Да и легенды не обязательно ложь, но все такие внезапные - поверить непросто.
У меня наберется на абзац.
Я сыграл вничью с Корчным.
Первое стихотворение написал в трехлетнем возрасте.
Владимир Высоцкий лично пожелал мне - двухлетнему мальцу - счастья.
И как-то я повязывал пионерский галстук главе ленинградского обкома Романову.
Всё правда!
А теперь я начну выдумывать. А как рассказать о себе без домыслов? Будет скучно.
"Час зачатья я помню не точно..."
Дети обычно рождаются весной. Потому что летом отпуск, и одни будущие родители становятся безалабернее, а другие наоборот, специально подгадывают, чтоб первые месяцы жизни ребенка выпали не на гриппозные осень и зиму, а на фрукты ягоды. Сам мелкий их еще жевать не сможет, но кормящей матери витамины пригодятся.
Ну вот в моем классе осенью праздновался только один день рождения. Зимой два. Остальные по весне. Меня к примеру зачали в начале июля. На Северном Кавказе. Предположительно в Кисловодске. Зачали там, а родили в Питере. Мама вымыла коммунальную кухню и коридор, как раз наша очередь была, отдохнула с полчасика, и решила что пора двигаться. Пешочком. Так полезнее. Роддом номер один, что на 14-ой линии всего в двух кварталах, но роды поздние первые и мама решила прогуляться до клинники Отто. Так надежнее. В приемный покой она заявилась к полуночи, в палате места еще н ебыло и ее разместили в коридоре, а через полтора часа, меня поймала на излете уже у самого пола случайно проходившая мимо акушерка. Я торопился к свету. Так что в самой родильной палате маме побывать не случилось, а я туда попал только когда уж сам становился отцом.
Сведения о первых днях моей жизни смутны и отрывисты. Знаю что грудь сосал хорошо. Кричал зычно. Выкуплен был, как положено за железный рубль с Ильичем. Когда мамашу с новорожденным встречали на выпмске, принято было давать рубль нянечке. У папы как обычно денег не отказалось. Выручила мамина подруга - Райка Фельдман. С тех пор я называю ее крестной. Мама Рая. Своих детей у нее нет. Я только. Уже сорок с лишним лет.
Дома меня ждали. Маму в кваритире любили. Собирались полюбить и меня. Это была очень большая на много семей коммуналка. Потолки в четыре с половиной метра, в кухне мог легко разместиться стрелковый взвод, и даже выполнить какой-нибудь несложный маневр. По коридору, став старше, я с гиканьем гонял на велосипеде поскольку на двор без взрослых мне с ним выходить не позволялось. Вот самому - одному пожалуйста, а с "Орленком" моим (нет, кажется это был "Школьник", чуть поменьше) нет. Считалось что я обязательно попаду под машину. Под грузовик. Зил или даже Газ. А совсем плохо если под трамвай. По среднему проспекту тогда вовсю ходили трамваи. Один вагон - пятерочка, два - сороковой или восемнадцатый.
Мне правда со двора все равно выходить запрещалось, но как-то все понимали, что если с велосипедом, то я из него выйду. И тогда уж сразу под трамвай. Или в крайнем случае под грузовик.
Не знаю, на пешем ходу я двор не покидал. Смысла особого не имелось. Двор занимал весь квартал. То есть это была система проходных дворов от Среднего до Большого проспекта, и уж конечно поперек себя, между линиями.
Наш ближний прямоугольник, куда выходили кухонные окна, размером был в два футбольных поля, наверное. Или в одно. Я тогда еще не сильно вырос и, не зная, что размер не главное, хвастался двором именно так, сравнивая его с футбольными полями. Двор делился на три части. В первой были качели, песочница для мелкоты и скамейки для бабушек. Во второй росла трава, цветы, кусты и что-то еще, там можно было гулять нам - тем кто постарше. Третья часть была огорожена черной металлической решеткой метра в полтора высотой, без входов. Внутри росли только деревья, травы на темнокоричневой земле не наблюдалось, зато бугорками прорывались наверх шампиньоны. Сатрушки просили иногда нас насобирать грибков на супчик.
Особым шиком считалось пройти по узкой металической ленте, венчающей забор по всему периметру. Иногда получалось. Ребро я сломал только однажды. Зуб дважды..
