В последние дни весны, когда в городе особенно сильно пахнет сиренью, и горожане отвлекаются от работы и повседневных занятий на мечты о летнем отдыхе, я начинаю нервничать. Не то что бы сильно. Эта, уже привычная, нервозность не мешает мне наслаждаться долгожданным теплом. И не то что бы без повода... Просто впервые за долгие зимние месяцы в моей голове вновь начинает звучать детский смех. Я прожил в мире уже больше двадцати лет, и успел привыкнуть к этой особенности своего сознания, но первые смешки, особенно яркие по утрам и вечерам, меня тревожат. Я знаю, что с каждым днем этот детский смех, рождающийся где-то на грани реальности и бреда, будет становиться все звонче и навязчивее. Утренние одиночные хихиканья участятся, словно откашливания чахоточного больного, и даже в обед я буду слышать смех из каждого угла, каждой тени. Вот только источник смеха живет не где-то в моем окружении, а во мне самом.
Я не знаю, откуда он появился. Я не помню, когда впервые он зазвучал, но я хорошо помню день, когда осознал, как могу его заглушить. Мне было семнадцать, и я ничем не выделялся среди своих ровесников. Вернее не хотел выделяться. Были у меня и таланты, и стремления... А еще смех, который звучал в моем сознании все более и более навязчиво. Я всю жизнь думал, что этот смех лишь отражения тех насмешек, которыми щедро одаривала меня жизнь. Смех более успешных сверстников, не очень-то ценивших меня родственников, лживых друзей. В семнадцать уверенность в источнике смеха была абсолютной. Он затухал лишь на несколько месяцев, что бы с новой силой ворваться в мой мозг, но даже затихший, напоминал о себе легким эхом, словно шум в радио-эфире. В тот день я впервые заглушил его надолго, почти на год, и так сильно, что практически успел забыть.
Это было не сложно - разбить нос противнику, старосте класса, которого ненавидел уже много лет, за его выходки, насмешки и болезненные тычки в спину. Но стоило первым каплям крови упасть на беговую дорожку за школой, как мир вокруг меня взорвался неудержимым и оглушающим детским смехом. Хохот и хихиканья звучали на все лады, захватывали все частоты, проникали в каждую клетку моего тела. Но смех делал меня легким, быстрым и сильным. И если у силы, настоящей и неудержимой могло быть воплощение, то в моем случае это был детский смех. Он разливался во мне, закрывал от меня суровую реальность. В смехе было хорошо и уютно, и я возненавидел тот миг, когда мир погрузился в тишину.
Жизнь в тот год перестала быть привычной. Навсегда. Во-первых, потому, что я понял, как могу контролировать детских смех в своей голове, во-вторых - познал те плюсы, что дает мне моя особенность. И в-третьих - меня выгнали из школы и отправили на принудительное лечение в клинику для психически нестабильных подростков. Впрочем, могло быть и хуже. В конце концов, трое покалеченных одноклассников и двое преподавателей со сломанными руками - это отличный повод посадить виновного в детскую колонию. Хорошо еще догадались списать случившееся на стресс перед выпускными экзаменами. После летних каникул в клинике, на лекарствах и в постоянном общении с врачами и психологами, было принято решение - дать мне второй шанс, тем более что явных отклонений у меня не нашли. Конечно, они же не слышали этот смех. А я благоразумно молчал, в надежде, что "детишки" больше меня не потревожат.
Тишина в моей голове продлилась до следующей весны. Я успел переехать в другой город, поступить на художественный факультет и найти подработку в выставочной галерее. Первые хихиканья, я принял за обычные звуки детской площадки за окном. Но с каждым днем они становились все более частными, звонкими, навязчивыми... И требовательными. Приходили по ночам и проникали в сны.
На третью ночь я понял, что никуда мои невидимые юные соседи не делись. Просто они отдохнули хорошенько, переварили ту порцию развлечений, что получили год назад, и теперь вернулись требовать еще. Термин "развлечение" я придумал не сразу. Только года через три, после экспериментов в попытках заткнуть "детишек" у себя в голове, я осознал - они уходят, когда получают мощную порцию адреналина и стресса. Моего адреналина и стресса. Они наблюдают за тем, что я творю, доведенный до отчаянья, и довольные замолкают. Засыпают накормленные. Удовлетворенные увиденным шоу.
