Аннотация: История любви на фоне весеннего деревенского пейзажа!
Э П И Г Р А Ф :
- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?..
"Опять весна". Из книги стихов "На ранних поездах". Борис Пастернак.
В город пришла весна! Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда.
Солнышко поднималось выше и выше и розовые закаты наплывая, опрокидывали небо где - то за "Кораблями" в море, в тишину вечера!
В такие дни так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго и всмотреться в перемены предвесенней природы.
Тут кстати, Лёша Сергеев забежал и уходя, предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом - я этим очень заинтересовался.
Среди недели созвонились, чтобы поехать туда на субботу - воскресенье...
Лёша работает помощником депутата в Законодательном Собрании Питера. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе, и всё это время, при встречах я ему рассказываю о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время, копается с университетскими археологами - ищет остатки древней жизни.
Наконец решили побывать на природе вместе - мне хотелось поговорить с ним долго, подробно и чтобы никто не мешал; поговорить с чувством настоящего сопереживания обо всём на свете, но прежде всего о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается, к тому же он хороший собеседник, а потому и мне есть что рассказать. Рассказать о том, как сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования, и доволен и даже помолодел за эти годы - ведь правильно говорят, с кем поведёшься - чтобы вы знали, я директор подросткового клуба...
Проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать "разбитое" за последний переживательный год "лесное хозяйство". Год для меня был действительно один из самых тяжёлых в моей жизни. Я развёлся и переехал жить на съёмную квартиру. Но об этой поре моей жизни в другой раз!
Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги - "утратились", лежат где - то на антресолях в квартире бывшей жены. А наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней без внутреннего содрогания не могу.
Чертыхнулся. Посмотрел на свои зимние башмаки, купленные по случаю на распродаже и решил - ничего страшного не произойдет, если разочек в лес в них схожу. Тем более у костра не ночевать - Леша говорит, что домик там цивильный - свет, печка, радио. Даже телевизор есть...
Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер - министра, а мне вспомнилось его довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; "перебивка" - что - то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: "Хотели как лучше - получилось как всегда...), "перебивка", льстиво улыбается Ельцину, глядя на "шефа" снизу вверх...
Ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд.
Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю в клубе сыт по горло. Иногда, глядя на Лешу думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми, а люди то обижены жизнью и злятся даже на погоду!
Под вечер, иногда заскочит с рюкзачком ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора. Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок волной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её - из Хакасии приехала знакомая, которая поёт горловым пением...
Где он только энергию берёт? Ведь "дома" у него нет, живёт за городом, на даче или ночует на работе, а ведь ещё пристроился через знакомых, где - то на окраине Питера, во дворце сторожем.
Денег у него никогда не бывает
Ещё родители старенькие - он к ним почти каждый день заезжает узнать, как здоровье, не надо ли продуктов прикупить. А ведь питерские концы немаленькие. А где-то ещё жена есть, тоже бывшая. Я подробности не знаю, не спрашивал...
Встретились на Ладожской. Лёша доехал со мной до Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами, помчался наверх - у него неотложная встреча - передать надо что-то человеку. Я стоял, ждал...
Приехали в Купчино, минута в минуту до пересадки до следующей станции. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а она только что ушла - я её и "почувствовал" где - то над головой.
Потоптались, решая, что делать? Нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени... Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем. Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть пол третьего - подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на "просторе" и потом уже уедем на Свирь.
Леша -фамилия у него Сергеев, ушёл по делам, а я поехал "домой" - хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком.
Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело и вернулся к себе.
Приехал, лёг, почитал Набокова - "Камера обскура", встал, поел, послушал радио. Пел любимец женщин, элегантного возраста красавчик Сергей Макаров. Вспомнилась его белозубая улыбка, голос приятный, густой, весело - насмешливый. Часто улыбается. Ласково благодарит поклонниц...
ППодошло время и поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры прогуливаясь поглядывали на меня. Я сидел тихо и они, наученные последними взрывами в городе, приглядывали за всеми. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный и потому не очень беспокоился.
Недавно возвращался с тренировки и на станции метро, уже на выходе, подошёл какой-то сержант и спросил документы. Я паспорт с собой ношу, показал ему. Он долго разглядывал и я спросил: - Похож?
Возвращая паспорт он поддержал шутку: - Очень!
Лёша, как всегда появился в последнюю минуту.
Почти бегом шли на платформу. Только сели и электричка тронулась.
