Аннотация: Воспоминания большевика А. Чирухина о Полевском заводе под властью белых, о подпольной работе среди мобилизованных, об аресте и пребывании в застенках капитана Ермохина, о побеге из тюрьмы
УРАЛЬСКИЙ ОБЛАСТНОЙ МУЗЕЙ РЕВОЛЮЦИИ
На Ваш No 135 от 5/VI-31 года.
Сообщаю мои воспоминания:
На Урале в 1918 году я остался в Полевском заводе Свердловского округа по своей инициативе, при следующих условиях: После демобилизации царской армии в 1917 году я оставался работать в Камышлове. Не будучи дома около двух лет, я получил временный отпуск. Возвращаясь из Полевского завода в Камышлов, в Свердловске пришлось просидеть около 3-х суток, движение поездов на Омск было приостановлено, где у меня и возникла мысль остаться для работы в тылу противника, не дождавшись поезда на Омск, я возвратился в Полевский завод, где как большевика, меня не знали.
Через несколько дней Полевский завод был занят белыми. Первым пришёл отряд казаков во главе местного купца штабс-капитана БАРЫШЕВА В., активного деятеля контр-революции, эссэра ШЕИНА и других прихвостней буржуазии, бежавших из Полевского завода после восстания.
После прихода белых тотчас же было созвано общее собрание граждан. Одновременно со всех концов завода по доносам приводились арестованные, заподозренные в большевизме или принимавшие участие в работе советской власти. Около волости, на глазах общего собрания на арестованных накидывалась топа озверелых контр-революционеров и подстрекаемых ими хулиганов, устраивали форменный самосуд. Особенно запечатлелось в памяти два случая:
Был арестован оставшийся больной красноармеец, когда подводили [42] к волости, где происходило общее собрание граждан, конвоир прикладом винтовки ударил арестованного по виску, по лицу полилась кровь. Озверевшая толпа накинулась на окровавленного и избивала кто - чем мог.
Второй случай: Тут же на собрании стоял старик латыш. Кто-то указал, что он большевик. Толпа накинулась и начала жестоко избивать. Впоследствии выяснилось, что он большевиком никогда не был.
Первое время, чтобы не показываться, пришлось уехать в лес, на покос.
Через несколько недель я и мой брат были арестованы, сидели мы трое суток до разбора дела Следственной Комиссией. Следственная Комиссия, не имея доказательств (справки о принадлежности к партии и работе в Камышлове удалось перехватить, подкупив Секретаря Следственной Комиссии), вынесла решение передать под надзор местной дружины и наложила штраф в сумме 1.000 рублей.
На работу на завод не принимали, пришлось ежедневно ходить в Штаб Дружины на отметку. Когда мы сидели в волости под арестом, окно камеры выходило во двор, смотрим, что-то дружинники забегали по ограде. Оказалось, что они готовились к встрече местного большевика ОЩЕПКОВА Константина, арестованного в Кыштыме. Их примерно человек 12. Кто с толстой верёвкой, намотав на руку, кто с палкой, кто с железиной, сделав руки назад, идут по направлению к воротам. Когда ввели в большие ворота со словами: "А, товарищ", - сильным ударом сбили с ног и с остервенением принялись избивать. Били бы, кажется, без конца, если бы конвоир - дружинник ТОРОПОВ не прекратил избиение, наложив на избиваемого винтовку. [43]
Вечером в соседней камере был слышен стон ОЩЕПКОВА. Пытали. Тело кололи шилом, а ночью был увезён на Гумешевский рудник и ещё живым спущен в шахту с водой.
С партийной организацией я связался через ПОПОВА А.Я. после его выхода из тюрьмы. По приезде из Свердловска в Полевской завод, он зашёл ко мне и информировал меня о положении в партийной организации в Свердловске. Тогда же ПОПОВ предложил мне пойти в армию, где можно достичь значительно больших результатов, чем тут, в заводе. Я был вполне с ним согласен, но уехать легально сразу было нельзя, так как мне был запрещён выезд из пределов завода. К счастью, вскоре была объявлена мобилизация в армию моего возраста. На сборном пункте, в Свердловске, я снова встретил ПОПОВА и установил с ним связь. В армии я попал во 2-й Казанский полк в Аровайских казармах.
