Проповедь действительно удалась. Пожилой профессор в коричневом пиджаке подошел после службы к кафедре и поблагодарил Симона за отличное выступление. Вообще, этот профессор приходил в церковь регулярно, но очень часто морщился и уходил во время проповеди, не дожидаясь причастия. Признаться, такое поведение нередко смущало священника, и тем приятнее была эта похвала от самого своего сурового слушателя.
Он, как всегда, направился после службы в исповедальню, но прихожане один за другим прощались и уходили без желания покаяться в своих грехах. Последний из них, высокий худой мужчина с блестящим лбом и высокими залысинами, около минуты постоял рядом с исповедальней, затем махнул рукой, что-то проговорил сам себе и поспешно покинул церковь.
Симон не был особенно удивлен этим поведением. Он бывал на службах дальних церквей, лежащих в стороне от метрополии Москва-Нижний Новгород. Там и прихожан было не в пример больше, и очереди на исповедь выстраивались огромные. Здесь же, в центре столицы, в церковь чаще всего заходили туристы и прочие случайные прохожие -- даже если они и оставались на всю службу, то после нее старались поскорее уйти, словно сделали что-то предосудительное.
Вскоре священник вернулся в свою квартиру. В привычной комнате сразу стало немного не по себе: появилось ощущение, что скоро большую часть этих вещей придется здесь оставить навсегда. Грустное, щемяще-тревожное ощущение.
Конечно, все самое нужное уместится в одной сумке. В первую очередь он предполагал взять несколько вечных датапластин с книгами и иным духовным наследием. С другой стороны, про размер медиафонда колонии все без исключения отзывались с восхищением, там должно было быть все, что может интересовать Симона. Может быть, стоило взять какую-то одежду, хотя и в ней не было недостатка на Фауглифе. Для служб тоже не нужно много утвари, особенно если проводить их по новому, минимальному обряду, заменяя вино и просфоры чем получится.
В нижнем ящике шкафа у него хранились предметы, которые он никогда не доставал. Всякое барахло, на посторонний взгляд, -- потрескавшиеся кружки, какие-то мятые кассовые чеки, запачканные фотографии неинтересных пейзажей. Он сознательно оставил от прошлой жизни лишь дальние отблески, непонятные никому другому знаки, которые были связаны с теми или иными людьми и событиями. И еще более сознательно не возвращался к ним, словно оставив ту другую жизнь вместе с вещами в этом ящике. Сейчас он не знал, что будет правильнее: оставить все эти воспоминания здесь, на Земле, или взять их с собой в дальний космос.
Остальной багаж, наверное, можно было бы заполнить Евангелиями и крестами для новообращенных. Сам Симон бумажные книги не особенно любил, но и он никогда не читал Священное Писание с экрана. Многие же другие люди, даже далекие от религии, в отсутствие иных развлечений могли бы предпочесть любой электронной литературе главную книгу в мягком переплете из искусственной кожи. Известно же, что странные представления о христианстве вызваны в первую очередь тем, что люди не читают Евангелие, полагая, что и так знают, что там написано. Правда, зачастую даже во время чтения они видят там лишь собственные представления, игнорируя нелегкое истинное содержание.
Недолго думая, отец Симон нашел сайт известного поставщика церковных товаров и сделал там довольно крупный заказ. Деньги он платил свои, хотя мог бы, конечно же, воспользоваться поддержкой миссионерского фонда; однако его состояние и так было слишком велико для скромного священника. Он давно собирался перечислить все свои сбережения Церкви, но что-то, вероятнее всего, манера епископата тратить деньги, постоянно его останавливало.
А вообще, осталось ведь всего три недели до отправления космического корабля. Нужно будет разрешить еще немало вопросов: попрощаться с родными, препоручить достойному человеку свой приход. Да и работы еще много, стоит поторопиться.
Удачно получилось, что с намеченными на этот день планами священник покончил как раз тогда, когда настало время выезжать на собеседование. В итоге он прибыл в офис на Сенежской улице ровно без пяти семь.
Дежурный охранник, увлеченно игравший на маленьком экранчике в онлайн-преферанс, даже не взглянул на позднего гостя, но стеклянные двери все же отворил.
-- Проходите в кабинет направо по коридору, -- раздался голос из динамиков, как только отец Симон переступил порог приемной.
Пожав плечами, священник направился к широким двойным дверям, распахнул их и замер в удивлении.
В просторном зале было совершенно темно, лишь одно кожаное кресло у ближней стены освещалось тусклым рассеянным светом. Рядом стоял низкий черный стол на шести ножками, на котором располагались стеклянный стакан и бутылка кислородной воды. Самого специалиста по кадрам не было видно, но можно было предположить, что он сидел в дальнем конце комнаты, наблюдая за посетителем.
