Вообще-то зря мы с острова уходили. У нас тут все есть. Кино, парки, стадион большой. Ну там музеи, дворцы. Дворцы - скучно, музеи зыко. Особенно Зоологический и Военно-морского флота. А еще у нас речка, свои острова, которые внутри острова и даже кладбище. Смоленское. Там тоже здорово. Там забор, а с Малого дырки в нем. Заглянул внутрь - до земли метр, не меньше. Кладбище на сильно ниже мостовой. Оно как будто тонет. И впрямь, если царь Петр сваи вбивал, чтоб город строить, а это место сразу под кладбище отвел, то зачем ему тут на сваи было тратиться. Только костями это болото долго заполнять придется. Трехсот лет не хватило. Вот и тонет кладбище. Летом там интересно. Правда, комаров много очень.
Меня в детстве мама там в коляске по тропинкам катала. Я с тех пор кладбища не то чтоб люблю, но не боюсь. Маленький был вообще считал, что когда люди умирают они просто переселяются под землю. В крохотные домики такие. И наверх не выходят. Во-первых потому что неохота, во-вторых двери в домики не по размеру, ну и в третьих, им внизу интересно. Они друг к другу в гости там ползают. По норам типа кротовых. И поэтому важно чтоб родственники на одном кладбище жили. Поближе друг к другу, потому что ползать по тем норам все-таки тяжело. Они ж там все старые, которые в могилах. Умирают вообще только старые. Или когда война. А больные выздоравливают.
Ну и войны нет.
А когда будет, то у нас метро близко. Добежим. Толкотня на входе, конечно, случится. Это понятно. Но и добегут не все. Бабушка - нет. И моя и Димкина. Хотя может войны и не будет. Мы очень сильные. Я иногда представлял как сверху бомба летит. Сначала маленькая, а потом больше-больше-больше и...бум. На Смоленском места на всех не хватит.
Но не упадет. Или не долетит, ее расстреляют еще над облаками.
Но думать про это инетересно. Потому что в метро очень хочется пожить. Там тепло и такой необычный запах.
А еще рядом с метро есть магазин "Белочка". Продают там конфеты, а не зверьков. Меня туда Рита соседская водила. Они с Кларой Марковной смешные. Евреи. Но их никто не обижает в квартире, даже любят. Вот только фамилии у них очень необычные и разные, хоть они и мама с дочкой. Рита - Исраэлит, а Клара Марковна - Горлик. Говорят ее брат, тоже Горлик, после войны был очень большим командиром в Ленинградском гарнизоне. Даже страшилка в стихах у военных была там что-то про "...дальнюю точку и Горлика дочку" - это для них самое страшное было - сошлют или жениться заставят. Я эту дочку не видел ни разу, а Рита - ее двоюродная сестра вполне даже красивая была, только бледная очень, даже голубоватая, но это из-за сердца.
И вот она меня брала с собой гулять, на санках в парк возила к ДК Кирова в музеи. Ну и в "Белочку". Только я конфеты не любил. А ходить с Ритой очень любил.
Еще однажды она взяла меня в ателье. Ну то есть они с моей мамой туда пошли и меня взяли тоже. Тогда лучше было шить чем покупать. А ткань у бабушки еще с войны оставалась какая-то. Или из деревни даже, с дореволюции. Мама с Ритой решили что-то себе сшить ну и пошли.
По улице с двумя взрослыми идти интереснее чем с одним.
Потому что они друг с другом говорят тоже, а не только с тобой. И за руку не всегда держат - думают что другой схватил. Особенно если эти двое взрослых женщины. Когда папа - он не отпускает, правда и не разговаривает все время.
Если выйти из нашего дома то к ателье надо пойти по Среднему. Сначала будет музыкальный магазинчик, потом клуб, потом булочная, овощной, рыбный. Перешли десятую-одиннадцатую линии - там только табачная фабрика. За ней восьмая-девятая. Здесь интересно - трамвайный перекресток и народу много. Потому что до метро совсем близко. За метро шестая-седьмая. Они как бы бульвар - на них посредине пешеходная дорога с деревьями. И скамейки. Но нам дальше. В Ателье. А там... А там... Ну там сначала очень интересно. Потому что висит все много разного, ходишь как по лесу только лес из разных тканей. Толстых, тонких, темных светлых, пушистых...