Шоу, кстати, были всегда разные. Лишь в последние пять лет я пришел к единому сценарию, тому, что нравился моим "детишкам" больше всего. В первые годы после психушки, я специально нарывался на уличные драки. Желательно выбрать район потемнее, там, куда не сунется полиция. Так можно избежать лишних разборок и засвечивания своей личности. Обычно компании из трех-пяти человек хватало, что бы источники смеха в моей голове удовлетворенно замолкали, и что бы я сам не мог сильно пострадать. Что бывало с моими соперниками? Я старался об этом не думать. Все происходило лишь один раз за весь год, и ради последующей тишины я мог постараться и забыть о всего одной ночи в грязных закоулках города. За криминальной хроникой я тоже не следил.
Привычка проверять сайты и газеты на наличие объявлений о пропавших людях и найденных трупах пришла ко мне несколько позже. Собственно в тот же год, когда мои "детишки" подали мне сигнал: пора менять амплуа. Им не нравился прежний сценарий развлечений. Я понял это, когда решил в очередной раз выйти в поисках драки на улицу. Смех в моей голове был настолько резким и наглым, что мне пришлось зайти в ближайшее кафе, что бы успокоиться. Я сидел над чашкой с кофе и шептал: "Так что вам теперь то надо?".
Ответ пришел через пару дней, когда я возвращался домой со своей обычной прогулки. Я уже завел привычку в периоды, когда смех становился особенно сильным и навязчивым, брать отпуск на работе и сокращать общение со знакомыми до минимума. К тому же институт уже был в прошлом, что давало мне больше весенней свободы. В эти дни, когда сирень особенно буйно цветет, я мог решиться на поступки, не свойственные мне ранее.
Вот и в тот вечер, я просто проходил мимо ночного клуба, только-только открывшего двери для первых посетителей, но резкий взрыв смеха в голове уже служил мне намеком - идем внутрь, будет веселье. В клубе было не так много места, а с наплывом посетителей его стало еще меньше. Громкая музыка и запахи табака, алкоголя и человеческого тела, раздражали меня. Меня начинало подташнивать, и не спасал даже легкий коктейль (в моем деле главное не расслабляться), когда мои "детки" выбрали жертву. Они-то выбрали, а я понял не сразу. Мне пришлось раз десять осмотреть зал, прежде чем я сообразил: смех усиливался, стоило моему взгляду упасть на девицу дет 18-ти. Неестественно рыжую, в свете софитов и прожекторов, явно перебравшую с алкоголем и чем-то недовольную. Думаете, у меня был выбор? Естественно нет.
Я подошел к ней и завел разговор. Насколько это было возможно, в таком шумном и прокуренном месте. Ее звали Вики. Она два часа назад в хлам поругалась со своим парнем, и была уверена, что вина в этом событии полностью лежала на последней рюмке мартини, выпитой за здоровье сестры, ее детей и чего-то там еще, но это не важно. Я предложил ее проводить. Она хохотнула, что-то сказала про цену за ночь, но я уже не слышал. Смех моих "детишек" заглушал даже буханье музыки над головой. Им нравился новый сценарий.
Она начала волноваться, только когда я привел ее в старый сарай возле заброшенного пирса. Здесь она уже не слушала мои доводы о ролевых играх и экстремальном развлечении. Впрочем, я знал, что тут хоть закричись, тишина и безлюдная местность. Идеальное место для очередного "развлечения" моим детишкам. Вначале она кричала, потом пищала, потом шипела. А потом я вновь погрузился в дикий смех, рождающийся в моей голове.
Утром от смеха не осталось и следа. А память о прошлой ночи легко стиралась с помощью алкоголя, кофе и хорошего сна. Тело Вики нашли через неделю, опознали тоже не сразу. Но тут ей стоит меня простить: в тот момент, когда смех захватывает мое сознание, я не слежу за собой. Моим телом управляют мои "детишки". Но это всего одна ночь. Можно же и потерпеть.
Сценарий развлечений изменился. И стал требовать большей подготовки. Теперь к моменту цветения сирени я уже был если не во всеоружии, то, как минимум, знал несколько вариантов развития событий. Обычно было несколько девушек, не пересекающихся с моим основным кругом общения, и если повезет - знакомых со мной лишь по быстрым взглядам да редким фразам. Кассиры из магазинов, продавщицы из кафе, курьеры или кондукторы в трамваях. Я должен был примелькаться перед ними, они должны были помнить мою внешность, но лишь бегло, забывая, как только отводят взгляд. До следующей встречи. Тень, антураж рабочего места.
