Да, это я... Парень в пластиковых ботинках... Ну, к моим ботинкам мы еще вернемся, а пока что давайте знакомиться. Меня зовут Алексей, или Божий человек, называла меня она. Моя девушка...
О возрасте, думаю, говорить не стоит. Если накинуть себе пару лишних годков, - могут сказать что я великовозрастный болван. Если, наоборот, убавить, - могут заговорить о юношеском максимализме и переходном возрасте. Скажу так: мне чуть больше восемнадцати, но немногим меньше двадцати двух, - так что ищите золотую середину, если вам всерьез захотелось узнать сколько мне лет... Внешность описывать также не буду - пусть каждый представляет себе кого хочет, исходя из собственных предположений о том, как должен выглядеть такой парень. Одну лишь деталь моей внешности, о которой надобно рассказать, - это глаза. Серые, холодные, - смотрящие с немым упреком на мир, из-под козырьков надбровных дуг. "Глаза созерцателя", - как сказал о них один тип в переходе, после того как я просверлил его своим взглядом и твердо сказал, что десяти рублей у меня нет. Ну, натурально, он не сказал так, зато явно подумал или, еще точнее, мне бы очень хотелось, чтобы он так подумал. А насчет денег я ему соврал...
Глаза созерцателя - уж не знаю повод ли это для гордости или нет, но, во всяком случае, за свои годы я перевидал много глаз и скажу вам, что глаза созерцателя это не самые худшие глаза из всех коими можно обладать. Бывает и лучше и хуже, смею вас заверить, друзья мои... Например, недавно в метро, я видел одного молодого человека с настоящими глазами-стекляшками. Его еще куда-то вели под руки двое милиционеров. Я даже остановился на секундочку, чтобы получше рассмотреть их, эти глаза... Кстати, а вы случайно не знаете, почему для того чтобы составить о ком-нибудь свое мнение, нужно обязательно посмотреть в глаза? Почему нельзя сфокусироваться, скажем, на носе, губах или на каких-нибудь иных частях тела? Впрочем, я не дорассказал вам о том парне, в метро. Так вот, мы тогда пересеклись взглядами, - мой "созерцательский" и его "остекленевший", - каждый из нас живо составил мнение друг о друге, и мы разошлись вполне удовлетворенные... Не знаю, правда, сумел ли он разглядеть во мне созерцателя при таких-то глазах, но зато я разглядел в нем достойный объект для созерцания, за которым стоило бы понаблюдать, ожидая, к примеру, вместе с ним поезда на платформе или же просто от скуки и нечего делать. Он был пьян в стельку и мне, помнится, стало немного жаль, что его куда-то уводят эти двое, в форме цвета неба в грозу. Выходит, я так и не увижу, как он будет кувыркаться на эскалаторе или свалится на рельсы, прямо под колеса приближающегося поезда... Уверен, зрелище было бы достойно созерцателя, то есть меня! Но мне не повезло, - я так ничего и не увидел.
Зачем же лезть в драку, рискуя собственной физиономией которая, между прочим, отнюдь не казенная, если за той же дракой можно просто понаблюдать со стороны и получить от этого не меньшее удовлетворение, чем самому крушить чьи-то челюсти, размахивая кулаками как заведенный? Выходит вот что отличает действенного участника, со "стеклянными" глазами, от пресловутого созерцателя, в пластиковых ботинках... На теле одного тесно от ушибов и синяков, на теле другого ни царапины, зато приобретенный опыт и удовольствие, - распространяется на них обоих. Поэтому, милые мои друзья, не ждите здесь от меня ни действенных участников, ни лихо закрученного сюжета, ни, тем более, быстрой и, по возможности, "хеппи-эндовой" развязки. Я - всего лишь созерцатель, ни больше не меньше, испытывающий нездоровую тягу к литературным изыскам и бумагомаранию. И если без главного героя все же не обойтись, то я, как "писатель", решил на какое-то время заделаться "действенным участником", а вам как "читателям", предлагаю немного побыть в моей шкуре, от которой я также отказываться не собираюсь, так что, думаю, компромисс найден. Исходя из этого, хочу предупредить сразу, что вся нижеследующая история ни в коем случае не претендует на полновесное, литературно-художественное произведение, ограничиваясь лишь рамками психологического дневника, или (если угодно) исповеди. Исповеди парня в пластиковых ботинках. То есть, опять таки, меня...
Итак, писатель - "действенный производитель", читатель - "созерцательный потребитель", а вместе они свалены в одну огромную кучу, носящую звучное название "Литература", где перемешаны и неразделимы... Уверен, особой беды не случится, если в этой самой куче еще немного прибавится от меня. Один черт, - конец света или еще какая-нибудь хреновина, рано или поздно спустит всю эту кучу (а вместе с ней и все остальные кучи) в унитаз небытия, да еще и побрызгает из освежителя... Но, тем не менее, сама идея создания романа или на худой конец повести, становилась для меня все более навязчивой. Ведь еще в детстве я испытывал страсть к этому виду творчества и начал кропать свои первые рассказики, едва научившись выводить буквы. Что и говорить, все мои литературные испражнения были встречены более чем одобрительно со стороны родителей и учительницы "Русского языка" и "Литературы" в школе, отсюда желание породить приятной толщины манускрипт, с хрустящими страницами, к шестнадцати годам, всецело завладело мной. Я постоянно видел этот манускрипт во сне; ощущал его тяжесть, перелистывал, пытаясь заучить наизусть наиболее понравившиеся мне отрывки, чтобы по пробуждении обязательно записать их. Но шло время, менялись ботинки на моих ногах, мысли в моей голове и ничего упорно не происходило. Или, еще точнее, я не хотел замечать ничего, из всего того, что происходило вокруг меня. Не хотел, пока не "переобулся"...
А теперь пришло время вернуться к моим ботинкам. Произошло это несколько лет назад; должен признаться, что во всей этой истории немало нелепости и комизма. Мне тогда не исполнилось еще и восемнадцати, я только заканчивал школу, и впереди маячило поступление в вожделенный "Литературный" и карьера писателя, так, во всяком случае, мне казалось... Вокруг все выглядело тогда таким простым и доступным, что я поневоле удивлялся некоторым людям считавшим жизнь штукой тяжелой и обременительной. Но все изменилось, когда я, поддавшись всеобщему буму, купил те ботинки... Нет, пока еще не пластиковые, другие. Чтобы не рекламировать, не буду называть их марку, вы, поди, и так уже догадались, о каких ботиках я говорю. Такие тяжелые-тяжелые, на толстой рифленой подошве и со стальными "стаканами" на мысках. Их еще отличали на редкость "дубовые", безбожно натирающие на пятках, задники. Ну теперь-то вы, наконец, догадались, о чем я толкую? Вот-вот, эти самые и есть...
Купил я их, как уже говорил, поддавшись всеобщему ажиотажу тогда, в конце 90-х. А что поделать, - стык эпох... В то идиотское время, наши юные умы одолевало дикое желание хоть как-нибудь возвыситься над своими сверстниками, ну а поскольку такие понятия как ум, честь и совесть уже вышли из моды, а на смену им не пришло ничего нового, то многие возвышались благодаря толстенной подошве, делающей их выше сантиметров, эдак, на три-четыре сразу...
Как уже упоминалось, разнашивались они трудно и у меня на пятках, в первый день появились кровавые волдыри. Даже не знаю, от чего так случилось... Быть может, дело было в размере, а быть может сам перст судьбы указал мне мое место... Не помогал ни пластырь, ни молоток, которым я пытался искусственно размягчить кожу на задниках, так сказать "обстучав" ее, но, несмотря на все причиняемые неудобства, я продолжал носить их. Наверное потому, что другой обуви у меня все равно не было, а сами ботинки мне очень нравились, я терпел. Ну еще бы, они считались очень модными и крутыми, тогда, в конце 90-х... Мало кто из одноклассников мог позволить себе такое приобретение! И как только мои волдыри чуточку подживали, я снова выходил в них, цинично отшучиваясь при этом, что в таких-то ботинках можно отправляться куда угодно, хоть в ад, - к вечным страданиям...
Ну а кончилось все довольно печально: заражение крови, гангрена и получилось так, что когда я обратился со своей проблемой к врачу, - было уже слишком поздно... Коновалы малость посовещались, в унисон вздохнули и, недолго думая, оттяпали у меня обе ступни. Мне об этом не сообщили, по причине, вероятно, моего тогдашнего несовершеннолетия, и все решили за меня мои предки.
Приближающейся беды я не чувствовал, только, помню, за день перед операцией, ко мне в палату заглянул хмурый бородатый мужчина в халате, представившийся как врач-анестезиолог и долго расспрашивал меня о том, когда и какие лекарства я принимал за свою жизнь и о всякой прочей чепухе. Признаться, я плохо разбирался во всех тонкостях его ремесла (не разбираюсь и поныне), но, несмотря на это, отвечал по возможности правдиво и честно...
Операция прошла удачно, и когда я, уже придя в себя, в палате, попробовал встать и сходить в туалет, то сильно удивился, обнаружив, что опереться более не на что. Ступни почему-то отсутствовали... Еще не вполне отойдя от наркоза, который дал мне тот бородач, я попробовал отыскать их у себя под кроватью, пошарил рукой в тумбочке, заглянул под кровать к соседу но, так ничего и не обнаружив, позвал медсестру и спросил уже у нее о предмете своих поисков. Она-то мне, без обиняков, все и выложила. Добрая душа...
Представляете себе мое тогдашнее состояние? Представляете, насколько тяжело было свыкнуться с мыслью, что частичка тебя самого более не принадлежит тебе и гниет где-то на больничных задворках? Представьте хоть на минуту, разве вам не сделается жутко от одной только мысли, что вот вы, к примеру, просыпаетесь утром, - вроде все в порядке, все как обычно, - и вдруг замечаете, что у вас не хватает какой-нибудь части тела... Помнится я дико закричал и кричал до тех пор, пока не пришли врачи и не вкатили мне какой-то укол, от которого я заснул...
В больнице я пролежал, в общей сложности месяца полтора, а то и больше, - врачи, вероятно, опасались, что гангрена не остановится и пойдет дальше. Меня, натурально, навещали сочувствующие мне родители, друзья из школы, еще какие-то люди, но только я почему-то никого не хотел видеть и всегда выгонял своих посетителей, после чего зарывался лицом в подушку и тихо-тихо скулил, пока соседи по палате вежливо не советовали мне заткнуться. И знаете что, друзья, - не было случая, чтобы я не внял их советам...
Помню, при выходе из больницы, первое, что меня ожидало, - это встревоженное моей успеваемостью лицо классной руководительницы, новые ботинки, трость, инвалидность ну и, конечно, депрессия. Я тогда несколько недель кряду пролежал на диване, уставившись в потолок, и созерцал, созерцал... Чем только не представлялся мне этот потолок! То планом какой-то местности, - куда мне никогда не попасть, то запорошенной снегом равниной, то гигантским, подплывающим к какому-нибудь очередному "Титанику", айсбергом. А по вечерам, на него ложились тени от лампы, и я засыпал, глядя на эти тени...
Безумие настигало меня... Оно день за днем подкрадывалось все ближе, так что я уже чувствовал его кислое дыхание в спину. К своему стыду, должен признаться, что единственные кому я был обязан тогда своим спасением, были мои родители. Если бы не они, - то, наверное, не сидел бы я сейчас за этими строками, милые мои друзья... Да, именно они, мои уважаемые предки, мои покровители, заставили меня подняться с дивана и закончить, наконец, школу. Удалось им это, правда, способом довольно простым, я бы даже сказал близким по своей простоте к гениальности, - то бишь, беспрерывным "капаньем" на мозги и нескончаемыми попреками в бездельи, но, несмотря на это, заслуга их нисколько не умаляется.
Помню, я получил аттестат зрелости, пожал потную ладошку директора школы и удалился из зала под шушуканье соучеников... Я знал, что больше никогда не увижу их, но испытывал от этого факта только облегчение. Признаться, за десять лет совместного школьничества, мне порядком поднадоели их вечно прыщавые физиономии! Эта неуемная сексуальная озабоченность парней, их вымышленные от начала и до конца любовные похождения, это противное сюсюканье девчонок, несвоевременное и вульгарное кокетство, альковные разговоры, а также их тупость, завышенная самооценка, хамство и нещадные остроты в мой адрес...
Кстати сказать, по моему возвращению в школу, у многих наших остряков, появился новый материал для своих острот. Теперь каждый считал своим долгом что-нибудь сказать насчет моих новых ботинок из пластика... Вообще-то, ботинки эти были не совсем из пластика, или даже совсем НЕ из пластика, - на самом деле они были изготовлены из какой-то труднопроизносимой пластмассы, - мои протезы... До сих пор не знаю почему я окрестил их "ботинками". Вероятно, виной тому послужил один фильм, который я смотрел когда-то; в нем тоже было что-то похожее. "Волшебные ботинки" - так, кажется... Там один парень именовал так свои протезы на ногах. Не помню, как назывался фильм...
Что же, мои новые ботинки тоже оказались волшебными! Во всяком случае, благодаря им, я забыл, как пахнут мои ноги, да и носки мне приходилось теперь менять не чаще одного раза в неделю... Не то чтобы я перестал отличаться чистоплотностью, - просто отпала в этом необходимость, я имею ввиду и само мытье ног.
Кстати, о моих прежних ботинках... Тех, что послужили поводом для несчастья. Если вы думаете, что я перестал ходить в них, то вы глубоко заблуждаетесь. Теперь я ходил в них еще больше чем прежде, - благо они больше не натирали. Натягивал я их прямо на свои "пластиковые" и, опираясь на трость, ковылял куда-либо... Правда мест, куда пойти, кроме школы и военкомата было немного. Вернее, их совсем не было...
Да, пару слов о военкомате. Кто-то говорил мне, что во всем плохом, можно отыскать что-то хорошее, - можете не сомневаться, это так... Во всяком случае, перспектива загреметь с осенним призывом в солдаты, поджидавшая многих моих одноклассников - отпала для меня полностью. Помнится, когда я заявился в свой районный военкомат и разнагишался в кабинете хирурга, тот проявил нескрываемый интерес к тому, "как это меня так угораздило, блин". Мой ответ, натурально, совсем выбил его из колеи и хирург, что-то быстро начеркав у меня в личном деле, отправил вашего покорного слугу восвояси, обязав, правда, каждые три года являться к нему и доказывать, что утраченные ступни не выросли вновь...
