Он не отвечал уже на шестой звонок. Такси подъехало к дому, и я выскочил из него, до того, как водитель назвал цену, сунув ему крупную купюру. Я поднимаюсь на 3 этаж и открываю дверь своим ключом. В конце длинного коридора заметен свет.
- Пап?
Ответа не последовало, я бегом направился вглубь комнаты. Старик свесился безжизненной массой с кресла. Я подскакиваю к нему, что бы проверить пульс.
-Бааааа,- он пугает меня своим хриплым криком. От него я падаю на спину, роняя стоящую на столике чашку. Она с глухим стуком падает на ковёр и раскалывается на три части. Старик заходится смехом. Он хохочет пока сухой кашель, не прерывает его. Судорожно хватая ртом воздух, он продолжает смеяться. Похоже, что он пытается выдавить из себя все, что только в нём есть, пока, наконец, не заходится хрипом. Его рука судорожно нащупывает кислородную маску. Прижимая её к лицу, он дышит часто, поверхностно, его лицо искажает мука, но глаза его по-прежнему смеются.
-Пап, это не,- он обрывает меня, отнимая от своего лица маску и выдыхая весь скопившийся в лёгких воздух, кричит:
-Сосунок!
Снова заходясь смехом, переходящим в хрип он возвращает маску к своему лицу. Несколько минут мы сидим в полной тишине, нарушаемой тяжёлыми хрипами отца, он в кресле, я на жопе, всё ещё не пришедший в себя.
Таков мой отец. В школе у нас было задание описать человека 3 словами, спустя вот уже много лет, отца я не смогу описать даже десятком слов. Человек, сколотивший себе состояние на информации, он стал нарицательным персонажем ещё при жизни. Казалось бы, нет такой отрасли, к которой он не приложил руку. Ещё 5 лет назад он внушал ужас своим конкурентам, и покорный трепет людям, работавшим под его руководством. Теперь он скорей был похож на высохшую мумию, которая внезапно ожила и мучила всех до кого могла дотянуться.
-Почему ты не берёшь трубку?
-Я своё отжил. Мне звонит только родня и изредка мои старые друзья, они надеются, что смогут засунуть свои морщинистые задницы в дорогостоящие костюмы и прийти проводить меня в последний путь.
- Пап, не говори так!
- А то что? Лишишь меня кислородной маски? Взгляни на меня, я с трудом могу дойти до туалета, а ощущения у меня такие, будто я только что пробежал марафон в числе первых.
-Ты ел что-нибудь? Ты принимаешь лекарства?
-Ничего я не принимаю, будто двенадцать разноцветных пилюль вернут мне молодость и красоту.
-Пойдём на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь поесть.
Я подкатываю к нему инвалидное кресло-каталку. Отец смотрит на меня взглядом глубоко оскорблённого человека.
- Повезут меня только в морг. Пока я на этой земле, свой путь я буду идти своими ногами.
Упёртый маразматик, даже сейчас, находясь одной ногой в могиле, он пытается выжать из этой жизни всё до последней капли. Опираясь о мою руку, он медленно, шаркая ногами, идёт через коридор на кухню, волоча по полу небольшой баллон с кислородом. Как же он исхудал. Истаял буквально на глазах. Быть может, именно поэтому он прятался здесь в четырёх стенах от внешнего мира. Он не желал, что бы его видели таким. Жалким, раскисшим. Он хотел остаться в памяти человеком, который сам строил жизнь и сам принимал решения. Теперь же он вынужден был ждать. Просто ждать пока всё кончится. Я усадил его в большое кресло, предварительно подложив подушки, что бы ему было не так больно сидеть.
- Чего бы ты хотел?
-Воды, дай сначала напиться, и порежь фруктов, только помельче, мне трудно их жевать.
Я ставлю на стол стакан, наполненный водой, и начинаю резать несколько бананов и яблоко, предварительно сняв с него кожуру.
- Этот приходил.
Этот в нашей семье был мой старший брат.
-Привёл свою новую подружку. Бог весть, откуда он берёт их, показывал фотографии из очередной поездки в Италию. Говорил, как сильно любит меня, целовал руку, а сам, должно быть думал, когда я наконец-то помру.
