Сэм стоял перед входом в свою квартиру, прислонившись к уличному фонарю, и смотрел в темно-серое, чуть красноватое небо. Его, как это обычно бывало, захватил поток мыслей, так что сигарета во рту оказалась ненужной, и он просто смахнул ее рукой с губ. Воздух был на удивление плотным, он словно поддерживал Сэма на ногах, что, в общем-то, было весьма кстати. Сэм никак не мог отойти после закончившейся полчаса назад репетиции, все та же мелодия упрямо звучала в голове, все те же слова окружали его, превращая реальность в нечто большее, чем пыльная дорога и заросший бурьяном пустырь. Хотя, может быть, дело было не только в музыке, но и в нескольких стаканах неизвестного алкоголя - Сэм редко обращал внимание на этикетки.
Так или иначе, сейчас ему было хорошо. Сэм чувствовал заслуженное удовлетворение от пяти часов репетиции, потраченных далеко не впустую, он предвкушал законный вечер отдыха, выступление в местном клубе, назначенное на следующую неделю, огромную мягкую кровать и большую пиццу, которую должны были привезти через десять минут. Он смотрел в облака, стянувшиеся к окраине города, и словно чувствовал их прохладную уютность. Сэм терпеть не мог солнце, предпочитая проводить все светлое время суток в помещении, на работе или в гараже для репетиций. Сумерки были его временем, когда он мог отрешиться от своих многочисленных забот и смотреть в небо или в воду. Иногда это продолжалось часами, потому что мысли утекали далеко вдаль, возвращаясь в виде строчек для новой песни или, наоборот, растворяясь в светлой тоске по чему-то нездешнему.
Сэм видел красоту в статичных пейзажах, которые могли бы показаться многим слишком обычными. Ему нравилось смотреть, как трава беспорядочно уходила вдаль, к покрытым лесом холмам, как ржавел старый кузов грузовика у дороги. Эту квартиру он выбрал в основном из-за того, что дальше город заканчивался и людей вокруг почти не было. Правда, в доме были жильцы - семья русского иммигранта и одинокий профессор колледжа. Но вход в обиталище Сэма располагался с другой стороны, и ему крайне редко приходилось как-то с ними пересекаться. Соседям даже не мешала его электрогитара, впрочем, он и сам никогда не любил издавать слишком громкие звуки.
Ему опять пришла в голову мысль, что стоит поставить с этой стороны дома скамейку, чтобы можно было пить пиво или даже что-нибудь читать, при этом вдыхая пыльный и одновременно свежий воздух городской окраины, насыщенный пыльцой диких растений, запахами сухой земли и дизельного топлива. Сэм чувствовал себя своим в этом месте, он ощущал себя на грани между жителем города и первобытным дикарем, с восторгом взирающим на каждое новое природное явление. Он чувствовал жизнь вокруг, ощущал взгляды десятков живых существ, для которых ночь была, как и для него, порой подъема, прилива сил.
Послышался рокот автомобиля, который вскоре сменился раздраженным чиханием мотора, не желающего заводиться. Сэм повернулся и увидел направляющегося к нему разносчика пиццы.
- Здорово, Энди! - крикнул Сэм.
- Ага, привет, Сэм! - своим неповторимым фальцетом отвечал Энди.
- Ты как?
- Я? Я в порядке. Это мой катафалк весь день глохнет, - Энди явно запыхался, пока шел от машины с коробкой. - Вот твоя пицца.
- Вот твои деньги, Энди. Тебе не надоела еще эта твоя работа?
- Работа как работа, Сэм. Не хуже твоей, здесь-то я все время в машине, радио слушаю, начальник ко мне не пристает...
- Как знаешь, Энди... Только я бы не хотел все время пиццу возить.
- Покажи мне того, кто хотел бы всю жизнь такому занятию посвятить. Ничего, я же трачу мало, - Энди попытался подмигнуть, но смог лишь моргнуть несколько раз обоими глазами. - Вот накоплю денег, уеду отсюда...
- И что? Будешь в другом городе пиццу развозить? - усмехнулся Сэм.