Пробираешься а они тебя гладят или царапают или щекочат. Лучше на четвереньках. Ну я же в лесу, я - зверек. Заяц! Или барсук. А сверху сейчас сова ухнет и схватит когтями иголками за спину. Или глухарь прошумит крыльями-веерами. А может из угла выскочит...
И вдруг - шмяк носом в кого-то. Туловище, какое-то. Без рук без ног, я поднял глаза а вокруг их много - стоят одноногие безголовые чучела. А одно валяется. Стоят одетые, а валяется голое. Серое.
Я тогда стишок придумал.
"Бедное чучело плакало в углу
Бросили чучело люди на полу"
Вот это сохранилось, а больше не сохранилось, но мама говорит, что стишок был длинный и жалостливый. Про одинокую скучающую куклу...
А я думаю это я сам скучал в том ателье.
Вот.
Другое дело баня.
Когда в квартире один только день можно мыться горячей водой из титана, а остальное время в тазу из ковшика, то приходится ходить в баню.
У нас она за костёлом, который все равно закрыт. Есть еще одна возле трамвайного парка, но там хуже.
В баню я ходил с мамой. До шести лет. Потом перестали пускать. Скзали большой мальчик уже.
- Так он же еще вон какой крохотный! - удивилась мама
- Размер не главное, - непонятно ответила банщица, - ваш мальчик тут женщин глазами просто, - она употребила непонятное мне слово. Мама покраснела и мы поехали в гости к Татьяне Николаевне моей воспитательнице из детского сада и маминой подруге. Там горячая вода была всегда.
Правда в баню я еще как-то сходил зимой.
Мне там в общем нравилось.
Не потому что голые тетки были хороши собой. Наоборот.
В те времена основной контингент в банях составляли представительницы умеренного климакса после макаронно-картофельной диеты.
Но однажды матушка разговорилась в предбаннике с какой-то на редкость миловидной (сейчас-то я понимаю, что просто красивой) женщиной лет под тридцать, приятно выделявшейся на фоне остальных. В бане все бабы голы, так что мне эта дама знакомой не показалась, я продолжал сидеть завернутый в полотенце и скучать.
- Петь! Ты что не здороваешься с тетей Леной? - спросила мать.
- С какой тетей Леной?
- Ну вот же она перед тобой?
Мамина собеседница, сбросив полотенце, направлялась в парилку, грациозно помахивая тряпочной шапочкой. Услышав наш диалог, она обернулась и подмигнула:
- Привет, Петруччио!
Тут я прозрел. Это была мамина сотрудница, проходящая в их отделе под прозвищем "Елена Прекрасная", а мне знакомая потому, что всего неделю назад она в костюме Снегурочки приходила с Дедом Морозом поздравлять меня с Новым годом и приносила подарки.
- Здравствуй Снегурочка! - сказал я ошарашенно и почти закричал, - Не ходи туда!
Она, однако, махнула рукой засмеялась и, открыв дверь, скрылась в клубах пара. А я заплакал. И плакал все десять минут что ее не было. Мама пыталась меня успокить, но безуспешно. Объяснений своим слезам я не давал. Потом дверь распахнулась, и в предбанник выскочила сверкающая мелкими капельками осевшего пара мамина молодая подруга.
- Снегурочка! Ты не растаяла!!! - Я рванул к ней и, обняв то до чего дотянулся, уткнулся лицом в то что попалось. Стоял так минуты три, наверное, хлюпал носом...
Меня успокоили. Усадили на лавку. Объяснили все что положено знать в пять лет про снегурочек. Потом внимательно посмотрели мне куда-то под пупок, переглянулись... И больше я в женскую баню не ходил.
И слава богу! А то снегурочки там редко встречаются, а вид снежных баб в конце концов превратил бы или меня в снеговичка или какую-нибудь мою часть в сосульку...
7.
Потому что с папой в баню я не ходил. Ну не любил он голого общения. А еще он не пачкался и практически не потел. Два раза только.
