В лесу всегда темно. Как под землёй. Как в пещере. Или чуточку светлее. Возможно, из-за звёзд. Хоть и тускло, но всё же светят. И там, где кроны давно умерших деревьев не очень густы, свет звёзд, прорываясь к самой земле, освещает хоть что-то. А иначе под землёй было бы не темнее, чем на земле.
Легенды рассказывают, что когда-то, очень давно на земле было светло, всё было видно ясно и отчётливо, будто освещали всю землю в миллионы раз больше звёзд, чем теперь. Очень много света - весь мир залит был светом. Но потом люди то ли отвергли свет, то ли обидели его чем. И тогда на земле стало темно.
Поверить в это трудно. Откуда бы ему взяться - свету? Да и как это, когда его много? Очень трудно поверить... Тем более, если не видел никогда такого. Те, кто рассказывают об этом, сами не видели того чуда, и поэтому все остальные считают их россказни безответственными. Мало ли разных преданий кочует человеческими устами. Кто рассудит, что из них правда, а что выдумка? Захочешь, чтобы тебя слушали, ещё не такое сочинишь.
Говорили ещё, будто было тогда тепло. Будто можно было вовсе без одежды обойтись. Будто тогда и выросли эти исполины - деревья. Будто были они живыми.
Ну, скажите: не выдумки ли? Как дерево, глубоко вонзённое в лёд, могло ходить? Или, скажем, есть, разговаривать, не имея рта?
Но, несмотря на всю нелепость этих преданий, всё же хотелось верить, что так может быть. Хоть может быть, если и не было никогда!
Мальчишка, сидя на корточках под стволом сухого дерева, скорее всего не думал именно так, но что-то в таком роде ворочалось в голове, скрипело натужно. Не мог же он ни о чём вообще не думать один в этой кромешной тьме.
Тьма здесь, в общем-то, не при чём. К темноте он был привычен. То есть, он родился и вырос в темноте. Он был дитя темноты. Он мог видеть в темноте, мог узнавать различные предметы, даже издалека, по-крайности научился уже и работу кой-какую несложную выполнять, - вот, до сих пор не сгинул. В общем, - почти взрослый. Поэтому и рассуждать старался, как взрослый. Пока получалось не очень... Пока он думал только словами, раньше слышанными от других. Но он не унывал - всему своё время. Он тоже научится иметь собственные мысли. Пусть даже и не скоро, но ведь научится. Как и в любом другом деле здесь важна тренировка. Чаще думаешь - лучше получается.
Одна, только лишь одна мысль могла по-настоящему называться его собственной. Нет, это он так думал. А на самом деле... Кто знает?
Это была мысль о вмёрзших в лёд странных предметах, изредка попадавших на глаза. Ярких, красочных, но совершенно непонятных. Кому и для чего могло понадобиться делать их, совершенно не пригодных для какого-либо использования? Так вот, его мысль состояла в том, что может древние легенды и не легенды вовсе, а таинственные предметы косвенное тому подтверждение. Иначе кто бы и для чего... Вы понимаете?
В чёрном, хоть и прозрачном воздухе что-то бело замелькало, закружилось, отвлекая от привычных мыслей, которые он прослушивал очень часто, словно единственную сохранившуюся старую пластинку.
Снег!
Снежинки медленно, неторопливо опускались на землю. И мальцу от этого стало радостно. Ведь если выпадет достаточно снега, то он сможет надолго забыть о жажде. Все надолго забудут о жажде. Впрочем, лёд не давал так уж страдать, но лёд был грязен, смешан с землёй, песком, с какой-то чёрной дрянью. Снег же приятен своей чистотой, - зачерпнул пригоршню и в рот. Наслаждайся чистой талой водой, а не каплями перемешанной с землёю влаги.
