Аннотация: Настоящая любовь почти всегда безответна!
Э П И Г Р А Ф:
- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?.. Стихотворение "Опять весна". Из книги "На ранних поездах". Борис Пастернак.
...Весна уже пришла в город. Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда... Солнышко выглянуло и розовые закаты стали наплывать, опрокидывая небо где - то за "Кораблями" в море и в тишину вечера....
И так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго, в перемены предвесенней природы...
Тут кстати, Лёша Сергеев забежал и уходя предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом - я этим делом сразу заинтересовался...
Среди недели созвонились поехать туда на субботу - воскресенье...
Лёша работает в Законодательном Собрании, помощником депутата. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе, и всё это время я ему рассказываю при встречах о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время копается с университетскими археологами, ищет остатки древней жизни.
А тут, наконец решили побывать на природе вместе и поговорить "за жизнь". Хотелось поговорить долго, подробно обо всём на свете, со радостью настоящего сопереживания, чтобы никто не мешал.
Но меня прежде всего интересовал вопрос о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается. Да и я сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования, и доволен и даже помолодел за эти годы. Ведь правильно говорят - с кем поведёшься, а я работаю педагогом в подростковом клубе...
Проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать "разбитое" за последний переживательный год "лесное хозяйство". Год для меня был действительно один из самых тяжёлых в жизни. Я развёлся, п переехал жить на снятую квартиру, сильно переживал радикальную перемену в жизни. Но об этой поре моей жизни в другой раз...
Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги "утратились", лежат где - то на антресолях в квартире бывшей жены. Но наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней без внутреннего содрогания не могу...
Чертыхнулся. Посмотрел на свои зимние башмаки купленные по случаю, на распродаже и решил, что ничего страшного не произойдёт, если разочек в лес в них схожу. Тем более у костра не ночевать - Леша говорит, что домик там цивильный - свет, печка, радио. Даже телевизор есть...
Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер - министра, а мне вспомнилось довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; "перебивка" - что - то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: "Хотели как лучше - получилось как всегда...), "перебивка", льстиво улыбается Ельцину. Глядя на "шефа" снизу вверх...
Я ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд...
Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю сыт по горло. Иногда, глядя на Лешу думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми. А люди-то обижены жизнью и злятся даже на погоду...
Под вечер, иногда, заскочит с рюкзачком, ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора. Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок волной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её - из Хакасии приехала знакомая, которая поёт горловым пением...
Где он только энергию берёт? Ведь "дома" у него нет. Живёт за городом, на даче или ночует на работе - пристроился через знакомых где - то на окраине Питера, во дворце, сторожем...
Ещё родители старенькие. Он к ним почти каждый день заезжает, узнать как здоровье. А ведь питерские концы немаленькие... А ведь где - то ещё жена есть, тоже бывшая. Я подробности не знаю, не спрашивал...
Встретились на Ладожской. Лёша доехал со мной до Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами, помчался наверх - у него неотложная встреча. Передать надо что - то человеку. Я стоял, ждал...
И приехали в Купчино, минута в минуту. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а наша электричка только что ушла - я её и "почувствовал" где - то над головой.
Потоптались, решая что делать. Нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени... Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем. Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть пол третьего - подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на "просторе", и потом уедем уже на Свирь.
Сергеев ушёл по делам, а я поехал "домой"( хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком.) Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело...
Поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры прогуливаясь поглядывали на меня. Я сидел и они, наученные последними взрывами, приглядывали за за мной, как и за всеми на вокзале. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный. Поэтому не очень беспокоился.
Лёша, как всегда появился в последнюю минуту.
Почти бегом шли на платформу. Только сели и электричка тронулась. Лёша вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался комментируя: - Разваливаются! Портфели делят, а хорошее дело вот - вот рухнет...
Я вспомнил - на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса, (об этом в другой раз) они ехали на грузовиках, везли макеты сделанные неинтересно.
Подумал: "Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников..."
Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша, после рассказа о архитектурном театре дремал, я смотрел в окно на проносившиеся мимо поля, чёрные на белом, дома, зелёные сосняки, грязные, по весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники. Проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники подступающие иногда к самой железной дороге. Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов, зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать...
В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем, оставили рюкзаки в камере хранения и сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Рядом с вокзалом чернел разрытой землёй пополам со снегом большой пустырь, а улицы были непривычно узкие и пустые...
Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились...
В одном из киосков (этого добра сегодня много) купили четвертинку - чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины. Где - то справа, в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах, уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок. На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром лежал, синеющий тенями, снег.
На дорогах постепенно вытаивает накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды "впадая" в мутные лужи посередине колеи...
Тихо. Так бывает тихо весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена все разошлись по домам - квартирам, сидят ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание - суббота... Воскресенье... И снова неделя работы... От таких мыслей, меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо...
Наконец мы возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно... Солнце заходя на Западе, розово светит на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица радующихся предстоящим выходным, светит и в наши задумчивые лица. Мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине и обдумываем услышанное и сказанное...
Подошла наша электричка и небольшой толпой, пассажиры ввалились в вагон, уселись поудобнее и наконец тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга, как часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что - то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел...
За окном начались длинные весенние сумерки. Несколько раз, заходящее солнце прорываясь сквозь лесные чащи и заливало окна алым цветом, хотя силы в его лучах уже не было и в вагоне потемнело...
Вскоре зажглись электрические лампочки и солнце исчезло до завтра...
На подъезде к нашей станции мы заволновались, Лёша глядел в окно прикладывал руку козырьком, чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался не узнавая в редкие домики, пробегающих мимо полустанков с одним - двумя электрическими фонарями под крышей...
Наконец решительно сказал: - Наша следующая...
Высаживались в ночь как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой. Похрустывая ледком подмерзающих луж пошли куда - то вперёд и вправо.
Вскоре глаза привыкли к темноте и осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
Нас догнал какой - то мужичок с солдатским рюкзачком за плечами и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации...
Я стал интересоваться волками и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днями отлёживаются в чаще и совсем не слышно, чтобы чью-нибудь скотину задрали или кого-нибудь напугали. (Волки - это мой "пунктик" на сегодня. Я собираю материал для книги о волках и собаках).
Разговаривая, вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться слепя нас фарами, большие грузовики - фургоны... Шли гуськом, по обочине - я отстал и захромал. Разговор прекратился сам собой.
Вскоре попрощались с мужичком и перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус. Но сейчас было темно тихо и жутко. Чёрная ночь, мерцающие, за лёгкими облачками звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом. Ветер дует откуда - то справа, с заснеженных ещё полей едва проглядывающих в черноте ночи. И только среди леса он стихает, но сдержано и угрожающе шумит вершинами придорожных елей и сосен...
Лёша худой, высокий и длинноногий - я за ним едва поспеваю - идёт и смотрит вперёд и по сторонам и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад, с приятелем, у которого здесь, в деревне, живут летом, на даче, родители. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит:
- Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо - народу немного, купаться можно - вода в Свири чистая.
У Алексея Петровича (видимо, отец приятеля) есть лодка.... И вот я, слушая как умерла его жена - продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде...
Лёша надолго замолчал, вспоминая:
- Ты знаешь, мы ведь начали её ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили... А то дожди зарядили, то заболел приятель... Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые. Да и руки топором сбил в кровь, ты сам видел...
Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, в который упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными наддувами, замерзшая река.
Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами...Ещё, видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки светили тускло и казалось мерцали в ночной тьме...
Спустившись с высокого берега пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи расстилалось широкое белое пространство, посреди чернеющих лесами берегов. Ветер задул сильнее и слышно было как шуршит позёмка и скрипит смёрзшийся снег под ногами. Пошли по санному пути, петляющему то влево то вправо, по обозначенному воткнутыми в снег по бокам колеи высокими ветками - вешками. Лёша объясняя сказал: - Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать; ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению...
