В давние, давние времена, и не упомнишь, стоял вон над тем холмом, что за рекой, за лесом, замок. Жил в том замке пан Отакар, черными делами был он занят и много душ православных погубил.
Сказывали старики, что прогневался Господь наш, прогремел гром, и ударила в замок молния. Исчез замок, одни камни остались. А пан Отакар, хоть и был в то время в отъезде, пропал без вести, видать забрал его к себе сам Сатана.
Только с той поры, бродит пан Отакар вкруг камней своего замка каждую ночь, ищет что-то. И, говорят, что если ночью при полной луне прийти на холм, окрестить себя заветным кругом и сказать три тайных слова, явится пан Отакар и три желания вызвавшего обязан будет исполнить. Но не стоит делать того, потому как оно от дьявола, и добра не будет.
Жила на селе нашем девка Одарка, красоты небывалой, да ума не то чтобы много. Сватались к ней три парубка: Тарас, Микита да Охрим. Ни одному не дала она ответа. Не знаю я любви вашей,- сказала,- вот, узнаю кто меня больше любит, за того и пойду! А как узнаю, мое дело. Ушли парубки ни с чем.
Одарка же на образа перекрестилась, крестик нательный сняла, да бегом на хутор к старому Панасу, про которого каждый знал - колдун. Что Одарка колдуну посулила, про то не ведаю, но три тайных слова для пана Отакара сказал ей старый Панас.
Настала ночь, полная луна поднялась, пошла Одарка на холм, страшно ей, да уж больно охота судьбу свою выведать. Одно слово - глупая девка.
На холм поднялась, среди камней встала, заветным кругом окрестилась и три тайных слова произнесла. Тихо. Над рекой ночная птица журчит, в камышах бугай бухает, по лесу шелест.
Как вдруг, прямо перед дивчиной - пан Отакар: огромадный, в длиннополом кафтане, в высоких сапогах со шпорами. Лицо черное, усы повисли, и глазами сверкает. Почто потревожила,- спрашивает, а голос у него глухой, как со дна колодца. Одарка перекрестилась, пан Отакар поморщился, но не сгинул. Ну,- говорит,- долго ли ждать?
Тут осмелела Одарка, да так ему прямо и выпалила: Хочу, чтобы три желания мои исполнил, так как я тебя заветным тайным словом вызвала!
Хорошо,- отвечает пан Отакар,- будут тебе три желания, по одному на одну ночь. Но помни, что четвертое за мной, крепко подумай.
Что тут думать,- храбрится Одарка,- вот испытаю тебя, не то обманешь, нехристь. Неси меня в город Петербургх, во дворец к царице, да так, чтобы я там блистала, всех изумляла, чтобы меня как королевну заморскую привечали, а не так, какова я здесь есть.
Ухмыльнулся пан Отакар, на каблуках повернулся, шпорами брякнул, и вот уж на балу у царицы Одарка в городе Петербургхе. Собой она, что королевна. Царица ее привечает. Князья, генералы да графы глаз с нее не сводят. Сам князь Потемкин всю ночь с ней протанцевал.
Проснулась Одарка у себя в хате, в постели, на шее жемчуга, царицей дареные. Не обманул пан Отакар.
На следующую ночь пошла она на холм, крестом окружилась, слова тайные сказала. Встал перед ней пан Отакар. Что теперь пожелаешь? - спрашивает. Веди меня к женихам моим,- говорит Одарка,- да только чтоб видно и слышно меня не было, а я бы их видала и мысли их читала. Который обо мне думает, за того замуж пойду. Ухмыльнулся пан Отакар, шпорами брякнул и повел.
Вот - Тарасова хата. За столом Тарас, перед ним галушки, да вареники с вишней, да сала шмат, да зелень, да жбан горилки початый, а на коленях у Тараса Полинка соседская сидит и в губы его целует. Плюнула Одарка, дальше идти приказала. Кивнул пан Отакар, повел ее к Миките.
Сидит Микита над сундучком, деньги считает, а про себя думает: Куплю еще одну свинью, поросята пойдут, я их подращу, продам на ярмарке, это ж сколько будет? Нет у Микиты думки про Одарку. Невмоготу Одарке: Веди к Охриму! Ухмыляется пан Отакар, ведет.
Спит Охрим, как убитый. Ничего ему не снится, нет об Одарке никакой мысли. Раз так! - осерчала Одарка,- слушай, пан Отакар, последнее мое желание! Погоди,- пан ей в ответ,- третьему желанию - третья ночь,- и исчез.
Еле дождалась Одарка третьей ночи. Еще и звезды не высыпали, и луна не поднялась, а Одарка уж на холме среди камней бродит. Встала луна, обнесла кругом себя Одарка крестом святым, три тайных слов сказала, идет пан Отакар - усы топорщатся.
Слушай, пан, - говорит Одарка,- слушай желание мое третье, последнее. Счастья хочу я, и вот какого: чтобы взял меня в жены князь молодой, да красивый, чтобы проехали мы с ним в свадебной карете посреди села, и чтобы стояли вдоль нашей дороги все три жениха мои в деревья обращенные, стояли, кланялись, нас увидевши. Пустяковое твое желание, Одарка,- пан Отакар отвечает,- зря я тебе время подумать давал. Ну, будь по-твоему. Только, помни: четвертое желание за мной! На том и расстались.
Неделя, другая пролетела, ехал через наше село князь Волконский на гнедом жеребце. Заржал жеребец, остановился у Одаркиной хаты, выбежала Одарка посмотреть, что случилось. Увидел ее князь, как увидел - влюбился. Спрыгнул с коня, Одарке поклонился: Прошу руки вашей, сударыня! Одарка и рада. Мать с отцом их благословили, повели князя с Одаркой под венец. В нашей церкви их и повенчали. А, как ехали по селу из церкви, стоит у Тарасовой хаты тополь, кланяется, у Микитиной хаты вяз кланяется, у Охримовой хаты дуб поклоны бьет.
Увез князь Одарку к себе в имение, там свадьбу сыграли. После свадьбы князь Волконский укатил в Петербургх, Одарку на сносях оставил, а в Петербургхе загудел, загулял, в карты играет, шампанское вино пьет, девок целует. Нет ему до Одарки ни дела, ни памяти. В положенный срок родила Одарка сына, в Петербургх весточку послала, да князь не приехал, только письмом ответил с амурами.
С тоски занемогла Одарка. Все сына - малютку к себе прижимает, да шепчет: Сыне, мой, сыне, не проси себе счастья. Хворала, хворала, второй год со свадьбы минул. Как встала в наступившем году первая полная луна, проснулась Одарка, в сад господский выбежала. Там нашли ее по-утру мертвою, перед смертью не причастившуюся. Сказывали слуги барские, будто слыхали той ночью: бродил по саду кто-то, шпорами бряцал.