- Да ну тебя, Сэм, - обиженно ответил Энди. - Забирай свою сдачу.
Сэм пожал плечами и положил горсть монет в нагрудный карман куртки. Энди повернулся и торопливо зашагал к машине. В этот раз машина его завелась сразу же, и, насытив воздух черным дымом, поплыла по улице вниз, к центру города, вскоре исчезнув из вида. Сэм, проводив машину взглядом, наконец-то заметил, что держит коробку так, что она обжигает ему пальцы. Он устремился к крыльцу и почти что бросил пиццу на ступени; собственные пальцы были ему весьма дороги, Сэм предполагал, что сможет добиться в жизни с их помощью очень и очень многого.
Пиццу в любимом заведении Сэма резать отказывались принципиально - как-то даже Энди объяснял ему, что так она медленнее остывает. Он знал, что нож лежит на кухне, скорее всего, в ящике, что сейчас придется искать в карманах ключ, открывать дверь... На его лице промелькнуло выражение крайнего неудовлетворения, а затем он просто попробовал разорвать пиццу на две части руками. У него это получилось довольно легко, так что уже через несколько секунд Сэм опять сидел на траве около дороге и размеренно поглощал еду.
Во время еды на небо смотреть было еще приятнее. Сэм не особенно осознавал, что именно он ест - впрочем, состав пиццы из "Тру Итэлиан" оставался секретом для всех ее почитателей. Иногда Сэму казалось, что для него приятен сам процесс жевания и глотания, что вкусовые ощущения в обычном понимании у него почти отсутствуют. Правда, это не было недостатком, скорее, наоборот, сберегало ему достаточно много денег. Сэм получал по меркам Принсвилля вполне приличную зарплату, но почти все заработанное уходило на оплату кредитов и музыкальную деятельность. А еще иногда он вспоминал, что заочно учится в колледже - как правило, именно тогда, когда по почте приходило уведомление об оплате. Это могло даже заставить его несколько ночей напролет просидеть над заданиями. В результате Сэма все-таки, "в порядке исключения", переводили на следующий курс, и он вновь забывал о своем высшем образовании.
Он всматривался в звезды, постепенно проступавшие у горизонта, за облаками, и думал, что было бы здорово придумать какую-то музыку, которая бы сочеталась с таким небом и такими звездами, не поглощая внимание, а наоборот, углубляя это созерцательное мироощущение. Сэм хорошо знал ту музыку, которая подходила к серому ноябрьскому дождю, слышал гармонии выжженных пустынь и душных вечеров июля, но воображение легко подсказывало ему что-то новое, соответствующее именно теперешнему месту и моменту. К сожалению, у него редко получалось сделать из мелодий, приходивших к нему во время раздумий, полноценные композиции. Зато, услышав то немногое, что удавалось передать, другие участники его группы иногда просто приходили в восторг, а иногда даже замирали в оцепенении, еле слышным шепотом произнося, что ничего подобного раньше не слышали и не представляли, что такое возможно.
Сэм подумал, что стоило заказать хотя бы пару бутылок пива. Сейчас ему явно хотелось пить, чтобы таким образом подольше сохранить свое любимое состояние. Ничего, сентябрь будет долгим... Долгим и теплым. Он полагал, что вряд ли что-то изменится в его голове в ближайшее время. А вечера никуда не исчезнут. Наоборот, Принсвилль обратится в прах, и лисицы будут бегать по растрескавшейся коре бетона, заглядывая любопытными носами в щели заросших вьюнком домов. Сэм смотрел на скелет грузовика, сквозь фары которого проросла полынь, и понимал, что тут он только гость. Он ощутил странное чувство, будто бы вину за то, что своим существованием не дает истинным обитателям этих земель жить своей настоящей, монотонной и одновременно величественной жизнью.
