Калвер Юлиан Юрьевич : другие произведения.

Мы из стройбата. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стройбат, продолжение, часть вторая, почти лирическая
отрывок
  
  ................Капитан Самосвалов только-только закончил развод губарей по работам, строевым подготовкам и карцерам, принял и распределил по камерам свежих, сегодня привезённых, нормальных, перепуганных, артиллерийско-авиационно-пехотных aрестантов с которыми всё так просто, понятно и приятно, гав - лежат, гав - стоят на ушах, а не таких безымянных, отравленных алкоголем уродов, какие были вчера, и теперь, прибывая в добром расположении духа, стоял на крыльце и с особым удовольствием курил. С особым, потому что сигареты были не его, а трофейные, 'Родопи' с коротким фильтром, только что при обыске лично отобранные вчера заступившим начальником караула у толстого азербайджанца - по мелочи проштрафившегося хлебореза из инженерного полка.
  - Товарищ капитан, телефон! - сказал вышедший на крыльцо этот начальник караула, от глубоких вертикальных морщин возле рта и близко посаженных маленьких козьих глазок постоянно имеющий глуповатый и свирепый вид капитан Ивантеев, ротный из батальона химической защиты.
  В отличии от хитренького, суетливого и пронырливого Дрозда капитан Ивантеев, по крайней мере на вид, был тупой, настойчивый и обстоятельный. Его старый китель от длительного и бережного ношения был какой-то матовый, и не защитного цвета, а странного, бледного, салатно-серого.
  - Выше ногу поднь-я-ать! - строго гавкнул с крыльца капитан Ивантеев на стоящих под стеной, выстроенных в одну шеренгу полтора десятка губарей под руководством тощего застиранного сержанта-химика отрабатывающих строевые приёмы уже давно стоя на одной ноге и держа вторую перед собой максимально далеко, высоко и долго.
  - Выше-е! Товарищ капитан, телефон, - капитан Ивантеев своей настойчивостью оторвал от курения и рассматривания его бледного кителя пускающего дым Самосвалова.
  - Да? Иду, - сказал задумавшийся Самосвалов, а потом удивлённо переспросил: - А где телефон? Какой телефон?
  - В вашем кабинете звонит телефон, - голосом иезуита сказал начкар, - и я считаю своим долгом вам это сообщить. - И он, для убедительности, приложил руку к новенькой фуражке, которая своими яркими красками издевательски подчёркивала убожество его кителя.
  - А, в моём кабинете? Тогда иду.
  Самосвалов докурил, и не торопясь поднялся на второй этаж. От момента, когда капитан Ивантеев сообщил Самосвалову о звонке, до момента вхождения того в кабинет прошло минут пять. Странно, но телефон до сих пор звенел.
  - Кто же это там такой настойчивый? - войдя и остановившись в нерешительности возле дверей, сам себя спросил начальник губы, - может, трубку не брать? Пусть думают, что меня нету...Ы! - Вдруг его глаза загорелись. - Неужели это Машка? - Самосвалов даже заулыбался своим мыслям. - У, кобыла, неужели передумала?
  Он, пребывая в половом возбуждении и почти уверенности, что звонит рыжая, роскошная Машка, расталкивая ногами так некстати оказавшиеся на дороге стулья, побежал к стоящему на дальнем конце стола телефону. Машка последнее время удачно заменяла собой и своей жилплощадью оставленную после очередной поимки жены в постели с солдатом семью и квартиру. Заменяла, но недавно взбрыкнула, заявив, что отныне путь в её жильё и постель лежит только через ЗАГС, к чему отправленный в общежитие для холостяков инженерного полка Самосвалов был очень не готов...
  'А раз не готов, то пошёл он вон, подлец, кобель и сволочь, и что ему звонить она больше и не будет, и никогда', - вспомнился вдруг Самосвалову смысл прощальной Машкиной тирады.
  - Неужели всё-таки Машка? - на бегу спросил себя ещё раз начальник губы.
  Чтобы быстрее добраться до трубки он не стал оббегать стол, а с разгону, вытянув руку вперёд, прыгнул к телефону. Смачно ляснув об крышку стола оголившимся животом, он рывком снял трубку: 'Да!'
  В трубке послышалось возбуждённое, со стороны напоминающее баранье блеянье, бормотание. Слегка припухшее праздничное лицо Самосвалова подёрнулось трауром.
  - Дрозд, это опять ты? - тоскливо и разочаровано выдохнул он в трубку, - не долго я от тебя отдыхал. Что? Что? Что?!! Да нахрена они мне тут нужны? - заорал он, - да! Себе оставь! Дезертиров? Никто! Повторяю, не спрашивал никто! И не искал! Не нужны! Ещё раз повторяю, и на хрен не нужны никому!
  В трубке послышалось горячее бормотание переходящее в жалобное повизгивание.
  - Нет! Повторяю, нет! А какое мне дело, кто там у вас на аэродроме? Повторяю, и даром не нужны! И даром! Что значит, не даром? - К малюсеньким лампочкам в туманных глазах капитана Самохвалова кто-то подсоединил батарейку, и они загорелись. - Да? И сколько? Пол литра? О! А спирт у кого? У куска будет? Ну, не знаю. Даже не знаю. А на сколько? До после обеда? Нет, не пойдёт! Нет. Нет! Литр? Мало! Полтора литра? Спирта? Ну, я подумаю. Подумаю. Ну, разве если только до обеда подержать? Нет, не до после, а до до! Да! До! До обеда! Полтора литра... Ну ладно, вези. Полтора литра на дороге не валяются, до обеда потерплю их. Но в двенадцать часов, что б машина была! До двенадцати подержу! Только до двенадцати! Хорошо, вези! Но только до двенадцати, сколько повторять? Алё! Алё! Вот гад, трубку бросил. Когда же он этот спирт привезёт?
  Самосвалов посмотрел на часы. В дверь постучали.
  - Да! - крикнул он.
  - Товарищ капитан! - в дверь заглянул капитан Ивантеев, увидел растянувшегося на столе начальника гауптвахты и его инквизиторское лицо вытянулось по вертикали, - р... разрешите?
  - Да!
  - Там, во двор без разрешения заехал какой-то ЗиЛ с будкой, и старший машины, прапорщик, по роже вижу, редкая сволочь, нахально, извиняюсь, вас требует.
  Самосвалов спрыгнул со стола.
  - Уже заехал?
  - Так точно!
  - И правильно требует. Он мне кое-что привёз. Давайте караульных во двор. Всех! Работа есть. Ёханый Дрозд! Уже тут!
  Капитаны спустились во двор. Возле ЗиЛа стоял угрюмый прапорщик Одеялов с умело подбитым и неумело загримированным глазом, в украшенном жирными пятнами кителе. Самосвалов с крыльца приветливо помахал ему рукой и быстро пошёл к машине.
  - Где? - приблизился, и не теряя даром времени прямо и конкретно спросил он.
  - Что? - сделал своё тупое лицо ещё более тупым кусок.
  - Оно.
  - В будке.
  - Я не о том, я о сладком.
  - Вот тут, - кусок вздохнул, залез в кабину и вытащил две заткнутые полиэтиленовыми пробками бутылки, с этикетками от пива 'Жигулёвское' на них.
  - Не понял! - строго сказал Самосвалов, и пристально посмотрел куску в подбитый глаз, - это всё?
  - Ну...
  - Бубликов нагну!
  Кусок потупился, вздохнул, и достал из кабины ещё одну бутылку.
  - Смотри мне! - Самосвалов взял её, потом одну из тех, что кусок ему выдал сразу, посмотрел через них на свет, сравнил уровень жидкости и нахмурился.
  - Уже поотливал? - строго спросил он, - успел!
  Кусок стал по стойке 'смирно' и сделал глаза испуганными.
  - Не можете вы, куски, не красть, да? Давай сумку какую-нибудь, что мне их, в руках по территории таскать?
  - Нету, - Одеялов растерянно пожал плечами.
  Тогда Самосвалов рассовал две бутылки по карманам брюк, одну засунул в боковой карман кителя, и весь став каким-то надутым, строго приказал куску:
  - Что б в двенадцать часов, как штык, приехал и забрал! Понял? Открывай!
  Одеялов кивнул головой, и побежал открывать дверь будки, а Самосвалов, рискуя порвать, от бутылок в карманах как кожа на барабане натянутые на заднице штаны, мелкими шагами зашёл на крыльцо. Там его уже ждал выполнивший приказ строгий капитан Ивантеев, а внизу, во дворе, на асфальте, тянули лица в небо построенные им по стойке 'смирно' губари и солдаты из караула.
  - Сейчас разгрузим партию нарушителей. Надо их на время закрыть в четвёртую, ясно? - сказал Самосвалов. Ивантеев кивнул. - Интересно, а в этот раз он гавкнет?
  - Кто? - не понял капитан.
  - Он! - Самосвалов уставился на машину.
  - Гав! - в тот же миг раздалось из открытой куском будки.
  Самосвалов подпрыгнул.
  - Вот же ж сволочь, а?
  
  - Где ты шоркаешься, плесень? - заорал, дыша чесноком Самосвалов на едва успевшего вылезти из машины Одеялова, - ты тут должен был в двенадцать часов быть, а уже почти пол первого! Засажу тебя на губу, и гавкать заставлю, тогда узнаешь, как опаздывать!
  - Я там...
  - Там, сям! Будешь перечить - сгною!
  У выстроенных во дворе под стеной, с самого утра занимающихся строевой подготовкой замученных губарей на сухих губах мелькнули улыбки. Это распекание куска слегка отвлекло их от тупого изнурительного идиотизма строевой подготовки, который с раннего утра им организовал начальник губы, и ревностно исполнял капитан Ивантеев.
  - Видел? - Самосвалов рукой показал куску на стоящую прислонённой к стене сорванную с петель входную дверь, - страдаю из-за вас. Эти, подонки ваши, раком передвигаясь, оторвали. Ещё одного припадок скосил. И камеру опять обрыгали! Ужас! Скажешь Дрозду, что он мне за это ещё литр должен. Не стой, как баран, открывай свою будку, сейчас мы тебе их насыпем, и вези куда хочешь. Капитан! - крикнул он орущему на губарей: 'Ногу повыше-е тянем!' - Ивантееву.
  - Я!
  - Очищайте четвёртую. Всех в машину! И не давайте им идти! Возьмите арестованных, и пусть на руках вынесут, что б ни одна сволочь ни за что не взялась и ничего не поломала!
  - Иесть! - прокричал капитан Ивантеев.
  - Прапорщик! Залазь в будку, тебе будут подавать, а ты там складывай. Ух ты! - воскликнул Самосвалов, когда кусок открыл будку, - мясо. Да ещё столько! Дай кусок, на шашлык?
  - Оно мёрзлое, только пилой пилить. Полутуши. На всю неделю получали на продскладе, и задержались потому, что там, перед нами быдло стройбатовское влезло... о! - жалобно вскрикнул кусок, заметив, как с крыльца, слегка замешкавшись в дверях, четверо губарей в его сторону потянули лысого Дикобраза.
  - Залазь, - кивнул на будку Самосвалов, - уложишь их между тушами, пусть на похмелье остудятся.
  Кусок тяжело вздохнул, и полез в будку...
  
  - У, быдло приехало! - сквозь зубы промычал капитан Дрозд, когда ЗиЛ остановился на краю аэродрома, между двух покрашенных жёлтым пигментом складов, и толстый прапорщик Скляров, мешая себе огромным животом, подпрыгнув, открыл дверь будки.
  В тот же миг оттуда сами, без всякого принуждения, выкапываясь из завала, состоящего из людей и разрезанных пополам мороженных мясных туш, начали вылазить страшные, трясущиеся, грязные, похмельные, замерзшие арестанты. Они, едва успев выпрыгнуть из машины, сразу трусцой отбегали к освещённой солнцем стене склада с нарисованной на ней, обведённой в круг цифре три, ложились прямо на асфальт и грелись. Из кабины машины медленно вылез кусок Одеялов.
  - Коля, что с тобой? - для его пышной комплекции необычно тоненьким голоском, всплеснув руками и особо не скрывая радости от увиденного, проблеял прапорщик Скляров.
  - Да, где ты так? - спросил удивлённый Дрозд.
  На этот раз у куска на лбу, между глаз багровела трупная краснота, а под обоими глазами расплескалась синева. Оба глаза были набиты, но один был припудрен, а второй синел первозданной чернильной синевой.
  - Не пойму, - угрюмо проговорил никак не могущий оправиться от загадочного нокаута кусок, - этих скотов на гауптвахте грузил, в будке стоял, принимал, что с земли подавали, а тут порыв ветра, дверь закрылась, в будке на секунду стало темно, как в могиле, и не пойму я, или сам об стену зацепился в темноте, или, - он пожал плечами, - даже не знаю что произошло, но когда дверь открыли, я очнулся, уже лежащий в углу, на тушах, и глаз болит, и лоб, - он трясущимся пальцем показал на греющихся губарей: - Одни неприятности от этих козлов, одни неприятности!
  Если бы Берримор это слышал, он бы искренне обрадовался - значит кулак у него болел не напрасно. Но он не слышал, он страдал от сушняка, головной боли и холода, лёжа на горячем асфальте, и пытаясь от него впитать в себя побольше килокалорий.
  - Осторожней надо быть, - пряча улыбку, сказал Скляров.
  - Да, Коля, ты себя береги, - добавил Дрозд, рассматривая кусковские фонари. - Ладно, болтать некогда. За дело! Короче говоря, после встречи гробов всё начальство расползлось, кто на банкет, кто куда, нету его на аэродроме, но всё равно это быдло надо не выставлять. Пётр Сергеевич, я вам дам Мукосеева с несколькими бойцами, и этих быделов, и давайте, наводите в складах порядок, парашюты переберите. И дело сделаете, и этих животных никто не увидит. Эти козлы пусть внутри уборку делают, а бойцы пусть парашюты переберут, и безнадёжно испорченные в сторону отложат.
  - Надо будет будку помыть, загадили всю! - тихо и жалобно простонал видимо получивший от Берримора дополнительное сотрясение мозгов кусок.
  - Да, Коля, едь на продсклад, разгружайся, а потом позвонишь на вышку руководителя полётов, там дежурит капитан Кочергин, я ему пару этих гнид дам, и он их там высушит, они под его неусыпным оком на солнцепёке будут в вышке стёкла мыть. И пока ты мясо выгрузишь они мыть научатся, потом заберёшь, они и будку помоют. - Дрозд плохо посмотрел на вытянувшегося на горячем асфальте Берримора. - Вот этот мордатый, что плохо прошлый раз помыл, будет мыть и еще один, вон тот, несчастный. А ну, вы, встали!
  - Я не знаю как я мясо на склад сдам, оно всё в грязи, - проскулил кусок. Ему было очень плохо, голова раскалывалась, и он даже пошатывался. - Отпустили бы вы меня, худо мне.
  - Не время отдыхать, Коля, закончим с этими, вот тогда отдохнём. Я чувствую, что сегодня последний день с ними, сегодня всё решится.
  - Что решится? - полюбопытствовал Скляров.
  - Всё! Их будут искать, обязательно будут. Обязательно! А мы уже нашли, и...
  - И я уже нашёл, - кусок Коля потрогал себя за красноту между глазами.
  - Не переживай, Коля, уже скоро победа. Если поощрение заработаю, я тебя не забуду.
  - А если нет?
  - Такого быть не может, не болтай! У Петра Сергеевича возьми ветоши, вон, бери лысого и узкоплёночного, и пусть всё мясо тряпочкой вытрут. Потом чистое на склад отвезёшь. А я забираю тех, двух, и иду на вышку. Так, всё, вперёд! Эй, сволота мордатая, подъём!
  
