Аннотация: Характер чиловека воспитывается в раннем возрасте. Но направление характера в добро или во зло формируется в молодости.
...Родился Сергей Соловьев, в небольшом городке, в Сибири. Отец его работал бригадиром на стройке, был упрям, работящ и пьющ. Мать Сергея, после его рождения заболела чем-то тяжелым и неизлечимым, и всю оставшуюся жизнь мучилась и лечилась. Поэтому, он с детских лет был предоставлен самому себе, и вырастал одиноким, но решительным.
И вместе с тем, Сергей рос вежливым, послушным ребенком, но иногда пугал всех истеричными приступами, после которых несколько недель приходил в себя, переживая и стесняясь всего происшедшего. В момент приступа он терял над собой контроль, кричал, плакал, бил посуду или швырялся всем, что подворачивалось под руку.
Вырастая, Сергей все больше старался контролировать свои мысли и поступки, сделался холодным и скрытным. Он стал выделяться среди сверстников упорством и тяготением к суперменству: вдруг он ни с того - ни с сего уходил в лес один на неделю с минимумом еды, то вдруг на спор не спал больше трех суток, похудел, возбудился и стал слышать голоса, которые требовали, чтобы он спрыгнул с крыши двухэтажного дома.
Родители встревожились и вызвали тайком от Сергея врача скорой помощи. После укола снотворного Сергей проспал больше суток, проснулся здоровым, но голоса иногда тревожили его с той поры. Об этом он старался никому не рассказывать.
После седьмого класса Сергей по настоянию родителей поступил в вечерний техникум, проучился там два года, бросил и пошел работать на стройку к отцу...
...Призывался я из Иркутска.
Когда стали приходить повестки, я уже работал на строительстве ЛЭП. Жизнь была нормальная. Я, салага, попал в компанию взрослых мужиков и начал зарабатывать деньги, совсем как взрослый!
На работу нас возили в мощном грузовике с брезентовым тентом. Внутри, по бортам, были откидные скамьи, а на полу свежее сено, зарывшись в которое можно было подремать, если за ночь не выспался. От мороза спасались меховыми полушубками, ватными брюками и меховыми рукавицами - мы ведь сибиряки и привычны к морозу, снегу, как впрочем, к комарам, и к летней жаре.
Собирались все в столовой, где завтракали холостые ребята из бригады, а семейные подходили к восьми утра. После завтрака все садились в машину и ехали за город. Занимались установкой заземлений на столбы связи.
Бригадиром был мой сосед из соседнего дома Анатолий Горбунов, крепкий спокойный мужик, у которого дети были моими ровесниками. Я его звал дядя Толя, а он меня незаметно опекал, хотя в особой защите я не нуждался.
...Наш пригород отличался особенным хулиганством и славился этим даже в центральной части города. Выяснение отношений на кулаках - давняя русская традиция.
Поколение за поколением выдвигало в лидерство своих бойцов. Но проходило несколько лет, лидеры взрослели, им на смену приходили новые и новые смельчаки. К счастью, дрались по правилам, ни ножей, ни свинчаток в кулаках не практиковали.
Не знаю почему, но у меня удар был очень приличный и потому я быстро выдвинулся в число лидеров в драках с соседним посёлком. Даже появилась некая недооценка сил "противника". На этом и погорел...
Поехали как-то с другом на танцы в самое логово "неприятелей". После танцев, на остановке, под единственным фонарём, встретили нас тамошние "боевики", среди которых были и мои знакомые, которые ко мне, как казалось, с уважением относились.
Начали перекидываться недружелюбными фразами: "Зачем ты Васю обидел?" - это кто-то из них...
Я: "А не стоило ему вести себя нахально!". Снова они: "А почему вы здесь себя ведёте как дома?". Я: "Да нормально ведём. Мы здесь тоже живём..."
Ребята там были в большинстве накачанные, обладали авторитетом и уверенностью. А нас было двое, да и то, Колес не боец. Он студент, книгочей и в очках, с большим минусом...
И тут последовал неожиданный удар! А потом ещё один, зубодробительный навстречу от того, кого я считал своим знакомым и почти приятелем! Оказалось ошибался, а за ошибки надо платить. Эту истину я начал понимать уже тогда...
Именно он, этот полу-приятель, нанёс мне памятный удар, уже после первого бокового, на который решился один из лидеров той "команды" и мой откровенный враг. Я не был готов, не ожидал такого нахальства и думал, что всё закончится разговорами и невнятными угрозами.
После второго удара послышался треск сломанной кости, рот наполнился солоноватой кровью и когда отскочив, я пощупал зубы, то понял, что одна половина нижней челюсти торчит во рту заметно выше второй!
Мой друг, худенький очкарик Колес хотел кинуться в драку, но врагов было так много, что его просто затоптали бы. Я его отозвал, сказав, что у меня челюсть сломана. "Неприятели" немного испугавшись своей решительности ушли, ворча и сомневаясь.
... А мы сели на последний автобус и поехали в травм-пункт, где мне почти до рассвета закрепляли медной проволокой с какими-то резинками, вправленную на место челюсть!
Пока меня обрабатывали милые доброжелательные женщины в белых халатах, я негодовал про себя. "И надо же было быть таким доверчивым идиотом?! Ведь мог же первым начать и взять инициативу на себя. Тогда, даже если бы побили, то причина была бы во мне, а не в чьей-то злой воле...".
Нечто подобное я думал тогда, а со временем это понимание только утвердилось в моём сознании...
Домой меня привезли на скорой часов около восьми утра и я тихонько залез в постель. Я и прежде, иногда дома не ночевал. Мать что-то спросила, когда ложился, но я промычал в ответ что-то нечленораздельное и тут же заснул - не хотел их пугать...
Зато потом они были ошеломлены, когда я, раздвинув губы показал им вместо зубов, переплетение резинок и проволоки...
Месяц питался через соломинку жидким супчиком, похудел, но и это было на пользу.
Про себя я лелеял мечту отомстить, но прежде надо было наказать того знакомого-предателя...
Быть дома в таком состоянии было невмоготу. Говорить я не мог, а только мычал и потому сидел, читал книжки и лелеял планы мести. Тот, что ударил первым - был враг и с его стороны поведение было естественным. Но предатель - это уже совсем другое дело. Это совсем как оставить друзей в опасности и сказать, что я с ними не знаком. Если не защищать друзей, тогда кто тебя защитит, если на тебя нападут. Этот случай заставил меня задуматься о чести и ответственности каждого перед всеми.
