Рядом с реченькой текучей,
возле ивушки плакучей,
сруб на бережку стоял,
тяжким жерновом стучал.
Там, где рос косматый ельник,
крепкий дом поставил мельник.
В два жилья, добротен, светел.
Место взрослым есть и детям.
Всё спроворил, всё наладил,
мельницу саму поставил,
запрудил плотиной речку
и, поставив богу свечку,
взялся он молоть пшеницу,
весть о том что птица мчится!
Прёт со всей округи люд
- все зерно сюда везут.
Злата мельник не искал,
за помол, однако, брал.
Ведь при мельнице живёт
не один голодный рот.
Три парнишки-батрака,
мельник, бабка, сирота.
Всем охота пить да есть
и на всех работа есть.
Бабка в доме кашеварит,
Мельник, тот помолом правит.
Батраки, те три парнишки,
с силушкой лесного мишки,
целый день мешки таскают,
пудов шесть легко вздымают.
И сиротка - посмотри! -
встав до утренней зари,
всё хлопочет день-деньской.
У неё само собой
дело ладится в руках,
на дворе, в хлеву, в сенях.
Жили с мельником три дочки,
да не хрупкие цветочки,
девки - кровь да молоко,
сладить с ними нелегко:
гонористы да спесивы,
и ершисты, и ленивы.
Цельный день баклуши бьют:
или пряники жуют,
или щелкают орехи,
или, заливаясь смехом,
всё приезжих обсуждают.
И одно лишь твёрдо знают:
батьку хором донимать
да обновки вымогать.
Нет, чтоб в горнице прибрать
иль водицы натаскать,
не хотят работать павы
Им? Трудиться?! Боже правый!
Ну, а что бы пол подместь,
так на то приёмыш есть!
Чай, из милости взята
в дом отцовский сирота.
Мельник их порол, бывало,
только слабо помогало.
Пока розгу помнит зад,
то не дочери, а клад!
С поп румянец лишь сойдёт,
вновь не суй им палец в рот!
Тятька слово - два в ответ.
Никакого сладу нет!
Так и жили год за годом,
на отшибе, но с народом.
Стали девки подрастать,
округляться, расцветать.
К пущей батькиной тревоге,
зачесались дочек ноги.
Где? Меж пальцев! Меж каких?!
Ну, вестимо, меж больших!
Надоть девкам мужика!
Замуж надо! А пока
три девицы по ночам
стали шастать к батракам.
Те вначале были рады
(кто же прочь такой услады?),
после стало им невмочь:
протрудившись цельну ночь,
утром к мельнице бежать
и до вечера таскать
то зерно, а то мучицу.
Ведь обозов вереницу
шлют со всех окрестных сёл
- людям надобен помол!
Батракам как не вздыхать,
днём работать, ночь не спать?!
И, промаявшись седмицу,
Пришли к мельнику виниться:
"Замуж дочек отдавай,
аль тризну нам справляй!"
Мельник в гневе даже взмок.
С бородёнки выдрав клок,
рявкнул:
- Бабка, подь сюды!
Рухлядь увязай в узлы,
сажай девок на подводу,
правь в село неспешным ходом.
Стаешь им взамен оков,
пока сыщут женихов!
С ними строго, не зевай,
спуску девкам не давай.
Пусть ругают иль ревут.
Чуть не так, берись за кнут!
Тятьку в гневе увидав,
дочки, шеи в плечи вжав,
на телегу залезали
и аж до села дрожали.
Мельник зол как сто чертей,
указал он без затей
кликнуть сваху ко двору.
Та явилась поутру.
На крылечке ей с поклоном
ковш подносят с самогоном
и серебряный целковый
(полновесный, хоть не новый)!
Сваха лихо, что разбойник,
придержав рукой повойник,
ковшик махом осушила,
закусила и спросила:
- Что не весел, а, вдовец?!
Внове хочешь под венец?
Ну, так я могу помочь!
Аль просватать твою дочь?
Мельник тихо закипал,
бороду в кулак собрал:
- Девки, вон, сидят в неволе!