Первый - на полигоне в Казахстане - они там развели костер, а под снегом оказались ящики со взрывателями. Осенью не допроверяли. А костер сильный уже, ну вот и побежали за бронещит, сильно вспотели. А второй раз в Анапе, когда перегрелся на солнце, а врач скорой ему сказал, что это сердце, и что цинка у них тут мало, а значит лучше выздороветь.
Папа выздоровел, но сначала пропотел.
А! Еще когда болел чем-нибудь с температурой. Наверное.
Не помню точно. То есть потеть он от аспирина должен был, но я не помню чтоб папа чем-то болел вообще. Лет до восьмидесяти. Если не считать перелома ребра и вывиха большого пальца от удара по чьей-то пьяной морде.
Так что с папой я в баню не ходил.
С папой я ходил на встречи коллекционеров - марками меняться.
Летом в парк у ДК Кирова, а когда задувало и заливало то в в сам ДК, и еще в Карла Маркса. На Петроградской кажется.
То есть марками менялся папа. А я только ходил смотрел и набирался ума-разума. Сначала я думал что правильно говорить "набираться у маразума" и все неодумевал почему бабушка, когда ее спрашиваешь кто такой "маразум", обижается. Потом мне все объяснили и я стал набираться правильного того чего надо было.
Вот марки они бывают с зубчиками и без, с купонами и без, гашеные и ...негашеные, на фольге. Еще блоки бывают и серии. Цена у всего этого номинальная или каталожная, а продают и покупают их - как договорятся. Может уже и забыл что-то, но когда-то хорошо знал.
Самый дорогой по каталогу - блок сорок девятого года. На смерть Ленина. Аж семьсот пятьдесят рублей. Ну смерть вождя - штука дорогая, понятно. И еще токийский 64-го года дорогой. Только не помню какой - зеленый или красный. Кажется зеленый. У папы их нет. А остальное есть.
Даже по нескольку. Вот он и ходит и меняется. Но только на наши - на советские.
И только после войны. То есть если для себя. А для обменного фонда любые, лишь бы редкие. Коллекционер не может собирать всё. Коллекционер всегда собирает темы, или страну. Вот папа как начал после войны собирать страну, по кусочкам, так и не может остановиться.
Хотя значки я больше люблю. Они тяжелые, блестят. У коллекционеров значками тоже меняются и еще открытками, календариками и конвертами. А монетами только на Островах.
Вот я люблю монеты и значки.
- Иди мальчик отсюда, иди
Это я не понравился какому-то старику, разложившему паролоновые листки на скамейке. На листках у него значки с церквями. Больше всего значков у нас в СССР с церквями и Лениным. Хотя ни того ни другого уже нет. Ну или они мертвые.
- Иди мальчик гуляй.
- Дяденька, я только посмотрю. Вот у вас тот значок "За дальний поход" со эмалью очень потертый, у меня такой есть лучше хотя и старше.
Старик тут же переменился
- Хм, позвольте полюбопытствовать, молодой человек.
- А вот...
Значок я выпросил у бабушки. Поиграть. Из дома обещал не выносить. Папе не показывать. Такие значки редкие, дорогие. Особенно если старые и в хорошем состоянии. Этот был моего деда. Еще, значит, сильно дореформенный. Ценный. Ну и как память.
Старик гладил значок подушечками пальцев, баюкая его в ладони другой руки. Что-то приговаривал. Потом поправил длинную седую прядь, зыркнул из-под спадавших на глаза челкой бровей:
- Что за значок хочешь? - кулак с моей драгоценностью сжался.
- Ничего не хочу. Это мой значок. Я его не меняю.
- А хочешь... пять рублей?
Пять рублей я хотел. На эти деньги можно было в школьном буфете много чего купить. И в кино много раз даже на взрослый фильм какой-нибудь,не за десять копеек. Или можно было придти в "Детский мир" на малом и купить что-нибудь.
Я, когда сбегал с уроков, иногда уходил на Малый проспект в детский мир, а если времени было много уезжал на шестом автобусе на Невский и там обходил весь Гостиный двор или наоборот ДЛТ. В ДЛТ было интереснее потому что игрушечные отделы были все рядом и не приходилось отмахивать несколько километрво по галереям гостинки ради того чтоб постоять несколько минут зачарованно глядя на игрушки по ту сторону прилавков.