  На аэродроме было жарко. Ветра не было совсем, солнце пекло немилосердно. Прямо под это пекущее солнце из крытой рубероидом крыши похожего на большой коттедж двухэтажного здания торчала в небо окружённая стеклянными стенами многоугольная комната - вышка руководителя полётов. Внутри неё за широким столом сидел до пупа расстёгнутый, с висящим на заколке галстуком капитан Кочергин. Одним глазом капитан изредка поглядывал на умирающих от жары и хронического похмелья, находящихся с той стороны стекла и медленно его трущих, грязных и измученных Берримора и Пруна, и, наслаждаясь потоком воздуха, который гнал большой вентилятор на потолке, лениво листал толстую подшивку газеты 'Звезда' за прошлый год. Описанные там всякие разные армейские события его абсолютно не интересовали, он просматривал только последнюю страницу, где иногда публиковались турнирные таблицы зарубежных футбольных лиг.
  Капитан сидел в кресле руководителя полётов, но руководителем не был. Кем он был на аэродроме вообще никто толком не знал. По должности Кочергин числился наземным штурманом, и должен был кого-то на что-то наводить. Был должен, но не наводил. Может быть он с удовольствием и делал бы это, но не умел. В школе он учился настолько посредственно, что если бы не папа - авиационный генерал, он никогда б не поступил в военное авиационное училище штурманов, более того, он бы его никогда не закончил. Но папа был генерал, поэтому штурманом Кочергин выпустился, но наземным и неважным.
  Попав по окончании училища в воинскую часть он быстро освоился, обжился, быстро сообразил где что плохо лежит, и очень скоро поймался на торговле керосином. Керосин в ту пору стоил копейки, его никто не мерял, он лился рекой, как вода, на такие шалости, как торговля им никто не обращал внимания, и поэтому чем на самом деле приторговывал Кочергин и на чём попался не афишировалось. Все на аэродроме лишь пожимали плечами, и слушая официальную версию кивали головами: 'Ну, на керосине, так на керосине'.
  А дело действительно пахло керосином, и сильно. Попытки повлиять на следствие отца, уже к тому времени ушедшего в запас генерала, ни к чему не привели. Но папа сыну дал дельный совет - он напомнил, что будучи рослым, черноволосым красавцем Кочергин попал в око засидевшейся в девках дочери командира авиадивизии, давнего папиного знакомого, и этим нужно пользоваться. Хоть она дура и крокодил, но лучше жить с крокодилом на воле, чем без него, но в тюрьме.
  Кочергин долго не раздумывал. Он тут же по нужде пред 'крокодилом' капитулировал, пообещал жениться, и керосиновое дело высоко сидящий будущий тесть тут же замял. При его содействии нового зятя не только не наказали, а ещё и поощрили - раньше срока присвоили звание старшего лейтенанта. Кочергин женился, приворовывать бросил, и жизнь вроде стала налаживаться, но он опять нашкодил, на этот раз по недоученности - на учениях не того не туда навёл. В результате звено отбомбилось не по полигону, а по находившейся от него в стороне в доброй полусотне километров молочно-товарной ферме.
  К большому Кочергина счастью это произошло в период между дойками. В это время доярок на ферме не было, пообедавший с употреблением горячительного скотник пошёл в село за добавкой, поэтому никто из людей не пострадал, и, как потом смеялся осыпанный внезапным, щедрым, авиационным могарычом председатель колхоза: 'Коров не надо было везти на мясокомбинат'. Это была правда - они и так уже были убиты и освежёваны учебными бомбами.
  Спасая зятя от наказания за накопившиеся грешки тесть подсобил ему уехать в Афганистан, опять таки наземным штурманом. Кочергин уехал, но долго там не пробыл, его быстро вывели с официальной формулировкой: 'ротация личного состава', а неофициальной - 'поменьше бы таких специалистов'. Вывели с неуважительной формулировкой, какой-то медалью и двумя дюжинами разных, неизвестно где взятых и невесть как провезённых в Союз разноразмерных радиоприёмников и двухкассетных магнитофонов 'Шарп'.
  Попал он сюда, на этот аэродром, уже капитаном, афганцем, и человеком, могущим помочь приобрести диковинный для советского человека импортный магнитофон, за что к нему быстро пристало прозвище 'Шарп'. Командир полка, искренне болеющий за порученное ему дело, по беспроволочному армейскому телеграфу получил исчерпывающую информацию о нерадивом Шарпе, сделал выводы, и поэтому что б не было неожиданностей типа бомбёжки ферм, ничего ответственного ему не поручал. Так Кочергин стал на аэродроме 'за старшего куда пошлют'. Он был каким-то вечным штатным дежурным, по всему и вся. Он охотно заменял кого угодно, когда по уставу требовалось только присутствие офицера, и ничего больше. Таких мероприятий было более чем достаточно, поэтому Шарп был нарасхват. Им затыкали все возможные и невозможные дыры. Он ездил старшим машины, дежурил на КПП, КТП, в штабе, столовой, короче везде.
  Шарпу дежурить нравилось, поэтому такое положение всех устраивало. Вот и сейчас, после прилёта транспортника с двухсотым грузом полётов на сегодня больше не планировалось, и перед большим завтрашним лётным днём, на который были запланированы дневные полёты вертолётчиков, тренировочные сезонные парашютные прыжки, и ночные полёты истребителей руководство, после торжественного построения всех частей аэродрома и отъезда начальства, всех сменных руководителей полётов отправило отдыхать, а за дежурного на вышке остался гонять мух капитан Кочергин, ещё с утра бывший помощником дежурного по штабу.
  - Во, 'Васко да Гама' поднялось! - с удивлением сообщил Кочергин только что вошедшей в башню сарппистке Леночке ознакомившись с положением команд в какой-то Бразильской футбольной лиге в марте прошлого года.
  - У Васьки? - без улыбки удивилась сразу взявшаяся протирать мокрой тряпкой стоящий возле входных дверей стол Леночка. - У какого Васьки? У Санеева, что-ли? Что-то мне не верится. А что это там за окном за растения? - она махнула тряпкой на огромное окно, за которым молча страдали с грязными тряпками в руках Прун и Берримор.
  Кочергин сделал рукой неопределённый жест.
  - Не обращай внимания. Дрозд каких-то губарей привёз и заставил мыть вышку, а я одним глазом поглядываю, что б не разбежались.
  - Не офицеры?
  - Нет, рвань какая-то непонятная, - продолжил листать газеты капитан искоса поглядывая на Леночкины ножки. - Во, 'Ботафого' даёт! Я даже не ожидал! А начинала как слабо.
  - Интересно, кому это она даёт, эта Батафога? Фи! Тут и дать-то некому. - Леночка с нескрываемым безразличием посмотрела на Кочергина, а потом с пренебрежением на маячащих за окном замурзанных неофицеров сразу прекративших тереть окно и уставившихся на неё: равнодушно - Пруна, и по бычьи - Берримора.
  Услышав от Леночки знакомое интересное слово, капитан отложил подшивку, сладострастно, снизу вверх на неё посмотрел и облизнулся - Леночка была высокая, стройная, не крашенная, естественного цвета светло-русая блондинка. Она была несколько худа и плосковата, но в толстого, защитного цвета сукна форменной юбке, скрывавшей её сильно торчащие предвздошные кости, да ещё слегка наклонившись вперёд, если смотреть сзади, впечатление, конечно, производила. Особенно на слабонервных.
  - Лена, а я? - возмутился обиженный Кочергин.
  Как Кочергин не был наземным штурманом, а только числился, так и блондинка Леночка не была сарпписткой, а только числилась. Служба САРПП занималась расшифровкой плёнок с записанной на них хитрыми приборами разной информацией о находившемся в воздухе самолёте, а Леночка этим не занималась, она на аэродроме была скорее стюардессой. Она служила в армии уже четыре года, имела звание младшего сержанта, и ни от кого не скрывала, что пошла служить только для того, что бы выйти замуж, причём только за офицера, и только по любви. Только. При этом для проверки этого чувства она охотно и частенько применяла метод проб и ошибок, за что её очень недолюбливали офицерские жёны, но, в свою очередь, именно за это, и ещё за весёлый нрав и всегда приветливое личико очень любили мужья этих самых офицерских жён.
  - Я в школе на волейбол ходила, а не на бокс, - сказала Леночка.
  Капитан Кочергин когда не думал выглядел гораздо более привлекательно, чем когда напрягал извилину. От напряжения умственных способностей его лицо каменело и складывалось впечатление, что капитан начал выговаривать звук 'о', но в этот момент у него в лёгких закончился воздух.
  - О, - беззвучно пробовал сказать Шарп.
  - Не мучайтесь, всё равно не поймете, - язвительно сказала Леночка.
  - Почему?
  - Потому! У вас жена тяжеловес, и в драку всё время лезет, а я повторяю, в школе на волейбол ходила, а не на бокс.
  Сидение за скучными, извлечёнными из самолётов плёнками Леночку откровенно тяготило. Она этого и не скрывала, поэтому ещё предыдущее, уже переведённое на повышение в Венгрию начальство на это, и не только на это обратило своё командирское внимание, и она стала выполнять разные необременительные поручения - типа полить цветы в кабинете командира, принести обед в дежурное звено или на вышку руководителя полётов, чем она в настоящий момент и занималась, и тому подобное. За это Леночке разрешалось носить туфельки на каблучках, и командир только ей, лично разрешил носить более короткую, чем у других юбку. Леночка этим разрешением сознательно не пользовалась, потому что её бёдра были не намного толще её голеней, что не всегда правильно оценивалось потенциальными женихами.
  - Ленка, чёрт с ней, с тяжеловесом, она и не узнает, - непроизвольно потирая руки, подрагивающим голосом проговорил уставившийся на Леночкины щиколотки Кочергин.
  - Да?
  - Конечно! Мы ей не скажем, - пошутил Шарп. - Мы с тобой и тут...
  Леночка рассмеялась.
  - Тут? А эти? - она показала на несчастные, прилипшие к стеклу тени за окном.
  - Эти? Это неодушевлённые предметы, как стол, стул, как мухи. Я их сейчас от окна отгоню. - Капитан вскочил, и как на настоящих мух, замахал руками и заорал на Берримора: - Кыш! Кыш!
  - Что? - хотя всё довольно неплохо слышал, демонстративно прислонив ухо к горячему стеклу, голосом и жестами переспросил Берримор, - а? Не слышу!
  - Они ничего не слышат, - радостно потёр руки Шарп, пяля глаза на ставшую в свою самую выигрышную позу, и в этой позе продолжавшую неторопливо протирать стол Леночку. - Ленка, не выпендривайся! Спустимся на второй этаж, откроем кабинет, или комнату отдыха...
  - Жарко тут у вас, - недослушав, сказала Леночка.
  - Я сейчас окно открою! - предупредительно подскочил к окну Кочергин.
  - Не вздумайте! Там навесы на всех рамах оторваны, откроете, а потом не закроете, может даже и разобьёте, не надо.
  - Ленка, пошли в комнату отдыха, а? Там и окно откроем и...
  - Там за ключи надо расписываться дежурному руководителю полётов, он ушёл, а вы разве руководитель?
  - Лена, я тут подменяю, я помощник дежурного по штабу, я, я... Не морочь голову! Тут от тебя крышу рвёт, а ты за должности дурацкие спрашиваешь!
  Леночка довольно заулыбалась, а капитан вытянул руки и сделал шаг к ней.
  - У командира полка тоже рвёт, между прочим. И если он узнает... - с выражением сказала Леночка, Шарп струхнул и остановился, - то что-то кому-то порвёт. А тут ещё эти вытаращились!
  Капитан бухнулся на стул.
  - Ещё вы, гады, взялись здесь на мою голову! Дрозд всяких козлов наставил окна мыть, с женщиной нормально не пообщаешься! - И он согнал всю злость от обиды на эту худую, драную козу, так свински его отшившую, в крике и в неприятном взгляде, которые он обратил на Берримора и Пруна.
  - Что? - Берримор демонстративно приклеил ухо к стеклу, - не слышу, что?
  - А? - протерев рукавом стекло, прислонился рядом с ним Прун.
  - Как-то странно они моют, - завернула губку Леночка, - только грязь развозят. Гляньте, какие грязные разводы на стёкле? Ужас!
  - Они не просто моют, они на жаре на перевоспитании. Им Дрозд специально грязной воды в вёдра налил, что б на солнце жарились, а попить не смогли. Потом ещё и начисто помоют, но то потом. Педагогика - наука точная.
  - Понятно. А Дрозд - педагог.
  - Педа кто?
  - Гог.
  - Ленка, ну?
  - Я бы за Дрозда вжисть бы замуж не пошла, - увернувшись от нацеленной на её попку ладони Шарпа, перестав протирать стол, перебежав на другую сторону, и одной своей симпатичной половинкой усевшись на его угол, сказала Леночка, - неприятный он. И типов навёз неприятных, опухших каких-то, тоже замуж не годятся.
  - Что у тебя все разговоры замуж да замуж? Молодая здоровая девка! Гуляй! А я помогу. Неужели так замуж невтерпёжь? Носки, трусы...
  - Ну, не так, что бы очень, - Леночка поменяла половинки, - но, наверное, уже можно подумать. Как никак скоро двадцать четыре будет.
  Говоря это, Леночка покривила душой. Ей ещё в феврале исполнилось двадцать семь.
  - Ленка!
  - А?
  - А за меня б пошла? - подался весь вперёд вслед за потянувшимися к Леночкиным коленям руками Кочергин.
  - Ну, не знаю.
  - Ленка!
  - Товарищ капитан, синяки будут! И люди смотрят! Сядьте!
  Шарп оглянулся на окно, и нехотя сел.
  - У вас есть жена, вы её бросать не собираетесь, поэтому с вами я на эту тему разговаривать не буду.
  Кочергин нервно закурил. Леночка тоже, но только за компанию. Сжимающий в правой руке тряпку Берримор замер.
  - Прун, - сказал он, - я неприятно удивлён. Она курит!
  - Ну и что. Сейчас многие бабы курят.
  - Ты что! Курящая женщина похожа на слесаря сантехника!
  - Да?
  - Да! Однозначно! Присмотрись, была баба как баба, закурила, и теперь у неё жесты, как у слесаря дяди Пети из пятого ЖЭКа. Глянь, как пепел сбивает, как Лошадь-Пржевальский!
  Прун пожал плечами.
  - А за кого б ты пошла? - выпустив дым в сторону оживлённо жестикулирующих теней за окном, спросил Шарп, - кроме меня, конечно.
  - Ну, например, за майором Шамариным пошла б хоть на край света!
  - А. За ним вы все ходить горазды. А за Филонова?
  - У него трое детей.
  - А за Стародуба?
  - За Стародуба? Боже избавь! У него четыре жены только официально было. Я как только перешла сюда служить он сразу Нельку-болонку бросил, ко мне прилип, и должен был жениться. Обещал гад, и клялся, а сам сперва загулял с Яной-обезьяной из бухгалтерии, а потом женился на Таньке Казначеевой. И уже в этом году, когда он Таньку бросил, мне опять голову морочил, а я и уши развесила, и из-за него молодого лейтенанта упустила. Он, между прочим, даже повеситься хотел из-за меня, да!
  - Стародуб, что ли?
  - Лейтенант! - Леночка разволновалась и по ошибке сбила пепел с сигареты не в цветочный горшок, а в лежащую на подоконнике фуражку Кочергина. - Ага, а тот повесится, как же! А его б самого как раз и не мешало бы повесить. За одно место. - Леночка вздохнула. - И ничего ведь лейтенантик был, только застенчивый. А Стародуба Светка-прищепка из офицерской столовой утащила. Прямо у меня из под носа, змея такая! Прикормила, по две котлетки подкладывала. Зараза! Но её ему надолго не хватит. Она - дура, а он слабохарактерный. Я как мимо него иду только так сделаю, - Леночка едва не развалила движением ягодиц стол, на котором сидела, - а у него уже и слюни до колен потекли. А я вот так крутнусь, и пойду, крутнусь, и пойду! А он казится. И пусть! Гад он!
  - А сказать тебе страшную тайну?
  - Мне тайну? Товарищ капитан, побойтесь бога! Мне тайну? Я ж только подружку Людку увижу и тайне вашей хана.
  - Стародуб хотел мою жену увести.
  - Не может быть! - закричала Леночка, - крокодила?
  - Лена!
  - Извиняюсь, бегемота?
  - Если б не этот бегемот, вернее его папа, я б, наверное, и до сих пор бы ещё сидел.
  - Слышала. Керосин воровали.
  - Ленка!
  - Не буду. И что там Стародуб?
  - Козёл он.
  - Знаю. Ну, и что там с вашей женой?
  - Увести хотел.
  - Зачем она ему? Неужто, надругаться захотел? - Леночка засмеялась.
  - Ну, не знаю, потом говорил, что по пьяному делу.
  - А вашу жену по трезвому и нельзя... Ой, извините, я не то... А вот если б увёл, тогда б можно было и за замужество поговорить. Увёл?
  - Передумал.
  - Наверно мало выпил.
  - Не остри.
  - Не буду.
  - Ленка!
  - Что?
  - Ну, глянь, какой у нас разговор интересный получается, пошли в комнату отдыха, продолжим, а?
  - Бэ! Нет бы сдать своего бегемота Стародубу.
  - А тогда б пошла?
  - Вот тогда б и поговорили.
  Кочергин тяжело вздохнул, и слегка поменял тему.
  - А за Людникова пошла б? Он со своей Лизкой развёлся вроде. Выходи за него, он будет ходить на дежурство, а я к тебе бегать буду.
  - Фу! За того замухрышку? Он даже кривоногой Лизке не нужен.
  - А тебе красавцев подавай, да?
  - Я и сама ничего. А крокодилы мне зачем? Вот Шамарина бы отхватить, да! - Леночка мечтательно вздохнула. - Мужчина видный, но женат, и разводиться не собирается. Жаль. И остальные, те, кто покрасивее, тоже все женатые. А из неженатых тут и нет уже никого достойного.
  - А ты женатого отбей.
  - Вас, что ли? - Леночка неприятно хихикнула, - я ещё с вашей женой только и не дралась! Уже было, отбивала, старшего лейтенанта Панаева отбивала, майора Друшляковского...
  - И Друшляковского? - Кочергин даже язык прикусил, - не может быть! Он же мужик - кремень!
  - Ага, кремень, как же! Пошел дежурным по полку, а тут я. И всё. Кончился кремень. - Леночка вздохнула. - Всё и красиво и правильно сделал, всё, только жениться забыл. Все вы, гады, одинаковые!
  - Ну? - подавился дымом Шарп, - и я?
  - Все! Все как вы, одно в комнату отдыха зовут, а потом жениться не хотят, говорят, что он дескать, за, а вот жена против. И дети не кормленные. И так все! А откажешь - обижаются, и по службе притесняют. Гады! Я потом сама к женам тем ходила, говорила, что любовь у нас. Не понимают они любви! Скандалят, и всё волосы вырвать норовят! Нету тут нормальных мужиков. Я вот думаю, может мне в Афганистан рапорт написать? Вон, Райка уехала, но не пишет, и от Людки с санчасти слова не добьёшься. Как там?
  - Видела, полный борт гробов пришёл? Не надо. Не пиши. Там война. Стреляют, убивают.
  - Да, там один солдат, в гробу, что из самолёта, Людка говорила, весь ножами поколот. Ужас! За что они его? Мы же туда им свободу и счастье несём?
  - Кто, мы? - Кочергин рассмеялся, - им? Счастье? Леночка, там дремучее средневековье, понимаешь? Они даже не знают, что земля круглая! Наши вожди одного местного царька убрали и другого ставят, а местные селяне и кочевники думают, что китайцы на нас напали, выгнали нас с нашей земли, и мы теперь пришли, чтобы их выгнать и жить на ихней земле. Понятно? А ты говоришь, мир несём. Они там в нас всегда стрелять будут, поняла? А ты говоришь, рапорт. Там не до баб, там только и делаешь, что мечтаешь поспать, потому что спишь только сколько успеешь, под обстрелом, а так сутками к войне готовишься, то взрыватели в ракеты вкручиваешь, то бомбы катаешь, то для вертолётов ленты патронами набиваешь...
  - Как бомбы катаешь? Вы же офицер по наведению самолетов.
  - Я по наведению не очень, - слегка смутился Кочергин, - я азимут с дальностью иногда путаю, ну и другое там разное. А что ты думаешь? Ленты набивают все, и офицеры и рядовые, рук то не хватает. А ну, бомбы из тары вытащить? А ракеты из ящиков? А сложить? А патроны? А подвесить всё это добро, а снарядить? Знаешь, сколько это работы? Это не то, что у нас тут оружие - три снаряда на ствол, там полк за один вылет столько бомб высыпает и патронов выстреливает, сколько у нас тут на всех Дроздовских складах не отыщется. Сотни тонн! Там был овраг, так его до верху гильзами завалили. И так сутками!
  - Это ж сколько денег народных, - Леночка вздохнула.
  - Ленка, ну чего ты выпендриваешься, - опять завёл тоскливую серенаду Кочергин, - давай я возьму ключи от комнаты отдыха, пойдём туда...
  - Таварися капитана! - прервал его сладкое пение ногой открывший, и без стука зашедший в помещение невысокий круглолицый рядовой, с чуть раскосыми чёрными глазами и алюминиевым бачком первого блюда в руках, - моя принёса обеда. Файзрахманов принёса второе. Насибуллин принёса компота.
  - Сюда ставьте, - Леночка слезла со стола.
  Гуськом зашедшие в помещение солдаты поставили бачки с едой на стол.
  - Прун, компот! - даже уронив тряпку на раскалённый рубероид крыши простонал Берримор, заметив что зашедший в вышку последним кислоокий, рыжеватый губошлёп-ефрейтор Насибуллин поставил на стол бачок с компотом. - Если его кто-то начнёт пить, я сознание потеряю от зависти!
  - Всё принесли? - спросил Кочергин.
  - Така тосна! - ответил ефрейтор.
  - Свободны! - Кочергин показал пальцем на выход.
  Он встал, подошёл к столу, и когда за ефрейтором и солдатами ещё не успела закрыться дверь, засунул руку Леночке под юбку.
  - Товарищ капитан, - как-то лениво, без лишних движений бровями сказала Леночка, - это мне за сегодняшний день уже пятый раз под юбку лезут. Я уже привыкла, и не дёргаюсь.
  - Да? - уставился на Леночку удивлённый Шарп.
  - Да.
  - А кто ещё?
  - Ну, первым, ещё утром, в коридоре, после развода, замполит залез.
  - Козлов, что ли?
  - Да, подполковник Козлов.
  Рука Кочергина исчезла из-под Леночкиной юбки, вроде как сама собой.
  - А ты ему что?
  - Я? А ничего, пусть полазит. Может, не будет политинформацией задалбывать.
  - Нифига себе! А второй?
  - Второй? Тот генерал, что с комдивом приезжал.
  - Тот, толстый?
  - Нет, тот, что маленький, хотя толстый тоже слюни пускал. И полковник десантный, что с ними был, тоже раздевал глазами. Но этот хоть только глазами.
  - А залез тот, старый?
  - Да.
  - Во, козёл! А ты что?
  - Пошутила я.
  - ?
  - Сказала, что у меня месячные.
  Кочергин засмеялся.
  - Ты ж наврала?
  - Ну, не совсем.
  - Ну, и? - даже взвизгнул от нетерпения Шарп, - и?
  - Он сказал, что в такие дни надо отгулы брать, а не морочить людям голову.
  - Ну, и козёл! А ещё кто?
  - Не поверите.
  - Ну?
  - Я ж сказала, не поверите!
  - Не томи!
  - Дрозд.
  - Дрозд?
  - Да.
  - Дрозд?
  - Дрозд, Дрозд!
  - Когда?
  - С пол часа назад.
  - И что?
  - Меня чуть не вырвало от него. У него весь пиджак какими-то помоями вымазан, и воняет от него, как... Фу, гадость, даже вспоминать противно!
  - Вот сволочь! А кто ещё?
  - Ещё? А что, разве мало?
  - Нет, но... Ещё кто? Четвёртый кто? Я пятый, Дрозд третьим был, я считал.
  - А вот из этих, что вам обед принесли. И четвёртый, и пятый, и шестой, и десятый! Как я сюда шла, так зажали внизу, в коридоре, что даже трусы порвали. Вот, видите? - Леночка взялась двумя ноготками за край юбки.
  У Берримора отвисла челюсть, у Пруна из рук выпала тряпка.
  - Вот это? - вытаращившись на голубенькие Леночкины трусики, пискнул от неожиданности Кочергин. - Кто порвал? Нижние чины? Эти?
  - Да, да, эти, - Леночка опустила и одёрнула юбку, - их там человек десять разных было, половых энтузиастов.
  - Да я их сейчас всех поубиваю! - подпрыгнул на месте Шарп, - энтузиастов. Пошли, покажешь!
  - Я уже показывала.
  - Нет, это потом покажешь, а сейчас покажешь кто в трусы лазил. Пошли их накажем! Вот так, ткнёшь пальчиком, этот, а я его бац в лоб, и готово. У, козлы! Пошли!
  - Товарищ капитан, не надо. Я не люблю, когда мои проблемы решаю не я, а кто-то другой.
  - Почему?
  - Потом буду всю жизнь обязана. Не надо.
  - Надо!
  Кочергин решительно сгрёб Леночку в охапку, вытолкал за двери, показал Берримору кулак, и выскочил следом за ней. Вышка опустела. Берримор не поверил своим глазам.
  - Прун! Есть Бог! Есть! - сипло закричал он, и начал шарить по всем стёклам в поисках входа в вышку. - На столе ниспосланный им бесхозный компот! Как же испить от него? Как? Я сейчас в этом стекле или рогом проткну дырку, или бивнем прогрызу отверстие!
  Вышка была очень старая, все окна когда-то были открывающимися, но за прошедшие годы все навесы поломались, все рамы были наглухо прибиты гвоздями, закрашены, и не открывались. В поисках входа Берримор, приговаривая: 'А ведь ничего селёдка, а? Я б ей тоже трусы б порвал. Зубами б порвал! Но пока не до неё, не до неё', - по сантиметру прошёл весь периметр будки.
  - Ура, не надо грызть, нашёл! - крикнул он, обнаружив, что в самой крайней раме навесы были оторваны видимо недавно, и её ещё не успели прибить намертво гвоздями, а пока просто распёрли изнутри реечками, что бы не выпала, и всё.
  Всё! От счастья Берримор чуть не упал в обморок.
  - Прун! Иди сюда, быстро! Вход! Но как же его открыть, окно это? Где же мои инженерные мозги? - он почесал голову. - Ага! Придумал! Держи ведро.
  - Держу.
  Технически подкованный Берримор моментом выдрал из своего ведра проволочную ручку, и таким же образом испортил ведро Пруна. Затем он залез на обитый оцинковкой карниз под рамой, просунул слегка разогнутую ведёрную ручку в щель над ней внутрь вышки и пошатал окно. Реечка с внутренней стороны выпала, и огромная освободившаяся рама начала падать. Прун ахнул, и в ужасе схватился за голову, но ловкий Берримор успел зацепить верхнюю перекладину рамы крючком, сделанном из второй ведёрной ручки, и она осталась на весу.
  - Победа! - шёпотом прокричал Берримор, - давай, Прун, я пока держу раму, а ты худой, лезь в середину, сам попей, и мне хоть в клюве принеси волшебного компота. Лезь!
  Он сверху и Прун снизу умудрились аккуратно и тихо немного отодвинуть раму в сторону, и пока Берримор придерживал её при помощи ведёрных ручек, Прун пролез в середину, подбежал и жадно припал к бачку с компотом.
  - Я сейчас сдохну от зависти! - промычал Берримор, и будучи не в силах смотреть, отвернулся.
  Прун пил взахлёб. Ничего вкуснее и прохладнее он не пил ещё никогда в жизни. В компоте на поверхности плавали розовые бусинки красной смородины, и поперхнувшись ними Прун закашлялся.
  - Тихо ты, давишься, ещё услышат! Дай и мне, а то я послабну, брошу держать окно, оно упадёт и...
  - Не стони! Тут его полный бачок, напьёшься. Теперь вопрос, а как?
  Прун взял бачок, поднёс его к отодвинутой раме, и остановился.
  - Держи стекло! - сгорая от нетерпения, пропел Берримор, - держишь?
  - Держу.
  Прун поставил ёмкость на подоконник, взялся за раму, слегка потянул её на себя, делая щель шире, а Берримор спрыгнул на горячий рубероид крыши, до пояса засунулся в вышку, целиком засунул лицо в бачок с компотом, и при питии даже дышал не отрываясь от влаги, и пуская носом в компот пузыри.
  - Фух, нектар воистину! - откинулся он, когда на дне бачка осталось только густое месиво из вишен, смородины, и вываренных яблочных долек. - Давай я теперь раму подержу, попили славно, а ты теперь посмотри, что там пожрать есть.
  - Морду вытри. После компота жрать?
  - Конечно! Это был апперитив, темнота! Только аппетит разбудили.
  Берримор рукавом стёр со щёк прилипшую смородину, а Прун подошёл к столу.
  - Гречневая каша с мясом, и борщ, - заглянув в бачки сказал он.
  - Ух ты! А ложки есть?
  - Одна. И одна вилка.
  - А хлеб?
  - Нету. Во, козлы, хлеба не принесли!
  - Черт с ним. Тащи сюда, начнём с каши!
  Прун перенёс бачок с кашей на подоконник, и они с Берримором, причём Берримор забрал себе ложку, а Прун вилкой, по очереди придерживая от обрушения раму, уничтожили почти всё содержимое бачка. Оставшуюся по окружности дна кашу Берримор со словами: 'Птицам небесным на пропитание!' - сгрёб в ладонь и рассеял по окрестностям.
  Прун отнёс пустой бачок на стол.
  - Борщ будешь? - спросил он.
  - Буду. А ты?
  - Я нет, - ответил Прун, и принёс на подоконник бачок с красивым красным борщом, - уже не могу, каши под завязку нажрался.
  - И я уже почти, но не, ык! - икнул Берримор, алчно рассматривая плававшее в борще посреди бачка большое сметанное пятно, - ещё немного влезет. Держи раму! Эх, по сто грамм бы ещё, и чесночку!
  - Да? Может тебе ещё и бабу? Вот эту селёдку Лену?
  - Му-му-му, - ответил Берримор, окунув губы в борщ и выпивая плававшую на поверхности сметану.
  - Что?
  - Потом и бабу можно, что! А сейчас я занят.
  Прун покачал головой.
  - Всё, теперь и я тоже больше не могу жрать, - сильно понизив его уровень в бачке, оторвал губы от борща Берримор, - я ж не парашник какой, - он перевёл дух, - ты не будешь? - Прун отрицательно покачал головой. - Точно?
  - Не буду.
  - Ну, тогда извини, - и Берримор с удовольствием плюнул в борщ. - Обед закончен, - он пальцем отодвинул бачок, - вот. А теперь можно и Лену. Леночка! - тихо, приложив ладонь ко рту, позвал он в пространство.
  - Тише! А это куда? - Прун показал на украшенные вместо сметаны плевком Берримора остатки борща.
  - Может, капиташке оставим? Но нет, хрен ему! Держи раму, я его сейчас возьму, и с крыши в кусты вылью. Не глумящихся же над нами военнослужащих козлов им кормить, в самом-то деле!
  Берримор схватил бачок, подбежал к краю крыши и веером выплеснул содержимое на разбитую внизу георгиновую клумбу. Он прибежал назад, поставил бачок на подоконник, и перехватил у Пруна раму.
  - Давай и от компота мусор высыплю.
  Через секунду на клумбу полетели остававшиеся в бачке из-под компота не съеденными бусинки смородины и дольки яблок.
  - Порядок! - потёр руки сытый Берримор, - ставь все бачки на стол, только красиво. Сервируй стол... оп! Эврика! - вдруг вскричал он. - А может, и правда им стол обсервировть? Прямо в бачки? А? Прун?
  - Хватит, что всё сожрали. Это представляешь, какая истерика будет? Обострять не будем.
  - Ну, ладно, - дал себя уговорить Берримор, - посервируем в другом месте. Вытри следы, сложи под окно рейки, а одну, маленькую, бери с собой. И вылазь. Если что, скажем, что не видели ничего и не слышали.
  Всё сделав, как указал Берримор, упираясь коленками в полный живот Прун с трудом вылез наружу.
  - Держись за раму здесь, я сейчас окно закрою, и, как получится, слегка подклиню, - сказал Берримор, зубами откусил от деревянной рейки щепку, повернув, резко выдернул придерживающую раму ведёрную ручку, и засунув щепку в щель оказавшейся слегка закрытой рамы расклинил её. - Порядок! Только б ветер не подул, пока мы тут, а то рухнет, как Александрийский маяк. - Берримор потянулся. - Эх, попили, пожрали, теперь бы тень найти, и на покой.
  - На покой? Что, уже и Лены не надо?
  - Слушай, так вроде глянешь, ну симпатичная, но так, ничего особенного, а как юбку задрала, так у меня аж сердце стало.
  - Только сердце? Тогда тебе точно на покой пора.
  Берримор опять сладко потянулся.
  - А что-то там за шум? - Прун подошёл к краю крыши и посмотрел вниз. - Вот это да! Иди сюда! - позвал он.
  Берримор подкрался к краю и осторожно посмотрел вниз. Внизу капитан Кочергин творил расправу над красноармейцами, по неосторожности порвавшими Леночкины трусы. Вдоль дорожки были выстроены шестеро солдат, причём не по росту, а как зря. Они стояли навытяжку, а перед ними прохаживался взад и вперёд капитан. Самой Леночки не было видно. Она на втором этаже вырвалась из его объятий, и сказала, что лично она претензий к солдатам не имеет, и что если Кочергин хочет, пусть разбирается сам, а она никуда не пойдёт, и смотреть, как он будет их наказывать, не будет.
  Леночка солдат не любила, но давно смирилась с их присутствием. Они были неизбежное зло в армии, как блохи на собаке, и от этого никуда нельзя было деться. Сама она старательно их обходила стороной, а публичные казни, которые, как вот сейчас, периодически устраивали солдатам её поклонники с целью добиться за счёт солдатских синяков её благосклонности, вызывали в Леночке чувство отвращения. Девушек с такими отсталыми взглядами на аэродроме было немного. Большинству сарпписток, планшетисток и официанток нравилось, когда мужественный офицер добивался её благосклонности при помощи разбитых солдатских носов. Кочергин этого не знал.
  Он посмотрел на стоящих перед ним солдат, потом пошарил взглядом по окнам. Леночки там не было. Капитан сразу как-то остыл. Шоу без зрителей, для которых оно предназначено - не шоу. Но взялся за гуж - не говори, что не дюж, поэтому Шарп решил действовать, но по сокращённой программе. Он взял за воротник стоящего в шеренге крайним маленького рядового, дёрнул на себя, и сказал:
  - Пошли!
  Зайдя за угол Кочергин посмотрел на окна. И с этой стороны здания в окнах Леночки не было. Он осмотрелся по сторонам. За зданием, вдоль проложенной по его периметру дорожки с одной стороны была насажена сирень. Возле запертой двери дорожка поворачивала, и вдоль георгиновой клумбы вела в степь, очень скоро растворяясь возле рулёжки, за которой белела взлётно-посадочная полоса.
  - Смирно! - зайдя за угол, сказал Кочергин рядовому, и когда тот остановился и вытянулся навытяжку, ударил его кулаком в лоб.
  Рядовой полетел в сирень.
  - Будешь знать, как девушку лапать, - сказал капитан, растирая кулак об штаны. - Нашёл пилотку, и бегом на рабочее место!
  Пока солдатик лазил на четвереньках, ища от удара слетевшую с головы пилотку, Кочергин заглянул за угол и крикнул:
  - Следующий! Да, да, ты, рожа твоя не умытая!
  - Асему не умытая? - подойдя, спросил улыбающийся ефрейтор Насибуллин.
  - По качану! - Кочергин на выдохе ударил ефрейтора в челюсть, и тот, зацепившись об ползающего по земле маленького рядового, потерял равновесие, и тоже полетел в кусты.
  - Быстро встали, и сюда, вокруг здания, убежали. Если через секунду вас тут не будет, получите ещё! - наклонившись, сказал Шарп.
  Насибуллин и маленький рядовой по возможности быстро поднялись на ноги, и трусцой побежали в сторону георгиновой клумбы.
  - Бегом! - крикнул им вслед Шарп, выглянул из-за угла и крикнул: - Ты! Да, ты! Сюда!
  Из шеренги, махая длиннющими руками, вышел высокий сутулый рядовой с широким лобастым лицом и выгоревшими на солнце бледно-голубыми погонами, на которых посередине темнела невыгоревшая полосочка от не так давно срезанной после разжалования ефрейторской лычки. Кочергин непроизвольно обратил внимание на кисти рук экс-ефрейтора. Они были не просто непропорционально большими, они были огромными! Они постоянно находились в действии - сжимались и разжимались, и глядя на ефрейтора почему-то казалось, что он немедленно должен прямо сейчас взять, и что-то ими порвать. За эти свои антропологические особенности ефрейтор среди аэродромных буфетчиц и сарпписток получил прозвище Джек-потрошитель, а среди сослуживцев - Трактор.
  Угрюмый Трактор подошёл и стал перед Кочергиным по стойке вольно.
  - Ну? Что ты тут стал, как гандон бэушный? - спросил Кочергин. - Смирно!
  Трактор медленно вытянулся по стойке 'смирно'. Кочергин спросил:
  - Лапал девушку? - и не дожидаясь ответа, с размаху ударил его кулаком в челюсть. - Больше не будешь! - добавил он после удара.
  Экс-ефрейтор хоть и потерял равновесие, но, упёршись в спиной в кусты, устоял на ногах.
  - Я тебя на гражданке встречу, и!.. - вытерев рукавом разбитый рот промычал он, и сделал своими страшными ручищами движения, видимо, по его представлению изображавшими мясорубку.
  - Что ты сказал? - дёрнулся Шарп. - Ты сперва доживи до гражданки, понял? Вали отсюда, пока я не разозлился, Джек-потрошитель вонючий! Не туда! Вокруг дома! Следующий! - крикнул он напряженно прислушивавшейся к шумам за углом остаткам шеренги. - Давай, татарин, иди сюда, твоя очередь!
  Таким же образом, по очереди перевоспитав оставшуюся тройку, довольный собой Шарп, насвистывая песню про Антошку, взбежал на крыльцо, плюнул на него, зашёл на первый этаж, и осмотрелся. На первом этаже никого не оказалось. Он поднялся на второй, и увидел сидящую на подоконнике окна, выходившего видом на военный городок, Леночку. Леночка курила и сбивала пепел в цветочный горшок.
  - Ленка! - подбежав к ней, обрадовано вскрикнул Шарп. - Не на том окне сидишь. Надо было на том сидеть, там такой концерт был! Я за тебя им дал! Это надо было видеть!
  - Да? - Леночка потушила сигарету, - я такого не смотрю.
  - Почему? Пол жизни потеряла.
  - Солдат били?
  - Ну, да!
  - На что ж смотреть?
  - На бокс.
  - Бокс - это когда двое бьют друг друга. А когда один бьёт другого, беззащитного, который и ответить не может, это не бокс, это... другое. Вот если б на вас погон не было, и вы бы один на один, тогда я с удовольствием посмотрела бы, как вас Джек-потрошитель уделал бы. Да и татары то же хлопцы не хилые, натолкли бы, а так на что смотреть?
  Леночка презрительно хмыкнула. Шарп ничего из Леночкиных слов не понял, но холодок почувствовал.
  - Ленка! Я же за тебя...
  - Я же говорила, не надо за меня! Я за себя сама.
  - Я же хотел помочь!
  - Не надо. Я потом за вашу помощь не расплачусь. Идите, обедайте, мне надо ещё в дежурное звено обед нести.
  - К Шамарину, да? - ехидно спросил Крчергин.
  - К Шамарину, да! - в тон ему ответила Леночка.
  - Ленка, ну не дуйся! - Шарп попробовал обнять Леночку.
  - Я не дуюсь, я не в туалете, - высвободившись из объятий сказала Леночка, - товарищ капитан, идите обедайте, или я потом приду уберу?
  - Ну пошли, - вздохнул Шарп и пошёл по коридору, - а ты со мной пообедаешь?
  - Я на диете.
  Держась на расстоянии, Леночка пошла следом.
  - Худеешь?
  - Да.
  - Куда ж тебе ещё худеть?
  - А что, такой надо стать как ваша жена?
  - Опять ты про жену! Давай я тебя подсажу! - сладко улыбаясь сказал Кочергин, когда они подошли к крутой лестнице, ведущей наверх, в вышку.
  - Не надо, я сама. Поподглядывать можете, если хотите, а руками не надо.
  И Леночка, слегка задрав юбку, чтобы она не мешала подниматься по крутым ступеням, пошла на верх. Шарп задрал голову, и уставившись на теряющие в темноте пространства под юбкой контуры Леночкиных ножек, полез следом.
  - Глядите лучше под ноги! - сказала Леночка, заходя в коридорчик, такой маленький предбанничек перед входом в вышку.
  - Ага! Глаза как магнитом тянет, - промычал напрягающий зрение, устремивший взгляд вверх, а не под ноги, и от того споткнувшийся на лестнице Шарп.
  Он попробовал в этом коридорчике прижаться к Леночке, но она его оттолкнула, и он, плечом открыв дверь, влетел в вышку.
  - Ну, чего ты? - смеясь спросил Кочергин, - наверно потому, что голодная.
  Он огляделся, и вдруг закричал:
  - Оба! Арестанты пропали!
  Кочергин кинулся к окну, и сразу увидел лежащих в тонюсенькой полоске отбрасываемой крышей вышки тени, замотавшего голову в гимнастёрку толстячка и прикрывшего лицо рукой худого.
  - Эй! - закричал он и начал стучать кулаком в стекло. - Подъём! Разлеглись, дармоеды!
  Берримор зашевелился.
  - Товарищ капитан, - Леночка уселась в кресло руководителя полётов, и потянулась, - сильно не стучите, а то если стекло разобьёте - будет бо-ольшая беда. Такого размера стёкол днём с огнём не найти, и как прошлый раз капитан Дрозд разбил, вон то, слева, его только недавно вставили, даже раму ещё не довели до ума, так его командир даже на склады перевёл. Они пол года стекло такое не могли найти. Вот так!
  Леночка откинулась на спинку кресла и положила ножки на стол. За окном опять замаячили вооружённые грязными тряпками тени.
  - Ешьте. Наверное остыло уже, - сказала Леночка, разглядывая подшивку газеты 'Звезда'.
  Кочергин показал взявшемуся за тряпку, заспанному Берримору кулак, и пошёл к красиво сервированному Пруном столу - бачки стояли в его центре, сдвинутыми в кучу в виде трилистника.
  - Кто, ты остыла?
  - Еда ваша.
  - На такой жаре не осты... ы... - слово застряло в горле Шарпа, когда он заглянул в стоящий к нему ближе других бачок. - Ы!! - капитан заглянул во второй бачок. - Ы!!! - в третий.
  - А компот нагреется, - сказала Леночка и скривилась. - Фу, ну какая же гадость эта военная газета! Только бумагу зря переводят.
  Она обернулась на странное ы-канье за спиной.
  - Что там?
  - Пусто, - не веря своим глазам, непроизвольно, по-птичьему поднял вверх локти Шарп.
  - Где?
  - В бачках пусто-оо! Кто-то всё сожрал! - заорал Кочергин.
  Леночка звонко рассмеялась.
  - Кто? - орал Шарп, забегав по тесной будке, - кто? Вы? - он вытаращился на тщательно, даже хекая на стекло, трущих окна невозмутимого Берримора и прячущего улыбку Пруна. - Кто? - капитан несильно ударил кулаком в стекло.
  - А? Что? Что? Не слышу! Не понимаю! Ме-ээ! - кривляясь за стеклом, запаясничал перед ним Берримор, своими ужимками от души веселя Леночку, - не слышу! А?
  - Кто?!!!
  - А? Что?
  Берримор крутил возле ушей карусели из рук, прикладывался ухом к стеклу, а-кал, пожимал плечами, разводил руками, и жестами призывал в ярости бегающего по вышке Кочергина объяснить ему свои претензии языком для глухо-немых, и на этом языке, в качестве примера, сообщил ему слово: 'Мудак!'
  Кочергин ничего не понял, а Леночка когда-то, ещё в юности работала вожатой в пионерском лагере, и там был отряд глухо-немых детей из спецшколы, с которыми работала её подружка Милка, и поэтому немного имела представление о таких жестах. Поэтому она, сама того не ожидая, вдруг уловила смысл в Берриморовых жестах. Её вдруг, как дамбу весной от воды, прорвало от смеха. Она задрыгала водружёнными на стол ножками и нечаянно сбила на пол телефон.
  Хмурый Шарп разозлился ещё больше.
  - Козлы! Всё из-за вас! - заорал он на якобы не слышавшего его Берримора.
  - А? - Берримор стал в позу матроса на рее, - а? А?
  Кочергин затрясся. Ему очень захотелось запустить в Берримора чем-нибудь тяжёлым, но сообщение Леночки о разбитом стекле и переводе на склады капитана Дрозда его остановило.
  - Ничего, он вроде не разбился, - отсмеявшись, сказала Леночка, подняла телефон, поставила его на стол, сняла трубку и набрала номер. - Алё! Людка ты? Привет! Нет, проверка связи. Тебе некогда? А с кем ты? Ждёшь звонка? От кого? Не может быть! О! Тогда понимаю, что некогда, тогда пока. Да! Во, Людка даёт! Работает!
  Леночка положила трубку, посмотрела на столбом стоящего посреди вышки растерянного Шарпа, заглянула в пустой бачок, и её опять разобрал смех.
  - О! И мыть не надо!
  - Я их всех поубиваю, гадов! - опять забегал взад-вперёд Кочергин.
  - За тарелку боржча? - весело спросила Леночка и опять уселась в кресло руководителя полётов, - фи! И не боитесь?
  - Чего?
  - Революции. На броненосце 'Потёмкин' тоже всё началось после разборки за тарелку борща.
  - Тебе одни хаханьки, а это же кто-то сожрал! Сожрал! Кто же этот негодный скот? - страдал голодный Шарп, - кто?
  - Это надо не вот эту муру, - Леночка разулась, задрала ножку и ею сбросила со стола на пол подшивку 'Звезды', - эк, читать, а надо ум тренировать, кроссворды разные, а не эту, Ботафогу, - Леночка хихикнула, - логическое мышление развивать надо.
  Её босая ножка осталась красиво лежать на столе.
  - А если по логике, то кто сожрал? - повернулся Шарп к Леночке и тупо уставился на её покрашенные розовым перламутровым лаком ноготки.
  - Ага, по логике это я! - сказала Леночка, пошевелила на ножке пальчиками и засмеялась.
  - Нет, я просто так посмотрел, - смутился Кочергин, глянул на ухмыляющегося Берримора, ткнул в него пальцем, и заорал: - Это они! Точно, они!
  - Да? - удивилась Леночка, - в логике вам не откажешь. Рамы не открываются, другого входа нету, эти на крыше, и они сожрали?
  - Но кто-то же сюда зашёл? Кто? Как? Через коридор? Это ж сожрали в тот момент, когда я внизу был! Ленка, ты ж была в коридоре, ты видела?
  - Делать мне больше нечего, как за вашим обедом следить.
  - Ленка, ты же там стояла, курила!
  - Я курю только когда мечтаю, а когда мечтаю я никого, кроме майора Шамарина, не вижу.
  - Ленка!
  - Не видела я никого, потому что не присматривалась, может, кто и ходил, я знаю? Мечтала я!
  - Кто? Ну, кто? Никого кроме нас тут нет, эти на крыше, я с теми внизу был... Подожди! - вдруг залетела в голову Кочергину шальная мысль. - Я же их по одному за угол выводил. Значит, что делал один, я видел, а что делали остальные... Вот, гады! Это они! Точно! Сейчас я им дам! Козлы! - Шарп сорвался с места и с грохотом убежал вниз.
  Леночка осталась на вышке один на один со страдающими тенями за стеклом. Берримор, сладострастно уставившись на лежащую на столе Леночкину ножку дождался когда она на него глянет и со звуком: 'Ам!' - широко открыл рот, резко его захлопнул и клацнул зубами.
  Леночка звука не услышала, но само хищное действие на неё впечатление произвело. Она резко одёрнула ножку, убрала её со стола, обулась, встала, и грациозно наклонившись, вызвав обильное слюноотделение у Берримора, подняла подшивку 'Звезды'. Она опять вернулась в кресло, уселась в нём поудобнее, открыла, где она сама открылась, подшивку, и начала нехотя переворачивать страницы, небрежно их просматривая, и не обращая на окно ни малейшего внимания.
  Больше, не смотря на все усилия, привлечь к себе её внимание, Берримору так и не удалось. Он и подпрыгивал, и приплясывал, и падал на колени. Напрасно - больше Леночка на окно и не глянула.
  - А ну посмотри, а так, глянула? - проговорил Пруну ставший на руки Берримор.
  - Нет, - ответил Прун, ногти рассматривает.
  - Вот гадюка! Бегаю тут ради неё на ушах. Хоть бы краем глаза посмотрела!
  - Её понять можно, - сказал рассматривающий Леночку Прун.
  - Это почему?
  - А ты сам на себя со стороны посмотри, сразу отвернёт, - сказал Прун, - и на голову лучше не становись, а то ещё компот вытечет.
  - И пусть! А её надо обаять.
  - Как?
  - Обаянием.
  - Зачем?
  - Баран! Если мы её не обаяем, то она за нас перед капиташкой не заступится, и он нас за сожранный обед убьёт. Или ты думаешь, он не сообразит, кто ему помог с борщом расстаться? Так что не стой, ты тоже жрал, становись и ты на уши, обаяевай.
  Прун на уши становиться не стал. То ли потому, что не захотел, толи потому, что не успел. В вышку забежал разъярённый Кочергин. Он тёр набитые кулаки и выкатывал глаза.
  - Клянутся, что не они! Все руки об них пооббивал, говорят, что не они. Собаки! А кто?
  - За дурною головою и рукам нэма покоя! - улыбнулась Леночка.
  - Ленка! Я тут из себя выхожу, а ты остришь.
  Леночка промолчала.
  - Кто? - опять забегал, страдая Кочергин, - кто? Ленка!
  - А что Ленка? Какая уже разница? К тому же мне пора идти. Я пойду?
  - Сиди! Не понял?
  - Вы же их уже всех побили, и правых и виноватых, все наказаны, и какая теперь разница конкретно кто? Наказаны то все.
  - Нет, я хочу узнать! Как же это сделать?
  - Элементарно.
  - Как?
  - А вы меня отпустите, если я скажу?
  - Ленка!
  - Тогда молчу.
  - Ленка, а тебе самой не интересно?
  - Нет.
  - Говори!
  - А отпустите?
  - Ну, ну да. Говори!
  - Тут же три бачка сожрано! До дна! Это ж куда-то деть надо? Вот и надо их всех покормть, и посмотреть - кто жрать не станет, тот и сожрал. Я свободна?
  - Светлая голова! - закричал Шарп, - сейчас мы их вычислим!
  - Я свободна?
  - Никогда! Сиди! Я сейчас, быстро... Эй! - Кочергин замахал руками на Берримора и Пруна, - бегом вниз! Вниз!
  - Что? - за стеклом накрутил себе уши Беримор.
  - Вниз, по пожарной лестнице, вниз!
  - А? Что?
  - Скот тупорылый! Вниз! Вниз!
  - Не слышу!
  - Во, заразы! - выругался Шарп. - Ленка, позвони в столовую, объясни, что надо, я сейчас этих с крыши сгоню и тех всех соберу, там, внизу и жрать заставлю. Звони, пусть несут! Я пошёл. И побольше!
  Кочергин побежал вниз. Леночка продолжила нехотя листать подшивку.
  - Во! Лихой поворот, - проговорил почти всё слышавший растерянный Берримор. - Что же делать? Я больше жрать не смогу.
  - И я, - прошептал Прун.
  Кочергин выбежал на улицу, задрал голову и начал орать.
  - Что? - выглянул с крыши Прун.
  - Бегом слазьте!
  - Я боюсь, - промычал Берримор.
  - Бегом!
  - Я высоты боюсь.
  - Я тебя сейчас залезу и скину нафиг! - заорал, выйдя из себя Кочергин.
  - Прун, что будем делать?
  - Ты ж не смог Лену обаять, полезли жрать, второй завтрак будет.
  - Спускайтесь! - затопал ногами капитан.
  Сытые Прун с Берримором с трудом спустились на землю по пожарной лестнице.
  - Пошли! - дёрнул за рукав Берримора Шарп, - шевелитесь!
  - Помалу! - дёрнулся Берримор, - полегче с гражданским населением!
  - Иди! - толкнул его в спину Кочергин, - и молча!
  Когда они подошли к входу в здание, там уже стояли накануне зажимавшие Леночку солдаты: три татарина, маленький, Трактор, и ещё один невзрачный рядовой с гнилыми зубами, всего шестеро. Это ж как надо было зажимать, что бы Леночке показалось, что их было с десяток!
  - Никому ничего не говори, - шепнул Берримор Пруну, - мы ничего не видели, ничего не знаем, а там посмотрим.
  - Угу.
  - Так, скоты! - толкнув к солдатам Берримора громко сказал Шарп. - Сейчас вас ждёт наказание! - Все притихли. - Вы все сейчас будете, - Кочергин сделал драматическую паузу, - жрать!
  Все голубопогонные нижние чины с удивлением и недоверием уставились на капитана.
  - Почаще бы такие наказания! - не выдержал и пискнул маленький солдат.
  - Разговорчики! - крикнул Кочергин и посмотрел на часы. - Где они, эти бачки? Так, и до вечера не дождёмся. Так, ты, ты и ты! - Шарп указал на татар, - бегом в столовую, скажите что на вышку РП, там знают, и несите бачки сюда. Бегом! И миски с ложками не забудьте.
  - И хлэб? - спросил радостный Насибуллин.
  - Да! - нервно заорал на него Кочергин. - И хлэб, и сол, чурек нерусский!
  - Исол? Кто такой исол?
  - Вали отсюда! В столовую, бегом, марш!
  Татары моментально, радостно потирая руки, убежали в столовую, а оставшихся Берримора и компанию капитан завёл в пустую, обвешанную по всем стенам политически правильными плакатами комнату на первом этаже здания, и заставил принести туда из учебного класса стол и восемь стульев. После приготовления к трапезе все вышли на крыльцо и стали ждать продолжения, кто развалившись на травке, как Берримор, Прун, и угрюмый Трактор, кто от нетерпеливого ожидания халявного обеда, присев на корточки.
  - Вот и они, - проговорил от нетерпения поминутно поглядывающий на часы Шарп. - Бегом! - крикнул он показавшимся на дорожке татарам.
  В центре, держа обеими руками ручки двух бачков с первым и вторым, с широким довольным лицом шёл рядовой Шарипов. Слева от него, держа правой рукой ручку бачка с первым блюдом, и в левой порезанную на кусочки буханку хлеба, как кенгуру подпрыгивал откровенно счастливый рядовой Файзрахманов. Справа, держась рукой за бачок со вторым, и в другой неся стопку алюминиевых мисок, прихрамывал третий татарин, шумно дышащий через рот кислоокий ефрейтор Насибуллин. При окрике Кочергина они ускорили шаг.
  - Заносите в пятую комнату, и ставьте на стол! - крикнул им Шарп, и повернулся к остальным. - Ну, что, доигрались? Вперёд, на муку едой!
  Все, кроме Берримора и Пруна обрадовались, и подумали, что капитан тронулся от жары, а Прун с Берримором подумали, что капитан просто сволочь. Будучи на крыше они слышали из вышки только голос Шарпа, и поэтому не знали, что это Леночка такое ему подсказала, а если бы узнали, она бы им стала нравиться гораздо меньше.
  - Не чухаемся! - орал уже в коридоре Шарп.
  - А мы и не чухаемся, - потёр свои ручищи Трактор, за такое наказание простивший странного капитана Кочергина, который пол часа назад их лупил за исчезновение какой-то там еды, а теперь сам кормил их, и, вроде, как шепнул ему на ухо Насибуллин, не в ущерб основному обеду. Обед будет по распорядку!
  Трактор, Насибуллин и все остальные аэродромные рядовые зашли в комнату, и, радостно сияя, уселись за стол. Берримор с Пруном тоже старались не отставать от них, сиять глазами, источать радость и изображать пищевое возбуждение, но превзойти голубопогонных сотрапезников не смогли.
  - Опа! Апалоника забыла, - виновато заулыбался Насибуллин.
  - Чего ты улыбаешься шире плеч? Наливай так! - крикнул Кочергин. - Не чухайся!
  Насибуллин пожал плечами, взял в руки свою миску и ею начал черпать в бачке суп и наливать его в посуду сгорающих от нетерпения сослуживцев. Через минуту перед каждым стояла полная до краёв миска. Это радовало всех, кроме стройбатовских гостей. Вся еда была принесена из солдатской столовой, и этот жидкий гороховый суп после борща со сметаной из столовой офицерской казался сытым Пруну и Берримору помоями.
  - У всех налито? Приятного аппетита! - ехидно сказал Кочергин.
  - Что, уже можно? - всё ещё не веря в подвалившее счастье недоверчиво спросил Трактор.
  - Не можно, а нужно! - вытаращился Шарп. - Вперёд!
  Все сидели и мялись.
  - Почему сидим? - закричал Кочергин.
  - Извиняюсь, ложечку бы, а то невозможно культурно удовлетворить насущные потребности. Я, не гордый, я конечно могу и просто лицо в суп опустить, но что люди скажут?
  - Молчать! - перебил разглагольствования Берримора Шарп, - ложки где?
  - Сяс! - исчез из комнаты Шарипов.
  Через секунду он вернулся со жменей забытых на крыльце ложек.
  - Теперь всё есть? - спросил у Берримора Кочергин.
  - Не всё.
  - А чего нет?
  - Главного.
  - Главного чего?
  - Команды. Мы же на военном аэродроме, как-никак, вот и сидим, ждём команду от командира. Или тут командиров нет, и это замаскированный под аэродром свинарник?
  - Молчать! Или ты меня сейчас выведешь!
  - Конечно, конечно, когда я ем, я глух и нем, - Берримор вздохнул, и взял ложку.
  - Я тебя сейчас точно вырублю!
  - Это будет несправедливо, потому что тогда мне не удастся со всеми вкусно и полезно пообедать, а я об этом только и мечтаю.
  Шарп еле себя сдержал.
  - Всем жрать! - меча глазами молнии прошипел он.
  Солдаты дружно схватили миски и стали греметь ложками по их дну, громко сёрбать и чавкать.
  И тут нервы подвели капитана Кочергина. Его-то обеденное время уже прошло, и предназначавшиеся ему бачки с едой были опустошены неизвестными негодяями, которых он сейчас и вычислял, в его животе уже траурно урчало, и поэтому вид наперегонки уплетавших еду рядовых вызвал в нём сильнейший приступ аппетита, едва не перешедший в припадок. Ему вдруг так захотелось отнять у этого толстенького, с мордой, как у юного Швейка, хитро на него поглядывающего и от удовольствия громко, как кот, мурчащего замурзанного козла с крыши миску, съесть всё в неё налитое, и даже потом вылизать её языком, что он даже забыл, что он здесь не для этого, а для того, чтобы обнаружить, тех, кто плохо ест! Шарп действительно об этом забыл, и захлёбываясь выделяющейся в колоссальных количествах слюной, от греха подальше выбежал в коридор. Но и тут его преследовал сладкий стук ложек о дно мисок. Спасаясь от него, Кочергин выбежал на крыльцо, и уже там нервно закурил.
  - Добавки кому? - моментально воспользовался отсутствием капитана Берримор, нечаянно обнаружив, что несмотря на все старания у него и Пруна миски почти не тронутые, а у большинства суп остался только на дне, а у Трактора и Насибуллина в мисках вообще пусто.
  - Добавка нету, - тоскливо сказал Насибуллин.
  - Могу своё отдать, - щедро предложил Берримор.
  - А ты не шутишь? - недоверчиво спросил Трактор.
  - Кто же этим шутит? Святое! - и Берримор моментально перевернул свою миску в миску Трактора, а Прун не растерялся, и быстренько опорожнил свою в посуду не могущего срыть написанное на лице внезапно подвалившее счастье Насибуллина.
  Насибуллин поделился с татарами, а Трактор с гнилозубым и маленьким, но уже через секунду у всех сияло дно, и когда спохватившийся капитан забежал в комнату, и с надеждой заглянул в миски, то увидел, что они у всех участников внезапного пира одинаково порожние. Кочергин разозлился и злобно осмотрел солдат. Все смотрели на него с благодарностью, добро и преданно.
  - Жрём дальше! - с угрозой в голосе сказал Кочергин Насибуллину, и показал пальцем на второй бачок. - Насыпай!
  - Есть, вернее, едим! - браво сказал в нетерпении согнувший в своих ручищах ложку Трактор, а Насибуллин собственной ложкой насыпал всем по полной миске суховатых макарон по-флотски.
  - Быстрее насыпай, второй час уже ждём! - красиво изображая нетерпение страдал Берримор, с ненавистью глядя на макароны.
  - Что? - прыгнул к нему капитан, - повтори!
  - Осмелюсь доложить, спасибо за вкусный халявный обед. А вопрос можно?
  - Ну?
  Берримор поковырял ложкой еду.
  - Извиняюсь, а добавка будет?
  Шарп ткнул пальцем по направлению его миски, и страшным голосом промычал:
  - Жри!
  - Большое человеческое спасибо, - сказал Берримор, сел, накопал в миске полную ложку макарон и даже хотел их поднести ко рту, но не смог.
  Прун тоже мялся, стараясь не смотреть на еду, а все их сотрапезники с голубыми погонами работали ложками, как будто ели последний раз в жизни. Если бы капитан был понаблюдательнее, он бы моментально вычислил угостившихся его обедом. Но капитан был слабовольный, и он не мог себя, голодного, заставить смотреть на трапезничающих солдат, более того, он, сразу не получив ожидаемый результат, растерялся. Все жрали, демонстрируя удовольствие, и Леночкино пророчество, что кто не будет есть, тот его и обожрал, не срабатывало. Капитан злобно посмотрел на Трактора, ему стало не по себе, он поплямкал губами, и с шипением процедил:
  - У, гады, всё жрёте, и жрёте! Всё вам мало!
  Гнилозубый с опаской посмотрел на капитана, и шёпотом спросил у Трактора:
  - Я не пойму, сам сказал, что бы мы ели, и сам злится.
  Занятый глотанием без жевания Трактор промолчал, а Берримор ответил:
  - Едим медленно, он хочет, что б ели быстрее.
  Все едоки сделали вывод, и стали плямкать громче и стучать ложками ещё быстрее. Такого Шарп уже выдержать не смог. Он и так захлёбывался слюной, а теперь у него в животе как будто пробил церковный колокол.
  - Я сейчас вернусь, и тогда посмотрим! - крикнул растерянный, злой капитан, и галопом убежал наверх, попросить совета, и пожаловаться Леночке на несовершенство её метода.
  Едва он покинул комнату, Берримор с тоской глянул на торопящихся затолкать в себя еду авиаторов, и вздохнул. Ничего, - подумал он про себя, - предложить им добавки никогда не поздно.
  Трактор облизал пустую ложку, зачерпнул ею новую порцию, полюбовался на неё, и вдруг сказал:
  - Классные макароны, со свининкой!
  Три татарина сразу поперхнулись, и побросали ложки на стол, а гурман Трактор отправил ложку в рот, и жуя продолжил:
  - Только нафига они их с фаршем перемешивают? Вот если б свининку кусочками, с сальцом бы пожарили, отдельно, и потом макарон насыпали б... Макароны с мясцом, и подливкой! Ух! - он поплямкал губами. - Но в армии только и делают, что всё портят, и продукты и жизнь, - он проглотил.
  - А, и так сойдёт, я тут такого свинства уже сто лет не ел, - сказал гнилозубый, - скоко тут служу - сплошная сушёная картошка на обед.
  - Сто, правда шушка? - робко переспросил у Трактора Насибуллин.
  - Да, - жуя, ответил тот, - свинья, правда. Та, большая, что со свинарника всё время убегала, вчера зарезали. Только не вздумай тут плеваться начать, аппетит портить, а то я не правильно пойму! И видел? - он показал татарину свою свёрнутую в кулак огромную пятерню.
  - Не, плеваться, не! Ми тогда не зналь, и ель, а теперь зналь и не ель.
  - Правильно, жрать - свинячье дело! - толкнув Пруна в бок радостно потёр руки Берримор.
  - Ага, - согласился уже почти доевший Трактор, - дело то конечно свинячье, но иногда как приятно бывает побыть свиньёй. Жаль только, что всё быстро кончается.
  Трактор с тоской поглядел в свою пустую миску, и с завистью на полные у татар, Пруна, и Берримора.
  - Возьми моё! - великодушно предложил Берримор.
  - А не жалко? - недоверчиво спросил не отрывая взгляд от его миски Трактор.
  - Конечно жалко! - счастливый Берримор моментально отнял у Трактора пустую миску и поставил перед ним свою полную, - но что для друга не сделаешь.
  - Да, правда, - согласился Прун, и свою миску пододвинул к гнилозубому, - если друг, хоть весь обед бери.
  - Я тоже друг, а можно мы пополам? - спросил маленький.
  Прун кивнул, и гнилозубый отсыпал счастливому маленькому солдату в его миску половину макаронов Пруна. Татары наблюдали за этими рокировками с лицами сфинксов.
  - Ми тоже друг, но шушка не едим, - сказал Насибуллин, и все татары вздохнули.
  - А вы своё тоже друзьям отдайте, а то капитан на вас обидится, - сказал Прун, и оглянулся на шум открываемой двери.
  В комнату влетел Шарп. Он бегом приблизился к Пруну и заглянул в его миску. Там было пусто. Заглянул к Берримору, его миска тоже была пуста. Уже просматривалось дно у маленького, гнилозубого, и ужасного в своём восторге едой Трактора, а у трёх татар миски были почти полными. От счастья капитан Кочергин чуть в обморок не упал. Свершилось!
  - Ага! - заорал он, - хватит жрать! - он схватил за плечи Трактора и отодвинул от стола.
  - А чиво? - обиделся Трактор.
  - Вон! Все вон отсюда! - возбуждённо зажестикулировал Шарп, - все, вон! Кроме вас, троих! - он упёрся руками в стол и, довольный, уставился на полную миску перед Насибуллиным.
  Насмотревшись на макароны, Кочергин повернулся, и обнаружил, что никто не ушёл. И Берримор и гнилозубый стояли за его спиной, а Трактор, к тому же ещё и доедал из миски, держа её на весу.
  - Я сказал, вон! - взбеленился капитан, выбил у Трактора миску, и с силой начал выталкивать солдат в двери, - все по своим рабочим местам! А вы, козлы, бегом на крышу! Вон!
  Вытолкав всех в коридор, он выбежал следом и закрыл за собой дверь с табличкой на ней 'класс ?5', затем открыл, и строго крикнул оставшимся в комнате татарам:
  - Сидите тут! Я сейчас приду! - хлопнул дверью и глядя на сразу от избытка сытости ставшего сонным Трактора добавил: - Вы - бегом в планшетную, и что бы там - ни пылинки, а вы - вперёд! - и он, торопясь, потолкал Пруна и Берримора к выходу.
  Загнав их на крышу, и крикнув вслед:
  - И сразу за работу, без всяких там отсиживаний и отлёживаний! - капитан убежал творить расправу над невинными татарами.
  На вышке за время отсутствия мойщиков окон ничего не изменилось, разве что стало ещё жарче и уменьшились тени. Леночка всё так же сидела в кресле, правда расстегнула ещё одну пуговичку на рубашке, и так же лениво листала подшивку, а в пустом бачке из под борща, который она к себе пододвинула, появились испачканные розовой помадой окурки. Она меланхолично, мельком глянула на снова появившиеся за окном тени, и никак не отреагировав на широчайшую улыбку Берримора, продолжила рассматривать газетные картинки - отвратительного качества, постановочные фотографии якобы армейских будней.
  - У, кобыла холоднокровная! - промычал Пруну автор улыбки, - такие бравые сытые хлопцы перед ней, а она газету читает.
  - Не читает, а картинки смотрит, - поправил Прун, - а там, наверное, картинки интереснее, чем ты за окном.
  Берримор оживился.
  - А мы ей сейчас тоже картинку покажем, очень, очень интересную.
  Он расстегнул штаны, взял уже высохшую на солнце тряпку, макнул её в грязную горячую воду в ведре, и начал демонстративно размазывать на окне, прямо перед невозмутимой Леночкой грязные узоры. При этом он по-бразильски шатал бёдрами, и штаны постепенно сползли у него до колен. Под штанами оказались красные, с жёлтой полоской по швам, слегка порванные спортивные трусы. Берримор, делал вид, что не заметил якобы сами собой спавших штанов, топтался со спущенными штанами взад и вперёд вдоль всей стеклянной витрины и даже невысоко подпрыгивал, пытаясь краснотой своих трусов обратить внимание только что закурившей новую сигарету Леночки.
  - Курит - значит волнуется, - сказал Берримор.
  - Ну, в любом случае не про тебя.
  - А?
  - Волнуется не про тебя, она за всё время ни разу на тебя не глянула.
  - Точно?
  - Однозначно.
  - А не врёшь, что б меня унизить?
  - Нет.
  Берримор почесал за ухом.
  - Сейчас точно глянет, - сказал он и спустил трусы до колен.
  - А не испугается? - с улыбкой спросил Прун.
  - Тихо!
  Берримор со спущенными трусами принял мужественную позу, руки в боки, и стал магнитезировать Леночку взглядом. Леночка даже не шелохнулась. Она покуривала, наклонив голову, и лениво листала подшивку, мельком поглядывая на заголовки и изредка останавливая взгляд на фотографиях, на которых были изображены на фоне танков, ракет и самолётов бравые молодые мужики в военной форме и с довольными лицами, устремившие вдаль на удивление тупые взгляды. Как Берримор не присматривался, но так и не смог определить, куда за опущенными, слегка подкрашенными Леночкиными ресницами был направлен её взгляд.
  - А у тебя задница на солнце не обгорит? - через некоторое время спросил Прун у откровенно расстроенного неудачей Берримора.
  - Ненормальная она, - невпопад ответил тот, - тут увлекательное кино про секс, бесплатное, а она газету про дураков читает.
  - Нормальная. Просто кино советское, а она его не любит.
  - Почему советское?
  - Только в советском кино любят показывать голых мужиков, а не баб.
  - Ненормальная она!
  - Нормальная. Просто ты не в её вкусе.
  - Ненормальная, Прун! А разве нет? - разгорячился бесштанный Берримор. - Представь, что она - это ты, и ты там сидишь, и газету читаешь, а я - это она. Ловишь? Если бы она вот тут, на моём месте трусы сняла, ты что, вместо того, чтоб вытаращиться и приобщится к прекрасному продолжал бы сидеть, и читать дерьмовую советскую газетёнку, даже если прекрасное и не в твоём вкусе? - Прун промолчал. - Вот то-то и оно! Ненормальная она! Мы же с ней разнополые, хоть бы краем глаза глянула, хоть бы из любопытства, лишь бы улыбнулась, а дальше как по маслу пошло бы. Потому я и говорю, что она ненормальная. У, гадюка! Га-дю-ка!
  И стоящий со спущенными трусами на крыше под палящим солнцем Берримор морской азбукой флагов, горя взглядом, взмахами рук сообщил в сторону безразличной Леночки это слово.
  Когда он стоял в позе последней буквы 'а' в вышку влетел радостный и возбуждённый капитан Кочергин. Берримор еле успел присесть и подтянуть штаны. Шарп на него глянул, показал кулак, и сразу уселся на стол перед Леночкой, отодвинув бедром подшивку.
  - Ленка! - сказал он потирая руки. - Ленка! - он потряс её за плечо.
  - Я слышу, - лениво сказала разомлевшая от жары Леночка и бросила окурок в бачок.
  - Вычислил я их!
  - Кого?
  - Козлов, что обед мой сожрали!
  - Да?
  - Да! Как ты и говорила. Все проглоты, аж за ушами трещало, жрали, а трое, - капитан даже пискнул от удовольствия, - трое не смогли! Не полезло им! И знаешь, кто это был?
  - Откуда ж мне знать?
  - Татары! Те три татарина, поняла?
  - И что, они признались? - недоверчиво спросила Леночка.
  - А на хрена мне их признания? Они не жрали! У всех тарелки пустые, а у них полные! Факт на лицо. И зачем мне их признания? Эти козлы и не признаются никогда. Так я им как дал, сперва одному, потом второму...
  - Товарищ капитан, только пожалуйста, не надо мне этого рассказывать! - перебила Шарпа недовольная Леночка.
  - Ленка, с твоей же помощью!
  - Что с моей помощью?
  - По твоему рецепту, и вычислил. Кто не ел, тот и сожрал!
  - А вы у них спросили, почему они не ели?
  - Делать нечего! Они клялись, что не жрали потому, что там свинина, а они свинины не едят. Так я им, гадам, и поверил, как дал одному, потом второму... Ты, ты чего смеёшься?
  Леночка откинулась на дерматиновую спинку кресла и от души засмеялась, показав Кочергину ровные белые зубки.
  - Ленка!
  Леночка продолжала от души смеяться, изредка поглядывая на глупо выглядевшего, ничего не понимающего капитана.
  - Свинину не едят? Ой, не могу! - прервав смех проговорила она, опять откинулась на спинку кресла и залилась здоровым, продлевающим жизнь, смехом.
  - Ленка! - даже нахмурился Шарп, - чего ты ржёшь? Скажи и мне, может, и я посмеюсь.
  Леночка отдышалась, и лукаво посмотрела на капитана.
  - У вас на обед, между прочим, что было?
  Капитан наморщил лоб. Леночка опять засмеялась.
  - Я извиняюсь, его ведь сегодня у вас и не было. Каша там была гречневая со свининой. Помните, вчерашнее построение полка?
  - Я вчера был с дежурства, и не присутствовал, - промычал Шарп, - а при чём тут это?
  - А, так вы не знаете? Та свинья знаменитая, Машка, что со свинарника любила убегать, помните? - Кочергин кивнул, - вчера тоже убежала, и когда на плацу было построение она перед строем бегала и хрюкала. Командира не было, замполит командовал, и как обычно голову морочил, а она мешала ему речь толкать. Все смеялись, не понять то ли с него, то ли со свиньи, и он распорядился её поймать. Вы бы видели как все замполитовы лизоблюды кинулись свинью ловить, один впереди другого! А она наутёк, и не куда-нибудь, далеко, а вокруг плаца бегом по кругу. Представляете, бежит свинья и табун ловцов за нею! Майоры, капитаны... Ох, и смеху было!
  - Поймали?
  - Потом и поймали, а замполит ей своего позора не простил и заставил зарезать. И этот ваш обед из Машки был. А вы говорите татары. Свою свинину не ели, а на вашу позарились?
  Кочергин покраснел.
  - Если не они, то кто? Ленка, может это ты?
  Леночка расхохоталась, и схватилась за живот.
  - А кто? Кто, эти? Эти? - капитан вскочил и уставился на размазывавшего по стеклу грязь Пруна. - Ты? Не может быть, у этих были пустые миски! Ты? Ты?
  Берримор подёргал себя за уши, и ответил ему диковатой, широкой улыбкой. Шарп забегал по вышке, рассматривая окна.
  - Ленка, не ржи так! Неужели это и правда они? Но тут же не залезешь! - сам себе доказывал он, дёргая рамы, - всё забито, ага, может здесь? - Шарп оттолкнул ногой валяющиеся под окном деревянные рейки, и сперва пристально уставился на заклиненную Берримором раму, а затем обернулся на шум открываемой двери.
  В вышку, держа в руке чёрную папку, зашёл недавно помянутый Леночкой по поводу свиньи и лазания руками под юбкой замполит - невысокий, глупый и вечно всем недовольный подполковник Козлов. Он вытаращился сперва на быстро вставшую и застегнувшую пуговичку на рубашке Леночку, потом мельком глянул на застывшего возле окна Кочергина, открыл рот, вздрогнул, и вытянув вперёд шею уставился мимо него на диковинные узоры, исполненные на окнах грязными тряпками, и выглядывавших из-за узоров их авторов - Берримора и Пруна.
  - Это... это что такое? - спросил потрясённый Козлов, и едва не выронил папку.
  - Это проштрафившиеся подчинённые капитана Дрозда окна моют! - быстро доложил Кочергин.
  - Это называется моют? - взорвался подполковник.
  - Так точно!
  - Это гадят, а не моют! Гадят! Гадят! А вы куда смотрите? Гадят под вашим присмотром! Через такое обгаженное стекло даже взлётной полосы не видно! А если будет самолёт садиться? А будка грязная, руководителю ничего не видно, и произойдёт катастрофа! Это преступление! Саботаж! И вы ответите!
  - Я? Почему я? Пусть Дрозд сам за ними смотрит! - огрызнулся Шарп. - Он их притащил, и запретил чистую воду набирать, а мыть сказал грязной.
  - Мыть грязной? Он что, дурак?
  - Не знаю.
  - Конченный дурак?
  - Мммм...
  - А где он?
  - Не могу знать.
  - Найди мне его!
  - Мне нельзя с вышки отлучаться.
  - Почему? Где дежурный? Запорожец где?
  - Его командир отпустил отдохнуть к завтрашним полётам, а я вместо него.
  - Руководишь полётами?
  - Полётов нету, я дежурю.
  - Понятно. Найди Дрозда по телефону, или бойцов пошли, пусть немедленно идёт сюда. Немедленно! Подожди, это потом, - подполковник недобро приблизился к Кочергину, показал указательным пальцем на пол, и повысил голос: - А скажи-ка ты мне, друг любезный, кто это умудрился тут, вот тут, на первом этаже в пятой комнате, в кабинете политподготовки такой бардак устроить? Тоже Дрозд? А? - вдруг заорал Козлов. - Я зашёл - ахнул! Вчера убрали, новые плакаты на стены повесили, красиво всё было, а только что зашёл, - подпол страшно посмотрел на Леночку, - а там кошмар! Везде набросаны миски, ложки, посередине валяется поломанный стол, стулья поломанные, все стены и новые плакаты парашей забрызганы, бардак! Только лифчика там и не хватает! Это что там такое?
  Шарп виновато молчал. Подполковник сделал к нему шаг. Кочергин на шаг отступил.
  - Что это там такое, я вас спрашиваю?! - заорал подполковник и ещё раз шагнул вперёд.
  Кочергин отшатнулся, попробовал сделать шаг назад, но отступать стало некуда, за ним было окно, и он сделал шаг в сторону. Подвернувшаяся под каблук, валявшаяся на полу, накануне выковырянная из окна деревянная реечка немножко нарушила его равновесие, и он слегка взялся за некоторое время тому назад щепкой и честным словом подклиненную Берримором раму. Этого 'слегка' с лихвой хватило на то, чтобы еле державшийся на честном слове клинышек выпал, и ничем не придерживаемая рама отправилась в свободный полёт - она под действием силы всемирного тяготения начала медленно выпадать из оконного проёма внутрь вышки. Если бы Шарп стоял к раме лицом, он может быть и успел бы подхватить её и удержать на месте, но он стоял к окну спиной, к тому же Леночка первая увидела движение рамы вниз, и пронзительно завизжала, заставив Шарпа на неё вытаращиться.
  Леночка ужаснулась, она знала, что сейчас произойдёт. Она такое уже однажды видела, когда вот здесь же на этом месте, осенью, неприятный капитан Дрозд по-свински хотел прижать её попкой к столу, и навалиться сверху. Она тогда его коленом оттолкнула, и Дрозд локтем и плечом высадил стекло именно в той раме, которая сейчас медленно падала мимо отвернувшегося Кочергина прямо на голову открывшему от неожиданности рот подполковнику Козлову.
  Кочергин таращился на Леночку, Леночка визжала, рама падала, и растерявшийся подполковник даже не успел руками взмахнуть, чтобы хоть как-то смягчить удар. Рама рухнула, своей верхней перекладиной попав ему прямо в крылья - эмблему военно-воздушных сил на фуражке. Получив сокрушительный удар в лоб подполковник отлетел назад, к стене, и выронил папку. Его фуражка, сделав в воздухе акробатическое сальто, упала на стол возле Леночки, а рама, лишь на миг задержав своё падение о голову подполковника, грохнулась плашмя на пол, и обрамлённое ею огромное двойное стекло со страшным грохотом и последовавшим за ним стеклянным, оглушительным малиновым перезвоном разлетелось по всей вышке тысячами острых, блестящих на солнце осколков.
  Прошло несколько неприятных секунд. Осколки стекла отзвенели, Козлов отстонал, Леночка откричала. Кочергин перестал вздрагивать и начал дышать, и в лишённый рамы оконный проём со стороны улицы заглянули две счастливые и сытые стройбатовские рожи. Их обладатели как по команде взялись руками за головы, а тот, у кого рожа была покруглее, побольше - Берримор, посмотрел на перепуганного Шарпа и сказал:
  - Мы стоим, и никому не мешаем, а тут как загремело! Мы думали землетрясение. Или полтергейст. Может доноры нужны? Если девушке кровь сдать, так я готов! - Берримор сладострастно посмотрел на перепуганную, не сводящую глаз с осколков стекла, и оттого не замечающую его Леночку.
  - Молчать! - не своим матом заорал Шарп. - Молчать!
  - Ну, Кочергин, - очнувшись от крика капитана, растирая ушибленную голову застонал Козлов, - это тебе даром не пройдёт! Не продёт!
  - А я причём? - Шарп присел, и жалобно пискнул, - я то причём? Оно само...
  Леночка взяла со стола фуражку Козлова, и подала её удручённому и растерянному Кочергину. Шарп тупо посмотрел на ухмыляющуюся, напоминающую то ли Муссолини, то ли солдата Швейка рожу Берримора, потом на фуражку, взял её в руки, и перед тем, как отдать подполковнику, попробовал выровнять перекошенные от удара рамой, согнутые в дугу крылышки эмблемы ВВС на тулье. Крылышки выравнивались плохо, Шарп их гнул, гнул, и вдруг одно крыло отломал. Оно осталось в его руке. Капитан растерялся, Леночка обомлела, а подполковник икнул.
  - Это тебе тоже даром не пройдёт! - не своим матом заорал он, - тут тебе и тесть не поможет! Дай сюда!
  - А что я сделал? - Кочергин робко протянул фуражку в сторону Козлова.
  - А что, я это сделал? - подполковник выхватил у Кочергина фуражку, и продолжая растирать лоб показал на испорченную эмблему, - и это я сделал? - он ткнул дрожащим пальцем сперва в лежащую на полу раму, а потом в обильное покраснение на своём лбу, - Я?
  - Нет.
  - А кто? Виноват кто? Кто за это ответит? - Козлов показал на усыпанный битым стеклом пол.
  Наступила тишина. За окном, зажав ладонью рот, от избытка сытости громко икнул Берримор.
  - Дрозд! Это Дрозд! - обернувшись на окно вдруг подпрыгнул капитан. - Как же я забыл? Да, Дрозд! Дрозд! Где Дрозд? - закричал он на пожавшую плечами Леночку. - Это из-за этого мудака тут такой полтергейст происходит! Я причём? Я... Я... Сейчас я его за ноздри притащу, пусть приходит и сам разбирается, а мне оно и на хрен надо! Ленка, бери, на склад звони! Товарищ подполковник, - обратился он к затихшему, прислонившемуся к стене, пребывающему в нокдауне подполковнику.
  - У? - Козлов вздрогнул, и выронил фуражку.
  - Разрешите поймать и привести Дрозда? Есть! - после тупого взгляда Козлова отдал честь Кочергин, наклонился, поднял, нахлобучил ему на голову фуражку с однокрылой эмблемой, выбежал за дверь, спустился на первый этаж, и заорал в коридор: - Эй! Все! Бегом найти капитана Дрозда, и сюда!
  Из планшетной выглянул гнилозубый.
  - Ты! - Шарп как рапирой пальцем проткнул перед собой воздух. - Эй, ты! Беги на склад, скажешь ему, замполит вызывает! Сюда! Срочно!
  - Кому?
  - Дрозду, баран, Дрозду! Капитану Дрозду!
  