В последние два года я рисковал выбирать одну или двух девушек в качестве хороших знакомых, или даже больше - как пару на вечер, а то и на два. Это была игра, прогулка по лезвию бритвы, и она меня затягивала. Я начинал проникаться развлечением. В этом году помимо трех стандартных объектов, были еще две близкие знакомые. В случае если "детишкам" приглянется первый вариант, я припас множество идей, для привлечения внимания жертв поздно вечером. От обычного "стало плохо, но нет, никакой больницы, просто проводите до дома", до изысканного "это последний мой вечер в этом городе, и вы, так что скрашивала своей красотой мои будни, пусть и всего несколько минут в наши безмолвные встречи, вы стали бы истинным моим счастьем. Только дайте согласие прогуляться со мной по набережной". Второй типаж жертв был более прост, в плане выманивания, но сложен, когда дело доходило до заметания следов. Но на что только не пойдешь, лишь бы заглушить смех в своей голове.
И вот, когда зацвела сирень, когда жители нашего города начали продумывать планы летних отпусков, я стоял возле кафе на набережной и прислушивался к детскому смеху. Легкому словно пух одуванчика, но уже довольно часто повторяющемуся в моем сознании. Смех дробился и разливался, а я перематывал в памяти образы своих потенциальных жертв, в надежде, что "детишки" уже сейчас сделают свой выбор. Кто знает, если повезет, будет проще подготовиться: снять домик в лесу, купить лодку. Но смех не менял тональности. Пока не появилась она.
Не сказать что бы красавица, больше миловидная. Но внешность выделяющаяся это точно. Лет двадцати двух. Невысокая, но стройная. Волосы светлые до плеч, но какой-то безумный парикмахер (да не как она же сама с ними такое и сотворила) покрасил их неровными перьями в фиолетовый и зеленый. Яркие цвета блестели на солнце, привлекали внимание. Очки в тонкой оправе, зеленый лак на ногтях. Длинная юбка и перчатки до локтей, без пальцев. Лоскутная сумка через плечо. Гот? Ролевик? Просто особа желающая выделится из серой массы горожан? Мне уже было не важно. Мои "детишки" опознали ее как будущую жертву. Смех стал требовательным, перешел на высокие, неприятные нотки. Вот черт, считай, впустую потратил несколько месяцев. Но надо уже привыкнуть, что вся моя жизнь, как лотерея: повезет найти жертву до того как "детишки" взбеленятся, или нет.
Не то что бы я растерялся, но несколько минут пришлось прикидывать и разрабатывать план действий. Простой, но все же потенциально успешный.
Я следил еще полчаса, прежде чем она устроилась за столиком на открытой террасе кафетерия на набережной. Большой капучино и просто желание побыть одной. Или, возможно, желание понаблюдать за городом. Из сумки она достала книгу. Ничего особенного, очередной философский роман о жизни слишком умного, или слишком жадного до денег писателя. Все признаки на лицо: она просто еще не нашла себя, и пробует жизнь на вкус, как ребенок. Аппетитный типаж.
- Простите? - Я подошел к ее столику. Не сел рядом, чтобы, не дай бог, не нарушить ее уединения, а просто остановился в паре шагов. - Я не сильно вас потревожу, если устроюсь за соседним столиком и попробую вас нарисовать?
Отлично, она оторвалась от книги. В глазах любопытство, увлеченность, восхищение. И я во всеоружии: блокнот и карандаш в руках.
- Нет, - у нее голос тихий и певучий. - Я не против. Только покажите потом, что вышло.
- Хорошо, - я кивнул. Нет смысла ломаться и говорить про наброски и ожидание готовой картины, мне ведь нужен результат сейчас. Первый шаг к ее доверию.
Пока я рисовал, быстрыми легкими штрихами заносил ее черты в блокнот, она молчала, смотрела в книгу, но нет-нет, да поднимала глаза, скользила взглядом по моему лицу, по рукам и карандашу. Ей было интересно. Эта ситуация необычна и поэтому увлекательна. Приключение.
За полчаса я успел сделать серию набросков. Разных, но живых и ярко отражающих ее внешность и характер. Даже движение ее пальцев, то, как она держит книгу или чашку с кофе. Все сохранилось в серых линиях на листах блокнота. За моими плечами неоконченная художественная школа и брошенный университет. Годы обучения дали достаточно знаний и навыков, что бы проделывать вот такие фокусы, неизменно привлекающие женское внимание.
- Хотите посмотреть? - Я устроился за ее столиком. Теперь уже можно.
- Конечно, - в ее глазах загорелись огоньки любопытства.
Мой блокнот она взяла бережно, но уверенно. Рисунки рассматривала долго, задумчиво. И я уже начал переживать, понравились они ей или нет. Будто это так важно, в сложившейся ситуации.
