Камынин Андрей Тихонович : другие произведения.

Исповедь для внуков

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Воспоминания о моей молодости. В 2002 году их опубликовал концерн "Литературная Россия" в сборнике "Родительский дом".
   Автор этой книжки - мой дедушка Андрей Тихонович Камынин. Он умер в декабре 2007 года в возрасте 88 лет. Воспоминания о молодости он написал, когда ему было уже за восемьдесят.

Дмитрий Пентегов, внук автора (e-mail: penta68@yandex.ru)

_______________________________________________________________

  
  
  
     Андрей Тихонович Камынин
  
     Исповедь для внуков
  
    (моя жизнь с 1919 по 1945 годы)
  
  

  Так уж сложилась моя жизнь, что родился я в Воронежской губернии, большую часть жизни прожил в Сибири, а доживаю век на Калужской земле. А сложись она по-иному, никуда бы, наверное, не уехал из своей родной деревни.
  Родился я в 1919 году, 15 августа, и первые мои воспоминания относятся уже к 20-м годам.
  Жили мы в то время большой семьёй: отец, его братья, их дети (а старшие сами уже были замужем или женаты), - всего 21 человек. У отца, Камынина Тихона Матвеевича, 1883 года рождения, были: дочери Вера, 1902 года рождения, Александра, 1908 г.р., Анна, 1913 г.р. и сыновья Пётр, 1904 г.р., и я. Наша мать, Камынина Хавронья Ивановна, умерла в 1924 году, мне тогда было 5 лет. Ещё был сын Фёдор, но он умер вместе с матерью. Вера замужем была за Ждановым Павлом Ивановичем, Пётр женат на Глотовой Марии Михайловне, у них были сыновья Илья 1924 г.р. и Вася 1926 г.р., Александра замужем за Глотовым Николаем Ивановичем, Анна - за Глотовым Стефаном Ильичём, и у них двое детей: Вася и Нина. Ещё у отца были три брата, все родились в деревне Новая Криуша Калачеевского района Воронежской области. Вместе с нами жили дядя Фёдор, его дети: Иван и Наташа от первой жены и Алексей, Мария, Михаил, Мотя, Семён - от второй; и дядя Аким со своей женой Марфой.
  Дядя Роман жил отдельно - когда женился, ушёл к жене. Та жила с матерью в 5 километрах от нас в деревне Скрипниково. У них была дочь Сима. А работал дядя Роман с нами вместе.
  Жили мы богато, имели рабочий скот - 6 пар быков, на которых пахали землю и убирали урожай. Была у нас ещё маслобойня, работали на ней тоже
  сами. Помню, в действие она приводилась керосиновым двигателем. Прежде чем запустить его, приходилось долго прогревать факелом. Крестьяне, привозившие семена подсолнечника на масло, могли сразу же получить его у нас: столько-то пудов семян в обмен на столько-то пудов масла; а если хотели масла непременно из своих семян, то ждали очереди - день или два.
  Когда Николай Глотов из Старой Криуши, а она от нашей деревни через мост, сватал сестру Александру, то приезжал за ней на тракторе, - невиданный шик по тому времени.
  В 1928 году отец как хозяин сдал государству 3 тысячи пудов хлеба. Из Воронежа ему прислали отрез на костюм и фотографировали в газете: вот, мол, хороший хозяин.
  А в 1929 году семью нашу раскулачили, а отца посадили в тюрьму.
  
