Кабанова Ксения Владимировна : другие произведения.

Сказка для Заморыша

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вы верите в сказки? Но может быть, Вы верили в них раньше? Вспомните, попытайтесь. Может быть, Вы хотя бы мечтали о сказке, представляя себя прекрасной принцессой рядом со сказочным принцем? А что Вы будете делать, если сказка из вашего детства постучится к Вам в дверь сегодня?
  Заморыш - это я. Почему? Да с детства приклеилось. Сколько себя помню, я всегда была самой мелкой, тощей и хилой, чем и выделялась среди ровесников. А если добавить сюда мою природную склонность к истерикам, получится портрет идеальной мишени для придирок и насмешек. Впрочем, со временем я стала выделяться и мозгами, так что одноклассники быстренько смекнули, что дружить со мной гораздо выгоднее. Прозвище ещё немного поболталось за мной, а потом где-то сгинуло - с тех пор Заморышем меня называл только Мак. Кто это? Простите, вечно я забегаю вперёд.
   Сказка эта началась классе в седьмом. В ту пору об обидном прозвании начали понемногу забывать, а те хулиганистые мальчишки, которые прежде норовили удрать из-за моей парты, куда их подсаживали для перевоспитания, нынче на глазах превращались в моих преданных друзей и защитников.
  
   Наверное, это называется лунатизм, да? Когда среди ночи находишь себя на лестничной площадке, точно знающей, что перед тем ты выползла из кровати, напялила куртку прямо поверх ночной рубашки и очень тихо, чтобы не разбудить никого из домашних, выскользнула за дверь. Сомнамбулизм, точно.
   К этому жизнеутверждающему выводу я пришла почти мгновенно. Такую скорость анализа в этой, в общем-то, неожиданной и даже немного пугающей ситуации легко понять, если учесть два факта: во-первых, этажом выше кто-то тихо наигрывал на гитаре что-то смутно знакомое и невероятно красивое, а во-вторых, в нежном тринадцатилетнем возрасте для меня не существовало ничего более чудесного, чем человек, обладающий гитарой, слухом и голосом одновременно. Может быть, теперь вам будет легче понять, почему я так быстро закончила с пустяками и разрешила себе удовлетворить своё мартышкино любопытство, осторожно поднявшись на пролёт.
   Конечно, с тем же успехом стадо мамонтов могло бы на цыпочках подкрадываться к мирно сидящей на какой-нибудь былинке стрекозе. Однако, я полагала, что действую незаметно, поэтому насмешливый, выжидающий взгляд прямо в глаза смутил меня более всего. По крайней мере, в первое мгновение. А во второе...
   В принципе, Мак с тех пор почти не изменился, но когда я зажмуриваюсь и пробую его себе представить, перед глазами всегда всплывает картинка нашего знакомства. Он стоял, прислонившись к стене, высокий, худой, нескладный, в домашней клетчатой рубашке с закатанными рукавами, в вытертых местами до дыр джинсах и стоптанных в хлам кедах. В зубах - неизменный "Dallas", светлая чёлка лезет в глаза, делая похожим на проказливого лисёнка и мультфильма, а в руках - не вяжущаяся ни с чем дорогая гитара, на которой зажат какой-то хитрый аккорд. И улыбка, бесподобная фирменная улыбка Мака, от которой в груди теплеет и маленькое солнышко тянет тебя вверх, в полёт. И тяжёлые белые крылья, сложенные за спиной.
   Впрочем, это я вижу сейчас. А тогда в голове как по волшебству стало пусто-пусто, и одна-единственная мысль прыгала, отскакивая от хрупких костей, словно мячик для пинг-понга: "Ангел, ангел, настоящий, с ума сойти..."
   - Привет, - сказал он так непринуждённо, словно ангелы в наших краях составляют едва ли не половину населения, а мы с ним встречаемся здесь каждую ночь. - А я вот на гитаре поиграть вышел.
   - А тебя не увидят? - неожиданно для себя (и, кажется, для него) поинтересовалась я.
