Коледин Василий Александрович : другие произведения.

Юность в яловых сапогах

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ЮНОСТЬ В ЯЛОВЫХ САПОГАХ*.
  
  • - Яловый (яловичный) - сделанный из шкуры молодой коровы. Здесь важен именно возраст. В. И. Даль определяет такую кожу как промежуточную между опойком (из шкуры телёнка) и юфтью.
  
   ЧАСТЬ 1.
   ГЛАВА 1.
   День 860 от КМБ.
  
  Зима. Для наших краев, она нынче на редкость холодная и снежная. Сейчас чуть больше трех часов ночи, но я не сплю. Я лежу на железной кровати и мне не спится, несмотря на дневную усталость и многолетний недосып. Кругом разлилась глубокая и тихая ночь, а я не сплю. Если прислушиваться, то слышны стоны и похрюкивания с соседних спальных уголков самого большого кубрика моей любимой казармы. Ровные ряды железных "прокрустовых лож" много раз разрываются проходами через каждые две, сдвинутые вплотную кровати. Рядом на соседней железной конструкции, сдвинутой вплотную к моей, тихонько посапывает Стас. Он лежит на спине, но, тем не менее, не храпит. Я знаю об этой его особенности, которой завидуют почти все мои товарищи, вернее они завидуют мне, как соседу такого таланта.
  Яркий чуть голубоватый свет слепит мои усталые и полусонные очи. Чёртов фонарь светит прямо в глаза и мне никак не удается увернуться от его навязчивого света. Только изредка порывы ветра гнут пирамидальный тополь к фонарю и тогда его густые, но голые, прижатые к стволу ветки, между которыми застряли снег и лед, дают очень кратковременное успокоение моим уставшим за день глазам. Этот фонарь не дает покоя не только мне. Периодически, раз в неделю-две, кто-то с третьего этажа разбивает его многоваттную лампу и тогда я сплю спокойно всю ночь и несколько последующих. Однако с завидным упорством через пару дней и спокойных ночей с настойчивостью, которой можно только позавидовать, фонарь начинает вновь светить. По приказу командования батальона из каптёрки роты достается новая лампа и кто-то из дежурной смены ее вкручивает на положенное ей уставами и командирами место. Почти ежедневно на батальонном построении перед разводом на занятия комбат грозится выловить вредителя, но каждый раз тот удачно уходит от ответственности, погони и слежки, оставаясь неузнанным, а я, когда все на время успокаивается и уже кажется, что фонарь будет светить вечно, вскоре перед тем как уснуть слышу звон разбитого стекла и грохот закрываемого окна. После чего вновь наступают мгновения блаженства.
  Мне тепло и очень уютно, но как-то тяжело, что-то давит на меня сверху. Приподняв голову, я понимаю, что давит на меня. Поверх тонкого солдатского одеяла лежит моя шинель. Хлястик с одной стороны отстегнут и от этого площадь шинели увеличилась почти вдвое, накрывая не только мои ноги, но и все тело до подбородка и мочек ушей. Хорошо, что я всё-таки распорол место где по совету Вадьки как-то перед увольнением сшил две противоположные складки. Правда, я исполнял приказ Плавинского, который заметил это нарушение формы одежды. Странно, но я вечером не брал шинель. Тогда откуда она оказалась на мне? Стас. Он тоже укрыт своей шинелью. Видимо, это он взял шинель себе, а заодно взял и мою, укрыв ею и меня. Вот такая вот у нас дружба. Я почему-то улыбаюсь, зеваю и поглубже залезаю в теплое пространство под одеялом, поджав ноги к животу.
  Ветер тихонько посвистывает в заклеенном окне. Как бы мы ни старались качественно приклеить бумажные полоски к деревянной раме окна, у нас ничего путного не выходит, клейстер не то средство, что надежно притянет бумагу к щели и прекратит несанкционированный доступ холодного воздуха в казарму. Надо бы уснуть. Завтра я заступаю в наряд и практически сутки спать у меня не получится. Наряд по роте самый мой не любимый, впрочем, не только мной он не любим, но и многими моими боевыми друзьями. Послезавтра сменюсь и на следующий день должен буду пойти в увольнение. Но отпустят ли? Плавинский вчера "взял на карандаш", когда проверял уборку закрепленной за отделением территории и не встретил на ней никого кроме Тупика. Раздул из мухи слона и пригрозил лишить нас четверых увольнения. Это не наряд, но наказание куда более болезненное и неприятное, ведь тебя лишают возможности выйти в город и вздохнуть воздухом свободы. Одна надежда на то, что в субботу он не будет дежурить и в расположении роты не появится. Хотя он приличная скотина и может передать свой запрет дежурному офицеру, такое уже бывало ни раз.
  Наконец, усталость, скопившаяся за последнее время, и тепло двойного покрывала побеждают меня, и я плавно засыпаю. Я редко вижу сны. Раньше, до училища они мне снились, и я их даже помнил, но вот уже третий год, как сон превратился лишь в полное беспамятство...
  - Ротааа! Подъём! Форма одежды номер четыре! - отчего-то неожиданно и внезапно слышу я голос старшины. Я не понимаю, почему так рано и сколько прошло времени, но мне кажется, что прошло всего несколько минут с моего ночного бдения.
  Загорается свет, и мы дружно начинаем подниматься, кто быстро, кто еще совсем сонный, медленно и неохотно. Форма одежды номер четыре означает, что на зарядку мы побежим в кителях и шапках. Слава Богу, не с голым торсом, - думаю я, а Вадька, натягивая сапог на ладно обмотанную портянку, озвучивает мои мысли, которые, впрочем, схожи с мыслями всех курсантов. Я тоже накручиваю все еще чистый желтоватый байковый и новый кусок ткани, но уже успевшей пропахнуть гуталином и яловой кожей. Хотя признаюсь, мне нравиться крутить портянки, у меня это получается виртуозно, и они еще долго не разматываются в моих сапогах.
  - Ротааа! Становись! - протяжно командует старшина и мы нехотя выстраиваемся вдоль кроватных рядов, в свободном пространстве длинного коридора, сначала первое отделение, потом второе, за ним третье и четвертое. За нами стоит уже второй взвод, это все, кто проживают в нашем большом кубрике. Третий и четвертый взвод имеют свои кубрики. В нашей роте или по гражданскому - на курсе, восемь учебных групп - по две во взводе, поэтому у нас четыре взвода, три - штурманов боевого управления, а один - летчиков-штурманов. Каждая группа делится в свою очередь на два отделения. Вообще в роте у нас около ста двадцати человек. У нас такие роты называют "китайскими". Почему в роте около ста двадцати человек, а не точно? Потому, что взвод летчиков-штурманов постоянно находится в наборе, периодически в нем появляются новые курсанты. Даже командир роты не всегда знает точно свой личный состав и всегда сверяется со списком. Курсанты четвертого взвода, это те, кто списывается с летного отделения училища, бывшие "летуны". Списываются они по разным причинам: по профессиональной непригодности, по состоянию здоровья, по неуспеваемости, но последнее, это исключение. Больше, конечно, по состоянию здоровья. Бывают случаи, когда списанные курсанты-летчики изъявляют желание учиться на штурманском отделении по курсу офицеров боевого управления, но таких единицы. Некоторые и вовсе почти сразу отчисляются из училища и отправляются на гражданку, где поступают в институты, либо еще год бьют баклуши.
   Я стою во второй шеренге, потягиваюсь и зеваю. Очень не хочется бежать на зарядку. Именно в такие минуты жалеешь, что ты не в наряде. Старшина что-то выясняет у дежурного офицера. Сегодня дежурным командир второго взвода старший лейтенант Гвозденко, бывший выпускник нашего училища штурманского отделения, вернувшийся из боевого полка на должность воспитателя, взводного офицера. Посмотрев налево, я не вижу рядом с собой Боброва, обычно находящегося в строю рядом. Странно, - думаю я, - он не был в наряде. Потом я смотрю на его кровать и мне становится весело. На железной спинке его кровати, там, где по уставу располагаются ноги военнослужащего, одеяло и шинель откинуты так, что создается бесформенная высокая куча. Только приглядевшись можно догадаться, что под ней, свернувшись калачиком, лежит мой четвертый друг и досматривает прерванный было сон.
  - Напра-во! - зычно командует старшина и мы выполняем его приказание. - Бегом марш!
  Рота, семеня и гулко стуча сапогами по натертому мастикой паркету, пробегает мимо осоловелого дневального и спускается по лестнице в морозное еще совсем темное утро. Шесть часов пятнадцать минут утра.
  По пути к плацу из отделения исчезают еще несколько человек. Вадька на лестнице вместо того, чтобы спускаться вниз, сразу же направился вверх на третий этаж и там притаился среди еще двух нелюбителей побегать по морозному снежному стадиону. Между прочим, это самое опасное место для желающих "откосить" от утренней зарядки. Зная все повадки курсантов, так как сам так поступал, Гвозденко, бывает, поднимается на третий этаж и ловит хитрецов, записывая их в свой блокнотик и потом отправляя все-таки на зарядку. Но бывает, что все проходит, как нельзя удачно и гладко, никто их там не ищет и по возвращению роты в казарму они пристраиваются к нам. Тупик, выбегая из подъезда, поворачивает вправо резко исчезает за углом казармы. Где он собрался прятаться на время зарядки, мне неизвестно, но стоять за домом на морозе и просто курить меня не прельщает, я бегу вместе со всеми на стадион в строю поредевшей роты и делаю несколько кругов по беговой дорожке.
  Мы бежим в неполном составе роты, еще больше поредевшей при достижении стадиона, пар от горячего воздуха, выдыхаемого нашими молодыми грудными клетками, поднимается над стадионом. В первых рядах бежит старшина и о чем-то разговаривает с нашим отличником Федей, высоким курсантом из нашей учебной группы, отличником во всех отношениях. За нашей ротой пристраивается другая, двадцать четвертая, это курс на год младше нас, мы их зовем "тиграми". Почему? Они очень дисциплинированы и командиры батальона не нарадуются на них. Как говорят наши острословы: они рвут задницы, как тигры.
  На втором круге возле площадки с тренажерами внезапно вырастает суровая фигура командира роты капитана Чуева. Он одет в шинель и его шапка натянута на голову так, что верхняя часть ушей залезла под нее. Между прочим, так уши мерзнут меньше, я проверял. Когда рота пробегает мимо него, он внимательно вглядывается в наши лица и в своем уме пытается вычислить кого нет на зарядке. Те, кто присутствует, замедляют перед ним шаг и смотрят прямо ему в глаза, всем своим поведением говоря ему: "смотри, я здесь! Отметь меня!" Да, не повезло Вадьке и Боброву, - думаю я. Значит, их могут лишить увольнения, хотя Чуев не злопамятный и в блокноты не записывает. Если ты ему попался с каким-нибудь проступком, то остается надеяться, что он просто не вспомнит о тебе. Такое бывает и поэтому к нему особой злости мы не испытываем, такой, как к Плавинскому или Гвозденко.
  Сделав заключительный круг, рота останавливается и по команде все того же старшины делает различные упражнения. Каждое имеет свое название, из всех мне больше всего нравиться название "солдатская мельница", глупее я ничего не слышал. Однако, отдаленно оно и вправду напоминает работу ветряной мельницы, но это только если ты обладаешь приличной фантазией.
  Наконец, время, отведенное на утреннее развлечение, заканчивается и мы дружно стучим сапогами по лестничным проемам, где к нам присоединяются умники с третьего этажа.
  - Нас не вычислили? - спрашивает у меня Вадька.
  - Чуев считал... - отвечаю я уже бодрым и проснувшимся голосом.
  - Чёрт! Надо было бежать.
   Я ничего на это не говорю, а только пожимаю плечами, каждый сам выбирает то, как ему поступать. Но у Вадьки еще теплится надежда на то, что его отсутствие останется незамеченным. Однако она тает, когда вошедший с мороза Чуев, раскрасневшийся и прокуренный, подзывает к себе сержантов замкомвзводов и дает им листок бумаги с количеством людей от их взводов, принимавших участие в утренней зарядке. Значит, те должны отчитаться кто и по какой причине отсутствовал на зарядке. А это в свою очередь значит, что Вадьку сдадут с потрохами, как бесстыдного прогульщика и сидеть ему в воскресенье в расположении роты.
   Из своей половины тумбочки я вынимаю умывальные принадлежности, закидываю на плечо белое вафельное полотенце и спешу в умывальник, так как ограниченное количество кранов не позволяет расслабиться. Иначе можно проторчать в очереди и не успеть все подготовить к новому рабочему дню. Мне повезло, когда я захожу в помещение, освобождается раковина с краном без барашка, но тем не менее рабочим, из него тонкой струйкой течет холодная вода. Впрочем, другой и быть не может, мы лишены блага горячего водоснабжения и все приходится делать только холодной: и стирать, и умываться, и голову мыть, когда не попадаешь в баню.
  - За тобой никого? - спрашивает меня Тупик.
  - Нет.
  - Скажи, что я за тобой, - бросает розовощекий юноша и убегает за зубной щеткой и пастой.
   Через две раковины от меня плещется Вадька, а рядом со мной Строгин, наш помощник командира взвода.
  - Вадька, - обращается он, сплюнув пенную воду, к моему товарищу, - ты где был на зарядке?
  - На территории... - отвечает хитрый курсант.
  - А разве ты должен был идти?
  - Так, моя очередь...
  - Но я ведь тебя не назначал, - говорит сквозь полотенце Строгин.
  - Ну, не знаю, я подумал, что моя очередь, - настаивает Вадька.
  - Ладно, отмечу, что был на территории, - машет рукой замкомвзвода и уходит в кубрик.
  Вадька опять выходит сухим из воды. Это его фирменная черта. Что бы он ни сделал, какой бы "косяк" не допустил, он практически всегда остается без наказания. Об этом знают все. И если в какой-нибудь афере участвует Вадька, то можно смело к ней присоединяться, в итоге все пройдет успешно, он залог удачи.
  Я ухожу, а мое место занимает Тупик. В кубрике тепло и пахнет портянками. Стас подшивает подворотничок. Он использует прежний кусок белой материи, только складывает ее другой стороной. Менять каждый раз новый подворотничок дело хлопотное и бесполезное. Так мы делали на первом курсе. Со временем мы приноровились использовать для этой цели один кусок материи, но побольше и сворачивать его в несколько слоев, меняя каждый раз только стороны этого куска, таким образом мы добиваемся всегда чистой белой материи, прилегающей к шее. Правда от этого белая прокладка между воротом кителя и шеей кажется очень толстой, но командиры на это не обращают внимания, так как в уставе о толщине подворотничка ничего не сказано.
  Мне менять подворотничок нет необходимости. Во-первых, он у меня еще чистый, я его подшил только вчера утром, а во-вторых, мне вечером заступать в наряд, а на разводе наш внешний вид всегда проверяют, поэтому я решил подшиться уже вечером. Я сижу на табурете и смотрю в темноту пришедшего дня. Ненавистный ночью фонарь, сейчас не раздражает, а вырывает из ночи кусок плаца и памятник вождю мирового пролетариата. Тот безучастно стоит спиной ко мне и протягивает правую руку к фонарю, словно меняет в нем лампочку. Мне отчего-то грустно. Вспомнил дом и остро захотелось зайти в квартиру, переодеться и никуда не ходить, а только поесть и поспать и так несколько дней.
  Мой портфель давно собран и лежит на полке у вешалки с шинелями, рядом с другими. Я подхожу и забираю его. У меня есть около двадцати минут свободного времени, и я могу почитать Ремарка. Его у нас читают все. Началось повальное увлечение этим автором с Вадьки. Прочитав "Трех товарищей", он передал книгу Бобру, Боброву, и понеслось по всему взводу, потом по всей роте. В итоге мы перечитали все изданные романы. Я сейчас читаю "Черный обелиск". Открыв книгу на заложенной странице, я мгновенно вместо стабильной советской "эпохи застоя" погружаюсь в нестабильную послевоенную Германию двадцатых годов.
  - Вадька, по сусекам поскреби! - где-то вдалеке, совсем из другого мира слышу я голос Стаса.
  - Только сгущенка осталась, - отвечает наш Тихорецкий казачок.
  - А всё остальное?
  - Съели!
  - Всю посылку?!
  - Так я вам говорил: меньше жрите! А вы накинулись словно с голодного края! Вот все и сожрали!
  - И козинаки?!
  - Нет, они пока остались, - успокоительно отвечает Вадька.
   Козинаки - это фирменный продукт Вадьки. Он из Тихорецка и там, видимо, есть "козинаковый" завод. Родители нашего друга имеют какое-то отношение к нему и поэтому мы не знаем нужды в козинаках. По мере истощения запасов происходит их пополнение. Вообще, козинаки представляют собой плитки спрессованных подсолнечных семечек, залитых сладкой патокой. Я не скажу, что это какое-то чудо продукт, но он сытный, а для курсанта это многого стоит. У нас договоренность: наши родители присылают провиант нам по очереди. Поскольку мы со Стасом местные, то наши родители приносят пищу обычно в выходные, либо это делаем мы сами, возвращаясь из увольнения. Тихорецкие же ребята получают коробки раз в две недели и тоже чередуются между собой. Если мы вносим в наш "конгломерат" исключительно свежие продукты с небольшим сроком годности, то из Краснодарского края поступают долгосрочные, консервированные и засоленные: - сало, копченые колбасы, консервы мясные и вот эти самые козинаки. Последние всегда уложены стопкой и завернуты в газету. Вадька их припрятывает, и мы обычно их съедаем в самую последнюю очередь.
  - Ладно, хоть банку сгущенки возьми! - просит Стас.
  - Ладно, возьму...
   Старшина командует построение. Я прячу книгу и иду одевать шинель. Через пять минут рота спускается к подъезду, строится повзводно и начинает движение в столовую. Чуев плетется за нами.
  - Старшина! - кричит он сипло. - Песню!
  - Ро-та, запе-вай!
   Мы, матерясь кто про себя, кто вслух шепотом, затягиваем ротную нашу строевую "кричалку", выбранную нам еще первым командиром роты на курсе молодого бойца:
  
  Путь далек у нас с тобою,
  Веселей, солдат, гляди!
  Вьется знамя полковое,
  Командиры впереди.
  
  Солдаты, в путь, в путь, в путь!
  А для тебя, родная,
  Есть почта полевая.
  Прощай! Труба зовет,
  Солдаты - в поход!
  
  Каждый воин, парень бравый,
  Смотрит соколом в строю.
  Породнились мы со славой,
  Славу добыли в бою.
  
  Пусть враги запомнят это:
  Не грозим, а говорим.
  Мы прошли с тобой полсвета.
  Если надо - повторим.
  
  Солдаты, в путь, в путь, в путь!
  А для тебя, родная,
  Есть почта полевая.
  Прощай! Труба зовет,
  Солдаты - в поход!
  
  У нас нет запевал, поэтому все куплеты и припев мы орем вместе. Я кричу со всеми, но стараюсь не петь, а именно кричать, невпопад и совсем не в ноты, если так можно сказать о строевой песни. Вадька тот вообще молчит, а Бобер идет и о чем-то разговаривает с Тупиком.
  Перед столовой рота останавливается и каждый взвод начинает по одному просачиваться в хорошо прогретое помещение столовой. Мы четверо: Стас, Вадька, Бобер (Бобров) и я садимся за свой стол. На завтрак сегодня, впрочем, как и всегда, какая-то каша в алюминиевом котелке, сказать точно из чего эта вязкая жижа, я затрудняюсь, четыре кусочка сыра и четыре кругляшка масла сливочного. Запивать все это мы должны кофейным напитком "ячменный" - кофе из цикория, который уже не горячий, а всего лишь теплый стоит в чайнике на столе. Вадька достает из своего настоящего штурманского портфеля, не то, что у меня и Стаса, банку с синими и голубыми зигзагами и умело вскрывает ее столовым ножом. Потом он ставит ее в центр стола, и на правах хозяина банки первым запускает отчет, вычерпывая сладость чайной ложкой. Только после этого мы по очереди начинаем погружать в нее свои чайные ложки. Вадька, Стас, Боб, я и опять Вадька, Стас, Боб и я, и так пока банка не пустеет, вычерпанная почти до блеска. Нарушать очередность нельзя! И пропускать или задерживать друзей не желательно. Все делается строго по правилам, установленным еще в первые месяцы учебы. Сладкая тягучая субстанция - единственная вкусная пища за весь день. С ней даже цикорный кофе кажется вполне пригодным для употребления.
  Завтрак длится недолго, поскольку мы задержались с утренним построением. Уже через десять минут старшина извещает, что пора закончить прием пищи, рота встает и выходит строится во дворике столовой. Все это мы теперь проделываем быстро, поскольку последние из батальона, остальные уже стоят на плацу. Быстрым строевым шагом мы следуем к остальным и с марша наши взводы вписываются между двадцать второй и двадцать четвертой ротами. Двадцать вторая рота - это четвертый курс, с ними у нас вполне дружественные отношения в отличие от двадцать четвертой роты.
  - Равняйсь! Смир-на! - кричит дежурный по батальону, это наш Чуев, и, чеканя шаг, движется к командиру батальона, нетерпеливо до этого стоявшему в сторонке. - Товарищ полковник, батальон для развода на занятия построен! Командир роты, капитан Чуев!
  - Вольно!
  - Вольно! - вторит Чуев.
   Мы расслабляемся и ждем на уже легком морозе монолог с похожими на матерные слова звуками почти после каждого слова. Он напутствует нас на занятия, ведь скоро конец семестра и всем предстоят экзамены, а потом и долгожданный зимний отпуск. Высказав все, что он думает об учебе комбат командует:
  - К месту учебы, повзводно, дистанция двадцать шагов, шаго-ммарш!
   Сегодня оркестр не играет, а только два барабанщика из музроты задают ритм уходящим к учебному корпусу ротам штурманов боевого управления. Коробки военных студентов в серых шинелях с голубыми погонами на которых желтеют две полоски по краям, а в центре буква "К", маршируют мимо начальника факультета в полковничьих погонах.
  - Рот-та! Смир-рна! Равнение на право! - и мы, повернув головы куда сказано, прижимая руки к туловищам, вбивая всю свою военную силу в очищенный от снега асфальт, проходим мимо.
  - Воль-на! - кричит впереди идущий Чуев. Он отскакивает в сторону и идет уже сбоку от строя, сопровождая нас до учебного корпуса.
   Перед ступеньками храма науки нас распускают, строй разваливается, и курсанты моментально превращаются в студентов. Кто остается на ступеньках курить, кто идет в раздевалку. Недавно гулко пустое здание наполняется людьми в форме. Погоны, погоны, погоны, портфели, шум, гам острый запах гуталином начищенных и сверкающих сапог. Коридоры словно кровеносные сосуды наполняются током лейкоцитов, красных кровяных тел, только в нашем учебном заведении кровь голубая. Авиация - это вам не пехота! Это самые интеллигентные войска. И готовят в нашем училище элиту советских войск.
  У нас первая пара научный коммунизм. Я люблю все предметы, связанные с историей, пустой болтовней и возможностью "полить воду", это, по уверению моих товарищей, у меня выходит очень даже неплохо. В кабинете мы располагаемся за столами и ждем преподавателя. Сегодня лекция, а значит можно вздремнуть. Ученый муж будет монотонно читать прописные истины, и угроза опроса полностью отсутствует.
  Я располагаюсь на предпоследней парте, опередив Тупика и Фому. Последний подсаживается к Юрке, сидящему тоже на предпоследней парте, но в ряду у окна. Со мной сидит Стас. Я достаю Ремарка и пока не наступила пара продолжаю жить событиями маленького городка. Однако время пролетает быстро и не успел я закончить главу, как звенит звонок и в аудиторию входит молодой подполковник - преподаватель научного коммунизма. Я прячу книгу в парту и вместе со всеми встаю. Мы приветствуем его стоя и после "здравия желаю, товарищ подполковник" садимся и приступаем к конспектированию лекции. Самое скучное и занятие - это запись слов, произнесенных лектором. Есть учебник, в котором можно прочитать все то, что озвучивает преподаватель, но мы все равно должны писать за ним, пачкая тетради и совсем не вдаваясь в смысл им сказанного.
  Через пятнадцать минут я охладеваю к теме и уже не пишу, а делаю вид, что пишу, водя рукой по чистому листу тетради. Так мне кажется преподаватель не обращает на меня внимание. Я скучающе осматриваюсь. Многие курсанты делают тоже самое, что и я. Стас спит и его рука выводит "диаграммы сна" - точки, кривые линии после первой буквы, которую можно еще кое-как разобрать, какие-то черточки и запятые, далеко спускающиеся в конец листа. Такие конспекты есть почти у всех курсантов. Хотя, пожалуй, кроме нашего отличника Феди. Он напряженно слушает лекцию и не позволяет себе спать.
  Случайно мой взгляд встречается со взглядом Фомы. Он смотрит на меня не моргая. Мне отчего-то становиться не по себе. Что-то в его взгляде неприятное, неуютное и совсем неестественное. Но что, я понять не могу. Не выдержав его пристального взгляда, я отворачиваюсь, но через минуту вновь смотрю на Фому. О, Господи! Мне становится весело. Я, наконец, понимаю в чем дело! Фома смотрит на меня не своими глазами! Видимо перед лекцией, он вырезал глаза из какого-то журнала. Они приблизительно его размера и полностью покрывают верхнее веко. Наклеив их себе на закрытые веки, он спокойно спит, оперев голову на руку. Иногда голова соскакивает с руки и вот это-то движение меня и привело к догадке. Тупик тем временем не спит, он развлекается, видя, что его товарищ подвержен глубокому бессознанию, напарник старается вычислить в каком направлении будет совершен следующий бросок головы и подставляет в том месте авторучку. Однако в самый последний момент голова Фомы не долетает до острия ручки и все повторяется вновь. Это занятие, наконец, Тупику надоедает, и он переходит к другому развлечению. Видя, что Фома так крепко уснул, что из уголка его рта стала сочится слюна, Тупик нарывает листок из тетради на мелкие кусочки и аккуратно приклеивает их по руслу течения слюны. От этого зрелища нам всем рядом сидящим и внимательно наблюдающим за происходящим, становится совсем весело, так, что мы нечаянно привлекаем внимание преподавателя.
  - Кто спит, смир-на! - неожиданно рявкает подполковник, сменив монотонный голос.
  Трое курсантов, в том числе и Фома вскакивают со своих мест. Мы же, кто не спит, остаемся сидеть за своими партами и смеемся над сонными лицами своих товарищей.
  - Не спать! - приказывает им подполковник. - Садитесь и продолжайте конспектировать, пожалуйста. Итак, исходя из основных положений работ К.Маркса, Ф.Энгельса, В.И.Ленина, мы не можем не признать, что подход к определению объекта познания и предмета исследования теории научного коммунизма как социально-политической концепции марксизма должен быть, прежде всего, классовым и деятельностным. При анализе необходим акцент на роль и значение субъективного фактора (в его единстве с объективными условиями) революционного переустройства общества на принципах социализма и коммунизма...
   Далее преподаватель переходит на свой обычный спокойный, монотонный, "пономарский" голос, и мы возвращаемся к своим прежним занятиям и развлечениям. Лекцию никто больше не пишет, даже Федя сидит в задумчивости, грустно уставившись в окно. Стас снова чертит ручкой кривые сна, а я тихонько достаю из портфеля Ремарка, кладу его на колени и погружаюсь в более интересное занятие.
  
   * * *
  
   Я сижу в туалетной кабинке со спущенными штанами и тихонько курю. Рядом через стенку сидит Тупик. Он заступает вместе со мной дневальным по роте. Вообще-то должен был идти другой курсант, но в последний момент его поменяли на Тупика. Так приказал Чуев. Впрочем, Тупик не очень расстроен, зато он в воскресенье уйдет в увольнение с "ночевой". В туалете тихо, как и во всем помещении роты. Рота ушла на "сампо" - самостоятельную подготовку, это что-то вроде времени для выполнения домашнего задания и подготовки к занятиям следующего дня. У нашего взвода в учебном корпусе имеется свой кабинет, в котором мы до восемнадцати часов проводим время, кто праздно, кто на самом деле читает конспекты и учебники. Но, конечно, большинство из нас не занимаются, а либо спят, либо играют в преферанс, либо читают художественную литературу.
   Те же, кто заступает в наряд, освобождаются от этого мероприятия. Им по уставу полагается отдых перед нарядом и непосредственное время для подготовки к нему: подшить подворотничок, повторить положения строевого устава, в общем в каждом конкретном случае подготовка к наряду имеет свои особенности. Но пару часов сна - дело святое. Здесь уж можно смело расправлять койку и ложиться! Никто не придерется, ни взводный, ни ротный, ни даже комбат. Единственный недостаток - малое время. В семнадцать часов тебя разбудят, и ты продолжишь готовиться к наряду. Заступление в наряд происходит в восемнадцать часов.
  - Оставь покурить, - просит меня Олег.
  - А ты что не взял?
  - Я еще не купил. Сейчас пойду в чайную...
   Я докуриваю до половины и просовываю руку с бычком в щель двери кабины. Дверца кабины рядом открывается и Тупик забирает мою сигарету.
  - Спасибо...
  - Травись на здоровье!
   Надо признаться, курить в туалете строго запрещается. Офицеры часто заглядывают сюда и ловят курильщиков со всеми соответствующими последствиями. Но, во-первых, мы и так идем в наряд и наказание нам не грозит, а во-вторых все ушли на совещание к комбату и в ближайший час рота предоставлена сержантам и старшине, которые сами часто курят в туалете и не смеют стучать о подобных случаях командованию. Кроме того, мы открыли окно и дым быстро улетучивается в морозный воздух, правда есть и побочный эффект - поддувает холодным ветерком по нашим голым задницам.
  - Кто идет дежурным по роте? - спрашиваю я соседа, над кабинкой которого поднимается облако сигаретного дыма.
  - Кто-то из второго взвода...
  - Хреново...
  - Ага...
   Мы недолюбливаем сержантов второго взвода, потому что считаем их уж очень исполнительными. Куда лучше наши или из третьего взвода. С ними все намного проще и к своим обязанностям они относятся с усталой обреченностью, совсем без рвения. Это от того, что во втором взводе все сержанты бывшие "кадеты" - мальчики окончившие Суворовские училища. А эти люди не видели детства и к нам, окончившим десять классов в обычной школе, они испытывают зависть отчего всегда пытаются подчеркнуть свое якобы превосходство.
  - Кто у нас третий? - спрашиваю я Тупика, поскольку он всегда знает чуточку больше других.
  - ШОшник...
  - Блин! - мне совсем не нравился состав нашего наряда.
  - Да ладно! Нормально! Зато Чуев не будет придираться, - умиротворенно отвечает Тупик. Он считает, впрочем, я тоже заметил, что командование хорошо относится к сержантам второго взвода и наряды с ними всегда проходят гладко.
   Наконец, мой сосед докуривает почти до фильтра мою сигарету, встает, подтягивает штаны и как-то одновременно с этим метко бросает окурок в открытое окно. Процесс закончен. Я тоже встаю.
  - Ладно, пойду в чайную.
  - А я - спать, - говорю я и мы вместе идем в кубрик.
   Здесь мы расходимся. Я направляюсь к своей койке, а Тупик идет за шинелью. В кубрике тихо и спокойно. Наши все в учебном корпусе. Ни Чуева, ни Гвозденко, ни Плавинского. Расправив свое ложе, я стягиваю сапоги и вешаю портянки на них сверху. Снимаю китель и галифе, потом сладко зевая, просовываю тело под одеяло. У меня есть почти два часа, чтобы полежать с закрытыми глазами. Как только голова касается подушки на меня наползает дремота. Вскоре приходит Тупик, я слышу его бормотание, но мне лень открыть глаза и отвечать ему. А он что-то говорит. Я слышу, что и он ложится. Потом он замолкает, и я опять погружаюсь в сладостное чувство умиротворения.
   Через полтора часа нас будит дневальный. Пора вставать. До развода остается сорок минут. Я одеваюсь. Из тумбочки достаю чистый отрезок белой ткани. Отрываю нужного размера кусок и сложив его по размеру воротника своего кителя, неторопливо пришиваю. Тупик ушел курить в умывальник.
  - Рота смир-на! - раздается крик дневального на тумбочке.
  Я прислушиваюсь и понимаю, что пришел Чуев. Затем я слышу невнятный разговор. Чуев вошел в умывальник. Тупику - конец. По неразборчивым голосам я это понимаю. Через несколько минут в кубрике появляется командир роты и осматриваясь проходит по коридору дальше в свой кабинет. За ним плетется покрасневший Тупик. По его опущенному виду, я догадываюсь, что мое предположение верное. Его поймали.
  - Взял на карандаш, - сообщает грустно мой товарищ. - В увольнение не отпустит!
  - А что ж ты пошел курить?!
   Он пожимает плечами. Потом берет сапожную щетку и баночку с гуталином.
  - Ты идешь? - спрашивает он меня.
  - Пошли! - я встаю, и мы идем на лестничный пролет чистить сапоги.
   Без пяти минут восемнадцать мы стоим на промерзшем плацу в ожидании обязательного развода наряда. Процедура очень проста. Все наряды по училищу: по каждой роте, по столовой, по учебному корпусу, если у училища есть наряды в караул и патруль по городу, то и они, - все присутствуют на этом мероприятии. Мы построены по определенному, не нами придуманному порядку и ждем вместе с помощником по училищу восемнадцати часов. Ровно минута в минуту на краю плаца появляется вновь заступающий дежурный, в портупее и с кобурой поверх шинели, и в папахе, поскольку полковник. Два чахлых барабанщика из музыкальной роты бьют в свои музыкальные инструменты, один в маленький висящий у него на шее, другой в огромный, стоящий на асфальте, а новый помощник дежурного по училищу скачет навстречу своему начальнику на сутки и докладывает:
  - Товарищ полковник! Наряд по училищу построен! Помощник дежурного по училищу подполковник Иванов!
  - Вольно! - рявкает, но интеллигентно новый дежурный по училищу, наш преподаватель с кафедры боевого управления.
  - Вольна! - дублирует команду его помощник.
   Затем они оба направляются к строю дежурных, дневальных и прочих нарядов. Они проверяют готовность курсантов к несению службы. Осматривают внешний вид заступающих, иногда задают вопросы на знание уставов. Через несколько минут старшие офицеры доходят до нас.
  - Курсант Карелин, дневальный по двадцать третьей роте, - рапортую я.
   Полковник окидывает меня взглядом и, старательно скрывая улыбку симпатии, делает шаг вправо.
  - Курсант Тупик, дневальный по двадцать третьей роте, - вторит мой розовощекий напарник.
   Краем глаза я замечаю, что полковник уже не в силах сдерживать разъезжающиеся губы.
  - Ну, что орлы, подежурим?! - спрашивает он нас обоих.
  - Подежурим, товарищ полковник.
  - Думали, что отмазались от лабораторной?
  - Никак нет, - улыбается Тупик, - Чуев назначил в наряд.
  - А вы говорили ему, что у вас лабораторная завтра?
  - Говорили...
  - Да?! Хм...Ладно, не печальтесь, - он еще шире растянул свой и без того большой рот в улыбке. - Займемся с вами ею ночью.
   Полковник оставил нас в замешательстве, а сам пошел дальше выслушивать рапорта "наряженных" курсантов батальона.
   Вся процедура закончилась через десять минут. Дежурный с помощником отошли от нас на то место, где обычно на разводах стоит комбат и полковник зычно скомандовал:
  - Наряд, напра-во! К месту службы шаго-оммарш! Барабанщик! Бей что там надо!
   Хилые и совсем замерзшие бойцы срочной службы ударили в свои музыкальные инструменты, а мы полу-строевым шагом направились мимо своего на сутки непосредственного начальства с плаца в казарму.
  
   * * *
  
   Глухая, тихая и опять морозная ночь. В коридоре зябко и неуютно, потому что из двери дует холодный ветерок. Дверь в казарму плотно не закрывается и хоть наша рота располагается на втором этаже, тем не менее, зима сюда захаживает свободно. Сколько мы не пытались ликвидировать щели, у нас ничего не получилось. На тумбочке стоять совсем холодно, да и смысла в три часа ночи торчать, как дурак на пьедестале почета, нет. Все равно никто не придет. Командование роты давно спит по своим домам в своих кроватях, со своими женами, а дежурный по училищу спит в своей коморке на КПП. Его в это время заменяет помощник. Оставить пост он не может, так как оголит важный участок военной части. Согласно Уставу всем дежурным разрешается отдыхать ночью четыре часа, с часу ночи до пяти утра. Это самое безопасное время в наряде. Дневальному дежурящему в это время можно делать все, что угодно. Вероятность того, что кто-то придет проверять службу невероятно мала.
   Я прохожу в "ленинскую комнату" и удобно устраиваюсь на сдвинутых стульях. Под голову кладу шапку и достаю из полупустой мягкой пачки "опала" немного помятую и уже изрядно высыпанную сигарету. Мне ни в коем случае нельзя уснуть. Если я усну, то могу проспать все, что только может случиться. Во-первых, я должен в пять утра разбудить дежурного по роте, он, как и дежурный по училищу, спит с часу до пяти. Во-вторых, хоть вероятность проверки и мала, но исключать ее все-таки не следует. Наш комбат любит изредка припереться в училище ночью и полазить по спящим казармам. И если он застанет дневального спящим, считай отгреб тот проблем на месяц вперед. То, что я накурю в "святом месте" меня нисколько не волнует. Так делают почти все дневальные. За ночь запах выветривается или смешивается с тяжелым запахом казармы, и утром никто из командования этого уже не замечает. Курить в туалете ночью, это сверхтрусость, да и хоть изредка хочется сделать процесс табакокурения комфортным.
   Я лежу на импровизированном довольно жестком ложе, затягиваюсь и выпускаю в потолок табачный дым тонкой струйкой. Я думаю о девушке, с которой недавно познакомился на дискотеке, устроенной нашей ротой в училище и стараюсь не уснуть. Мне немного холодно, но укрываться шинелью я не рискую все по той же причине - могу сдаться и уснуть.
   Тупик ушел в наш кубрик и дремлет там сидя у окна. Мы договорились дремать по очереди. Третий дневальный, вытащивший счастливый жребий спать в это время спит в своей кровати.
   Девушку зовут Лера, Валерия. Она очень стройная, невысокого роста, легка в общении и каждым свои движением заставляет меня сгорать от возбуждения. Она курит, но это меня в ней не отталкивает, поскольку среди нас бытует мнение, что курящая женщина легко доступна. А мне в общем она пока только физически нравится. Она первая подошла ко мне. Я стоял возле аппаратуры, поскольку принимал живое участие в организации этого мероприятия.
  - Хорошая у вас музыка! - прокричала она мне в ухо. Музыка и вправду была суперсовременной. Все что только начинало крутиться на магнитофонах, - все у нас было. Модерн токинг, Блю системс, Бэд блю бойз, Михаэль Бедфорд, Си-си Кэтч, Рихера со своей "баба золотая" и много, много другого.
  - Да, старались... - сказал я громко, наклонившись к ее уху и почувствовав запах духов "тет-а-тет".
  - У связистов дискотеки скучные! - таким немного обидным для других образом отозвалась она лестно о нашей дискотеке.
   Но мы и так все гордились нашим мероприятием и без ее похвалы. Народу было уйма! Причем как мне казалось курсантов раза в два меньше, чем пришедших девушек. Чего у нас только не было! Посреди фойе учебного корпуса крутился огромный зеркальный шар, разбрасывая тонкие лучики во все стороны, отражающиеся от направленного на него диапроектора. Этот шар всю неделю клеил Федя в свободное от учебы время. Сколько на него ушло зеркал я даже боюсь сказать. Если кто-то из нас видел в туалете учебного корпуса, в столовой, в пустующей казарме, зеркало, оно вскоре исчезало, а у Феди появлялся материал для создания шара. Но пиком нашего оформления, бесспорно стал светофор. Красный, желтый и зеленый фонари загорались в такт музыки и размещались над всем залом. Все удивлялись откуда у нас такие фонари и в шутку спрашивали: не светофор ли? А светофор-то и был настоящим. За два назначенного дня дискотеки этот аппарат был спилен с перекрестка в двух кварталах от училища. Инициативная группа товарищей вычислила самый глухой ночной перекресток и выдвинулась к месту изъятия будущей аппаратуры глубокой ночью, когда весь город сладко спал, оставив расположение казармы роты и вооружившись только ножовкой по металлу и холщовым мешком. Через час они вернулись, аккуратно переправив бывший дорожный регулятор через высокий забор, через который они уходили на задание. В каптерке его разобрали на три части и из них наши умельцы соорудили прекрасную светомузыку. Утром пропажа обнаружилась, но милиция так и не нашла похитителей, поскольку даже не догадывалась о мотивах преступления. Об этом случае писали в местной прессе. Автор заметки задавался вопросом, кому понадобилось спиливать светофор на тихом спящем перекрестке. Милиция не исключала ни одной версии, но не догадывалась о настоящей.
  - Пойдем потанцуем, - пригласила меня Лера, не дождавшись этого поступка от меня.
   Прижавшись ко мне всем своим восхитительным телом, она повела меня в центр фойе. В какой-то момент я почувствовал, что от нее пахнет спиртным, ни какие духи не смогли отбить не очень легкий запах алкоголя. Так вот почему она была столь раскрепощенной, развязанной даже, поэтому она танцевала неуверенно и опиралась на меня, прижимаясь. А я первоначально сделал неверные выводы. В первом же танце она стала меня целовать. Я не ожидал такого напора и отвечал ей смущенно и редко. После первого медленного танца был второй и третий. Только потом заиграли ритмичные композиции и нам пришлось рассоединиться. Но она продолжала меня провоцировать, прижимаясь ко мне даже в энергичных танцах. Потом она исчезла, бросив мне сквозь музыку и толпу:
  - Я пойду покурю!
  - Я буду возле аппаратуры! - прокричал я ей вслед, стараясь перекричать гром дискотеки, но сразу засомневался, услышала ли она или нет. Лера практически мгновенно растворилась в толпе танцующих.
   До конца мероприятия я больше девушку не встречал. Как я ни искал ее в толпе радующихся жизни гостей дискотеки, отчего-то она мне не встречалась. Разуверившись в положительных перспективах своего поиска, я вышел на ступеньки здания покурить. Там уже стояла толпа из десятка курсантов и столько же курильщиц. Встав в сторонке, я закурил и печально посмотрел на живущей своей жизнью город. Снега еще не было и стояла ранняя, но довольно теплая зима. Деревья еще не все сбросили свой наряд и даже в темноте можно было различить их яркую красочную одежду. По улице пробегали редкие автомобили, водители и пассажиры которых торопились домой к своим телевизорам. Скоро и мы пойдем строем домой спать, - подумал я.
  - Ты куда исчез? - услышал я сзади женский голос. Обернувшись, я увидел Леру. Она стояла, качаясь из стороны в сторону, причем закономерности в ее колебательных движениях не наблюдалось. На ее лице играла довольно глупая улыбка. Она была в сильном опьянении.
  - Я никуда, не исчезал. Я ждал тебя у аппаратуры...
  - Я там...ббыла, - икнула Лера, - и не нннашла тебя! Где ты бббыл?
  - Да я смотрю ты нарезалась! - сказал я, не находя доводов для ответа пьяной женщине.
  - А ты... вот... стоишь... куришь... - будто не слыша меня продолжала икать девушка. Она вытащила из сумочки пачку сигарет и, достав одну, вставила ее в рот. - Угостите даму спичкой, товарищ будущий офицер!
   Я поднес к ее лицу зажигалку, и она прикурила от вспыхнувшего огонька.
  - Мне пора! - сказала она, выдувая облако дыма. - Мама ждет.
  - Мы еще увидимся? - спросил я.
  - А ты хочешь? - она серьезно посмотрела мне в глаза.
  - Хочу...
  - Ладно, - девушка вытащила из сумочки блокнотик и ручку. Потом поискала глазами на что бы ей упереться, но ничего подходящего не нашла. Тогда она тяжело вздохнула и, положив блокнотик на сумочку, постаралась что-то нацарапать на листочке. Вырвав белый клочок бумаги, Лера протянула его мне. - Вот телефон и адрес. Звони, заходи.
   Я взял протянутый листок и, аккуратно сложив его, положил в карман кителя.
  - Позвоню. Может в следующее воскресенье...
  - Звони! Чао! Я пошла! - она притянула меня к себе и чмокнула в щеку мокрыми губами.
  - Пока! - кинул я и стал смотреть, как девушка, болтаясь на ходу, направилась к стоявшему неподалеку такси. Она открыла дверцу со стороны противоположной от водителя и о чем-то стала с ним беседовать, потом, видимо, получив добро, она рухнула в салон и захлопнула за собой дверцу "волги".
   Машина завелась и плавно отъехала от обочины. Через несколько секунд такси скрылось за поворотом. Я еще постоял немного и докурив сигарету, вернулся в фойе. Народ стал рассасываться. Девушки повалили к гардеробу, а на ступеньках стала расти толпа прощающихся. Музыка еще играла и еще не все разошлись, а Чуев уже подошел к аппаратуре и что-то говорил Бобру. Тот согласно кивал головой.
  - Карелин! - повернулся в мою сторону командир роты, заметив мое приближение. - Заканчивайте, убирайте и на вечернюю поверку! Понятно?
  - Понятно, - кивнул и я головой, как до меня кивал Бобер.
   Вот эту дискотеку я и вспоминал, лежа на неудобных стульях и ежась от холода зимней ночи. В нашей размеренной, заранее организованной и довольно скучной курсантской жизни такие события иногда взрывали мозг совей новизной, необычностью и каким-то совсем гражданским духом. Порой воспоминания о произошедшем, обдумывание, анализ, обсасывание малейших подробностей было способом расслабиться, отвлечься от сурового быта чисто мужского коллектива.
   Ночь медленно кончалась. Через полчаса я должен будить дежурного, а там еще через полчаса в роту придет ответственный офицер присутствовать на подъеме и самое тяжелое время наряда минует. Я встаю и иду в кубрик будить Тупика. Он сидит на табурете и, положив голову на подоконник, подложив под нее шапку, крепко спит.
  - Олег, - шепотом бужу я его. Он поднимает голову и смотрит на меня не понимающим взглядом. - вставай, уже половина пятого.
  - А... сейчас... - мой сонный друг трясет головой и тяжело поднимается с нагретого места.
   Мы вместе выходим в коридор где находится дневальная тумбочка. Здесь сразу же ощущается разница температур. Все-таки в кубрике намного теплее.
  - Ты пойдешь вздремнуть? - спрашивает меня честный товарищ.
  - Нет, боюсь развезет еще больше, времени совсем мало, - отказываюсь я, рассуждая вслух.
  - Смотри, как хочешь! Покурим? - он достает сигарету и протягивает ее мне.
  - У меня есть пока свои, - отказываюсь я.
  - Мальборо? - удивляется он.
  - А у тебя что, Мальборо? - удивляюсь и я в свою очередь.
  - Да. Родители прислали блок.
  - Тогда, конечно, давай! - я беру у него предложенную сигарету. Ведь это легендарные сигареты, символ завидной жизни разлагающегося запада. - Пойдем в сортир. Скоро подъем и дым не выветриться если будем курить здесь.
  - Пошли...
   В туалете мы широко растворяем окно и закуриваем. Мгновенно становиться холодно и наши щеки краснеют от морозного ветерка, облизывающего полусонные лица, но открытое окно залог безопасности и хорошее средство ото сна.
  - Ты тактику сделал? - спрашивает Тупик, выпуская струю горячего дыхания против ветра и дым расползается в разные стороны.
  - А что нам задали?
  - Карту расположения полка в обороне.
  - Да, нарисовал...
  - Дашь посмотреть?
  - Ладно...
   Мы молча курим, думая каждый о своем. Ночь кончается.
  
   * * *
  
   Я достаю почти пустую пачку сигарет и мысленно подсчитываю количество выкуренного за наряд. Ого! Целая пачка, даже чуть больше! Двадцать одна штука. Во рту ощущается не выветриваемый и не смываемый смрад никотина. Невольно вспоминается анекдот: в батальоне хорошо, в роте плохо! Каждая следующая сигарета куриться не в удовольствие, а скорее по привычке или какой-то непонятно кем выдуманной необходимости. Есть свободное время - кури. Такой девиз в наряде. Видимо мы считаем, что перекур и вправду это отдых. Хотя почему так, никто сказать не может. Никто даже и не думает, что курение вредно. Нет, конечно, мы знаем об этом, но не осознаем этого вреда на своем организме. Тот, кто не курил до училища, обязательно закурил. Не курящих в роте нет. Одни курят "по-черному", другие чуть меньше, но курят все. Вот на летном отделении картина немного другая. Они, будущие летчики, те, кто "жизнь свою не может представить без неба" стараются заботиться о своем летном долголетии и "берегут платье снову, а честь - смолоду". Летчики курят меньше, но, тем не менее, курят тоже.
   Я вспомнил, как все тот же Тупик на первом курсе учил курить одного курсанта. Тот был некурящий и не помышлял даже начинать. Но этот "змей искуситель" подкрался к нему в самый тяжелый момент, когда для несчастного курсанта, вчерашнего школьного отличника, рушился мир, - его не отпустили в увольнение, в которое он по неизвестной нам причине очень рвался, и вдобавок назначили неожиданно в наряд. Мир для курсанта мгновенно превратился в кромешный ад. Вот в это противостояние добра и зла, божественного начала и горящего зловонного ада возник Тупик с сигаретой "Мальборо" в протянутой руке.
  - Андрюха, да не расстраивайся! На вот закури и успокойся! - сладко и участливо запел Тупик.
  - Олег, я же не курю, - слабо попытался противостоять искушению добропорядочный курсант.
  - Да ты попробуй. Не понравится - можешь не курить.
  - Да мне уже не нравиться...
  - Так ты еще не пробовал! Ведь это же Мальборо! Серега, скажи, что это хорошие сигареты! - апеллировал Тупик к заядлому курильщику, стоящему рядом в курилке.
  - Лучшие! - подтвердил тот, куря "астру". - Угости меня!
  - Нет! Это Андрюхе! А ты кури свою "астру". На, Андрей! Попробуй!
   Андрюха сломался и стал неумело прикуривать. У него это выходило до смешного плохо.
  - Ты в себя втягивай! В себя! - стал нежно, прямо по-отечески учить неумеху-новичка Тупик.
   Через два дня Андрюха купил первую в своей жизни пачку сигарет и стоял вместе со всеми в курилке, с наслаждением выпуская дым изо рта.
   Я достаю последнюю сигарету и сминаю в комок пустую пачку болгарских сигарет. Курить в туалете уже нельзя. Наряд почти закончился. Новая смена ушла на плац, а в роте курсирует Чуев.
   Наряд по роте хорошо только тем, что при смене вновь заступающие никогда не придираются и принимают наряд в минуту. Все понимают, что дежурство по роте - служба ежедневная и, как говорится, - не плюй в колодец! Сегодня ты паришь мозги при заступлении в наряд, завтра твой мозг вынесут уже твои сменщики. Да и что можно долго принимать в казарме! Порядок дневальными наводится после обеда, когда рота находится в учебном корпусе, в это время спальные помещения пусты и безжизненны. Задача состоит в том, чтобы под длинными рядами коек не присутствовала пыль или, не дай бог, какой-нибудь мусор. Особенно проверять порядок любит комбат. Он особенно придирчив и внимателен. Наши ротные офицеры более снисходительны. Да и как таковыми не быть, если раз в неделю, по субботам, силами своих взводов они наводят идеальную чистоту в своих спальных помещениях: драят полы, потом натирают паркет мастикой, протирают от пыли все, что только имеет объем и форму. За неделю пыль особенно не успевает скапливаться и дневальным легко удается добиться чистоты, лишь слегка пройдясь влажной тряпкой под кроватями.
   В общем смена дежурства в роте быстра, проста и даже в некотором роде приятна. Мы с Тупиком спускаемся в курилку. На тумбочке стоит курсант из четвертого взвода. Чуев куда-то убежал и в казарме стоит умиротворенная тишина и сонливая атмосфера. Из курилки мы, ежась от холода, так как стоим без шинелей в одних кителях, наблюдаем за происходящим на плацу разводом.
  - Задница заступающим обеспечена! - с тонким оттенком злорадства восклицает Олег.
  - Почему? - не понимаю я.
  - Дежурным по училищу у них Танцор!
  - Это он? - киваю я на маленького полковника, стоящего к нам спиной и проверяющего готовность наряда.
  - Да!
  - Я не узнал его. Да, большая задница, - соглашаюсь я с Тупиком.
  Танцор - это преподаватель с кафедры философии. Он как философ очень нудный и въедливый, капризный и трусливый офицер. Из-за своей трусости он будет выносить мозги всей смене, только чтоб ему не сделали замечание. Мы пару раз дежурили с ним. Это были сутки сплошного мучения. Мы видели его в казарме несколько раз за ночь, наверное, он не отдыхал в разрешенное ему уставом время вообще. Он через каждый час звонил, он приходил проверял порядок в казармах, он докапывался до стоящего на тумбочке дневального, задавая ему вопросы на знание устава внутренней службы. Проверяя порядок на территории, он вечно находил грязь и заставлял убирать ее дежурную смену, хотя всегда это было делом всей роты. Короче мы облегченно вздохнули только после сдачи дежурства.
  - Пошли? - спрашивает Олег, туша сигарету в урне. - Сейчас забарабанят...
  - Пошли... - я тоже тушу окурок, и мы почти бегом возвращаемся в теплое помещение.
   Через десять минут появляется наша смена. Дежурный по роте у них командир отделения третьего взвода. И вообще, все дневальные из того же взвода. Мы формально и очень быстро сдаем дежурство. Все. Сутки без сна закончились. Скоро ужин и личное время, а потом долгожданный сон. Я достаю Ремарка и, борясь со сном, продолжаю с предыдущего места. Тупик уходит звонить. Телефонная будка стоит возле казармы, и мы всегда можем позвонить куда хотим - цивилизация.
   Вскоре в казарму вваливается рота. Шум и гам наполняют еще совсем недавно тихие спальные помещения. Народ громко разговаривает, смеется, что-то делает и готовится к ужину. Все позади, я мгновенно втягиваюсь в обыденную жизнь ста двадцати человек.
  - Принц, - обращается ко мне Бобер. Так меня прозвали еще со времен абитуриентов. Получилось все как-то просто и смешно. Мы кандидаты на поступление сидели в тени раскидистого дерева и знакомились. Когда очередь дошла до меня, то я в шутку предложил звать меня принцем. Прозвище мгновенно прижилось и с тех пор меня звали не иначе, как принц. - Пойдем покурим!
  - Да что-то не хочется, никотин из ушей капает, - отнекиваюсь я.
  - Надо поговорить...
  - Ладно, пошли...
   Я встаю обреченно и устало иду за Бобром, понимая, что он не отвяжется пока не скажет мне что-то такое, чего нельзя говорить в кубрике. В туалете народу словно на центральной площади. Мы становимся у окна. Бобер, несмотря на то, что кабинки все заняты, шепчет мне на ухо:
  - У Дэниса скоро день рождения... - Дэниса он произносит с ударением на первый слог. Так у нас принято.
  - Здорово, - не совсем понимаю я для чего необходима такая секретность и при чем тут я.
  - Ты будешь участвовать?
  - В чем?
  - В дне рождения!
  - А как надо участвовать?
  - Ну, что ты тупишь?! - вскипает мой друг. Он не делает поправку на то, что я после наряда и моя психика закономерна заторможена.
  - Так ты прямо говори! - безразлично отвечаю я.
  - Собираются человек пятнадцать. Будет выпивка и закуска. Дэнис и тебя приглашает, - примирительно начинает объяснять Бобер.
  - А откуда возьмется выпивка?
  - Принесут!
  - А закуска?
  - Рота на следующей недели заступает в наряд по кухне. Вся кухня и столовая будут наши. И в офицерской столовой, и на складе. Жрачки будет навалом.
   Я задумываюсь, но мой мозг и вправду тупит, и я не совсем понимаю всю рискованность этого мероприятия, но на вопрос буду ли участвовать я отвечаю утвердительно. Я понимаю только то, что мне предлагают участие в клубе "избранных", так как Дэнис курсант не просто блатной, а еще и уважаемый в мире "крутизны". Получить приглашение на такой праздник означает то, что ты входишь в их клуб и это можно расценить только, как акт уважения.
  - Наши будут? - спрашиваю я, имея ввиду Стаса и Вадьку.
  - Они думают...
  - Ладно... Это все?
  - Вроде. Ты в увал идешь? - спрашивает он уже громко и никого не опасаясь.
  - Должен вроде, Строгин в списки включил на воскресение.
  - Что будешь делать?
  - К девчонке поеду...
  - В дом офицеров пойдешь? Туда собираются идти все, - у Бобра считается, что если идет он, то идут все.
  - Не знаю... может быть...
  
   ГЛАВА 2.
   Мы словно бабочки к огню...
  