Тут Лёша стал рассказывать, как кричат переправу летом, с берега на берег.
- В ветер и дождь - ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого: договорились на десять вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок...
Он повернулся к берегу, с которого мы ушли и показал рукой в ночь.
- Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал - или заблудился или вернулся назад. И тут же слышу издалека кто - то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению...
Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу - улицу. Дома стояли только с одной дальней от берега стороны и были молчаливы и темны. В них жили летом. А сейчас только редкие электрические фонари обозначали жилые помещения. Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого остервенело лаяла хриплым басом, крупная собака. Мне стало неприятно - столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину...
Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной водолаз, сейчас на пенсии и сторожит дом...
Наконец оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к "нашему" дому. Видно, что здесь не было никого давным - давно. Сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и мы шагая по насту, перешагнули через него - прошли "верхом". Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей висел на гвоздике, в сарае, но ворота в сарай, служивший одновременно гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом...
Лёша позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал: - Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой...
Ломать было неудобно - вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов - снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
И всё - таки, минут через пятнадцать работы, освободили пролом в две доски и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили электрический рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи, с замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом давно Делал я покинутого человеческого жилья...
Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор отворив двери сеней изнутри, а точнее, уперевшись отогнул их и пролез наружу; набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду. Делал это паривычно, совсем как в тайге, в зимове. Печка скоро разогрелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам...
В первом помещении - кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет - непременная деталь интерьеров деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако чем теплее становилось внутри, тем уютнее смотрелись эти вещи ...
Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и приступили готовить еду - оба устали и проголодались.
К ужину традиционный холостяцкий набор - сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают живущие независимо самостоятельные одинокие мужчины. Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу "за жизнь", а он отвечал...
Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полукопчёная колбаса, с белыми кусочками жира на срезе, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб купленный ещё тёплым в Волхове...
Заманчиво забулькала ледяная водочка, налитая в старинные гранёные стаканы...
Подняли налитое и Лёша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан провозгласил: - За всё хорошее, что нас ожидает в жизни - сделал паузу примериваясь и поглядывая на содержимое стакана - и за тех, кому жаль, что они не с нами!
Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем как мой старый дед из моего детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день...
Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров стола и разогревшейся до малиновых пятен, печки...
А тут и чай подоспел: горячий до обжига, коричнево - золотистый на проблеск сквозь стеклянные стенки стакана. Мы не сговариваясь вздыхали, приговаривая: - Эх, хорошо! Красота!.. Чай то, чай то каков! - поддакивали друг другу... Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику...
Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки под крутым берегом - всё осталось позади, всё жило теперь отдельно от нас и вместе - было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей... Вспоминалось: "Жизнь - театр и люди в нём - актёры..."
Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки... Дрова потрескивали... Темнота за окнами больше не настораживала... Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл...
- Зачем ты это делаешь? - продолжил я наш нескончаемый разговор - то, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку...
Лёша не спешил отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл немного обжёгшись, потёр пальцы о ладонь правой руки.
- Я не вижу здесь ничего особенного - замолчал словно ожидая наводящих вопросов.
Была моя очередь говорить.
- И всё таки, ты даже не такой как я ... Нужные слова находились с трудом...
- Мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл - то нужен!? И тебе наверное тоже!
Помолчали...
Лёша улыбался.
- Ну во первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно...
Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже тёмно-коричневого чаю в стакан, опустил кусочек сахару, долго мешал позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней.
- Мне кажется я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке - Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев...
Ведь всё это здесь было, в Питере... Мне это было интересно и никаких планов я не строил... Я просто жил здесь и сейчас...
Он обвёл рукой полукруг...
Я сказанному не удивился.
- И совсем ещё недавно - продолжил Лёша, Савинков в пролёт лестницы бросился, в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят - шестьдесят лет назад...
Я террористов - эсеров понимал и сочувствовал и потом - ведь революция продолжается!
Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели с лысинами и бровями узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом - он подыскивая слова жестикулировал правой рукой - лишениями, завоёвана. А сейчас ведь, многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными...