  - Ну вы и гады! Ну и гниды! Козлы! Где вы взялись на мою голову? - причитал, семеня следом за бегущими к складам Берримором и Пруном красный, растерянный и злой капитан Дрозд.
  - Нигде мы не брались, вы нас сами первый нашли.
  - Возле аптеки.
  - Закрытой по поводу тёмного времени суток.
  - Молчать! Бегом! - надорвался капитан криком, услышав комментарии Берримора, и дополнения Пруна. - Сейчас я вам устрою, собаки, сейчас! Вы, гады, за всё получите, за всё! Вы не рады будете, что на свет народились. Направо поворачивай, скотина!
  Берримор с Пруном забежали за жёлтое здание последнего в ряду склада, и остановились. Вся асфальтированная площадка перед его открытыми воротами была завалена несколькими кучами пронумерованных белой и жёлтой краской брезентовых парашютных сумок.
  - Мукосеев! - заорал в пространство нервный, пребывающий в шоке от увиденного на вышке, и под впечатлением от устроенной ему подполковником Козловым головомойки, капитан Дрозд.
  Из-за склада торопливо показался застёгивающий на ходу пуговицы на куртке сержант Мукосеев.
  - Я!
  - Где ты шляешься? А где все? Парашюты перебрали?
  - Мм...
  - Где прапорщик Скляров? - не давая возможности отвечать, заорал на сержанта Дрозд, - на губу захотел?
  - Никак нет! - вытянул шею Мукосеев. - Я здесь, все здесь, парашюты перебрали, вон там лежат новые, а там заплесневевшие и порванные. А прапорщик Скляров в санчасти.
  - Что? - длинное лошадиное лицо Дрозда стало ещё длиннее, - что?
  - Так точно, в санчасти!
  - А что с ним?
  Мукосеев стал по стойке 'смирно'.
  - Когда вы этих заставили бомбы катать, они перекатили, а потом он их забрал, и заставил в седьмом складе подвесные баки сложить. Они сложили, а когда он показывал им место, куда ложить, тот, ихний, что морда как у негра, уронил бак ему на ногу. Но бак лёгкий, и ничего, прапорщик только хромать стал, а потом, когда парашюты перебирали и их с верхних штабелей стаскивали, ему на голову почему-то упал парашют. А парашют тяжёлый, и...
  - А? - чуть сам не упал Дрозд, - кому? Какой парашют?
  - Прапорщику Склярову. Парашют номер сорок шесть. Он раньше полностью намок, потом высох, слежался, и стал твёрдый, как камень, и с верхнего яруса упал товарищу прапорщику прямо на голову, и всё.
  - Кто упал?
  - Парашют. Сперва. А потом прапорщик. На пол. И всё.
  - Что и всё? И что ему? - потрясённый Дрозд сделал жест рукой около головы, - это?
  - Так точно, это! Вывел прапорщика из строя. Мы его еле отнесли в санчасть, он же толстый, а там сказали, что наверно сотрясение мозгов. Только откуда там мозги?
  - Что ты мелешь?
  - Он так падал под наклоном, и не только по мозгам, по плечу тоже задел, - выкрутился счастливый такое рассказывать Мукосеев, - а в плече да, мозгов нет.
  - Идиот! Кто, прапорщик под наклоном падал?
  - Парашют номер сорок шесть, - Мукосеев равнодушно пожал плечами, и по этому пожиманию было видно, что трагическая судьба Склярова его совсем не волнует.
  Лично он сильно прапорщика не любил, особенно после случая, когда Скляров, получив разнос от начальства, прямо в складе сорвал на нём злость, от души избив ногами, хотя сам Мукосеев к причине разноса был совершенно не причастен. Поэтому он промолчал и не издал ни звука, когда заметил, как стоящий в складе на высокой лестнице сутулый арестант, что раньше ходил в красном пиджаке, пододвигал к краю полки верхнего яруса парашют, а когда прапорщик Скляров оказался прямо под ним, слегка подтолкнул его вниз...
  - Собаки! И этого куска прибили! - забился в истерике Дрозд. - Я вас уничтожу! Мукосеев!
  - Я!
  - Где они все?
  - Тут!
  - Давай их сюда, всех, живо! Вот сюда!
  Мукосеев забежал в склад, и оттуда вышел запылённый уставший Бусел. Следом за ним в воротах показались Судорга, Самурай, за ними и все остальные.
  - Лошадь, привет! - приветственно вскинул руку вверх Берримор.
  - Молчать! Убью! - закатился Дрозд. - Мукосеев!
  - Я!
  - Где парашюты негодные лежат?
  - Вон, куча, та, что дальше.
  - Не путаешь?
  - Никак нет! Залило тот штабель, что цифры где-то после сорока, и до семидесятого. Они их перебрали и сложили.
  - А вон то?
  - Возле ворот? То новые, что недавно привезли, у них номера от ста двадцати начинаются.
  - Они не залиты были?
  - Нет, там, где они лежали, там сухо.
  - Слава Богу хоть новые не намокли, а то тогда хоть вешайся, - пробурчал под нос Дрозд. - Так, Мукосеев, - крикнул он, - стереги этих козлов, пока я не приду. Сейчас мы им, козлам, парашютные прыжки организуем! - Мукосеев заулыбался. - Я пойду за самолёт договорюсь, а ты из безнадёжно испорченных каждому выдай по парашюту. Слыхали, скоты? С парашютом будем прыгать! С испорченным! Мукосеев, занимайся!
  И Дрозд, насладившись откровенно перепуганным выражением лиц всех арестантов убежал по дорожке к расположенной недалеко от склада заросшей жёлтой, выгоревшей на солнце травой площадке, на которой стояли два зачехлённых зелёных вертолёта Ми-2, разбарахоленный, с разбитыми стёклами, облезлый серый Ил-14, и сверкающий свежей краской, только вчера вернувшийся из ремонта зелёный Ан-2. У Ан-2 были открыты двери, и возле него копошились двое техников.
  Дрозд подбежал к техникам, с одним поздоровался за руку, и что-то спросил. Тот махнул на самолёт. По приставной лесенке Дрозд залез в салон, и чуть не столкнулся в дверях с высоким худым старшим лейтенантом. Старший лейтенант дёргал натянутые под потолком тросы.
  - Миха, привет! - сказал Дрозд, - дело есть.
  - Привет, - ответил недовольный Миха. - Какие дела? Завтра прыжки, а тут после ремонта с самолётом возни непочатый край. Только покрасили хорошо, а остальное, э! - он махнул рукой.
  - А у тебя после обеда облёт запланирован, да?
  - Запланировать то запланировали, но вроде грозовой фронт к нам идёт, а успеем ли до него до ума технику довести, я не знаю.
  - Слушай, а если сделать облётывание методом обруливания?
  - Это только после аварий так делают, а тебе зачем?
  - Сейчас объясню. Надо одних козлов попугать, надеть на них парашюты, загнать в самолёт, и просто порулить по аэродрому. Тебе надо движок погонять, не взлетая, а?
  - Надо.
  - Ну, вот! Погоняешь и подрулишь к одному месту. Сделаешь?
  - Не знаю. Надо же у руководителя полётов запросить разрешение на передвижение по аэродрому.
  - Не надо, проблем не будет. На вышке этот тупорылый баран Кочергин дежурит, разбил стекло, скот, а на меня сворачивает, он не соображает ничего, и по сторонам не смотрит и мы раз, и... - не договорил Дрозд, старлей заулыбался.
  - Понятно. И как это будет выглядеть?
  Дрозд хлопнул в ладоши.
  - По рукам? Сейчас расскажу!
  