Особенно я хотел настольный хоккей за шесть рублей.
Вот пусть у Димки железная дорога, а у меня будет хоккей.
Только если отдать значок старику на него все равно не хватит.
- Нет! Значок не продается ,- заявил я, - пять рублей мало.
- Так не продается или мало? - ухмыльнулся собиратель раскрашенного цветного металла, - Он у тебя откуда?
- От деда.
- Значит дед - моряк.
- Моряк! Подводник. Был. Он умер. - я начал от нетерпения подпрыгивать на месте. Еще и писать захотелось не вовремя.
- А я ведь тоже моряк... - старик шагнул вперед и свободную от значка руку, положил мне на плечо, - с Северного флота
- А дед на Балтфлоте был - перебил я
- Так я и там и там успел. Может и знал твоего деда. Во-о-от... Постой, а какой такой дальний поход на Балтике? До Моонзунда что ли? Хе..
- Даже дальше! - крикнул я, понятия не имея, кто такой Моонзунд - звучало очень по-гриновски.
- Ну хорошо, - старик присел на скамейку и похлопал рядом с собой, расчистив место от значков. - садись, - Давай я расскажу тебе как я свой такой же значок получил. А ты решишь хочешь ты мне его поменять на... ну скажем на шесть рублей, или нет.
Я уже почти описался
- Было это лет через десять после войны...
Старик размахивал руками, не разжимая кулака. Пришептывал, хмурил брови, кричал. На губах его временами вступала морская пена. Глаза то сверкали солнечным светом, то темнели как штормовое небо. Крупной зыбью тряслись щеки.
- ...И тут меня - капитана второго ранга, эти хулиганы хватают за китель, в общем...
Откуда-то подошел мой папа.
- Здравствуйте, о чем речь?
Я было хотел облегченно вздохнуть, но сообразил что отцу значка показывать нельзя.
- Папа, этот человек - товарищ деда, - они вместе на подводках ходили!
- Вот на таких - старик показал маленький серебристый значок с удлиненной черной каплей лодки. - Держи, кстати. Подарок
- Ура! - крикнул я, - я сейчас! - и убежал в сторону туалета. А когда вернулся папа держал в руках мой значок, а старик червонец. И мне совершенно нечего было им обоим сказать.
Я только бабушке все по-честному рассказал.
Она рассмеялась.
- Это такой невысокий толстый с кустистыми бровями?
- Да...
- Васька Копнёв. Деда твоего товарищ, они вместе еще краснофлотцами были. И кстати, дед твоего приятеля Лёшки, тетигалиного сына.
Она помолчала, что-то вспоминая. Налила стакан чая.
- Только они с ним не общаются. Редкий он жук и трепло к тому ж. Я с ним тоже сто лет уж не виделась. Хотя в дальний поход он и правда ходил...
- А как же значок, бабушка? Ты не сердишься?
Бабушка улыбнулась
- Нет. Он же у твоего отца, а значит твой. А деду этого бы и хотелось. Только попроси у папы, чтоб значком уже ни с кем не менялся. А то знаю я этих коллекционеров.
Я попросил. Отец обещал. И долго держал слово
Но со временем, переездами, уходами близких все как-то перемешалось, эмалевый значок исчез.
У меня осталась случайно только та черная капля подводки на блестящем прямоугольничке.
Увеличить раз в пятьдесят - и выйдет неплохой памятник для моряка....
8.
Друзей у папы было много. Дядя Саша Слободской, дядя Лёва Минез, дядя Сеня Кацман, дядя Коля Финкель и Оська Сенатов. Тоже конечно дядя. Но все равно Оська. Потому что не женат. И без детей. Но всегда с сносгшибательными женщинами. Оська. Остальные ему завидовали. Папа меньше - у него была очень красивая жена. Моя мама. Все кроме Слободского учились вместе в одном классе, а потом заканчивали ФЗУ и рабфак. Вместе поступали в институты. Папа сдавал за Колю физику в первый медицинский. Его поймали - он сбежал, а дядя Коля получил двойку, с которой потом был принят в педиатрический. Там как раз в 35-ом случился недобор.