Он словно разговаривая с самим собой тихо повторял: - Нет, не воскресить. Нет!..
- Что, кого не воскресить? - тихо гадал я...
Разгоревшись Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы...
- Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам! Цифры приводят...
Помолчав, продолжил: - Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно, но когда людям постоянно капают на мозги и день и ночь, и по телевизору, и по радио, и в газетах - то естественно, хочешь не хочешь, а поверишь...
И потому, сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди сбитые с толку политическими провокаторами вне и главное внутри страны верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того чтобы у боженьки просить помощи - большие деньги доброго начальника...
Лёша надолго замолчал. Я допил чай, и стал слушать как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, чуть тренькая состыкованными посередине краями...
- Я же тебе рассказывал, что организовали мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество "Мемориал". И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели...
Он остановился, сел, подбросил дров. Дождался, пока разгоревшись загудели.
Я перешёл на раскладушку, лёг поудобнее. В доме заметно потеплело. Ходики громко тикая показывали два часа ночи.
- Ну а потом, началась перестройка и в августе девяносто первого, мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слово. Кроме Ельцина...Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели...
... На меня напала зевота - день и в самом деле был длинный, и эта деревенская природная тишина, славно убаюкивала...
Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном и открыл глаза, когда Лёша продолжил рассказ:
- Активисты "Мемориала", после Августа девяносто первого года пошли в гору. Но люди то хорошие - Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить - жил в подвале. И когда узнал какие дела вытворяют в Москве "молодые демократы" - загулял.
Говорит: - Не могу этого видеть и слышать!..
Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко...
Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав Лёшино предложение: - Ну что, спать будем?.
Конечно я стал делать вид, что не сплю, но сам с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно "вырубился"...
Проснулся от порыва ветра, который задребезжал окном, зашуршал чем - то по чердаку.
Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся скрипя раскладушкой и укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому, я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра.
Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлый, зашторенный квадрат окна. Ветер вновь дунул и в трубе что - то вздохнуло холодным воздухом.
- Да, надо вставать - промолвил он, рывком вылез из под одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду...
- Во сне Законодательное видел... Опять ругались на комиссии - он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел на улицу, скрипнув дверями...
Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати, одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку.
Пришлось и мне подниматься. Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом зеленели пушистой хвоей сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами, глубокий снег, лежащий причудливыми волнами сугробов.
Слева внизу, расстилалось снежно - ледяное широкое поле Свири.
"Большая река" - отметил я про себя и стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке.
Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел - вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом чуть вправо, вглядывался в открывающийся за поворотом просторы замершей реки, протянувшиеся до горизонта...
Вернулся, нарубил льду топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу.
Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной улицей молчали, вглядываясь в просторы реки фасадными окнами...
В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и закончив, поставил варить кашу.
Я невольно порадовался, что он такой неутомимо - активный и не считающий свою и чужую работу. Сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике вспоминая свои одинокие походы по зимовьям в Прибайкалье, откуда я был родом.
"Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно когда захочешь" - думал я.
Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
Закрыв выломанный ночью в сенях пролом теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник - мы, как оказалось ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть...
Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы.
Лёша прокомментировал:
- Рыбак пошёл, Иван - подводник, сосед у которого вчера ночью во дворе собака лаяла...
Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег, отблескивая под его лучами слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу, серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
- Вот она, наша часовня - улыбаясь проговорил Лёша - конечно работы ещё много, но кто ищет - тот находит, кто работает - тот делает!
Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся. Лёша подойдя ближе погладил верхнее бревно сруба.
А я был разочарован - думал что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
- А почему часовня не в деревне? - спросил я, чтобы заполнить неловкую паузу.
- А здесь раньше местное кладбище было, вот и решили поближе к вечному покою - Лёша глянул на меня и улыбаясь продолжил:
- Я понимаю, что это не "Спас на крови", однако всё начинается с малого... Помолчал, а потом продолжил:
- Но сколько времени и сил я потратил в Ладейном поле, чтобы в поселковом совете пробить все бумаги и разрешение на лес. Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал - вот здешние чинуши и не захотели со мной связываться - и через паузу продолжил: - Районного архитектора миновал.