-Не выдумывай пап, он так не думал.
-Тебе-то откуда знать, тебя тут не было.
Старик вдруг замолчал, он долго думал. Я спиной чувствовал, как он буравит меня взглядом, потом он вдруг спросил:
- Хочешь, сделаю тебя единственным наследником?
- Мы уже говорили с тобой об этом.
- Верно, тебе не справится с такими деньгами, ты у нас рохля, весь в мамочку.
Она умерла внезапно, несколько лет назад. Отец до сих пор не пережил эту трагедию. В ту ночь он орал, бил посуду, жёг бумаги. С тех пор, отец, всё реже стал появляться на публике, а через какое-то время и вовсе отошёл от дел, делегируя полномочия группе профессионалов, лишь занимаясь стратегией. И поселился здесь, в четырёх стенах, отрекшись от всего мира. Словно фараон, заточивший себя в гробницу. Мне почему-то всегда казалось, что он винил себя в смерти матери, из-за того, что не был рядом, когда строил свою империю.
- Папа, тебе ещё что-нибудь нужно? Меня вечером ждут, сегодня будет выставка работ одного фотографа, он весьма популярен в наше время.
- Популярность, призрачная материя.
- Разве быть популярным плохо?
- Если бы капиталы строились на популярности, то порноактрисы были бы миллиардерами. Популярность наступает тогда, когда тебя знают больше чем 2 человека, - отец усмехнулся,- сама популярность не приносит ничего, она наоборот обязывает. Словно, своим достижениям ты должен этим бессовестным пройдохам, что так и трутся возле тебя, после того как ты стал знаменит. Они напоминают тебе о своей дружбе, знакоместе, о том, что когда-то вы вместе пили кофе и просят дать автограф или сфотографироваться для их маленького сыночка, который даже не знает, как тебя зовут. Имей под собой основание сын, основание более прочное, чем популярность. Знания, проверенных людей, свои способности, в конце концов. Когда-то всё рухнет и если хочется начать заново, то популярность к тому времени будут не больше чем слово, а люди изберут нового кумира, забыв о тебе. И до тех пор, пока ты снова не станешь популярным, карабкаться наверх тебе придётся одному, и только когда ты взберёшься, тебя вновь окружат "верные и преданные друзья".
Я хотел было возразить отцу, но поразмыслив, пожалуй, согласился с ним.
- Я навещу тебя завтра. Помочь тебе вернуться в комнату?
- Нет, нет, ступай сынок, тут хорошо, да и я вполне могу продержаться на фруктах с этой тарелки. Я всё равно только и могу делать что сидеть, не всё ли равно где сидеть. Да и вечером обещался зайти твой брат. Подожду его.
Я прощаюсь, у меня есть немного времени, что бы добраться до картинной галереи, где проходит выставка работ одного из городских фотографов. Галерея полна, сейчас вход за символическую плату открыт для всех. Через пару часов здесь останутся лишь высокопоставленные гости, что бы купить пару работ, наладить связи, и заключить выгодные сделки. Меня просят сказать пару слов перед началом выставки, после чего фотограф лично ведёт всех желающих по залу и рассказывает им о созданных работах. Он творит в стиле ню. Множество разных девушек в разных сюжетах. Например, полуобнажённая девушка покоится на лапах белого медведя, запертая вместе с ним в ржавой клетке. Её рыжие волосы и зелёные, живые глаза создают поразительный контраст с белым мехом животного и общей угнетённостью атмосферы. Я несколько отстаю от общей массы и останавливаюсь, что бы самому посмотреть на каждую работу в отдельности. Я получил великолепное образование, но, увы, моя фамилия была значительно ценнее, чем превосходный диплом.
