Аннотация: Троцкий мыслил себя Вождём Мировой революции, тем самым противостоял СССР и Сталину!
"Идеалисты и пацифисты всегда обвиняют революцию в чрезмерности. Но такая точка зрения вырастает из самой природы революции, которая сама есть чрезмерность истории. Однако такие обвинения произрастают на почве отрицания революции, как таковой. Я признаю революцию".
Л. Троцкий
...Дом стоял на Венской улице и напоминал крепость. Фасад с высоко рубленными маленькими квадратными окнами, протянулся метров на тридцать вдоль примыкающей улицы, огражденный с двух сторон надстроенными лоджиями. Высокая металлическая ограда окружала просторный двор, вход в который охраняла сторожевая будка с дежурным охранником.
Дом был достаточно просторен, чтобы вместить жилые помещения и комнату охраны, которая после покушения, организованного Альфаро Сикейросом, увеличилась до пяти человек. Кроме того в доме была установлена охранная сигнализация.
При нажатии на кнопку, допустим, в кабинете Льва Давыдовича включалась сирена. Три охранника контролировали металлическую решетку забора, два постоянно находились внутри дома. Присутствие посетителей строго ограничивалось и строго проверялось охраной.
"Наша маленькая крепость", - с гордостью говорил Троцкий и задумывался, сожалея, что, погибший в Париже Левушка, мог бы жить здесь вместе с ними и тогда был бы жив...
Засиживаясь иногда допоздна в гостиной, с приехавшими из Парижа Альфредом Розмери, гостившим у него вместе с женой, Лев часто вслух сожалел о том, что не сберег сына.
На все утешения он отрицательно качал головой. "Это моя вина..." - тяжело вздыхал.
Зато чета Розмери, наконец, привезла в Койокан сына Зины, тихого, спокойного подростка Севу с грустными глазами, которому было уже тринадцать лет. И Наталья и Лев перенесли свою родительскую любовь на внука.
Вместе с тем, события в мире грозовым штормом надвигались даже на Мексику, далекую от Европы, пылающей огнем большой мировой войны. Лев Троцкий мучился бездействием, но, понимая опасность для себя и своих близких, радовался этому укрепленному убежищу и с утра до вечера сидел в кабинете и писал книгу о злодее Сталине, который занимал предназначавшееся ему, Льву Троцкому место вождя, и руководителя великой революционной России.
Он, Лев Троцкий, избегал называть свою бывшую родину СССР, а говорил и писал: "Советская Россия".
Страстный охотник и рыбак - Лев Давыдович иногда чувствовал себя зверем, запертым в клетке и для того чтобы как-то прервать тягостное житье на одном месте, он, до покушения Сикейроса, иногда ездил посмотреть на остатки древних ацтекских городов.
Но сейчас даже этого невозможно было делать - правительство Лазаро Карденеса, который относился к Троцкому очень дружелюбно, выставило наружную охрану в доме Троцкого и вооруженный патруль обходил виллу на Авениде Виена, каждый час от заката до рассвета.
Лев Троцкий, беседуя с гостями говорил, что читал о том, как русский святой девятнадцатого века Феофан Затворник, привыкая к одиночеству, в начале, когда тоска по просторам земли русской вскипала в душе, поднимался на стены монастыря и смотрел вокруг. Потом через двор стал выходить из кельи только в собор и в трапезную, а потом и вовсе перестал выходить куда либо, "затворившись" на двадцать восемь лет в этой келье, где молился днем и ночью.
- У меня еще есть время, - грустно посмеивался бывший глава РВС - если Сталин попробует меня и здесь достать, то я забаррикадирую двери и буду жить как затворник, не оставляя своего дела - борьбу за права трудящихся во всем мире.
Охрана называя его Стариком, очень уважала и даже любила - Троцкий по-прежнему обладал даром завораживать людей, а когда он начинал говорить о будущем, то загорался и казалось аура бессмертного величия светилась вокруг его седеющей головы и сухой стройной фигуры.
И не только члены Четвертого Интернационала, но даже охранники, смотрели на него как на главнокомандующего будущей мировой революцией и старались всячески ему услужить.
Мужественный, яростно сильный Робинс, похожий на героя американского боевика, как-то поговорил с Натальей и предложил ей привезти для старика кроликов, которых он видел на соседней ферме.
- Это не дичь, - улыбаясь, говорил он, - но, все-таки звери, - я сам охотник и думаю, что Старику это понравится. И потом Хозяин сможет отдыхать от работы ухаживая за ними.
- Да и для нашей кухни подспорье, - смущенно продолжал он...
Наталья, после ужина, рассказала об этом предложении мужу и он тут же одобрил решение приобрести этих кроликов.