   Я вышел из стеклянных дверей проходной училища вслед за Бобром и Стасом. Сегодня процедура проверки внешнего вида была упрощена до того, что ее вовсе не было. Комбат с утра не появлялся, Чуев прибежал в роту отдал старшине пачку увольнительных и стремительно убежал. Когда мы построились в коридоре казармы в положенный час офицеров не оказалось на месте и старшина взял ответственность на себя, то есть он не стал никого проверять, а, недолго думая, раздал заветные квадратики толстой бумаги каждому, чья фамилия была на нем написана красивым почерком ротного писаря.
  - На пра-во! Шагом марш! - скомандовал командир и возглавил увольняющихся, шагая рядом с первой шеренгой.
   На проходной мы тоже никого не встретили, поэтому выстроившись перед будкой дежурного мы замерли в ожидании разрешения выйти на свободу. Старшина доложил дежурному по училищу, который сонно его выслушал и устало махнул рукой. Это означало одно - мы до девяти часов тридцати минут вечера совершенно свободные люди.
   Один за другим вы вылетали из училища и скапливались на алее перед главным входом. Здесь многие достали сигареты и закурили - "Ведь дым свободы нам сладок и приятен"!
  - Стас, ты куда сейчас? - спросил я закадычного друга.
  - Сначала домой...
  - Переодеваться?
  - Ага. А ты?
  - Я тоже. Поедем на автобусе?
   Мы всегда ездили вместе, так как наши дома были на одной улице. Сначала автобус останавливался возле дома Стаса, а через две остановки выходил я.
   Дома меня уже ждали родители. Я быстро переоделся во все гражданское и стал практически обычным студентом. Одно в моей внешности выдавало во мне как курсанта. Это короткая стрижка. Ни один уважающий себя студент не мог так коротко стричься. Они все больше были патлатые и не посещали парикмахерские. Но в конце концов, может, я оригинальный студент, кроме того, одев шапку меня уже не смог бы уличить ни один военный патруль. Хотя я ни разу не слышал, чтобы патрули ловили курсантов в гражданской одежде. Ходили в нашей среде разные слухи, байки и рассказы очевидцев, но о таких случаях никто не рассказывал. Во-первых, в патрули всегда ходили только курсанты со своими училищными офицерами, которые еще помнили себя в курсантские годы, и ловить себе подобных не приходило на ум ни одному даже самому гадливому патрулю, даже "свзязистскому". Объясню. В городе было два училища. Одно летное, другое училище связи. Между этими двумя высшими военными учебными заведениями постоянно происходило какое-то соревнование. То курсанты не смогли поделить места на дискотеках, то девушек в медицинском общежитии, то просто из спортивного интереса учащиеся этих двух совершенно разных вузов могли подраться, доказывая, кто из них сильнее. Мы недолюбливали друг друга, и, если была хоть какая-нибудь возможность подгадить соперникам, то ни мы, ни они не упускали такой возможности. Но ловить курсанта в увольнении переодевшегося в гражданскую одежду, считалось ударом ниже пояса. Во-вторых, офицеры, начальники патрулей в основном ленились и не хотели лишних проблем: ну, поймали, тогда надо подозреваемого куда-то вести, проверять его там, если с собой у того не было документов, а как окажется, что он не курсант, тогда это уже административное нарушение, поскольку гражданского человека могла задержать только милиция. Но сама главная и важная причина, это то, что офицеры после заступления в наряд просто распускали курсантов, если те были старше второго курса, по домам и сами уходили растворялись в своих служебных квартирках. Договорившись с курсантами, что те вернуться в училище часам к двенадцати ночи, они спокойненько предоставляли им свободу действий. Утром, правда, состав патруля встречался у училища и некоторое время бродил по городу в поисках солдат в самоволке.
  - Иди, поешь! Все остывает! - крикнула мне мама.
   Я сажусь на кухне за стол и быстро начинаю есть, так как за три года уже научился и привык.
  - Ну, куда ты торопишься!? - сокрушается мама, глядя, как за пару минут опустела тарелка горячего супа и я накинулся на второе.
  - Привычка, мам... - объясняю я с набитым ртом.
  - И куда ты сейчас? - интересуется моими планами отец.
  - Договорились с ребятами пойти на дискотеку, - вру я.
   Я не собираюсь идти с ребятами на дискотеку. В моих планах встретиться с Лерой. Позвонить ей я смогу и из автомата, из дома не хочу.
   Встав из-за стола через десять минут после начала трапезы, я иду в свою комнату, одеваюсь в теплые вещи, отсчитываю десять рублей из тонкой пачки накопленных за год денег, прячу остаток в толстую книгу Александра Дюма и выхожу в коридор обуваться.
  - Во сколько вернешься? - спрашивает меня мама. - Увольнение до половины десятого?
  - Да, как обычно. Вернусь часов в восемь, - обещаю я, хотя сам точно не знаю во сколько получится прибежать, чтоб переодеться.
  - Тебе с собой что-нибудь приготовить? - беспокоится мама о своем сыночке.
  - Нет, мам, сегодня очередь Стаса.
  - Он тоже в увольнении, - спрашивает отец, выходя меня провожать.
  - Да. Ладно, я пошел! - сообщаю я, застегнув молнию на теплой куртке и поправив "петушка" на голове.
  - Поаккуратнее там! - напутствует меня отец и уходит в комнату читать газету.
   В квартале от дома я захожу в телефонную будку и достаю из кармана заранее приготовленную двушку. Номер телефона я выучил наизусть. Набираю и жду соединения. Вот пошли короткие гудки, значит на другом конце провода разговаривают. Я вешаю тяжелую трубку и терпеливо жду. Через пять минут я вновь набираю номер. Занято. Я опять жду. Пока до возвращения домой у меня куча времени я спокойно могу курить, запах еще десять раз выветрится. Мне не хочется расстраивать родителей фактом своего курения. Возможно, они догадываются, но пока я открыто не курил. Достав из внутреннего кармана куртки сигарету, я закуриваю, оставаясь внутри будки. Стоять на морозной улице и ждать, когда Лера или ее родственники переговорят холодно. В будку никто не рвется и поэтому я спокойно стою внутри. Прохожих мало, все сидят по домам, погода не зовет граждан к прогулкам. Улицы пусты, изредка по дороге проезжают автомобили и автобусы. Я вновь набираю номер и слышу в ухе долгожданные длинные гудки. Наконец!
  - Але? - в моем ухе звучит женский неуверенный голос.
  - Здравствуйте, а Леру можно пригласить к телефону?
  - А ее нет... - голос слегка заплетается, у меня такое ощущение, что женщина, которой принадлежит голос пьяна. - А хххто ее спрашивает?
  - Это ее знакомый... А когда она будет?
  - Ннне знаю... Она давно ушла...
  - Ясно, извините!
  - Ничего... - она первая кладет трубку, и я слышу серию коротких гудков, после чего разочарованно вешаю трубку на рогатину.
   Вот облом! Что же мне делать? Идти в дом офицеров? Или пойти куда-нибудь еще? Я стою в раздумье. До танцев в доме офицеров еще много времени, и я решаю зайти к своему другу детства, он студент мединститута и мы всегда находим с ним чем заняться. Он живет рядом с моим домом, и поэтому мы в детстве играли в одном дворе, в одной компании. Сегодня воскресение и он, возможно дома.
   Мой друг к счастью для меня оказывается дома. Он открывает дверь и сторонится, пропуская меня в квартиру. Я вхожу, мы жмем друг другу руки.
  - Никуда не собираешься? - спрашиваю я его, раздеваясь.
  - Вечером собирался в общагу к Горохову.
  - Что-то опять придумали?
  - Будем "таракановкой" поить девчонок.
   Горохов - однокурсник моего друга. Они вдвоем сошлись на непонятной мне почве. Совершенно разные как по внешнему виду, так и по характерам, тем не менее, они стали закадычными друзьями. Вместе они придумывали невероятные приколы, которые воплощали в жизнь, гуляли с самыми красивыми девушками мединститута, пили и балагурили. "Таракановка" - это гордое детище моего друга. Поскольку у него имелся неограниченный доступ к медицинскому спирту, то мой друг находил ему самое разнообразное применение. Одним из спиртовых увлечений друга было составление различных настоек и питьевых растворов, основанных на этом химическом элементе. В его квартире всегда находилось три - четыре литра спирта и его производных, разлитых по поллитровым бутылкам, между прочим, не всегда с закручивающейся крышкой, а прямо заткнутых туго свернутым клочком бумаги. Бутылки прятались им в самые неожиданные места: в пианино, диван, за отопительную батарею. Я иногда удивлялся его смелым экспериментам, как со спиртом, так и с потайными местами. Итак, "таракановка" была его последним изобретением. Спирт разбавлялся в пропорции один к двум с водой. К получившейся жидкости он добавлял сухие травы, такие как зверобой, укроп, ромашку. Травы настаивались в спиртовой жидкости несколько дней, после чего аккуратно вылавливались и их место занимали мандариновые и апельсиновые корки. В свою очередь они проводили в жидкости какое-то время и через несколько дней тоже покидали емкость, уступая очередь чесноку и луку, нарезанным на маленькие кусочки, такие маленькие, что удалить их потом из раствора было невозможно и они попадались при дегустации напитка. Кульминацией приготовления напитка было добавления тертого черного перца и паприки. Пропорции я не знаю, но мне кажется они не важны были для моего друга, все делалось на глаз и по наличию под рукой необходимых ингредиентов.
  - Будут пить? - удивился я, вспомнив свои пробы и невольно поморщившись.
  - Куда денутся!
  - Здорово! Как Горохов?
  - Нормально, придумывает игру, хочет потом ее продавать.
  - И что, он реально на это тратит время?
  - А что ему? Времени вагон!
   Вообще мне Горохов очень нравился. Он был неутомим и изобретателен при придумывании развлечений и всяческих розыгрышей. Однажды перед возвращением из увольнения я зашел вечером к своему другу и застал его в странном виде. На нем была старая, порванная телогрейка, на голове шапка-ушанка из пыжика, на ногах мятые кирзовые сапоги, а во рту торчала обслюнявленная и потухшая папироса, изрядно вонявшая. Я был поражен внешним видом моего друга и не преминул спросить его о причине такого маскарада. Оказалось, что эти двое в таком виде ходили по центральной улице города и обращались к прохожим с единственным вопросом: как пройти в краевую библиотеку.
  - У тебя, кстати, кроме "таракановки" что-нибудь найдется? - спросил я, подумав, что, видимо, придется идти на дискотеку.
  - Нет. Одна она, родимая. А что, хочешь выпить? - пожал плечами мой дружок.
  - Не знаю... хотел встретиться с девчонкой, но она куда-то ушла. Ты скоро пойдешь в общагу. Наши зовут на дискотеку в дом офицеров. Вот думаю, что делать.
  - Если хочешь, "таракановки" налью, для тебя всегда имеется! Будешь?
  - Пожалуй, нет. Боюсь срубит под корень, а мне возвращаться в казарму. - отказался я, обдумав последствия употребления чудного напитка.
   Я еще с час посидел со своим другом и решил все-таки сходить в дом офицеров. Правда это означало, что мне нужно опять переодеться в форму, так как в гражданке мне туда не попасть. Я попрощался и ушел. По пути домой я еще раз зашел в телефонную будку и набрал заветный номер. Долгие гудки известили меня, что, либо дома никого нет, либо мать Леры отключилась и не слышит звонков.
   * * *
  
   Я стою у стены с колонами. На противоположной стороне высокие окна и они завешены белыми занавесками, волнами, спускающимися к самому полу. Вокруг много курсантов с голубыми и черными пагонами. Но кажется, что черный цвет преобладает. Наших меньше. Девушек еще меньше. Отчего-то они не поспешили сегодня на танцы. Обычно их намного больше.
   Мне, наверное, повезло больше, чем другим курсантам. Я стою не один. Ко мне прижимается пьяная Лера. Она с трудом стоит на ногах и поэтому почти виснет на мне. Не знаю приятно мне это или нет. Все-таки Лера очень привлекательная девушка. Ее фигурка идеальна. Все при ней: длинные ноги небольшая попка, красивое лицо, густые волосы. Она меня влечет к себе и будоражит мой ум и воображение.
   Мимо нас снуют курсанты первокурсники с "минусами" на левом рукаве. Им вообще ничего сегодня не светит. Девушек мало, и они всегда предпочитают большее количество полос. Я со своими тремя желтыми полосками смотрюсь весьма солидно. "Минусы" смотрят на меня с уважением и плохо скрытой завистью.
   Наших нигде пока не видно. Правда, я встретил трех "ШОшников", но ни из нашего взвода, ни из третьего, даже из второго пока никого нет. Наверное, готовятся к танцам - пьют спиртное. Без этого дискотека - не дискотека. Я совершенно трезвый. Может от этого я немного злюсь на пьяную девушку, которая не танцует и ходит, пошатываясь. Но зато она очень доступна и откровенно прижимается ко мне всеми своими чудесными местами.
  - Я сегодня звонил тебе несколько раз, - говорю я.
  - А меня не было дома, - довольно глупо улыбается девушка, подняв глаза к моим глазам.
  - Могла бы подождать меня, - недовольно бурчу я на нее.
  - Мог бы и вчера позвонить, тогда бы я ждала, - оправдывается она и я понимаю, что сам виноват. Мог и позвонить, но мне обидно, что ей до лампочки я и мое желание провести время с ней.
  - Пойдем ко мне... - Лера смотрит на меня затуманенным взором и с трудом выговаривает слова.
  - Не сегодня. Уже не успеем... - с сожалением отказываюсь я.
  - Ну, не ххочешь, как хххочешь... - она отталкивает меня от себя или наоборот сама отталкивается. Ей тяжело удержаться на ногах, поэтому она опять льнет ко мне.
  - Осторожно! Упадешь!
  - Неее, я прекрасно себя чувствую... - она глупо улыбается и кладет голову мне на плечо. Я начинаю переживать, не станет ли ей дурно и не стошнит ли ее на мой пагон.
  - Я пойду в ту-а-лет...
  - Иди, я здесь тебя жду, - немного успокаиваюсь я. - найдешь дорогу?
  - Обидеть хочешь? - она поджимает губки и вырывается из моей руки, придерживающей ее за талию.
   Я смотрю, как она неуверенно шагает через весь зал, огибая встречных тансоров большим радиусом. Проводив ее до того момента, как она скрылась из вида, я сам иду на балкон курить.
  - А вот и принц! - слышу я голос Бобра. Он стоит в большой компании курсантов нашего и третьего взвода. Значит они вот где скрываются, думаю я. А Бобр продолжает: - ты давно здесь?
  - Ну, с час где-то...
  - Один или со своей зазнобой? Покажешь ее? - широко улыбается Игорь Нововеров.
  - Она ушла... - пытаюсь я предотвратить, казалось бы, неминуемый позор.
  - А что так мало? - удивляется Бобер.
  - Дела у нее! - отрезаю я и перевожу тему. - Что пьете?
  - "Ослиный зад"... - грустно вздыхает Юрка. Так у нас называют дешевое вино с названием "осенний сад".
  Вообще почти все официальные названия вин в народе видоизменяются и приобретают созвучное, но оскорбительное название. "Портвейн 777" - это "Партюша" или "Партюшок", "Ркацетели" - простите, "раком до цели", "Золотая осень" - народное название "Зося", "Солнцедар" - "чернила", "Агдам" - "ах, дам", водка за 4,32 рубля - "Андроповка".
  - Будешь? - Юрка протягивает мне бутылку для принятия на грудь прямо из горла.
  Я беру у него бутылку и делаю пару больших глотков. Крепленое и очень сладкое вино немного обжигает глотку, и протекает внутрь, согревая меня изнутри. Сделав еще один глоток, я возвращаю бутылку. Юрка прячет ее в спортивной сумке. Мы стоим и делаем вид, что только курим. В дверях появляется прапорщик с красной повязкой на рукаве. Он внимательно окидывает взглядом огромный старинный балкон и ничего запрещенного не заметив, вновь скрывается в тепле зала.
  - Кто сегодня ответственный офицер? - спрашивает Бобер у всех.
  - Вечером должен быть Плавинский, - предполагает Гарик Нововеров.
  - Блин! - восклицает Бобер и не понятно, что он этим возгласом выразил, сожаление или радость.
  - А что? - спрашивает Гарик.
  - Да, Вадька нажрался! Сидит там в зале. Как его вести в казарму?!
  - Ладно, время еще есть, может очухается! - говорит Фома и возвращается в зал.
  - Ну, что ты идешь к Дэнису? - спрашивает меня Бобер, когда мы остаемся одни.
  - Да, наверное, ...
  - Собираем по пятерке!
  - Когда сдавать и кому?
  - Потом в роте, Фома принимает.
  - Хорошо, я могу хоть сейчас.
  - Потом! - кинул Бобер и, затушив сигарету, махнул мне рукой, приглашая идти за ним в зал. - Пошли! Холодно!
   Я еще задерживаюсь немного, сделав вид, что докуриваю. Мне очень не хочется появиться в зале вместе с моими друзьями и встретиться с пьяной Лерой. Войдя в зал, я внимательно оглядываюсь, ища глазами свою девушку. Ее нигде не видно. Тогда я прохожу немного в сторонку от дверей на балкон и, затаившись, жду появления Леры. Так проходит еще минут десять. Однако ее нет. Во мне крепнет уверенность в том, что Лера покинула дискотеку. Посмотрев на часы, я размышляю не покинуть ли и мне этот праздник жизни, на котором нынче я чужой. До конца увольнения остается еще около двух часов. За это время я могу успеть забежать домой и поужинать перед возвращением в армию. Мне скучно, и я выбираю вкусный ужин, поэтому, не попрощавшись со своими друзьями, почти по-английски, ухожу в гардероб за своей шинелью.
  
   * * *
  
   Мы вчетвером стоим возле полуоткрытой двери в комнату командира роты. Там Плавинский принимает использованные увольнительные записки. На столе уже скопилась внушительная стопка квадратных листочков. Каждый курсант, возвратившись из увольнения должен предстать перед светлыми очами ответственного офицера, доложить ему о своем возвращении, которое безусловно обязано быть без происшествий. Офицер внимательно изучает прибывшего с воли военнослужащего на предмет употребления тем запрещенных алкогольных напитков, хотя все алкогольные напитки для нас запрещены. У нас прямо-таки сухой закон. Но мы все одно умудряемся употреблять и пиво, и водку. Самое главное не перегнуть палку, как это сделал сегодня Вадька. Он так и не успел протрезветь до назначенного часа и вот пожимает плоды своего неумеренного возлияния. Правда, надо сказать, что первую линию противника он миновал вполне удачно. Первая линия - это стеклянная проходная училища. Здесь помощник дежурного стоит в фойе и пристально вглядывается в лица и походки курсантов. Но здесь легко проскочить незамеченным. Все очень просто. Ждешь большую группу отпускников и, пристроившись к ним, не привлекая к себе внимания, проходишь на территорию. Порой пьяненькие курсанты специально стоят возле училища и просят сформировать большую группу. В этом им никто не смеет отказать. Это воинская взаимовыручка, так сказать военное товарищество.
   Вадьку провели всем нашим взводным товариществом. Я заметил скопление курсантов метров за двести до проходной. Сровнявшись с толпой, я понял в чем дело и поучаствовал в операции. Вадьку поддерживали Фома и Бобер под белы рученьки, а мы остальные закрывали их от взора помощника дежурного. На наше счастье, он отвлекся и пропустил нас незамеченными.
   Второй и самый сложный этап возвращения пьяного курсанта, - это, конечно, свой ответственный офицер. Хорошо если это командир четвертого взвода, вчерашний выпускник училища. Он получил погоны в то же время, когда мы поступили. Это их название роты гордо мы носим. Дюша, - так ласково его прозвали, очень снисходителен и совсем по-товарищески добр ко всем нам. Он старается не замечать мелких нарушений, он не рыскает во время зарядки по койкам и потайным закуточкам, как это делают все остальные. При его дежурстве мы спокойно возвращаемся и не боимся быть пойманными. Пьяный просто не заходит к нему. Его увольнительную тихонько подкладывают на стол другие курсанты или даже сам старшина.
   Плавинский же офицер опасный и мстительный. Он тщательно исполняет свои обязанности. Заходя к нему каждый, кто даже просто сделал глоток пива, задерживает свое дыхание, боясь, что его легкий запах будет учуян собачьим носом капитана. А здесь просто катастрофа! Вадьке дыши не дыши, конец!
  - Тушевский! Ты же лыка не вяжешь! - удивленно восклицает Плавинский.
   Мы видим спину своего пьяного товарища, которая качается словно маятник.
  - Вввяж-у... - пытается оправдаться Вадька.
  - Тушевский, Тушевский! Как же ты прошел через проходную?! - продолжает допрос капитан.
  - Увввереннно...
  - Сколько ж ты выпил?
  - Я ннне ппил! - выдыхает Вадька и мы видим, как морщится Плавинский.
  - Не пил? Да? - Вадька пьяно кивает головой и продолжает изображать маятник Фуко.
  - Ладно! Давай-ка сделай мне десять приседаний! Сделаешь отпущу! - провоцирует капитан, не предвидя опасных для себя последствий.
  - Ллехко... - Вадька вытягивает вперед руки для начала приседаний словно он на зарядке. Но тем не менее у него все получается неуклюже и с трудом.
   Плавинский встает из-за стола и подходит к пьяному курсанту, остановившись прямо перед ним.
  - Ну, начинай! Раааз! - начинает он считать Вадькины движения. - Двааа!
   Вадьку болтает, и он с трудом встает, после каждого глубокого приседания, помогая себе руками.
  - Триии! Че... Ай!!! - Плавинский вскрикивает от неожиданности и невиданной наглости своего курсанта.
   Огромная волна, словно девятый вал вырывается из глотки Тушевского и накрывает ответственного офицера почти с головой. При этом Вадька пытается удержать все, что скопилось в нем за время увольнения руками, но это, конечно, не помогает. Плавинский оказывается весь в рвотной массе своего курсанта. Мы прыскаем от смеха, стараясь сдержать громкое ржание.
  - Твою мать! - орет Плавинский и подскакивает к двери, чтобы закрыть ее. Мы разбегаемся в разные стороны.
   Через несколько секунд мы вновь собираемся возле командирской комнаты и стараемся понять, что там происходит. За плотно закрытой дверью почти ничего не слышно. Подойти поближе и заглянуть внутрь сквозь замочную скважину мы не решаемся. В любой момент Плавинский может открыть дверь и долбануть любопытного смельчака по голове.
   Через несколько минут томительного ожидания дверь открывается и в проеме появляется Вадька глупо улыбающийся и держащий в руках китель и рубашку с капитанскими погонами. От его ноши разит на несколько метров неприятным кислым запахом.
  - Ну, что? - в один голос спрашиваем мы.
  - Нннормально... иду стирать... - он довольный и все такой же пьяный.
  - Ну?! - нам не терпится узнать судьбу пьяницы.
  - А! - догадывается Вадька, о чем мы спрашиваем. Ему явно лучше после процедуры очищения. - Сказал, что лишает увольнений на месяц.
   И это Тушевский легко отделался. Он явно везунчик. Правда, по моим сведениям, Плавинский одно время служил в Тихорецке откуда Вадька. И он точно мог знать отца нашего товарища. И еще это послужило столь милостивому отношению к проступку. И, думаю, сам факт совершенного вандализма по отношению к офицерским погонам не желателен для разглашения с точки зрения Плавинского. Что будут говорить об этом если случай станет широко известен?
   Вадька идет в умывальник стирать испорченное белье, а Плавинский через десять минут появляется в коридоре казармы в чистой рубашке, как ни в чем не бывало. Мы принюхиваемся к его одежде, но она ничем не воняет. Как он умудрился остаться чистым мы не понимаем. Он уверен, что о случившемся инциденте никто не знает. Как обычно его рука в правом кармане, а это значит нельзя расслабляться. Вадька скрывается в умывальнике, а мы расходимся по своим табуреткам.
  В кубриках стоит запах съестного. Домашние котлеты, пахучие колбасы, разнообразный гарнир в стеклянных банках пропитывают атмосферу и, закрыв глаза, на минутку кажется, что ты дома. Курсанты в расстегнутых рубашках, с болтающимися на прищепках галстуках, бьющих резинками по карманам, некоторые в майках, и даже трусах снуют туда-сюда в предвкушении отбоя. Кто-то распихивает какие-то баулы под койки. Те, кто не ходил в увольнение тусуются рядом с местными, которые и принесли с собой этот аромат домашней еды. Рота готовится к ночи и неизвестно кто и когда уснет. Обычно в ночь на понедельник казарма гудит часов до двух. Как только ответственный офицер растворяется в ночи, у нас начинается тайная и запрещенная жизнь. В каптерке накрывается стол и близкие к каптерщикам люди жуют под музыку свежее съестное. В умывальнике с десяток курильщиков обсуждают прошедшее увольнение. Дым стоит такой, что можно топор вешать. Дежурный по роте, то и дело заглядывая в своеобразный клуб по интересам, ноет и просит разойтись, так как может прийти проверяющий. В кубриках тоже не все спят, кто-то ест, кто-то делится своими впечатлениями, полученными в минувший день. Но те, кто по-настоящему хотят спать уснут сразу и крепко, ничто им не помешает. Завтра новая учебная неделя.
  
   * * *
  
   Мы сидим в овощном цехе вокруг огромной алюминиевой кастрюли и чистим картошку. Нас восемь человек. Конечно, в столовой есть машина, которая чистит картошку, но она это делает очень медленно и неумело. Куда быстрее мы - полминуты и клубень раздет и брошен в воду. Я до училища задавался вопросом, как устроен картофелечистный аппарат, но никогда с ним не встречаясь, не знал всей тонкости и гениальности человеческой мысли. А вот столкнувшись с ним уже на первом курсе я понял, что не все изобретения могут похвастаться своей простотой, эффективностью и необходимостью их использовать. Это "чудо техники" - самое бесполезное изобретение, которое мне известно. Куда проще и эффективнее использование нескольких курсантов. Впрочем, на первом курсе, во время так называемого "курса молодого бойца", нас использовали еще и как землеройные машины. Часто можно было увидеть в городе копающих ямы для столбов курсантов в голубых погонах. У нас даже говорили: "зачем экскаватор если есть пара курсантов с лопатами"!
   Напротив меня сидит Тупик и старается скрыть от всех, что намерен и дальше филонить. За ним это свойство водится. Тупик из тех, кто ищет любую возможность отвертеться от работы. Сейчас он очень медленно чистит одну небольшую картофелину, в то время, как все берутся за вторую, он очистил только один бок у своей.
  - Олег! - грозно рявкает на него Вадька, не вытерпев хитросделанности Тупика. - Будешь хитрить, останешься один чистить! В конце концов ты в овощном, а не мы! На хитрую задницу сам знаешь, что находиться!
  - Да у меня просто нож тупой! - оправдывается Тупик, проводя большим пальцем по острию лезвия и показывая, что это правда, но тем не менее, его многострадальная картошка почти сразу летит в бак к своим голым подругам.
   Дверь в помещение овощного цеха открывается и в проеме показываются еще четверо курсантов. Среди них Бобер, Фома и Юрка. Четвертым заходит Тимоха, наш совсем не товарищ, человек - козел отпущения. Его все винят во всем. Такие люди есть в любом коллективе. По каким принципам они выбираются, мне точно неизвестно, но одно железно - это их внешность. Тимоха высокий и нескладный парень с торчащим огромным кадыком, который при волнении скачет вверх-вниз с огромной амплитудой. В сущности, наверное, он не плохой человек, но его негласно выбрали изгоем, и он сам того не желая исполняет эту роль на отлично. Мне его иногда жалко, поэтому я к нему не придираюсь и не унижаю его. Но и не общаюсь с ним, причем не потому, что он изгой, а потому, что он совсем мне не интересен. Его взгляды на жизнь не совпадают с моими.
  - Так! Тимоха! Почему ты опаздываешь?! - строго спрашивает его Тупик. Он значительно меньше своими габаритами и выглядит в два раза ниже Тимохи, но словно Моська из басни Крылова смело бросается на слона. - Мы что, должны за тебя всю картошку чистить?!
  - Так я только с посудой закончил! Все ушли и мне одному пришлось мыть, - оправдывается Тимоха.
  - Это не оправдание! - продолжает свой наезд Тупик только ради скуки. На самом деле ему безразличен поздний приход нашего изгоя. Но ему хочется поговорить и отвлечь всех от себя.
  - Сейчас буду чистить, - вздыхает Тимоха, берет шатающуюся табуретку и садится в круг. Он достает из кармана свой нож, прекрасно наточенный.
  - Стоп! Откуда у тебя это? - спрашивает его Бобер, хватая за рукав.
  - Наточил...
  - Покажи! - Бобер берет у него нож и внимательно рассматривает. Как оказывается это обычный столовый нож с металлической ручкой, которая является одним целым с лезвием, но его лезвие тщательно наточено, словно на станке.
  - Где точил? - интересуется Бобер.
  - Сам на камне...
  - Вот! - Бобер протягивает Тимохе свой обычный нож, а его нож оставляет у себя. - Бери мой, я твоим попробую почистить.
  - Ладно... - покорно вздыхает Тимоха и начинает чистить картошку тупым столовым ножом, полученным от Боброва.
   Сам же Бобер, берет табуретку и подсаживается ко мне. Он многозначительно смотрит на меня, но я не пойму, что он хочет. Тогда он начинает вращать глазами, останавливая зрачки в направлении двери. Я, наконец, понимаю, что он предлагает мне выйти.
  - Пойду отолью, - говорю я вставая.
  - Я тоже, - поддерживает меня заговорщик и мы вдвоем, встав со своих рабочих мест, удаляемся из овощного цеха, от белого кафеля которого веет сыростью и холодом.
   На лестнице он меня останавливает:
  - Да, стой, ты!
  - Я на самом деле собрался в туалет! - объясняю я и продолжаю движение. Бобер следует за мной.
   В туалете он закуривает сигарету и ждет, когда я опорожню свой мочевой пузырь.
  - В час нам нужно стоять возле забора у столовой! - говорит он, после того, как я закончил со своим делом.
  - Зачем? - не понимаю я. Время сейчас двенадцать, и я надеялся, что мы, закончив с картошкой, пойдем спать в казарму.
  - Нам передадут водку. Нужно ее принять и пронести в казарму. Решили же сегодня отмечать!
  - Как сегодня?! - удивляюсь я. - Ведь собирались только завтра!
  - Завтра Чуев ответственный! И потом, завтра мы не дежурим по кухне и с жрачкой будет напряг.
  - А сегодня, что не будет напряга?
  - Нет. Васька - в офицерской столовой, а в варочном - Пашка пожарит картофан.
  - Слушай, а почему Вадька отказался? - меня волнует этот вопрос, так как Вадькина задница - индикатор опасности, она чувствует опасность за версту и за день.
  - Говорит, что не хочет.
   Меня отказ Вадьки очень настораживает. Просто так он никогда не откажется от участия в пьянке. Но остается Стас. Если он будет участвовать, то это может уравновесить Вадькин отказ.
  - А Стас?
  - Стас дежурит в патруле. Говорит не хочет пахнуть! У них начальником Гуров! Можешь себе представить!? Говорит ни шагу в сторону. Как дураки весь вечер ходили и на ужин приводил в столовую и сам ужинал!
  - Логично, - соглашаюсь я, поставив себя на место патрульного и представив, как легко выкупить пьяного патрульного курсанта офицеру - начальнику патруля.
  - Пошли! Дочистим картошку и пойдем к забору. Тупик прикроет.
  - А он тоже участвует?
  - Да. Всего пятнадцать человек.
  - А сколько водки?
  - Одиннадцать бутылок... - как-то очень восхищенно отвечает Бобер и у меня бегут мурашки по коже.
  - А что так много?! - вскрикиваю я.
  - Нормально! Все равно завтра раньше встаем и ни с кем из офицеров не встречаемся. В столовой мы никому не нужны!
  - Не! Ну, это уж очень много! - я не могу успокоиться.
  - Нормально! - повторяет уверенно заговорщик. - Не хочешь, не пей! Никто насильно вливать не будет!
   Мы вернулись в овощной цех. Здесь ничего не изменилось. Все те же лица и все та же картошка, но второй бак заполнен почти на половину, а первый стоит в сторонке и картофель в нем плавает у самой кромки. Наша задача заполнить два бака и все, - мы свободны. Были бы. Могли бы идти спать до половины шестого утра. В теплых кроватях, сладко пускать слюни и видеть эротические сны. Глаза мои невольно слипаются и рот разверзается в наисладчайшем зевке. Но у нас, у пятнадцати человек, избранных и представляющих сливки роты, мероприятие. Мы должны готовиться к нему, а потом среди ночи участвовать в нем, не спать, рисковать быть пойманными, а утром опять пахать в столовой на своих рабочих местах, в похмельном угаре и сонном состоянии. И зачем мне все это надо?
   Я окинул взглядом дружный коллектив чистильщиков картошки. Тупик долго и тщательно, никуда не спеша, срезает кожуру с одной картофелины, тем временем, как остальные бросают в алюминиевый бак по второму, а то и третьему корнеплоду. Они все, кроме Тупика, сейчас дочистят бак и пойдут спать, а я с Бобром двинусь в холодной мерзкой ночи к железной ограде и буду там торчать, ожидая какого-то человека, который передаст нам сумку с батареей водочных бутылок. Мы примем их и будем с риском для себя пробираться в казарму, где, опять-таки с риском быть пойманными, употреблять весь этот алкоголь. Так я думаю и молча чищу картошку, взяв пример с Тупика не торопиться.
   И вот, последний из нас кидает свой вклад в общее дело, картошка с шумом плюхается в кастрюлю.
  - Все! - констатирует Вадька и встает с трудом разгибая спину.
  - По койкам, - командует Иван, младший сержант, командир второго отделения, он нынче старший по столовой.
  - Мы с Принцем немного задержимся, - говорит Бобер и смотрит на часы. - Придем минут через пятнадцать.
  - Ладно, - соглашается Иван.
  Он знает, что в этот ночной час мы не рискуем ничем, возвращаясь в казарму вне строя и одиночно. Все спят и видят уже не первый десяток снов. Иван не интересуется причиной нашей задержки. Вообще у нас не принято расспрашивать о делах своих товарищей, если они сами не говорят. Расспрос вызывает подозрение и тебя могут посчитать стукачом. А стукачество в роте призирается и ему объявлен незримый бой.
  Все уходят, а я и Бобер медленно собираемся, пропуская своих коллег. Бобер ерзает и устраивается удобно на табуретке. Он достает сигарету и закуривает. Я вторю ему и, посмотрев на часы, понимаю, у нас еще минут десять в запасе.
  Мы одни, молча курим, поглядывая на часы. Вдруг дверь открывается и появляется Тупик с Юркой.
  - Отсыпьте немного картошки! - то ли просит, то ли требует Юрка.
  - Зачем? - не понимаем мы.
  - Мы пойдем ее пожарим в варочном, - Юрка достает из кармана шинели бумажный сверток и развернув замасленную пергаментную бумагу показывает нам довольно большой кусок сливочного масла.
  - Бери! - бобер кивает головой на полный бак.
   Юрка с Тупиком набирают чистые многогранники в сотейник и уходят. Мы опять остаемся одни. Проходит еще минут пятнадцать.
  - Пора, - Бобер встает и одевает свою шинель.
   Я тоже натягиваю свою верхнюю одежду и застегиваю ремень. Мы тушим сигареты и отправляемся на дело. Кругом стоит ночь и непривычная тишина. За стенами столовой нас встречает такая же тишина и легкий морозец. Ветер гнет пирамидальные тополя, голые и сухие, уличные фонари выхватывают желтым светом подтаявший за день снег, лежащий на обочинах, и пустую дорогу, по которой так ни разу и не проехала ни одна машина.
   Быстрыми шагами мы подкрадываемся к высоким прутьям училищного забора и в нетерпении стоим, оглядываясь по сторонам, волнуясь, что нас могут заметить какие-нибудь офицеры.
  - Ребята! - окликает нас чей-то голос. Мы поворачиваемся в сторону откуда он доносится. Через пару секунд к прутьям подкрадывается молодой парень. Приглядевшись, я узнаю в нем парня, который вместе с нами пытался поступить, но был срезан безжалостной рукой начальника училища, так как не набрал нужный бал. - Вы от Дэниса?
  - Да! - громко шепчет Бобер.
  - Вот возьмите! - он пытается просунуть сквозь прутья забора спортивную сумку. У него ничего не получается, так как сумка большая, а в ней, видимо, много содержимого.
  - Черт! Не лезет! - ругается Бобер, пытаясь помочь курьеру.
  - Что будем делать? - озвучиваю я вопрос, возникший непредвиденно перед нами.
  - Давайте я перекину сумку, - предлагает парень.
  - Ага! И все разобьем! Нет! Давай вытаскивай и просовывай по одной бутылке, а потом просунешь и сумку, - в находчивости Бобру не откажешь.
   Бутылки словно снаряды ложатся на ледяной покров, но уже на территории училища. Мы и вправду складываем их аккуратно в стопку, и они благодаря своим тонким горлышкам похожи на стеклянные снаряды неизвестной пушки.
  - Восемь, девять, десять, одиннадцать..., - считаем мы и кладем последнюю бутылку на промерзшую землю. - Все! Давай сумку!
   Парень пропихивает сумку. Мы жмем ему руку и благодарим за помощь.
  - Не за что! - отвечает скромный курьер. - Как вы там? Не пожалели?
  - О чем? - не понимает Бобер.
  - Ну, что поступили и прочее...
  - Да, нет, вроде... - отвечаю я. - А ты как? Где сейчас?
  - Отслужил, осенью вернулся, пока не работаю, думаю летом поступать в политех.
  - Ясно! Ну, еще раз спасибо и удачи тебе! - мы еще раз жмем закоченелые руки друг другу. Нам быстрее хочется покинуть опасное место, где мы совершаем страшный проступок.
  - Дэнису привет и с днем рождения его!
  - Передадим!
   Мы, пригнувшись словно так нас труднее заметить, отбегаем от забора и бежим к дверям столовой. Здесь отчего-то, вопреки здравому смыслу, нам становится немного спокойнее, несмотря на то, что в руках у нас опасная ноша, она словно бомба замедленного действия, немного тряханёшь и зазвенят бутылки, выдавая нас с потрохами. Поэтому мы очень осторожно несем попеременно спортивную сумку. Руки немеют от холода, но пальцы еще крепче сжимают одеревеневшие ручки. Мы проходим словно тени мимо санчасти, огибая плац с другой, запрещенной стороны, там, где не разрешается ходить простым смертным курсантам, только больным и хромым, направляющимся на лечение. Окна трехэтажной казармы темны и неприветливы. Вдруг я вижу, что на втором этаже загораются три окна слева от правого подъезда. Это окна комнаты изучения воинских уставов. Там у нас проходят теоретические занятия по несению караульной внутренней службы, там мы на время собираем и разбираем карабины, стоящие у нас на вооружении, там у нас столы и макеты территории училища - наглядные пособия, сделанные нашими умельцами, курсантами второго взвода.
  - Кто это?! - испуганно шепчу я.
  - Это наши! Готовятся! - успокаивает меня Бобер.
   Нам невдомек, что свет в ночное время суток может привлечь дежурного по училищу или какого-нибудь неленивого ответственного офицера. Мы, а вернее наши товарищи беспечны и неразумны, смелы и отважны до безрассудства.
   Правый подъезд закрыт. Вернее, вход на второй этаж закрыт. Через этот подъезд входят и выходят только курсанты двадцать первой роты, живущие на первом этаже. Мы же можем входить только через левый подъезд. Осторожно, но быстро мы проскальзываем к нашему входу и только тень от наших фигур выдает наш марш-бросок. Вот наши двери. Мы открываем их и первым в казарму заглядывает Бобер. Сумка со снарядами у меня в руках, я притаился в глубине лестничного пролета. Я слышу тихие голоса дневального и своего подельника и вскоре Бобер возвращается и кивает мне головой. Путь свободен и безопасен.
  - Пошли в уставную комнату. Все там, - шепчет мне Бобер.
  - Все?
  - Не знаю, посмотрим.
   Мы тихонько ступаем по кое-где скрипучему паркету и, минуя первый кубрик, попадаем в коридор с повешенным высоко к стене над проходом цветным телевизором. В этом коридоре личный состав роты смотрит программу "Время" - обязательный для всех кроме наряда ежедневный ритуал, а по воскресеньям "утреннюю почту" - музыкальную получасовую долгожданную передачу, не обязательную, но посещаемую всеми. Все выносят свои табуретки в коридор и, устроившись словно в кинозале, внемлют политическим и экономическим новостям, а также внимательно вглядываются в музыкальные клипы - такие микрофильмы, на которые положены песни популярных исполнителей. Обычно они представляют собой поющего певца с гитарой или микрофоном, но бывает, что в клипе присутствует некий сюжет непонятный, но красивый. Особенно это свойственно редким клипам зарубежных исполнителей.
   В конце этого коридора находится еще один туалет, туда ведет дверь слева, а справа, в самом конце - это кабинет командира роты. Комната изучения уставов расположена почти сразу после кубрика четвертого взвода. Кубрик самый маленький и размером почти с упомянутую комнату изучения уставов. Между прочим, этот кубрик единственный имеет двери, остальные таковых не достойны. ШОшники у нас в большем почете, чем мы. Они все-таки летают, мы же подземные крысы, но умные и расчетливые, мы управляем и летчиками, и штурманами-операторами, так расшифровывается должность ШОшников.
   Дверь в комнату изучения уставов стеклянная и занавешена красными шторками. Сквозь них струится приглушенный свет и негромкие голоса. Бобер открывает дверь и вначале шум становиться громче, но внезапно он смолкает - все смотрят на вошедших.
   В комнате три стола сдвинуты вместе и со всех сторон к ним приставлены стулья. На столах богатая закуска: нарезанная вареная и полу копченая колбасы, сыр, несколько кирпичиков серого хлеба, порезанного явно в столовской хлеборезке, посередине немного ароматизирует воздух большая сковородка с жареной картошкой, две тарелки с салеными зелеными помидорами стоят по обе стороны длинного стола, рядом с картошкой тарелка с квашеной капустой, кроме того, три банки рыбных консервов, посыпанных резанным луком, вызывают обильное слюноотделение. Только сейчас, увидев все это изобилие, я почувствовал страшный голод.
  - Наконец! - восклицает Дэнис, увидев нас со спортивной сумкой.
  - Что так долго? - спрашивает Юрка. - Мы уже даже картошку успели пожарить!
  - Ладно! Вот! - Бобер протягивает Дэнису сумку и бутылки тихонько позвякивают.
  - Сколько? - спрашивает именинник.
  - Одиннадцать...
  - Хватит?
  - Конечно!
   На столе появляются железные эмалированные кружки, их пятнадцать штук, по числу гостей. С горлышка первой бутылки слетает бескозырка и прозрачная жидкость булькает в стаканы. На всех не хватает и вторая бескозырка подает на стол. Тупик складывает их в кучку, чтоб потом выбросить и не оставить улик. Все бокалы наполнены, гости рассажены вокруг стола, на тарелки наложена еда.
  - Дэнис! - Леха Воронков встает и, держа в руках кружку, полушепотом произносит тост. - Будь здоров! Счастья тебе, здоровья и свободного выхода в город!
   Все встают, тихонько чокаются и выпивают горячительный напиток до дна.
  - Парни! - крякнув после водки, и вытерев губы рукавом, говорит Леха. - Надо бы выставить кого-нибудь на стреме! Давайте по очереди, минут по десять каждый. Пусть человек стоит в коридоре и смотрит. Если кто появится, мы успеем смыться.
   Все одобрительно шипят и кивают головами. Идея правильная. Первым выходит сам Леха. Его здоровенная фигура скрывается за дверью, а мы продолжаем празднование. Вторая бутылка ставиться под стол и из сумки появляется третья.
  - Мужики! - берет ответное слово именинник. - Спасибо вам, что несмотря на все тяготы и лишения нашей жизни вы нашли в себе силы поздравить меня! За вас!
   Мы выпиваем еще водки и начинаем закусывать. Тепло огненной воды медленно растекается по нашим молодым и здоровым телам, привыкшим к спартанской жизни, но все-таки изнуренным несением внутренней и караульной службы. На душе становится также тепло и спокойно. Я расслабляюсь. Мое напряжение и всякие глупые волнения куда-то исчезают. Я смотрю по сторонам и вижу, что такое же чувство вселяется во всех. Как же мне дороги все эти люди, с которыми я третий год делю и трудности, и веселье. Мы вместе спим и сидим в туалете! Что может больше сближать людей? Разве студенты могут быть такими близкими и родными людьми?! Мы начинаем сначала полушепотом, а вскоре все громче и громче вести светскую беседу. Кто-то вспоминает обиды, нанесенные отцами-командирами и многие сочувствуют им. Тупик сидит, положив руку на плечо Фоме и они смеются над чем-то.
  - Парни! Новый тост! - теперь берет слово Юрка. - Дэнис! Мне очень приятно, что нам довелось учиться вместе с тобой. Вокруг тебя, знай, только твои верные друзья, на которых ты можешь всегда положиться! За тебя!
   Мы вновь выпиваем, и чья-то таинственная рука разливает нам опять по кружкам увеселительное зелье. Наверное, это дьявол-искуситель вселился в одного из нас и управляет его рукой, доводя нас до греха. Из коридора возвращается Леха. Его пост занимает Фома. Мы продолжаем отдыхать и чествовать нашего уважаемого друга. Народ уже не обращает внимание на позднее время суток, а может уже раннее, он не шепчет, он говорит так, как привык днем, без отцов-командиров. Зачем шептаться, ведь так тебя никто не услышит. Каждый занят разговором со своим соседом, и чтобы тебя услышали не рядом, а хотя бы через одного-двух, нужно перекричать всех. Дежурный в коридоре вновь меняется. Кто заступил я уже не знаю, не слежу. Фома, Юрка, Тупик, - они все уже провели по десять минут за дверью, отсутствуя такое короткое время на празднике нынешней ночи.
  - Парни! Передайте гитару! - кричит кто-то и я по пьяному голосу не могу узнать кто это.
   Вскоре раздаются сначала робкие и тихие аккорды, но уже через минуту они крепчают и смелеют, гитара начинает громко стонать и плакать о тяжелой судьбе русского человека.
  - Принц! Ты еще не стоял на стреме? - спрашивает меня через весь стол Леха, пытаясь перекричать устойчивый шум голосов и пение гитары.
  - Нет...
  - Вперед! Твоя очередь.
   Я встаю, опрокидываю остатки из своей кружки в рот, закусываю кусочком колбасы и протискиваюсь к двери. Выйдя в коридор, я сразу начинаю волноваться. Даже плотно закрытая дверь не может срыть разгула ночного веселья. Как еще не проснулась вся рота! Я явственно слышу, что несколько человек затягивают песню и она начинает резонировать по всему коридору, улетая в первый кубрик. Меня охватывает волнение и я, открыв створку стеклянной двери, почти кричу в комнату.
  - Ребята! Тише! Вы разбудите всю роту!
   Меня, видимо, никто не слышит, так как шум нисколько не уменьшился, а песню подхватывает еще несколько новых голосов без музыкального слуха. Я плотно закрываю дверь, надеясь таким образом уменьшить опасность быть услышанными.
   В смутном ощущении надвигающейся опасности проходит несколько минут. И, о Боже! Мои опасения материализуются. Далеко в коридоре возле тумбочки дневального я вижу какое-то шевеление. Мне не кажется, это происходит наяву. И вот я вижу, что дневальный выпрямляется по стойке смирно. Возле него вырастает чья-то фигура. Но я не могу разобрать кто это. Моя первая мысль - крикнуть "атас", но вдруг мой не совсем трезвый мозг, не соображая быстро и логически подкладывает мне свинью и предлагает не торопиться, а подождать и разобраться, кто там пришел. Однако я все-таки приоткрываю дверь и громко шепчу в щель:
  - Парни! Тише! Там кто-то пришел! Нас могут услышать!
   Ноль внимания на мои слова. Меня если и слышат, то храбрость застилает всем глаза и мозг. Я закрываю дверь и продолжаю всматриваться вдаль, пытаясь разглядеть, что происходит возле дневального. Проходит еще минута, кажущаяся мне вечностью. И я вижу, что тот, кто пришел, оставляет дневального на тумбочке, а сам направляется в нашу сторону! С каждым шагом его очертания четче вырисовываются, и я уже почти явственно вижу шинель, портупею и каракулевую папаху. Я устремляюсь в комнату и уже не шепчу, а кричу.
  - Парни! Тихо! Сюда кто-то идет! - оставляя за собой и всеми право на сомнение.
   На мгновение все пьяные голоса и весь сопутствующий шум стихают. До гуляк с трудом, но доходит смысл моих слов и происходящего там, где-то далеко в коридоре. Буквально через секунду дверь отворяется и на пороге вырастает огромная фигура дежурного по училищу полковника Гасанова, преподавателя кафедры боевого управления. Внезапно гаснет свет. Кто-то из наших пропойцев, видимо, стоящих у выключателя, догадывается выключить свет. Но этот маневр не проходит, свет почти сразу вновь загорается.
  - Парни! Атас!
  - Шухер!
  - Спасайся, кто может!
   Все начинают метаться. Не понимая, что делать и как спастись. Краем глаза я вижу, что кто-то проскальзывает мимо дежурного и тот не успевает схватить юркого курсанта. Голоса, я не понимаю кому они принадлежат продолжают вслух предлагать одно действие безумней другого.
  - Отнимите у него пистолет! - кричит кто-то самое безрассудное предложение.
  - Что ты с ума сошел!? Как? - отвечает ему более трезвый собутыльник.
  - Выключайте свет! Снова выключайте свет, чтобы он не смог нас переписать!
  - Как!? Он стоит у выключателя!
  - Надо прятаться!
  - Куда?!
  - Под стол!
  - Он там найдет!
   Я стою у стены и не могу сообразить, что делать мне. Яркий свет не доходит до мозгов пьяных курсантов, они словно слепые кроты не могут сообразить, что дежурный всех видит и всё слышит. Мое сознание, как заржавевшая телега с трудом реагирует на происходящее. Ступор заклинил мои руки и ноги. Одна мысль в голове стучит в виски: поймали, конец!
   Краем глаза я вижу, как со страшным грохотом от стены отодвигаются макеты территории училища и караулов номер один и два. Мои товарищи по одному исчезают в черных ящиках. Один, второй, третий...
  - Двигайся! - слышу я громкий шепот Юрки. Кто-то, стучась головой о верхнюю сторону ящика, пытается освободить место для следующего курсанта.
   Я словно просыпаюсь и бочком, бочком подбираюсь к отодвинутому ящику. Другой ящик уже задвинут. Там сидит человек пять, словно семечки в огурце. Подобравшись к спасительной щели, я просовываю ногу внутрь убежища.
  - Ну, куда ты?! - зловеще шипит Тупик. - Принц, здесь и без тебя тесно!
  - Двигайся! Сейчас всех сдам! - огрызаюсь я.
  - Да нет здесь уже места! Лезь в другой! - почти кричит Фома.
   Я понимаю, что мне деваться некуда. Завидуя своим юрким товарищам и кляня себя за тупость и не находчивость, я встаю у окна и обреченно ожидаю своей участи. Рядом со мной встают еще двое таких же, как и я невезучих курсантов. Мы понуро смотрим на дежурного офицера и незаметно поглядываем на задвинутые к стене ящики с макетами.
   Наконец все стихает. Все, кто хотел и мог спрятались. Из ящиков еле слышно дыхание удачливых сослуживцев. Полковник, терпеливо ждавший окончания сцены, словно в детстве досчитал до ста и громко известил об этом.
  - Девяносто девять, сто! Я иду искать! Кто не спрятался я не виноват! - он подходит к нам и начинает перепись населения. - Итак! Фамилия?
  - Петров! - печально выдыхает первый из нас.
   Переписав нас, Гасанов подходит к ящикам и отодвигает первым тот, в котором прячутся Юрка, Фома и Тупик.
  - Можно вас переписать? - спрашивает он издевательским тоном, дежурный ждет, когда на свет появляются мои товарищи и переписывает и их. Потом очередь доходит и до следующего ящика. Переписанные, бормоча матерные слова, отряхаясь и отдуваясь, встают рядом с нами.
   Через полчаса в комнате появляется запыхавшийся Чуев. Он растерян и напуган не меньше нашего. Глаза у него не выспавшиеся, но широко раскрытые и какие-то ошалелые. Его отзывает в сторону Гасанов и они о чем-то недолго шепчутся. Потом вдвоем они подходят к шеренге возмутителей спокойствия, врагов воинских уставов и дисциплины. Гасанов сверяет свои списки с Чуевым. Никто не назвался не своими фамилиями. Все оказались честными, если здесь уместно это слово.
   Чуев произносит краткую речь, клеймя нас позором. Потом, махнув с горечью рукой, отправляет нас по койкам. Мы, опустив головы бредем к своим спальным местам. На душе у каждого скребут кошки. Что будет дальше, никто из нас не знает.
   Лежа в кровати я слышу, как кто-то подскакивает и бежит в туалет.
  - Ты куда?! - строго спрашивает этого бегуна голос Чуева.
  - В туалет... - успевает бросить курсант и, не успевая добежать до туалета, извергает на паркет рвотные массы.
  
   * * *
  
  - Карелин! - окликает меня командир роты, когда и равняюсь с ним и прикладываю руку к правому виску.
  - Я!
  - Подойди сюда! - он стоит на входе в пустую курилку и докуривает сигарету. Потом заходит внутрь туда, где в центре стоит большая урна.
   Я захожу под навес, прохожу в центр и останавливаюсь перед ним. Он делает затяжку и выпускает дым вверх. Потом в нерешительности смотрит на окурок, будто соображая сколько еще он сможет сделать затяжек, а на самом деле, соображая с чего начать со мной разговор. Чуев не отличается быстротой ума, поэтому прежде чем начать со мной разговор, он затягивается еще пару раз, выигрывая у меня еще несколько мгновений, потом выбрасывает бычок в урну.
  - Сколько у вас было бутылок водки? - задает он мне немного странный вопрос, сразу беря быка за рога.
  - Одиннадцать... - отвечаю я, сомневаясь в правильности своего ответа, так как не помню, что говорил раньше. Но вспоминаю, что все так говорили, и смотрю уже смело ему в глаза.
  - Ты что, дурак?! - Чуев вскипает, но тут же успокаивается. - У вас была одна бутылка и ту вы не успели распить! Вы только открыли ее и тут пришел Гасанов! Он сразу же вызвал меня. Я пришел в роту и вылил водку в очко!
   Я стою и не верю своим ушам. Изумленный взгляд моих честных глаз заставляет немного смягчиться всегда сурового командира роты.
  - Ты меня понял? - немного вкрадчиво продолжает капитан, своим тоном намекая мне на что-то.
  - Понял, товарищ капитан... - я начинаю понимать сказанное своим командиром.
  - Иди и передай тогда всем! - он отворачивается и достает дрожащей рукой еще одну сигарету, пытаясь ее прикурить на ветру.
  - Есть! Разрешите идти? - уже бодро и даже задорно спрашиваю я.
  - Иди!
   Я ухожу и направляюсь в казарму. Мой рот невольно раздирает улыбка. Внутренности торжествуют, сердце бьется, как большой барабан из музроты, а внизу живота кто-то бегает взад и вперед. Значит Чуев нас прикроет! Он уже прикрыл! Понятное дело, прежде всего он, конечно, волнуется о себе! Но спасая себя он спасает и нас! Как выглядит командир роты у которого произошла грандиозная пьянка? Как хороший командир мог такое допустить и пропустить?! А как выглядит командир, у которого личный состав хотел, но не смог нарушить положения уставов? Такой командир заслуживает если не поощрения, то уж явно не наказания! Ведь он предпринял все возможные меры и усилия и не допустил разложения коллектива. В глазах командования училища Чуев будет выглядеть не слабым офицером, а настоящим, бдительным командиром роты. Но и мы уже не злостные нарушители дисциплины и уставов, не горькие пропойцы, а шаловливые дети, вставшие случайно на скользкую дорожку, но благодаря отцу-командиру вовремя остановленные и направленные на путь истинный. К нам уже не гуманно применять жестокие меры и нецелесообразно строго наказывать. Значит самые худшие последствия нашего мероприятия не должны наступить.
   В казарме я подхожу к Тупику, он сидит на своем табурете и подшивает воротничок.
  - Слушай, сейчас разговаривал с Чуевым... - мой брат по несчастью не отрывается от своего дела.
  - Ну и, что? - не поднимая глаз спрашивает он.
  - Говорит, чтоб я всем передал, что у нас была только одна бутылка и....
  - ...и что он ее вылил в очко.
  - А ты откуда это знаешь? - искренне удивляюсь я.
  - Так он уже всем об этом сказал. Ты не первый... - Тупик продолжает подшивать. Он спокоен и сосредоточен.
  - Черт! - я несколько обижен, что ли. - А на фига он всем об этом говорит?!
  - Что б никто не забыл... - улыбается мой товарищ.
  - И тебе он говорил?
  - Лично, час назад. А вот о том, что в субботу комсомольское собрание, он тебе не сказал? - Олег откусывает остаток белой нитки, прячет иголку в шапке и одевает китель.
  - Нет. А чему посвящено?
  - Нам. Будут разбирать наше недостойное поведение.
   Ну, что ж. Возможно это к лучшему. Обычно если увольняют из училища, то мнение общественности не спрашивают. Я вспоминаю, как были уволены трое курсантов. Их отчисляли по разным причинам, но никогда перед их отчислением не созывались комсомольские собрания. Все происходило тихо, мирно, по-домашнему. Значит, самое нежелательное уже не произойдет. Нас накажут по комсомольской линии и после этого командование в лице либо Чуева, либо командира батальона, применит дисциплинарное взыскание. Но до отчисления, вероятно, не дойдет. А ведь это самое страшное! Проучиться три года и быть выгнанным - это страшно! Пусть будет любое наказание, только не отчисление!
  - Что думаешь? Как накажут? - интересуюсь я мнением Тупика.
  - Не знаю... - он пожимает плечами. - Наверняка на долгое время лишат увольнений!
   Вот же сколько людей, столько и мнений! Всех волнует разное! Тупика, недавно вступившего в ранний брак, волнуют только увольнения. Дело молодое! "Женатики" у нас в училище пользуются особой привилегией - они имеют право ночевать дома, под боком у жены, а у одиноких курсантов увольнение заканчивается до одиннадцати вечера и ничто не может его продлить до утра. Хотя есть один день, когда все, независимо от их семейного положения, могут вернуться в казарму после увольнения аж утром, - это Новый год. Только в этот праздник казарма пустеет до утра. И не важно холост ты или женат. Если у тебя есть где встретить этот праздник, ты обязательно уйдешь в город до утра.
  Наших женатых собратьев вопрос увольнения в выходные дни волнует чрезвычайно. Зная эту слабость многие "холостяки" ею пользуются, заставляя производить уборку закрепленных территорий вместо себя, мол "тебе надо, сам убирай, а мне пофиг".
  Нас же, холостяков, волнуют другие проблемы, хотя увольнения для нас не менее важны, но они стоят далеко не на первом месте.
  - Увольнения?! - поражаюсь я его наивностью. - Да, это бесспорно..., но думаю этим наказанием мы не отделаемся.
  - Можно подумать этого мало! - бурчит он себе под нос. - Ладно, посмотрим...
  