Лёша вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался комментируя: - Разваливаются... Портфели делят, а хорошее дело вот - вот рухнет!
Я вспомнил, как на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса (об этом в другой раз) этот театр тоже участвовал - они ехали на грузовиках, везли макеты сделанные неинтересно.
Подумал: "Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников..."
Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша после рассказа о архитектурном театре дремал, я смотрел в окно на проносившиеся мимо поля - чёрные на белом, дома, зелёные сосняки, грязные по весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники, проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники подступающие иногда к самой железной дороге.
Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать...
В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем, оставили рюкзаки в камере хранения и сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Здесь, рядом с вокзалом, чернел разрытой землёй, пополам со снегом, большой пустырь, а улицы были непривычно узкие и пустые...
Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились...
В одном из киосков, (этого добра сегодня много) купили четвертинку - чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины - где - то справа, недалеко в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах, уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок.
На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром лежал синеющий тенями снег. На дорогах постепенно вытаивает, накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды, "впадая" в мутные лужи посередине колеи...
Тихо. Так бывает тихо весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена, все разошлись по домам - квартирам, сидят ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание - суббота... Воскресенье... И снова неделя работы!
От таких мыслей меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо.
Наконец возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно. Солнце заходя на Западе светит розово на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица, тихо радующихся предстоящим выходным. Светит и в наши задумчивые лица - мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине и обдумываем услышанное и сказанное...
Подошла электричка, мы небольшой толпой ввалились в вагон, уселись поудобнее и наконец тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга - так часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что - то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел.
За окном начались длинные весенние сумерки. Несколько раз, прорываясь острыми лучами сквозь лесные чащи, заходящее солнце заливало окна алым цветом, но силы в его лучах уже не было и в вагоне потемнело. Вскоре зажглись электрические лампочки и солнце исчезло до завтра
На подъезде к нашей станции мы заволновались, Лёша глядя в окно прикладывал руку козырьком чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался не узнавая в редкие домики пробегающих мимо полустанков, с одним - двумя электрическими фонарями под крыше.
Наконец решительно сказал: - Наша следующая!
Высаживались в ночь, как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой и похрустывая ледком подмерзающих луж, пошли куда - то вперёд и вправо.
Вскоре глаза привыкли к темноте и осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
Нас догнал какой-то мужичок с солдатским рюкзачком за плечами, и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации...
Я стал интересоваться волками и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днями отлёживаются в чаще и совсем не слышно, чтобы чью-нибудь скотину задрали или кого-нибудь напугали. (Волки это мой "пунктик" на сегодня - я собираю материал для книги о волках и собаках).
Разговаривая вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться, слепя нас фарами большие грузовики - фургоны. Шли гуськом, по обочине - я отстал и захромал - разговор прекратился сам собой.
Вскоре мы попрощались с мужичком и перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу, по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус, но сейчас было темно, тихо и жутко.
Чёрная ночь, мерцающие, за лёгкими облачками, звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом.
Ветер дует откуда - то справа, с заснеженных ещё полей, едва проглядывающих в черноте ночи, и только среди леса затихает, но сдержано и угрожающе шумит вершинами елей и сосен.
Лёша худой, высокий и длинноногий, я за ним едва поспеваю, идёт, смотрит вперёд и по сторонам и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад, с приятелем, у которого здесь, в деревне, родители живут летом на даче. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит: - Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо - народу немного, купаться можно - вода в Свири чистая.
У Алексея Петровича (видимо, отца приятеля) есть лодка...
- И вот, я слушая, как умерла его жена - продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде!
Лёша надолго замолчал, вспоминая...
- Ты знаешь, мы ведь начали её строить ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили... А то дожди зарядили, то заболел приятель... Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые, да и руки рукояткой топора сбил в кровь, ты сам видел...
Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, куда упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными наддувами, замерзшая река.
Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами. Ещё, видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки светят тускло и мерцают в ночной тьме.
Спустившись с высокого берега пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи расстилалось широкое белое пространство, посреди чернеющих лесами берегов. Ветер задул сильнее и слышно было как шуршит позёмка и скрипит под ногами смёрзшийся снег. Пошли по санному пути петляющему то влево, то вправо, обозначенному воткнутыми в снег, по бокам колеи, высокими ветками - вешками.
Лёша объяснил: - Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать; ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению...
Тут Лёша стал рассказывать, как летом кричат переправу с берега на берег:
- В ветер и дождь - ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого: договорились на десять вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал, что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок...