- Замечательная идея, - воскликнул Лев, - я буду их кормить и убирать их клетки. Я помню, - после долгой паузы продолжил он, - что в имении отца на Украине было пусто, пыльно и жарко. Мне тогда было шесть лет. И вот как-то, когда я сильно болел и лежал в постели, отец зашел ко мне пропыленный, загорелый, пахнущий потом и табаком, видя, что я лежу чуть живой, грустный и молчаливый, вдруг пообещал мне, что когда я выздоровлю, то он привезет мне от соседей несколько кроликов, и это помогло мне. Я мечтал о том, как буду их кормить с руки, буду гладить их пушистые спинки, - Троцкий грустно рассмеялся, - и вот снова кролики...
Он обнял Наталью правой рукой, прижал её голову к груди и поцеловал в макушку, в поседевшие волосы.
- Судьба имеет какие-то свои определенные знаки - метки.
Ты помнишь, как может быть единственный раз в нашей жизни, мы были спокойны и счастливы в Вене, еще до первой мировой. Мы ведь там прожили очень долго, почти семь лет...
Он на какое-то время задумался вспоминая, а потои закончил: - Тогда мы были молоды и по настоящему счастливы!
Наталья ласково и преданно глядя в его яркие, светло-голубые глаза, погладила его руку, а потом легким движением смахнула внезапно набежавшую слезу.
"Как все-таки Лев порой бывает красив и молод еще" - подумала Наталья и тут же вдруг вспомнила Фриду Ревера, и ревность вновь вспыхнула в её сердца.
Уложив внука Севу спать, Наталья села за вязание и продолжила вспоминать недавние события: "Я не знаю, что между ними было или не было, но то, что эта истеричная кошка влюбилась в Леву, это точно. Хорошо еще, что я вовремя заметила. Она ведь бывала у нас, в старом доме почти каждый день. Придет, якобы со мной поболтать, а сама все что-то высматривала - я только потом поняла, что она Левушку ищет глазами.
Вот характер! Мало ей поклонников, мало ей теленка-мужа готового её на руках носить. Она решила и Левушке голову вскружить!
Фрида Ревера была действительно стройная, страстная красавица, но с капризным, неуравновешенным характером.
Впервые увидав Льва Троцкого, она разочарованно вздохнула: "А говорили, что он красавец?!".
Но как-то, придя в гости со своим мужем, благо это было рядом с их домом, она впервые услышала его, говорящего о революции, о будущем мира и словно в бурю попала.
"Он завораживает, заставляет соглашаться с его доводами, гипнотизирует своим светлым взглядом - рассуждала она, сидя глубокой ночью в своей мастерской, отослав послушного мужа спать.
- Боже, а как он должен быть жесток, когда кто-нибудь или что-нибудь становится ему поперёк дороги!
Фрида встала, прошлась по мастерской, невольно погладила себя по бокам и плоско-молодому животу и мурашки пробежали по её телу.
"Но ведь ему уже скоро шестьдесят, - подумала она только для того, чтобы тут же себе возразить: - Ну и что, он выглядит всего на пятьдесят и у него такие красивые, сильные руки"!
Походив по мастерской, Фрида подошла к мольберту, взяла в руки кисть и быстро смешав краски - красную с желтым, стала мазок за мазком изображать на полотне большое, горячее, тяжелое солнце заходящее за золотисто-песчаные, пустынные холмы!
Назавтра, тарахтящий мотором грузовик привез купленных на соседней ферме молодых кроликов вместе с большой, на деревянном основании клеткой, которую установили во дворе, подле старой конюшни.
Кроликов было много, почти десяток белых, черных, пятнистых.
Они сидели стаей, настороженно поводили длинными ушами испуганно вглядываясь блестяще черными глазами в подошедших охранников.
Все смеялись, а Троцкий, обрадовавшись, долго не отходил от кроликов ласково поглаживая их пушисто-шелковистые шубки.
- Замечательные зверьки, - говорил он, улыбаясь, - я теперь буду кормить их сам, хотя бы раз в день. Я хочу, чтобы они быстрей привыкли, а то уж очень они испуганы переездом и новизной вокруг!
Вечером, в кабинете, Старик как обычно читал и писал, иногда поднимая голову и невидящим, сосредоточенным взглядом смотрел в окно, напряженно обдумывая возникшую мысль:
"Иисусу Христу было хорошо, так как за его спиной стоял авторитет Бога - Отца.
Я не верю, что есть какой-то Бог, который все создал в семь дней - это конечно все вздор для малых детей, но вот в то, что Иисус был, я готов поверить и то, что он был первый революционер на земле, я в это тоже верю и знаю, что так и было!
И ведь время тогда было очень подходящее для революции - римляне с их законами, порядками и традициями заполонили весь мир.
И в этом мире денег, тесноты и прагматизма, вдруг возник кусочек пустоты и Израиль был тем самым местом, где могла произойти революция.
При общей традиционной религиозности, но далеко от суетливого, тщеславного мира, именно там возникло христианство как антитеза официальному фарисейству.
И апостолы, внимая Иисусу, слушали его как посланца Бога, а чудеса Иисусовы только укрепляли их веру"!