От тоскливой домашней жизни я уплыл в избушку егеря с другом, отец которого служил в охотничьем хозяйстве на Ангаре. Потом я остался там один, ловил рыбу, путешествовал по окрестной тайге в одиночку. Вот тогда по-настоящему полюбил свободу одиночества, походы по незнакомой, необъятной тайге...
А своему знакомому-предателю, который врезал мне в торец, отомстить не успел. Он оказался трусливым человеком. Когда в кругу друзей, я пообещал голову ему оторвать за подлое предательство, он узнал об этом и уехал из города...
Так эта эпопея и закончилась...
...Мне новая работа нравилась - целый день на свежем воздухе, в лесу. Бродили по снегу среди леса далеко за городом вдоль линий столбов и, найдя нужный столб, останавливались, вешали на болты систему заземления в металлических ящиках.
Первая же получка ошеломила меня. Я заработал за месяц больше своего отца, или почти вровень с ним. Но он был бригадиром на стройке, а мне не было ещё и восемнадцати лет!
Мать конечно была довольна и стала выделять мне деньги на карманные расходы, когда я приезжал домой на "побывку".
Через два месяца, ближе к весне, нам сообщили что бригаду переводят на Байкал в длительную командировку...
С этого времени я и ездил по командировкам и не только по области, но и значительно дальше. И главное, что с моей зарплаты семья стала подниматься. У нас ведь кроме меня было ещё трое детей - два брата и сестра...
В первую командировку, как уже говорил, поехали всей бригадой на Байкал, где вдоль побережья, в сторону Улан-Удэ, строили ЛЭП-220. Места красивые, но зимой, а дело было уже ближе к весне, из посёлка в лес было не выйти. Снега навалило более полуметра и по такому больше километра без охотничьих лыж или снегоступов не пройдёшь. Да и некогда было выходить. Работали, по сути от света до света.
Я стал жить в доме бывшего танкиста, снимал маленькую комнатку за загородкой со своим приятелем, молодым украинцем, Петей Ляшко. Он был старше меня и уже после армии приехал с Украины подзаработать и устроился в нашу мехколонну.
Человек он был закрытый, о себе мало что рассказывал. Внешне выглядел тихим и даже стеснительным, но из коротких реплик я понял, что он в армии попал в переделку и поэтому служил больше положенного срока. И глаза у него были очень неспокойные. Это я тоже подметил.
В отличие от остальных соработников, водку Пётр не пил и потому, с ним было спокойно, хотя и скучно. Надо отметить, что и остальные тоже не очень пьянствовали - времени для этого не было - все хотели побольше заработать. Но, иногда, отрывались по полной и об этом я расскажу позже...
Как-то Петя проговорился, что хочет заработать денег и уехать на Украину, в Киев, где жила его семья. Он был тихим человеком, но в этом молчании чувствовался характер. Как-то мельком он рассказал мне, что в армии попал в военную тюрьму - дисциплинарный батальон и пережил там много непростых дней...
Потом он замолчал, а я, видя, что ему неприятны воспоминания, не стал эту тему развивать!
Когда в мехколонне получали зарплату, то на следующий день вся наша бригада заезжала на своей машине в магазин, брала ящик водки и уезжала на трассу, где и пьянствовала целый день. У меня, как непьющего - в этот день был выходной. Вечером, все кое-как добирались до дому, а наутро надо было снова ехать работать.
Однажды, после дня пьянки ехали по Байкалу, где бригада вчера уже в темноте ехала пьяная в дым. Рассказывали, что пьяного водителя забросили в кузов, а машину вёл какой-то любитель-бригадник, менее пьяный, чем все остальные.
Днём, по свету и на трезвую голову оказалось, что по льду ехать было очень опасно. Все столпились у заднего борта фургона и с волнением смотрели, как лёд под машиной прогибался, а в образующихся трещинах кое-где была видна вода, бегущая вслед тяжёлому грузовику...
Все надеялись, что если машина провалится, успеют выскочить из под тента и спастись. К счастью, всё обошлось...
Иногда с субботы на воскресенье в вагончиках на базе мехколонны возникали пьяные кровавые драки и потом мужики всю неделю ходили с синяками. Сегодня, с улыбкой называю такие пьянки и драки "настоящей мужской жизнью" и над этой шуткой мало кто смеётся.
Но тогда, я уже говорил, что жил в посёлке и потому, не видел этих кровавых столкновений, а замечал уже готовый результат.
Драк я не боялся, потому что в своём районе мне не один раз приходилось участвовать в разборках улица на улицу и говорят, что у меня неплохо получалось. Во всяком случае, друзья меня уважали за боевитость, а недруги побаивались...
В дни после получки, когда все пили, я можно сказать отдыхал, не выходил на работу. Сидел в доме, читал книжки. У меня было два тома "Жизнеописаний", Плутарха и я упивался романтическими историями греческих и римских героев и полководцев...
Тогда же я купил себе одеколон "Шипр", стал следить за внешностью, старался хорошо выглядеть и одеваться. Купил выходной костюм, несколько рубашек и даже галстук. Волосы у меня на голове отросли и стали чуть виться. Одним словом, я стал "молодым человеком".
Сейчас мне смешно, когда я смотрю на свои фотографии того времени. А тогда некая торжественность и самодовольство во взгляде были для меня вполне естественны...
Там, в командировке, я в первый раз влюбился!
...По вечерам, в выходные, я ходил ужинать в железнодорожный буфет и однажды, на обратном пути, проходя мимо железнодорожных домов, заметил, что за низкой изгородью палисадника молодая женщина неумело рубила дрова.
Я перескочил ограду, взял у неё топор и стал колоть дрова быстро и умело. На нас с братом, в детстве, когда дома было ещё печное отопление, ложилась обязанность заготавливать дрова для печек. Потом провели отопление, но навык заготовки дров остался...
Тогда весенним вечером, я наколол кучу дров и познакомился с женщиной. Её звали Верой. Она была стройной, красивой, с яркими, словно накрашенными, губами и копной длинных, почти чёрных волос. Почему-то каждый раз, как я ловил на себе её вопросительный взгляд, она улыбалась и прятала глаза - наверное стеснялась...
