Аннотация: Многие критики Сталина, плохо представляют подлинный драматизм не только российской, но и мировой подлинной, а не спекулятивной истории!
...Обедали на палубе.
Волга стелила водную гладь под теплоход, а прохладный ветер смягчал жар ярких прямых лучей летнего солнца. Сквозь гул работающих машин прослушивались тревожные, резкие крики чаек, часами парящих в воздухе над кормой, в ожидании подачки.
Перед обедом Сталин предложил Кирову выпить сухого грузинского вина. Налил сам. Чокнулись и смакуя выпили. Сталин отер усы пальцами левой руки, потом, откинувшись на спинку плетёного кресла, продолжил вчерашнюю беседу:
- Оппозиционеры пытаются играть в прятки с историческим процессом, притворяясь моими единомышленниками, хотят выждать благоприятного момента в тени парт большинства и дождавшись, выступить открыто...
Сталин налил ещё вина, нервно погасил окурок в пепельнице стараясь успокоиться, поднял бокал и долго держал его в правой руке, то взбалтывая, то нюхая аромат вина...
- Их действия, то есть раскаяние этой группы, в корне фальшивы, потому что капитуляция есть не секретный конспиративный прием, а открытый политический акт, за которым следуют политические последствия. Капитуляция - это тоже поражение, за которой следует расплата и тут, не может быть надежды на безнаказанность - иначе практика фальшивого покаяния войдет не только в бытовой, но и в юридический обиход...
Сталин сделал несколько глотков. Долго смотрел на реку. Потом продолжил:
- Конечно, после успехов первой пятилетки, многие оппозиционеры, особенно после покаяния своих вождей, поняли, что как ни плохо ведет свою работу Сталин, но страна идет вперед и нужно, отбросив амбиции и тщеславие, работать под его руководством.
Сталин, взглянув на Кирова поднял свой бокал в приглашающем жесте, и выпил его до дна.
- Были и есть такие, - продолжил он - кто после архисекретной оппозиционной работы убедились, что ситуация меняется не в пользу оппозиции и пережили душевный кризис, - Сталин усмехнулся:
- Они, конечно, больше всего переживали за свое будущее, но думали и о единстве партии, поэтому вполне искренне возвращались на второстепенную работу и становились нормальными партийцами.
Среди тех, кто каялся было много искренних людей и они видели, что Сталин защищает не себя или свою точку зрения, а завоевания Октября. Но их искренность не всегда подтверждена верой в социализм, в диктатуру пролетариата и потому, их покаяния - чаще всего лишь политический ход - который позволяет им быть на плаву...
Лицо Иосифа стало неподвижно каменным. Глаза зло сощурились:
- Они, видимо, считают, что в борьбе все средства хороши и если силы сейчас не на их стороне, то можно и выю склонить, а потом...
Киров сидел, крутил пустой бокал и стараясь не смотреть в глаза Сталину, поддакивая ему кивал головой.
- Другими словами, покаяние - троянский конь, которым оппозиция пытается заманить нас в ловушку, усыпить нашу бдительность. Думаю, что враги просто затаились: одни выжидая, другие приготовляясь.
Он долго молчал глядя на проплывающие мимо берега, а потом заключил размышления: - Они не понимают, что мы тоже не статисты в этой борьбе!
Сталин махнул рукой и официант принес обед.
Заткнув салфетки за воротники, оба принялись за еду, изредка запивая вином.
Сталин иногда резко, исподлобья взглядывая на Кирова продолжил монолог:
- Вся оппозиция думает, что я тщеславен и недалек именно потому, что захватываю все больше и больше власти в партии и в стране.
Они думают, что власть - игрушка, которая вызывает радость и самодовольство, - он иронически фыркнул, - но мало кто из них может предположить, что власть, большая власть, разрушает человека в человеке!
Они думают, что я подобно им, подобно большинству примитивно тщеславен. Они не понимают, что в переломные периоды необходима сильная власть а в нашей революции, диктатура пролетариата предполагает личную, сильную власть. Об этом ещё Владимир Ильич писал, и пока был жив воплощал собой такую власть!