А поблазишь, так в подоле
враз подарки принесут.
До веселья ль нынче тут?
Укради, сыщи, роди,
но мужей для них найди!
Сваха молча покивала,
что-то думала, смекала
и, пообещав помочь,
побрела неспешно прочь.
День за днём идёт в черёд,
месяц по небу ползёт,
то младой, то полный самый.
Бабка сторожем упрямым
за девицами следит
и под их дверями бдит.
Как тут выйти со двора?
А ведь самая пора
и гулять, и веселиться!
Бабке ж, как на грех, не спится...
И, как нищий рад рубахе,
так и девы рады свахе!
На крылечко та взобралась,
долго с бабкою шепталась.
Значит, скоро под венец,
заточению конец!
Девки в сени прошмыгнули,
жбанчик браги умыкнули
и, на радости такой,
пили так, что боже мой!
От восторга столь упились,
утром их недобудились.
На дворе петух осип,
сваха матом их взагиб.
Бесполезно! Спят, чертовки.
Пузыри пуская кротко.
Бабка в нос себе бурчала,
долго лошадь запрягала,
дверь поленом подперла
и со свахой отбыла.
Надоть к мельнику спешить,
свахе ж есть что доложить.
Путь до мельницы не нов.
Слышен мягкий звон подков,
мерно в пыль стучат копыта.
В небе осени разлита
хладной сини глубина,
скоро зимушка-зима...
Любопытство - злая сила!
И, глядя на круп кобылы,
равнодушным сделав вид,
бабка сваху теребит,
вожжи тиская в руках -
- хочет знать о женихах!
Сваха любит поболтать,
как пошла язык чесать:
про погоду, прошлый май,
про окрестный урожай.
Про жару, про дождь, пургу...
Но о деле - ни гу-гу!
Бабка к свахе так и этак,
та уходит от ответа!
Бабка вновь к ней так и сяк
- недознается никак!
Сваха дурой не была,
кружева из слов плела.
После бабку пожалела,
объяснила той, в чем дело.
Мельник ей велел молчать,
всё ему лишь рассказать.
Бабке той терпеть нет мочи,
очень уж узнать всё хочет!
И кнутом кобылу хрясь!
Чтоб телега понеслась...
Животина поскакала,
вдруг споткнулась, да и встала.
То подкова отлетела -
лошадь сразу охромела.
Словом, к ночи добрались,
когда звёздочки зажглись...
Три девицы под окном,
днём, иль ранним вечерком
собрались повеселиться,
а пред тем опохмелиться.
Говорит одна девица.
- Ой, хвораю я, сестрицы!
Страсть головушка болит,
бела рученька дрожит.
- А не стоило без меры
брагу жрать, что сивый мерин!
Ты же, милая сестра -
одним махом - полведра!
Да ещё медов стоялых
две баклажечки не малых!
Стонет первая девица:
- Ох, в очах моих двоится!
Где была, чего пила -
- не упомню ни хрена!
Ой, налей-ка чарку мне,
Не скупись, налей вдвойне!
Две насупились девицы,
рассердилися сестрицы:
- Ну, ты алчная душа...
Браги ж только полковша!
Ты хворобу-то поправишь,
нас похмельными оставишь?!!
Вместе мы вчера гуляли,
вместе дружно выпивали.
Ныне ж три главы трещат.
- Браги надобен ушат,
чтобы всех нас исцелить,
зной похмельный утолить.
А, коль нет у нас ушата,
делим вровень, чем богаты.
Первой то не по нутру:
- Мне вдвойне, а то помру!
В том селе гостил купец,
коробейник-удалец.
По домам ходил-бродил,
в коробах товар носил.
Вот заходит он на двор,
где ведут сестрицы спор.
Прочь полешко отпихнул,
через сени проскользнул.
Сам учтиво поклонился,
в красный угол покрестился.
Достаёт купец товар:
и утюг, и самовар.
Из шкатулочек заветных -
горсть каменьев самоцветных.