Только сейчас начинаю понимать, что стеснялась она моей молодости, если не детскости. Действительно, телом я был вполне взрослый мужик, а в душе ещё младенец. Я восхищался и вместе с тем боялся женской красоты. Мне казалось, что женщины - это особая порода людей - настолько я был невинен и наивен...
Через два дня - а это была суббота, - я пригласил Веру погулять. Мы ходили по железнодорожному пути, а вернувшись вечером, в коридоре, перед дверью её квартиры, я первый раз в жизни, поцеловал женщину! Я просто чмокнул её в щеку около губ и спешил повторить поцелуй. Вера стыдливо хихикала, но на второй поцелуй ответила и, засмущавшись, убежала домой. Потом выяснилось, что она жила с матерью и маленькой дочкой, но без мужа. Вера была старше лет на семь и стеснялась моей неумелости и простодушия. Я только потом это понял...
Ну а тогда, я был слегка влюблён, но ситуацию контролировал - настоящей влюблённости я ещё не понимал.
Однажды, идя из станционного буфета, я увидел одного мужика из соседней бригады, который заметив меня, остановился прямо напротив окон нашего дома. Он стал вязаться ко мне, матерился и обещал "задницу надрать".
Не понимая причину его ярости я молчал, видя, как из его щербатого рта от раздражения, сквозь золотые коронки, брызжет слюна...
Надо сказать, что в мехколонне работал всякий отчаянный народ и в том числе несколько бывших зэков. Оказалось, что мой "соперник" был одним из них. Поэтому я его побаивался зная, что у таких, где-нибудь в укромном месте в одежде может быть спрятана финка.
Поэтом я отступал, а мужик уже начал хватать меня за грудки!
В это время калитка в воротах нашего дома отворилась и на улицу выскочил хозяин с топором в руках. Мужик с фиксами кинулся убегать, но хозяин - среднего роста, широкоплечий мужчина - размахивая страшным оружием, матерясь, почти догнал его и тогда, этот неудачливый "ловелас" заскочил во двор соседнего дома и спрятался под поленницу, а точнее спрятал голову под дрова, когда разъярённый танкист насел на него размахивая топором.
Я оттаскивал хозяина от фиксатого, а тот, чуть ли не визжа от страха просил прощения и всё превратилось в какую-то нестрашную, нелепую комедию...
Позже выяснилось, что хозяин мой, в начале чеченской войны служил в армии и попал со своим танком в самое пекло боёв за Чечню. Там, после какой-то тяжёлой контузии он стал психованным, и с ним случались эти приступы неуправляемого гнева.
Вечером, уже придя в себя он рассказал мне, что его жена увидела, как фиксатый ревнивец пристаёт ко мне, то есть к постояльцу и пожаловалась ему. А он, видя какой я вежливый и аккуратный, относился ко мне хорошо и потому, вспыхнув мгновенно, схватил топор стоявший около печки и поспешил мне на выручку...
Потом всё как-то само собой уладилось, но весь посёлок узнал об этом происшествии и Вера перестала со мной встречаться...
Ещё запомнилось из той командировки, как однажды мужики в подпитии устроили бодание грузовиков во дворе нашего мехучастка. Машины ревели моторами, упираясь одна в другую бамперами, а водилы, тоже пьяные, сидели в кабинах, скалили зубы, матерились и газовали по полной. Дело кончилось тем, что одна машина, та, что стояла повыше, сорвалась с бампера соперника и раздавила ему радиатор. Назавтра, протрезвившись, все качали головами, а мастеру нашего участка начальство устроило разнос.
Правда он и стал инициатором этого "механического" соревнования!
Это было похоже на бой-бодание механических быков и запало мне в голову на всю жизнь. Рёв моторов, лязганье железа, крики болельщиков - всё это производило сильное впечатление...
Ещё был случай когда я, с разрешения тракториста тяжёлого бульдозера сел за рычаги и какое-то время рулил им на заснеженной, заледенелой площадке перед столовой. Нажмёшь на правый рычаг и тяжёлая машина на траках, на мёрзлой земле легко поворачивает вправо. Нажмёшь на левый и машина послушно на месте поворачивается так долго, как я захочу. Наверное тогда я впервые подумал, что если пойду в армию, то постараюсь стать танкистом! Но может быть и хорошо, что этого не случилось...
...Работа наша заключалась в том, что мы собирали металлические опоры высотой метров в двадцать, состоящих из скреплённых болтами металлических уголков. В начале раскладывали с помощью ломов тяжёлые и толстые несущие угольники на чурки, повыше над заснеженной землёй, к которым прикручивали уголки потоньше, по диагонали крест на крест.
Затем, собранные таким манером, первые две стороны опоры ставили одну против другой и закрепляли уголками сверху и снизу, тоже крест на крест. В итоге получалась ажурная структура - опора с тремя, тоже ажурными, перекладинами на самом верху.
А потом, когда опора уже стояла возвышаясь над уровнем земли на двадцать с лишним метров, на эти перекладины, подвешивали фарфоровые гирлянды изоляторов, к низу которых, прикрепляли-подвешивали алюминиевые толстые витые провода.
Другая бригада ставила, в выкопанные экскаватором котлованы - всего их было четыре по количеству "ног" опоры, бетонные подножники, из которых торчали толстые металлические штыри с резьбой по верху. Опоры, с помощью металлический стрелы с прикреплёнными к ней металлическими тросами, ставили на эти подножники тракторами и потом опорные ноги крепились к основанию большими гайками с широкой резьбой.
Эти опоры, крашеные серебряной краской, стояли среди дремучей тайги как рукотворные гигантские новогодние ёлки, тянувшиеся к синему весеннему небу!
И так день за днём...
С утра, мы с моим соседом Петром шли на участок мехколонны, где уже прогревали факелами машины и трактора и где в вагончике была столовая. Там завтракали горячим, а потом садились в машину с тентом и ехали в тайгу, на трассу. Машина привозила нас к очередной опоре, мы высаживались, разжигали костёр и начинали работать...
Вокруг стояла дремучая, белая, заснеженная тайга, в которой мы проводили весь рабочий день...