Киров слушал внимательно - он не был старым большевиком и не был соперником Сталину.
А Сталин продолжал говорить:
- Сейчас, когда море страстей революции улеглось, всплыла пена объявляющая себя преемницей революционной бури. Конечно, пена тоже производное от бушующей стихии, но море успокоилось, а "пена" шумит, вопит добиваясь заслуг, привилегий, признания...
Сталин забыл про вино, про обед - он словно говорил сам с собой.
"Старые большевики ушли в оппозицию ещё и потому, что они - представляли в партии пролетариата интересы космополитические, то есть хотели победы мировой революции. Сейчас, когда мы строим социализм в одной, отдельно взятой стране, все космополиты хотят доказать, что их идейный багаж - лозунг перманентной революции, актуален и чтобы не признавать свои ошибки, в упорном отстаивании своего требования - либо победы мировой революции, либо сдачи позиции буржуазии, они, не признавая и не понимая окружающей реальности, борются с ЦК и Сталиным, по сути за поражение революции в России. Они не хотят понять, что революция не только победила, но что в стране уже строится социализм.
Их, космополитов претензии на мировое господство, под лозунгом: "Всё или ничего!", говорят об их романтическом экстремизме..."
Он снова надолго замолчал, а Киров, сделав вид что ему интересны окрестности, повернул голову и смотрел на берег.
А сам думал: "Сталину нужно устранить не только нынешнюю оппозицию, но и позаботиться о том, чтобы и впредь не было никаких выступлений против политики партии, то есть его политики. И он, Сталин, наверняка готовится бороться с армейским аппаратом, зная его требовательность, прожорливость и сопротивление любому ограничению его прерогатив..."
А Сталин настолько увлекся мучавшей его темой, что на время словно забыл о собеседнике - он молчал, углубившись в свои мысли:
"Все думают, что Сталин мстителен и злопамятен.
Да, я всё помню. Помню зло, помню добро. К сожалению, добра было немного - все хотят говорить со мной с позиции силы, а когда с ними поступают так же, то плачут, жалуются...
Я помню, как в двадцать седьмом году, какой-то генерал, - молодой карьерист, издевался надо мной и бряцая саблей "обещая" отрубить мне уши.
Неужели я мог бы забыть выходку этого мальчишки, который знал что за ним сила - армия и думал, что если захочет, то от лица этой силы продиктует любой приказ любому органу Советской власти.
Им всем казалось, что революция кончилась и можно тому, кто имеет силу диктовать условия и пожинать плоды: брать взятки, волочиться за балеринами, вельможно заступничать за родных и близких. Кстати, ведь он, этот Шмидт, до сих пор служит"!
А Киров смотрел на генсека и думал: "Сталин был одним из немногих, кто работал нелегально в России, и был "истинно" русским революционером - Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин - это скорее революционеры Европы..."
Словно прочитав мысли Кирова, Сталин продолжал думать:
"У меня с ними, с оппозицией, есть одно, но большое различие - я смотрю на революцию глазами русского человека, а они глазами революционера мирового. Отсюда и наши разногласия по вопросам тактики, да и стратегии, но больше в средствах... Перед Лениным я преклоняюсь, но он стоял отдельно, а остальные..."
Закончив есть, после обеда долго сидели, пили вино и беседовали.
- Меня обвиняют в жестокости, - говорил Сталин, выпив вина и закусив виноградинкой.
Киров внимательно слушал склонив большую лобастую голову и опершись щекой на крепкую ладонь.
- Но забывают, что часто я вынужден наказывать того или иного человека только потому, что он классовый враг, на время одевший личину большевика и затаившись только и ждет удобного случая, чтобы ударить в спину!
Он снова привычно, по-хозяйски разлил вино по бокалам, поднял свой бокал и, любуясь бликами света в вине, как бы замер, отвлекся от тяжелых, неудобных для проговаривания мыслей...