Людей принято считать идиотами. Из-за их низких вкусов и не желания развиваться, потребляя самое простое и доступное. Даже сейчас вы посмотрите на небольшую группу людей, чуть с ленцой передвигающихся от одного стенда к другому и увидите, что почти все они пялятся на обнажённые женские тела, даже не предавая значения всему остальному. Но ведь это ню скажете вы, на что, же тут ещё смотреть? Искусство продаётся и покупается, широким массам легче впарить обнажённых баб, чем пейзажи и натюрморты. Люди не идиоты, они просто не готовы искать что-то иное в работах, смотреть глубже, понимать общий смысл. Но это не самое страшное, страшнее, когда они пытаются найти что-то иное в абстракциях, картинах, не имеющих никакого смысла. Ломая свои мозги они, в конце концов, приходят к выводу, что ничего не понимают, но боятся в этом признаться самим себе, и тут же нарекают работу шедевром, ведь в ней так много скрытого, таинственного.
Фотограф благодарит пришедших и прощается с ними, выставка закрывается, но только не для тех, кто приглашён на "афтерпати". Приглушаются тона, включается музыка, подаётся шампанское и практически все работы скоро будут распроданы в частные коллекции. Здесь собираются критики, бизнесмены, художники, фотографы, словом те, кто может себе позволить одну из таких работ. Узкий круг лиц, человек 50, может чуть больше. Они фотографируются, общаются. Я вылавливаю несколько человек, что бы обменятся с ними парой слов. Их мнение я ценю. После нескольких коротких диалогов, становится ясно, что выставка имела успех. Улучив момент, я отвожу фотографа, создателя этой коллекции, несколько в сторону и шепотом говорю ему, что цены можно увеличить почти вдвое и называю несколько наиболее успешных работ, на которые цены можно взвинтить ещё выше. Одну из таких работ я описывал ранее. Она называется: зверь, девушка, клетка. Какое мне дело, за сколько будут проданы фотографии? Я имею с суммы продаж свой процент. Теперь вы понимаете, почему не нужно иметь большое количество людей понимающих искусство? Им будет сложнее что-то продать. Перед аукционом меня просят сказать несколько слов: я говорю что-то о художественной ценности, замыслах, перспективах развития. Через полчаса состоится аукцион. Я редко на них присутствую, так как от меня там больше ничего не зависит.
Она появилась внезапно. Просто опоздала. Фотограф обнял её и представил гостям, там самая модель с фотографии. Я знаю многих девушек работающих в стиле ню. Они считают, что чем больше они открыты, тем больше у них шансов заявить о себе. Её я видел впервые. Чёрное обтягивающее платье, элегантные туфли, жемчужное ожерелье на шее, рыжие волосы и зелёные глаза. На ней почти не было макияжа, лишь слегка очерчены контуры губ и глаз. Девушка производила потрясающее впечатление. Поэтому я осмотрел присутствующих, что бы убедиться, что она нравится не только мне. Многие оценивали её самым непристойным образом. К сожалению, она была частью коллекции, возможно, самым дорогим её экспонатом, и сейчас, фактически, начинались торги. Именно в эту секунду началось её восхождение в мире искусства. У неё была потрясающая возможно сделать себе головокружительную карьеру, и эту возможность она не упускала, демонстрируя румянец и чарующе-кокетливый взгляд.
Постепенно она знакомиться со всеми, находящимися в этом зале. Формальное знакомство, что бы уважить всех присутствующих. Очередь дошла до меня. Она представилась.
- Буду с вами откровенен. Вы знаете, кто я, кто мой отец. Сейчас он при смерти. Когда он скончается, я не унаследую его состояние, всё что останется от него мне, это фамилия. Если вы хотите сделать карьеру, вам лучше поискать кого-нибудь ещё. С вашими данными вы сделаете это очень быстро. Сразу исключите вон тех двоих, им нравятся мужчины.
Возможно, я ответил ей несколько грубо, но я устал, от того, что каждая модель пытается меня склеить. Она несколько секунд разглядывала меня с любопытством.
- Мне хотелось бы узнать ваше мнение по поводу одной из работ.
Я был несколько удивлён её реакцией. Девушка взяла меня за руку и подвела к одной из выставленных фотографий. Она называлась: за секунду до.... На фотографии была запечатлена девушка, сидящая на стуле, её нога была прикована цепью к полу. Цепь натёрла ногу, и поэтому были видны кровавые следы. Белый халат слегка падал с плеч, обнажая грудь. В кадре была рука человека, в которой он держал некое подобие тесака занесённого над головой. Девушка пыталась прикрыть руками лицо.