На секунду отвлекшись, Троцкий взъерошил волосы левой рукой, переменил положение, выпрямил спину и хрустнул позвонками:
"Но в России, в Революцию, был свой авторитет, почему-то отрицавший религиозность, определяя её как форму закабаления народа - и это конечно Ленин. Но рядом были не апостолы, не смеющие себя сравнивать с Божьим сыном, а обычные люди с их индивидуальными характеристиками, разнообразным прошлым, привычками, предрассудками.
Пока шла Революция, пока воевали с её врагами рискуя жизнями, всех апостолов объединяла идея достойная Бога - построение справедливого и красивого мира равных людей!
А потом Патриарх умер..!
Троцкий тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула, вспомнил революцию, встречу с Лениным в Кремле:
"Я ведь хотел тогда, чтобы меня не смешивали со всеми. Я тогда отказался от места заместителя Ленина в правительстве, потому что там уже были заместители: Рыков, Цурюпа и кто-то еще, не помню - мне до сих пор кажется, что это был правильный шаг.
Я не привык подчиняться кому бы то ни было, даже Патриарху!
А ведь он, тогда, предложил мне создать комитет по борьбе с бюрократией, нарождающейся в правительстве, да и в партии. И Ленин тогда предлагал мне бороться со Сталиным - я только потом это понял.
Ведь Ленин считал и правильно считал, что партия это его детище - он стоял у истоков, он подавлял оппозицию своим гением, своим авторитетом, делая все по - своему и всегда был в конечном итоге прав.
А я, принимая его позицию, или иногда отрицая, понимал, что он Патриарх, а я лишь апостол"!
Воспоминания всколыхнули еще один слой памяти и Старик вспомнил, как в самом начале, он долго, почти через всю Европу добирался до Лондона, тогда ещё молодой, без копейки в кармане, и с помощью товарищей по партии, добрался наконец до Лондона, до Кингз-Кросса, до квартиры Ленина.
Тогда Ленин помог ему поселиться рядом с редакцией "Искры" и на другой день водил по Лондону, показывал дворцы и памятники, знакомые еще из курса гимназической истории...
Память протолкнула в сознание факт:
"Тогда у меня, помню, была шутливая кличка "перо"!
А как меня ревновал Плеханов к своей славе первого писателя партии?!
У Ленина, кстати, не было своего стиля, а Засулич вовсе писать не умела.
У нее получалась не статья, а набор несвязанных фрагментов...
Однако я углубился,- остановил себя Cтарик, но вскоре вновь отвлёкся вспоминая...
"И так Патриарх умер, а я тогда был на Юге, болел и не смог приехать, а ещё Сталин соврал в телеграмме дату похорон"...
Он снова вздохнул:
"Будь я там, может быть, сегодня было бы все иначе и этот горец сидел бы здесь, а я там!
Так вот, Патриарх умер, и тут простые люди стали говорит: Я - апостол! А другой твердит: Нет - я! Начались интриги и предательства. Меня вытеснили вначале из армии, потом из политбюро, а потом и вообще сослали...
А ведь я в Гражданскую делал советскую армию, а Патриарх только сидел в Кремле, а я мотался по фронтам на бронепоезде"!
Троцкий улыбнулся - этот бронепоезд, смешно, чисто по-русски назывался: "Сторож революции"!
"И вот ни апостолы, а просто люди незаметные в революции и в войне, пришли и стали делать непонятно что, а я, который создавал, защищал республику, я стал не нужен!
А Патриарх тоже не был Богом и даже сыном Бога - он тоже ошибался, не мог предугадать..."
Старик поглядел на часы. Было два часа ночи и вокруг стояла такая тишина, что было слышно, как ворочался Хансен в комнате охранников на первом этаже.
А мысли как заведенные продолжали свой бег:
"Ведь он хотел сохранить свою власть до конца, но даже Патриарх был только человеком - он не мог подумать, что болезнь победит его так быстро. Если бы тогда он мне доверился!
Я бы сделал ему достойную старость и даже позволил бы говорить, пока бы он был жив - Моя революция!
Но никто не знает своей судьбы"!
Старик зевнул, медленно поднялся со стула, покрутил головой, восстанавливая чувство равновесия и подумал: "Надо идти спать. Поздно уже".
Он погасил свет в кабинете, закрыл входную дверь на ключ, спустился на первый этаж, громко ступая прошел мимо комнаты охраны к выходу.
Заслышав стук каблуков, Хансен, дремавший в комнате охраны, проснулся, вскочил с лежанки, суетливо поправил одежду.
Проходя мимо открытой двери дежурки Старик улыбнулся, приветливо махнул рукой произнеся на ходу: - Я во двор, на секунду.
Отворив запоры, сняв кованые крючки с тяжелой входной двери, старик чуть отойдя в глубь двора остановился и запрокинув голову глянул на небо.
Темное, бархатистое пространство мерцало мириадами звезд и поперёк небесной сферы, серебряной полосой протянулся Млечный Путь.
"Как это все огромно, красиво!