Так же, как к холоду, так же, как и ко тьме он был привычен к одиночеству. Родители у него, конечно же, были, но он их потерял. Глупо, нелепо... Из-за детского непослушания, из-за дурацкого упрямства... Отец здорово отругал как-то за провинность и всердцах сказал ему, что не хочет его видеть, чтобы он убирался на все четыре стороны, а он возьми и вправду потащись куда-то. Обиделся, видите ли... Сам себя наказал, глупец. Где их теперь искать в этой мгле. Вернуть бы всё назад, повиниться... Молить о прощении... Но...
Теперь, вот, один. Один скитается во тьме этого неуютного мира. Ищет хоть кого-нибудь, чтобы словом перекинуться. А повезёт, - так и прибиться...
Снежинки стали будто пореже. Эх, жаль! Не придётся ему отведать чистого питья. Снова лизать грязный лёд. Он стал ловить снежинки ртом. Но разве так напьёшься? Глупость какая...
Пока не сдуло в лощины то немногое, что насыпало, пока не сросся этот водоносный пух с промерзшей землёю, с бурым, скрипящим на зубах льдом, нужно хоть языком снега собрать, напиться хоть раз чистой влагой. И он, встав на четвереньки, стал слизывать с земли, мгновенно тающие во рту, эти восхитительные снежинки. Он ползал и ползал от места к месту, где снега собралось побольше и пил, пил... Когда снег стал исчезать, он поднялся на ноги и стал бродить, выискивая задержавшиеся кое-где белоснежные островки, издали манящие к себе бледным, голубым мерцанием, будто сам снег может светиться...
И тут его осенило. Наверняка так светло было раньше от снега. Возможно, снег лежал сплошным белым ковром на всей земле - теперь такого не увидеть - и, отражая звёздный свет, освещал всё вокруг. А легенды попросту забыли о виновнике этого света, забыли о чём сами так таинственно рассказывают. Это же так понятно!
Внезапно ему показалось, что вдали, между деревьями блеснула довольно странная снежинка. Она скорее была похожа на звезду, лежащую на земле и очень уж ярко мерцающую. Это его озадачило и насторожило. Что может на земле блестеть, как звезда? Он стал наблюдать за этой снежинкой издали, стороной кружа у поляны, на которой неровно мигал невиданный свет. Он прятался от этого странного блеска, прижимаясь к стволам деревьев, чуть не врастая в промёрзшую древесину... Выбирая место удобное для наблюдений, перебегал от ствола к стволу, наклоняясь низко-низко, едва не до самого льда, а то и припадал ко льду, распластавшись за кочкой или упавшим бревном. Он крался как маленький, хищный зверёк, ещё не умевший охотится, а учившийся пока только подкрадываться, боявшийся нападать в одиночку...
Со временем, всё же детское любопытство одержало верх, и он стал сужать круги. Вот он уже крадучись идёт по самому краю поляны. Свет уже не скрывают деревья, он глядит на него прямо, с расстояния всего в несколько шагов и не боится его.
Это не снег!.. Это... звезда?.. Звезда, упавшая на землю? Так вот, значит, как выглядят звёзды вблизи! Разве можно было представить себе такое? Даже взрослые, пожалуй, знали об этом чуде меньше, чем узнал теперь он. Они говорили, что звёзды невероятно огромны, невообразимо далеки, безумно горячи... И, вот она, звезда, прямо перед ним. И совсем она не велика. Да и не похоже, чтобы очень уж горяча...
Но что делать с этим? Оставив, уйти? Подойти ещё ближе? Не окажется ли это опасным? Раздумывая о загадочной звезде, предпочитавшей лежать на земле, а не парить в небе, он стоял у ближнего дерева, всё ещё не рискуя далеко отходить от укрытия. Впрочем, колебания, всё же, не были очень уж долгими. Он подошёл.
Каково же было его удивление, когда он увидел, что мерцает не звезда, а обыкновенная ветка! Лежащая на земле, сухая ветка, каких видимо-невидимо валяется повсюду. Вот, диковина!