Установкой в работе было выявлять своих людей, через которых создавать Пятёрки, форсировать разложение армии, и вести подготовку к вооружённому восстанию.
Почва для работы была весьма благоприятная, так как среди мобилизованных к тому времени была значительная часть рабочих уральских заводов, пробывших по 2-3 года на фронтах империалистической войны. Это был порох. Не хватало только спички.
На моей задаче лежало создать в ротах Пятёрки, которые в нужный момент могли бы заменить эту спичку.
Хуже дело обстояло там, где были новобранцы молодых возрастов.
Способствующими условиями нашей работы являлись:
а) отсутствие обмундирования, на чём удалось сыграть и не выходить на занятия продолжительное время. [44]
б) Был об"явлен приказ о введении телесного наказания за дезертирство, а дезертирство между прочим было чрезвычайно развито - от 10 до 30% люди отсутствовали.
в) Затем был об"явлен новый приказ о смертной казни за дезертирство - расстрел каждому десятому.
Все указанные выше мероприятия в значительной степени облегчали работу.
В ротах создавались Пятёрки, в одной из рот был наш фельдфебель, в другой взводный командир, которые уже по своему подбирали и обрабатывали младший командный состав. Высший командный состав чувствовал себя не совсем устойчиво. Были, например, такие моменты: вечером на поверке командир батальона об"являет: "Братцы, завтра утром не расходитесь, пойдём на занятие". Достаточно было кинуть реплику из рядов: "А обмундирование?" Командир отвечает, что обмундирования пока нет. Выкрик: "Не пойдём". После чего сплошной гвалт и шум: "Не пойдём, не хотим". На утро в ротах никого нет. Разбредутся кто куда, при чём репрессивных мер никаких не принималось.
Или, например, командир объявляет, что завтра будет баня и потому необходимо остричь волосы. Один выкрик: "Не хотим", - и снова шум, гвалт: "Не хотим, не будем". После чего командир начинает лавировать, говоря, что если у кого есть гребёночка, то небольшие волосы можно оставить и т.д.
И таким образом продолжительное время никаких занятий не проводилось. Ничего неделание ещё больше способствовало падению дисциплины и разложению. Таким образом, можно считать, что первая часть поставленной задачи - разложение дисциплины и создание связи между ротами мною было частично выполнено. [45]
Вторая часть задания: подготовка вооружённого возстания - осуществить не удалось, так как 10/IV-1919 года, в 10 часов вечера, будучи в своей команде, я был арестован контр-разведкой. Солдаты 2-го Казанского полка без обмундирования были отправлены под Уральск, которым 500 километров пришлось по степям шагать пешком, а там мелкими частями были разбиты по казацким частям, вот так расправились колчаковцы с ненадёжной частью.
Указания в работе и сведения о положении вообще в подпольной организации я получал исключительно от ПОПОВА А.Я. Из других работников подполья я знал, с которыми меня познакомил ПОПОВ при встрече у него. Это - ДЕРЖАВИНА, ГЛУХИХ и БАРЫШНИКОВ. Других фамилии не помню. Встречаться с ПОПОВЫМ больше всего приходилось у него в команде в нижнем этаже на Уктусской улице, рядом с Облсовнархозом, где в последствии помещался Гормет.
Несколько раз встречались на квартире одного рабочего, помещавшейся на дворе винного склада. Кроме того, встречались ещё на Харитоновской ул. и Отрясихинск. NoNo домов не помню.
На Отрясихинской ул. помню, что недалеко от площади, в настоящее время - базара - 2-х этажный дом, окнами выходит на северную сторону.
При встречах информировали о ходе своей работы, одновременно получали информацию о положении на фронте и о состояния партийной организации, тут-же намечались установки дальнейшей работы на местах.
