Аннотация: О жизни выдающегося христианского пастыря.
Владыка Серафим.
роман
"Любовь в христианском смысле - это полное изживание эгоизма, перенос жизненного интереса с себя на другого или других" (Из проповеди бродячего отшельника).
Владыка.
В этом году Православная Пасха пришлась на конец апреля. В знаменитом городском парке, растянувшемся на целую милю, совсем недалеко от Кафедрального Собора, как -то особенно ярко и красочно расцвели яблони, вишни и сливы. И как -то по-особому буйно и ароматно распустились розы в цветниках, у западного входа, совсем неподалёку от Кафедрального православного собора ...
Очередной праздник жизни бушевал вокруг по весеннему ярко, и это невольно рождало в голове Владыки грустные мысли. Именно весной Митрополит Серафим, начинал думать о приближающейся смерти, вовсе не чувствуя от этого мрачных предчувствий или перепадов настроений. Он уже привык к ожиданию неизбежной кончины земной жизни и иногда даже хотел, чтобы это случилось поскорее. Он, конечно, ценил, то, что имел в жизни, но не настолько, чтобы бояться, с этим расстаться...
Владыка, вдруг вспомнил грустные давние чувства. В юности, весна и лето, как-то слишком быстро проходили сквозь радостные тёплые дни, солнечные или дождливые, но длинные и наполненные переживаниями подлинной жизни.
Становясь старше, он? с лёгкой улыбкой которая скрывала грусть, рассказывал своей матери, что борясь с сожалением о быстротекущем времени, научился ценить дни и даже часы, ранней весны. Зима-то ещё по настоящему не закончилась, но особые свойства воздуха вдруг, возбуждали желания думать и действовать сегодня и сейчас, а природа словно подталкивая его к этому, становилась всё дружелюбнее и теплее было не только в душе, но и в прямом смысле слова.
Владыка вспомнил, что для него, это состояние ежечасного праздника, длилось всего несколько десятков дней.
А потом, когда цветы расцветали, зелёные клейкие листочки мягкой, ароматной кисеёй покрывали ветки деревьев и кустарников, ему становилось грустно...
Ещё и потому, что сквозь наступающий праздник жизни, так явственно явленный, разомлевшей от довольства природой, он уже видел своими душевными внутренними очами, скорое наступление жаркого, суетливого, переполненного плотью лета. А вслед, коротко, но закономерно пройдёт уже прямо печальная, ещё ярко - красивая, но уже отягощённая последствиями длинного приготовления к сбору урожая, осень.
А потом уже, подуют неизбежные, как смерть, ветры. Листва, суетливо захлопочет на ветках, бесшумно упадёт на землю и подгоняемая его порывами, рассеявшись по тупичкам и закоулкам города, превратиться со временем в осеннюю слякоть. И наконец, неотвратимо наступая, придут короткие холодные, бесприютные дни, которые надо будет пережить...
... Владыка, вечерами, после службы и разговоров с прихожанами, на полчаса, выходил через маленькую калитку в ограде церкви и прогуливался по парку, вспоминая и размышляя...
Здоровье его резко ухудшилось за последний год, и он сильно уставал за длинные, весенние дни, однако виду не показывал.
И только оставшись один в своей спальне, тихо вздыхал, присев на покрытый пледом старенький, промятый за долгие годы, диван. В такие моменты, он просто смотрел в окно, где виден был кусочек церковного сада. И оттуда, в его окошко, иногда, осторожно постукивала веточка яблони, словно проверяя, все ли по - прежнему, так же ли одинок этот странный пожилой человек, живущий отшельником многие и многие годы, в пристрое храма...
"Жизнь, как то вдруг и неожиданно, уходит из моего тела - думал он, сосредоточив взгляд на оконном проёме, через который была видна зелень небольшого садика, прилегающего к старинной английской церкви, выкупленного несколько десятков лет назад, стараниями Владыки и нескольких его последователей...
"В ближайшие дни, надо будет сходить в госпиталь, и пройти обследование - размышлял он. Судя по всем симптомам, у меня рак, однако точно могут определить только специалисты... Ломота в костях и постоянная слабость и озноб, говорят, что внутри меня идёт какой - то воспалительный процесс".
Он перевёл взгляд на книжные полки, потом оглядел небольшую гостиную, не замечая деталей и подробностей обстановки, и потом вновь погрузился в раздумья...
"А что же! Я хорошо и много пожил, и как это ни печально, но как всегда, и как у всех, наступила старость, и вот сейчас, приходится думать о неотвратимости смерти, которая может быть уже совсем близко..."
Он, вдруг вспомнил латинский афоризм: "Никто не стар настолько, чтобы не надеяться прожить ещё хотя бы год" - и невольно вздохнул. "Какие тонкие были люди, эти латиняне. Замечательно подметили особенности человеческой натуры... Ведь всем нам немного грустно расставаться с этим миром. А некоторые, так просто бояться умирать, думая, что жизнь человеческая на этом заканчивается и впереди неведомый и страшный обрыв..."
... В миру, Владыку звали Андреем, но он настолько привык к своему церковному имени Серафим, что не отзывался, когда его называли светским имени. Он, конечно, помнил своё детство и юность, помнил, что когда-то, в детстве, мечтал стать путешественником и зоологом, однако эти воспоминания, были похожи на воспоминания о знакомом человеке, которого уже давно нет с нами.
Точно так же, Владыка размышлял о конечности бытия, видя вокруг себя и на отпеваниях и на заупокойных панихидах, мёртвые тела людей, которые совсем недавно были живы, приходили в церковь, исповедовались и причащались в надежде обрести жизнь вечную...
Однако, к себе, он, Владыка эту перемену физического состояния, никоим образом не относил, вплоть до последних лет жизни...
И только когда ему исполнилось восемьдесят, он, по-настоящему осознал неотвратимость и своей кончины. И только тогда, до конца стал понимать христианскую доктрину, которая и предлагала человеку утешение и спасение от ужаса непременной аннигиляции, вместе со смертью тела.
На словах и в образах, он понимал это уже давно, но в личном опыте, пока был молод и силён, просто не мог до конца осознать.