- Повезло, подписал исполняющий обязанности - сам - то в отпуск только ушёл, я его больше всех боялся. Ну а дальше уже проще.
Лес заготовили втроём с приятелями, а привезли трактором из заповедника...
- Ну я тут и дорвался до топора - в первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется. Но отошли!
Лёша весело смеялся и глядя на руки быстро шевелил пальцами...
"Может действительно всё получится - думал я. - А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают..." - уверенность Алёши передалась мне.
А он, словно продолжая мои мысли, добавил:
- Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех, кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,- копируя кого - то закончил он и скрывая довольную улыбку, погладил бороду...
Во мне сидит дух противоречия, связанный каким - то образом с моим жизненным опытом, ведь я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами.
Однако вдруг не захотел с ним так просто согласиться, во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело.
И я нерешительно произнёс:
- Видимо Лёша, сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство - скорее это язычество подправленное под христианство. А если верить "Повести временных лет", то князь Владимир, который был воином и политиком прежде всего - политиком коварным и распутным.
Когда крестил Киевскую Русь, то предлагал всем явиться завтра на Днепр, а тем кто не придёт - искать другую службу.
А то что в округе стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская "директива пришла на места".
Времена тогда, думаю, были круче, чем в Революцию - вот и приняли христианство по приказу начальства...
Лёша слушал даже внешне не соглашаясь и не утерпев, перебил меня:
- Дмитрич, мне кажется ты неправ.
Он боялся обидеть меня резкими возражениями:
- Ты видимо, как и большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем - то идеальным, но, как говорил мне один преподаватель духовной академии -бывший университетский биолог: "Люди в церкви, и в Академии в том числе разные. Одни умные. Другие пессимисты, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога и это их объединяет, это в них главное"!
Лёша прошёл несколько шагов молча и продолжил:
- Вот и здесь люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда?
И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром - это значит гремят колёса его повозки на небесных дорогах!
Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, сидящего в длинной белой рубахе на небе, на тёмном облаке, пишущего нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно.
Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее.
- Одно хотелось бы подчеркнуть - Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его...
- Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по божески, то "кесарево", то есть государственная тирания очень скоро приведёт Россию к внутреннему краху!
Лёша замолчал...
Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил:
- Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни - а они уже становятся если не стали, думаю тут трудно что-то возразить - Россия быстро превратится в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю наконец. Земли в России много, а людей мало и тех, кто согласен на этой земле работать, совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере - тут и думать не хочется о будущем...
Но посмотри вокруг. Ведь и здесь на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельскохозяйственные орудия в аренду или хотя бы внаём.
Как угодно, лишь бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Лев Толстой сто лет назад.
А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего, как протопопа Аввакума, - да на костёр. Самого мудрого - да вон из церкви!
И всё в угоду кесарям!
- Помнишь: "Кесарево - кесарю, а Божье - Богу". Так вот в народе, сейчас, иногда шутят перефразируя это: "Кесарево - кесарю, а слесарево - слесарю". Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..
Лёша глядел всё грустнее...
Долго шли молча...
Лёша наконец заговорил: - Вот и я Дмитрич вижу, что надо помогать людям уверовать в какие - то христианские идеалы, а без церкви это невозможно... Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом в тар - тара-ры, то есть к чёрту, в буквальном смысле. А так как я пока не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню.
Начнём с себя - закончил он разговор и улыбнулся...
На ходу разогрелись. Солнце поднялось в тёмно-синем, глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух.
Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры, сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на замороженную землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза, слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый вспоминал и думал о своём.
Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало, пришлось встать и куртки одеть.
Пошли дальше и свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом - фигурку рыбака. Направились туда...
Подошли. На складном стульчике сидел рыбак, мужичок среднего роста в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, узнав Лёшу помахал рукой и когда подошли ближе, заговорил:
- Я вчера ночью слышу Барсик лает, думаю кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал Алексей.