Выходить из нашего двора было почти незачем. Почти.
У нас не имелось спортивной площадк и горки. Поэтому выходили. Там в дальнем конце был проход между высоких слепых стен. За ним обнесенная сеьткой баскебольная площадка, потом помойка - бетонная клетка с крышей специально предназначенной для прыжков в насыпанную рядом кучу песка, и еще дальше, налево гора. Такая каких много в больших дворах питерского центра - мастада - усеченная пирамида с квадратным основанием. Говорят во время войны, в них были бомбоубежища. Сейчас гаражи, а когда-то давно, еще до исторического материализма, там хранили лёд. Ледники, то есть это.
Зимой мы с этих гор катались на чем попало. Летом тоже. на велосипедах и самокатах, а самое интересное - в катушке от какого-то кабеля. Потом так голова кружилась!
Но это все позже лет в шесть-семь-восемь.
К лету 69-го мне исполнилось два.
Мама с папой решились покинуть колыбель революции с целью испить винца с молдавских виноградников, а меня с бабушкой отправить в деревню, в Рощино.
Там было еще просторнее там я убежал из дома.
Папа и мама убегали к цыганам. Я - в милицию. За мотоциклом с коляской. Может меня коляска и прельстила. Не знаю.
По легенде, бабушка отвернулась на секунду поговорить с соседкой, и этой долгой секунды вполне хватило для того чтоб живший в доме напротив участковый завел свою тарахтелку, посадил в коляску четырехлетнего сына, с которым я частенько играл и направился на работу. Ну а я конечно рванул за корчащим мне рожицы приятелем. Деревенские улицы быстрой езды не допускали, так что от транспортного средства я сильно не отставал.
Вот в отделении милиции меня бабушка и нашла. Когда потная, в слезах и растрепанных чувстввах, пришла подавать заявление о пропаже внука
- А мы его уже нашли! - гордо заявил дядя Митя участковый, - получайте
Бабушка всплеснула руками, как бы готовя их для шлепков.
- Не-не! Наказывать его не надо, наказывать надо себя.
Дядя Митя был добрый милицонер. Как Анискин, только моложе.
В то время вообще милиционеры были добрее. Их никто не боялся. Они помогали людям защищали их даже в городах. А уж в деревне-то!...
Историю про мой побег бабушка зачем-то поведала родителям, когда те вернулись с Днестра, и больше меня с ней в Рощино не отпускали. Я стал ездить с детским садом на дачу. Кто придумал те садистские поездки!? Почему свидания с родителями допускались раз в смену? Готовили к зоне?
Не знаю. На самом деле мне относительно повезло. Моя воспитательница Татьяна Николаевна была маминой подругой и любила меня лично, а не как одного из средней группы детского сада Морячок, хотя всех остальных она тоже любила, конечно. Ее чувство не заменяло родительской ласки, но некие мелкие поблажки давало.
Например родители могли навестить меня вне очереди и внемыслимое для ребенка время. Как-то они приехали в в конце лета, когда падали зведы. Звезды всегда падают в августе. А я раньше и не знал. Обычно, когда в небе под Питером можно было различить эти светлячки, я уже спал. И ночи белые и годы малые.
Папа с мамой с мужем моей воспитательницы, только что вернувшимся из поля - мне уже было известно что так называются поездки Евгения Михалыча в Сибирь в экспедиции. Хорошо выпив, они все прискакали к забору детсадовской дачи и вызвали Татьяну Николаевну. А вызвав, обязали вытащить из койки и меня.
Вот так я впервые стал нарушителем режима.
Взрослые пели, смеялись, рассказывали какие-то истории.
Папа наливал в белые эмалированные кружки красное вино себе и женщинам, дядя Евгений Михалыч прикладывался к пузатой фляжке с чем-то куда более крепким. Играл на гитаре, ворчал песенки.
Маме тридцать восемь, папе чуть больше пятидесяти, дяде Жене чуть меньше. Все веселые, чуть сумасшедшие. Вели себя ну прямо как дети!
Я, обожравшийся пирогами с черникой, лежал на настоящем спальнике смотрел в небо пытаясь поймать глазами каждую летящую вниз искорку и загадать желание.
И все время одно. Чтоб вот так оно все и продолжалось.
А надо было наверное чуть разнообразить...