Это как с понятиями родного языка, которые существуют только как лингвистические конструкции, но в реальной жизни лишены конкретности, не существуют вокруг нас, а точнее, нами ещё не были встречены.
Один его знакомый, рассказывал, что он родился на юге России, и потому, снег видел очень редко - морозов в их местности практически не бывало.
- Я знал слово гололедица, - говорил он, - но в силу отсутствия жизненного опыта связанного с этим явлением, представить себе это не мог.
И вот я переехал в Ленинград. И вдруг, в начале зимы, после обильного мокрого снега, наступили сильные морозы, и случилась гололедица. Да такая, словно скользким стеклом покрыли все дорожные поверхности.
И вот, провожая утром сына в школу и возвращаясь обратно, я поскальзывался и падал по многу раз, набивая себе шишки и синяки. Именно тогда, всеми своими чувствами, я понял и осознал, что такое гололедица...
Точно такое же осознание неминуемости смерти, пришло к Владыке, правда только в последние годы. И невольная грусть, но вместе с тем и радость, стали наполнять его жизнь. Ибо жить уже оставалось совсем недолго, и потому, каждый день стал самоценен вне зависимости от удач или неудач, вне зависимости от хорошего или плохого самочувствия, так как впереди забрезжило что - то неведомое, но удивительное, о чём Владыка думал и к чему готовился всю свою жизнь, будучи верующим христианином...
Только тогда, когда его физическая оболочка стала слабеть и разрушаться, он вдруг осознал собственную конечность, и потому, ещё раз восхитился глубине прозрения Спасителя, дающее людям этот "островок" - будущего бессмертие, словно путёвку в вечную жизнь и вечное блаженство сопричастности к Богу - Создателю, и его Сыну, рождённому в образе Человеческом и пострадавшему во имя вечного бытия тех, за кого он умер на Кресте...
... Владыка вздохнул, упершись руками в поручень кресла, встал, долго распрямляясь. Потом, задевая мебель, ненадежно, стоящую на полу и норовившую подставится под его ослабевшие ноги, прошёл к выходу, накинул на плечи старую, ставшую со временем очень просторной, куртку и тихонько притворив двери квартиры, примыкавшей к заднему торцу храма, вышел на тихую, вечернюю улицу.
... Дойдя неспешно до перекрёстка, он, осторожно оглядываясь перешёл широкую, пустую асфальтовую ленту улицы и вошёл в городской сад через металлическую калитку, ту что рядом с домиком смотрителя сада...
Из вечернего парка, на Владыку дохнуло прохладой и ароматами весны. И он, медленно шагая по тротуару, вдыхал этот лечебный воздух полными лёгкими. Стараясь идти не пошатываясь, достиг ближней скамейки под громадным лондонским платаном, и со вздохом облегчения опустился на неё, осторожно расправив спину. Потом расслабил своё ноющее всеми клетками, усталое от жизни тело и огляделся по сторонам...
"Боже мой, как быстро и неостановимо летит время...
- Казалось, что совсем недавно, я приехал в этот большой европейский город, молодым, задорно сильным и здоровым. Тогда я мог обойти по периметру этот сад всего за час с небольшим. И это доставляло мне сплошное удовольствие...
А сегодня, чтобы доковылять до этой скамейки, пришлось преодолевать ставшее уже обычным нежелание двигаться, заставляя проделывать, такие автоматические действия, как переодевание, обувание и переход к этой скамейке...
Владыка поднял голову, услышав пронзительно металлические вскрикивания гусей взлетающих над озером, и увидел вереницу серых крупных птиц, поднявшихся с воды и выстраивающихся в полёте цепочкой...
"Сколько поколений, вот таких гусей, я уже пережил здесь - вдруг подумал он, устремляя свой взгляд вослед улетевших, исчезнувших среди больших ветвистых деревьев и кустарников...
- Ведь эти крупные птицы живут всего по несколько лет, успевая сотворить несколько поколений себе подобных и по нескольку раз слетать на зимовку, куда - нибудь в Северную Африку, или даже в Южную Америку..."
... В парке вновь надолго наступила тишина, и на потемневшем небе, в тёмно - синей дали, вдруг засветилась пока ещё одинокая, чуть заметная звёздочка...
"Как грустно, и вместе рационально устроен наш мир - продолжая бесконечный диалог с самим собой - размышлял Владыка. - Одни существа на свете живут всего лишь по несколько дней, или даже по нескольку часов, но измерения их жизни, вполне соответствуют прожитым человеком часам, дням и минутам. Для кого - то, час длится как день, а для кого - то, и сто лет пробегают, как скромное мгновение...
Он внезапно вспомнил, как недавно думал, о том, что сам себя человек не видит в своём внутреннем зеркале и потому, будучи молодым по духу, почти или вовсе не воспринимает себя как старого человека...
И только тогда, когда увидев женщину, свою ровесницу, с которой познакомился в молодости, вдруг, вместо смешливой стройной девушки с кудрявыми светлыми волосами, заметил и космы седых волос, давно не мытых, и прилипшую к нижней оттопыренной губе, нелепую хлебную крошку, и старческий дребезжащий голосок, и отвратный запах кошачьего "общежития", - во что превратилась её квартира - начал понимать, ЧТО ЭТО СТАРОСТЬ, это маразм поселились на место той, в которую он сам был немного влюблён тридцать... нет сорок... нет сорок пять лет назад, когда летом было ещё не жарко и пух тополей щекотал ноздри, иногда вызывая весёлый неудержимый чих...
"А ведь я тоже для кого - то кажусь неприятным, неухоженным стариком - поморщился Владыка. - Да, это безусловно так, как бы мы не тешили себя надеждой, что у нас всё происходит иначе. И только наше "эго", старательно замазывает каждое упоминание природой о конечности и безобразии нашего собственного бытия"
Митрополит Серафим, вдруг вспомнил смешную русскую поговорку - Каждому овощу - своё время - и улыбнулся. "А при чём тут время?"
Он снова вздохнул, пытаясь восстановить недостаток кислорода в своих уставших лёгких. Потом хрипло вдыхал и выдыхал ещё, и ещё...