В согласованной работе время проходило незаметно. Ближе к обеду разводили большой костёр, рассаживались вокруг на коротко спиленных чурках и начинали есть. Запомнилось, как мы жарили кусочки колбасы на совковых лопатах для уборки снега, ставя их блестящие поверхности, как импровизированные сковороды на угли костра. Вкус у такой жареной колбасы был изумительный.
Часов около пяти вечера за нами приходил грузовик-фургон и мы ехали снова в посёлок на мехучасток, в столовую. После ужина расходились по домам, а кто-то оставался в вагончиках-общежитиях...
Эта командировка продолжалась до весны и я успел привыкнуть к таёжной тишине, к красоте необъятных просторов и яркому солнцу на синем небосводе! Тогда наверное, я полюбил тайгу, её молчание и величие, её красоту и мощь...
Через время нас перевели далеко от этого места в бурятские степи.
Эта вторая командировка запомнилась мне кровавыми драками мужиков в общежитии, библиотекой и первой платонической, но настоящей влюблённостью.
В этот раз мы все жили в общежитии и по воскресеньям ходили в офицерскую столовую - в посёлке стояла воинская часть. И там я увидел её, в ярком шёлковом платье, покрывающем стройные ноги чуть ниже колен, с ярким цветком в густых волосах. Услышал её гортанные смешки, чуть похожие на клокотанье хищной, но красивой птицы.
Мне даже показалось, что она тоже обратила на меня внимание. Каждый раз, как мы встречались, эта молодая женщина внимательно и долго смотрела на меня, а потом начинала весело улыбаться. Может быть от надежды на взаимность и разгорелась моя невинная влюблённость!
Я, конечно, смущался, но сердечко моё начинало биться быстро-быстро когда видел её даже издали. А когда она была ближе, не знал куда от смущения девать свои руки.
Как позже выяснилось, эта женщина жила напротив нашего общежития, через дорогу. Я изредка прогуливался мимо её открытых окон в надежде увидеть её, хоть краем глаза. Я был тогда одинок и чист как младенец, а влюблённость на расстоянии никак не тревожила мою девственную чистоту.
Ещё я ходил в библиотеку и читал там разные интересные книжки, в том числе про охоту и охотничьих собак. Я уже мог различать породы собак, знал, как надо скрадывать зверя и стрелять с подхода и на солонцах...
А кругом расстилалась степь, в которой, по легенде, Чингисхан первый раз собрал несметное монгольское войско и отправился завоёвывать мир!
Однажды на речке, куда мы ходили купаться в редкие выходные, я увидал удивительную картину.
Пьяный мужик на красивой лошади, в развевающейся на ветру красной рубахе с расстёгнутым воротом, на всём скаку вылетел на берег Онона - так называлась река, и вместе с лошадью скакнул с высокого берега в воду. В этой первобытной ярости и смелости было столько дикой удали, что я сразу представил себе, как через Онон переправлялись, так же на скаку, дикие орды монголов...
Я уже говорил, что к счастью в те годы, я не брал в рот ни капли спиртного, может быть потому, что организм не принимал водки - лет в шестнадцать, мы с дружками купили бутылку и распили её на троих. Я опьянел и едва дошёл до дома, но главное - мне стало плохо и рвало до какой -то жёлтой горькой жижи из желудка. С той поры, при одном виде как люди пьют, меня начинало тошнить.
А мужики, после приличной получки напивались в общаге, а потом, начинали драться, выясняя кто самый главный и страшный в этой компании. Дрались всем, что попадёт под руку. Однажды я видел, как вполне смирный в трезвом виде мужичок пассатижами, бил по затылку своего приятеля и брызги крови разлетались по стенам тесного коридора, в котором столпились дерущиеся!
Назавтра, они похмелялись, мирились, чтобы через две недели снова разодраться почти до смертоубийства...
В очередной приезд домой я узнал, что на моё имя пришла повестка в военкомат. Нельзя сказать, что я обрадовался, но и не испугался, потому что мне захотелось себя испытать и пожить, теперь уже всерьёз, настоящей мужской жизнью. По рассказам старших приятелей я уже знал, что в армии дедовщина и надо быть отчаянным человеком, чтобы этой дедовщине противостоять...
В очередную поездку в военкомат попал в неприятную историю. Пока ждали приёма у военкома, моего соседа, тоже идущего в том году в армию стали задирать местные призывники. Пришлось вмешаться...
Толпой вышли во двор и пока мой визави привычно начал меня материть, я успел удачно нанести боковой справа и грубиян упал на землю. Остальных так это ошеломило, что мне спокойно дали уйти. К тому времени я усвоил главный закон всех удачливых драчунов - бей первым и самого главного. А потом, будь что будет!
Уже осенью, я познакомился с симпатичной продавщицей из газетного киоска, стоящего у автобусной остановки. Поболтав с ней пару раз, я осмелился пригласить её в кино. Она была высокая, стройная с черными блестящими волосами и такими же чёрными глазами, весело смотрящими из-под густых, темных бровей. Звали её Катя.
Уже в тёмном зале я положил дрожащую от волнения руку ей на колено, а Катя, свою горячую ладонь положила сверху. Так мы и сидели все время, пока кино не кончилось. Потом я провожал Катю. Мы ехали на автобусе, потом пошли куда-то по ночным ветреным, тёмным улицам ближе к окраине. Я шёл и тихо радовался, что на улице не было фонарей и меня вряд ли узнали бы мои враги - провожал её на враждебную для меня, территорию...
Привела меня Катя куда-то в район частных домов и, войдя в дом, мы, не сговариваясь, стали раздеваться. Меня била нервная дрожь, а она, когда мы уже легли в постель, поощрительно улыбалась и целовала меня в обнажённую грудь...
И тут я первый раз испытал ни с чем не сравнимое сильное потрясение. Кажется, что в этот момент я думал - неужели она, такая красивая и страстная, может полюбить меня. До этого момента я как-то не задумывался о своей привлекательности для женщин...
Мы целовались и кувыркались в страстных объятиях всю ночь и только на рассвете заснули на несколько часов!
Уже днём, придя домой я лёг спать и проснулся, когда мама, смеясь, разбудила меня и стала спрашивать откуда у меня, такие специфические синяки на шее - Катя в ту ночь зацеловала меня!
...Поссорились мы на следующей неделе, когда Катя не захотела со мной оставаться на ночь. Я рассердился и ушёл не попрощавшись и наверное был неправ...
...А вскоре и армия подоспела!