Жемчуга, платки, булавки
разложил вдоль длинной лавки.
А девицы лишь кривятся,
брать платки не торопятся.
Им не надобен товар:
жжет девиц похмельный жар!
- Ты бы продал нам, к примеру,
хмель: испанскую мадеру,
херес, рислинг, ром, коньяк,
джин (без тоника, а так).
Вот тогда б мы были рады.
Не хотим иной услады.
Коробейник усмехнулся,
на мгновенье отвернулся,
что-то по узлам искал,
но гранёный штоф достал!
Девки в стойку:
- Что там в нём?!
- Водка!
- Наливай!
- Живём!!
А купчина потянулся,
куртуазно изогнулся
и, приняв слащавый вид,
с придыханьем говорит:
- Это мой прызент, девицы!
Коль одна вдруг согласится
провести со мною ночь,
подарить я ей не прочь
и кокошник расписной
и колечко с бирюзой!
Штофчик сестры одолели,
захмелели, подобрели,
зацвели, заулыбались
и с приличьями расстались...
Две сестры купца обсели,
третья влезла на колени.
Как давай втроём ласкать
да бесстыдно приставать...
Любопытный с неба взор -
смотрит звёздочка на двор.
Спит собачка в конуре,
сладко, по ночной поре.
Ветерок легонько веет,
разомлев от грёз Морфея.
Спит усталое село,
смотрит сны давным-давно.
Коробейник в ту пору
тешил старшую сестру.
Две других, открывши рот,
поджидают свой черёд...
То звезда как увидала,
от смущенья алой стала.
"Лучше - мыслит - отвернусь,
час спустя сюда вернусь.
Думаю, купец-повеса
за тот час натешит беса?"
Свет луны в окошко лился,
наш купец чуть не молился.
- Мне бы, девы, отдохнуть,
хоть на малый час уснуть!
Ну а девки расходились,
знать, давно уж не любились.
Длится, словно канитель,
Та срамная карусель.
Коробейник спал с лица
- загоняли молодца!
Легче бор раскорчевать,
чем троим усладу дать.
Чует: обморок стучится,
а тут новая сестрица
на полать к нему под бок...
Взвыл купчина и... утёк!
Нацепив соболью шапку,
ухватив портки в охапку,
дёрнул молодец на двор,
сиганул через забор.
С места взял в карьер купец.
точно резвый жеребец,
Месяц на небе блестит,
по полю купец бежит.
Шапка задом наперёд,
паром жарким дышит рот.
Позабыл товар, наживу:
- Хрен на всё, тут быть бы живу!
В небе звёздочка сияет,
голый зад средь нив мелькает...
Цельну ночь, за часом час,
месяц звёзды в небе пас.
И, умаявшись к утру,
на закат ушел, ко сну.
Завернулся в одеяло
из рассветного тумана
и пропал из глаз долой
где-то за седой горой.
Петухи давай кричать,
ясно солнце привечать.
И под тот пернатый хор,
бричка въехала на двор.
Это мельник поспешал.
Дочек в доме растолкал,
в таратайку усадил,
тронул вожжами кобыл.
В землю стукнули подковы.
Впереди дорога к дому.
Бричка меж полями мчится.
За колёсами клубится
пыль дорожная стеной.
Колокольчик под дугой
заливается, поёт,
славя даль родных широт.
Вон и крыша показалась,
эхо в чаще заметалось
разнося стук по лесам
водяного колеса.
По колдобинам, ухабам
на двор мельник въехал шагом.
И, оставив лошадей,
к свахе тащит дочерей.
Вот расселись вшестером:
сваха в платье шерстяном,
Мельник в вышитой рубахе,
Дочки, словно бы на плахе,
бабка, в черном, что палач.
На столе лежит калач,
брага, сбитень, так же квас,
снеди всякой на заказ.
Девы хоть ещё не ели,
но на стол и не глядели.
Позабыв про угощенье,
ждут отцовского решенья.
Мельник к кружке потянулся,
к ловкой свахе обернулся
и, отпив маненько квасу,
ей промолвил густым басом:
- Повтори рассказ вчерашний.