- Это замечательно, - наконец выдохнула она. - Вы художник? Или просто пытаетесь так привлечь мое внимание? Учтите, я...
Меня разобрал смех. Искренний, но немного истеричный. Она права в обоих своих предположениях, но я подтвердил лишь первое.
- Простите, - я виновато улыбнулся. - Я, правда, художник. Но вы как истинная женщина подозрительны, и стараетесь предотвратить опасность. Это прекрасно.
- Вы так думаете? - В ее глазах - удивление и восхищение.
- Да, - я кивнул. - Если у вас когда-нибудь появится желание поближе познакомиться с моими работами, я с радостью приглашу вас в свою студию. Другое дело, что я работаю чаще всего на природе, поэтому мое рабочее место - на самой окраине городе. Туда еще ни одна моя знакомая не согласилась прийти. Хотя там и красиво.
- Зачем вам эти наброски? - Она гладила пальцами край альбомного листа, словно влюбилась в свое изображение.
- Ваша внешность... - Я замялся. - Я бы хотел написать картину, и использовать в ней ваш образ. Вы не против?
Она молчала несколько минут. Странно, обычно девушки сразу соглашаются. Такая возможность прославиться. Кто знает, может этот художник однажды будет знаменит?
- Я была бы очень рада, - она отложила мой блокнот в сторону. - Но только если я стану первым вашим зрителем.
- Ну, тут вообще никаких проблем, - я улыбнулся ей тепло и искренне. - Ведь картину я пишу в первую очередь для себя.
- Тогда договорились, - она встала со стула, намереваясь уйти. - Я увижу вашу картину и вашу студию. Через сколько дней это произойдет?
Я прислушался к смеху в своей голове.
- Через неделю. Встретимся здесь же. После обеда.
Она улыбнулась и кивнула. И лишь когда она ушла, я вспомнил, что даже имени ее не спросил. Настолько увлекся общением. Хорошо это или плохо? Она необычная, яркая, словно неземная. Но мне даже имени ее знать не надо, просто поговорить, и мир уже становится лучше. А смех в голове заметно стихает.
Над новой картиной я работал с большим усердием и вдохновением, чем над многими предыдущими своими полотнами. Даже самыми лучшими. Мазки ложились аккуратно и бережно, я старался вложить в каждый штрих свое уважение и восхищение незнакомкой с разноцветными волосами. И старания мои увенчались успехом. Картина вышла красочной, сочной и динамичной. Это признавали даже мои "детишки", которых я успешно игнорировал все то время, пока писал. Да, у меня давно вошло в привычку создавать портреты своих жертв. Ну, или картины с их участием. Правда мало кто мог бы угадать в них ранее живых девушек, настолько странными и грубыми становились их черты в моем исполнении. Картины со сказочными, но все больше кровавыми сюжетами, где главных героинь ждал отнюдь не счастливый финал.
Мы встретились с моей новой жертвой, которую я уже окрестил "прекрасной незнакомкой" ровно через неделю, все за тем же столиком все в том же кафе. Сегодня она была одета в длинное темно-зеленое платье с короткими рукавами и высоким горлом, избавилась от перчаток, очков и перекрасила волосы, добавив к зеленому и фиолетовому еще ярко-красный цвет. Сумка осталась неизменной, и вполне возможно, книга в ней - тоже.
- Ведите, - девушка улыбнулась мне. И впервые за многие годы я вдруг понял, что мне совсем не хочется так веселить своих "детишек", будь они все прокляты.
В ответ на эти мысли в голове взорвался фейерверк истерического смеха. "Детишкам" не нравилось, что о них могут так думать, не нравилось, что я им противился. Сопротивляться смеху было невозможно. Я кивнул своей незнакомке и дал знак следовать за мной. Увидела ли она какие-то изменения в моем поведении? Заметила ли, как стали дрожат мои руки, как побледнело лицо? Даже если и заметила, то виду не подала. За что я был особо ей благодарен. В душе моей боролись два чувства: впервые зародившаяся ненависть к "детишкам" и нежность к спутнице. Что это? Влюбленность? Но как победить привычку более глубокую, рожденную вместе со мной? Как уничтожить "детишек" и их проклятый смех, толкающие меня на преступления?
Дорога до сарая, который я за столько лет переоборудовал в мастерскую, заняла не больше часа. За это время я и моя спутница не обменялись ни фразой, ни словом, ни даже взглядом. Такое отношение ко мне, со стороны потенциальной жертвы, я видел впервые. И как ни странно, оно делало незнакомку еще более привлекательной и желанной.