  Нас всех выселили за 130 километров в деревню Берёзовка. Помню, по пути к ней мы переплывали реку Битюк.
  Семья большая, а средств к существованию не было никаких. Разве что помогали деревенским: кому дрова попилить, кому огород вскопать или прополоть. Нам, подросткам (а мне было тогда 10 лет), пришлось пасти деревенский скот. Крестьяне там по очереди отвечали за выпас. Вот я попасу за одного крестьянина, поужинаю у него, а наутро следующий крестьянин меня покормит и даст на обед бутылку молока и кусок хлеба, иной раз и кусочек сала. Вот так мы и питались.
  Но власть узнала и запретила нам пасти скот. Тогда нас четверых: меня, 1919 года рождения, брата двоюродного Алёшу, 1918 года, сестру двоюродную Машу, 1920 года, и бабушку старенькую, - родня отправила обратно в свою деревню.
  Каждому дали по сумке через плечо, и мы пошли от деревни к деревне и просили милостыню для пропитания. Так вот и добрались.
  Отца тем временем из тюрьмы выпустили. Дали ему 'волчий билет' - это значит, на одном месте задерживаться нельзя, можно только переночевать и следовать дальше.
  Когда мы четверо возвратились, отец узнал от нас, где вся семья, и ушёл к ней. И в 1930 году их всех увезли в Сибирь: в Иркутскую область, в Александровский централ - это был переселенческий пункт. Там умер от холода и голода сын брата Петра Вася, четырёх лет от роду. Охранники не дали его даже похоронить, сказали, что похоронят сами, и забрали трупик. Наверное, они просто бросили его в снег.
  Отцовых братьев Фёдора и Акима отослали в Бодайбинский район на золотые прииски, а отца с семьёй направили в город Нижнеудинск в леспромхоз (там они потом и проживали до выдачи им паспортов, это примерно в 60-х годах).
  Глотовы тоже были сосланы - в Архангельскую область. Николай, который приезжал свататься на тракторе, работал на сплаве леса и утонул. Уже в 80-х годах я случайно встретил женщину, которая рассказала, что Александра потом ещё раз выходила замуж (её второй муж был братом мужу той женщины) и скончалась после родов.
  Был у отца, как я уже говорил, ещё брат Роман. Его власти не выслали, потому что он ушёл к вдовой крестьянке в зятья. Так вот, власти его в колхоз не приняли, хотя его жена и её мать были колхозницами. Дяде Роману пришлось уходить на заработки на сахарные заводы, и он получал за свой труд сахаром-сырцом - такой красно-оранжевый - и по возвращении заносил нам. А нас четверых поселили во дворе нашей бывшей усадьбы. Там была избушка, в ней мы и жили. Нам давал колхоз по пуду муки и на лето давал нам корову, а на зиму мы её отдавали в колхоз на прокорм. Это по тем временам было большое благо, да ещё для детей 'кулаков'. Но дело в том, что мать председателя колхоза издавна была подругой нашей бабушки. И когда в гражданскую войну белые казачьи банды набегали на нашу деревню, он прятался у нас. Мы говорили белым, что это наш работник. Народ в деревне был дружный, никто его ни разу не выдал. Он добро помнил и теперь нам помогал.
  Но в 1933 году председателей колхозов стали менять, а вернее, перебрасывать из одного колхоза в другой. Новый председатель не только лишил нас всех благ, которыми награждал прежний, но и послал милиционера, чтобы нас 'описать'. А что было у нас описывать? Рубашонки да штанишки, да полотенце и ножницы. Но брат был остряк и предложил милиционеру: 'Пиши полотенце да ножницы. Более писать нечего'.
  После этого случая бабушка нам сказала: 'Расходитесь по родне'.
  Я ушёл из деревни за 12 километров на отруба. Там, на хуторе Песчаном, жила моя замужняя сестра Анна Тихоновна, вернувшаяся из ссылки. Вот у неё я и жил 2 года, работал в колхозе, а в конце 1935-го (мне было уже 16 лет) поехал к отцу.
  