Мы сейчас в кругу домашнем
всё обсудим, как нам быть
и на ком кого женить!
Сваха, долго не чинясь,
за рассказ свой принялась.
- Вкратце, девы, сказ таков:
я нашла трёх женихов.
Есть один простой крестьянин,
есть купец, и есть дворянин.
Бабка голос подаёт:
- А крестьянин кто?
- Федот!
- Как Федот?! Так он пропойца!
Зряшно звать молотобойца,
хмель с башки не выбьет молот!
- Ну и что? Зато он молод!
- Он красивый паренёк? -
старшей дочки голосок.
- Не совру, лицом пригож.
- Но нам пьяница не гож:
куры дохнут на дворе -
столь сильно его амбре!
- Пусть он пьёт, и что с того?
Выйду замуж за него!
Что ж я щей не наварю,
аль портки не простирну?!
Ну, а коль от моих щей
в ём прибавится прыщей,
то меня нельзя винить:
надо, милый, меньше пить!
Мельник в споре ставит точку:
- Сваха, сговори с ним дочку!
Дочь - ломоть, не прилепить.
Пусть решает с кем ей жить!
Кто у нас ещё, купец?
Это что за молодец?!
Как зовут его?
- Махмуд!
Бабка на пол села тут:
- Сваха, сгинь, исчезни с глаз!
Женишок твой - ловелас!
Обрюхатил столько девок,
их собрать, так будет мелок
луг, где выпас для коров!
- Да, силён мужик, здоров!
Этот будет в самый раз,
с ним к венцу, вот весь мой сказ!
Молвит средняя сестра.
У неё внизу нутра
так заныло во всю мочь -
больно сладкой была ночь.
- Решено! - роняет мельник. -
А дворянин что, без денег?
- Полно, милый, не греши!
Есть у барина гроши!
Коль решитесь, так невеста,
не сойти сейчас мне с места,
будет сыром в масле плавать!
- А изъяны?
- Шепелявить
стал дворянин прошлый год,
обеззубел его рот.
Бабка ёрзает на месте,
тот дворянин ей известен:
- Енто что же, старый кочет
внове голову морочит?
На погост сведя трёх жен,
о четвёртой грезит он?!
- Старость долго не продлится.
- молвит младшая сестрица. -
Жить с богатым стариком
как-то можно, вот потом!..
- Да в сравненье с ним Гобсек
самый щедрый человек!
Будешь ты поганкой бледной
жить при злате вечно бедной.
- Ну и буду, поживу!
Я млада, переживу!
За седмицею седмица,
дней проходит вереница.
Налетели стаей птиц,
тут смотрины для девиц.
Гудит мельня от сватов,
здесь они любых сортов:
тот в парче, а тот в рванье,
то приказчик, то месье.
Вслед смотрины жениховы
по обычьям. Всё не ново!
Как предписано обрядом,
после сговор. Ну а рядом
белоснежная зима -
время свадеб да вина.
Как ударили морозы,
перестал лить дождик слёзы,
всё завьюжил белый снег,
лютый, что тот печенег.
Мельница гудит опять -
пришел день, когда играть
свадьбу дочери старшой.
Ну, то праздник небольшой.
Погуляли всем селом:
лишь один спалили дом,
восемь мужиков дрались,
бабы дружно напились
и горланят при народе
"ехал Ванька на подводе".
Страсть скабрезные частушки!
Ну, так их слагал не Пушкин,
а Макарка да Волчок,
деревенский дурачек!
После - сани заложили
и в беспечности кружили
по окрестным по полям.
Наш жених, упившись в хлам,
всё лошадок горячил.
Не заметил и сронил
Настю в прорубь-полынью.
Ту, приёмную сестру,
что на мельнице жила
да хозяйство там вела...
В том селе был Никодим,
вечно хмур и нелюдим.
Не мозоля людям глаз,
он по лету стадо пас.
По зиме, один как перст,
всё бродил в полях окрест.
Иль в лесу капканы ладит,
иль на речке сети ставит.