Оська, дядя Коля, папа и дядя Саша на том свете. Наверное, опять молодые, хулиганят смеются, сверкают глазами. Минез и Кацман все еще живы. Один в Нью-Йорке, другой в Питере. Тот что предал Родину - в здравом уме. Это ему, наверное, в наказание. Второй в трезвой памяти...
Скоро все встретятся.
А то к им до ста двадцати всего ничего осталось - четвертак.
Друзей у папы было много. Но, когда в нашей коммуналке сгущались тучи, мы уезжали пожить пару тройку дней к маминой подруге. К Тане. К тёте Тане, Татьяне Николаевне. Моей детсадовской воспитательнице.
Мама подружилась с ней потому что... Ну я не знаю точно почему. В молодости мама в какой-то компании много общалась с начинающим дирижером Юрой. Татьяна Николаевна вышла замуж за его старшего брата Женю. Братья были очень разные, хотя и сильно похожие внешне. К моменту знакомства мамы с моей воспитательницей дядя Юра как раз оказался на Западе, но что-то их сблизило. Может двух русских женщин сблизило наличие еврейских мужей, сильно пьющих родственников и шебутных сыновей.
В общем, когда в нашей квартире начинали бузить, мы просто уезжали погостить к Арановичам в Дачное.
Татьяна Николаевна с Евгением Михалычем и сыном Мишкой обитали аж в четырехкомнатной квартире. Все эти четыре комнаты, вместе с кухней, туалетом, ванной и прихожей легко помещались в наших двух, но главное тут не размер, а количество. Шестерым тесновато в двух, а в четырех они как-нибудь да уложатся. Вот только вшестером мы там ночевали редко.
У хозяев постоянно кто-то гостил. Люди приходили с гиатрой, коньяком и книжками. Книжки, всегда обернутые в газетные обложки, были изданы плохо, часто просто отпечатаны вручную и кустарно переплетены. Названия мне ничего не говорили, и картинок в них тоже не имелось. Гости оставляли одни книжки, брали другие. О чем-то долго и яростно спорили (на кухне не получалось - в пятиметровую вмещалось полтора человека и холодильник - в гостинной). Потом брали гитару. Пели.
Песен этих я тоже не знал, но тексты постепенно запоминал.
"Да всё ж, говорят, не драп, говорят, а проволока колючая..." - чуть хриплым голосом выводила худая, черноволосая девушка в очках. Лариса ее звали. Песни были иногда смешные. Чаще немного такие, ну... не знаю как сказать. Пронзительные. Хотя взрослые все равно посмеивались.
Я обычно сидел под столом. Когда бывали взрослые гости, я, поев и заскучав, забирался под стол. Там в полумраке уютно - вроде и люди рядом, а вроде и в домике. Спрятался. А еще запах, он напоминал о зоопарке, который я очень любил. Главное же - минут через десять после моего исчезновении под столешницей за столом начинали рассказывать всякие взрослые истории, которые в ином случае я б никогда и не услышал. Евгений Михалыч часто уезжал месяца на два на три в геологические экспедиции, и мог рассказать про охоту на медведей или волков. Про рысь. Про всяких людей живущих прямо в лесу
"- Вот вы говорите бобры! "
Ага. Сегодня будет про бобров. Здорово. Это такие с плоскими большими хвостами. Они умеют строить хатки под водой и у них наверное там также как у меня под столом. Уютно и пахнет зоопарком.
"Так вот, в стойбище это было. Старик мне говорит:
- Михалыч, сегодня, пажалста иди спать с маей жена.
Я ему, конечно
- Никак нельзя Лёша. Имена у этих якутов все сплошь русские. У меня жена молодая красивая. Да и не положено.
- Всё знаю, страшная она у меня и старая уже но пажалста. Гость должен это закон такой тут у нас.
- Да не встанет на нее у меня.
Ох видели б вы это красавицу... Зубов дайбог половиная, кожа как глина потрескавшаяся. Тем более у меня тут дома такая красавица! А Танюша?!
Ты ж у меня красавица.