Я только едко усмехнулся тогда и поспешил домой, к тарелке с остывающими, кислыми щами, до смерти надоевшим предкам, любимому дивану, - на который, как вы понимаете, сразу же улегся, - и к депрессии, депрессии, депрессии.
2
Не помню, сколько времени я уподоблялся Обломову, может месяц, а может и два. Пустая трата дней, - нисколько не тяготила меня и не оставила ничего в моей памяти... Помню лишь, когда сделал первую попытку подняться, - на дворе была осень. ОСЕНЬ. Выключил бы ее кто-нибудь или сделал потише! Однако осень не умолкала. О ее неумолимом приближении, мне уже сообщали изредка залетающие в окно листья, но они, большей частью оставались незамеченными на том красно-желтом ковре, что устилал пол моей комнаты. Тогда, право, мне было не до них и должно быть именно тогда я впервые осознал свое одиночество... Но не то чтобы я стал нуждаться в самих людях, просто мне нужно было к кому-нибудь приглядеться, не более. Может быть даже пообщатся, поговорить. Посозерцать... А где это было лучше всего сделать, как по-вашему?..
Правильно, как вы догадливы, друзья мои! Итак, одним ранним осенним утром, я приладил к ногам свои пластиковые ботинки-протезы и, опираясь на трость, заковылял к ближайшей станции метро, кажется к "Тимирязевской"... В это невозможно поверить, но наружу я выбрался только спустя два года...
До сих пор не знаю, почему я так полюбил метро! За что полюбил? Может, конечно, во мне проснулась некоторая ностальгия "по норе", теперь уж трудно сказать... Но, как бы там ни было, городская подземка стала моим вторым домом. Впрочем, нет, не вторым, - первым, потому как в той квартире где я до сих пор проживал со своими предками, находиться было более чем невозможно. Даже невыносимо... Стены все время выдавливали меня (оттого, вероятно, что спал я ногами к двери), как желтые от никотина пальцы моих сверстников пытаются выдавить прыщ у себя на роже... Обстановка вокруг меня, с каждым днем, накалялась - не проходило ни дня без ссоры. Нескончаемые попреки в бездельи, нежелании искать работу, иждивении (кстати, а вы не знаете, кто такой иждивенец?), навевали какую-то усталость и, - что мне особенно не понравилось - злобу, потому я и сбежал в метро от всего этого...
Натурально, родители не испытывали ко мне никакого уважения, - я со своей стороны, тоже не давал им повода уважать себя. Высшего образования я более не желал, в работе особой нужды не испытывал (родители кормят, ну и ладно!), а людей просто чурался. Однако понаблюдать за ними мне всегда было очень любопытно, во всяком случае, это было не скучнее чем видеть их по телевизору, где, уверен, идет жизнь совсем другая, отличная от той, что медленно проползает по нашу сторону телеэкрана. Теперь-то вы понимаете, почему под землею я чувствовал себя как рыба в воде или, извиняюсь, как крот или крыса, в своих норах-тоннелях... Такого созерцания не встретишь нигде, - поверьте на слово, - и открылось мне многое...
Первое открытие, которое я сделал, спустившись, одним ранним осенним утром, под землю, на станции метро "Тимирязевская", и методично объездив, все 11 линий, - что-то около 260 км. пути и 20-ти часов, - привело меня в сильное замешательство. Мне даже стало немного обидно за самого себя, как это я, в своей слепоте, дошел до того, что не замечал этого ранее. Это мое первое открытие, заключалось в том, что я вдруг обнаружил, что каждая линия нашего Московского Метрополитена, имеет свой запах... Индивидуальный, неповторимый, особый, свойственный только какой-то одной конкретной линии аромат. Или зловоние...
Вот, к примеру, взять хотя бы мою "Серпуховско-Тимирязевскую"; знаете как она пахнет? По утрам она источает слабый аромат не шибко дорогого парфюма (в основном, - это "Nivea"), джина с тоником (конечно, "Очаковского"), растворимого кофе "Nescafe", а по вечерам накапливает в атмосфере неприятный пивной душок "Старого Мельника", запах сигарет "Pall-Mall", а также раздражение, усталость, разочарование в прожитом дне, ну и, конечно, отрыжку... И все это, изо дня в день, под тихое перелистывание страниц очередного бестселлера от Александры Марининой или, там, Пелевина... Ну чем не метафизика, в самом деле?
А если сойти на "Чеховской" и, внедрившись в густую, пахучую толпу, перейти на "Пушкинскую" и прокатиться, скажем, до "Выхино", по "Таганско-Краснопресненской"? Особо приятных ощущений я вам не обещаю, зато шансов испортить себе настроение на весь оставшийся день, у вас точно прибавится... Начнем с того, что от "Пушкинской" до "Выхино", вся "Таганско-Краснопресненская", как я успел заметить, буквально провоняла потом, водочным перегаром и папиросами "Беломорканал". А также машинным маслом, бензином и еще чем-то промышленным и до крайности неприятным. В любое время суток, заметьте, друзья... Там, к слову, не редкость грубая, нецензурная брань, а уж ноги-то вам точно отдавят. Наступят грязным, нечищенным башмаком и будут молчать, отвернувшись, как будто ничего не случилось... И все это, опять-же, изо дня в день, под новые приключения "Бешеного", "Слепого" или какие-то ну очень замороченные учебники и конспекты, также с налетом чего-то индустриального...
А когда я оказался на "Филевской"? Помнится, я долго и старательно водил тогда из стороны в сторону своим носом, но, - что странно, - не чувствовал никакого запаха, что несколько поразило меня тогда... Не знаю, конечно, но дело, наверное, в том, что из-за своей, так сказать, "оголенности", - голубой линии не удавалось, по примеру всех остальных линий, накопить в атмосфере никаких обонятельных особенностей, достаточного количества запахов, чтобы их можно было вот так запросто уловить носом. Какой-то нехитрый набор их, даже если и присутствовал, - фактически неуловим и быстро выветривался через открытые перегоны между станциями, отличающие "Филевскую". Выветривается как через форточку... Я склонен думать, что голубой цвет, которым она окрашена, символизирует небо, его голубую гладь, как бы напоминая этим об "эксбиционистских" наклонностях линии...
Быть может, я мыслю несколько ассоциативно, и любой работник Метрополитена может запросто упрекнуть вашего покорного слугу в том, что он где-то преувеличивает или, напротив, преуменьшает то единственное, что творится на всех этих линиях, но картина моя, в целом, объективна и он не сможет с этим не согласиться...
Зато знает ли этот работник как, например, по утрам пахнет "Сокольническая"? Признаться, я сильно удивился бы, если, в один прекрасный день, она вдруг перестала источать "Клинское пиво", дорогие духи, не менее дорогой лосьон после бритья, под мерное гудение зубрежки и перелистывание страниц учебников. Под вечер, правда, содержание духов и лосьона, в атмосфере этой линии, постепенно уменьшаются, а после чего и вовсе сходит на нет, содержание "Клинского", напротив, существенно возрастает, зато зубрежка и перелистывание страниц стихают полностью уже где-то к часам пяти вечера, заменяясь на хриплый и веселый гомон, добирающихся домой, студентов...
А "Замоскворецкая"? А "Калужско-Рижская"? А "Арбатско-Покровская?" Или, наконец, эта феерическая "Кольцевая"?
Поверьте, я мог бы часами говорить про линии Метрополитена и про то, какой аромат они источают в определенное время суток! Я даже начал писать эссе на эту тему, которое, правда, вскоре забросил... Я был не в состоянии отразить на листе обыкновенной писчей бумаги, всю ту разнообразную "обонятельную" гамму, с которой я поневоле сталкивался тогда, изо дня в день, из недели в неделю, из года в год, сначала на эскалаторах, потом в голубых экспрессах, далее на станциях-пересадках, и, наконец, в переходах, при выходе на поверхность! Там, в метро, она была естественна и неопровержима, а на бумаге выглядела сущей нелепицей. Чушью...
Но вот "Кольцевая"! Как и свои глаза, я не могу обойти ее стороной, так и ничего не сказав... И чем только не несет - вот именно, не "несет", - от этой поистинне невероятной линии! Наверное, неспроста у нее такой характерный цвет... Эта линия мне почему-то представляется своеобразным фильтром, где оседают некоторые, так сказать, неперспективные элементы, исходящие ото всех остальных линий. Основной контингент ездящих по ней людей, - это, конечно, люмпены и созерцатели, являющие собой, между тем, удивительно сходный продукт, хотя бы в том, что и у тех и у других отсутствует конечный пункт их поездки. Так сказать, - цель...
Я часами разъезжал по этой линии и всегда находил, что основной костяк едущих вместе со мной в вагоне, круг от круга, остается неизменным. Довольно редко, когда в нем появлялись новенькие, которые, проезжая вместе с нами несколько станций, исчезали бесследно, - не оставляя после себя ни пустых бутылок, мигрирующих по всему вагону, ни обертки от гамбургеров на сиденьях, ни тяжелого запаха мочи в воздухе... Как я уже говорил, люди, составляющие постоянную величину на "Кольцевой", - делились на две категории; если первые, завсегда пребывающие в объятьях Морфея и безжалостно изгоняемые из вагонов ментовскими дубинками, только и занимались тем, что портили, своим присутствием воздух а, заодно, и настроение окружающим, то вторые, - прямая противоположенность первым, - пребывали скорее в плену собственных мыслей и никого не стесняли, даже если вы их об этом попросили бы... Я, натурально, относился к разряду вторых, зато всякий раз, совершая очередной круг, внутренне поражался тому единству духа и понятиях о бесконечности, кои, без сомнения, сплачивали нас, созерцателей и люмпенов. Люмпенов и созерцателей...
Именно там, на "Кольцевой", меня и поджидало второе открытие. С ним, кстати, у меня связан один забавный эпизод из жизни, но об этом позднее. Итак, как всегда я убивал свой досуг, мчась по кругу, под несмолкающий стук колес и вялое перешептывание пассажиров... Люди в вагоне были довольно скучны и не заслуживали моего внимания; я полуприкрыл глаза и, завершая уже восьмой круг, поглядел на схему, расположенную на стене вагона, напротив меня... Не то чтобы я обладаю особо пылким воображением, но, скажите, вам она случайно никогда не напоминала стилизованного осьминога, с коричневым туловищем-кольцом и разноцветными лапками-линиями?
Помню образ гигантского, расположившегося под городом, осьминога, настолько поразил мое воображение, что я в ужасе выскочил на "Белорусской" и, поднявшись по эскалатору на поверхность, бешено заходил по вокзалу, поминутно останавливаемый местной милицией, для проверки документов. Ей Богу, туда-сюда, туда-сюда, как заведенный...
Осьминог никак не хотел выходить у меня из головы, тревожил душу, и тогда я впервые усомнился в своей нормальности... Наверное, в тот момент, у меня была такая перекошенная физиономия, что прохожие как-то странно поглядывали на меня, а поглядывая, - обходили стороной... Не знаю, сколько времени я ходил так, из конца в конец по вокзальной площади, прежде чем привлек к себе внимание одного паренька, вероятно также бесцельно слонявшегося по округе, примериваясь к таким мрачноватым типам вроде меня. Как только я заметил этот пристальный интерес, к своей скромной персоне, поймал его взгляд, то покрепче сжал трость и приготовился к неприятностям. Он, как видно, ожидал этого и, поэтому, подошел, подчеркнуто ненавязчиво и осторожно, улыбаясь как старому другу...
"Извините, можно задать вам один вопрос?" - обратился ко мне молодой человек.
"Извольте..." - пробурчал в ответ я, не сбавляя шага.
"Верите ли вы в Бога?.."
Последовавшая засим пауза, дала мне возможность сориентироваться в сложившейся ситуации... На голубого парень явно не походил, на "asker'а" - наркомана которому не хватало денег на очередной дозняк, тем паче, - один значок, с надписью "Хочешь ли ты в Ад? Нет!!!", стоил немалого - скорее всего, это был очередной сектант, намеривающийся захватить вашего покорного слугу в свои сети. Должен сказать, что у меня всегда было однозначное отношение к любого рода сообществам, где подавляется индивидуализм, возможность самому принимать решения и навязывается чья-то чужая воля, но, поскольку молодой человек разговаривал со мной до омерзения вежливо - бывает такая вежливость, знаете - то зачатки воспитания не позволили мне отправить его по известному адресу, а оставить без ответа я уже не мог, раз согласился на разговор и не прошел мимо. Но, тем не менее, ответить ему положительно или отрицательно, предполагало навлечь на свои уши долгую религиозную мутотень, в которой я, признаться, разбираюсь довольно слабо. Единственное что мне оставалось, - это перехватить инициативу и позабавиться самому. Удалось это следующим контр вопросом:
"А верите ли вы сами?" - спросил тогда я, уже заранее зная какого ответа мне ожидать.
Помнится, я с пониманием выслушал всю ту несусветную чушь, которую порол молодой человек, клятвенно уверяя меня в своей любви к Богу и, задал очередной вопрос:
"А верите ли вы, в то что я и есть Бог?"
Вы бы видели тогда лицо этого бедного паренька... Описать появившееся на его лице выражение я не в силах, - это надо было видеть - и мне искренне жаль, дорогие мои друзья, что вас не было тогда со мной на "Белорусском". Густое, протяжное, утробное "Н-Е-Е-Е-Т!!!" - было мне ответом, и я чуть не рассмеялся.
"А почему?" - невинным голосом спросил я, едва сдерживаясь от смеха, а молодой человек, тем временем, растерялся уже окончательно. Уверен, он успел пожалеть, что заговорил со мной...
"Ну, тогда если вы Бог, -- выдавил, наконец, он - я хочу, что бы это дерево, впереди нас, засохло..."