Вот идёт вдоль бережка,
видит - тонкая рука
за край проруби вцепилась.
Там в воде девчонка билась,
а теченье всё несёт,
тащит девицу под лёд.
Никодим, не будь дурак,
скинул с плеч литых армяк,
к полынье подполз сторожко
и тихонько, понемножку,
хоть одежды тяжелы,
вынул деву из воды.
Сдёрнул мокрую шубейку
да намокшу кацавейку,
валенок, что весь промок,
тоже снял с девичьих ног.
Ничего, что необута!
Он в армяк её укутал
и понёс, не чуя веса,
матеря того балбеса,
что девчонку уронил,
да чуть этим не сгубил.
А в полях снега по пояс...
У девчонки смёрзся волос,
губы мёртвенно синели,
ноги - те заледенели.
Словом, к дому Никодим
мчался не жалея сил.
Хорошо, его изба
на краю села была...
После свадьбы той, недели
как мгновенья пролетели.
Настя - даже не простыла,
а за здравье Никодима,
сутки в церкви пробыла,
всё поклоны там клала.
Отгуляли Рождество,
глядь, а времечко пришло
дочку средню собирать,
дабы замуж отдавать.
Свадьба прежней - не чета,
ведь жених не беднота!
Чай купец, хоть басурманин.
Да пущай он лютеранин,
негр, татарин, эскимос,
не об том чичаз вопрос!
Лишь бы дочка прижилась,
коли жить с ним собралась!
Вот и сваты прикатили
и невесту откупили,
и помчался поезд санный...
А народец сарафанный
кости моет молодым:
мол, лошадкам вороным
сани влечь не тяжело,
там приданным - барахло!
Мол, там нищая невеста.
Ну а из другого места
дружно хают жениха:
- Был увёртлив, как блоха,
а вот тут таки попался!
Хош-нехош, а обвенчался!
Отгулял своё, кобель!
Чай, жена не карамель:
вмиг в бараний рог согнёт.
Была воля, будет - гнёт!
А на свадебном пиру
сваха ныла ввечеру,
мол, жених был столь упрям,
что под стать иным царям.
Не хотел никак женится,
дескать: "только говорится,
что жена во всём опора,
а на деле хуже вора!
Хочу это, хочу то,
то кокошник, то манто,
завтра подавай монисто
или жемчуг серебристый.
Я в отъезд - она вольна!
В миг подружки, пацанва...
И пойдёт: гулянки, блуд.
До хозяйства ль будет тут?
Все за малый час растратит,
загуляет ветер в хате!"
Молвил так не по злобе,
ведь судил-то по себе!
Молодых в опочивальню
отвели, а звон бокальный
раздавался допоздна.
Много пива и вина
дорогие гости пили
и хозяина хвалили:
- Вот и славно, что женился!
Он теперь остепенился,
стал в любые двери вхож!
Я не прав, скажи?!
-А то ж!
В стороне от остальных,
толстобрюхих и хмельных,
восседал отец жены
понимая, как чужды
ему эти разговоры
меж поклонников Мамоны.
На другой день до светла
он подался со двора.
Вид у мельника не гладок:
после свадьбы той осадок
словно накипь на душе,
рвётся сердце, хоть зашей!
Кровь родная - не пустяк:
не к добру весь этот брак!
Ох, намается дочурка
да сгорит щепой в печурке.
Муж её - не сахарок!
А тут новой свадьбы срок...
Третью свадьбу отыграли,
да столь скверно, что едва ли
мельник мыслил о таком!
Ну, жених, ну, скопидом!
Возвратясь с того "веселья"
батька пил, потом с похмелья
батраков своих гонял,
за любой огрех шпынял.
Что так мельника озлило,
про то бабка разъяснила
и кузнец всё подтвердил,
посаженным там он был.
И, гремя стальным ухватом,
бабка свадьбу крыла матом:
- Поезжай в любой конец,
всюду "славен" наш скупец!
Это как же понимать?
За невестой не прислать
ни кареты, ни возка,
ни с санями мужика?!