  - Ты когда-нибудь с парашютом прыгал? - после быстрого ухода Дрозда спросил Бусел у Судорги.
  - Нет.
  - Ох, и козёл этот капиташка. И додумался же!
  - Гад ползучий! - кивнул Берримор.
  - Шиза косит наши ряды! - сообщил не на шутку перепуганный Вася.
  - Не боись! - весело сказал Прун, - это же такой кайф!
  - Где кайф?
  - В небе.
  - А ты знаешь? Ещё скажи, с понтом, прыгал!
  - Три раза, больше не успел. Пошёл в аэроклуб на спортивные самолёты, возраста не хватило, пошёл на парашют, научился укладывать, на третий разряд три раза прыгнул, понравилось, думал продолжать, но не успел, в армию забрали. Зато сейчас, ух, неужели правда прыгнем?
  - Правда, правда, прыгните, - промычал недобро ухмыляющийся Мукосеев. - Ещё какая правда, чистая. Разбирайте парашюты вон из той кучи.
  - Ты что! - возмутился Бусел, - там же плохие!
  - А кто тебе хороший даст? Капитан приказал брать из этой кучи. Берите, и бегом! - прикрикнул Мукосеев. - Кому сказал? Бегом!
  - Ты, придурок, прыгать с гнилыми парашютами, это же полное самоубийство! - восстал Бусел.
  - Правда, если что случится, ты же в тюрягу загремишь! - добавил Судорга.
  - Или под вышку! - вставил Берримор.
  - То капитан под вышку загремит, а мне по барабану. А ты, если не хочешь в рожу, делай, что тебе говорят! - крикнул Мукосеев и улёгся на травке под стеной склада. - Давай, давай! А я посмотрю.
  Все с перепуганными лицами подошли к куче и взяли каждый по сумке с парашютом.
  - Давай ты, специалист, - Мукосеев указал пальцем на Пруна, - научи их одевать систему, проинструктируй их, так сказать, куда в воздухе дерьмо из штанов девать, - Сержант, довольный своим остроумием, заржал. - Давай, давай, а я на травке поваляюсь, пока вы подготовитесь.
  - Вот, козлы! Такое придумать, - выругался совсем растерявшийся Дикобраз. - Это ж надо совсем с ума съехать!
  - Ага, вы б видели, как этого Дрозда замполит ихний порол, аж искры летели. Не удивительно, что у него шарики зашли за ролики, вот он и придумал такое - с парашютом прыгать, - пояснил Берримор. - Кошмар! Пойду лучше повешусь!
  - Чего ты стонешь? - спросил выделявшийся спокойствием среди перепуганных сослуживцев Прун. - Тут тебе на халяву такое счастье подвалило, ты только вдумайся - прыгнуть с парашютом! Это же счастье! Такого, как там, - Прун показал на небо, - нигде не увидишь, и не почувствуешь.
  - Ага, а страх?
  - Страх будет только до двери самолёта, да, страх сильный, но зато уже когда ты в воздухе, это действительно счастье. Я такого счастья как в небе никогда не испытывал. Скоро поймёте.
  - Ты что, дурак, Прун? - наклонился Бусел. - Какое счастье? Они же нас хотят на гнилых парашютах выбросить из самолёта! Чёкнутые они!
  Прун посмотрел на лежащего в тени под стеной склада, уронившего голову на плечо, уставшего то недосыпания последних двух дней, задремавшего Мукосеева.
  - А кто тебе мешает взять хороший парашют? Вон, смотри, тот шнырь спит, берём, только тихо. Где хорошие лежат? - Прун тихонько приблизился к Буселу. - Где?
  - Вон, та куча, возле ворот, то новые.
  Прун, пригнувшись, подошёл к воротам.
  - Да, бери, сто двадцать четвёртый, да, и тот бери, рядом! Тоже новый. И мне возьми! - жестикулируя шептал Бусел.
  - И мне!
  - И мне тоже!
  - А мне возьми верёвку, я лучше повешусь!
  - Берримор, не скули, козла разбудишь!
  Прун тихонько, стараясь не разбудить сержанта, мелкими перебежками натаскал восемь новых парашютов для напряжённо, не отрывая глаз следивших, не проснётся ли Мукосеев, товарищей. Когда он принёс последний, восьмой, все с облегчением вздохнули.
  - Вот, теперь порядок! - сияя от восторга глазами, сказал Прун, - теперь можно и на прыжки. Вы на привязи самолёту под хвост пойдёте, а я попробую на поток выйти. Вот так! - он стал, раздвинув ноги и раскинув руки в стороны.
  - Коту под хвост мы пойдём, - заныл Берримор, - давайте лучше смоемся, пока не поздно!
  - И бежать некуда, и уже поздно, - кивнул на приближающегося по дорожке Дрозда Судорга.
  - Ё моё, я и в штаны наложу от страха, - доложил всем Берримор, - и вам все парашюты обверзохаю, не берите меня в парашютисты!
  - Ага, и я бы наложил, но нечем, уже столько времени не жравши, - сказал унылый Дикобраз.
  - Рыгать надо было меньше, - помог запоздалым советом Пржевальский.
  - А ты сам не рыгал?
  - Рыгал. Но я же не жалуюсь, что усраться нечем.
  - А я имею все шансы, мы с Пруном так хорошо пообедали, - вздохнул Берримор. - Кстати, Прун, у тебя с животом ничего такого, нет?
  - Нет.
  - А у меня революция.
  - Не надо было сметану в борще жрать.
  - Я не жрал, я испил.
  Прибежал Дрозд.
  - Ты опять спишь, сволочь! - заорал он на Мукосеева.
  Мукосеев моментально лишился сна и вскочил на ноги:
  - Я!
  - Бери и ты парашют! - вытаращился капитан. Мукосеев присел. - Парашют бери, я сказал! - продолжил орать Дрозд на побледневшего сержанта. - Пойдёшь прыгать, если служить нормально не хочешь!
  - Я хочу, хочу, товарищ капитан!
  - Хочешь прыгать? Значит будешь!
  - Я не... - перепуганный сержант затряс губами и перепугался ещё больше, - в смысле не хочу... то есть хочу... не хочу...
  - Не хочешь? Служить не хочешь?
  - Хочу! Нет! Я того, в смысле, прыгать...
  Мукосеев с ужасом понял, что говорит что-то не то, сказал: 'Хочу' - растерялся, бекнул: 'Не хочу' - и глупо вытаращившись на капитана, замолк.
  - Так ты всё-таки хочешь, или не хочешь? - ехидно спросил Дрозд.
  - Я того, да, служить хочу, а не хочу того... - сержант не смог себя заставить даже слово такое сказать: 'прыгать'.
  - Тогда бери, и служи. Бегом организовал мне доставку этих козлов с парашютами к самолёту! Бегом!
  - Бегом! - как эхо, криком повторил Мукосеев и честно отработал право не прыгать с парашютом бегая и лая вокруг угрюмо поплетшихся по дорожке к самолёту арестантов, согбенных под лежащими на их плечами, как крест на Господе, парашютными сумками.
  Довольный Дрозд, проверяя на ходу на месте ли геморрой, пошёл следом.
  Когда все парашютисты подошли к самолёту сержант Мукосеев крикнул:
  - Построились! - развернулся, строевым шагом подошёл к Дрозду и доложил: - Товарищ капитан, арестованные к прыжкам готовы!
  Дрозд ничего не сказал, а выглядывающий из окна пилотской кабины Ан-2 старший лейтенант и обслуживающие самолёт техники засмеялись. Дрозд решил повеселить их ещё больше.
  - Я вижу, что они готовы, а ты готов? - крикнул он на сержанта.
  Мукосеев перепугано вытаращился на Дрозда, техники засмеялись еще сильнее, а старлей в окне самолёта махнул рукой:
  - Поехали!
  Дрозд по очереди посмотрел на перепуганных Мукосеева, Берримора и Васю Шизокосова, и ему стало хорошо и весело.
  - Все парашютисты вытащили из сумок парашюты и правильно их одели! - крикнул он.
  Среди арестантов никто, кроме Пруна не шелохнулся.
  - Мукосеев! - страшным голосом сказал капитан.
  - Я!
  - Почему никто не реагирует?
  - Сейчас отреагируют! А ну бегом! - заорал сержант, и, подбежав к парашютистам, начал подталкивать их к сумкам, заставлять вытаскивать оттуда парашюты и одевать на плечи подвесную систему.
  Техники, Дрозд и старлей - пилот насмеялись от души.
  - Построились! - через пять минут кричал на наряженного в парашют Бусела охрипший сержант, - построились! Товарищ капитан! - он приложил руку к голове, и двинулся строевым шагом к Дрозду.
  - Не надо! - перебил его Дрозд. - Все готовы? Загоняй их в самолёт.
  - Есть!
  При помощи подталкиваний Мукосеева все оснащённые парашютами военные строители оказались в самолёте. Из кабины в салон выглянул улыбающийся старлей.
  - Все сядьте на сидения и сидите. И во время движения не вздумайте шататься по салону, - сказал он, и поправил на голове фуражку.
  - Они не будут, я побеспокоюсь, - крикнул заглядывающий в дверь Дрозд. - Расселись все!
  - Надо же по весу сесть, сперва более тяжёлые, потом те, кто полегче, - сказал Прун.
  - Не надо! - отрезал Дрозд, - вам это всё равно не поможет.
  Старлей заулыбался, отвернулся, и уткнувшись в приборную доску начал колдовать тумблерами и рукоятками, готовясь к запуску двигателя. Дрозд подождал пока все парашютисты расселись по расположенным вдоль бортов сидениям, отошёл от самолёта и осмотрелся.
  - Иди сюда! - крикнул он Мукосееву.
  Тот пригнувшись подбежал.
  - Я, товарищ капитан!
  - Вижу, что ты. Помнишь, где яма, куда цемент для ремонта рулёжек возили?
  - Там, где бетономешалка стоит?
  - Да. Там, возле неё яма, длинная такая, щитами деревянными и толью накрыта, в ней цемент. Беги туда, и открой её. Все щиты сними и сложи набок. Толь сверни аккуратно, и тоже набок сложи. Сейчас эти козлы в цемент с парашютами прыгать будут!
  - С самолёта? - увеличил глаза Мукосеев.
  - Да! - гавкнул торжествующий Дрозд.
  - А попадут?
  - Да! Ещё и как! А потом мы их в таком виде Самосвалову на губу отвезём, а там уже точно их сдадим тем, откуда они дезертировали, там уже наверняка их ищут.
  - Лихо придумано! - восторженно потёр ладони сержант. - Товарищ капитан?
  - Да!
  - А если не примут? - сержант перестал тереть руки.
  - Куда?
  - На губу.
  - Кого?
  - Их.
  Дрозд и сам не знал, что тогда будет, но старался об этом не думать сам и не хотел, чтобы ему об этом напоминали. Поэтому он заорал:
  - Тогда тебя примут! Бегом яму с цементом открывать!
  Мукосеев, как мустанг, ускакал по направлению маячащей где-то возле горизонта бетономешалки, а Дрозд подбежал к самолёту, залез в него, убрал внутрь подножку, закрыл дверь и крикнул пилоту: 'От винта!'
  Пилот потрогал ручки на пульте управления, тоже крикнул в окно: 'От винта!' - левой рукой вытянул из приборной доски на себя чёрную рукоятку, двигатель вздрогнул, он подёргал вперёд-назад рычаг под правой рукой и мотор завёлся.
  - Мама! - сказал Берримор.
  Его никто не услышал, потому что от работающего двигателя в салоне стало очень шумно, и для того, чтобы что-то сказать, надо было кричать.
  - Закрыли светомаскировку! - закричал Дрозд.
  Никто не шевельнулся. Дрозд прошёлся, и сам плотно закрыл шторки на окнах.
  - Яйца не давит? - ехидно спросил он у сидящего с откровенно страдальческим лицом Берримора.
  - Больно! - Берримор утвердительно кивнул головой.
  - А ты ремни отпусти! - прокричал Прун.
  - Я не умею.
  - Вот так, смотри! - Прун попробовал на себе показать, как отпустить ремни, но Дрозд его перебил.
  - Пускай мучается, собака! Всё равно не долго осталось!
  - Вы думаете, что делаете? - подёргав капитана за рукав, прокричал Дикобраз.
  - Да! - нагнувшись, гаркнул ему прямо в лицо Дрозд. - Миха, выруливаем! - крикнул он пилоту.
  Тот кивнул головой, добавил оборотов, и самолёт плавно тронулся.
  - Мама! - держась руками за промежность, позвал Берримор.
  Дрозд ушел в кабину, а Берримор по подсказке Пруна расстегнул нижние привязные ремни и, довольный тем, что боль отпустила, откинулся к стене.
  - Ты что, ты же выпадешь, когда парашют раскроется! Вот так сделай, и застегни назад, - Прун на себе показал что надо сделать, чтобы ослабить привязные ремни.
  Берримор сделал как показали, его плоти стало легче, а на душе всё равно было тяжело от предвкушения предстоящего. Он очень страшился парашютных прыжков, и от этого страдал откровенно и никого не стесняясь. От того, что в самолёте есть такой, кто боится ещё больше их, многим становилось легче на душе.
  Ан-2 выехал на рулёжку и остановился, обороты упали, двигатель стал работать тише.
  - Всё! Взлетаем! Прощайтесь! - обернувшись с кресла правого пилота закричал пассажирам торжествующий Дрозд, - расплата вам пришла! Вперёд!
  Старлей двинул рычаг вперёд, двигатель натужно завыл, самолёт сорвался с тормозов и побежал по рулёжке. Добежав до её края он развернулся, так, что в салоне от центробежных сил у парашютистов зашатались головы, и побежал по той же рулёжке в обратном направлении. Так повторилось два раза.
  Так как все окна были закрыты светонепроницаемыми шторками, и пассажиры не видели, что происходит за окнами, то иллюзия полёта для ранее никогда не летавших людей была полной. Одному Пруну могла эта возня показаться подозрительной, но ему было некогда, он был занят обучением Берримора пользованию привязными ремнями.
  Совершив очередной разворот самолёт поехал по рулёжке, приближаясь к махавшему руками возле открытой ямы с цементом Мукосееву. Старлей показал пальцем на сержанта и спросил:
  - Ну, что, сейчас десантируются, или ещё разок проедемся?
  - Хватит! Дай им готовность!
  Старлей чего-то там нажал, и в салоне загорелись лампочки и раздался резкий и неприятный звук зуммера. Все знали, что когда-то конец полёта настанет, но когда оказалось, что он вот, уже настал, то многих сковал страх. Бусел мёртвой хваткой вцепился в сидение.
  - Приготовились! - заорал в салон Дрозд, - сейчас будем прыгать!
  - Ага! Хрен ты меня с места сдвинешь! - прокричал ему в ответ уверенный в том, что сможет перед хлипким Дроздом постоять за себя угрюмый решительный Бусел.
  - Ты сейчас сам выскочишь, как пробка! И толкать не надо будет! - прокричал ему в ответ Дрозд, и убрав своё длинное лицо в кабину начал руководить действиями пилота: - Левее, не бойся, в яму не упадёшь!
  - Я не за яму боюсь, смотри, какую бурю из цементной пыли винт поднял, даже твоего дурака сержанта не видно, забьются фильтра, а они только поставлены.
  - Давай, ещё чуть-чуть левее и всё! Хорош! Так, я побежал дверь открывать, а ты, как я махну, глуши!
  - Зачем?
  - Увидишь! Я пошёл.
  Дрозд выбежал из кабины в салон, подбежал к дверям, и приоткрыл их. В щель сразу залетели клубы поднятой до небес потоком воздуха от винта цементной пыли. Дрозд прикрыл дверь и махнул рукой. Старлей потянул правой рукой рычаг и двигатель остановился.
  - Двигатель заглох, самолёт падает! - с последним оборотом пропеллера открыв до упора дверь заорал сразу окутавшийся цементным туманом Дрозд, - все прыгаем! Все!
  - Са?.. Самолёт падает? - сидевшего ближе всех к дверям Дикобраза как ветром сдуло.
  Он вскочил, сделал один большой шаг, скользя каблуками оттолкнулся, и исчез в сером тумане за дверью. За ним молча и быстро улетел Вася Шизокосов.
  - Бегом! - орал Дрозд, - самолёт падает!
  Теперь те, кто раньше испугались, теперь ещё и растерялись. Не прыгать стало гораздо страшнее, чем прыгать, и все недавно с тоской косившиеся на дверь начинающие парашютисты вскочили, и в панике устремились к ней.
  - Стойте! Надо фалы к тросам пристегнуть! - орал и пытался остановить их Прун, - фалы!
  - Не надо! И так сойдет! - прокричал Дрозд подтолкнув замешкавшегося в дверях Судоргу. - Давай!
  Судорга головой вперёд полетел за борт. Следом за ним Дрозд вытолкнул в цементное молоко за дверью Самурая и Пржевальского. Берримор рыбкой, и сразу следом за ним, солдатиком, перекрестившийся Бусел, поспешно выпрыгнули сами, а Прун пристегнул к протянутому под потолком тросу карабин, оттолкнул пытавшегося ему помешать Дрозда, шагнул к дверям, сказал: 'Я сам! Я на поток выйду!' - и расставив руки, повернувшись лицом в сторону носа стоявшего возле цементной ямы самолёта выпрыгнул, предполагая, что на воздушный поток, а на самом деле навстречу копошившимся по уши в цементном болоте товарищам, а конкретно на голову стоящего на четвереньках, похожего на снежного человека, источающего чихания вперемешку с матюками, ошалевшего от такого прыжка Бусела.
  Прицепленный к тросу в самолёте фал вытянул из ранца за плечами Пруна упакованную в чехол колбасу свёрнутого купола. Дрозд на него глянул, и вздрогнул всем телом так, как будто его ударило электрическим током напряжением в десять тысяч вольт.
  - Стой! - как раненный первобытным зазубренным копьём прямо в самое сердце заорал он благим матом вслед полетевшему в яму Пруну, и впился ногтями в чехол. - Стой!
  К своему ужасу в самый последний момент, когда Прун уже отделялся от самолёта, он заметил на чехле его парашюта жирный, выведенный жёлтой краской номер - сто пятьдесят пять. Цифра 'один' была нарисована маленькой, а две большие пятёрки были выведены с любовью, с лихими загнутыми хвостиками, и именно вид этих хвостиков едва не привел Дрозда прямо к инфаркту. Он чуть не умер от ужаса - это был парашют из недавно полученной партии, новый, совершенно новый! Он запомнился Дрозду тем, что лично при нём нумеровавший его прапорщик Скляров любовно изобразил на нём эти две цифры, соответствующие его возрасту.
  - О ужас! Новый! Неужели они все... - взорвалась бомба в мозгу капитана Дрозда. - Боже мой! Новые парашюты! - как раненый заорал он, - в цементной яме? Неужели...
  Он поспешно спрыгнул в уже начинающую оседать цементную муть, поскользнулся на краю ямы, но смог руками зацепиться за висящий как колбаса чехол и поэтому погрузился в цемент не весь, а только чуть выше колена. Он почувствовал, как цемент набирается в его сапоги, и с этим надо было бороться, но его сейчас интересовало другое - только номера парашютов! Он, как преследуемый морским львом пингвин, пулей выпрыгнул на берег из ямы и забегал по её периметру, всматриваясь в движение на ёе дне.
  - Эй! - орал он в яму, - все наверх, быстро!
  - А нам и тут хорошо, - вытряхивая цемент из волос рявкнул развалившийся в цементе, как на перине, узнаваемый только по голосу, серый Судорга.
  С восточной стороны ямы, отряхиваясь, как в дождь собаки, вылезли сбросивший в яме с плеч парашют Бусел и сражающийся с неподдающимися карабинами подвесной системы Вася Шизокосов. Дрозд бросился к ним. Он развернул Бусела, увидел, что тот без парашюта, выругался, развернул Васю, обоими руками нетерпеливо струсил с ранца разлетающуюся при каждом ударе небольшими облачками серую пыль и, холодея нутром, прочитал:
  - Сто сорок семь! Ыыыы!!!
  Дрозду стало не то чтобы плохо, ему стало дурно. Он оттолкнул Васю, разразившегося своим традиционным: 'Шиза косит наши ряды!' - и схватил за ранец показавшегося на краю ямы с неправдоподобно большими глазами на сером растерянном лице Берримора.
  - Сто пятьдесят два-ааа! - простонал Дрозд, струсив цемент с Берриморового ранца и прочитав цифру.
  - Какой позор! - невпопад ответил ему Берримор.
  - Мукосеев! - не своим матом заорал капитан.
  - Какой позор!
  - Молчать! Мукосеев!
  - Какой позор!
  - Я! - из тумана выбежал радостный сержант. - Лихо вы их!
  - Я тебя повешу, сволочь! - кинулся к нему, железной хваткой схватил за горло и начал изо всех сил трясти его болтающуюся, как при ветре яблоко на ветке, голову, капитан Дрозд. - Как, сволочь? Как на них могли оказаться новые парашюты? Как? - Дрозд отпустил горло сержанта и изо всей силы ударил его ногой в пах. - Как?
  Мукосеев взвизгнул, согнулся и упал на колени, а остервеневший Дрозд начал бить его ногами совершенно не целясь, куда угодно, вскрикивая с вороньим акцентом: 'Как? Как?'
  Сержант упал на землю и закрыл голову руками.
  - Как? Как? Как?
  В яме шевелились, ругались матом, чихали и кашляли. Солнце жгло, ветер потихоньку развеевал по аэродрому цементное облако. Берримор продолжал крутить головой, и приговаривать: 'Какой позор, какой позор!'
  - Что же это такое? - устав, оставив побитого Мукосеева в покое и став столбом, спрашивал себя Дрозд. - Что же это такое? А! - он схватился за сердце, увидев вылазящую из ямы серую фигуру.
  Это был Прун. За ним тянулся насквозь процементированный хвост из строп и купола совершенно нового парашюта номер сто пятьдесят пять. От отчаяния, и от того, что он уже не знал что делать дальше, Дрозд чуть на заплакал. Это был тупик. Он и так ожидал порки за намоченные под прохудившейся крышей парашюты, но там ещё был шанс выкрутиться, дескать, не редкая в армии халатность, плюс погодные условия, не доглядели, а как быть с этими, новыми, только что так бездарно и безнадёжно испорченными в цементной яме? И из такой прекрасной затеи такая лажа получилась! Как же так? Ведь было так хорошо задумано, этих козлов, с негодными парашютами, в цемент! Парашюты и так списали бы, они всё равно уже испорчены плесенью, а как объяснить порчу новых? Как? Дрозд был в отчаянии.
  - Какой позор! - отчётливо расслышал он.
  - Что? Встать! Все схватили в руки парашюты, и бегом в склад! - зачем-то заорал он, хотя понятия не имел, что будет делать дальше, и что эти, не спешащие вставать грязные козлы будут делать в складе.
  Ему стало очень сильно себя жаль. Он понял, что больше сил, что бы бороться с этим загадочным полувоенным сбродом у него нет, и как поступать с ними дальше он тоже не знает. Дрозд потрогал себя за штаны сзади. Может быть потом, чуть попозже, он придёт в себя и придумает, а пока надо их отсюда убрать, тут они на виду, а за складами их никто не увидит, а там, посмотрим, что-нибудь придумаем, да и Самосвалову пора позвонить и спросить за поиски дезертиров. Пора!
  - Кому не ясно? Встать! - заорал Дрозд. - С парашютами к складу, бегом марш! Мукосеев!
  Уже вылезшие из ямы и отряхивающиеся на её берегу, насквозь процементированные парашютисты угрюмо подчинились, собрали свои парашюты и не торопясь поплелись вдоль рулёжки к видневшимся вдали зданиям.
  - Бегом! - заорал Дрозд замешкавшемуся возле ямы Пруну.
  Смеющийся старлей отцепил от троса в салоне самолёта фал, Прун подобрал упавший в яму рассыпавшийся парашют, и высыпав из него цемент, скомкав его перед собой пошёл догонять растянувшихся в колонну товарищей.
  - Ну, что? - спросил старлей у Дрозда, - порядок?
  Тот грязно выругался, махнул рукой, и пошёл следом за Пруном. Старлей засмеялся и пожал плечами.
  - Ты хоть цемент накрой, а то если пойдёт дождик ему хана будет! - крикнул он Дрозду вслед.
  Дрозд ещё раз отмахнулся. Ему было не до того, он думал, что с этими сволочами делать дальше, но ничего путнего и умного, в голову не приходило. Там крутилось только слово 'расстрелять', но к нему постоянно добавлялась приставка 'бы'. Эта приставка всё и портила.
  Дрозду портила настроение приставка, а Берримору - странное, тёмное от выступившей влаги пятно, всё больше и больше проявлявшееся и разроставшееся по направлению вниз на цементном фоне задней части его штанов. Влажное пятно на его заднице становилось темнее и мокрее, к низу делилось на два, похожих на ручейки русла, которые протекали по каждой из штанин, и исчезали в сапогах. Берримор шёл угрюмо опустив голову, как конь качал ею из стороны в сторону, и шевеля губами без умолку мычал себе под нос, бесконечно повторяя одну и ту же фразу:
  - Какой позор! Какой позор! Какой позор!
  - Бери левее, за самолёты! - крикнул Дикобразу, идущему в колонне первым Дрозд.
  Дикобраз слегка повернул, что бы обойти стоянку дежурного звена. Дрозд обернулся.
  - Мукосеев! - крикнул он.
  - Я! - негромко отозвался на почтительном расстоянии следовавший сзади сержант.
  - Смотри у меня! - погрозил ему кулаком капитан.
  Мукосеев втянул побитую голову в плечи.
  - Оба! - вдруг обрадовано воскликнул невзначай взглянув на Берриморовы штаны Лошадь-Пржевальский, - оба! Что я вижу?
  Он быстро приблизился к Берримору, наклонив голову, внимательно, вблизи осмотрел сзади его штаны, потянул носом, скривился и заглянул в его покрытое цементной маской лицо. Берримор отвернулся.
  - Со мной тоже однажды такое было. Да! - сдерживая смех, вроде как сам себе, сказал Пржевальский. - Правда штаны были не мои, а дурака Бусела. Коллеги?
  - Какой позор! - промычал Берримор, и потупился.
  - Верю.
  - Какой позор!
  - Грустишь? - язвительно спросил Пржевальский.
  - Иди отсюда!
  - Как же ты умудрился, а?
  - Понимаешь, - слегка поднял глаза Берримор, - бывают в жизни обстоятельства...
  - Понимаю, но всё равно мне за тебя стыдно, - ехидно сказал Пржевальский, и интенсивно помахал рукой, призывая к себе при упоминании его имени совместно со словом 'дурак' недобро оглянувшегося Бусела.
  - Что там такое? - набычившийся Бусел остановился и подождал когда подойдут Берримор и Пржевальский.
  Пржевальский смолчал, подождал, когда Берримор пройдет вперёд и тихонько, строя рожи, большим пальцем указал Буселу на того штаны.
  - Что? - не понял Бусел.
  Пржевальский повторил жест.
  - Берримор! - страшным голосом сказал Бусел уставившись на задницу Берримора, - что это у тебя со штанами?
  - В цемент упал, а ты на меня, сверху, - промычал Берримор, - с самолёта.
  - С парашютом, - хихикнул Пржевальский.
  - Парашютист, значит?
  Берримор тяжело вздохнул.
  - Парашютист от слова параша! - потряс челюстью Бусел, и засмеялся, - парашутаст!
  - Что тут у вас? - спросил подтянувшийся Судорга.
  - И не спрашивай. Такой позор! - продолжил мычать Берримор. - Бусел на меня упал, эх... Такой позор!
  - Берриморовы штаны на все стороны равны! - сострил Пржевальский.
  - Бусел, что случилось?
  - На штаны его посмотри!
  - А что там? Пятна?
  - Это только на солнце пятна! А у него по другому называется.
  - Не иначе, как кал выделил! - вставил довольный Пржевальский, - в штаны. Килограмм пять. А может и больше.
  Судорга посмотрел на мокроту на штанах поникшего, несчастного Берримора, не смог сдержаться и рассмеялся хором с Буселом и Пржевальским. Их дружный заразительный смех как кнутом ударил по натянутым как струны нервам Дрозда.
  - Мукосеев! - заорал он.
  - Я!
  - Разберись, что там за ржание!
  - Есть!
  Мукосеев рванул к группе смеющихся фигур с парашютами на плечах, выделявшихся серостью на зелёном фоне обрамляющих стоянку самолётов дежурного звена кустов. Он подбежал к Буселу и брезгуя, толкнул его в цементную грудь.
  - Тебе чего? - оттолкнул его от себя Бусел.
  - Э! - Мукосеев отлетел прямо на Судоргу, и тот тоже не сплоховал, оттолкнул сержанта от себя на Пржевальского.
  Пржевальский не растерялся, и двумя руками вернул сержанта Буселу, а тот толкнул его на опять Судоргу. Судорга отфутболил Мукосеева на Пржевальского, а тот не оправдал ожиданий летающего как мячик растерянного сержанта, и вместо того, что бы оттолкнуть от себя, чего сержант ждал, отошёл в сторону. Не ожидавший такого, бывший уверенным, что его опять толкнут Мукосеев потерял равновесие и упал.
  - Что там такое? - захрипел от постоянного крика осипший Дрозд.
  Мукосеев шевелился на земле и кряхтел, пробуя встать.
  - Что тут такое, я спрашиваю? - подбежавший Дрозд уже не хрипел, а сипел.
  - Никак нет! - отрапортовал поднявшийся на ноги недослышавший Мукосеев.
  - Что нет?
  - Никак нет!
  - Чего нет, баран? - вытаращился на него Дрозд.
  - Ничего!
  - Так в чём дело? Чего ты тут приседаешь? Быстро гони их к складу! Подпрыгиваешь тут, идиота кусок!
  - Так точно!
  Берримор воспользовался этой неразберихой, у Дрозда за спиной мелкими шажками отошёл чуть в сторону, и с разгону нырнул в кусты. Он отбросил от себя парашют, лёг за кустом и притаился. Кажется его исчезновения не заметили. За это Берримор поблагодарил Бога, в существование которого искренне не верил.
  - Бегом! - опасливо поглядывая на капитана заорал Мукосеев, и потолкал перед собой Бусела, Судоргу и Пржевальского.
  - А тебе что, особое приглашение? - подогнал замыкавшего колонну постоянно отстающего, путавшегося в рассыпающихся стропах Пруна Дрозд.
  Прун плюнул на землю, подтолкнул коленом повыше тюк парашюта, и пошёл следом за Мукосеевым.
  Когда их шаги затихли вдали, Берримор огляделся. Кусты, за которыми он спрятался, окаймляли дорожку, ведущую к стоянке дежурного звена истребителей. Жалкий, с подпорченными штанами, замурзанный Берримор поднялся, и, нагибаясь, и приговаривая: 'Воды! Воды!' - перебежками поскакал к видневшимся за беседкой бензовозам.
  Заметив, в беседке какой-то силуэт он упал на землю и присмотрелся. Там, расстегнув куртку комбинезона, сидел и курил капитан Филонов. При других обстоятельствах и в других штанах Берримор с удовольствием пообщался бы с весёлым капитаном, и даже рассказал бы ему почему-то сейчас невылазно крутящийся в его голове анекдот, про матроса, который пришёл к капитану, и что-то там ему говорит. Но сейчас некоторое стеснение не позволяло ему рассказать Филонову что же такое говорит матрос капитану, а говорил он вещи, ну просто аморальные, и Берримор ужом, сделав небольшой крюк, вдоль стоянки топливозаправщиков пополз к колонке с водой, и возле куста затаился. Сидящий к нему спиной Филонов ничего не заметил. Он докурил, погасил окурок, потянулся, встал, посмотрел на часы, и ушёл. Берримор потёр руки, дождался, пока капитан скроется в домике, благополучно добрался до колонки, и несказанно обрадовался, обнаружив, что недалече валяется им собственноручно выброшенное резиновое водительское ведро, с помощью которого он мыл будку в ЗиЛе. Берримор очень обрадовался находке, а ещё больше он обрадовался тому, что несколько ранее, когда ему очень захотелось нашкодить, а именно продырявить доверенное ему ведро, он поленился, и этого не сделал.
  Похвалив себя за это, и оглядываясь по сторонам как лань на водопое, Берримор подошел к колонке, набрал воды в ведро, галопом утащил его за кусты и собрался уж было торопливо приступить к водным процедурам, как тут перед ним встала проблема с чего начать - то ли быстренько умыть саднящее от цемента лицо, то ли сразу браться за ликвидацию протечки в штанах. Первая проблема сильным жжением и сухостью кожи шеи и лица терзала тело, вторая, неприятной теплотой, мокротой и мягкостью в штанах терзала душу. Задача была не из лёгких.
  'Так, - подумалось Берримору, - если сразу подумать о душе и помыть задницу, то потом умываться в ведре будет и не приятно, и не гигиенично. Но подмываться с неумытой рожей тоже свинство'.
  Берримор недолго подумал и решил, что сначала здесь, сейчас, при помощи ведра, он всё таки первым делом решит неприятную проблему с пятном на штанах, а потом, с чистой душой и задницей, пойдёт умывать лицо к колонке, или может по старой дружбе попросится у того же Филонова в умывальник, что в домике, где отдыхают дежурные экипажи.
  Проблему со штанами быстро решить не удалось. Более того, её решить не удалось вообще. Штаны, вместе с модными, красными, с жёлтой полоской, спортивными трусами, недавно выменянными у продавщицы в военторговском магазинчике ракетчиков за выданный ему Сисуарием для покраски оконных рам в двести первом сооружении в ракетной зоне литр белой нитроэмали, пришлось выбросить. То, что он увидел, их снимая, превзошло его самые мрачные ожидания.
  - Фобос и демос! Страх и ужас! Шок и трепет! - вскрикнул он, удивлённо рассматривая начинку штанов. - Неужели это всё я? Не может быть!
  Даже несмотря на то, что теперь он оставался как Адам с голой задницей, Берримор без сожаления, сапогом затолкал штаны с трусами поглубже в кусты. Следом полетели портянки. После этого Берримор, мучаясь с податливой резиной ведра и сдавленно, чтобы не услышали, повизгивая от холода воды, как сумел, совершил водные процедуры, причём начал всё-таки с лица. После этого он вытерся вывернутой наизнанку гимнастёркой с почти скрывшейся под цементом надписью 'Лошадь-Пржевальский, Биробиджан' на спине, критически себя осмотрел и покачал головой.
  - Маловато водички было, - с сожалением пробормотал Берримор, и соорудил из мокрой гимнастёрки набедренную повязку.
  Затем, откровенно брезгуя, он забросил в кусты испачканное резиновое ведро, взял в руки по сапогу и выглянул из-за кустов. В беседке никого не было. Обрадованный Берримор, приговаривая: 'Тык-дык, тык-дык!' - рысью подбежал к колонке.
  Он открутил воду и стал набирать воду в сапоги. Набрав в один, он принялся его трусить, как трусят бутылку, если хотят её помыть. Потрусив, он вылил из сапога воду, набрал свежей и начал его трусить опять. За этим занятием его застал вышедший из домика и направившийся к беседке перекурить капитан Серёга. Заметив Берримора он остановился, как вкопанный, присмотрелся, затем развернулся, и стараясь ступать тихо, что бы не спугнуть странного голозадого персонажа трясущего сапогом возле колонки, забежал в домик.
  - Володя! - закричал он заглянув в комнату, где Шамарин и Филонов играли в шахматы, - ты не поверишь! Сегодня не дежурство, а ночь перед Рождеством, одна чертовщина кругом.
  - Что там опять?
  - Какой-то Робинзон Крузо стирает сапоги возле нашей колонки!
  - Же семь, - сказал Филонов, - почти мат, Володя!
  Шамарин задумался, а Филонов достал сигарету.
  - А по чём ты определил, что он Робинзон Крузо?
  - По голой заднице.
  - Как ты сказал? - удивился напряжённо рассматривающий шахматную доску Шамарин, и поднял голову, - по какой заднице?
  - Володя, не заговаривай зубы, сдаёшься?
  - Пока нет. Серёга, по какой заднице?
  - По голой!
  - А задница какая, проверил? Может то не Робинзон, а Робинзонка? Пошли посмотрим! - Шамарин отодвинул шахматы, встал и пошёл к двери.
  - Подожди, ты сдаёшься, или нет? - возмутился Филонов.
  - Сдаюсь! Пошли перекурим.
  - Вот это правильно. Сдаваться - это, по крайней мере, честно.
  Филонов и капитан Серёга следом за майором Шамариным вышли на крыльцо. Капитан не соврал, действительно, в бившей из колонки струе воды, фыркая, и сверкая при наклонах круглым, лунно-белым голым задом, плескался какой-то странный жизнерадостный тип. Рядом с ним стояли два наполненных водой сапога. Вода через протёртые в них в районе косточек дыры струйками выливалась на землю, но внимательный тип постоянно подливал туда воды, до полного.
  - Это что, домовой, или упырь какой? - не веря своим глазам спросил майор, - а ну, пошли ближе посмотрим!
  - Пошли! - сказал Филонов и спрыгнув с крыльца сбоку, опередив коллег, быстрым шагом устремился к колонке.
  - Эй! Ты что там делаешь? - приблизившись, на ходу крикнул он.
  Персонаж присел, выронил из жмени воду, одёрнув набедренную повязку прикрыл белую задницу, обернулся, уставился на Филонова и заулыбался.
  - Мать честная! - вскрикнул от неожиданности Филонов, узнав персонажа. - Володя! - Он обернулся к удивлённым, остановившимся невдалеке товарищам. - Это не упырь. Это Карлсон вернулся! Но на упыря похож, как брат близнец.
  Он приблизился ещё, остановился, посмотрел на Берриморовы сапоги, на него самого, и вдруг его прорвало хохотом. Шамарин с капитаном после рассматривания Берримора тоже не смогли сдержаться и засмеялись. Улыбающийся Берримор стоял возле открытого крана колонки, в странной, цвета белёсого хаки набедренной повязке, и по его лицу и груди текли грязные ручейки. Они зарождались на обсыпанной цементом голове, текли вниз, оминая уши, и прочие неровности и шершавости Берриморового организма, и оканчивались в связанных вокруг пояса рукавах гимнастёрки.
  - Что это с тобой?
  - Откуда ты взялся? - почти одновременно спросили Шамарин и Филонов.
  Берримор пожал плечами.
  - А можно я сперва умоюсь, а потом расскажу, а то этот цемент, такая зараза, и глаза режет, и если застынет на голове, то потом надо будет зубилом отбивать вместе с мозгами.
  - Цемент? - даже подпрыгнул эмоциональный Филонов. - Где ж ты влез? - он от нетерпения даже разволновался, - а ну расскажи!
  - Я ещё и не в такое влез!
  - Да? А куда ещё? Это интересно, давай, хоть в двух словах расскажи! Умоешься, ещё успеешь, и искупаешься, вон, смотри тучка какая идёт, скоро гроза будет. А чего ты тут? А чего без штанов? Ну, говори, не томи! В чём причина?
  - Дрозд, - развёл руки в стороны Берримор.
  - Дрозд? - хором вскрикнули Шамарин, Филонов и Серёга.
  - Что, Дрозд себе твои штаны забрал?
  - Нет. Он меня вынудил их испортить. Красиво вынудил, не спорю, но как некрасиво получилось. Ужас! Я только и успел сапоги спасти и вот, рубашку.
  - Во, птица бескрылая, то парашюты портил, теперь штаны портить взялся, - засмеялся капитан Серёга.
  - От чего спасти? - не понял Филонов.
  - Что?
  - Сапоги от чего спасти успел, спрашиваю?
  - Не донимайте человека! У него на лице цемент стынет, - Сказал Шамарин. - Карлсон, бросай ерундой заниматься, и иди быстренько сходи, вон, за домиком видишь, сарайчик, на туалет похожий?
  - Мне в туалет уже не надо, - сказал Берримор, и если бы не остатки цементной пудры на его лице, то можно было бы сказать, что он покраснел.
  - Это не туалет. Видишь, на нём сверху лежит подвесной бак от самолёта, вон, правее смотри, черной краской покрашенный, видишь? - Берримор кивнул. - Это душ. Иди, и помойся там по человечески, а потом придёшь, и расскажешь, как это вас отпустили, а ты опять тут оказался.
  - И ещё в таком виде, - засмеялся Филонов.
  - И эту тряпку выброси. Иди, купайся, а мы тебе какую-нибудь одёжку найдём взамен этой. Дуй!
  - Спасибо!
  Берримор схватил сапоги, вылил из них воду и убежал в душ. Шамарин с Серёгой переглянулись молча, а Филонов ему вслед присвистнул.
  - Вот неугомонный человек, этот Дрозд! Я нюхом чувствую, этот Карлсон помоется, и мы опять удивительную историю услышим. Удивительнейшую! Во Дрозд чудит! Это чего ж надо такого придумать, оригинального, что бы после этого по аэродрому посторонние голожопые Карлсоны разгуливали?
  - Зацементированные.
  - Во, во! Пошли в домик, а то сейчас Дрозд, тьфу, я уже заговариваться стал, дождь пойдёт. Найдём Карлсону одежду, а потом сядем и послушаем.
  - А что, надо всем идти? Ты сам не справишься? Пойди сам найди, а мы пока в беседке посидим, - сказал Шамарин.
  - Есть, товарищ майор! - отдал ему левой рукой честь Филонов, и ушёл.
  Капитан с майором Шамариным удобно уселись в беседке, и капитан закурил. Майор посмотрел на небо. Там тёмная туча пробовала закрыть собой солнце.
  - Точно гроза будет, - сказал он.
  - Может пронесёт? - выглянул из беседки на небо Серёга.
  - Нет, вряд ли. Прямо к нам идёт. И в прогнозе написано: кратковременные дожди, грозы.
  На крыльце показался Филонов. Он в одной руке держал старые, вылинявшие, блекло-синие, от лётного комбинезона штаны, а в другой поднял перед собой и недоумённо рассматривал капитанский китель.
  - Филон, что там? - крикнул ему Шамарин.
  Капитан по своему обыкновению не сошёл по ступенькам вниз, а спрыгнул сбоку крыльца.
  - Не пойму я что происходит, - зайдя в беседку, и положив на лавочку китель и штаны сказал он. - На прошлом дежурстве вся вешалка тряпками была обвешана, и моя старая куртка там висела, а сегодня только вот это и осталось.
  - Наверное, опять замполит добрался, - сделал предположение Серёга, - всё ему мешает.
  - Здравствуйте! - показался на входе в беседку чистый румяный Берримор.
  Он был весь мокрый, голый, и в сапогах, а свою набедренную повязку не завязывая держал возле пояса в руках.
  - Привет! - сказал Филонов. - Во, теперь другое дело! На человека стал похож. Ещё б тебя побрить, вообще был бы парень - гвоздь! Выбрасывай свою грязь, одевай вот это. Пока. Тут такая беда, кто-то все наши тряпки увёл, остались только вот эти штаны. Полотенец нету, поэтому так обсыхай и одевай.
  - Спасибо за штаны. Ух ты, с молниями!
  - Да. А вот это, даже не знаю, оденешь? - капитан нерешительно протянул Берримору китель, - ты суеверный или нет?
  - Не знаю, а что?
  - Это китель капитана Авершина.
  - А чего ж, одену. А он не будет против?
  - Не будет. Его уже нет. Он только, только капитана получил, и погиб.
  - Царство ему небесное, - сказал Берримор, - как погиб?
  - Не повезло. Самолёт загорелся в воздухе, он нормально катапультировался, а приземлился на железнодорожный мост. Сорвался, упал, и сильно повредил печень. И всё. Два дня пожил, а потом хуже и хуже. Хочешь - одень, а если суеверный, не надо.
  Берримор растерялся.
  - Одевай, - сказал майор Шамарин. - Сашок был нормальный весёлый парень, он бы не возражал. Мы ж тебе его не насовсем отдаём, а пока не найдём чего-нибудь ещё. Носи!
  - Я потом одену, как высохну, - сказал деликатный Берримор, взял только штаны, зашёл за беседку и шустро в них запрыгнул. - Класс! Столько карманов!
  - Ну что, теперь рассказывай, как ты до такой жизни докатился, - сказал положив руки на перила беседки Филонов. - Только красиво и с выражением, как ты умеешь. Если красиво расскажешь мы тебе эти штаны подарим. Ну, давай!
  - А на чём я прошлый раз остановился?
  - Ты не остановился, ты отрубился!
  - Я? Да никогда! А, вспомнил! Мы отсюда тогда уехали, в той собачьей будке, и приехали на губу...
  - Подожди! - перебил его Шамарин. - На какую губу, к Самосвалову?
  - Ну, да.
  - А вас Дрозд не отпустил?
  - Нет. А что должен был?
  - Ладно, - Шамарин и Филонов переглянулись, - продолжай дальше.
  - Ага. Приехали мы, значит на губу, ну, Пржевальский как обычно гавкнул, а этот козёл Самосвалов...
  