И делал это, уже не замечая ни прохлады воздуха после тёплого весеннего дня, ни его сладостных ароматов, наполняющих весь мир вокруг казалось до самого далёкого неба...
"А жизнь, как посмотришь с пристальным вниманьем вокруг - такая пустая и глупая шутка!" - друг, на ум пришла эта строка из стихотворения известного русского поэта, и ещё раз вздохнув, он сел поудобнее и стал прислушиваться к тому, как ворочалось в груди, его уставшее сердце...
"Это к перемене погоды" - успокаивая себя, предположил Владыка и стал наблюдать, как чёрный дрозд, сел на асфальт, неподалёку от скамьи и задрав хвостик, вращая головой стал что - то пристально рассматривать на асфальте.
"Наверное мошку увидел ... А когда - то ведь и у меня зрение было отличное..."
Потом вспомнилось медицинское освидетельствование, проходившее полгода назад... Перешёптывания врачей за спиной...
"Да я и сам знаю, что симптомы раковые... Но что же делать. Наверное за мои грехи и болезнь эта... А может быть зажился, и Творец призывает меня каяться?"
... Посидев ещё некоторое время на скамейке, Владыка, покряхтывая поднялся и шаркая по асфальту подошвами, медленно направился в сторону Храма...
Ему, вдруг, неодолимо захотелось попить крепкого чаю и хотя бы на время прогнать эту постоянную тяжёлую вялость и в голове и в теле...
...В этот большой европейский город, он приехал более пятидесяти лет назад, молодым священником, сразу по окончанию Великой войны. Мир только налаживался во всей Европе, но после ужасов французской оккупации, и страшных бомбёжек союзниками немецких военных объектов, всё происходящее здесь, казалось теперь сладким спокойным сном. Выходя из дому, не надо было бояться полицейских и немецких военных патрулей в угрожающих металлических касках, расхаживающих по притихшим улицам.
А в этом городе, где оккупантов не было, вот уже много столетий, всё, очень быстро вернулось к мирной жизни: открылись недорогие кафе и закусочные. Транспорт ходил размеренно и в срок, а вечерами по улицам гуляли молодые девушки, парами и весёлыми компаниями, высматривая себе припозднившихся, демобилизованных женихов...
Тогда, он, по рекомендательному письму пришёл в одну русскую семью, которая жила здесь ещё с дореволюционных времён. Ему открыла молодая, статная девушка с копной лёгких и блестящих волос на голове.
Когда он представился и показал, письмо, девушка долго смеялась, а потом объяснила, что увидев его подумала , что это демобилизованный офицер, устроившийся на работу в электрическую фирму, пришёл проверять установку электросчётчика...
Действительно, Владыка после службы в армии врачом, на всю жизнь сохранил армейскую выправку и осанку. Поэтому, он в первые годы своего служения, вовсе не походил на русского православного священника, вызывая недоверие у пожилых прихожан.
Зато этим, он, очень нравился молодым девушкам и особенно подросткам, которых к сожалению тогда в церковь приходили единицы. Ведь юноши, тогда, мечтали поскорее повзрослеть и пойти в армию, воевать...
"Как впрочем и сейчас - заметил про себя Владыка. - Для них, как и для меня в их возрасте, Бог представляется некоей далёкой и нереальной абстракцией, если вообще они об этом вспоминают. Для них, как впрочем и для меня в четырнадцать лет - спорт и известные футболисты, или школьные знаменитости намного более значительные фигуры, чем какие то священники..."
... Владыка вспомнил эпизод из своего отрочества, который перевернул всю его жизнь и заставил много думать о Иисусе Христе, как о живой личности, а потом и посвятить его служению, всю свою жизнь...
Это было в городе его детства, где, все они, он и его сверстники из русских эмигрантских семей, учились в разных школах, но вместе, состояли в организации похожей на скаутскую, занимаясь спортом, закаляя волю и тело, чтобы потом, когда вырастут, пойти освобождать Россию, послужить ей...
И вот однажды, к ним, в эту скаутскую организацию приехал священник и их собрали, чтобы он прочитал им лекцию (о слове проповедь, они совсем и не слышали).
Этот пожилой священник, смущённо улыбаясь, вовсе не зная как с ними себя вести и что им говорить о православии, стал пересказывать одно из Евангелий, в котором Иисус Христос, умаляя себя, сдался на милость захвативших его людей, а потом был казнён страшной смертью - распят на кресте...
Этот рассказ, возмутил не только Андрея, но и многих его товарищей, которых учили, что на обиду всегда надо отвечать большей обидой, не заботясь о последствиях...
В тот день, вернувшись домой, и горя негодованием на этого священника, который агитировал их за обожествление слабости, Андрей нашёл в маминой библиотечке Новый Завет, выбрал из него первое попавшееся на глаза Евангелие и сел читать за кухонным столом, не убрав ещё грязной посуды после обеда...
Но первые же строки Евангелия от Луки, так потрясли его своим языком и своим содержанием, что он не отрываясь, от начала до конца прочёл его и сидел, словно оглушённый, обхватив голову руками, представляя страшную картину мучений Иисуса Христа на допросе в Синедрионе, а потом и в утро казни, на Голгофе...
В какой то момент, Андрею даже показалось, что кто - то тихо вошёл в комнату и остановился перед столом! И он, не раскрывая глаз и не отрывая рук от головы, с изумлением подумал, что наверное это Он, Иисус Христос, пришёл сюда, чтобы подтвердить истинность всего рассказанного Евангелистом...
Тогда, от пережитого эмоционального потрясения, с ним случился нервный шок, и он незаметно, внезапно заснул, а когда проснулся, то в комнате было полутемно, оттого что на улице начался вечер...
Этого ощущения живого присутствия Иисуса Христа рядом с собой, будущий Владыка помнил всю свою длинную жизнь и это чувство повлияло на него так сильно, что после, что бы он не делал, о чём бы не размышлял, Иисус Христос незримо оставался с ним и в нём - в самые важные моменты, в самые трудные и тяжёлые минуты, как впрочем и в самые светлые и радостные...