За месяц до того, я уже знал, когда меня заберут и потому на работе стал отлынивать от тяжелых заданий. После обеда долго лежал у костра, в то время как мои соработники уже собирали очередную опору. Мой бригадир - сосед дядя Толя Горбунов даже сделал мне выговор и я понял свою вину перед остальными ребятами...
Последний вечер я провёл у своей очередной подружки в женском строительном общежитии. Тогда, преодолевая стеснительность, я стал знакомится с местными девушками и пользовался у них определённым успехом. Я мог с ними весело разговаривать, ухаживал вежливо, галантно и потому, многие относились ко мне благосклонно...
Перед вечеринкой, уже с повесткой в кармане явиться с личными вещами на сборный пункт, я побрил голову, одел чёрную рубаху и с горя, а точнее от тоски и непонятного волнения, напился. До этого я редко выпивал и потому чуть больше нормы выпитого хватило чтобы страшно отравиться. Меня рвало, когда я лежал в кровати своей подруги с мокрым полотенцем на голове, а она всю ночь ухаживала за мной...
Рано утром я ушёл домой, но меня по-прежнему тошнило и голова кружилась. Уже перед работой, ко мне заехала вся бригада и Толя Горбунов от имени всех соработников сказал тост:
- Служи хорошо, командиров слушайся и мы верим, что домой ты вернёшься старшиной...
Все весело смеялись, а я благодарил их, но хотел только одного - чтобы меня оставили в покое...
...К восемнадцати годам он совершенно поверил, что жизнь не удалась, что его сверстники преуспели, а он волею судьбы выброшен на обочину жизни. Армия подоспела как нельзя кстати и естественным образом решила все проблемы будущего...
Забирали его в ноябре. Как всегда родители устроили проводы, на которых присутствовали родственники, друзья...
Продолжила молодёжь гульбу в женском строительном общежитии. Сергей напился до отупения и отравился нещадно: всю ночь и все утро его тошнило и рвало желчью, он похудел, потемнел лицом, осунулся...
На сборном пункте гомонящая бестолковая толпа подростков пела песни под гитару, материлась и украдкой плакала пьяными слезами.
Потом всех повезли на автобусах на вокзал. Сергей, внутренне собравшись тупо смотрел перед собой, ожидая очередного приступа тошноты, потел и бледнел и потому, ничего не замечал вокруг.
Когда их посадили в вагоны, он, в окно вяло помахал рукой плачущей, постаревшей матери, ушел в свое купе, лег на полку закрыв глаза и тихо страдал жалея себя...
...Он боялся и не любил многолюдного общежития, хотя, за последние годы число его знакомых увеличилось, но друзей было трое. Уравновешенный и сильный Флеров, эмоциональный, порывистый Демин и чуть простоватый, но уверенный в себе Лопатин.
Все остальные же были естественным фоном его юношеской жизни: приятели друзей, знакомые этих приятелей, знакомые знакомых...
Он как-то подсчитал, что знают, как его зовут, точнее его фамилию, человек около двухсот. Но при случае, он всегда мог уйти, затвориться, уединиться дома и пережить приступ тоски, нередко навещавшая его в те странные времена.
А сейчас, он это чувствовал, наступает пора когда хочешь-не-хочешь, а надо будет с утра до вечера жить среди людей, не только мало знакомых, но и малоприятных, насильно загнанных в одну кучу и вынужденных сосуществовать в ней...
На третьи сутки Сергей вышел на одной из станций, купил яблок - румяных, крепких, ароматных - и съел их, за раз килограмма два. После этого отравление кончилось само собой.
Вовремя этого вынужденного путешествия, он сидел и читал книгу, а вокруг бурлила жизнь: на станциях самые отчаянные призывники выскакивали из вагонов и просачиваясь сквозь цепи дежурных, мчались в привокзальные магазины.
Потом, гремя бутылками спиртного в сетках или сумках, почти с разбегу заскакивали в уходящий поезд. И начиналась гульба. Пили, хвастаясь друг перед другом, потом, напившись дрались зло, но неумело, блевали в туалетах, расшибали лбы о жесткие углы плацкартных полок, матерились, играли в карты...
Сергей наблюдал это издали. В его купе собралась спокойная компания - деревенские рассудительные ребята, немного напуганные многолюдьем. Только один белобрысый крепыш с верхней полки уходил куда-то в дальний конец вагона и появлялся к полуночи, пошатываясь и попахивая водкой. Матерясь, он влезал на свое место и засыпал с храпом и заглатыванием горькой, липкой слюны.
Но однажды, белобрысый пришел среди дня, влез на полку и забившись в тень отвернувшись к стенке, притих.
Через некоторое время из глубины вагона, приближаясь, раздался шум и наконец, в купе ввалилась компания матерящихся, решительно настроенных "хлопцев".
- Ах, ты, сука! - выкрикнул один из них и, ухватив белобрысого за шиворот, сдернул его на пол с шумом и грохотом.
- Ты, падла, долг думаешь отдавать?
Белобрысый молчал и испуганно моргал, словно не понимая, как и за что на него нападают.
Сергей отбросил книгу и рявкнул: - А ну-ка, вы, пижоны! Какого черта!
Он привстал, ему в широкую грудь и плечи уперлось сразу несколько рук.
- Ах, вы, вонючие опоссумы! - взъярился он, и с усилием упираясь всем телом в стенку, все-таки поднялся, встал на ноги.
- Кому тут башку надо отшибить? - голос Сергей налился яростью и угрозой.
- Я из вас ишаков, любого раз тридцать лежа выжму!
Непонятная брань и неслыханные угрозы озадачили нападавших и они отступили, ропща и угрожая.
- Пошли, пошли все в стаечку, ишь разоряются! - ревел им вслед Сережа, а белобрысый спрятался за его широкую спину. Огрызаясь компания удалилась в свой конец вагона. Внушительный вид Сергея, бритая голова, черная рубашка на крепких плечах, тяжелые кулаки подействовали на всех отрезвляюще.
- За что они тебя? - спросил Сергей, немного успокоившись и чутьем опытного драчуна уловив, что никаких следующих действий не будет.
Белобрысый, отдыхиваясь после пережитого страха, заикаясь, объяснил:
- Я с ними в карты играл, ну вот и проиграл им десятку, а они хотели за водкой гонца послать...