Он повернулся к берегу, с которого мы ушли и показал рукой в ночь.
- Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал - или заблудился или вернулся назад.
И тут же слышу издалека кто - то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению...
Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу - улицу. Дома стояли только с одной дальней от берега стороны и были молчаливы и темны - в них жили летом. А сейчас, только редкие электрические фонари чуть обозначали небольшие домишки.
Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого, хриплым басом остервенело лаяла крупная собака. Мне стало неприятно - столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину...
Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной водолаз, который сейчас на пенсии и сторожит дом...
Наконец оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к "нашему" дому. Видно, что здесь никого не было давным - давно -
сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и шагая по насту, мы перешагнули через него - прошли "верхом".
Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей дома висел на гвоздике, в сарае, но ворота в сарай, который служил одновременно и гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом...
Лёша позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал: - Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой...
Ломать было неудобно - вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов - снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
И всё - таки, минут через пятнадцать работы, освободили пролом в две доски, и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили электрический рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи, с замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом покинутого человеческого жилья.
Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор, отворив двери сеней изнутри, а точнее, уперевшись отогнул их и пролез наружу; набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду... Печка разгорелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам...
В первом помещении - кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет, непременная деталь интерьеров деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако чем теплее становилось внутри, тем уютнее эти вещи смотрелись...
Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и приступили готовить еду - мы устали и проголодались.
К ужину традиционный холостяцкий набор - сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают самостоятельные одинокие мужчины, живущие независимо. Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом, вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу "за жизнь", а он отвечал.
Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья, покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полукопчёная колбаса, с белыми, на срезе внутри, кусочками жира, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб, купленный ещё тёплым в Волхове...
Заманчиво забулькала ледяная водочка налитая в старинные гранёные стаканы.
Подняли налитое и Лёша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан, провозгласил: - За всё хорошее, что нас ожидает в жизни - сделал паузу примериваясь и поглядывая на содержимое стакана - и за тех, кому жаль, что они не с нами!
Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем как мой старый дед из моего детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день.
Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров стола и разогревшейся до малиновых пятен печки...
А тут и чай подоспел: горячий до обжигания, коричнево - золотистый на проблеск сквозь стеклянные стенки стакана. Мы не сговариваясь вздыхали, приговаривая: - Эх, хорошо! Красота!.. Чай то, чай то - поддакивали друг другу.
Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику...
Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки, под крутым берегом - всё осталось позади, всё жило отдельно от нас и вместе - было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей... Вспоминалось: "Жизнь - театр и люди в нём - актёры..."
Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки. Дрова потрескивали. Темнота за окнами больше не настораживала. Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл...
- Зачем ты это делаешь? - продолжил я наш нескончаемый разговор, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку...
Лёша не спешил отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл, обжёгся немного, потёр пальцы о ладонь правой руки.
- Я не вижу здесь ничего особенного - замолчал словно ожидая наводящих вопросов.
Была моя очередь говорить.
- И всё таки, ты даже не такой как я ...
Нужные слова находились с трудом...
- Мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других, смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл - то нужен!? И тебе наверное тоже!
Лёша помолчал, посмотрел на золой чай на просвет, улыбнулся: - Ну во первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно...
Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже темно - коричневого чаю в стакан, опустил кусочек сахару, долго мешал позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней.
- Мне кажется я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке - Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев...
Ведь всё это здесь было, в Питере... Мне это было интересно и никаких планов я не строил... Я просто жил здесь и сейчас...
Он обвёл рукой полукруг... Я не удивился.
- И совсем ещё недавно - продолжил Лёша, Савинков в пролёт лестницы бросился, в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят - шестьдесят лет назад...
Я террористов - эсеров понимал и сочувствовал. И потом, ведь революция продолжается! Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели, с лысинами и бровями, узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом - он подыскивая слова жестикулировал правой рукой - лишениями, завоёвана. А сейчас ведь многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными...
Он словно разговаривая с самим собой тихо повторял: - Нет, не воскресить. Нет!..
- Что, кого не воскресить? - гадал я...
Разгоревшись Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы...
- Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам... Цифры приводят...
Помолчав, продолжил: - Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно, но когда людям постоянно капают на мозги день и ночь по телевизору, по радио и в газетах, то хочешь не хочешь, а поверишь...