В общем, старик успокоился вроде. Выпили мы с ним по тридцать капель какой-то его настойки. "Всё она лечит, Михалыч, - он мне говорит - та хворь что нет ещё тоже лечит" и пошел я спать. А ночью чувствую столбняк такой напал, что хоть на кедр лезь дупло искать, хоть к собакам ездовым под бочок подбирайся. Промаялся до утра. А потом к якуту своему подступил
- Что за настойку ты мне вчера подлил?!
- О! Это наша настойка для настоящих мужчин. Тут и ягода есть особая, и панты маральи и из бобровых яичек кой-что! Ты, Михалыч, жена моя видел? Вот. А род продолжать нада. А у вас русских просто так уже на бабу эту не встает...
Якуты вымрут если свежее семя со стороны вливаться не будет. Помому и гостеприимство у них такое
Кстати, флакончик-то я с собой привез, настойки той. Ну давайте еще выпьем и попоём..."
О чем шла речь я не очень понял. Но взрослые все смеялись, Особенно Татьяна Николаевна. А я все думал как здорово прижаться к теплым собакам, когда вокруг ветер воет, а лучше буря, и спать с ними. Спокойно и тепло.
Папа потом из склянки себе тоже немножко накапал. Сказал что начальника порадовать. А Евгений Михалыч возразил что дупло или собаки лучше чем начальник. И они опять рассмеялись.
Они дружили.
Потом взрослые спохватились и, быстренько отыскав меня под столом отправили, спать в комнату к Мишке. Тот был чуть старше, но уже давно дрых.
Назавтра папа с Евгением Михалычем собирались к коллекционерам с марками: муж моей воспитательницы тоже интересовался цветными бумажками с зубчиками по краям. А нас матери обещали сводить Военно-Морской музей.
Я и так его очень любил, а тут еще и вдвоем с Мишкой. Вдвое интереснее значит. Ну и к себе на Остров. На самое любимое место - Стрелку. Где колонны с каменными кораблиными носами и крепость напротив. Вот если между колоннами стоять и смотреть на крепость... Или наоборот от Петропавловки на них...
Нет лучше в мире!
В Дачном было очень хорошо. Но с Острова уезжать я не любил...
В этот раз мы оказались у Арановичей из-за дяди Саши.
У него как-то не складывалось в жизни. Жен много очень. Первую, Татуню, я любил. Он тоже. Бабушка ее ненавидела. От первой у дяди Саши рос сын - Митька. Всего на пару лет младше меня. И жили они тогда рядом, на 10-й линии. Мы на своей двенадцатой, а они на десятой. Только через три двора пробежать - и уже можно играть вместе. Но дядя Саша от Татуни ушел и переехал к нам в бабушкину комнату. В той огромной комунальной квартире с потолками в четыре с половиной метра наша семья занимала залу площадью в полсотки. Её отец с дядей Сашей разделили на две довольно большие комнаты и прихожую. Места хватало. До тех пор пока дядя Саша не познакомился с Лидой. Красивая, интеллигентная библиотекарша, не в наши коридоры конечно. Долго вместе они не продержались. Лида ушла. И вот тогда дядька мой в первый раз серьезно запил...
Он был последним ребенком в семье. Самым умным, но сильно избалованным старшими на десяток лет братом и сестрой, матерью, бабкой. Матерью и бабкой особенно. Какие-то уличные приключения - и не сложилось с институтом. Забрили в солдаты. На учениях слегка контузило. Вряд ли, это сильно повлияло на мозги, но поведение чуток изменилось. Главное - стало нельзя пить. Совсем.
А он иногда запивал...
После армии дядя Саша быстро женился. Стало не до образования вовсе. Начал вкалывать на заводе. Потом завербовался на год на Чукотку, Татуня, настояла.
Лидка потом тоже все время гнала на заработки. Работать он мог и умел. Голова замечательная. Ну и печень тоже крепкая.
Нынче, в двухмесячное уже межжёнье, у него было два состояния - или пьяный от счастья или очень злой когда деньги кончались. Дня два он злился, потом успокаивался, начинал все свободное время читать. Тоже запоем. Брал какую нибудь книгу из дома и уезжал на Серафимовское. На могилу к отцу - моему деду. Там читал.
Когда мы покидали Васильевский он находился на полпути к книге. Завтра на Среднем все должно успокоится, а может уже и сегодня.
