Она, в очереди к врачу, нервно мяла медицинскую карточку, теребила ручки сумочки, боязно поглядывала по сторонам и на дверь кабинета. В кабинет народу собралось порядочно, и она пыталась вглядеться в каждого, может, чтобы просто убить время или, наоборот, этим самым подготовить себя к неприятному, как казалось ей, разговору с врачом. Стала изучать профиль старичка, сидящего в углу, оторопелого и тщедушного, не замечающего ее пристального взгляда. "Здесь никому ни до кого", - поняла она. Многим грозит операция. А ей? А ей - она этого не знала и потому продолжала попытку дико и бездумно жечь время, которое и не горело вовсе, а, напротив, клеилось на длинную-длинную ленту густо посаженных в коридоре пациентов, а лента сворачивалась в клубок, и клубок с болью проваливался в нее саму, отчего горело все внутри.
Ей показалось, что к ней обратились. Голос тихий, не старческий. Молодой голос. У окна стоящий паренек застенчиво произнес: "Девушка, ничего, если я рядом сяду?".
А она:
- Да не в кино мы. Зачем спрашиваешь?... Хотя я последняя.
-- Я так и понял, поэтому спросил.
- А что, на мне это написано?
- Да нет, все старики здесь, а ты, наверное, просто за справочкой или первый раз... Я что-то не то говорю, и не очень это место для знакомства, но, знаешь, чтобы убить время... И здесь старики одни. Ты первый раз. Не бойся. Можно остаться живой.
- Ты такой странный. Хотя... Наверно, тоже первый раз. Шутишь. Надеюсь, все обойдется. Хорошо, если только санаторий. Операция, было бы страшно.
- Да, не очень. Я собственно и не пойду к врачу. Я раньше, давно здесь курс лечения проходил, а так зашел посмотреть, все ли на месте, вспомнить. Операция - не страшно. Раз, и половина тебя в прошлом, половина в будущем. Что перевесит? Понимаешь. Ну, а ты лежишь неподвижно, и за тебя все решают. Поэтому и не страшно. Страшно, когда ошибаешься сам...
- А ты ошибался?
- Часто. Но, зачем об этом? Вот ведь - ничего не изменилось. Одни старики. А тут ты среди них. У тебя тоже, с сердцем?
- Наверно, да. Что-то с дыханием.
- Не все умирают. Врачи еще что-то могут предпринять. Им это так кажется. Иногда они оказываются правы. Слушай. Вот говорим. А я не представился. Игорь Лазарев, - он улыбнулся, как-то по-юношески, по-мальчишески и руку протянул. Она увидела, сидит - без бумаг совсем. Так, пустой. Одна рука в кармане потертых трикотажных брюк.
- А я Анжелика. Фамилию тебе? В регистратуре, в окошке можешь...
- Да незачем.
- А ты недалеко живешь? Так вот зашел?
- Да, не поэтому. Просто. А тут ты...Волнуешься. Не нужно. Наверняка, один только санаторий.
- Почему так решил? Меня успокаиваешь? Да, я взрослая. Я сама все... И мне операция не будет страшна. Половина - в прошлом, половина - в будущем... Глупо как-то. Думаешь, я дурочка?
- Хорошо бы, если б так. Дуракам проще.
Разговор как-то прервался.. Собеседники замкнулись в себе, оставаясь каждый в своей половине...
- Тебе сейчас уже, - спустя какое-то время Анжелика услышала голос Игоря.
- Я здесь подожду тебя. Смотри: сжимаю в кулачок правую руку. Значит - санаторий, - он еще говорил, когда она уже заходила в кабинет. Дверь захлопнулась, и Анжелика потеряла паренька из виду, его, смешного такого, с правой ладошкой, зажатой в кулачке и левой, потерянной в кармане.
А потом минут пятнадцать видела одни очки. Очки врача с толстыми стеклами в грязноватой, противной оправе. И еще бумажки, бумажки. Врач писала, говорила. Анжелика смотрела в окно, отвечала односложно. И тоже, как Игорь, сжала правую руку в кулачок.
- Давайте пока санаторием ограничимся. Может быть, удастся избежать хирургического вмешательства, - запомнила последние слова врача, и очки зависли над ней. Ручка еще что-то дописывала.
- Латынь, - только и разобрала Анжелика и вцепилась в рецепты левой рукой, правая так и оставалась в кулачке.
Игорь стоял за дверью.
- Ты был прав. У тебя мужское чутье. Я поеду в санаторий. Ты был там?
- Не-а. Но ты поезжай.
- Хочешь? Чтобы я тебе потом рассказала, как там?
- Не-а. Что там рассказывать?
- Да, действительно. Это же ерунда по сравнению с операцией.
- Не все умирают. Врачи иногда бывают правы. По теории вероятности иногда кто-то должен быть прав.
- Да, как ты сейчас. Я домой пойду. Зайдешь к врачу?
- Не-а. Я все припомнил. Мне здесь больше делать нечего.
- Хорошо, если так. Пойдем, меня проводишь.
Она осмелела, пошла впереди, а он за ней, как-то неуклюже, по-детски семенил, и она слегка посмеивалась над его походкой, но ей становилось все теплее оттого, что он шел рядом.
Анжелика раскрыла дверь, впустив его в квартиру. Он слегка помялся, ссутулился весь:
- Ты здесь живешь? Так близко? Да, хотя и санаторий, он тоже недалеко... Все рядом. Как на ладошке.
- Заходи, будет болтать-то...
- У тебя тепло. И по-домашнему.
- Ну, так я дома.
- А я-то нет.
- А ты у меня дома.
- Сейчас чаю предложишь. Всегда в гостях с чая начинают.