Да, вот еще: Тарас, Микита да Охрим сгинули в день Одаркиного венчания, а те дерева, что у хат их повырастали, до сих пор стоят, при ветре кланяются. Пана же Отакара многие на холме видали, ходит по камням замка своего разрушенного, что-то ищет. А что ищет, какое такое четвертое желание, как пана Отакара вызвать? Неведомо. Колдун Панас помер давно, уж его-то душу точно черти в ад поволокли, прости Господи. Может на холме том клад зарыт, кто его знает...
Отец Афанасий и черти
Ты нашу церковь видел? Хороша церковь: над рекой стоит, далеко видать. Купола в цвет неба, кресты золоченные, колоколенка - что твой тополь, колокола - заслушаешься. Рядом с церквой дом стоит заброшенный, в нем старый наш батюшка, отец Афанасий, жил. Один жил, попадья его при родах померла и младенчик помер. Отец Афанасий до ста лет дожил, да не женился больше, может оно и к лучшему.
Новому попу дом этот не приглянулся, он на селе другой построил, хоть от церкви и подальше, да спокойней, сам сказывал. А почему спокойней, про то слушай.
Как стукнуло отцу Афанасию ровно девяносто лет, стал он примечать, что вредит ему бесовская сила. То служит он вечернюю, глядь - сквозняк по церкви пронесся и все свечи враз задул. То утреннюю творит, а в святом писании, как черт хвостом махнул, все страницы перепутаны, да слова попереставлены. Ну, отец Афанасий крестом животворящим всю эту погань изгонял конечно, и всеж - неладно.
В доме у отца Афанасия сверху-то покои опочивальные были, трапезная, кухня, а внизу - погреб, да кладовые. В кладовых балычок развешан, колбасы, рыбка вяленная; огурчики, помидорчики, да грибочки в кадках.В погребе наливочки стояли: и рябиновая, и сливовая, и смородиновая, и вишневая, и малиновая, и, особливо почитаемая, из ягоды пьяники. В леднике сало лежало, масло, сыр, сметана да молоко в крынках стояли, словом - что душе угодно.
Раз спустился отец Афанасий в погреб за наливочкой, глядит, а на боченке из под огурцов черт сидит, да его наливочку рябиновую попивает. Что, старый, не ждал? - спрашивает,- есть у меня такое желание, уволочь тебя к себе в пекло, уж больно много ты наливочки за свою жизнь выпил, да и пора тебе, зажился тут.
Отец Афанасий ему в ответ: Что ж ты, бесово отродье, ни поздароваться, ни разрешения спросить, завалился, да еще и наливку мою пьешь! Оно может по грехам моим и пора мне на тот свет, однако, то Господу нашему решать а не тебе, образина,- и руку воздел перекрестить нечестивца, но передумал. Черт сидит, съежился, помалкивает.
Коли наливку пьешь,- говорит отец Афанасий,- так закусывай, ибо на пустой желудок с непривычки захмелеешь, тебя и свои не признают, да и мне ты тут пьяный без надобности. Вот - боченок, на который уселся, открой, там на дне огурцы соленые, закуси.
Черт открыл боченок, морду сунул, и впрямь - на донышке два огурца. Потянулся лапой - не достать, через край перегнулся, отец Афанасий его за копыта и в бочку - кувырк. Крышкой закрыл, перекрестил трижды. Боченок крепкий, добротный, с крестом православным в пять раз крепче стал, не проломить его чертяке.
Черт бьется, тужится, вопит, а отец Афанасий колбаски, сальца нарезал, грибочков маринованых достал, особой наливочки в крынку налил, да наверх поднялся - трапезничать. Кухарке своей, Фекле, наказал в погреб не спускаться, мол, что надобно будет, сам возьму.
Неделя, другая проходит, черт в боченке заперт, отец Афанасий в церкви служит, помех ему - нет. Однако хватились в аду: пропал черт такой-то, кто их гадючьи клички знает, послали другого беса на поиски.
Бес искал, искал, забрел на наше село, принюхался, чует: здесь его братец, а где - неведомо. Он искать. Нюхал, нюхал, рылом свинячим из стороны в сторону водил: сильней всего от попова дома пахнет. Бес туда, забрался в погреб, да как увидал поповы наливочки: и рябиновую, и сливовую, и смородиновую, и вишневую, и малиновую, и, особливо почитаемую, из ягоды пьяники, обо всем забыл, хвать бутыль вишневой, давай лакать.
Отец Афанасий из церкви возвращается, видит: погреб открыт. Спустился, а там черт вторую бутыль откупорил. Ты что здесь?! - накинулся отец Афанасий, - из горла, да поди без закуски, собачья порода!- и руку для крестного знамения поднял.
- Что ты, что ты, батюшка,- лепечет чертяка, - не серчай, не нашел я закуски.
- А зачем залез? - спрашивает отец Афанасий, но руки не опускает.
- Братца искал.
- Хорошо, у меня твой братец, вон видишь - грибов соленых кадушка, пойди закуси, потом и брата твоего покажу.
Черт глянул в кадку: два гриба на самом донышке, лапой не достать, наклонился, отец Афанасий его за копыта и в кадку. Крышку закрыл, крестом тройным укрепил - попробуй вылези. Постоял отец Афанасий, послушал, как черти беснуются, взял наливочку чертом початую, перекрестил и пошел наверх трапезничать.
Таким или иным каким образом закупорил отец Афанасий в своем погребе чертей десять, а то и двенадцать. Возлютовал на него сам Сатана, чуть все пекло не разворотил, да поделать ничего не мог, хранил отца Афанасия Господь Бог наш. И, когда пришло время отцу Афанасию помереть, отошел он чинно, достойно на самые небеса, прямой дорогой в рай Господен.
Черти же так в бочках и сидят, что ни ночь: гудит, сотрясается погреб, воют бесеняки, а выбраться не могут, вот оно какова креста святого сила. Потому и стоит дом батюшки пуст, в погреб его лишь безгрешный человек спуститься может, а кто теперь без греха.
Клад
Над рекой, возле самого перевоза, растет у нас старая верба, лет ей, должно быть, сто, а то и двести. Это та самая верба, с которой любит нарезать лозы дьячек наш Роман, что учит детвору в приходской школе. Нарежет лозы, в пучки увяжет - самое лучшее для науки средство.
Много на своем веку верба повидала, пировали под ней запорожцы, пировали и ляхи, сам пан гетьман Сагайдачный сиживал под нею, слушал бандуристов. Оно и сейчас парубки и девчата у той вербы милуются, иль гопака пляшут.
А лет пятнадцать тому, такое там приключилось, и не поверишь.
Собрался на ярморку Дмитро Жбан. Запряг пару волов, связал кабанчика, на телегу закинул. Перекрестился на образа, да и выехал под вечер, чтоб по утру на базаре стоять.
Подъезжает к перевозу, волы с дороги свернули к вербе и встали. Куда, чертовы дети, или дорогу забыли?! - крикнул Дмитро волам, - а ну, вертайтесь на шлях! И давай их кнутом охаживать: Цоб - цобе! Цоб - цобе! Волы ни с места.