"Гм... А разве Бог когда-нибудь творил перед вами чудеса чтобы вы в него поверили но, тем не менее, вы верите. А когда встречаете на улице человека, который напрямую вам заявляет что он и есть Бог, вы почему-то начинаете сомневаться в его словах. Где же логика? - вполне резонно спросил тогда я.
Паренек поскреб в затылке и понес уже такую чушь, что та, прежняя, и в подметки не годилась той ахинее, которую он понес сейчас. Нигде, говорит, ни в каком писании, не сказано, что Господь Бог вот так ходит по улицам и делает такие смелые заявления, - я точно не помню, что он там говорил... Однако, одно могу сказать с совершенной уверенностью, - в вопросах религии, молодой человек разбирался еще слабее меня, ну а мне, признаться, уже прискучила эта комедия...
"Так вы не будете посещать наши собрания?" - спросил молодой человек, стараясь расставить все точки над "i", в нашей сумасшедшей беседе.
Помнится, я сослался на дела, и он ушел, посрамленный...
Но, как бы там ни было, настроения у меня существенно прибавилось, так что если вам, дорогие мои друзья, доведется встретить где-нибудь того молодого человека, передавайте ему от меня привет, ладно?
Довольный собой, я тогда вновь спустился под землю и ездил по "Кольцевой" еще никак не менее часа, прокручивая про себя состоявшийся диалог, до того я себе в нем понравился...
Третье же открытие, которое ожидало вашего покорного слугу в недрах Московской подземки, погрузило меня в состояние глубокой депрессии - еще более глубокой, чем тогда, когда я потерял ступни, - и способствовало тому, чтобы я, наконец, начал искать работу...
Это произошло годом позже, когда я, уже не знаю в который раз, спустился по эскалатору под землю и, проехав несколько перегонов, сделал, уже не знаю какую по счету, пересадку. Помню, в то злополучное утро я, как птица, порхал с ветки на ветку, ни о чем не думая и никого не замечая. Как всегда я не задавался конкретной задачей куда-то добраться... Люди толкали, пихали меня, вслед, по моему адресу, неслись какие-то нелестные слова, а я смотрел себе под ноги и все куда-то ехал, ехал...
Поменялось немало поездов, людей, станций, пересадок, немало стоячих мест заменилось на сидячие, а сидячих, в свою очередь, на стоячие, прежде чем я, наконец, оторвал взгляд от своих ботинок и, подняв голову, огляделся вокруг. И то, что я увидел, привело меня в ужас, друзья мои... Впрочем, нет конечно, - ничего особенного я не увидел, но одна мысль, одна страшная догадка, появилась у меня в мозгу, приводя, этим своим появлением, в ужас и содрогание...
Неожиданно для себя, я вдруг обнаружил, что Московский Метрополитен, - с самого первого дня моего появления в нем, - никогда не стоял на месте и постоянно двигался и обновлялся, будто река, в которую нельзя войти дважды. Менялись и поезда, и вагоны и люди в них, и контролеры пропускных пунктов, и менты, и уборщицы и даже ступени эскалатора у меня под ногами тоже всякий раз были разные... И даже попив кофе в подземном бистро на "Третьяковской" и оставив на полу стаканчик или покурив на открытой станции и бросив окурок под лавку, - я уже никогда не находил всего этого на прежних местах, если возвращался туда еще раз. Похоже, что постоянной величиной оставался один только я, словно, выброшенная на берег реки, рыбешка. Это-то и пугало!.. Будто бы я никуда и не ехал весь этот год, а стоял все время на месте, глядя на отходящие поезда, в ожидании кого-то или чего-то! Без сомнения, жизнь протекала мимо меня, как вода в реке по отношению к той рыбешке, а я как памятник между станциями "Тверская" и "Чеховская" или где-нибудь еще, что, впрочем, не важно - замер на одном месте и глядел на все это...
Помнится, с последним поездом я вернулся домой и, увидев оставленные на плите котлеты, впервые после долгого перерыва заплакал. Да, друзья мои, заплакал. Заплакал как малое дитя... Слезы скатывались у меня по лицу, но я даже не пытался сдерживать их. Мне вдруг захотелось прижаться к кому-нибудь, излить все, что накопилось у меня на душе, поделиться своей страшной догадкой, но никого рядом не было, и я уснул, зарывшись заплаканным лицом в подушку...
На следующее утро я устроился на работу. И знаете кем? О, ни за что не догадаетесь! Дежурным у эскалатора.
3
Трудно сказать, почему так вышло... Наверное, на поверхности для меня просто не нашлось места, которое я, согласно своему статусу, сумел бы занять. Но, тем не менее, я находил во всем этом какое-то горькое утешение, мстительное удовольствие, какую-то горькую усладу, и ни за что не променял бы свою нехитрую должность в столичной подземке, на что-нибудь более престижное и привлекательное, там, наверху...
Работа, впрочем, была несложной, тупой и до ужаса однообразной, хотя, чего от нее можно ожидать еще... Я высиживал определенное время, а заодно насиживал геморрой. Подбирал различный мусор внизу, использованные карточки там, монеты, которые бросали некоторые не очень сознательные граждане, зачитывал в микрофон правила поведения на эскалаторе одергивая нарушителей, а рядом со мной, будто река, протекал никогда не останавливающийся бурный людской поток. Люди окружали меня и справа и слева, переодически вторгались в будку и задавали какие-то нелепые вопросы. В основном, это были заезжие провинциалы, спрашивающие дорогу к ГУМу, ЦУМу, к Красной Площади, Мавзолею, Арбату и ко всем прочим достопримечательностям столицы. Ваш покорный слуга, как правило, отмалчивался, небрежно кивая головой в сторону таблички с надписью "Дежурный справок не дает", и они сразу же исчезали...
Мизантропия достигла своего зенита и придавала мне сил жить дальше. Мимо проезжали люди, а я сидел в своей будке и люто ненавидел их! Я ненавидел их отдаляющиеся спины, приближающиеся лица, но за то всякий раз мне хотелось оставить свой пост, покинуть будку и, устремившись за ними - не важно куда, вверх, вниз, - обрести новую жизнь, вместо казалось уже утраченной своей... Причиной тому, вероятно, была банальная зависть; что они, мол, куда-то едут, а значит живут; - занимаются любовью или мастурбируют, делают детей или аборты, читают книги или смотрят телевизор, сидят в интернете или ходят в театр, в кино, в ночные клубы, в бары, на концерты и дискотеки, наконец, работают, учатся, и всегда чего ждут, надеются, верят во что-то, а я сижу под этой дурацкой табличкой и смотрю на них сквозь стекло будки... А что делать, - приходилось смотреть! Отвлекаться от движущейся ленты "лестницы-чудестницы", - я не имел права, было запрещено инструкцией. Инструкцией созерцателя...
Иногда я поневоле встречался с ними глазами, и не помню случая, чтобы кто-нибудь из пассажиров выдерживал мой взгляд более 3-х секунд. Вероятно, они понимали мое состояние, а быть может, в какой-то мере и разделяли его, во всяком случае, мне очень хотелось на это надеяться...
Представляете, каково испытывать одиночество, когда вокруг тебя никогда не смолкают людские голоса; доносятся обрывки каких-то фраз, слышится чья-то перепалка, грубая, нецензурная брань или, напротив, признание в любви на фоне двух слившихся силуэтов - бывало и такое, - и постоянно звучит заливистый детский смех? От этого мое одиночество становилось еще более невыносимым, друзья мои... Помню, временами мне хотелось кричать от дикой, всепоглощающей тоски и, чтобы как-нибудь удержаться, я снова и снова зачитывал эти навязшие в зубах, правила. Правила поведения на эскалаторе...
У всех на глазах я превращался в чудовище, в злобного, завистливого монстра, но никому не было до этого дела, - порой люди даже не смотрели на меня, скользя взглядом по будке и не замечая находившегося внутри нее существа. Временами у меня создавалось впечатление, будто я и не живу вовсе, а все топчусь на пороге какого-то нового мира, но боюсь открыть дверь и принять на себя ответственность стать частицей его и мне приходилось, - вот именно, приходилось, - смотреть на него со стороны, любоваться им и ненавидеть одновременно. Не знаю, можно ли это назвать трусостью или просто каким-то непротивлением, но, как бы там ни было, после десяти месяцев работы у эскалатора, я начал всерьез подумывать о самоубийстве...
Конечно, друзья мои, конечно, все эти мысли были ничем иным, как дешевым фарсом перед собой, и говорить не о чем, - на самом деле я такой трус, что просто не отважился бы на такой шаг, - однако, сам факт появления их у меня в голове, согласитесь, тоже кое-что значил...
Наиболее подходящей казалась гибель на рельсах, она импонировала мне более всего. А что? Взглянуть на прощание на все эти рожи и рухнуть ничком, прямо под колеса приближающегося поезда! Такое положение дел меня вполне устраивало...
Пока не угасал этот порыв, мне хотелось немедленно выскочить на платформу и, прямо на глазах у сотен пассажиров, осуществить задуманное, но мысль о том, что они станут свидетелями того, как меня разрежет и разметает по полотну, - была неприятна... Потом еще детям, внукам будут рассказывать... И тогда, подумав еще немного, я решался немного повременить со своим уходом из жизни, хотя бы до ночи, когда все утихнет, и чтобы уж с самым последним поездом отправиться до "Конечной", прямо в объятья Смерти. В вечность... В небытие... Но, тем не менее, проходило дежурство за дежурством, проходил поезд за поездом, а я все оттягивал... Трусость или банальная лень были тому причиной? Лень или трусость?
"Сколько же мы потеряли," - невольно думал тогда я, - "что не практикуем более дуэлей; не стреляемся из пистолетов, не деремся на шпагах или на чем еще они там дрались, эти наши достопочтимые предки... Какое упущение, какая потеря для общества! Практикуй мы дуэли, - глядишь и люди бы были много мягче, достойнее, вежливее, спокойней. Присутствовала бы какая-нибудь ну хоть самая завалящаяся мораль, и все эти понятия о чести и взаимоуважении не являлись для нас пустыми, ничего не значащими словами. Потому как одно неловкое слово, косой взгляд, небольшой прецедент, или еще что-нибудь в этом духе и все! Оскорбление! Дуэль!" - как это звучит! Право, благородно звучит! Еще точнее, - звучало когда-то давно, когда люди были именно теми, кем, собственно, им и полагалось быть. Людьми... Тогда бы, к примеру, я мог бы отдавить какому-нибудь типу ногу в общественном транспорте и, не извиниться, да еще и послать вдобавок по известному адресу... Оскорбился бы он, наверное. Вызвал бы на дуэль. А там дело не хитрое: пригласить в качестве секундантов пару бомжей с "Кольцевой", дать им на бутылку, подобрать место по вкусу... Мне кажется, для такого дела идеально подходит станция "Ботанический сад". Интим, полумрак, изыск; что-то от духа ТОГО времени непостижимым образом зародилось в атмосфере этой станции. Что-то Пушкинское... Что-то Лермонтовское... Отличное место для проведения дуэлей, ничего не скажешь. Смерти, как таковой, я не боялся... Ну может быть немножечко боялся той боли, которую мне придется испытать тогда, но и она меркла, казалась незначительной и жалкой, перед другим страхом. Страхом загробной жизни... Именно это и отравляло мой поистине благородный порыв и всегда удерживало меня на месте. Удерживало и отвлекало от дурацких фантазий...
Да, я боялся! Боялся, что ТАМ действительно ч т о - т о есть!!! Ад или Рай, - неважно, потому как цель, которую я преследовал, бросившись под колеса поезда, - вовсе не подразумевала под собой попадания в ту или иную область... Для себя я желал только одного, - покоя, вечного покоя, ради которого можно было вытерпеть эти несколько секунд мучений. Только его я хотел и никакая загробная жизнь, - меня не устраивала. Я могу еще понять грешников, но, отказывая себе во всем, посвящать жизнь служению Богу, только лишь для того, чтобы в конечном итоге оказаться в компании каких-то занудных праведников, да к тому же еще евреев, - было бы для меня несколько странным поступком. Все эти ангелы, архангелы, херувимы, блаженные с праведниками, населяющие Райские Кущи - представлялись мне почему-то парнями настолько скучными и безынтересными, что, за все свои благодеяния, терпеть их общество вечность, - нет уж, увольте... Абсолютно никаких желаний, стремлений, словом всего того, к чему можно пристраститься за земную жизнь, - для них просто не существует, представляете? Никаких там развлечений, чудачеств, и прочего - НИЧЕГО! Пускай телесные радости, из-за отсутствия первопричины, в Раю уже не актуальны, но, положа руку на сердце, там ведь и поговорить толком не с кем! Прошу прощения Бог, но на это я не согласен...
Ад казался мне куда более заманчивым, но и там жизнь не сахар... Конечно, в компаниии таких именитых личностей как, например, Чингисхан, Иван Грозный, Ленин, Гитлер, Сталин или, на худой конец, Чикатило, - можно было не скучно скоротать вечность, но духота, согласитесь, тоже штука малоприятная, ну а тут еще черти со сковородой носятся, - хотят на нее посадить и зажарить... Нет, милые мои, заявляю со всей уверенностью, - это не для меня!
Но с другой стороны если жить не примериваясь ни к Раю, ни к Аду, и не совершать за свою жизнь никаких поступков за которые будешь либо поощрен, либо наказан, то оправдана ли она, такая жизнь?
На мой взгляд, ни тех, ни других слушать не стоит, а жить свою жизнь так, как сам того хочешь, поступая по велению собственного Бога, там, или Дьявола, - в данном случае неважно, - что находится внутри тебя самого. Словом, исходя из собственных Законов, Заповедей, Уставов или блатных понятий...
А посему, оставьте меня все и дайте одного, - покоя! Не хочу я ни Райских Кущ, ни Адских мучений. Ни ладана и ни серы! Реальной погоды я все равно не сделаю, а вам только лишняя головная боль, да морока... На рельсы! На рельсы!!! С закрытием метро...
Конечно, друзья мои, конечно, все это было только минутной слабостью, но неизгладимая тоска, скука, бесперспективность, обессмысленность собственного существования и ненужность, - безусловно, подводили меня к тому. И неизвестно как бы все повернулось, если бы в моей жизни не появилась она. Моя девушка.
