрета на брак для священнослужителей). Вообще, во время своего правления Генрих всегда покровительствовал церкви и опирался на неё, укрепляя её связь с государством, в свою очередь церковь признавала его авторитет. В 1146 году император Генрих II был канонизирован.

Дорогие читатели! Последние сноски не являются пропагандой, а представляют собой информацию для адекватных людей, которые действительно заинтересовались темой и просто желают узнать, "как это всё юридически работает" и где вообще появилось. Подчёркиваю, работает и является действующим законодательством в других странах.

55. Гражданские однополые союзы были окончательно одобрены Парламентом Италии 11 мая 2016 года. Это стало важным историческим событием для страны, где до сих пор сильны позиции Римской католической церкви, а также личной победой премьер-министра Маттео Ренци, который поддержал законопроект, а 20 мая поставил под принятым уже законом свою подпись. Эта инициатива впервые была предложена ещё около 30 лет назад. Тогда Ватикан, несмотря на свои довольно либеральные взгляды на многие другие социальные проекты, в этом вопросе сохранял твёрдую негативную позицию. В некоторых муниципальных образованиях, например, в Болонье и Риме, гражданские союзы были узаконены ранее и действовали на местном уровне. В июле 2015 года Европейский Суд по правам человека постановил, что непризнание в стране однополых союзов грубо нарушает Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод. В октябре того же года проект закона был представлен членами правящей Демократической партии. Сенат одобрил его ещё в феврале 2016, но чтобы он вступил в силу, необходимо было голосование в нижней палате парламента (Палате Депутатов, которая приняла его 372 голосами "за"). Легализация однополых союзов вызвала значительную полемику в обществе. С одной стороны это посчитали большим шагом вперёд. Однополые пары, заключающие гражданские союзы, могут выбрать для себя общую фамилию, им даётся право ухода в случае болезни одного из партнеров, наследования имущества и пенсионных прав в случае смерти. С другой стороны, институт гражданских партнёрств (союзов) сам по себе не гарантирует полного брачного равноправия и существует как некий компромисс, альтернатива браку (это касается не только Италии, но и всех стран Европы, где он ещё действует). Например, в Италии новый закон не позволяет одному из партнёров усыновлять биологических детей второго (последний пункт был исключён из законопроекта из-за противодействия правых сил и церкви). Гражданские однополые союзы могут быть заключены только в городском совете или мэрии. В Италии заявки на регистрацию подаются в муниципалитеты. Вообще, проведение регистрации возлагается на мэра, но некоторые представители правых консервативных партий уклонялись от этой почётной обязанности (в этом случае их мог заменить любой уполномоченный советник). 4 января 2017 года на заседании Совета министров страны было принято три новых распоряжения, согласно которым, процедуру регистрации отныне могут проводить депутаты городских советов, асессоры городских джунт (коллегиальный исполнительный орган власти) и граждане, имеющие необходимые реквизиты для избрания депутатами городских советов. Первой итальянской парой, заключившей однополый союз на основании нового закона, были писатель и журналист, знаковая фигура итальянского ЛГБТ-движения, Пьер Джорджо Патерлини и его партнёр Марко Сотджу, с которым они прожили 37 лет. Церемония состоялась в маленьком городе Реджо-нель-Эмилья, расположенном недалеко от Пармы. (Эта новость появилась тогда, когда основной текст, в том числе и финал повести был уже написан, и стала приятной неожиданностью. Остаётся только добавить, что любое сходство с реальностью - чистое совпадение) ).

56. В Италии лица старше шестнадцати лет, но еще не достигшие совершеннолетия, должны получить разрешение на брак суда по делам несовершеннолетних. Отсутствие согласия родителей, естественно, весьма затрудняет вынесение такого решения.

57. Дания стала первой страной в мире, официально признавшей однополые союзы. 7 июня 1989 года был принят закон о "зарегистрированных партнёрствах", который вступил в силу 1 октября. Интересно, что закон о равенстве брака (то есть легализация полноценных однополых браков) был принят в этой стране ровно через 23 года 7 июня 2012 года и вступил в силу 15 июня. В США однополые браки были официально признаны 26 июня 2015 года, до этого они были легализованы на региональном уровне, в 35 штатах из 50.

Оставить комментарий © Copyright Грэй Эвита Размещен: 23/04/2017, изменен: 21/09/2021. 613k. Статистика. Повесть: Проза Итальянские видения Иллюстрации/приложения: 4 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Моя первая(и хотелось бы, чтобы не последняя)фантазия на любимую итальянскую тему с реальным историческим героем и совершенно нереальными чудесами. В том числе и чудесами любви, которая лечит, обновляет, защищает и спасает. Она может быть неожиданной, робкой, красивой, тайной, первой, последней, удивительной, всепрощающей и даже нежеланной, но уж точно не может быть "неправильной", даже если существует между двумя мужчинами, которых разделяет пропасть...

Грэй Эвита : другие произведения.

Коллекционер