В ответ на мой вопрос - как ловится - показал на высверленную лунку и пояснил:
- Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня, то ли ветер не с той стороны то ли что, но не клюет хоть убейся - и посмотрел на солнце.
Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие зелёные глазки смотрели весело и добродушно...
- Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. - Надо наверное домой идти...
Около лунки лежало несколько маленьких рыбок с яркими красными плавниками на брюшке, блестевших мелкой чешуей.
- Ну, а вы что? - посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами.
Когда домой? - он показал рукой куда - то на Запад.
Лёша ответил:
- Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню во сколько ранняя электричка отходит.
- Я тоже не знаю - весело откликнулся Иван Петрович - я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды...
Вдруг клюнуло - кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками вытянул снасть и на лёд упала рыбка, плоско - широкая и блестящая, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега.
Я как человек впечатлительный, заохал, завосхищался - Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, не увидев насмешки успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил:
- Барсику на уху уже наловил.
Поколдовав с коробочками, он сменил наживку и опустил снасть в лунку...
Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять.
Когда уходили Иван Петрович пригласил к себе на уху...
Возвращались верхом, по береговой дороге и зашли по пути в гости к леснику Игорю - жили они с женой Светланой, в большом одноэтажном доме, на пересечении лесных дорог...
Когда - то, дом был приличным и выглядел солидно. Но доски обшивки со временем покоробились, изгородь вокруг двора наполовину разобрали на дрова и внутри этого пространства стоял проржавевший грузовик без колёс и какие - то бочки, банки, бидоны из под краски.
Постучавшись вошли и навстречу нам, мяукая и испуганно озираясь, выскочила кошка, а вслед вышла молодая женщина, встретившая нас почти равнодушно.
Лёшу узнала, пригласила проходить и сказала, что Игорь сейчас придёт, а она, как раз готовит обед.
Мы сняли куртки в прихожей и прошли на кухню, где топилась, потрескивая дровами большая печка и что - то жарилось на сковороде...
- Зарезали Петьку - спокойно сказала Светлана и я понял, что это тот баран о котором мне рассказал на подходе к этому дому, Лёша.
Каждое лето, Света покупала ягнёнка и держала его до весны, зимой прямо в доме, в бывшем дровянике, выкармливая на мясо.
...Посидели поговорили. Обменялись новостями. Света рассказывала, а Лёша знающе ей поддакивал. Она говорила о дочке Катьке, которая зиму жила у бабушки в Питере, где - то на Васильевском острове. О своём брате, который по - прежнему пил горькую и пугал мать тем, что продаст квартиру. Мать собиралась подать на сына в суд, но жалея его, терпела.
Света, помешивая мясо на сковородке говорила:
- А что его жалеть - то, пропойцу. Ведь он матери - то не жалеет. Водит в дом гостей, а друзья у него такие же, как он сам...
Света надолго замолчала. Одета она была, как обычно одеваются деревенские женщины находясь дома: короткие валенки с калошами на ногах, серые чулки, юбка коричневая в клетку, свитер и сверху душегрейка из бараньего меха. Выглядела лет на тридцать, но черты лица неопределённые, стёртые. И только заметно было мне, какое - то внутреннее беспокойство, что заставляло предполагать, что она ждёт от жизни вообще, чего - то плохого и неприятно - трагического.
В просторных комнатах было мало вещей и расставлены, разбросаны они были как попало. Чувствовалось, что хозяйка не привыкла к устойчивому быту с занавесочками, картинками на стенах, яркими покрывалами и спящей на печке кошкой.
Лёша наверное бывал здесь уже не один раз и на беспорядок, а точнее на безбытность не обращал внимания.
Вскоре пришёл Игорь, мужчина, тоже лет тридцати, с жидкой рыжей бородкой и русыми мягкими волосами. Поздоровались, представились и стали садиться обедать. Света поставила сковороду с мясом на стол и попробовав я понял, что она его пережарила и даже немного подожгла местами, не от неумения, а от равнодушия!