   - Да нет, не должны, - растерянно ответил он, а потом отчего-то расхохотался. - Не увидят, не услышат, не узнают, ты не беспокойся.
   - А ты ангел? - задала я очередной бессмысленный вопрос по инерции, которую, оказывается, чрезвычайно тяжело преодолеть.
   - Ангел, самый настоящий, - и озорно прищурился. - Хочешь крылья потрогать?
   Вспомните себя в тринадцать лет. Как бы вам понравилось, если бы какой-то совершенно незнакомый вам ангел начал с вами беседовать с интонациями, которые идеально подходят для разговора с душевнобольным или, в крайнем случае, с пятилетним ребёнком? Вот и мне это абсолютно не понравилось.
   - Очень надо. Подумаешь, крылья, - и я уставилась на него самым тяжёлым взглядом исподлобья из всех старательно отрепетированных перед зеркалом. Взор пропал втуне. Ангел вдруг заулыбался как-то по-новому, немного застенчиво:
   - Прости меня, хама - даже не представился. Имя моё Малах, для друзей - просто Мак. Я был бы рад, если бы и ты меня так звала.
   - А я...
   - Заморыш. Я в курсе.
   Полузабытая кличка резанула слух, на мгновение я просто потеряла дар речи и уставилась на обидчика в полном обалдении. Но у того на физиономии не отражалось ничего, кроме искреннего благодушия. Похоже, он даже не понял, что сказал что-то не то... А ещё через полчаса мы сидели рядышком на ступеньках и душевно трепались обо всём на свете, как и положено закадычным друзьям. Только когда за окном уже начало светать, мы пожелали друг другу доброй ночи, и он отправил меня спать.
   Поутру я долго валялась в кровати, собираясь с мыслями. Сон против обыкновения не разлохматился на разноцветные лоскутки. Мне не нужно было, как обычно, натужно сматывать в клубок разодранную паутинку, всё помнилось, словно происходило на самом деле. Но ведь это никак не могло быть правдой, верно?
   Мы начали видеться время от времени, и это были странные встречи, если только встречи неказистой девчонки-подростка и нарушающего все мыслимые каноны ангела можно назвать странными. Я никогда не знала точно, что случится сегодня, когда погаснет свет. Он мог появляться каждую ночь в течение трёх недель, а потом исчезнуть на полгода, но всякий раз наши свидания проходили по одному сценарию: среди ночи я находила себя на свежем воздухе где-нибудь неподалёку от места засыпания, а рядом - мирно поджидающего меня Мака. Мы улыбались друг другу: "Привет". - "Привет. А у меня кое-что для тебя есть". У него всегда было "кое-что" для меня, какой-нибудь пустяк, радующий своей пустяковостью.
   А потом мы долго сидели на скамейке, болтая ногами, или гуляли по улицам, распевая любимые песни на два голоса, или забирались на крышу и глядели на море огней, волнующееся под нами, и глубокое звёздное небо над головой, или... Да мало ли чего могут выдумать два юных, упоённых собственной свободой существа. Главное - мы проводили время так, как нам того хотелось.
   Довольно скоро я перестала гадать по утрам: "Сон - не сон?" Вообще, если дело касалось Мака, я многое просто принимала как данность. А что ещё оставалось делать? С Маком всё было неправильно. Ни разу он не явился в белом хитоне, с нимбом на макушке и пальмовой ветвью в руках. На мои вопросы он только неприлично ржал или отмахивался: "Это ж неудобно. Не собираюсь я таким пугалом расхаживать". Зато он таскал самые потёртые прикиды, дымил сигареты одну за другой и познакомил меня с шедеврами матерной лирики. За время прогулок нас ни разу никто не заметил. Когда я спрашивала его об этом, он только пожимал плечами: "Я же ангел, самый настоящий. Хочешь крылья потрогать?" - и хитро улыбался, а потом наскоро творил какое-нибудь мелкое чудо.