-- Садитесь, Симон Робертович, -- раздался голос из угла. -- Не удивляйтесь, просто мне нравится проводить собеседования именно так. У меня чувствительные глаза, поэтому я предпочитаю темные помещения. И закройте за собой дверь, пожалуйста.
Священник выполнил просьбу, а затем присел на край кресла, держа спину прямо и положив руки на колени.
-- Я буду задавать вам вопросы, а вы просто отвечайте на них. Вполне возможно, некоторые мои слова покажутся вам странными или неуместными; в этом случае не обижайтесь, это всего лишь часть моей работы. Не нужно ничего придумывать, у меня уже собрано по вам достаточно информации. Волноваться тоже не стоит -- если бы вы нам совершенно не подходили, до собеседования бы дело не дошло.
-- Понятно, -- подтвердил священник.
-- Хорошо. Итак, как звали вашего деда по отцовской линии?
-- Санди Олатунджи. Среднего имени я не помню, -- признался Симон.
-- Кристофер, -- напомнил специалист. -- Вам известно, что он был дважды судим в Нигерии за двоеженство и неуплату налогов?
-- Нет, -- удивленно произнес священник.
-- Верю. Теперь такой вопрос: что вам известно о судьбе Анны Андреевской?
Симон побледнел и не сразу нашел подходящие слова:
-- Я работал в центре социальной помощи, когда это случилось. Она покончила с собой.
-- Мне известно, что именно вы общались с ней в рамках оказания помощи в течение нескольких недель.
-- Да, это моя вина, -- на выдохе признался Симон. -- Я часто об этом вспоминаю.
-- Что случилось после этого?
-- Я уволился с работы и два месяца не выходил из дома. Потом справился с этим благодаря помощи своего духовного наставника отца Виктора и начал помогать людям, которые, как и я сам, не решались покинуть свои комнаты по тем или иным причинам.
-- Значит, стресс вызывает у вас сильную депрессию? -- спокойно спросил таинственный Федор Никитич.
-- Теперь я стал сильнее, -- сдержанно ответил священник. -- У меня стало больше веры.
-- Допустим.
Симон понял, что означали эти вопросы. Специалист демонстрировал то, что знает о нем все и даже больше, чем он сам. Дальше должны были начаться вопросы по существу.
-- Знаете, Симон Робертович, ваша биография выглядит очень необычно, -- начал произносить заученные слова Федор Никитич. -- Много ярких деталей, которые с трудом складываются в единое целое. Вот зачем вам, человеку состоявшемуся, который нашел свое признание и доволен своей работой, отправляться куда-то в дальний космос?
-- Вы, я думаю, просто не видите разницы между тем, что вы называете "работой" и моим родом занятий. А ведь она есть, причем немалая. Мое дело -- не источник дохода и не способ самореализации. Это мой образ жизни, способ существования на земле. Если смотреть с этой точки зрения, то любому станет понятно, что миссия нести слово Божье в дальний космос куда важнее для человека, выбравшего путь священника, чем какие-то там земные удобства. И потом, Федор Никитич, ваше выражение "состоявшийся человек" тоже не про меня. Соревнования, например, считаются состоявшимися, когда уже закончены и результаты объявлены. Я смею надеяться, что я еще не закончился как человек.
-- Сильно сказано, Симон Робертович, -- все тем же бесстрастным, вечно усталым голосом произнес специалист. -- Знали бы вы, какие глупости отвечают мне на этот вопрос. Один смотрел в детстве "Звездные войны" и мечтает встретиться с прототипами персонажей, другой ищет на Фауглифе своего пропавшего дедушку... Ладно, продолжим. Как вы полагаете, что думают о вашей кандидатуре представители Ватикана и Русской православной церкви?
-- Православная церковь безоговорочно ее отвергает, католическая призывает тщательно все взвесить, -- не задумываясь, ответил священник.
-- Вы проницательны, Симон Робертович. Именно так и обстоит дело. Еще есть мусульмане, которые и вовсе грозят прекратить участие в программе, если вы полетите на Фауглиф. Впрочем, в руководстве программы очень многим было бы спокойнее, если бы так и произошло. Расскажите мне об основных положениях своей конфессии, как вы их понимаете. Начнем с названия.
-- Я служу Евангельской церкви Нового Завета, -- привычными словами ответил священник.
-- Значит, вы -- евангелист?
-- Нет. В просторечии нас обычно называют неокатоликами.
-- Продолжайте рассказ, мне интересно.
-- Мы не признаем авторитета любых библейских слов, за исключением слов самого Христа, переданных евангелистами и апостолами. В частности, Ветхий Завет для нас не является священной книгой, а лишь только памятником культуры, необходимым для правильного понимания некоторых реалий Нового Завета. Мы не говорим, что Ветхий Завет ложен или что ложны могут быть слова апостолов -- просто мы настаиваем на том, что эти тексты написаны людьми и воспринимать их как божественное откровение нельзя. Поэтому, в целом следуя канонам католической церкви, мы по-другому проводим службы и заостряем внимание на других вопросах и другом осмыслении доктрин.