И потому сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди сбитые с толку политическими провокаторами, вне и главное внутри страны, верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того, чтобы у боженьки просить помощи - большие деньги заработать!
Лёша надолго замолчал. Я допил чай, и стал слушать как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, чуть тренькая состыкованными посередине краями...
- Я же тебе рассказывал, что организовали, мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество "Мемориал". И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели...
Он остановился, сел, подбросил дровишек. Дождался пока они загудят разгоревшись.
Я перешёл на раскладушку, лёг поудобнее. В доме стало тепло. Ходики громко тикая показывали два часа ночи.
- Ну а потом, началась перестройка - продолжил Лёша и в августе девяносто первого, мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слова. Кроме Ельцина... Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели...
... На меня напала зевота - день и в самом деле был длинный. И эта деревенская природная тишина, словно убаюкивала... Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном...
Открыл глаза, когда Лёша продолжил рассказ: - Активисты "Мемориала", после Августа девяносто первого года пошли в гору. Но люди то хорошие. Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить - жил в подвале. И когда узнал какие дела вытворяют в Москве "молодые демократы" - загулял. Говорит: - Не могу этого видеть и слышать!..
Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко...
Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав Лёшино предложение: - Ну что, спать будем?.
Конечно я стал делать вид, что не сплю, но сам с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно "вырубился".
Проснулся от порыва ветра, который задребезжал окном, зашуршал чем-то по чердаку...
Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся скрипя раскладушкой и укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра. Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлый, зашторенный квадрат окна. Ветер вновь дунул, и в трубе что - то вздохнуло холодным воздухом.
- Да, надо вставать - промолвил он, рывком вылез из под одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду. - Во сне Законодательное видел... Опять ругались на комиссии - он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел, скрипнув дверями открывая на улицу... Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку. Пришлось и мне подниматься.
Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом, пушистой хвоей зеленели под солнцем сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами, глубокий, лежащий причудливыми волнами сугробов, снег. Слеваи внизу, расстилалось снежно-ледяное широкое поле Свири.
"Большая река" - отметил я про себя и стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке.
Тишина стояла необыкновенная, непривычная, грустная - остро почувствовалось заброшенность и одиночество этого места.
Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел - вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом чуть вправо, вглядываясь в открывающийся за поворотом просторы замершей реки, протянувшиеся до горизонта!
Вернулся, нарубил льда топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу. Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной улицей молчали, вглядываясь в просторы реки фасадными окнами.
В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и закончив, поставил варить кашу.
Я невольно порадовался, что он такой неутомимо - активный, не считающий свою и чужую работу и сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике, вспоминая свои одинокие походы по зимовьям в Прибайкалье, откуда я был родом.
"Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно, когда захочешь" - думал я.
Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
Закрыв, выломанный ночью в сенях пролом теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник -как оказалось, мы ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть.
Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы.
Лёша прокомментировал: - Рыбак пошёл, Иван - подводник, сосед, у которого вчера ночью во дворе собака лаяла...
Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег отблескивая под его лучами, слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
- Вот она, наша часовня - улыбаясь проговорил Лёша. - Конечно работы ещё много, но кто ищет - тот находит, кто работает - тот делает!
Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся, а Лёша, подойдя к срубу погладил верхнее бревно.
А я был разочарован - думал, что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
- А почему часовня не в деревне? - спросил я, чтобы заполнить неловкую паузу. - А здесь раньше местное кладбище было. Вот и решили поближе к вечному покою - Лёша глянул на меня и улыбаясь продолжил: - Я понимаю, что это не "Спас на крови", однако всё начинается с малого! - Но сколько времени и сил, я потратил, чтобы в Ладейном поле, в поселковом совете пробить все бумаги и разрешение на лес. Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал. Вот здешние чиновники и не захотели связываться. И районного архитектора миновал... Повезло, подписал исполняющий обязанности. Сам - то в отпуск только ушёл. Я его больше всех боялся. Ну а дальше уже проще. Лес заготовили втроём с приятелями, а привезли трактором из заповедника. - Ну я тут и дорвался до топора. В первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется, но отошли.
Лёша весело смеялся и глядя на руки быстро шевелил пальцами...
"Может действительно всё получится - думал я.
- А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают - уверенность Алёши передалась и мне.
А Лёша, словно продолжая мои мысли добавил: - Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,- копируя кого - то закончил он, и скрывая довольную улыбку погладил бороду...