А ночь тем временем обступила Сэма со всех сторон. Профессор Айзенверк включил свет в на втором этаже, и перед его окном клубились какие-то неведомые крылатые существа, эфемерные и загадочные в своем танце. Сэм знал, что профессор видит его, сидя за своим письменным столом. Он чувствовал симпатию к пожилому профессору, хотя никогда еще не обменялся с ним ни единым словом. Просто иногда ему казалось, что он ощущает затылком взгляд, и взгляд этот был дружественным и даже сочувствующим. Сэм не знал, чем занимается профессор, но подозревал, что в то время, как он ощущает в своей голове мелодии и строчки, доктор Айзенверк в своем воображении видит не менее красивые и загадочные картины. Ему хотелось бы так думать. По крайней мере, он знал, что профессор иногда совершает пешие прогулки по холмам; наверное, он тоже понимает их красоту. А еще Сэм не знал, почему профессор живет один, но ему и не хотелось это выяснять. Пожилые люди вообще обычно остаются одни. И может, именно этого-то и хочется в конце жизни, когда понимаешь, что мир огромен, а ты еще и не успел понять даже его малой части. Так думалось Сэму; вообще он иногда ощущал себя стариком, древним и мудрым, познавшим многое и отдыхающим вдали от шума города.
Пришло время бросать курить. Сэм осознал это неожиданно для себя самого, но прореагировал вполне конкретно. Пачка сигарет по красивой дуге упала прямо под бампер ржавого грузовика. Так он поступал уже не в первый раз, скорее всего, под этим бампером уже не менее пяти полупустых пачек отравляли землю. Правда, на следующий день он обычно понимал, что ошибся, хотя сигарет ему не бывало жалко никогда. В конце концов, еще два полных блока лежали под кроватью. Сэм подозревал, что ему нравится сам красивый жест, именно этот недолгий полет пачки, словно освобождавший его от зависимости. Собственно, курить он не умел, а может быть, и не любил. Он пытался понять, зачем он курит, но это было значительно сложнее, чем покупать сигареты и зажигалки раз в два месяца.
Сэм стряхнул крошки с куртки, потянулся и встал с травы. Он зевнул, по привычке прикрыв рот рукой, провел ей по щеке против шерсти и подумал, что давно пора побриться. С другой стороны, на работе на него никто не обращал внимания. Да и гитаристу борода не мешает, хотя Сэму не хотелось бы походить на Кима Тэйила, а тем более на Дасти Хилла. Он посмотрел на коробку из-под пиццы, попытался вспомнить, где же тут находился мусорный бак. Память упорно не желала ему помогать, а для Сэма было совершенно неприемлемо в этом состоянии совершать какие-то лишние движения. Он прислонил ее к ступеням, нащупал в кармане джинсов ключ, вошел в квартиру, поднялся по лестнице и упал на кровать. Сквозь оцепенение сна Сэм смог стащить с себя носки, затем обхватил свое одеяло, как плюшевого медвежонка, и через пару минут сознание покинуло его.
Иногда Сэму хотелось пристрелить своего начальника. Точнее, ему хотелось пристрелить его по меньшей мере пять раз в течение недели. Друзья в прошлом году подарили ему будильник, выключающийся только после удара о стену; Сэм не ограничился этим и повесил на стену спальни большую фотографию мистера Джебсона. Несмотря на утреннюю слабость во всех конечностях, он пристрелялся настолько, что почти каждый раз попадал Джебсону точно в его пухлый, вечно сморщенный в недовольстве нос. Ему было действительно плохо; боль пульсировала, перемещаясь от затылка к глазам, слезящимся и неспособным сразу сфокусировать взгляд на чем бы то ни было. Как ни странно, дело было не в похмелье, для этого Сэму нужно было бы выпить значительно больше. Сэм отлично знал, что для полноценного существования ему нужно вставать ровно тогда, когда этого требует организм. Организм требовал не менее десяти часов сна, а Сэм крайне редко спал больше семи. В окно светило солнце, бесцеремонно высвечивая каждую пылинку на вещах, в обилии раскиданных по комнате. Сэм повернул голову; луч света, отразившись от его собственной гитары, очень точно направился ему прямо в правый глаз. Сэм произнес пару не особенно цензурных слов, зажмурился, но любимое многими солнце пробивалось сквозь веки, окрашивая уютную черноту в оранжево-красный и запечатлевшись зелеными пятнами, непрерывно меняющими свой цвет. Он уткнулся лицом в подушку, накрывшись сверху второй. Меньше всего ему хотелось сейчас покидать кровать.