- Уверена, что хочешь войти? - Я остановился возле двери в студию.
- Но ты ведь нарисовал свою картину? - Девушка внимательно посмотрела мне в глаза. В ее взгляде читалось не недоверие, и не испуг, а насмешка. Словно она сомневалась в моих способностях как художника.
- Написал, конечно же. Я же обещал. - Вполне возможно, мой ответ был слишком резким, слишком эмоциональным, но моя спутница только хмыкнула и кивнула.
Мы вошли вместе, но у дверей я задержался, искал выключатель. Свет залил все помещение, позволяя девушке оценить и обстановку студии, и мои результаты моих трудов за последнюю неделю. Я специально не закрывал картину, как могли бы сделать другие художники, что бы затем пафосно представить свое творчество на суд зрителей. Мне же прятать его было не от кого.
Незнакомка замерла напротив полотна. Она смотрела внимательно, долго, словно запоминала каждую мелкую деталь, каждый штрих.
На нее с картины смотрел золотой волк, готовый к прыжку. Зеленые и фиолетовые ленты были вплетены в его шерсть на загривке, алые глаза изучали зрителя. На заднем фоне горел город, и в синее небо поднимались клубы черного дыма.
В моей голове бесновались "детишки". Они требовали развлечений. И я уже не мог им сопротивляться. Идеальная возможность. Идеальный шанс. Да, она мне нравилась, но как я мог быть с ней вместе, если в моем сознании вечно существуют эти источника смеха, сводящего с ума? На полочке возле стенки лежали мастихины. Я взял один, завел руку за спину и на пару шагов приблизился к незнакомке. Она услышала меня, оторвалась от картины и повернула голову.
- Картина, и правда, чудесная. Ты выбрал самый идеальный мой облик. Словно душу мою раскрыл на этом полотне.
Я замер, не веря в ее слова. В прошлый раз, когда я подобным образом переработал образ своей жертвы, дама орала так, что уши закладывало. А тут довольный взгляд, хоть и задумчивый, и немного усталый.
- Я так и не просил, как тебя зовут. - Рука, сжимающая мастихин, начала слабеть, но в голове с новой силой взвыли "детишки".
- А зачем? - Она повернулась ко мне лицом. - Жертвы не должны интересоваться именами своих убийц.
- Что? - У меня мастихин из рук выпал. Ничего себе разговорчики. Интересно, это кого она имела в виду?
Я смотрел на незнакомку, а она молчала. Но это молчание было тяжелее любых слов. Свет мерк, тени наползали из всех щелей. А тело моей спутницы менялось. Удлинялись ногти на руках, вытягивалось лицо, волосы становились гуще, цвет их менялся до однородного золотистого. Через несколько минут она уже превратилась в нечто слабо напоминающее человека. Существо, что стояло сейчас напротив меня напоминало волка с картины. Волка, который решил стать человеком, что бы проще было охотиться.
Впервые за всю жизнь я вдруг понял, что испытывали мои жертвы перед смертью. "Детишки" затихли, не зная, что думать, к чему стремиться. Такого развлечения они явно не ожидали.
Оборотень тряхнул головой и сделал шаг ко мне. Где-то в глубине моего сознания полыхнула молнией мысль: "Надо бежать. Прятаться. Спасаться". Но ноги не слушались. Да и сама мысль о побеге постепенно меркла, в золотистом сиянии волчьей шерсти.
Последнее, что я запомнил, прежде чем мое сознание погасло навсегда, были острые волчьи клыки, запах шерсти и боль в шее. А еще плачь. Мои "детишки" рыдали, бились в истерике, понимая, что развлечения закончились навсегда.
Она вернулась домой под утро. Пробралась окольными путями до своей квартиры, на окраине города и забралась в окно, открытое еще с вечера. Она вновь стала человеком, только волосы так и остались светлыми, краска не желала держаться на них во время обращения. Значит, вновь придется краситься. Только не сейчас. Сейчас так хочется выспаться.
Последние недели две она не могла уснуть, все высматривала жертву, все прислушивалась. Голод мучил ее, в сознании звучал нарастающий звериный вой.
Этот парень, художник, он был странным. Словно сам хотел нанести ей смертельный удар, но не успел. И вкус у него... Словно в мясо специи добавили. Острота какая-то, что ли?
Она засыпала, закутавшись в одеяло, наслаждалась тишиной в своей голове. Вой ушел, подарив ей еще год спокойного сна. Но где-то на грани сознания легким колокольчиком звякнул детский смешок.