   * * *
  
   Собрание прошло скучно, как-то обыденно, без искорки и молодого задора. Всем, как оказалось наплевать на наш проступок. Правда, все уже давно знали о произошедшем той ночью, обсудили и успели многократно перемыть нам косточки, времени с той ночи прошло уже довольно много и комсомольцы нашей роты устали от пустых разговоров, постоянной напряженности, которая за неделю превратилась из темы дня в тему далекого прошлого.
   В субботу после занятий и обеда, личный состав, взяв свои прикроватные табуретки, разместился в большом кубрике и коридоре за ним. Там сидели те, кто не смог поместиться в просторном первом кубрике. Во главе собрания, перед стеклянными дверьми был установлен стол, за которым восседали Чуев, комсорг Андреев старшина роты и приглашенный замполит батальона, мужик на первый взгляд добрый и, казалось бы, свой, но те, кто его узнал поближе, говорили, что гнилее подполковника они не встречали. Он сидел молча, поглядывая на сидящих перед ним курсантов и делая какие-то заметки в своем блокноте. Его в отличие от Чуева интересовала реакция наших комсомольцев на сей факт нарушения дисциплины и слова, которыми они выражали свое отношение к обсуждаемому проступку. Остальные, сидящие в президиуме, были заняты своими мыслями, поглядывали по сторонам, смотрели в потолок и по ним было видно, что они безразлично отбывали вынужденную повинность.
   На собрании сначала выступили комсомольские активисты, заклеймившие нас позором, потом два вынужденных рядовых члена ВЛКСМ и потом уже мы, участники пьянки и главные виновники собрания вставали по одиночке и винились в совершенном. Собрание нас осудило, но простило и взяло с нас обещание больше так не делать. Мы, опустив повинные головы, те, что меч не сечет, обещали. Собрание нам поверило и простило, применив к нам не суровые меры воздействия. Всем был объявлен строгий выговор, но без занесения в личное дело.
   После завершения официальной части Чуев встал из-за стола и усадил роту на место одним только взглядом. Курсанты, вставшие было со своих табуреток и намеревавшиеся отнести их к своим кроватям, на этом закончив тягомотину, вновь уселись и недовольно посмотрели на командира роты. Все ожидали увольнения и такого рода задержка не входила в их планы. Гул недовольства пробежал по неровным рядам табуреток.
  - Тишина! - перекричал недовольный гул своих подчиненных Чуев и в роте быстро стало тихо. - Все угомонились?! Я смотрю комсомольцы вынесли свое решение по настоящему вопросу. Теперь пришла и моя очередь. Итак, Алехин! Пять суток ареста! Тупик - пять суток ареста! Карелин - пять суток ареста...
   В соответствии с вердиктом командования роты десять пойманных участников именин получили по пять суток ареста на гауптвахте, а сам именинник приказом начальника училища был отчислен из ВУЗа. Правда на следующий день он был восстановлен в списках роты, продолжил учиться, между прочим, на отлично, и через год выпускался вместе с нами в действующие части войск ПВО.
  
   ГЛАВА 3.
   Преступление и наказание.
  
  - Шеф, подбросишь до Нижнего рынка? - я, наконец-таки, поймал такси и, открыв дверцу, с надеждой смотрю на водителя. Холодно. Для южного города мороз и обледеневший снег совсем не характерно. Еще два дня назад термометр показывал плюс десять и буквально за день столбик опустился на пятнадцать делений. Шинель, тонкая и бестолковая в сильные морозы, не спасает владельца от пронизывающего до костей, противного ветерка и студеного воздуха.
  - А кто поймает? - таксист противно улыбается.
  - Не понял...
  - Ну, кто тебя поймает на Нижнем? - я тупо смотрю на него так и не уловив смысл его слов. Он видит мою растерянность и начинает мне доходчиво и терпеливо объяснять сказанное им. - Ну, тебя же "подкинуть"... вверх... кто ловить будет...
  - А! В этом смысле! - я делаю вид, что до меня дошел его юмор и пытаюсь улыбнуться, но вместо веселой улыбки мои губы раздвигаются в кривой усмешке. - Найдутся люди.
   Вообще-то до Нижнего рынка мне и пешком идти недалеко, минут двадцать, но сейчас очень холодно и хочется спрятаться в тепле, хотя бы в такси. Я пока не признался самому себе, что уже пожалел, что пошел в увольнение, но близок к этому. Надо все-таки было оставаться в теплой казарме. Сейчас там пусто и тихо. Можно лечь почитать, можно поспать, можно сесть возле телевизора и посмотреть какую-нибудь программу. После постоянного гама и суеты будней семестров, сегодня остаться в большом помещении наедине с собой и грустью, приятное занятие. Идет пятый день зимнего отпуска. Уехали все курсанты, даже те, кто не сдали какие-нибудь предметы, уехали даже злостные двоечники, все уехали за исключением "политических". Таким прозвищем в училище окрестили тех, кто получил взыскания за нарушения уставов. Нарушений серьезных, таких, как мое и еще десяти человек. Я имею ввиду недавнюю пьянку, когда нас поймали. За нее мы расплачиваемся уже больше месяца. Правда то наказание, которое объявил Чуев к нам не применили, а именно нас не арестовали на пять суток. Мы не провели ни часа на гауптвахте. Но то, что мы терпим и уже вытерпели намного хуже пяти суток на "киче".
   После собрания и показательной порки на нем провинившихся, никто из одиннадцати человек ни разу не получил увольнительной записки. В целом месяц прошел, как обычно, мы так же заступали в очередные наряды, также посещали учебный корпус, получали оценки, учились и все казалось обычным и привычным. Вот только по субботам и воскресеньям мы грустно провожали своих друзей в город, а сами оставались в казарме. Мы посещали в добровольно-приказном порядке кинотеатр, где каждую субботу показывали скучные фильмы. Занимались чтением, тайной игрой в преферанс, получали "передачки" с продуктами от родственников, ходили на проходную в комнату посетителей, куда приходили наши близкие и приносили всякие съестные гостинцы. В общем мы жили обычной солдатской жизнью. Солдатской, но не курсантской. Мы были лишены самого главного в нашей молодой жизни - свободного выхода в город. Я говорю свободного, потому что имею ввиду легальный способ выйти за периметр училища, по увольнительной, не боясь встречи с патрулем или ротными офицерами. Нелегальные способы покинуть расположение училище тоже были. И их было совсем не мало. Все они, конечно, были связаны с определенной долей риска. Самым надежным и наименее рисковым способом был культпоход в кино. Не знаю, случайно или нет, но Чуев придумал гениальную с моей точки зрения вещь. Группа курсантов, причем их количество не ограничивалось, решала сходить в городской кинотеатр на какой-нибудь вечерний сеанс. Во главе этой группы обязательно должен был идти сержант, не важно какого взвода. На его имя выписывалась увольнительная записка с маленькой подписью, что с ним следует столько-то человек, на обратно стороне этого важного для нас документа перечислялись фамилии всех курсантов, идущих в поход за культурным просвещением. Конечно, о том, чтобы на самом деле идти в кино и потерять пару часов драгоценного времени и речи не шло. Спокойненько выйдя из стеклянных дверей проходной, группа жаждущих культуры договаривалась о времени и месте встречи и разбегалась кто куда. Местные спешили домой, хотя бы на парочку часов, другие шли к дальним родственникам, просто знакомым и подружкам или к тем же местным друзьям курсантам, третьи тихонько посещали злачные места, такие как Дом офицеров, пивнушки, где также стремились с пользой провести вырванное с таким трудом из цепких лап командования свободное время. Мы, строго наказанные, благодарили небо и чуть-чуть командование за столь щедрый подарок. Лично я не пропустил ни одного воскресного культпохода. Я ходил со своими младшими командирами, с сержантами второго и третьего взвода. Все они относились с пониманием к нам, нашему положению обездоленных и нашему острому желанию вырваться в город.
   В конце января закончилась сессия и личный состав роты получил краткосрочные отпуска или как у нас говорили зимние каникулы. Поехали все, кроме нас, одиннадцати человек, тех, кто злостно нарушил дисциплину, "наплевал на своих товарищей, пренебрежительно отнесся к своим командирам". В этот раз отпустили даже тех, кто не сдал какие-то предметы, разрешив их пересдать по возвращению из отпуска. Такого раньше не было, и обычно двоечники лишались отпуска, как и "политические".
   Помню, как с грустью провожал убывающих на отдых своих друзей. Роту построили в казарме, курсанты, уже одетые в шинели, стояли в строю в шеренгу по два и держали в руках собранные чемоданы. Только местные стояли на легке и им больше всех других не терпелось покинуть стены родного заведения хотя бы и на десять дней. Мы, лишенные такого счастья сидели на прикроватных табуретках и грустно смотрели на счастливые лица товарищей. Тупик, помню, сидел и смотрел в окно, мне показалось, что по его щеке скатилась суровая мужская слеза.
   После команды "разойдись, построение через пять минут у курилки" рота рассыпалась и нам было предоставлено время для прощания. Я обнялся с Вадькой, а потом и со Стасом, будто мы расставались на долгое, очень долгое время. Хотя Стасу от училища было добираться ближе, чем мне до дома. Зимой никто никуда из города не выезжал и такого понятия, как отдохнуть зимой где-нибудь в теплых краях у нас не было. Вадька уезжал домой, но тоже не так далеко. Его город находился всего в двухстах километрах и сказать, что он уезжает в дальние края было нельзя. Бобер попрощался после меня и шепнул Вадьке чтоб тот не забыл не говорить его родителям о причине отсутствия их сына в отпуске. Через десять минут казарма опустела, она словно вымерла, непривычная тишина и пустота помещений сразу же навалилась на нас. Собутыльники разбрелись по своим местам и погрузились в себя. Начались ужасные будни отпуска внутри училища. Прием пищи на одиннадцать, просмотры кинофильмов, телепрограмм, дежурства и прочий быт роты в урезанном составе. Пару раз к нам в роту заходил Стас. Он совершал этот инквизиторский поступок, конечно, исходя из благородных побуждений, но узнав от нас, что его появление не вызывает у нас положительных эмоций, он прекратил над нами издеваться. Приходили ко мне и родители, приносили баулы с едой. Как ни странно, они быстро простили меня за мой нетипичный поступок и мне даже казалось, что в душе отец если не гордится мной, то уж точно не стыдится.
   Сегодня утром дежурным офицером заступил Гвозденко. У меня никогда к нему особо теплых чувств не было. Он командовал вторым взводом, дрючил их и в хвост, и в гриву. Когда он заступал на дежурство, то от его тараканов в голове страдала уже вся рота. И вот когда он появился утром после завтрака в казарме, Тупик присвистнул.
  - Ну, все! Сегодня будем целый день ходить строем! Гвоздь покоя не даст!
   Но, как ни странно, пой товарищ по несчастью оказался не прав. Во-первых, мы не видели дежурного до четырех часов. Самостоятельно просачивались в столовую и из нее, курили в туалете и занимались чем только хотели. Потом он появился и первым кто попался ему на глаза оказался я.
  - Карелин! Зайди! - бросил он мне, а сам первый вошел в командирский кабинет. Я послушно последовал за ним. Старлей устало плюхнулся на стул и бросил шапку на стол. - В увольнение пойдешь?
   Я опешил, не веря своим ушам. Он заметил мое удивление и достал из внутреннего кармана шинели несколько незаполненных увольнительных записок.
  - Ну, что ты вытаращился?! Хочешь в увольнение?
  - Хочу... - я все еще пытался понять в чем подвох.
  - Но надо идти до утра. Найдешь, где переночевать?
  - Найду...
  - А! Черт! Ты же местный!
  - Так точно...
   Офицер склонился над столом и стал заполнять бесценный для каждого курсанта квадратик бумаги. Потом он оторвался от своего занятия и посмотрел на часы.
  - Итак, одевайся. Увольняешься до завтра, до десяти. Не опаздывай! - Гвозденко протянул мне зеленоватую бумажку. - На. Иди переодевайся. Да, и позови мне Тупика.
  - Есть, - я взял чуть ли не дрожащими руками увольнительную и готов был ее там же расцеловать. - Потом зайти?
  - Зачем? - не понял он.
  - Ну, построение, внешний вид...
  - Ты что? Так хочешь покрасоваться передо мной?
  - Нет.
  - Ну, так и иди сразу на проходную и не вздумай дежурному по училищу попасться, а тем более докладывать ему.
  - Понял. Разрешите идти?
  - Да иди уж! Тупика позови!
   Я, не помня себя от счастья, выскочил в коридор. Что произошло?! Откуда такая невиданная доброта и щедрость? В нашем кубрике я Тупика не нашел и направился в туалет. Олежка был там и курил, сидя на подоконнике в тоненькую щель окна.
  - Тебя Гвоздь завет, - известил я его.
  - Зачем?
  - Не знаю, - я и вправду не знал. Конечно, я догадывался, что Гвозденко и его хочет отпустить, но все-таки не был в этом уверен. - Дай докурю.
   Тупик протянул мне половину сигареты и ушел. Я же с наслаждением сделал затяжку. За эти несколько дней, в общем-то довольно короткое время отсутствия роты мы сильно обнаглели и ничего не боялись. Хуже, чем сейчас уже быть ничего не могло. Даже если бы кто-нибудь из офицеров и увидел бы меня за столь преступным занятием, он вряд ли смог бы мне сделать что-то похуже наказания, которое я сносил. Кроме того, я знал, что Гвозденко разговаривает с Тупиком и точно не появиться в туалете. А другим офицерам роты и училища в пустой казарме делать нечего.
   Конечно, я был рад представившейся мне возможности вырваться на волю, но почти сразу передо мной встал вопрос куда мне податься. Хотя выбор был легким и секундным. Домой я идти не хотел. Мысль о том, что меня начнут пилить за скверный проступок и в добавок всю ночь совсем меня не радовала. А вот перспектива провести всю ночь с Лерой, - взорвала мой мозг бомбой радости и неуемного полового желания. Так что выбор был не просто легким, его даже и не было.
   Звонить девушке я не стал в надежде застать ее дома. Вот будет сюрприз для нее, - думал я. Отчего-то мыслей о том, что Лера может жить с родителями у меня не возникало. То ли я отупел в замкнутом пространстве военного училища, то ли гормоны блокировали мозговую деятельность, но очевидность отчего-то была для меня не очевидна, а соответственно и все мои мечты могли оказаться несостоятельными. Хотя, наверное, только со временем ты начинаешь думать головой, а не органами чувств.
   Докурив оставленный окурок, я его ликвидировал за окно и помчался переодеваться. Благо выходная форма - "парадка" сейчас не хранилась в каптерке, а висела под шинелями, скрытая от посторонних глаз могущего внезапно войти комбата. Вскоре появился и Тупик. Он был тоже весел, видимо и его Гвоздь отпустил.
  - Ты тоже переодеваешься? - спросил он меня, хотя видел процесс.
  - Угу...
  - До утра?
  - Ага...
  - И меня. И всех остальных... - он тоже достал плечики со своей формой. - Думаю, что у Гвоздя какие-то планы на сегодня и он хочет смотаться с роты. А так как мы без его присутствия можем совершить все, что угодно, то ему лучше нас сплавить в увольнение и самому смыться. Все очень просто! Ну, а коль его интересы совпадают с нашим желанием, то Слава Богу!
  - Согласен! Ты готов?
  - Минуту... Все, пошли!
  - Остальных ждать не будем?
  - Не! Юрка уже убежал, Фома где-то спит. Идем!
   Мы легко миновали аквариум с дежурным по училищу. Того не было на месте, а его помощник смотрел телек, повернувшись к нам совей могучей спиной, перетянутой косым ремнем. Нам с Олегом нужно было в разные стороны, и мы сразу же возле проходной разошлись, он перешел дорогу, а я медленно пошел к самолету - настоящей "сушке", водруженной на пьедестал и напрасно пытающейся вот уже с десяток лет взмыть в серое, свинцовое небо зимнего города.
  - Ладно, что стоишь?! Садись! - таксист нетерпеливо нажал на акселератор. Машина взревела и выпустила облако дыма.
   Я в секунду оказался на переднем сиденье. Захлопнув за собой дверцу, я почувствовал себя в тепле, безопасности и уюте. "Волга" плавно трогается и аккуратно, чтобы не скользить, катится по улице, лавируя между неубранными сугробами, медленно едущими частниками и пешеходами, стремящимися перебежать проезжую часть в любом, удобном для них, месте.
   Через десять минут мы останавливаемся перед знакомым мне неказистым одноэтажным домом, стена которого с низко расположенными окнами переходит в забор и немного покосившимися деревянными воротами.
  - Здесь? - спрашивает меня водитель.
  - Ага, - я киваю головой, достаю из кармана помятый рубль и протягиваю его таксисту.
  - Ладно! Спрячь! Тебе еще пригодится! - улыбается мужчина. - Я знаю, что ты не Рокфеллер.
  - Ну, спасибо, тебе! - я возвращаю бумажку обратно в карман и вылезаю из автомобиля. Сегодня поистине удачный день!
  - Бывай! - бросает таксист и, как только я захлопываю дверь, срывается с места, за несколько секунд растворяясь в опустившихся сумерках.
   Ворота хоть и старые, но крепкие. На столбе знакомый звонок. Звоню. Проходит десять секунд, двадцать, звоню еще, теперь уже дольше держу палец на кнопке. Тишина. Неужели моей девушки нет дома? А родители? Только сейчас меня осеняет, что Лера будет не одна. Я не знаю ее родителей, никогда не видел, несколько раз, что провожал ее, оставлял у ворот, не заходя в дом. Облом, наверное! Звоню еще раз, но уже без энтузиазма, жду с замиранием сердца. Что ж, пойду домой, к родителям. Очень не хочется менять планы. Только через несколько минут слышу приближающиеся шаркающие шаги. Это явно не Лера. Дверь, вырезанная в металлических воротах, поскрипывая открывается.
  - Здравствуйте... - передо мной женщина лет сорока, изрядно потрепанная и явно навеселе. Нет, она не пьяная, просто немного выпившая. Она в каких-то уж совсем неприличных трениках с оттянутыми коленками. На плечах у нее наброшена болоньевая куртка, на ногах старые тапки. Женщина довольно еще стройная, но чувствуется, что она прошла огонь, воды и медные трубы.
  - Здравствуйте, а Лера дома? - спрашиваю я, немного волнуясь, сам не зная от чего.
  - Дома, - женщина расплывается в глупой улыбке. Потом немного откинув голову громко кричит, продолжая улыбаться и смотреть на меня. - Лерка! Лерка, мать твою! К тебе ухажер! Иди сюда!
   Я стою и ощущаю сильное чувство неловкости от того, что женщина беспардонно рассматривает меня. Мне хочется уйти, но это будет очень глупо. Наконец из-за угла дома показывается знакомая фигура моей девушки. Лера подходит и удивленно смотрит на меня.
  - Привет..., а те чё? - спрашивает она меня и не дождавшись ответа обращается к женщине. - Ма! Иди!
  - А кто этот мужчинка? - мать "шалавливо" заигрывает со мной, стреляя многозначительными взглядами.
  - Ма! Иди! - раздражается дочка. - Тебя ждет Борисик.
  - Ну, ладно! Приглашай кавалера в дом... - мать уходит, оставляя нас наедине.
  - Ты чего? - повторяет свой вопрос Лера.
  - Так, пришел в гости...
  - А... Ну, тогда заходи... - она поворачивается ко мне спиной и идет в дом, таким образом приглашая следовать за ней.
   Я иду за ней и вхожу скромное жилище девушки. Там темно и тесно, низкие потолки, побеленные стены, в прихожей огромной кучей висят какие-то куртки, ватники, пальто.
  - Раздевайся... - устало предлагает мне девушка и терпеливо ждет в комнате, когда я разденусь. Я расстегиваю шинель, бросаю ее на стул, так как повесить на вешалку нет возможности ввиду ее полной занятости. Потом развязываю ботинки, снимаю их и, не одевая никаких тапочек, прохожу в комнату. Здесь полумрак, горит только торшер. Диван, примостившийся у одной стены, расправлен. По обстановке в комнате и царящему в ней беспорядку сказать, чем занималась до моего прихода ее хозяйка невозможно. Я внимательно изучаю внутреннее пространство дома. Из комнаты я вижу другой проем, за которым темнеет то ли еще одна комната, то ли коридор. Мрак не дает мне разглядеть помещение и сделать вывод о его предназначении.
  - Это твоя комната? - спрашиваю я чтобы начать разговор.
  - Да...
  - А что там? - я киваю на темноту за проемом.
  - Там комната бабушки...
  - А где комната матери?
  - Там, во дворе еще один домик. Они с Борисиком там живут...
  - А кто такой Борисик?
  - Ее друг.
  - Ясно... - выдохнул я, не зная, что говорить дальше.
  - А ты чего? - будто читая меня, спрашивает Лера.
  - Вот в увольнение выпустили...
  - Что, простили?
  - Может быть, но скорее просто взводному нужно чтоб мы были в увольнении...
  - До вечера? Скоро обратно?
  - Нет, до утра...
  - Домой поедешь?
  - Не хотел... у тебя можно остаться?
  - Хм... оставайся... - она посмотрела на меня без удивления, потом перевела взгляд на кровать. - Будешь спать в бабушкиной комнате.
  - А бабушка?
  - Она со мной.
  - Ладно.
   Скрипнула дверь и в комнате появилась мать Леры. Она была все также весела и в руках держала большую миску с квашеной капустой.
  - Так, молодежь! Идемте к нам! Надо же угостить твоего гостя, - говорит она и кладет мне свободную руку на плечо.
  - Мам! - то ли возмущается, то ли наоборот соглашается с ее предложением дочь. Потом примирительно продолжает - Он останется у нас на ночь.
  - Хорошо, дорогая! Идемте!
  - А где бабушка? - спрашивает Лера.
  - Она у Никитишны...
  - Ладно. Пойдем! - Лера тоже протягивает ко мне руку и берется за мой бок. Я окружен женщинами и мне очень приятно.
   Я пожимаю плечами, стараясь сделать вид, что мне не очень хочется, но я уступаю хозяевам. На самом деле я голоден и совсем не против выпить. Возможно алкогольное опьянение сломает строгость девушки и быть может единственная свободная ночь в этом коротком, буквально свалившемся с неба, отпуске пройдет очень даже не напрасно.
  
   * * *
  
  - Нет..., ну не сейчас..., потом... - шепчет Лера. Она отстраняет довольно нежно и даже ласково мои руки, которые лезут ей в трусики, гладят упругую девичью грудь.
  - А когда? - шепчу я в ответ и продолжаю атаку. Нет ничего приятнее чем молодое девичье тело. Лера обладает божественными формами. Она не худа, но и не полна. Ничего лишнего. Как говориться не прибавить, не убавить.
  - Там бабушка. Я не могу при ней, давай потом, - упорствует Лера, ее бастионы упорно держат оборону и не собираются сдаваться.
   Мы лежим в маленькой бабушкиной комнате где на старенькой кровати мне недавно застелила новое белье Лера. Бабушка должна была лечь в Лереной комнате. Мы пришли от Борюсика и Натальи Михайловны, так звали мать Леры, изрядно выпившие. По пути меня немного бросало из стороны в сторону и пока мы шли к кровати меня нежно поддерживала хрупкая и не такая пьяная девушка. Она быстро подготовила мне ложе и, уложив меня, на несколько минут ушла. Я закрыл глаза и вертолеты закружились надо мной. Мне не хотелось спать, но усталость не физическая, а душевная после выпитого превратила мое тело в какое-то тесто. Плывущий потолок, гул в голове. Я открываю глаза, темнота. Я опять из закрываю и проваливаюсь в пустоту. Но внезапно я почувствовал, что вернулась Лера. Она только в маленьких беленьких трусиках. Приподняв край одеяла, девушка оказывается рядом со мной и головокружение мгновенно прекращается. Начинаются другие ощущения. Голая девичья грудь приятно касается моего тела. Я возвращаюсь к активной жизни. Мое тело теперь не тесто, оно огромная напряженная мышца. Я обнимаю свою посетительницу и начинаю осыпать ее поцелуями.
  - Тише..., я на минутку, - прошептала она потому, что вдруг мы услышали, как в дом пришла бабушка. Она, кряхтя и охая, стала раздеваться. Потом заскрипел диван. Это она легла.
  - Лерка! - бабушка вдруг громко позвала внучку.
  - Да? - отозвалась та.
  - Иди спать! Что ты там вошкаешься?!
  - Сейчас, иду!
   Мы продолжаем "вошкаться". Я целую девушку, глажу ее по спине, перехожу ниже и сзади опять захожу ей в трусики. Она слабо отбивается. Я возбужден до предела и готов вот-вот взорваться.
  - Нет... потом...потом..., - Лера, наконец, решительно отстраняется от моих ласк и впархивает из-под одела. - Спи!
   Девушка целует меня в губы и ее поцелуй долог, но он какой-то совсем примирительный, не зовущий к продолжению. Потом она проводит своей ручкой по моему горящему лицу и, шлепая босыми ногами по холодному полу, убегает в свою комнату к уже храпящей бабушке.
   Я остаюсь один. Вертолеты все еще беспокоят меня, но уже через пару минут мой мозг отключатся.
   Утром в маленькой комнате прохладно. Нога, вылезшая из-под одеяла, совсем окоченела. О том, что пришло утро я понимаю по освещенности комнатки. Еще даже не открыв глаза я это чувствую.
   У меня утреннее возбуждение. Но там что-то не так. Я тяну руку к паху и натыкаюсь на чью-то чужую руку. Она мирно лежит на причинном месте. Только сейчас я понимаю, что не один в кровати и рядом со мной спит Лера. Я ничего не помню. Что произошло? Неужели мы все-таки совокуплялись? Нет. Не могу вспомнить. Помню все до ухода девушки. Неужели можно заниматься любовью и не помнить об этом на следующее утро? В это трудно верится.
   Я кладу свою руку на руку Леры и через несколько секунд рукам становится жарко. Лера вытаскивает свою ручку из-под моей. Девушка потягивается и просыпается.
  - А мы что вчера занимались э...? - шепчу я ей на ухо.
   Она извивается словно кошка, вытягивает все еще возбуждающее меня тело в разные стороны и после эдакой зарядки, улыбаясь, шепчет на ухо, щекотя своим горячим дыханием и еще больше возбуждая меня.
  - Нет, ты сразу уснул. А я пришла ночью. Бабушка сильно храпела...
  - То есть у нас ничего не было, - странно, но я успокаиваюсь и понимаю, почему. Я рад, что не забыл чудесный момент, что его просто не было и, что, когда он будет, я его уж точно не забуду.
  - Ты рад? - удивляется Лера. И мне приходится ей объяснять то, что меня успокоило, но не обрадовало. Она тихонько хихикает.
  - А как ты пойдешь в казарму? С таким э... настроением? - она опять кладет мне руку на возбужденное место.
  - Придется... - тяжело вздыхаю я.
  
   * * *
  
   Погода в городе постоянно дарит нам сюрпризы. За ночь пришло потепление. Обледеневшие ранее сугробы сегодня вновь текут. Я никак не могу привыкнуть к столь быстрой смене погоды. Вчера я мерз от пронизывающего холода, не спасала ни шинель, ни "вшивники" - спортивные курточки, которые мы поддеваем под кителя чтобы хоть как-то увеличить количество шерсти. А сегодня мне жарко настолько, что чувствую, как по спине стекают капли пота. Еще довольно раннее утро, но уже очень тепло. Такое ощущение, что внезапно пришла весна. Воздух теплый и дышится легко. Я иду по улице мимо одноэтажных домов, заборов и ворот с калитками. С металлических крыш с шумом сползают подтаявшие куски снега и льда. Город хорош тем, что на его улицах практически никогда не скапливаются лужи. Холмы, пригорки, спуски, он весь неровный и воде просто не найти местечко на его асфальтированных покореженных корнями улицах. Мой родной полис давно ожил. Возле "Нижнего" рынка уже полно торгашей кавказских национальностей, они громко разговаривают, о чем-то спорят, что-то перетаскивают, тюки, ящики, коробки. Мимо рынка снуют запоздалые граждане, спешащие по делам службы, они не заглядывают на территорию буржуазных пережитков, у них для этого совсем маленькие зарплаты. Студенты и просто молодежь компаниями бегут на занятия или еще куда-то, школьников не видно, они сидят в своих классах. По дороге мне совсем не встречаются военные, впрочем, это меня радует, меньше шансов попасться на глаза тем, кто знает о моем наказании. Хотя у меня увольнение вполне законное и пусть отвечает Гвоздь, если что.
   Возле училища, в сотне шагов от проходной я останавливаюсь, достаю полу-высыпавшуюся сигарету "Опал" и закуриваю. Время у меня еще есть, до десяти, - окончания увольнения еще почти тридцать минут. Первая сигарета всегда приятная. Слегка кружится голова, я смотрю по сторонам прищурив глаза, от ярко светящего солнца. Хочется расстегнуть шинель, потому что там внутри все вспотело. Но нельзя, мимо снуют офицеры, которым приходится постоянно отдавать честь, и они обязательно сделают замечание.
   Вдалеке вижу спешащего Фому. Шапка стянута на затылок, из-под нее торчат мокрые вспотевшие кучерявые, как у Гурвинка, короткие волосы. Ему тоже жарко. Вскоре он равняется со мной, останавливается и отдуваясь тоже достает сигарету.
  - Здорово, Принц! - он протягивает мне руку для приветствия. Я ее пожимаю в ответ на его крепкое пожатие. - Не опаздываем?
  - Нет, еще двадцать пять минут...
  - Ну и хорошо! Где был? - спрашивает он, затягиваясь сигаретой.
  - У подруги...
  - У той, что снял на дискотеке?
  - Ага...
  - Дала?
  - Ага, - вру я хотя это если вдаваться в тонкости деликатного дела. Если же не вдаваться, то мы же спали вместе, целовались, держались за различные места, разве это нельзя назвать совершенным актом? Впрочем, моим товарищам незачем знать подробности моей интимной жизни. Поэтому я и говорю, что "дала". И это выходит не вранье. - А ты где был?
  - Я - дома, - вздыхает он и всем своим видом показывает, что завидует мне. - Не хотел идти, но Гвоздь чуть ли не силой заставил!
  - А кто его меняет? - интересуюсь я, во мне теплится надежда, что нас еще отпустят.
  - Плавинский, вроде... - сокрушается Фома.
  - Хреново...
  - Да, этот мозги выполощет.
   Мы докуриваем сигареты, бросаем их в урну и уже медленно бредем к проходной. Возле стеклянных дверей стоит Тупик и Юрка. Мы жмем друг другу руки и заходим с воли в царство воинской дисциплины. Минуя коморку дежурного по училищу, мы благополучно оказываемся на втором этаже в нашей казарме. Дневальный с первого этажа, а на время отсутствия роты в отпуске, именно они отвечают за порядок на нашем этаже, говорит, что у нас из офицеров никого нет. Гвоздь исчез еще вчера вечером и больше не появлялся. Плавинского тоже никто не видел. Что ж, и это тоже хорошие новости. Мы переодеваемся в "пш", нашу повседневную форму, снимаем ботинки, меняем их на тапочки и идем курить в туалет. Наша отпуск изгоев продолжается.
   Мы обсуждаем кто и как провел увольнение. Одним из любимых занятий у нас является обсуждение семейной жизни Тупика. Он единственный из нашего взвода женат и рвет задницу на немецкий крест только он.
  - Олежка, ну, а жена не наказала тебя за отсутствие в отпуске? - начинает любимое занятие Бобер.
  - Нет! - женатик пока сдержан и не очень реагирует на подколы.
  - Ну, хотя бы отлучила тебя от сиськи? - вставляет Фома.
  - Нет, все нормально!
  - Олег, а когда тебя долго нет в увольнении, она не говорит соседям и знакомым, что ее муж в дальнем плавании? Ты же по выпуску в морфлот хочешь? Значит приучаешь ее?
   Внезапно в туалете появляется Чуев. Мы мгновенно замолкаем и незаметно пытаемся избавиться от сигарет. Тупик первым бросает свою в окно. Чуев делает вид, что не заметил этого. Мы же прячем свои сигареты и то, что от них осталось в кулаках, но от них поднимается предательский дымок. Странное дело, но Чуев не обращает на наше вопиющие в обычное время нарушение никакого внимания и сам закуривает. Признаться, мы удивлены. Командир раскуривает свою сигарету и, стряхнув первый пепел в окно, обращается к Тупику.
  - Тупик, Гвозденко отпускал тебя в увольнение?
   Олег в полном замешательстве. Вот вопрос, на который не знаешь, как ответить. Скажешь, да и можешь подвести Гвоздя. Скажешь нет и опять можешь навредить себе и ему. Наш женатик молчит. Но, видимо, у Чуева прекрасное настроение и он приходит на помощь своему курсанту.
  - Я попросил его отпустить всех в увольнение. Так вы ходили?
  - Да...
  - Да.
   В разнобой отвечаем мы. Видя настрой ротного, мы уже наглеем и, косясь на него, достаем спрятанные сигареты, но все еще с опаской начинаем курить уже при командире. Он спокоен и ни слова нам на это не говорит. Видимо все-таки в нем есть что-то человеческое. Значит инициатива выпустить нас в краткосрочный отпуск исходила не от Гвоздя, а от Чуева. Что ж, спасибо тебе ротный за хотя бы глоток свежего воздуха.
   Чуев тушит сигарету, бросает окурок в окно и уходит, сказав только, чтобы мы не закрывали потом окно. Мы продолжаем вынужденное безделье. Мы молоды и закалены невзгодами и тяготами военной жизни.
  
   * * *
  
   Через три дня отдохнувшая и наевшаяся рота возвращается из отпуска. Первыми в казарме появляются те, у кого самолет или поезд прибывает рано. Идти им некуда, и они прямиком направляются в родную казарму. Здесь некоторые из них бросают свои чемоданы и отправляются бродить по городу, благо оттепель еще не закончилась и гулять, вдыхая целебный воздух Кавказа можно не опасаясь замерзнуть. Часам к двенадцати появляются каптерщики и теперь вновь прибывшие сдают свои драгоценные чемоданы на долгое хранение на полках в специально отведенных для них местах, с бирочкой и номером.
  Воскресенье. Крайний день зимнего отпуска. Завтра с утра начнется обыденная жизнь: ранний подъем, зарядка, завтрак, занятия, самоподготовка, отбой. Но сегодня еще длится свободная жизнь, еще хоть и последний, но отпускной день. Весь день в казарме царит суета, то там, то здесь слышен смех, разносятся по всей казарме запахи домашней еды, отпускники фланируют по коридору в умывальник и туалет, они кто в чем, кто в трусах, а кто уже в белом уставном белье. Отдохнувший народ находится в броуновском движении в поисках своих закадычных друзей, по которым они успели уже соскучиться. Кучки веселых товарищей собираются у кроватей, в углах казармы, в курилке, накинув шинели, и наперебой рассказывают, что с ними приключалось в столь коротком, но в то же время длинном, как маленькая жизнь отпуске.
  На обед никто не идет. Даже мы, лишенные счастья испытать очередной краткосрочный отпуск, остаемся в казарме. Нам есть, чем отобедать. Перед нами раскрываются банки с вареной картошкой, домашними котлетами, колбасами и салом, сыр и пироги, кексы и другая домашняя выпечка радуют наши взоры и желудки. Отпускники словно гостеприимные домохозяйки зовут нас к своим импровизированным столам. Мы пробуем понемногу у каждого и через совсем короткое время уже начинаем отказываться, так как наши животы переполнены, и мы с трудом отдуваемся, поглаживая себе органы пищеварения.
  Вечером все вернувшиеся и остававшиеся переодеты в повседневную форму и стоят в шеренге по два в коридоре казармы. Перед нами наш ротный командир. Он поздравляет нас с окончанием отпуска и началом нового учебного семестра. Только он отделяет нас от загадочного и столь притягательного понятия, как стажировка. Этим летом мы узнаем, что это такое. Целый месяц жизни в боевом полку на правах почти офицера! Кроме того, Чуев во всеуслышание объявляет, что с завтрашнего дня мы, одиннадцать человек нарушителей дисциплины, прощены и наше наказание считается отбытым. Ура! Мы вновь стали полноправными членами общества.
  
   ГЛАВА 4.
   От сессии до сессии.
  
   Я, Бобер, Стас и еще несколько человек сидим в курилке. Весна. В этом году не ранняя, но и не поздняя, обычная. Уже не первые теплые весенние лучи звезды по имени Солнце согревают мне спину. Теплый ветерок еле-еле шевелит совсем еще маленькие молоденькие листочки на ветках молодой липы, протянувшихся под крышу беседки, словно спасаясь от дождей и ветра. Вечер субботы. Мы только что вернулись с занятий. Настроение спокойное, уравновешенное, будто мы достигли нирваны. Большинство курсантов шумной радостной толпой поднялись в казарму. Они торопятся переодеться и убежать в город. Мы же никуда не спешим. Наше увольнение завтра и это радует больше, чем увольнение в субботу - времени намного больше, хоть и возвращение на час раньше, зато и выходим за ворота мы не в семнадцать часов, а в двенадцать, а то и одиннадцать. Вообще воскресное увольнение ценится намного дороже.
   Стас курит и одновременно читает Ремарка. Он торопится так как Вадька должен отдать книгу завтра. Он взял ее всего на несколько дней у своих знакомых. Прочитав ее, он передал книгу Стасу. Я не претендую на нее, потому что уже читал "Черный обелиск".
  - Принц, - затягиваясь с наслаждением и выпуская дым под козырек крыши, обращается ко мне Бобер, - там с тобой ШОшник хотел поговорить. Искал.
  - Какой? - безучастно спрашиваю я.
  - Как его?! Сураев! - с трудом вспоминает фамилию курсанта Бобер.
  - А что он хотел? - зевая, спрашиваю.
  - Ну, он узнавал ходишь ли ты с Леркой или нет.
  - А ему какая разница?
  - Не знаю... Увидишь - спроси...
  - Вообще-то, она не подходит для тебя, - отрываясь от чтения, роняет Стас.
  - А чё так?
  - Дружище, ты же интеллигент, а она, прости, не твоего уровня... - поясняет Стас. Я не возмущаюсь, зная, что мои друзья не хотят меня обидеть. Они всегда говорят все прямо в лицо, так у нас принято.
  - И это все? - спрашиваю я.
  - Ммм... не совсем... - мнется Стас, он прикрывает книгу, заложив нужную страницу пальцем и смотрит мне в глаза.
   - А что ж еще?
  - Без обид?
  - Да!
  - Мне кажется, что она шалава...
  - А что так?
  - Ну, она, по разговорам переспала с половиной роты.
  - С тобой переспала? - спрашиваю я Стаса. Потом поворачиваюсь в Бобру. - А с тобой?
   Они пожимают плечами, причем Стас как бы говорит, что нет, а Бобер добавляет жестом слово "пока". У него всегда все грязно и без веры в людей. Стас в этом плане больший романтик. Он верит и в людей, и в любовь, поэтому мы с ним больше близки, чем с кем-либо.
  - А откуда такие данные?
  - Так ты послушай! Хотя... обычно такие вот влюбленные и не слышат ничего. А еще они любят слышать от своей прекрасной половины такие слова: "И ты веришь им, а не мне?!" - женским голосом и с интонацией обиженной девушки произносит мой закадычный друг.
  - Ну, по поводу влюбленности ты перегибаешь!
  - Да?! Тогда я рад! Главное, чтобы у тебя ничего серьезного к ней не было!
  - Спасибо за заботу, друзья!
  - Не за что! Ты же наш друг.
   Я докуриваю сигарету почти до фильтра и достаю другую. Я стараюсь скрыть, но на самом деле сильно расстроен и мне не приятен весь этот разговор. Сказав, что не влюблен в Леру, я немного погрешил перед истиной. Наверное, все-таки какое-то чувство теплится в груди. Нет, это, конечно, не любовь. Но что-то уж очень близкое к нему. Мне скучно без нее, я рвусь в увольнении к ней. Я возбуждаюсь даже только при ее виде, не говоря уже о прикосновениях. Мне хочется с ней быть даже чаще, чем я бываю. Поэтому все эти разговоры о ее неверности и шалавливости мне не приятны.
  - Слушай, Принц, а давай завтра проведем время вместе! Ты с Леркой, а я со Светкой! - предлагает Бобер.
  - Хм. Давай. А куда пойдем?
  - У Светки завтра хата свободна. Предки уехали на дачу и вернуться только в понедельник. Возьмем пивка, закуски, посидим, то, да сё...
  - Хорошее предложение, - соглашаюсь я. - Давай.
   В курилку входит уже переодетый в "парадку" Тупик. Он прикуривает и возмущенно смотрит на нас.
  - Чё вы тут расселись?! Там надо убирать территорию, через тридцать минут увольнение!
  - Ну, так иди и убирай, а не кури! - спокойно, но с явным злорадством говорит Бобер.
  - Ага! Щас! Я свой участок уже вымыл! - мгновенно вскипает Олег, словно только и ждал повода.
  - Так убери и наши! - продолжает бесить его Бобер. Он знает, чего женатики больше всего хотят в жизни. - Нам увольнение не светит! Уберем потом.
  - А что, из-за вас другие опоздают в увольнение!? Это нормально?!
  - Нормально, - Бобер пожимает плечами. - Не, ну, если кто-то спешит, ему и флаг в руки!
  - Скотина ты, Бобер!
  - О, как! Так я вообще не буду убирать! Скоты они твари безвольные и не надрессированные.
   Олежка взбешен. Он бросает недокуренную сигарету и буквально убегает в роту весь красный и злой.
  - Зачем ты Олежека обижаешь? - канючащим голосом спрашивает Стас.
  - Да задолбал уже своим нытьем по выходным! - сплевывает Бобер.
   Я вижу, что на крыльце подъезда появляется Строгин. Он прямехонько направляется в курилку. Заранее понимая, зачем он идет, я делаю несколько быстрых затяжек.
  - Ну, я не понял! А кто будет наводить порядок в кубрике?! Бобер, ты что, самый умный? - наш замкомвзвода почему-то выбирает крайним Бобра.
  - Так сейчас докурим и пойдем... - спокойно и лениво оправдывается наш товарищ.
  - Вы уже здесь курите час! А там все пашут!
  - Ну, Тупик, сука, стукач! - шепчет Бобер и выбрасывает остаток сигареты в урну. Потом уже громче для командира говорит. - Ладно. Идем.
   Стас, Бобер и я молча бредем на второй этаж. Здесь наведение порядка в полном разгаре. Кровати сдвинуты и несколько курсантов нашего взвода натирают паркет, густо намазанный мастикой. В помещении стоит едкий запах мастики. Вадька, неизвестно откуда появившийся в момент нашего прихода, открывает несколько окон для проветривания. По казарме снуют полураздетые курсанты, нося из умывальника ведра с чистой водой, а обратно с темной жидкостью. Почему-то пол мастикой натирает только наш и второй взводы. Это одна из дурацких инициатив Плавинского. Он любитель у нас прогнуться за счет личного времени и сил своего взвода, а Гвоздь, как молодой офицер вторит ему и берет с него пример.
   В умывальнике идет особо рьяная работа. Она менее престижная и требует больших усилий. Нужно вымыть железные раковины, чтоб они блестели белизной и натереть медные краники до блеска. Кроме того, и это самая трудная и ответственная часть работы, найти барашки для всех краников. Отсутствие барашков - это наш бич. Многие медные носики среди недели стоят без крутящейся головки. Дело в том, что на сто человек роты умывальников явно не хватает и утром возле них выстраиваются огромные очереди, словно за водкой. Причины, конечно, в нехватке точек умывания, но их малое число сокращено еще и искусственно. Дело в том, что наши умные головы, некоторые из них, наиболее хитрые, придумали откручивать барашки с голов кранов. Таким образом, утром краны не функционируют, ведь руками открыть их очень даже проблематично, если не сказать невозможно. А вот обладатели драгоценных барашков на коне, они просто и никуда не спеша утром приходят в умывальник, подходят к пустующему крану, достают из кармана заветный ключ и, вуаля, он начинает работать! Они не ждут никого, не занимают очередей. Все гениальное просто! Но вот в субботу это становится проблемой для всех, нам приходится искать недостающие барашки, потому что отсутствие этой важной детали считается именно в субботу нарушением порядка и если в умывальнике хоть один кран имеет такой изъян, то увольняющиеся не могут уволиться. Ответственный взвод, который ежемесячно меняется, рыскает по всей казарме в поисках заветных барашков. Но, как ни странно они находятся и перед увольнением умывальник сияет чистотой и всеми работающими кранами. В воскресенье вечером все возвращается на круги своя и несколько кранов опять не работают. Ничто не вечно под луной и все в этом бренном мире повторяется.
   Уборка закончена. Увольняемые стоят в коридоре в шеренге по два. Плавинский, а сегодня он ответственный офицер, проверяет их внешний вид и произносит краткие наставления, куда уж без них. Через десять минут строй счастливчиков выполняет команду и, повернувшись направо уходит на проходную. В роте остается добрая половина личного состава, которая начинает жить выходной жизнью. Вечером просмотр в местном кинотеатре-клубе какого-нибудь отечественного фильма, ужин и, самое приятное, долгожданное безделье, когда ты предоставлен хотя бы на очень, очень короткое время самому себе. Одиночество - дефицит в нашей коллективной жизни.
  
   * * *
  
   Мы с Лерой остаемся одни в комнате. Бобер со Светкой уходят в другую, предоставив нам развлекаться по своему усмотрению. Конечно, и я, и Лера понимаем, чем мы должны заниматься. Девушка поближе подсаживается ко мне, и я в нерешительности начинаю ее целовать, сначала в ухо, потом в шею. Она не сопротивляется, но по ней и не видно, что ей это приятно. Мне приходит на ум обнять ее и завалить на диване на бок. Сделав это, я набрасываюсь на нее сверху и ожесточенно лапаю ее за грудь, попу. Вожу руками по ее стройным ногам. Производя все эти манипуляции, я пытаюсь понять, как лучше мне снять с девушки ее одежду. Лера в обтягивающих джинсах, водолазке, под которой нащупывается лифчик. После минутной борьбы я, наконец, расстегиваю ремень на джинсах. Я приступаю к джинсам, но у меня не получается их расстегнуть, тогда мои старания переключаются на лифчик. Я просовываю руку под нейлоновую водолазку и, пыхтя от старания, тружусь над поиском способа крепления этого женского элемента одежды на теле.
  - Если ты меня попросишь, то я сама все сниму, - спокойно говорит мне Лера, отстраняясь от моих притязаний.
  - Я... прошу... - шепчу я, отодвигаясь от тела.
   Девушка садиться и, как ни в чем не бывало, начинает раздеваться. Она это делает так спокойно и по-деловому, что мое желание на время куда-то исчезает. Лера раздевается так, словно меня нет рядом, и она просто собирается лечь спать. Вскоре она остается передо мной лишь в одних трусиках, а я сижу, как дурак во всей своей одежде и тупо смотрю на нее.
  - Ну, и что ты сидишь? - подстегивает меня чувствуется искушенная в этих делах девушка. Дзинь! У меня в голове пропел первый звоночек.
   Я суетливо начинаю раздеваться и через несколько секунд сажусь возле нее тоже в одних трусах. Лера обнимает меня и, притянув к себе, хватает мои губы своими. Мне казалось, что это такого страстного поцелуя должно переворачиваться все внутри, но я спокоен и думаю только о том, что зря девушка недавно курила. Мы заваливаемся на спину и я, спохватившись, начинаю вновь водить руками по телу девушки, нащупывая упругие места. Нет, что ни говори, но она красива. Ее прелести мгновенно включают мою мужскую силу, и я стаскиваю сначала с нее, потом и с себя нижнее белье. Происходит главное, к чему я стремился. Она пускает меня в запретные места, и мы начинаем работу.
   Через десять минут молчаливого старания Лера, чуть ли не зевая, спрашивает.
  - Ты еще долго будешь точить свой карандаш?
  - Чего? - не понимаю я, останавливаясь.
  - Ну, ты скоро?
  - А тебе надоело? - дзинь! В голове поет второй звоночек. Ей все эти дела надоели и не впервой.
  - Ну, пора... ты можешь мозоль мне натереть...
  - Извини... - я прекращаю свои старания и у меня все опускается, внутри, впрочем, и снаружи тоже.
   Я сажусь на диване и у меня исчезает всякое желание. Лера продолжает лежать и, как мне кажется, скучающе смотреть в потолок. Заметив мое состояние, она разворачивается и кладет мне голову на колени. Раз и у меня мгновенно возвращается огромное желание. Я набрасываюсь на нее и через минуту почти все кончено.
  - Не в меня... - только и успевает бросить Лера.
  - Да! - вскрикиваю я и выполняю ее просьбу.
  Мы лежим рядом, я дышу часто, хватаю ртом воздух, девушка дышит спокойно и уравновешенно, словно только что проснулась. Я каждой клеточкой ощущаю ее равнодушие к недавнему занятию. Она словно выполнила скучную, совсем не радостную, но необходимую работу и сейчас выдохнула с облегчением. Она не говорит об этом. Старается скрыть, но все равно это бросается мне в глаза.
  - Ты не хотела этого? - каким-то прямо уж жалким голосом говорю я и ненавижу себя за это.
  - Почему ты так думаешь? - Лера удивлена и ее интонация не наиграна.
  - Мне так показалось, - пожимаю я плечами.
   Со стороны все выглядит глупо, смешно и довольно странно. Два молодых человека придались юношеской страсти и потом сидят, как старики обсуждают произошедшее, упрекая друг друга в отсутствии страсти и желания.
  - Нет. Все было замечательно... и я хотела...
  - А почему ты грустная?
  - Я не грустная, а удовлетворенная.
  - Ты, правда, не жалеешь?
  - Правда...
  - А. Ладно. Что будем теперь делать?
  - Одеваться...
  - Ты никуда не торопишься?
  - Нет...
  - А тогда куда спешить?
  - Ну, ты же уже все, закончил.
  - Ага...
  - Так зачем сидеть в глупом виде? А если зайдет твой друг? Смешно будет.
  - А зачем ему сюда заходить? Он там с подругой кувыркается...
  - Ты так думаешь? - Лера криво усмехается.
  - А ты думаешь, что они там делают? - удивляюсь я.
  - Ну, уж точно не то, что мы... - я молча удивленно смотрю на нее, не понимая откуда у нее такие сведения.
  - Слушай, - объясняет она, заметив мое недоверие к ее словам. - По пути мы со Светой, так кажется ее зовут, перебросились парой слов. Оказывается, у нее эти... критические дни. А как ты должен понимать, в эти дни этим не занимаются.
   Я киваю головой в знак согласия и начинаю одеваться. Лера тоже берет свои трусики и очень соблазнительно их натягивает. Да, она красивая и очень стройная. Такую захотят все мои знакомые.
   Словно в подтверждение ее слов через минуту после того, как мы оделись в дверь стучаться и в проеме показывается голова Бобра. Он хитро улыбается и подмигивает нам.
  - Вы все?
  - Да, - за меня отвечает Лера. Тогда дверь открывается настежь и перед нами во весь рост оказываются Светка и Бобер.
  - Давайте пить! Принц, где вино?
  - Там в коридоре в пакете "монтана".
   Речь идет о бутылке "ослиного зада", купленной нами в гастрономе возле ЦУМа и о пакете, который у меня уже год. Бутылку мы купили перед тем, как встретиться с девчонками. Бобер сначала предлагал пиво, но рассудив логически, мы остановились на вине. Благо закуски оно не требовало и денег, рубля и тридцати копеек, нам вполне хватило. Полиэтиленовый пакет же -это моя гордость, многие предлагали мне за него безумные деньги, но я отказывал всем. Его мне подарили знакомые, побывавшие за границей. Он красочен и практичен. В нем можно носить, что угодно. Ручки надежные и удобные. Единственный изъян моего пакета в том, что от многократного складывания фото девушки в джинсах фирмы "монтана" пересекают две перпендикулярные потертые прямые.
   Конечно, вино бралось с целью одурманить слабый пол, расслабить его, затуманить ему головы и тем самым подготовить к главной цели нашего мероприятия. Однако, так получилось, что перед тем, как налить в стекло желтоватой жидкости, мы разошлись по комнатам и лично у нас с Лерой все произошло до распития и уже осталось позади. Не знаю, как обстояли дела у Бобра, но он был бодр и весел и своим видом намекал, что у него тоже все состоялось.
  - Как у вас? - спросил он меня, когда наши половины вышли на балкон покурить.
  - Все хорошо, - удовлетворенно кивнул я. - А у тебя?
  - Тоже! Ну, я тебе скажу, Светка ураган! Мы даже два раза успели!
  Однако, памятуя слова Леры, я несколько засомневался в том, что мой товарищ хотел выдать за действительность.
  Усевшись на кухонке за стол, мы разлили вино и чокнувшись выпили. Потом Бобер разлил еще вина, и мы выпили "за тех, кто в сапогах" не чокаясь. Таков уж был заведен у нас порядок.
  - Трепло твой друг, - шепнула мне Лера, когда за столом мы подняли в третий раз стаканы из тонкого стекла.
  - А может они все-таки сделали это, - предположил я в ответ. Лера посмотрела на меня, как на маленького и глупого ребенка.
  - Будь уверен, нет. Света пять минут назад просила у меня что-нибудь проложить... Там потоп! - делая вид, что целует меня сказала моя бывалая и очень искушенная в этих делах девушка.
   Не верить ей оснований у меня не было. По крайней мере того, что касалось других людей.
  