-- То есть и в сотворение мира за семь дней вы не верите?
-- За семь эпох, если точнее, -- поправил Симон. -- Я верю. Почему бы не представить, что мир создавался не сразу, а в течение нескольких этапов?
-- Понятно. И псалмы, значит, не исполняете?
-- Нет. У нас в целом очень простые службы. Мы переняли лишь самое необходимое: проповедь, таинства крещения, причастия и исповеди. Все остальное допустимо, но совершенно не обязательно.
-- Хорошо. Как другие церкви относятся в вашей и к вам в частности, мне известно. А как вы относитесь к ним?
-- Епископу Клименту нравится считать, что наша церковь -- более ревностное дитя католицизма. Мы в определенных рамках даже признаем авторитет Папы. В целом мы стараемся поддерживать добрососедские, что ли, отношения с христианами других конфессий. У нас существует определенное сотрудничество с некоторыми протестантскими общинами. Православная церковь, к сожалению, считает неокатоликов чуть ли не зловредной сектой.
-- Да, ровно так они и считают. К нам обращался митрополит Лаврентий с подобным заявлением. Оказывается, вы имеете некоторую известность в церковных кругах. Люди митрополита рассказывали про вас всякие неприятные истории, но подтверждения им мы не нашли. Пойдем дальше. Принимают ли священники вашей церкви обет безбрачия?
-- Только в добровольном порядке.
-- А что касается вас?
-- Я дал этот обет, -- пристально всмотрелся в темноту зала Симон, пытаясь различить выражение лица собеседника.
-- Известны ли вам демографические правила комиссии по колонизации?
-- Нет.
-- Не более четверти колонистов должны представлять устойчивые пары мужчина-женщина, а также их дети не старше шести лет. И не более десяти процентов -- люди, не способные по тем или иным причинам дать потомства. Например, гомосексуалисты, лица, страдающие некоторыми заболеваниями, женщины после определенного возраста. Понимаете, что целибат также переводит вас в эту категорию?
-- Вы ошибаетесь, если думаете, что я принял этот обет без долгих предварительных размышлений. Следование ему я считаю более важным, чем даже возможность отправиться на другую планету.
-- Что ж, мне нравится, как вы себя позиционируете, Симон Робертович, -- по-прежнему безо всякой определенной интонации произнес специалист по кадрам. -- И манера общения ваша тоже нравится. Скажу по секрету, что пару лет тому назад под моим влиянием была отклонена кандидатура украинского православного священника. Чуть большой скандал не разразился. А что поделаешь, если он за полчаса разговора умудрился меня чуть ли не анафеме предать? Настолько нетерпимые люди отвергаются при любых прочих обстоятельствах.
-- В некоторых вопросах я достаточно нетерпим, -- твердо произнес Симон. -- Но в любом случае я предпочитаю говорить с людьми, а не ругаться с ними, и слушать их, а не затыкать им рот.
-- По-видимому, так и есть, -- без эмоций согласился специалист. -- Теперь несколько обязательных вопросов. В качестве кого вы видите себя в колонии? Какие у вас есть полезные профессиональные навыки? Вы должны понимать, что быть, как сейчас, только и исключительно священником у вас не получится.
-- Думаю, мой послужной список вам известен. Но я бы предпочел работать в первую очередь с людьми. Могу быть учителем математики, раз там есть дети, да и в других областях моих знаний будет достаточно. Я слышал, в колонии некоторые люди приобретают новые специальности, так что я мог бы учить не только детей. Если же это невозможно, то я готов заниматься любой не требующей специальной квалификации физической работой, желательно на свежем воздухе.
-- Мы предполагали, что вы сможете работать в научном центре колонии.
-- Мне не особенно бы хотелось заниматься такой прикладной математикой. Не лежит душа к этому, как выяснилось.
-- Мы это учтем. Вы действительно свободно владеете тремя языками, не считая русского?
-- Немецким и шведским немного хуже, давно не было практики. Английский знаю. Могу еще на нескольких языках более-менее объясниться.
-- Это, конечно, плюс, -- протяжно, слегка нараспев проговорил специалист, постучав пальцами по чему-то деревянному. -- А вы змей боитесь? В смысле не ядовитых, а любых. В руки брать их можете?
-- У меня была знакомая, обожавшая змей, так что я не раз держал их в руках. Не могу сказать, что испытываю к ним какую-то особенную симпатию, но определенная эстетическая привлекательность в змеях есть.
-- Может, тогда лягушек не любите? Или пауков?