- А ты его любишь?
- С чего взяла?
- Сам подсказал. Не любил бы, не вспомнил. Пойду за чаем...
- С сушками.
-- А тебя долго оперировали?
- Не-а. Чего со мной возиться? Охота долго-то?
- Садись, пей. Ты странный какой-то. Так односложно отвечаешь, и ничего не понятно. Как будто оперировали не тебя, а дядьку вон, прохожего, - она посмотрела в окно. А Игорь хрустел сушками, смешно хрустел и чай из блюдца пил - запоминалось. "Ручной он. Словно беречь его надо", - Анжелика погладила его по голове. Провела рукой по волосам. Он смутился, дернулся. Блюдце шмякнулось на пол. Разбилось.
- Ты скажешь, что на счастье, - произнесла Анжелика. Но он промолчал. Застыл, как вкопанный.
- Так нежно гладишь. Почти по-детски.
- Я еще не очень взрослая.
- Зато красивая.
- Правда?
- Хочешь, поцелую?
- А ведь знал, что "нет" не отвечу.
- Знал. А все равно спросил. Из вежливости.
Она прижалась к нему нелепо, будто все в первый раз, хотя это не так вовсе было. Он целовал ее губы, глаза, шею. Ей казалось, что он все время чай из блюдца пьет, а оно, блюдце это, большое, и не билось вовсе. И еще, что она сама в этом блюдце умещается. Уже вся. С руками, и ногами. А чай был теплый, ласковый, домашний. И его прибавлялось. Так она утонет, в чае-то...
- Не утонешь, - словно услышал ее, произнес Игорь и унес в комнату, закрывая ногой дверь. По-детски как-то, будто они и не одни были.
Утро в окно показалось совершенно белым, с желтинкой. Будто в чай еще ломтик лимона бросили, и он за ночь обесцветился весь.
- А ты чай с лимоном любишь? Я тебе вчера лимон не порезала...
- Не-а. Не вставай, пожалуйста. Я не хочу, - он уткнулся ей в плечо. Она чувствовала, что он боялся потерять ее, боялся, что она сейчас уйдет на кухню, что и здесь могут эти две половины появиться, одна из которых - в прошлом, другая - в будущем. И все застынет, замрет.
- Не-а, не уходи, - повторил он более решительно.
- Поспи, - произнесла она ласково, по-матерински бережно, - я сейчас. Тостик с сыром поджарю. Завтрак в постель принесу. Ты ж не скажешь "не-а"?
- Не-а, не скажу.
Он с удовольствием надкусывал горячий бутерброд, тянулся к стулу, где образовалась фарфоровая чашка, Анжелика смотрела, как он ест, и ей хотелось, чтобы весь мир провалилось в большое-большое блюдце, и она тоже, как ночью.
- А ты вкусная.
- Я или бутерброд?
- А бутерброд - это часть тебя.
- Как это?
- А здесь все ты... Понимаешь. Сейчас - все ты.
- Правда?...
Часы на кухне напомнили о себе, и Анжелика выбежала, засуетилась и испуганно проговорила:
- Игорь, двенадцать. Скоро мать приедет. Ты, ну...
- Ладно, Конечно. А тебе когда в санаторий?
- Ну, пока все оформим. Я тебе позвоню завтра. Ты телефон оставишь?
- Нет у меня телефона. Нездешний. Просто пришел вспомнить клинику. Говорил же...
- А, ну тогда, вот мой. Дом помнишь. Позвони вечером.. Ну, хоть откуда? Ладно? - она втиснула ему в руку исписанную бумажку.
- Только... Знаешь, Игорь, ты ведь придешь еще? Я уверена, что придешь.
- Блюдце разбить?
- Ну, да, блюдце. Игорь, знаешь, если бы не ты, то я б, наверно, не дождалась, когда к врачу попала бы, столько стариков, и еще, ну, я бы не приготовила такой горячий бутерброд.
- Ты сейчас скажешь, что любишь меня...
- Откуда ты взял?
- А так всегда. Сначала второстепенное, а потом прямо в самый центр. Сначала люди болеют какой-то ерундой: грипп, ангина, ветрянка, а потом сердце и все...
- Потом санаторий.
-Ты не болтай. Так и мать придет. Я пошел. Все будет хорошо. Ты славная. А в санаторий, знаешь, я бы сам... Завидую тебе.
- Приезжай.
- Ты хочешь?
- Очень...
Он уже был в дверях, когда она прижалась к нему, как будто в последний раз, а он целовал ее, грустно целовал. Ей почудилось, что в блюдце с чаем добавили зачем-то мяту. Так, случайно, положили.
Несколько дней Анжелика ждала звонка. Но он ей не позвонил. Было пусто и колко. Ей даже приснилось, что она глотала чаинки, непроваренные, сухие. Часть их до боли исколола горло, другая вовсе на стол просыпалась. Анжелика представила это деление на две половинки, что Игорь познал на операционном столе. Одна половина в прошлом, другая - в будущем. Настоящее замерло.
Нетерпение не давало жить. Оформлять документы в санаторий не хотелось. Не было настроения даже выходить из дома.
"С ним что-то случилось, - сама сделала такой страшный вывод, - Он же лечил сердце. И была операция. Просто вспомнить пришел. Может, ему к врачу нужно было показаться, а тут я, и закрутилось..."
"В клинику схожу. Он тайком от меня пошел. Не хотел, чтобы я узнала. Стесняется. Как мальчик же. А вдруг его уже оперируют? О себе так мало рассказал. Только "не-а" и слышала. Не просто все. Ой, как не просто".
Анжелика побежала в клинику. Кололо сердце. Не свое кололо, его кололо...