Через несколько минут подобной агонии он просто свалился на пол, чуть не уткнувшись ртом в подошву ботинка. Еще через некоторое время Сэм, пошатываясь, встал. Пройдя несколько метров, он с бессмысленным выражением лица взглянул на дверь ванной. Потом прикрыл нос со ртом рукой, выдохнул. Не ощутив неприятного запаха, Сэм решил, что туалетные процедуры сегодня подождут до вечера. Он вернулся в спальню за курткой, спустился вниз, позванивая ключами, тщательно закрыл дверь, пнул коробку из-под вчерашней пиццы и направился вниз по улице.
Как ни странно, у Сэма не было машины. У него были деньги на ее покупку, более того, его сбережений хватило бы на машину, на которую в Принсвилле оборачивался бы каждый. Но ему никогда и не хотелось водить автомобиль; он усаживался на заднее сиденье, даже когда было свободно место рядом с водителем. Отец никогда не позволял ему садиться впереди, это было место матери, хотя она-то ездила с отцом крайне редко. Сэм, впрочем, не проявлял особой любви к скорости; даже велосипед, подаренный когда-то другом отца, пылился на чердаке, и Сэму казалось, что родители этому даже рады. "Свои ноги не подведут", говорила мать, особенно когда "Форд" отца глох посреди полей в двадцати милях от города. Так что теперь Сэм добирался до работы пешком, это занимало около сорока минут, но, как правило, находился желающий его подвезти. Сэм не отказывался, хотя знал, что сорок минут ходьбы куда лучше освежат его, чем пять минут бессмысленной беседы.
В этот раз никто из соседей его не останавливал; скорее всего, было еще слишком рано, но Сэм привык приходить на работу первым. Он шел вдоль ряда похожих на друга в своей радостной уютности домов, вызывавших у него противоречивые чувства. Сэму часто хотелось, чтобы вместо ровных белых заборчиков, образцового вида клумб и холеных газонов около следующего дома оказалось бы что-нибудь другое, не столь сияющее и раздражающее своей неуместной гармонией. Все вокруг, от бордюра дорожки до горшков на подоконниках, было прямым, ровным, выстроенным в четких линиях и идеальных пропорциях. Сэму хотелось увидеть нормальное, кривое, поломанное бурей дерево вместо выстриженных кустов живых изгородей, ничем не отличающихся от своих пластиковых суррогатов. Даже собака, вышедшая на улицу для утренней пробежки, была вымыта и расчесана, прямо лоснилась от сытости и ежедневного ухода. Дом, часть которого снимал Сэм, на фоне других жилищ этой улицы напоминал заброшенную лачугу - скорее всего, потому, что хозяев было несколько, между собой они не общались, на территорию около дома не претендовали и тем более не собирались как-то ее облагораживать. Сэм был уверен, что обитатели Кипарисовой аллеи не потерпели бы остова старого грузовика в каких-то двадцати метрах от входа в их дом. Он неплохо знал этих людей; с ним постоянно делились своими проблемами отцы семейств, для которых вид человека, идущего на работу на своих двоих, был необычен. Узнав же, что Сэм работает в банке, они немедленно замолкали. Сэм понимал, что им очень хочется покрутить у виска пальцем, и только моральные устои не позволяют сделать этого незамедлительно. Зато дома каждый мистер Эдвардс будет рассказывать своей миссис Эдвардс про парня, который работает главным аналитиком в банке и при этом ходит на работу пешком. "Да, Пэм, он точно получает больше меня, но даже подержанную машину не удосужился купить!"
Впрочем, Сэм никогда не обращал особого внимания на мнения людей, которые были ему безразличны. По большому счету, никто, кроме родителей и участников его музыкальной группы, его не интересовал. Разносы мистера Джебсона игнорировал не только Сэм, каждый работник филиала знал, что когда Джебсон собирается сделать что-то действительно нехорошее, он говорит почти шепотом. Сэм опять представил себе гипертоническое лицо шефа и скривился.