   * * *
  
   Амнистия, которая наступила для нас с началом очередной весенней сессии обернулась палкой с двумя концами. С одной стороны, мы стали полноправными членами общества с определенными обязанностями и с равными для всех правами. Теперь мы могли выходить в увольнения и рассчитывать на предстоящие отпуска, а с другой стороны с нас были сняты и ограничения в несении караульной службы. Поясню. По уставу к несению караульной службы допускаются только образцовые военнослужащие, не имеющие никаких наказаний и взысканий. Несение службы в карауле является почетной обязанностью и не может служить видом дисциплинарного наказания. Я так думаю это связано с тем, что караул несет службу с боевым оружием. На сутки десятку молодых людей выдают автоматы, или в нашем случае карабины, и патроны к ним. Что может с ними сделать, как использовать неадекватный человек? Одному Богу известно. Поэтому по задумке авторов уставов нельзя допускать в караул обиженного человека. Так вот, когда с нас были сняты все взыскания у нас сразу же появилась возможность ходит в караул. Во всем училище от первого курса до четвертого, от штурманского до летного отделения, никогда этот вид наряда не пользовался спросом и не являлся желанным по нескольким причинам. Во-первых, караул, в котором несли службу курсанты, был один и его целью была охрана гарнизонной гауптвахты. Сам факт того, что мы на сутки становились какими-то тюремными "вертухаями" сильно коробил нашу психику, оскорблял достоинство. Авиация на время, хоть и короткое, превращалась во внутренние войска! Вот, что угнетало нас. Конечно, были и другие причины, но они, как бы это лучше сказать, были вторичны, или нет, их можно было стерпеть, поскольку все они связаны были с физическими ощущениями. Так смена караула обычно затягивалась на несколько часов. Нас меняли курсанты училища Связи и по этой причины они придирались к каждой мелочи, то сковорода грязная, то ложки не хватает, то головка у пешки из шахмат сломана.
  Но именно первая и оставалась основной причиной, она залегала в этике и морали, поэтому сносилась тяжелее. Ведь муки физические, намного легче мук нравственных. Как так происходило, каким образом нас воспитывали, почему у нас в крови с первого курса начинала течь "голубая кровь", я не знаю. Но мы с самого первого дня с гордостью носили голубые погоны. Мы свысока смотрели на все другие рода войск. Мы знали, что такое честь курсанта летного училища. Именно по причине наличия этого горделивого чувства мы постоянно конфликтовали с училищем Связи. Чернопогонники - вот, кто они были для нас. Между прочим, те, по слухам, вполне нормально относились к караулу на губе.
  Итак, наступил день, когда я в составе караула отправился охранять людей, которые там отбывали наказания, людей, к которым совсем недавно и я мог примкнуть, если бы объявленное командиром роты наказание превратилось из декларированного в реальное. Как это не удивительно, но вместе со мной с карабином за спиной строем шли Бобер, Тупик, Фома, Юрка, почти все мои собутыльники из первого взвода. Кончено, кроме них были и другие курсанты, не употреблявшие так громко алкоголь. Всего в карауле несли службу двенадцать человек. Возглавлял это дело наш Строгин. Раньше, на первом курсе начальником караула ходил кто-нибудь из офицеров, но с третьего года учебы это почетное право было доверено замкомвзводам.
  Караульное помещение мы приняли довольно быстро, особого желания докапываться до всяких мелочей у нас не было. Поэтому Строгин уже через полчаса подписал журнал и связисты покинули караулку довольные и счастливые. До ужина время прошло быстро. Мое дежурство не начиналось, и мы с Тупиком играли в шахматы.
  - Принц, а ты слышал, что скоро начнут распределять на стажировку? - спрашивает меня всегда узнающий всё раньше всех.
  - Нет.
  - А куда бы ты поехал? Куда хочешь?
  - Да мне по барабану, - пожимаю я плечами и съедаю слона противника.
  - Что, вообще нет никаких предпочтений?
  - Нет. Мне все равно. Я нигде не был и выбирать между чем-то не придется. Куда пошлют, туда и поеду. А ты?
  - А я бы с удовольствием попал бы куда-нибудь к морю, ну, например, в Крымск... - отвечает Олег и делает мне шах другим слоном.
  - Отлично, отлично..., а что там? - почесываю я затылок, думая над своим ходом.
  - Как что?! Море, дружище! Представляешь летом можно купаться, когда захочешь!
  - Да... перспектива прекрасная..., нам такого не видать... - я рублю очередного и последнего слона конем и в свою очередь шахую.
   Раздается звонок, это в караулку принесли ужин. Прекрасно, а то мы все уже проголодались, впрочем, это чувство с нами идет в ногу постоянно, на протяжении всех трех лет. По нашему мнению, единственный плюс от несения службы в карауле - это то, что кормят караул по офицерской норме. А это и вкуснее обычной еды и немного больше. Пищу приносят в железных термосах, пока несут она, конечно, остывает, но все равно остается съедобной, в отличие от курсантской еды. Кто-то из свободной смены накрывает на стол в маленькой кухонной коморке и те, кто не стоит на часах начинают ужинать. Я быстро справляюсь со своей порцией и иду к "оружейке" за своим карабином. Подошло время идти мне в казематы. Строгин тоже закидывает последний кусок, ему вести меня туда и забирать стоящего Юрку.
  - Принц, ты уж готов? Подожди минуту, - кричит, спешно пережевывая пищу начальник караула. - Сейчас открою.
   Он подходит к железному шкафу и, достав из кармана связку ключей, открывает мне временное хранилище оружия. Вот он мой карабинчик стоит в сторонке. Его приклад слегка потерт, а примкнутый штык-нож сияет, словно он выкован из белого золота. Это я его специально натираю, когда мы планово чистим свое индивидуальное боевое оружие, которым мы никогда не пользуемся. Правда, я не понимаю зачем мы это делаем ровно раз в месяц, если первый и последний раз стреляли еще на первом курсе. Именно тогда я и получил благодарность от командира батальона за лучший результат стрельб, выбив тридцать из тридцати. Я беру обойму и вставляю патроны в магазин. Затем ставлю оружие на предохранитель. Проделав все эти манипуляции, я вешаю СКС на плечо.
  - Готов? - спрашивает меня Строгин.
  - Идем, - киваю я головой.
   Мы выходим из караульного помещения и слышим, как за нами задвигается засов - обязательный ритуал, - караульное помещение закрыто для посторонних. Даже проверяющий, если таковой придет, должен знать секретное слово, назвав которое, ему будет открыт доступ в караулку. Нет пароля - нет и входа. Это секретное слово - пароль - хранится в пакете у дежурного по училищу и меняется каждые сутки, обычно это названия городов нашей огромной Родины.
   Мы спускаемся со второго этажа и идем по двору к двери, которая ведет полуподвальное помещение. Именно там содержаться "военные преступники", то есть те, кто злостно нарушил требования уставов и приказы командиров. В тех же уставах четко оговорено кто из командиров и на сколько может лишить своих подчиненных свободы. И это, как ни странно, не является нарушением прав человека, конституции и других законов. Все законно!
   Строгин, открывает железную дверь и пропускает меня внутрь. Я спускаюсь по ступенькам и сталкиваюсь с Юркой, который ждет своей смены.
  - Что так долго? - возмущается он, поднимаясь по ступенькам.
  - Все по времени! Даже на пять минут раньше! - не соглашаюсь я. Но он уже не слушает меня, быстро поднимаясь по ступенькам к воздуху и еде.
   Я слышу, как закрывается за мной, скрипя, входная дверь и, мне кажется, что даже слышу лязг ключа. Теперь я один в полутемном помещении со стенами, одетыми в цементную шубу. Коридор с изгибами, разветвлениями, без окон, но со множеством тяжелых деревянных дверей. Они, как и положено в такого рода заведениях, имеют массивные металлические задвижки и небольшие оконца, закрывающиеся маленькими ставенками. В подвале стоит спертый очень неприятный, кислый и очень стойкий запах, я бы даже сказал грубее - вонь. Чтоб немного прогнать эту вонь, я, оставшись один, достаю сигарету и закуриваю. Дым сигареты здесь намного приятней местного воздуха. Но, однако, и он не может перебить его затхлость и кислоту.
   Нынче пустующих камер намного больше занятых. Поэтому в коридоре тихо и спокойно. По оставшейся после связистов информации только в трех камерах закрыты невольники. Всего семь человек. В основном это "партизаны", их четверо, двое солдат-срочников из школы младших авиационных специалистов, сокращенно ШМАС, и один курсант нашего училища со второго курса. Я устанавливаю для себя маршрут движения по коридору и засекаю время. Спокойно и в тишине я ступаю по каменным плитам старинного дома. Говорят, в помещении гарнизонной гауптвахты до революции располагался городской морг. Странно, думаю я, а зачем в морге так много комнат, ведь в подвале добрый десяток камер, причем видно, что они здесь существовали с самого начала, то есть с момента строительства. Мысли мои переносятся в далекое прошлое и я пытаюсь представить, что на самом деле здесь могло быть. Здание капитальное, двухэтажное из известняка с красивыми завитками над окнами и дверными проемами. Высокие потолки на первом и втором этажах, даже в подвале высота потолка никак не ниже двух с половиной метров. Нет, скорее всего этот дом мог принадлежать какому-нибудь купцу и в подвале он хранил свой товар.
   Я завершаю круг "почета" и смотрю на часы. Ровно пять минут. Мало. Это ж сколько мне накручивать кругов, пока меня сменят! Тем не менее я шагаю дальше, один, два, три круга. В какой-то момент, проходя мимо камеры под номером пять я слышу, что меня кто-то зовет. Подойдя ближе, я останавливаюсь.
  - Парень ... - шепчет кто-то за дверью с кавказским акцентом. - Летчик, ты тут?
   Я молчу, нам не рекомендовано разговаривать с арестантами. Но голос не умолкает. Он канючит, зовет меня на разные лады и я, в конце концов, сдаюсь.
  - Что ты хочешь? - строго спрашиваю я.
  - Дорогой, я очень курить хочу! - с мольбою в голосе произносит арестант.
  - Ладно, кури, - разрешаю я, уверенный, что никто к нам до окончания моего времени не спустится.
  - У меня нет... Дай закурить, прошу тебя, как человека! - продолжает человек все таким же жалким голосом.
   Я часто следую принципу: сказал "А", говори "В". Поэтому подхожу к камере и открываю окошко на дубовой двери. Оттуда на меня смотрит огромный азербайджанский нос, торчащий между двух грустных черных глаз. Я достаю из пачки сигарету и просовываю в окошко. Сигарету перехватывают с той стороны, и она исчезает, а потом вновь появляется в окошке, но теперь уже ее кончик чуть-чуть торчит.
  - Прости, у меня нет спичек...
   Я лезу в карман штанов и, достав коробок, зажигаю спичку, потом протягиваю ее огонек к кончику сигареты. Арестант жадно затягивается, прикуривая.
  - Спасибо, родной... Хорошо, что летчики сегодня... а то эти связисты...честное слово...злые такие... я им в отцы гожусь! А они... - причитает мужчина.
  Я не могу разглядеть полностью его лицо, во-первых, окошко очень маленькое, а он прислонился к нему, и я могу увидеть только толстые губы с сигаретой в них, часть массивного носа и один темный глаз. Во-вторых, в подвале не очень светло, лампочки тускло светят, их мало, и они не висят над каждой камерой. Тем не менее, я вижу, что та часть лица, которая виднеется в окошке и вправду принадлежит немолодому мужчине. Она изрядно заросла щетиной, половина которой седая. Кожа уже дряблая и морщинистая. Я легко могу поверить, что моему охраняемому далеко за сорок и он говорит правду.
  - За что Вас? - спрашиваю я, закуривая и сам, знаете, как это бывает, когда твой собеседник курит, невольно составляешь ему компанию.
  - Мы на сборах. Уже вот месяц скоро. Капитан наш говорит мне: Иди, принеси фрукты с рынка! Послушай, - говорю я ему, - какие фрукты?! Еще ничего не созрело! А он мне: Вы товарищ рядовой должны сказать "есть" и выполнить приказ. Как я могу выполнить приказ, который нельзя выполнить?! Ну, вот и получил трое суток.
  - А сколько осталось? - спрашиваю я.
  - А! Много! Еще десять! - я почти вижу, как азербайджанец обреченно и грустно машет рукой за дверью.
  - Не понял, как это?
  - Трое уже отсидел. Вот еще пять получил за неподчинение часовому, еще пять за "саботаж". Слушай, что за слово такое "саботаж"? Что это?
  - Ну, это, когда человек сознательно не выполняет то, что должен выполнять, то, что ему приказывают... - пытаюсь я ему объяснить непонятные мне самому формулировки продления ареста.
  - А! Это значит за то, что я не стал на работах копать яму... А почему я должен был ее копать? Ведь есть же экскаватор?! Он стоял рядом! А нам дали лопаты и говорят копай! Зачем? Почему? Мы что не люди?! Зачем тогда экскаватор... Еще материться...
   Моя сигарета выкурена. Я прячу бычок в другой пустой коробок, специально предназначенный для бычков, чтоб не оставлять их где ни попадя.
  - Давайте свой окурок, я выброшу, - предлагаю я арестанту.
  - Не, не надо. Я его сам спрячу, - отвечает он. Мы понимаем друг друга, а это значит, что дядька действительно давно сидит.
  - Ну, ладно, отдыхайте, - говорю я и закрываю окошко.
  - Спасибо, - слышу я за дверью. - А когда сегодня откроют нары?
  - Как всегда. Вечером, после туалета...
  - А сколько уже время?
   Я смотрю на часы. До моей смены осталось еще около часа. Арестантов кормят раньше, чем нас. Пищу им приносят из ШМАСа. И на раздаче присутствовал Юрка.
  - Почти девять...
  - Спасибо, друг, - говорит мой собеседник и замолкает, наверное, сев на каменный пол и прислонившись к холодной стене.
   Я отхожу от камеры и начинаю двигаться по знакомому кругу. Через несколько минут я ровняюсь с камерой номер пять и прислушиваюсь. Мой недавний собеседник тихонько поет какую-то заунывную и очень печальную песню. Слов я не понимаю и в ней очень трудно уловить мелодию. Однако голос у моего уже знакомого невольника приятный и спокойный. Я останавливаюсь и слушаю эти народные напевы кавказских гор.
  - О чем песня? - громко спрашиваю я, когда человек замолкает.
  - О родине... о высоких горах... о девушке, которая ждет своего возлюбленного.
  - Красивая, - немного кривлю я душой. Песня не очень, а вот исполнитель был не плох.
  - У меня сын ее очень хорошо поет...
  - А где он сейчас?
  - Он живет в Баку, сюда приезжает только по делам. У него там семья...
  - А ваша семья где?
  - Они тоже остались в Азербайджане...
   Он замолкает. Молчу и я. Через минуту тишина не прерывается. Тогда я тихонько отрываюсь от шершавой стены, на которую облокотился, шумлю карабином, вскидывая его на плече и отхожу от камеры. До смены мне еще двадцать минут.
  
   * * *
  
  - У тебя будет хорошая долгая жизнь, - говорит мне Расул, всматриваясь в линии на моей левой ладони. - Но ты не будешь богатым, но и бедным тебя не назовешь. Так, - он складывает мою руку в кулак и куда-то смотрит на образовавшиеся при этом морщины. - Ты будешь три раза женат и у тебя будет трое детей. Знаешь, не спеши с первым браком... Он не будет хорошим... хотя не от тебя все это зависит...
   Азербайджанец отпускает мою руку и смотрит на меня грустными глазами, словно большая бездомная собака. Не знаю отчего, но я испытываю к нему, наверное, не симпатию, а какое-то чувство покровительства. Он хоть и большой, и взрослый, я ему точно в сыновья гожусь, но он словно теленок беззащитен. К "хачикам" я никогда ничего подобного раньше не испытывал.
  Утром на гауптвахте происходило распределение арестованных на работы. Эти работы разные и редко повторяются, только если объем их очень большой. Коменданту каждый день поступают запросы на арестантов и утром он передает списки начальнику караула, а уж тот и решает кто из наказанных и куда отправится выполнять общественно полезную работу. В этот раз все повторилось точь-в-точь, как и в предыдущие дежурства. Арестантов распределили по утвержденным местам, после этого Строгин распределил конвойных, тех из нас, кто будет охранять мирный труд временных жителей губы и следить за тем, чтобы они не сбежали, а достойно выполняли свои новые обязанности. Мне выпала миссия охранять моего вечернего знакомого. Пять арестантов и трое караульных загрузились в зеленый ГАЗ 66, комендантской прописки и выехали к местам работ. Тупик с двумя бойцами ШМАСа высадился первым у троллейбусной остановки на ул. Мира. Следующим был Юрка, с двумя партизанами, их место оказалось в десяти минутах езда от Тупика. И уже последними оказались мы с моим азербайджанцем.
   Нам предстояло разгрузить камазовский прицеп груженый мешками с какими-то удобрениями. Отчего это не смогли сделать заинтересованные крестьяне, мне было неясно. Правда крестьян я нигде не увидел. После нашей высадки, комендантская машина скрылась, оставив нас наедине с прицепом. Рядом с ним никого не было, и мы примостились на лавочке в ожидании заказчика - прораба.
  - Меня зовут Расул, - вымолвил мой арестованный, протянув свою огромную лапу.
  - Очень приятно, - я вставил свою ручонку в тиски и почувствовал легкое сдавливание.
  - Можно закурить? - он с надеждой посмотрел на меня.
   Достав две сигареты из почти пустой пачки, я протянул одну ему, а вторую прикурил и дал прикурить Расулу. Мы сидели на лавочке, щурясь от ярких лучей весеннего солнца, наслаждаясь мнимой свободой и временным бездельем.
  - Так! Вот они баклуши бьют! - внезапно перед нами вырос невысокий мужичок в стареньких джинсах советского производства с вытянутыми коленками, теплой рубашке в клетку и кепкой на голове. - Чё сидим?! Почему не работаем?
  - Нам не поставлена задача, - ответил я на правах старшего, продолжая курить.
  - А я вот сейчас позвоню коменданту и сообщу ему, как вы исполняете свои обязанности! - вскрикнул нервный мужичок.
  - Послушайте, вы тут себя ведите прилично! Здесь нет рабов! Мы приехали, вас нет, я вот вашему начальству скажу, как вы исполняете свои обязанности. И нечего здесь кричать, а то и можно огорчиться...
   Мужик мгновенно переменился. Он засуетился и стал подобострастно улыбаться и мне, и Расулу.
  - Ну, ладно вам мужики! Вот, нужно помочь машину разгрузить! Вон там склад. Я щас подгоню прицеп к воротам склада, как можно ближе, чтоб таскать было недалеко. Наша задача разгрузить эти мешки. Сделаем и свободны!
  - Ага! Всего лишь! - присвистнул я, заглядывая в прицеп. Он был почти полностью загружен мешками. - Сколько мешок весит?
  - Да не ссыте, мешки легкие, всего двадцать килограмм! Быстро перетаскаем!
  - Ну, вы тоже будете таскать? Тогда вдвоем вы это закончите быстрее.
  - Вообще-то мне нельзя, у меня грыжа.
  - А я не могу в соответствии с уставами, - пожал я плечами, - что ж, моему арестованному предстоит все это разгрузить одному? Эдак мы и до утра не справимся.
  - Ладно, я по мере сил буду помогать. Вот, буду подавать мешки. И ему, - мужичок кивает на Расула, - остается только таскать их в ангар и там бросать.
   Он куда-то ушел и через несколько минут возле прицепа остановился "Камаз". Наш знакомый мужичок, вылез из кабины и стал подцеплять прицеп. Вскоре все было готово и, рванув с места, "Камаз" оттащил прицеп с прежнего места поближе к воротам большого ангара, которые виднелись метрах в ста справа от нашей лавочки.
   Пройдясь по узенькой дорожке между кустов полураспустившейся сирени, мы с Расулом подошли к воротам, которые пытался открыть водитель "Камаза". Навесной замок не хотел поддаваться, и мужичок пыхтел и тихонько ругался себе под нос. Борт прицепа он уже успел опустить и, чтобы не терять время мой арестант взял сначала один мешок, а потом поняв, что они на самом деле не очень тяжелые, взял и второй. Положив ношу на разные плечи и, придерживая мешки соответствующими руками, азербайджанский Геракл спокойно направился к воротам в тот самый момент, когда мужичок, наконец, справился с замком и со скрипом отворял одну из створок.
  - Во, блин! - удивленно ругнулся наш прораб, увидев ношу Расула. - Щас буду подавать мешки.
   Он быстро проскочил мимо нас и моментально, несмотря на свою грыжу, взмахнул на прицеп. Мой арестант сбросил ношу внутри ангара и направился за следующей, которую уже подготовил водитель "Камаза". Работа закипела. Мне разгружать прицеп не полагалось и даже запрещалось, поэтому я пристроился на бордюре в нескольких метрах от ангара. Поставив между ног свой карабин, я курил, наблюдая, как маленький человечек подтаскивал огромному мужчине непрозрачные мешки из какой-то синтетической ткани, а тот легко взваливал их на оба плеча и не спеша относил в ангар. Посторонних людей, прохожих или работников организации, на территории которой располагался склад, не было. Мы оказались одни в этой части мегаполиса и казалось, что эта территория находится где-то за городом, но мы работали чуть ли ни в центре, просто в промышленной зоне. Тепло и тишина, расслабили меня и я, докурив очередную сигарету, стал клевать носом.
   Из состояния тяжелой дремоты меня вывел Расул, который, быстро закончив работу, тяжело дыша, опустился рядом со мной на бордюр.
  - Все, - выдохнул он.
  - Что? - не понял я, о чем он говорит.
  - Все, разгрузил...
   Я посмотрел на часы и удивился. За два часа этот мужчина один смог разгрузить целый прицеп мешков. На такой результат никто не рассчитывал и за нами должны были приехать только часам к пяти. Что нам делать? Отдыхать? Ждать машину? Или самим пойти на губу?
  - А можем мы посидеть тут и дождаться машины? - спросил меня азербайджанец после того, как я ему предложил несколько вариантов. - Ведь никто не узнает, когда мы закончили... . А здесь хорошо, тепло и солнечно, не так, как в подвале... Может посидим?
  - Ладно! - согласился я, пожалев своего подопечного, впрочем, и самого себя, ведь если мы вернемся в комендатуру раньше, то тогда и мне придется стоять на часах в подвале, а так, оставаясь здесь до пяти вечера у нас образовывался своего рода кратковременный отдых.
   У меня в кармане лежали три рубля. Обеда ждать было напрасным занятием, и я попросил водилу, выросшего перед нами со словами благодарности, купить на эти деньги булочек, кефира и прочего магазинного провианта. Тот безоговорочно согласился и через минут двадцать мы с Расулом баловались булочками с маком, коржиками и кексами, запивая все это кефиром из полулитровых бутылок. Кроме того, мои три рубля снова оказались у меня в кармане, так как наш прораб ни в какую не соглашался брать деньги. Он нас угощал и премировал за отличную работу.
   В завершение пиршества мы сидели и курили подаренные сигареты. Пачку, полученную в подарок, я отдал Расулу, пообещав ему, что ее не отнимут при возвращении в камеру.
   То ли от скуки, то ли в знак особой симпатии азербайджанец предложил мне погадать. Вернее, он просто сказал. Что хочет рассказать мне мою судьбу.
  - Я не гадаю, я вижу человека и вижу его жизнь. Хочешь скажу тебе, что тебе предстоит?
  - Да не люблю я знать, что там впереди, - попытался я отказаться от такого предложения.
  - Э, не бойся! У тебя все будет хорошо! Я знаю это! Просто хочу сказать тебе немного конкретики...
  
   * * *
  
  Наша рота бежит плановый марш-бросок на шесть километров. Как обычно это мероприятие проходит вокруг Комсомольского пруда. Будний день, четверг, но народу возле водоема полным-полно. Откуда все эти люди здесь взялись? - задаемся мы вопросом. Почему они не на работе и не на учебе в учебных заведениях. Ну, да, тепло, светит весеннее солнце, щебечут птички, уже начали летать мухи, пчелы и другие насекомые. Но почему так много людей отлынивают от общественно-полезного труда? Почему они с интересом смотрят, как мы мучаемся, преодолевая километр за километром, а сами наслаждаются покоем, погодой и природой?
  На мне летнее "хб", естественно, сапоги с портянками, - я так и не полюбил носить носки в сапоги. Они быстро протираются и уже через день подлежат ремонту - то там, то тут зияют дырки, в которые вылезают пальцы, в основном большие, кроме того, грубые сапоги мгновенно натирают мозоли. В портянках же, если их правильно намотать, не натираются мозоли и не протираются дырки. Очень полезное и удобное изобретение, между прочим. На кожаном ремне висит сумка с двумя обоймами для карабина, по десять патронов в каждой. Через правое плечо одета скрученная шинель - скатка. Через левое висит сам карабин и сумка с противогазом. На голове у меня пилотка, вся мокрая от пота, она слезла на затылок, позволяя его крупным каплям свободно стекать по лбу прямо в глаза. Как хорошо, что мы в авиации. Говорят, что в пехотных училищах у курсанта еще саперная лопатка, котелок и у некоторых либо пулемет, либо его части. Воротники наши расстегнуты на две, а то и три пуговицы, но офицеры, мимо которых мы пробегаем не обращают на это нарушение никакого внимания. Тяжело, жарко и совсем не любимый мной вид спорта. Тем не менее, это лучше, чем бежать на километр или три. Я вынослив, как осел, но не быстр и не стремителен. Каждый раз я сдаю марш-бросок на пятерку.
  - Переходим на шаг? - задыхаясь спрашивает меня Тупик, бегущий рядом и старающийся придерживаться моего темпа. Вот он как раз спринтер, Он сдает стометровку на хорошо и отлично, а вот шесть километров для него смерть.
  - Да, - выдыхаю я и мы уже не бежим, а идем широким шагом, глубоко вдыхая теплый воздух, стараясь восстановить сбившееся дыхание.
   Нас догоняет Сусик, он мокрый и его свистящие звуки, вырывающиеся изнутри огромного тела слышны за десяток метров. Он не может разговаривать, но поравнявшись с нами тоже переходит на шаг.
  - Сколько... еще... кругов... - вырываются слова из его горла отрывисто и даже болезненно, так мне кажется.
  - Два, - экономя силы говорит Тупик.
  - Укладываемся? - выдыхает наш товарищ уже несколько легче.
  - Пока да... вон от того дерева бежим, - говорю я, показывая на березу в ста метрах от нас, растущую у асфальтовой дорожки, по которой мы бежим.
   Вскоре я с сожалением равняюсь с указанным ориентиром, и вновь перехожу на бег, мои друзья бегут за мной. Остается еще один круг. Пока идем на пятерку. Легкие горят от сжигаемого кислорода, которого не хватает. Люди смотрят на нас с любопытством, но без жалости, - Советская армия должна быть боеготовой и наши мучения на учении только укрепляют их в этом мнении. Черт, но мы же не пехота! - возмущаюсь про себя я и думаю, что такого же мнения и мои товарищи.
   Вот впереди показалась долгожданная растяжка с милыми буквами "ФИНИШ". Я прибавляю темп и стремительно сокращаю дистанцию между собой и белой полоской ткани, натянутой между двух молодых тополей. Ура! Наш физрук щелкает передо мной своим секундомером и называет время. Уложились.
   На финише царит разброд и шатание. Стольких людей в форме с настоящим оружием и с шинелями, скрученными, как в войну, гражданские никогда не видели, поэтому они с интересом рассматривают происходящее, проходя мимо. Возле вкопанных в землю стола и лавки расположились училищные "вспомогательные службы". Две медсестры из санчасти, студентки мединститута, самая толстая и добрая повариха Катя, которая разливает из огромного алюминиевого чана с ручками теплый крепкий напиток, называемый у нее чай, он сладкий темный, но совсем не пахнет чаем, скорее всего грузинская, а не краснодарская заварка, два физрука, писарь, который заносит результаты в ведомость, командиры рот, взводов. Здесь же, рядом, лежат на молоденькой травке, ходят с расстегнутыми кителями уже финишировавшие курсанты. Сегодня марш-бросок сдает почти весь батальон. Народу тьма. Нет только четвертого курса. Они освобождены по причине какой-то проверки. Летный батальон тоже отсутствует, поскольку летчиков запрещено мучить такими перегрузками. Им вообще предоставляются тепличные условия: они не бегают кроссов, не занимаются ни какими видами борьбы, не поднимают тяжести. Все эти нагрузки могут пагубно сказаться на их летном здоровье. Основной вид спорта, что им допустим, это всякого рода качели, лопинги, колеса и прочая дребедень, тренирующая мозжечок и весь вестибулярный аппарат. Но мы, помимо кроссов тоже, как и они крутимся в колесах и вертимся на лопингах на время. Лопинг - это снаряд, применяемый в обычной жизни гимнастами и акробатами для тренировки вестибулярного аппарата. Он представляет собой металлические качели, позволяющие осуществлять полный поворот вокруг продольной и поперечной осей тела. Ты становишься на эти качели, твои ноги и руки привязывают и словно в детстве тебе нужно приседая в такт раскачаться так, чтобы долететь до перекладины и перевернуться. Норматив - десять переворотов вперед и десять назад и все эти перевороты необходимо проделать за короткий промежуток времени.
   Записавшись у писаря, назвав ему результат, который громко выкрикивал на финише преподаватель кафедры физподготовки, мы бредем к дереву, у которого уже расположились Стас и Вадька, они финишировали немного раньше нас, но на оценке это не отразилось. Я знаю, что Вадька где-то срезал и у него этот обман прокатил. Но обиды ни на него, ни на себя нет, принцип - "если смог обмануть и тебя не поймали, то ты молодец", у нас в почете. Я ложусь на землю рядом со Стасом, который попивает чаек из металлической кружки. Я прошу Олега принести и мне чая, поскольку вижу, что тот собрался к поварихе. Он снисходительно соглашается, памятуя, что благодаря мне он уложился в норматив.
  - Принц, видел свою Лерку? - спрашивает совсем между прочим Вадька. Он тоже попивает чай.
  - Нет..., а где?
  - Да вон там, тусуется с ШОшником...
   Я не вскакиваю и не бегу, но внутри меня екает что-то и начинает ныть. Ревность потихоньку гложет мои ноги, поднимаясь все выше и выше.
  - Это с кем? - спокойно спрашиваю я.
  - Я фамилию его не помню...
  - Ну, и ладно, пусть поговорит...
  - Кончать тебе надо с ней, - роняет Стас, - не для тебя она.
  - Разберемся, - отвечаю я как можно равнодушнее, а в душе уже готовый порвать с подлой изменщицей.
  В принципе я давно готов это сделать. Меня уже стали раздражать ее очень вольное отношение к верности, постоянные пропадания, какие-то неизвестные звонки по телефону, частое отсутствие дома, когда я сидел в училище. В общем все ее поведение наводило меня на мысли об изменах. Да и сама наша половая жизнь не удовлетворяла меня, мне казалось, что одного меня ей не хватает. Кроме того, ее любовь к выпивке мне была совсем не по нраву. На этой почве мы стали довольно часто ругаться.
  Вернулся Тупик с двумя железными кружками, одну из которых он протянул мне.
  - Спасибо.
  - Видел, - обращается ко мне Олежка, - Лерку? Она вон там, с парнями из четвертого взвода.
  - И что?! - раздраженно отвечаю я.
  - Да, так... - поживает плечами мой товарищ. Они словно сговорились все. Хотят меня раздразнить что ли?
   Мы все, кроме Вадьки, достаем сигареты и закуриваем. Очень приятно полулежать на травке, греясь на солнышке. Легкий ветерок обдувает уже остывающие тела, выветривая едкий запах пота. Дым сигарет вносит в нашу жизнь элемент отдыха, безмятежности и некой свободы. Слово "перекур" - для нас означает именно отдых с сигаретой, он может быть и пять минут и десять и даже час.
   Все молчат, щурясь на солнце и, мне кажется, что ждут моей реакции на новости о Лере. Наконец, я, не вытерпев, встаю и иду по направлению, которое мне указал Тупик.
  - Ты куда? - с хитрым прищуром спрашивает меня Вадька.
  - Пойду прогуляюсь! Боюсь простудиться, лежа на холодной земле и вам советую.
  - А...ага, конечно - многозначительно вздергивает он голову, давая понять, что знает куда я пошел.
   Я, делая вид, что просто шляюсь, незаметно приближаюсь к группе курсантов из четвертого взвода, так, чтобы они меня не заметили. Она там. Стоит рядом с тем самым ШОшноком, который хотел поговорить со мной, но так и не поговорил, правда, по моей вине, я не захотел с ним говорить. Лера стоит очень близко к нему и, улыбаясь, слушает его. Он же положил свою правую руку ей на попу и о чем-то лениво рассказывает. Иногда девушка негромко смеется. Я стою шагах в двадцати от них и меня скрывает раскатистая ива. О чем они говорят я не слышу, но ревность полосует мое сердце острым ножом. Подойти к ним я не решаюсь, да и не вижу необходимости. Что измениться? Ну, она придумает для меня что-нибудь, скажет, что старые друзья, шла мимо и случайно встретились. Я, конечно, могу спросить, почему не нашла меня. Она может сказать, что вот-вот собиралась. И так далее и тому подобное. Лера сможет выкрутиться и обмануть меня. Но я не хочу теперь быть обманутым! Хватит! Надоело. Как хорошо, что скоро мы все уедем, сначала на полтора месяца на стажировку, а потом на целый месяц в летний отпуск. Все! Конец нашей связи!
   Я закуриваю и также незаметно, как подошел, также незаметно ухожу и возвращаюсь к своим друзьям. Они на том же месте и в том же составе.
  - Погулял? - лениво спрашивает Стас.
  - Да...
  - Бобра не видел?
  - Нет. А что?
  - Да он тебя искал...
  - Зачем?
   Стас качает головой, будто говоря либо "не знаю", либо "не скажу". Я опускаюсь на травку и прислоняюсь к стволу дерева, закрыв глаза.
  - Принц, Лерку видел? - это теперь меня спрашивает Бобер, появившейся ниоткуда.
  - Ага... - я не открываю глаза, мои друзья словно сговорились достать сегодня меня и вывести из равновесия. Им это не удастся.
  - Пойдешь?
  - Неа...
  - Она с тем...
  - Да и хрен с ней! - вырывается у меня, готового вот-вот взорваться. Бобер это чувствует.
  - Все, все! Хорошо! - примирительно восклицает Бобер и уходит к Фоме и Юрке.
   Мы остаемся в том же составе и через десять минут старшина командует построение. Время, отведенное на данное мероприятие, закончилось. Рота строем возвращается в училище. До него от пруда около получаса ходьбы.
  
   * * *
  
  - Через пять минут построение, - говорит Вадька, спустившись к нам в курилку.
  - Что еще такое? - спрашиваем почти в один голос я, Стас и Бобер. Мы сидим в курилке и наслаждаемся прекрасной погодой, очень тепло, ярко светит солнце, но пока не жарко, очень комфортная температура позволяет сидеть Бобру с голым торсом и в тапочках. Впрочем, мы все сидим в тапочках. Сегодня воскресенье и ничто не предвещает плохой день. В увольнение ни один из нас не идет. Так получилось, что мы вчетвером были там вчера и сегодня рассчитываем отдохнуть в училище: почитать, поиграть в преферанс, сходить в кино - должны показать французскую комедию "Не упускай из виду". У нас полно провианта и мы даже не собираемся посещать сегодня столовую. Вчера мои родители и предки Стаса нагрузили нас провизией на пару дней. А сегодня утром Вадька получил передачку из родного города. Так что мы смело можем не только сегодня шикануть, но и в ближайшие пару недель сносно подкармливаться тихорецкими запасами - прекрасным дополнением к курсантскому рациону.
  - Чуев в роте бунтует, - объясняет наш четвертый друг.
   Вслед за Вадькой в курилке нарисовывается Строгин. Он вышел не курить, а загнать нас на построение.
  - Женя что там за построение? - обращаемся мы к сержанту.
  - Да хрен его знает! Чуев приказал старшине построить всех и даже наряд.
  - Вот блин! И надолго? - заволновался Тупик, сидящий на другой стороне курилке. Он уже в "парадке", вот-вот готовый сорваться к молодой жене.
  - У него спроси, - пожимает плечами Строгин и уходит. Мы плетемся вслед за ним.
  - Рота! В две шеренги становись! - раздается зычный голос старшины. Мы пришли вовремя.
  - Первый взвод, становись! - дублирует команду Строгин в своей зоне ответственности.
  - Второй взвод, становись! Третий взвод, становись! - вторят ему голоса рядом и немного вдалеке.
   Курсанты нехотя занимают свои места, выученные за многие, многие построения и днем, и ночью, в любую погоду, в любом состоянии и настроении. Через минуту рота построена.
  - Товарищ капитан, рота по вашему приказанию построена! Старшина роты, старший сержант Бубубу, - окончание старшина как обычно съедает.
  - Вольно, - говорит командир роты.
  - Вольно! - командует старшина.
   Чуев прохаживается перед строем с закинутыми за спину руками. Настроение у него паршивое, это мы научились определять, даже не глядя на него, только по одному его голосу и тяжелому дыханию, как у уставшего бульдога, а также по храктерной манере держаться перед строем.
  - Мне каптерщики сообщили, что при сдаче теплого белья у них образовалась недостача. Не хватает...
  - Двадцать... - подсказывает ему каптерщик Кликацюк, выглянувший из своей коморки.
  - ... двадцать комплектов. Даю десять минут на то, чтобы сдали те, кто еще не сдал свои комплекты. Рота, разойдись!
  - Рота! Разойдись! Построение через десять минут! - командует старшина и мы расползаемся по кубрику. Никто и не думает искать теплое белье. Одни садятся на свои табуреты и продолжают заниматься прерванным делом, другие идут курить в курилку. Третьи начинают метать икру, это, конечно, увольняемые. Это их тихий мат слышится из-за каждого угла. Они клянут Чуева.
   Наша четверка спокойна, как никогда. Нам плевать с высокой колокольни на построения и Чуевские требования. Хотя, конечно, понятно беспокойство каптерщиков. Теплое белье выдается не по спискам и фамилиям и соответственно сдается также просто из рук в руки. Они допустили промашку, надеясь на порядочность курсантов, а те двадцать человек взяли и не сдали свои комплекты, по разным причинам. Но поди проверь, кто из сотни курсантов так и не сдал свои теплые подштанники и телогреечки. Поэтому правильно говорит Плавинский: курсанта куда не целуй, у него везде попа. Надо было бы каптерщикам все-таки вести учет тех, кто сдал, но уже поздно, кого не спроси, все говорят, что сдали, но недостача существует объективно, так сказать на лицо. Что теперь делать ротному командованию? Да, интересно, как выкрутится Чуев. У нас чисто спортивный интерес.
   Через десять минут мы вновь стоим в строю. Чуев все также зло прохаживается перед строем.
  - Комплекты теплого белья не появились. Даю еще десять минут. Рота, разойдись.
   Мы снова расходимся теперь уже нехотя и злых ругательств в адрес командования стало больше. Я смотрю внимательно на своих товарищей, никто из них и не думает бежать сдавать пресловутое белье. Значит, нас замордуют построениями и не видать увольняемым города, как своих ушей. Хорошо, что мы были там вчера.
  - Я так понимаю, что вы не хотите решить возникшую проблему, - говорит командир роты после очередного доклада старшины. - Хорошо, пойдем другим путем. Рота будет стоять в строю до тех пор, пока белье не появится.
  - Идиот...
  - Во дает!
  - Ну, Чуев...
  - По реке плывет топор из деревни Чуево, ну и пусть себе плывет деревяшка...
   Эти шипения и оскорбления теперь слышаться со всех сторон. Мы уже все возмущены таким дурацким решением. Как он надеется получить белье? Оно что, само придет в каптерку?
   Проходит пятнадцать минут. Строй стоит. Белье не появилось. Чуеву надоело маячить перед строем, и он уходит в командирскую комнату, оставив нас на попечение старшины.
   Проходит еще пятнадцать минут. Белья нет и быть не может. Теперь уже и сержанты возмущены и солидарны с настроением своего личного состава. Замкомвзводов оставляют строй и идут к старшине. Они все отходят подальше от первой шеренги и о чем-то долго шепчутся.
   Проходит полчаса. Я смотрю на часы, в общей сложности мы стоим в строю уже больше часа. Ноги устали и кое-кто во второй шеренге присел на табуретки, другие облокотились о железные спинки кроватей. Первым рядам не везет и там происходит движение, курсанты пытаются поменяться со второй шеренгой, но это в свою очередь вызывает возмущение у курсантов нашей шеренги, никто добровольно меняться не собирается. Строй еще не распался, но он уже рыхлый и поредевший. В казарме происходит какое-то неведомое и тайное движение. Кто-то исчезает, кто-то внезапно появляется. Бобер исчезает, за ним пропадает Фома, они с их слов уходят курить в туалет. Через короткое время они появляются. Да, от них несет табаком. После них короткими перебежками убегает Тупик.
   Время нашего бдения в строю увеличивается до двух часов. Рота истощена и вот-вот готова взорваться. Но внезапно дверь командирской комнаты открывается, мы, стоящие далеко от нее, это понимаем по внезапному прекращению разговоров и по тому, как быстро в строю появились сержанты. Старшина командует "смирно". Чуев выходит на середину перед окрепшим, но с пробоинами строем.
  - Каптерщики доложили, что белье собрали. Недостачи нет. Рота, разойдись!
  - Рота, разойдись! Увольняемые через десять минут построение внизу у курилки. Форма одежды парадно-выходная! - берет на себя инициативу старшина и мы расходимся по своим местам обитания, мучаясь вопросом - неужели белье появилось? Неужели оно пришло своими ногами? Да! Вот загадка, так загадка!
  До начала стажировки остается ровно месяц.
  
   * * *
  
  - Выскребов! - курсант встает. Он только что оживленно болтал со своим соседом и, вероятно, не слышал, о чем бубнил лектор или только утерял цепь рассуждений преподавателя научного коммунизма. - Так какое самое важное событие в жизни нашего государства, произошедшее в этом году?
  - Ммм... Чернобыль?
  - Нет, хотя его значение нельзя недооценивать. Но я говорил о другом. Не сравнимом по своей значимости и историческом в масштабе планетарном.
  - Э... Горбачев предложил распустить страны Варшавского договора?
  - Нет...
   Курсант молчит и ждет подсказки. Ему шепчут и слева, и справа: "съезд, съезд". Наконец он услышал.
  - XXVII съезд КПСС...
  - Да, плохо только, что у вас слух неважный товарищ курсант. Даже я слышал, как группа вам подсказывала. А какие эпохальные решения были приняты на съезде нашей руководящей и направляющей силы? Кто ответит? Садись Выскребов! Итак, кто ответит?
   Я смотрю по сторонам. Все опустили глаза и врастают в парты, боясь, что, не дай Бог, их могут спросить. Выручая своих товарищей, я робко поднимаю руку.
  - Карелин хочет сказать? Хорошо! Слушаем.
  - XXVII съезд КПСС, - начинаю я лить воду так, как умею и люблю, - собрался на крутом переломе в жизни страны, современного мира в целом. Мы начинаем работу с чувством глубокого понимания своей ответственности перед партией и советским народом. Наша задача - широко, по-ленински осмыслить переживаемое время, выработать реалистическую, всесторонне взвешенную программу действий, которая органично соединила бы величие целей и реализм возможностей, планы партии - с надеждами и чаяниями каждого человека. Решения XXVII съезда определяют и характер, и темпы нашего движения на годы и десятилетия вперёд, движения к качественно новому состоянию советского социалистического общества. Многое, а по существу всё, будет зависеть от того, насколько эффективно мы сумеем использовать преимущества и возможности социалистического строя, его экономическую мощь и социальный потенциал, обновить устаревшие общественные формы, стиль и методы работы, привести их в соответствие с изменившимися условиями. Мы убеждены, что все сознательные, честные люди, каждый советский патриот поддержат стратегический курс партии, направленный на то, чтобы крепло могущество нашей державы, чтобы наша жизнь становилась лучше, чище, справедливее. Так, и только так мы сможем выполнить завет великого Ленина - с энергией, единством воли подниматься выше, идти вперёд. Иной судьбы нам историей не дано. Но какая, товарищи, это прекрасная судьба!
  - Правильно, всё правильно, но конкретнее! Какие решения?
  - Принята Программа КПСС в новой редакции, - преподаватель кивает головой в знак одобрения, - утверждены Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986-1990 годы и на период до 2000 года...
  - Совершенно верно...
  - В докладе М. С. Горбачёва констатировалось, что "в жизни общества начали проступать застойные явления" как в экономической, так и в социальной сферах.
  - Правильно. Еще?
  - Ускорение научно-технического прогресса - главный рычаг повышения эффективности производства, структурная перестройка общественного производства, совершенствование социалистических производственных отношений, системы управления и методов хозяйствования, повышение благосостояния, улучшение условий труда и жизни советских людей, преодоление классовых различий, формирование социально однородного общества и дальнейший расцвет, и сближение социалистических наций и народностей.
  - Молодец, Карелин садись! Итак, вам предстоит серьезный экзамен! Нужно основательно к нему подготовиться, потому что это вам всем пригодится в жизни! Это не математика какая-то!
  - И не физика! - с места кричит Васильев.
  - Правильно, Васильев! Раз ты такой умный, то скажи нам что же такое "перестройка"? - спокойно, словно не понял шутки, говорит лектор.
   Младший сержант встает и, почесав затылок, начинает доклад выученными избитыми фразами.
  - Впервые "перестройка" провозглашена Михаилом Сергеевичем Горбачевым на Пленуме ЦК КПСС в 1985 году. Тем самым он провозгласил программу широких реформ под лозунгом "ускорения социально-экономического развития страны", то есть ускорения продвижения по социалистическому пути на основе эффективного использования достижений научно-технического прогресса, активизации человеческого фактора и изменения порядка планирования экономического развития страны.
  - Ладно, садись! Я нацеливаю вас на серьезный подход к подготовке по предмету. Не исключено, что будут присутствовать проверяющие!
  - Они буду проверять "перестройку" - теперь уже Тупик вставляет реплику.
  - Они будут проверять ваши знания. Советский офицер в современном мире - это не только штурман и летчик, он еще и воспитатель подчиненных, а без знания научного коммунизма тяжело ориентироваться в мире! И еще! Учтите я буду смотреть ваши конспекты! Чтоб все материалы XXVII съезда КПСС были у каждого в отдельной тетради! Всем все ясно? - полковник обводит взглядом аудиторию.
   Звенит звонок. Пара закончена! Мы дружно встаем, аудитория наполняется шумом голосов, складываемых в портфели конспектов, ручек, тоненьких красненьких книжечек, наполненных материалами съездов нашей партии. Полковник тоже собирает свои вещи и попрощавшись выходит. На него уже никто не обращает внимания.
  - У кого есть конспекты со съездом? - кричит Васильев.
  - У меня есть. Я тебе дам, Вася, - голосом образцового подчиненного говорит наш круглый отличник.
  - И мне!
  - И мне!
  За Васильевым устанавливается очередь, в соответствии с которой курсанты собирается списывать конспект. Я не принимаю в этом участие. У меня конспекты имеются. До стажировки остается три недели.
  
  
   * * *
  
  - Почему ты не заходишь, не звонишь? Совсем пропал! - она смотрит на меня лучезарным взглядом, словно ничего между нами не произошло в последнее время. А может она на самом деле так считает? Может это я себя накрутил? Я себе вбил в голову, что она мне изменяет напропалую? Я теряюсь и уже не знаю, что ей ответить.
  - Да дела всякие были... и в увольнения редко ходил..., - выдавливаю я из себя неправду.
  - А я видела тебя на прошлой неделе... - Лера улыбается и, мне кажется, она совсем не обижается на меня.
  - Где? - удивляюсь я довольно искренне, ведь у меня полная уверенность в том, что меня она не могла видеть.
  - Ты шел с друзьями по Ленина, вы были не в форме.
  - Может это не я был? - несколько робко предполагаю я, хотя этот факт присутствовал.
  - Ты! Это точно! Ты был в джинсах и рубашке с коротким рукавом.
   Я пожимаю плечами, не говоря был ли это я на самом деле или она ошибается. Сказать правду значит объяснить почему не заходил к ней, отнекиваться, значит попасть в ловушку из достоверных фактов.
  - Ты куда сейчас? - перевожу я тему.
  - Домой... а ты?
  - Тоже...
  - Зайдешь может быть? Дома никого, - предлагает она, дотронувшись до моей руки и я чувствую внезапный прилив желания овладеть ее прекрасным, как ни убеждай себя в обратном, телом.
  - Не знаю... - я в растерянности и борюсь со своим животным чувством.
  - Пойдем, не на долго! Успеешь потом и домой и куда собирался! - она продолжает меня искушать.
  - Разве если ненадолго, - я постепенно сдаю свои принципы, плоть побеждают дух.
  - Да что там! На часик! - Лера чувствует, что побеждает.
  - Ладно! Пойдем... - я сдался. Моя и ее плоть победили мои моральные устои. Победа ее была стремительной и сокрушительной.
   До ее дома было минут двадцать пешком и я, конечно, вытерпел бы эти жалкие минуты, но мне очень не хотелось, чтобы меня видели вместе с Лерой, поэтому мы легко поймали такси и уже через десять минут она открывала дверь дома.
   Я стою сзади нее и глажу Леру по спине, спускаясь все ниже и ниже. Она не сопротивляется, а позволяет мне возбудиться еще сильнее. Ее тонкий сарафан легко взлетает под напором моих рук.
  - Ну, подожди чуточку... видишь замок открыть не получается! Блин! Что б ты провалился! - это, конечно, относилось не ко мне, девушка извивалась и старалась открыть чертов замок. Ей самой уже не терпелось и неожиданное препятствие в виде заржавевшего замка ее раздражало.
   Как все в жизни бывает внезапным, так и замок, вдруг, поддался и открылся. Мы ввалились в знакомый мне коридор. Я нетерпеливо стянул сарафан через голову девушки и оставил ее в одних маленьких трусиках, лифчика под тонкой материей не оказалось. Так же быстро я сбросил с себя дерюгу форменной одежды, и мы каким-то чудным образом оказались на ее диване, все так же разобранном и застеленном не очень свежим постельным бельем.
  - Какой ты! - шепчет она мне, распаляя своим горячим дыханием.
  - Почему мы говорим шепотом? - спрашиваю я тоже шепотом.
  - По привычке...
  - Дома точно никого нет?
  - Точно... ну, давай же...
  - А бабушка где?
  - Она на кладбище, будет только к вечеру... да... хорошо... - ее руки помогают мне, потому что я сам не могу справиться с задачей меткости и кучности. - Хорошо... хорошо? Так... не спеши...
   И в это самое напряженное время я слышу, как скрипит, а потом хлопает входная дверь.
  - Валера! Я пришла! Ты дома? - это ее мать.
  - Блин! Ну, давай быстро! Еще! Еще! Ну, пожалуйста! Не останавливайся! - шепчет мне в ухо Лера, но все бесполезно. Я больше не могу.
   Лера прямо выскакивает из-под меня и стремительно влетает в какую-то домашнюю одежду, то ли халат, то ли какое-то старенькое платье или мужскую рубашку огромного размера. Я же, онемевший и окаменевший от неожиданности и какого-то неизвестного мне ранее страха, натягиваю на себя одеяло, - это все, на что у меня хватает сил. В комнату входит мать Леры и смотрит прямо на меня. Мне хочется спрятаться под одеялом с головой.
  - Здрасти! У тебя гости?! - немного удивленно, но не более того, произносит женщина. Ее взгляд окидывает комнату. Она видит разбросанные вещи, мой китель, брюки, рубашку, ее сарафан. Потом взгляд останавливается на мне.
  - Ага... - Лера уже стоит возле дивана в одежонке, но это смешно и глупо, я-то лежу голый и прячусь под одеялом.
  - Чем занимаетесь... - вопрос женщины повис в воздухе.
  - Мам! Уроки делаем! - тон дочери говорит о том, что последний вопрос матери несколько неуместен.
  - Ну, что ты, доченька! Я все понимаю - дело молодое!
  - Мам! Не лезь!
  - Хорошо, хорошо... я пошла к себе...
  - Иди...
  - До свидания, - вставляю и я свое слово в их диалог, не найдя ничего более подходящего.
  - До свиданья, до свидания...
   Женщина поворачивается и уходит, а мы остаемся одни. Лера садится на краешек дивана, видно, что она очень сильно переволновалась. Но, однако, не настолько, чтобы испугаться, растеряться или вообще войти в ступор. Не знаю бывало ли с ней раньше такое или данный случай впервые, но она его выдержала с достоинством. Обо мне, конечно речи не идет. Я перепуган и плаваю в прострации.
   Однако, когда мать Леры уходит, я прихожу в себя, правда, медленно. Собрав по комнате элементы своей одежды, я одеваюсь.
  - Что, всё? - спрашивает меня Лера, так и сидящая на диване.
  - Прости, но у меня теперь уже не получиться...
  - Жаль. Но тебе же хуже.
  - Почему? - настораживаюсь я.
  - Потому что болеть там все будет...
  - А... - до меня доходит, о чем она.
  - Да я бы рад, но не всесилен...
  - Ну, смотри, мое дело предложить... пойдем хоть покурим тогда...
  - Пойдем... - я завершаю процесс одевания, и мы выходим во дворик.
  Матери не видно, мы одни. Я достаю сигареты и протягиваю одну из почти полной пачки девушке. Она берет и ждет меня. Потом я беру себе и чиркаю спичкой. Мы закуриваем. С каким-то наслаждением я выпускаю дым в голубое небо, но он застревает в густых зарослях виноградника. Птицы тихонько щебечут где-то в кроне огромной черешни. Мимо лениво бредет черный кот. Он настолько ленив, что даже не хочет тереться о мои ноги. Во мне все играет, словно я кручусь на лопинге. Низ живота, пах, сжимается то ли от смеха, то ли от счастья, которое испытываешь только в молодости, то ли от прерванного удовольствия. Рядом со мной стоит полуодетая очень стройная и красивая девушка с которой мы пытались заняться любовью, но нам помешала ее мать, застав нас в процессе. Я не угнетен каким-нибудь серьезным чувством к ней, а поэтому не грущу и не ревную больше, не думаю о ней ежеминутно. Просто она позвала я пошел, не позвала бы - не пошел. Разве это не здорово?! Разве это не жизнь?! Разве это не молодость?!
  До стажировки остается одна неделя! Скоро мы окунемся в другую, почти взрослую, почти офицерскую жизнь!
  
   ГЛАВА 5.
   По вагонам!
  