Мне было известно, что руководит в Свердловске партийной работой тов. ЯКОВ, командированный в Свердловск, встречаться с которым мне не пришлось.
Мне было известно, что средства в распоряжении партийной [46] организации имеются, что в случае надобности их можно получить, я лично в своем распоряжении средств не имел и не получал.
Арестован я был 10-го апреля 1919 года в 10 ч.вечера в Аровайских казармах в своей команде. Пришёл дежурный офицер с пакетом, спросил мою фамилию и объявил, что я арестован - приказал мне пойти с ним. Ночь я переночевал на полковой гауптвахте, а утром был направлен в контр-разведку. В контр-разведке мне не повезло. В ожидании допроса в караульном помещении я встретился с прапорщиком ТАРАСОВЫМ - приехавшим из Кунгура, который со своим отрядом привёз арестованного комиссара Исупова.
Прапорщик ТАРАСОВ знал меня хорошо по Камышлову как большевика и в качестве члена полкового комитета в 1917 г.
Тарасов незамедлил доложить об этом начальнику контр-разведки, после чего меня сейчас же вызвали в кабинет начальника К.Р. Тарасов вероятно желал доказать преданность начальству, сообщив ему, что "вот этот", сам обратился ко мне со словами: "Молите Бога, что я Вас не могу допросить, а то бы я вас на ленточки испорол". После чего ТАРАСОВ написал целый лист показаний о том, что я являлся членом Камышловского исполкома, членом следственной комиссии, конфисковал полковое имущество, принимал участие по аресту и разооружению офицерства и т.д., по которым в тот-же день меня допрашивали. Допросы производились без всяких угроз, на которые пришлось давать уклончивые ответы.
Контр-разведка в то время помещалась на главном просп. д.No1 около В-Исетского театра. После краткого опроса перевели меня в одну из комнат, выходящую окнами на улицу, большая пустая комната, мне было указано место в правом углу вглуби комнаты, через несколько часов левый угол занял комиссар ИСУПОВ, привезённый из Кунгура.
С внутренней и наружной стороны дверей комнаты круглые сутки стояли двое часовых, нам было строго наказано, между собой не разговаривать. [47]
Так пришлось просидеть трое суток. За это время несколько раз под предлогом арестованных пьяных вталкивали в нашу комнату провокаторов.
В течение 3-х суток нам 2 раза давали по 400 гр. хлеба и 200 гр. колбасы.
Через 3 суток меня перевели в тюрьму No1.
Первое впечатление тюрьма произвела на меня довольно жуткое, это был период выздоровления после массового заболевания тифом.
В переполненных камерах точно черви ползали скелеты выздоравливающих. Просидев недели две, мне удалось попасть слесарем в тюремной мастерской, благодаря чего я уже имел возможность путешествовать по корридору, ориентируясь на случай устройства вылазки, т.к. инструмент имелся. Режим в тюрьме был довольно строгий, за малейшие проступки - карцер, в камере на 10 чел. помещалось 25 человек, питание давали какую-то бурду, называемую супом, и около 400 грамм скверного чёрного, к тому же обязательно сырого хлеба, особенно тяжело было с питанием выздоравливающим после тифа.
Не прошло и трёх недель, как снова приходит из контр-разведки конвой, срочно вызывают к каптенармусу, выдают мне чёрные брюки с жёлтыми лампасами, арестантскую короткую шинель и серую шапочку. Через полчаса я в кабинете грозного нач.контр-разведки, сейчас меня уже не спрашивают о работе в Камышлове, по показаниям прапорщика ТАРАСОВА - уже требуют сведений о работе во II Казанском полку, о работе пятёрок и т.д. На ответ "не знаю" начальник с раздражением заорал: "Говорите, иначе пороть буду". Снова отвечаю: "Вы меня силой можете заставить говорить и то, чего я совершенно не знаю". После чего последовал короткий приказ: "Отвести". Снова конвой, со мной отправляют ещё арестованного одного из уголовных преступников по кличка "Васька Марина", направление получили в В-Исетский зав. [48]
Васька Марина сразу вывел заключение: "Если в В-Исетск - значит пороть". В В-Исетской волости меня поместили в маленькую камеру, набитую до отказа, помещалось 9 человек. Обитатели камеры поспешили сообщить, что это камера смертников, откуда уже редко кто возвращается.