Слез Дмитро, пошел к волам, те стоят мордой в землю, жуют. Пойди - пойми почто встали. Глянул Дмитро на вербу, а с вербы вроде хвост чей-то свесился, вертится и к себе манит. С нами крестная сила! Дмитро волов до дому повернул, враз домчали, так и на тройке лошадей не долетишь.
На другой день поехал Дмитро с утра, думает : днем мимо вербы проеду не сунется нечистый. Доехал до того места, опять волы с дороги свернули, встали. Он их и бил, и ругал, как не каждого злыдня ругают, не идут. А на вербе вроде и нет никого, а, вроде, как есть. Воротился домой.
На третий день пошел Дмитро в церковь, освятил у батюшки образок. Вернулся, запряг волов, на рог одному освященный образок повесил, и в путь. До вербы шли волы, как и шли, у вербы встали. Свернуть с дороги не свернули, а дальше не идут. По вербе же какая-то тень: шасть туда, шасть обратно и замерла. Тьфу, пропасть! - рявкнул Дмитро, - али я не казак, была не была, пойду погляжу, что там такое есть! Перекрестился и к вербе - никого! Э,- думает,- оно ж по всем приметам - клад здесь зарыт, вот его нечистая сила и кажет. Поди, клад не христианский, а турецкий, небось запорожцы зарыли.
Как смекнул Дмитро про клад, развернул волов на село, про ярморку позабыл, ходит по двору, думку думает : как клад достать, чтобы не видал никто. Жене, бабе болтливой, сказал : потому никуда не поехал, что маловат кабанчик, пускай подрастет. Жена только рот раскрыла, Дмитро как цыкнет - рот и захлопнулся.
Думал Дмитро, думал, лопату у тына припрятал. Ночью по-тихоньку из хаты - шмыг, лопату схватил и бегом к вербе. На небе ни звездочки, только Ковш опрокинут, да кой-где мерцает. Прибежал на место, где волы становились, по следам хорошо видно. Хоть и темно, да попривык маленько.
Сидит на вербе нечисть, глазами сверкает, гукает. Дмитро перекрестился, перестала гукать. Вонзил лопату в землю, как заверещит на вербе, Дмитро со страху упал, чует прямо в воловье дерьмо. Черт тебя дери, проклятое племя, не взять тебе казака! - опять перекрестился, поднялся. Хвать лопату, а лопата из земли не идет. Ах, так, - рассвирипел Дмитро, - вот тебе! - и давай класть крест направо и налево. Нечисть загоготала, зарымыгала, то волком воет, то гадюкой шипит, не хочет клад отдавать. Да крест святой ее сильнее. Вопила, вопила, потом булькнула в последний раз и затихла.
То-то, - сказал Дмитро, - знай казачьего перцу! Набил тютюном люльку, закурил - не слыхать ничего. Покурил Дмитро, сплюнул, высморкался и давай копать.
Копал, копал, огромадную яму вырыл. Уж светать начало, на селе петухи пропели, а Дмитро знай землю кидает. Вдруг : лязг лопатой о железо. Тут у Дмитра тройная сила проснулась, роет, что крот. И вырыл он огромный котел, такой, что в нем кабана трехлетка целиком сварить можно. Ну, - думает, - злата в нем - немерено. Копнул внутри - земля. Копнул в другой раз - кости да сор. Копнул в третий - труха да тряпки.
Тогда начал Дмитро крыть нечистую силу от всего казачьего сердца. Думается мне, было в тот час чертям в пекле пожарче, чем грешным душам. А как устал, побрел до дому и спать завалился. Выспался, поехал на ярморку кабанчика продавать. Продал, почти даром отдал, да с накопившегося горя в ближайшем шинке три дня гулял, пока гроши были.
То и другим наука, кто нечистому верит, да клады ищет.
Котел Дмитром вырытый сволокли парубки на село, возле хаты головы поставили. Девки его отскоблили, песком почистили - стоит, на солнце переливается. Гостил у нашего пана немец какой-то, услыхал про котел, приехал и давай вокруг прыгать, языком цокать : Колоссаль, колоссаль! Три целковых голове дал, погрузили котел на телегу и увезли куда-то. У них, у немцев все не по-нашему, и едят не по-нашему, может им для того такой котел нужен.
Ох
Ох - небольшой такой старичек, сам толстый, как макитра, голова, как репа. Волосы зеленые и усы зеленые и борода длинная, тоже зеленая. Жупан у него и портки из коры древесной сплетены и лишайником покрыты. Чоботы из той коры, что покрепче. Сорочка - травы да листочки - зеленая. Живет он под землей. Хата у него зеленая, камышом крытая, снаружи - как кора с лишайниками, внутри - как молодая травка на лесных полянах. В хате все зеленое и стол, и лавки, и печка. В окнах вместо стекол - крылья стрекоз, только большущие и опять зеленые. А работницами у Оха девки - мавки, изумрудные, как рута. Говорят, что есть у Оха жена и дети - все зеленые, про то не знаю, не видел. Знаю точно, что он, Ох, царь над всеми нашими лесами, другая лесная нечисть у него в подчинении. Зимой он спит, а как первая зелень весной появится, то можно Оха вызвать. В любом лесу есть у него выход : пень обгорелый, или колода гнилая, или дуб с корнем из земли вывороченный. Присядешь, скажешь : Ох!- он и вылезет, правда не всегда, уж шибко он, Ох, сам себе на уме. Просить у него можно, а давать ничего нельзя, никогда не отдаст. Лучше вообще не иметь с ним дела, оно спокойней. Царь он, не царь, все одно - нечистая сила.
Жил был у нас на селе Степан с женой своей Гапкой, до седых волос дожили, а детей не имели. Смилостивилась над ними Божья Матерь и даровала сына. Вот сын вырос, но как был глуп, так глуп и остался. Ходит по двору ворон считает, а то в хате на печь заберется и просо пересыпает из горшка в горшок. Заставлял его Степан работать, у того все из рук валится. На одно годен : спать да просо сыпать.
Вот, говорит Гапка Степану: Отдай Грицка,- так они сына назвали, - сапожнику, пусть его обучит. Отдали, а Грицко на другой день от сапожника сбег и опять за просо взялся. Побил его Степан, да повел к портному. Бестолку. Снова побил, отвел к кузнецу. Тот же результат. Плюнул Степан, махнул на Грицка рукой : Хай живет, как может.
Поехал раз Степан в лес, дров нарубить. Рубил, рубил, устал. Видит пенек обгорелый стоит, присел отдохнуть и говорит: Ох-ох-ох, уморился! Вдруг перед ним, как из-под земли, дедок : сам зеленый, борода зеленая. Почто вызвал? - спрашивает. Степан удивился : Да не звал я тебя,- отвечает. Как не звал. Ох, да Ох - вот я и перед тобой, - усмехается дедок, - что надобно? Степан почесал в затылке : Вроде ничего не надобно. Ишь, какой, беззаботный, - говорит Ох, - только так не пойдет, раз потревожил меня, то должен просить, а коль не хочешь просить, то откупись! Давай мне то, что тебе в хозяйстве без проку.