  - Вот это да! И додумался же этот Дрозд до такого! В цементную яму с парашютом!
  - Да, я и говорю, и вот, их, с конченными парашютами на горбу Дрозд погнал к складам, а я в грязных штанах в кусты нырнул. А дальше, вы знаете, - под дружный смех в беседке, закончил свой рассказ Берримор.
  - А вы друг друга стоите! - отсмеявшись и вытирая слёзы сказал Филонов. - И ты, и приятели твои, и Дрозд. А Кочергин, то вообще конь педальный! Такое стекло разбить!
  - Да, пол года всем полком искали, а он разбил, - добавил Шамарин, - командир полка с ума сойдёт. Во, в понедельник разнос будет!
  - Ага. Понедельник, это уже завтра. И за всю эту художественную самодеятельность у Дрозда в штанах будет так же тепло и мокро как было у него, - Филонов пальцем показал на улыбающегося Берримора.
  - То будет завтра, а что будет сегодня? - спросил капитан Серёга.
  - Дождь сегодня будет, - сказал Берримор, растирая ладонями щёки, - ох и морда после цемента чухается!
  - Да, - сказал Шамарин, - дождь будет, и уже скоро. То у тебя от щетины морда чухается. Ты что, в душе не мог заодно и побриться? Там станок дежурный есть. Или уже не было?
  - Был.
  - А чего ж ты не побрился?
  - Постеснялся.
  - Так беги, побрейся! Вот чудеса, в штаны гадить так нет, а побриться стесняется. Беги!
  - Ага! Большое человеческое спасибо! - Берримор галопом убежал в душ.
  Когда он через пять минут вернулся, на него было страшно смотреть. Вся нижняя часть лица была красная от раздражения, на обеих щеках, подбородке и шее на мокрой коже выступали и расплывались пятнышки крови от порезов.
  - Во, сразу видно, что побрился! - сказал Филонов.
  - Что, красиво? - спросил Берримор.
  - Не очень. Морда, как в мясорубке побывала.
  Берримор потрогал себя за челюсть и посмотрел на испачканные кровью, смешанной с водой, пальцы.
  - А, это лезвие такое, вот тут, в кармане штанов нашёл, 'Нева'.
  - И им побрился? - схватился за голову Филонов.
  - Ну да.
  - Ну ты даёшь! Мы этим лезвием в картонке трафареты на бортовые номера вырезали.
  - Я не знал.
  - Вижу, что не знал, морда, как отбивная котлета. Ну, ты прямо беда ходячая! То штаны испортил, то портрет.
  - Почему испортил? Шрамы украшают мужчину.
  - Ты что, не мог сказать, что там лезвия нормального нет?
  - Мог, наверно.
  - А чего ж не сказал? Мы б тебе новое дали.
  - Как-то неудобно злоупотреблять гостеприимством, да и скромный я.
  - Ладно, надо что-то с вами и Дроздом решать. Давай Эдик, лицо по дороге вытрешь, ноги в руки, беги к складам, и скажи Дрозду, что я его приглашаю сюда прийти. Так и скажи. Скажи, что майор Шамарин просит...
  - Очень просит, - поправил Филонов.
  - Да, очень просит...
  - Слёзно, - ещё вставил Филон.
  - Посиди тихо, в самом деле, всё остришь! Да, скажешь, Шамарин очень просит его подойти в дежурное звено.
  - Только обязательно скажи, что очень просит именно майор Шамарин, - добавил Филонов. - Мы не гордые, мы и сами сходили бы, но, как никак, дежурное звено, и нам отсюда нельзя отлучаться, а ты сходи. Накинь Сашкин китель, и сходи.
  - А вы его отпорете? Дрозда!
  - Конечно. Ещё и как!
  - Вдоль и поперек, крест накрест?
  - Да.
  - Тогда я мигом!
  - Дорогу знаешь?
  Берримор рукой размазал по подбородку кровь от порезов, кивнул, надел капитанский китель, крутнулся, спросил: 'Ну, как?' - получил от Филонова в ответ большой палец вверх, и убежал по дорожке в сторону складов.
  Он, приговаривая: 'Тык-дык! Тык-дык!' - то и дело с тревогой поглядывая на быстро темнеющее небо, вприпрыжку пробежал уже половину расстояния до складов, добежал до перекрёстка нескольких дорожек, утопавшего в буйно разросшихся, не стриженных розовых кустах, сорвал с ветки большую тёмно-красную розу, засунул в неё нос, блаженно вдохнул аромат, и уже собрался было поворачивать налево, непосредственно к складам, но тут едва не столкнулся с вышедшей ему навстречу из центральной аллейки со стороны санчасти замечтавшейся Леночкой.
  - Ой! - вскрикнула Леночка, остановилась, сделала два шага назад и широко открыв слегка подведённые чёрным серые глаза уставилась на интенсивно, что б в неё не врезаться, тормозящего Берримора.
  Берримор остановился, отнял от носа розу и, в свою очередь, уставился на Леночку.
  - Здравствуйте! - сказал он, заулыбался, неловко потоптался, и вдруг, чиркнув носком сапога по асфальту, сделал книксен.
  - Здравия желаю! - ответила удивлённая Леночка. - Товарищ капитан, - добавила она через секунду, и быстрым взглядом окинула 'капитана' с верху до низу.
  Её удивило не то, что этот капитан был одет в странную смесь из старых лётных штанов, спрятанных под ними сапог и кителя на голое тело - во время разных технических мероприятий на аэродроме многие ходили кто в чём, а то, что он был ей чем-то очень смутно знаком. Смутно. Она знала всех офицеров в части, знала хорошо, многих даже очень хорошо, а этого - нет. Но где-то она его видела. Наверняка видела. Странно.
  Молодой, - закрутилось в головке у Леночки, не красавец, но в меру упитанный привлекательный мужчина, наверное, потому что лето стриженый наголо, но не лысый, с хорошей, доброй улыбкой, и, самое главное, капитан! Так, он шёл от стоянки дежурного звена, и собирался повернуть к зданиям технических служб. Командировочный! А она его уже где-то видела, точно видела, значит... кто? Может представитель авиазавода? Гарантийный. Новый? Старого она хорошо знала, он был большой мастер заливать, обещать и уговаривать. Уговаривал, обещал, а потом с концами уезжал на пол года. Сволочь, короче говоря. И к сорока ему было. А этот, и молодой, и капитан, а улыбается как! Как солнце! Но где же она его видела? Где? Может быть...
  Леночка имела на удивление точный ум, и далеко не девичью память, и если бы она еще пару минуток её понапрягала, то вспомнила бы обязательно. Обязательно. Но этих пары минут Берримор ей не дал. Он, максимально, до самых ушей растянул в улыбке рот, втянул животик, добавил фигуре мужественности, сделал вперёд большой балетный шаг, и решительно, движением от сердца вперёд, протянул Леночке розу. Леночка моментально растаяла, и поступила так, как всегда поступают женщины в подобной ситуации, а именно: совершенно перестала думать, и её ручки почему-то сами собой прижались к груди.
  - Это мне? - ангельским голоском спросила она, и её щёчки слегка порозовели.
  Мужественный упитанный капитан, как Виннету сын Инчучуна, приложив козырьком к глазам ладонь, пооглядывался по сторонам, и подпрыгнул на месте, заглядывая за кусты. Леночка, глядя на его ужимки, улыбнулась.
  - Конечно вам! Тут же больше никого нет. Даже за кустами, - торжественно сказал капитан, застегнул на слегка выступающем голом животике одну пуговицу, и по очереди переложив розу из одной протянутой руки в другую, одёрнул полы кителя.
  Очарованная Леночка взяла розу - капитан одергивал полы очень, очень артистично. 'Какая душка этот капитан, - пронеслось у неё в голове, - и молоденький! Ну, не старше двадцати четырёх - двадцати пяти. Вот удача!'
  - Боже, что у вас с лицом? - вдруг всполошилась она, заметив кое-где оставшиеся на Берриморовой физиономии следы размазывания крови от бритвенных порезов.
  - С лицом? Чуть-чуть не хватает солидности, - слегка смутился 'капитан'.
  - Что вы! Солидности хватает. У вас там кровь! Да! - Леночкины глаза, на взгляд Берримора, очень приятно увеличились, - пойдёмте, пойдёмте в санчасть, там у меня подружка работает, она вас перевяжет!
  - Нет, нет! Спасибо! Мне надо пулей бежать, пулей, спасибо!
  - Куда же вы побежите? Вы ранены! У вас вон, и на шее кровь. Пойдёмте!
  Леночка в одной руке держала розу, а второй решительно схватила стушевавшегося Берримора за рукав и попробовала его потянуть.
  - Нет, нет, я не могу! - упёрся сапогом в асфальт капитан-самозванец, дёрнулся и вырвался.
  Тут в небе громыхнуло, и оттуда сорвались первые капли дождя.
  - Пойдёмте! - твёрдо сказала Леночка, - обработаем рану, чтобы не было заражения крови.
  Несмотря на то, что он был несколько ниже её, неизвестный капитан Леночке определённо понравился. И если уж он ей подвернулся, то отпускать его за просто так, что бы вечером, после ужина, его перехватила какая-нибудь нахальная толстая Зинка, по прозвищу Корзинка или сиськастая Нинка-Прастипома, или дохлая, корявая, но приставучая прапорщица Наташка, по прозвищу Чумка, она уже не собиралась. Тем более розу подарил! Леночка присмотрелась: да, точно, это только от высоких каблуков он казался ниже её. Какая прелесть! А если каблуки снять? А если не только каблуки?
  - Пойдёмте! Тем более вот-вот дождь пойдёт!
  И Леночка опять крепко взяла растерявшегося от такого обращения Берримора за рукав. Он робко потянул руку на себя, но тут громыхнуло ещё, и пошёл такой дождь, что вода стала стеной от земли и до самого неба, до самого неба!
  - Бежим! - закричала Леночка, и побежала к санчасти не выпуская Берриморового рукава.
  Леночка летела над землёй как лань, перепрыгивая через буквально за секунду появившиеся лужи, а Берримор скакал за ней на привязи грузно, как конь-битюг, топчась прямо по ним. Они по молодецки забежали на крыльцо санчасти и перевели дух.
  - Вот это дождь! - выставив руку за укрывавшую крыльцо крышу навеса и подставив ладонь под летящие с неба потоки восторженно сказала Леночка.
  - Му, - согласился ещё больше посвежевший от воды, разрумянившийся от бега и от того, что на Леночке вся её военная форма намокла и плотно облегла тело, не нахально, но внимательно, рассматривающий её Берримор.
  Леночка длинно посмотрела на приятно преобразившегося капитана, проследила за его взглядом, вздрогнула, глотнула, сказала: 'Я сейчас!' - и исчезла за дверью.
  Когда она поворачивалась, под мокрой тканью рубашки на её спине отчётливо проступила тонкая белая полосочка бретельки лифчика. От вида этой полосочки у Берримора сердце из груди камнем провалилось в живот, и продолжило стучать уже там, гулко и беспокойно.
  - Что же это такое делается? - сам у себя спросил он, и не смог ответить на этот вопрос.
  Он не знал. А Леночка уже знала - ум у неё был не только точный, но и бескомпромиссный - ни Зинка-Корзинка, ни Нинка-Прастипома, ни, тем более Наташка-Чумка этого капитанчика точно не получат!
  Она забежала в кабинет с надписью на дверях 'перевязочная', и обрадовалась, что застала там сидящей за столом свою подружку, симпатичную большеглазую Людку. У Людки как обычно в белом халате на груди не сходились пуговички. Леночка знала, что это была хитрость - у неё не всё было большое, только глаза, а пуговички не сходились во многом из-за того, что хитрая Людка просто носила тесные халаты.
  - Людка!
  - Привет! - подняв глаза на мокрую Леночку сказала удивлённая Люда. - Дождь на улице?
  Люда являлась полной противоположностью Леночки. Леночка была высокая и стройная, у неё были светлые прямые волосы, и мужики её откровенно побаивались. Люду же мужчины не боялись вовсе, её рост слегка не дотягивал до среднего женского, тёмные волосы, до плеч, с помощью бигудей привлекательно вились, и когда она сидела на стуле, то занимала сиденье почти целиком, но талия была как у Леночки, если ещё и не тоньше.
  - Людка! - с порога зашептала Леночка, и подняла перед собой ладонь, - только ничего сейчас не спрашивай! Всё потом. Некогда! В изоляторе пусто? - Заинтригованная Люда отодвинула от себя журнал 'Работница' и кивнула. - Давай ключ! Все вопросы потом, всё расскажу, ничего не утаю, но потом. Ключ где?
  - Там, - Люда взмахнула ручкой и показала в потолок, - в ординаторской.
  - А там никого нету?
  - В ординаторской?
  - В изоляторе!
  - Нету. Нигде никого нету, Жаботинский в столовую ушёл, а я сижу тут одна, как волчица, и скучаю. Слушай! - обрадовавшись приходу подруги затарахтела пол дня промолчавшая Люда, - кажется мне, что у него с женой не очень. Воскресенье, по графику не его дежурство, а он тут крутится. Как ты думаешь? Я ещё вчера заметила, что он...
  - Людка, потом расскажешь, некогда, давай ключ!
  - Я и говорю, Жаботинский прапору Склярову разбитую голову перебинтовал, в госпиталь отправил и в столовую ушёл, и я сижу вот, одна, совсем одна, и только в первой палате ещё один, недавно положили. Но он срочник, - с сожалением сказала Люда, подозрительно рассматривая розу в руках Леночки. - Жаботинский говорит, у него отравление, а как по мне, то он просто обожрался!
  - Люда!
  - Слушай, а тебе эта зараза военторговская кофточку не предлагала? Розовую? Нет? Я её видела. Мура мурой! Если предложит - не бери! Советская, а просит, как за импортную.
  - Людка!
  - Подожди! Узнаешь - умрёшь! Тот кусок, длинный, помнишь, что из роты охраны? Ну, что к тебе приставал на восьмое марта? Он сегодня с утра на приём приходил, и у него знаешь, что? Не поверишь! Триппер!
  - Ты мне дашь ключ, или нет? - нахмурилась Леночка.
  - Дам! - даже слегка обиделась Люда. - Прямо гляди, течка у неё, слова не скажи!
  - Потом скажешь. Так там точно никого нету?
  - Где?
  - В изоляторе.
  - Не знаю.
  - Люда, я на тебя обижусь! - ещё ближе сдвинула брови Леночка.
  - А что, он такой красивый?
  - Как Аполлон! Ключ!
  - Красивее Шамарина?
  - Ключ!
  - А что вы там будете делать, я могу спросить? Всё-таки я тут за порядок отвечаю.
  - Стрючкувать! Довольна?
  - Стрючкувать, между прочим, собачье дело.
  - Тебе ли говорить!
  Люда вздохнула.
  - А у меня с тем, что... ну когда ты звонила, ничего не получилось.
  - Почему?
  - Не пришёл он. Пообещал, но даже не звонил.
  - Козёл!
  - Нет, наверное всё таки облётывал свой кукурузник.
  - Тот, худой? И на фиг он тебе не нужен. Козёл! Давай ключ!
  Люда глубоко вздохнула, встала, и вместе с Леночкой вышла в коридор. Она зашла в кабинет возле входной двери, и очень скоро оттуда вышла с ключом, который Леночка моментально хищным движением у неё выхватила.
  - Спрячься, пока мы зайдём.
  Люда хмыкнула, и неторопливо, виляя бёдрами пошла к перевязочной.
  - Людмила! - слегка повысила ей вослед голос Леночка. - Только не подглядывать и не подслушивать. Договорились?
  - Фи! - завернула губку Люда, - подслушивать? Больно надо. Ты ж орёшь так, что люди на улице думают, что у нас тут операции без наркоза делают. Кстати, Жаботинский ещё домой не ушёл, так что ты потише там. Да!
  Люда закрылась в перевязочной, а Леночка, в одной руке держа розу, а в другой ключ, выбежала на крыльцо. Дождь чуть стих, а капитан, несмотря на то, что она, болтая с Людкой задержалась, был на месте!
  - Пойдёмте! - Леночка решительно утащила слегка опупевшего Берримора с крыльца внутрь санчасти.
  Дверь изолятора была последней слева по коридору. Люды в коридоре не было. Она подглядывала, слегка проделав щёлочку между шторами на стеклянной двери перевязочной. В перевязочной шторы были белого цвета, и напоминающий голову Нефертити Людын силуэт красиво рисовался на их светлом фоне.
  Когда Леночка уже почти дотащила Берримора до изолятора, из двери напротив, с табличкой на ней 'Палата ?1' вышел держащийся руками за живот Трактор. Он двинулся было к туалету, но тупо, удивлённо приоткрыв рот вытаращился на Берримора, и остановился.
  - Привет! - с кривой улыбкой сказал Трактор, и оторвав от живота протянул свою страшную ручищу Берримору для рукопожатия.
  В планы Леночки не входило отвлечение на беседы и ручкания с посторонними, поэтому она, заслонив собой 'капитана', строго посмотрела на Трактора, и твёрдо, не расцепляя зубов, со змеиным шипением, сказала:
  - Если ты сейчасс же не зайдёшшь в палату, я тебя выпишшу!
  Это прозвучало так грозно, как будто Леночка пообещала оторвать Трактору голову. Он проникся, отдёрнул руку, и исчез за дверью палаты номер один за десятую долю секунды. Леночка тут же забыла о Тракторе, нежно улыбнулась начавшему задумываться о смысле жизни Берримору, открыла дверь, за мокрые полы кителя развернула и упёршись грудью в спину подтолкнула его в нужном ей направлении. Берримор оказался в изоляторе. Леночка зашла следом, и закрыла за собой дверь.
  - Вы насквозь мокрый! - сказала она, нетерпеливо поворачивая ключ в замке, - а в мокрой одежде ходить нельзя. Можно заболеть.
  - Да?
  - Да!
  - А вы это точно знаете?
  - Наверняка!
  - А вам?
  - И мне тоже вредно...
  