Минут через 10 снова приходит усиленный конвой 4 человека конных с обнажёнными шашками из отряда ЕРМОХИНА, ведут в Штаб начальника отряда Ермохина. Во втором этажа 2-х этажного дома во дворе В-Исетского завода - при входе в здание на лестнице встречаю ПОПОВА А., его ведут с конвоем уже после пыток - ужасный вид, жёлтые впалые глаза, щёки и измождённый вид.
Вхожу в кабинет, за письменным столом сидит, ехидно улыбаясь, помощник нач.контр-разведки: "Ну-ка расскажите нам о большевиках в полку". На ответ - не знаю, последовал приказ: "Дать ему 25", - двое здоровых с хорошими кнутами для лошадей в руках скомандовали мне: "Раздевайся, ложись, бери шинель в зубы - сволочь". Ложусь. Начинают с двух сторон со свистом впитываться в тело здоровые плетённые из кожи круглые муты, а начальство, стоя за столом, считает удары, наконец 26 и 27, они всё продолжают и кажется лупили-бы без конца, если бы не последовал приказ - будет. Пинают: "Вставай", - встаю. Ну, ответ "не знаю" - "Дать ещё 25", - снова та же процедура.
Несмотря на невыносимую боль от ударов, стиснув зубы молчу, моё спокойное поведение приводит палачей в остервенение - переговариваются между собой: "Фу, чорт возьми, какой крепкий". Когда лёг третий раз, один из палачей конец кнута обвил проволокой, при ударе как обовьёт по боку, так и вырвет рубашку вместе с телом.
Сообразив, что молчанием я вызываю у палачей лишь излишний гнев, давай орать, в надежде, что авось кто нибудь услышит и, кроме того, для палачей это дает некоторое удовлетворение.
Затем последовал четвёртый, а за четвёртым и пятый приём, который быд уже не вмоготу, пытался было обороняться, тогда стали [49] драть за волосы, приступив коленом в спину, вывёртывать руки, разбили нос, после чего обороняться уже не мог. Единственное средство оставалось - стоявший в кабинете диван, под который я несколько раз пытался заползать, вытащат за ноги, ударов 5-6 сделают, я снова под диван. В шестой приём применили уже шомпол, помню шестой приём довольно смутно.
Хотя команда начальника запечатлелась: "Довольно на сегодня, а завтра ещё двести всыплем".
Когда, отлежавшись, пришёл в сознание, всё лицо, руки и грязный пол были измазаны в запекшейся крови. Предложили пойти вниз, за водой и заставили замывать кровь на полу, но т.к. распухшее избитое тело нагибаться не давало, пришлось, ползая на коленках, затирать на полу засохшую кровь.
После чего отвели обратно в В-Исетскую волость в камеру смертников. Камера была переполнена, места на нарах не было, пришлось лечь просто на грязный пол лицом вниз, подложить под голову избитые больные руки. Ночь была холодная, бельё влажное от крови, холодило и прилипало к опухшему тёмно-бордо цвета с засыхавшими ранами телу. Это была самая кошмарная ночь в моей жизни, как только немного задремал, так снова восстановляется весь кошмар пытки.
На следующий день состояние здоровья было не важное, а поэтому для пыток уже не водили, через день или два снова пытки, и так в течение 2-х недель - водили всего пять или шесть раз, но в следующие разы били уже меньше, т.к. по больному телу, если применить больше ударов, могли бы не выдержать, а у руководителей контр-разведка, как видно, было желание продлить пытки. Кроме меня, были арестованы ПОПОВ А., БАТИН, ГЛУХИХ и БАРЫШНИКОВ. Первое время сидели в разных местах, встречались лишь тогда, когда приводили для пыток. После двух или трёх раз приводов, точно не помню, посадили нас [50] вместе, освободив для нас камеру смертников, с нами посадили и Ваську Марину.