Назавтра, по пути в школу, вглядываясь в проходящих мимо людей, Андрей говорил сам себе: "Эти незнакомые мне люди, одна плоть и кровь со мной, и их возлюбил Иисус Христос...
И потому, я тоже буду их любить, даже если они будут на меня кричать и даже пытать. Ведь они, часто, всего лишь жертвы незнания и неумения распознать волю Божию. И я был таким же, до вчерашнего дня, но после того, что я узнал из Нового Завета, я уже никогда не смогу смотреть на них, как на посторонних!"
... Вскоре и взрослые заметили перемену произошедшую с ним. Когда, он, не стесняясь, и утирая слёзы невольно катившиеся из глаз, рассказал о пережитом чувстве матери, она тоже тихо заплакала и стала гладить его по голове, а потом, утешая, чему-то тихо улыбалась...
На следующей неделе, она отвела его в русскую православную церковь, Московского патриархата, которая ютилась в полуподвале, в небольшом переулке, неподалёку от русского кладбища. Она, поговорила со стареньким седеньким священников, а потом ушла по делам, оставив Андрея в Церкви. Батюшка, побеседовал с ним, расспросил его про школу и про организацию "Русские витязи", а потом дал ему большую книгу, в чёрном кожаном переплёте, где были вместе напечатаны, и Новый и Ветхий Заветы...
... А потом была первая служба в церкви, в присутствии нескольких пожилых русских женщин и мужчин. Пока шла служба, он стоял в углу, в тени, и пробовал молится и крестился размашистым порывистым движением...
Он запомнил из этой службы, седенькую старушку, которую в церковь привела тоже уже пожилая дочь, сидевшую на старой , тёмной деревянной лавке и не способную встать, даже тогда, когда возглашали здравие Патриарху и Митрополиту и троекратно пели аллилуя...
Запомнил он и священника, который, во время службы, словно помолодел и стал выше ростом, когда обходил церковь позванивая стареньким кадилом и останавливаясь перед каждой иконой, низко ей кланялся...
... Владыку, от воспоминаний отвлекла пробегавшая мимо собака, которая вдруг резко свернула в его сторону, и приблизившись, положила к его ногам палку, словно приглашая поиграть, швырнув эту палку подальше, на травку.
За спиной Владыка услышал весёлый смех, и подошедшая девушка - хозяйка собаки извинилась и увела собачку в сторону. "А ведь я наверное сейчас так обессилел, что и палку то бросить не смогу..." - подумал Владыка и грустно улыбнувшись, в очередной раз тяжело вздохнул...
Потом он покряхтывая, поднялся со скамейки и медленно пошёл к храму, растирая на ходу онемевшие, озябшие руки.
... Возвратившись домой, Владыка, не спеша налил себе чаю и сев за письменный стол, стал разбирать почту - ворох разного рода бумаг, которые приносил ему на квартиру молодой и высокий почтальон, каждый раз через окно, вежливо здоровавшийся с Владыкой...
Отложив в сторону рекламные проспекты, с предложением заработать побольше денег, он вскрыл письмо присланное, судя по обратному адресу, из России, из Москвы...
Какая-то девушка, наверное студентка университета, писала ему, что после того, как побывала на его беседе в одной из церквей, то невольно пересмотрела своё отношение к вере, и вообще ко всему в своей прошлой жизни.
"...Я и раньше, как-то странно томилась от никчёмности своего существования - писала она - однако после вашего рассказа о внезапном приобщении к Богу, и о вашем решении пойти в монахи, меня, вдруг, словно кто-то подтолкнул! Ведь я тоже, всю мою жизнь тяготилась обывательской суетой, вокруг. Несмотря на то, что я родилась и живу в Москве, шум и гул столичной жизни, с детских лет мало привлекал меня..."
После описания девических разочарований и скуки обывательской жизни, девушка делилась намерением уйти в монастырь, так как представить себя учительницей или журналисткой в районной газете, она никак не могла...
Заканчивалось письмо испрошением благословения, которое только узаконит её твёрдое желание порвать с миром...
Владыка вздохнув, отложил письмо, отпил немного остывшего чаю и подумал, что надо ответить этой искренней девочке и благословить её решение и решимость, связать свою судьбу с монастырём.
Пододвинув себе несколько листов чистой бумаги, он глянув на часы, стал быстро, почти не задумываясь писать ответ:
"Милая девушка! Я с волнением прочитал ваше письмо и судя по тону, думаю, что вы уже не остановитесь и потому, благословляю вас на трудное служение Господу нашему Иисусу Христу.
Ещё, я подумал, что у меня, тоже были очень похожие мысли в моей молодости. А вся дальнейшая жизнь, только утверждала меня посвятить себя молитве и служению людям. Конечно, я не был журналистом, а стал врачом, и таким образом мог приносить пользу несчастным людям, помогая им в излечении болезней.
Но началась война, и я несколько раз сидел у постели умирающих солдат и понял, что помимо боли и страданий, всех этих людей мучило невольное и уже окончательное одиночество.
И когда я начинал говорить с ними о Боге и его милосердии ко всему живому, их страдающие лица светлели а глаза загорались надеждой. И эти разговоры, эти людские надежды на продолжение жизни, пусть в другой форме, малопонятной и чудесной, невольно помогали им в их медленном, беспокойном умирании.
Сидя там, у постели этих несчастных, я вдруг со всей остротой осознал своё призвание, стать монахом - священником. И я это осуществил, сразу после того, как закончилась эта страшная война, и никогда ни при каких обстоятельствах не жалел об этом своём выборе...
Дерзайте милая, но советую на всякий случай ещё раз подумать, потому что уйти в монашество не так уж сложно, но вот возвратиться в мир, если вы не выдержите - намного сложней и может быть трагичней.
Ещё раз хорошенько всё взвести и если не передумаете, то Бог вам в помощь!"
Выдвинув ящик письменного стола, Владыка достал конверт, положил внутрь написанное письмо, запечатал и надписал адрес. А потом отложил на тумбочку к изголовью кровати: "Завтра надо будет отдать почтальону..."
... Длинный весенний день заканчивался и за окном наступили синие прозрачные сумерки. В комнате потемнело...