Задумался Степан, хозяйство-то невеликое, всякая малость нужна, да тут про Грицка вспомнил. Бери, - говорит, - сына моего в услужение, дурень он дурнем, может обучишь его какому делу, только спасибо скажу. Хорошо,- Ох в ответ, - приводи сына, будет год у меня, а через год если узнаешь его - верну, не узнаешь еще год у меня послужит. Вдарили по рукам, Ох магарыч поставил, договорились.
На другой день привел Степан Грицка, забрал его Ох. Спустились под землю, отправил Ох Грицка дров принести. Грицко залез на поленницу и уснул. Ох послал мавку, чтоб посмотрела, как там дурень управляется. Мавка посмотрела, возвращается, хохочет: Спит он! Ох пошел к поленнице, поджег ее, Грицко с дровами сгорел. Ох пепел развеял, один уголек взял, поплевал на него и о землю - хлоп. Стоит перед ним Грицко. Иди, - говорит Ох, - сено на сеновале перевороши. Поднялся Грицко на сеновал, в сено зарылся и уснул. Ох на сеновал мавку посылает. Прибегает мавка, хихикает : Опять спит! Ох и сеновал сжег. Сгорел Грицко, пепел ветер унес. Ох уголек подобрал, подул, поплевал и о землю - встал перед ним Грицко, да только не лодырь пустоглазый, а гарный парубок, справный казак. С той поры стал Ох Грицка обучать своим колдовским наукам.
Год прошел, Степан за Грицком приходит. Повел Ох Степана под землю, завел в хлев. Во хлеву полсотни хряков отруби жрут, чавкают. Ищи своего сына, - говорит Ох. Поглядел Степан : свиньи свиньями, не узнал сына. Остался Грицко у Оха еще на год.
Минул год, Степан к Оху. Кинул Ох пшена на поляну, слетелись петухи - один к одному. Глядит Степан на петухов : черт их разберет, какой из них не настоящий. Ох доволен, ухмыляется: Через год не узнаешь, останется твой Грицко на всю жизнь моим. Ушел Степан ни с чем.
Вот еще год проходит. Идет Степан к Оху. Идет по лесу, навстречу ему дед. Голова седая и борода седая. В руках посох, а одет в одежды белые. Почему так одет, сам догадаешься. Доброй дороги, диду,- кланяется ему Степан. И тебе пути доброго, - дед отвечает,- куда идешь, милый? Да, вот иду к Оху сына вызволять, а как его узнать не знаю. Два раза ходил, не признал, коли теперь не признаю, беда, останется сын у Оха на веки вечные,- объяснил Степан. Не печалься, - говорит дед, - я тебе подскажу, как сына узнать. Придешь к Оху, насыпет он проса, слетятся на просо горлицы, штук сто. Вот ты и гляди внимательно, которые горлицы примутся просо клевать - те настоящие. Но одна горлица будет под деревом сидеть, перышки чистить - это твой Грицко. Поблагодарил Степан деда, попрощался, пошел дальше, оглянулся, а дед -то исчез.
Вызвал Степан Оха, и случилось все так, как ему белый дед сказывал. Отпустил Ох Грицка, да не по своей воле, а по уговору, жалко ему было работника терять, жаден он, Ох.
Идут Степан с сыном домой. Грицко спрашивает : Ну, что, батько, как у нас дома? Стал Степан рассказывать: и то не так, и это не этак. Слушал Грицко, слушал, надоело ему: А гроши есть? Откуда же им взятся,- отвечает Степан. Не журись, батько. Будут гроши,- говорит Степан,- вон, видишь, паны на охоту с собаками выехали, лису гонят. Сейчас я обернусь гончаком, поймаю рыжую и тебе принесу. Подъедут паны, будут у тебя гончака просить. Ты им продай меня за триста рублей, только цепочки не отдавай, да иди домой, я тебя догоню.
Как сказал, так и сталося. Наехали на Степана паны: Отдавай лису, да продай нам своего гончака! Степан лису не дает, а за собаку триста рублей просит, только без цепочки. Да на что нам твоя цепочка, мы такому псу золотую цыпочку сыщем. Вдарили по рукам. Погнали паны гончих в лес, а Степан домой пошел.
Бегут собаки, по кустам шарят, вдруг из лесу огромадный волк, да на собак. Здоровенный волчина с телка размером, и шерсть зеленью отливает. Собаки разбежались, погнался волк за новой гончей. Паны перепугались, за ружья схватились, а тех и след простыл.
Гонится волк за Грицком. Понял Грицко, что то не волк, а Ох, побежал из лесу в поле, да на дорогу. Как до перекрестка добежал, ударился о земь, обернулся казаком и крест поцеловал. Взвыл волк - Ох, в лес повернул, против креста нет у него силы.
На другой день панычи с соколами выехали в поле перепелов бить. Грицко увидел это и говорит отцу: Пошли в поле, я обернусь соколом, поймаю перепела,тебе принесу, панычи удивятся, захотят меня купить, проси четыреста рублей, но колпачка не отдавай.
Так и получилось. Панычи к Степану прискакали:
- Продай нам сокола, который сам дичь приносит.
- Берите за четыреста рублей, но без колпачка.
-Да на кой нам черт твой колпачо к! Мы ему парчевый сошьем, червленым узором украсим!
Заплатили, да магарыч поднесли. Ушел Степан.
Подняли панычи перепелов, пустили сокола. Схватил Грицко перепела. Вдруг откуда ни возьмись огромный орел, каких не бывает, перо черное с изумрудным блеском, напал на сокола. Сокол перепла бросил, полетел на село. Орел за ним. Панычи растерялись, им-то не полететь. Грицко добрался до перекрестка, пал на землю, казаком обернулся и крест поцеловал. Ох - орел вскрикнул, в лес подался.
На следующий день говорит Грицко Степану: Что ж, батько, гроши у нас появились, да только мало. Пойдем на ярморку. Я обернусь буланым конем, с золотой гривой, каких у нас никто не видал. Ты торгуй меня за тысячу рублей, дешевле не отдавай и уздечку не продавай. Отправились на ярмарку. Пришли, встали в ряды. Собрались купцы, дивятся коню необычному, торгуются, тысяча рублей больно дорого. Степан на своем стоит. Тут невесть откуда цыган в красной рубахе, да зеленых портках, зеленым пояском играет. Волосы черные, усы с бородою черные с проседью, словно мхом зеленым побиты. Давай за девятсот рублей,- предлагает. Степан ни в какую. Ну, бог с тобой,- говорит цыган, - беру за тысячу с уздечкой. Не,- Степан отвечает, - уздечку не отдам! Вот, глупый, - смеется цыган, - как же я коня с базара поведу без уздечки. Держи еще пять рублей за нее. Степан подумал: Уздечка - старая, и рубля не стоит,- согласился. Ударили по рукам, магарыч распили. Вскочил цыган на коня и был таков. А Степан пошел по ярмарке, гроши тратить.