4-й час дня был для нас роковым, т.к. почти ежедневно около четырёх часов приходил конвой из отряда, вызывали по списку ЕРМОХИНА и уводили для пыток 2, 3-х, а иногда и всех сразу, в том числе и Ваську Марину. Поэтому пришлось ежедневно ожидать конвой, с 3 до 6 часов ежедневно, всякие шаги по корридору вызывали судорожное состояние. Когда водили группой, приходилось в зале ожидать своей очереди. Уводят по соседству в кабинет одного, через дверь слышны лязги плетей, рёв и крики палачей, через некоторое время жертву выводят полуживой, затем второго и т.д. Вот это ожидание было не меньшей пыткой, чем сам процесс пытки. Время от времени из кабинета вылетали с плетью в руке, с расстёгнутым воротом, вытирая пот со лба, со словами: "Фу, здорово сегодня поработал".
Подходя к арестованным, грозя плетью в лицо, со словами: "У, сволочи".
Другие по товарищески советовали рассказать всё, сообщив, что начальник злой и что всё равно не убьют до тех пор, пока все жилы не вытянут.
Будучи ещё в тюрьме No1, один раз в разговоре в камере я высказал своё мнение о том, что какой-бы террор не вводили, переворот всё равно не избежен. В момент одной из пыток начальнику сообщили, указав наменя, что о перевороте говорил вот этот. Штабс-капитан, стоя за столом, затрёсся от злобы, ничем иным не нашёл выразить свою злобу ко мне, со словами "сволочь" он плюнул мне в лицо.
Испытывая все эти издевательства, у нас неоднократно возникла мысль, в штабе ЕРМОХИНА накинуться на часового, стоявшего около денежного ящика, обезоружить и штыком винтовки переколоть двух-трёх человек, но какая то надежда на освобождение и желание жить - удерживали, т.к. в нижнем этаже помещался отряд палачей и [51] уйти после схватки не было никакой надежды. К тому же мы представляли из себя полуинвалидов.
Совершенно неожиданно для нас 15/V контр-разведка штаба Сибирской армии переезжает в Пермь. Водить для пыток нас больше не стали.
Вскоре мы узнали, что нас тоже предполагают перевезти в гор. Пермь.
Связь с внешним миром мы поддерживали через мою сестру Татьяну, сестру ПОПОВА Валю и Рину Полежаеву.
Как только немного стали поправляться, а особенно сильно избит был ПОПОВ, у него на задней части под сплошной коростой образовалось сильное загноение, усиленно принялись обмозговывать план побега. В начале предполагали выворотить пол и разобрать каменный фундамент. Этот план оказался невыполнимым, т.к. пол оказался прибитым довольно крепко. Тогда решили пилить в окне железную решётку. Дня через два нам принесли полотно для ножёвки, сломанное пополам, вложенное во французской булке, хотя и рискованно, но передали удачно. [52]
Исполнение смертных приговоров в Свердловске в то время производилось карательным отрядом прапорщика Ермохина. Осужденного днём приводили в В-Исетскую волость, а ночью разстреливали, вешали или просто рубили шашками. В нашу камеру смертников при мне приводили одного, лет 38, осуждённого к смертной казни через повешение. Привели его часа в 2 дня из тюрьмы No1, своя одежда с него была снята, одета тюремная рваная, грязная. Осуждён он был за изнасилование - находился в нашей камере, ожидая казни, 11 часов. Душевное состояние его было чрезвычайно возбуждённое, его волнение и нервность передалось и нам, т.к. нас ожидала та же участь - каждый час быть разстрелянными или повешенными. Наконец, в 1 час ночи слышны шаги, пришёл конвой, выводят в корридор, читают приговор. Одновременно является и поп. В камерах мёртвая тишина, кажется, что у всех приостановилось дыхание. Наконец кончилась процедура, арестованному связывают руки назад верёвками и уводят. Через две-три минуты чуть-чуть начинает светать, на заре слышен стук колёс коробка и копыт лошадей конвоиров, - уехали, его казнить повезли.