   Маленький железнодорожный вокзал нашего городка практически парализован. Толпы людей в форме с голубыми погонами, гражданские лица, строгие и даже суровые мужчины, грустные женщины, тайком смахивающие с глаз слезинки не дают проходу малочисленным работникам местной железной дороги. Милиция ютится в сторонке, не вмешиваясь в непривычную суету, несколько нарядов готовы уехать восвояси, но обязанности и начальство требуют оставаться до отправления поезда. Буфетчица совсем сбилась с ног, не успевая обслуживать отъезжающих молодых людей в форменной одежде, скупающих у нее все, что привезли сегодня и что залежалось со вчера. Сметана, творожники, слойки, - все уходит моментально и неведомо куда исчезает. Таксисты, те из них, что не знают причину происходящего, стоят в ожидании клиентов. Те же, которые знают, не задерживаются - здесь денег не заработаешь. Наверное, с самого первого дня своего существования маленький вокзал, выкрашенный светло зеленой краской, не видел столько народу. Хотя нет, это я сказал для красного словца. Вот уже несколько десятков лет, каждое лето, в один из дней его первого месяца и один день последнего месяца, он сталкивается с таким наплывом отъезжающих и провожающих. Это те дни, когда курсанты летного училища убывают на стажировку в боевые части страны. Один день занимают курсанты третьего курса, второй день - курсанты четвертого. В остальное время вокзал почти пуст. Поезда уходят с него только в одном направлении - в Москву, других направлений не существует. Железная дорога до нашего города все одно, что аппендикс у человека, она не ведет дальше никуда, у нас в городе и заканчивается. Кроме того, поезда ходят не каждый день, поэтому большую часть времени вокзал тих и пуст, ведь даже электричек на немникто ни разу не видел. И только алкоголики любят в нем принимать на грудь, в пустом, теплом и тихом местечке. В обычные дни, когда все-таки поезд из Москвы приходит или уходит, на вокзал приезжают с десяток человек и стоят одиноко на платформе, ожидая разрешения на посадку или же встречая редких приезжих, гостивших в столице.
   Сегодня для нас замечательный, сказочный день - СТАЖИРОВКА! Уже рано утром мы, как в песне "чего-то ждем". Некоторые и с вечера не ложились, и всю ночь в казарме царила суета и броуновское беспорядочное движение. С самого подъема мы облачаемся в парадную форму одежды, и не все идут на завтрак. Утренней зарядки для нас сегодня не существует, только младшие курсы стучат сапогами и с завистью смотрят на нас, курящих в курилке и надраивающих свои ботинки. Оставшиеся в казарме бродят по коридорам, сидят в туалете и дымят одну сигарету за другой.
  Чуев и Гвоздь не обращают на эти вопиющие нарушения никакого внимания. Да и понятно почему, ведь наказать нас они не смогут. Сегодня мы убываем на стажировку! Попробуй накажи! Поставишь в наряд? Лишишь увольнения? Ха! Мы уезжаем! А потом, по возвращении, отпуск и в итоге ты все равно забудешь о наказании. Поэтому для офицеров роты лучшая тактика на сегодня - не замечать курсантской наглости. Чуев не показывается и не выходит из своей командирской коморки, а Гвоздь, тот сам курит вместе с нами и вспоминает свои стажировки. Благодать! Отчего такая жизнь не случается у нас каждый день?
  В десять часов объявляется построение на плацу с вещами, но уже в половину десятого большая часть роты стоит на плацу с нетерпением ожидая часа "х". Рядом у ног стоят чемоданчики, спортивные сумки, редкие и дорогие сердцу полиэтиленовые пакеты. Жара, фуражки лежат на вещах и короткие стрижки обдувает легкий ветерок. Кителя расстегнуты, верхние пуговички рубашек тоже и галстуки висят на заколках. Обалдеть от такого воздуха свободы! Без пяти минут десять на плац идет своей немного подскакивающей походкой Чуев. Все начинают приводить свой внешний вид в порядок, одеваются фуражки, застегиваются пуговицы на рубашках и крючки галстуков соединяются сзади под воротниками. Замкомвзвода командуют построение. И вот в назначенный час слышен зычный глас старшины.
  - Рота! Становись! Равняйсь! Смир-на! - старшина чеканит шаг легкими ботинками. - Товарищ капитан, рота для отбытия к местам стажировки построена!
  - Вольно!
  - Вольно! - дублирует старшина.
  - Все? - спрашивает командир роты у старшины, тот шепчет ему, что-то приятное и Чуев кивает головой. - Итак! У вас первая стажировка! Не забывайте то, чему вы учились все эти годы. Стажировка - это та же учеба, но она связана с применением полученных знаний на практике. Соблюдайте дисциплину! Несмотря на то, что в полках все наши выпускники, помните о том, что вы еще курсанты! По пути следования к месту прохождения практики вы подчиняетесь старшим в группе. В поезде с вами едут офицеры сопровождения, все вопросы и просьбы - к ним. Не забудьте встать на все виды довольствия в полках, проездные документы у старших групп. В Москве, кто следует дальше пересадка на разные направления с разных вокзалов, не забудьте! Ну, и счастливой вам дороги!
   Чуев замолчал. Появился Плавинский, Гвоздь и Сергеев. Они немного отошли к памятнику Ленину и стали ждать прихода командира батальона. Тот должен был выступить с последним словом. Я заметил, как ко второй проходной, выходящей на улицу Мира, подъехали три ЗИЛа-131, с тентами. Это по нашу душу, - подумал я и внутри внизу живота опять екнуло нетерпение и счастье. Через десять минут ожидания со стороны общежития показался комбат.
  - Рота! Становись! Равняйсь! Смир-на! - Чуев поскакал к комбату, а тот очень плавно двинулся на встречу совсем по-граждански приложив руку к фуражке-аэродрому, которой завидовали все курсанты. - Товарищ полковник рота для инструктажа по причине убытия на практику построена! Командир роты капитан Чуев.
  - Вольна!
  - Вольна!
   Комбат остановился посреди строя и выступил с прощальной, напутственной речью. У полковника была интересная манера говорить. В конце каждого предложения он, видимо, любил вставлять какое-нибудь матерное словцо и это у него вошло в привычку. Но перед строем, публикой, гражданскими лицами высокого ранга он старался контролировать свою речь, однако не всегда это у него получалось и тогда концовка предложения выглядела примерно так: "ибио-ма". Наши доморощенные пародисты уловили этот момент и на все лады обыгрывали ее, изображая полковника. В сущности, Маркенко был добрым и великодушным человеком, который большую часть службы провел, воспитывая подрастающие кадры. Ни один из нас никогда не испытывал к нему никакой неприязни, а уж тем более ненависти. Отчего и шутки над ним носили скорее добрый оттенок, чем оскорбительный.
  - Сейчас нас, ибио-ма, проинструктирует еще и комбат, ибио-ма... - довольно громко, не опасаясь, что его услышат офицера, сказал Вадька.
  - Сегодня, - Маркенко немного откашлялся, - вы еще больше приближаетесь к конечной цели вашей учебы, ибио-ма. Целый месяц вы будете проверять свои знания на практике. Учтите, там тоже будут выставляться оценки и по ним можно будет судить о вашем профессионализме, о ваших успехах и старании в течение года, ибио-ма! На практику вы отправляетесь на поездах. Помните, что поезда сейчас не те, что были раньше, ибио-ма, они скоростные, ибио-ма и быстро набирают скорость, ибио-ма! Не отставайте на остановках, а то, ибио-ма, не догоните! Командир вас уже проинструктировал, поэтому мне остается пожелать вам удачи и прилежно, ибио-ма, учиться всему тому, ради чего вы отправляетесь в полки. Прилежно там учитесь и запомните, что вы узнали на практике! Не пуха ни пера!
  - К черту! - послышались отдельные выкрики из строя.
   Маркенко замолчал и тихо что-то сказал Чуеву. Тот кивнул головой и приложил руку к козырьку.
  - Рота, равняйсь! Смирна! Напра-во! К машинам шагом-марш!
   Мы дружно взяли чемоданы и зашагали на вторую проходную к ожидавшим нас автомобилям.
   И вот вокзал. Я хожу между маленькими группками моих сослуживцев, одни из них состоят только из курсантов, другие включают в себя отцов и матерей местных товарищей, иногда они с младшими братьями, завидующими своим старшим, иногда с сестрами, незаметно стреляющими по сторонам в поисках симпатичных юношей. Кое-где прощаются молодые семьи. Жены чуть ли не ревут, отпуская своих "ненадежных" мужей на целый месяц неизвестно куда, туда, где соблазны подстерегают их на каждом шагу, где гарнизонные девчонки с крепкими телами охотятся за потенциальными мужьями и им не важно женат претендент или еще нет. Я ни вижу своих провожающих, нет ни отца, ни матери. В поисках хотя бы знакомых я шатаюсь и продираюсь сквозь плотные толпы уезжающих.
  - Да вот и он! - передо мной вырастает Стас со своими родителями, и я вижу своих, стоящих рядом и окидывающих взглядом вокзал в поисках меня.
  - Здрасте, - вежливо здороваюсь я с отцом Стаса, пожимая его руку, протянутую им первым, как подобает по этикету, потом вежливо киваю головой его маме.
  - Здравствуй, дорогой, - говорит мама Стаса. - Твои родители уж подумали, что ты не едешь на практику. Ищут, ищут никак найти не могут!
  - А я их хожу, ищу...
   Мои любимые родственники подходят ко мне, мы обнимаемся, вернее я даю себя обнять, и мы все, вместе с семьей Стаса, образовываем небольшой круг по интересам. В сторонке, недалеко от нас стоит Вадька, Бобер шляется между компаниями, перебрасываясь парой слов то с одними, то с другими, он очень общительный у нас, одним улыбнется, с другими постоит покурит, с третьими горячо обсудит предстоящую поездку.
   До отправления поезда остается сорок минут и, по заведенной традиции на всех вокзалах страны, двери вагонов открываются, на перрон спускаются проводницы, протирая перила, посадка началась.
  - Вниманию провожающих! - слышен голос Чуева из матюгальника, усиливающего его, но не очень. - Время проводов закончилось! Рота, повзводно становись! Граждане родители прошу вас отойти поближе к лавочкам!
  - Рота! Становись! - громко, перекрикивая толпу, кричит старшина.
  - Первый взвод, становись! - это уже Строгин пытается нас вставить в рамки воинской дисциплины.
   Толпа сначала заволновалась, потом нехотя зашевелилась, засуетилась, но довольно быстро распалась на две части, провожающие стали отступать подальше от перрона, а зеленая масса молодой поросли стала приобретать форму квадратов. Через пять минут рота была построена. Чуев встал возле вагона-ресторана и уже громко, без микрофона прокричал нам крайние напутствия.
  - Еще раз напоминаю о мерах предосторожности в пути и соблюдения воинской дисциплины! Помните, что по вам, по вашему поведению люди будут судить о всей Советской армии! В добрый путь! По вагонам!
   Волна накатила на два плацкартных вагона поезда. Гражданских пассажиров видно не было, кругом только люди в форме, стремящиеся занять хорошие места, не боковушки и не у туалета. Из нашей четверки первым в вагоне оказался Бобер, он занял нам четыре места в купе подальше от туалета. На верхних полках разместились мы с Вадькой, а Стас и сам Бобер устроились на нижних с, казалось бы, большим комфортом чем мы. Правда, я и сам хотел занять верхнюю полку, так как знаю, что нижняя всегда занята гостями, которые сидят на ней за столом и не дают хозяину отдыхать, когда тот захочет поспать. На верху же никто не сидит, и ты можешь всегда туда залезть и уединиться, и не видеть надоедливых попутчиков. Вадька тоже не возражал против того, чтобы залезть наверх и грустно смотреть в пробегающие за окном поля, лесополосы, домики, автодороги и столбы.
   Как только поезд тронулся, мы уселись на свои места и быстро переоделись, сняв с себя форменную одежду. Оставшись кто в чем, кто в спортивных штанах, кто в джинсах, кто в трико, мы стали заправлять постельное белье, которое нам разнесла ошалевшая от такого военного вагона проводница. Она предчувствовала бессонную ночь и ужасно трудный и длинный день.
   Когда поезд разогнался, выехав из аппендикса, по вагону распространился запах домашней курицы, пирогов, вареной картошки, колбас и сала. Мы приступили к традиционной трапезе в пути. Вадька тихонько вытащил из своей спортивной сумки длинное горлышко и разлил по стаканам, освобожденным от чая, горячительного напитка.
  - Думаешь уже можно? - спросил его Стас.
  - Думаю понемножку можно, сопровождающие уже сами начали квасить.
  - А кто с нами едет?
  - Офицеры с кафедры боевого управления. Они в соседнем купейном вагоне, их, кажется четверо... Нуриев, Басов, по-моему, Скворцов, и еще кто-то, не видел, кто-то из молодых...
   Этого было достаточно для успокоения совести. Зная всех офицеров с этой кафедры, мы могли смело употребить водки, но все равно делать это нужно без фанатизма.
   К вечеру, когда все запасы были выпиты, а часть провианта съедена, но не вся, за этим следил наш хозяйственный Вадька, началось интенсивное движение не только по двум нашим вагонам, но и по всему составу. Курсанты курили в тамбурах и туалетах, но никто не позволял себе курить в других местах. Кое-кто уже завел дружбу с проводницей, и она сидела в своем купе с будущими офицерами, попивала вино и безудержно смеялась над скабрезными шуточками новых пассажиров.
  
   * * *
  
   Я не знаю, да и Вадька тоже, каким образом мы оказались в купе соседнего вагона в котором пили офицеры сопровождения. Скорее всего мы встретились с ними в тамбуре, перекуривая маленькие перерывчики в употреблении спиртного. Впрочем, какая разница!
  Офицерам Советской армии полагается передвигаться по территории СССР в купе мягкого вагона, только так, либо на самолете. Дверь в купе плотно закрыта, чтоб не дай бог кто-то по ошибке не заглянул. На столе стоит полупустая уже вторая литровая бутылка "Стрижамента". Подполковник Нуриев сидит рядом с Вадькой и гладит того по коленке.
  - Трушевич, дорогой, ну, сходи, приведи мне бабу...
  - Так вы сами сходите... я же не знаю вашего вкуса... - пытается отказаться Вадька.
  - А мне любую, мой милый курсант, - Нуриев просветлел в надежде, что Вадька и вправду ему приведет женщину. - Представляешь, я так давно не видел женщин...
  - А жена? - осторожно спрашиваю я.
  - Эх, Карелин, молод ты эшо! Кто ж в командировке вспоминает про жену? Жена дома, а здесь - свобода!
  - Так где это... вы будете... того... - сомневаюсь я в возможностях пожилого о
  старшего офицера.
  - А вот хоть и здесь, хоть в туалете...
  - Сможете?
  - Ха! Спрашиваешь! Или ты сомневаешься в моих силах? - возмущается пьяный Нуриев.
  - Ну, нет...
  - Вижу, что думаешь, что мы стары! Запомни! Не смотри на лысину, а смотри, что высуну!
  - Понял товарищ подполковник...
  - То-то! Трушевич, иди, родной,... не томи...
  - Товарищ подполковник, ну, где я ее найду?! - отнекивается такой же пьяный курсант.
  - Так возьми с собой Карелина, прошвырнитесь по составу. Точно кто-нибудь да найдется! - предлагает наш наставник в учебе и товарищ за столом.
  - Да! И мне тоже одну приведите! - выдыхает майор Басов, опуская опустевший граненый стакан на стол.
  - Да там уже всех разобрали! Наши по всему поезду разбрелись...
  - Что? Непппорядок!, - пьяно заикаясь, возмущается третий офицер, он с другой кафедры, но пьет не меньше. - Курсанты должны тихххонько, как мышки ехать в своих вагонах и не беспокоить мирных граждан... Я щас еще выпью и пойду наводить порядок...
  - Да сиди ты! Наводила! - одергивает его за рукав подполковник Скворцов, он наиболее трезвый из всех. - Ложись вон спать!
  - Да, пойду... - он с трудом вскарабкивается на вторую полку, по пути два раза чуть не упав. Почти сразу с того места, куда, в конце концов, он добрался, минуя все опасности, храбро встреченные на пути, раздается громкий и раскатистый храп.
   Тем временем Нуриев не успокаивается и дело доходит до приказов.
  - Курсант, Трушевич!
  - Я, - спокойно отзывается Вадька и смотрит на меня многозначительно, я понимаю, что он предлагает смыться. Но как? Нас просто так не отпустят.
  - Я приказываю вам привести мне бабу!
  - Есть! - довольно бодро отвечает ему Вадька и я по следующей фразе понимаю, что он придумал. - Разрешите взять в помощь курсанта Карелина? В помощь...
  - Разрешаю... идите, дети мои...
  - Есть!
   Мы встаем почти одновременно и дружно уходим, Вадька впереди, я за ним. За собой мы плотно закрываем рельсовую дверь офицерского купе. Мы свободны. Качаясь между вагонами, мы стоим пьяные и как гирокомпас пытаемся держать равновесие. Языки заплетаются. А мысли уже давно покинули головы.
  - Какого черта мы сюда приперлись?! - спрашиваю я друга.
  - А хрен, его знал, что он притащит нас с собой...
  - Кто?
  - Да Басов...
  - Не понял...
  - Э! да ты тоже того, как и они... Нас же Басов привел. Мы стояли в тамбуре и курили, а Басов предложил нам выпить...
  - Дааа? - очень искренне удивляюсь я.
  - Даааа..., а я тебе говорил, что не надо идти..., а ты пойдем! Офицеру не отказывают...
  - Вот блин! Не помню...
  Мне тоже уже достаточно и пора лечь на боковую, я пьян не меньше чем два вагона и маленькое купе в придачу.
  - Вадька...
  - А?
  - А пошли спать...
  - Не пошли, а пойдем... наши вторые полки свободны... хха-ха-ха... . А они там будут сидеть... - видимо, омел ввиду Стаса и Бобра.
   Придерживая друг друга когда поезд скрипя железными колесами огибал повороты, мы вернулись на свои места. Вагон еще не спал, но по пяткам, о которые Вадька постоянно зацеплялся, было понятно, что многие счастливчики уже опередили нас, улетев на многочисленных вертолетах, и теперь уже видят не первый сон.
  
   * * *
  
   Москва. Огромный необъятный город, он как целая страна, нам провинциалам кажется таинственным, и мы преклоняемся перед ним. Там свои порядки, свои люди, свои магазины, свой целый мир. Это город поистине победившего социализма. Люди, живущие в Москве, являются избранным народом, получающим блага, завоеванные нашими дедами и прадедами. Поэтому в Москве есть все, все чего нет в других городах. Так, у нас в магазинах практически нет сливочного масла, в Москве оно всегда было, есть и будет. Если тебе нужна относительно модная шмотка - поезжай в Москву, там ты ее точно найдешь. Мой отец, часто бывая в командировках в Москве привозит и масло, и вкусную колбасу, и бананы, которые никто до недавнего времени у нас не видел и не пробовал.
   Мы стоим на Курском вокзале. Поезд прибыл с полчаса назад, а мы никак не можем расстаться, стоим курим и разговариваем ни о чем, лишь бы отложить миг пожатия рук и исчезновения в толпе приезжих. Друзья разъезжаются по разным направлениям огромной страны, где "два лаптя по карте" - нормальное расстояние. Стас отправляется в Барановичи, это где-то в Белоруссии, а Вадька - в Нижний Тагил. Только мы с Бобром попали в одну группу. Старший у нас Строгин. Кроме меня и Бобра с нами еще Выскребов. Мы особенно ни с тем, ни с другим не дружим. Поэтому отчего Строгин сделал такой выбор мне не понятно. Он, как сержант мог подобрать себе и более приятных людей в группу, и лучшее место, но выбрал почему-то нас и страшную дыру, о которой я раньше даже не слышал. Нам предстоит прожить целый месяц в маленьком городке под чудным названием Андреево поле. Этот населенный пункт в виде малюсенькой точки затерялся где-то на юго-западе Калининской области, на обычной карте я его не нашел. Бобер отыскал его только на крупномасштабной карте из атласа автомобильных дорог. Только потом нам станет известна причина, по которой Строгин выбрал это место.
  - Ладно! Нам нужно на Ленинградский вокзал, - тоном знатока Москвы говорит Строгин, после того, как мы все-таки распрощались со своими друзьями.
  - Как будем добираться? - спрашиваю я.
  - На метро, как еще! Станция Комсомольская, - поясняет нам всем сержант с видом знатока Москвы, хотя я знаю, что он только вчера долго выспрашивал Нуриева, как нам добраться до Андреева поля. Тот там как-то бывал с проверкой и добирался железнодорожным, а потом автобусным путями.
  - Что ж, тогда поехали! - мы берем свои вещи, в основном это спортивные сумки, только у Выскребова чемодан, и идем к входу с большой красной буквой "М". Народ толкается и пытается протиснуться, опередив нас. Уважения к военным здесь не испытывают.
   С Ленинградского вокзала на электричке мы добрались до города Калинина, который оказался всего в почти четырех часах пути от Москвы. А вот там нас ожидала первая неприятность, хотя трудно назвать, опоздание на единственный автобус до Андреева поля такой уж большой неприятностью. Автовокзал в Калинине оказался совсем рядом с железнодорожным вокзалом и нам ничего не стоило пройти с сотню метров. В кассах мы и узнали, что к месту нашей стажировки идет всего лишь один автобус и отправляется он в половине шестого утра. Так что мы приехали поздно и нам следует где-то переночевать.
   Мы стояли озадаченные возле касс и курили, обсуждая возникшую проблему, когда кто-то окликнул Бобра. Оказалось, что вторая группа тоже един от Калинина на автобусе, но только до Верхнего Волочка. Как и мы они опоздали на свой автобус, который также ходит один раз в день и тоже утром, только в семь часов. Но в отличие от нас группа в Верхний Волочёк совсем не расстроилась своему опозданию. Дело в том, что один из них был жителем славного города Калинин, а это означало, что у него, а соответственно и у всей его группы появился шанс весело провести время до утра.
  - Давайте сдадим вещи в камеру хранения и оторвемся в Калинине! - довольный создавшейся ситуацией предложил нам всем Леха, так его звали, он был нашим с Бобром собутыльником по пьянке, и мы хорошо относились друг к другу. Правда, после случая с моим неудачным ночным дежурством он в шутку окрестил меня "слепым".
  - А где ночевать будем? - задал вопрос Строгин.
  - Да на вокзале! Где еще!
  - Тебе хорошо! Ты наверняка пойдешь домой!
  - Нет, и не подумаю! Отрываться будем все вместе! Что мне дома делать? Да и всех вас наша квартирка не поместит. Я с вами!
   После того, как мы затолкали свои сумки в железные ящики и засунули по пятнадцать копеек в щелку, замкнув замки, Леха направился к телефонной будке и стал кому-то названивать. Через десять минут он вышел довольный и счастливый.
  - Едем на Волгу! Туда подъедут девчонки. Сходим в кино, перекусим, а вечером пойдем на дискотеку. Так хочется пивка! Кто будет? - спросил он нас, остановившись перед желтой бочкой с надписью "ПИВО".
  - А патрули? - с опаской спросил Строгин.
  - Какие патрули! Здесь нет воинских частей, только академия! Я за всю жизнь ни разу не встречал в Калинине военных патрулей! Пейте смело!
   Мы взяли по кружке и встали в тенечке раскидистого дерева. А жизнь-то не такая и скверная штука! Надо только уметь находить в ней положительные стороны и следовать с ними рядом, по пути, поближе к ним. Еще совсем недавно мы были огорчены опозданием на автобус и соответственно вынужденной ночевкой на вокзале, и день нам рисовался в серых красках. А сейчас жизнь приобретала радужные оттенки, нам предстояло весело провести время до утра и короткие ночные часы на вокзале нас уже совсем не пугали.
   Побаловавшись холодным пивом без закуски, мы последовали за Лехой, который привез всех нас на центральную набережную Калинина. Здесь был центр города. Набережная, ухоженная, выложенная плиткой и огороженная перилами с пузатыми балясинами, радовала глаз. Совсем рядом с рекой возвышался кинотеатр в стиле советского классицизма, с толстыми и высокими колонами. Солнце ярко светило, согревая всех вокруг. Именно согревая, а не жаря, как это происходило в нашем городке - все-таки средняя полоса России.
  - Привет, Лешка! - к нашему проводнику подбежали две симпатичные подружки. - Ты в отпуск? Надолго? - защебетали они.
   Леха им объяснил, что проездом, но рассчитывает в течение этого месяца не раз приезжать, так как будет совсем рядом. Они от восторга захлопали в ладоши, потом все вместе пошли в кассы кинотеатра.
   Я, отделившись от компании стал расхаживать по набережной и незаметно для себя столкнулся с подружками Лехи. Его с ними не было. Девушки шли в другую сторону от кинотеатра и обсуждали что-то. Поравнявшись со мной они будто бы не узнали меня, впрочем, они и не могли меня узнать, так как Леха нас не знакомил.
  - Слушай! Лешка так изменился! Совсем не узнать...
  - Ага! А гаварит как странна! Савсем, как не русский какой-то!
  - Да, смешно слышать...
   Девушки прошли мимо и исчезли за поворотом. Мне стало тоже смешно. Ведь для меня их говор был не менее непривычен и смешон. Московское аканье резало мой слух, в то время, как их слух раздражал южный говор Лехи, быстро впитавшего характерные признаки казачьего общения. О том, что Леха изменился, он, конечно, даже и не догадывался, как не догадываемся мы о своем внешнем виде пока не посмотримся в зеркало.
  
   * * *
  
   Я сижу в жестком деревянном кресле автовокзала города Калинин. Зал довольно большой, но в нем сейчас малолюдно. В основном это такие же пассажиры, как и мы, которым нужно уезжать в свои городки рано утром и им не хочется платить за гостиницу, тратить деньги не за что, впрочем, и гостиниц в городе раз два и обчелся. Кто-то ходит в дальнем углу помещения. Привокзальный буфет закрыт, киоск с газетами и журналами тоже закрыт, но он освещен изнутри. Прохладно. Хоть и лето, но ночи здесь довольно холодные. Четыре часа утра. Мои товарищи спят, несмотря на все неудобства. Которые испытывают их молодые организмы.
   На дискотеку мы не попали. Оказалось, что организуется она только по выходным, а вчера был четверг. В кино мы сходили. Потусовавшись с двумя подружками, мы распрощались с ними и Лехой, предоставив последнему вспомнить былое.
   Тишина. Автобусы спят также, как и мои товарищи. Рассвет, давно забрезживший, быстро превращается в утро, с солнцем, щебетанием птиц, звонкими криками скорых поездов, проносящихся мимо станции и спешащих в столицу, либо из нее в Ленинград. Проехала "поливалка", окатив сильной струей спящие автобусы, бордюры и стволы вековых деревьев, прибив пыль к асфальту и озонировав воздух тем ароматам свежего воздуха, который я обожаю с детства.
   Мне совсем не спится, спина затекла, нога отсиженная колит миллионами иголочек. Как только начинаю чувствовать, что нога полностью одеревенела, я встаю и выхожу на воздух. Поёживаясь от утреннего холодного, но очень свежего воздуха, я закуриваю первую сигарету, в голове легкое кружение, во рту неприятный вкус. Курение натощак, говорят врачи, самое вредное, что можно придумать. Но еды у нас нет, последние остатки мы уничтожили еще вечером, когда вернулись из центра города, а буфет пока не работает.
  - Что так рано поднялся?
   Я оборачиваюсь. Рядом со мной стоит Строгин. Он тоже закуривает. Мы стоим и молча смотрим на медленно просыпающийся город.
  - Жень, а почему ты решил ехать в Андреево поле? - спрашиваю я, выдыхая столб дыма вверх. В принципе мне все равно почему, спрашиваю просто так, чтоб не молчать.
  - Там живет семья одного летчика с третьего курса. Он предложил ехать к ним. Обещал, что мы весело там проведем время.
  - Ясно... А как там с командирами? - я имею ввиду не "сапоги" ли они.
  - Нормально. Говорят, все наши выпускники и даже начальник штаба наш выпускник. Очень хорошее отношение, селят не в казарме.
  - Ааа... А что за семья?
  - Не знаю, он мне написал адрес и просил обязательно зайти...
  - Зайдем...
   Город медленно, но неизбежно просыпается. Автомобильные дворники метут проезжие части улиц. Дворники-пешеходы метут автовокзал большими метлами из потертых уже веток, готовя его к новому наплыву желающих переместиться в пространстве. Вот появляются и водители автобусов. Заводиться первый из них и долго тарахтит, выпуская в еще совсем недавно чистый и прозрачный воздух клубы гари и отработанной солярки. Заводится еще один, потом другой, третий. Округлый "пазик" чуть ли не влетает на автовокзал откуда-то и лихо подруливает к остановке, на которой уже стоят человек десять желающих воспользоваться купленными заранее билетами. Мы тоже взяли билеты вчера и сегодня совершенно спокойны. Время пять часов утра. Вокзал окончательно проснулся. Заработали кассы, прокашлявшись стал вещать диктор женского пола, объявляя время и место предстоящих посадок. Нашего автобуса пока нет. Хоть бы это был "икарус", очень не хочется ехать восемь часов на раздолбанном "пазике" или "лиазе". В них совсем не комфортно, сиденья жесткие и низкие, откинуться и положить голову не на что. Спинка кресел очень низкая с железной трубой.
  - Пойду разбужу всех, - говорит старший группы. - Скоро должен подойти автобус.
  - Я здесь постою...
  - А вещи надо из камеры забрать! Не забыл?
  - Нет. Вместе потом пойдем, когда всех поднимешь.
  - Ладно, - он уходит.
   Минут через пять, появляется Бобер, а за ним застывает в дверях зевающий Выскребов. Мы идем в камеру хранения на железнодорожный вокзал и забираем свою поклажу. Уже издалека я вижу, что на нашей стоянке тихонько мурлычет "икрарус". Слава Богу! Поедем с комфортом.
  На стоянке в нашем направлении народу очень немного. Пара старушек с большими корзинами, которые те при помощи водителя прячут под брюхом автобуса в багажном отделении слева. Женщина лет сорока с мужчиной неопределенного возраста. Еще один мужчина в гражданской одежде, но по коротко остриженным волосам и по стилю его одежды мы предполагаем, что это прапорщик, возвращающийся то ли из отпуска, то ли из командировки. Молодая парочка лет двадцати пяти жмется уже в салоне. Она пристает к нему, а он довольно грубо отстраняет ее, молча, глазами и жестами говоря, что кругом люди и надо вести прилично.
  Мы тоже ставим свою вещи в багажном отделении и проходим в автобус. Мест свободных много, и мы выбираем в середину, садясь по двое, я с Бобром, а Выскребов со Строгиным. За две минуты до отправления в салон поднимается запыхавшаяся женщина-кондуктор, она быстро проверяет у всех билеты и стремительно спускается по ступенькам обратно в автовокзал. Водитель жмет на акселератор, закрывает дверь и плавно выруливает с площадки на проезжую часть улицы. Движение свободное и мы ни разу не останавливаемся кроме как на светофорах. Город остается позади, и мы мчимся по шоссе. Я закрываю глаза и мягкое раскачивание мгновенно меня убаюкивает. Вскоре я сплю, сквозь сон ощущая, как болтается моя голова, но опустить спинку кресла у меня не хватает сил, я крепко связан сонной дремотой. Практически бессонная ночь сказывается в пути. Восемь часов пролетают быстро и незаметно. Я просыпаюсь только для того, чтобы на остановках сходить в туалет и выкурить сигарету. Возвращаюсь и вновь проваливаюсь в мир сновидений. Иногда сознание ненадолго проясняется, правда не окончательно, и я сквозь полуопущенные веки вижу густой лес, проносящийся в окне автобуса, унылую пустую дорогу, солнце, скачущее по верхушкам сосен, кусочки голубого неба и трепещущую занавеску, которой я пытался задернуть всю эту красоту.
  Мои боевые друзья спят рядом таким же безмятежным сном. Мы даже представить себе не можем, что нас ждет впереди, какой новый совершенно незнакомый мир, но мы готовы окунуться в будущее, совершенно не заботясь каким он может быть и каким оно будет. Мы молоды и соответственно смелы, безрассудны и наивны.
  Вечером, еще совсем светло, автобус останавливается на автостанции городка Андреево поле. Маленькая избушка извещает нас о конце путешествия своей вывеской под самой крышей. Мы последними выходим из автобуса и разочарованно осматриваемся. Разве то, что предстало перед нашими взорами может называться городом?
  Разбитая асфальтированная, узкая и совсем не ухоженная дорога ведет от станции куда-то далеко в неизвестность. По обочинам раскинулись вековые деревья, дубы, осины, сосны. Я не вижу ни многоэтажных домов, ни людей, ни машин. Там, за полосой деревьев выглядывает скошенное поле, на котором, видимо, с прошлого года забыли убрать почерневшие снопы сена. Пустота и безжизненность. Наши гражданские попутчики и попутчицы, забрав свои вещи побрели по дороге.
  - Скажите, а как попасть в гарнизон? - спрашиваем мы у мужчины, который нам показался прапорщиком.
  - Вот видите, куда все идут? Идите за ними и выйдете к зданию офицерского клуба, он стоит немного в стороне, в парке, такое здание с колонами, короче не перепутаете! Его проходите справа и идете метров триста, там увидите пятиэтажки за бетонным забором, пройдите по улице вдоль забора и уткнетесь в КПП.
  - Спасибо...
  - На стажировку? - улыбается "прапорщик".
  - Да.
  - Чемоданову привет!
  - А кто это?
  - Штурман на КП.
  - А от кого передать?
  - От Иванова!
  - Хорошо, обязательно передадим.
   Мужчина остается, а мы, закинув сумки на погоны, побрели вслед за удаляющимися местными жителями.
  
   * * *
  
  - Так, значит третий курс... - суровый подполковник оглядывает нас со всех сторон будто какой-то подозрительный товар с душком.
  - Да, третий, - за всех подтверждает слова начальника штаба Строгин.
   Мы не стоим перед старшим офицером ни в струнку, ни по команде "смирно". Нет. Мы не привыкли вытягиваться перед офицерами, нас не учат этому, а поскольку все штурманы и большинство начальников штабов в полках бывшие наши курсанты, выпускники разных лет, то и они не требуют к себе такого отношения. Плюс ко всему сказанному авиация - самая интеллигентная часть вооруженных сил страны.
  - Так, пока поселитесь на КП у РТВшников...
  - Товарищ подполковник!!! - заканючили мы все в один голос. Жить с солдатами! Нам курсантам третьего курса!
  - Ладно, ладно! Сегодня на КП, а завтра вам подготовят комнату в общежитии в городке!
  - Есть, - недовольно согласился наш младший командир.
  - Дальше. По гарнизону не шляться! Распорядок дня соблюдать. Завтра приступить к изучению руководящих документов. Через три дня сдаете зачеты по знанию техники, района полетов, упражнений на перехват нашего изделия и... вперед! Наводить сначала с инструктором, а потом, по результатам - самостоятельно. Понятно?
  - Понятно... - без особого энтузиазма отвечаем мы.
  - Свободны... - подполковник остается один, а мы разбредаемся по командному пункту.
   КП, как КП. Мы не видели других, но считаем этот таким же, как и везде. Подземное сооружение. Сверху большой холм, поросший травой. Сбоку в него ведет вход, с закрывающейся железной дверью. Посреди двери "руль" - это замок, повернув его, дверь запирается изнутри, почти, как на подводных лодках. Охрана этой важной части КП поручена бойцам из средней Азии. Впрочем, им поручена не только эта дверь, но и многое другое.
  На командном пункте сосредоточена вся настоящая и незаменимая работа истребительного полка. Отсюда летчики получают команду на взлет для перехвата вражеской цели. Отсюда ими управляют офицеры боевого управления, которых еще называют штурманами боевого управления, именно они наводят своими командами летчиков на цели. Это наша будущая профессия. Весь КП напичкан самой современной аппаратурой, установленной по разным помещениям.
  Здесь есть комната наведения - темное помещение в котором имеется несколько индикаторов кругового обзора от сантиметровых станций и один - от метровой РЛС. Так положено. Именно с этих индикаторов штурман получает информацию о цели и своем перехватчике. Из центра круглого телевизора, помещенного почти горизонтально, стремительно крутиться луч-радиус, который бежит по часовой стрелке и чертит круги, равные десяти километрам и азимуты, жирные по тридцать градусов, тоненькие по десять. На всей этой нарисованной сетке появляются мелкие метки-квадратики, - это летательные аппараты. С каждым прохождением луча эти метки оказываются на новом месте, происходит это потому, что самолеты летят, а не стоят на месте, и меняют свои координаты: расстояние от точки, от самой РЛС, и меняют азимут. Вот таким способом мы видим все, что происходит в нашем небе, вернее в нашей зоне ответственности. Сантиметровые станции видят лучше объекты, метровые - хуже, но дальше. Есть еще один параметр очень важный для штурмана, - это высота объекта. Ее мы узнаем от высотомера. Это практически та же РЛС, только сканирует она небо не по кругу, как обычные, а сверху вниз. Высотомер видит высоту и передает ее значение по громкой связи штурману, который до этого ставит ему задачу, называя азимут и дальность объекта. Между прочим, не знаю по какой такой причине, но в основном все операторы высотомеров тоже жители средней Азии, плохо владеющие русским языком. Корме экранов и громкой связи, в комнате наведения имеются еще и радиостанции для связи с летчиком. С их помощью штурман управляет перехватчиком. Есть один общий канал на котором любой летчик любого полка связывается с землей. Каждый аэродром в стране знает этот канал, и он всегда включен. Каждый аэродром имеет свой позывной и любой пролетающий в зоне ответственности самолет связывается с аэропортом, получая всю необходимую информацию. А вот для наведения перехватчика полка на цель существуют другие каналы, настроенные на других частотах. Наш полковой перехватчик, взлетая получает команду перейти на нужный канал и с ним уже начинает работать штурман наведения.
   Вот, что находится в комнате наведения и вот вкратце, очень-очень вкратце принцип работы КП. Кроме комнаты наведения есть и другие помещения. Самым главным из них можно назвать комнату оперативного дежурного. Это мозг командного пункта в мирное время и сердце всего полка во время боевых действий. Здесь сосредоточена вся связь полка. Сюда приезжает командир и начальник штаба полка руководить боем. Когда на КП нет командования руководит всей жизнью полка оперативный дежурный. Обычно это тоже выпускник нашего училища, но уже прослуживший немало лет, опытный и толковый. Так сказать, если штурман наведения в основном лейтенант и старший лейтенант, то оперативный уже сплошь капитан или майор. Потолок для офицера боевого управления - капитан. Для оперативного дежурного - уже майор. А если это уже не полк, а корпус, то и подполковник, и полковник. Любой штурман стремится стать оперативным дежурным. О значимости оперативного дежурного говорит и то, что именно у него стоит цветной телевизор и все желающие посмотреть программы испрашивают разрешение у оперативного.
   Кроме этих двух основных комнат имеется ряд вспомогательных. Это столовая, комната отдыха, комната объективного контроля. Последняя представляет собой маленькое темное помещение с одиноким индикатором кругового обзора, над которым нависает закрепленный фотоаппарат, фотографирующий его во время наведения с периодичностью несколько минут. С помощью этих фоток можно достоверно изучить все, что происходило в небе в тот или иной день.
   Ну и в довесок на некоторых КП есть комната релаксации, комната личного состава, библиотека или иная комната в зависимости от размера командного пункта. На нашем КП кроме всех остальных имелась еще комната - учебный класс. В нем мы и должны были готовится к будущим наведениям. Изучив внутреннее расположения КП, побродив по нему, стараясь никому не мешать, мы осели в учебном классе и углубились в изучение руководящих документов, регламентирующих полеты в стране. Нам предстояло вспомнить тактико-технические характеристики самолетов, стоящих на вооружении в этом полку, их еще называют изделие. Изделие, к примеру, 037 или 028. Цифры и говорят сведущим людям о каком именно истребителе идет речь. Важной частью знаний, необходимых для допуска к наведению, является еще район полетов полка. Все авиационные полки имеют районы, в которых летчики могут безнаказанно летать, совершенствуя свое мастерство. В центральной части страны очень много воздушных коридоров, предназначенных для полетов гражданской авиации, поэтому районы полетов всегда имеют ограниченное пространство неправильной формы. Именно там перехватчики отрабатывают упражнения по уничтожению летающего врага. Любой летчик и штурман обязан хорошо знать район полетов и ни в коем случае не нарушать его границы.
   Ну и еще нам предстояло сдать экзамены на знание упражнений по перехвату целей. Если в двух словах, то перехватчик может уничтожить врага несколькими способами. Это: перехват в переднюю полусферу, то есть в лоб; перехват в заднюю полусферу или в зад; и перехват под углом. Остальное варьируется по высоте и различным условиям. Так вот для каждого изделия перехваты имеют свои особенности, которые мы и должны были знать.
  - Как тебе начальник штаба? - спрашивает Бобер у Строгина, отложив в сторону воздушный устав.
  - Вроде нормальный...
  - А мне что-то не очень, - не соглашается с командиром Бобер, - чё-то какой-то нудный...
  - Посмотрим... - говорит Женя, имея ввиду, что пока рано делать выводы.
  - Неужели поместит нас в казарму? - поясняет свое беспокойство мой друг.
  - Сказал же, что временно...
  - Нет ничего более постоянного, чем временное. Знаешь, так говорят.
  - Ничего. Я разберусь. Потом, завтра пойдем в гости.
  - Куда это? - спрашиваю я.
  - К Елене Кузьминишне...
  - Кто это? - спрашиваем все мы.
  - Мать летчика.
  - Того, что порекомендовал тебе этот полк?
  - Ага...
  - А ей-то зачем мы?
  - Надо передать кое-что от ее сына, - уклончиво отвечает Строгин.
  - Завтра, так завтра. А сегодня будем ночевать у бойцов!
  - Нет.
  - А где?
  - Здесь, на КП, в комнате отдыха. Оперативный разрешил. Кстати его фамилия Чемоданов.
  - Здорово, ты считаешь в подвале лучше, чем на поверхности?
  - Бобер! Ты задрал меня! Все тебе не так и не эдак! Терпеть можешь? Так терпи, я же сказал, завтра все решим!
  
   ГЛАВА 6.
   Стажировка началась.
  
   Андреево поле оказался чрезвычайно маленьким городком, в котором как-то, лет двадцать назад по решению командования Московского округа ПВО разместили один из огромного множества авиационных полков и две обеспечивающие его части, такие как ОБАТО - отдельный батальон авиационно-технического обеспечения, который обеспечивает повседневную жизнь полка, кормит, поит его, готовит самолеты, поддерживает их в исправном состоянии, и батальон радиотехнических войск, именно эта часть обслуживает РЛС и обеспечивает штурманов картинкой происходящего, она глаза штурмана. Вот три части, всегда существующие вместе. Кончено, есть варианты, когда из этой троицы исключается основной элемент - авиационный полк, но тогда вместе с ним исключается и ОБАТО Тогда остается из целого полка один его представитель - штурман наведения, там он царь и бог. Такой вариант "дуэта" называется пункт наведения - ПН. Задачи ОБАТО берет на себя уже РТВшный батальон.
   Соответственно три части - это значительное число военнослужащих, их жен и детей. Всех их надо устроить, разместить, создать им человеческие условия. Нужны школа, детский сад, поликлиника, магазины, клуб и прочие атрибуты цивилизации. В общем военный городок по существу самый настоящий маленький населенный пункт. В отличие от каких-нибудь частей ракетных войск стратегического назначения, части ПВО всегда располагаются в каком-нибудь городе или рядом с таковым, поскольку задача ПВО прикрывать важные объекты от нападения с воздуха, а важные объекты не размещаются в тайге. И тогда весь мирный гражданский городок живет жизнью своего старшего и главного брата - военного городка. Жители обеспечивают его всем, что тому необходимо.
   Андреево поле не был исключением из правил. Военный городок подарил ему вторую жизнь и, не дай бог, если он будет передислоцирован, жизнь в Андреевом поле может остановиться.
   Итак, побродив по городу мы почти сразу уяснили для себя его несложную топографию. Военный гарнизон находился несколько на окраине, если так можно было сказать и был огорожен от внешнего мира бетонным забором, внутри которого стояли с десяток панельных пятиэтажек, казармы и столовые. Именно там, внутри периметра и кипела вся военная жизнь. Рядом пробегала трехкилометровая взлетно-посадочная полоса, рулежки и стоянки авиационных звеньев, составляющих эскадрильи - непосредственно сам аэродром, довольно строго охраняющийся и тоже огороженный, но не бетонным забором, а колючей проволокой. Культурная же жизнь была вынесена за пределы забора и сосредоточилась в клубе офицеров, который занял старинное здание особняка, принадлежащего когда-то бывшему местному помещику. Вокруг клуба раскинулся запущенный, но некогда красивый парк. Сейчас липы и сосны выросли и пустили потомство в виде новых молоденьких деревцев, проросших где ни попадя, кусты боярышника, жимолости, сирени торчали совсем без ухода везде, где надо и не надо, основательно заросшие и давно непомнящие садовых ножниц. Дорожки, некогда посыпанные кирпичной крошкой, почти полностью заросли травой и кое-где по ним уже никто не ходил, народ протоптал новые тропы. В общем, в прошлом славный парк превратился в настоящем в обычный лес.
   Рядом с клубом, метрах в ста, протекала неширокая речка Западная Двина, видимо глубокая и опасная. Вода в ней была темного, почти черного цвета, что говорило о таящейся в ней опасности. Через речку перекинулся старинный мост, каменный, с тремя арками, соединяющими небольшие пролеты. Там, за мостом примостился сам городок, довольно старинный, но опустевший и зачахший после войны. Старинных домов в нем сохранилось совсем немного и те производили печальное впечатление, низкие, покосившиеся они скорее отталкивали взгляд, нежели притягивали его. В городе было несколько улиц, почти не асфальтированных, а там, где асфальт напоминал о себе, он плавно переходил в песок. Дома в Андреевом поле в основном были деревянные из толстых потрескавшихся и черных бревен, с резными палисадами и кривыми кирпичными трубами, валившими дымок даже летом. Вдоль только двух улиц стояли двухэтажные дома из белого кирпича с деревянными крышами, построенные сразу после войны и не ремонтировавшиеся с тех же времен. Водопровод в городе был, но горячее водоснабжение отсутствовало, по этой причине в нем имелась одна баня, работающая через день для разных полов его жителей. Понедельник, среда, пятница - мужские дни, остальные дни недели - женские.
   Что приятно впечатляло в городе, так это то, что в нем напрочь отсутствовали тополя, деревья от которых мы страдали на юге в первый месяц лета, когда тополиный пух покрывал землю словно снег, взлетал и лез в глаза, уши и носы прохожих. Вековые липы напротив приятно осыпали тебя желтыми цветочками и их аромат кружил голову.
   Дом, который нам был нужен мы нашли очень быстро. Это был как раз двухэтажный из белого силикатного кирпича дом, коих в городе оказалось так немного. Он стоял совсем недалеко от моста и соответственно клуба офицеров. Два подъезда по две двери на этаже, итого восемь квартир. Нам требовалась квартира на первом этаже слева на лестничной площадке.
  - Здесь, - сказал Строгин и остановился перед дверь в нерешительности.
  - Точно?
  - Точно. Вот адрес, - он протягивает бумажку Бобру и тот сверяет запись с тем, что мы видели.
  - Да, вроде здесь, - наконец, соглашается Бобер. - Звони!
   Женька немного мнется, держа палец возле кнопки звонка и тогда Бобер давит на его руку, которая по инерции давит на звонок. Где-то в глубине квартиры раздается резкий противный звук. Мы прислушиваемся и явственно слышим приближающиеся к двери шаги. Дверь открывается наружу, оголяя перед нами внутреннюю сторону, обитую дерматином. Перед нами стоит невысокая женщина лет сорока с темными коротко остриженными слега вьющимися волосами. Карие глаза, прямой нос, в целом женщина можно сказать миловидная.
  - Здравствуйте, а можно увидеть Елену Кузьминишну? - здороваемся мы все, а Строгин интересуется адресатом.
  - Это я..., а вы мальчики из училища! Павел мне говорил о вас! - женщина широко и открыто улыбается, обводя нас взглядом. - Проходите! Не стойте в дверях!
   Мы вслед за ней входим в полумрак квартиры. Елена Кузьминишна включает свет и закрывает за последним из нас, Выскребовым, дверь.
  - А я ждала вас еще вчера!
  - А мы вчера были на КП, а приехали только позавчера, - объясняет ей Строгин.
  - Как там мой сынуля? - глаза женщины влажнеют при мысли о сыне в далеком училище.
  - Все нормально. Они на следующей неделе едут на летную подготовку. Павла отправляют в Крымск. Так что у него будет время и учиться и в море купаться!
  - Ой, как я за него волнуюсь...
  - Елена Кузьминишна, не волнуйтесь! Павел просил передать вот эту сумку, - Женька протягивает женщине большую спортивную сумку. А я думал, что она принадлежит ему. - И просил передать, что б вы за него не беспокоились! У него все хорошо! Через два месяца приедет в отпуск.
  - Ох, хорошо бы... Ну! - женщина смотрит на нас, оглядывая внимательно каждого, - давайте знакомиться! Меня как зовут вы знаете, но если будете называть тетей не обижусь, а обрадуюсь... А ты, наверное Женя...
  - Да, - соглашается Строгин и представляет ей всех нас.
   Женщина смотрит очень внимательно на каждого и не выделяет из группы никого.
  - Проходите, ребятки, проходите! Я сейчас вас покормлю...
  - Спасибо, тёть Лен! Не надо! Мы не голодны! - отнекивается за всех командир. - Мы только что пообедали в столовой.
  - Да что там вас кормили разве!
  - Так мы же по офицерской норме. Встали на учет и в технической столовой теперь питаемся...
  - И все равно не домашнее же! Все! Проходите! Хоть чаю с вареньем попьете! Не спорь! - прикрикивает она шутейно сердито на нашего предводителя.
   Он вздыхает и наклоняется развязать шнурки на форменных ботинках, мы следуем его примеру и остаемся в синих форменных носках. Кое у кого они не свежие и попахивают. Мне немного стыдно за этот аромат, хотя воняют не мои ноги.
   Через десять минут мы уже с наслаждением едим яблочное варенье и запиваем его ароматным байховым чаем. Тёть Лена расспрашивает нас обо всем: об училище, о городе, об учебе, о том понравился ли нам Андреево поле или нет, как мы добирались на стажировку.
  - А у меня дочка в Калинине учиться... - вздохнула она, когда Строгин упомянул нашу ночевку в этом городе. Потом она рассказала где работает, оказалось, что она директор заготпункта. Раньше я не знал, что это такое. Оказалось, что жители области, богатой лесами и дарами, произрастающими в этих лесах, в течении сезона собирают ягоды, грибы, травы и сдают их в специализированные приемные пункту, за что получают деньги. Деньги не весть какие, но тем не менее хорошие для прибавки к невысоким зарплатам. Женщина работала в пункте, который мы как раз проходили по дороге к ней.
   Мы посидели с доброй женщиной с часик и собрались уходить.
  - Приходите еще! - попросила хозяйка. - Мы с мужем сейчас одиноки. Сын у вас там, дочка в Калинине. Мы одни. А так и вам веселее и нам! Будете приходить?
  - Конечно, тёть Лен! Хотите хоть завтра! - пообещал Строгин.
  - Хочу! Обязательно приходите! Я наготовлю всякой вкуснятины!
  - Придем, но вечером. Нам надо готовиться к полетам.
  - Я буду ждать, - погрозила пальцем наша добрая хозяйка.
  - Точно придем! Правда? - Строгин посмотрел на нас.
  - Точно, точно... - закивали мы головами. Мы искренне хотели прийти. Столько было добра в этой женщине, что лишний раз провести с ней время было за удовольствие.
  - Тогда до завтра! - сказала она и закрыла за нами дверь. Мы остались одни на лестничной площадке. На душе было спокойно и приятно, будто побывал у близких родственников.
  
   * * *
  
   Вопреки обещаниям начальника штаба нам не выделили комнату в офицерском общежитии. Вместо этого майор, заместитель командира ОБАТО разместил нас в прилегающей к спортзалу коморке. Комната оказалась светлой большой и, как ни странно, удобной. Бойцы из батальона установили нам четыре кровати, расстелили матрацы, положили на них одеяла и чистое, новое постельное белье. Кровати превосходно встали вдоль всех стен, оставляя проход возле двери и подход к окну. Посреди комнаты мы поставили стол, который до этого стоял у окна. Четыре табуретки, точно таких же, как и у нас в казарме заняли свои места у кроватей. Коморка закрывалась на ключ и поэтому мы могли спокойно оставлять в ней свои вещи.
  - А обещал общагу! Да еще и позавчера! Три дня на КП, в подвале и без солнца! Мы словно "дети подземелья"! - с сожалением сказал Бобер, окинув взглядом наше временное пристанище.
  - Да, между прочим, здесь будет даже лучше, чем в общаге! - возразил Строгин.
  - Эт почему? - не согласился Бобер.
  - Да потому, что здесь мы не контролируемы! Никто не придет нас проверять! А в общаге мы были бы на виду у всех и выяснить, когда пришли, когда ушли легче легкого!
  - А ведь Женька прав! - согласился я с командиром, осознав правоту его доводов.
  - Сдаюсь... - почесав затылок, согласился и Бобер. - Здесь будет лучше!
  - Так, сейчас, едем на КП. После, вечером идем в клуб, - приказывает наш старший.
  - А кто не хочет в клуб? - спрашивает Выскребов.
  - Тот сидит вечером, а может и всю ночь в этой коморке один!
  - Ладно! - с удовольствием соглашается наш четвертый товарищ. Он очень необщительный и нелюдимый человек.
   Мы все выходим из своей ночлежки и идем на проходную, где садимся в оперативную машину, которая ждет нас и везет обед на командный пункт. Нам предстоит вновь учить цифры и упражнения. Скоро зачет на доступ к наведению. Потрясясь в кузове Газ-66 вмести с ящиками, в которых то и дело выплескивались жидкие харчи, мы входим на командный пункт. Уже знакомым нам маршрутом мы проходим в учебный класс и беремся за тетрадки и книжки. Завтра сдавать зачет, а в голове совсем каша. Зубрить высоты и радиусы мне не хочется. Хочется выйти на воздух, закурить и крикнуть во всю силу своих легких: "Хочу жить и любить!"
  В класс входит начальник КП, молодой капитан и, как ни смешно, выпускник нашего училища.
  - Здорово! - здоровается он со всеми и жмет каждому руку. - Когда зачет?
  - Завтра, - печально вздыхает Бобер.
  - Волнуетесь?
  - Еще бы!
  - Да бросьте! Смотрите! Самое главное знать матчасть. Потом нужно что б от зубов отскакивал район полетов, все коридоры и маршруты наших нужно знать обязательно. Приемы наведения вы должны были выучить в училище, как "отче наш"...
  - Так это мы знаем...
  - Разницы какой истребитель ты наводишь нет никакой! Все особые случаи выписываете из вот этой книжки, наизусть их знать не обязательно. Их даже летчики не знают! Что остается?
  - Тактико-технические данные самолета и положения воздушного кодекса...
  - Тоже ничего сложного! Посмотрите принцип воздушного коридора, разнос по высотам и все! Ясно?
  - Ясно...
  - Ладно, прерывайтесь! Пойдем пообедаем! Оперативный и на вас заказал!
   Мы идем в столовую и скромно набираем себе порции офицерской еды, потом садимся за общий стол с начальником КП и оперативным дежурным, последний питается отдельно по летной норме. Так заведено, - дежурная смена всегда столуется в летной столовой. Там все круто и вкусно. На праздники, говорят даже пиво положено и вяленая рыба к нему!
  - Ребята, вы были у нас в лесу?
  - Нет еще...
  - И не ходите, говорят, что возле КП живет рысь. В прошлом году исчез боец РТВшник, нашли только шинель от него.
  - Ого... - удивляемся мы.
  - Ага всего выела... - смеется оперативный дежурный.
  - Ну, вот чего ты не даешь рассказать! - возмущается начальник КП.
  - Ну, а чего ты ребят пугаешь всякими россказнями!
  - Это не россказни! Это правда!
  - Да херня все это! Кто-то из "черных" придумал, чтоб своих бойцов попугать, а ты нашим лапшу на уши вешаешь! Да им в лесу и делать-то нечего! Им бы на дискотеку, да по бабам! А не в лес...
  - Ну, вот мужики, самый скверный человек, правда, хороший оперативный! Познакомьтесь!
  - Ага и балабол-начальник КП! - в ответку кидает оперативный.
  - Ладно, ребята, не обращайте на нас внимание, мы так подкалываем друг друга, - примирительно говорит начальник КП. - Я вот к чему веду. Не хотите пойти со мной в субботу в лес?
  - А зачем? - удивляется Бобер.
  - Мне нужна ваша помощь.
  - Ну, тогда, конечно, пойдем! - сразу соглашается Строгин. - А в субботу не будет полетов?
  - Нет! Полеты в полку только в будние дни.
  - А чего тебе надо от них? - в свою очередь спрашивает оперативный Чемоданов.
  - Да, представляешь, мне тут Танька с АТС сказала, что цветы клюквы очень полезны при ревматизме.
  - А что, у тебя ревматизм? - смеется Чемоданов.
  - Между прочим, ничего смешного! Я с тех пор, как дежурил оперативным никак не могу вылечить спину. То ли продуло, то натягался тяжестей, не знаю, но нет-нет, а, как встрянет что-то в спину, ни согнуться, ни выгнуться!
  - И что, цветы клюквы, думаешь помогут?
  - Бабы все говорят, что помогут.
  - А зачем тебе ребята?
  - Так и для подстраховки, и для помощи в сборе клюквы. Петрович с ЦБУ на прошлой неделе ходил. Говорит полно прошлогодней и хорошо сохранившейся. Может и сушеную соберем.
  - То есть хочешь использовать ребят в личных целях!
  - Да я не настаиваю! Хотят пойдут, не хотят не пойдут!
  - Нет! Мы пойдем! По крайней мере я хочу, - восклицает Строгин.
  - Мы тоже пойдем, - соглашаемся и мы, его подчиненные.
   Мы с аппетитом уминаем свою порции и запиваем эскалопы домашним квасом, привезенным из столовой в большом бидоне и поставленном на табуретку в углу столовой, чтоб каждый желающий мог утолить жажду в любое время.
  - Через неделю корпус будут проверять. Назначены учения с использованием дальней авиации, слышал? - говорит начальник КП Чемоданову.
  - Слышал, но мне по барабану! Я со следующей пятницы в отпуске буду!
  - Повезло! - начальник КП немного с завистью смотрит на оперативного. - Я и забыл...
  