Во мне сидит дух противоречия, связанный каким - то образом с моим жизненным опытом. Я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами, однако вдруг не захотел с ним так просто согласиться. Во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело.
И я нерешительно произнёс: - Лёша, сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство. Скорее это язычество подправленное под христианство. А если верить "Повести временных лет", то князь Владимир, который был политиком и воином прежде всего, коварным и распутным, крестил Киевскую Русь предлагая всем явиться завтра на Днепр, а тем, кто не придёт - искать другую службу...
А то что в округе, в Киеве стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская "директива пришла на места"!
Времена тогда были круче чем в Революцию, вот и приняли христианство по приказу начальства...
Лёша слушал даже внешне не соглашаясь и не утерпев перебил меня: - Дмитрич! Ты кажется, неправ!
Он боялся обидеть меня резкими возражениями: - Ты видимо, как большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем - то идеальным. Но, как говорил мне один преподаватель духовной академии - бывший университетский биолог: Люди в церкви, и в Академии в том числе, разные. Одни умные, другие пессимисты, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога и это их объединяет, это в них главное"
Он прошёл несколько шагов молча и продолжил: - Вот и здесь люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда? И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром - это значит гремят колёса его повозки, на небесных дорогах!
Он улыбнулся: - Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, который в длинной белой рубахе сидит на небе, на тёмном облаке и пишет нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно!
Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее...
- Одно хотелось бы подчеркнуть - Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его... - Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по божески, то "кесарево", то есть государственная тирания, приведёт Россию к внутреннему краху очень скоро!
Лёша замолчал...
Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил: - Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни - а они уже становятся, если не стали, - думаю, тут трудно что - то возразить, то Россия быстро превратиться в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю наконец. Земли в России много, а людей мало и тех кто согласен на этой земле работать совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере. Тут и думать не хочется о будущем...
Но посмотри вокруг. Ведь и здесь на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельскохозяйственные орудия, в аренду хотя бы или внаём, как угодно, лишь бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Толстой сто лет назад...
А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего, как раньше протопопа Аввакума, - да на костёр. Самого мудрого - да вон из церкви...
И всё в угоду кесарям!
- Помнишь: "Кесарево - кесарю, а Божье - Богу". Так вот в народе, сейчас, иногда шутят перефразируя это так: "Кесарево - кесарю, а слесарево - слесарю" Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..
Лёша глядел всё грустнее...
Долго шли молча...
Лёша наконец заговорил: - Вот я, Дмитрич, вижу, что надо помогать людям уверовать в какие - то христианские идеалы, а без церкви это невозможно... Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом, в тартарары, то есть к Чёрту, в буквальном смысле. А так как я пока не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню... Начнём с себя! - закончил он разговор и улыбнулся.
На ходу разогрелись. Солнце поднялось в тёмно-синем глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух...
Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на замороженную землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза и слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый вспоминал и думал о своём.
Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало и пришлось встать и куртки одеть.
Пошли дальше и свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом - фигурку рыбака. Направились туда.
Подошли. На складном стульчике сидел рыбак - мужичок среднего роста, в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, помахал рукой узнав Лёшу и когда мы подошли ближе, заговорил: - Я вчера ночью слышу Барсик лает, думаю кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал Алексей!
В ответ на мой вопрос - как ловится, показал на высверленную лунку и пояснил: - Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня, то ли ветер не с той стороны, то ли что, но не клюет хоть убей - и посмотрел на солнце. Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие зелёные глазки смотрели весело и добродушно...
- Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. - Надо наверное домой идти...
Около лунки лежало несколько маленьких рыбок блестевших мелкой чешуей, с яркими красными плавниками на брюшке...
- Ну а вы что - посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами.
- Когда домой? - Он показал рукой куда-то на Запад.
Лёша ответил: - Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню во сколько ранняя электричка отходит.
- Я тоже не знаю - весело откликнулся Иван Петрович.
- Я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды...
Вдруг клюнуло - кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками вытянул снасть и на лёд упала, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега рыбка, плоско - широкая и блестящая. Я как человек впечатлительный, заохал, завосхищался; Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, насмешки не увидел, успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил: - Барсику на уху уже наловил...
Поколдовав с коробочками он сменил наживку и опустил снасть в лунку...
Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять.
Когда уходили Иван Петрович пригласил к себе на уху...
Возвращались по береговой дороге и по пути зашли в гости к леснику Игорю. Жили они с женой Светланой в большом одноэтажном доме, на пересечении лесных дорог...