-- Только некоторых насекомых и подобных существ, -- честно признался Симон. -- Тараканов, червяков. Но тоже умеренно. В руки взять противно, но смотреть, скажем, на них могу, если понадобится. Единственные, кого не выношу, -- богомолы. Омерзительные создания.
-- Вы понимаете, почему я задаю эти вопросы?
-- Мне придется иметь дело с эвладами. Но они выглядят в моих глазах существенно симпатичнее богомолов.
-- Эвлады-то, конечно, поприятнее будут... -- задумчиво произнес специалист, явно нарочно не заканчивая свою фразу. -- Впрочем, в колонии есть и должности, где вовсе не нужно общаться с неземлянами. Ладно, закончим пока что наш разговор.
-- Так быстро? -- изумился священник. -- Вы же почти ничего и не узнали?
-- Ошибаетесь, Симон Робертович. Новых фактов вы мне, естественно, почти не сообщили, разве что про богомолов рассказали. Зато я очень много узнал о вашем характере. А вы должны понимать, что это решающий фактор.
-- И больше собеседований не будет?
-- Нужно будет документы оформить, конечно. Но в целом, когда я представлю отчет и будет окончательно вынесено решение, можете начинать готовиться к путешествию. Говорю вам открыто, у меня нет причин отвергать вашу кандидатуру. Если бы возникли вопросы, возможно, понадобились бы психологические тесты или что-то еще. Но вопросов у меня нет.
-- Никаких медицинских процедур не будет?
-- У вас же хранится образец крови в медбанке. Проверку на отсутствие аллергии к фауглифскому воздуху провели уже очень давно. А звездолеты эвладов не предъявляют каких-то особых требований к здоровью пассажиров. Возьмите, кстати, брошюру будущего колониста со столика. Там вы найдете ответы на многие вопросы, которые хотите сейчас мне задать.
Священник мог бы поклясться, что когда он зашел, на столе никакой брошюры не было. Видимо, скрытый в темноте специалист нажал во время их беседы какую-то кнопочку, и сработал бесшумный подъемник. Интересно, когда, после каких слов? Что могло окончательно убедить этого странного человека?
Симон налил себе полный стакан воды и медленно, аккуратными ровными глотками выпил его до дна. Федор Никитич не шевелился и молчал, выжидая, когда посетитель наконец уйдет. Не хотел, видимо, чтобы его увидели. Священнику такое поведение этого приверженца тьмы показалось забавным, он даже нарочно помедлил, прежде чем встать с удобного кресла. Впрочем, не стоило обижать человека, демонстрируя, что заметил его слабость.
-- Прощайте, Федор Никитич, -- произнес отец Симон уже у дверей. -- Храни вас Бог.
Специалист по кадрам ответил что-то совершенно невразумительное, окончательно подорвав в глазах священника свой авторитет специалиста высокого уровня. Хотя, наверное, можно очень хорошо разбираться в людях, даже обладая множеством недостатков в общении. Самые лучшие критики, как известно, получаются из тех, у кого совершенно нет таланта в выбранной для критики области.
Все формальности действительно были улажены быстро. Даже слишком быстро. Универсальную визу сделали уже через три дня, а через неделю епископат прислал нового человека в приход.
Немолодой отец Анатолий, прибывший из Тулы, всячески извинялся, что вынужден беспокоить Симона, однако в церковной квартире обосновался почти сразу же, разложив вещи из двух чемоданов по всей гостиной.
Новый священник был невысок и в целом невелик, но круглый живот у него выдавался вперед, словно у беременной. Вскоре по квартире разнесся густой запах жареного лука -- отец Анатолий любил не только поесть, но и поготовить. А совсем уже поздней ночью новый сосед развесил на дверцы шкафов выстиранные майки с вытянутыми воротниками и прочую свою одежду, видимо, оказавшись не в силах установить в стиральной машине режим полного просушивания.
Поняв, что подобное соседство неблагоприятно скажется на его внутреннем состоянии, глубокой ночью отец Симон покинул квартиру, забрав с собой лишь вещи, которые он планировал перевезти на Фауглиф. В их числе была и картонная коробка с воспоминаниями -- Симон слишком живо представил, как поверх его вещей отец Анатолий накидает разнообразного грязного хлама. Он даже не стал запирать дверь, оставив связку ключей висеть на крючке, -- пусть грабителей отпугивает храп нового хозяина квартиры.
Гостиница неподалеку была приятна во всех отношения, учитывая, что Симон мог позволить себе в течение оставшихся двух недель тратить деньги не считая.
Оставив чемоданы у самого входа в номер, он улегся на роскошное шелковое покрывало и стал разглядывать узоры рельефа на потолке, пытаясь составить себе какой-то осмысленный план дальнейших действий.