К алтарю взошел в пальто
старом, тёртом этак, что
не польстилась б даже моль!
Тьфу, обносочный король.
На невесту не взглянул,
руку с дрожью протянул,
да и молвит окаянный,
дайте список о приданном!
Речь священника прослухал,
голь дворянская, в пол уха,
всё кармашек теребил,
куда грамотку сложил.
На Крещение народ
собирался в крестный ход.
Все, от мала до велика,
ко святым подались ликам.
На иконы помолились,
да на купола крестились.
Тут на паперти собора,
в толкотне густой народа,
две сестрицы повстречались.
Целовались, обнимались -
не видались, считай, год!
А вокруг бурлит народ...
- Ой, сестрица дорогая!
Не узнать тебя, родная!
Расцвела, что маков цвет!
- И тебе, мой свет, привет!
Но тут средняя сестра
ликом стала вдруг пестра.
К ней, в расхристанном кафтане,
подошел один мужланин
и небрежно, что корову,
её тянет за понёву:
- Недосуг болтать, хозяйка!
Служба кончена, давай-ка
поспеши, садись в возец,
заждался, поди, купец!
Младшая сверкнула глазом,
словно камешком-топазом:
- Сгинь, осклизлая поганка!
Кто ты? Смерд! А я - дворянка!
Нам с сестрицей не мешай
да судьбу не искушай.
Иль мне кликнуть гайдуков?
Враз отхватишь батогов!
Кто не верит чудесам,
вот бы подивился сам:
был нахрапистый наглец,
стал подлиза, трус и льстец.
Низко до земли склонился
заюлил и испарился.
- Это что за персонаж?
- То Саид, приказчик наш.
Его муж ко мне приставил,
да стеречь меня наставил.
- С мужем как живёшь, не худо?
- Видишь же, жива покуда.
Муж меня жалеет, любит,
редку ночку не голубит.
Через день несёт подарки:
сарафаны, шубы, шапки.
- А почто тогда грустна,
моя средняя сестра?
- Что мне злато, серебро?
Свет не видела давно!
За ворота не пускают
да гостей не привечают.
Волю вижу лишь в оконце.
Служба в церкви - лучик солнца!
Дом не дом, а будто клетка.
- Ты, сестра, попала крепко
в позолоченный капкан.
- Чтоб он сгинул, басурман!
Вон он сам, сестра, смотри!
- Да уж, черта помяни...
Невзирая на мороз,
шел купец, главою бос.
Что начищенная пушка
светит лысая макушка.
Блеск ослепит очи даже!
Борода черна как сажа,
шита золотом ферязь,
а ступает - сущий князь!
Вот подходит он к сестрицам,
взор пронзителен, что спица.
На жену зрачком сверкнул,
точно в прорубь окунул.
А дворянка подбочась
говорит ему смеясь:
- Что ты щуришься, свояк?
Не признаешь, что ль, никак?
Я - сестра твоей жены,
знать, родня с тобою мы!
А купец стоит, молчит,
на сестру жены глядит.
Тяжким взором всё приметил:
и рубины на браслете,
в бусах жемчуга с орех,
соболиный дивный мех...
- Да, не бедная родня.
Что же просишь у меня?
Тут из задних из рядов
вышло девять гайдуков.
У хозяйки за спиной
встали каменной стеной.
Ликом злы, что хан Мамай!
Ты таким лишь повод дай:
вон как плети теребят,
что за поясом торчат.
- Никогда я не прошу,
коли надо что - велю!
Ты торопишься, гляжу?
Что ж, тебя я не держу,
а твою жену сама
я доставлю до двора.
И ведёт сестра сестру
по широкому двору,
да в возок её сажает,
волчьим мехом укрывает.
Кучеру велит - "Гони!",
гайдуки в народ - "Пади!".
Уступает люд дорогу,
кланяясь сестрицам в ноги.
И возок по воле мчит,
глухо полозом стучит.
Теребят бездумно мех,
сёстры, глядючи на снег.