А мы, живя на земле, которая лишь капля в этом океане вечности, рассчитываем, предполагаем, боремся, побеждаем и терпим поражения! Зачем? Почему? Ответить, конечно, можно - на человеческом языке все можно объяснить и рассказать, но будет ли в этом объяснении хоть крупица истины?
...И все-таки... Все-таки я счастливый человек! Я нашел свое место - меня слушает и читает весь мир"!
Троцкий тихонько засмеялся: "И боятся!"
В соседнем, через переулок, саду трещали цикады и где-то вдалеке, в стороне большого города, пророкотал мотором автомобиль.
"Кто-то с утра пораньше встал, - подумал он, - а может и мне не ложиться?". Старик заулыбался и вернулся в дом...
...Утром, после завтрака, Троцкий, как обычно ушёл в кабинет, предупредив Робинса, который дежурил у ворот, что к нему должен приехать корреспондент из американской газеты.
Робинс сидел в дежурке, читал очередной детектив и поглядывал в окно.
На столе лежал заряженный пистолет - они - охрана, договорились между собой, что нечего скрывать их настороженность и не стесняться показывать оружие. Даже если упоминание о наличии оружия у охраны Троцкого появится в газетах, то это только добавит страху агентам ГПУ.
На небольшую площадку перед домом въехал блестящий черный автомобиль и остановился, заглушив мотор. Из кабины вылез широкоплечий, круглолицый человек в черной пиджачной паре и коричневой фетровой шляпе. Он прошелся по площадке, выбирая место снял с плеча висевший на ремешок фотоаппарат, сделал пару снимков ограды и дежурки.
Робинс нажал кнопку и сигнал "Внимание" зазвучал зуммер и загорелся на столе в доме, в комнате охраны. Хансен, услышав зуммер, быстро поднялся, вышел во двор и, остановившись в тени, глядел на происходящее около дежурки.
Робинсу не понравился этот человек - что-то в нем было нарочито-настороженное. Взяв "наган" со стола, он дослал патрон в ствол и, держа его в правой руке, вышел навстречу корреспонденту.
Робинс одет был полуофициально: пиджак, брюки и жилетка, рубашка без галстука с расстегнутым воротом, после ночного дежурства небритый подбородок.
Не доходя до посетителя двух шагов, Робинс остановился и потребовал документы. Корреспондент быстрым и привычным жестом левой рукой из правого верхнего кармана извлек удостоверение и держал его открытым в сторону Робинса. Прочитав имя и фамилию, рассмотрев внимательно фото на удостоверении, Робинс вгляделся в круглую физиономию газетчика и заключил: - О, кей! - Я провожу вас, и пройдя через проходную, кивнул Хансену:
- Проводи!..
Усадив корреспондента в своем кабинете, Троцкий начал расхаживать по кабинету от стола к раскрытому окну и обратно.
Представившись, корреспондент немножко нервно попросил разрешения осмотреть дом и кабинет самого Троцкого.
- Это успеется, - произнес Старик, - давайте сразу перейдем к вопросам.
- Что вы думаете о войне в Европе? - спросил журналист, открыв записную книжку и собираясь туда записывать.
- События в мире, - начал Троцкий, прохаживаясь и на время, останавливаясь у окна, - идут своим трагическим чередом. Гитлер готов к большой кровопролитной войне в Европе. Япония, я почти уверен, готовит нападение на американские базы в Тихом океане. Союзники же совсем не готовы к этой войне. Они выжидают, лавируют, надеясь избежать кровопролития, но это ошибка!
Надо самим предпринять наступление, тем самым, завоевывая инициативу - обороняться, особенно в начале войны, очень трудно, а гитлеровские войска уже имеют большой опыт ведения войны, они в лучшем положении. Правительства западных стран не только не делают решительных шагов, но своими колебаниями дают возможность Гитлеру сконцентрировать свои силы...
Троцкий помолчал, поворошил волосы на голове, глянул в окно и продолжил:
- Я еще в начале тридцатых предсказывал приход нацистов и Гитлера к власти в Германии. Европейские страны - соседи, сделали все, чтобы он не только пришел к власти, но и укрепился. Вспомните Мюнхенский сговор и позицию Англии и Франции тогда. Чемберлен угодливо жал руку Гитлеру и соглашался на все его условия и сегодня мы начинаем чувствовать последствия этого сговора.
Даже ваша страна - Америка, не готова к войне с Японией, хотя для меня, очевидно, что её не избежать. Изоляционизм сегодня работает против Соединенных Штатов!
Корреспондент быстро писал, изредка приподнимая голову и внимательно взглядывая на Троцкого...
Троцкий сделал паузу, и корреспондент успел задать новый вопрос:
- А что вы думаете о расколе ваших сторонников в Соединённых Штатах?
Троцкий недовольно поморщился, потер лицо ладонями и сел в кресло.