Во-первых, можно было отправиться в так называемый центр знакомства в той же Австралии, где будущие колонисты должны были общаться между собой и привыкать друг к другу. Однако эту идею священник уже однажды отверг и не хотел возвращаться к ней вновь. Странно тратить последние дни на Земле на людей, которых будешь обречен видеть до скончания жизни.
Во-вторых, можно было предпринять большое путешествие, чтобы посмотреть на места, где всегда мечталось побывать. Иначе ведь он так и проживет свою жизнь, не увидев каньонов и фьордов, вулканов и айсбергов.
Он не успел продолжить свой мысленный список: слишком ясно и четко представилось в голове единственное место, куда действительно стоило приехать. Правда, к возвышенным чувствам примешивалась и более простая радость. Все-таки в Израиле жил не только Иисус, там проживали еще и его, Симона, собственные родные. Страна небольшая, даже от приморского Эйлата на самом юге до Иерусалима почти что рукой подать.
Еще, правда, послезавтра днем назначена была прощальная торжественная аудиенция с его преосвященством. Наверное, телевидение прибудет, журналистов полный зал набьется -- если кто и забудет, епископ сам напомнит. А ведь у будущего колониста за все эти дни лишь однажды взяли интервью, и то, судя по всему, по случайности, не сумев сделать сюжет о ком-то другом. К пятьдесят восьмому розыгрышу Межзвездной лотереи весь шум вокруг колонизации уже практически утих, и новости о ней помещали в самом низу списка статей, где-нибудь между театральной хроникой и достижениями науки.
Нахлынул вдруг поток какого-то усталого, застарелого раздражения по отношению к епископу Клименту. Почему вообще этот недалекий и тщеславный человек думает, что служит Богу? Суетится, пыжится, всячески пытается раздуться в чужих глазах. Зачем? И почему вообще из такого числа достойных священников именно этот вознесся вдруг на кафедру?
Отходил от таких вспышек чувства Симон быстро, укоряя сам себя за несдержанность в мыслях. Эти ведь были особенно греховными. Дело не в гневе, дело в гордыне. И не в гордыне его преосвященства, а его, Симона, собственной, которая побуждает его мимоходом причислять себя к когорте достойных. А тут еще и вспомнилась мысль великого писателя: зачастую ведь святые были людьми великими, а понтифики -- самыми посредственными; однако по многим вопросам правыми оказывались вовсе не святые, а самые обычные люди, стоящие во главе Церкви. Может, епископ Климент тоже делает что-то по сути очень правильное, просто с небольшой дистанции это сложно оценить.
Земля Обетованная встретила Симона ослепляющей, тягостной жарой и светлыми коренастыми кубами зданий аэропорта, напоминавших грубые жилища живших здесь некогда народов. Никакие сверхсовременные экраны и автоматические носильщики не могли сгладить этого ветхозаветного впечатления.
Оставив вещи около мощного кондиционера в номере небольшой гостиницы, священник решил предпринять первую из своих поездок. Что-то мешало ему немедленно отправиться к древним святыням. Как когда-то заметил его наставник отец Фредрик, Бог, конечно же, ходил во плоти по палестинским землям, но ведь в конце концов он их оставил.
Вместо этого Симон поехал на комфортабельном магнитопоезде к своей сестре, жившей в маленьком южном поселке на берегу моря. За все удобства пришлось платить отсутствием окон в поезде -- в самом деле, зачем кому-то могло понадобиться разглядывать стены подземного тоннеля на скорости в триста километров в час?
Сосед по купе сначала пытался играть в какую-то игру на карманном компьютере, а потом все-таки решил начать беседу с попутчиком, пожаловавшись по-английски:
-- Представляете, здесь нет сети. Совсем. Никакой.
-- Магнитная подушка мешает, не иначе, -- ответил Симон уже по-русски, бросив взгляд на клавиатуру компьютера соседа.
-- Вы знаете русский? -- с заметным облегчением произнес попутчик. -- Здорово. Я не очень-то люблю разговаривать на других языках. Вы, наверное, здесь, в Израиле, живете?
-- Нет, просто приехал к родственникам.
-- А, понятно-понятно. Меня Степаном зовут.
Сосед протянул к священнику пухлую руку, поросшую темно-рыжими волосами. После продолжительного рукопожатия отец Симон назвал свое имя.
-- Нет, через "с", на русский манер. Я все-таки в Москве родился.
-- Так ты не еврей? -- очень удивленно спросил попутчик.
-- Не совсем.
-- Не совсем еврей -- это совсем не еврей, -- глубокомысленно изрек сосед, после чего замолчал, уставившись куда-то на стену, где могло бы располагаться окно, а вместо этого находилось зеркало.
-- А вы по какому поводу здесь? -- решил продолжить светскую беседу Симон.
-- На конференцию приехал, -- немного оживился Степан. -- Буду делиться профессиональными достижениями.
-- В какой же области?
-- Я дизайнер уток.