Он склонился над светом, жёлто-оранжевым язычком трепетавшим у ног и почувствовал, будто толкнуло его что-то в лицо, непривычное, густое, - тепло... Оно трепетало так же, как и свет.
Вначале испуганно отшатнувшись, чуть позже он освоился и стал двигать головой, пытаясь поймать это неизвестное прежде ощущение, это лёгкое, замечательно ласкающее дуновение. Это как дыхание другого человека тебе в лицо, только совсем не зловонное. А если приблизить лицо? Ещё теплее! А ближе? Ой! Даже обжигает! Значит, всё-таки горяча...
Он не мог увидеть, что ресницы и брови его на кончиках своих свернулись в колечки. Всё же таится некая опасность в его находке! Нужно быть осторожнее.
Но уходить отсюда... Как мог он прежде думать о подобной глупости? Уйти от света, чтобы бродить в темноте? Неразумно. Вот он перед ним, - настоящий свет! Бесплодные блуждания теперь казались ему ещё более бессмысленными. Ведь он никогда никого так и не встретил. Лучше уж остаться здесь, чтоб наслаждаться светом и теплом. А как блаженно согревает этот свет! Ладони, поднесенные к нему, вмиг становятся тёплыми и, будто всё его тщедушное тельце нагревается от этого короткого, таинственного прикосновения.
Конечно же, он попробовал притронуться к свету, когда освоился побольше и свет укусил его за палец. И силу имеет!.. Да, нельзя забывать об осторожности. Отец учил его быть осторожным, осмотрительным... В мире очень много опасностей, - говорил отец, - и, поэтому то, что незнакомо, следует рассматривать как опасное. Однажды он пренебрёг наставлением отца и получил взбучку, из-за которой... Впрочем, вы уже знаете...
Да, нужно быть осторожней. Попробуем-ка сунуть в свет палку. Укусит ли он и её?
Но свет не стал кусать палку, он стал её поедать, сам, тем временем, разрастаясь. Теперь мальчишка заметил, что первоначально светившая сухая, чёрная ветка стала значительно меньше, а вместо неё появлялась другая ветка, серая, переливающаяся багровыми пятнами, которая рассыпалась при первом же прикосновении, как разрушилась бы кучка сыпучего, несмёрзшегося в камень песка.
И он назвал этот найденный им свет огнём. И он остался у огня. Навсегда. Он стал почитать огонь за его силу. Он проводил в играх с огнём всё своё время. Много интересного... Много необъяснимого... Много полезного он открыл в огне.
* * *
Юноша любил сидеть у костра. Не только потому, что у костра было теплее. Так было спокойнее. Ведь однажды он чуть не потерял огонь, уйдя в лес и долго не дав ему еды... Огонь нельзя было надолго оставлять - он требовал постоянных жертв. И юноша жертвовал огню всё, что мог раздобыть - сухие ветви деревьев.
Он уже давно не представлял себе жизни без огня. Еда с огня была вкусней. Над огнём можно было растопить лёд, натолкав его в небольшую красно-белую банку и получить воду. Тепло огня спасало от стужи. И свет! Свет в этом царстве тьмы! Весь мир теперь состоял из огня и тьмы.
Юноша всё реже уходил со своей поляны. Даже собирая жертвенный валежник для огня, он старался враз притащить как побольше. Чтобы не скоро закончился. Да и понятно это. Ведь он превратился из сопливого мальчишки в крепкого юношу благодаря огню. Где бы он был теперь, если бы не огонь? Скитался бы по сию пору тёмными оврагами, дремучими лесами в поисках не знамо чего? Нет, вряд ли повезло бы без огня дотянуть до теперешних-то времён. Вряд ли...