Я не верил её страху, он был искусственным, через секунду её жизнь оборвётся, но всё что она могла изобразить, это некое жалкое подобие ужаса. Её руки не были напряжены, лишь были слегка вытянуты перед собой, словно она пытается оттолкнуть от себя слишком навязчивого кавалера, а не маньяка, который вот - вот лишит её жизни. Лицо же было больше похоже на маску, которую подгоняли под рамки страха и ужаса. Открытый рот, широко раскрытые глаза. С тем же успехом, девушка могла изображать удивление, смотря на новую коллекцию дорогих платьев. В удобной студии невозможно создать настоящие эмоции. Трудно творить ужас в перерывах между кофе и нанесением макияжа. В студии нет настоящих эмоций. Самые настоящие эмоции это сюжеты из реальной жизни, не отретушированные графическими редакторами и не приукрашенные макияжем. Мать, которая хоронит своего сына. Парень, что держит через клетку лапу своего старого пса, которого вот-вот усыпят. Девушка, что застала своего парня с любовницей. Зрители, следящие за летящим мячом в баскетбольную корзину, на последней секунде игры при равном счёте. Тысячи настоящих эмоций. Мне никогда не было понятно, зачем нужно имитировать их. Модели это ведь не актёры, которые вживаются в образ, они скорей манекены, которые стараются выглядеть лучше перед человеком с большим фотоаппаратом.
- Мне не нравится эта фотография, она не настоящая. Точнее модели не удалось передать настоящие эмоции, таково моё мнение.
В кармане задребезжал телефон, я извинился.
Пришедшее сообщение гласило: отцу при смерти, постарайся приехать.
Гостей просят пройти в небольшой зал, куда постепенно сносят почти все выставленные фотографии. Торги начались. Я же поскорей спешу покинуть галерею, что бы успеть к отцу. Из-за пробок я сильно задержался. У подъезда толпятся несколько человек. Стоит автомобиль скорой помощи. Я буквально несусь по ступенькам в квартиру, на входе дорогу мне преграждают дорогу несколько мужчин в белых халатах.
Осознание того, что всё кончено, прокрадываются в твою голову постепенно. Несколько секунд ты ещё пытаешься сопротивляться, но сидящий на полу брат, обхвативший голову руками, стоящие рядом врачи, потупившие взор выносят окончательный вердикт. Я опоздал. Отец скончался.
- Пустите меня, пожалуйста, я сын.
Слово, пожалуйста, прозвучало как-то неестественно, словно было сказано кем-то со стороны, но не мной. На ватных ногах я иду через длинный коридор в комнату отца, где был всего несколько часов назад. Он лежит на кровати, словно, ему наконец-то удалось на несколько минут задремать. Я встаю рядом, чего-то жду.
- Ну, давай же,- говорю я шёпотом,- почему ты молчишь? Ты должен напугать меня. Как раньше.
Моё лицо искажает гримаса. Мой рот кривиться в злобной усмешке. Жаль, рядом нет фотографа, получился бы прекрасный снимок. Настоящий. На тумбочке рядом с кроватью стоит открытая баночка с какими-то пилюлями. Когда я был у отца несколько часов назад, они все стояли ровным рядом и были запечатаны, отец даже не притрагивался к ним. В баночке не было, наверное, трети таблеток. Я подхожу к врачам и узнаю, в чём дело. Оказалось, что отец наглотался таблеток, как только брат ушёл в туалет. Отец даже не захотел ждать прихода смерти, предпочитая самостоятельно принять решение об окончании жизни. Даже умирая, отец заставил меня восхищаться им. Я не знаю, почему он так сделал. Возможно, ему было страшно, больно. Может быть, и то и другое, он никогда не жаловался, стоически всё переносил. Всё что я сейчас мог, это уважать его решение.
В голове всё плывёт. Я опустошён, раздавлен. Я корю себя за то, что задержался на этой чёртовой выставке, вместо того, что бы быть здесь. Брат стоит в коридоре и отдаёт какие-то указания, кажется, он пришёл в себя раньше, чем я. Он отправляет меня домой, сказав, что самостоятельно закончит все дела. Я благодарен ему, от меня сейчас было мало толку. Меня тошнит, я скорей спешу покинуть эту душную гробницу моего отца.