Сзади послышался клаксон. Сэм подумал, что вряд ли это относится к нему, и не задерживаясь, продолжил идти. Раздалось еще несколько нетерпеливых гудков. Сэм обернулся. Ему сигналил "Линкольн". Черный, далеко не новый, и поэтому еще более внушительный. Автомобиль Джебсона, про которого он думал только что. Сэм попробовал придать своему лицу чуть более приветливое выражение, чем то, с которым он увидел начальника, и крикнул издалека:
- Доброе утро, мистер Джебсон!
- Давай, Норман, садись в машину, - почти по-приятельски проговорил шеф, после чего закашлялся, как обычно, когда он пытался не кричать.
- Одну минуту, мистер Джебсон!
Естественно, в машине Сэм оказался куда быстрее, чем через минуту; более того, он сел на сиденье рядом с Джебсоном, понимая, что раз уж начальник захотел сократить дистанцию между собой и подчиненным, лучше пойти ему навстречу. От Джебсона нестерпимо пахло дорогой туалетной водой. Галстук его, тем не менее, носил явные следы томатного соуса. Пепельница в машине была забита сигаретами доверху. Оглядевшись по сторонам, не зная, как бы поудачнее поддержать беседу, Сэм заметил несколько старых журналов на заднем сиденье, смятую обертку от чизбургера и упаковку никотиновой жвачки. Ничего нового, в общем. В банке все знали, что Джебсон дорогим ресторанам предпочитает местные бургеры и хот-доги, а курит столько, что уже пора было бы заработать рак легких. В машине было почти тихо; начальник терпеть не мог любой музыки. Кондиционер работал на полную мощность, так что Сэму даже захотелось запахнуть куртку поплотнее. Джебсон продолжал управлять машиной, полностью игнорируя присутствие своего подчиненного.
Впрочем, на первом же светофоре он прервал молчание серией вопросов:
- Норман, почему ты все время ходишь на работу пешком? Мне рассказали об этом, я сам решил узнать, в чем дело. Ты получаешь больше всех из сотрудников. В чем дело? Долги? Неудачные ставки? Алименты?
- Нет, ничего подобного. У меня неплохая сумма на счету в банке.
- Ты хочешь роскоши? Хочешь ездить на работу в лимузине? Или у тебя какие-то другие планы? Подумай сам, чем это оборачивается для банка. Люди видят, как сотрудник филиала вынужден почти час топать на работу. Думаешь, какой вывод они делают? Правильно, они думают, что я держу всех работников в черном теле, что я редкостный скупердяй, буду и их обирать, стоит их доверить деньги нашему банку. А ведь это далеко не так, ты знаешь. Я ведь взял тебя без опыта работы, без диплома, даже без поручительства. Да, я знаю твоего отца, мне было достаточно его слов, да и в деле ты оказался к месту.
Поскольку шеф не кричал, то вынужден опять был сделать паузу, чтобы прокашляться. Сэм мысленно пожелал, чтобы Джебсона поразил какой-нибудь несмертельный приступ. Начальник, конечно, чуть не лопнул от непривычных ощущений, назначив его в свое время на эту должность. Однако и платил он ему тогда чуть ли не треть от положенного, до сих пор зарплата Сэма не соответствовала объему проделанной им работы, благодаря которой принсвилльский филиал выдвинулся среди других местных отделений банка, а Джебсон получил благодарность от генерального директора. Впрочем, даже не это раздражало Сэма, а то, что шеф при первом же случае припоминал ему, что образования у него нет, а работает он в банке исключительно благодаря готовности Джебсона идти на риск и его дружбе с отцом Сэма.
- Так что, - начальник опять закашлялся, но тут же продолжил, - купи лучше машину, хотя бы не новую и в кредит, если тебе так уж жалко денег. Права-то у тебя есть?
- Нет, - спокойно ответил Сэм.
- Н-да, - выдохнул Джебсон и покачал головой. - Ты не голубой?
- В смысле? - удивился Сэм.