Владыка, встав на колени, сосредоточенно глядя на икону Христа - Спасителя, помолился за эту славную девушку, которая каким - то чудесным образом, смогла верить так чисто и так сильно... "Дай бог тебе милая здоровья и сердечной чистоты, для совершения задуманного..."
Потом, с трудом поднявшись на ноги, он, включив свет расправил постель, и раздевшись, лег под одеяло, подвинув к себе книгу русского богослова и церковного историка Георгия Флоровского. Он был знаком с ним в молодые годы, и не раз слушал его увлекательные рассказы о святых отцах, живших и монашествующих в четвёртом - пятом веках после рождения Христова...
...И ещё долго светилось жёлтым светом окно в спальне Владыки, и только когда в парке и рядом, в храмовом садике неистово запели дрозды, перекликаясь и отвечая многоголосой песней на страстные призывы установившейся в городе весны, огонёк погас.
В наступившей темноте, чуть видны были тёмные контуры храмовой башни, возвышающейся на десятки метров в глубину тёмно-синего, почти чёрного неба, силуэты деревьев в церковном скверике, мрачное прямоугольное здание большой гостиницы, расположенное напротив...
Владыка Серафим лежал неподвижно, прикрыв усталые веки и вспоминал свою длинную жизнь, своё служение здесь, давно и недавно умерших друзей и знакомых, вереницей бесплотных духов, проходящих через зоркую память сосредоточенного, старого человека...
"Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, спаси и помилуй мя..." - повторял он несколько раз, привычно и неслышно, и в его душу снизошла благодать. И он невольно улыбнулся и прошептал: "Благодарю тебя Господи за всё, чем Ты меня так щедро одарил в этой непростой длинной жизни..."
И вновь, из подвалов памяти нахлынули воспоминания, и всё пережитое, так ярко и выпукло вставало перед внутренним взором Владыки...
На письменном столе, тихо тикали старинные ходики, привезённые сюда ещё из Парижа, а через время, в дальнем углу, вдруг запел свою монотонную песню сверчок...
...Незаметно, на улице стало светать и звуки моторов первых автомобилей проезжающих мимо парка, нарушили рассветную тишину.
"Вот и новый день настаёт", - подумал Владыка, повернулся на правый бок, к стенке и задремал, словно медленно отплыл по водам лёгкого сновидения, в другой, тихий и светлый мир небытия...
Весною ночи бывают слишком коротки для пожилого человека...
Воспоминания...
Открыв глаза, Владыка увидел, что подремал около часа и потому, бодро откинув одеяло, поднялся, пройдя в ванную встал под душ и включил горячую воду. Согревшись и расслабившись, он в конце выключив горячую воду совсем, постоял минуту, ощущая прилив бодрости после попадания холодной воды на разгорячённую кожу. Вытерпев это переохлаждение сколько смог, он выключил душ и став на коврик, крепко протёрся жестким большим полотенцем, чтобы вновь согреться.
Потом, не торопясь оделся и сверху накинул старенькую рясу. Поставил на газовую плиту чайник и дожидаясь, сел за письменный стол и взял книгу Феофана Затворника.
Только успел вчитаться в текст, - засвистел вскипевший чайник.
Отложив книгу, он перешёл на кухню, заварил любимый "Эрл-Грей" и налив в кружку молока, долил горячим чаем до верху. Потом, из хлебного деревянного ящичка достал пачку шоколадного печенья и сев за небольшой прямоугольный стол, сосредоточенно съел печенье и выпил чай, пока тот был горячим.
Последнее время, ему всё чаще хотелось пить чай, очень горячий. Казалось, что в этом случае, температура в форме энергии переходит в его стареющее и теряющее силу, тело...
Поднося кружку ко рту, он в очередной раз заметил, что рука дрожит, и потому, он, как мог, постарался расслабиться. Однако рука продолжала дрожать и Владыка тяжело вздохнул...
Руки, начали дрожать лет десять назад и он вспомнил, как первый раз поразился и застеснялся этого на ужине, во время торжественного приёма, после богословской конференции, посвящённой библейским трудам четырёх Евангелистов.
Тогда, всем подали суп и вдруг, со стыдом, Владыка почувствовал скованность в руке, державшей ложку. И от этого напряжения, рука дрожала мелкой дрожью, когда Владыка поднимал её вверх и подносил ко рту. Стараясь не подавать вида, он взял тарелку левой рукой поднял её и стал хлебать суп не чувствуя вкуса, а вскоре отставил тарелку и вытер рот накрахмаленной салфеткой...
Через год, он уже и не скрывал этой дрожи в руках, но старался пореже бывать на торжественных приёмах и банкетах...
К сожалению, участие в общественной жизни, заставляло его часто бывать на людях, в том числе и на торжественных приёмах, которыми Владыка, откровенно тяготился. Но, стараясь никого не обидеть, он принимал приглашения, но ворчал про себя: "Когда же это кончится?"
...Перейдя к письменному столу, поискав глазами свою толстую записную книжку в кожаном переплёте, пододвинул её к себе взял любимую ручку и стал писать, по временам отвлекаясь от написанного и вспоминая, замирая на месте, глядел на перекрестье оконных рам. Вспоминать подробности длинной жизни, тоже становилось довольно трудно...
Потом, вспомнив интересный эпизод, он склонялся над столом и начинал писать, на удивление круглым, ровным почерком...
"Сознательная жизнь для меня, началась довольно рано. Кажется тогда мы жили в Персии, неподалеку от того места, где по преданию и располагался первозданный Эдем. Тогда, там ещё сохранилось дерево, под которое по легенде, после грехопадения, прятались Адам и Ева от ищущего их, по всему саду Бога - Создателя. Отец с матерью, попали туда ещё до мировой войны, отец служил в русском посольстве, а мама выращивала меня..."
Уже потом, Владыка узнал, что в один из дней, уже во вторую мировую, к этому дереву, а точнее его громадным иссохшим остаткам приехали американские солдаты на большом грузовике и выкопав дерево, увезли в неизвестном направлении...