- Любая разобщенность есть следствие назревших противоречий. И любой раскол всегда ослабляет любое движение, любую партию. Но с этим часто приходится примиряться, как с явлением подчеркивающим развитие идеологии того или иного движения. Наши сторонники в Соединенных Штатах, в лице лидеров Социалистической Рабочей партии, слишком большое значение придают лидерам Советской России, забывая в своем неприятии и нелюбви к лидерам, о том, что народ, который сделал Октябрьскую Революцию, продолжает строить социалистическое государство, часто вопреки приказам и указам своих лидеров.
Я хочу заявить, что по-прежнему считаю Советскую Россию государством рабочих и крестьян, хотя правление этим государством приняло деструктивные, бюрократически-извращённые формы.
И я по-прежнему призываю наших сторонников во всем мире защищать завоевания Октября, несмотря на очевидные извращения социализма правительством Советской России...
На стоянку перед домом въехала еще одна машина и из неё вышли Сильвия Агелофф и её жених Фрэнк Джексон. Робинс, увидев их через окно, накрыл пистолет на столе газетой и вышел навстречу.
Поздоровались, и Сильвия объяснила:
- Мы в гости к Наталье и Севе.
У Джексона в руках была матерчатая сетка, из которой торчали продуктовые пакеты из магазинов. Сильвия улыбнулась Робинсу, взяла под руку Фрэнка и повела его к дверям жилой половины.
Сильвия была известной американской троцкистской, другом семьи Троцкого и иногда исполняла обязанности секретаря.
Наталья Седова, жена Троцкого, уже встречала их.
За последние годы Наталья сильно постарела, но старалась выглядеть хорошо, хотя под её глазами, после гибели любимого сына Левушки, залегли печальные тени, но держалась она прямо, была приветлива и по-русски гостеприимна.
А Сильвия была её любимицей и поэтому её жених - Фрэнк, был принят в доме тоже как свой человек.
Сын бельгийского дипломата, он был по делам своей фирмы в Мексике и был представлен как фактический муж прекрасной Сильвии.
Фрэнк был сдержан, остроумен, услужлив и щедр, а за его доброжелательностью чувствовалась сильная воля много повидавшего и пережившего человека.
Несмотря на свою молодость, он уже объездил весь мир и в одно из своих посещений Франции, в Париже, познакомился с Сильвией. Она очень скоро в него влюбилась, да и понятно почему - улыбчивый, но не очень веселый, сдержанно вежливый, когда надо разговорчивый, когда надо молчаливый, он был хорошо воспитанным человеком. Мужественное, лицо Фрэнка, с крепким подбородком, волнистыми, черными, блестящими волосами, украшали внимательные карие глаза, глядящие прямо и спокойно.
Он носил очки в роговой оправе, которые придавали ему солидность, но когда без очков он близоруко прищуривался, вглядываясь в окружающих, было видно, что человек он мягкий, почти беззащитный.
Сильвия постоянно была с ним и очень скучала, когда Фрэнк по делам бывал в Штатах.
Из разговоров Наталья выяснила, что он симпатизирует левым движениям во Франции, откуда он и приехал в Мехико.
Несколько недель назад Наталья представила Фрэнка Троцкому, который зашел в гостиную, сделав перерыв в работе, попить чайку. Перебросившись несколькими фразами с Джексоном, он поднялся к себе наверх, но запомнил, что Фрэнк интересуется социалистическим движением во Франции - на этом их знакомство и остановилось.
Войдя в дом, Фрэнк помог снять Сильвии куртку, снял свой светлый длинный плащ, положил все это на диван и извинившись, с улыбкой, стал выкладывать из своей сумки пакеты с конфетами для Натальи, игрушечный американский грузовик для Севы. Наталья замахала руками, стала отнекиваться, но было видно, что ей приятно внимание Джексона - она любила сладкое.
Сильвия, повязав Натальин передник, стала накрывать на стол к чаю, а Джексон рассказывал Наталье о своей поездке в Нью Йорк. Вскоре чайник закипел, все уселись за стол и стали пить чай с конфетами и домашними плюшками, которые пекла сама Наталья, зная, что Старик их очень любит...
Троцкий, закончив давать интервью, проводил корреспондента до ворот, возвратился в дом и, пройдя в гостиную, присоединился к чаепитию. Он был еще возбужден состоявшимся визитом газетчика и отхлебывая чай, словно продолжая интервью стал говорить о войне в Европе.
Джексон слушал внимательно, старался не пропустить ни одного слова, отставив остывающий чай. Троцкий был в ударе и как всегда в такие минуты, в хорошем настроении - он снова говорил о преступной нерешительности западных правительств, о преступном пакте о ненападении, заключенном накануне мировой войн Сталиным и Гитлером.
- По сути, - говорил Троцкий - Сталин в очередной раз предал интересы мировой революции, интересы коммунистических партий во всем мире!
Он ведет себя как беспринципный буржуазный политик, отстаивающий интересы своей страны в ущерб мировому сообществу.
Этот его шаг - очередное предательство социализма и мировой революции. При этом, своим прагматическим умом сиюминутной выгоды, он предпочитает интересы и выгоды принципиальной враждебности к нацизму. Ему кажется бесполезным романтизмом, объединение всех революционных сил мира в одно целое.