  Отец проживал в Иркутской области, от Нижнеудинска в 15 километрах. Был там переселенческий посёлок с названием Шум, жили в нём переселенцы-кулаки. Фамилия коменданта была Бушуев. Когда я приехал, отец пошёл к нему узнать, запишут ли меня как кулацкого сына 'под коменданта' или же по-другому. Бушуев спросил: какие, мол, у сына документы? Отец ответил, что справка колхозника и справка о рождении, паспорт ещё не получал. Комендант тогда сказал, что колхозников он не берёт, и в свой посёлок меня не взял. Да оно, наверное, и к лучшему.
  Тогда отец меня устроил в школу ФЗУ в Нижнеудинске. С апреля 1936 по апрель 1937 года я окончил школу, и меня оставили при станции Нижнеудинск слесарем-автоматчиком. По правде, меня должны были продержать в школе ещё с годок - у меня ведь образования было, как говорится, четыре коридора - но мастер в ФЗУ вступился: 'Андрей лучше всех учеников выполняет задания. На глазок делает то, что другие со штангенциркулем не могут. Кого нам тогда ещё выпускать, если не его?'
  Проработал я при станции до июля 1939 года и уволился по статье 37 КЗоТ. А точнее, вышло всё из-за одного приятеля, которого я как-то встретил в городском саду. Мы с ним зашли в кафе, выпили за встречу, а когда я пил, то заметил, что он мне много наливает, куда больше, чем себе. В общем, в конце концов, я опьянел, и когда мы выходили из парка, то, как шёл прямо, так и не повернул, и врезался прямо в окно отделения милиции. Хорошо, что в тот вечер там дежурил вместе с милиционером один бригадмиловец (по-нынешнему - дружинник), с которым я раньше учился в ФЗУ. Милиционер перепугался и хотел стрелять из пистолета, но бригадмиловец схватил его за руку и крикнул: 'Не стреляй, это же Андрей. Видишь, пьяный он, спит уже'. А я и вправду, когда стекло разбил, положил руки на подоконник, а голову на руки, и стоя заснул.
  В общем, продержали они меня до утра, а днём отпустили. Но с тех пор начальник милиции часто вызывал меня и предлагал работать на них. Я сперва не понимал, что это такое, но потом ребята объяснили: 'Будешь им всё рассказывать, они тебе станут деньги платить. Только от нас по морде получать будешь часто'. Ну, мне это не нравилось, и я не соглашался, а начальник грозился меня на чём-нибудь подловить и посадить.
  Вот поэтому летом 1939 года я и завербовался на сплав грузов до Якутска, а в декабре того же года я и 6 человек пешком ушли из Якутска на золотые прииски.
  По пути, проходя Бодайбинские прииски, мы делали как-то днёвку в зимовье 'Звёздочка'. У меня были порваны катанки (валенки), и я остался в зимовье их чинить, а ребята ходили на прииск 'Светлый'. Уже после я узнал, что там были два мои дяди, сосланные туда.
  Потом мы дошли до Ыныкчанских приисков. У кого были средства - пошли 'стараться' - мыть золото в старательских артелях, а мы, три человека, устроились на дорогу по переброске продуктов на Алахьюньские прииски. Проработал я на ней полтора месяца. Жил в сторожке при дороге - я и два осуждённых. Все эти полтора месяца мы почти ничего не делали. Зеки всё время охотились, ловили зайцев. Когда раза два приезжало начальство с проверкой, то я их кормил зайчатиной и ещё с собой давал двух-трёх зайцев. Зеки, правда, сильно на меня обижались за это, они были злы на всякое начальство. Но я говорил: 'Погодите, эти зайцы ещё скажутся'.
  И точно, когда через полтора месяца дорога закрылась, нам дали расчёт по 340 рублей каждому, а тем, кто действительно работал на морозе - куда как меньше.
  После расчёта я пошёл по той же дороге, которую и обслуживал, на расстояние 75 километров. А в попутчики попал зек, сбежавший из колонии. Про это я узнал, когда мы с ним пришли на зимовье. Я предложил пойти оформляться в кадры, а он вышел со мной из зимовья и сознался, что беглый. Я пожалел его и дал на хлеб 30 рублей, а он меня попросил, чтобы я никому не рассказывал, что он беглый.
  Я сказал ему: 'Я-то не расскажу, да ведь рано или поздно тебя всё равно поймают и срок прибавят', - а он ответил, что хотя бы немного отдохнёт на воле, а там что будет.