Невысокий, небритый человек в суконном пиджаке и потертых брюках стоит около подъезда. Он подходит ко мне и выражает своё соболезнование. Он журналист. Не прошло ещё и двух часов, как умер отец, а стервятники слетаются на пир, что бы урвать эксклюзивную информацию. Он, не церемонясь, идёт внутрь, такую сенсацию он не может упустить. Наутро все газеты будут пестрить заголовками о смерти отца.
Я вызываю машину и еду домой. Открывая дверь своей квартиры, луч света освещает тёмное помещение. Я снимаю обувь и, не раздеваясь, падаю на кровать. Я в оцепенении. Не знаю, сколько прошло времени, пока входная дверь, открытая ключом снова не распахнулась. Из темноты меня вырвал вспыхнувший в комнате свет. На пороге стояла она. Девушка, с которой мы продержались почти два месяца. Ещё день и будет два месяца. Кроме шуток, все мои осознанные отношения никогда не переступали рубежа в 2 месяца, это какое-то проклятье, и я искренне надеялся, что с ней всё получиться. Не получилось. Она скидывает свою куртку на кресло и включает свет:
-Ты, уже дома? Я думала, ты будешь на выставке допоздна, кстати, как всё прошло? Тебе привет от девчонок, мы только что из кафе, я принесла тебе шоколадный чизкейк. Хочешь? Зая, я снова растратила все деньги, ты не одолжишь мне немного?
Меньше всего мне сейчас хотелось трёх вещей: света, еды и её.
- Почему ты не отвечаешь? Ты что не хочешь со мной общаться? Почему ты лежишь в одежде, ты заболел что ли?
Я молчал не в силах даже пошевелиться. Её односторонний монолог приобретал угрожающий тон. Всё что я смогу из себя выдавить было: привет.
- И всё? Это всё на что ты способен? Неужели ты пьян? Ну, отлично, только и знаешь, что шататься со своими фотографами и пить.
- Ты ведь знаешь, я не пью, вообще, просто плохо себя чувствую, ты не могла бы меня не трогать?
Я мог почувствовать, как изменилась мимика на её лице, сначала это было удивление, потом обида, а потом ненависть.
- Так значит, может быть мне вообще уйти, сегодня, между прочим, вторник, а мы договорились, что по вторникам проводим время у тебя, и, это была твоя идея...
Она что-то говорила, сначала я вслушивался, а потом её слова просто превратились в фон, назойливый фон. Через несколько минут я осознал, что она кричит и ревёт. Я сажусь, затем встаю и смотрю на неё. Она что-то продолжает кричать.
- У меня отец умер.
Ещё несколько секунд слышится её непрекращающийся поток слов, но постепенно он замедляется, и она, наконец, умолкает. Наступает тишина, впервые с того момента как она пришла. Она снова удивляется, потом на её лице, на мгновение появляется тень задумчивости.
- Значит теперь ты наследник?
Лучше бы она кричала, билась в истерике. Лучше бы она била посуду и ревела. Лучше бы её никогда не было в моей жизни. В такие моменты, когда девушка переступает грань, в голове любого парня начинают крутиться разные сценарии, в которых мы готовы удавить девушку собственными руками. Мир словно сужается до интерактивного действия направленного на неё. Возникают вопросы, что делать дальше? Бить её руками, до тех пор, пока она не потеряет сознание, что бы она наконец-то поняла, какую боль она причиняет своей глупостью, или просто отвесить её смачную оплеуху и уйти пить чай. Конечно, можно было бы ей ответить, завести диалог и пойти есть этот кошмарный пирог, названный чизкейком. Конечно, можно было бы проявить выдержку и не сорваться. Конечно, можно было бы спасти наши отношения. Но только не сегодня.
- Знаешь что, зая, иди к чёрту.