Ему, с его теорией построения социализма в одной стране, невдомёк, что временные успехи Советской России, не могут преодолеть логики развития мировых событий.
Конечно, рано или поздно, его эгоизм, его узость мышления, начнут давать отрицательные разрушительные плоды, - Троцкий сделал паузу, неторопливо съел сладкую булочку, отряхнул крошки и продолжил, - его маневрирование понятно.
Ему хотелось бы отодвинуть время решительной схватки с Гитлером как можно дальше в будущее, но он ошибается, надеясь что Гитлер повернет свою военную машину на Запад.
Сталин забывает, что Гитлер, это производное, это орудие возникшее и вырастающее из самой среды капитализма и есть выражение империалистической сущности капитализма.
Рано или поздно этот неврастеник повернет свое оружие против Советов, и тогда настанут апокалипсические времена - два диктатора сойдутся в смертельной схватке!
Старик говорил еще долго и все слушали его с неослабевающим вниманием, А когда Старик сделал паузу, Наталья уговорила его допить свой чай. Джексон, внимательно глядя на разгоряченного Старика, в нескольких словах, очень деликатно дал понять, что во всем согласен с Троцким и что он, почти по этому же поводу пишет статью, для французского журнала. Старик заинтересовался польщенный замаскированной похвалой Джексона, и предложил принести и показать ему эту статью.
Смущенно улыбаясь, Джексон сказал, что она у него с собой и что он, стесняясь, не хотел отрывать время у занятого написанием книги Старика.
- Так в чем же дело? - спросил Троцкий, поднимаясь из-за стола, - давайте прямо сейчас пройдем ко мне в кабинет и посмотрим ваши заметки.
Джексон обрадовался, достал из своей сумки рукопись завернутую в газету, и пошел за Троцким, кивнув Сильвии.
Войдя в кабинет, Троцкий сел за стол и сразу стал читать статью - Джексон стоял за спиной оглядывая комнату, изредка заглядывал через плечо Старика.
Кабинет был небольшой, с окном, укрытым непрозрачным витражом, большим письменным столом, стопками книг с одной стороны стола и кипой свежих газет на разных языках с другой. Тут же стояла настольная лампа на длинной подвижной ножке. Слева, у окна, стоял пюпитр, за которым Троцкий, когда у него болела спина, писал стоя...
Закончив чтение, Троцкий разочаровано хмыкнул, встал, отдал Джексону рукопись и снисходительно улыбаясь, начал говорить давая советы:
- Вам Фрэнк, надо все это переписать. Здесь много риторики и мало практического материала. Вам надо покопаться в справочниках и поискать статистику по рабочему движению за последние лет десять. Сами по себе обвинительные мотивы не воспринимаются серьезно, если за ними не стоят факты. Ну и вообще, - Старик махнул рукой, - здесь надо очень много работать!
Джексон, смущенно улыбаясь, выслушал все, поклонился и извинившись за потраченное на него время, вышел. Вскоре, поблагодарив Наталью за гостеприимство, Джексон и Сильвия уехали.
Вечером Троцкий вспомнил статью Джексона и невольно вздохнул:
- Он просто дилетант, - обратился он к Наталье, читающей очередной роман при свете настольной лампы в постели.
- О чем ты говоришь? - не отрывая глаза от книги, отозвалась Наталья.
- Да об этом Джексоне. - он ничего не понимает в том, что пишет.
Наталья на сей раз, повернула лицо к Старику:
- Он вежливый, воспитанный человек и потом, его так любит Сильвия - я за неё очень рада!
- Не знаю, не знаю - недовольно проговорил Троцкий, укладываясь поудобнее в постель - но я не хотел бы видеть или встречаться с ним еще раз.
- Что ты сказал? - спросила Наталья, в очередной раз, отрываясь от книги.
- Да нет, ничего - пробормотал Старик, поворачиваясь на правый бок и закрывая глаза - он почему-то почувствовал себя очень усталым...
...Подрулив к отелю, Рамон поставил машину на стоянку, и какое-то время сидел, опустив голову на руки, державшие руль. "Надо выспаться", - подумал он, вздохнул, выпрямился, снял очки, протер их замшевой тряпочкой и снова одел.
День был трудный, все время приходилось сдерживать нервы - каждый раз проходя мимо охранников Троцкого, Рамон улыбался, ожидая окрика: "Стоять!", и каждый раз он вспоминал это "Стоять!" в испанской тюрьме, после которого следовал удар.
Сегодня ему повезло. Троцкий, наконец-то, пригласил его в свой кабинет, впервые обратив на него внимание.
"Бедная Сильвия, - размышлял он, поднимаясь в свой номер, - как она будет разочарована, узнав, что я вовсе не сын бельгийского дипломата и вовсе не богатенький бизнесмен. Странно, но ей это почему-то льстит, - он привычно открыл дверь, на ходу снял плащ, кинул его на диван и, пройдя в ванную, включил воду: "Надо ополоснуться и станет легче"..