Выставилась на стол и бутылка водки. Разлили по стаканам и я сказал тост за дружную семью, вполне искренне - мне почему-то хотелось пожелать этим простым людям счастья и согласия в семейной жизни.
Хозяева засмущались и в ответ на мой вопрос, Игорь, после второго тоста, стал рассказывать, что попал сюда, в егеря лет восемь назад, молодым парнем.
- Всю жизнь хотел пожить в лесу - говорил он.
- В детстве читал Майн - Рида, Фенимора Купера и заболел лесом...
Вначале жил здесь в заповеднике на кордоне, а когда перевёз жену и дочь, дали этот дом.
- Вот уже пятый год живём здесь...- заключил он.
- Ну как охота в здешних местах? - спросил я и Игорь с удивлением глянул на меня:
- Какая охота? Здесь и стрелять то не разрешено!
На той стороне правда можно - он кивнул головой куда - то мне за спину - но там уже ничего не осталось. Говорили, что раньше здесь лосей было видимо - невидимо, но всех повыбивали браконьеры...
Вспомнив что-то он оживился:
- Прошлый год осенью, лес заготавливали на той стороне - подхалтуривали, зарплата-то у нас невелика - уточнил он.
- И вот как - то едем с утра на тракторе, а он стоит в дальнем конце просеки. Думали вначале, что лошадь. Но откуда она здесь в лесу...
... Выпили ещё по одной. Жёсткое мясо хрустело на зубах, но на качество пищи в этом доме, как и в большинстве деревенских семей не обращали внимания.
- Ну а волки как? - вновь задал вопрос я, оживляя разговор и Игорь стал рассказывать, что волки в заповеднике проходные...
- Вот говорят, что волки напали на машину прошлой весной в Подпорожье, на ветеринара, который ехал в деревню, на ферму! Да какие тут волки? - Игорь презрительно махнул рукой - люди на каждом шагу.
- Сейчас надо людей бояться больше чем волков - он хотел углубить эту тему, но я вновь встрял: - А медведи? Медведи то есть?
- А куда им деваться - рассудительно ответил Игорь, чувствуя мой интерес и словно удивляясь немного моей неосведомлённости.
- Света! Помнишь в прошлом году медведя бабка Портнова видела?
Света вступила в разговор:
- Да, конечно! Это на том краю деревни было. Там ещё наш барашек с Портновскими коровами пасся. Этот медведь, наверное хотел на барашков напасть и потому всех страшно напугал - у нас ведь тут больше пенсионеры живут...
Щёки Светы раскраснелись от выпитого и она с воодушевлением рассказала про медведя, долго ворочавшегося в кустах; про портновских коров, которые привыкли и не бояться пастись в лесу, но в тот раз сбились к домам и испуганно мычали.
Лёша сидел поддакивал, но было видно, что эти рассказы он уже не один раз слышал и что мысли его далеко от нашей беседы и вообще от этого дома.
Хозяева захмелели немного и стало понятно, что они рады гостям, потому что за зиму видели новых людей очень редко и им приятно было поговорить с посторонними, благожелательными людьми, интересующихся их простой жизнью...
Ушли мы от них часа через три и настроение моё, после наблюдения за их жизнью по их рассказам, испортилось.
Конечно они люди простые, но жить так не имея ни одной новой книжки, не хотеть знать ничего кроме сплетен и слухов о заработанных другими больших денег - совсем нелегко.
Тут, длинными зимними вечерами, можно волком завыть от безысходности или запить горькую. Я с этим не один раз сталкивался в предыдущей жизни в глухих российских местах и никак не могу понять причину, толкнувшую таких людей к переезду из города в деревню.
Конечно, "простому" человеку, что в городе, что в деревне жить скучно, но зачем тогда менять "шило на мыло".
Мне вспомнилась похожая пара, встреченная мною на северном побережье Байкала, в таёжной глуши, куда они сбежали из города от пьянства. Там было всё понятно...
И потом у тех, на лицах было написано, что они запойные... Хотя Света?..