  Буквально через пять минут недолго посражавшись с ключом и замком, из изолятора в коридор вылетел, прижимая локтем к голому боку насквозь мокрый капитанский китель, подтягивающий на ходу штаны, слегка растерянный, красный, взъерошенный Берримор.
  - Привет! - растирая голову, снизу сказал ему получивший дверью сокрушительный удар в лоб и от этого севший задницей на пол, только-только примостившийся подглядывать в закрытую ключом замочную скважину Трактор.
  - Ага! - ответил ему Берримор, и подпрыгивая в спадающих вниз расстёгнутых лётных штанах, бочком побежал к выходу.
  Из дверей изолятора в коридор выглянула босая, с подёрнутыми поволокой глазами, растрёпанная, в расстёгнутой настежь, прилипшей к телу мокрой рубашке и задравшемся к горлу лифчике, под которым Трактор с пола успел рассмотреть сказочный розовый сосочек, в одной руке перед собой, как матадор, держащая юбку, а во второй сжимающая розу, Леночка.
  - Товарищ капитан! - как-то неуверенно и жалобно проговорила она вслед уже почти добежавшему до выходных дверей Берримору, - а что, уже всё?
  Она вздрогнула. Что-то в капитановой манере подтягивать штаны было ей знакомо. Что? Она была так близко от того, чтобы вспомнить, где она видела этого молниеносно справившегося капитана, вот, ещё чуть-чуть, и... Ей не хватало буквально какой-то малости. Какой? Этой малостью были красные, с жёлтой полоской по шву, спортивные трусы, которые недавно мелькали на крыше возле вышки руководителя полётов. В этот раз их на внезапно превратившемся в капитана Берриморе не было. Они где-то далеко, отравляя природу, валялись в кустах, пугали своим видом живущих неподалёку муравьёв и ароматом привлекали больших зелёных мух. Этих трусов под штанами не было, поэтому Леночка вспомнить не смогла.
  - Товарищ капитан! - тихо позвала она. - Куда вы?
  - На пост! Враг не дремлет! - сообщил через плечо капитан, и выскочил за дверь под уже стихающий дождь.
  - А я ничего и понять не успела, - устало сказала Леночка.
  Она, не заметив в темноте коридора, как уж, притаившегося на полу и пытавшегося притвориться плинтусом Трактора на цыпочках подошла к стеклянной двери перевязочной, и думая о чём-то о своём рассеянно посмотрела на темнеющий за шторой силуэт припавшей ухом к стеклу, подглядывающей и подслушивающей Людки. Леночка нахмурилась.
  - Что, коза, насмотрелась? - постучав ладонью по стеклу сказала она. - Открывай!
  Люда открыла дверь.
  - Что-то быстро вы...
  