Помолчав добавил: - Вот про меня и вспомнили...
На пятые сутки приехали наконец на станцию назначения. Выгрузились среди ночи и заняли все станционные помещения. Сергей сидел в углу и читал, и сквозь гул голосов, брань и матерки различал очаги напряжения: там неожиданно начинались и кончались драки.
К нему подошел предводитель той компании, что приходила наказывать белобрысого.
- Слушай, земеля! - обратился он к Сергею, - Ты, если что, подмоги нам этой шпане морды набить - он указал рукой на дальний угол зала. Сергей улыбнулся и не стал отказывать, но и рвения не проявил: - Ладно, я посмотрю...
Под утро их вывели на улицу колонной, долго куда-то вели и наконец на рассвете под резким осенним ветром водворили в старинные каменные казармы, а точнее, в армейский клуб, превращенный на время в "карантин".
Служба началась...
В Афган попали в мае. Первое впечатление - горы, жара, пыль...
Красота и мощь природы. Уныние и тоска подневольной жизни. И хотя бы капелька дождя...
Тугой тревожный ветер шевелит на крутых склонах предгорий рыжую выжженную солнцем траву. Лавина летящего спрессованного воздуха, выжимает из человека последнюю влагу, поднимает на воздух мелкие камешки и песок, остро и больно колющие руки и лицо. Горы гудят и, кажется, под неослабевающим давлением, вот-вот сдвинутся со своих мест.
Из маленького окопчика на горе, над казармами, видны речка и дорога, и все окружающее словно гигантская декорация спектакля вечной жизни, освещено с утра до ночи палящим, беспощадным солнцем. Дополняя картину происходящего, черные вороны, планируя, спускаются на землю и расклевывают остатки гречневой каши и черного хлеба, на краю военного городка, за кухней.
А еще выше парят орлы, словно бумажные змеи на невидимой бечевке, неуклонно описывая круги, - они явно боятся приблизиться к нашему жилью и черными запятыми плавают в выцветшем, блекло-голубом небе.
И так день за днем: та же жара, то же стрекотанье кузнечиков, песчаный ветер и та же неутолимая жажда. Время уходит, и с ним утекает талант, молодость, лучшие годы жизни. И вместе с тем каждый день превращается в вечность: под вечер уже с трудом припоминаешь, что было утром. Все идет по кругу без начала и конца...
После обеда поехали на речку. В тряском газике по пыльной дороге спустились вниз и, выставив оцепление, на открытом месте устроили постирушки, беготню и купание. Серега осторожно и с удовольствием перебил вшей, засевших в швах воротника гимнастерки, окунулся в холодную горную речку, и, погружаясь в воду, блаженно булькал, пускал пузыри, ерошил под водой пересохшую кожу под волосами, а когда вылез на берег и обсох, то учуял приятный запах чистого молодого тела. Мышцы рельефно натягивали кожу рук и плеч, все лишнее улетучилось за эти месяцы, и он, ощущая необыкновенную легкость и силу, несколько раз подряд сделал выход в стойку на руках. Неподалеку на берегу стояли деревья шелковицы, и ребята с удовольствием наелись незрелых, но сочных уже ягод...
Под вечер вернулись в лагерь и все были почти счастливы. Сергей с восторгом ощупывал обдуваемое свежим ветерком лицо и думал, что все не так плохо на белом свете, если хотя бы иногда в военной жизни бывают такие дни. И вечер был чудесным. Луна золотой плоской монетой взошла над ломаным силуэтом хребта и ласково улыбалась в полные щеки.
"Было бы так всегда," - подумал Сергей, - "Как сегодня, когда все вокруг кажется приветливым и знакомым. Буду об этом рассказывать там, дома, и вряд ли кто поймет красоту и очарование этих мест...
"- Эх! Сейчас бы на Родину - думал он! Пройтись по знакомым улицам, посидеть на скамье в парке, почитать свежий журнал, вдохнуть воздух свободы. Ведь вот же, ко всему человек привыкает, только несвобода страшно тяготит..."
Заснул он со счастливой улыбкой на лице...
Утром всех разбудил сигнал тревоги. Построились, объявили, что днем едут на операцию. Вчера, примерно в километре от их поста "духи" напали на колонну автомашин. Сгорел 43-й БТР, убито двое, ранено пятеро. Деды матерятся и начищают оружие. У местного населения разведка узнала, что душманы по ночам спускаются с гор за продуктами, а утром уходят. Вот и решили их встретить...
Луна светила желтым мертвенным светом, когда они тихо и незаметно окружили кишлак. Сквозь трели цикад, сухо пощелкивая доносились клацанье затворов и сдавленное дыхание множества людей.
Не доходя до домов метров сто, Серегина рота остановилась, и в кишлак двинулись спецназовцы, шагая мягко и неслышно, вдоль замерших в ожидании, узких улиц.
Тишина стояла первобытная. Шум речки под горой был явственно слышен даже здесь... Вдруг на окраине кишлака что-то грохнуло, и столб пламени и дыма вырвался из выбитых взрывом дверей!
И тишина мгновенно превратилась в ад: застрочили автоматы, несколько раз бухнул гранатомёт и через паузу прозвучали взрывы, часто-часто зачавкал крупнокалиберный пулемет. Кто-то матерясь командовал заходить правее. Несколько человек-афганцев, петляя и припадая к земле, выскочили из-за глинобитного дувала, как раз напротив Сергея.
От волнения у него пересохло в горле, и вспотели ладони, держащие теплый металл автомата. Командир взвода вскинул автомат к плечу и коротко, зло ударил очередями трассирующих по беглецам. Пули, рикошетя о плоские спины камней, с противным воем уходили в сумерки горной ночи.
Одна из очередей нашла бегущего и словно бич подсекла белеющую на сером фигурку, и та, стремительно переломилась и, ткнувшись головой вниз, замерла.
Шквальный огонь автоматов осыпал каждый метр земли впереди взвода. Трое афганцев остались лежать на месте, четвертый уполз умирать в тень стены дома. И тут из кишлака раздался громкий крик женщины и чуть позже плач ребенка. Казалось, что звуки боя так громогласны, что ничто не может перекрыть его грохота, и все же...
Сергея передернуло, но когда вслед за причитаниями над сумятицей ночной атаки взмыл вой боли и страха умирающей молодой женщины, он задергался, заскрипел зубами и попробовал заткнуть уши.