4
Произошло это в самом начале осени, в сентябре... Именно тогда я обнаружил, при спуске в метро, фотографический плакат с изображением пожелтевших листьев и дурацкой подписью "Хорошая погода - в любое время года", под всем этим. Должен признаться, что такого рода самореклама всегда действовала мне на нервы или мне просто хотелось, чтоб действовала. Виной всему, конечно же, была меланхолия, всегда актуальная в это дождливое время года, о неумолимом приближении которого, я, на сей раз, узнал по внешнему виду пассажиров, спускавшихся, мне навстречу, по эскалатору. По ним, да разве еще по листьям, приносимых ими в складках одежды; в основном за воротниками плащей, на полях шляп, но, чаще всего, на подошвах ботинок... Кстати, об одежде: она всегда сообщала мне о том времени года, что правит бал сейчас, там, на поверхности, где я так давно не бывал. Иногда мне казалось, что не столько природа, сколько сами люди меняют времена года, по собственному усмотрению, простой сменой одежды, а та только следует очередным их капризам... Дело, впрочем, было не в цене одежды и не в ее качестве, а исключительно в цвете. Цвете и выражении лица того, кто в этой одежде шел...
К примеру, если я замечал, что едущие по эскалатору пассажиры были поголовно одеты во что-то сине-черно-серое и имели красноватое дополнение на лице, впридачу, - понимал что Старушка-Зима серьезно взялась за дело и спуску от нее не жди. Если к этой же цветовой гамме прибавлялись еще цвета, - абсолютно новые, - которые появлялись в прорехах расстегнутых пальто или шуб, - как правило, уже порядком заношенных, - а лица, в свою очередь, приобретали естественность, - то все это означало капель и весну. Минимум одежды и самого разнообразного цвета, на фоне беспечных и идиотически-радостных лиц, - свидетельствовал о наступившем лете, жаре и актуальности пива. Впрочем, тут я ошибаюсь, пиво всегда актуально, не только летом... Ну и, наконец, если преобладал цвет коричневый, со всеми своими оттенками, а одежда была такой длинной что ее полы нередко застревали при сходе с эскалатора, добавляя, в свою очередь, озабоченности на лицах, - то все это говорило о том, что опять подошла осень, и меланхолия полностью завладевала мной...
Тогда тоже была пора этой самой "коричневой" осени, - обилие воды в желобах между рельсами, грязно-желтые листья, мокрые плащи, забрызганные обшлага брюк, зонты и прочие ее атрибуты... В тот вечер, - точнее, в ту ночь, - я как обычно сидел в своей будке и рассеянно созерцал уже ослабевавший людской поток, гонимый туда-сюда, естественными привязанностями: к дому, к жене, к детям, к работе. К ЖИЗНИ... Мерно гудели уборочные машины, увеличивались интервалы между поездами и электронное табло, перед въездом в тоннель, высвечивало начало первого. В такие минуты, вся Московская подземка концентрировалась на одном сплошном ожидании... Ожидании поезда, с которым некоторые припозднившиеся пассажиры смогут разъехаться по домам; к остывающим на плите котлетам, картофельному пюре, стакану холодного чая вприкуску и сонному ворчанию потревоженной жены... Не хочу показаться шовинистом, но, согласно моим наблюдениям, женщины старались не ездить в метро без сопровождения, в темное время суток. А посему, торопившиеся домой мужья были более чем узнаваемы на фоне всей остальной, преимущественно мелко-уголовной массы: бомжей, попрошаек, наркоманов, пьяниц, "asker'ов" и всего прочего сброда. Мужей, в частности, отличали широкие шаги, озабоченное лицо, болтающаяся на одном плече и купленная где-нибудь на развале возле метро, сумка, а также частое, - чересчур частое, - поглядывание на часы. Глядя на эту их показную озабоченность и суетливость, я начинал думать что одиночество не такая плохая штука... Именно это отсутствие кого-нибудь, - с лихвой компенсировалось избытком времени, затраченного исключительно на самого себя и во имя самого себя! Впервые поймавшись на этой мысли, я невольно упрекнул себя в эгоизме, хотя нельзя сказать, что эта мысль не пришлась мне по вкусу... И дело тут было не в самом слове, не носящем, кстати, ни позитивных, ни негативных оттенков, а в том, что впервые в жизни я попробовал упрекнуть себя в чем-то, делая, одновременно, себе же и комплимент. Да, я эгоист, но мне нравилось, - вот именно, нравилось, - быть им, и в открытую заявлять миру об этом факте!..
Но, закончим это лирическое отступление, друзья мои; пока я делился своими наблюдениями относительно припозднившихся мужей, их полусонных половин, размышлял об одиночестве и эгоизме, - столичная подземка начала отходить ко сну. Останавливались эскалаторы, контролеры пропускных пунктов поторапливали малочисленных полуночных граждан, чтобы поскорее закрыть за ними двери, а притомившиеся за смену машинисты, вместе со своими верными экспрессами, отправлялись домой, на отдых, в депо... Метро замирало, в той затопившей его тишине, сквозь толщу которой не смог бы пробиться ни один звук, - до того она была вязкой и загустевшей. Иногда мне даже казалось, что в ней можно запросто захлебнуться, если не успеть выскочить на поверхность, до начала второго ночи!
Помню, отсчитав положенные десять минут с момента ухода последнего поезда, электронное табло, мигнув, погасло и время остановило свой ход... Я еще усмехнулся тогда, поймав себя на мысли, что все это очень напоминает то самое небытие, тот самый покой, - что надеялся обрести бросившись однажды под поезд, к которым все это время стремилась моя душа. Это сильно смахивало на начало (или конец?) времен, когда еще ничего нет, ничего не началось, все только созидается или, наоборот, когда все уже было, все произошло, закончилось и утилизовано, - тут не поймешь... Это показалось мне настолько забавным, что я поневоле представил себе Господа Бога, - не важно до сотворения мира или уже после его краха, - повисшим в дурацкой позе, во Вселенской Пустоте, и радостно потирающего руки. Конечно, ему ничего не стоит насоздавать всего этого наново; заново наводнить моря и океаны, заново наполнив их морскими обитателями, заново напустить в небо птиц, заново насадить леса, заново населив их зверями, и, поставив над всем этим человека, заново запустить ход времени, однако ничего из этого завтра уже не будет тем прежним, что было создано или уничтожено Им вчера! Все много раз изменится... И тот людской поток на эскалаторе, и те грязно-желтые листья на воротниках плащей или шляп, и вагоны с рельсами и шпалами, поездами и машинистами, словом, все-все...
Так, помнится, размышляя над этим, я повернул рычаг эскалатора, остановив его, и уже начал собираться к себе в "дежурку", как тут, в стекло моей будки, тихонько постучался чей-то наманикюренный ноготок. Не берусь в точности воспроизвести этот звук, но выглядело это примерно так: "Дынь-дынь! Дынь-дынь-дынь!" Это, знаете, было слишком... Я повернул голову и уже хотел сказать что-то грубое и не лестное, но не смог. Да, друзья мои, не смог... Казалось, я позабыл не только те слова, коими владел до сих пор, а все, что только существуют на свете, в одно мгновение, утратили для меня всякий смысл и, за этой ненадобностью, заставили позабыть о них. Я буквально онемел тогда... Сердце подскочило к самому горлу и бешено заколотилось там, никак не желая возвращаться на исходную позицию. Судорожно сглотнув, сначала один раз, потом другой, я внезапно почувствовал что краснею... А сквозь стекло будки на меня смотрела она. Моя девушка...
Довольно трудно передать словами, то первое впечатление, что ей удалось произвести на меня. Скорее это был испуг, причем я и сам толком не знаю чего же это я так напугался тогда, но, если бы не моя будка, в которой я сидел словно в яйце, то я наверняка бы шарахнулся в сторону, настолько испуг этот был силен... Такое вторжение в мой мирок к которому я, разумеется, подготовлен не был, - привело меня в ужас. А она (о, безжалостная!) продолжала смотреть на меня сквозь стекло и, как мне казалось, наблюдать за мной и моим поведением. Наши взгляды пересеклись, делая эту минуту еще более невыносимой... Уж не знаю насколько она сумела заметить этот вызванный ее вторжением испуг, - надеюсь, что нисколько не заметила, - ну а мне каким-то образом удалось взять себя в руки. Я отвернулся и, глядя только перед собой, обронил эту глупую фразу:
"Вам чего?..." - нарочито погрубее спросил тогда я.
"Привет," - услышал я смеющийся голос девушки. - "как дела?"
"Простите, ЧТО???"
Не могу сказать, что голос ее хоть как-нибудь изменился после этого моего идиотского и дико вопросительного "ЧТО", - напротив, он был более чем уверенным, даже нагловатым, - однако, боковым зрением, я все же не мог не заметить, как девушка переминается с ноги на ногу, в каком-нибудь полуметре от меня, все еще не решаясь ничего ответить. Ясно, она была удивлена и, наверняка, ожидала любого другого ответа... Ее глаз, в тот момент, я не видел, - если вы помните, я отвернулся, - но готов поклясться, в них было смущение, вызванное, конечно моим "ненатуральным", (с ее точки зрения) поведением по отношению к ней как к девушке. Я, конечно, не мог предположить, что она имела в виду, спросив о моих делах, но чувствовал, каких усилий ей стоило подойти и заговорить. Быть может, - и скорее всего, - никаких особых усилий это ей и не стоило, но я невольно ставил себя на ее место, ибо никогда, за всю свою сознательную жизнь, не мог заговорить с девушкой первым. Мысль-же о том, что девушка обозналась, приняв меня за кого-то другого, почему-то не пришла мне в голову и, помню, изобразив на своем лице смертельную усталость и скуку, я опять повернул голову и посмотрел на нее еще раз... Посмотрел, друзья мои, ПОСМОТРЕЛ...
К своему стыду, должен признаться, что всегда испытывал некоторые затруднения в общении с женским полом. Не знаю даже, чем вызвана такая закомплексованность, такая боязнь его, - противоположенного пола, - неправильным половым воспитанием или чем-то еще. Но, сколько себя помню, я всегда избегал девушек, и когда все мои одноклассники завели себе подружек, я по-прежнему предпочитал одиночество, и меня это, ни в коем разе, не тяготило и не смущало, милые мои друзья. Девушки не апельсины чтобы их заводить... Не знаю, нужно ли вам говорить, но о том, что я еще девственник, - думаю, вы и так уже, поди, догадались... Хорошо это или плохо, - вопрос риторический. Я полагаю, что скорее хорошо, чем плохо, но многие мои сверстники, - по своему врожденному скудоумию, не иначе, - утверждают обратное. И словом и делом, кстати... Помню, еще в школе, когда мне и моим одноклассниками было лет эдак по 13-14, то в мужских туалетах, где мы курили на переменках, только и разговаривали что о девушках. Обсуждения той или иной нашей одноклассницы, чье поведение нам казалось череcчур вызывающим, что ли, - считалось в порядке вещей. Мнимые альковные похождения, о коих я уже упоминал в начале, - рассказывающий, как правило, либо скрывал имя своей партнерши, что, бесспорно, делало ему честь как мужчине, либо представлял ее в таких туманных выражениях, что поневоле усомнишься в фактическом ее существовании, - а потом юмор "ниже пояса", - кстати, когда кто-то из моих одноклассников острил, то до меня позднее всех доходила острота, а потому я и смеяться начинал позже всех, однако, прекращал раньше, первым понимая насколько она тупа, - и, наконец, прыщи, делали нас чуть ли не героями-любовниками, в масштабах школьного туалета, конечно... Должен признаться, - опять же к своему стыду, - что и ваш покорный слуга, в то время, мало чем отличался от своих сверстников, разве что количеством тех же самых прыщей, обилием которых я, порою, шокировал, мам своих одноклассников и учителей, да разве еще стеснительностью превосходящей все разумные границы. И когда другие, брызгая слюной и пуская сигаретный дым из всех возможных отверстий, щеголяли фразами типа - "...ка-а-к я засадил ей тогда" или "...ка-а-к она охнула", и все такое, - я предпочитал оставаться в тени но, тем не менее, слушал, слушал... Скорее механически, чем мне действительно было интересно. Наверное, в то идиотское время нам было свойственно прилюдно опошлять себя через эдакое ухарство... Разумеется, я никогда не воспринимал всерьез всю ту околесицу, что несли порой мои одноклассники, но наврать с три короба самому, не то чтобы не хватало фантазии, просто я опасался того, что усомнятся и не поверят. Не поверят и опустят еще на одну классовую категорию, как это обычно бывает... Знаете, в каждом школьном классе есть такие категории-касты, как например, своя Признанная Красавица и ее "свита", свой Лидер и его "команда" (о Лидере и Красавице, порой ходят всякие сплетни), далее идет свой Аутсайдер, - как правило, это глупый, затюканный человек, вроде меня, - подходящая ему пара из девушек-дурнушек, а также свой зануда-отличник, - он же стукач-подхалим, - и незначительное число его друзей - "четверочников-посередочников", из тех, кто остался. Материал вообще не котирующийся ...
В свое время я значился среди приближенных классного Лидера, - о коем все говорили чуть ли не с придыханием, - но занимал там, однако, самую низшую подкатегорию. Такого, знаете, парня, над которым все обычно подшучивают и подшучивают весьма жестоко. Как говорится, "Без лоха, - и жизнь плоха"... Вообще быть вторым или третьим, - унизительно, в том случае, если не можешь быть первым, но тогда я не понимал этого. Равно как не понимал и много другого... Я не умел быть первым, но открыто встать в противовес Лидеру, - у меня просто не хватало духу. Впрочем, место Аутсайдера уже и так было давно занято. Попробуйте угадать кем? Мною, конечно! Тогда я не понимал этого, - но зато понимали все, кроме меня... Вероятно, из-за того отношения, что мне приходилось терпеть ото всех этих ублюдков, коих я считал своими друзьями, у меня и сложился тот самый мешающий нормально общаться с девушками, комплекс неполноценности. Ну а тут еще эти мои ботинки надежно закрепили за мною статус полного неудачника. Словом... Словом, все что касалось женского пола, - я всегда страшно стеснялся и комплексовал. Молчал, насупившись, и покраснев до корней волос, даже когда речь шла о том, чтобы перекинуться с малознакомой девушкой, - скажем, из другого класса, - парой ни к чему не обязывающих фраз... С этим комплексом я и пришел к своему двадцатилетию, и ситуация, как вы сами понимаете, ни на йоту не изменилась и более того, у меня уже не осталось надежды на то, что она вообще когда-либо изменится. От любого косого взгляда или случайного прикосновения, я по-прежнему заливаюсь краской, стараюсь поскорее отвернуться и смотреть куда-нибудь в угол, мечтая спрятаться туда, затихнуть и не вылезать никогда...