Много есть о чем сказать,
да не знают, как начать.
- Ты ответь мне, не тая,
моя средняя сестра,
почему с тобою мы
в жизни счастья лишены?
И, под мерный стук копыт,
ей купчиха говорит:
- Есть, наверно, в нас вина.
Да, видать, и не одна.
Только в чем? Того не знаю.
С мужем, верь, живу - страдаю!
- Врать не стану, что меня
чаша минула сия.
Посмотреть со стороны,
мне завидовать должны:
что хочу - всего в избытке!
Не тружусь, ссучая нитки,
не толкусь и у плиты,
муж есть, слуги, гайдуки.
Злата - вон, греби лопатой!
Лести слог витиеватый
словно патока течёт...
Скажешь, жизнь сладка как мёд?
- Не скажу, про что не знаю!
Но, признаться, начинаю
думать, что и не малина.
- Верно! Лютая судьбина
с дураком меня связала.
- Как так? Сваха же сказала,
что жених тебе скупой!
А он что - душой больной?
- Не реши, что небылица,
сказ мой правда, верь, сестрица!
И, не пряча ясных глаз,
начала дворянка сказ.
Как, упала на колени
и взмолилась святой Деве.
Истово взывала к ней,
чтоб всё кончилось быстрей.
Как склоняясь пред образами,
скрежетал отец зубами,
как рыдала не стыдясь
бабка, Господу молясь,
Как вошла, не чуя ног,
в мужнин дом через порог.
Мрачно-стылая громина
что разверстая могила.
Да в светлице как теснились,
как за стол скупой садились.
Горек свадебный был пир,
склепом обернулся мир.
Как с тоской и отвращеньем
ждала мужа появленья
у супружеского ложа.
Он пришаркал, пёсья рожа,
пожелал спокойных снов,
дверь прикрыл и... был таков!
Ночь в приданом ковырялся,
каждой вещи умилялся,
вплоть до первых петухов
рылся в чреве сундуков.
Хуже мора и войны
злобил старца вид жены.
Все наряды отобрал,
да под ключ их запирал.
Обрядил же как старушку,
Христа ради побирушку.
И безрадостные дни
мутной жижей потекли.
Слушая сестру, купчиха
утирала слёзы тихо,
что ручьём текли из глаз,
под её печальный сказ.
- По весне пенёк плешивый
порешил что полон силы.
Стал ко мне он приставать,
да проходу не давать.
Вот скрежещет он, болезный,
словно нож о чан железный:
-"Ну, приди же, друг мой милый!"
Ах ты ж, думаю, постылый!
Нет, давай-ка, потомись,
да слюной не захлебнись!
Перед ним как лебедь белый,
в танце полном сладкой неги
плавно, томно заплясала,
даже что-то напевала.
Перед мордою бульдожей
начала снимать одёжи.
Он взревел, что дикий лев.
Ну, посмотрим, сколь ты резв!
Я плечами повела,
что бы грудь волной пошла.
только в руки не даю,
видом лишь одним ярю.
Муженёк мой побледнел,
вздыбил волос, захрипел.
И, рубахи скинув рвань,
тянет треморную длань.
Ох, зазря я пожалела,
допустив его до тела:
он от радости такой
повредился головой,
не козлом людей бодал -
просто в детство тихо впал.
Сев на прутике верхом
вкруг обскачет двор и дом.
А умается вконец,
тихо лижет леденец.
Вот с тех пор и поживаю,
полудурка ублажаю.
Я за лето да весну
растрясла его казну.
Загнав мужа под каблук
дворню завела и слуг.
Правда, мужнина родня
ополчилась на меня:
то пред всем народом хают,
то исправника натравят.
Всё мечтают засудить,
чтоб наследство получить.
Дураку не потакать,
он иль в слёзы, иль рыдать.
А истцам лишь повод дай,
вмиг поднимут новый хай,
тут же стряпчего зовут,
вновь донос и новый суд!
- Ох, тяжка твоя судьбина!
- Мне, поверь, тот суд - рутина.