Тьма теперь его всё меньше интересовала. Он жил у огня. Здесь его место. Он постепенно всё больше и больше терял способность ориентироваться в темноте. И поэтому стал изобретать способы как отбирать у темноты корм для огня, не слишком удаляясь от него. Ведь в обозримом пространстве все лежавшие на земле и невысоко располагавшиеся на деревьях ветви были давно сожжены. Изобретённые им способы были разнообразны. Но одни оказывались неэффективны, другие невыполнимы...
И всё же человек огня добился своего. Венцом его изысканий стал рычаг из звенящего, прочного камня, прямого и длинного, как ствол небольшого дерева. Люди обычно в руки его не берут, - примёрзнуть может к рукам звенящий камень. А он вот, додумался оборачивать руки. При помощи такого выдающегося изобретения, каким был рычаг, можно было двигать, ломать, переворачивать всё, что угодно и он валил им стволы давно утративших свои крепкие корни деревьев. Правда, не так уж и легко, но валил. И это было большой победой. Теперь тьма может только шлёпать своей огромной, беззубой, чёрной пастью в тщетном желании проглотить его вместе с его огнём. Накось, выкуси! Что ты есть, а?..
Да, что она есть - тьма? Разве может она быть достойным способом существования для человека? Погрязший во тьме - погрязший в невежестве. Ничто не освещает его жизнь. Ничто не влечёт к себе, не притягивает его разум. Мысли такого несчастного направлены на одно: "не замерзнуть бы..."
А свет огня дарит людям многое. Это и тепло, согревающее человеческое тело, как ничто другое, это и свет, сам по себе, вскрывающий былое невежество, заблуждения, близорукость, неумение различить существующие в мире цвета, сияние чистого льда, ослепительную белизну снега, мерцающую синеву звенящего камня, словно припорошенного рыжей пылью, серость, а вовсе не черноту мёртвых деревьев... Только пылающий огонь в состоянии указать человеку, что истинный свет звёзд не так ярок, как нам кажется, - есть кое-что поярче, позначительней! И если человек не глуп настолько, чтобы игнорировать величие огня, если он проникнется к нему неподдельным интересом, - кто знает, какие ещё тайны мира откроются перед ним.
Приходите же все, кто увидит мой огонь в этой стылой мгле! - звал человек в сердце своём, подолгу вглядываясь за границу освещённого круга, не мелькнёт ли тень у дальних деревьев... - Идите, не бойтесь его рыжих языков, разложите каждый свой костёр, берегите его от прожорливой тьмы и вам станет тепло у огня.
А тепло его огня всегда поднималось вверх и поднимавшееся вверх пропадало зря, пропадало навсегда. Он подолгу раздумывал, как же его не пустить, не дать сгинуть в чёрной вышине. И однажды придумал.
О, это была непростая работа. И делал он её очень долго. Не всё получалось сразу, но, наконец, всё было готово. Сперва он соорудил из брёвен столбы, на которые намеревался поместить площадку прямо над огнём. Сколько раз вся конструкция рассыпАлась! А сколько раз падала, а рассыпалась уж после. Сколько столбов и площадок, с таким трудом изготовленных, было съедено огнём! А сколько раз сам чуть было не сгорел, падая в костёр. Видимо, огонь не очень-то хотел, чтобы кто-то взгромоздился над ним, выше его. Но затем юноша как-то додумался соорудить площадку прямо между деревьев и, уж потом переместить под неё огонь. Всё-таки удалось одержать верх над огнём! Теперь, влезая на эту площадку, он жадно поглощал то тепло, которое раньше улетучивалось, пожиралось злобной темнотой. Теперь-то он её кормить не намерен.
На площадке было так тепло, что временами, когда огонь получал большую жертву, юноше приходилось стаскивать с себя часть старого тряпья, служившего ему одеждами. Подолгу пролёживая на согретом огнём деревянном настиле, он глядел в небо, на звёзды, раздумывая, как их свет и тепло смогли очутиться на земле, кто послал ему такой щедрый подарок? Ничего, впрочем, правдоподобного на ум не приходило, кроме старинных, полузабытых легенд, давнишних разговоров... А сможет ли он сейчас разговаривать с кем-нибудь, рассказать о своих мыслях?! - Ужас объял его. Он же наверняка разучился говорить...
"Да-а... Ма-ма-а... "
Что ж, неплохо. Он сможет говорить, пусть не так складно, как думать, но это и не главное. Главное, что ему тепло и светло. Говорить-то всё равно пока не с кем. А о чём самому думать, к каким выводам приходить - не всё ли равно. Мысли имеют тенденцию большим количеством рождать качество. Это было его твёрдое, проверенное убеждение.
Со временем собственные достижения стали казаться ему не такими значительными. Не получалось-таки выпивать всё тепло изливаемое вверх его огнём. Большая часть лишь омывая его изобретение, всё же утекала. А он не хотел делиться теплом с темнотой. Ни каплей тепла.
Над этой проблемой ему пришлось корпеть и корпеть. Это было потрудней, чем досужие размышления о звёздах. Но он был молод и настойчив... И снова успех достался ему.
Когда он окончил работу и, отирая пот со лба, - это в то время, когда вокруг его освещённого огнём мира стояла прежняя лютая стужа, - взглянул на своё творение, то сам поразился своей изобретательности. Над прежней площадкой, которая теперь имела отверстие прямо над огнём, теперь возвышались стены, а над стенами крыша. Он поймал тепло в ловушку! Попав в этот короб, оно не могло сбежать ни вверх, ни в стороны.
Теперь ему приходилось раздеваться донага, когда, накормив огонь, он влезал в свой дом. А можно было сделать запас жертвенного хвороста внутри дома, и приносить очередную жертву прямо через отверстие в полу. Не выходя из дома! Багровые сполохи гуляли в доме по стенам и потолку. Жар от огня, накапливаясь, согревал жилище и теперь, нежась в этом блаженном тепле человек, уверился в том, (для этого нужно было подумать о своём огне, а не о далёких звёздах) что всё ему понятно об источнике легендарных света и тепла.
Огонь раньше жил повсюду, но люди были невнимательны к нему, плохо жертвовали, не кормили, надолго отлучались, - вот он и вымер постепенно. Ну, а где его возьмёшь, если он умер.
Это были отнюдь не догадки. Никогда не прекращавшиеся эксперименты, исследования говорили о многом.
Так, однажды ему удалось выяснить экспериментальным путём, что смерть огня бесповоротна. Для этого потребовалось разделить огонь на две части и одну из них прекратить подкармливать. Она всегда погибала. И никакими попытками возродить её, он не мог добиться результата. Для верности он провёл не одну серию опытов. Результат был неизменным. Огонь, как и человек, умирал безвозвратно. Разве не являлось это доказательством правильности вывода? Когда гибнет твой огонь, тебе ничего не остаётся, кроме темноты. Ты дичаешь. Ты мёрзнешь. Ты скитаешься...
Его же судьба скитальца в темноте не устраивала!
* * *
Косматый, меднокожий мужичина, без бровей и ресниц, с опаленной совершенно бородою, кряхтя и постанывая, медленно спускался на землю, выбравшись из некоего подобия хижины, стоявшей на столбах, как избушка на куриных ножках, над костром, пылающим на тёмной, лесной поляне. Поминутно заходясь в приступе кашля, он надолго останавливался, опираясь рукой то на колено, то на столб, поддерживавший его странное жильё. Прокашлявшись, долго старался отдышаться, широко раскрыв рот и усиленно растирая грязной, коричневой пятернёй укрытую дранными, дочерна закопченными лохмотьями, настолько же прокопченную грудь, с почти осмоленной, как и по всему телу шерстью.
Потом он брёл в сторону ближайших деревьев, то и дело останавливаясь и щуря глаза, пытался что-то разглядеть в кромешной мгле, плотно обступавшей освещённый костром круг. Казалось, за этим кругом или нет ничего, - бездна, или что там непроницаемая, чёрная стена, - ещё несколько шагов и упрёшься лбом в некую преграду, или провалишься в тартарары. Но он знал, что это всего лишь иллюзия. Он помнил, что там лежит весь остальной мир, куда ему попасть хотелось, но не на прежних условиях. И настороженность появлялась в его взгляде, потому что за этой границей, которая разделяла для него свет и тьму, его и чужой мир, ему постоянно чудилось какое-то движенье. Словно кто-то наблюдает за ним, перебегая от дерева к дереву, то здесь то там. Он не мог отчётливо разглядеть этого тайного, укрывающегося во тьме соглядатая, - глаза почему-то слезились и болели, они теперь не в состоянии одинаково хорошо видеть на свету и во тьме, пропади она пропадом, - но как-то чувствовал присутствие чужого. Впрочем, это ведь вновь могло оказаться домыслом, как уже оказывалось тысячу раз. Хоть он и замечал движение довольно часто, однако ни разу не встречал этого подглядывавшего. Так что, вряд ли он и существовал. Он даже пробовал разводить в стороне от хижины огромный костёр, взметавший языки пламени выше деревьев, чтобы получше рассмотреть окрестности, но ничего этим не добился. Скорее, эффект был даже обратным: чем ярче пылал огонь, чем светлее становилось в освещаемом кругу, тем непроглядней чернела тьма за ближними деревьями; чем больший круг освещался огнём, тем длинней становилась граница тьмы и света.
Потом он вдруг понял, что остался один, по крайней мере, на достижимом для человека пространстве. Где-то, может и есть его соплеменники, но уж очень далеко они кочуют. Иначе, рано или поздно их привлёк бы свет его огня. Да и были ли они, соплеменники, весь их огромный, тёмный мир? Может, это вовсе не память рассказывает о них? Может, это его давнишние сны? Вымыслы?
Приблизившись, наконец, к деревьям, он уже начинал дрожать от озноба. Ведь здесь, во тьме, царствовал звенящий холод. И как всякий владыка, терзающий всех, кто в его власти, терзал и без того отчего-то пекущую огнём кожу, легко проникал сквозь неё и мгновенно остужал кости, мышцы, - всё, все внутренности. Потому так долго после каждой вылазки приходилось отлёживаться в тепле, чтобы отступила эта изматывающая дрожь, перехватывающая дыхание, выжимающая слёзы, опустошающая не только тело, но, казалось, и душу. Неужели он когда-то жил в этом ужасном мире, не испытывая при этом того давления, той неуверенности, которые теперь попросту не оставляли камня на камне от его тела, от его внутреннего мира, дрожавшего в унисон с телом? Невероятно...
Каждая вылазка давалась ему всё трудней. Но прекратить их было невозможно. Огонь нуждался в пище даже чаще, чем он сам. Как замечательно было бы жить, не будь необходимости кормить огонь. Если бы он сам разыскивал себе еду, вольно пылая вокруг, согревая и освещая.
Человек знал, что это возможно. Расчёты показывали, что огонь, выпущенный на свободу, осветит и согреет весь мир, подобно тому былинному свету, о котором слышал в детстве. Не хватало только решимости. Впрочем, не сомневался, что однажды решимость придет, и он сделает этот шаг. Он возьмёт в руки пылающую головню и отнесёт её к дереву, и к другому, и к третьему. Он выпустит огонь на волю и тот, самостоятельно поедая необходимые ему для жизни деревья, будет жить и жить. И свободный огонь прогонит тьму, сделает мир теплей и светлей. А одинокий во всём мире человек, который нашёл слабый, умирающий огонёк, приручил его и дал ему жизнь, будет ходить меж горящих деревьев и тихо улыбаться своим, неизвестно где раньше пропадавшим, соплеменникам, а тогда, конечно, соберущимся к свету, недоумевающим и радующимся... И не подозревающим о том, кто является их истинным благодетелем...