   Надо сказать, что крылья мне потрогать довелось и не просто потрогать. Огромные, мощные, невообразимо прекрасные, они чернели на глазах. Мак умудрялся собрать на них всю грязюку округи, так что летом мы повадились бродить по морскому пляжу, подолгу нырять в тёплых волнах, а потом общими усилиями наводить блеск на мокрые перья.
   - Ой-яй-яй! - вопил он. - Ай! Ой! Мамочка!
   - Не ори! Ты сейчас китайского императора разбудишь!
   - Ну и пусть! Пусть все знают, как ты надо мной издеваешься! Ой! И вообще, император не в Китае, а в Японии, а там в это время уже солнце взошло. Ай!
   - Умный, да? Ты где в краску вляпался? Где ты её только отыскал, а?
   В одну такую ночь, когда мы сидели и ждали, пока Мак просохнет после очередной помывки, я и задала тот дурацкий вопрос.
   Мне было уже почти семнадцать. Мы с Маком знали друг друга три с половиной года, но до сих пор я смотрела на него исключительно снизу вверх, что, в общем-то, неудивительно. Для меня он был совершенством, да и просто "взрослым". Но той самой ночью я вдруг заметила, что рядом со мной на колком валуне, свесив ноги в тёплые волны, сидит красивейший парень лет двадцати двух - двадцати трёх. Он молча курил, мягко улыбаясь лунным котятам, прыгающим вокруг него, а мокрые перья щекотали моё голое плечо. Мне подумалось, что никогда, наверное, мне не встретится там, днём, человек прекраснее и добрее моего Мака, и раньше, чем я успела задуматься и остановиться, с моих губ сорвалось:
   - Мак, а что если я тебя поцелую?
   Если бы в этот момент в камень подо мной ударила молния, и тогда б я не испугалась сильнее. В мгновение ока Мак скатился вниз, головой рухнул в высокую волну, а когда обернулся, на меня глядела страшная маска разгневанного античного бога. Его глаза горели янтарным огнём, словно пара самоцветов, врезанных в глазницы мраморной статуи.
   В этот миг я ясно представила его в сияющем доспехе с пламенеющим мечом, хотя под таким взглядом захотелось сгореть сразу же, на месте, не дожидаясь праведного возмездия. Я не понимала ничего, ясно было только одно: я совершила что-то ужасное, что-то, чего никак нельзя было делать, и от того, что я всё не могла взять в толк, в чём моя вина, было ещё страшнее. Кажется, я заревела. Помню, как постепенно угасал кошмарный потусторонний свет в его глазах, как лицо его вновь приобрело знакомые черты. Он растерянно моргал и, кажется, был перепуган моей истерикой не меньше, чем я его преображением минуту назад.
   - Заморыш, малыш, я тебя напугал, да? Заморыш, девочка, ну прости меня, ну пожалуйста. Ну, я не хотел. Ну вот честное слово, не хотел. Слышишь? За-мо-рыш! Ты слышишь? Прости меня, - причитал он, неловко пытаясь меня успокоить, а я рыдала в полный голос:
   - Никогда, я больше никогда, я обещаю, я не буду больше, я не буду, никогда...
   Тогда он обнял меня, подождал, пока затихнут всхлипывания, заглянул в покрасневшие глаза и произнёс серьёзно и немного торжественно, как юный пионер на посвящении:
   - Я клянусь тебе, однажды я тебя поцелую, но ты должна мне пообещать, что попросишь меня об этом, только если тебе будет очень-очень плохо. Поняла? Не просто плохо, а очень-очень-очень плохо. Так, что хуже некуда.
   Наверное, это было самое непонятное обещание из всех данных мной в этой жизни.
   Кстати, плавать и играть в волейбол меня научил именно Мак. Он был силён, ловок и быстр, несмотря на лёгкую хромоту, которая донимала его в непогоду. Однажды я спросила его о ноге. Он поморщился, закурил очередную сигарету и мрачно пообещал: "Потом как-нибудь расскажу". Больше с этим вопросом я к нему не подходила.