Уже знаю, о чем вы хотите спросить меня... Натурально, вопрос о том, как я решаю свои сексуальные проблемы, заботит вас больше всего на свете. Что ж, попробую удовлетворить ваше нездоровое любопытство, и поведаю обо всем без тени смущения, - заметьте, ведь я не вижу ни ваших масляных глаз, ни снисходительных улыбок завзятых ловеласов, а потому могу быть с вами абсолютно честным. Но, должен, однако, заметить, что раз уж вы задаетесь таким вопросом, уверен, вы такие же неудачники как и я, и свои проблемы привыкли решать все тем же известным способом, благо МастерТурбации Онан, готов протянуть руку помощи абсолютно каждому...
Теперь, друзья мои, смотрю, настал ваш черед смущаться, прятать глаза и заливаться пурпуром. О, не стоит, милые мои... Между прочим, это совершенно естественно и пусть тот, кто без греха первым бросит в меня камень. Повторяю: это также естественно как, например, отправления потребностей организма, процессу тоже считающегося неприличным но, тем не менее, присущего абсолютно всем, хотя и не афишируемого... Так что не стоит, друзья мои, не стоит... И как профилактика венерических заболеваний, лучше не придумаешь, и полная невозможность приревновать не только себя к себе, но даже и одну руку к другой и потом универсальность этого метода, поистине поражает! Никогда не перестану говорить об исключительной его пользе!!! Когда угодно, где угодно, с кем угодно, - то есть, я хочу сказать, кого вы себе представляете в процессе такого "автономного акта", - все зависит только от вас, вашей фантазии и самому отношению к предмету. Как ни крути, но это во сто крат лучше чем "подключаться" к розетке какой-нибудь потаскухи и, после пары интенсивных толчков бедрами, закатывания глаз и долгого, протяжного вздоха, лечить сифилис или гонорею, - право, не стоит. Я уже не говорю об угрозе СПИДа... Здесь, правда, оговорка, - мы говорим только о возможных вариантах снятия сексуального напряжения, а не о "большой и чистой", которая, как известно, бывает только на сеновалах... Увы, друзья мои, - действительно, увы, - таковой я еще не познал, но раз уж речь зашла о потери невинности, то, на мой взгляд, следует отложить расставание с ней до лучших времен. Хотя бы для того, чтобы не разочароваться в сексуальных взаимоотношениях в целом, потому как любовь и секс, - вещи хоть и совместимые, но абсолютно разные. Словно два полюса на одном магните... Две радиально противоположные крайности... Необходимо испытывать хоть какие-нибудь нежные чувства к своему партнеру, а не относится к нему как к бездушному куску мяса, годному исключительно для плотских утех. С другой стороны, если кто-то испытывает пусть даже сиюминутные чувства к той косеющей твари, той потаскушке, которую он сейчас имеет в каком-нибудь грязном подъезде, избавляясь от сексуального напряжения и прыщей, получая взамен дурные болезни - то, не знаю как вам, а мне его жаль... На мой взгляд, он даже не заслуживает упоминания в беседе таких высококультурных и в высшей степени нравственных личностей, коими, несомненно, являемся мы с вами, милые мои друзья. "Облико морали", если хотите. Да и вообще; Любовная инфляция, - свойственная всем Дон Жуанам и всем прочим лицам ведущим беспорядочную половую жизнь, - представляет на мой взгляд конечный результат "сексуальной революции" в у нас, в России... Не понимаю я всех этих "Дон Жуанов" и продолжаю радоваться что Любовь не потеряла для меня свою ценность и всего того, чего жду от нее и по настоящему счастлив что сумею сохранить себя для одной, сверх ценной Любви когда-нибудь в будущем, благодаря могучему Любовному потенциалу не растраченных вхолостую чувств к Женщинам, сберегая себя для одной единственной Женщины, с которой cмог бы не только засыпать, но и просыпаться, и которую не променял бы даже на Мону Лизу.... Быть может, кто-нибудь из вас и упрекнет меня в несовременности и в том, что сейчас, мол, все по другому, но я рад, искренне рад, что хоть где-то отстал от времени и не попаду в какое-нибудь очередное болото, следуя этим вашим, так называемым, "продвинутым" взглядам...
Взглядам, коим, бесспорно, следовала та девушка, что поставила меня в тупик одним, казалось бы, простым вопросом. Вопросом о моих делах... Особенно это стало заметно, когда я повернул голову и посмотрел на нее еще раз, фокусируясь уже на самом ее внешнем виде в целом и, одновременно пытаясь не пересечься с ней взглядом, но мне это не удалось...
Что же, бесспорно, она была симпатичной или, даже, красивой, - с этим никак нельзя было поспорить, но вот лицо ее было тщательно запомаженно и заштукатурено, и единственное что мне запомнилось, - ее глаза. Запомнились потому лишь, что когда девушка впервые посмотрела на меня, мне показалось будто девушка уже была виновата передо мной в чем-то, быть может думала что отвлекает меня от работы, пытаясь завязать разговор...
Ну а в остальном, - по шаблону... Черная сумка из кожзаменителя через плечо, зеленое драповое пальто в клетку, туго обтягивающий бедра "клеш" и тяжелые "ортопеды" на ногах, - довершали картину. Росту девушка была не высокого. Лет приблизительно двадцати. В руках у нее был зонт...
Как я уже говорил, ничего особенного или необычного во внешнем облике девушки, не было, однако само ее появление в ту ночь, на опустевшей станции метро, у поста дежурного по эскалатору, - не казалось случайностью. Или мне просто очень хотелось чтоб не казалось... Вот так, просто, за глаза (!), я уже тогда был готов на самый громкий эпитет по отношению к ней, - потому как она была первая из числа всех остальных девушек, проявившая толику интереса к моей скромной персоне и только за это ей можно было простить абсолютно все!.. Словно сама судьба заметила, наконец, меня и подошла в образе этой девушки, с "виноватыми" глазами... И я знал это, и она это тоже знала... Помнится, я повернул голову и снова встретился с нею взглядом. И тогда, милые мои, я уже со всей уверенностью мог признаться себе, что влюблен...
"Что вы хотите?" - нерешительно спросил я, глядя на девушку.
"Да так.... Увидела тебя, решила подойти. - просто, без обиняков, ответила та.
"Понятно..."
На самом деле, конечно, мне ничего не было понятно. Я не знал эту девушку и, уверен, никогда не встречал ее прежде, иначе бы обязательно вспомнил, благо память на лица у меня отменная. Быть может, поэтому я так не хотел отпускать ее, эту девушку, задержать подольше у своей будки и, как дурак, продолжал надеяться на чудо. Словно ребенок, у которого появилась новая игрушка, так и я не желал расставаться с нею. И чудо, между тем, не заставило себя долго ждать... Не знаю, правда, насколько осознанным можно было назвать мой следующий поступок, но я оставил свой пост, закрыл будку и, позабыв обо всем на свете, устремился следом за девушкой. Помнится, я даже оставил пальто в "дежурке". И знаете что самое смешное, друзья мои, еще на эскалаторе, который к моему удовольствию оказался очень длинным, мы, как-то незаметно, перешли на "ты", - на "вы", между тем, обращался к ней только я, - а выбравшись на поверхность, болтали уже как давние друзья...
Она многое рассказывала о себе... Да чего там, - она не умолкала всю дорогу, пока мы шли по каким-то темным, безлюдным улочкам, спокойствие которых лишь изредка нарушалось проносившимися автомобилями. Я не знал куда мы идем, но, признаться, мне не хотелось думать об этом... Мы просто шли, не замечая ни луж под ногами, ни шуршания листвы, ни накрапывающего дождя, ни пьяных воплей раздававшихся, попеременно, то из одной, то из другой подворотен. Положа руку на сердце, я мало что понимал из ее слов, и дело тут было не в молодежном сленге, коим изобиловала ее речь, а в том, что я и вовсе не слушал трескотню своего объекта поклонения, большей частью думая о чем-то своем... Я почти не перебивал ее, ограничиваясь лишь короткими, лаконичными фразами, машинальными поддакиваниями да киванием головы. Мне нечего было сказать ей, да и не особенно-то и хотелось... Согласитесь, для человека, выпавшего на два года из реальной жизни, - весьма непривычно пользоваться различными словами и сплетать из них рассказы о чем-то, даже о прошлом... В самом деле, не рассказывать же мне, почему у меня в руках трость и почему я немного прихрамываю при ходьбе? Ну а все остальное, в свою очередь, было для меня настолько сокровенным и личным, что я не мог вот так запросто поделиться этим с кем-нибудь, даже с ней.
Наконец, после долгих плутаний по каким-то улочкам и закоулкам, - мы подошли к длиннющему белому дому, казавшемся в темноте серым. Я даже запомнил его номер: номер "1" и корпус, тоже, кажется, был "1"... Обыкновенный, много подъездный, с припаркованными внизу автомобилями, облепленными листвой, и типовой детской площадкой с качелями и каруселью. Мне показалось немного странным, что ТАКАЯ необыкновенная девушка, - может жить в ТАКОМ обыкновенном доме, но, тем, не менее, жила, и, судя по ее рассказам, - жила уже не один год. Не знаю, но по дороге сюда, мне, почему то, рисовалось огромное, архитектурное сооружение, - напоминающее скорее дворец, чем жилой дом, - с балконами, украшенными затейливыми орнаментами, массивными карнизами, узорчатыми мансардами и чердачками, нечто со шпилями и башнями, разбитыми во дворе клумбами, бассейном на крыше, подземной автостоянкой и прочими прибамбасами. А тут на тебе: обыкновенная восьмиэтажка, хоть и под первым номером! Хотя причина была вполне объяснима и крылась она в моем идеализме. Уж очень быстро я начал идеализировал ее, эту девушку и все что с ней связанно и соответственно, не мог вообразить, чтобы она могла жить в хибарке сродни моей... Изумлению моему не было предела, но я все же спросил:
"Ты здесь живешь?"
"Да." - подтвердила моя спутница, поднимаясь по лестнице, к подъезду. - Спасибо что проводил. Извини, но я не могу пригласить тебя к себе... У меня, видишь ли, правило, - я никого не вожу к себе в первый день знакомства."
"Мудрое правило!" - заметил я.
Она молча кивнула, но уходить не торопилась, как будто ждала, что я скажу ей еще что-нибудь, но я молчал как рыба, и это мое молчание все более затягивалось.
"Как тебя зовут," - спросила, наконец, она. - "можно узнать?"
"Алексей..." - назвал я свое полное имя.
"Божий человек..." - задумчиво повторила она.
"Что?"
"Я говорю, - Алексей, - Божий человек, понимаешь?"
"А... Понимаю..." - протянул я и уже собирался спросить ее имя но, почему-то, не стал. Не знаю почему не стал... Быть может я ожидал что она сама назовет мне его и, тем самым, избавит меня, от этого, казалось бы ни к чему не обязывающего вопроса, но, вместо этого, она произнесла следующее:
"У тебя есть деньги на такси? Домой добраться сумеешь?"
"Да-да, все в порядке, у меня есть..." - поспешно ответил я, похлопав себя по карману, в котором, признатся, ни черта не было...
"Ну тогда вот, держи..."
Она вытащила какую-то карточку, в которой я безошибочно определил карточку для прохода в Метрополитен и, что-то быстро начеркав на обороте, протянула ее мне. Та далекая минута, - когда она стояла и черкала что-то на карточке, - до сих пор стоит у меня перед глазами, вероятно не в силах затеряться среди всего прочего хлама воспоминаний и все время, оказываясь на виду...
"Мой номер телефона." - пояснила она. - "Позвонишь?"
"Позвоню..." - машинально ответил я, опуская карточку в карман.
"Ну, тогда пока... Cпасибо что проводил."
Я молча пожал плечами, как бы говоря, что для меня это было совсем не трудно, а где-то, может быть, и приятно, да и вообще не стоило благодарности и, словно желая произвести впечатление, нужный эффект, а быть может просто выпендриваясь и дурачась, - взял ее руку в свою и поцеловал...
"У тебя руки холодные..." - заметила она, с некоторой иронией в голосе.
"Я знаю..." - Мои ладони и впрямь были ледяными...
"Слушай", - спросила она вдруг, -" а ты знаешь что ты симпатичный?" - и, будто заметив мое замешательство, продолжила, - "Тебе кто-нибудь говорил об этом?"
"О-ба! Ну и ну... Такого ты, наверное, никак не ожидал, да??!"... - усмехнулся бы Сатана, а у меня даже челюсть отвисла от удивления... Разумеется, никто, никогда не говорил мне ТАКОГО. Я поднял на девушку глаза, пытаясь понять, шутит ли она или нет, но лицо ее оставалось вполне серьезным...
"Не-е-е..." - честно ответил я, но, похоже, что девушка не поверила, - уж слишком удивленным показалось мне в тот момент ее лицо...
Тут она улыбнулась чему-то и, недоверчиво покачав головой, быстро скрылась в подъезде, но я еще долго стоял на улице, перед ее домом, бережно ощупывая карточку с номером телефона, во кармане своей рубашки. Не знаю даже, на что я надеялся, стоя там под проливным дождем, в половине третьего ночи, без зонта, в насквозь промокшей одежде и с давно потухшей сигаретой в зубах. Право, не знаю... Нет, я не питал никаких иллюзий, относительно того, что эта девушка, - чье имя я, увы, так и не спросил, - вернется за мной, пригласит все-же к себе, - нет, друзья, не допускал и мысли об этом. Даже если бы это вдруг и случилось, то скорее всего я отказался от приглашения и остался стоять внизу, у подъезда, уж будьте уверены. И я стоял, стоял...