-- Чего? -- приподнял брови Симон.
-- Ну уток. Которые крякают. На самом деле я специалист по птеродизайну широкого профиля, но эта конференция посвящена исключительно уткам. И, без ложной скромности, в настоящий момент я один из ведущих специалистов в мире.
Широкое лицо рыжего Степана начало просто-таки лучиться самодовольством, он раскраснелся и даже немного подхрюкивал в конце фраз.
-- И что же вы с ними делаете? -- улыбаясь, задал вопрос Симон. -- А главное, зачем?
-- Выводим новые породы, генетически модифицируем, даем разные препараты. Красим и стрижем, в конце концов. Получаются разные симпатичные существа симпатичных расцветок. Я, например, тесно работаю с "Диснеем", выводил для них белых утят с разноцветными головами.
-- А как люди вообще начинают заниматься такими вещами?
-- По-разному. Я по образованию биоинженер, а в свое время очень любил шутить. Мы поставляли мышей с измененными генами в лаборатории, а я их попутно красил, чтобы биологов повеселить. Сначала просто марганцовкой -- если ее в воду добавлять, мыши розовыми получаются, -- а потом уже серьезно этим занялся, стал гены менять. Сине-зеленая мышь-единорог получилась однажды, как вам такое?
-- Здорово, -- с искренним восхищением ответил Симон.
-- Вот именно. А потом я узнал, что есть люди и лаборатории, где можно заниматься только этим. Теперь у меня свой бизнес в этой сфере, очень даже неплохой.
-- Действительно, мало ли кому может понадобиться странного вида утка.
-- Да, именно! -- не заметил иронии Степан. -- Немцы и бельгийцы часто заказывают нам партии уток цветов национального флага. Эффектно и оригинально.
-- По сравнению с вами я занимаюсь какими-то совершенно заурядными делами. Я священник.
-- У меня был однокурсник, который стал священником, а потом спился и повесился на оптиковолоконном кабеле, -- прокомментировал Степан, после чего утратил всякий интерес к этой теме и начал рассказывать про каких-то других своих старых знакомых.
Симон слушал его по привычке внимательно, однако одновременно думал о совсем других вещах.
Например, о том, можно ли достичь Бога, выводя уток. Вот писатель может хотя бы подсознательно надеяться, что напишет совершенную книгу. Архитектор, строящий собор, наверное, тоже. Даже учитель может хранить где-то глубоко в душе мысль, что один из его учеников станет кем-то особенным.
А вот финансист не может надеяться на нечто подобное, да и военный современного образца не может. С ними все понятно. Но есть еще много других занятий, простых и экзотических, где не все так ясно. Интересно, можно ли вывести такую утку, чтобы сам Христос явился на землю, как к Фоме Аквинскому, и произнес: "Ты хорошо потрудился во имя мое"? Такие размышления когда-то, наверное, могли счесть богохульственными, однако Симон давно уже избавился от разнообразных запретов на мысли, особенно в отношении природы божественного.
Он слушал рассказы толстого Степана о том, какие ужасные вещи случились с его друзьями, как кто-то выпрыгнул из окна, а кто-то очутился в сумасшедшем доме, и видел в них одно -- страх. Этот человек отчаянно боялся где-то в самом центре своего сознания, что красочные утки и прибыльное дело не спасут его от пустоты, от судьбы, от смерти.
Симон часто видел в чужих глазах этот бездонный страх, загнанный настолько глубоко, насколько это было возможно, опосредованно проявлявшийся либо в многочисленном потомстве, либо в обнесенных стенами особняках и прочих египетских пирамидах. Тут бесполезно разговаривать или поддерживать -- можно лишь ждать, когда время само заставит человека думать о том, о чем он себе запрещал ранее. В любом случае, этот страх во сто крат лучше окончательного, замкнутого на себе самодовольства. Воистину, блаженны нищие духом.
-- А вы-то сами в Эйлат или куда-то севернее? -- вдруг прервал свой рассказ Степан.
-- В Мигдалор. Это очень маленький поселок почти у самой египетской границы. Моя сестра -- океанолог, а там как раз находится национальный морской центр.
-- Да, море там отличное. Устроители конференции обещали, что у нас будет достаточно свободного времени. Первоначально планировали даже, что участников поселят в подводной гостинице, но некоторые привезли с собой образцы работ, и было решено не рисковать.
--
Уток привезли, то есть?
-- Ну да. Не все же рассказывать и картинки показывать, небольшая демонстрация продукта тоже будет весьма кстати.
Они еще немного поговорили об израильской природе и погоде, а потом поезд начал постепенно замедляться, через несколько минут полностью остановившись на конечной станции.