- Соловьев, салага, - вдруг услышал он визгливый голос сержанта Передирия. - Ты что, сука, сморщился? Вперед, команду не слышал, молодой, - и пнул Сергея сапогом под зад.
Сергей даже не огрызнулся и стараясь не оставаться одному, побежал вместе со всеми в кишлак. Пробегая мимо одного из домов, он увидел полуразвалившуюся стену с вырванной из косяка дверью, какие-то тряпки, выброшенные силой взрыва изнутри, и шевелящуюся в углу двора под обломками, стонущую фигуру: не то старика, не то старухи...
Все закончилось быстро...
Молодые солдатики, столпившись кучкой около мечети, громко, захлебываясь от возбуждения рассказывали друг другу детали боя и что-то пили из нескольких бутылок, передавая их из рук в руки. На площади перед мечетью, испуганно дрожа, жались в угол несколько худых мужских фигурок, а напротив уже спокойно сидели на корточках и курили спецназовцы...
Гул боя затихал и только не переставая скулила где-то под забором раненная собака, да изредка с противоположной стороны, за кишлаком, раздавались автоматные очереди и шипя взлетали осветительные ракеты - там искали беглецов...
Сергей не чувствовал ни усталости, ни страха. Волна брезгливости и безразличия захлестнула его с головой. Во рту накапливалась горьковатая, тошнотворная слюна, и непонятно - от страха или возбуждения дергалась мышца под глазом.
Деды, сидя на корточках привычно курили, молодые торопясь рассказывали друг другу кто что видел и кто в кого стрелял. Сергей вдруг обнаружил, что половину своего боезапаса он тоже расстрелял, а ствол автомата нагрелся и чуть обжигал влажные пальцы...
Назавтра на построении командир роты капитан Тетеркин объявил, что операция прошла успешно, и что убито восемь душманов, и захвачены трофеи. Капитан по привычке матерился и, расхаживая вдоль строя, потирал впавшие от бессонницы глаза. Ещё он сказал, что и у нас потери, убито двое разведчиков из спецназа.
После обеда, лежа на раскладушке и пытаясь заснуть, Сергей думал утешая себя, что на войне; как на войне: "Вот и я становлюсь мужчиной, уже третий десяток годков распечатал и пора бы привыкать, что Афган - это место для настоящих мужчин".
Еще он с грустью подумал, что юность кончилась, увяла под этой афганской жарой и теперь придётся жить взрослой жизнью...
Это было начало службы в Афгане...
Потом было всякое, но особенно запомнился один случай.
...Вертолет, дрожа всем металлическим нескладным туловищем, плыл по воздуху, изредка, опасно кренясь "съезжал" в воздушные ямы, пытаясь удержаться, зацепиться за раскаленный воздух скалистого афганского нагорья. И пока ему это удавалось.
Ребята плотной кучкой сидели на полу, ближе к кабине и, обхватив друг друга за плечи ждали. Вот-вот брюхо вертолета коснется скал, а сам он, большой грудой металла потерявшего управление, рухнет в ущелье, и все они, кусками обгоревшего, темно-кровянистого мяса станут кормом для хищных птиц... Желваки на лице командира двигались не переставая и Соловьеву казалось, что капитан жует резинку.
"Ну, почему все так боятся?" - думал он, - "Ведь самое страшное позади. Они обязательно долетят до базы, и все будет хорошо".
Самое страшное для него, Сергея Соловьева - солдата первого года службы ограниченного контингента советских войск в Афганистане - было позади. Еще полчаса назад его жизнь висела на волоске, а сейчас ему было все пополам...
...Вот уже неделю взвод охранял одну из троп через перевал. Жили в палатках, и служба состояла из сна и караула. Жара была страшная, и поэтому, по ночам ребята мерзли можно сказать с удовольствием.
Капитан Тетеркин два раза в день выходил с базой на связь и монотонным голосом докладывал, что все в порядке, духи притихли и видимо ждут нашего ухода.
В пятницу Тетеркину сообщили, что они свою тактическую задачу выполнили и их будут забирать в субботу. Все обрадовались, а капитан сразу после этого разговора поспал и немножко пришел в себя...
Здесь, Сергей впервые попал в ночной караул. Было холодно, темно и очень страшно. Он пытался расслабиться, но все эти длинные часы проведенные в каменном окопчике, казались ему бесконечными. Каждый шорох или щелканье остывающего камня будили в нём страх, который гнал тугую волну крови через гулко бьющееся сердце. Сергей начинал дрожать мелкой дрожью, сцеплял зубы и пытался унять этот инстинктивный страх "разумными" аргументами и доводами.
В соседнем окопчике, посапывая спал "старик" Передирий, и поэтому, Сергею становилось еще страшнее. "Спит бегемот, а ведь нас могут зарезать, как свиней. Тьма-то хоть глаз выколи".
Зрение не могло помочь и потому, Сергей напрягал слух до галлюцинаций, до судорог и потрескивания в ушах. Когда снизу, со стороны нашего лагеря, раздавались тихие шаги смены, Сергей не сдержавшись начинал ворочаться, переменять позу - затекшие ноги подрагивали, когда он вылезал из этой узкой каменной щели, а лицо в темноте невольно расплывалось в улыбке...
В субботу утром связи с базой почему-то не было и капитан Тетеркин занервничал, обматерил Аледченко, чернявого, смешливого хохла из Николаева. Тот был за повара, и остатки завтрака - гречневую кашу - выбросил, не ожидая команды.
- Ты, мудак, кашу выбросил, а что будешь завтра есть не подумал?
Тот огрызнулся: - Нас же сегодня снимать отсюда будут. На что Тетеркин не сдерживаясь ответил: - Ты, салага, вначале улети, а потом будешь каркать и гадать снимут-не снимут!
Капитан как в воду глядел. Вместо двух за ними прилетел один вертолет. Посадив его на подготовленную площадку, молодой чернявый майор - вертолётчик, отведя капитана в сторону о чем-то с ним долго говорил.
Выяснилось, что вертолет всех взять не сможет - грузоподъёмность не та, а из-за начавшихся в долине боев, больше машин командир вертолетного полка выделить не смог. Обещал прислать вертолет только через два дня... Старики в строю зашушукались и наученные горьким опытом подобных ожиданий, наотрез отказались оставаться здесь.