Из той поры жизни он запомнил большой сад на заднем дворе дома, в котором они жили и осла, который щипал траву на виду у всех и временами задрав голову и оскалив большие белые похожие на лопаточки резцы, трубил свою громогласную песню, разносившуюся в окрестностях, как некое предупреждение о неведомой опасности.
Вскоре, родители уехали из Персии и каким-то образом, попав на берег океана, сели на старый пароход-развалину и поплыли в Европу. Это было невыносимо длинное путешествие и тогда, маленький Андрей, впервые стал скучать по твёрдой земле. С той поры, Владыка избегал пароходов и предпочитал железную дорогу или даже самолёты.
Он уже не помнил, каким образом они попали во Францию, в Париж. Но он очень хорошо запомнил день, когда мама отвезла его на трамвае, как ему тогда казалось на край света, и сдала с рук на руки старому и равнодушному школьному служителю при интернате.
А служитель привык ко всему и прежде всего к слезам будущих воспитанников, которые может быть в первый раз расставались со своими родителями, на такое невыносимо длящееся, бесконечное время первого семестра.
Тихонько поплакал и Андрей. Он, с мольбой смотрел в сторону уходящей и утирающей украдкой слёзы матери, а когда остался один, то, несколько раз всхлипнул и сам, но старался делать это незаметно...
Так началась его учёба в парижской школе, стоявшей на окраине, в рабочем районе, где по ночам была кромешная тьма, и иногда слышались крики прохожих о помощи. В том районе часто грабили и даже резали случайных прохожих...
И с того времени, началось его испытание одиночеством, которое продолжалось на протяжении нескольких десятков лет. В конце концов он привык быть внутренне один, даже тогда, когда, как например на армейской службе, его постоянно окружали десятки, если не сотни людей...
К тому времени, его мать и отец, стали жить врозь, и мать поселилась в дешёвой гостинице, куда на выходные приезжал и Андрей. В этой гостинице, злой хозяин, запрещал оставлять на ночь родственников, и потому, Андрею приходилось ночевать у неё нелегально.
Мать выводила сына под вечер мимо конторки портье, а через некоторое время, возвращалась уже одна. Она заговаривала с портье и в это время, ползком, Андрей пробирался под ногами у матери, незаметно в её номер и оставался там до утра.
Утром испытание на ловкость и смелость повторялось. С той поры, Владыка стал ценить как самое главное благо жизни, собственное жильё, в которое можно было входить и выходить не стесняясь и не скрываясь.
Нравы района, невольно перешли и на отношения школьников между собой. Слабых третировали и били. Били и Андрея, и в конце -концов, он научился терпеливо скрывать боль и обиду от унижений, а иногда и давать сдачи.
Тогда его оставили в покое, - он выработал таким образом, умение терпеть, а если надо, то и драться...
Годам к пятнадцати, Андрей вырос, набрался силёнок и стал заядлым спортсменом. К тому же в русском молодёжном обществе "Витязь", куда он ходил почти каждый день на каникулах, всех мальчиков готовили к тому, что надо будет вернуться в Россию, и завоевать её обратно. Вся атмосфера эмиграции была полна переживаний поражения белых от красных и дети воспитывались в духе реванша и возврата к "старой" России. Поэтому, в них воспитывали силу физическую и силу воли...
Но однажды, он прочитал Евангелие от Луки и был поражен историей о Иисусе Христе рассказанной этим евангелистом!
С той поры его жизнь переменилась. Он стал ходить в православную церковь на воскресные литургии. В той маленькой церквушке служил пожилой и добродушный батюшка Серафим.
Андрей, иногда, оставался там и после службы, помогая по уборке помещений, а потом и участвуя в обрядах.
Вскоре его сделали дьяконом. Но это было уже тогда, когда он поступил в университет, на естественный факультет.
Поступая в университет, Андрей спросил совета отца Серафима, то тот смущённо улыбаясь спросил, - а сам то он куда хочет и что его интересует. Когда молодой послушник ответил, что он бы хотел выбрать себе профессию, которая позволит ему помогать людям бедным и одиноким, то батюшка посоветовал поступать на медицинский. Андрей так и сделал...
О своём религиозном увлечении, он никому не рассказывал - только матери, она была верующей, но без традиционного русского кликушества и фанатизма, которое совсем не нравилось Андрею в некоторых старушках-прихожанках.
Однажды, он собирался поговорить о своей вере с отцом, но когда пришел к нему в его крохотную комнатку, в старом закопчённом доме, где жили рабочие семьито увидел на двери приколотую бумажку. "Не стучите, меня нет дома". Андрей и стучать не стал, развернулся и ушёл.
Отец, в последнее время, затворился в своей внутренней жизни, никуда не выходил после работы на фабрике, а выходные дни проводил в посте и молитве. Он считал, что русские баре, к которым он себя причислял, виноваты в революции не меньше, чем учение Маркса. "Если бы мы, богатые и образованные жили вместе с народом,- говорил он - то не случилась бы революция!"
...Учился Андрей хорошо, и закончил университет с отличием. Он собирался продолжить научную карьеру, однако его духовник отец Серафим, отсоветовал ему это делать. "Будет лучше - говорил старый, седой человек, вглядываясь в молодого медика добрыми глазами - если ты станешь простым врачом и будешь помогать людям, бороться с их немощами и болезнями"
Вскоре, в Европе началась война и Андрей ушёл добровольцем в армию, и стал доктором одного из военных госпиталей...
Тогда, он часто сталкивался со смертью, которая выхватывала из потока жизни совсем ещё молодых людей. Он как мог, старался облегчить им этот уход и потому не жалел ни времени, ни сна, чтобы лишний раз поговорить с умирающим, утешить его, а иногда, просто подержать за руку, чтобы тот не чувствовал себя одиноким и покинутым всеми.
Случались в армии и неприятные случаи.
Однажды, когда печь в его палате с раненными стала дымить, Андрей скинул мундир, и вычистил печь в течении часа, страшно извозившись в саже, но оставшись довольным собой. Печь, после чистки, топилась чисто и тепло разлилось по палате.