Быть может, настал момент, когда я впервые почувствовал себя по настоящему счастливым и надеялся как можно дольше растянуть этот самый момент, момент счастья, наслаждаясь каждой его секундой, долей секунды. Я всегда считал счастье прерогативой прошлого, но никак не настоящего и, уж тем более, не будущего, но тогда, той промозглой осенью, у поъезда ее дома, впервые усомнился в этом и поэтому я продолжал стоять... Стоял, стоял, пока не промок окончательно... И тогда я задрал голову вверх и увидел, что где-то там, на верху, очень-очень далеко от меня, на другой планете, в другой галактике и в абсолютно другом мире, в одном из окон, - на мгновение, зажегся и сразу же погас свет... И вдруг почувствовал, как какая-то неведомая сила, волной, подхватила меня, выброшенную на берег рыбешку, и ввергла обратно, в бурный, никогда не останавливающийся, людской поток, вроде того что я наблюдал на эскалаторе, аки в реку. Я не знал радоваться этому или огорчаться, - беззвучно разевая рот... Но как бы там ни было, не смотря ни на что, даже на календарь, я, неожиданно для самого себя вспомнил, что у меня сегодня день рождения. Праздник, о существовании которого, я успел давно позабыть.
5
Метро уже было закрыто и мне пришлось отправляться домой пешком... Пешком, через весь город, представляете?.. Безбожно натирали протезы, вымокшая одежда липла к телу, вызывая озноб, а трость размеренно постукивала по асфальту, чем-то напоминая стук моего сердца, растревоженного как улей. Ни о чем ином, ни о каких иных вещах я и думать тогда не мог, друзья мои, ибо впервые в жизни, столкнулся с тем, с чем еще сталкиваться не приходилось. Разумеется я не был готов к такому повороту событий... Это было настолько неожиданно для меня, что по началу я несколько растерялся. Резкая смена курса, направление движения, - привели меня, человека не терпящего никаких перемен, в крайнее замешательство и вызвали даже легкое чувство досады, в глубине души...
"Это что же получается," - думал я, - "выходит теперь придеться отказаться от столь полюбившейся мне роли созерцателя, с печальными глазами, упивающегося своим одиночеством мономана и превратиться в обычного человека, действенного участника, рядового обывателя, калеку, в пластиковых ботинках?" Но с другой стороны то, что я приобретал взамен, было несоизмеримо выше всех моих прежних, местами даже откровенно циничных взглядов и убеждений, коими обуславливались мое тогдашнее положение в обществе. И, подумав еще немного, я приходил к выводу, что отказ от всего этого, мог оказаться не такой уж большой платой за случайную (или своевременную?) встречу с этой девушкой... Да, друзья мои, я готов был пойти на это и заплатить такую цену, даже если бы эта встреча с нею оказалось единственной, никогда более не повторилась и ничего не сулила! Готов! Как пионер!..
Придя домой я долго не мог заснуть... Помнится, я ворочался с боку на бок, не в силах отойти от своих внутренних переживаний, связанных, конечно, с этой девушкой, которую мне за чем-то понадобилось провожать домой и которую я, в дальнейших главах своего повествования, буду именовать просто: "моя девушка". Как ни странно, совесть моя была абсолютно спокойна, относительно того, что я так легкомысленно оставил свой пост и ушел вместе с нею и, уверен, также спокойно сделал бы это еще раз, если, конечно, представился такой случай. Нет, друзья мои, причина такого непонятного бодрствования таилась в чем-то совсем другом. И я даже знал в чем именно... В том, что в период полового созревания пачкало мои простыни, в том, что заставляло мое сердце биться так сильно, что, уверен, стук его был слышен даже на улице и в том, наконец, что в ту ночь, я так и не смог заснуть...
Порой я поднимал к потолку глаза и бродил по нему долгим, немигающим взглядом; по его равнине, запорошенной известкой, где мне была знакома каждая трещинка. Наверное, всякий раз, я хотел отыскать на белесой поверхности своего потолка нечто новое, покуда остававшееся незамеченным, но напрасно я тешил себя такой надеждой, друзья мои! Уж будьте уверены: все, что касалось моей комнаты, мне было известно до последнего миллиметра: от пылинок под кроватью и заныканного за шкаф окурка, до того красно-желтого листочка, - предвестника осени, - что когда-то залетел ко мне в окно, да так и остался покоиться на ковре, маленьким, едва заметным глазу, пятнышком...
Ночь, между тем, уже подходила к концу, исполняя свои заключительные аккорды и по мере того, как солнечный свет проникал в мое единственное окно и завладевал все большим пространством комнаты, - я переводил взгляд на другие предметы, очертания которых были уже вполне различимы... Черная настольная лампа, а-ля КГБ, старенький магнитофон, горшок с покосившемся кактусом на подоконнике, пыльное зеркало, а также высившиеся до самого потолка книжные полки, шкаф, диван и письменный стол в углу, над которым, на двух жвачках, была прикреплена схема линий Московского Метрополитена, позаимствованная мною в одном из пустовавших вагонов, по "Люблинской" линии. Родные, милые моему сердцу вещи и предметы обстановки! В них было что-то такое, чего никак не хотелось предавать, попробовав взглянуть на них под несколько иным углом зрения, сместившимся у меня за минувшую ночь на несколько незаметных градусов...
Не в силах больше лежать, я поднялся с постели и, осторожно, стараясь не потревожить спящих за стеной предков, прошелся по комнате. Хотелось курить. Выйдя в прихожую, я нащупал пачку "Pall-Mall'а" в одном из карманов формы и уже полез было за зажигалкой, как тут заметил карточку с номером ее телофона, вставленную прямо под прозрачную обертку пачки. Подслеповато сощурившись, я поднес карточку к глазам и, перечитав про себя заветные цифры, вернулся обратно в комнату. Первым моим желанием было немедленно позвонить ей, этой девушке, - вторым, подождать еще немного, хотя бы пару часов, когда моя голова несколько прояснится, и я не буду, выражаясь этим ее молодежным слэнгом, "тормозить". Подавляя, одновременно, и первое и второе свое желание, я нервно закурил и посмотрел на карточку еще раз...
Что ж, это была самая обыкновенная карточка, расчитанная на десять поездок, последняя из которых, десятая, осталась неиспользованной. Правда, назвав карточку "самой обыкновенной", - я несколько поторопился, друзья мои. На самом деле она, - эта карточка, - являлась своего рода дневником, на оборотной стороне которого, были скрупулезно отмечены все визиты моего ангела, в то подземное царство, где обитал ваш покорный слуга... Стоявшие на обороте даты и время, - ясно свидетельствовали, когда и в котором часу, это происходило...
"Ангел! Сущий Ангел!" - пробормотал я и, поднеся карточку к носу, осторожно вдохнул исходивший от нее аромат. Едва уловимый запах ладана, - ее духов, - только подтверждал мои предположения, относительно ангелоподобности девушки. Хотя, возможно, мне просто хотелось считать так...
Но почему? Почему? Почему она подошла ко мне? Чем я мог заинтересовать ее? Неужели, вся эта история с провожанием и карточкой с номером телефона, - была только прихотью, шуткой?
Эта мысль поразила меня. Мое сердце, всколыхнувшись, забилось в несколько раз сильнее обычного и кровь отлила у меня от лица... Неужели у этой девушки, этой принцессы, этого ангела, - наверняка, привыкшего получать все по первому требованию, властным движением руки и простым мановением пальца, - неужели, среди ее ангельского окружения, не смогло найтись куда более достойного провожатого, чем ваш покорный слуга? Почему именно на мне она остановила свой выбор? Почему мне отдала предпочтение? Почему? ПОЧЕМУ?..
Не в силах терзать себя более, я отшвырнул карточку в сторону и бешено заходил из угла в угол по комнате, то и дело затягиваясь сигаретой. Схватив в полки какую-то книжку, с закладкой посередине, я пробежал глазами несколько строк, точно пытаясь возобновить прерванное с месяц назад чтение, но опять взволновавшись, - тут-же с отвращением захлопнул... Опрокинувшись на диван, я резко выдохнул и прикрыл веки... Не знаю, сколько времени я пролежал так, всеми силами перебарывая окутывающую меня дремоту и пытаясь всеми силами не заснуть. Время мучило, пытало меня своей тягучей, вязкой медлительностью, а мысли продолжали крутиться у меня в голове никак не желая оставлять в покое. Вы легко поймете мое тогдашнее состояние, если вам когда-нибудь доводилось заваривать крупнолистовой чай. Даже после того, как такой чай остынет, и все чаинки медленно осядут, то одна из них, - самая неприкаянная, - все равно останется на поверхности, норовя угодить к вам в рот. При этом, что характерно, - с какой стороны вы не попытались бы пригубить, развернув чашку, - чаинка все равно будет оказываться у самых ваших губ, словно нарочно пытаясь испорить вам все чаепитие... Точно также и моя мысль-чаинка об этой девушке не хотела оседать на дно моего сознания. Просыпающиеся за стеною родители, работа, необходимость завтрака и даже отправления естественных потребностей организма, - ничто не беспокоило и не волновало меня в ту далекую минуту, так сильно! Скверная, неприкаянная чаинка все время оказывалась где-то поблизости, никак не желая оставлять в покое...
Вновь открыв веки, я принялся шарить глазами по комнате и обратил взгляд на зеркало, поверхность которого, уже порядком запыленная, и почти сливавшаяся из-за этого со стеной, почему-то никогда не привлекала моего внимания прежде... О, друзья мои, это было что-то новенькое! Вы, самовлюбленные Нарциссы, любующиеся на свое отражение несколько раз на дню, наверняка не поверите и до крайности удивитесь, если я доверительно сообщу вам, что не видел своего собственного отражения в зеркале, примерно с тех пор, как на лбу у меня образовался первый вулканический нарост, - прыщик, отбивший всякую охоту к его дальнейшему созерцанию. Словно желая наверстать упущенное, я медленно поднялся с дивана и, приблизившись к зеркалу, провел по нему пальцем, на фаланге которого тот час остался толстый слой пыли, а на самой зеркальной поверхности, - проступила узкая полоса моего отражения: зарывшиеся глубоко в череп и спрятавшиеся под брови, стального цвета глаза... И тут словно что-то нашло на меня! Рукавом рубашки, я принялся быстро водить им по зеркалу, очищая зеркальную гладь, от покрывавшего его, многомесячного слоя пыли. Как одержимый, я тер и тер по нему рукавом, в поисках самого себя, точно также запылившегося и, казалось бы, давно сданного в утиль, парня... ПАРНЯ В ПЛАСТИКОВЫХ БОТИНКАХ... Черта, ублюдка, упрятанного под землю, подальше от людских глаз!
Когда-то, еще в самом начале нашего с вами знакомства, в первых строках своего повествования, я намеренно обошел стороной подробное описание моей внешности, для того чтобы не испорить впечатление о себе, в дальнейшем, но зато теперь, обойти его, считаю никак невозможным...
Из зеркала на меня смотрел давно не брившийся, длинноволосый парень, с узким, продолговатым, чем-то напоминающим треугольник лицом и пронзительными, правда, немного грустноватыми глазами... Хватило одного его взгляда, чтобы по коже у меня забегали мурашки, - до того холоден и, в тоже время, обжигающим был этот взгляд! Правильные черты лица, высокий лоб, ямочка на подбородке и мертвенно-бледная кожа - видимо, от недостатка свежего воздуха, - на которой не осталось и намека на прежнюю ее проблематичность, - все это было настолько не применимо ко мне, что поначалу, я несколько испугался и растерялся даже... Если бы не щетина и эти давно не стриженные, черные как крыло вороны волосы (нужно сказать, парикмахерская уже давно плакала), то мне в целом, понравилось мое отражение. После продолжительного разглядывания самого себя в зеркале, я отправился в ванную где, завладев бритвой, привел себя в идеальный порядок, в моем представлении, конечно... Словом, друзья мои, смотревшего на меня из зеркала двойника, вполне можно было назвать симпатичным, или, даже, простите за нескромность, красивым, - выходит девушка не солгала мне, - если, конечно, ограничиться детальным созерцанием внешней стороны, но отнюдь не изучением оборотной, изнаночной...
"Изнаночная..." - начал было размышлять я, но тут-же осекся на полу-мысли от неожиданной оплеухи, - полученной от своего зеркального двойника, - резкой и отврезвляющей... Читающееся справо-налево зеркальное отражение, - напомнило мне о своей вполне понятной противоположности. То есть смотревший на меня из зеркала парень, - являлся, по своей природе, моим полным анти-подобием! У него не было внутри всей этой гнили и червоточины, каковая, безусловна, присутствовала у меня, да и мысли, текущие у него в голове, текли в совершенно обратную сторону, не впример моим мыслям, ну и наконец, сама его внешность, его лицо, - ни в коем разе не походило на мою уродливую физиономию, читавшуюся аккурат слева-направо, то есть наоборот...
Я тихо застонал, отворачиваясь от зеркала и, одновременно закрываясь руками, перенесся на диван, всхлипывая и причитая.
"Чет возьми! Черт возьми!!" - завертелось у меня в голове. - "Ну почему так, почему, ПОЧЕМУ?!!" - твердил я до тех пор, пока с кухни не донесся запах традиционной утренней яичницы, и вялое переругивание уже проснувшихся предков - видимо уже нашедших повод для очередной перебранки, - не достигло моих ушей...
"Чего ты там бормочешь, Алексей?" - спросила мать, заглядывая ко мне в комнату, заслышав вероятно, мои стенания.
"Ничего..." - хмуро пробормотал я, в который раз, уставившись в потолок, чтобы не встретиться с нею взглядом. Однако, боковым зрением я все же заметил, как мать неспеша оглядела комнату и, наморщив нос, укоризненно покачала головой.
"Ты бы хоть форточку приоткрыл." - сказала она. - "А то у тебя тут запах, как-будто прокисло что-то... Или кто-то..." - со значением добавила мать, не сводя с меня взгляда...