  Оформился я на ключ 'Бриндакит' на хозяйственные работы, на полтора месяца. Проработал половину марта и апрель, а с 1 мая меня перевели лоточником мыть золото. Лоток мне пособили выдолбить ребята, когда ещё я трудился на хоз. работах. Приобрёл я и лопату, и кайло; скребок сделал сам.
  Так я стал лоточником. А в песках я только разбирал растительный грунт - это трава и корни верхнего слоя почвы - а остальное всё грёб в лоток. Дело у меня спорилось, и многие завидовали, что я хорошо мою золото. А рядом работала бригада, которая две деляны отработала впустую. Вот они и предложили мне: 'Ну, промоешь ты лето, а зимой что будешь делать? Пойдём к нам в бригаду'. Я подумал да согласился.
  Взяли мы новый участок и проработали на нём полтора месяца, рассчитались с конторой и у нас ещё остались деньги. На них мы купили коня, и ещё зав. прииска предложил нам взять залежавшиеся у него на складе 13 полушубков-маломерок, которые нам были не нужны, а за это отпустил нам три мешка муки. Он был коммунист, и, я думаю, знал, что будет война. Он так нам и сказал: 'Берите полушубки, скоро война будет, тогда ничего уже не достанете'. А было это осенью 1940 года.
  Потом нас перевели на ключ 'Дагор' - по-якутски 'друг'. Там мы взяли деляну и пошли на неё всей бригадой. Так как ребята меня считали везучим, то по традиции доверили мне выбирать, где бить шурф. Сняли с меня кушак 6 метров длины, завязали глаза, подняли, повертели и поставили на ноги. Дали мне в руки кепку и велели бросать. И там, где она упала, стали бить шурф.
  Прокопали 7 метров, и пошла вода. И что мы только не делали, а откачать её не могли, такой был приток. Вода не давала нам работать до февраля. А в феврале, 5 числа, кто-то из нашей бригады кинул в шахту камень и крикнул: 'Вода ушла!' - потому что было слышно, как корка льда, намёрзшая за ночь, упала на дно шахты. И тогда мы приступили к выгрузке золотоносных песков, а пласт их в нашем шурфе оказался толщиной в 2,5 метра. Кроме того, наша шахта была в середине вечного талика - везде мерзлота, а в нашей и ещё в двух шахтах - вечные талики, поэтому мы за три месяца догнали и перегнали по пескам те бригады, которые выгружали пески с самой осени.
  Но ещё осенью мы дали три тысячи рублей мастеру, чтобы он 'заактировал' нам шахту, то есть составил акт, что она даёт мало золота на кубический метр породы. Сделали мы это по двум причинам. Во-первых, чтобы на неучтённое золото покупать продукты у нелегальных частных торговцев (их там называли спиртоносами). Мы действительно приобрели у них в ту зиму спирт, свинью и коня на мясо. Да ведь по-другому в тех краях почти ничего купить было невозможно. А вторая причина в том, что тогда по закону нельзя было оставить деляну, с которой ещё можно мыть золото. А имея акт на руках, мы на законном основании могли уволиться в любое время.
  Контора отоваривала нас продпайком под сдаваемое золото, но так как мы занижали пробные данные и из-за этого сильно задолжали, то бухгалтер, в конце концов, нам в пайке отказал. Тогда бригадир пошёл к управляющему за разрешением на выдачу нам пайка на май месяц 1941 года. Тот разрешил, и мы получили паёк и ещё 5 литров спирту.
  Мы отгуляли 1 и 2 мая, а 3-го с обеда пошли на деляну мыть пески и за полдня работы намыли 2 кг 500 граммов золота и рассчитались с конторой. А пески были - сухая глина. Вот плывёт комок глины, а посмотришь на него - и крупинки золота видно на глаз.
  К этому времени бригада решила взять расчёт, но начальство не хотело нас отпускать, потому что они взяли пробу, и оказалось, что у нас отходит 18-20 граммов золота с кубического метра породы (по актировке значилось полтора грамма на кубометр). Но так как нашу деляну попросила себе другая бригада, а шахта была заактирована, то начальство не стало поднимать шум. Пока мы заканчивали промывку, новая бригада начала мыть наши уже промытые пески и намыла 170 граммов золота.
  А когда мы закончили всю работу, то при расчете мне досталось 31 тысяча 600 рублей.
  