Когда - то, дом был приличным и выглядел солидно. Но доски обшивки со временем покоробились, изгородь вокруг двора наполовину разобрали на дрова и внутри, стоял проржавевший грузовик без колёс и какие - то бочки, банки, бидоны из под краски.
Постучавшись вошли и навстречу нам мяукая, испуганно озираясь выскочила кошка, а вслед вышла молодая женщина, которая встретила нас почти равнодушно, Лёшу узнала, пригласила проходить и сказала , что Игорь сейчас придёт, а она как раз готовит обед.
Мы сняли куртки в прихожей и прошли на кухню, где топилась потрескивая дровами большая печка и что - то жарилось на сковороде...
- Зарезали Петьку - спокойно сказала Светлана и я понял, что это тот баран, о котором мне рассказал на подходе к этому дому, Лёша. Каждое лето, Света покупала ягнёнка и держала его до весны, зимой прямо в доме, в бывшем дровянике, выкармливая на мясо.
Посидели поговорили. Обменялись новостями. Света рассказывала, а Лёша знающе ей поддакивал: о дочке Катьке, которая зиму жила у бабушки в Питере, где - то на Васильевском острове; о своём брате, который по - прежнему пил горькую и пугал мать тем, что продаст квартиру. Мать собиралась подать на сына в суд, но жалела его, терпела...
Света, помешивая мясо на сковородке говорила: - А что его жалеть - то, пропойцу. Ведь он матери-то не жалеет. Водит в дом гостей, а друзья у него такие же, как он сам...
Света надолго замолчала. Одета она была как обычно одеваются деревенские женщины находясь дома.: короткие валенки с калошами на ногах, серые чулки, юбка коричневая в клетку, свитер и сверху душегрейка из бараньего меха. Выглядела лет на тридцать, но черты лица неопределённые, стёртые. И только заметно было мне, какое - то внутреннее беспокойство, что заставляло предполагать, что она ждёт от жизни вообще всего плохого, неприятно - трагического.
В просторных комнатах было мало вещей и расставлены, разбросаны они были как попало. Чувствовалось, что хозяйка не привыкла к устойчивому быту с занавесочками, картинками на стенах, яркими покрывалами и спящей на печке кошкой. Лёша наверное бывал здесь уже не один раз и на беспорядок, а точнее на безбытность не обращал внимания.
Вскоре пришёл Игорь, мужчина тоже лет тридцати, с жидкой рыжей бородкой и русыми мягкими волосами. Поздоровались, представились и стали садиться обедать. Света поставила сковороду с мясом на стол, и попробовав я понял, что она его пережарила и даже местами немного подожгла.
Выставилась на стол и бутылка водки. Разлили по стаканам и я сказал тост за дружную семью, вполне искренне - мне почему-то хотелось пожелать этим простым людям счастья и согласия в семейной жизни.
Хозяева засмущались и в ответ на мой вопрос, Игорь, после второго тоста, стал рассказывать, что попал сюда, в егеря, лет восемь назад, ещё молодым парнем.
- Всю жизнь хотел пожить в лесу - говорил он. - В детстве читал Майн - Рида, Фенимора Купера, и заболел лесом...
Вначале жил здесь в заповеднике на кордоне, а когда перевёз жену и дочь, дали этот дом... - Вот уже пятый год живём здесь... - заключил он.
- Ну как охота в здешних местах? - спросил я и Игорь с удивлением глянул на меня: - Какая охота? Здесь и стрелять то не разрешено. На той стороне правда можно - он кивнул головой куда - то мне за спину - но там уже ничего не осталось. Говорили, что раньше здесь лосей было видимо - невидимо, но всех повыбивали браконьеры...
Он вспомнив что-то оживился: - Прошлый год осенью, лес заготавливали на той стороне, подхалтуривали - зарплата то у нас невелика - уточнил он.
- И вот как - то едем с утра на тракторе, а он стоит в дальнем конце просеки. Вначале поумали, что лошадь. Но откуда она здесь в лесу?
... Выпили ещё по одной. Жёсткое мясо хрустело на зубах, но в этом доме, на качество пищи, как и в большинстве деревенских семей не обращали внимания..
- Ну а волки как? - вновь задал вопрос я, оживляя разговор и Игорь стал рассказывать, что волки в заповеднике проходные...
- Вот говорят, что волки напали на машину прошлой весной в Подпорожье, на ветеринара, который ехал в деревню, на ферму! Да какие тут волки? - Игорь презрительно махнул рукой - люди на каждом шагу.