Эти летние детсадовские дачи я не очень любил. Но родителей понимаю. Своих детей тоже б посылал. Наверное. Или все-таки нет.
Однажды произошло счастье... Один мальчик заболел дизентерией. Теперь разновидность этой болезни называется желудочным гриппом и проходит за день - два - три. Если не проходит тогда ее опять называют дизентерией и в зависимости от разновидности лечат таблетками или ждут пока пройдет сама. Это теперь. А раньше столь сложных классификаций не было. Так вот мальчик заболел, его положили в изолятор, а нянечка помыла с хлоркой горшки всех мальчиковых согруппников. И анализы, значит, получилось не взять. На посев...
И все двадцать человечков поехали в городскую больницу на улице Савушкина что рядом с Черной речкой. На всякий случай. В карантин
Никто не заболел. А здоровому среди здоровых в больнице совсем даже и неплохо. Опять же родителей в окно почти кажлдый день можно видеть.
Через неделю нас всех выписали но на дачу уже не вернули.
Это было хорошее лето.
С садиком я проводил обычно июль и август. В июне мы ездили на море в Евпаторию...
"Проезжая мимо станции..."
В 1973-м , в июне, мы ехали в Евпаторию, и в купе с нами сидел веселый русоволосый бородач, похожий на доброго молодца из фильмов Александра Роу.
- Виктор, - басовито заявил он.
- Александр Борисыч, - улыбнулся отец, никогда не торопящийся назваться Исааком, ни к чему это было. Да и мама всегда звала его Саша.
- А я Петр, - встрял ваш покорный слуга.
- И куда едешь Петр?
- В Евпаторию крабов ловить. У меня и маска с трубкой есть уже.
Мама вязала крючком шапочку от солнца в углу купе около окна. Папа с Виктором, обсудив международное положение, начали играть в маленькие походные шахматы на штырьках, а я пошел в коридор. Там открывались окна, и можно было посмотреть как мимо вагона проносятся мрачные занавешенные туманом деревеньки, одинокие черные избы, а все больше матовые зеленые леса... Скучно не было. Я любил ездить. Папа не любил летать, и поэтому я любил ездить. Играл, глядя в окно, в какие-то придуманные игры. От столба до столба пятьдесят метров. За время пока один столб менял другой мне нужно придумать слово да так чтоб через пять километров получилась сказка. Некоторые из них я вспоминаю сейчас и потихоньку записываю. Собственно неплохо было и просто мечтать о море.
- Мы идем в вагон-ресторан, - прервал мой транс голос отца, - хочешь с нами, со мной и Виктором сейчас, или потом с мамой. Аааа! Знаешь что, лучше иди-ка ты с мамой попозже.
Я кивнул, не споря. С мамой - это не очень хорошо. Мама, конечно, все равно возьмет мне цыпленка табака, потому что ничего больше в вагоне ресторане нет, ну не котлеты же брать - кошки по ночам сниться будут. Но с ней все равно не очень хорошо, с цыпленка она станет снимать самое вкусное - поджаристую кожицу, начнет рассказывать что мне ненльзя острое, соленое и жаренное и вообще будет немножко нудничать, но зато ей заулыбаются всякие дядьки, особенно военные в форме, и они подарят мне например шоколад, чтоб понравиться ей. Дураки. Если б не этот шоколад шансы, может, и были б, но его - шоколад - мне нельзя. Да и папа тут недалеко.
Я еще постоял четверть часа в коридоре и отправился проверять когда ближайшая остановка. В поездах кроме почитать, поиграть в карты или шахматы, послушать и посмотреть в окно есть еще одно очень важное удовольствие - выйти на стоянке на перрон и погулять важно между баушками с ведрами огурцов, яблок, слив, черешен или домашних пирожков.
Очень я это дело любил. Ближайшая станция оказалась совсем скоро, стоянка три минуты. Я, конечно, вышел погулять и увлекшись торговыми рядами пошел в голову поезда. Я пошел и поезд пошел. Сначала медленно, а потом быстрее. Я очень испугался и начал плакать, и тут, оттолкнув стоящего в двери проводника, из поезда выскочил Виктор. Он как-то очень быстро схватил меня подмышку и, пробежав по перрону, вскочил в дверь предпоследнего вагона. Мы потом долго шли по лязгающим переходам, пока не встретили моего отца который бежал нам навстречу. А потом мы молча вернулись в наше купе.