Он прошел через гостиную и стал раздеваться.
Сбросив одежду, накинул халат и войдя в гостиную, остановился - его внимание привлек ледоруб висевший на стене, рядом с фотографиями его горных восхождений.
Внезапно, ясная мысль - догадка, заставила его подойти и взять ледоруб. "Да, может быть это самый лучший вариант... Пистолет - много шума, тревога... А этим оружием можно убить тихо, почти беззвучно. А потом уйти, миновав охрану, сесть в машину и уехать.
Пока хватятся, начнут искать, я буду иметь время уехать, скрыться!
Котов будет меня ждать, перевезет через границу, у него всюду свои люди, даже на пограничных переездах...
Пока он сидел в ванной, план, в общих чертах, был готов.
"Решено, - говорил он сам с собой, - я сделаю это и я вижу, что он действительно опасен и его надо уничтожить.
Говорит он красиво и убедительно, но за этим красноречием стоит расчет и предательство.
Котов говорит мне, что Троцкого просто используют те, кому он будет нужен в необходимый момент. Я видел таких людей в Испании. Они всегда красиво говорят, но делают так, что потом бывают убиты и расстреляны сотни невинных людей - настоящих патриотов.
Арестованная оппозиция на московских судах и не отрицала своих связей с Троцким.
И действительно, кто дал ему деньги на покупку этого дома-крепости.
Кто оплачивает его содержание, охрану. Тут большие деньги - может быть из партийной кассы?" - спросил он сам себя, расправляя постель.
Устало вздыхая, Рамон полежал немного закрыв глаза и увидел кабинет, стул сплетенный из легкой соломки, спину Троцкого, густой седой ежик волос на затылке...
"Все мы должны отвечать за свои слова и поступки и характер всегда определяется по действиям человека. Если бы я не прошел тюрьму-войну, не лежал бы с забинтованным после ранения лицом неделями в грязной палате, боясь, что могу ослепнуть, то я, наверное, зарабатывал бы деньги, содержа гостиницу...
Может быть такую же, как эта ...".
Эта была последняя мысль, которую Рамон запомнил, перед тем, как заснуть.
Утром его разбудил телефонный звонок Сильвии.
Он поговорил с ней, договорился о встрече после обеда, закурил сигарету, лег поверх одеяла и стал вспоминать вчерашний день, кабинет Троцкого, свое решение...
Жизнь Рамона Меркадера с самого начала была не простой.
Родившись в Испании, в Барселоне, он, по настоянию своей матери учился в церковной школе. До того, как мать поверила в марксизм, она была страстно верующим человеком и даже хотела стать монахиней. Её муж, отец Рамона и ещё четырех детей, был явной противоположностью своей жены Каридад, сделался предпринимателем, и любил математику и может поэтому, она вышла за него замуж. Он был надежный, сдержанный человек, чего всегда так не хватало его красивой, но неуравновешенной жене.
Наконец они разошлись и Каридад с пятью детьми уехала во Францию.
Там, на одной из вечеринок, она познакомилась с лидерами компартии Франции и стала со временем страстной поклонницей коммунистических идей. А Рамон, закончив школу уехал в Лион и поступил в колледж по специальности "Гостиничное дело" - после учебы он даже стал администратором большого отеля где и освоил сдержанно-корректные манеры.
В один из обычных рабочих дней, проснувшись поутру, он надел отутюженный костюм, обул начищенные до блеска туфли и, как всегда, ровно в восемь появился в холле гостиницы.
Он был хорошо сложен, темноволос, кареглаз, с хорошими манерами и его приветливо окликали легкомысленные постоялицы-туристки, называя красавчиком - в отеле "Ритц", где он служил, останавливались богачи и авантюристы, которые иногда смотрели на него, как на лакея.
Там произошел случай, который заставил его задуматься.
К тому времени, Рамону уже надоело улыбаться полупьяным старикам, владеющих смазливыми молоденькими женами, выслушивать их придирки и кланяться, кланяться, будто он заводная красивая игрушка!
Двойственность его натуры: холодный расчетливый человек - по отцу, страстный и нетерпеливый - по матери, в конце концов дали, себя знать.
В тот вечер в холе гостиницы было многолюдно и Рамон, рано начавший курить, спустился сюда, чтобы выкурить сигарету. Он стоял у полуоткрытой балконной двери, когда в холл ввалилась полупьяная компания американцев. Среди них были две хорошенькие блондинки, которые, в свою очередь, с интересом поглядывали в сторону Рамона и хихикая что-то говорили друг другу по-английски..
- Какой он красавец, - говорила одна.
- И какой серьезный, - подхватывала другая, - может у него горе, может ему отказала во взаимности наша горничная?
Обе рассмеялись, кокетливо поправляя на себе платья и глядя на Рамона. В своей юной наивности они и не догадывались, что Рамон все прекрасно понимает, учеба в Барселонском английском институте не прошла даром.