Однако его сослуживцам, офицерам из полка, такая самодеятельность не понравилась, и они даже хотели его судить офицерским судом чести, за пренебрежение званием офицера. В конце-концов, всё обошлось, но будущий Владыка, невзлюбил разного рода казённые, корпоративные обязательства, которые только разъединяют людей и способствуют их неравенству.
Ещё перед уходом на войну, Андрей, с благословения своего духовника отца Серафима, был тайно пострижен в монашество, тоже под именем Серафима. Монашеское имя, он сам попросил и ему пошли навстречу.
Об этом событии, не знали даже его родные и потому монашествовать Андрею было довольно легко, потому что он выполняя внутренний долг, ни перед кем не отчитывался и был свободен, насколько может быть свободен монах в затворе.
Несмотря на сотни людей окружавших его в армии, он жил внутренней напряжённой жизнью. Много читал Библию и думал о значении страданий и переживаний в становлении верующей личности.
Каждый день и каждый час своей тогдашней жизни, он сталкивался со смертью, с кончиной человека и потому, привык относится к этому спокойно, но с верой, что за гробом обязательно должна существовать другая жизнь, светлая и чистая, где никто не обижает и не бывает обижен.
В те страшные дни, он понял и значение Бога для человека, находящегося на грани жизни и смерти. Сам живя в те дни на грани света и тьмы, Андрей, невольно начал понимать значение Бога, как морального принципа, а Иисуса Христа осознал до конца, как воплощение света и разума. Именно тогда он и пришёл к окончательному решению посвятить свою жизнь служению людям и Богу.
После поражения Франции в войне, Андрей был демобилизован и стал помогать французскому Сопротивлению, лечил больных и раненных подпольщиков, доставал медикаменты, а если нужно было, то делал и операции.
И вот однажды, он угодил в ситуацию, когда жизнь его висела на волоске. Он попал в одну из частых облав, которую делали немцы, чтобы ловить подпольщиков.
А пойманных подозрительных, да ещё без документов, без суда и следствия расстреливали, тут же на месте облавы.
Уже не веря, что ему удастся вырваться, Андрей поговорил с одним из офицеров возглавлявших эту облаву.
"Все равно вы проиграете - ответил он на вопрос офицера, который требовал от него документы. - Союзники уже окружили вас кольцом и скоро война закончится. Так что не усугубляйте свои грехи ненужными злодействами!"
Немецкий офицер поморщился, немного подумал, а потом махнул рукой и приказал солдатам отпустить задержанного.
Именно в тот момент реальной опасности для жизни, будущий Владыка, очень близко увидел возможную свою смерть и пережив это чувство, перестал бояться будущего. Он понял, что жизнь надо ценить именно такой, какая она есть сегодня, в этот час и в эту минуту, потому что смерть может подстерегать вас за соседним углом.
Всё пережитое, только утвердило его в правильности своего жизненного выбора...
После окончания войны, Андрей, стал священником в маленькой церквушке, в Париже. Но кроме службы, он занимался в приходе воспитанием подростков из русских семей, организовывал летние лагеря, учил ребят ставить палатки, разводить костры, не бояться холодной воды и длинных переходов.
А в промежутках между такими занятиями, собирал своих подопечных в кружок и рассказывал им эпизоды из жизни Иисуса Христа и о его величественной и трагической смерти, которая закончилась воскресением. Именно в те дни, он и понял своё призвание, как проповедника и богослова.
Подростки импульсивные и неугомонные, во время его рассказов сидели тихо и напряжённо слушали его проповеди-рассказы, а по окончанию, долго не расходились и задавали множество вопросов...
Сразу после войны, неожиданно умер отец Серафим, духовник и наставник молодого монаха. Андрей очень переживал эту смерть доброго и тихого русского священника и дал себе обещание стараться быть таким же, как этот замечательный священник и человек
А вскоре, молодого отца Серафима, уже служившего в русском православном приходе, по совету настоятеля, наблюдавшего за взрослением нового члена клира, направили в соседнюю страну, где умер священник православного храма...
...Небольшая, по тем временам, община православных, в приходе, куда попал молодой монах Серафим, встретила его приветливо. В первый же день, в маленькой, тесной трапезной устроили чаепитие и новый молодой священник всем понравился. Он обладал офицерской выправкой, держался прямо, весело улыбался, хотя никогда не смеялся.
Уже давно, отец Серафим, выработал в себе замечательную способность, будучи дружелюбным и сострадательным, относится ко всем ровно, не делая предпочтений ни для одного прихожанина и особенно для девушек. А их в приходе было немного, но все милые и симпатичные.
Часто, видя молодого и стройного, доброжелательного батюшку, кто-то из них, невольно стал думать о нём и не только во время службы.
Особенно поразил отец Серафим, воображение дочери старосты прихода, Нины. Во время службы, она, красивая девятнадцатилетняя девушка, не отводила глаз от лица Владыки.
А подходя под благословение, каждый раз краснела и смущалась.
Молодой священник тоже заметил эту невольную взволнованность и старался разговаривать с ней мягко, но не задерживался около неё, всем своим видом показывая ровность отношений со всеми и не отличение её от других.
А Нина, постоянно помнила о новом "батюшке" и мечтая, представляла себе, как они вместе, смогут помогать детям прихожан собирая их в летних лагерях, где-нибудь за городом. Она, словно ненароком, иногда, встречала его на выходе из парка, куда он по вечерам уходил, чтобы делать там пробежки.
При таких встречах, сердце её колотилось, но надо было делать равнодушный вид и потому, она постояв с ним несколько минут, уходила в другую сторону. "Ну почему, я не могу позволить себе даже поговорить с ним о его жизни здесь, узнать, как ему нравится этот город? Я ведь этим самым не буду делать ничего дурного. Просто мне действительно интересно, что его интересует в жизни и чем он увлекается, когда перестаёт быть священником"
Но видя её смущение и смущаясь сам, молодой священник, решил объясниться с Ниной...
И вот как-то, выходя из парка, он встретил её, конечно случайно.
Был тёплый майский вечер и лёгкие порывы ветра из парка доносили ароматы весны и зелёного цветения. И отцу Серафиму, захотелось поговорить с краснеющей и стесняющейся девушкой. Он чувствовал себя, по сравнению с ней намного старше и потому, разговаривал с ней легко и свободно.