Если от небольшого вокзала к северным пустынным поселкам и восточной границе ходил самый разнообразный транспорт, то в Мигдалор добираться было не на чем. Даже таксистов вокруг почему-то не было. Впрочем, погуляв вокруг, Симон наткнулся на почти пустой микроавтобус, отправлявшийся к египетской границе. Водитель отвозил туда группу каких-то ученых и на попытку священника объяснить, что ему нужно, лишь махнул рукой, заранее соглашаясь со всеми его доводами.
По просьбе Симона его высадили прямо на дороге около скопления домов, не доезжая до подводной обсерватории. По одну сторону от дороги вдаль тянулся пересохший грунт, покрытый полуживой желтой растительностью, по другую зеленела пышная трава и какие-то жестколистные кусты, почти достигавшие спокойного моря, с которого даже не дул ветер.
Перешагивая через ветки, Симон дошел до серо-желтого кирпичного здания с огромными окнами. Двери были раскрыты настежь, в промозглом от кондиционера холле не было ни души.
Звенькнул бесшумный лифт, из которого вышел молодой человек умного, хотя и совершенно не еврейского вида: светлокожий, широкоплечий и с высокими залысинами на круглой голове.
-- Ами... Наверное, она на берегу. Да, скорее всего, именно там. Выходите через черный ход и пройдите мимо олив к морю. Удачи вам.
Симон даже не успел поблагодарить незнакомца, скрывшегося за какой-то дверью.
Сразу за выходом из здания начинались буйные заросли бурьяна почти в человеческий рост. Олив неподалеку Симон не увидел, зато заметил темную фигурку, так знакомо двигавшуюся вдоль воды. Хотя в этом не было необходимости -- вокруг лишь еле-еле шумели травы и стрекотали насекомые -- Симон крикнул в полную силу:
-- Эй, привет!
Он надеялся, что она сразу же узнает его голос, и ровно так и получилось.
-- Симон, привет! Иди сюда, здесь хорошо!
Он направился на звуки голоса, от которого -- а может, и от всей этой зелени и воды вокруг -- сразу чувствовал себя на много лет моложе.
Ами в длинной футболке и шортах стояла по щиколотку в воде, улыбаясь во весь рот.
-- Ты становишься все красивее с каждым годом, Ами, -- искренне произнес Симон.
-- Ага, -- спокойно согласилась сестра. -- Это потому что я живу здесь, между солнцем и морем, да к тому же редко вижусь с дедом и бабушкой. Я ведь знала, что ты приедешь.
-- Откуда? Я ведь не писал.
-- Мне рассказал наш лаборант. Он глупый, все еще читает новости, а я как-то говорила о тебе в его присутствии. Я знала, что ты не напишешь и тем более ничего не скажешь матери, но была уверена, что хотя бы со мной точно попрощаешься.
-- Ты всегда была в нашей семье самой проницательной, -- усмехнулся Симон, заходя в сандалиях в теплую воду, чтобы не отставать от сестры, шедшей вдоль берега.
-- Ну нет, до бабушки мне далеко, наверное. Ты с мамой, кстати, хочешь поговорить?
-- Не знаю. Мне будет тяжело, и ей тоже. Мы не виделись и не говорили уже четыре года, может, увиделись бы в следующий раз лишь на чьих-то похоронах, но ей все равно будет горько прощаться навсегда. Напишу, наверное, письмо -- настоящее, бумажное.
-- Она будет хранить его рядом с папиными фотографиями, -- немного грустно проговорила сестра. -- Наверное, так и надо.
-- А ты все еще живешь одна, Ами? -- спросил вдруг Симон.
Он любил называть ее по имени. Часто у людей бывают такие имена, которые как-то неловко произносить вслух: они неприятно, затасканно звучат или совершенно не идут человеку. Откуда Роберт Сандиевич взял имя для дочери, он никогда не рассказывал, но постоянно улыбающейся темнокожей девушке оно подходило как нельзя лучше.
-- Когда как, -- спокойно ответила сестра. -- Тут встречаются милые, даже хорошие люди, но никого, с кем бы стоило жить долго. Ты ведь это не как священник спрашиваешь, правда?
-- А я не могу спрашивать не как священник, -- Симон пнул сандалией крупную раковину на дне прозрачного моря. -- Но я немного другой священник, чем все привыкли думать, вот и все.
-- Не будешь считать меня прелюбодейкой? -- засмеялась Ами.
-- Нет, что ты. Никогда не выходи замуж, пока не поймешь, что это чувство -- навсегда. Ты все очень правильно себе представляешь.
-- Здорово. Нет, правда, здорово. Я всегда думала, что священники могут только осуждать. У тебя ведь характер как раз такой -- ты же про любого мог какую-нибудь гадость или хотя бы смешную вещь сказать. А теперь ты добрее стал, чем раньше был.
-- Может быть, может быть. Работа заставила, наверное, -- усмехнулся Симон. -- Ты, кстати, что-то здесь делала в воде? Я тебе не сильно помешал?