  Выбежав на крыльцо, Берримор остановился.
  - Вот это да! - восторженно пробормотал он застёгивая штаны, - оказывается, наложить в штаны иногда тоже бывает полезно. После этого перевоплощаешься, и столько новых приключений и впечатлений!
  Он посмотрел на лужи. В них, оставляя круги, ещё продолжали падать с неба капли, но из-за улетающей на запад тучи уже начинало выглядывать солнце. Дождь заканчивался. Как счастливый горный козёл Берримор спрыгнул с крыльца и прямо по лужам, на ходу натягивая на плечи мокрый и холодный капитанский китель, побежал к складам.
  'А ведь до чего хороша, - на бегу подумалось ему, - прелесть! Без фокусов и церемоний. Сразу брык - и в постель. Молодец! А он так подкачал! Ничего не скажешь, одичал в этой армии, только барышня с лифчиком рассталась, на себя его повалила, раз, два, и уже всё, приехали. И пришлось подальше от позора спасаться бегством. Хотя почему от позора? Уже почти пол года в армии, а тут сразу такой стресс. Но ведь хороша! А сисички! Ух! Берримор прислушался к организму. Там произошло шевеление. Порядок! Надо будет отправить Дрозда к Шамарину, пусть решают как им дальше жить, а самому вернуться и реабилитироваться перед Леночкой. Уж теперь-то он не подкачает!'
  Берримор покраснел. Ему вдруг стало стыдно. Зачем он убежал? Он уже сейчас, едва ему слегка представилась нежная белая кожа на Леночкиной груди, был готов 'не подкачать'. Вернуться? Он даже остановился. Нет, уже недалеко, вот пятый склад, а через один и тот, седьмой, куда он бежал. Сейчас он передаст Дрозду привет от Шамарина, и вернётся к Леночке. Обязательно вернётся! Только привет Дрозду передаст, вернётся, и хищно схватит её губами за сосочек. Да, схватит! А Дрозд - типичный передаст!
  Берримор подбежал, осторожно выглянул из-за угла склада и не смог не рассмеяться. Все его однополчане стояли в шеренгу под стеной, и жадно ловя уже иссякающие, стекающие с крыши тёплые струйки дождевой воды смывали с себя цемент. Судорга и Прун купались в трусах, Вася Шизокосов, Самурай и Дикобраз без них, а Бусел и Лошадь-Пржевальский - прямо в одежде.
  - Упыри, смирно! - заорал Берримор, выбегая из-за угла.
  - А, сруль, упал через руль! - выплюнул изо рта воду Пржевальский.
  - А кабыздох где? - проигнорировав Пржевальского спросил Берримор у Судорги.
  - Кто?
  - Капиташка этот недоделанный с мордой, как у птеродактиля.
  - В складе.
  Берримор кивнул головой, и пошёл к воротам склада.
  - Не трогай его! - крикнул Бусел. - Он только сапоги помыл, заткнулся, и теперь сидит, по парашютам тоскует. Про нас пока забыл, и ладно.
  - Не ладно! Я ему порку принёс, - хитро прищурившись, сказал Берримор.
  - Что ты там принёс? - под уже почти совсем закончившийся дождь высунул из ворот своё длинное лицо Дрозд, - а? И во что это ты вырядился, скот?
  - О! Вот он! Сообщаю, что товарищ майор Шамарин, - сладко сказал Берримор, не обращая внимания на грубость Дрозда, - мечтает немедленно с вами встретится тэт-а-тэт на его территории, и обсудить некоторые деликатные вопросы, касающиеся, в частности, вот этих несчастных грязных организмов. Вон там! - и Берримор стал в позу заполонивших все бескрайние просторы Советского Союза, указывающего рукой путь в светлое будущее статуй товарища Ленина, только указал Дрозду не на светлое будущее, а мимо выкручивающего трусы Пруна на стоянку дежурного звена.
  Дрозд позеленел.
  - Это кто тебе сказал? - прошипел он.
  - Сам майор Шамарин, собственным языком и сказал.
  - Он что, тебя видел? - обомлел Дрозд.
  Берримор пожал плечами.
  - Ну да, не по телефону же.
  Из-за противоположного угла склада выбежал мокрый перепуганный Мукосеев.
  - Товарищ капитан! - на ходу, взволнованно, стараясь, что б не очень громко, сдавленно кричал он.
  - Молчать! - рявкнул Дрозд, лихорадочно размышляющий как поступить после сказанного Беримором спича.
  - Товарищ...
  - Молчать!
  - Я только...
  - Я сказал, молчать! - заорал разъярившийся Дрозд.
  - Там... там... - не мог молчать интенсивно, по-обезьяньи махающий руками себе за спину Мукосеев.
  - Молчать, сказал! Или я тебе сейчас всю харю разобью! - с кулаками повернулся и двинулся к нему совершенно от непослушания сержанта вышедший из себя капитан.
  Сержант трусцой бросился за спасительный угол.
  - Там замполит... - убегая, пролепетал он.
  - Где замполит? - сразу остановился Дрозд, - где?
  - Вон там, идёт сюда, уже недалеко. Идёт быстро, и руками машет вот так! - Мукосеев опять замахал руками как горилла, - и с ним ещё кто-то.
  - Кто? Эй, вы, все! - заикаясь, закричал испугавшийся Дрозд на купальщиков, - бе-бегом все забежали в склад, и спрятались в да-дальний угол! Бегом! И не дай Бог хоть звук пророните! Бегом! Му-мукосеев, за-загоняй!
  Подталкиваемые Мукосеевым и Дроздом, все мокрые строители, кто в трусах, а кто и без, нехотя зашли в склад, а хитрый Берримор спрятался за угол. У него были свои планы.
  Дрозд хотел было заточить и Берримора, уже было дёрнулся к нему, но тут из-за противоположного угла склада показался, действительно как горилла, размахивающий руками подполковник Козлов, а за ним походкой циркуля понурясь шёл потерянный старший лейтенант, руливший самолётом, с которого совершались прыжки в цементную яму.
  - Дрозд! - едва выйдя из-за угла завизжал подполковник.
  Перепуганный, сразу посеревший лицом Дрозд забыл про Берримора, развернулся, и двинулся навстречу Козлову. Он попробовал перейти на строевой шаг, но зацепил одной ногой другую и остановился.
  - Ты придурок, да? Ты придурок? - нагнув голову как бык, побежал на остановившегося Дрозда подполковник. - Отвечай!
  Дрозд молчал. Он стал по стойке 'смирно', и вытаращился на покалеченную эмблему Военно-воздушных сил, без одного, отломанного капитаном Кочергиным крыла, на мокрой, помятой фуражке замполита.
  - Ты вредитель! Ты знаешь, что ты вредитель? - продолжал визжать Козлов тряся головой так, что фуражка сдвигалась на левое ухо. - Ты страшный вредитель военного имущества! Страшный! Про стекло молчу, и про испорченные парашюты тоже пока молчу! А как смолчать, когда по твоей вине сто тонн цемента превратились в дерьмо, как?
  - Что? - ёкнуло сердце у совершенно забывшего про недавние приключения Дрозда.
  - А то! Трибунал разберётся зачем ты перед дождём открыл яму с цементом, и сто тонн утонули. В воде! В дожде! Зачем открыл? Воровал? Воровал, и забыл закрыть? Или воровал, и следы заметал?
  - Не...
  - А почему рядом с ямой следы от самолёта? На самолёте за забор цемент вывозить хотели? Грузили и вывозить хотели! Да? А тут дождь! Помешал, да? Погода не лётная?
  - Не... - Дрозд чуть не упал в обморок.
  - Ты вредитель! - понизив тембр голоса и поправив фуражку, продолжил орать Козлов. - Я вас всех вывел на чистую воду, и ты за это ответишь! И ты, как соучастник! - повернулся подпол к понурившему голову старлею. - Додумались! Цемент на самолёте воровать! Ответите!
  Подполковник подпрыгнул, и угрожающе потряс указательным пальцем перед носом Дрозда, а спрятавшийся за углом и всё отчётливо слышавший Берримор довольно заулыбался.
  - Ох, и ответит! Это ж подпол ещё не знает про угробленные новые парашюты, - промычал он и радостно потёр руки. - За всё гад ответит, и за нашу изгаженную на губе юность, и за штаны мои испорченные. Или наоборот? И юность испорченную, и штаны изгаженные. Не важно, ответит за всё! Но время не ждёт! - Берримор соорудил серьёзную рожу. - И Леночка ждать не будет. Пусть они тут сами разбираются, а мне некогда. Любовь зовёт меня в санчасть! Любовь, любовь, тра-та-та-та!
  И Берримор, выглянув из-за угла, в последний раз посмотрел на распекаемого, и под обличительными речами замполита на глазах превращавшегося в кисель Дрозда, подёргал за ширинку штаны от лётного комбинезона, и то правым боком вперёд, то левым, приплясывая, подпрыгивая и неуклюже в прыжке делая антраша, приговаривая: 'Тык-дык, тык-дык!' - побежал по дорожке.
  Сгорая от нетерпения, уже подбегая к санчасти Берримор срезал угол, и подбежал к ней не по асфальту, а за кустами. Приблизившись, он заметил на крыльце постороннюю фигуру. Он притаился, и слегка выглянул из-за куста. На крыльце стоял Трактор и в своих огромных страшных ручищах разминал сигарету. Берримор с облегчением выдохнул, не таясь выбежал из кустов, и забежал на крыльцо.
  - Привет! - улыбаясь, сказал тоскующий от боли в животе Трактор. - Спичек нет?
  Под его правым глазом сиял роскошный синий фонарь. То ли он остался ещё от разборок Кочергина по поводу украденного обеда, то ли это Леночка всё-таки заметила его в тёмном коридоре.
  - Мои намокли, - пробормотал не проявивший желания вступать в разговор Берримор, и нетерпеливо протиснувшись между Трактором и дверью, зашёл в санчасть.
  В коридоре было тихо. Берримор тихонько подкрался к двери изолятора, постоял секунду, послушал собственное учащённое сердцебиение, как перед стопкой водки хекнул в сторону, решился, и, волнуясь, потянул на себя ручку. Потом от себя. Безрезультатно - дверь оказалась запертой. Берримор расстроился. Он уже заготовил улыбку, фразу, и примерно прикинул место в изоляторе, где он бухнется перед заплаканной от его долгого отсутствия Леночкой на колени, но запертая дверь перечеркнула все его планы.
  'Баран, - подумалось ему, - надо было хоть предупредить девушку о своём скором возвращении. Баран!'
  Берримор решительно пошагал к двери, в стекле которой, ещё когда они с Леночкой шли в изолятор, он заметил женский силуэт. На этой двери сверху красной краской, через трафарет было написано слово 'перевязочная'. Берримор постучался, приоткрыл дверь, засунул голову в кабинет и заулыбался. За столом сидела, подперев ручкой щёчку, читающая журнал 'Работница' симпатичная большеглазая медсестра, в чуть наклонённом набок высоком белом медицинском колпаке, и в плохо сходящимся на груди халатике.
  - Здравствуйте! - сияя как утреннее солнце, сказал Берримор.
  Медсестра отодвинула журнал и подняла на него равнодушные, тёмные и бездонные, как колодцы, глаза.
  - Здравствуйте, - приятно, мелодично, но без эмоций пропела она. - А Сергея Абрамовича пока нету. До свидания! - И Люда, дежурно ответив, и моментально забыв о посетителе, вернулась к чтению статьи.
  - А мне Абрам Сергеевич и не нужен, - с выражением сказал солнцеликий посетитель, и глубже протиснулся в кабинет, открыв взору медсестры мокрый капитанский погон, - а Лена где?
  Люда сразу потеряла интерес к статье.
  - Лена?
  Странный народ эти женщины. Встреться ей Берримор на улице, Люда в жизни бы на него внимания не обратила. Да и сейчас, когда он заглянул в дверь, ей очень не хотелось отвлекаться на неожиданного посетителя, а быстрее дочитать статью про Валентину Терешкову, и наконец-то узнать, по любви она вышла замуж за космонавта Николаева, или в порядке космического эксперимента. До конца статьи оставалось не много, но пока там ответа на этот вопрос не было. Может, дальше будет? Это же так интересно, а тут заглянул какой-то пигмей, ни рыба ни мясо, и отвлекает! Люда, хоть и сама была далеко не баскетболистка, всех мужчин ниже метр восемьдесят считала пигмеями. Ну, заглянул, ну поздоровался, ну и что? Тут многие такие заглядывают, здороваются и улыбаются, то им Жаботинского подавай, то давление померяй, то живот болит. Но когда капитан спросил про Лену Люда, до того нехотя взглянувшая на посетителя, вдруг преобразилась. Её до того равнодушные глаза загорелись.
  - Ленка... Лена, в смысле?
  - Ну... - посетитель состроил гримасу, примерно соответствующую ответу, что да, именно Лена его и интересует.
  Леночка и Люда были подругами уже давно. Они были абсолютно разные во всём, и это их сближало. Люда любила шампанское, хотя от него быстро пьянела, и после пригубливания позволяла себе всякие вольности, Леночка же, хоть и не помногу, но пила только водку, а выпив, погружалась в меланхолию. Люда на завтра сильно болела, а у Леночки после выпитого похмелья не было никогда. Леночка даже могла, иногда заглянув к подружке в санчасть врезать мензурку чистого спирта, чему, пережив в санчасти уже трёх постоянно уговаривающих её выпить с ними военврачей, Люда так и не научилась. Духи, сигареты и мужчины им тоже нравились абсолютно разные. Абсолютно. Это тоже очень помогало дружить, не пересекаясь в интересах. Исключение составлял лишь майор Шамарин. Что красавец, то красавец - тут уж у подружек разногласий не было. Но он был одинаково недоступен для них обоих.
  То, что им нравились разные мужчины во многом и было секретом их продолжительной дружбы. Но если Леночка относительно симпатий Люды была тверда, как, например, с Кочергиным, который производил впечатление на Люду, а Леночка всегда говорила, что он дурак и мурло, и её ничего не могло в этом поколебать, то Люда иногда, со временем, принимала точку зрения подруги. Так было, например, с майором Стародубом. Его Лена считала 'ничего так мужчиной', а Люде он не нравился категорически, а потом, потихоньку, полегоньку вроде как и тоже стал казаться ничего. А потом, как-то, когда дежурил ночью, заглянул в санчасть, пожаловаться на головную боль, и вдруг стал головной болью Люды, правда не очень сильной, и не надолго. Вот и сейчас Люде, как она сама себе потом объясняла, стало просто любопытно, что же её более умная подруга нашла в этом заглядывающем в перевязочную, буквально пол часа тому назад доведшем Леночку до белого каления, пигмее. Ну, улыбается, ну не урод, ну и что. А если... Люда вдруг покраснела.
  - Она...
  Она встала, поправила на голове колпак, и помялась.
  - Где? - выдохнул демонстративно, всем организмом изнывающий от страсти капитан.
  Люда посмотрела на шприцы в стеклянном шкафу, потом на окно, а потом на кушетку.
  - В изоляторе, - как-то неуверенно сказала она.
  - Я там был, но дверь закрыта! О! Надо было постучаться? Я не догадался! Боже, какой я тупой! У вас лекарство от тупости есть? В виде таблеток, или болючих многоразовых уколов в голую задницу? Нету? Жаль. Спасибо, за информацию, милая! Мм-о! - Берримор поцеловал воздух, развернулся на каблуках и ринулся галопом лететь в изолятор.
  - Подождите! - вскрикнула Люда, и на ходу ныряя в шлёпанцы, выбежала из-за стола, - подождите!
  - Я вас слушаю, и не могу наслушаться! - задержавшись в дверях сказал бравый капитан, отметив про себя, что у медсестры на халатике снизу расстёгнуты три! (Мама!) три! пуговички, и на ней самой, благодаря этому стали заметны три интересных факта. Первый - что на ней одеты тесные, розовые трусики. Второй - что она ничего не знает об интимных стрижках, и именно благодаря тесноте трусиков это хорошо заметно. И третий - что она в этом году ещё не была на пляже, потому что снизу, до колен её ноги загорели, а выше, именно там, где расстегнулись пуговички, если не считать выбившихся из-под трусиков чёрных волосинок, было белым бело. Берримор опять почувствовал в животе удары сердца.
  - Подождите! - медсестра подошла к двери, - зайдите!
  Берримор зашёл.
  - Знаете, что? - Люда опустила глаза, заметила расстёгнутые пуговички, и напряжённо думая о чём-то, машинально одну из них застегнула.
  - Не знаю, - глядя на неё в упор, заулыбался мокрый капитан. - А что?
  - А посидите здесь, три минуты подождите, хорошо? Вот на стене часы. Три минуты, а потом идите в изолятор, дверь будет открыта, и... она вас там будет ждать, - разрумянившаяся Люда посмотрела в окно, - на кушетке, накрытая простынёй.
  - Зачем, накрытая простынёй? - поразился Берримор.
  - Чтобы вы не испугались.
  - Она что, заболела?
  - В каком-то смысле, да.
  - Пьяная?
  - Нет!
  - Ага! Она умерла, и вы её простынёй накрыли?
  - Нет, накрыли, что бы вы сразу не умерли. Всё! Через три минуты идите!
  - Вы меня убиваете!
  Люда выскользнула за дверь, оставив как обухом по голове ударенного Берримора стоять одного посреди перевязочной.
  - Девушка! - Берримор в один прыжок оказался у дверей.
  Люда, не успев добежать до кабинета возле входных дверей, где на прикреплённом к стене фанерном щите, висящими на вбитых в него гвоздиках, хранились ключи, остановилась.
  - Что?
  - А спиртик у вас есть? - сладострастно прошептал в коридор капитан.
  - Зайдите в кабинет, несчастный, я сейчас приду! - зашептала она в ответ.
  Берримор скрылся в перевязочной.
  Люда быстро забежала в ординаторскую, сорвала со щита с ключами, с гвоздика, над которым было шариковой ручкой написано 'изолятор' ключ, и, чтобы не бросалось в глаза, на всякий случай, на этот гвоздик перевесила ключ от процедурной.
  - Ой, что же это я, гадюка такая, делаю? Ну, Ленка, подружка, прости, и Боже помогай! - она неправильно, с лева направо перекрестилась ключом, и побежала в перевязочную.
  В перевязочной, прямо посреди кабинета, сунув руку в бок стоял капитан. 'Преувеличивала Ленка, - подумала Люда, - ну, какой он Аполлон? Пигмей пигмеем! Но ведь Ленка умная, и что-то в нём нашла. Интересно, что?'
  Люда открыла стеклянный шкаф полный всяких-разных блестящих металлических коробочек со шприцами, коричневых стеклянных банок с разными мазями, и прочей медицинской дребедени, из дальнего угла достала маленькую, закрытую резиновой пробкой бутылочку и мензурку. Она протёрла мензурку об полу халатика, показав Берримору коленку, и налила туда, ориентируясь по делению на стенке пятьдесят граммов спирта.
  - Так скромно? - разочарованно сказал Берримор.
  - А вам зачем больше? - ответила вопросом Люда.
  - Для храбрости, - сказал Берримор, и взял мензурку.
  - Для храбрости хватит и этого, а чтобы отравиться, конечно маловато.
  Люда так моргнула, взмахнув своими роскошными чёрными ресницами, что капитан чуть не выронил мензурку на пол.
  - Закусить могу предложить только это, - Люда положила на стол маленькую жёлтую витаминку, - витамин цэ.
  - А витамина хэ, у вас нету?
  - Нету. - Люда покраснела ещё гуще.
  - Слава Богу! Ну, тогда гут! - сказал Берримор, поставил мензурку на стол, и не охая и долго не собираясь с мыслями, как арестант, сложил руки за спиной, наклонился, обхватил горлышко мензурки губами, секунду так постоял, помычал, а затем, не выпуская её из губ, как пьют куры, задрав голову перевернул, вылив содержимое в рот.
  У Люды увеличились глаза.
  - Сильные у вас губы! - качнула она головой.
  - Угу! И уши тоже.
  Берримор перехватил выпавшую из губ мензурку рукой.
  - Всё, я ушла, - сказала Люда, хотя сама никуда не ушла, - через три минуты приходите в изолятор. И витаминку не забудьте!
  - Му! - трясущий головой Берримор поставил порожнюю мензурку на стол, схватил витаминку, хищно её разжевал, похлопал в ладоши, алчно посмотрев на Люду упал на одно колено, схватил за ручку, и страстно, с выражением промычал:
  - Где она? Где? Проведите! Проведите меня к ней! Проведите! Я хочу увидеть этого человека... вернее эту человеку! Фу, ты горе... Короче говоря, где она?
  - Маяковского любите? - спросила удивлённая быстрым действием спирта на организм капитана Люда.
  - Ага, прямо страсть как. А это Маяковский? - Люда густо покраснела. - Не важно! - махнул рукой капитан. - У меня дома есть полное собрание его сочинений. Не Есенина, Маяковского. Я когда-то написал объявление, дескать, меняю это собрание сочинений на что угодно. И что вы думаете? Никто не клюнул! Так у меня и гниёт.
  Берримор стал во весь рост и наклонился к Люде.
  - Где она? - дыша на неё свежим спиртовым выхлопом, и слегка заглядывая за халатные пуговички, страстно зашептал он.
  - Через три минуты будет в изоляторе!
  Люда вырвала руку, и выбежала в коридор.
  - Время пошло! Считаю до ста восьмидесяти! - крикнул ей в след Берримор. - Так, - начал он считать, - девяносто один, девяносто два, сто двадцать пять! Сто двадцать шесть! Сто пятьдесят два! - он хихикнул, это ему напомнило номер испорченного лично им парашюта. - Класс, парашюту хана, и Дрозду хана. Гнида! Боже, как же время тянется! Уже сто семьдесят четыре! Всё, больше не могу, - он потряс штаны за ширинку, - сто семьдесят пять, я иду искать! - Берримор выглянул в пустой коридор, и под стеной, стараясь не греметь по покрытому старым, потёртым, оранжевым линолеумом полу, крадучись, устремил шаги к изолятору.
  Когда он приблизился к двери, разгоняемая сердцем по жилам кровь в его голове стучала, как колокол. Берримор слегка толкнул ручку двери изолятора от себя. В этот раз она подалась. Удары колокола в его ушах участились, и сменились мощным звуком ударных инструментов. Так гремело диско на уже основательно забытых им дискотеках. Берримор открыл дверь. Люда не соврала, на кушетке, под простынёй лежала женская фигура. Это Берримор определил безошибочно по двум обалденным, поднимающимся в такт дыханию и приподнимающим собой простыню бугорочкам. Он разволновался, но голову не потерял, закрыл дверь на ключ, оставил возле дверей сапоги, и тихонько, походкой следопыта подошёл к кушетке. Он опустился в районе бугорков на колени, взялся за край простыни, слегка её приподнял, заглянул, (что там?) и сказал: 'Ку-ку!'
  С краю, под простынёй, на покрытом красным одеялом коричневом дерматине кушетки, напряжённо прижатая к белому голенькому боку лежала прекрасная, но напряжённая женская ручка. Берримор осторожно поцеловал ручку в вену, и ручка сразу расслабилась. Он сказал: 'Ага!' - ещё раз поцеловал ручку, придвинулся ближе, и начал медленно, целуя каждый сантиметр, продвигаться по гладкой, от прикосновений его губ нервно задрожавшей на рёбрышках белой коже вверх, к бугоркам, непосредственно перед прикосновением губами немного приподнимая вверх прикрывающую бугорки ткань простыни.
  Он замурчал - обцелованная ручка прикоснулась к нему, по спине добралась до его стриженой макушки, погладила угадываемые только на ощупь волосы, и нетерпеливо подтолкнула: быстрее вверх, быстрее! Но Берримор спешить не стал. Он педантично, мурча при этом как кот, два раза пересчитал губами все рёбрышки и только потом добрался до непосредственно бугорков, до их основания, не изменяя себе, мучая неизвестностью глаза, и буквально на пару сантиметров лишь перед прикосновением губ носом отодвигая простыню.
  Попутешествовав недолго у подножья одного из холмиков он начал восхождение на его вершину, к, как он помнил, восхитительному, нежному, маленькому розовому кружочку, от прикосновения к которому языком некоторое время тому назад Леночка вскрикнула и чуть не потеряла сознание.
  От нетерпения души Берримор приподнял повыше простыню уже рукой, разволновался, и уже торопясь, и пропуская сантиметры, устремился к вершине. Ну, вот, сейчас покажется розовый краюшек! Сейчас! Странно, но в прошлый раз показалось, что холмик был не такой высокий, можно сказать, даже совсем не высокий. Эх, голодуха армейская! Ну, где? Вот он! Кружочек!
  'Странно, - опять мелькнуло в слегка шумящей от спирта и витамина цэ голове Берримора, - кружочек... он темнее, чем был! И больше! Увеличился? Потемнел? От чего? Медсестра говорила: 'Под простынёй' - чтобы я не испугался... Чего? Лена умерла от тоски по мне, и у неё увеличилась грудь и потемнел сосочек? Но если она мертва, то кто это дышит, и тогда чья это рука шкодит на его голове? Загадки'...
  Долго не мучаясь решением ребусов Берримор рывком сдёрнул с кушетки простыню. Лежащая на ней, глубоко дышащая, угостившая накануне витаминкой, и обещавшая ему в изоляторе под простынёй Лену голенькая медсестра Люда сильно сжала пальцы, впившись ноготками в его стриженую голову и приблизила его лицо к своей одним только видом заставившей Берримора прекратить дышать груди.
  - Ты привидение? - пробормотал Берримор.
  - Не отвлекайся, - с выражением прошептала Люда. - Если ты остановишься - я прокушу тебе сонную артерию!
  - Очень приятно, Эдик! - только и смог от неожиданности промычать в промежуток между сисечками Берримор.
  Только промычать, потому что остановиться было уже не в его силах...
  
  - Вот Ленка дура! Такие глупости говорила про такого ретивого жеребца! - спустя некоторое время, прижавшись к довольному, расслабленному Берримору, уткнув подбородок в его грудь, и рассматривая, как в столбе бившего из окна яркого солнечного света летают пылинки, сама себе сказала румяная, растрёпанная, счастливая Людка, лёжа с ним рядом на неудобной, узкой, солдатской кровати в углу изолятора.
  - Нет, она не дура, ей просто не повезло, - самодовольно сказал Берримор, и поцеловал Люду в плечико.
  Люда плечико отдёрнула, посмотрела на стоящую у стены, похожую на севший на рифы корабль кушетку, с двумя отломанными ножками, и довольно улыбнулась.
  - Мне аж интересно, это ты кушетку поломал, или я? - ладошкой похлопав Берримора по мягкому животу спросила она.
  - Раз ты была сверху, то конечно ты, - Берримор опять поцеловал Люду в плечико.
  - Не дразни, а то я сейчас заведусь, ещё и кровать поломаем! - отодвинула плечо Люда.
  - А тебе что, кровати жалко?
  - Кровати? - Люда засмеялась, - мне тебя жалко!
  - Меня? Жалко у пчёлки!
  - Да?
  - Да!
  - Тогда берегись!
  - Лучше ты берегись!
  - Не зли меня!
  - А ты меня!
  - Ах так? Солнце моё! Мужчине слава умереть на поле боя, а не на кровати, а тебе славы не будет!
  - Да ну?
  - Да! Ты умрешь тут, в этой постели, и немедленно! - Люда укусила Берримора за грудь, за место, куда только что упирался её подбородок, потом за живот, а потом накрылась простынёй с головой.
  - О! - сказал Берримор, и у него сильно увеличились глаза...
  