- Как вы быстро, - улыбнулась мама, - А я почти довязала шапочку. Вот.
Мама подняла вверх руку с чем-то милым таким, красного цвета. Потом она строго посмотрела на мужчин и спросила
- Вы ему кожицу с цыпленка сняли? Саша! - мама извинительно улыбнулась Виктору, - у мальчика гастрит.
Мне вдруг показалось что взрослые не совсем точно договорились с кем мне обедать, но я промолчал. И папа с моим спасителем промолчали. И вот тогда мы подружились
Только мне до самого ужина есть хотелось. Потому что я ведь как бы уже пообедал и с мамой в вагон-ресторан не пошел. Хорошо что, пока нас всех не было, проводница принесла маме в купе миску пирожков и корзинку яблок. Просто так. Ей знакомая старушка со станции подарила, за посылку что та привезла для нее с соседней станции. А проводница есть не хотела. Папа усмехнулся:
- Яблоки... зачем? Мы же в Крым, вот там яблоки!
Мы все ели и их, и пирожки пока мама одна ходила обедать и перемигивались. А потом Виктор предложил жить в Евпатории в доме его родителей. Дом правда был не на море, а на окраине, но зато с огромным садом, кроликами, и до пляжа прямой автобус. Троечка.
А еще голубятни, огромный пустырь с кладбищем тракторов и просто машин и бескрайняя, как мне показалось тогда, степь, начинающаяся в полукилометре от дома. Но это я уже позже узнал.
- Вот! - на следующее утро мама протянула связанную крючком из чего-то синтетического красную симпатичную кепку, - будешь носить, чтоб не напекло.
Я оглядел мамино творение со всех сторон и напялил на свою стриженную макушку. Кепка мне понравилась.
- Ну и замечательно, - мама улыбнулась, - давай те пить чай!
Папа и Виктор радостно закивали, а я вышел в коридор и прижался носом к оконному стеклу. Степь да степь. Мы уже давно на Украине. Изредка холм - интересно под каким из них лежит матрос партизан Железняк? Россыпь красноголовиков на тодстых белых ножках вдали - украинская деревенька. Рек и озер нет. Нетоптанное и неровное футбольное поле. Скучно. Расстояние между столбами как везде в стране пятьдесят метров. Я попросил у папы часы с секундной стрелкой и посчитал нашу скорость. Поезд не очень спешил. Впереди показалась маленькая пыльная станция, я нашел окошко с открытой верхней частью и, забравшись на приступочку, высунулся наружу чуть не до пояса.Поглядел назад, обвел глазами загибающуюся по дуге зеленую железную змею и остановился на улыбающихся лицах Виктора и отца - они тоже высунулись в соседние окна в конце нашего вагона. Я радостно замахал им рукой, Виктор заулыбался сильней, а отец кажется что-то попытался мне сказать. В это время, миновав излучину пути и пыльную маленькую деревеньку с деревянным перроном, тепловоз начал вновь набирать ход. Сильный поток воздуха сорвал с меня кепку. Она ударила по руке, по пальцам - я чуть не поймал ее - и полетела вдоль вагона, почти коснувлись папиного лица. Я мгновенно убрался обратно из окна и рванул зачем-то назад по коридору туда где стоял отец. Было ужасно жалко. Не столько кепочку, сколько мамину работу. Это же очень, очень-очень обидно когда то-то новое, сделанное собственными руками вот так глупо теряется. Затормозив в папин живот я уже почти плакал.
Отец завел меня всхлипывающего в купе и, взъерошив короткие волосы, улыбнулся вопросительно глядящей на нас маме.
- Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у него слетела шляпа.
Мамины брови поползли вверх, я всхлипнул сильнее.
- Причем вот эта! - в дверях появился Виктор с моей красной кепкой в руке. Он стоял у самого дальнего окна и оказался удачливее и папы и меня.
После короткой паузы все начали тихо, а потом громче и громче смеяться.
Через три с половиной часа мы вышли на перрон в Евпатории. Виктора встречала жена, папа, увидев ее, удовлетворенно кивнув сам себе и мы все вместе зашагали к автобусу.
Свой многострадальный головной убор я забыл в поезде и все лето проходил в дурацкой белой панаме.