"Знаю... Сейчас открою..." - также хмуро, не вставая с дивана, ответил я, в тайне надеясь что мать сейчас покинет мои, с позволения сказать, аппартаменты и уйдет обратно на кухню. Но мать почему-то не торопилась уходить. Немым упреком, она застыла в дверях комнаты, ожидая, вероятно, когда я, наконец, встану и выполню просьбу и мне, друзья мои, пришлось поступить по ее велению. То есть подняться с дивана и, подойдя к окну, растворить его настеж, как бы выказывая этим свое недовольство, свое "фи", что меня так варварски потревожили. А мать продолжала следить с порога за каждым моим шагом, так что я мог физически ощущать ее липкий взгляд на своей беззащитной спине...
"Завтракать будешь?" - спросила, наконец, она сверкая глазами. - "Яичница стынет..."
Я молча кивнул в ответ и уныло поплелся на кухню, старательно сохраняя на лице прежнюю мину, недовольного человека...
Завтрак протекал почти в той же атмосфере что и обычно... Мать постоянно искала повод, чтобы попрекнуть меня в чем либо, сделать какое-то замечание, ну а отец, по-прежнему, хранил глухое молчание, уткнувшись носом в газету, как-бы ограждаясь с ее помощью от окружающей его действительности, и не обращал никакого внимания на нас с матерью. На мое утреннее приветствие он никак не отреагировал, сделав вид что сильно увлечен чтением. На самом-же деле он просто скользил глазами по строкам и, с замиранием сердца, прислушивался к нашим с матерью перессудам, опасаясь вставить хоть слово... Он уже давно привык к ним и желал только одного, - чтобы эти наши стычки ни коим образом не коснулись его самого, именно поэтому он словно щитом, и прикрывался своей газетой. Это я уже давно заметил... Об этом не слишком приятно рассказывать, - но мой отец благоговел перед матерью и, по возможности, старался не возражать ей, как-будто был чем-то обязан. И если нам с матерью доводилось крепко повдзорить, - все-равно из-за чего именно, - то отец, по своему обыкновению, - не становясь ни на чью сторону, - забивался поглубже в кресло, тупо уставившись в экран телевизора или "читал газету", справедливо опасаясь распространить гнев матери и на свою персону. В такие минуты, он выглядел настолько жалким, испуганным и беспомощным существом, - что поневоле вызывал у меня презрение и даже какую-то брезгливость... Бывало, что он изредка принимал сторону матери, но, как я успел заметить, это происходило только тогда, когда правда целиком и полностью была на моей стороне и поэтому, видя суть дела, он старался хоть как-нибудь угодить ей... Нельзя отрицать также и того, что за прожитые вместе годы, мои предки настолько слились в одно единое, концептуальное существо, с переплетенными телами и конечностями, так прочно, что та старенькая тахта, на которой они спали, - уже давно перестала скрипеть и раскачиваться. Правда, большая часть вышеупомянутого "существа" отводилась моей матери, ну а отцу приходилось довольствоваться лишь тем, что осталось. По сути, мать и являлась главой семейства, что, впрочем, не встречало никаких возражений со стороны отца. Иногда мне даже казалось, что его нисколько не тяготила отведенная ему роль тряпки, о которую могли вытереть ноги все кто угодно, включая даже меня...
"Работаешь сегодня?" - спросил вдруг отец, не отрываясь от газеты.
Я промолчал, в свою очередь, сделав вид, что занят яичницей.
"Отец спрашивает тебя работаешь ты или нет!" - гневно спросила мать, пораженная этим моим хамским, по отношению к отцу, молчанием.
Я и тут промолчал... Хлебнув было чаю, я обвел родителей долгим, исполненным презрения и неудовольствия взглядом и, демонстративно швырнув пустую тарелку в раковину, отправился к себе в комнату, обронив на ходу:
"Да пошли вы все!"
Гром и молнии неслись мне вслед еще, по крайней мере, минуты три или четыре, - пока я не лег опять на диван и не уставился в потолок; если точнее, на уже знакомую, вам, милые мои друзья, трещину. Последнее что я услышал по своему адресу, - слово "хамло", - несомненно, принадлежало отцу, чему я, кстати, искренне удивился и даже усмехнулся как-то невесело...
Потом послышался шум воды, звон тарелок; родители окончили трапезу и засобирались на работу... Услышав как за ними захлопнулась дверь, я снова присел на диван и, возрадовавшись вновь обретенному одиночеству, тупо уставился в пространство перед собою, не зная что предпринять дальше и чем заполнить сегодняшний день. Пресловутая чаинка все время оказывалась возле губ, раздражая все больше и больше... Я не знал как поступить с нею; либо всосать внутрь и проглотить, либо подождать пока она наберется сил (или влаги?) и сама осядет на дно, прямиком за своими собратьями. Я и сам вдруг представил себя такой вот чаинкой, которая, по каким-то причинам не может (или не хочет?), присоединиться ко всем остальным и стать, таким образом, одною из большинства... Отождествляя себя с нею, - с этой неприкаянной чаинкой, - вставая на ее место, я предпочел бы скорее застрять у кого-нибудь в глотке, чем опуститься на дно, как это сделали остальные...
Помнится, взял со стола сигареты и, закурив, выпустил в потолок узкую струйку дыма. Сомнения одолевали меня. Я мучился, терзался одной только мыслью о ней. Не о чаинке-же, конечно... Нет... О ней... О девушке.... Хотя, в моем положении, было бы куда разумней подумать о родителях и о том насколько по хамски я веду себя с ними, но эта мысль была из числа "остальных", - чаинка из того, столь противного мне большинства мыслей, что предпочли отправиться на дно, вместо того чтобы застрять в чьей-то в глотке.
Последний раз глубоко затянувшись, я с силой вдавил окурок в одну из окружавших меня многочисленных пепельниц и, полуприкрыв глаза, попытался вновь целиком отдаться сладостной, одолевавшей все утро дремоте, откинувшись, для большего удобства, на спину. Однако, и на сей раз, заснуть мне не удалось...
"Почему она подошла ко мне вчера?" - снова начал терзаться я. - "Только лишь потому, что ей потребовался провожатый или же за этим кроется нечто большее... Нечто большее, похожее на... Похожее на..." - Я покачал головой, не в силах даже предположить этого... - "Но тогда зачем она оставила мне свой номер?" - новая мысль, неожиданно пришла ко мне в голову, так, что я даже протянул руку к телефону, но тут-же отдернул, боясь обмануться... Потом протянул еще и опять отдернул. И еще протянул. И опять отдернул...
Взглянув на карточку, я перечел давно выученные наизусть цифры. Помню, в какой-то момент мне вдруг захотелось разорвать ее, сжечь над пламенем зажигалки, смять, спустить в унитаз, побрызгав на всякий случай из освежителя, однако, природная моя бережливость не позволила так обойтись с карточкой, на которой сохранилось одна не использованная поездка... К тому же, - это все-равно ничего не дало бы, потому как последовательность семи цифр намертво засела у меня в памяти. Словно заоноза...
И тут опять понеслись все эти: "Зачем? Зачем?? ЗАЧЕМ??? Зачем она сделала это? Зачем я понадобился ей?" Зачем она оставила мне свой номер? Мне, первому встречному парню, о котором она, ровным счетом, ничегошеньки не могла знать, кроме того что работает дежурным у эскалатора и не растается со своей "Байроновской" тростью? "Байроновской!" Тьфу! Она даже не знает что ты калека... Она даже не заметила во что ты, с позволения сказать, "обут"... Но зачем? Зачем? Зачем?"
"Ну а зачем, скажи на милость, она понадобилась тебе?" - спросил бы меня Сатана из своей преисподнии. - "Ты ведь не спал всю ночь и виною тому она! Чем она тебя так взбаломутила, чем взволновала? От чего ты так мучаешься сейчас и терзаешься, мой мальчик? Я скажу тебе: ты настолько привык к своему одиночеству и к своему-же крохотному мирку, что просто боишься потерять его и выбраться, из своего кокона... Но с другой стороны не от него ли все твои мучения? И плюс ко всему, ведь ты так устал быть все время один! Согласись, что в глубине души ты всегда хотел видеть кого-нибудь рядом. Любимую девушку например... А? Что ты можешь мне возразить? Еще вчера ты был готов расплатиться своим одиночеством, своей "созерцательской" ролью и стать обывателем, а ты опять за старое, да?"
Я выложил перед собой на стол карточку, оборотной стороной наружу и долго глядел на нее, будто ожидая что накарябанные на ней цифры сами собой исчезнут и, тем самым, перестанут вводить меня в искушение. Впрочем, даже если это и произошло бы, то мало что изменилось, - как я уже говорил, я помнил всю последовательность цифр наизусть, - но, тем не менее, все смотрел на нее, смотрел... Смотрел пока цифры не замигали у меня в глазах и не слились в одну единую полосу...
Не помню как я взял в руки трубку, зато прекрасно помню, как весь дрожа от нетерпения, принялся набирать ее номер, сбиваясь и путая цифры. После нескольких неудачных попыток, мне все-же удалось набрать правильно. Потом возникла небольшая заминка с ее именем, - я не знал кого спрашивать, - но девушка узнала меня и опять-таки не помню кто первый заговорил о встрече...
"Когда?" - в сильном волнении спросил тогда я.
"Давай сегодня."
"А где?"
"Где хочешь..."
"Мне все-равно..."
"Тогда давай на "ВДНХ"... На "ВДНХ" в половину седьмого, в центе зала, идет?"
"Идет..." - сказал я и посмотрел на часы. Господи, до времени "Ч" оставалось совсем немного...
"Половина седьмого, половина седьмого..." - безустали, словно боясь забыть, повторял я.
"Половина седьмого" - когда одевался.
"Половина седьмого" - когда спускался по лестнице.
"Половина седьмого" - когда выходил на улицу.
"Половина седьмого" - когда закуривал сигарету.
"Половина седьмого" - когда шел к метро.
"Половина седьмого" - когда спускался по эскалатору.
"Половина седьмого" - когда заходил в вагон.
"Половина седьмого" - когда приехал на место и посмотрел на часы.
Выйдя на середину зала, я выбрал свободную скамейку, сел на нее и принялся ждать, поминутно оглядываясь по сторонам. Ждать пришлось долго... С каждым новым поездом мое сердце начинало биться в несколько раз быстрее и, помню, я замирал, пристально вглядываясь в толпу пассажиров, пытаясь разглядеть в ней ее... Ах, друзья, о чем я только не передумал в эти долгие и томительные минуты ожидания, и чем больше проходило времени, тем тревожнее делалось у меня на сердце! С каждой пройденной минутой, с каждым прошедшим поездом. Помню, я даже начал испытывать некоторую неловкость перед теми людьми, что тоже ожидали кого-то, сидя на той же скамейке что и я или просто стоявшими поодаль.
Я посмотрел на часы... Без пятнадцати минут семь. Господи, как же медленно и, в тоже время быстро, проходит время. Я не знал как мне поступать с ним. То ли начать растягивать, чтобы предоставить девушке несколько лишних минут успеть ко мне, то ли напротив, начать торопить, чтобы поскорее прекратить эту невыносимую пытку, - пытку ожиданием...
Прошло еще пять минут, а потом еще столько же... Все кто кого-то ожидал там, в центре зала вместе со мною, - уже давным-давно дождались встретились и разошлись, оставив после себя смену, а я продолжал сидеть. Подперев подбородок сложенными на трости руками, не поворачивая головы и насколько позволяли глаза, - я с тоской водил ими по сторонам, уже мало на что надеясь... Скороспелое, произошедшее вчера чудо, - теперь представлялось мне какой-то дурацкой и злой шуткой, не понятно кем и с какой целью сыгранной надо мной, и помню, ровно в пять минут восьмого я медленно встал со скамейки и, решив, что более ждать не имеет смысла, - зашагал прочь, проклиная в душе весь женский пол, да и себя впридачу. И уже представляя, как вернувшись домой, неразуваясь, улягусь там на диван, и предоставлю полную свободу Сплину, как тут... Вынырнув словно из ниоткуда, словно матеариализовавшись из воздуха, навстречу мне, держа в руках свой неизменный зонт, бежала запыхавшаяся она. Девушка...
"Извини, опаздала немного." - с трудом переводя дыхание сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро проговорила. - "Ну, куда пойдем?"
"Наверх." - выдохнул я и застенчиво улыбнулся.
Девушка взяла меня за руку и повела к эскалатору, с той почтительной осторожностью как будто вела к алтарю... И, помню, солнце радостно встретившее на поверхности, ласково обняло нас, а на мой ботинок медленно опустился грязно-желтый осенний лист...
6
Я отлично запомнил наше первое свидание...
Я запомнил и ТОТ лист, и ТО Солнце и, впоследствии, мне даже казалось что все произошедшее, произошло вовсе не со мной, а с кем-то другим, занявшим мое место и, нахально принявшимся направо и налево раздавать мои неизрасходованые улыбки... Ну а она, - ангелоподобная, - тоже озарялась улыбками и продолжала держать меня за руку, не смотря на все мои попытки выдернуть свою холодную ладонь из ее грациозной лапки...
"Ты что, боишся меня?" - спросила она наконец.
"Нет, почему я должен тебя боятся?" - пробормотал в ответ я, чувствуя что и в самом деле очень боюсь ее.
"Ах, Боже мой, ну зачем я согласился на ЭТУ авантюру?" - спрашивал себя я, глядя КАК смотрят на нас прохожие, словно не понимая какого черта делает ТАКОЙ ублюдок рядом с ТАКОЙ девушкой, поскольку разность наших форматов была более чем заметной. Натурально, она летела а я нехотя полз вслед за нею и наши соединенные вместе руки, - наверное, казались этим прохожим чем-то из ряда вон выходящим. И, помню, я заливался краской и потел под этими взглядами, ну а она, - ни на кого не обращала внимания и все летела, и летела куда-то, увлекая меня за собою, взмахивая невидимыми крылышками...
Я отлично запомнил наше первое свидание!