   * * *
  
   Начальник КП капитан Атрепов Алексей Анатольевич, - невысокий, худенький человек. На вид ему можно дать с трудом двадцать пять лет, хотя ему все тридцать. Причем причина не только в том, что он молодо выглядит внешне, а причина в его поведении. Он суетится, быстро говорит, на лице живейшая мимика в купе с его юношеской внешностью, манерой держать себя со всеми по-дружески, на равных, создается впечатление, что он только недавно выпустился из училища, а китель с капитанскими пагонами одел по ошибке.
   Мы встретились с ним, как и договаривались в субботу сразу после завтрака. В пятницу мы успешно сдали зачеты на допуск к наведению с инструктором, правда начальник штаба появился на КП только после трех часов и час ушел на беседу с ним, поэтому в тот же день нам не пришлось наводить, впрочем, мы не очень расстроились от этого.
   Днем раньше Строгин сводил нас в клуб офицеров, как я и говорил, делать там было нечего, дискотеки устраивались только по выходным, и мы просто побродили по пустующему вестибюлю. Правда, я подозреваю, что цель посещения культурного места была не совсем в том, о чем говорил наш старший группы. На самом деле он высматривал работников клуба женского пола. И вправду, оказалось, что молодые девчонки сновали по коридорам. Так оказалось, что библиотекарша - это молодая восемнадцатилетняя девушка, недавно закончившая школу и не поступившая в прошлом году в институт, а в этом решившая совсем не поступать. У нее в библиотеке сидели две подружки приблизительно такого же возраста. Они с огромным интересом посмотрели на Строгина и на нас.
  - Приходите в субботу! У нас танцы по субботам и воскресеньям!
  - А много народу?
  - Да если честно, то не очень...
  - Ну а вы девушки будете? - спросил Бобер.
  - Мы обязательно придем! И вы тогда приходите! - попросили девчонки.
  - Придем! Все равно делать нечего! - пообещали мы.
   Потом, гуляя по городу, мы зашли к тете Лене в ее заготпункт. Она встретила нас с радостью, засуетилась, стала предлагать попить чайку, несмотря на то, что у нее присутствовали люди. Мы отказались, тогда она взяла с нас обещание, что мы зайдем к ней домой в субботу. Мы пообещали.
   И вот сегодня на проходной нас встретил Атрепов. Он критически осмотрел каждого и присвистнул, потом с сожалением покачал головой.
  - Вы что в таком виде собрались идти на болота?! Вы когда-нибудь ходили в настоящий лес?
  - Но не в форме же идти! - сказал в нашу защиту Женька.
  - Да, но и не в джинсах и кроссовках! Там настоящие болота! - Сам он был тоже в джинсах, но на плече у него висела сумка с противохимическим костюмом. - Ладно! Пойдемте!
   Он решительно зашагал в направлении, противоположном от проходной, а мы поспешили за ним. Возле казармы ОБАТО Атрепов остановился.
  - Подождите меня здесь в курилке. Я скоро, - сказал он и исчез в казарме.
   Мы прошли по навес курилки и закурили. Погода была теплая, солнце, правда, изредка скрывалось за облаками, но от этого холоднее не становилось. Через десять минут на пороге казармы появился начальник КП и махнул нам свободной рукой. В другой он держал четыре точно таких же сумок, что и сумка на его плече.
  - Вот, оденем в лесу, - сказал он и раздал нам по одной.
  Из казармы вышел прапорщик и протянул каждому из нас руку для пожатия. Мы с трудом привыкали к тому, что нас здесь принимают за равных и наравне с офицерами. Хотя я догадываюсь отчего так происходило. Как я уже говорил кругом на руководящих должностях были сплошь наши выпускники и неравен час, через год-два и кто-нибудь из нас придет в этот полк, а тогда держись те, кто обидел курсанта!
  - Алексей! Только, пожалуйста, не порвите комплекты! Мне же потом по ним отчитываться! - попросил прапорщик.
  - Не ссы! Все будет нормально! Не порвем! - Атрепов пожал руку прапорщику и скомандовал. - Форвардс!
   Мы вернулись на проходную. Выйдя за пределы городка, возле ворот он остановился и посмотрел на часы.
  - А чего мы ждем? - спросил его Строгин.
  - Машину... - уклончиво ответил живчик и закурил. - Можете пока минут пять покурить...
   Мы встали рядом с ним и тоже закурили. Вскоре вдали показалась "оперативная" машина, возвращающаяся с КП. Алексей вышел на дорогу и перегородил ей путь. Из кабины выпрыгнули оперативный дежурный и дежурный штурман.
  - Леха чего ты? - спросил Атрепова оперативный пожимая ему руку.
  - Хочу реквизировать "оперативную"...
  - Зачем? - удивился человек в синем комбинезоне.
  - Да что подбросил меня в лес.
  - Ты куда собрался? И их берешь? - кивнул оперативный в нашу сторону.
  - Да. Ладно! Идите отдыхайте, - он еще раз пожал руки сменившимся офицерам и, обойдя кабину, подошел к водителю. - Так, Серега! Разворачивайся! Отвезешь нас на тринадцатый километр.
  - Товарищ капитан, мне сдаваться на кухне, - попытался возразить водитель, явно не хотевший больше никуда ехать.
  - Не понял?! Это ты мне?! Потом сдашься! - отрезал начальник КП. - Да! И в три часа, после того, как привезешь обед на КП, заберешь нас оттуда же! Понял?! Если надоело служить на "оперативной" можем сменить!
  - Никак нет! Так точно...
  - То-то! Перечишь командиру! Мужики в кузов! - крикнул он нам, а сам сел в кабину, на освободившееся от дежурной смены место.
   Через двадцать минут, Газ-66 остановился у лесной обочины. Мы спрыгнули на землю, Атрепов вышел и захлопнул дверцу, "оперативная" развернулась и скрылась за поворотом.
  - Куда теперь? - спрашивает Строгин.
  - Куда? В лес! Но сначала давайте оденем костюмы. Самое главное это чулки.
   Мы открываем сумки и, достав из них резиновую зеленоватую одежду, натягиваем ее на себя. Размер ноги при этом совсем не важен, поскольку чулки вообще безразмерные. Мне кажется они размера семидесятого, а то и сотого. Облачившись в химкостюмы, мы становимся похожи на каких-то инопланетян.
  - Зато не промокните! - говорит Алексей. - Вперед!
   Мы переваливаем через песочный вал, и входим в лес. Комары и мошкара кружатся облаком над нами, радуясь приходу свежей крови. Я натягиваю на голову капюшон и становлюсь почти недоступен комарам. Только лицо остается оголенным, но и оно защищено вонючим кремом. Не знаю отгоняет ли он комаров и мошек, но людей отворачивает дай боже! Подойти поближе к человеку, намазавшемуся таким кремом, может только другой, намазавшийся этим же кремом.
   Высокие сосны скрывают от нас голубое небо. Здесь сумрачно и мрачно. Мягкий мох съедает химчулки, обволакивая их со всех сторон почти до большой берцовой кости. Но пока мы не дошли до болота. Алексей идет впереди очень уверенно, будто зная куда точно нужно идти. Внезапно он останавливается и нагибается. В руках у него появляется прямая длинная палка.
  - Найдите себе такие же. Они пригодятся! - советует он, состругивая лишние веточки со своей палки. Оказывается, у него есть и перочинный нож огромного размера.
   Я вспоминаю мультик про зайца и ежика. Ежику там помогает палка-выручалка, она и через ручей помогает перейти и на дерево залезть и чего-то там еще сделать. Отойдя в сторону на несколько шагов, и я нахожу себе почти точно такую же палку, как у Алексея. То же самое делают и остальные. Они разбрелись по месту в поисках удобных палок. Вскоре палки имеются у всех. Капитан, ожидавший нас, удовлетворенно крякает и продолжает уверенно шагать, мы следуем за ним. Теперь я точно знаю, что ничего особенного в том, что Атрепов идет уверенно нет. Я вижу, как он периодически достает из кармана компас и ориентируется с его помощью. Секрет полишинеля!
   Лес в Калининской области совсем не такой, как у нас на юге. Деревья здесь высокие, устремленные вверх к солнцу. В основном это огромные сосны и ели со здоровенными лапами. Я представляю, как здесь красиво в снежную зиму.
  - Мужики, старайтесь идти за мной, - просит нас Алексей. - Здесь леса нехоженые, опасные, можно споткнуться, упасть в воронку, которая поросла мхом и ее не всегда увидишь. Кроме того, здесь же были страшные бои и говорят, есть места где техника до сих пор стоит, словно только вчера была война. Мало ли на мину забредете или на растяжку какую-нибудь.
  - А ты? - спрашивает его Бобер.
  - Я человек не новый в этом лесу, хаживал... - отмахивается Алексей. - Вы знаете, что при царском режиме Калининская область была заповедником и егерским хозяйством. Сюда царь-батюшка любил приезжать пострелять и медведя, и рысь, и кабана... А сколько здесь осенью грибов и клюквы! Видимо не видимо! Мы клюкву ведрами собираем. Знаете Елену Кузьминишну? У нее сын на летном учиться? Знаете... Так вот она директор заготпункта. Осенью от этого пункта ягоды грузовиками увозят в Калинин и Москву. Между прочим, очень выгодное дело! Так! Внимание! Подходим к болотам! Видите, кочки пошли и вода между ними? Это начинается одно из болот. Здесь таких уйма. Вот на таких кочках и растет клюква. Смотрите! - он подходит к одной из кочек, поросшей папахой их мха, и показывает на какое-то растение. - Вот это и есть клюква. Вот цветет она так. Мне нужны только цветы. Если увидите засохшие плоды, собирайте, можете есть, они вкусные, кисленькие. Ужасно полезные. Если наберете, то можно на них настоять спирт. Напиток! Никакой головной боли! Даже закусывать не нужно. И еще! Передвигаться надо по кочкам! Ни в коем случае не мимо! Можно провалиться и болото засосет! Пробуйте перед собой почву палкой. Если твердая земля, можно становиться. Палка тонет и дна не чувствуете - ни в коем случае! Понятно?
  - Понятно! - мы начинаем скакать по кочкам в поисках цветов клюквы и сушеных ягод. Сорванные цветы каждый складывает в пустую сумку химзащитного костюма. Туда же мы бросаем сушеные ягоды.
   Через час мне это занятие изрядно надоедает. Я сажусь на очередную кочку и закуриваю, отгоняя от себя настырную мошкару выдыхаемым дымом. Надо мной голубое небо, его небольшой кусочек. Верхушки сосен качаются, и изредка моя кочка освещается теплыми лучами солнца. Стволы скрипят словно мачты какого-то немыслимого корабля с тысячами мачт. Мои товарищи разбрелись по болту и словно зайцы прыгают с кочки на кочку. Алексей тоже не сидит и это мне в нем нравится. Другой бы на его месте обязал бы курсантов выполнить работу за него, а сам бы сидел и курил. Но этот делает свою работу сам и не особенно надеется на нас. Я чувствую, что он взял нас больше из желания похвастаться перед нами или даже доставить нам некое незнакомое удовольствие, то есть из добрых побуждений, нежели из меркантильных.
   Вдруг я слышу шум падающего в воду тела, всплеск и матерный крик. Я вскакиваю и смотрю в ту сторону откуда доносятся вопли. Это оказывается недалеко от меня. Выскребов то ли сорвался с кочки, то ли кочка оказалась "неисправной", но он уже по пояс в воде и заметно погружается. Я хватаю свою палку и несусь словно на воздушной подушке к нему. То же самое делают и все остальные. Мы разом все оказываемся рядом с тонущим.
  - Твою мать! Сорвался с кочки! - орет обезумевший курсант.
  - Спокойно, Игорь! Не дергайся! Сейчас я протяну тебе палку, а ты хватайся за нее. Мы будем тащить ее потихоньку. Понял?! - старается спокойным голосом говорить Атрепов, но я вижу, как трясутся его руки.
   Мимо тонущего виляя черным хвостом буквой "зю" проплывает молодая гадючка. Мы все оцепенели. Выскребов замер и даже не ругается. Он держит палку Атрепова, но никто не шевелится пока змея не уплывает далеко и от нее не исходит опасность. Как только Игорь остается один живой в болоте, Алексей начинает тянуть палку на себя. Мы устремляемся ему на помощь. Бобер оказывается лишним на нашем конце палочки-выручалочки, и мы просим его не мешать. Втроем мы постепенно вытягиваем высокого курсанта на наш кочечный архипелаг. Он лежит на животе и глубоко дышит скорее от страха, чем от предпринятых физических усилий. Алексей и мы не менее испуганы. Капитан достает сигарету и не может прикурить с первой спички, тогда Бобер достает зажигалку и подставляет ее к сигарете офицера, но и она несколько раз гаснет под дыханием взволнованного и напуганного человека. Наконец тот прикуривает, и мы садимся на кочки глупо улыбаясь. Страшное, что могло произойти, не произошло!
  
   * * *
  
   Стол у тёть Лены богат. Здесь и соленые грибы, и квашенная капуста с красными глазками из клюквы, и помидоры с огурцами, домашней закрутки. Здоровенная сковорода жаренной картошки дымит с краю доверху с горкой наполненная. Копченая с жирком колбаса нарезана толстенькими кусками красиво разложена на большой тарелке. Запеченная курица только что вынута из духовки и водружена по центру стола. Муж, дядя Семен разливает нам по рюмкам сделанный с любовью самогон настоянный на неизвестном мне калгановом корне. Я впервые услышал об этом корне. Не знаю, для чего он, но самогон, настоянный на нем, выглядит почти, как коньяк. Запаха сивухи не улавливается. Хрустальные рюмки играют чайным цветом домашнего самогона. Он скорее благороден, чем водка, которая продается в магазинах.
  - Ну, ребятки, за вас! За то, чтоб у вас все было хорошо! - поднимает свою рюмку Дядя Семен.
  - Спасибо! - мы тоже поднимаем рюмки. Я первый опрокидываю жидкость и ощущаю, как она приятно разливается по моим жилам.
  - Это из старых запасов! Скоро сварю свежий самогон. Тут все гонят, но тайком, я как-то затеяла нагнать немножко, - начинает рассказывать тёть Лена, улыбаясь. Отчего-то мне кажется, что она смотрит прямо на меня и только мне рассказывает. - Поставила лук жариться...
  - А вы из лука гоните? - удивился Игорь, неискушенный в такого рода делах.
  - Нет! - засмеялась хозяйка, - лук для того, чтоб на лестничной площадке не стоял запах сивухи. Так вот жарю лук. Звонок в дверь. Думаю, кого это несет в такую рань? А воскресенье, семь утра, все спят. Открываю дверь. На пороге участковый. Ну, все, думаю, попалась мать двоих детей! Стою на пороге, внутрь не пускаю. Он тоже стоит, принюхивается. "Что, теть Лен, лук жарите, ждете кого-то?" - говорит, а сам ведет носом по сторонам. "Да,- говорю, - муж лечиться надумал". Вру напропалую! "А что, - спрашивает он серьезно, - им можно лечиться? И от каких болезней?" Ну, тут меня словно черт за язык дернул! "От мужского бессилия, дорогой!" Он покачал головой, поцокал. Потом говорит, что пришел спросить буду ли я работать в воскресенье, его родственники набрали с десяток ведер клюквы и хотят сдать. Я сказала, что для него выйду. Он поблагодарил меня и ушел, так и не поняв, что у меня на кухне делается. А потом, через неделю, другую прохожу мимо его дома. У него на кухне открыта форточка и оттуда валит столбом дым. Принюхиваюсь, а это лук горелый. Заглянула я в окошко, вижу его жена целую сковороду лука спалила, выбрасывает в мусор, но на столе еще лежит целая гора свежего нарезанного лука! Вот думаю, мужик-то поверил, решил полечиться! Накладывайте грибочков, солений, картошечки! Закусывайте!
  - Ну, между первой и второй... - дядя Семен разлил нам по полной рюмке чудного напитка.
  - Ну, куда ты гонишь!? Ребята за тобой не угонятся! Поостынь малеха! - прикрикивает на мужа наша добрая хозяйка. Однако мы поднимаем рюмки и выпиваем содержимое. Благодать! Как все же хорошо, что Строгин познакомился с ее сыном. Она очень добрая женщина. Да и муж славный. Я рад, что именно сюда попал на стажировку. Лучшего места не придумаешь! Картошка вкусная. С хрустящими груздями она нейтрализует выпивку и хочется выпить еще. Дядя Семен словно читает мои мысли и наполняет хрусталь вновь доверху.
  - Тёть Лен! Дядя Семен! Спасибо вам за ваше гостеприимство! - берет ответное слово наш вожак Женька. - Мы хотим выпить за то, что б у вас все было хорошо, за летное долголетие вашего сына, за всю вашу семью!
   Мы вновь опустошаем рюмки и уже продолжительнее и обильнее закусываем. После пятой рюмки все потянулись покурить. Я выхожу из-за стола последним. Тётя Лена остается одна. Она смотрит на меня как-то странно и просит меня задержаться.
  - Посиди со мной, Вова.
  - Хорошо, конечно... - я сажусь на прежнее место.
  - По нраву ты мне...
  - Спасибо... - мне действительно очень приятно слышать эти слова от доброй женщины.
  - Знаешь, завтра приезжает моя дочь, - говорит хозяйка и пронзает меня теплым и грустным взглядом. - Она у меня очень хорошая... вы понравитесь друг другу...
  - Наверное... - я не совсем понимаю, о чем женщина говорит, но я расслаблен и мне хорошо. Она гладит мою руку, нежно что-то говорит, мой взгляд беспорядочно блуждает, мне даже курить не хочется. Приходят курцы. Они рассаживаются по своим местам и рюмки вновь полны.
  - Как вам, нравится в нашем городке? - спрашивает всех тётя Лена, отпустив меня при их появлении.
  - Очень! - с энтузиазмом отвечаем мы.
  - А еще у нас здесь замечательная рыбалка! Отец, свозишь ребят?!
  - Отчего не свозить? Свожу, конечно! Рыбу найдешь куда употребить?
  - Уж об этом не беспокойся! Не пропадет!
  - Да вот хоть на следующей неделе можно...
  - К сожалению, мы не сможем. Говорят, в полку будут всю неделю учения, нас не отпустят. - вздыхает Женька.
  - Не беда! Поедем после! Вы на сколько здесь?
  - Еще четыре недели!
  - О! Ё! Еще успеем! Давайте выпьем! - дядя Семен опрокидывает свою рюмку, мы ему вторим.
   Бутылка пуста. Тётя Лена вторую не выдает, считает, что литра на четверых вполне хватит. Она считает, что Игорь совсем не пьет, поэтому его в расчет не берет. Стол тоже поопустел, но найти, что съесть можно легко. Мы не раз уже выходили покурить. Женщина больше меня не останавливала. Только ее взгляд блуждая, не-нет, а остановится на мне, по крайней мере мне так кажется. Уже глубокий вечер, но по тому, как светло этого не скажешь. Ведь мы совсем близко от Ленинграда с его "белыми ночами". Пора бы уже и на боковую. Женька обмолвился о том, что нам, наверное, уже пору уходить.
  - Никуда я вас сегодня не отпущу! - возражает добрая хозяйка. - Завтра воскресение, вам на службу не надо. Да и если бы надо было, я бы вас отпросила! Так что оставайтесь! Я вам постелю в комнате Павлика. Правда всем на полу, во-первых, чтоб не обидно, а во-вторых, место там только на одного. Но я сделаю так, что вы и на полу будете спать словно на мягкой перине.
   Мы отчего-то не возражаем. И вправду не хочется сейчас куда-то идти, тем более в спортивный зал и ложиться на узкие и скрипящие солдатские кровати. Завтра выходной и нас никто не будет искать. В таком случае зачем нам возвращаться в гарнизон? Мы и здесь удобно устроимся на полу. Я вижу, как тётя Лена таскает в комнату матрацы и подушки. Глаза слипаются и мне быстрее хочется нырнуть в теплоту ее постелей. Поглядев на своих товарищей, я вижу, что и они со мной солидарны.
  - Все! Я постелила можете ложиться! - женщина появляется в дверях и ласково улыбается.
  Какая же она добрая и милая. Я весь оставшийся век мог бы прожить здесь у нее под боком, как у Христа за пазухой. Я словно дома. Так хорошо и спокойно. Никто и ничто не раздражает. Славные люди кругом. Дядя Семен, сидит и пьет чай. Женька рядом клюет носом и что-то бормочет себе под нос. Бобер глупо улыбается и смотрит на меня. Игорь, выпив только две рюмки, пьян в доску. Так пьют либо алкоголики, либо совсем не пьющие люди. Он точно не алкоголик, но развезло его с двух рюмок сильно.
  Мы по очереди посещаем туалет и в такой же очередности ныряем на матрацы в другой комнате, накрываясь одеялами. Лето, но ночью здесь прохладно, а теплое верблюжье одеяло дарит тепло физическое и душевное приютившего нас пока только на одну ночь дома.
  - Спокойной ночи, ребята! - говорит ласковая женщина, закрывая дверь в комнату.
  - Спокойной ночи, тёть Лен! - отвечаем мы и моментально засыпаем, не мешая друг другу.
   За неплотно закрытой дверью слышится звон убираемой посуды. Хозяйка есть хозяйка, она наводит порядок, ей спать еще рано.
  
   * * *
  
   Яркий луч света бьет мне в глаза. Я никак не могу спрятаться от него, кручусь в разные стороны, закрываю лицо рукой, но все напрасно. Бесперспективная борьба вконец пробуждает меня от легкого словно пушинка сна. Хочется пить. В квартире тишина, только в нашей комнате ее нарушают перепевы храпа троих молодых и здоровых людей. Мне очень хочется пить. Жажда не мучила меня всю ночь, пока этот солнечный луч не стал меня будить. Собравшись силами, я вылезаю из-под одеяла, натягиваю джинсы и батник, выходить из комнаты в одних трусах очень неприлично. Я ведь не дома, хоть мне и хорошо здесь почти, как дома.
   Я тихонько закрываю за собой дверь в комнату, оставляя храп и запахи мужских тел по ту сторону, и проскальзываю в туалет. Сделав свое дело, моя дорога лежит на кухню, именно здесь хранится запас питьевой жидкости. На кухне тихо, но я слышу, что там кто-то есть, кухня не безлюдна.
   Боже! Я ослеплен и застываю будто окаменевший под взглядом медузы Горгоны. Я словно попадаю под лучи сверхъестественного божества, доброго и прекрасного. Так бывает, когда не ждешь ничего и вдруг видишь нечто такое прекрасное, что не можешь оторвать взгляд, руки опускаются и ты обездвижен на какое-то время. Она! Она - мечта, которая теплится в нас с самого рождения. Она, что чудится нам в любой красивой девушке, но не оказывается в ней, улетает, ускользает, исчезает. Она - та, что, кажется, предназначена тебе судьбой, с которой ты готов жить вечно и не смотреть по сторонам. Она стоит на фоне окна. Солнце заливает маленькую кухоньку безудержным, ярким светом лета и любви. Любви всеобъемлющей, всепоглощающей, какой-то вселенской, неземной и в тоже время самой земной, какая может только существовать. Эта любовь высокая, способная на героические поступки и в то же время плотская до кончиков пальцев, до корней волос. Она стоит, положив одну стройную ножку на табуретку, в потертых джинсах, закатанных на пару оборотов и оголяющих стройные икры и в майке, выделяющей небольшую, но очень привлекательную грудь. Стройная до умопомрачения, красивая необыкновенно. Короткие волосы до плеч, густые и слегка вьющиеся не успевают за ее поворотом головы и как в замедленной съемке приходят вторыми, ударяясь о ее лицо при торможении. Какие у нее глаза! Карие? Серые? Какие? Я не могу различить их цвет, но от этого они не менее глубоки, бархатны и прекрасны. В них может утонуть не один человек, да что там ни один! В нем утонет вся наша рота! Маленький слегка вздернутый носик. Пухленькие губки бантиком меняют форму растягиваясь, но не худея при этом, в обворожительной улыбке. Маленькие ручки с длинными тонкими пальцами на одном из которых блестит тоненькое золотое колечко, держат большую кружку с ароматным напитком, по запаху кофе. Ее взгляд словно божья благодать, под ним можно потерять силу воли. А голос! Голос словно колокольчики звенят.
  - Доброе утро! А почему вы не спите?
  - Э... - я ничего не могу сказать. Я как дурак забыл все слова, я растерян и в одну минуту побежден ее красотой.
  - Вы забыли слова, - смеется девушка и ставит на подоконник свою чашку.
  - Забудешь тут... - бормочу я себе под нос.
  - Я не кусаюсь! - продолжает смеяться это божественное создание.
  - Я... попить... вот... вода здесь, а там нет воды..- начинаю я нести какую-то чушь.
  - А! Вам сделать кофе или чай?
  - Воды...
   Она с пониманием кивает головой и, оставив свой табурет, перелетает к кухонному шкафу, достает из него стакан. Потом также легко перепархивает к пустому пространству между мойкой и холодильником, достает оттуда бидон и наливает из него в стакан воду.
  - Эта вода из колодца, она всегда холодная и очень вкусная, - звенит ее голосок, а она протягивает мне полный стакан.
  - Спасибо... - я опустошаю стакан досуха.
  - Меня зовут Наташа. Я дочь Елены Кузьминичны...
  - Я понял...
  - А вас как зовут?
  - Владимир.
  - Очень приятно! Вы приехали на стажировку?
  - Да.
  - На месяц? Вы с третьего курса?
  - Ага...
  - Вот видите я все знаю. А я учусь в Калинине, педучилище. У нас коротенькие каникулы. Вот я и приехала домой. Как вам наш городок?
  - Понравился, - вру я, втайне любуясь ею. Я уже немного отошел от шока и ко мне возвратился дар речи.
  - Вы обманываете меня! Наша дыра не может нравиться! - смеется она и я не понимаю, шутит ли она или говорит искренне.
  - Отчего же? Славный городок, прекрасная природа, клюква, болота...гадюки...
  - Вы уже ходили в лес?
  - Да уже сходили.
  - Ой! Рано еще! Осенью у нас грибов, видимо не видимо!
  - Да мы не за грибами, а за клюквой, ее цветами...
  - А! Я слышала эту байку, будто заваривать надо и от всех болезней помогает. Ерунда это. Мама говорит, что только плоды полезные.
  - А тёть Лена разбирается в травах?
  - О, да. И в травах, и в других вещах... А у меня брат на летном учится, как-то сразу меняет тему девушка.
  - Я знаю.
  - Павлика?!
  - Нет, не его, а то, что он учиться у нас на летном.
  - Ну, конечно! Откуда вам его знать! Он у нас тёха!
  - Кто? - не понимаю я слово, которым она обозвала брата.
  - Тёха! Тюфяк!
  - А, тюфяк! А почему вы так считаете?
  - Так, он замкнутый, боится девушек, никогда не будет драться... в общем тюфячок, такой милый. Но он очень добрый.
   В комнату тихонько вошла Елена Кузьминишна. Она с секунду постояла в дверях, а потом, когда мы ее заметили, она подошла к нам, встала между нами и обняла нас своими сильными, но женственными руками.
  - Уже познакомились, мои родные! Вот и славно!
  - Да, мам! - немного стеснительно улыбнулась Наташа.
  - Все еще спят? - спросила меня хозяйка дома.
  - Да, наверное. Когда я выходил, они спали еще.
  - Ну, не будем их будить! Время еще раннее. Пусть поспят. Мой Семен тоже улегся. Встретил доченьку и лег дальше спать. Тоже высыпается. Завтра на работу. А вы не хотите лечь?
  - Нет, мам. Я в поезде поспала.
  - В поезде? А что, из Калинина можно и на поезде? - удивился я.
  - Можно, но от станции до Андреево поля пятнадцать километров. Если нет машины, то не добраться, - поясняет мне мать Наташи. - Вот отец и ездил ее встречать раненько. Она на проходящем приехала.
  - Да. На Москва-Ленинград.
  - А мы на автобусе...
  - Так это самый удобный способ. Ну, что чайник поставить? - Елена Кузминишна отпустила нас и, взяв чайник с плиты, набрала в него воду из-под крана, потом вновь вернула на место, но уже на горящую конфорку.
   Странное дело, я впервые увидел Наташу, всего несколько раз видел ее маму, в этой квартире я был от силы три раза, но я чувствовал себя здесь, как дома. Мне было уютно, тепло, я ощущал заботу, внимание и, да-да, любовь!
  
   * * *
  
  - Блин! И что вчера было? - моя голова не болит, но отчего-то мне очень стыдно. Я совсем ничего не помню.
   Мы лежим все в той же комнате. Ранее утро. Женька нас всех разбудил, потому что нам через час ехать на КП. Начинаются учения и нам велено еще в пятницу присутствовать на командном пункте всю неделю.
   Выскребов потягивается и хихикает. Бобер лежит с закрытыми глазами, но не спит. Строгин встал и одевается.
  - Что ты смеешься? - спрашиваю я у Игоря, зная, что он меньше всех пьет и должен помнить все.
  - Ну, вы вчера дали! - даже с некоторым восторгом присвистнул наш товарищ.
  - Что все? - удивляется Бобер, так и не открывая глаз.
  - Ага! Все! Но особенно чудил Принц!
  - Так... поподробнее... - мое лицо наливается краской.
  - О! это надо долго рассказывать!
  - Мы не спешим...
  - Как раз наоборот! Ладно буду по пути рассказывать. Ты хоть что-нибудь помнишь? - спрашивает он меня, и я вижу, что он уверен в обратном.
  - Отчасти... Помню хорошо до первой стопки...
  - Ууу! - свистит Выскребов. - так ты вообще ничего не помнишь!
   Я встаю, одеваюсь и одновременно начинаю трудный мучительный процесс воспоминаний. Итак, я хорошо помню, что вчера я познакомился с Наташей. Весь день мы гуляли, а вечером собрались пойти в клуб на танцы. Туда должна была прийти Наташина хорошая подруга, которую мы не смогли застать дома. Танцы начинались в восемнадцать часов, и тётя Лена посадила нас за стол около трех часов дня. Стол, как обычно был полон. Стояла и настоечка на калагновом корне. За приезд доченьки, - так объяснила женщина наличие двух бутылок самогона. Что еще? Так... мы вернулись с прогулки, как раз к столу. Дяди Семена не было, он пришел уже позже. Когда и как, я не помню. Помню мы сидели с Наташей напротив друг друга и смотрели изредка в глаза. Вернее, я смотрел, а она, почувствовав мой взгляд, отвечала на него, после чего я отводил свои глаза. Разлили самогон не сразу, хозяйка попросила съесть сначала горяченького супа, а уж потом разлить по рюмочкам. Разливал Строгин. Мы подняли тост за хозяйку дома и выпили. Больше, как я ни силился, вспомнить ничего не получалось.
  - Дааа... ну, ты и алкоголик! - изумился Игорь. А потом повернул голову к Бобру. - А ты Серега что помнишь?
  - О! Я помню значительно больше! Ну, что произошло до первой рюмки говорить больше не надо. Принц, вроде все рассказал. А вот дальше, до определенного момента могу продолжить.
  - Просим, просим! - карикатурно захлопал в ладоши Выскребов.
  - Так. Значит, выпили мы. Принц, между прочим, не казался пьяным тогда. Он вел себя прилично и адекватно. Выпили, закусили. Колбаса, кстати, вкусная была. Так. Потом еще пару раз выпили и решили пойти покурить во двор. Наташка, между прочим, не курит. Там и встретили дядю Семена. Он покурил с нами, и мы все пошли опять за стол. Потом смотрю Принц куда-то исчез. Оглядываюсь, нет ни Принца, ни Наташки, ни тёть Лены. Только мы вчетвером: Я Женька, ты, да дядя Семен наяривает супчик. Потом не знаю почему, по-моему, услышал какой-то шум, я решил посмотреть, почему дверь в эту комнату закрыта. Открываю и вижу такую картину. Наташка стоит у окна, тётя Лена сидит в этом кресле, а Принц на коленях перед ней, держит ее руку и просит руки ее дочери. Я охренел и сразу закрыл дверь. Потом мы еще выпили, покурили, откуда-то появились все, Принц такой пьяный, веселый. Мы значит обулись и пошли в клуб. Там мы встретились с Олькой, это Наташкина подруга. Ничего себе штучка. Мы затусили с ней. Все больше ничего не помню... - он замолчал и посмотрел на Выскребова.
  - Жень! Твоя очередь! - Игорь перевел очередность.
  - Да, я также, как и Серега помню столько же. Единственное отличие в том, что в комнату мы тебя, Серега не пускали. А ты рвался, кричал, что хочешь поблагодарить хозяйку дома за гостеприимство. Мы тебя не удержали, и ты ворвался в комнату. Что-то стал объяснять нудно и сумбурно, мы еле-еле тебя вывели из комнаты.
  - Все? - спросил Игорь
  - Все.
  - Значит и в самом деле были пьяны в сиську! Слушайте, орлы! Ну, до первой рюмки спорить никто не стал, и я подтверждаю, все так и было. А вот потом вы все помните только отрывки и те субъективно. Итак, вы выпили раз пять перед тем, как пойти курить. Дядя Семен, между прочим, пришел где-то на втором тосте. Он выпил с вами и стал есть. Женька предложил пойти покурить, и вы пошли. Только я, Наташа и тётя Лена остались в комнате. Буквально почти сразу может через минуты две-три, вернулся Принц. Он посмотрел на меня дикими глазами и приказал идти курить. Я отказался, тогда он стал просить тётю Лену выслушать его наедине. Он почти силой поднял ее и повел в комнату. Мы остались с Наташей одни. Она стала нервничать и пошла за вами. Вскоре появились все остальные. Ты, Серега, увидев, что нет ни Принца, ни Наташи, стал искать их под столом, но увидев закрытую комнату, бросился туда. Мы с Женей стали тебя держать, но ты рвался изо всех сил. И мы отпустили тебя. Ты ворвался в комнату, а дверь оставил открытой. Там в полумраке, Принц стоял на коленях и целовал руки тёть Лены, потом просил руки и сердца, обещал ее дочь носить на руках и прочую дребедень нес. Бобер ворвался и стал поднимать тебя с колен, говоря при этом, что у тебя будет еще много подружек. Получилась свара и мы с Женей вытащили тебя, Серега, из комнаты. За столом ты успокоился, вы еще несколько раз выпили. Дяди Семена я больше не видел. Потом вышли женщины и Принц за ними. Наташа сказала, что уже пора идти в клуб, но предложила Принцу остаться дома, потому что он пьян. Ты отказался, стал демонстрировать свою трезвость, касаться кончика носа, протягивать руки, ходить по воображаемой линии. Между прочим, ты выполнял все довольно неплохо. Мы обулись и пошли в клуб. На пороге встретились с девчонками, их было трое. Одна из них как раз и была Оля. Кстати, мне она понравилась, но, конечно, Серега, не как тебе! Народу было мало, музыка отстой. Потусовавшись с часик, мы пошли в парк. Там девчонки стали рассказывать о приведении, что водится в парке. Мы все кинулись его искать, но не нашли. Потом Наташа сказала, что надо идти домой, завтра понедельник. Женя сказал, что мы пойдем в свой спортзал, а девушка не согласилась, якобы ее мама приказала всем вернуться к ним домой. Мы пошли сюда. Здесь нам уже расправили матрацы, и вы рухнули и захрапели, а я полночи мучился из-за вашего храпа и перегара.
  
   ГЛАВА 7.
   Жизнь есть жизнь, а смерть всегда рядом.
  
   Как и в каждом авиационном полку в полку, назначенному нам для стажировки, существовали три маршрута на перехват. Один предназначался для работы по маловыстоной цели, второй - по цели, летящей на средней и большой высоте и на маршруте номер три отрабатывалось уничтожение цели, летящей в стратосфере. Эти боевые маршруты находились внутри района полетов, который был строго очерчен с севера и юга международными трассами, а с запада и востока трассами местного значения. Получалась своего рода геометрическая фигура, напоминающая неправильную трапецию. Маршруты начинались над точкой и заканчивались там же. Отработка перехвата цели представляла собой следующее. Истребитель, игравший роль противника, взлетал первым и шел по заданному курсу, строго по начертанному маршруту и на установленной высоте. Через некоторое время с аэродрома взлетал перехватчик и шел с назначенным курсом, зависящим от упражнения, которым предписывалось уничтожить цель либо в переднюю полусферу, либо в заднюю, либо вообще под углом. При взлете истребителем сначала управлял руководитель полетов, потом он передавал управление ближней зоне и уже после этого управление переходило к дальней зоне, когда самолет находился в сорока-пятидесяти километрах от точки. Приняв управление "целью" и перехватчиком, руководитель дальней зоны напоминал тем курс и высоту полета, после чего, обозначив координаты и позывные обоих, он перекидывал их управление штурману наведения. С этого момента и начиналась отработка упражнения. "Цель" следовала строго по маршруту, а перехватчик, управляемый штурманом, вертелся, направляясь поближе к "врагу". Как только летчик засекал заданную цель и захватывал ее прицелом, он уже сам отрабатывал пуск ракет и стрельбу из пушек, которые имитировались фотоаппаратом. После отработки перехвата два самолета в обратном порядке следовали на точку. Штурман давал курсы на точку и обозначив координаты своих самолетов, передавал их руководителю дальней зоны, тот, в свою очередь - руководителю ближней зоны, после чего руководитель полетов сажал их на полосу. Вот вкратце, что представляла из себя работа авиационного полка по отработке перехвата целей. Если углубляться, то надо сказать, что сложность полетов зависела от погоды. Существовали простые метеоусловия - ПМУ, сложные метеоусловия - СМУ и минимум разрешенный ля полетов - минимум. Все упражнения в разных погодных условиях летчики и штурманы выполняли для поддержания постоянной боевой готовности. И это тоже не все. Если я начну подробно излагать жизнь авиационного полка, то не хватит ни терпения, ни книги. Всему этому нас обучали долгие годы. Я лишь рассказываю кратко, чтоб передать суть происходящего.
   Я стою в комнате наведения, возле меня старший лейтенант Чемоданов. Оперативные тоже должны наводить, так как "все мы из народа" - так говорит он. Я склоняюсь над ИКО - индикатором кругового обзора и всматриваюсь в метки. Вот одна из моих - азимут тридцать, дальность пятьдесят. Это полсотни третий.
  - Вижу! - говорю я в микрофон громкой связи
  - Второй полсотни пятый! Азимут сто девяноста, дальность шестьдесят. Видишь? - спрашивает через громкую связь руководитель дальней зоны. Сегодня его место занимает сам начальник КП.
  - Вижу обоих! - отвечает за меня Чемоданов. - Передавай!
   Через несколько секунд динамик радиостанции затрещал и зашипел. Потом раздался странный мужской голос словно человек находился где-то далеко в бездне морской. Слов разобрать было невозможно.
  - Папатпщщщ подхошшшш, полсошшии тшши. Крушшц шшшесс... высшшшшоо папаааапп...
   Я молчу, пытаясь понять, что произошло и что мне говорит летчик, а это именно он.
  - Что молчишь? - спрашивает меня старлей. - Отвечай!
  - Так я ничего не понял! - оправдываюсь я.
  - Что ты не понял?! Он сказал: Патефон-подход, я полсотни третий, с курсом шестьдесят, высота пять в наборе до шести.
  - И это он все сказал? - не верю я оперативному, ставшему на несколько часов штурманом.
  - Да! Пойми самое главное в радиообмене, да и во всей нашей работе, это то, что ты должен знать заранее, что тебе говорит летчик, тогда ты научишься его понимать всегда. Он летит на высоте в кабине скоростного самолета, у него нет возможности держать рукой микрофон, поэтому у него ларинги. Он говорит, а ты вслушивайся и знай, что он должен сказать. По заданию он идет с курсом шестьдесят, об этом ты знаешь, потому что сказал РДЗ, и ты видишь метку она движется с курсом шестьдесят. Высота упражнения: цель - восемь тысяч, перехватчик - шесть. Он тебе сказал в наборе до шести. Понимаешь, о чем я говорю.
  - Теперь да! - я и вправду начинаю улавливать смысл слов летчика с позывным полста три.
  - Полста третий, я патефон-подход! Курс сто двадцать, высота шесть, - отвечает вместо меня мой инструктор.
  - Вааапол...шшшш.. - говорит летчик и я понимаю, что он сказал "вас понял"!
  - Теперь давай сам! - Чемоданов протягивает мне микрофон радиостанции, а на связь уже выходит второй самолет.
  - Патефошшшш-поход, полшта пят...шшшш...куршш што девяшшшш, вышшша ошеммшшш.
  - Вас понял, - немного дрожащим от волнения голосом отвечаю я. - Курс сто восемьдесят, высота восемь.
  - Вашшш поняшшшш....
  - Теперь начинай сводить, - объясняет мне инструктор пока у нас есть время, - плавно подворачивай пятьсот третьего до курса двести десять. Не поворачивай сразу на этот курс! Никогда не попадешь. Ориентируйся, постепенно подворачивай. Понял?
  - Да...
   Я управляю так, как меня учит старлей. Метки постепенно сближаются. Я даю координаты двух истребителей высотомеру. Проходит пара минут, и он мне докладывает.
  - Вище дьве!
   Истребители медленно, но уверенно сближаются.
  - Давай, нацеливай полста третьего, - советует мне Чемоданов.
  - Полста третий! Цель справа тридцать, до цели двадцать пять!
  - Шшш...Понял...
  - Давай, давай, не молчи! Сейчас ты должен максимально точно указать летчику цель, - теребит меня инструктор.
  - Полста третий, цель справа под пятнадцать, расстояние двадцать, выше две...
  - Понял... шшш... - отвечает летчик.
   И тут в процесс наведения внезапно вмешивается цель.
  - Шшш...Полста третий! Шщ... Я вижу тебя! Поверни немного голову! Видишь инерционный след?! Разуй глаза! Шшшш...
  - Шшшш... Патефон-подходшшш..Цель вижу справа под десять, выше две....шшшш....
  - Цель ваша! Работайте! После атаки выход вправо!
   Проходит несколько томительных минут молчания, только высотомер, как пономарь повторяет "вище дьве... вище дьве". Еще минута и радиостанция шумит.
  - Шшш...Патефон-подход, отработал, выхожу вправо...шшш...
  - Полста третий курс двадцать, снижение до четырех!
  - Понялшшш...
  - Полста пятый! Выход вправо, до курса триста тридцать!
  - Шшш... вполняю... Патефон-подход! - потом шум и летчик вновь запрашивает землю.
  - Слушаю!
  - Шшшш...Кто наводил...шшшщ
  - Стажер, товарищ, командир! - вырывает у меня из рук микрофон Чемоданов и кричит в него.
  - Шшшш... Нормальношш вывел...шшш... Иду на точку шшшш...
   Я стою весь вспотевший, но счастливый. Это мое первое наведение! Я передаю управление своими истребителями РДЗ и освобождаюсь.
  - Пойдем покурим! - зовет меня с собой мой тоже довольный инструктор.
   Мы оставляем темную комнату наведения и по коридорам идем на воздух. Вот мы и на солнце. Здесь на КП не слышен шум взлетающих и садящихся истребителей, как это происходит и грохочет в гарнизоне, здесь же тихо, слышен только гул вращающихся РЛС и высотомеров. Мы закуриваем.
  - Ну, как? - спрашиваю я, ожидая похвалы, после слов полста пятого.
  - Для первого раза очень даже неплохо! - подбодряет меня опытный наведенец.
  - А кто этот полсотни пятый? - спрашиваю я.
  - Командир полка...
   Так я значит первый раз наводил командира пока! И ему понравилось. Здорово. Я горд собой, уверенности прибавилось, и я уже не так боюсь микрофона радиостанции.
   Еще два дня мы работали по маршрутам. С КП нам так и не удалось уехать все эти дни. Полеты были назначены в три смены и наведения поставлены на поток. Летчикам до зарезу нужны были полеты. Многие давно не вылетали и чтоб "поддержать штаны" командир даже пошел на хитрость, назначив на следующий день полеты в СМУ, хотя погода стояла прекрасная. Видимость, как говорили летчики "миллион на миллион", а у нас СМУ. Каждое утро перед полетами в воздух взмывал самолет разведчик погоды, как правило это была спарка, основным пилотом которой бессменно оказывался замкомандира полка. Смешно выглядели его доклады о несуществующей облачности, о том, что она многослойная и кое-где в ней происходит болтанка. Выйдя на воздух, мы стояли под безупречно голубым высоким небом, на котором как ни приглядывайся не обнаружишь и намека на облака. И тем не менее мы летали СМУ.
   В среду учения перешли в иную фазу. После отражения единичных налетов вражеской авиации, ожидалась массированная атака крылатыми ракетами со стратегических бомбардировщиков. С этой целью командование Округа привлекло две эскадрильи дальней авиации. Налет начался внезапно в установленное время, неизвестное никому кроме КП. Полк был приведен в полную боевую готовность и на полосе дежурило лучшее звено полка.
   Мы сидели в комнате отдыха и ждали наступления времени "Ч". В оперативной комнате нам места не нашлось. Она заполнилась офицерами штаба корпуса, здесь наблюдал за ходом учений командир полка, начальник авиации корпуса, представитель дальней авиации. Все они внимательно следили за изменением оперативно-тактической обстановки.
  - Так, курсанты! Живо в комнату наведения! Наводить вам запрещаю, но следить за ходом учений приказываю! - строго сказал начальник штаба, заглянув к нам. - Где все штурманы?
  - В комнате наведения и в курилке... - доложил Строгин.
  - Позови всех! Через десять минут пойдут "дальники", всем быть готовыми, - он ушел, оставив нас готовиться к наблюдению.
   Через десять минут, как и предсказывал начальник штаба, начался массовый налет дальней авиации. Большие метки шли строем, это впечатляло. С нашего аэродрома в небо ушла сначала первая эскадрилья, потом с промежутком в десять минут поднялась вторая эскадрилья.
  В небе творилось что-то невообразимое. Столько меток, загадивших весь экран я не видел никогда. Динамики четырех радиостанций не умолкали, отовсюду летели обрывки фраз летчиков, команды штурманов, по громкой связи РДЗ то передавал на управление истребители, то принимал их обратно, он что-то пояснял штурманам, те указывали ему. Высотомеры монотонно информировали о разнице высот целей и перехватчиков. Я уже стал терять нить происходящего и контроль над ситуацией, голова шла кругом от всей этой катавасии, творящейся у нас в комнате наведения и прямо над нами, над КП и точкой.
  Но это было не самое страшное. Самое ужасное произошло через полчаса после начала учений, когда адреналин уже не выбрасывался в кровь и первый азарт отражения атаки прошел, остались только профессиональное спокойствие и сосредоточенность. Громкий и спокойный голос зазвучал в динамике, который до этого все время молчал. Радиостанция эта была настроена на общий канал связи, предназначенный для всех самолетов, будь то перехватчики, цели или вообще гражданские самолеты, так называемый "первый канал".
  - Патефон-подход, патефон подход. - на удивление голос был ровный, спокойный, четкий и без посторонних шумов. Оказывается, "дальники" говорили намного лучше наших сорванцов. - Я борт семьдесят три семнадцать. Тут два ваших "маленьких" столкнулись...
   КП, как один единый организм моментально замерло. В динамиках все еще звучали голоса летчиков, но штурманы замолчали. Каждый внимательно вглядывался в свой участок ИКО, пытаясь найти свои истребители, которых у него было от четырех до шести одновременно.
  - Семьдесят три семнадцать, - раздался в динамике уже знакомый голос командира полка. - Купола не видите?
  - Нет...
  - Штурмана! Чьи?! - кричит по громкой командир.
  - Три тройки и три сотни тридцатый, товарищ командир...
  - Всем в небе! Смотреть купола! - командует командир полка по радио и добавляет уже по громкой для штурманов и всех наземных служб. - Полеты прекратить, всех на точку!
   Офицеры боевого управления сообщают о прекращении полетов своим перехватчикам и, стараясь разводить их, предотвращая опасные сближения, направляют на точку. РДЗ постепенно принимает на управление партии истребителей и, доведя до зоны ответственности руководителя ближней зоны, передает их ему.
  - Серега, подержи своих пока у себя, - просит он штурмана.
  - Хорошо, - отзывается тот, понимая, как сложно сейчас РДЗ, управляющему десятком истребителей. И за каждым нужно уследить и не в коем случае не перепутать ни его координаты, ни его позывной.
  
   * * *
  
   Мы стоим в толпе людей и смотрим по сторонам. Откуда столько людей? - думаю я. Мне кажется, что в городе столько людей не проживает. Все стоят тихонько перешептываясь, у всех печаль и скорбь на лицах и в поведении. Полк провожает в последний путь разбившихся летчиков. Народу пришло очень много. Помимо семей летчиков, штурманов и техников, здесь можно увидеть и гражданское население Андреева поля. Красные гробы стоят далеко от нас, и мы не видим плачущих жен, друзей, сослуживцев. Рядом с нами стоят Наташа и Оля. Они пришли вместе с нами. До этого мы сидели у Оли, провожая летчиков бутылкой водки и скудной закуской. Пили не чокаясь, молча. Говорили мало и как-то отрывками. Девчонки сказали, что за последние пять лет случаев гибели пилотов не было, правда до этого они бились чуть ли не каждый год. С приходом действующего командира полка меры безопасности усилились, требовательнее стали относиться к изучению особых случаев в полете. Строгость в обучении сделала свое дело и на пять лет смертельные случаи были исключены. Бывало, что опасно сближались, был один случай отказа двигателя, тогда летчик успешно катапультировался, а самолет упал в лесу и не причинил никаких разрушений.
  - Ты знала их? - спросила Оля, выпив рюмку водки.
  - Нет, они из прошлого года выпуска, говорят вместе учились и были друзьями. Оба женаты... - печально сказала Наташа.
  Выпив бутылку на шестерых, мы отправились на похороны. На кладбище, естественно мы не поехали, нас никто не звал и не было ни места в автобусе, ни необходимого количество самих автобусов. Постояв в толпе и поприслушивавшись к отголоскам речей, мы вместе с основной массой присутствующих разошлись.
  Полеты в связи с печальным происшествием были остановлены на неопределенное время. Командование было занято разбором полетов. Получали все, и штурмана, за слабый контроль, и летчики, за низкую летную подготовку, и техники, и РТВшники. Всем командир вставлял арбузы, не смотрел ни на меру вины, ни на погоны, ни на дружеские отношения. Благо нас эти разборки и последовавшие выводы почти не коснулись. Они отразились на качестве нашей стажировки, - как минимум мы лишились недели или даже двух получения навыков управления. Но, как и все в молодости проходит и забывается, быстро стало забываться и это. Пока тебя не коснулась беда ты переживаешь, конечно, но недолго и не глубоко.
  Уже через день после погребения мы, предоставленные самим себе, решили как-то разнообразить свое времяпровождение. Дискотеки на неделю были отменены, клуб практически замер, работала библиотека, да буфет, в котором некоторые офицеры вечерком пропускали рюмку другую. А вот у дяди Семена случился запланированный отпуск. Об этом нам поведала тёть Лена, которая в магазине и на второй день носила траур. Ей эти две смерти были близки поскольку ее сынуля учился на летчика и не был застрахован от подобных ЧП. Тем не менее, и она вскоре успокоилась.
  - Ребятки, - тихонько обратилась она к нам, потому что в ее пункте стояло несколько человек, заходите сегодня вечерком после шести к нам. Ладно? Вы свободны?
  - Да, тёть Лен, обязательно зайдем! - также тихо сказал Строгин. - По крайней мере один из нас точно зайдет...
   Он, конечно, намекал на меня. Ведь я каждый день теперь встречался с Наташей. Моим напарником по прогулкам неизменно являлся Бобер. Он закружил с Ольгой. А поскольку она была лучшей подругой Наташи, то наш квартет был естественен.
  - Приходите все! Ладно?
  - Да, обязательно.
   В половину седьмого мы уже звонили в знакомую дверь, которую открыла Наташа. Она была в широких спортивных штанах и футболке, которые подчеркивали даже не ее стройность, а больше худобу.
  - Привет, проходите! - она пропустила сначала Строгина, потом Выскребова, затем Бобра, с которым потерлась об щеку и в конце вошел я. Со мной она поцеловалась в губы, что говорило о ее другом отношении ко мне нежели к другим. - Проходите в комнату! Мам! Мальчики пришли!
  - Здравствуйте, ребятки! Проходите! - женщина до всех дотронулась рукой и меня не отличила ничем от остальных. Она вообще старалась не выделять меня ни коим образом. Ко всем она относилась подчеркнуто одинаково и ровно.
   Мы устроились, кто на диване, кто на стуле за столом. Я подсел к Наташе, которая читала какую-то книгу и не обращала на нас никакого внимания.
  - Мальчики, как вы смотрите на рыбалку? Хотите поехать? - начала женщина.
  - Конечно! - воскликнули мы, утомленные несколькими днями полного безделья, когда даже на КП мы были лишними.
  - Семен предлагает завтра утром выехать на нашей машине. Вы все сможете поместится в ней. У командования я вас отпросила, это на тот случай если вам придется там заночевать, а вас вдруг кинуться искать. Ну, что согласны?
  - Спрашиваете, Теть Лен! - с восторгом воскликнул Женька. - Мы уже устали от ничего не деланья! Да и на рыбалку очень охота! А на кого едем?
  - Это вы у Семена спрашивайте! Он скоро вернется. Я не знаю куда он собрался и на какую рыбалку.
   Дядя Семен объяснил нам куда поедем и как будем ловить. Мы договорились, что завтра рано утром, даже до завтрака, мы подойдем к ним домой. Здесь нас уже будет ждать он с машиной.
   Тётя Лена предложила нам остаться, но мы отказались, она не стала настаивать. С тех пор, как приехала Наташа, наше присутствие могло стеснять их и мы, понимая это, всегда отказывались от приглашения переночевать.
   Утром, в назначенное время мы стояли у подъезда дома. Белый москвич-412 стоял невдалеке. На крыше этого чуда советской техники красовался багажник, груженый сумками, ведрами, несколькими парами болотных сапог без размера и какими-то странными деревянными конструкциями, обтянутыми некрупной сеткой.
   Женька сходил за нашим старшим, а мы остались во дворе покурить. Через пять минут они вдвоем вышли во двор. Дядя Семен сел за руль, а мы втроем - я Бобер и Игорь втиснулись на заднее сиденье, в то время, как наш старший уселся впереди на пассажирское сиденье. Москвичок взревел, выплюнул облако едкого дыма, который мы почувствовали, поскольку окна у нас были открыты, и хорошо амортизируя на ямах, отправился за город. Я говорю за город, с издевкой, так как под понятие город Андреево поле совсем не подпадал. Рыбачить рыбу можно было и в нем, в самом центре, возле моста. Что и делали некоторые из местных жителей. Уже через пару минут мы выехали за черту населенного пункта и прибавили скорость на неплохо асфальтированной дороге.
  - Это ненадолго, - успокоил нас водитель. - скоро свернем в лес и будем трястись на лесных кочках, но другой дороги нет.
   По асфальту мы ехали около получаса, потом свернули в лес и, как обещал дядя Семен, стали подскакивать и проваливаться на проселочной дороге. Радовало то, что почва здесь сплошь была песчаной и резких ям она не рождала, песок осыпался и засыпал края кобылин. Тем не менее мы ехали словно катались на аттракционе в луна-парке.
   Эта дорога заняла у нас теперь уже с час времени. Впереди в лобовом стекле я увидел приближавшуюся реку. Лес редел и на поляне стояла полуразваленная хижина. Почерневшие бревна говорили о ее солидном возрасте, крыша прохудилась и это бросалось в глаза. В ней точно никто не жил уже лет десять, но окна не выбиты и дверь стояла на своем месте.
  - Это моя так сказать дача, - пояснил дядя Семен. Здесь никто не живет о об этом месте мало кто знает. В пяти километрах отсюда живет хозяин хаты. Это старый дед. Зовут его Иван Петрович. Он мне и отдал этот дом. Я правда здесь не часто бываю. Так, когда на рыбалку приеду, да иногда по грибы и клюкву ходим, ночуем бывает. Печка хоть и старая, но исправная и не чадит. Ее Иван сам клал.
   Машина остановилась возле дома и мы, надо признаться, замученные тяжелой дорогой, высыпали на поляну перед рекой возле дома.
  - Вы оставайтесь пока здесь, а я съезжу за Петровичем, он просил меня взять его с собой на рыбалку. А я пообещал, потому что он знает такие места, где рыбу можно руками тащить из воды. Да лодка у него хорошая, надежная, большая, всем в ней места хватит. Так что покурите я мигом туда и обратно. Скоро вернусь с Петровичем!
   Мы остались одни, а неказистый Москвич-412 запылил, маскируясь в облаках взлетевшего песка, почти растворяясь и удаляясь. Я прошел к реке. Здесь берег был невысоким и таким же песчаным, как и в городе. Берега совсем ничем не заросли и, видимо, купаться в этом месте было приятно, если, конечно, в этих широтах кто-нибудь купался. Попробовав воду рукой, я почувствовал ледяное дыхание Западной Двины. Устроившись поудобнее на берегу, я закурил и болтая ногами стал греться под лучами восходящего солнца. Мне вдруг стало очень грустно и одиноко вдали от моей Наташи. Моей? - удивился я своим мыслям. - Почему моей? Она еще не стала такой, она даже не говорила мне, что любит меня, а я уже называю ее своей и тоскую по ней. Нормально ли это? Но я не стал углубляться в изучение своих чувств, я просто отдался им всецело, наслаждаясь теплым солнцем журчанием воды, и приятной грустью, и, пока еще ласковой и нежной, тоской, которая еще не сжимала чугунными тесками мое сердце.
   Рядом со мной сел Игорь. Его нестройная фигура отразилась в черной мути речки. Он не курил, но любил сидеть рядом и вдыхать аромат табака.
  - О чем задумался? - спросил он, в общем не ожидая от меня ответа, что я и подтвердил своим пожатием плечами. - Ты плавать умеешь?
  - Да...
  - А я не очень... - я понял, почему он грустит. Просто на просто он немного переживал по поводу предстоящей прогулки на лодке. После своего фиаско на болоте, Игорь стал опасаться природы.
  - Не дрейфь, все будет хорошо. На реке не тонут!
  - Тебе легко об этом говорить...
  - Да все будет хорошо, не ссы...
   Через полчаса вернулся дядя Семен. Он привез благовидного старичка. Вид у того был словно он сошел с картин прошлого века на которых изображали русского крестьянина. Петровичу на вид можно было дать лет восемьдесят. Белые волосы. Остриженные не коротко и еще очень даже густые, окладистая, такая же белая, как и волосы на голове, борода. Ему не хватало только косоворотки, подпоясанной веревочкой. Вместо нее на нем была одета обычная клетчатая рубаха с длинными, закатанными по локоть, рукавами и старые брюки, давно забывшие, что такое стрелки и залатанные в нескольких местах. Старичок был худенький, но не сморщенный, видимо жизнь в этих местах шла ему на пользу.
  - Здоров, сынки, - мягким голосом поприветствовал он нас.
   Мы оставили берег реки и подошли к машине. Дядя Семен стал отвязывать веревку, которой был привязан скарб на багажнике, развязав и скрутив ее он, стал разгружать вещи, выкладывая их рядом с машиной. Когда дело дошло до странных конструкций с сеткой, я спросил его для чего они.
  - Это криги...
  - Криги? А что это?
  - Ну, братцы! Если они этого не знают, то как ты собрался с ними рыбачить? - засмеялся Петрович.
  - Петрович! Они не местные, там откуда они, рыбачат другими снастями. А пока я разгружаю все, ты объясни ребятам что такое крига и как мы будем ловить рыбу! Кстати, где лодка?
  - Лодка-то? Она недалеко отсюда! На стоянке...
  - Эт где такая стоянка?
  - Рядом, но безопасная...
  - Мотор брать?
  - Да, ну его к чертям, эту тарахтелку! На веслах пойдем!
  - Ну смотри! Тебе видней! Так расскажи ребятам! - попросил Семен, продолжая выгружать все необходимое для рыбалки.
  - Ребятки! Вот это крига. Смотрите она напоминает оконную раму. Видите, здеся две рамы соединены петлями. На раму натянута сетка, но не очень туго, почти как на футбольных воротах, хе-хе-хе. Это довольно крупное плетение, потому что с кригой ходят в основном на щуку, да можно еще на сома, в общем на крупную рыбу. Ерша и всякого там карася, и окуня на нее не очень-то поймаешь, можно, конечно, но принцип другой. А вот на щуку это изобретение милое дело! Смотрите, как будем ловить! Вот ты, - он ткнул пальцем в меня, - становись сюда и держи этот край. Ты, - он показал пальцем на Бобра, - становись сюда, с другого края. А я встаю посередке. Мы открываем эту книгу и прижимаем ее нижнюю сторону ко дну. Так мы с открытым окном бредем по берегу, но не близко от него и недалеко. Потом по моей команде мы захлопываем книгу и достаем на поверхность несколько щук, две-три точно! Уразумели?
  - Да... понятно... а как будем по берегу ходить? - спросил Игорь
  - Ногами, сынок, - улыбнулся старик.
  - Вода же холодная! - никак не мог согласиться с хождением по воде Выскребов.
  - Ильин день еще не скоро, а Ивана Купалы уже прошел можно смело купаться! Не заболеете, - успокоил нас всех Петрович. Хотя на мой взгляд довод был слабоват.
   Но, несмотря ни на что, мы морально уже приготовились к экстремальной, для каждого по-своему, рыбалке. Дядя Семен вновь оставил нас одних и удалился с Иваном Петровичем. Они зашли за дом и, пройдя несколько сотен метров, исчезли в зеленой стене леса и кустов, росших у воды. Бобер уселся рядом с выгруженными вещами, а мы с Женькой подошли к воде и стали всматриваться в ту сторону, в которую ушли местные мужики.
  - Чего-то я уже не рад, что согласился на эту рыбалку, - сказал я скорее для себя, чем для ушей Строгина.
  - Да ладно! Мне пока все нравится. А больше всего то, что не знаешь, чего от нее ждать...
  - Вот это ты точно сформулировал, - кивнул я головой в знак согласия с его словами.
  - Как тебе Петрович?
  - Колоритный старик. Думаешь он тоже будет рыбачить?
  - Ха! Он скорее в лодке будет сидеть. Куда ему бродить по ледяной воде!
  - Да, наверное... - опять согласился я.
  - Во! Плывут!
   Я сразу же увидел, как из-за поворота реки появился металлический остроносый корпус лодки Петровича. Ее цвет определить я не смог пока она не врезалась в песчаный берег недалеко от того места где мы стояли. Лодка оказалась выкрашенной в серо-зеленый цвет и поэтому издалека сливалась с цветом воды. Внутри нее я увидел две лавки посередине, одно место на корме для рулевого и местечко на носу. На двух лавках посреди лодки могли спокойно уместиться четыре человека, по двое на каждой. Таким образом, для нас предназначались места на срединных лавках, а мужики должны были устраиваться на корме и на носу. Кто из них где сядет пока было неясно. Они вышли из лодки.
  - Семен! Где весла? В прошлый раз ты их убирал! - прикрикнул на нашего старшего товарища Петрович.
  - Петрович! Прошлый раз мы ходили на моторе! - возразил дядя Семен.
  - Ну, такть в позапрошлый...
  - Да в доме они! Щас принесу... - он пошел в дом, повозился немного с навесным замком и, вскоре открыв дверь, исчез в нем.
   Буквально через минуту дядя Семен вновь появился, вернее сначала из дверей показались два весла, а потом уже и он сам. Молодой рыбак поднес весла к лодке и полез в нее, там он вставил их в уключины.
  - Так! Грести кто-нибудь из вас умеет? - поднял он голову и посмотрел на нас.
  - Нет, - честно сказали мы.
  - Научу! Давайте таскать вещи в лодку. Начните с сумок.
   Он сам остался в лодке, а мы стали подносить вещи, которые дядя Семен укладывал по каким-то нам неизвестным правилам в лодке. Перетаскав все предметы, мы встали у берега. Строгин закурил.
  - Чё стоим, курим?! - прикрикнул на него Петрович, который уже довольно удобно устроился на носу. - Живо в лодку! Не курить пади приехали!
   Мы по одному залезли в лодку и уселись на лавках.
  - А кто лодку в воду будет спихивать?! - опять прикрикнул на нас старик.
  - Петрович, ну, что ты буянишь! Они впервые на такой рыбалке! Ребята, вы двое, - он кивнул на меня с Бобром. - Разуйтесь, закатайте свои штаны и оттолкните лодку, как можно подальше от берега, а потом заскочите.
   Мы все сделали, как он сказал и когда лодка уже качалась на воде, уселись на свои места.
  - А теперь берите по одному веслу ты и ты, - это относилось к Строгину и Выскребову. - Опускайте весла и гребите в ту сторону. Так. Только одновременно. Так. Так, смотрите, не очень сильно опускайте в воду, не так глубоко. Так, так, так, не плещи по поверхности! Брызг много, а толку мало! Так, вот так, продолжайте грести!
   Лодка развернулась и поплыла на середину реки. Здесь вода была еще черней чем у берега. На середине реки, встав носом по течению, мы продолжили плыть уже без весел.
  - Здесь течение хорошее, можно не грести, река сама нас принесет на нужное место, - сказал Петрович, и ребята послушно вытащили весла, положив их у борта.
   Медленно мы спускались вниз по течению. Вокруг по обоим берегам открывались солнечные полянки, сменявшиеся кустами, то ли ивы, то ли другими невысокими и поникшими деревьями, не знаю их названия. Минут через двадцать дядя Семен обратился к Петровичу.
  - Петрович, а куда нынче пойдем? На старое место?
  - Нет. Там делать нынче нечего! Пойдем в один рукав, я там несколько лет не рыбачил. Вот там должно быть щук, видимо не видимо... туды пойдем...
   В лодке опять воцарилось молчание. Никто не курил, все смотрели по сторонам и любовались своеобразной суровой природой. Вдруг Женька встрепенулся и стал показывать рукой на правый берег. Там, на невысоком утесе мы увидели полуразрушенные окопы, взорванную землянку, несколько бревен перекрытия которой после прямого попадания в нее снаряда торчали вверх, обгорелые и уже прогнившие. Проплывая дальше, мы увидели и ствол пушки "сорокопятки", торчащий чуть ли не из земли, ее щит был погнут, словно по нему проехались танком. Не знаю, показалось ли мне, или на самом деле это было, но я увидел кости бойцов, каски, винтовки, горки стреляных гильз, открытые ящики с боеприпасами.
   Мы молча впились глазами в представшую перед нами картину, всматриваясь в каждую ее деталь. На душе что-то защемило, заныло. Я почему-то представил, как погибали все эти защитники Родины. Они даже представить себе не могли, что пройдет почти полвека, а они так и останутся на поле боя, не захороненные и забытые, без вести пропавшие.
   Наши местные мужики тоже тихо сидели в лодке. Первым молчание прервал дядя Семен, он заговорил после того, как мы проплыли печальное место.
  - Сколько не проплываем здесь, а все не по себе... жутко...
  - Да уж... полвека, а будто вчера... - прошептал Петрович.
  - Иван Петрович, а вы воевали? - спросил Женька.
  - Да, пришлось...
  - Здесь?
  - Нет. Не здесь. Хотя освобождал эти места... у меня здесь жена оставалась.
  - В партизанах? - не унимался Строгин.
  - Нет. Боже упаси!
   Мы с удивлением посмотрели на Петровича. Что означала его реплика? Почему он встрепенулся при словах о партизанах?
  - А почему вы так...эта...об...
  - О партизанах? Так их здесь никто не любил.
  - Как это? - удивился Выскребов.
  - Да, не любили. Ни немцы, ни наши. Немцы не любили оно и понятно. И наши не любили. Кто эти партизаны? Те, кто хотел защищать Родину, ушли в армию, а те, кто не хотел остался под любым предлогом. Немцы пришли, эти дармоеды ушли в лес. Не хотели они работать ни на советскую власть, ни на фашистов. В лесу чем питаться? Нечем! Вот и ходили они по деревням, отнимали у баб все, что у тех было. Работать не работали, а жили припеваючи. Бабы работают, эти сидят в лесу жрут и самогон пьют! Напьются и давай поджигать немецкие одиночные караулы. То одного никчемного немца прибьют, то хату какую-нибудь спалят, вот и все геройство. А немцы потом в отместку деревню сожгут, оставляют стариков и детей без крыши. Моя старуха, царство ей небесное, рассказывала, что, когда мы начали наступать, так эти партизаны испугались наших частей пуще чем немцев. Стали прятаться возвращаться в деревни, а некоторые даже за немцами пошли... Да, не партизаны, а разбойники прямо-таки. Ну, наверное, были и настоящие, о которых в книжках пишут, да в кино показывают. Но моя старуха таких не встречала, да и никто в нашем Андреевом поле не видел таких...
   Дед замолчал. Мы дружно достали сигареты и над лодкой поднялось облако табачного дыма.
  - А почему до сих пор никто не захоронит павших и не уберет эти места? Не поставит какой-нибудь памятник? Ведь даже в войну ставили памятники, с деревянными звездами... - спросил непонятно кого Бобер.
  - Так знаешь сколько в нашей области таких мест?! Потом смотри какая у нас природа! Почти тайга непролазная! Не найдешь все-то места! - проговорил старик.
  - Ну, к примеру, вот то, что мы проплывали? Почему его не разберут? Вы же о нём знаете...
  - Э...сколько я говорил! И военкому, и милиции. Все у них руки не доходят!
  - А коменданту гарнизона?
  - И ему! А он мне говорит: полк у нас авиационный, саперов нет, надо докладывать выше...
  - И докладывал?
  - А сам-то, как думаешь? Видишь эти отголоски войны? Ну и...Да... немцы и те захоронили всех наших солдат...
   Все замолчали и каждый, я уверен думал, скорее всего, об одном и том же. Меня сверлила мысль о том, почему наша бюрократия непобедима. Отчего люди не чтят память и ладно если только посторонних людей или историю своей страны. Они не чтят память своих собственных предков. На словах у нас все здорово и красиво, а на деле сплошное очковтирательство. Неужели все дело в социализме?
   Вскоре Петрович проснулся от своих мыслей и вышел из режима молчания.
  - Так, сынки! Вон впереди наша протока. Беритесь за весла. Нам нужно правее в рукав. Не проскочите!
   Наши гребцы навалились на весла и под руководством дяди Семена мы влетели в "нужную протоку". Здесь дед приказал не грести некоторое время и потом внезапно заверещал.
  - Вот! Вот! Гребите туда! Туда! Видите, коряги и дерево над водой! Туда подгребайте!
   Ребята налегли в правильной очередности на весла и буквально через минуту лодка ткнулась в заросший высокой травой берег. Старик первый, поскольку сидел на носу, сошел на землю. За ним последовали и мы. Последним покидал судно дядя Семен.
   Через полчаса мы ходили по берегу с двумя кригами. Женька оказался не прав, предполагая, что Петрович будет только руководить. Он наравне со всеми участвовал в необычной рыбной ловле. Разбившись на тройки, в первой был Серега, Петрович и я, во второй соответственно дядя Семен, Игорь и Женька. Раздевшись по пояс, только совсем наоборот, выше пояса остались в одежде, а ниже все с себя сняли, чтоб не замочить трусы и штаны, мы брели на встречу друг другу в нескольких метрах от берега. Глубина здесь была аккурат по пояс, даже немножко ниже. Я шел справа, ближе к берегу, Серега слева, дальше, а старик - посередине и руководил процессом. Первыми захлопнули "книжку" группа под руководством дяди Семена. Они подняли над собой кригу, и мы увидели в ней трепещущих щучек в количестве трех штук. Размером они были по полметра каждая. Вскоре и наш начальник приказал закрывать края криги. Вместе с ней мы подняли всего две щучки, зато одна из них была явно чуть больше метра. Пойманную рыбу мы складывали в судок. Уже через час в нем было полно щук и новая партия не влезала. Тогда дядя Семен притащил обычный холщовый мешок и переложил в него всю щуку из судка.
   Мы периодически выходили из воды, когда холод становился нестерпимым и ноги начинало сводить судорогами. На берегу мы ложились на травку и грелись под прямыми лучами солнца. Я, наслаждаясь теплыми лучами, удивлялся насколько они разные здесь и там у нас. Ведь у нас солнце не греет, а жарит. Здесь же в умеренном климате, я получал только удовольствие, не боясь ни сгореть, ни загореть. Вообще, конечно картина представлялась необычной. Шестеро мужиков разного возраста, одетые сверху и совершенно голые снизу, болтая своими хозяйствами, полежав на солнышке, бросались в воду. Побродив по воде и изрядно замерзнув, о чем говорили индикаторы, они выскакивали на берег и растерев ноги полотенцами ложились на траву. Полное бесстыдство. Но тем и хороши были те места, что на десятки километров вокруг не найдешь ни единой живой души.
  - Я думаю хватит, Петрович! - сказал дядя Семен, после очередного вытягивания криги и загрузки улова в опять полный судок. - Все-таки два мешка! Сколько тебе надо?
  - Да мне штучки две, не больше... Я-то едок нынче плохой. Мне их хватит на неделю.
  - Ну а нам почти два мешка и деть-то некуда! Придется есть не одну неделю...Хорошо Лена умеет ее готовить. И засолим и засушим и в уху уйдет. Да вот ребята помогут.
   Мы вытерлись в крайний раз и оделись. Закурив, я стал наблюдать, как дядя Семен и Петрович упаковывали вещи обратно в лодку. Надо признаться, я получил удовольствие, но его омрачала только обратная дорога. Идти пришлось на веслах нам с Серегой. Мы выбились из сил, борясь с течением, но через два часа причалили к знакомому домику в лесу и машине, одиноко ждавшей нас.
  