- Твои волосы, твоя странная одежда, да и вообще - даже в наше время молодой человек твоего возраста без прав был редкостью. Может, ты сатанист? Друг деревьев? Кто там еще бывает, я не в курсе современных увлечений.
- Нет у меня никаких особых таких увлечений. Просто я играю музыку...
- А, музыкант. Ну да, точно же, - прервал его Джебсон. - Именно. Понятно. Ну, хоть не голубой, и то ладно. А что, музыкантам мешают автомобильные права?
- Нет, просто у меня нет желания водить машину, когда я могу до всех необходимых мне мест добраться пешком.
- Странный ты человек, Норман. Очень странный. Если бы ты работал с клиентами, я бы тебя уже уволил. Хотя нет, я бы тебя на такую работу бы и не назначил. Но аналитик из тебя неплохой... свои деньги ты оправдываешь. Купи машину, получи права. А еще лучше женись и пригласи меня на свою свадьбу, может, я хоть раз в жизни увижу тебя в человеческой одежде.
- Да вроде пока нет у меня перспектив скорой женитьбы..., - неуверенно проговорил Сэм, понимая, что дает Джебсону веское основание считать его геем.
- Ха, это дело такое... Я со своей женой, помнится, тоже познакомился за три месяца до свадьбы... Тогда тесты на беременность как раз появились, - Джебсон криво усмехнулся. - Правда, я с ней развелся, когда сын вырос. Теперь думаю, что правильно сделал, к черту мне она сдалась...
Сэму стало не по себе от откровений начальника. Он понимал, что стоит Джебсону решить, что он позволил себе лишнего, как это обернется для него очередным сверхурочным заданием и несколькими тщательными разносами на утренних собраниях. С другой стороны, он не представлял, как можно аккуратно перевести разговор на другую тему, потому что это был и не разговор вовсе, а очередной монолог шефа на все темы подряд.
- Так что..., - видно было, что мысли Джебсона безнадежно утекли вдаль и он пытается вспомнить, к чему же это все было. - А, точно. В общем, найди себе девушку.
- Думаешь стать успешным музыкантом? Тогда тебе придется отказаться от идеи стать успешным финансовым аналитиком. Впрочем, поверь мне, девушки не меньше любят успешных финансовых аналитиков, чем музыкантов. Музыкальная карьера преходяща, а деньги считать люди в обозримом будущем будут все время. Ты подумай головой, вроде она у тебя работает пока. А то наркотиками-то быстро все выест в мозгу.
- Я в жизни не принимал наркотиков, - холодно ответил Сэм.
- Да что ты говоришь, - шеф, похоже, все-таки был в очень хорошем настроении. - Думаешь, я стар и ничего не понимаю. Сам курил травку в колледже... а что было ее и не покурить... Только сейчас старую добрую траву только черные курят. Белые люди белыми наркотиками балуются. А уж вы, музыканты, точно.
- Я контролирую собственную жизнь, - эту фразу Сэм обдумывал долго.
- Угу, - хмыкнул шеф. - Все так думают. Все вокруг. Я тоже так думал. А что бы так не думать? Вроде руль в руках, ноги свои, рот свой, что захотел, то и сказал, куда захотел, туда поехал. Ан нет. Ты это поймешь скоро, поверь мне. Поверь, Норман, я тебе зла не желаю и плохого не посоветую. Кстати, вот уже и офис.
Джебсон припарковал машину на свое постоянное место в левом углу стоянки. Они приехали существенно раньше начала рабочего дня. Обычно начальник опаздывал минут на десять, если задерживался дольше, все заранее готовились к его придиркам. Сегодня же, напротив, шеф был в своем хорошем настроении, не очень понятно, по какой причине. Это означало, что вместо бессмысленной и беспредметной ругани сотрудников на совещании ожидали длинные нравоучительные нотации о том, как бы следовало себя вести людям, которые были выбраны из тысяч, дабы представлять интересы банка в Принсвилле. Собственно, нотации начались уже в машине. Сэм поскорее выбрался наружу, где опять ощутил нестерпимо жгучее утреннее солнце, почти подбежал к дверям, но вспомнил о начальнике и задержался на ступенях. Подождав, пока Джебсон дотащит свое грузное тело до двери, он почти холопским жестом приоткрыл ее, удостоился одобрительного кивка, придумал два новых ругательства и зашел следом, постаравшись незаметно проскользнуть в свой кабинет.