- Сейчас надо людей бояться, больше чем волков - он хотел углубить эту тему, но я вновь встрял: - А медведи? Медведи то есть?
- А куда им деваться - рассудительно ответил Игорь чувствуя мой интерес и словно удивляясь немного моей неосведомлённости.
- Света! Помнишь в прошлом году медведя бабка Портнова видела?
Света вступила в разговор: - Да, конечно! Это на том краю деревни было. Там ещё наш барашек с Портновскими коровами пасся... Этот медведь, наверное хотел на барашков напасть и потому всех страшно напугал. У нас ведь тут больше пенсионеры живут!
Щёки Светы раскраснелись от выпитого, и она с воодушевлением рассказала про медведя долго ворочавшегося в кустах; про портновских коров, которые привыкли и не бояться пастись в лесу, но в тот раз сбились к домам и испуганно мычали...
Лёша сидел поддакивал, но было видно, что эти рассказы он уже не один раз слышал и что мысли его далеко от нашей беседы и вообще от этого дома.
Хозяева немного захмелели и стало понятно, что они рады гостям, потому что за зиму видели новых людей очень редко и им приятно было поговорить с посторонними, благожелательными людьми, интересующихся их простой жизнью...
Ушли мы от них часа через три и настроение моё, после наблюдения за их жизнью по их рассказам, испортилось.
Конечно они люди простые, но жить так, не имея ни одной новой книжки, не хотеть знать ничего кроме сплетен и слухов о заработанных другими больших денег - совсем нелегко.
Тут длинными зимними вечерами можно волком завыть от безысходности или запить горькую. Я с этим не один раз сталкивался в предыдущей жизни, в глухих российских местах, и никак не могу понять причину толкнувшую таких людей к переезду из города в деревню.
Конечно, "простому" человеку, что в городе, что в деревне жить скучно, но зачем тогда менять "шило на мыло".
Мне вспомнилась похожая пара, встреченная мною, на северном побережье Байкала, в таёжной глуши, куда они сбежали из города от пьянства - там было всё понятно... И потом у тех, на лицах было написано, что они запойные... Хотя Света?..
Шли и молчали. Словно прочитав мои мысли Лёша сказал: - Игорь ещё корзинки плетёт. Красивые. Цветочницы там, хлебницы...Сейчас просто не сезон...
Мне показалось, что он Игоря оправдывает и я подумал: "Каждый отвечает за свой выбор и за свою жизнь и платит свою цену за ошибки..."
Солнце опустилось в туманную дымку над горизонтом. Ветер стих и казалось немного потеплело. Шли не торопясь...
Я обдумывал увиденное и услышанное:
- И как только они здесь живут? - начал я . - Ведь одному, ещё куда ни шло, а вдвоём, да ещё днями, а то и неделями не выходя из дома - ведь рехнуться можно!
Лёша шёл молчал. Потом проговорил: - Она пьющая - помолчал и продолжил - она летом иногда загуляет и пока всю деревню не обойдёт, домой не возвращается. Он, Игорь, её иногда на третий день домой, чуть ни на себе тащит. Вся деревня знает - Светлана загуляла. Она конечно безобидная, но денег у всех уже назанимала...
Игорь её иногда поколачивает...
Подошли к дому. Лёша долго возился с замком и вдруг проговорил невпопад, хотя я уже забыл о разговоре: - Не хотел бы я такой жены...
Я понял, что он об этой паре часто думает...
Войдя в ещё тёплый дом включили свет и поставили на электроплитку чайник. Я, продолжая прерванный разговор, спросил: - Игорь наверное её любит? - и выжидая замолчал...
- Наверное - наконец ответил Лёша. Лицо его было грустным и глаза смотрели не отрываясь в проём темнеющего окна...
- У них дочка лет восьми, хорошая девочка. Летом живёт здесь. Со мной приходила разговаривать, когда я часовню рубил... Сядет рядом и рассказывает о папе, о Свете, о бабушке... Весёлая и умная девчонка.
Чайник закипел и Лёша выключил плитку. Заварил чай. Разлил и грустно улыбаясь, продолжил "свою" тему: - Я ведь тоже влюблён и "покинут". Ты знаешь - он улыбаясь посмотрел на меня. - Детей хочу, жену нормальную, любящую!
Он помолчал, посмотрел в окно и продолжил: - Говорят седина в бороду, а бес в ребро...