Муженёк в конец достал,
вот бы черт его прибрал!
Днём-то ладно, ерунда,
а вот ночью прям беда.
Без меня не ляжет спать,
тут же в крик и ну рыдать!
- Ещё спишь ты с ним к тому ж?!
- Ну так, венчанный же муж!
Можно было б и уйти,
но другого где найти,
да с мошной тугой, набитой?!
Нет, уж лучше с этой гнидой
потерплю ещё чуток.
Ждать не долго, видит Бог!
Пусть старик в постели нудит,
от меня ведь не убудет?!
Титьку суну, как дитяте,
он её тотчас облапит,
сунет в свой беззубый рот,
пустит слюни и уснёт!
Спит постылый, что младенчик.
Я достану полотенчик,
куклу из него сложу
да близь мужа положу.
Дурачок её обнимет,
ну а я, как полночь минет,
шасть на двор, во флигелёк,
на топчан, где ждёт дружок!
Круг возка мчат гайдуки,
кони быстры и легки.
И стучатся в снег копыта,
свищет кучер, шапка сбита
на затылок, красен нос.
Да трещит в полях мороз...
Вновь седмица за седмицей
замелькали будто спицы
на тележном колесе...
Годы мчат, но живы все.
Мельник, правда, сильно сдал.
Раньше был силён, удал.
А теперь совсем старик,
головой седой поник.
Бабка с печки редко сходит,
хворь в ногах её изводит.
Батраки переженились,
по хозяйствам удалились.
Стала мельница ветшать,
в щели небеса видать.
Всё ломаться стало вдруг
без мужицких крепких рук.
Уж в народе слухи вьются:
дескать, черти заведутся.
Мол, как мельник лишь помрёт
- нечисть мельницу займёт!
Тут бы дочкам и помочь,
коль отцу уже невмочь,
но у них свои заботы.
Жить на мельнице?! Ну, что ты!
Жизнь дворянки нелегка,
нянькой быть для дурака.
У купчихи строгий муж
занят в лавке он к тому ж.
А их старшую сестру
гложут думы по утру,
всё о браге, о винце...
где ж тут вспомнить об отце?
Со дня свадьбы повелось:
меньше елось, чем пилось.
В том, что спилась их семья
только ль мужнина вина?!
Знамо дело: муж, жена
- то одна ведь сатана!
Что корить, коль склад таков
у семейки питухов...
А приёмная сестрица,
в деле всяком мастерица,
проживала на селе,
по седьмой уже весне.
Никодим, тот как осёл
упирался, но пошел
вместе с Настей под венец.
Через пару лет - отец!
Когда мельник стал сдавать,
Настя с мужем, взявши кладь,
перебрались из села,
прихватив детей, козла,
кур, овечку да корову
подобру да поздорову.
И теперь Настёна - глянь-ка!
- стала мельнице хозяйка.
Ничего что муж угрюм
да характер не изюм,
зато справный он работник:
землекоп и столяр, плотник.
А под тестеву подсказку
мельню сладил будто сказку!
Вновь в лотке вода журчит,
колесо опять кружит,
вновь вращает тяжкий жернов,
что зерно стирает мерно.
И подводы вновь теснятся,
снова возчики бранятся.
Настя всюду успевает:
ругань лаской усмиряет,
муж обстиран и обшит,
щей горшок в печи кипит,
отчим с бабкой не забыты,
дети сыты да умыты.
Целый день в делах шныряют,
тятьке дружно пособляют.
Этот веником шуршит,
так что в мельне пол блестит.
Тот мешок подаст пустой,
иль сгоняет за водой.
Третий сын, хоть и малец,
счет ведёт, что тот купец!
Каждый вечер вшестером
соберутся за столом,
а, откушавши, сидят,
расходиться не спешат.
Мельник на детей глядит,
тятька что-то мастерит,
бабка сказочку расскажет,
Настя под лучиной вяжет.
Дружною живут семьёй...
Что ж, тут сказ окончу свой.
А кому нужна мораль -
пусть допишет,
мне не жаль.