Поздоровавшись они остановились и Андрей предложил: - Может мы пройдёмся немного? Сегодня такой тихий и приятный вечер...
И они гуляли по аллеям парка, с большими прямоугольными, зелёными травяными луговинами, на которых по воскресеньям играли в футбол, а по будням на них паслись почти ручные гуси, населявшие соседние красивые пруды.
Отец Серафим, волнуясь, стал рассказывать о службе в армии, о том, как он решил принять монашество, надеясь отречением от собственного личного счастья, помогать тем людям, которым так нужны и человеческое участие и доброе слово сказанное в нужную минуту.
Нина шла рядом, радовалась и грустила одновременно. Она стала понимать, что молодой священник, так весело рассказывающий ей подробности своей нелёгкой жизни, делает это неспроста.
Он, этим разговором, словно предупреждал её, что любые отношения кроме дружеских будут очередной причиной для новых переживаний и даже страданий.
И она, поняла его простодушные намёки и прощаясь, чуть не плача пожала ему руку и резко повернувшись, быстро ушла в сторону своего дома...
Жизнь священника
Священник, особенно в православных церквях, для большинства прихожан, был не только служителем церкви, но и психологом, тонким знатоком человеческих душ, а часто и психоаналитиком, который помогал прихожанам в общении преодолевать в себе какой-нибудь психологический недуг или проблему. Ведь люди, особенно в эмиграции сильно страдают от разрыва привычных связей, от постоянного присутствия в мире другой, а часто и чуждой национальной культуры.
Но главным стрессом для русских эмигрантов, было постоянное давление чувства неполноценности, от недостаточного владения новым, не родным языком. И в этом случае, церковь была не только домом молитвы, но и местом встречи с соотечественниками, то есть своеобразным клубом, где можно было не только слушать родную речь, радуясь каждому с детства знакомому звуку и слову. Здесь, можно было познакомится и поговорить с разными людьми и на несколько часов почувствовать себя в стихии родного языка и чувств.
Священник, невольно, становится не только духовным авторитетом, но и ещё и психиатром, который помогает человеку справиться со своими, часто неожиданно возникающими проблемами восприятия новой жизни.
Отец Серафим и это понимал хорошо, потому что прошёл через все подробные состояния, сам.
Его, не по годам, глубокая и внимательная к другим натура, невольно вызывали симпатии и даже любовь!
За ним чувствовалась большая школа жизни, потому что он вёл себя спокойно и уверенно.
...Разместили его в небольшой квартирке, которая примыкала к зданию с тыльной стороны храма и выходила окнами в небольшой сад. Перед его приездом, там сделали ремонт и поклеили новые обои. На кухне стояли шкаф с посудой и газовая печь, а в спальне железная кровать с тонким матрасом. Все это очень понравилось отцу Серафиму.
После неустроенной жизни в материнском доме, после службы в армии, он научился ценить простоту и удобства мирного, устоявшегося быта.
Единственное, что он добавил из обстановки были книжные полки, которые купил за дешево на распродаже и повесил их вдоль стен в гостиной.
Выгрузив из чемодана привезённые с собой книги, частью на французском, частью на русском языке, он расставил их на полках, а в спальне, на тумбочке положил старенькую библию в синодальном переводе и любимую книгу отца Флоровского - "Истоки русского богословия"
В Париже он был знаком с автором и почитал его не только как богослова, историка православной мысли, но как умного и сосредоточенного на изучении жизни, человека...
Молодой священник был аккуратен и внимателен к мелочам. Он соблюдал в своей квартирке безукоризненную чистоту и после службы в алтаре, никогда не уходил не убрав облачение в платяной шкаф и не протерев все вещи которыми пользовался.
К этому, его приучила мама, с детских лет следившая за воспитанием аккуратности и чистоплотности сына. Вспоминая своё детство, Отец Серафим смеялся, когда рассказывал, что мать, всегда требовала от него убирать после себя игрушки в специальный ящик. И как не плакал мальчик, какие истерики, особенно спервоначалу не закатывал домашним, мама оставалась непреклонной. Постепенно порядок и благоустроение своего быта, стало одной из черт его характера.
... Через месяц, отец Серафим уже привык к одиночеству в своей новой квартирке, к службам в просторном храме, взятом в аренду общиной русских православных, в большинстве своём эмигрантов первой волны.
Храм стоял неподалеку от большого парка, в котором, особенно по вечерам, Будущий Владыка гулял, обдумывая завтрашнюю службу. Он, ещё в Париже несколько раз говорил проповеди в конце воскресной службы, а тут, где на него смотрели, как на нового настоятеля храма, он стал много читать и темы для проповеди являлись сами собой, выстраиваясь в голове в своеобразную очередь.
"Вот в это воскресенье, буду говорить об отношении православных к грешникам, которых сам Иисус Христос призывал прощать и если не любить, то терпеть.
А в следующую службу, попробую поговорить о том, как создавались Евангелия, и почему три из них, по сути говорят об одних и тех же событиях в жизни Иисуса, а у Иоанна, развернута целая богословская система, рассказанная от лица Учителя!"
Каждая проповедь воспринималась новыми слушателями, как глубокое откровение.
В новом священнике, вдруг открылась благодать устного слова. Говорил он не торопясь, иногда делая паузы для обдумывания продолжения разговора и у слушателей, часто создавалось впечатление, что отец Серафим, словно вспоминает события, которым он сам был свидетелем...
По вечерам, оставшись один и закрыв храм - сторожа тогда ещё не было, - он уходил к себе, садился за письменный стол и что-нибудь читал.
А потом, в какой-то момент, задумавшись, старался представить себе всё о чём он читал и слышал на службе...
Тишина окружала его комнату от захода солнца и до рассвета и в этой тишине, мысли и порождаемые ими образы текли неспешно и красочно.
Со временем, Отец Серафим, по несколько часов предавался этим воображаемым картинам и часто, на следующий день пересказывал прихожанам их содержание.
Сам будущий Владыка, называл эти состояния интенсивной работы мысли и чувства, медитациями.