Она взрывается потоком отборной ругани и проклятий, а я хохочу ей в лицо. Она хлопает дверью и уходит. В комнате "виснет" оглушительная тишина. Я даже не знаю, что труднее вынести, её бесконечный поток слов, или же эту мертвецкую тишину. В тишине, отягощенный, тяжёлыми мыслями, самое главное не начать сходить с ума. Тишина лишь снаружи, внутри идёт диалог тысячи людей, как на базарной площади. Так решается, как пережить этот момент - труднейший момент в твоей жизни. Я вспомнил, что делал отец, когда скончалась мать, я хотел чувствовать его рядом с собой, делая то же, что и он. Из шкафа я извлёк дорогущий сервиз на 6 персон. Где-то внутри меня здравый смысл подсказывал мне, что сервиз стоит кучу денег и будет неразумно его разбить.
Первая тарелка летит в стену. Её разносит на несколько кусков. Это приносит мне колоссальное облегчение, словно я отвязал от ноги пудовую гирю, утаскивающую меня на дно. Одна за другой, я метаю тарелки в стену, последнюю разбиваю об пол. Из нижнего ящика, я вытаскиваю подарок покойной бабушки, серебряный набор ножей и вилок. Последний раз его доставал отец, когда мама ещё была жива, мы обедали все вместе в этой квартире. Я пытаюсь воткнуть вилки в паркетный пол. Они с гулким стуком отскакивают от него. На глаза мне попадается бейсбольная бита, выполненная из чёрного пластика. Мне подарил её один из дизайнеров. Из кухни я приношу все найденные чашки и расставляю их на полу в ряд, а затем ударом биты, отправляю их в стену, словно играя в гольф. Я не тороплюсь, получая максимальное наслаждение от каждого удара. Прицел, замах, удар. И так пока все кружки не превращаются лишь в груду осколков. Бросив на пол биту, я раскидываю руки в стороны и запрокидываю голову. Стало легче. Хорошо, что бита, не попалась на глаза, когда моя уже бывшая девушка была тут, это могло бы плохо кончиться. Мне хочется выпить. Я не пил уже лет пять может быть шесть, просто бросил, многие посмеивались надо мной, но как оказалось, быть трезвым, когда все сходят с ума от пьяного угара, не так уж и плохо. В моей квартире всегда есть алкоголь, его приносят друзья, что бы потом самим же и выпить. Но больше нет чашек, ни одной, поэтому приходиться пить из горла. Я хватаю первую попавшуюся бутылку, и, открыв ее, делаю несколько больших глотков, а потом ещё и ещё. Вернув её обратно, я иду по осколкам с ванную. Засунув тело под душ, я осознаю, что пьян, удивительно как мало мне надо, что бы напиться, что бы почти всё забыть.
После душа, я иду на кухню, в поисках снотворного. Один из самых неприятных моментов в жизни, когда ты лежишь на кровати и не можешь уснуть, отягощённый тяжёлыми думами. Твой воспалённый мозг, словно издевается над тобой, посылает самые кошмарные видения, которые только могут быть, этого я не выдержу. Поэтому хочу уснуть, как можно скорее. Приняв снотворное, я падаю спать. От пережитого потрясения мысли собираются в длинные сложные предложения, наполненные сотнями воспоминаний. Затем они уменьшаются, превращаясь в десятки образов. Обрывков. Видений. Слов.
В день похорон льёт дождь. Я весел и бодр. Настолько, насколько это возможно для человека, который хоронит своего отца. За мной приходят, кажется это поверенный моего отца, а с ним ещё 2 человека, они что-то вроде эскорта. На улице садясь в машину, я обращаю внимание на то, что с нами едет машина охраны. Меня это несколько насторожило, ведь даже когда отец был на пике карьеры, он всячески отрицал наличие у него охранников. Он верил, что годы кровавого передела прошли, и он живёт и занимается бизнесом в мире с "человеческим" лицом. Нет, отец не был наивен, но я, ни разу не слышал о том, что бы на него покушались, хотя возможно он просто всё скрывал от нас, от меня в частности.