  - Ленка умная, она знала, что такой кошмар будет, потому и смылась, а я осталась отдуваться! Мама мия, что ж ты со мной делаешь? У меня уже ноги не ходят! Бедная я бедная! - притворно захныкала уставшая, но довольная Люда.
  Она с большим трудом встала с кровати, шатаясь как пьяная, под восхищённым взглядом Берримора на цыпочках подошла к окну, за которым солнце уже без следа высушило все лужи, и обессилено прислонившись голой спиной к прохладной стене, посмотрела в окно. Вдалеке, на ведущей к штабу дорожке она заметила уже скрывавшиеся за кустами две маленькие фигурки, одну повыше, виновато ссутулившуюся, а вторую прямую, низенькую и приземистую, бегающую вокруг первой и размахивающую руками, как ветряная мельница.
  'Дрозд, что ли? - подумала Люда. Она присмотрелась. - Дрозд. А кто это на него... булку крошит? Фу ты, господи, уже нахваталась крылатых выражений от этого Эдика, в смысле, руками машет? Боже мой, неужели Козлов? Точно Козлов! Наверное Дрозд опять в какую-то неприятность влез. Ну и поделом ему!'
  Не любила Дрозда Люда. Не так, чтобы очень, но недолюбливала. Когда-то, она уже точно не помнила когда, Дрозд, пребывая по чём-то там дежурным, напился, а командир полка его в таком виде застукал. А тот нажрался лука и чеснока, чтобы отбить перегар, и клялся, что не пил, а прихворнул, и возмущался, что командир ему не верит. Командир, хотя и так всё было ясно, как божий день, зная, что Люда была на дежурстве, шутки ради отправил его в санчасть на проверку, дескать, принесёшь справку, что не пьяный - поверю. Дрозд, шатаясь и срезая углы зданий, поскакал в санчасть, а Люда несмотря на все уговоры, угрозы и стояния Дрозда перед ней на коленях, такой справки не дала. Не со зла, и не из принципа, а просто потому, что таких справок в природе не существовало, командир шутил, и поступить по другому она не могла даже потому, чтобы на завтра с неё же и не смеялись.
  Командир полка иногда не прочь был пошутить, и Люда очень хорошо запомнила и сделала выводы из давней истории, когда к ней пришёл один прапорщик, а именно Коля Одеялов, и рассказал, что его хотят отправить в командировку, на уборку урожая, 'на целину', а он ехать не хочет, и сказал командиру, что болен. А командир ему ответил, что в командировку не поедут только те, кто принесёт справки, что они больны энурезом. Этот недалёкий прапор прибежал к ней с бутылкой такого дефицитного в те времена шампанского, завлекательно покрутил им у Люды перед носом, но сказал, что не отдаст, пока взамен не получит справку, что он болен этой экзотической болезнью. Люда категорически отказалась, а бывшая в это время у неё в гостях Лена, когда Люда пояснила ей что такое 'энурез', от этой идеи пришла в дикий восторг, и собственноручно, заглядывая в медицинские справочники и умирая со смеху, напечатала куску на машинке справку, в которой говорилось, что прапорщик действительно болен, что у него не только энурез, но ещё и педикулёз, рахит и прогрессирующий идиотизм. Ввиду отсутствия на пишущей машинке латинского алфавита, Леночка приписала от руки, по латыни, ещё десятка два других таких же увлекательных болезней, поспешно вычитанных ею в лежащих на Людыном столе медицинских книжках. Последней в длинном списке прапорщиковых недугов фигурировала высмотренная Леночкой в цветной книжке 'Гнойная хирургия' гангрена мошонки. Одеялов от такой справки был вне себя от счастья - теперь ему наверняка удастся отвертеться от 'целины', и он с радостью протянул шампанское Люде. Так как Люда отказалась, Леночка забрала его себе, хотя выпила его всё равно Люда у Лены на дне рождения.
  Лена пошутила, удивлённый прапорщик всё равно в командировку поехал, да ещё и навсегда приклеил к себе прозвища 'Энурез', 'Педикулёз' и 'Гангрена мошонки', а Люда после этого случая устала отбиваться от табуном поваливших к ней желающих получить справку. Отправлять к ней за справкой на какое-то время стало хорошим тоном всего аэродрома. Начальники отправляли подчинённых, ротные направляли солдат, которые шли в увольнение, говоря им, что без справки не отпустят, а уж за какими справками только не приходили к ней прибывшие из училища молодые лейтенанты, так это вообще трудно представить! Хоть эта эпидемия со справками продолжалась и не долго, но Люда за время этого 'не долго' от постоянного нервного напряжения похудела на четыре килограмма.
  Короче говоря не давала Люда справок никому, и Дрозду тогда не дала, к тому же Дрозд действительно был сильно пьян. Таких грязных слов, каких после категорического отказа она услышала от него в свой адрес, она в жизни не слышала. Очень неприятен стал ей после этого этот Дрозд, и когда он, под жестикуляцию наседавшего на него то с одной, то с другой стороны подполковника Козлова, и видимо, в сопровождении не долетавших сюда его криков покинул её поле зрения Люда вздохнула с облегчением, посмотрела на отражавшегося в стекле Берримора, обнаружила, что он отворачивается к стене, и резко обернулась.
  - А чего это ты отворачиваешься? - сдвинув брови вдруг строго спросила она, голая и прекрасная. - Что, я такая некрасивая? А? А? Смотреть сюда! Не нравится? А если я вот так стану? - она кокетливо согнула ножку в коленке.
  - Хоть так, хоть эдак. Не могу я на тебя смотреть, - Берримор засунул нос в подушку.
  - Что, кровь закипает? - улыбнулась Люда.
  - Хуже. У меня сразу возникает непреодолимое желание укусить тебя за коленный сустав.
  - Кусать не обязательно, а посмотреть можешь. Так ничего? А так? Я конечно не могу похвастаться таким бюстом, как у Нинки-пратипомы, но говорят, филейные части ничего. Скажи?
  Берримору трудно было не согласиться.
  - Гут! - сказал он, - зер гут! А ну чуть влево поверни свою прелесть. Не ту. Ту, что сзади.
  - Так?
  - Да. А что то у тебя за точечка такая на попсике, родинка?
  - Где? Вот это? - Люда повернулась и дотянулась пальчиком до маленького красного пятнышка на правой ягодице, - это?
  - Ага.
  - Я и сама толком не знаю. Муха какая-то укусила. Да так укусила, что даже волдырь остался.
  - Интересно, где такие мухи водятся?
  - В природе. Это я в гостях была у одной подружки, мы с ней когда-то медучилище заканчивали вместе. Меня потом понесло по городам и весям, а она что-то там закончила, и теперь в местном медучилище преподаёт. Недавно зашла я к ней повидаться, а она была ответственной по училищу, или как там у них это называется, ну, типа нашего дежурного по аэродрому. Мы давно не виделись, сели, поужинали, как когда-то давно, в студенческой общаге ужинали. Знаешь, есть такая не то тюлька, не то килька пряного посола, в таких больших железных банках?
  Берримор кивнул, и проглотил слюну - о тюльке пряного посола в этой драной армии можно было только мечтать.
  - И мы, представляешь? Мы с ней всю эту банку сожрали! Вот так сели, и сожрали вдвоём! Когда студентками были, то банку на весь месяц растягивали, а тут дорвались.
  - Просто так сожрали, или с чем-то?
  - С картофельным пюре.
  - Тю!
  - Вот тебе и тю. Поужинали, поболтали, вспомнили прошлое, но она ж на работе - надо за студентами следить, а то они в парке танцы устроили, и мы пошли на танцы.
  Берримор насторожился.
  - Пришли. Я думала и себе поплясать, а как глянула какие там девчушки молоденькие пляшут, то сразу себе такой старухой показалась! И подумала, что делать мне там нечего, подругу повидала и хватит, и решила уйти. А по пути в туалет забежать, а то эта килька в животе по недоброму разыгралась...
  Берримор поднялся на локтях.
  - Я думаю, что ты не добежала, - торжественно сказал он, и пряча внезапную улыбку, отвернулся к стене.
  - А как ты догадался? Правда, не добежала. Я в кустах спряталась, там меня эта муха и укусила. Эй, а чего ты опять отвернулся?
  Берримор уткнулся носом в подушку и давился от смеха. Люда топнула ножкой.
  - Что-то ты, гад, такого знаешь, чего я не знаю. Смотреть сюда, сказала!
  Берримор хитро выглянул из-за подушки. Он догадался какая муха укусила Люду, ой как догадался! Он по новому посмотрел на Людыны округлости, которыми, как оказалось, он уже не так давно любовался, только в лунном свете.
  - Если за такое место укусила, то то не муха, а мух, - сказал он и опять спрятал смеющееся лицо в подушку.
  - Да, злой кусачий мух. Зловредный. А чего ты опять отвернулся? Кому я тут стриптиз показываю? Я сказала, смотреть сюда!
  - Я не могу на тебя, мухом укушенную смотреть, - мычал в подушку Берримор.
  Люда обиделась.
  - Уже насмотрелся? Надоело? Что-то быстро.
  - Повторяю. Не могу я на тебя просто так смотреть!
  - Как это, просто так?
  - Ну, просто так.
  - А ну-ка объясни.
  Берримор вытер об подушку выдавленные смехом слёзы.
  - Популярно для аборигенов объясняю, что если я насмотрюсь, то воспламенюсь, вспомню молодость, взорвусь, и покусаю тебя как тот мух, и тогда не я, а ты умрёшь в постели!
  - Я?
  - Да, ты!
  - Что ты сказал? Повтори! - Люда оторвалась от стены и с разгону прыгнула в кровать, прямо на Берримора, - повтори, змей! Мы сейчас посмотрим, кто из нас умрёт!
  - Эй, мадам! - Берримор зашевелился, пробуя отодвинуться, - аккуратнее, пожалуйста! То ты так будешь в огороде морковку дёргать!
  - Ой, извини, увлеклась.
  - Понравилось?
  - А то ж! А так ничего?
  - Так ничего.
  - А так?
  - Так даже очень ничего. Умеешь, если захочешь.
  - А так?
  - О!
  - Так что, устраиваем социалистическое соревнование, кто умрёт первый?
  - Я и так знаю, кто.
  - Кто?
  - Ты.
  - Если умру я, то ты тоже в живых не останешься, Ленка придёт, и за меня отомстит!
  - А за меня Трактор отомстит.
  - А кто это?
  - Тот солдат, что в палате напротив лежит.
  - Джек-потрошитель?
  - Да.
  - О нет! Только не это! Давай лучше сами, без мести! Давай?
  - А ты готова?
  - А ты?
  - Я первый спросил.
  - Я готова, а ты уже можешь не отвечать, я уже догадалась, мне тут что-то в пуп давит...
  
  - Сдаёшься?
  - Нет!
  Люда посмотрела на часы.
  - Ну скажи, что сдаёшься, а?
  - Нет.
  - Ну пожалей женщину, ну сдайся!
  - Ни за что.
  - Точно?
  - Точно.
  Люда вздохнула.
  - Тогда я сдаюсь. Кто-то же должен быть умнее? А то коленки так дрожат, что стрелки в глазах расплываются и двоятся. Ладно, ты победил. Ленку на помощь звать?
  - А Трактора?
  Люда рассмеялась.
  - Мама родная! - она рассмотрела показание стрелок на часах, и восторженно сперва посмотрела на окно, за которым солнце уже начало своё вечное вечернее падение за горизонт, а потом на губами пересчитывающего ей рёбрышки Берримора. - Кому сказать - не поверят. Пол дня в постели, ужас! У меня уже всё болит. Какой же ты злой и безжалостный самец!
  - Ага, я виноват. Просто я добрый и отзывчивый, и постоянно и безропотно шёл навстречу всем вашим забаганкам.
  - Даже так?
  - Конечно. Я бы лучше подремал, чем заниматься чёрти чем.
  - Так получается, это я тебя заставляла?
  - Ну а кто?
  Люда засмеялась.
  - Ладно, вали всё на меня. Что ты делаешь?
  - Ты сама сказала, вались на тебя, я и валюсь.
  - Баран! Голодной куме один хлеб на уме! Ляж, как лежал, лезешь, а то волосы мне прищемил. Вот так. А сказать тебе правду?
  - Чистую?
  - Да.
  - Что ж, послушаем, мы не гордые. Рассказывай.
  - Записывай!
  - А мы не грамотные, только до двух считать умеем. Раз, - Берримор пальцем погладил Люде сосочек на левой груди, - два, - он прикоснулся к правой.
  - А три?
  - А на 'три' образования не хватает, - Берримор демонстративно заглянул под простыню, - пока, по крайней мере. Ладно, обменялись любезностями, говори, я внимательнейше слушаю.
  - Ой, откуда у меня эти синяки? - вдруг вскрикнула Люда, глянув на грудь. - И здесь тоже! И здесь!
  - Это не синяки, это засосы, - промурчал Берримор, - но ты не отвлекайся, я слушаю.
  - Кошмар! Это ты наставил, змей!
  - Я бы сказал не змей, я бы сказал по другому.
  - Как по другому?
  - Эдичек.
  Люда зарычала и укоризненно ткнула пальцем в тёмные пятнышки засосов на груди.
  - И ты хочешь сказать, что это всё я? - возмутился Берримор.
  - Ты!
  - Я? Да никогда!
  - Да? А кто же это по твоему?
  - Не знаю, может Трактор?
  Берримор получил честно заработанный подзатыльник.
  - Посмотри, а на шее нету? Я сказала, посмотри, а не губами своими лезешь!
  - А тебе губами не нравится? С каких это пор?
  - Нравится. Вон, все сиськи в шрамах! Так нету на шее?
  - Нету.
  - Слава Богу, а то Ленка если увидит замучает расспросами.
  - Готов искупить!
  - Искупай! Целуй!
  Люда убрала волосы и подставила под Берриморовы губы ушко. Тот не растерялся, Люда закрыла глаза.
  - Слышишь? - шёпотом сказала она, - а кто лучше, я или Ленка?
  Берримор замер.
  - Молчишь, дегустатор-опылитель? Со всех лучших цветов на нашем аэродроме нектар слизал. Что отворачиваешься, стыдно? Хотя это мне должно быть стыдно, Ленка подружка, как-никак, и мы обе тебя сами в постель затащили. Легкодоступные девушки... Чего ты губы убрал?
  - Чтобы слово молвить. Умное. Как это - легкодоступные?
  - А вот так! Пришёл, увидел, победил.
  - Победил?
  - Конечно! Вернее, мы сами капитулировали, ты ж нас не завоёвывал. И как ты к нам теперь относиться будешь?
  - Вот так! - Берримор обнял Люду и поцеловал её в ушко.
  - Продолжай! О!
  - Ты - прелесть! И спасибо, что капитулировала, ибо нет большего разочарования, чем завоёванная женщина.
  - Да ну? И почему это?
  - Ну, от недоступной подсознательно ждёшь чего-то необыкновенного, а когда завоёвываешь, то оказывается, что...
  - Что?
  - А ничего! Что завоёвывать было нечего. Одни понты и набор штампов. И чем больше было очарование, тем сильнее разочарование. Ждёшь то королеву, а оказывается...
  - А от меня чего ждал?
  - Ничего. Ты ж не женщина.
  - А кто? - Люда напряглась.
  - А сказка! Я даже думать не смел ни о чём таком, ни мечтать даже, а тут такой сюрприз. А от такого сюрприза один восторг. Сплошной!
  - Сказка, говоришь?
  - Да.
  - Страшная?
  - Сказочная!
  - Руками только не лезь! Хватит уже! Мне за такой сюрприз должно быть стыдно. Да, должно, но как-то не получается. Вроде сначала и было немножко стыдно, а теперь нет. А знаешь, сначала мне с тобой плохо было, вроде как подругу обманула, а потом стало хорошо, молодец, помог забыть. - Люда чмокнула нехотя убравшего руки, путешествующего губами от её плечика по шейке до ушка и назад Берримора в щёчку. - А потом стало и хорошо и любопытно, когда ж ты, гад, пощады запросишь, когда же ты поломаешься? Мне то что, лежи и мычи, а у вас, мужиков, по другому.
  - Не дождалась?
  - Нет. Я тебе удивляюсь!
  Берримор поёрзал, обнял Люду, прижал к себе и посмотрел ей в глаза.
  - А тебе правду сказать?
  - Чистую?
  - Да. Я, между прочим, и сам себе удивляюсь.
  - Да?
  - Да! Уже знаешь, кажется, что нажрался от пуза, уже не могу, а как или я на тебя гляну, или когда ты прикоснёшься, так как будто током бьёт.
  - А так бьёт? - довольная услышанным Люда погладила Берримора по шее, груди и животу, заглянула под простыню, и заулыбалась. - Вижу, уже не бьёт. Громоотвод поломался. Не надо, не расстраивайся, - она погладила абсолютно не расстроенного улыбающегося Берримора по голове, - не плачь, не плачь, импотентик мой маленький!
  - Во-первых, импотенция - это болезнь женская, - веско сказал тот, - во-вторых не такой уж и маленький - во мне семьдесят два килограмма живого веса, в-третьих посмотри на часы, а в-четвёртых...
  - Ах! Как вы сказали? - Люда подняла голову с груди Берримора. - Я не ослышалась? Импотенция женская болезнь? Да вы - профессор! Это же новое слово в медицине!
  - Не ослышалась. В постели, кто бы что не говорил, хозяйка женщина, а мужчина только инструмент, как молоток, например. Что этим молотком женщина будет делать, то и получится. Будет, как и положено, гвозди забивать, получит удовольствие, а если будет кашу мешать, то потом подружкам расскажет, что мужик импотент попался. Всё зависит от женщины, и только от неё.
  - Неужели всё?
  - Абсолютно всё! Есть женщины, которые всю жизнь прожили, и понятия не имеют, как это, мужик и импотент, а есть такие, что одно только ноют, дескать, что за мужики пошли, я вся такая - растакая, а с кем ни познакомишься, а он всё импотент, да импотент!
  - Ага, а вам не нравится, когда женщина вся такая-растакая, да? Как чуть посмазливее увидите, так и липните, как мухи!
  - Бывает, бывает, не спорю. Вот, как сейчас.
  - Что? Отодвинься от меня!
  - Ни за что! Буду липнуть, как муха. Или, вернее как мух.
  - А что, я смазливая?
  - Ооооо!
  - Красиво сказал. Тогда ладно, липни. Только не так, как тот мух, что на танцах.
  Берримор заулыбался. Ему очень захотелось сказать Люде, что бы и она не делала того, что она нечаянно сделала на танцах, после укуса муха, но он заставил себя смолчать.
  - Дальше что?
  - А что?
  - Не это! Руки поотбивала бы! Что ты там про женщин рассказывал?
  - Я? Про женщин? А. А ты не сталкивалась, что вот есть женщины, ну глянуть не на что, а мужики возле них роем вьются, а есть, ну писаные красавицы, а к ней самца и калачом не подманишь.
  - Фу, слова какие, самца! Да, бывает.
  - Если женщина настоящая, то мужчины это чувствуют и летят, как бабочки к лампе, от неё такие волны исходят...
  - А от меня исходят?
  - А ты под простыню загляни.
  - Я уже заглядывала. Нет там ничего интересного.
  - А ты ещё загляни.
  Люда недоверчиво заглянула.
  - О! Да ты просто проглот ненасытный! - закричала она, - волны ещё какие-то выдумал! Дорвался до несчастной, оступившейся одинокой девушки, и рад! Еще и теорию медицинскую выдумал. Ну, как такому откажешь?
  - А я ничего не просил.
  - Конечно, пол дня без спросу таскал, как свинья фуфайку, и ничего не просил. Ага!
  - Ну, если вам не нравится... - Берримор сел, и сделал робкую попытку подняться с кровати.
  - Куда? Назад! Нам нравится, хоть и болит уже всё, - Люда ноготками вцепилась Берримору в бок.
  - А давай зелёнкой намажем?
  - Что намажем?
  - Всё, что болит.
  - Дурак! - Люда тоже села и прижалась грудью и животом к спине Берримора. - А сейчас мы проверим, что ты там насчёт волн говорил? Видишь, я тебя руками не трогаю, одними волнами. Так как?
  - А вот так! Смотри!
  - Ого!
  - А ты говорила, громоотвод поломался...
  
  - На окно посмотри, уже вечереет, - Берримор схватился за голову, - ё моё! Как же там наши? Вот я даю, взял и исчез. Надо сбегать, узнать, как там у них дела. - Он спрыгнул с кровати, и моментально забрался в приятную прохладу уже почти высохших штанов. - Я сейчас сбегаю узнаю, а потом вернусь, и мы продолжим, - он наклонился за кителем.
  - О, нет! Только не это! - картинно закрылась руками закутавшаяся в простыню сонная Люда.
  - Не понял?
  - Продолжим, продолжим, но только не сегодня. Сегодня это уже будет слишком. И так голова не варит, - Люда убрала со лба волосы. - Кстати, дядя, а где мои трусы? Ты случайно не одел?
  - У меня и своих-то нет, а то стану я ещё твои носить.
  - Не ври, несчастный! А ну, покажи! О! - вскрикнула Люда.
  С готовностью приспустивший штаны Берримор при звуке 'о' демонстративно присел от страха.
  - Боишься меня?
  Берримор кивнул.
  - Правильно делаешь. Ладно, одевайся дальше, теперь вижу, что не одел, - сладко потянулась Люда.
  Она лежала и с улыбкой наблюдала, как Берримор гладит на себе капитанский китель. 'Оказывается, пигмеи тоже бывают ничего, - подумалось ей. - И к капитуляциям тоже надо будет пересмотреть отношение. Ведь организованный ею, и устроенный Берримором барбосятник неожиданно оказался во сто крат увлекательнее, чем чтение статьи про Терешкову'.
  - Ну что, Люсечка, пока? - обернулся уже в дверях готовый убежать Берримор.
  - Как ты на меня сказал? - дёрнулась Люда.
  Берримор смутился.
  - Нежно, - пожал он плечами, - Люся, Люсечка.
  - Солнце моё, ещё раз так скажешь - отравлю, как колорадского жука! Ненавижу, когда меня так называют!
  - Почему?
  - Память о Дальнем востоке. Нехорошая память.
  - А я память хорошая?
  - Ничего. По крайней мере, лучше, чем та. Иди уже, память. Пока! - Люда чмокнула губами воздух.
  - Пока.
  Берримор тоже поцеловал атмосферу, посмотрел на Люду, полюбовался напоследок её лежащей поверх простыни ножкой, с улыбкой глянул на красное пятнышко на кругленькой, матовой, лунно-белой, голой ягодице, вздохнул, повернулся в дверях, и выбежал в коридор.
  В сумерках коридора в углу, на полу, слева от дверей в изолятор под плинтусом что-то темнело. Берримор нагнулся и присмотрелся. Это была подаренная им Леночке роза.
  
  После недолгого прощания с почти до смерти замученной Людой Берримор, как горный козёл, спрыгнул с крыльца санчасти, ничего не сказал в волнении курящему на крыльце уже не известно какую по счёту сигарету Трактору, почти всё видевшему в замочную скважину когда Берримор с Людой ломали кушетку, и ничего, когда они, доломав её окончательно, перешли на кровать, и сломя голову устремился по дорожке к стоянке дежурного звена. По дороге он пару раз прятался за кустами, чтобы инкогнито разминуться то с идущим ему навстречу незнакомым капитаном, то с отделением солдат, а затем, уже почти возле заправщиков, с двумя шедшими от складов, остановившимися и с удовольствием помочившимися на цветочную клумбу прапорщиками.
  Дождавшись, когда некультурные куски ушли, Берримор вылез из кустов, и быстро пошёл к стоянке. Подойдя к беседке он заметил, что там, спиной к нему, сидит одетый в синюю лётную куртку и сдвинутую на самый затылок фуражку офицер, как ему показалось издали - капитан Филонов. Берримор бодро забежал в беседку.
  - Здравствуйте, - сказал он и осёкся.
  Тот, кого он принял за Филонова, оказался совершенно незнакомым старшим лейтенантом.
  - Здравия желаю, - сказал старший лейтенант, и встал.
  Берримор смутился, и покосился на капитанский погон своего, вернее не своего, а капитана Авершина, кителя.
  - А майор здесь? - тихо спросил он.
  - Так точно!
  - В доме?
  - Так точно!
  - Угу, - Берримор развернулся, и под настороженным взглядом старлея пошёл к домику.
  Он взбежал на крыльцо, не решаясь зайти, помялся возле двери, и приложив ладонь ко рту, крикнул в коридор: 'Товарищ майо-ор!'
  Из комнаты напротив умывальника выглянул неизвестный Берримору невысокий, черноволосый, одевающий на ходу куртку лётного комбинезона мужчина.
  - Ой! - отпрянул от двери Берримор, - я извиняюсь! А майор где?
  - Я майор, а что случилось?
  - Ничего, - смутился Берриор, - а другой майор где? Такой, высокий?
  Майор вышел на крыльцо, и подозрительно оглядел странного капитана.
  - Здравия желаю, - сказал он.
  - Здравствуйте, - сказал Берримор, и улыбнулся.
  - А вы, извиняюсь, кто? - насторожившись, спросил майор.
  - А другой майор где? - ответил вопросом на вопрос странный капитан.
  - А что вы вообще здесь делаете? И кто вы такой?
  - Я? Вот, китель принёс вернуть, - Берримор снял китель, обнажив грудь и живот, с кое-где сохранившимися полустёртыми следами Людыной губной помады.
  - Мне?
  - Нет, другому майору, или капитану, который из Хабаровска.
  - Филонову? - спросил майор.
  Берримор пожал плечами.
  - Евгений Павлович, это наверно один из тех, про кого Филон рассказывал, что Дрозда до ручки довели, - громко сказал выглядывающий из беседки и прислушивавшийся к беседе майора и Берримора старший лейтенант.
  Майор с интересом посмотрел на Берримора.
  - Правда, что ли?
  Берримор пожал плечами.
  - А! Ты, наверное, тот, что в штаны напорол, да?
  - Военная тайна! - выпалил вмиг покрасневший Берримор, при помощи Люды уже успевший забыть вообще обо всём, а не только об этом. - А тот майор где?
  - Шамарин?
  - Да.
  - Он уже дома. Сменился, и домой ушёл, сутки отдежурил и ушёл.
  - И капитан?
  - И капитан.
  - Мама родная, а у кого ж спросить, куда мои кореша делись? Где же их теперь искать?
  - Их Шамарин вывел за территорию, туда, к трассе, - сказал старший лейтенант, - и им Филонов расщедрился, и ещё литр спирта с собой дал, говорит, что веселее дежурства у него никогда не было. - Старлей подошёл ближе. - Так что иди туда, к трассе, может ещё их и найдёшь, хотя вряд ли.
  - Если им спирта дали, так я их точно найду! - твёрдо сказал Берримор. - Они далеко не уйдут. Спасибо за китель. Можно я пойду, его повешу?
  - Иди, вешай, - посторонился майор.
  - Спасибо. - Берримор зашёл в домик, и на вешалку, висящую на стене в коридоре, повесил китель капитана Авершина.
  - Ты что, так и пойдёшь? - глядя на голый Берриморов живот спросил майор.
  - Если вы не против, я пойду поищу, где-то там должно что-то из вещей остаться, разрешите?
  Майор пожал плечами.
  - Давай.
  Берримор вприпрыжку подбежал к кустам за беседкой, порылся в них, и вскоре вытянул мокрую, грязную и мятую, заныканную и припрятанную там для каких-то своих целей клептоманистым Мукосеевым железнодорожную фуражку. Он её надевать не стал, а пробежался вдоль кустов ещё дальше, осмотрелся, повернул к заправщикам, и поднял с травы тоже влажный, покрытый листьями и пятнами, ставший от дождя похожим на половую тряпку, красный пиджак Пржевальского.
  Хоть ему и не очень этого хотелось, но так как выбора не было Берримор его отряхнул и одел. Пуговиц на пиджаке не сохранилось, поэтому он одел и фуражку, освободил руки, засунул их в карманы, двинул вперёд, и только так слегка прикрыл живот, с отчетливым помадным отпечатком прямо на солнечном сплетении.
  - Ну у тебя и вид! - засмеялся майор, - я даже верить этому болтуну Филонову начинаю.
  - Ну, не буду больше вас смешить, - Берримор поправил фуражку, - пойду я. Передайте, пожалуйста, привет майору Шамарину, и там ещё были два капитана, Филонов, и второй, лётчик, им тоже передайте. Пожалуйста.
  - А от кого?
  - От Берримора.
  - От Берримора? Хорошо, передадим. Валера, проведи его до ограждений, - сказал майор. - Только сразу назад, ещё журналы надо заполнять.
  - Есть! - ответил старший лейтенант. - Пошли!
  - Не надо беспокоиться, я сам дорогу найду, - сказал Берримор.
  - Пошли, Берримор, - пошёл по дорожке, и жестом позвал его за собой старлей, - пулю ты от охраны найдёшь, а не дорогу. На себя посмотри, а аэродром то военный, и дело к ночи. Пошли!
  - До свидания!
  - Бывай! - сказал майор. - Подожди. Может поужинаешь, и нам чего интересного расскажешь? Вон нам уже ужин несут.
  Берримор оглянулся, открыл рот, и с увеличившимися глазами замер. Он непроизвольно снял, расправил в руках, и опять водрузил на голову железнодорожную фуражку, его сердце ёкнуло и заныло - из-за беседки, човгая сапогами, вышли трое солдат с большими термосами в руках, а чуть сзади за ними, по дорожке, по асфальту... цокала каблучками грустная задумчивая Леночка!
  Берримор моментально выкатил грудь и вытянулся во фрунт. Солдаты занесли термоса в домик, Леночка приблизилась, тихо сказала майору: 'Здравия желаю!' - и когда он кивнул, пошла следом за солдатами.
  - Здравствуйте! - в момент, когда Леночка проходила мимо него, сладко сказал Берримор.
  Леночка машинально кивнула головой. Она на него даже не глянула, ей было не до того, она думала о другом и пристально смотрела на старшего лейтенанта.
  'Странно, - думала Леночка, - неужели этот? Но этот только заступил, значит сперва был на инструктаже, потом принимал дежурство и никуда отлучиться не мог, а та сучка Людка вся в засосах. Или она не про этого старшего лейтенанта по телефону говорила? А про какого? Кого ж она имела ввиду? Воскресенье, других-то сегодня вроде нет. Может и правда того длинного, с 'кукурузника'? Но его Козлов на гауптвахту сдал. Не вяжется. Наврала? Точно наврала! Но кто же её тогда так обглодал? Кто? Неужели Друшляковский? Или Радаев? Ну, уж наверняка не Жаботинский. А может, всё-таки, Стародуб за старое взялся? Козёл! Странно это, надо будет устроить ей допрос с пристрастием!..'
  - Здравствуйте, - ещё раз, заулыбавшись на максимально возможную ширину, пропел Берримор.
  Ноль внимания. 'Делать нечего, - мелькнуло в голове у Леночки, - здороваться ещё со всякими проходимцами в дурацких красных пиджаках, и дебильных, по кусковски накрученных в небеса идиотских фуражках, пусть даже, - как подсказало ей боковое зрение, - и чем-то смутно знакомых, вернее не знакомых, а чем-то кого-то напоминающих. Хотя кого, откуда? Не аэродром, а проходной двор какой-то! Вот день сегодня выдался, всякая всячина, знакомые разные мерещатся, то похожий Бог весть на кого скорострельный капитан, то теперь этот, кумачовый. Устала, наверное'.
  Леночка зашла в домик, а старший лейтенант внимательно и ревниво посмотрел на расплывшегося в улыбке Берримора.
  - Хороша! Эх, хороша! - с выражением сказал тот, и притопнул ножкой.
  - Пошли, самим мало! - сказал старший лейтенант, - я выведу.
  - Да, - очнулся Берримор, - пошли! Ей тоже привет передайте.
  - Леночке? - брови старшего лейтенанта от удивления полезли вверх. - От кого, от Берримора?
  - От капитана Эдика...
  
  начало и продолжение тут:
  
  
  http://store.kassiopeya.com/advanced_search_result.php?keywords=%D0%BC%D1%8B+%D0%B8%D0%B7+%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B9%D0%B1%D0%B0%D1%82%D0%B0&x=10&y=11
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"