   * * *
  
  - Ну, что на дискотеку идем? - спрашивает нас Бобер. Он сидит на диване и обнимается с Ольгой. Прервавшись на секунду, он посмотрел на часы и увидел, что время уже поджимает.
  - Давайте пойдем, - просит Ольга. - Наташ! Пожалуйста...
  - Да я не против!
  - Вов?
  - И я не против. Только вы хотите идти именно на городскую дискотеку?
  - Так сегодня другой нет! - с сарказмом отвечает мне Бобер.
  - А как там в плане музыки? - спрашиваю я всех, но отвечают мне местные девчонки.
  - Так себе, но там бывает и весело.
  - Тогда идемте! Нас уже, наверное, заждались Строгин и Выскребов!
  - Все! Идем! - Серега решительно встает и поднимает свою подружку. - Что сидите? Решили идти, так идем!
   Мы с Наташей тоже поднимаемся. Все-таки у Ольги дома нам комфортно, спокойно, если хочешь уединиться, то имеются две изолированные комнаты. Если честно, то мне не очень хочется куда-то идти, но раз все не против, то я подчиняюсь большинству.
   Дискотека сегодня организована в спортивном зале местной школы. Мы впервой идем туда. Со своими друзьями мы договорились встретиться там, у входа ровно в семь. Но начало дискотеки не в семь, а в восемь. Мы специально приходим за час, чтобы подготовиться к веселью. Надо распить бутылку водки для куража. Бобер ее специально купил заранее и несет в спортивной сумке. Там же пара стаканов, вот только закуски никакой нет. Что ж, будем пить без нее.
   У входа народу еще немного, и мы легко видим наших двух товарищей. Рядом кучкуется еще одна группка в ней человек семь, восемь. Когда мы подходим, от нее отделяется пухленькая девушка и машет нам руками.
  - Кто это? - спрашивает Серега Ольгу.
  - А! Это наша одноклассница! Маринка Зверева.
  - Привет, девочки! - приветствует она наших подруг, когда мы жмем руки Выскребову и Строгину. - А это кто с вами?
  - Это курсанты...
  - А! давайте знакомиться! - она подходит к мужчинам. - Мое имя Марина. А как вас зовут?
   Видя, что мы с Серегой заняты, Марина большее внимание уделяет нашим одиноким друзьям.
  - Евгений, а это Игорь, - представляет их Ольга. Она девчонка общительная и не обладающая никакими комплексами.
  - Так! Где будем знакомиться? - берет быка за рога Марина.
  - Так уже вроде... - не понимает о каком знакомстве говорит девушка. Поэтому она с насмешкой смотрит на него. - Да ты я вижу парень хоть куда! Об этом конечно! Об этом! - она энергично щелкает себя по шее, намекая на выпивку.
  - У нас только одна... - оправдывается Бобер.
  - И у меня одна! - кивает ему головой новая знакомая. - Что скооперируемся?
  - Не против. Но и закусона у нас нет! - говорит теперь Женька.
  - Напугал жопой ежа! - смеется девушка. - А волосы зачем?!
  - А зачем волосы? - спрашивает Игорь.
  - Да чтоб занюхивать! Ты разве не знал?
  - Нет...
  - Вот и попробуешь! Идем за школу! На спортивный городок. Там лавки и тихо пока, - руководит нами Марина.
   На спортивной площадке мы стоя устраиваемся вокруг одной лавочки. Бобер достает нашу бутылку и срывает у нее бескозырку. Женька тем временем держит два граненых стакана, взятых нами на прокат в технической столовой. Разлив по пятьдесят грамм, Серега берет один стакан и протягивает его Марине, второй берет себе.
  - Ну, за знакомство!
  - Давай!
   Они чокаются и залпом выпивают водку. Потом Бобер смотрит на нее требуя показать, как она закусывает. Марина понимает его взгляд и хватает его за голову, вдыхая полной грудью запах его волос.
  - Вот как! Плохо только, что у тебя голова чистая. Лучше занюхивать грязной головой. Вы все можете моей, а я буду твоей, Игорек-Магарек! Она может и не грязная, но мне отчего-то нравится.
   Серега разливает еще и теперь стаканы беру я и Наташа. Мы тоже чокаемся и опустошаем стаканы, после чего я нюхаю ее волосы, а она Маринины. Ее голова пахнет шампунем и его запах не помогает мне заглушить аромат водки, тогда я тоже подхожу к Марине, которая с готовностью наклоняет передо мной голову. Вот это запашок! Вот это голова грязная, так грязная. Я моментально забываю о водке.
   Потом пьет Строгин и Ольга, процесс занюхивания вновь повторяется и в конце спиртное употребляет Игорь. Он только пригубляет, но всевидящая Марина помогает ему рукой, опрокидывая весь стакан. После чего она тыкает ему в нос свою голову. Больше полбутылки выпито, но нужного настроения ни у меня, ни у моих товарищей пока нет. Мы распиваем свою бутылку до конца. Марина достает из своей большой женской сумки свою "столичную".
  - А вот и моя очередь! - по ней видно, что водка начинает действовать.
  - Марин! Может пока хватит? - беспокоится Наташа.
  - Да ты чё! Мужикам-то мало! Разливай! - машет она рукой Сереге и тот ловким движением опять второй раз за сегодня срывает бутылочную шапку.
   Мы продолжаем пить пока и вторая бутылка не пустеет. Отсутствие закуски все-таки сказывается, и мы уже порядком пьяны, тем более, что наши девочки, конечно, кроме Марины, почти не пьют.
   Мы готовы. Нам весело и нас не стесняют скромные предложения деревенской дискотеки. У входа в спортзал стоит уже несколько десятков человек. Среди жаждущих потанцевать в основном девушки. Парней пока мало, то ли они еще не выпили, то ли они не любят танцевать. Двери открываются и народ валит внутрь. Мы не спешим и проходим одни из последних.
   Спортзал украшен двумя "светомузыками" по три цвета в каждой. Прям, как у нас - думаю я, - светофор: красный, желтый, зеленый. Возле шведской стенки за двумя сдвинутыми школьными столами стоят ведущие. Это молодые парни, скорее всего, учащиеся девятых, а теперь уже десятых классов. Они в школьной синей форме с белыми выпущенными поверх пиджаков рубашками. На столах аж два магнитофона, один бобинный, другой кассетный. Работает только бобинный, он подключен к усилителю. Который в свою очередь передает звук на две колонки размером с меня. Интересно откуда здесь такая аппаратура, спрашивает меня Бобер. Он кричит мне на ухо, потому что внезапно заиграла музыка. Это Пугачева поет, что для нее нет дороже дочки, матери и его. Да, репертуар будет тот еще! Однако я не совсем прав, через несколько песен из колонок льется "ё май хат ё май соу"
  - А вот и "Модерн Толкинг"! - восклицает Бобер и они с Ольгой идут в круг танцевать. Мы же пока стоим возле низеньких спортивных лавок, пока не наступил еще тот момент, когда ноги сами несутся в пляс.
   Рядом стоят местные парни. Они выглядят очень круто в спортивных мастерках и джинсах отечественного производства. Волосы у них не стрижены, точно так, как я в свое время носил в школе. Им, наверное, лет по семнадцать, может восемнадцать. В армии они еще не были. Один из них заметил мою короткую стрижку и сделал правильный вывод.
  - Слушай, достали эти военные! Всех наших баб разобрали! - говорит он нарочно громко так чтоб его слышали не только друзья, но и стоящие рядом девчонки и мы.
   Мы пока не обращаем на молокососа никакого внимания. Я занят Наташей, в полупьяной дымке и сумраке спортзала, освещаемого только маломощными вспышками разных цветов я различаю лишь ее очертания, осязаю ее тело, сжимаю руку и вдыхаю ее запах, только ее аромат, смешанный только с ее духами с названием "тет-а-тет". Это французские духи с сильным, дурманящим ароматом, но для меня он стал обожаемым. Наташа не сопротивляется моим ласкам, она позволяет мне иногда поцеловать ее в щеку, иногда в шею. Женька и Игорь сели на скамейке и тупо рассматривают пляшущих человечков. Мы совсем не агрессивны и стараемся ни с кем не конфликтовать. Нам этого совсем не надо, ведь последствия для нас будут несравнимы с последствиями для местного хулиганья. Причем это не страх острой фазы конфликта, иначе говоря драки, а осмысленный инстинкт самосохранения, уже воспитанный за три года военной службы, но безусловно и у нас есть предел терпения.
   Местные не успокаиваются и начинают вести себя все более нагло. Один из них уже пару раз демонстративно толкнул меня и задел ноги Женьки. Мы терпим и молчим. Но до бесконечности это продолжаться не может. Драке быть. Атмосфера вокруг нас накаляется. Наташа чувствует напряжение и сжимает меня в объятиях, пытаясь отвлечь от задирания малолеток. Я кошусь на своих сидящих товарищей. Видно, как Строгин закипает. Он еще не готов броситься крушить налево и направо злобные морды местных хулиганов, но окружающая обстановка его тоже не радует. Я незаметно окидываю взглядом вражеский стан. Против нас могут выступить человек десять. Они явные противники, вызывающе смотрят на нас и уже открыто с издевкой комментируют каждое наше движение. Выходит, почти двое на одного. Но и это нас не пугает, хуже будет если при открытом конфликте на их сторону встанут все остальные местные танцоры. Клич "наших бьют!" он и в Африке привлекает всех на защиту своего суверенитета.
  - Пойдемте отсюда! - громко шепчет мне Наташа.
  - Давай чуть позже, - отвечаю я, с огромным сожалением, но я не хочу выглядеть трусом, также, как ими не хотят быть мои друзья.
   Возвращается Бобер. Они тоже заметил неладное в поведении местных. Видимо, и его задирали в танцующем кругу.
  - Что-то будет... - роняет он нам.
   Вчетвером мы концентрируемся в одном месте и стараемся быть готовыми к отражению нападения со всех четырех сторон. Наши девочки и Марина держаться вместе, они о чем-то шепчутся, и последняя их куда-то уводит. Между тем музыка играет, и добрая половина зала танцует, не обращая внимания ни на нас, ни на десяток отвязанных подростков, ищущих своеобразного развлечения. Какая дискотека без хорошей драки!
   Оставшись одни мы решительны и готовы отвечать на любую дерзость противника. И их действия не заставили долго ждать начала драки. Внезапно из круга местных вылетел самый легкий и безобидный парень, видимо, его сильно толкнули, и он налетел на Строгина. Опасность курсантом была воспринята реально и удар правой в челюсть сначала остановил парня, а потом последовательно отбросил обратно. Все! Повод для драки случился!
  - Курсанты наших бьют! - раздался крик, и толпа ринулась на нас.
  - Парни не отходим друг от друга! Держим каждый свою сторону! - командует командир, хотя мы и без его слов знаем, что делать.
   Я вижу совсем близко от своего лица кулак дерзкого подростка, пытаюсь увернуться, но у меня получается не очень хорошо, и я получаю удар по касательной. Но в ответ мой кулак четко уходит в губу нападающего, и я скорее чувствую, чем вижу брызги крови. Сзади я слышу мат Сереги и удары по нему, а после ответные его.
   Все закончилось также быстро, как и началось. Оказалось, что Марина не впервой на этой дискотеке и знает, что такое здесь происходит каждый раз и не важно, что служит причиной драки. Как говорится: "Я дерусь, потому что я дерусь". Это принцип всех дискотек на территории всего Советского Союза.
  Девушка быстро сообразила, как предотвратить массовую драку, она схватила наших девушек и вмести с ними быстро побежала на проходную гарнизона. Там они сообщили дежурившему прапорщику, что курсантов бьют на дискотеке. На этот случай в гарнизоне уже были предусмотрены определенные действия. На все про все у девчонок ушло не больше пятнадцати минут. Нам же этого времени хватило получить пару ударов и ответить не менее жестко. В зале появились дружинники и несколько молодых офицеров с бойцами. Увидев неожиданное подкрепление, противник отступил и сдался.
   Двое особо наглых и взрослых хулиганов подошли к нам, остальные как-то сами собой исчезли.
  - Ладно, парни! Без обид! Мы смотрим вы не из робкого десятка! Мир?!
  - Мир... - соглашаемся мы, и жмем им руки.
   К нам подходят двое молодых людей на рукавах у них красные повязки с белой надписью "дружинник". Они останавливаются и оглядываются по сторонам. Музыка смолкает, это третий из них приказал ведущему выключить магнитофон.
  - Что здесь происходит? Кто дрался? - спрашивает старший, обращаясь к нам.
  - Никто, мы не видели... может в другом конце? У нас все тихо... - отвечает Строгин и смотрит в глаза дружиннику.
  - Слушай, все нормально! - вмешивается в разговор местный забияка, получивший от Строгина удар в солнечное сплетение и корчившийся еще несколько минут назад. - Здесь не было драки! Мы вот разговариваем с парнями...
  - А ты, Свирин, помолчи! Знаю я, как ты разговариваешь! Каждую дискотеку устраиваешь драки!
  - Вы уверены, что драки не было? - дружинник опять обращается к Строгину.
  - Да, говорю же, все нормально! Драки не было.
  - Ну, ладно... Пойдем Николай, пусть поучают, если хотят...
   Они оставляют нас одних наедине с недавними противниками. Куда-то пропадают и офицеры РТВшники со своими бойцами. Мы опять одни на одни с местными драчунами.
  - Ладно, мужики! Спасибо, что не сдали! - говорит, видимо, их главный, и протягивает руку.
  - Не за что! Нам тоже проблемы не нужны, - говорит ему Бобер и хлопает по руке главаря местных.
  - Приходите в следующий раз на дискач! Если взбухнет кто, скажите, что вы мои друзья!
  - Ладно, - говорит Строгин, жмет его руку, но не спрашивает, как того зовут. Нам это не нужно.
   Музыка включается, и дискотека продолжается. Конфликт улажен, но надолго ли неизвестно. Ниоткуда появляются Марина и наши девочки. Главарь видит Марину и здоровается с ней.
  - Привет Маринка!
  - Здоров, Свирин!
  - Так они в твоей компании? - удивляется он, кивая на нас, все еще тяжело дышащих и гоняющих адреналин по кровеносным сосудам. - А чё ты не сказала мне?
  - Ага! Тебе скажи, когда у тебя кулаки чешутся! Бесполезно!
  - Да ладно! Чё ты из меня гада какого-то делаешь! Сказала бы, что нормальные мужики, и все обошлось бы!
  
   ГЛАВА 8.
   Месяц пролетел незаметно.
  
  - Ты видел?! - шепчет мне в ухо, не известно зачем, Строгин.
  - Да... - отвечаю я, но не шепотом, а обычным голосом, правда запинающимся и слегка дрожащим.
   Мы шли по парку, в сторону дома тёти Лены. Я провожал Наташу, а Женька пошел вместе с нами за компанию. Было часов одиннадцать вечера. Мы все, - наша четверка и девчонки посидели в клубе офицеров. Танцев не предвиделось, но мы пошли туда ради того, чтобы посидеть в кафе. Оно практически единственное в Андреевом поле отвечало хоть каким-то маломальским требованиям к заведениям общепита данной категории. Конечно, в городке были и другие кафешки, но их было очень немного, три или четыре на весь город, и они размещались в таких скверных местах, что желания пойти туда, чтоб провести свободное время, ни у кого не возникало. Кафе же в клубе, во-первых, находилось в центре города, во-вторых, обладало всеми атрибутами кафе: барной стойкой, столиками, наличием спиртного, легко отпускаемого, и кофемашиной, готовящей невкусный, но все-таки кофе. Здесь даже музыка играла и вечером сверкали в такт с, правда уже порядком заезженными, "Modern Talking", "Bad Boys Blue" и "C. C. Catch" три фонаря - красный желтый и синий.
   Мы выпили по два коктейля, Наташа пила не алкогольный, а молочный, в то время, как Ольга не ограничивала себя, ее родители все еще были в отъезде, и она отрывалась по полной программе. Серега не вылезал из ее большой двухкомнатной квартиры. Впрочем, и мы с Наташей бывали у нее почти каждый день. Скучнее было Женьке и Игорю. Они так и не нашли себе никакой пары, отчего увязывались с нами на любые мероприятия, кроме тех, что проходили в квартире Ольги. Уже вскоре после нашего прихода стало всем скучно. Серега с Ольгой под каким-то предлогом через час исчезли, а Выскребов ушел спустя пять минут после их ухода. Я надеялся, что и Строгин отправиться вместе с ним, но Женя остался и мы сидели втроем, как дураки. Наконец мне надоело такое времяпровождение, и я незаметно ткнул ногой свою девушку. Она догадалась и уловила смысл поданного ей сигнала, поэтому сразу засобиралась домой, придумав вескую причину. Мы допили мерзкий напиток называемый здесь кофе и вышли на свежий воздух. Было прохладно и я накинул Наташе на плечи свой джемпер, оставшись сам в рубашке с длинным рукавом. Парк совсем не освещался, в нем отсутствовали какие-либо столбы с фонарями и единственными источниками света были горящие окна клуба, да луна, в этот день светившая очень ярко из-за своего большого размера, было полнолуние.
   Мы шли по хрустящим дорожкам и когда единственным источником света осталась луна, Наташа схватила меня за руку и прижалась. Я сначала подумал, что ей просто захотелось прижаться к своему молодому человеку, но оказалось, что причина не совсем в этом.
  - Ой, смотри... - она протянула левую руку в направлении темноты прямо перед нами.
   Я всмотрелся. Не знаю показалось мне или я на самом деле это увидел, но я скорее склоняюсь к тому, что мне все-таки не показалось, ведь мы это видели все трое. Итак, впереди я увидел сначала светлое пятно, плывущее слева направо. Приглядевшись я стал различать в этом воздушном, нежно изливающем какой-то холодный свет женщину. Она была одета в длинное платье которое могли носить лет сто назад. Ни черт лица, ни цвет волос и прочих примет я не увидел. Женщина больше походила на облако, которое бежит по небу и приобретает причудливые формы, то оно лошадь, то самолет, то еще что-нибудь. Мы остановились как вкопанные. Женька тоже увидел это явление.
  - Что это? - сказал он уже тоже обычным голосом, когда видение исчезло.
  - Это местное приведение... - ответила ему Наташа. Она была очень напугана, я это чувствовал по тому, как похолодели ее руки и покрылись испариной ладони.
  - Так мы на самом деле это видели? - никак не может поверить Строгин.
  - Да... я его ни разу не видела... говорят оно появляется только в полнолуние, а сегодня, как раз полнолуние...
  - И что, кто-то видел его кроме нас? - не верит Женька.
  - Да... и не раз. Рассказывают, что это пропавшая дочь бывшего хозяина клуба и парка...ну, усадьбы, что здесь располагалась...
  - А когда это было?
  - Не знаю... - Наташа пожимает плечами, - лет сто, может двести назад...
  - А почему она появляется?
  - Разное говорят... это у мамы надо спросить...
  - Идемте! - Строгин сбрасывает с себя оцепенение и тащит нас через остаток парка к тёте Лене. Он возбужден и ему очень хочется узнать об этом приведении побольше.
   Мы быстро минуем парк, как оказывается пристанище приведений и всякой нечести. Вот впереди мост через речку. Я не оглядываюсь, но у меня такое ощущение, что нам кто-то очень пристально смотрит в спину. Холодом обдает всю мою спину. Ближе к мосту мы входим в границу досягаемости двух фонарей, стоящих над мостом. Здесь уже мы в цивилизованном мире и не должны бояться потустороннего мира. Наташа, я чувствую, облегченно выдыхает. Строгин же, мне кажется, спокоен и просто горит от нетерпения, а не от страха. Мы пролетаем заготпункт и через несколько минут оказываемся во дворе уже хорошо знакомого дома, входим в темный подъезд, как назло свет в нем не горит, и Строгин наощупь находит кнопку звонка. Звонок. Дверь открывается. На пороге тётя Лена.
  - Здравствуйте, мальчики! Спасибо, что довели Наташку. Проходите, чайку выпьем...
  - Спасибо, с удовольствием! - за всех отвечает Женька и первым проходит в квартиру.
  - Как погуляли? - спрашивает скорее Наташу, чем нас тётя Лена.
  - Нормально... - отвечает девушка и, скинув обувь, не ожидая нас проходит в свою комнату. Она даже не прощается со мной, словно меня нет и пять минут назад она не прижималась ко мне испуганная и взволнованная. Ее мать делает вид, что ничего не произошло и ведет нас на кухню, где ставит на плиту чайник со свистком.
  - Где были? - спрашивает он по-свойски, усаживаясь за столик.
  - Так, в клубе... - отвечаю я, поскольку Женька молчит.
  - Со своими ребятами? - тётя Лена словно чувствует наше напряжение и желание ее расспросить об увиденном, поэтому сама подводит нас к беспокоящему нас вопросу.
  - Теть Лен, правда, что в парке водится приведение? - теперь уже Строгин берет разговор под свой контроль и задает вопрос, ради которого он здесь.
  - Что, и вы услышали эту историю?
  - Нет... просто слышали, что говорят... А что это за история?
  - Да это история из области мифов и легенд.
  - Ну, все равно! Расскажите! - просим мы теперь уже вдвоем.
  - Я слышала ее от своей матери, а та еще от кого-то, не знаю. Мы в детстве любили слушать сказки... Вы же уже знаете, что парк и клуб давным-давно принадлежал местному помещику. Фамилию его сейчас не помню. Вспомню, скажу. После революции в ней был комитет по продразвёрстке. Потом склады какие-то. И только когда у нас разместили ваш полк, здание отремонтировали и сделали в нем клуб офицеров. За парком никто не следил и не следит, вот он и зарастает, превращаясь в обычный лес. Так вот говорят, что у владельца этой усадьбы была дочь. Она влюбилась в простого крестьянского сына и пришла к отцу просить его благословения. Отец, говорят, обладал взрывным характером и когда услышал от дочери ее просьбу, то взорвался и побежал в дом любимого дочери. Там он избил до смерти возлюбленного ее, а когда вернулся то обнаружил, что дочь тоже избита и вся в крови. Она умерла у него на руках. Кто это сделал, никто не знает, поговаривали, что это он же и избил ее в порыве гнева. Но она была его единственной дочерью и жены у него не было. Одинок он был. Он похоронил дочь не на кладбище, а в парке. Вы, кстати, не видели ее могилу?
  - Нет...
  - Есть могила. Правда на ней ничего не написано и креста нет... Но говорят, что это именно могила... Вот если идти от клуба по правой дорожке, не по той, что напрямую ведет к мосту, а по той, что правее, такая она совсем заросшая. Если идти по ней, то упрешься в старинный дуб. От него нужно повернуть направо и пройти метров десять. Там сейчас кусты сирени. За ними есть полянка, на ней и считают находится могила девушки. Так вот после смерти молодая барышня стала появляться в полнолуние в белом платье, и она всегда идет к дому своего любимого... Вот, что мне рассказывала мама... А почему вы спрашиваете?
  - Да так, вроде видели что-то... - нехотя отвечает Женька.
  - Ну, вряд ли..., наверное, показалось... Что вы там видели?
  - Да вроде как светлое облачко проплыло... и исчезло.
  - Ну, это могло и показаться...
  - Мы все видели, - говорю я.
  - Тогда, возможно кто-нибудь шел и курил, вот и облачко.
  - Нет. Мы видели именно приведение, - не унимается Строгин.
   Хозяйка смотрит на нас внимательно и затем вздыхает. Она будто бы не хотела нам об этом говорить, но мы своим поведением вынудили ее заговорить.
  - Вообще-то в нашей местности много чего странного творится... Разное здесь случается...
  - О чем вы? - не понимаем мы.
  - Да о том, что места наши глухие и много здесь всегда жило людей с необычными способностями... много женщин и бабок, которые лечат травами всякими, настоями и заговорами. Много таких даже сейчас. Я вам расскажу случай, что приключился со мной лично. Я никогда никому о нем не рассказываю, но раз пошел такой разговор...
  - Расскажите! - просим мы с воодушевлением.
   Вдруг свистит чайник, и мы от неожиданности вздрагиваем. Я ощущаю себя словно в пионерском лагере поздно ночью, когда мы любили рассказывать и слушать страшные истории, небылицы и страшилки, наивные и даже глупые, но щекочущие наши детские нервы.
  - Два года назад я тогда еще работала в магазине, а не в заготпункте. Мы торговали мясом, которое колхоз реализовывал сверх плана. У нас всегда были покупатели, потому что мясо, надо сказать, было намного лучше того, что продается в гастрономах. Отборное с небольшой косточкой, свежее. В один из дней нам поступила большая партия такого мяса и наше руководство попросило реализовать его оптом, это когда берут всю тушу или две. Мы вывесили объявление и на следующий день ко мне в магазин пришел мужчина. Он сказал, что готов взять две туши целиком и по той цене, что предложил колхоз. Я оформила документы, и он расплатился. Большущие деньги он заплатил! То ли двести, то ли триста рублей! Я точно уже не помню. Но я совершила ошибку, которая стоила мне стольких нервов! Я дура позвонила директору нашего торга и доложила, что товар реализовала. Он попросил меня деньги в кассу не сдавать. Это был первый и последний случай, когда я нарушила всевозможные инструкции. Я положила деньги в кошелек и решила для себя, что завезу их сама. Надо сразу же сказать, что все товарные накладные, и прочие документы были в порядке! Не подумайте, что я участвовала в какой-то афере! Просто, как потом мне объяснили, колхозу нужны были срочно деньги для погашения какой-то там задолженности, и они договорились с нашим торгом о том, что мы отдадим им деньги сразу, а не через банк...
   Она замолчала, встала и налила нам в чашки запашистого чая, настоянного на местных травах. Потом она вытащила из буфета вазочку с медом, сахарницу, печенье и пряники.
  - Пейте чай! Он у меня очень полезный. Вот печенье и пряники, правда, они не очень свежие.
  - Тёть Лен! А что дальше? - с нетерпением спрашивает Строгин.
  - Итак, деньги я положила в кошель и в конце рабочего дня я пошла к директору. Как ни в чем не бывало, я отнесла ему документы, он вызвал бухгалтерию и все им отдал, потом попросил меня дать ему выручку. Я полезла в сумочку и у меня все обомлело внутри! Я не могу найти кошелек! Его просто нет в сумке. Я вывалила все ее содержимое, но кошелька там не оказалось. Я вся не своя начинаю вспоминать куда я могла подевать кошелек, но ничего не могу вспомнить. Я помню, что деньги брала, их в кошелек клала, а его положила в сумку перед выходом. Но куда он мог исчезнуть не понимала! Разразился скандал... меня отстраняют от работы, назначают административное расследование... Светит мне уже уголовное дело... Но самое главное мне обидно, что ни за что! Несколько ночей я не спала... Тут моя соседка, Никитична, дня через два подходит ко мне. А у нас тут ничего не утаишь. Все всё знают. Так вот, подходит она ко мне во дворе, когда я собиралась идти в милицию, и говорит: "Слушай, Ленка! Ты не дури! Сходи к бабке Зое. Она точно тебе поможет!"
  - А кто такая эта бабка Зоя? - спрашиваем мы.
  - О бабке Зое у нас стараются не говорить громко. Она считается у нас в округе самой сильной ведьмой. Если что нехорошее приключается, то в этом винят только ее. Кто-то заболел после ссоры с соседом - козни Зои. У кого-то пропала ценная вещь - Зоя виновата. Но и если кто сильно болеет, то родственники боятся, но идут к бабке Зое, потому что только она способна поднять человека на ноги, если медицина не справляется. Корче боятся ее у нас, но и сильно уважают. Я думала о том, чтоб пойти к ней, но боялась. А здесь уже мне ничего было не страшно. Ну и пошла я в тот же день. Прихожу я к ее дому, а там только ее приживалка в огороде копается. Окликаю. Спрашиваю, где баба Зоя. Та мне говорит уехала в лес. Там у нее домик, в котором она иногда живет, когда собирает в лесу всякие снадобья. Я давай ее пытать, как мне ее найти. Старуха ни в какую, мол не велено говорить. Как ни пытала я ее, как ни ревела, та так и не сказала мне ничего. Вернулась я домой вся в слезах. Семен мой тоже переживает, как может успокаивает, говорит, не плачь, машину продадим, деньги отдадим. А мне то еще обида в том, что я не брала эти деньги, а все будут думать, что я их украла... Легли мы в тот день поздно... Павла нет, и Наташки нет, в Калинине, уехала поступать...Вот лежим, мучаемся, не спим. Вдруг тихий стук в дверь. Я подумала, что показалось. Через минуту вновь стук. Точно, думаю, не показалось. Встала, пошла открывать...А на пороге та приживалка бабки Зои. Что забыла? - спрашиваю ее. А она мне: собирайся! Едем! Бабка Зоя разрешила тебе к ней приехать. Что, сейчас? - спрашиваю. Да именно сейчас, - отвечает приживалка. А как же мы доедем? Ночь на дворе и дороги не знаем? - все никак не могу я понять. А она и говорит: поедем вместе, я дорогу покажу. Семен быстро собрался, я тоже. Посадили мы в машину и эту приживалку. Поехали. Ночь глубокая, фонарей у нас мало, а как за городом так вообще темень непроглядная. А приживалка словно все видит, как днем, только и успевает указывать дорогу. Вот и привезла она нас в чащу лесную. Подъезжаем мы к срубу небольшому, видим свет в окошке горит. Остановились. Приживалка и говорит ты, мол, иди одна, а мы с твоим мужем будем тебя здесь ждать. Вышла я из машины и ощупью до двери дома. Стучусь. И как в сказке про "красную шапочку" слышу голос бабки: дерни дверь она не закрыта. Я дергаю, захожу. Там большая комната, посередине печь, такая, как в сказках показывают, большая, беленая... Горят свечи, электричества в избе нет. Меня встречает бабка Зоя. Я ее никогда раньше не видела, и она меня тоже. "Здравствуйте, Зоя, не знаю вашего отчества..." - говорю я, а сама ни жива, ни мертва от страха. А она мне отвечает, между прочим, очень приятным и молодым голосом: "Зови, как другие зовут, бабкой Зоей!" я было начала ей пытаться объяснить зачем ее искала, а она мне и отвечает: "Не мучайся! Знаю зачем пришла... иди сюда..." - подводит она меня к большой деревянной бочке с темной водой, которую я сразу не заметила, в углу стояла она. Подводит и говорит: "смотри, все увидишь!" И оставляет меня возле бочки одну, а сама уходит к печи. Я краем глаза вижу, что она варит на печи в котелке что-то. Ну, стала я смотреть в воду. А вода такая темная-темная, что чернота одна. Смотрю ничего не вижу. Хотела уже бабку Зою звать, как вдруг вижу, что вода стала светлеть. И постепенно так просветлела, ну, как бы правильно описать? Ну, почти, как включаешь телевизор и его экран загорается таким голубоватым светом, когда изображения нет, а только рябь. Я смотрю дальше и вижу! Вижу свой магазин, присмотрелась, а это тот самый день! Смотрю более внимательно... И вот вижу, как мужик, покупатель пришел, вижу расплачивается, потом вижу, как я деньги в кошель кладу. Вижу, как мужик уходит, а я собираюсь к директору. Я вся так напряглась, что аж мокрая стою. Но боюсь шелохнуться, чтоб не сбить изображение. Потом вижу, как вышла я из магазина и направилась к директору. Вижу, что по пути захожу в магазин и покупаю Наташке духи, у нее скоро день рождения. И вот вижу очень четко, как достала из кошелька свои деньги, отдала их продавщице и беру духи. А кошелек остается лежать на прилавке! Я о нем забываю и ухожу без него. Сзади меня стоял мужчина и я вижу, как он берет мой кошелек и кладет его тихонько себе в правый карман пиджака! И все это я вижу, словно там и нахожусь. Вдруг слышу голос бабки Зои, она оказывается стоит за моей спиной. "Ну, что, нашла свою пропажу?" - спрашивает она. "Нашла" - отвечаю я ей. "Не хороший тот человек! Что хочешь, чтоб с ним приключилось?" "О! Ничего!" - прям вскричала я. "Ну, хочешь, чтоб кошель с деньгами вернул?" "Хочу! Это хочу, за этим и пришла". "На, - говорит она и протягивает мне какую-то веточку, - проведи ею по воде против часовой стрелки. Завтра он все, что взял вернет, а если хочешь, то ткни этой веткой в его руку, он ее потеряет, в ногу - ногу потеряет, в голову - умрет". "Нет, не хочу, - говорю я, - пусть только деньги вернет"! "Вернет! Завтра твои печали оставят тебя! Иди к мужу пусть он завезет пою приживалку ко мне в дом, ей страшно идти ночью от вас". "Как мне Вас отблагодарить?" - спрашиваю я. А она и говорит: "Вам кажется, что вы благодарите, а на самом деле вы так только думаете, что благодарите! Они сами возьмут у тебя то, что посчитают нужным! Иди!" Я вся дрожа и волнуясь попрощалась с бабкой и вышла из дома в кромешную темноту леса. Мой сидит в машине, двигатель не глушит, увидев меня включил фары. Села я и мы поехали обратно. По дороге Семен все пытался расспрашивать меня, а я словно язык проглотила. Не хочу говорить и все! Так молча и ехали всю дорогу. Когда въехали в город я сказала только, чтоб Семен завез женщину домой. Мы ее завезли и сами приехали. Только легли спать стало светать. Так я и не уснула в ту ночь. Утром звонит мне моя сослуживица и говорит, что меня вызывает директор. Я руки в ноги и к нему. Прихожу, он меня очень ласково встречает, проводит в кабинет и там говорит, что приходил к нему мужчина, который нашел кошелек мой. Там был адрес нашего торга, поэтому он по тому адресу и вернул кошелек. Все деньги оказались на месте. Директор долго извинялся передо мной. Он ведь тоже перетрухнул. Поскольку я бы могла рассказать о его приказе нарушить финансовую дисциплину... Вот такое со мной приключилось...Об этом знаем только мы с Семеном, даже детям не рассказывали...
   Мы молча слушали. Наш чай давно остыл, и мы не притронулись ни к меду, ни к печеням с пряниками. Рассказ нас очень потряс, по крайней мере меня. Неужели все, что рассказала тётя Лена правда? Тогда у меня возникало такое ощущение, что я попал в какую-то сказку. Все кругом было каким-то нереальным, словно во сне. Там в училище я, услышав этот рассказ, не поверил бы ни единому слову. Но сегодня, будучи свидетелем появления приведения, я верил всему. Тем более, этот рассказ был не детской выдумкой, а поведан нам взрослой женщиной, матерью двоих взрослых детей.
  - Ну, что вы так ничего и не поели и к чаю даже не притронулись! Давайте я подогрею чайник! - воскликнула женщина, заметив наши полные чашки.
  - Да, нет! Тёть Лен! Спасибо! Поздно уже. Мы пойдем! - стал собираться Строгин.
  - Да, пойдем, - согласился я, но с меньшим рвением.
  - А может еще посидите? - как-то просительно спрашивает она.
  - Нет, и хотелось бы, но в следующий раз!
  Мне не очень-то улыбалось идти поздней ночью по этому странному городку, где приведения и ведьмы кишели на каждом шагу. Одна только мысль о том, что нам возвращаться в гарнизон через парк не вселяла в меня ни мужества, ни храбрости, ни решимости. Если бы эта добрая женщина, мать моей любимой девушки предложила бы нам остаться на ночь, то я бы с радостью согласился. Но она этого не сделала.
  
   * * *
  
   - Зачем это? - я киваю на чистое, отглаженное полотенце, принесенное нам Ольгой.
  - Наташа тебе подскажет и объяснит, когда оно потребуется! - отвечает девушка и хитро улыбается. - Ты как ученик на экзамене, так волнуешься! Ты что в первый раз?
  - Так - в первый! - я действительно волнуюсь.
  - Повезло тебе! Многие это ни разу не делают! Наташка все-таки очень разборчивая в этом плане.
  - А ничего, что вы обсуждаете меня в моем же присутствии? - вставляет моя девушка.
   Мы сидим на диване в квартире Ольги. У нее родители приезжают только послезавтра и все последние дни мы усиленно эксплуатируем "хату". Кроме того, послезавтра уезжает Наташа. Ее каникулы закончились. Какие-то они были уж очень короткие. Даже месяца не предоставили, всего две недели. Но и наша стажировка скоро подойдет к концу. Нам остаются жалкие десять дней. Строгин сказал, что начальник штаба в связи с отменой полетов решил отпустить нас пораньше. Вот и заканчивается вторая жизнь курсанта.
   Предчувствуя долгое расставание, Наташа решилась на сумасшедший по ее меркам шаг. Она решилась переспать со мной. Все эти дни у нас дальше поцелуев, жарких объятий и трений возбужденных органов друг о друга не продвигалось. Моя девушка с трудом, но пресекала все мои настойчивые попытки продвинуться дальше. Как мы не были бы возбуждены, все заканчивалось всегда незадолго до непосредственной интимной близости. Нет, близость была, но, как бы это сказать, она была без своей вершины, пика. Я, признаться был этому всегда, мягко говоря, удивлен, и блуждал в поисках объяснения такому странному поведению моей, а в этом у меня уже не было никаких сомнений, девушки. Со мной раньше такого не случалось. Конечно, сказать, что я был бабником нельзя, но и девственником обозвать было бы несправедливо. Так вот у меня ни разу такого не случалось, чтобы так долго меня не допускали к телу. Конечно, если вспомнить первую ночь с Леркой, то вроде и не впервой, но тогда случай был единичным и на другой раз крепость легко принесла ключи от своих бастионов. Впрочем, и бастионы-то те были давно разрушены и от времени сравнялись с землей.
  И вот только сегодня я понял причину поведения Наташи. Она сама мне сказала об этом, а Ольга удивилась, узнав, что я не догадывался об этом. Признаться, я разнервничался. Подумать только, я впервые делаю это сам, - это раз, а два, - это то, что я становлюсь для девушки вроде, как "первым", такая ответственность! Я уже пару раз сходил перекурить. Ольга курила на кухне со мной и, смотря на меня, загадочно улыбалась. Она, мне казалось, в душе хохотала, видя мои искренние переживания. Но вслух она мне ничего не говорила, только, когда настал момент перед тем, как мы приступили к ответственному занятию, принесла чистое полотенце.
  - Ну, я пошла... - Ольга закрывает за собой дверь.
   Мы остаемся одни. После такого вступления мы не спешим предаться физической любви. Что-то помешало нам и сейчас нужно время и какая-то искорка, которая зажжет в нас пыл и страсть.
  - Может разденемся? - спрашиваю я девушку, предполагая, что оголенное тело быстрее поднимет мое и ее настроение.
  - Давай... - соглашается Наташа и начинает с узких потертых джинсов, которые с трудом поддаются, хотя она очень миниатюрная и худенькая.
   Я тоже следую ее примеру и снимаю свои вельветовые штаны. Мы остаемся в трусах и верхних частях одежды, я в рубашке, она в блузке.
  - Продолжаем? - спрашиваю я, всматриваясь в ее реакцию.
  - Давай... - моя девушка не отказывается и у нас начинается нечто похожее на какую-то немного странную любовную игру.
  - Рубашки?
  - Да... - кивает она.
   Верхняя часть одежды вслед за штанами оказывается на пестром ковре. Мы остаемся в нижнем белье. Я в трусах, Наташа еще и в бюстгальтере. У нее он, наверное, первого размера, грудь небольшая, но тем не менее упругая и привлекательная. Мне нравятся небольшие груди у девушек. Они мне кажутся подтянутыми, и уж точно не диссонируют со стройным, худым и миниатюрным телом. Кроме того, говорят, что с возрастом они меньше подвержены отвисанию и практически не теряют своей первоначальной формы.
  - Сними с меня сначала лифчик... - просит Наташа и я стараюсь его расстегнуть, но у меня это не получается, тогда девушка сама это делает.
   Бросив и его на пол, она устремляется ко мне и обвивает мое тело, прижимаясь упругой грудью, подтянутым животом, щекоча мои ноздри свежевымытыми волосами.
  - Ты правда меня любишь? - спрашивает она, на секунду оторвав голову от моей груди и пристально всматриваясь в мои глаза, чтобы попытаться уловить малейшую ложь.
  - Правда... Я правда тебя очень люблю... Я тебя люблю, когда ты рядом, когда в шаге от меня и я безумно люблю, на разрыв, когда не вижу тебя, когда ты пусть даже в одном со мной городе, но все равно уже далеко, в ста метрах, в километре, в десяти! Я скучаю без тебя, мои мысли нет-нет, но летят к тебе. Ты стала за эти две недели для меня всем смыслом моей жизни! - я это говорю очень искренне, говорю то, что думаю на самом деле, что чувствую внутри себя, в голове и сердце.
   Она опять прижимается ко мне и целует мою грудь, плечи, живот. Я вздрагиваю во время каждого прикосновения ее горячих губ к моему прохладному телу. Не в силах сдерживать себя, и я начинаю целовать ее волосы, уши, шею.
  - Не так... Не так, дурашка... Смотри, как нужно... - она подносит губы к моему уху и сначала обдает их своим горячим дыханием, потом она змейкой выбрасывает свой язычок и щекочет им мне в ухе, увлажняя его. И, потом, вдруг, вдыхает в себя весь воздух в округе, охлаждая мое ухо. От этого я весь трясусь в невероятном возбуждении.
  - Понял? - шепчет она.
  - Да... - шепчу я.
  - Давай...
   И я, словно прилежный ученик повторяю все в точном порядке. Ей это нравиться, и она также, как и я вся дрожит от удовольствия.
  - Я боюсь... - одними губами говорит девушка.
  - Чего? - не понимаю я.
  - Я же в первый раз...
  - Я тоже...
  - Нет... у меня все в первый раз...
  - Я постараюсь не причинить тебе боль, - обещаю я.
  - Потихоньку...
  - Ладно...
   Она стягивает с себя трусики, я повторяю действие за ней. Мы остаемся совершенно голые на диване, ничем не застеленном и от того очень колючем, но мы не обращаем на его колкости никакого внимания.
  - Не бойся... я буду аккуратно... скажи если будет больно... - произношу я, и одновременно начинаю.
  - Так... так... Ой! - тихонько вскрикивает она, но видимо ей не очень больно, потому что она не отстраняется, а просит продолжать.
  - Больно? - спрашиваю я.
  - Нет... страшно...
  - Не продолжать?
  - Продолжать! Назад пути нет... я хочу, чтоб первым был ты...
   Я продолжаю, самому страшно, но, когда боятся двое страх не такой страшный. Все! Все страшное позади! Наташа взрослеет и вместе с ней и я. Мы набираем темп и через несколько минут, показавшихся мне потом секундами, приходим к финишу. Вот и пригодилось полотенце. В нужный момент, как и говорила Ольга, мой девушка воспользовалась им.
  - Спасибо... - Наташа целует меня в губы.
  - Тебе... я люблю тебя... - не нахожу я других слов, возможно более уместных и нужных.
   Мы откидываемся на подлокотник дивана и не спешим одеваться. Разгоряченные мы лежим и гладим друг друга. Дыхание у обоих учащенное, а сердца громко стучат, так, что слышно их обоих.
  - Что скажет Елена Кузьминична? - шепчу я.
  - Ничего... Зачем ей все знать... Ты ведь не скажешь?
  - Я? Нет. А ты?
  - И мне это не надо... Хотя у нас такой городок, что все обо всем знают, хоть и не держат свечку...
  - Ну, нам -то свечку держала только Ольга...
  - Она не из тех, кто об этом хоть намекнет! Я ее знаю с детства...
  - Да, если честно, я не очень-то и переживаю, того что об этом узнает твоя мама. Я тебя люблю и готов на все...
  - Вот и славно, но говорить все-таки ей об этом не будем...ладно?
  - Конечно...
   Мы лежим, пока не становится прохладно. Второй раз ни я, ни Наташа начинать сейчас не хотим. Я невзначай бросаю взгляд на полотенце, оно в одном месте испачкано красным. Наташе становиться холодно, и она прижимается ко мне.
  - Пойдем на кухню? - предлагаю я.
  - Пойдем, одевайся! - она протягивает руку через меня и берет свою одежду, брошенную на полу.
   Я не спешу и смотрю, как она начинает одеваться. У нее это выходит так красиво, что я начинаю задумываться о втором туре. Но она, видя мое желание, мягко отказывается.
  - Милый, не сегодня. У меня все-таки там болит...
  - Конечно! Я и не думал, - немного кривлю душой я.
  - Ага... - улыбается она.
  - Нет! Просто ты так грациозно натягиваешь джинсы, застегиваешь лифчик, что я невольно засмотрелся! - я не оправдываюсь, а говорю то, что происходит со мной на самом деле.
  - Одевайся! - Наташа подбирает мои шмотки и кладет их мне на низ живота.
  - Слушаюсь!
   Мы выходим из комнаты и проходим на кухню. Там за чашкой индийского растворимого кофе сидит Ольга. Она пьет и читает какую-то толстую книгу.
  - Оль, куда полотенце? -спрашивает ее подружка.
  - Брось в ванную, я застираю... - Оля отрывается от книги.
  - Еще чего! - Наташа уходит в ванную комнату, и я слышу, как она, включив воду, стирает.
  Мы одни с Ольгой. Она отложила свой фолиант и пошла ставить чайник на плиту.
  - Кофе будешь? - спрашивает она спиной, не поворачиваясь ко мне.
  - Буду...
  - Ну?
  - Что, ну?
  - Получилось?
  - Да.
  - И как оно быть первым?
  - Хлопотно...
  - Дурак! Это же здорово! Само осознание факта чего только стоит!
  - Ну, может быть, может быть... - я не хочу вести с Ольгой беседы на столь интимную тему.
  - А Серега не поймет меня? - перевожу тему я на саму Ольгу.
  - Нет! Он не такой везучий, как ты!
  - И давно?
  - Да, - она без какого-либо сожаления пожимает плечами.
   Вода в чайнике вскоре закипает, а в ванне она затихает. В кухню входит Наташа. Мы с Олей пьем кофе и курим, словно не о чем таком и речи не шло. Это удивительно с этой "белокурой бестией", как ее за глаза завет Бобер, у меня всегда находится общий язык. Она понимает меня с полуслова, а я ее. И мы это прекрасно осознаем. Мы словно два друга в разных вражеских станах, делимся своими ощущениями, какой-нибудь информацией, советуем друг другу поступать в одинаковый момент именно так и не иначе, потому что мы хотим помочь и честно посоветовать своему собрату.
  - Когда вы уезжаете? - спрашивает меня Ольга.
  - Толком не скажу. Полеты видимо еще на неделю отложат. А Строгин говорит, что нас хотят пораньше поэтому выгнать. Думаю, на следующей недели поедем.
  - Наташ, а ты послезавтра?
  - Да...
  - А потом, когда еще домой?
  - Осенью, в сентябре...
  - Чёрт! Значит, мне куковать здесь одной этот месяц! Мои собираются в Белую Церковь, а я не хочу туда. Я на море хочу! Вот из принципа и останусь тут... Ну, буду к тебе приезжать, погуляем по Калинину! - она хитро смотрит на меня, и я понимаю, что Ольга пытается разжечь во мне ревность. Но сейчас я не поддаюсь на ее провокации. Хотя в душе понимаю, что буду ужасно ревновать, когда окажусь в училище, а Наташа останется в Калинине. Я уже думаю, как мне вырваться к ней хотя бы на пару дней, я думаю об этом еще не попрощавшись.
  - Вы заедите на обратном пути ко мне? - спрашивает Наташа.
  - Обязательно! Даже если мои друзья не захотят остаться я задержусь до упора. Женька меня прикроет!
  - Приезжай!
  - Ты мне оставишь адресок?
  - Я его уже написала, он у тебя в кармане рубашки.
   Я опускаю пальца в карман и нащупываю свернутый листок из блокнота. Когда она уже успела это сделать? - думаю я и мне очень приятно на душе и спокойно.
  