  Наступил июнь 1941 года. Началась война. На фронт меня пока не призывали, но и с приисков просто так рассчитаться и уйти было нельзя. Тут как раз я и другие ребята узнали, что набирают бригаду на покос, и сумели туда попасть, а желающих было много. Попало нас туда 6 мужчин и 1 женщина - одного из товарищей жена. Прожили там целый месяц. Накосили много сена, да пошли дожди, а косили мы возле речки. Вода же так сильно поднялась по покосу, что нам пришлось сидеть на крыше избушки 5 дней. Крыша была плоская, сверху - утрамбованная земля с травой. Хорошо ещё, был у нас бочонок солёной рыбы на 5 вёдер, а воду брали прямо с избушки - наклонился и черпай.
  Сошла вода, и мы уехали. Сено, конечно, всё унесло, а где и осталось в кустах, так было с песком, негодное для корма скоту.
  После этого я работал на хоз. работах. Мой друг, с которым я трудился на ключе Дагоре, решил уйти с приисков Алахьюна, и мне предложил уйти с ним. Расчётов тогда не давали, но у друга был знакомый врач. Друг договорился с ним, чтобы нам дали заключение о плохом состоянии здоровья. Тогда бы мы смогли рассчитаться.
  Короче, назначили нас на ВТЭК. Так как врач и его жена - оба были в комиссии, то нужное заключение мы получили. Правда, представитель от конторы, принимавший участие в работе ВТЭК, пытался врачу возразить. Он возмутился: 'Перед ними совсем больные приходили, и то ты их на лёгкий труд перевёл, а эти вон какие здоровые, а ты их подчистую списываешь!' Врач тогда пощупал нам животы и сказал: 'А если их завтра скрутит, куда ты их денешь? Пускай лучше сами уходят, пока ещё ноги таскают!'
  Вот так нас рассчитали. Мы же с товарищем решили податься в Минорское приисковое управление, это на 240 километров ближе к реке Алдан, а Алдан впадает в реку Лена. Но когда мы пошли оформляться на работу, то отдел кадров нас не захотел брать: вас, мол, уволили по ВТЭКу, и вы сможете в любое время попросить расчёт.
  Когда мы вышли из конторы, я спросил: 'Что будем делать? Ведь нас на работу не берут'. Друг же сразу сообразил: 'А ведь через два дня Первое Мая! Значит, нам надо отметить его с начальством приисков. Давай 800 рублей на литр спирта, и я дам 800'.
  Он договорился с начальством, взял 2 литра спирта и отдал тому, кто готовил праздничный стол. Вот так я и приятель отпраздновали с начальством два майских дня, а пока с ними пили, они написали записку, чтобы кадры нас приняли на работу.
  Там я проработал 15 месяцев, а в 1943 году, в августе, меня призвали в армию. Всего нас с приисков собрали 1500 человек. Подогнали 2 парохода. Первый пароход поместил 150 человек, второй, через сутки, взял ещё 150. В эти 150 человек на втором пароходе попал и я. Говорят, что в это время пришла телеграмма из Москвы: с приисков людей не брать. Но так как пароходы были уже поданы, то нас всё же отправили в распоряжение Якутского областного военкомата. Из Усть-Мая мы по Алдану доплыли до Лены, а по Лене - до Якутска. С первого парохода ребята прошли военкомат, потом баню, и - обратно на пароход - вверх по Лене до Качуга, оттуда автомашинами до Иркутска и по железной дороге на фронт.
  Потом, в конце 43-го, некоторые из тех ребят вернулись - кто без руки, кто без ноги. Рассказали, что они до фронта не доехали, их немцы разбомбили по дороге, в поезде. Почти все из этих 150-ти погибли или покалечились.
  А нас военкомат отдал представителю наркомата боеприпасов из Новосибирска. Он должен был из Якутии мобилизовать 150 коней и их сопровождать. Так как нам было поручено брать из колхозов коней и сено, то пришлось бродить по деревням. Но все колхозы давать коней и фураж нам отказались, а давали только справки, что ничего дать не могут. Поэтому мы побродили дней 15 и вернулись в облвоенкомат.
  Так как была уже глубокая осень, сразу отправить нас на фронт было невозможно - реки уже замёрзли. Нужно было ждать открытия зимней дороги, то есть примерно 15-20 декабря: автомашинами до Невера, а далее по железной дороге. Военкомат призвал все городские организации временно взять по несколько человек, кто сколько может.
  Так я в качестве вольнонаёмного попал в дивизию воздушной трассы Красноярск-Уэлькаль. Эта дивизия перегоняла самолёты из Америки до Красноярска, а далее самолёты гнали уже фронтовые лётчики. Вскоре наш генерал-лейтенант авиации Шевелёв Марк Иванович, депутат Верховного Совета, похлопотал в Москве, чтобы нас зачислили как военнослужащих. Ему такое разрешение дали, и 7 ноября 1943 года мы приняли присягу.
  Служили мы в хоз. взводе. Людей было по военному времени мало, работать приходилось и днём и ночью. Кроме своих прямых обязанностей нам постоянно приходилось вырубать из реки Лены вмёрзшие в лёд брёвна. На этой работе я сильно простудился и в 1944 году, 23 февраля, тяжело заболел двухсторонним крупозным воспалением лёгких.
  Поместили меня в больницу, но пробыл я в ней недолго. Так как шапку мою вместе с остальной одеждой увезли в часть, то выйти покурить на улицу мне было не в чем. И пришлось мне, когда немного полегчало, курить в разных неположенных местах. Вот там и нарвался я на одну вредную врачиху. И отвезли меня, недолеченного, с высокой температурой обратно в часть.
  Так как своего госпиталя дивизия не имела, то меня, пока я выздоравливал, ставили дежурить по казарме, а в апреле поставили в штаб помощником дежурного. Дежурные сами не любили отдавать рапорт генералу или начальнику штаба, поэтому специально куда-нибудь отходили в это время, и эта обязанность падала на их помощника. Я часто стоял в штабе и отдавал рапорт генералу или полковнику по политчасти Прянишникову.
  