Вообще-то "свой кабинет" - это было достаточно громко сказано. И без того небольшую комнату разделили перегородкой, создав два рабочих места для главного аналитика и заместителя начальника по кадровым и иным вопросам. Поскольку этим двоим не приходилось иметь дела с клиентами, то Джебсон не выделял деньги на ремонт и обустройство этого кабинета, компьютер был наполовину собран самим Сэмом, а кондиционер куплен в складчину. Вместе с Сэмом в кабинете обитал некто по имени Грег, который часто болел, а в рабочее время старался находиться где-нибудь в муниципалитете, так сказать, "по иным вопросам". Говорили, что Грег то ли внебрачный сын Джебсона, то ли брат его любовницы, но так или иначе, он никогда не появлялся на совещаниях и крайне редко занимался деятельностью, понятной окружающим.
Сэм не торопился начинать рабочий день. Большую часть работы он проделал за предыдущие четыре дня, в пятницу требовалось лишь завершить отчет и заполнить несколько стандартных форм. Зато в комнате была кофеварка, неплохой свежий кофе из Никарагуа, большая кружка, из которой Сэм пил эспрессо, а также круглый пушистый кактус, который стоял на мониторе. Растение приехало в Принсвилль вместе с Сэмом, оно уже несколько лет обитало около тех компьютеров, с которыми он проводил большую часть времени. Джебсон, естественно, не любил ничего живого в офисе, но этот кактус, похоже, не воспринимал как растение и никогда не обращал на него внимания.
Сэм распахнул окно, не доверяя кондиционеру в вопросе свежести воздуха. Его окно располагалось с внутренней стороны здания, куда солнце никогда не заглядывало, из него открывался вид на боковую стену и заасфальтированный внутренний дворик. Он включил все электроприборы в комнате, засыпал кофе в кофеварку и налил туда воду из бутыли. Раздался звук разозленной электродрели, сопровождающий приготовление эспрессо. Сэм избегал варить кофе, когда Джебсон спускался на первый этаж.
Перелив пол-литра крепкого кофе в кружку, он уселся в кресло, подкатился к окну, положил ноги на подоконник и лежал так, потягивая горькую черную жидкость. Ему просто необходимо было насытить кровь кофеином, иначе голова его отказывалась выполнять более-менее сложные операции. Сэм лежал с полуприкрытыми глазами; в его воображении возникали картины огромных, широких пространств, океанской глади, красных степей, величественных долин, безбрежных лесов, словно по контрасту с ограниченностью бетона перед ним. Иногда он думал, что стоило стать биологом-натуралистом, палеонтологом или кем-то еще в этом роде, заниматься абсолютно бесполезными вещами и путешествовать по безлюдным далям. А сейчас он думал, что совершенно не любит людей. Вообще. Ни в каком виде. Даже родителей Сэм предпочитал представлять себе двумя голосами в телефонной трубке. Его раздражала человеческая разумность, человеческая субъектность, отчужденность и странность других людей, бесконечно далеких от него, так же замкнувшихся в себе, в собственных мыслях и представлениях. Такие мысли обычно приходили к нему по утрам. Вообще-то окружающие считали его веселым, жизнерадостным парнем; это мнение он старался поддерживать, понимая, что так будет проще общаться. Даже его товарищи по группе не особенно понимали его, считая весьма талантливым и довольно забавным. Сэм давно махнул на это рукой; в конце концов, пока ему не мешали жить так, как его устраивало, можно было и принять эти правила общения. Главное, что покоя в его жизни было вполне достаточно.
С работы он уходил почти бегом. Несмотря на то, что Джебсон на собрании говорил не более пяти минут, не требовал от него отчета и день оказался прохладным. Может быть, благодаря этому Сэм сохранил больше энергии, чем обычно.