   Частенько я спрашивала его совета по самым волнующим меня вопросам. Он внимательно выслушивал меня, никогда не перебивая, ни разу не высмеяв мои детские проблемы, а потом, немного подумав, излагал своё мнение. Его советы всегда оказывались кстати, и однажды я спросила его: "Может, ты мой ангел-хранитель?" - "Да ну брось ты, какой из меня хранитель? К тому же, тебе не положен". - "Ну можешь ты мне хоть раз ответить, что ты тут со мной делаешь?" - Он запустил пальцы в волосы, выудил оттуда маленькое пёрышко, некоторое время недоуменно его разглядывал, а после пожал плечами: "Отдыхаю..." - и заткнул перо мне за ухо.
   А потом Мак пропал. Как всегда неожиданно, но прошёл год, за ним другой, а мне по ночам по-прежнему снились самые обыкновенные сны, в которых не было никого, кто хотя бы немного напоминал странного ангела без нимба и хитона. Однажды из окна троллейбуса я увидела место автокатастрофы: две иномарки, превратившиеся в груду металлолома, а вокруг них несколько карет скорой помощи. На общем белом фоне выделялось жёлтое пятно реанимационной машины, возле которой стоял высокий мрачный парень в медицинском халате и с сигаретой. Как две капли похожий на моего Мака.
   Не соображая, что творю, неуклюже дёрнулась в сторону двери и со всего маха врезалась в кого-то, стоящего рядом. Лепеча какие-то невнятные извинения, вскинула глаза наверх и...
   - Что Вы, что Вы, - две сощуренные маслины полыхнули весёлостью. - А могу я поинтересоваться, куда спешит такая очаровательная девушка? Наверняка, на встречу с самым счастливым человеком в мире, моим удачливым соперником, да? Нет-нет, не отвечайте, не разбивайте мне сердце... - Слова текли, звенели водопадом, две пьяные вишни влекли меня куда-то против моей воли, и я уже не понимала, что пропадаю, что в моей жизни происходит что-то важное, но совершенно от меня не зависящее...
  
   ... Мак ворвался в комнату скромным малогабаритным тайфуном:
   - Чем ты здесь дышишь? - это уже открывая форточку.
   - Предположительно, лёгкими, а что?
   - А я думал, жабрами. Лёгким, вроде как, кислород слегка необходим, или нет?
   - А жабрам ещё и вода. Что, нас уже затопило, а я, как обычно, не заметила? Возмутительно, ни на секундочку отвлечься не дадут...
   - На секундочку?! Да ты здесь уже двое суток торчишь, не выползая! Я соскучился, - нахально заявил он, пристраиваясь на краю стола. - Дай хоть посмотреть, чего ты там наваяла. Чего ради я вообще так страдаю?
   Пока я заправляла новый лист в пишущую машинку (мадам дышит на ладан и временами капризничает так, что я подумываю, а не прав ли этот поганец, расписывая преимущества творчества за компьютером), Мак дочитал последнюю страницу и улыбнулся:
   - Здорово. Может, на этом и закончишь?
   Уже набирая следующую фразу, отвечаю:
   - Тогда выйдет враньё. Сказочки.
   Прежде, чем окончательно отключиться от реальности, успеваю заметить, как гаснет его улыбка, когда он отводит глаза. Наверное, не стоило так...
  
   ...Молоденький участковый, ещё не искалеченный долгими годами службы, суетился, пытаясь помочь двум санитарам дотащить потерпевшую до машины. Помощи от него, правда, было немного, но и мешал на сильно, потому младшие медицинские работники, не связанные клятвой Гиппократа, просто по-человечески не мешали ему выговариваться.