Скачет Грицко, уздечка на нем - не убежишь. Крепко цыган - Ох держит. Эх, батько, батько, говорил я тебе не отдавай уздечку, как мне теперь от Оха уйти?!- печалится Грицко. Прискакали в лес, спустились под землю.
Поймал я тебя, собачьего сына, - хохочет Ох,- кабы в третий раз ты увернулся от меня, я б отступился. Да на мою удачу больно отец твой жаден : продал родную дитину за пять рублей. Снял Ох уздечку, а то не уздечка, а крест Грицка нательный. Грицко же самим собой сделался. Ох смеется : Быть тебе до конца века в царстве моем. Без креста нательного не убежишь, а убежишь - враз сыщу. Повесил Ох Грицков крестик на куст купины неопалимой, а вкруг огонь развел и заклял гореть вечно.
Остался Грицко у Оха в работниках, но теперь его Ох ничему не обучал. Мог Грицко во что хочешь превратиться, да что толку, без креста не убежишь, а до него не доберешься. Обернешься птицей, через огонь полетишь, пламя крылья опалит. Обернешься кротом, под землей полезешь, испечет тебя, как картоплю. Огонь зачарованый водой не зальешь, ветром не задуешь, землей не засыпешь. Нет Грицку спасения. Колдовской силой не побороть Оха, сам Ох из колдунов наибольший, одно слово : царь лесной.
Жил бы Грицко у Оха до самой своей смерти, да полюбила гарного хлопца девка-мавка, охова работница. Мавки - то души неприкаянные девок утопших или в лесу сгинувших. Приходит мавка к Грицку и говорит : Я тебе, любый, помогу. Обернись камешком малым, за щеку тебя положу и пройду сквозь огонь, мне он вреда не причинит, я же лишь душа непокаявшаяся. Но крест твой мне брать нельзя. Я тебя перенесу, ты парубком обернешься и сам его возьмешь, только руки моей не выпускай. Так и сделали.
Грицко пал камешком на землю, казаком обернулся, крест нательный сорвал с купины и поцеловал. Исчезло царство Охово, оказался Грицко в лесу на поляне, где раньше пень горелый стоял. Нет больше пня. Рука Грицка девичью руку сжимает, только дивчина мертвая лежит. А такая красавица, каких теперь не бывает на белом свете.
Заплакал Грицко: Что же мне непутевому делать? Сам я от Оха избавился, а как спасительницу мою оживить не знаю. Не быть мне без нее счастливым! Плакал, плакал, да слезами горю не поможешь. Глядит над лесом ворон кружит, мертвечину почуял, спускается. Грицко в кусты укрылся. Сейчас,- думает,- лесным котом обернусь, от тебя одни перья останутся.
Спустился ворон, вокруг мертвой прохаживается : Хороша девка, глаза зеленые, люблю я глаза выклевывать. Только примерился, из кустов кот лесной выпрыгнул, схватил его и давай душить. Взмолился ворон : Не души меня, Грицко, я откуплюсь. Удивился кот лесной :
- Ты как меня узнал?
- Нам многое известно, - отвечает ворон, - потому что век наш долог.
- А как ты откупишься от меня? - спрашивает Грицко.
День прошел, стало солнце к закату клонится, летит ворон, несет в клюве воду живую. Спустился, вылил воду дивчине на лицо, да на левую грудь. Вздохнула девица, забилось ее сердечко, глаза заморгали : Где это я? - спрашивает. Грицко поднял красавицу, обнял : В лесу, милая. Дивчина его оттолкнула : А ты кто такой будешь?
- Да я ж - Грицко.Ты меня от Оха спасла, а ворон тебя живой водой окропил, оживил. Будь мне женою.
- Ишь, прыткий какой! И имени не спросил, а под венец зовет.
- Скажи имя свое, ласкова панна, скажи, во век не забуду! Там у Оха была ты мавкою безимянной.
Тут дивчина припомнила, как жила у Оха в работницах, очи потупила :
- Олесей крестили, сиротой я осталась, с горя-горького руки на себя наложила, вот Ох и подобрал мою душу. Коли не брезгуешь мавкой зеленой, согласна пойти за тебя.
Быть посему, - прокаркал ворон, - ну я полетел, прощайте! - взмахнул крыльями, в небо поднялся. Но Грицко соколом обернулся, сшиб ворона на землю, когтями пригвоздил : А где клад обещанный, на свадьбу нашу подарок? Хотел было ворон вывернутся, да крепки соколиные когти : Лети за мной, покажу. Полетели. Ворон место указал. Простился с ним Грицко, вернулся к Олесе, повел невесту на село.
Степанову хату не узнать, такая гарная, чистая стала, скотина купленная в хлеву мычит, хрюкает, куры и гуси по двору бродят. Степан в новой свитке сидит на крыльце, люльку курит. Гапка помпушки с чесноком готовит. Увидали они Грицка, побежали на встречу, целуют, обнимают. Что то за королевна с тобой, сынку? - спрашивают.
Грицко Олесю подводит, на колени они встают : Батько, мамо, вот невеста моя - Олеся, благословите! Степан за иконой сбегал, благословили.
На другое утро Грицко клад откопал, домой привез. В воскресный день обвенчались Грицко да Олеся. Свадьба на все село наше гремела. Сам пан Воронецкий приехал в черной своей карете, на вид вроде слегка помятый, но с подарками, а как горилки выпил, приободрился, песни пел, словно каркал, уж больно голос у него хриплый.
Как свадьбу сыграли, Грицко от родителей отделился. Над рекой хату построил, вдали от села. Там и жили они с Олесей. Шестеро детей у них было : четыре мальчика, да две девочки, все как мать красивые, как отец умные и умелые.
На селе Грицка не любили, колдуном считали, а Олесю - ведьмой. Кто его знает, только я от них зла не помню, хоть и малый совсем был, когда с их детьми играл и в младшую дочку Катеринку влюблялся.
Давно это было, уж и померли все. Одного меня смерть никак не заберет, не отпустит к моей Катерине.
Василь Свищ и святой Андрей апостол
Когда святой Андрей апостол плыл в ладьях своих вверх по Днепру Русь крестить, на берегу, где сейчас город Кременчуг, увидел его наш казак, звали того казака Лешко Свищ. Не было тогда ни Сечи Запорожской, ни каких иных вольных земель, не было тогда и городов христианских. Лешко же, сильно любопытный, челнам Андрея апостола обрадовался, кинулся в воды Днепровы, да поплыл. Святой Андрей апостол там и окрестил Лешко-казака первым во всей Руси.