На самом деле жить в такое время дома было вполне даже можно, никакого -такого чересчур серьезного неудобства дядькины запои не составляляи, Ну редко. Но почему-то родители предпочли воспользоваться приглашением и погостить на стороне.
...
Я засыпал под мишкино похрапывание, пригушенный звук струн, хрипловатый голос девушки Ларисы. Завтра мы должны были поехать к себе на Васильевский в Военно-Морской музей. Смотреть корабли.
Но не поехали.
За утренним чаем Евгений Михалыч и все остальные были какими-то напряженными. А мама выглядела виноватой.
Мы с Мишкой играли в машинки и обсуждали преимущества немецкой жевательной резинки. Я ее никогда не пробовал, а ему дядя Юра как-то присылал. Мишка давал мне сто очков вперед.
Из гостиной донесся мамин голос
- Я не знаю как это могло бы произойти. Просто не знаю.
На столе в лежала пара вчерашних книжек в газетных обложках. Одна была раскрыта на первой странице. Там стояла библиотечная печать, косо налезающая на фамилию автора и название.
- Даниил Гранин, "Искатели" - подойдя, шепотом прочел я.
- Именно что - искатели. - усмехнулся Евгений Михалыч. И пошел на лестницу курить.
- А что случилось, мама?
- Не ту книжку вернули, а ту наверное дома оставили.
Мама, потрепала меня по голове и зашла к Татьяне Николаевне на кухню...
- Вы идите с Мишкой погуляйте, - выглянула она через минуту.
Как погуляйте! Я не понимал. Что, из-за книжки мы не поедем смотреть на корабли!? Какие-то искатели ну и что?
С кухни доносилось тихое: "Твоему уже все равно он и так под колпаком. А мой... Уволят его если что из НИИ". В ответ раздался вздох Татьяны Николаевны: "Позвоню Ларке, хотя это и ни к чему"
Мишка на правах старшего отвесил мне легкий подзатыльник и сказал:
- Айда на пруд, пока. Отец, если курит с утра, значит лучше права не качать.
И мы ушли.
Вот что в Дачном было хорошо - это простор. Потому что не дворы, а как будто поле с перелесками и между ними уже дома. Правда сами дома не такие красивые как у нас - как вагончики строителей только больше раз в десять, но зато и правда как в деревне. И еще метрах в ста огромный, полный воды карьер. Рыбу там не припомню, а вот утки с весны до осени были. И еще нутрии. Зимой карьер замерзал и получалась огромная горка - селедочницей, с катком внизу.
Когда, нагулявшись и накатавшись, на фанерках и кусках пластмассы мы, совершенно мокрые, вернулись часа через два, в квартире опять было шумно и весело.
- Это как же тебя угораздило? - смеялась мама.
- Читатель, вишь, - щурила глаза Татьяна Николаевна.
Евгений Михалыч перебирал струны своей семиструнки, держа ее вертикально - он так любил.
На диване сидел покрасневший, но явно не от выпитого, дядя Саша.
- Ну вот. Перепутал. Но книжка-то ведь хорошая. Очень. И смешная и правдивая. Ведь так и живем. Сначал смешно - потом грустно, - дядюшка, смутившись, поставил на стол подстаканник.
- Я, когда понял что это не моя книжка, у мамы спросил где вы. Ну вот и приехал...
Все заулыбались.
На столе опять лежал, уже без газетной обертки, томик Гранина. Других книг не было видно.
- Искатель... - Евгений Михалыч посмотрел на маминого брата внимательнее. - Ты вроде ж на Чукотке был?
- Ага.
- А со мной в Якутию на следующей неделе поедешь? На два месяца.
Дядя Саша подумал, минуту другую
- А там время почитать будет? Еще книжки похожие есть?
Мама испуганно посмотрела на них обоих, а Евгений Михалыч кивнул и заиграл какую-то взрослую песню.
- Мам, а папа где? - спросил я.
- Папа, пошел вас искать.
Входная дверь открылась.
- Ну что снимайте свои мокрые шаровары, переодевайтесь и поехали в Музей. Еще успеваем. - сказал мой отец сверкнув глазами.