Помню, мы уселись на какую-то лавочку в сквере, закурили и, повисшее в воздухе молчание, с каждой сигаретной затяжкой становилось все более и более неестественным...
"Ну, пожалуйста, не молчи!" - молил я ее про себя. - "Скажи хоть что-нибудь. Расскажи, к примеру, о своих знакомых ангелах, о чем угодно, не молчи только..."
Не зная чем занять и ее и себя, я принялся пускать изо рта кольца дыма и мы смотрели на эти кольца, словно в них было нечто такое, что помогло бы разрешить это неловкое молчание. И тут... она положила руку мне на плечо...
Дернувшись как от удара электротоком и внутренне поджимаясь, я невольно отодвинулся от девушки, и весь сжался в комок, подобрав под себя колени. Я чувствовал исходивший от ее руки жар, от которого, тем не менее, мурашки бегали у меня по коже, и тут вдруг почувствовал, как что-то стремительно растет и напрягается у меня ниже пояса, делая мои джинсы еще более тесными. Я стиснул зубы и утер рукавом выступивший на лбу бисер пота...
"Ты чего?" - недоуменно спросила девушка.
"Ничего." - пробормотал я.
"Тогда от чего дрожишь?"
"И вовсе не дрожу, с чего ты взяла?"
Впервые, за все время нашего знакомства, я назвал ее на "ты", и это сближение вынудило меня достать из пачки следующую сигарету и прикурить ее от предыдущей, которую я небрежно кинул в стоявшую неподалеку урну, но не попал...
Я отлично запомнил наше первое свидание!
И я действительно боялся ее, нервничал, оттого и дрожал. Я просто не знал как мне вести себя с нею. О, если бы была какая-нибудь инструкция, - тогда, наверное, чувствовал себя гораздо увереннее, но поскольку никакой инструкции не было и в помине, то я продолжал стискивать зубы и всем телом вибрировать...
Я также не знал чем занять свои руки. Я убирал их в карманы, - но ненадолго, - вытаскивал и клал ладонями вниз себе на колени, - но опять ненадолго, - складывал на груди и соединял в замок, прятал за спину, - чего только я не выделывал с ними! Ну а ее рука продолжала покоиться у меня на плече, прижимая к лавке, не давая встать и уйти... Но девушка казалось нисколько не замечала исходившего от меня волнения, или может быть и замечала, но руку не убирала, как будто ей нравилось мучить меня, а в глубине души даже наслаждаться этим... Еще, помню, у нее постоянно звенел мобильник и был даже рад, что за все то время что она отвлекалась на звонки своих знакомых ангелов, - мое молчание выглядело оправданным... Но всему приходит конец. "Кончился" и ее мобильник. На на втором или третьем звонке она отключила его и, спрятав обратно в уже знакомую вам сумочку из кожезаменителя, извиняюще улыбнулась.
"Пошли к черту!" - сказала она.
К кому сие относилось? Признаться, я не понял и сам... Помню, я посмотрел на нее, словно желая найти найти ответ на ее личике, но за толстым слоем косметики нельзя было разобрать никаких черт, не то что увидеть ответа, и это открытие, в очередной раз, заставило меня призадуматься...
"Она явно готовилась!" - не без удивления заметил я. - "Готовилась! Пудра, губная помада и все это для того, чтобы выглядеть красивой. Да, именно ВЫГЛЯДЕТЬ, вместо того чтобы просто БЫТЬ ею!" - подумал я, продолжая изучать ее лицо.
Да, друзья мои, наверное, ей действительно хотелось произвести на вашего покорного слугу хорошее впечатление, нужный эффект, для чего, собственно, и пришлось накраситься, но, если вдуматься, последнее лишний раз доказывало, что в плане внешности девушка ничем особенным не отличалась. Я давно заметил, что все красивые, ПО НАСТОЯЩЕМУ красивые люди, в отличие от не красивых, не уделяют своей внешности должного внимания и даже зная о своей красоте, - либо не осознают вовсе, либо воспринимают как нечто само собой разумеющееся, и им в голову не придет начать стараться выглядеть еще краше. На мой взгляд, нанесение на лицо косметики делается с целью сокрытия недостатков внешности и отнюдь не подчеркивания ее достоинств и служит своеобразной маскировкой, для не уверенных в своих внешних данных представительниц слабого пола...
Я отлично запомнил наше первое свидание!
Как уже говорилось, - мобильник был убран, но разговор по-прежнему не клеился. Минуты две или три мы еще проболтали о разных пустяках, но все мои односложные, "рубленные" фразы, - на корню губили любые, пусть даже самые перспективные темы для разговора. Наверное, я нарочно портил все дело, в глубине души надеясь, что попросту надоем ей, и она уйдет, но девушка не понимала моих "намеков" и уходить не торопилась. Я тогда еще не знал, какое секретное оружие имеется у нее на готове и когда все надежды, что разговор, наконец, завяжется, провалились, она вдруг спросила:
"А что ты куришь?"
"Pall-Mall." - просто ответил я. - "А что?"
"Да нет, просто. А может покурим мои?"
"А что у тебя?"
Девушка загадочно улыбнулась, полезла в сумочку и, немного покопавшись в ее недрах, вытащила оттуда какую-то странную папиросу и продемонстрировала ее мне.
"Это что? Беломор, что-ли?" - недоверчиво покосившись на папиросу, спросил тогда я.
"Думаю, это как раз то, чего тебе сейчас так не хватает." - усмехнулась девушка. - "Покурим?" - и подмигнула.
"А что это, что?"
"Марихуана! Будешь, Божий человек?
Я вздрогнул и начал с беспокойством оглядываться по сторонам, опасаясь, что ее последние слова могли быть услышанными, но рядом никого не было, и наша скамейка находилась в самой глубине сквера и была почти полностью скрыта под ветвями старого, как мир, каштана, разглядеть нас под которым было весьма затруднительно...
Нужно сказать, что о марихуане как таковой я слышал еще в школе, но сам никогда не пробовал. И хотя плод был действительно запретным, - сладостным он мне почему-то не казался и, сколько себя помню, никогда не стремился к тому, чтобы вкусить его. Признаться, я никогда не осуждал наркоманов и даже отчасти понимал их. Тот мир, который они вкалывали, вдыхали или просто проглатывали, был, конечно, куда более привлекательным, чем тот, что каждое утро наплывал на меня под вялую перебранку предков. Отсюда желание наркоманов оставаться жить во "вколотом", "вдохнутым" или "проглоченном" мире, - казалось вполне понятным. Нет, действительно, что такого в их стремлении хоть чуточку улучшить мир, изменить его, пусть даже и для самих себя?
Я, натурально, слышал что все наркоманы и начинают так, и как раз с этого, но подумал, что особой беды не случится если разочек попробую. Хотя бы для того чтобы не выглядеть глупо в этих ее глазах и именно по этой причине принял из рук девушки уже дымившийся "косячок" и, приставив его к губам, как следует затянулся, стараясь перебороть страх и унять некоторую дрожь в пальцах...
Я отлично запомнил наше первое свидание!
Дым отличался от сигаретного, немного напоминал хвою и был в целом малоприятен. На мгновение я даже подумал что девушка собирается подшутить надо мною и моей неразборчивостью, начинив папиросу не марихуаной, а просто напихав в нее сосновых иголок, однако, мысль эта моментально рассеялась, когда девушка вынула папиросу из моих дрожащих пальцев и сама хорошенько затянулась...
"Ну как тебе?" - спросила она, возвращая мне папиросу.
"Нормально..." - ответил я, снова затягиваясь.
"Торкнуло уже?"
"Что?"
"Ну зацепило?"
"Чем зацепило?"
Девушка расхохоталась. Глядя на нее рассмеялся и я... С миром происходило что-то странное. Он начал восприниматься в полном объеме, появилась не виданная ранее перспектива и листья, - и те что на деревьях и те что были равномерно развеяны ветром по асфальтовой дорожке сквера, - вдруг стали казаться гораздо более желтыми, как-будто кто-то специально подкрасил их желтой краской...
"Началось." - подумал я и прислушался к своим внутренним ощущениям, привлеченный стуком своего сердца, удары которого участились...
Какая-то страшная тяжесть рождалась в теле и отдавалась в каждом его члене отзвуком каких-то гигантских струн. Она возникла где-то в районе сердца, потом подступила к горлу, а затем тяжело рухнув куда-то вниз, запульсировала, и начала перекатываться от одного бока к другому... Сравнение, конечно, ни к черту, но я мог таскать в себе эту тяжесть словно беременная баба ребенка. Мог перемещать ее в себе, двигать, ворочать, - именно ворочать, - как какие-то страшно тяжелые камни... Нет, мне не было хорошо... Одежда тряслась на мне и дрожала. Ее слои как бы отслаивались друг от друга и находившийся в этих прослойках воздух, был спертым, в чем я нисколько не сомневался, как будто самолично побывал там и мог дышать этим воздухом... Помнится, я закурил сигарету. Огонек вспыхнул на кончике и задымился. Странно, но я совершенно не чувствовал вкуса, вернее нет, - чувствовал, но как-то не так чувствовал. Он был несколько терпок, что ли... А потом я засмеялся и если бы вы, милые мои друзья, спросили меня тогда о причине этого самого смеха, то, честное слово, я бы затруднился с ответом... А потом... потом я не помню что делал... Когда пямять, наконец, вернулась ко мне, то обнаружил себя ходящим вокруг той самой лавочки, на которой сидел несколько минут назад. Сделав так несколько кругов я сел, потом опять встал и сел снова. Место не могло найти меня, или я место... Девушка что-то сказала мне, но, из-за внезапно подувшего ветерка, смысл сказанного так и не успел дойти до меня, потому как этот ветерок развеял слова девушки и, словно листья, разметал по округе. Я посмотрел на часы. Господи, прошло всего десять минут, с того момента как мы покурили, а мне казалось что прошло никак не менее получаса. Девушка объяснила это тем, что под воздействием марихуаны, мозг начинает работать в несколько раз быстрее и успевает обрабатывать гораздо большее количество информации, чем в обычном своем режиме. Не знаю уж что там на самом деле творилось с моим мозгом, но меня вдруг стало напрягать абсолютно все. Страшное беспокойство всецело завладело мной. Меня беспокоила эта лавочка, на которой мы сидели, этот каштан под ветвями которого она находилась, эти птицы которые пролетали над нашими головами и разрезали загустевший вечерний воздух острыми как бритвы крыльями. Меня беспокоили эти носившиеся по округе по воле осеннего ветерка, листья, эти немногочисленные прохожие, проходившие мимо и эти сумерки, уже сгущавшиеся вокруг и со всех сторон облепляющие этот поистинне невероятный вечер...
Сигарету я уже докурил. Я понял это потому, что посмотрев на свои пальцы, - не нашел ее между пальцев, и как бы мне не хотелось тогда курить, почему-то не решился брать следующую. Все во рту ссохлось и прилипало к чему-то.
"Воды бы..." - подумал я. Может быть даже не подумал, а сказал вслух, потому как девушка, сразу же после этого расстернула свою волшебную, сумочку и, достав оттуда бутылку "Aqua minerale", протянула ее мне.
"На." - сказала она, отвинчивая с бутылки крышку.
Горячо поблагодарив девушку, я с жадностью припал к горлышку. После нескольких глотков, сразу же полегчало; язык перестал царапаться, и прилипать к небу, прежняя сухость во рту исчезла и мысли в моей голове несколько прояснились. Еще раз поблагодарив, я вернул ей бутылку и снова посмотрел на часы... Прошло всего двадцать минут. Тут я почему-то снова подумал о своем мозге и о том как нелегко приходится ему сейчас и эта мысль слегка переполошила меня и я опять утер со лба капли пота...
Опять захотелось курить, только я никак не мог отыскать зажигалку. Может и не было никакой зажигалки, а прикуривал я так: высасывал через сигарету температуру воздуха, - благо на улице было еще довольно тепло, - во рту эту температуру концентрировал, доводя до нужного градуса, потом выдувал, прогоняя его назад к основанию сигареты, и этот "горячий" воздух сам воспламенял табак. Мысль почему-то не показалось мне такой уж абсурдной; когда я втянул через сигарету воздух, сконцентрировал температуру и погнал обратно, - то сильно удивился тому обстоятельству, что сигарета так и осталась неприкуренной. Я повторил попытку раз, другой, третий, и так пока девушка не протянула мне зажигалку. Но курить к тому времени мне уже расхотелось. Я сунул сигарету обратно в пачку, и та вошла туда с легким скрипом. Пачка была новая, только что вскрытая, и я не без удивления отметил, насколько плотно сигареты в ней прилегали друг к другу, и, помнится, проникся глубоким сочувствием по отношению к ним...
"Что с тобой?" - спросила девушка.
"Не знаю, что-то беспокойно." - ответил я, пряча пачку обратно в карман.
"Расслабься..." - сказала она. - Если тебя действительно что-то напрягает, то постарайся не придавать этому значения, иначе обломаешь весь кайф, причем, не только себе." - и ее рука снова оказалась у меня на плече...
Я отлично запомнил наше первое свидание!
Прошло, наверное, еще никак не менее получаса, прежде чем марихуана начала "отпускать". Я перестал дрожать, мысли стали ясными, исчезла прежняя спутанность. Потом мы как-то незаметно разговорились, а когда наркотик "отпустил" полностью и вовсе пошли прогуляться по занесенной листьями асфальтовой дорожке сквера, держась за руки и, помню, тот факт что мы опять стали держаться за руки, как давеча в метро, - перестал напрягать меня...
Не помню, о чем мы говорили тогда, - вероятнее всего опять о каких-то пустяках, - но, как бы там ни было, разговор перестал прерываться, паузы становились все меньше, и от моей прежней скованности не осталось и следа. Не знаю, конечно, может быть это было последствием выкуренной марихуаны, но язык у меня развязался, и я начал болтать без умолку, старясь хоть чем-нибудь развлечь эту девушку и начать казаться умным и интересным собеседником в ее "виноватых" глазах. А потом девушка о чем-то спрашивала меня, а я отвечал ей, потом она курила, а я писал номер своего телефона в ее записной книжке, ну а потом пошел дождь и она укрылась зонтиком, а я вляпался в говно...