   * * *
  
  - Располагайтесь, ребята! - молодой лейтенант, открывший нам дверь, показывает где свободные места. - Комната большая, поэтому сюда запихнули шесть кроватей. До вас я жил здесь совершенно один. Скука. Вы надолго?
  - Спасибо, а у окна свободно? - спрашивает Строгин.
  - Да, я сплю здесь, вот моя койка. А вы занимайте любые свободные.
  - Спасибо... - мы занимаем понравившиеся из пяти свободных кроватей. Женька располагается у окна справа, Бобер слева, а мы с Выскребовым у правой стены, к сожалению, очень близко от входной двери. У дальней стены стоит койка лейтенанта.
   Прямо перед самым окончанием стажировки начальник штаба все-таки выполнил свое обещание и поселил нас в общежитии. Со слов лейтенанта-аборигена, одиноко обитавшего в комнате, до нас в его комнате проживала группа командировочных техников, они отлаживали какое-то оборудование и затянули с окончанием работ. Именно поэтому подполковник поселил нас вместо обещанной общаги в спортзале. Но в конце концов он свое обещание выполнил. Молодой лейтенант был "пиджаком", так называли кадровые офицеры молодых лейтенантов и старлеев, пришедших в войска не из училищ, а окончивших гражданские ВУЗы, имеющие военные кафедры и решивших продолжить работу в боевых частях. Вася, так звали нашего соседа, закончил МАИ и в прошлом году приехал в полк на должность техника самолета. Наверное, поэтому он общался как-то уж очень по-граждански. Его манеры, стиль речи, отсутствие матерных слов в разговоре, - все говорило о его именно гражданском образовании. Я уверен, что человек, прошедший четыре-пять лет в военном училище, так ощущать и проявлять себя не мог. В нашей речи всегда присутствовал матерок, пусть легкий, но тем не менее матерные слова проскальзывали. Наша речь не была столь грамотной и правильной. Мы проще относились к издевкам над собой, потому что были грубее и менее обтесанными, шероховатыми и отсюда задиристыми. Он же на нашем фоне выглядел этаким тонким интеллигентом. Хотя он нам всем сразу пришелся по душе за свой мягкий нрав и открытость и искреннее отношение к нам, как к равным. Причем это его отношение к нам не было связано никак с нашей будущей профессией. Техники почти единственные люди в полку, которым штурманы были пофигу. Мы их не касались и никак не могли влиять на них. В то время, как все остальные косвенно от нас зависели.
  - Надолго ко мне? - повторил свой вопрос Вася.
  - Ну, максимум на десять дней, минимум дня на два. Если полеты на неделе не возобновят, то скорее на пару дней, - ответил Строгин.
  - Жаль... скучно одному...
  - А что, не с кем провести свободное время?
  - Не с кем. Я видите ли не пью. А все наши техники не упускают случая воспользоваться дармовой "султыгой". Вот и живу почти год белой вороной.
  - Да... в авиационном полку и не пить... это, знаете ли, ммм...не правильно... - улыбнулся Выскребов. - Я вот тоже почти не пьющий, так меня силком поят мои друзья.
  - Да что вы!? - искренне удивился Василий.
  - Не бойтесь! Они поят только знакомых...
  - Да? - выдохнул было напрягшийся лейтенант.
  - Да! Но я надеюсь мы с вами подружимся! - добавил Игорь, чем развеселил всех нас, кроме Василия.
  - Шутка, товарищ лейтенант! - рассмеялся курсант. - у нас субординация на первом месте. Без вашего согласия насильно поить никто не будет!
  - Договорились! - наконец, улыбнулся офицер.
   Мы раскидали свои вещи и поскольку время было обеденное собрались в столовую, предложив Василию составить нам компанию. Тот согласился и одев китель пошел с нами принимать пищу по технической норме.
  - А чем вы занимаетесь вечерами, когда не на службе? - поглощая компот, спросил его Бобер. - Вы в преферанс играете?
  - Да. С большим удовольствием. Наши техники больше предпочитают в "храп", а я не считаю эту игру ни интересной, ни предоставляющей игрокам возможность подумать. Тупое везение...
  - Так, может, вечерком распишем пульку?
  - Я, знаете ли с преогромным удовольствием...
  - Принц, ты будешь?
  - Я хочу проводить Наташу...
  - Во сколько она уезжает?
  - Автобус в девятнадцать тридцать...
  - Ёмаё! Так после! Сядем часов в половину девятого!
  - Ну, давайте! А без меня?
  - Да ладно! Женька не играет, Игорь тоже. А так на троих распишем. Давай!
  - Ладно. Договорились.
   После обеда мы зашли в штаб. Там, среди бегающих по коридорам штабных офицеров, мы выловили Атрепова. Он нес кипу фотографий объективного контроля проверяющим, так и не установившим причину ЧП.
  - Алексей, так полеты на следующей неделе будут? - спросил его наш старший группы.
  - Навряд ли! Комиссия не уезжает, а при ней командир не решится назначить полеты...
  - А что нам делать тогда?
  - Готовьте штурманские книжки. Укажите все свои допуски с инструкторами и без. Сделайте более-менее реальное количество наведений на всех высотах, кроме, пожалуй, предельно малых. И мне на подпись. Ясно чем заниматься?
  - Ясно... А что, Берестов нас отпускает раньше?
  -Да. Поедите во вторник. Можете брать билеты. Характеристики я уже приготовил.
  - Понятно!
  - А сейчас идите в общагу и сидите там тихо! Не до вас сейчас!
   Мы растворились, словно нас и не было в штабе. Узнав всю необходимую информацию, мы поймали Чемоданова, который тоже возвращался из штаба домой, и попросили у него штурманскую книжку, чтоб использовать ее, как образец. Получив таковую, мы вернулись в общагу и занялись составлением отчетной документации о нашей стажировке. Василий сразу же после обеда ушел на аэродром, поэтому в комнате мы расположились, никого не стесняясь, и не стесняя. Самая скучная и нелюбимая работа, это работа с бумажками. Тупое переписывание в толстенную штурманскую книжку допусков и упражнений по наведению истребителей, быстро опостылело, и я был рад, когда закончил с этим делом первый. Оставив своих друзей за этим "веселым" занятием, я, переодевшись в "гражданку", отправился домой к Наташе. Через час она должна была уехать в Калинин.
  - Здравствуй, дорогой, - поздоровалась со мной Елена Кузьминична, - да, дома! Собираемся!
  - Не помешаю? - засомневался я в правильности своего поступка.
  - Нет, что ты! Проходи!
  - Кто там, мам?
  - Володя пришел! Проходи, она в комнате... - подтолкнула меня женщина, а сама пошла на кухню.
  - Привет, собираешься? - приветствовал я любимую девушку и хотел ее обнять, но она отстранилась.
  - Привет, садись, я тут суечусь...
  - Так мне уйти?
  - Нет. Оставайся, только я пока не буду заниматься тобой, не обижайся, - предупредила меня девушка и продолжила складывать вещи в большую сумку.
   Я сидел на диванчике, который был на этот раз собран, на нем уже не лежало постельное белье. Ведь он опять надолго оставался один, также, как и я. Мы были сродни с ним, как товарищи по несчастью. Девушка нас не замечала и мне представилось, что мои чувства она также, как и постельное белье убрала в тумбочку до следующего подходящего случая. Отчего-то во мне зарождалась тоска и печаль. Ревности еще не было, но она уже предвиделась.
  - Ты банки с соленьями берешь? - услышали мы вопрос из кухни.
  - Нет! Мам, ну, как я все это потащу?!
  - Ладно! Тогда ребята тебе их завезут!
   Конечно, завезем, - подумал я, - ведь очень удобно получается. Мы буквально следом едем в Калинин и вчетвером можем завести сколько угодно вещей и банок. Наташа уложила последние шмотки в сумку и закрыла ее. Попробовав ее на вес, девушка немного поморщилась. Видимо сумка оказалась тяжелой.
  - Сможешь дотащить? Тебе далеко от автовокзала? - спросил я.
  - Смогу. От автовокзала можно на автобусе или трамвае до общаги, можно такси поймать. Доберусь!
  - Если хочешь, то можешь что-нибудь оставить, мы послезавтра привезем.
  - Да, нет, все дотащу...
  - Идите покушайте! - кричит из кухни заботливая мать. - Я тебе в дорогу все собрала!
  - Мам, ну, зачем! Я вед ночью еду! Сяду в автобус и буду спать! Какая еда?!
  - Ничего! Зато утром поешь в своей общаге, да девочек угостишь!
  - Ладно! - соглашается Наташа и обращается ко мне. - Пойдем поедим!
   Через час мы стоим на автостанции. С нами родители Наташи. Они стоят рядом и мне затруднительно ласкать девушку. Издалека я вижу, как к станции идут Ольга и толстая Маринка. Значит проводы многолюдные. Я жалею, что пришел. С таким же успехом я мог бы попрощаться и дома у нее, раз мне приходится стоять и сдерживать свои чувства и желания, а они у меня сильны. Мне очень хочется обнять свою девушку, прижимая ее к себе так же сильно, как я ее люблю, стоять так с ней до начала посадки в автобус. Целовать ее в ушко так, как она меня научила и чувствовать, как трепещет ее тело. Но вместо всего этого мне приходится стоять спокойно и разговаривать с ее мамой, перебрасываться словечками с папой, а теперь и с ее подружками. Если б только была одна Оля, то я бы все, о чем мечтаю делал бы без зазрения совести, но она не одна, и я держу себя в руках.
   Наконец, отрывается дверь, и водитель садится на свое рабочее место, посадка объявлена. Старенький "Экарус" открывает свои бока, и дядя Семен ставит в правое отделение Наташины две сумки. Девушка прощается с родителями, целует отца, целует мать и пальчиками машет мне, потом она поднимается внутрь и садится у окна. Я еще сильнее жалею, что пришел на автостанцию. До отправления автобуса остается десять минут, и я мучаюсь вопросом уходить мне сейчас или еще и помахать вслед удаляющемуся транспорту. В конце концов я нахожу в себе силы попрощаться с тётей Леной и дядей Семеном до убытия автобуса и, сославшись на необходимость быть через пятнадцать минут в гарнизоне, ухожу, послав воздушный поцелуй Оле, которая, поймав мой, отправляет мне свой.
   В нашей ставшей совсем недавно комнате только один Василий. Мои товарищи куда-то подевались. На мой вопрос он качает головой и продолжает свое занятие. Лейтенант сидит на кровати с гитарой и мурлычит под аккорды, выбиваемые из инструмента. Я ложусь на свою кровать и закрываю глаза. Музыка меня совсем не раздражает, она даже навевает на меня какое-то спокойствие, граничащее с безразличием. Я ругаю себя за то, что пошел провожать Наташу на автостанцию. Перематываю все свои слова и поступки, ее поведение и начинаю пилить себя за неправильное поведение.
   Внезапно Василий обрывает свое брынчание и смолкает.
  - Я тебе не мешаю? - спрашивает он меня.
  - Нет... играй, мне нравится гитара...
  - Ладно, тогда спою, - он устраивается поудобнее и из его инструмента начинает литься красивая мелодия, а его голос звучит мягко, вкрадчиво и печально, под стать моему настроению.
  - Я сам из тех, кто спрятался за дверь
  Кто мог идти, но дальше не идет
  Кто мог сказать, но только молча ждет
  Кто духом пал и ни во что не верит.
  
  Моя душа беззвучно слезы льет.
  Я песню спел она не прозвучала.
  Устал я петь мне не начать сначала,
  Не сделать первый шаг и не идти вперед.
  
  Я тот чей разум прошлым лишь живет,
  Я тот чей голос глух и потому,
  К сверкающим вершинам не зовет
  Я добрый, но добра не сделал никому
  
  Я птица слабая мне тяжело лететь.
  Я тот, кто перед смертью еле дышит,
  И как не трудно мне об этом петь,
  Я все-таки пою ведь кто-нибудь услышит...
   Он смолкает, и гитара молчит. Я тоже молчу, мне понравились слова и мелодия, а голос у Василия оказывается приятный и звонкий, хотя эта песня не требовала наличие голоса, ее можно просто рассказать. Но от того, что он ее спел, она не стала хуже.
  - Хорошая песня, - наконец, я нарушаю молчание, - сам написал?
  - Нет! Я так не смогу! Это группа "Воскресение". Слышал о такой?
  - Нет. А еще что-нибудь спой из ее песен, - прошу я его.
   Он побрынькивая струнами молчит, видимо думая, что мне еще спеть. Потом, решив дилемму хозяина, гитара вновь звучит нежно и спокойно, без надрывов подъездных посиделок.
  
  - О чем поет ночная птица
  Одна в осенней тишине?
  О том с чем скоро разлучится
  И будет видеть лишь во сне.
  О том, что завтра в путь неблизкий,
  Расправив крылья, полетит.
  О том, что жизнь глупа без риска
  И правда все-же победит.
  
  
  Ночные песни птицы вещей
  Мне стали пищей для души.
  Я понял вдруг простую вещь:
  Мне будет трудно с ней проститься.
  Холодным утром крик последний
  Вдруг бросит в сторону мою.
  Ночной певец, я твой наследник,
  Лети, я песню допою.
  
  
   * * *
  
   Игра у меня не клеится. Я почти не заработал вистов, но зато моя гора взлетела до небес. Еще бы! Взять три взятки на "мизере" и хорошо еще "паровоза" не получилось мне впихнуть, а то бы сидел с восьмью взятками. Обычно я играю неплохо, но сегодня со мной происходит что-то странное, я не думаю об игре, а все мои мысли улетели вслед за автобусом, на котором уехала Наташа. Логически я не могу себе объяснить странные ощущения, возникшие после прощания со своей девушкой. Я понимаю, что через два дня я ее вновь увижу, но это не успокаивает меня, а наоборот теребит душу, выматывает ее и вселяет в меня незнакомое мне ранее нетерпение, будто что-то свербит в моей попе.
  - Принц! Очнись! - толкает меня Серега, с которым мы играем сейчас висты. - Эдак ты и меня поднимешь в горе! Внимательнее! Внимательнее...
  - Пардон, - я забираю только что брошенную карту, понимая, что ею я могу лишить Бобра еще одного виста.
  - Что с тобой? - не в шутку начинает беспокоиться мой напарник по игре.
  - Не пойму... - качаю я головой, - сам не понимаю, что-то рассеянный какой-то, нет настроя на игру...
  - Бывает... - соглашается со мной лейтенант, третий игрок. У него все идет прекрасно, и он в хорошем выигрыше.
   Я домучиваю эту игру и после подсчета оказываюсь в большом проигрыше перед Василием и в маленьком перед Бобром. Лейтенант не курит, и мы выходим с Серегой в коридор покурить после тяжелой игры. Хорошо мы не играли на деньги, это было условие лейтенанта, он сразу предупредил, что с курсантов не возьмет. Мы думали, что он отказывается, потому что плохо играет, но оказалось, что его игра великолепна и его условие вовсе не в его боязни проиграть.
   Мы возвращаемся в комнату. Василий лежит на кровати и листает какую-то толстую книгу. Это альбом с репродукциями. Он не спеша переворачивает лист, подолгу останавливаясь на каждом. Я заинтересованно подхожу к нему и начинаю подсматривать за перелистываемыми картинами.
  - Что, интересуешься живописью? - спрашивает он у меня.
  - Да, нет. Просто интересные картинки...
  - Картинки! - присвистывает лейтенант. - Это не картинки, а репродукции шедевров мирового импрессионизма! Картинки!
  - Прости, но я совсем не понимаю в живописи. Вот эти, к примеру, совсем не прорисованы, словно черновики. А вот у наших художников смотришь и словно фотография перед тобой! Так точно отображено все! Я как-то был в Крыму и видел картины, не помню фамилию художника, так мне очень понравились они! Особенно там, где нарисована ночь, свернутая тетрадь и лунный свет. Вот здорово! Там листы ну, словно вот-вот тетрадь распрямится!
  - Это Архип Куинджи, - снисходительно улыбается Василий. - Смешно слушать тебя. Видно, что ты совсем ничего не смыслишь в живописи...
  - Да, ничего не смыслю, - соглашаюсь я.
  - Все мы начинаем с русских классиков и эпохи возрождения, но потом непременно приходим к импрессионизму.
  - Импрессионизму? Я что-то слышал, но не помню, о чем речь...
  - Вот альбом с репродукциями импрессионистов.
  - Ну, как-то все не прорисовано, будто догадывайся сам, что художник нарисовал, - замечаю я.
  - Знаешь, а ты недалеко от правды. Знаешь вообще, что это такое? Нет? Это такой стиль живописи, появившийся в конце прошлого века. Импрессио - переводится, как впечатление, поэтому основное, что должно у тебя остаться после картины, это какое-нибудь впечатление, лучше, конечно, хорошее. Художники, которые устали от традиционных техник живописи академизма, которые, по их мнению, не передавали всю красоту и живость мира, стали использовать совершенно новые техники и методы изображения, которые должны были в наиболее доступной форме выразить не "фотографический" вид, как тебе нравится, а именно впечатление от увиденного. В своей картине художник-импрессионист при помощи характера мазков и цветовой палитры пытается передать атмосферу, тепло или холод, сильный ветер или умиротворённую тишину, туманное дождливое утро или яркий солнечный полдень, а также свои личные переживания от увиденного. Импрессионизм, прежде всего, - это мир чувств, эмоций и мимолётных впечатлений. Здесь ценится не внешняя реалистичность или натуральность, а именно реалистичность выраженных ощущений, внутреннее состояние картины, её атмосфера, глубина. Ещё одной специфической особенностью произведений импрессионистов является некая поверхностная будничность, которая содержит в себе неимоверную глубину. Они не пытаются выразить каких-то глубоких философских тем, мифологических или религиозных задач, исторических и важных событий. Картины художников по своей сути простые и повседневные - пейзажи, натюрморты, люди, которые идут по улице или занимаются своими обычными делами и так далее. Именно такие моменты, где отсутствует излишняя тематичность, которая отвлекает человека, чувства и эмоции от увиденного выходят на первый план. Самыми известными импрессионистами стали такие великие художники, как Эдуард Мане, Клод Моне, Огюст Ренуар, Эдгар Дега, Альфред Сислей, Камиль Писсарро и многие другие. Вот в моем альбому только некоторые из них.
   Василий сел так, чтобы оставалось место для меня, и положил на колени альбом. Начав смотреть на эти картины, я уже не мог оторваться от них. Особенно меня впечатлила картина одного художника, на которой он изобразил ночной город после дождя. Блики мокрой мостовой, рельсов, игра света в окнах. Чувствуется даже влажный воздух, испаряющаяся влага, остудившая ненадолго город. Маленькая улочка, чуть дальше перекресток с трамвайными путями, а на переднем плане витрина какого-то магазина, перед которой стоит молодая девушка и грустно смотрит на нее, видимо, не имея возможности что-то там купить. Я испытал щемящее чувство сопричастности с происходящим на картине, мне уже стала знакомой и родной девушка, такая грустная и одинокая. Возможно она одна на всем свете, а может быть она рассталась с другом. Я попросил не перелистывать этот лист и долго смотрел, получая истинное удовольствие, какое никогда не получал. Картина на самом деле передавала кучу эмоций и заставляла смотреть, размышляя над жизнью. Василий ждал и тихонько улыбался, поглядывая на меня.
  - А как ты думаешь, когда картина становится произведением искусства?
  - Не знаю, - искренне ответил я.
  - Ну, точно об этом знают только искусствоведы, они строчат трактаты и выдумывают то, чего нет на самом деле. Но мое мнение такое. Если ты смотришь на картину и тебе хочется на нее смотреть и смотреть, всегда, глядя на нее у тебя возникают чувства, эмоции, возможно рождаются какие-то мысли, если ты хочешь ее повесить у себя дома и любоваться ею, если ты готов за нее отдать все, что имеешь, вот тогда она для тебя становится произведением искусства! В конечном итоге не может быть произведений искусства, одинаково нравящихся всем без исключения! Есть такие шедевры, которые являются шедеврами только для тебя.
  - Наверное, вот та картина, которую я хотел бы иметь у себя дома и смотреть на нее всю жизнь... Правда, у меня нет пока своего дома и картину повесить некуда.
  
  
  * * *
  
  - Адрес у тебя где? - спрашивает меня Строгин.
  - Вот, - я лезу в карман джинсов и достаю свернутый листочек, положенный когда-то мне в карман рубашки мой любимой девушкой, как же это было давно.
  - Так... - наш старший читает адрес. - Ну, и как добираться она не сказала?
  - Нет, - вздыхаю я.
  - Блин! И куда мы с этими сумарями и банками?! - тихонько кипит Бобер.
  - Подождите! - Женька оставляет возле меня свою ношу, сетку с тремя литровыми банками варенья, и отходит от нас в поисках вышедшего на работу в такую рань местного жителя.
   Мимо него проходит мужчина и Строгин показывает ему листок с адресом, спрашивая при этом, как туда добраться. Мужчина отрицательно качает головой. Тогда Строгин идет навстречу к девушке и спрашивает у нее. Та, слава богу, что-то ему говорит, и Женька понимающе кивает. Потом он благодарит девушку и возвращается к нам.
  - Нам нужно на трамвай!
  - Где остановка?
  - Вон! В ста метрах от нас, - он протягивает руку и указывает на противоположную сторону улицы.
   Мы навьючиваемся и идем к остановке. Вскоре к нам подходит нужный транспорт, и мы отправляемся на нем, болтаясь на поворотах и слушая стук железных колес, к Наташе. Она живет в педагогическом общежитии. Как нам сказала местная девушка, на трамвае до нужной нам остановки всего двадцать минут езды. Время раннее и мы надеемся ее застать. Строгин собирается сегодня же на электричке выехать в Москву. Мы с Бобром против такой спешки и предлагаем застрять в Калинине на пару дней. Вопрос с местом ночлега нас почему-то не очень волнует. Выскребову все равно, он может сегодня уехать, а может и подождать, но только если не надо будет ночевать на вокзале. Обсудив возникшие разногласия, мы пришли к компромиссу. Если Наташа поможет нам с ночевкой, то, пожалуй, Строгин тоже не будет возражать, против того, чтобы задержаться в Калинине на денек.
   Ранее утро в этом городе, довольно большом, по сравнению с Андреевым полем, можно определить по количеству прохожих на его улицах. Их очень мало. Мы трясемся в трамвае совершенно пустом. Почти нет машин, только изредка проезжает какая-нибудь грузовая машина или автобус. Частные собственники в зеленых, синих, желтых жигулях еще спят, их достояние спрятано в гаражах или в редких случаях стоят одиноко во дворах многоэтажек.
  - Выходим! - объявляет командир. Он заметил ориентир, о котором ему сказала девушка.
   Мы спускаем со ступенек свою поклажу и тащим ее ко входу невзрачного пятиэтажного здания из белого кирпича.
  - Я сейчас! - теперь уже я оставляю своих друзей на пороге и, с трудом открыв упругую дверь, проникаю внутрь женского общежития педагогического института.
  У входа за столом сидит охранник в юбке, это женщина неопределенного возраста со злым и проницательным взглядом. По этажам уже ходят проснувшиеся будущие педагоги, учителя истории, физики, русского языка и литературы. Они, заметив меня, стараются изобразить из себя нечто, что может меня обратить на них внимание.
  - Куда? - строго спрашивает меня вахтерша.
  - Я в триста пятую...
  - К кому? - продолжает цербер меня допрашивать.
  - К Садовичевой...
  - Рано еще! Нет приемных часов!
  - Да я же не к доктору! Мне передать вещи от ее матери!
  - Потом приходи, во второй половине дня, вечером, но до десяти!
  - И что мне с вещами по Калинину бродить? - не соглашаюсь я.
  - Много вещей-то? - неожиданно смягчается подобие женщины.
  - Да! Две сумки и сетки с банками!
  - А где ж они? - вновь напрягается ответственный работник.
  - Так там, - я киваю в сторону двери, - на улице остались...
  - Ладно! Подожди! - вахтерша оглядывается в сторону коридора и лестницы по которой снуют молодые девушки. - Петрова! Лена! Подойди, пожалуйста!
   Симпатичная девушка в халате, такие обычно носят в больнице, подходит к столу и с каким-то прямо голодным интересом смотрит на меня, а обращается к женщине.
  - Да, Ольга Ивановна? Что?
  - Ты знаешь Садовичеву из триста пятой?
  - Наташку-то? Так мы с одной группы с ней! А что, это к ней? - девушка кивает в мою сторону и соблазнительно улыбается. Впрочем, она миловидна и если бы не халат, то я смог бы рассмотреть и ее, видимо, стройную фигурку.
  - Говорит, что к ней. Она еще не ушла?
  - По-моему нет, я ее видела в умывальнике.
  - Позови, пожалуйста ее, пусть спуститься.
  - Ладно, - и девушка убегает вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки.
  - Я на улице подожду, - сообщаю я и покидаю границу поста.
   На выходе я сообщаю своим товарищам, что сейчас девушку найдут и она выйдет к нам. Мы достаем сигареты и закуриваем в ожидании момента, волнительного для меня и радостного для всех остальных, так как они избавятся от лишних вещей, которые им вручила тётя Лена. На улице появляются первые прохожие и буквально за несколько минут она оживает. Вот уже по ней спешат люди на свои рабочие места, в конторы, поликлиники, предприятия легкой промышленности и другие советские учреждения. В стране нет и не может быть бездельников и тунеядцев. Хотя на самом деле их хватает и меньше не становится.
   Дверь медленно открывается и перед нами возникает Наташа, еще заспанная, но уже подкрашенная и одетая не в халат, хотя и не знаю в чем она ходит по общежитие, возможно и не в халате, как ее однокурсница Петрова Лена.
  - Привет, мальчики! Заходите! Мама сказала, что вы заедите... - Она открывает перед нами дверь и держит ее пока мы не заходим.
  - Наташка! Это все к тебе?! - удивляется вахтерша. - А разведчик был один!
  - Тёть Оль! Они помогут мне поднять на этаж все это? Я не дотащу!
  - Ладно! Только туда и сразу обратно!
  - Да? Может я их еще чаем напою? - просит женщину моя девушка. Я замечаю, что она ничем не выделила меня из всей нашей группы, будто и нет, и не было между нами ничего.
  - Ну, хорошо...напои..., но только чаем, - соглашается все-таки на лицо ужасная, добрая внутри женщина, но ненадолго, сразу строго добавляет, - а потом пусть уходят! А то и мне еще влетит, за то, что пускаю посторонних не в установленное время!
   Мы тащим передачку Елены Кузьминичны на третий этаж, а свои сумки оставляем у стола вахтерши, она с удовольствием согласилась присмотреть за ними. Комната Наташи рассчитана на четверых жильцов, но три койки сейчас свободны, хотя видно, что ее соседи уехали ненадолго. Они аккуратно заправлены, на одной из них лежит толстая книга, будто забытая второпях. На спинке другой висит домашний пестрый халат, похожий на тот, что был на Петровой Лене. Наташа руководит нами, и мы распределяем сумки и сетки по сусекам комнаты. Потом она уходит с чайником, оставляя нас одних. Мы размещаемся на стульях, ожидая ее прихода.
   Через пятнадцать минут чайник стоит на столе и немного парит. Кружки у Наташи большие и все из разных сервизов. Это не ее, она помыла чашки соседок и налила нам чай в них. Варенье у тёти Лены вкусное, очень сладкое, сахара она не жалеет. Мы разговариваем. Наташа интересуется нашими планами.
  - Мы бы остались на денек, но не знаем где переночевать, - отвечаю я за всех.
  - Ну, у нас в общаге это невозможно! Вы же видели этого цербера, только цепи не хватает! Пропускает только женский пол. Мужчин ни-ни! Как вас-то, пустила! Я поражена такой доброте!
  - Жаль... придется ехать в Москву... - вздыхает Бобер.
   В комнату стучаться, и Наташа встает, чтоб открыть дверь. Это Петрова Лена пришла. Она уже не в халате, а в "бананах" и майке.
  - Наташ, ты сегодня пойдешь на практику? - спрашивает она, заглядывая через плечо и всматриваясь в нас.
  - Пойду, вот сейчас провожу гостей и пойду.
  - А что у тебя за гости? - девушка обходит Наташу и оказывается в центре комнаты.
  - Здравствуйте, мы друзья. Меня зовут Сергей, - Бобер встает из-за стола и подходит к сразу ему понравившейся девушке. - Это Женя, вот Игорь, а вот этот молодой человек самый близкий друг Наташи...
  - Владимир, - перебив Бобра, представляюсь я сам.
  - Очень приятно, Лена...
  - Проходите к нам попейте чаю, - приглашает ее Серега на свое место, отодвигая свой стул. Она принимает его приглашение.
  - А вы надолго к нам?
  - Увы нет! Сегодня уезжаем в Москву, а оттуда на юг.
  - Как жаль! И нет возможности задержаться? - разочарованно вздыхает Лена.
  - Нет, - отрезает Строгин.
  - Видите ли Лена, мы бы не против остановиться в вашем чудном городе, но в связи с отсутствием ночлега вынуждены его покинуть, - говорит Бобер, не обращая внимания на слова старшего.
  - Ой! Так это не проблема!
  - Правда?! - удивляется Бобер. - А нам сказали, что в общежитие и мышь не проникнет!
  - В общежитие - да! Но у меня есть подружка, у нее свой дом в Калинине. Родители уехали, и она сейчас одна в нем живет. Я ее попрошу, и она вас приютит даже и не на одну ночь!
  - О! Это было бы здорово! - восклицает Бобер, и вопросительно смотрит на Строгина. Тот кивает головой в знак того, что намек понял и согласен. - Прекрасно, мы не будем возражать, милая Лена! А когда вы поговорите со своей подружкой?
  - Ну, я могу съездить к ней и поговорить хоть сейчас, но к ней мы попадем не раньше вечера. Так вас устроит?
  - Вполне! Как нам быть дальше?
  - Смотрите, вы сейчас погуляйте по Калинину, а часам к шести подходите к нашей общаге. Мы с Наташей будем вас ждать, отсюда и поедем. А вещи сдайте в камеру хранения, не болтайтесь с ними по городу. Ну, что договорились?
  - Да!
  
   * * *
  
   Подруга Лены Петровой оказалось довольно своеобразной, свободной и девушкой без каких-либо комплексов, иными словами какой-то б... Дом, о котором говорила Лена стоял на берегу реки почти на самой окраине Калинина. Я думал, что мы будем единственными постояльцами, но оказалось, что это не так. Когда Лена привела нас и нажала на кнопку звонка, торчащую на столбе деревянного забора словно красный прыщ, дом уже был полон гостей. Мы довольно долго простояли на улице и прождали, когда нам откроют, но, видимо, там внутри было громко и весело и никто не мог услышать скромный зуммер входного звонка. В конце концов, минут через десять наше упорство было вознаграждено и калитку открыла полупьяная сильно накрашенная девица. Она окинула нас настороженным и несколько недоумевающим взглядом. Когда же ее немного сумасшедшие зрачки остановились на Лене Петровой, девушка сразу повеселела и расслабилась, что было заметно по ее глупой улыбке.
  - А! Ленка! Здорово! Так вы пришли? Заходи...те! - она пьяно икнула и отступила, пропуская нас во двор.
   Дом оказался большим деревянным срубом, скорее всего, постройки прошлого века и принадлежал раньше какому-нибудь купцу. Палисадники были красивые и довольно оригинальные, вместо банальных узоров на них разворачивались сценки из прошлой купеческой жизни, кто-то с кем-то торговал пушниной, получал деньги, куда-то ехал. Я невольно остановился, рассматривая это произведение зодческого искусства центральной России. Мои же друзья не заинтересовались ни палисадами, ни самим домом, они поспешили вслед за хозяйкой, почувствовав, что я остался один во дворе незнакомого мне дома, я тоже бросился за ними.
   Уже в сенях, так кажется в деревенских домах называется помещение, где снимают верхнюю одежду и разуваются, моя догадка подтвердилась, в доме на самом деле была "малина". Стоящей обуви я насчитал пар двадцать, среди них были и мужские и женские босоножки, кеды, летние туфли.
  - Разувайтесь и проходите! - только и бросила хозяйка, после чего исчезла, словно мы ее и не видели.
   Мы прошли в ближайшую комнату. Там посреди стоял стол. Такой же большой, как и сама комната. Человек пять сидели за ним. Трое парней и двое девушек, кто-то отходил от него, кто-то подходил. Сказать точно было нельзя, потому что девушка, бродившая по комнате, никак не могла найти себе места, она садилась на колени то к одному парню, то покидала его и бросалась обниматься с другим. Я заметил, что в комнату или из нее вела еще одна дверь, в ней исчезали люди и вновь появлялись уже другие. Такого брожения я даже представить себе не мог. Все пили "жигулевское" прямо из бутылок. Батарея уже пустых стояла возле окна, там же валялось две бутылки водки. В помещении стоял синий туман, настолько было накурено. Что они все здесь делали я никак не мог понять. Откуда-то из другого конца дома доносилась музыка. Я прислушался, стараясь не обращать внимания на гул, царящий в комнате. Мне показалось, что я услышал "стену" Pink Floyd. На нас никто внимания не обратил. Каждый был занят своими переживаниями и мыслями, если таковые вообще у них имелись.
  - Куда мы попали? - спросил Лену Петрову Бобер.
  - Понятия не имею... - честно призналась девушка. Видно было, что она сама находилась в растерянности.
   Однако Бобер быстрее всех адаптировался. Он оставил нас стоящими в нерешительности у стены, а сам растворился в тумане. Через секунду он вновь появился, но уже с четырьмя бутылками пива. Сунув нам по одной, он приложился к четвертой.
  - Ладно вам! Коли пришли, то вливаемся в коллектив! - он вновь исчез и появился так же быстро, как и в первый раз. На этот раз он передал по бутылке Лене и Наташе. Те не стали строить из себя "целочек" и тоже приложились к горлышкам.
   Вскоре мы растворились в атмосфере всеобщего пьянства и беззаботности. Я устроился с Наташей в соседней комнате на диване, а Бобер стал обхаживать Лену, и уже через полчаса я видел их уходящими в спальню, по крайней мере я видел в той комнате широкую кровать.
  - Как тебе здесь? - кричу я в ухо Наташе, стараясь перекричать громкую музыку.
  - Ничего! - прикладывается она к моему уху.
  - Но ночевать здесь будет проблематично!
  - Да уж! Но может к ночи все разойдутся...
  - Маловероятно...
   Мимо нас снуют гости, все сплошь пьяные, качающиеся и громко матерящиеся. Я стараюсь не обращать на них внимание, так как буду выглядеть очень глупо если каждому проходящему буду указывать на его "недостойное" поведение. Да к тому же могу еще и отгрести по полной. Наташа тоже старается и делает вид, что ей безразличны крепкие слова и выражения местного населения.
  - Если я здесь закурю, это будет, наверное, неправильно? - спрашиваю я ее.
  - Наверное...
  - Интересно, а где здесь курят?
  - Ну, там в комнате со столом.
  - Ты пойдешь со мной или останешься здесь? - спрашиваю я, хотя знаю очевидный ответ.
  - С тобой!
   Мы встаем с нашего насиженного места и идем в первую комнату. Здесь полумрак и уже совсем нет народу. Все рассосались. Мы одни. Я вижу диванчик и устремляюсь к нему. Наташа садится рядом. Не успели мы устроиться, как в комнате появляется Бобер с Леной.
  - Вы уже здесь! - приветствует он нас. - Там местечко еще на двоих найдется?
  - Найдется, - мы пододвигаемся, освобождая место на диване еще для двоих.
  Но прежде чем сесть с нами, Серега находит выключатель и поворачивает его. Свет гаснет, и мы остаемся в полумраке. Свет теперь проникает в комнату только через открытую дверь. Диванчик наш стоит в своеобразной нише и к тому же за дверью, поэтому совсем незаметен. Мы оказались вроде как в отдельной комнатке. Голова у меня шумит и кружится от выпитого пива и тяжелого воздуха, впрочем, воздуха уже нет остался только дым сигарет и папирос.
  Не успел я достать свою сигарету, как услышал, что в комнату кто-то вошел. По голосам я понял, что это две девушки, потом к ним присоединилась еще одна. Они, не зажигая свет, устроились за большим столом. Я слышу чирканье спичек и чувствую свежий дым. Он пахнет как-то совсем по-другому. Совсем не похож на табачный дым. Мой взгляд встречается с глазами Бобра. Его губы шевелятся, и я могу прочитать по ним "анаша". Так вот, значит, что они курят. Девчонки, видимо, пускают свою папиросу по кругу.
  - Так ты послала его? - спрашивает одна из них.
  - Конечно! На хрен он мне сдался! - отвечает другая, прокуренным голосом.
  - Не, ну, он вообще-то, лапочка... - раздается третий голос.
  - Да я тебя умоляю!
  - Нет, правда, он симпатяга...
  - Слабак!
  - В каком смысле?
  - В том... Я ему говорю: "ты сдохнешь на мне"! А он: "посмотрим"!
  - Ну и?
  - После второй сдох!
  - Не, я тоже люблю больше и дольше...
  - Так, что потом?
  - Послала его!
  - А щас с кем?
  - Да пока не нашла... Говорят, что Андрюха дерет до беспамятства...
  - Какой это?
  - Ну из второго ПТУ...
  - Такой светленький?
  - Да...
  - Я слышала о нем!
   Мы сидим и стараемся не выдать нашего присутствия. Ни Серега, ни Лена, ни Наташа не шелохнутся. Мы превратились в слух и тихое, осторожное дыхание. Признаться, слышать мне, мужчине, этот разговор трех девушек не то, чтобы неприятно, а как-то стыдно, что ли. Я никогда не мог даже подумать, что девушки так обсуждают нас. Оказывается, в нас цениться не ум, не внешние данные, а элементарная физическая выносливость, физическая подготовка и умение долго держаться. Ни романтизм, ни сентиментальность, а только плотские характеристики. Что же там на уме у Наташи? - думаю я и мне становится совсем неприятно. Я отгоняю эти мысли, я не хочу узнать об этом, мне очень хочется верить, что моя девушка не такая. Я прижимаю Наташу к себе, и она сама льнет, будто извиняясь за услышанное нами.
   Вскоре девушки уходят, и мы остаемся одни. Мы долго молчим, погруженные в свои мысли переживания.
  - Мы здесь точно не уснем и не отдохнем... - шепчет Серега. - Сколько сейчас времени?
  - Половина второго, - отвечаю я, вглядевшись в циферблат своих наручных часов "полет".
  - Может, уйдем? - спрашивает он всех.
  - Куда? - отзывается Лена.
  - Ну, проводим вас в общагу, а сами на вокзал...
  - Если б! В общагу уже не пустят. Там все закрыто. А на вокзале, не лучше, чем здесь, - говорит Наташа.
  - Так что, остаемся здесь? - задается вопросом мой товарищ.
  - Здесь. До утра.
  - Тогда устраивайтесь поудобнее, наше место здесь. Если б еще диван раздвигался...
   Мы принимаем удобные позы, Наташа пододвигается ко мне попой, я прижимаюсь к ней. Она кладет голову мне на грудь. Глаза мои закрываются. Оставшееся время да рассвета мы дремлем на узком диване вчетвером. Шум постепенно в доме стихает, утомленные гости засыпают там, где их сморила усталость. Кто-то еще колобродит по комнатам, кто-то разговаривает, но уже не громко. Кто-то выходит во двор, а потом возвращается и, спотыкаясь о невидимые препятствия, возвращается к своему месту. Где же Строгин и Выскребов? - думаю я. - Может они ушли? Но в таком случае, как мы найдем их? А, не беда, встретимся... Я отгоняю эти мысли, лениво шевелящиеся в моем мозгу. Наступает полная апатия. Рядом со мной полулежит моя любимая девушка и от этого мне уже спокойно и хорошо. Я слышу, как Бобер пристает к Лене, а она тихонько сопротивляется, так, чтобы мы с Наташей этого не слышали. В конце концов Серега отстает, и они затихают, такие же уставшие, как и мы. Мир и спокойствие приходят в этот дом. Как бы весело не проводили время его гости, они все равно люди и им свойственно уставать.
   Моя любимая. Я глажу в полудреме Наташину руку, плечо и прижимаюсь губами к ее шее. Она не отвечает мне, потому что спит. Я зеваю, потягиваюсь и следую за ней в царство морфея. Но в само царство я никак не могу проникнуть, меня не пускают на его границе, и я до утра околачиваюсь там не в силах ни проникнуть за черту, ни уйти вовсе.
   Утром, чуть рассвело, мы уходим из приютившего нас дома. Оказалось, что Строгин и Выскребов ночевали совсем рядом с нами, в соседней комнате, на том диване, который мы с Наташей покинули, чтобы перебраться в первую комнату. Их нашел Бобер и, растолкав, сообщил наше решение перебраться уже на вокзал.
   По пути на вокзал мы проводили девочек до общежития. На пороге я долго прощался с Наташей, которой, впрочем, было не до прощаний. Ее красные, не выспавшиеся глаза говорили за нее намного красноречивее. Я стоял и обнимал девушку, а она безучастно зевала и засыпала. Поняв, что прощание превращается в карикатуру, я поцеловал ее влажные губы и довел до дверей, открыв которые, расстался с Наташей на долгие, мучительные месяцы.
  
   ГЛАВА 9.
   Возвращение к обычной жизни.
  
   Доехав до Москвы на первой электричке, мы перебрались на Курский вокзал, с которого нам предстояло отправиться домой. Поезд наш отправлялся в двенадцать и до этого часа мы, заняв места в зале ожидания, крепко спали, не забыв, однако, выставлять дежурного, который должен был следить за временем. Ровно за сорок минут до отправления, мы на последние деньги, что собрали по карманам, купили провианта на дорогу и за десять минут до отправления уже сидели в своем плацкартном вагоне. Строгин договорился с проводницей, и та нам сразу выдала постельное белье, которое мы расстелили и моментально рухнули кто на верхних полках, кто на нижних. Нас уже не интересовали, входящие пассажиры, провожающие и проходящие по вагонам якобы немые продавцы газет, журналов и другой печатной продукции не всегда приличного содержания. Мы спали крепким здоровым сном молодых людей, уставших и не спавших накануне. Нас не мучил пока голод, к которому мы за несколько лет привыкли и научились с ним бороться.
   Колеса стучали, мимо в окнах вагона проносились города и веси, а мы спали и были счастливы оказаться в комфортных условиях плацкарта. Нам не нужны были ни купе, ни СВ. Иногда я просыпался и недолго смотрел на столбы, с бешенной скоростью проносящиеся мимо. Монотонный стук колес о стыки рельсов, плавное раскачивание вагона на ходу вновь закрывали мои глаза, и я снова крепко засыпал. Мое сердце пока не болело от нестерпимой тоски по любимому человеку, оставленному где-то далеко в затерявшемся среди густых лесов городе. Я спал и пока радовался своему возвращению к обычной привычной жизни, радовался скорому отпуску и встрече со своими товарищами, у которых будет, что рассказать о своих похождениях на стажировке.
   Вечером мы проснулись почти одновременно от острого чувства голода. Бобер, как напарник и последователь Вадьки, заведовал и у нас провизией. Он достал из сумки кирпич белого хлеба, килограмм вареной колбасы с жирком и несколько пачек печенья, - это все, на что у нас хватило денег. Правда, мы, конечно, отложили на белье четыре рубля и пару рублей на чай и непредвиденные расходы. Чай, благо мы могли пить на протяжении всей поездки. Колбасы нам хватило только на один раз, хлеба на два. То есть на завтрак мы доели черствые куски хлеба, запивая их чаем. Но мы не горевали. Нам оставалось только продержаться до вечера, а там и конец пути.
   Приблизительно часов в одиннадцать к нам заглянул боец-дембель. Я и раньше видел, что делают из формы увольняющиеся в запас срочники, но этот превзошел всех. Его погоны были украшены бахромой, скорее всего от театральных занавесей, словно это эполеты прошлого века, от второй сверху пуговицы кителя к правому погону тянулись низко свисая почти до пояса богатые, толстые аксельбанты. На швы рукавов были наложены золотые плетения, какие обычно носили гусары, я не рассмотрел из чего они были сделаны. В довершение ко всему на его штанах, как на брюках у генералов красовались лампасы. Правда, отчего-то белого цвета, видимо для этой цели им использовались чистые простыни. Заметив нашу форму, он задержался и подмигнул Бобру. Серега не обратил на него никакого внимания. Тогда боец подошел к нему вплотную и громким шепотом, таким, что его услышал и я предложил выйти с ним в тамбур.
  - На фига? - не понял его Бобер.
  - Есть два пузыря...
  - Да? Ну, пойдем, выйдем, - Серега обул тапочки и пошел за дембелем.
   Он вернулся почти сразу и один. Молча сел на свою кровать и расхохотался.
  - Два пузыря! Я-то думал водки, коньяка, на худой конец самогонки!
  - А тебе что предложили? - спросил я, свешиваясь сверху.
  - Два пузыря "Шипра"!
  - Что ж ты отказался? - спросил Выскребов.
  - Я не опустился до такого еще!
  - Зря не согласился! - пошутил я. - Так бы рассказал нам о букете...
  - Хочешь я ему предложу тебя в собутыльники?
  - Не! Я с незнакомыми не пью! - сказал я, намекая, на его быстрое согласие выпить с первым встречным.
  - Да я и пошел-то только из интереса, - стал оправдываться мой товарищ, но мы уже закрыли эту тему.
   Я удобно улегся на спине и стал смотреть в потолок. Вагон раскачивался, по нему стали интенсивно ходить пассажиры то в одну сторону, то в другую. Отчего-то мне подумалось о том, что и в жизни нам встречаются люди, с одними мы идем некоторое время вместе, другие, пожав руку убегают вперед, третьи отстают. Вот нам уже осталось совсем немного учиться, а что потом? Сохраним ли мы дружбу? А любовь? Не пройдет ли и она также, как и эти люди, спешащие в вагон-ресторан? Что там в Калинине сейчас делает Наташа? О чем она думает? Не забыла ли меня? Колеса стучат, хлопает дверь в тамбур, проводница извещает о приближающейся остановки. Дорога. Глаза мои закрываются, и я вновь засыпаю.
  
   * * *
  
   У меня два дня до того, как возвратиться в училище. Приехав, мы договорились явиться в казарму не сразу, а через несколько дней, в числа, соответствующие документальному окончанию стажировки. Не имело смысла терять драгоценные денечки на тупое сидение в казарме и на выспрашивание увольнения у отцов-командиров, когда мы сами могли себе его устроить, даже не увольнение, а сверх короткий, но отпуск. К третьему курсу у каждого из нас в городе было место, где он мог провести время, не заботясь ни о пропитании, ни о крыше над головой. Кто-то был знаком с девушками, которые с удовольствием размещали мальчиков в своих квартирах или комнатах в общежитиях, у кого-то в городе проживали родственники, кто-то останавливался у своих друзей из местных. В общем это не Калинин и каждый из нас не стремился на свою железную койку, пусть даже под надежной крышей, где кормят, поят и спать укладывают. Атрепов сделал нам документы тем числом, которым должна была заканчиваться наша стажировка. Правда он десять раз переспросил нас о планах и не собираемся ли мы вернуться в родные стены раньше. Только после наших убедительных заверений в том, что мы собираемся войти в училище не раньше указанного им числа, он поставил дату окончания, взяв с нас слово не проболтаться. Билеты для отчета нам сдавать было не нужно, поэтому вычислить истинный день прибытия никто не смог бы. Уже на вокзале мы пожали друг другу руки и договорились ровно через два дня встретиться за сто метров от училища, так, чтобы войти на проходную одновременно.
   Выскребов решил смотаться на эти два дня домой, благо до его города был всего час езды на автобусе. Женька отправился к родственникам, а Бобер - к подруге, проживающей рядом с училищем в однокомнатной отдельной квартире. Я не знаю, какие у них были отношения, но, думаю, что Серега к ней ничего серьезного не испытывал. После того, как я увидел его на стажировке последовательно с тремя девушками, я понял, что он не скоро остепенится.
   Дома я уже через час стал прежним. Родные стены творят чудеса. У меня возникло такое чувство, будто и не было не только этого месяца, но всех трех лет жизни вне дома. Я побродил по комнатам, родители отсутствовали, был разгар рабочего дня. Я переоделся, поел, поговорил с родителями по телефону, обрадовав их своим благополучным возвращением, и вышел во двор. Усевшись на лавочку, я стал ждать своего медицинского друга. Было жарко и день выдался хорошим. За месяц, проведенный в средней полосе я уже забыл, что такое жара. Слабый ветерок еле заметно обдувал мое вспотевшее тело, хотя я сидел в тени деревьев.
  - Привет! Как съездил? - я жму руку своему другу детства. Он появляется внезапно, поскольку я сижу с закрытыми глазами.
  - Нормально... устал...
  - Что так? - лениво спрашивает он.
  - Что-то всего столько приключилось...после размеренной жизни по уставу, это довольно тяжело.
  - И зачем ты поперся в военное училище?! - не перестает удивляться мой друг.
  - Захотелось...
  - А! Ну, тогда конечно...
   Мы сидим молча и нам не нужны лишние слова, чтобы передать наши чувства. С четырех лет мы вместе, знаем друг друга от и до. Мы понимаем все и без слов.
  - Когда обратно?
  - Завтра вечером.
  - Что будешь делать?
  - Не знаю...отдыхать. А у тебя как?
  - Горохова отчислили.
  - За что?
  - Поймали в Москве у американского посольства.
  - О, как! А что там он делал? Бомбу подкладывал?
  - Просил политического убежища.
  - Дали?
  - Нет, передали милиции.
  - А потом?
  - На комсомольском собрании исключили из комсомола, а затем и из института отчислили.
  - А что он забыл в этой Америке?
  - Говорит, что хотел организовать рок группу.
  - Музыкант что ли?
  - Нет! Деловой человек!
  - Он игру-то придумал?
  - Да...
  - Продал?
  - Нет.
   Мы продолжаем сидеть и вновь замолкаем на некоторое время. Я никуда не спешу, и он тоже. Двор пуст. Полдень. Через двадцать минут во двор входит Серега. Он живет в соседней пятиэтажке и на два года младше нас. Я бросаю лениво на него взгляд, но вдруг замечаю какую-то необычность в его поведении и походке. Он странно подпрыгивает на ходу, потом через шагов десять, пятнадцать останавливается и трясет головой, что-то бубня себе под нос. Потом вновь продолжает свой путь тем же образом и вновь все повторяется. Я уже с интересом слежу за ним. Мне кажется, что он стал совсем ненормальным. Он нас не видит, и мы не зовем его. Странное дело, но я раньше не замечал за ним такой странности, он всегда был обычным, нормальным парнем.
  - Что с ним? - спрашиваю я будущего врача.
  - С ним-то? Все в порядке.
  - А что он так себя странно ведет?
  - А! ты о его походке! От армии косит! Между прочим, неправдоподобно.
  - Так его еще не призвали же, значит неплохо косит.
  - Там, возможно, не только в этом дело...
  - Он поступил куда-нибудь?
  - В "политех" в прошлом году.
  - Значит в "политех" взяли с ненормальностью.
  - Так у него приступ начался недавно. Пред весенним призывом.
  - Как думаешь, долго ему предстоит играть роль чудика?
  - Думаю долго.
  - Да, потерян для нас он!
  - Думаю, да...
   Наш дружок проходит мимо, так и не заметив своих друзей детства. Он исправно играет роль, так что никто не упрекнет его в том, что он косит от армии только во время медицинских осмотров, он хорошо вжился в свою роль. Мы продолжаем лениво наслаждаться прохладой тенька и легкого ветерка. Жизнь прекрасна в любых ее проявлениях. Даже простое сидение в теньке может доставить настоящее удовольствие.
  
   * * *
  
   Я иду вверх по улице Ленина к Стасу. Он мне позвонил из дома. Они тоже вернулись со стажировки, но только на день раньше. Также, как и мы они разбежались на сутки, договорившись о месте и времени встречи. Улица Ленина между моим домом и домом Стаса идет под углом чуть ли не тридцать градусов. Она здесь сплошь застроена одноэтажными кирпичными и из желтого известняка домиками. Вдоль проезжей части плотно растут пирамидальные тополя, устремляющиеся ввысь на фоне низких крыш. Тротуар узкий и весь покорежен корнями различных деревьев, асфальт то там, то здесь приподнят и весь в трещинах. В детстве мы бегали по этой улице и собирали шампиньоны, коих росло очень много. Бывало мы могли собрать до ведерка белых грибных "дворняжек". Машин мало и только один раз меня обогнал старый желтый "лиаз" с номером "пятнадцать". Мне, конечно, можно было проехать одну остановку, но я предпочел подняться пешком. Я никуда не спешу и просто иду, наслаждаясь воздухом детства, свободы и печали.
  - О! Привет! - окликает, видимо меня, поскольку рядом никого больше нет, женский голос. Я поднимаю от асфальта глаза и вижу перед собой Леру. Она в легком сарафане, все пышущая молодостью и зовущая к телесным утехам.
  - Привет! Как ты здесь оказалась? - задаю я праздный вопрос, просто не зная, что сказать.
  - По делам. А ты уже со стажировки вернулся?
  - Да, вчера вечером...
  - Когда за забор пойдешь?
  - Завтра.
   Она улыбается и не знаю как, но манит меня к себе. Ее жесты, взгляды, улыбка, - все говорит о ее желании.
  - Может пойдем ко мне? - наконец решает она предложить мне в лоб, видя, что я делаю вид, что не понимаю ее.
  - Когда?
  - Да хоть сейчас! Я забегу на минутку к подруге и пойдем. Дома никого, мои уехали...
   Во мне не загорается никакого желания. Я сразу думаю о своей Наташе и невольно сравниваю этих двух девушек. Безусловная победа принадлежит моей Наташе. Но я не хочу обидеть Лерку.
  - Извини, но я не могу... - выдавливаю я из себя.
  - Ну, тогда вечером, когда освободишься! - она так и не понимает причину моего отказа, считая, что я просто сейчас занят.
  - Извини, но и вечером ничего не получится...
  - А что случилось? - Лера насторожилась.
  - Понимаешь, я там... на стажировке..., ну, в общем у меня не получиться... - я никак не могу найти благовидную причину своего отказа.
  - Что там случилось?
  - Ну, в общем... я стал импотентом! - внезапно вырывается у меня.
  - Что?! - хохочет Лера.
  - Стал импотентом! - уверенно подтверждаю я свое заявление.
  - А! - девушка перестает хохотать и недоверчиво смотрит на меня. Конечно, она все поняла. Поняла, что я ей вру потому, что не хочу к ней прикасаться. Она обижена и обескуражена. - Ах, вот оно в чем причина... Ну, ладно, лечись... И, если все восстановится, то ты знаешь, как меня найти! Я буду очень ждать тебя!
   Она стоит и не смеет уйти. Я тоже стою, пытаясь быстро сообразить, что мне делать дальше. Я не переживаю по поводу своего вранья, но мне не хочется выглядеть вруном, поскольку чувствую, что Лера мне не верит.
  - Хорошо. Обязательно позвоню, - обещаю я, хотя опять знаю, что вру. Я больше не встречусь с ней и не дотронусь до ее зовущего к себе тела.
  - Ладно, пока! - она машет мне ручкой и делая вид, что ничего не произошло, уходит вниз по улице. Я еще некоторое время стою, провожая ее взглядом, смотрю, как поднимаются легкие полы ее сарафана. Потом сбрасываю с себя все чувства неудобства и стыда за свое вранье, и продолжаю свой путь вверх по улице.
   Вот и закончилась эта глава в моей жизни, я перевернул последнюю страницу, но я уже читаю следующую, а эту, уж так получилось, я прочел немного позже. Жизнь, она не книга, в ней нет строгого разграничения на главы. Она течет плавно и непрерывно, ее нельзя закрыть и отложить в сторону до лучших времен, до нужного настроения. Она сама создает настроение, которое потом может длиться долго, а может закончиться уже через час. Мы идем по жизни, листаем страницы, но никогда не сможем перелистнуть их вперед, посмотреть, что там, о чем идет речь и потом вновь вернуться на оставленную страницу. Это можно только в книге, когда читаешь чужую жизнь. Можно остановиться, оглянуться, передохнуть, осмыслить прошедшее, возможно, решить, как поступать впредь, но и это только теоретически. Мы не властны ни над собой ни, тем более, над жизнью. Она ведет нас, а не мы ее. Она предоставляет нам, как кажется, шанс пойти в нужном направлении, но и это иллюзия, страшная иллюзия жизни, обман, припасенный для каждого из нас. Стоя у камня мы вроде выбираем тот путь, который хотим, но не знаем, что все равно путь приведет не туда, куда написано, а туда, куда предназначено свыше. Нам только кажется, что мы можем что-то изменить. Да, на час, на день, на неделю, мы меняем свою жизнь, но она словно упругий стальной прут, сколько его не гни, не изгибай в разные стороны, он все равно в итоге выпрямится. А мы пойдем туда, куда, возможно и не хотим, но туда, куда нам предписано.
   Я иногда задумываюсь, а если бы я не поступил бы в военное училище, как сложилась бы моя жизнь? Если бы не поехал бы на стажировку со Строгиным, что тогда было бы? И ответ напрашивается сам собой. Ничего бы не изменилось. Рано или поздно, я бы пережил все то, что я пережил. Ничего мы не можем изменить в своей жизни...
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"