  Кроме работ, о которых я уже рассказал, нам, солдатам хоз. взвода, постоянно приходилось и заготовлять дрова в лесу, пилить их, возить в штаб, казарму, ну и всему начальству трассы.
  Однажды, уже после окончания войны, летом 1945 года, мы как раз занимались заготовкой. Жили в палатке, в лесу. Тут мой друг узнал, что недалеко от нас заготовляют себе дрова девчата, работницы почты. Решили мы сходить к ним в гости.
  Когда пришли, у них в палатке никого не было, так как они в это время купались в ручье. Я тогда взял гитару, которая там лежала, и начал просто так перебирать струны (играть я и сейчас не умею). Тут слышу, женский голос снаружи: 'Ой, кто-то у нас на гитаре играет', - и они все трое вошли.
  Вот так я познакомился со своей будущей женой Капитолиной Михайловной Машуковой. Ей тогда было 20 лет, а мне 25, и была она очень красивая.
  Потом мы стали с ней встречаться, а 17 октября того же 1945 года зарегистрировали брак, и стала она Камыниной. В 1946 году у нас родилась дочь Инна, а в 1948 - сын Сергей.
  Но это, как говорится, уже другая история.
  
  К О Н Е Ц

7 ноября 1959 года. Ангарск, Иркутская область []

7 ноября 1959 года. Город Ангарск, Иркутская область. На фото я справа

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"