Когда я вошёл -
             он уже "не вязал"
                          и меня не заметил.
Но я-то заметил,
             как эти стальные
                          глаза опустели.
Потом он уснул
             у меня на коленях.
                          А утром с похмелья
он мне объяснял, как
             он ценит меня, но
                          не хочет постели.

...На Павловом Поле,
             напротив Довженко,
                          точнее не помню,
по пятиэтажным
             рябиновым дворикам
                          велосипеды
гоняя соседские,
             мускулы ныли.
                          И волосы пели, -
и волосы пахли
             кострами и ветром
                          на Павловом Поле.

Не помню точнее,
             но здесь его мама
                          живет в коммуналке,
где от комнатушки
             до ванной идти
                          мимо бабкиных комнат,
где в первую девку -
             ещё не жену -
                          с головой окунался
(теперь он, наверное,
             сделает вид,
                          что об этом не помнит).

А я этой девке
             в то самое время
                          писал мадригалы!
Как я ревновал!
             А она говорила:
                          любовь - это пляска.
О, сколько же лет я
             смотрел, как бесились
                          они и ругались!
И сколько же тёмных
             веков я в него
                          потихоньку влюблялся...

А он танцевал.
             И коньки свои стачивал
                          чуть не в подошвы,
и падал. И бился
             об лёд, и до слёз
                          напивался со мною.
Потом засыпал.
             И тогда неумело,
                          потешно и пошло
я клянчил любви.
             Но "любить" - это не
                          "заниматься любовью".

И я не умею
             ему объяснить,
                          да и он не поверит, -
а я всего-навсего
             просто хочу его
                          сделать счастливым.
Он ищет не там.
             Но свобода рябины,
                          и дыма, и ветра -
наверное, всё это
             с ним воедино
                          зачато и слито.

Теперь он и дочку-то
             видит свою
                          раз в неделю, не чаще,
и рядом со мною
             живёт, не на Павловом
                          Поле - под боком.
Теперь он свободен.
             Но я не пойду к нему,
                          даже из окон
увидевши свет
             и глотая всем горлом
                          трагедию счастья.