Берега Волги проплывали мимо неспешной и величавой вереницей зеленых холмов, кое-где покрытой легкой порослью дубовых рощ. Пахло речными водорослями и свежестью больших масс воды. Мерно гудели двигатели парохода, река шумела расходящимися от форштевня волнами.
Пароход вдруг звучно гукнул, пугая или предупреждая кого-то там, впереди.
Сталин вздрогнул, отвел глаза от бокала и сумрачно глядя на лицо захмелевшего от выпитого вина Кирова, продолжил:
- Необходимо беспощадно разоблачать и строго наказывать людей, которые не хотят соглашаться с линией партии, учитывать изменившуюся обстановку и политическую ситуацию - ненужный догматизм часто только мешает. Ведь Ленин всегда говорил, что марксизм - не догма, а руководство к действию и я совершенно с этим согласен. То, что вчера было преждевременно и ошибочно, сегодня выходит на повестку дня, становится задачей номер один!
Киров не мигая смотрел на Сталина, слушал его как загипнотизированный и думал, думал, как ему сохранить себя, не поддаться обаянию и давлению этого человека, который иногда вызывал у собеседников уважение, почти обожание, а иногда тяжелое чувство вины, давящий страх!
Сталин не торопясь, маленькими глотками допил вино, совсем по-простонародному вытер усы тыльной стороной ладони, хотя на столике лежали хрустяще-накрахмаленные салфетки, нетвердо встал на ноги, покачнулся, но выправившись зашагал на нос судна и остановившись там, долго смотрел вперед, вдоль Волги, блестевшей чернотой водной поверхности в наступающих летних сумерках.
"Они, - думал он, - хотят втоптать меня в грязь, кичатся образованностью, но они не против меня - против партии выступают.
Я всем им как кость поперек горла, а потому, они не понимают, что мне их восхваления не нужны, мне нужна их поддержка и уважение, даже может быть страх, чтобы я мог воплотить заветы Ленина в жизнь. И я вижу, что если бы не жестокие законы, то страну разворовали бы в течение нескольких лет, потому что крестьянская философия жизни сегодня стала частью характера русского человека и если дать им волю, то из-за куска земли они начнут убивать друг друга. Тут нужно, чтобы несколько поколений сменилось, чтобы крестьяне или даже бывшие крестьяне забыли рабские отношения, которые сохранялись в деревне вплоть до революции, а если честно - то до раскулачивания. У деревенских это в плоть и кровь въелось..."
Сумерки опустились на землю и беседа, словно придавленная наступающей ночью сошла на нет. Киров, нетвёрдо стоя на ногах, пожелал Сталину спокойной ночи и ушел в свою каюту, а Сталин остался на палубе, закурил, поудобней устроился на стуле, потягивал трубку и пыхтя ароматным дымом углом губ, смотрел как на землю надвигается ночь.
Он размышлял:
"Пусть оппозиционеры нападают на меня сколько их душе будет угодно, ведь они правильно избрали меня в качестве своей основной мишени, ибо я лучше других знаю их самих и их махинации".
Невольно, Сталин представил Иудушку Троцкого на трибуне, в длинной шинели, жестикулирующего.
- Артист! Ход его мыслей сбился, через некоторое время он вспомнил, на чем остановился:
"Достаточно вспомнить, как Троцкий ругал Ленина в свое время и ведь я для него, прежде всего человек который, якобы, перебежал ему дорогу.
Но главные разногласия в том, что я был и остаюсь ленинцем, чтобы мне не пытались приписать..."
Он вновь помрачнел:
"Высшие цели революции заставляют меня быть беспощадным, а необходимость защиты ленинизма от ревизионистов вынуждает быть принципиальным до жестокости, потому что давно понял - только последовательность в действиях дает право человеку говорить: "Я это сделал! - будь то удача или неудача. В противном случае, человек, и политик в том числе, становится игрушкой в руках всесильного случая, жертвою складывающихся обстоятельств...".
Он еще долго сидел на палубе и привычный к ночной работе, мучился бессонницей...
То путешествие на юг надолго запомнилось Кирову...
2007 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal