События ушедшего вечера не давали девушке спокойно заснуть. Как и в любой другой день, лежа в кровати, она смотрела в единственное в её скромной малогабаритной комнатке окно. Она представляла, глядя сквозь распахнутые дверки, как жители рослой многоэтажки завершали свою трудовую неделю: они провожали повседневные заботы и напитывались облегчением, заранее предвкушая такой редкий выходной.
К двум часам ночи свет, по щелчку управляющего зданием, потух, но в некоторых квартирах всё ещё виднелся голубовато-белый свет от визоров и ламп, который Дору обычно сильно раздражал.
Нелюбовь к искусственному свету к ней перешла от отца. В детстве он рассказывал, что в доме его пышущей здоровьем прабабушки, которая, дожив до девяносто семи лет, упорно отказывалась от переезда из своей деревенской лачуги в город, был особенный, словно волшебный, свет. Не такой как сейчас: холодного белого или голубого оттенка, а рыжий и тёплый, как живой огонь. Лампы в её доме были такими же: свет от них, окрашивал деревянные стены в такой уютный оттенок, что, казалось, он попал в необыкновенную сказку. А если ему бабушка, после мальчишеских побегушек по степи и купания в речке, грела ещё какао и давала поджаристый сладкий хлеб, то день для него был прожит не зря.
Дора, выросшая в бездушном каменном общежитии среди белых полупустых стен, и представить не могла такого детства. Тогда уже никто не жил в деревнях - все перебрались в комфортные города-будущего, где сразу после катастрофы ещё можно было купить дешёвое жильё и найти хорошо оплачиваемую работу в расплодившихся филиалах Мемнакса. И тем более уже никто не пил какао и не ел хрустящего хлеба: все предпочитали модный кофе и причудливые пирожные.
Виан же, старавшийся тогда отвлечь своими россказнями недавно потерявшую мать семилетнюю дочь, и подумать не мог, на сколько эта история западёт ей в душу. И вот однажды, вернувшись со школы, она увидела, что стены её комнаты преобразились: белую краску замазали лучисто-жёлтой, а посередине висел кривоватый светильник с прозрачной лампочкой, дающей не привычный противно-идеальный белый свет, а рыжий. Тот самый рыжий, о котором рассказывал её отец.
Стены в комнате Доры по-прежнему были светло-жёлтыми. А вот старый поломанный светильник пылился в коробке под кроватью. Найти что-то похожее на барахолке они уже не смогли.
Дора пыталась безуспешно вспомнить лицо матери, но кроме длинных светло-русых волос ничего всплывало перед глазами. Потревоженная президентом и так и неосознанная до конца боль от давней утраты, не приносила девушке ничего кроме досады и злости на саму себя. Из-за того, что она отчасти испытывала облегчение и радовалась тому, что узнала её в таком малом возрасте, приходилось время от времени ненавидеть себя. Но даже так, жить прошлым, постоянно чувствуя боль и пустоту, она не хотела. Ей хватало замечать это в отце, который, однажды по неосторожности проронил, что каждый раз, закрывая глаза, он видит маму, и это представлялось ему одновременно и счастьем и наказанием.
Неизвестно сколько мыслей и времени утекло, прежде чем Дора смогла наконец-то смежить веки, уходя в долгожданную дрёму. И она была рада этой благодати, ведь после крепкого сна, как ни крути, можно обнулиться, а старые проблемы уже будут казаться менее жуткими и слегка отдалёнными от каждодневной рутины.
Но с какой поры всё пошло не так она не знала. И насколько страшным станет её новый день - тоже.
Ещё даже не светало, когда её разбудил взъерошенный Виан. В полутьме комнаты Дора не сразу разглядела ещё одну фигуру, но протерев глаза, она узнала в ней Йенни.
- Что происходит? - сев в полусне, спросила девушка и тут же поморщилась, когда отец нажал на выключатель, и комната посветлела. Открыв один глаз, она увидела заплаканное красное лицо Йенни, и сонливость сняло как рукой. - Орест?
- Нет, - ответил отец, передавая сигналку Йенни в руки Доры.
На плоском квадратном экране, маленького передатчика, который собрал для них Дару, брат Кифа, светилось короткое предложение:
"Долфин умерла"
Йенни не выдержала и снова заплакала, Виан прижал её к себе и начал успокаивающе похлопывать по спине. А Дора всё смотрела на эти маленькие чёрные буквы и боялась представить состояние Кифа, лицо которого ещё вчера озаряла предвкушающая встречу со своей любимой улыбка.
Хоть у Доры и Долфин были не самые тёплые отношения, потому что та недолюбливала её из-за выдуманной ревности, девушке стало не по себе настолько сильно, что поперёк горла встал колючий комок.
"Вот умру я, и эта лиса замотает своим хвостом у тебя перед носом, как вентилятор" - раздались у Доры в голове слова, сказанные Долфин в последнюю их встречу. Они с Кифом привыкли к её посмертным шуточкам, но никто даже вообразить не мог, что несчастье случится так скоро.
Киф был ей дорогим другом. Они учились вместе в школе и довольно быстро подружились. Он Доре доверял настолько сильно, что в итоге привёл её в лагерь и поделился такой священной тайной. Первым человеком, который поддержал её, когда она отказалась поступать в университет, был именно он. А Дора стала для него той, кому он мог рассказать про все свои любовные перипетии, связанные со скверным характером его наречённой.
Парень не закончил школу. Всё их с братом скромное состояние уходило на лечение жены Дару, у которой была вторичная для того времени болезнь - злокачественная опухоль. Они продали квартиру Мемнаксу и залезли в долги, но в итоге жена Дару умерла, а он, опустошённый горем, на некоторое время исчез, оставив младшего брата на улице.
Облезлого и полуживого Кифа приняла, живущая на тот момент одна, Долфин, и их подростковая любовь переросла в настоящую зависимость и глубокую привязанность.
Долфин еле-еле наскрёбывала на жизнь, когда у неё начали проявляться первые симптомы заражения. Никто из них не мог позволить себе чип. Киф буквально с ума сходил тогда. Потому что ко всему прочему добавилась другая проблема - соседи начинали шептаться, после того, как из съёмной квартиры Долфин начали раздаваться странные крики. Вопрос был лишь во времени, когда один из этих трусов настучал бы в Контроль. Необходимо было что-то делать, куда-то уезжать. Потому что если бы появились мямликсы и забрали Долфин на карантин, то они бы никогда не увиделись - это точно.
Но именно тогда вернулся Дару. Киф даже не смог как должно обидеться на брата - не в его характере это было. Дару изменился. Так говорил Киф. Из опрятного и жизнерадостного юноши он превратился в задумчивого и немногословного затворника, будто со смертью жены из него высосали все краски и слова. Одной из его странностей было требование никогда больше не называть его по имени, потому что с ним он пытался оставить прежнюю жизнь. Киф списал всё на глубокую душевную травму и предпочёл принять нового брата, тем более, что тогда ему больше никто не мог помочь.
Дару отвёз парня и его девушку в только основанный лагерь. Кое-как уговорив, отправил Кифа на работу, а сам остался там, присматривать за Долфин и такими же, как она - заражёнными.
Что произошло с Дару во время его отсутствия - неизвестно. Он никому не говорит - даже Кифу. Единственное, что он как-то всё-таки сказал, что больше не сможет никому оказать помощь там и вся его жизнь теперь тут, в лагере. Именно он решал там основную массу вопросов и приводил новичков, именно он разработал обезболивающее, которое хотя бы в острые моменты приступов облегчало немного тамошним страдальцам боль. Они его уважали, он был человеком дела, хоть немногословным и скупым на эмоции. Его в шутку прозвали Кротом, а его пилюлю - "гадостью". Во многом благодаря ему Долфин и многие другие держались дольше отведённого им срока.
Скорбное молчание прервал Виан:
- Я звонил Рэмму. Он сейчас на посту. Если хотите поехать, то нужно собраться очень быстро.
Дора вопросительно посмотрела на Йенни, та, утерев мокрый нос, но, всё еще всхлипывая, слабо кивнула, и Дора решительно подскочила.
- Только не смейте возвращаться днём, - пригрозил Виан, кинув ключи от пикапа семейства Ротто на кровать, и добавил: - Соберу вам пока сумку.
Хладнокровно задумавшись над тем, зачем отец брал у друга машину, Дора сделала в уме засечку - поинтересоваться об этом позже. И когда отец вышел из комнаты, Дора достала тёплый свитер, джинсы и запасную ветровку и кинула Йенни. Подруга понимала, что если они хотят выехать из города до рассвета, то бежать в свою квартиру за одеждой - пустая трата времени, поэтому, тут же взяв себя в руки, принялась натягивать на себя вещи. Дора, достав такой же набор, переоделась, но вместо сандалий, как у Йенни, она решила обуть кроссовки.
На выходе Виан передал девчонкам небольшую сумку с перекусом и водой, а также запасную ключ-карту от чёрного выхода, где был припаркован пикап. Посмотрев с благодарностью на отца, Дора обняла его и вручила ему свою разрядившуюся сигналку, которую достала из-под кровати.
- Напишу тебе через Крота, - сказала она и, подтолкнув подругу вперёд, они вышли в коридор.