С той поры всему роду Свищеву, всем потомкам его Святой Андрей апостол помогал.
У нас на селе жил казак Василь Свищ. Сторожил он поля пана нашего. Пан ему хорошо за это платил, потому что, когда Василий у поля, не бывать никакой потраве. Да только стоило заплатить Свищу гроши, он сразу бросал работу и шел в шинок, а из шинка выходил, когда гроши иссякнут. Пан ничего с ним поделать не мог. Был Василь вольным казаком, Андреем апостолом хранимым, горилку любил, а не заплатишь ему - уйдет к другому пану, поля и пропадут.
В один год хорошая вызрела пшеница. Золотые колосья налились. Все время следил Василь Свищ за полями панскими, ни одной потравы они не видали, ни одна птица, ни одна мышь зернышка не колупнули. Пора уж была через неделю собирать пшеницу, пошел Василь к пану за деньгами. Пан ему на радостях много денег выдал. Казак в шинок и давай горилку пить, да вареники есть.
Тут в первую же ночь посреди одного поля всю пшеницу кто-то затоптал, завертел кругом, а остальную ведьмиными косами заплел. Пан узнал, послал людей Василя сыскать. Прибежали слуги в шинок, давай казака упрашивать. Свищ горилки выпил, вареником закусил, показал им дулю и к чертям послал. Слуги к пану, говорят: Не гневись, батько, но Василь из шинка не пойдет. Пан плюнул и отправил слуг поля сторожить.
Слуги поля окружили, костры развели, ружья позаряжали, нагайки за пояса заткнули, сидят во все очи глядят. Как полночь настала свалил их мертвецкий сон. По утру пробудились - еще одно поле испорчено: посреди круг, а пшеница узлами завязана.
Пан велел тех сторожей высечь, к Василю своих панычей послал. Вошли панычи в шинок, казаку поклонилися: Выйди, Василь, на охрану, без тебя поля погибнут! Свищ горилки им налил, сам с ними выпил, вареником закусил, дулю показал и к черту послал.
Воротились панычи к батьке, о Василии рассказали. Пан опять плюнул, к полям их отправил. В полночь панычей и гром бы не разбудил. Утром вскочили - третье поле побито.
Пан сам в шинок поехал. Говорит Василю: Смилуйся, казаче, я тебе вдвое больше заплачу, спаси поля оставшиеся!
Делать нечего, согласился Василий, только горилку с варениками с собой захватил.
Ночь настала. Поднялась над полями полная луна желтая, как тыква. Лишь Василь почует, что дрема его одолевает, глотнет горилки, сон прочь.
В полночь видит казак, летят какие-то твари, сами грязные и смрад от них небывалый. А как стали они в пшеницу падать, все объяснилось: были то черти да ведьмы, да прочая нечисть адова. Ночь полнолунная, потому они и веселятся, круг в пшенице растоптали, давай плясать. Визг, свист, музыка поросячья, блеют, лают, смотреть тошно. Потом столы и скамьи с неба попадали. Бисово отродье уселось, пьют горилку, жрут что-то.
Василь себе тоже налил, взял вареник. Выпил, чувствует в рюмке не горилка была, а уксус. Хотел вареником заесть - не вареник, а куриный помет. Нюхнул он свою бутыль - точно уксус. Вареники и проверять не стал. Видит нечистые ржут, пальцами в него тычут. Так тож они, собаки, мою горилку сперли, моими варениками свои хари мажут!- понял Свищ. Размахнулся бросил в чертей бутыль, они и уксус вылакали, вновь хохочут, рожи корчат.
Василь не на шутку осерчал, осенил себя крестом, да как крикнет: Батько Андрий, приди ко мне, помоги их, свиней, разогнать!
С неба словно звезда упала. Встал перед казаком святой Андрей апостол, в левой руке у него крест огненый, в правой - нагайка.
Увидала апостола нечисть, затряслась от страха, бежать рванулась, но с места сойти не может. Святой Андрей вдоль столов ходит, нагайкой чертей и ведьм хлещет, огненым крестом прижигает. Всех негодных в угли обратил, многих баб потом в наших селах сыскать не могли.
Свищ же горилки себе налил, рюмку перекрестил и выпил. Святой Андрей апостол ему плеткой погрозил: Ты,- говорит,- Василь, опять пьешь. Гляди у меня, ежели снова, дела не сделав, в шинке очутишься, я тебе не то что помогать не стану, а сам тебя нагайкой отстегаю! Сказал и, в небо поднявшись, растаял.
Петухи пропели. Зорька в облачках разлилась. Встало красно солнышко. Скоро и пан приехал, глядит - поле его цело, только посредине круг вытоптан, да все углями усыпано. Василь рассказал ему, как дело было. Пан обрадовался, Свищу деньги обещанные заплатил, святому Андрею в церкве свечу огромную поставил. Василь, получивши гроши, в шинок не пошел, а сторожил поля до того, пока всю пшеницу не собрали, ну потом много он горилки выпил, варениками и салом закусывая.
А поля наши с тех пор самые лучшие, никакая нечисть им не страшна, разве что забредет случайная скотина, так ее и дитя малое прогнать сможет.
Микола и черт
Поп Афанасий, о котором я тебе рассказывал, мастер был нечистую силу из хат выкуривать. А у Миколы теща была из ведьм - ведьма. Чуть ночь звездная, лунная, теща на помело и в трубу. Это многие люди видали. Идут казаки из шинка мимо тещиного дома, обязательно перекрестятся, а который не перекрестится, того ведьма ночью оседлает. И не раз бывало, что под утро найдут казака в канаве: без рук, без ног и ничего вспомнить не может, пока не похмелится. Похмелится такое расскажет, мороз по коже. Якима собачья матерь на грушу закинула, полдня слезть не мог. Остапа в хлеву со свиньями нашли, свиньи ему ухо отгрызли, так и звали с той поры: Остап Безухий. А уж сколько ведьма коров испортила, сколько молока заквасила и не перечесть. Однако померла падлюка, уволок ее Сатана к себе.
Гарная хата после тещи осталась, просторная, светлая, золотой соломой крытая, но Микола с жинкой Параськой боялись там поселиться, дух в хате нечистый стоял. Прошло время, подкопил Микола грошей и пошел к отцу Афанасию на поклон. Кабанчика привел, яиц с десяток приволок. Поп кабанчика и яйца принял, а грошей не взял. Деньги,- сказал,- от дьявола есть, в таком деле не подмога. Налил отец Афанасий особой наливочки и Миколе поднес. Выпили, закусили. Поп облачился, взял кадило, Миколе кувшин со святою водою дал, пошли они в тещину хату.
Вошли, смердит, как в пекле. Стал отец Афанасий молитвы творить, кадилом курить, святой водой прыскать. Полезло, поперло изо всех щелей и в трубу. На селе сказывали будто из трубы дым повалил, но не дым, заметно что черти: то рожа мелькнет, то хвост, то копыто.