Капитан матерился, орал, но понимал самоубийственность попытки остаться здесь, хотя бы на день: вода практически кончилась, еда тоже, да и кого оставить?
В кучке дембелей прошуршало вдруг слово "жребий". И нехорошее предчувствие холодком скользнуло по позвоночнику Сергея. Он с тоской оглянулся и увидел, что молодые тоже сгрудились в кучку, но молчали. Они поняли, что старики конечно же предложат тянуть жребий только им - "чижикам".
Чернявый майор - пилот вертолёта, сидя на крупном камне и сняв шлем, мучаясь от жары долго ел тушенку с сухарями, изредка вытирая вспотевший лоб мятым платком.
Он о чем-то сосредоточенно думал и что-то прикидывал. Потом вдруг бросил есть, вскочил и заорал, переходя с азербайджанского на русский и обратно:
- Или все улетим, или все здесь останемся! И пусть я стану пищей для шакала, если будет иначе!
Решили выбросить, оставить здесь все, что можно, но улетать всем.
А майор, словно сам себя подбадривал криком, распорядился: - Все, капитан! Бросай, оставляй здесь все! Только оружие бери и минимум патронов! И полетели, пока жара не разыгралась! Все меньше ям...
Капитан не понял, о каких ямах речь, но переспрашивать побоялся и тоже заспешил. А солдат не надо было торопить...
"Боже!", - вспоминал Сергей. - Ведь все могли улететь, а он и ещё несколько молодых остался здесь, среди серо-сизых камней перевала и с полной уверенностью в том, что через час с гор спустятся "духи" и убьют его, их всех, несмотря на жалобные просьбы о помиловании и поднятые руки...
Только теперь, после пережитого, он вдруг понял, почему духи так злы и беспощадны. Они мстили за обстрелы их деревень в которых жили мирные крестьяне, но нашим надо было устрашить "духов" и так, обстрелами их устрашали!
Сергей мрачно фантазировал - возможно, душманы убивали бы их медленно - вначале отстрелив длинной очередью из автомата в упор поднятые руки, а потом, пользуясь что он в сознании и способен мучиться, поставили бы его на колени и отрезали уши, выкололи глаза гортанно крича на своем "туземном" языке, возбуждаясь от его Соловьева воплей боли, ужаса и страдания...
... Тогда для него, надсадный рев перегретого двигателя был чудной музыкой жизни, движения, а запах пота, керосина и блевотины, застарелый и почти засушенный, здесь, внутри вертолетной коробки доказывал еще раз, что его время умирать не пришло, а если случиться что-то вот в эти минуты, то умирать можно будет вместе, в толпе таких же простых и понятных "чижиков"-первогодков, черпаков - полутора лет служащих и "дедов", которым осталось до дембеля месяца два-три...
...Жизнь моя складывается ни шатко ни валко. Друзей много, девушек тоже. Но чего то не хватает, чтобы я почувствовал себя удовлетворённым. Последнее время, стал уставать от однообразия жизни. А попыток изменит её, я не предпринимаю, потому что так спокойнее...
Кажется, что последние годы после армии, идут, какими-то замедленными темпами и ничего нового не случается.
И кажется, что я, всё меньше и меньше стал понимать себя. Кто я такой есть? - спрашиваю сам себя и не нахожу ответа.
В армии, после Афгана, уже в конце службы, я хотел уйти на сверхсрочную и записаться куда-нибудь добровольцем, в горячую точку. Но, не решился, а может быть к тому времени горячие точки закончились! А так хотелось вновь себя проверить - на что я способен?!
Правда недавно, произошли события, которые натолкнули меня на странные мысли...
...А дело было так. У меня есть приятель Николай Кремлёв - другом я его опасаюсь назвать. Иногда, он ведёт себя слишком развязно. Нельзя сказать, что меня не уважает, но как то так сложилось, что он делает мне мелкие подлости и при этом не боится, что я их замечу.
Иногда, мне передают его слова, совсем не доказывающие его дружеские чувства ко мне.
Видимо, эти мелкие гадости, сказанные обо мне за моей спиной насторожили меня, хотя я всегда говорил и верил, что у меня нет врагов.
Но в один момент, это недоразумение само собой разрешилось...
Саша Кулагин, мой друг ещё со школьных времён, зашёл ко мне на работу и мы вместе, пошли в ресторан, поужинать. По дороге встретили Николая Кремлёва. Сели в ресторане "Енисей" и закусив, хорошо выпили. Потом, Саша позвонил своей подружке Маше и она сразу откликнулась на приглашение. У Саши с Машей роман и мне хотелось бы, чтобы у них всё наладилось.
Решили ехать к Саше - у него родители уехали куда-то надолго и он жил один. Коля увязался за нами. Сели в такси, по пути Саша сбегал в магазин и купил выпивки и закуски. Наверное хотел оставить Машу у себя и потому, был щедрым и очень спешил, чтобы не передумала. Я его понимаю!
Но Саша не производит впечатление уверенного в себе покорителя сердец. А вот Коля с его солидными манерами и серыми стальными глазами - такое впечатление производил...
После сидения в ресторане, меня изрядно развезло, но я не подавал виду и думал, как во время "отцепить" Колю и оставить Сашу с его пассией, одних.
Не удивляйтесь! В моём поведении, по отношению к друзьям и родственникам, проявляется иногда некий патернализм, неизвестно откуда взявшийся.
Сам я на Машу никаких видов не имел, да и не в моём она вкусе. Мне бы с умной девушкой поболтать о Ролане Барте и его минималисткой прозе. Или вот о французской студенческой революции и её последствиях...
Овладение телом без любви и хотя бы интеллектуальной близости, с некоторых пор стало напоминать мне случку дворовых собак. Мне это уже давно не катит, а все постельные дела, если вот так не подходим друг другу, а так бывает всё чаще, вспоминаю наутро с головной болью и кляну себя за непоследовательность!
...Потом, когда приехали к Саше, наскоро соорудив закуску выпили изрядно, под музычку модную - какая-то английская певичка изливала душу: "Покажи мне, как глубока твоя любовь ко мне!" - это вольный перевод. А мелодия такая бодрая, скачущая и с лирическими завываниями на ближневосточный манер. То ли зурна, то ли ситар солирует...