   - Главное, кто ж знал-то, а? Оба молодые ещё. Ладно, когда люди по тридцать лет вместе живут, чего там только не бывает. И то. Вот, Полушкины со второго этажа. У них что ни пятница, то дебош. Она сначала ему водку покупает, а потом ко мне бежит, мол, утихомирь его, он тебя слушает. Я ей говорю, ты что ж делаешь-то, знаешь ведь, чем закончится. А она, мол, он просит так ласково, дура. Ну так и у них до смертоубийства не доходило, - здесь местный слуга закона осёкся, покосился на носилки и понизил голос до шёпота. - А эти ничего, всегда тихо так. И человек он, вроде, не такой. Я, правда, замечал пару раз её в очочках тёмных, вроде как с фонарём под глазом, подходил, спрашивал, не случилось чего. Так она поулыбалась так, знаете... Улыбка у неё такая была, чудная такая улыбка, - тут он опять покосился вниз, - в общем, улыбнулась она так, по-своему, нет, говорит, всё в порядке. Это Вы, говорит, насчёт синяков под глазами не беспокойтесь - а я ей ещё ничего такого не сказал - это, говорит, у меня почки больные, иногда бывает. А я и правда слышал, будто от почек отекает всё. Ну, думаю, вроде, обычная семья молодая. Главное, любили они друг друга так. Гуляли по вечерам, на скамеечке сидели. Кто ж знал-то, а?..
   Санитары спускались молча, иногда останавливаясь, чтобы перехватить носилки поудобнее, но старались особенно не задерживаться...
  
   ... что у меня болит что может так болеть странно так никогда не болело совсем дышать трудно знаю болит всё глаза не открыть что с моим лицом холодно почему я раздета уберите же свет от него больно не слышат чёрная кошка опять плохая примета стала суеверной совсем глупая девочка боится идти домой будут ругаться мама расстроится мама нет не она кто не помню стой мне двадцать три я давно закончила школу я живу где с кем больно губы солёные они тоже болят поздно возвращаюсь с работы опять ссора будет опять страшно любимый милый тёплый кофе горячий обжигает горло язык лицо руки горячо лицо не скоро заживёт наверное маленький хочешь шоколадку где твоя мама кто тебя обидел не кричи на меня я не сделала ничего плохого я не хотела тебя обидеть я не хотела прости не надо зачем опять этот запах ссоры опять плохо закончится я пойду к подруге открой дверь я уйду ты её не знаешь ты никого не знаешь ты никогда не рассказываешь о друзьях друг хороший не то за что он хороший ты лучше всех устала сколько можно отдай ключ я убью тебя не смей зачем жечь траву земле больно очень больно каждая травинка болит огонь затопчи или водой залей какая солёная наглоталась нырять здорово только глаза болят правда весело Мак...
   Мак?! Мак, ты слышишь? Не смотри на меня так. Мак, мне больно, очень. Мак, мне даже плакать больно. Мак, сделай что-нибудь, пожалуйста. Ты же сделаешь что-нибудь? Ты же что-нибудь придумаешь? Ты мне всегда помогал Мак помоги ещё раз последний я не стану больше ни о чём просить я сошла с ума я умоляю о помощи ангела из детских снов а ты не изменился совсем куда ты пропал тогда ты добрый волосы соломенные а губы у них вкус земляники и...
   Мак?..
  
   - Мать зовёт, - сказал тот, что повыше, с некрасивым, чуть-чуть лошадиным лицом. Мне стало смешно. Ну зачем сюда мать? Чтобы она увидела то, что осталось от лица? Слипшиеся от крови волосы, запах этот тошнотворный, губы эти - сплошной синяк, рубаха на груди разорвана, подойти, поправить бы...
   Подойти бы... к себе? Я смотрю... на себя? Я... чёрт, я что... я уже?.. Я что, уже... Мак? Мак! Мак, я что, умерла?..
  
   Точно не знаю, сколько моё сознание проскучало без меня. Совершенно не помню, что со мной происходило. Кажется, я просто окаменела без движения, ослепла, оглохла. Ещё стало лень думать, и я перестала. Ненадолго, совсем ненадолго. Так мне показалось.
   Пришла себя оттого, что мне на язык положили тысячу иголок. От удивления я проглотила их и открыла глаза. Иголки провалились внутрь и быстро разбежались в стороны, стало жарко.
   Рядом стоял Мак, удивлённо разглядывающий пустой стакан.
   - Ну, юмористы! Ты как себя чувствуешь? - обеспокоено поинтересовался он.