Прощание пройдёт в городе, а затем гроб отвезут на кладбище. Перед открытым гробом, находящимся под навесом и усыпанным цветами, собралось огромное количество людей. Мне даже было трудно их сосчитать. Даже дождь не помешал прийти столь многим проститься с моим отцом. За железную ограду пускали лишь некоторых. Я стоял неподалёку, прячась от дождя под зонтом, и смотрел, как люди подходили к гробу, что бы отдать дань уважения старику. Несколько родственников не больше десяти. Конкуренты и партнёры шли отдельной группой. Сейчас в этом небольшом местечке окружённым решёткой не было никакой вражды, ненависти, старых обид. Люди провожали игрока ушедшего на покой, и, судя по невыносимой тоске в их глазах, одного из величайшего игроков нашего времени. Словно, играя в какую-то игру за одним столом, вот уже на протяжении многих лет, внезапно, отец не сделал очередной ход, и это стало заметно. За столом стало на одного человека меньше. Место опустело. И, хоть, игра продолжается. Она уже никогда не будет прежней. Некоторые довольно пожилые мужчины, подолгу задерживались у гроба, держась рукой за его край и молча смотрели на отца, словно вели с ним незримый безмолвный диалог.
Кто-то обнимает меня за руку. Это она, девушка с той фотографии из картинной галереи. Она смотрит на меня, словно ждёт вердикта, и когда я улыбаюсь, кладёт голову мне на плечо. Мы стоим под зонтом, а нас уже снимают десяток фотографов. Богатейший наследник и молодая модель, я уже предвкушаю, как с наслаждением прочту о себе какую-нибудь гадкую статью в таблоиде.
Дождь заканчивается и из-за облаков, наконец, выходит солнце. На небольшую трибуну поднимается брат, что бы дать прощальную речь, так положено. Спичрайтеры трудились для него пару ночей и это не похоже на прощальную речь скорбевшего сына, скорей на какую-то коммерчески выгодную новость. Брат был похож на оратора, и люди внимали, если кто и должен был продолжить дело отца, то именно мой старший брат. Даже зная об искусстве больше, чем он я бы не смог так убедительно играть горечь утраты и так эффективно делать себе рекламу. Настало моё время, для меня то - же заготовлен текст. Он значительно короче. Я поднимаюсь на трибуну. После выступления брата внимание публики несколько рассеивается. Я не отец и даже не брат, поэтому представляю для пришедших куда меньше ценности. Развернув лист, я смотрю на напечатанный текст. "Умер мой отец, человек, который был для меня не только другом, но и братом, вдохновителем". Это я читать не буду, пусть даже из-за этого акции Доу-Джонса упадут вдвое. Пусть даже меня закидают гнилыми помидорами. Пусть даже никогда я не перешагну планку отношений в 2 месяца. Только не сегодня. Я комкаю лист бумаги.
-Должно быть, отец сказал бы что-то вроде: куча пронырливых людишек, напяливших дорогие костюмы, пришли проводить меня на тот свет, не дождётесь.
Я видел своими глазами, как публика замерла, оцепенела, словно рядом с ними вдруг рванул огромная бомба, и они мысленно ощупывали себя, пытались понять, не застрял ли где-то в них её осколок. Лишь фотографы устремили свои объективы на меня. Все с нетерпением ждали, что я скажу дальше, но я молчал. Я не наслаждался эффектом, не красовался, не набивал себе цену, я просто не знал, что сказать и был буквально ослеплён направленными на меня вспышками объективов.
- За последние 4 года, отца навестили человек двадцать. Когда он умер на похороны пришли несколько сотен человек. Мёртвым отец оказался намного ценнее, чем живым. В комнате отца, больше похожей на склеп, висит всего 5 фотографий в рамке: первая - его друзья и его первый заработанный миллион, задолго до моего рождения. Вторая - день свадьбы. Третья - рождение брата. Четвёртая - моё рождение. Пятая - день смерти нашей матери. Мне кажется, что большая часть отца умерла именно тогда. Больше фотографий нет. Я видел отца в день смерти, и он выглядел как обычно. Что бы, не случилось, он всегда так выглядел,- я чувствовал, что голос дрогнул. Все кто помнит моего отца, знал его, работал с ним, жил его идеями, почтите его минутой молчания.
Когда я спускался с трибуны, толпа молчала. Изредка щёлкали вспышки фотокамер, они вообще никогда не умолкают, словно мы всегда находимся в объективе какого-то сумасшедшего фотографа, который имеет способность запечатлеть уход каждого из нас.