Микола стоит, рот раскрыл, глазами лупает, руки в стороны развел, нет чтобы перекреститься. Отец Афанасий хорошо свое дело знал, всю нечисть повымел. Один только мелкий бесенок Миколе в карман жупана забрался, притаился рядом с тютюновым кисетом.
Стала ведьмина хата краше, чем была. Микола иконы протер, позвал отца Афанасия к столу. У тещи много запасов было, и горилка была, и закуску сыскали. Поп отдохнуть согласился, после трудов праведных. Сели за стол выпили, закусили, благославил отец Афанасий Миколу и пошел домой. А Микола послал соседского хлопчика за женой, сказать чтобы в новую хату перебиралась. Сам же на крыльцо вышел люльку выкурить.
Только достал кисет, чертяка прыг ему на руку, потом на плечо: Ну, Микола,- визжит,- теперь ты мой! Да не на того напал. Микола хвать бесенка за хвост левой рукою, а правую поднял перекрестить.
Испугался черт, заплакал: Не губи меня, Миколушка, я тебе пригожусь!
На кой ляд ты мне сдался, свинячее отродье,- Микола в ответ,- видал, как отец Афанасий ваших гонял, так и с тобой будет. Чи я не казак, чи в вере не тверд?!
Не губи, не губи, я тебе клад укажу, богатым станешь,- молит бесенок.
Клад? Ну это другое дело, веди меня к кладу, да чтоб без подвоху! Полезай-ка пока в кисет, оно спокойней будет.
Черт уменьшился, в кисет прыг, а Микола кисет крест накрест затянул, не выберется вражья дитина. Черт от крепкого тютюна казачьего чихать принялся. То-то,- смеется Микола,- не по нраву тебе, собака, наш табачек. Ну, веди к кладу!
Ноги Миколы сами пошли да так скоро, что казаку страшно сделалось: Притормози,окаянный,- кричит,- а то сапоги мои загорятся!
Так пробежали они через село, через поле, в лесу остановились. Здесь твой клад,- говорит черт,- копай под тем деревом.
Не,- Микола отвечает, кисет развязал, бесенка за хвост вытащил,- копать ты будешь. Я же люльку курить стану. И не дай боже удрать попробуешь, или гроши обманные подсыпешь, враз перекрещу!
Набил казак люльку, сел на дуб поваленый, прикурил. Черт землю лапами роет, на Миколу косится. Микола ему то дулю покажет, то пальцы перекрещенные, чертяку так и передергивает. Его, черта, если перекрестить человеку православному, считай словно в пекло сослать на черную работу, сроком на год, а то и больше. Потому и боится нечисть крестного знамения.
Вырыл бесенок горшок с червонцами, принес Миколе. Выполнил я твое пожелание,- говорит,- отпусти меня.
Там видно будет,- отвечает Микола и перекрестил тот горшок. Горшок треснул, из него жабы попрыгали. Микола схватил черта, обломил ветку с дуба, да так отходил нечистого по бокам, что у того едва глаза на лоб не повыскакивали. Я тебе покажу, кляча кривоногая, как казака дурить, а ну, ищи настоящий клад, не-то забью до смерти.
Бес очухался, опять землю рыть принялся, Микола сидит люльку курит. Наконец несет чертяка маленькую железную коробочку, а в коробочке 100 рублей ассигнациями. Микола перекрестил рубли - нормально. Пощупал, на свет посмотрел. Ладно,- говорит,- настоящие, не обманул, жабий прыщ! Отпускаю тебя в твое пекло, кланяйся там Сатане от меня,- и крестом осенил. Черт хотел заикнутся о несправедливости, но пропал, только дымок завился, да паленым пахнуло.
Рассмеялся Микола, коробочку в карман сунул и пошел до дому. Идет, думает:Куплю корову, как раз денег хватит. Вдруг видит - у дороги шинок: Вот кстати, почетай часа четыре не ел, а то и больше. Ноги сами повернули. В шинке выпил, закусил, дальше отправился.
Куплю-ка я свинью,- размышляет,- к рождеству она мне поросят принесет. От свиньи больше пользы, чем от коровы, да и стоить будет меньше. Тут перед ним опять шинок, хозяин еврей на пороге, заглянул.
Идет дальше чуть-чуть медленней.Не,- решил твердо,- гусей куплю. Гусь - птица плодущая, опять же перо, к рождеству свиньи не хуже, а шкварки заведомо лучше. Глядь - шинок. Зашел. Вроде как шинок тот же самый, еврей-хозяин знакомый, впрочем их жидовскую породу поди отличи друг от друга: пейсы, ермолка да жилетка, одно слово - христопродавцы. Выпил Микола горилки с досады, закусил и в путь.
Пожалуй, курица с петухом гусей понадежней будет, яиц больше дает, сама вкусна, а петух в хорошем хозяйстве, у хорошего хозяина, что твой герб. А вот он где, жид треклятый, сховався! Ну, теперь отведаешь ты, пархатый, казацкого кулака, коли горилки у тебя нет!- с этими словами ввалился Микола в следующий шинок.
По утру нашли Миколу как раз в той самой канаве, что у дороги от шинка нашего к хате Миколиной тещи. Жинке своей Параське Микола так сказал: Вот, всегда слушай, глупая баба, что умные люди говорят! Отец Афанасий грошей моих не взял, деньги от дьявола говорит! Оно - истина! Что черт дал, то и взял! А как им, мордам собачьим, вчера от нас досталось! Ого-гой! Будут тютюн казацкий помнить! Жаль только, гроши у меня сперли, пока спал. Знал бы кто, на месте нехристя зашиб бы!
Про Петра сироту да Ивана солдата
Ну, вот, опять расскажи, да расскажи, отцепись от меня! Что я тебе циклопедия?! Последний раз, и не проси больше.
Жил да был Петро. Не рассказывал я тебе про Петра? Нет. Тогда слушай.
Родители у Петра померли, когда ему лет пять было, а то и меньше. Случилась у нас на селе какая-то холера-лихоманка, много народу унесла и родителей Петра забрала.
Петра малолетка взял себе пан наш в работники. Пас Петро гусей, потом овец, потом коров. Вымахал здоровый дитина - косая сажень в плечах, а никакого дела, кроме пастушьего не знает, знать не хочет. Пан у нас был маленько не в себе, чудаковатый. Он Петро на лошадях гарцевать обучил, грамоте обучил, охоте обучил, а на кой ляд вся панская премудрость простому человеку. Пошел Петро восемнадцатый год, приходит он к пану и говорит: Отпустите меня, пане, чумаковать. Пан отпускать не хочет, больно хорош был Петро в охоте, любил пан охотиться. Но и силком удержать не может, Петро хоть сирота, а казацкого роду - вольный человек. Добро,- говорит пан,- иди чумаковать, вернешься расскажешь, что на земле творится.