В камерах ещё долго лежали с раздавленным душевным состоянием, продолжая мысленно переживать с осуждённым последние минуты его жизни и казни.
Получив пилку, сейчас же попробовали пилить, оказалось не так то легким делом, как это казалось в начале. Коротким обломком полотна для нажёвки в голых руках предстояло перепилить 2 квадратных прута с двух концов в 20 м/м толщиной и несколько связывающих фигур из полосового железа 5х20м/м.
Массивная решётка вложена в толстой кирпичной стене, и когда начинаешь пилить, решётка звенит, как на гитаре струна. Но здесь к нам на помощь явилась природа, подряд три дня [53] примерно от часу до 3 часов дня шёл дождик. Около окна стояла бочка, на бочке лист железа - бежавшая с крыши поточная вода на железо, создавала шум. Пользуясь этим шумом, нам и давало возможность пилить. Были и другие препятствия, т.к. окно выходило во двор, где у пожарной команды стояли лошади. Пожарники часто выходили к лошадям, или часовой подходил к дверям.
Один раз чуть было не засыпались. Стоявший на страже у двери, будучи не осторожным, отошёл от двери, а пиливший, хотя и не пилил в данный момент решётку, но разглядывал результаты своей работы. Часовой, находившийся в корридоре, заметил - и тотчас же выбежав во двор, стал по очереди дёргать за прутья, пробуя решётку, со словами: "Вы уж не пилили-ли". При чём пробывал прутья со второго от косяка, а перепилен был к этому моменту первый прут. Место резки каждый раз замазывалось мылом с пылью и на ржавой решётке не заметно. Убедившись в прочности решётки, часовой ушёл. Рухнувшие надежды на спасение снова воскресли, после чего с большой осторожностью снова принялись пилить.
Сидевший в соседней камере-одиночке Филатов (кажется, бывш.помощник комиссара финансов в Свердловске) услышал звон пилившейся решётки. На Филатова мы не надеялись, боялись, что если мы не сможем его с собой захватить в момент побега - он может испортить всё дело. Перегородка, разделявшая камеры, была не капитальная, деревянная, оштукатуренная. Печка одной половиной стояла в нашей камере и второй в соседней. Чтобы пересадить Филатова в нашу камеру, пришлось верх печи под заборкой выломать, кирпичи уложили под нары. Но лезть Филатову через печку не пришлось, т.к. вечером привели какого то важного преступника и посадили в камеру Филатова, а Филатова перевели к нам.
И так с нижней стороны решётки два прута была перепилены, а сверху [53об] чуть чуть подпилено с углов, связывающие фигуры тоже. Осталось перепилить прутья с верхней стороны, пилка о ржавое железо затупилась, тогда решили выпиленную решетку загнуть к поперечной полосе решётки, хотя была опастность, что если железо решётки окажется мягким, прутья могут загнуться несколько дугообразно, и тогда не вылезешь и не разогнёшь. Или же наоборот, очень грубое в момент загиба лопнет и нарушит ночную тишину. Но так как иного выхода ждать было некогда, решили, что должно загнуться хорошо без всякого звону.
Ночью решали бежать, с вечера каждый собрал и положил около себя свою одежду. Чтобы не получилось замешательства, заранее распределили кому после кого вылезать. Молча лежим и ждём, когда будет темно. Первая ночь оказалась неудачной - или пожарники ходили по ограде, или часовой не отходил от двери камеры. Прошёл какой нибудь час, а там снова начинает светать. Одновременно нам сообщили, что контр-разведка возвратилась в Свердловск. Во вторую ночь также уйти не могли - мешали.