-- Да ничего я не делала, просто мне нравится по берегу ходить. Иногда крабов ловлю. Работа-то у нас либо в здании, либо подальше от берега. Здесь же нельзя работать постоянно -- слишком хорошо вокруг. Я ночью обычно какие-нибудь исследования делаю или отчеты пишу, а днем либо сплю, либо занимаюсь чем придется. Как сейчас.
-- То есть мне повезло, что я тебя здесь нашел?
-- Тут, в Мигдалоре, всего человек тридцать постоянно работает, включая поваров и водителей. Тебе бы любой рассказал, где меня найти.
-- Хорошо здесь, -- вдохнул Симон нагретый солнцем морской воздух. -- Лучше, наверное, чем у меня в Москве. Только мне без церкви теперь уже как-то не по себе.
-- Ты же теперь и не в Москве, как я понимаю. Зачем тебе так нужна эта другая планета? -- немного повысила голос Ами. -- Там наверняка холодно и кругом голые камни. Я бы ни за что не поехала, особенно на условиях, что ни в коем случае нельзя вернуться.
-- Это потому что ты больше в папу и дедушку Роберта получилась, -- вновь улыбнулся Симон. -- Тебе ближе море, зелень, все живое и хорошее, что есть в нашем мире.
-- Ну конечно, -- подтвердила сестра. -- А ты, значит, пошел по стопам маминых предков, этих ортодоксов в черном, ненавидящих все проявления жизни и любовью занимающихся только через простыню. Такая вот у тебя получилась чудесная расовая теория.
-- Да нет же, не в этом дело, -- рассмеялся Симон. -- Ну не случайно же я по образованию математик, а ты -- океанолог. Я тоже люблю новое и интересное, только не то, что есть на земле, а что-то большее.
-- Не знаю, причем здесь математика, но священником ты стал точно из-за этого, -- произнесла Ами. -- Тебе случайно еще ангел не являлся, который бы повелел тебе лететь на эту планету? Я бы поверила, правда.
-- Нет, не являлся, -- серьезно ответил Симон, который действительно все время ждал какого-то знамения, пусть самого незначительного. -- Может, еще явится.
Ами остановилась, скрестила руки на груди и внимательно посмотрела на брата своими непроницаемо-черными, чуть раскосыми глазами.
-- С тобой точно все в порядке? У тебя какой-то потерянный голос, словно у тебя что-то не получается.
-- Знаешь, Ами, со мной теперь никогда не будет все в порядке, -- ответил Симон, стараясь, чтобы в голосе было больше воодушевления, чем горечи. -- Так и нужно.
-- Я надеюсь, что ты хотя бы сам веришь в свои слова, -- сочувственно произнесла сестра, а затем добавила другим тоном: -- Здесь хорошо гулять, конечно, но мне уже хочется выйти из воды. Давай попьем кофе, тут неподалеку около дороги есть отличное место, которое держат какие-то итальянцы. Там прохладно, уютно и очень хорошо разговаривать.
Симон, естественно, согласился с этим предложением. Он думал, что они дойдут то кафе пешком -- мокрые ноги очень приятно сохли под жарким солнцем, однако у Ами обнаружился длинный мотоцикл, блещущий хромом, на котором она смотрелась очень естественно.
Они пили кофе, ели какие-то незнакомые остро-кисловатые блюда, разговаривали о всякой всячине, словно нарочно избегая больше неприятных тем. Так, наверное, разговаривают со смертельно больными, подумал Симон, -- побольше о радостях и мелочах жизни, поменьше о важном, чтобы не напоминать. Как будто об этом можно не помнить.
Попрощались они скупо, как случайно встретившиеся старые знакомые -- не друзья, а именно никогда не знавшие толком друг друга приятели. Ами немедленно скрылась за углом улицы -- наверное, нарочно, чтобы не оборачиваться.
Симон еще долго шел вдоль пустынного шоссе к Эйлату, пока его не подобрал добродушный усатый водитель небольшого грузовичка, как раз направлявшийся к аэропорту и магнитопоездам. Когда они проезжали через город, священник увидел через пыльное окно двухэтажный дом, увитый диким виноградом, где жила его мать со своими родителями.
Симону стало даже слегка стыдно из-за того, что он ни на мгновение не захотел немедленно выйти из машины, чтобы в последний раз встретиться с людьми, которые вырастили его.
Грузовик, почти не останавливаясь на перекрестках, довез его до небольшого вокзала, где водитель пожелал ему всего хорошего и выразил надежду, что Симон еще вернется в Эйлат, чтобы распить с ним бутылку отличнейшего коньяку. Симон постарался быть максимально любезным, но не слишком обнадеживать этого приятного человека.
Поезд на Иерусалим отправлялся всего через полчаса.