Поехал Петро с чумаками, повезли зерно на соль менять. Туда ехали без приключений. Зерно продали, соль купили, еще и каждый гроши заработал. Обратно поехали. Скучно в дороге. Вот решили чумаки друг другу загадки загадывать, кто не отгадает - плати. Петро все загадки разгадывал, много грошей набрал. Ну, - говорят чумаки,- теперь ты, Петро, загадывай. Петро им в ответ: Хорошо, загадаю, до утра думайте, а как не отгадаете, все гроши мои будут. Что такое : днем белое, вечером серое, ночью голубое.
Думали чумаки, гадали, затылки чесали, лбы у них трещали. Утром к Петру приходят, гроши приносят:Не отгадали мы твоей загадки. Петро гроши сгреб в карман и песенку напевает, была у него любимая:
Я б по шею в сале жил,
В сало одевался,
Сало ел, на сале спал,
Салом укрывался.
Годи петь,- говорят чумаки,- ты нам отгадку скажи. А я не знаю,- усмехается Петро,- кабы знал не загадывал. Чумаки осерчали, бросились Петра бить, но Петр силен был, раскидал их и убег, напоследок часть грошей чумакам кинул:Лишнего мне не надобно, а вам, дурням, наука!
Идет Петро по дороге, песни поет. Вдруг за поворотом шинок, пошел Петро в шинок. Жид-хозяин выскочил:Чего желаете? Давай горилки да закуски,- отвечает Петро, а сам поогляделся. Шинок пуст, на то и утро, только за дальним столом москаль сидит служивый, усы крутит. Подошел Петро к москалю: Здорово, человиче, хорошо ли поел? Поел, что имел, а имел два шиша, больно пища хороша. Понравились Петру такие слова, он и говорит: По москальски - шиш, по нашему - дуля, крепко ли сидишь ты солдат на стуле? Не,- москаль в ответ,- сижу еле еле, живот, как барабан, пуст уж две недели. Ну, теперь не будет пуст,- рассмеялся Петро,- эй, шинкарь, неси горилки да закуски на двоих. Познакомились они с москалем, звали того Иваном, выпили за знакомство, закусили.
- Куда путь Иван держишь?- спрашивает Петро.
- С войсковой службы до дому - Иван отвечает.
- А где твой дом? Далеко?
- Далеко, потому что дома-то нет.
- Так куда ж ты идешь?
- Куда глаза глядят.
- А куда они глядят?
- Куда ноги ведут.
- Так пошли вместе,- предложил Петро,- пока гроши есть далеко уйдем.
- А как грошей не станет?
- Другие сыщем. Ну, по рукам?
- По рукам.
Вдарили они по рукам, допили, доели, пошли путем-дорогою.
- А почему у тебя дома нет?- спрашивает Петро москаля.
- Да я - сирота, меня барин в солдаты отдал, а дома и не было,- отвечает Иван.
- Так и я ж - сирота, - обрадовался Петро,- выходит мы с тобой как бы братья. Давай обнимемся, поцелуемся да побратаемся.
- Давай,- согласился Иван.
Обнялись, трижды поцеловались, побратались и дальше пошли.
Под вечер приходят в село. На селе, как москаля увидят, так ворота на запор, известно, как у нас москалей привечают. Погоди, Иван,- говорит Петро, - ты в бурьяны спрячься, что у той канавы. Я сам пойду на ночлег просится. За гроши меня любой пустит, а там я тебя кликну. Так и сделали. Пошел Петро до первой хаты, там жила вдовая Хивря, ох и жадная была баба, не приведи господь. Петро сначала так попросился, Хивря не пустила, показал гроши - наилучший гость.
Провела Хивря Петра в хату, за стол посадила, вареников с сыром положила, даже горилки налила. Петро пригубил чуток, похвалил хозяйку: До ста лет вам, Хивря Панасьевна, дожить и еще три годочка. Хивря аж зарделась.
- Есть у меня к вам, Хивря Панасьевна, вопрос: нельзя ли нам с моим знакомым парубком у вас на сеновале переночевать?
- Так зачем же на сеновале,- отвечает Хивря,- ночуйте в хате, раз вы при деньгах. А где ваш парубок?
- Сейчас приведу, он дюже робкий,- и с этими словами Петро на улицу и бегом к бурьянам за москалем.
Огородами провел Ивана к Хивриной хате, чтоб никто, прежде всего хозяйка, раньше времени не приметили парубка. Входят в хату. Хивря так и встала, рот открывши. Здравствуй, хозяюшка,- говорит солдат. Тут Хивря очнулась, цоп бутыль с горилкой, цоп тарелку с варениками, только Петро попридержал ее немного и гроши на стол положил. Хивря вареники и горилку оставила, за гроши схватилась. Петру с Иваном того и надо, сели за стол и давай вареники уписывать.
Хивря гроши сосчитала: Мало, - завопила,- и вареники, и горилка, и спать в хате. А этот москаль такой же парубок, как я макитра! Платите еще, а то людей позову ваши ребра считать! Что вы, Хивря Панасьевна, зачем людей тревожить, утром мы вам еще заплатим- успокаивает ее Петро и деньгами побряцал. Хивря угомонилась, кинула им на пол кожух, что от покойного мужа остался: Спите, добрые люди. Петро с Иваном доели, допили и улеглись на полу, а перед тем, как уснуть, пошептались немного.
Вот по утру петухи прокричали, Хивря во двор вышла. Видит сидит на колоде москаль и что-то, вроде черного зерна, из мешочка в круглую коробку пересыпает. Хивря до Петра:
- Что это он, вражий сын, делает?
Петро палец к губам приложил:
- Тише, Хивря Панасьевна, не дай бог услышит. То он москальскую икру проветривает.
- А что оно такое - москальская икра?- удивилась Хивря.
- Она, как рыбья, из нее москали вылупляются.
- Да ну?
- Вот тебе и ну! Он икру с собой носит, проветривает, баюкает, а как в воду пустит: пойдут из воды москали, один за другим,- объясняет Петро.
- Так он же и у нас в воду пустить их может, собака,- заволновалась Хивря,- слушай, казаче, забудь про вчерашнее, помоги от москальской икры избавиться.
Петро подумал маленько: А вы ему, Хивря Панасьевна, денег предложите, может продаст, так вы ее изжарьте, и не будет москалей.
Хивря побежала за деньгами, затем к солдату: Продай икру, хлопче. Иван ломается, не продает. Так торговались, пока сверх тех денег, что за постой давали, вдвое больше не стало. Забрал солдат гроши, отдал Хивре пороховницу полную пороха, и дали они с Петром деру от Хивриной хаты. А Хивря на сковороду порох высыпала и в печь. Как рванет: только кирпичи собирай. Хивря из хаты едва выскочить успела: Ох, до чего ж те москали гадючий народ, сами еще в икринках, а сколько бед натворили, - запричитала,- и черт меня дернул того оборванца на порог пустить. Одна радость много я ихнего свинячего племени извела.