У нее нет глаз, но я знаю, она видит меня, каждую косточку в моем теле, каждый уголок моей души. А у меня не получается заглянуть ей в лицо, потому что у нее и лица-то нет. Есть только руки, длинные, серые, не из плоти, нет, а словно сотканные из густого тумана, дыма или чего-то наподобие того. Эти руки никогда не касались меня, но позавчера утром они приросли к моим плечам. И я не могу больше избавиться от них, оторваться от цепких пальцев, которые уже внутри меня и понемногу приближаются к моему сердцу.
Схизма никогда не появляется ночью или днем. Ее время - это утро. Серое,тягучее, плавное, лишенное солнца и жизни, утро, когда улицы города прикрыты белесым воздухом, словно пеплом. И кожа ее тоже подобна пеплу - холодная и словно рассыпается под пальцами. Не самые приятные ощущения, но только так я могу вырвать ее руки из своих плеч, пока полностью не взошло солнце. Мне почему-то казалось, что дневной свет ее не пугает, как не пугает и тьма, она - словно зыбкая грань между ними, место, где реальность раскалывается на день и ночь.
Схизма.
Раскол.
Не я прозвал ее так, и не она сама назвалась мне. Она всегда молчит, ей нечем говорить. Я просто знал, что она Схизма, знал об этом с того самого дня, как впервые увидел ее. Это произошло полгода назад, после смерти моей мамы. Мой отец всегда издевался над ней, а она терпела, терпела всю жизнь, вместо того, чтобы бороться с ним, и таяла, как свечка, из года в год. Но однажды он перешел все границы и убил ее, ослепленный очередной своей пьяной вспышкой ярости. Я цеплялся в этот момент за его руки, умоляя прекратить, но он просто отшвырнул меня, а затем мне на лицо брызнула кровь моей матери.
С того-то дня и появилась Схизма. Сперва она лишь размытым рисунком проступала на стенах, но шло время, и она становилась четче, рельефнее. Вытащила из стены свои руки и принялась тянуть их ко мне.
Что же я делал прошлым утром? Я не знаю. Я, правда, не могу сказать, что я делал. Ее руки снова вросли мне в плечи, но я больше не мог вырвать их из себя - ее пальцы коснулись моего сердца и я оцепенел. Я не мог пошевелиться, не получалось сопротивляться. Потом она запела. Оказывается, у нее чудесный голос, несмотря на то, что нет лица.
Голос моей мамы.
Она пела мою любимую колыбельную, с которой до десяти лет мама укладывала меня спать, и которую я не слышал уже два года - отбитые легкие не позволяли матери больше петь, она кашляла и хрипела.
Я уснул. Безмятежно и уютно, как засыпал в детстве, как будто не было в моей жизни ничего такого, что могло бы огорчить меня. И мне снилось что-то серое, легкое и пушистое, словно облако.
А потом...
Потом я проснулся.
Вот и все. Больше я ничего не знаю.
Ничего не знаю...
Знаю лишь, что уже прошло одно утро, но Схизма не приходила. Я думаю, она уже не придет.
- Что вы скажете, Михаил Степанович?
Полноватый мужчина средних лет, облаченный в серый твидовый костюм, поверх которого был накинут чистый медицинский халат, тяжело вздохнул и несколько помедлил с ответом. Капитан милиции, сидящий неподалеку, нахмурился.
- Шизофрения в таком юном возрасте всегда печальна. Мальчик утверждает, что ему являлось чудовище из стен, которое и заставило его совершить преступление.
Милиционер покачал головой.
- Он действительно болен? Или это лишь уловка, чтобы избежать ответственности за убийство?
- Нет-нет, - глаза доктора были полны печали. - Он не просто это утверждает. Он верит в это. В психиатрической практике полно таких случаев, когда люди убеждены, что кто-то или что-то управляет ими, и они действительно могут в такой момент не помнить, что и где они делают.
Капитан коротко кивнул и поднялся со стула.
- Значит, не из мести за мать он убил своего отца? Да еще и с такой жестокостью...
- Я видел фотографии тела, они прилагались к материалам дела, - задумчиво протянул Михаил Степанович. - В здравом рассудке так надругаться над трупом - непосильная задача для двенадцатилетнего подростка, по сути, еще ребенка.
- Причины?
- Причины? Мальчик жил в неблагополучной семье. В таком юном возрасте психика крайне ранимая, а его мать погибла от рук его отца прямо у него на глазах. Ему пришлось жить с этим. Быть может, он и не осознавал, насколько глубоко в нем жива ненависть к отцу. Это чудовище, о котором он рассказывал...
Доктор повернулся к экрану небольшого телевизора, на котором застыло лицо миловидного белокурого мальчишки с записи разговора, который Михаил Степанович только что демонстрировал капитану полиции, ведущего дело о жестоком убийстве Валикова Анатолия Сергеевича его собственным сыном, Валиковым Эдуардом Анатольевичем, задушившим своего отца прямо в одиночной тюремной камере, где тот отбывал срок за убийство жены. Задушившим, а затем распотрошившим его.
- Это чудовище является олицетворением его ненависти. Раскола в его душе. Сперва она была не слишком четкой и осязаемой - ужас, стресс путали мальчика. Но это чувство росло, укоренялось и вот, однажды оно достигло своего пика. Как апофеоз - самолично убил своего отца. Теперь же ненависти не осталось, и монстр ушел.
- Однако, - задумчиво пробормотал капитан. - Мы все еще не установили, каким образом мальчик оказался в запертой на ночь камере рано утром. Пока что все наши догадки рушатся при их проверке, как карточный домик.
- Что ж, - развел руками Михаил Степанович, провожая милиционера. - Узнать это - ваша работа.
Когда дверь за служителем закона закрылась, доктор снова сел пересматривать видеозапись их утреннего разговора с Эдиком.
Что-то ему не нравилось на этой записи. Что-то тревожило.
Скорее всего, это была серая дымчатая фигура за спиной мальчика.
Фигура без лица.