   - Как живая! Да-аже лучше, - добросовестно выдала я чуть заплетающимся языком.
   - Ничего, сейчас пройдёт, - утешил тот. - Нет, во дают, они вместо водки спирта налили.
   Секунд пять я мужественно боролась со своими чувствами, а затем благоразумно капитулировала.
   - Мак!
   Вы никогда не замечали, что рыдать удобнее всего, уткнувшись носом в ключичную впадину друга, которого ты не видел много лет? Нет? Очень рекомендую. Впрочем, для одной маленькой сказки двух истерик, пожалуй, будет многовато. Стоит лишь упомянуть, что это была сцена, достойная классического итальянского кинематографа. Я рыдала, я обвиняла Мака во всех неудачах прошедшей жизни, я сложила на него сначала все маты, которые помнила, потом все, что смогла придумать (не ожидала от себя такой своеобразной фантазии), закончив почти совсем пристойными выражениями. Тот вяло уворачивался от посягательств на целость его физиономии, терпеливо нёс какую-то ересь по поводу графиков и отпусков, а на деле, как сам признался позднее, старался уберечь мои только раскрывшиеся крылья от моих же резких движений.
   Полчаса спустя, оставив позади слёзы, вопли и поцелуи, мы сидели, обнявшись, на камне, самом обычном и почти ничем не отличающимся от того, на котором мы сидели последний раз, лет пять назад, за исключением разве того малопримечательного факта, что нынешний являлся моей надгробной плитой. Воздух, напоённый густым сосновым запахом, звенел от звуков всякой крылатой живности. Утреннее солнышко, ещё не начав припекать, лениво жмурилось сквозь тонкие ветви. На травинку возле самой моей сандалии опустился роскошный длиннохвостый махаон. Махровые облака черепашьим ходом двигались от одного края блёклого небосвода к другому. Спокойствие, от которого я так долго убегала, наконец-то заявило на меня свои права.
   Отросшие Маковы лохмы, при солнечном свете приобретшие бесподобный медовый оттенок, лезли в нос, так что дико хотелось чихнуть. Сдерживалась я недолго.
   - Будь здорова, - от его улыбки захотелось расплакаться, но вместо того я просто задала вопрос, который был задуман давным-давно.
   - Мак, как твоё настоящее имя?
   Он напрягся, чуть отстранился и зашарил свободной рукой по карманам.
   - Ведь "малах" - значит всего лишь "ангел", я знаю, - продолжала я.
   Мак наконец выловил мятую пачку и зажигалку:
   - Что в имени тебе моём? - процитировал он, затягиваясь. - Меня зовут малах Га-Мавет, тебе это о чём-то говорит?
   - Представь себе, да. - Я осторожно поднялась с холодного камня, с удовольствием потянулась. Когда же я обернулась, то с удивлением нашла на его лице то выражение, какое можно встретить у маленьких детей, которые не могут постоять за любимейшую игрушку, только что отобранную старшим братом. Если только можно представить себе маленького ребёнка с дрожащей сигаретой в руке.
   - Сейчас пальцы обожжёшь, - машинально предупредила я и вдруг сообразила. - Господи, Мак. Ты что же, думаешь, я раньше не догадалась? Это что, должно для меня резко что-то изменить? Перестань так хлопать глазами, это неприлично. Это же я, Заморыш. Эй, ты меня помнишь?
   Он молчал, но в глазах его уже начинал разгораться знакомый озорной огонёк.
   - Столько тысяч лет, а такой глупый, да? Эх, ты, - я присела рядом, приобняла его за плечи и легонько потормошила, но он ловко вывернулся и в следующий миг смотрел сверху со знакомой воинственностью:
   - А чего это тогда мы расселись, если у нас впереди ещё целая непаханая Вечность? Вставайте, граф, нас ждут великие дела! - не давая мне опомниться, он решительно ухватил меня за руку и потянул навстречу обречённому миру, не успевшему понять, откуда свалилось на него это всесокрушительное стихийное бедствие.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"