Сосед девушек, толстый румяный старик, в твидовом пиджаке, курил сигару и слушал их болтовню. Он тоже стал смотреть в сторону Рамона, а потом решил вдруг показать себя:
- Портье! - закричал он на весь холл, - Портье! Подойди сюда и принеси мне пепельницу!
Рамон вспыхнул, бросил недокуренную сигарету в урну и, демонстративно проходя мимо толстяка, бросил на чистейшем английском языке?
- Сам принеси! Старый грубиян!
Девушки оторопели, толстяк разозлился и вскоре пожаловался директору гостиницы, а тот вызвал Рамона, сделал ему внушение и пугая, пообещал оштрафовать за грубость с постояльцами.
Рамон, не сдержавшись, нагрубил директору и на следующий день собрал вещи и ушел из отеля.
Проходя по улице он увидел строй солдат - голодных, веселых, горланящих песню, а на перекрестке, как нарочно, ему бросилась в глаза реклама: "Вступай в армию! Не пожалеешь! Хорошее питание, много симпатичных друзей и отличных приключений!"
Тут в нем опять проявилась половинка характера матери и он, не раздумывая, нашел вербовочное агентство и уже назавтра попал в воинскую часть - через два года непростой службы, он демобилизуется в звании капрала.
Армия многому научила и прежде всего, научила бороться за свою независимость, но когда надо, то и подчиняться чужим приказам!
После армии он временно пошел работать на стройку и там вступил в коммунистическую ячейку, однако, вскоре по доносу провокатора, все члены ячейки были арестованы и попали в тюрьму!
Там он не раз участвовал в стычках с охраной и ему обещали добавить срок, но грянула испанская Революция, а потом и Гражданская война.
Он, будучи коммунистом, стал комиссаром одной из частей Арагонского фронта.
В боях Рамон отличался храбростью, был ранен в лицо и долго лежал в госпитале - зрение ухудшилось и он начал носить очки.
Каридад - его мать, также была ранена на фронте, отправилась с партийной делегацией в Мехико и здесь познакомилась с Сикейросом, который в свою очередь поехал добровольцем в Испанию.
Жизнь закрутила Рамона, но он навсегда стал коммунистом! Познакомившись в Испании с советскими интербригадовцами, он стал учить русский язык и уже в 1937 году побывал в Москве.
Разгром испанской революции, зверства фашистов, пытки и убийства коммунистов в испанских тюрьмах, сделали его непримиримым врагом франкистов.
Там же, в Москве, Наум Эйтингон, в то время заместитель резидента ОГПУ в Испании, известный советский разведчик и друг его матери, поручает Рамону важную задачу - выследить и убить Троцкого, яростного противника и врага Советского Союза.
Вскоре, нелегально въехав во Францию, в Париже, Рамон знакомится с Сильвией Агелофф, симпатичной молодой троцкистской и вскоре, они вновь встретились, уже в Мексике.
Несколько месяцев назад Эйтингон, под именем генерала Леонова, приехал в Мехико. Он встретился с Рамоном, поговорил с ним, передал привет от сослуживцев по Арагонскому фронту - после разгрома и поражения в Испании, многие испанские коммунисты перебрались в Союз.
Теперь они жили на юге, в Средней Азии, пытаясь строить свои судьбы на новой Родине.
Рамон тогда очень обрадовался - он скучал по товарищам, его тяготила необходимость скрываться и лгать даже Сильвии. Но Эйтингон говорил, что при успешном исходе операции, его ждет награда и уважение в Советском Союзе, так как Троцкого подозревают в сговоре с фашистами, которые хотят, в случае войны с Советским Союзом, использовать Старика как "Троянского коня", используя в СССР!
- Наша борьба здесь, - говорил Эйтингон, - будет стоить многих винтовок на фронте будущей войны с Фашистской Германией. Ты можешь спасти тысячи и тысячи жизней советских и испанских друзей от гибели, потому что Троцкий опасная фигура оппозиции!
...Троцкий устал - он целыми днями работал в кабинете, заканчивая политическую биографию Сталина. В последнее время он никогда вслух не смеялся и даже улыбался редко - смерть сына Левы переживал тяжело, и знал, что следующий шаг ГПУ будет направлен против него.
В тот день Старик сидел за столом и размышлял:
"Антанта еще в Мюнхене бросила СССР на произвол судьбы. Теперь ничто не мешает Гитлеру напасть на Советскую Россию, а Сталин - это невежественное чудовище, ничего не понимает в происходящем".
Троцкий не мог удержаться от сильных выражений, даже просто размышляя о своем враге в России.
"Гитлер не так прост, чтобы простить Сталину приготовления к вводу войск в Чехословакию. Конечно, и Польша и Румыния отказали требованиям руководства СССР, пропустить войска через их территорию. Да и кто бы согласился?
Но Гитлер! Гитлер! - он всех перехитрил.
Думаю, что они со Сталиным договорились о нейтралитете и тем самым, Гитлер развязал себе руки в Европе.
Французы стали очередной жертвой, а потом настанет черед России.