А вечером мы всей семьей уже пили чай у себя на Острове. И даже дядя Саша.
9.
Все Ивановы и Рабиновичи однофамильцы.
Соответственно.
Все Кацнелебогены и Гогенцоллеры обычно родственники.
Вот некий математик Адольф Хурвиц мой внучатый прадедушка. Дядя бабки, но доказать это я не могу даже самому себе. Слишком распространенная фамилия
Использование некоторых имен может вызывать вопросы или недоумение.
Но я все же буду называть людей так как их зовут или звали в жизни. Так интересней.
Дядя Сеня Двоскин пошел по воровской части. Все на заводы и фабрики. А он в торгпредство, в Ревель. Его не поймали и не посадили, но раз уж в торговлю, значит наверняка воровал. Я правильно понимаю?
Кроме строительства социализма можно еще было в НКВД.
Когда папе исполнилось семнадцать лет он пришел к своему отцу и заявил что идет работать в органы. "Почему!" - ужаснулся дед. "Там костюм дают, когда на работу принимают" - пояснил мой папа, - "Мы все идем. Я, Сеня Двоскин и Оська Галлай".
Сначала дедушка взял со своего сынка слово забыть про НКВД, а потом повел к знакому портному на улице Некрасова, бывшей Басссейной, напротив бань и заказал шикарный габардиновый костюм с двубортным пиджаком. Вместе они зашли к Двоскиным. Сеня c немножко побитым задом всхлипывал на кухне. Его отец дядя Арик нервно наливал себе водки в низенькую хрустальную рюмку.
- Будешь? - глянул он на вошедшего друга, - Ишь! Чекисты отыскались.
Дед Барух легким подзатыльником направил моего отца в сторону Сени, а сам опустился к столу.
Тем летом папа поступил на рабфак, а Сенечка направился в торговый техникум.
Тем летом. Летом 1934-го года...
А! Оська Галлай таки пошел в НКВД. Не потому у его отца на костюм для отпрыска не хватило, а просто упертый был очень. В органах он проработал почти до самой войны. Благодаря выпиюще чернявой внешности, шпионом... Эта внешность подошла для изображения глухонемого нищего в каком-то бразильском городке. Язык ему отрезали на всякий случай в специальной чекистской клинике в Москве, а убили потом в Сибири. Тоже чекисты.
И это правильно. Хороших шпионов обязательно надо убивать. Они слишком сращиваются с теми за кем шпионят, и потом в приступах обуявшей шизофрении легко сдают своих своим. И еще обижаются перед расстрелом, путаники такие.
А папа с дядей Сеней обошлись без гебистской ласки. Ну по крайней мере я так думаю. Вообще про своих родственников переживших сталинское время в относительно зрелом возрасте и почему-то не севших надо думать хорошо.И лучше не спрашивать ни о чем, а спросив, всему верить.
Папа стал инженером, дядя Сеня пошел по воровской части. Ну в торгпредство, я уже говорил. И еще он женился на папиной сестре Рахили. То есть все одно попался. Только иначе.
Со временем у дяди Сени появилось много денег. На них он кормил всех своих родственников и еще родственников своей жены. То есть вся эта кодла, конечно, на жизнь себе зарабатывали, но общие сборы происходили только на квартире Двоскиных. Там же на диване в салоне доживала моя бабушка - к тому времени теща дяди Сени. Внуков у бабушки хватало, я был младшим особо ее уже не интересовал и сам на нее тоже особого внимания не обращал. Хозяи дома собирал маленькие автомобильчики, один к сорока трем. Их унего было много - две застекленные полки. И только иностранные. Мне выдавали маленький рено с открывающимимся передними дверцами и багажником, что освобождало взрсолых от присмотра за мной на все время визита. Автомобильчик мне не надоедал никогда. Я кончено очень хотел приласкать красный джипик у которого открывалось все, а на крыше еще были прикрепленные к багажнику две доски для серфинга, но удовлетворялся и реношкой. Понимал несбыточность своих мечтаний. Взрослые ели и разговаривали, я катал по темному паркету маленькое чудо враждебной техники и метчал о джипе ну или хотя бы о маленьком грузовике с цистерной.