Две ночи не спали, и никто спать не хотел - ждали третью ночь. С вечера караулу дали денег, последние, выпив кумышки, занялись в обшей комнате играть в лото. Не дождавшись когда будет темно, примерно в половине двенадцатого, приступили к выворачиванию решётки. Попробывали, чуть чуть сдвинулась, дальше не идёт. Тогда, захватив полотенцами, несколько человек с неимоверной силой хватили, только хрустнуло, превосходно загнулось в угольник, легко вздохнулось. Стал вылезать первый, волнуясь, завяз, т.к. отверстие в решётке было очень узкое - пришлось его отставить. Полез другой, вылезая, упал вниз головой, второго уже принял. Только что успел вылезти третий, как по корридору раздались шаги, часовой пошёл во двор. Оставшиеся в камере - в том числе и я, замерли, затаив дыхание, слушаем, т.к. во дворе часовой мог наткнуться на ребят, поднять тревогу и тогда пропали. Услышав [54] стук в дверь, ребята кто за угол, кто за дрова и простояли незаметно. Благо, что часовой, уходя во двор, не заглянул к нам в камеру, т.к. из тёмной камеры к свету на улицу выпиленное отверстие в решётке видно. А пока часовой был во дворе, отверстие в окне было заложено хлебом и фуражками. Проходя обратно, часовой ужалил нас взглядом в камере через отверстие в дверях (в волчёк), убедившись, что арестованные спят и всё в порядке, снова ушёл играть в лото, не заметив, что в камере не достаёт 3-х человек. В данном случае маскировка из одежды помогла. Как только всё стихло, снова возобновили вылазку, я вылез четвёртым, а за мной и все остальные в количестве 7 человек, в том числе Васька Марина и Филатов. Караул обнаружил побег лишь часа через полтора или два, когда было уже светло.
Немедленно было сообщено начальнику отряда Ермохину, который тотчас же явился сам. Узнав о случившемся, избил рукояткой нагана караул и всех арестовал, а также были избиты и арестованные, сидевшие в других камерах. После чего отрядом была устроена погоня, искали в городе, мы же сразу ушли в лес - по направлению к Свердловскому торфяннику.
Через два дня Ермохин со своим отрядом приехал в Полевский завод, ночью в доме моего отца был произведён обыск. На следующую ночь снова в доме всё было перевернуто верх дном. Производившие обыск были пьяные, обозлённые, с обнаженными шашками. После вторичного безрезультатного обыска была арестована моя сестра Татьяна, одновременно была арестована сестра Попова и Полежаева Рина, все трое были увезены в Свердловск.
Впоследствии удалось узнать через очевидцев и сидевших в одной камере с ними, что их так же водили на пытки, а затем зверски зарубили. Сидели они в тюрьме No2 в г.Свердловске. Рина Полежаева была найдена в одной из канав, в числе убитых, за [54об] железной дорогой около строившегося горного института. У неё была до половины перерублена сзади шея и правая рука выше локтя. Таню и Валю найти совсем не могли. Из тюрьмы они уведены были на день раньше Рины. По разсказам очевидцев Таня и Валя были так же зверски зарублены, а Валю, будучи беременной, палачи кололи в живот штыком.
На этих трёх не повинных ни в чём жертвах озверевшая белогвардейщина отомстила нам за побег.
Причины провала подпольной организации в армии остались не известными. Что же касается провала городской организации, то здесь возможно нити раскрытия шли из Перми.
В Пермь за деньгами была командирована Панна Державина, которая в Перми была арестована и расстреляна.
Провал военной организации получился после ареста и расстрела городской организации во главе с т. Яковом. По всем предположениям провал военной организации был вне связи с городской организацией.
Местонахождение тех, с кем приходилось работать, в настоящее время мне не известно, за исключением лишь Попова, адрес которого Вам известен. В 1920 г. я получил открытку от Батина, живёт он где то в Свердловском округе. Открытку прилагаю.
Препровождаю при сём свою фотографию - причём фотографий того времени не сохранилось, а потому посылаю более позднего времени. Фотография сестры, зарубленной колчаковцами, имеется в одном экз., после того, как дам переснять, сделаю это м-ца через три, т.к. завтра уезжаю в длительную командировку в Среднюю Азию.