Аннотация: Рассказ вошел в финал итоговой Мини-прозы 2005
Бабочки на снегу
Если бы вы знали, как мне холодно. Бабочки летят на снег, сыплются, будто великан разбрасывает их из пригоршни. Прищурясь, задираю голову кверху. Пытаюсь разглядеть что-нибудь - может, и правда огромная рука влево и вправо качается?
Но ничего не понять, только снег - и белые бабочки.
Мы ведь ничего плохого не хотели, просто дурачились - кто ж знал, что получится. Когда Рыжий загадал желание, ничего же не изменилось. Он сто ящиков пива просил, мы еще в сторонку отошли - а вдруг все это богатство на голову свалится?
А ничего. Нет, хоть бы одна бутылочка! Мы потом долго друг друга дразнили, мол, чудотворцы нашлись. Потом еще разик попробовали... лебедя перекрасить. Тот светленький такой плавал, уж не помню кто из нас говорит: сейчас я его зеленым сделаю! Сам едва от натуги не позеленел, а желание не сбылось.
Ну, и еще... каждый отметился, только все без толку. Чуть линзу не выбросили... над Профессором сильно смеялись, зло так - мол, лысый дурак, мечтатель! И ассистенту его досталось, хоть тот уж совсем ни при чем.
Разозлились на самом деле нешуточно - позабыли, как к нам эта линза попала, больше всего хотелось придти к Профессору - и в морду ему стекляшкой... то ли пошутил, то ли подменил.
Шуточки. Как младенцев...
Профессор благоволил ко мне больше, чем к остальным. У меня хорошо получалось делать невинный вид... то ли наставник наш многомудрый на самом деле не догадывался, кто ему шмеля в очешник засунул, то ли все прощал по доброте душевной.
Не воруйте чужое счастье, учил нас Профессор - а лысина как полированная блестела, смешно. Вам, говорит, и без того отпущено много, так оставьте удачу другим. А мы постоянно лотерейные билетики тянули... с раннего детства еще. Хоть одну монетку, да выиграем. Ассистент его нам еще денег подкидывал, сейчас понимаю - опыты на нас ставил. Кстати, способности там или что, но ни разу не повезло по-крупному. Чтобы машину, к примеру. Так, мелочевка. И ту отдавали. У кого родители были - родителям, кто в приюте воспитывался - ясное дело, тамошнему руководству. Разве что совсем мелкие денежки себе оставляли. Друг перед другом гордились, кому посчастливится больше, с билетиком. Кто же не хочет быть самым-самым?
А Профессор - верил, что с помощью воспитанников изменит мир.
Меня он любил, наверное. Может быть, потому что мне чаще всего удавалось исполнять задуманные мелочи - тучу прогнать, если хотелось позагорать на крыше, или сделать мелкую пакость кому-нибудь - тот на ровном месте поскальзывался. Детские шалости, не только мои, все развлекались; а постарше стали - играми увлеклись. Так было куда забавней, чем в лотерею. Не билетик тянуть, а смотреть в глаза какому-нибудь надутому индюку, пока его деньги плавно перетекают в твой собственный карман. И никакого жульничества, одно желание выиграть.
Влетело мне крепко, когда Профессор заметил. В пух и дребезги разругались, и прекомично это выглядело со стороны - больно уж весовые категории разные.
- Это счастье мое, мое, не ворованное! - мной можно было воду кипятить, наверное.
- Ри, зря ты так горячишься, - Профессора хоть доской по голове треснуть, и то не помогло бы, пожалуй - невозмутимостью своей он гордился, холил и лелеял ее, словно любимое дитя. - Во-первых, кроме тебя есть на свете и другие люди, подумай о них - иногда полезно. Во-вторых, везение разным бывает - ты генерируешь вероятность, не более. Если не оберегать тебя с большой тщательностью, ты смоделируешь себе кирпич на голову или яму под ноги, ляпнув "чтоб мне провалиться!"
- Ничего не стоит просто слово, мы пробовали, - вздыхаю я. И правда ведь, пробовали... даже кирпич этот самый загадывали. Тогда Профессор улыбается таинственно - и тянется к маленькому сейфу. Достает золотой кругляшок, с ладонь величиной, полупрозрачный.
- Видишь, Ри? Это линза. Знаешь, как зажигают огонь? Собирают солнечный свет и фокусируют в одном месте. И ветви сухие вспыхивают. Так растите, учитесь, а там - вот! - он потрясает линзой, и в глазах фанатичный блеск. - Мы такое сообразим! - шепчет Профессор.
Мне так и хочется плюнуть.
Я знаю, он добрый. Он всех жалеет. Недавно облезлого котенка подобрал, носился с ним полдня, даже за молоком бегал - и молоко на горелке грел. Потом уборщице сплавил котенка, до сих пор справляется о нем. Профессор добрый, он блага для всех хочет.
Только он что, всерьез полагает - мы, его воспитанники, выстроимся ровной колонной и начнем на эту его линзу общее желание проецировать, скандируя вслух?
Да все эгоисты. Каждый только о своем и подумает, и смолчит, понадеявшись на себя одеяло перетянуть. Всем наплевать на чужое счастье, и мне наплевать.
А он смотрит почти умоляюще - проговорился, увлекся - а линзу прячет за спиной в ящичек-сейф, одной рукой код набирает - чтоб мне не видеть, значит.
- Ри, - говорит, - Ты же умница. Ты соображаешь - всему свое время.
Я-то соображаю.
И говорю Рыжему и еще паре друзей - надо наведаться в кабинет. Сегодня Профессора в город вызвали, вряд ли он подобную ценность будет в кармане таскать. А завтра наверняка перепрячет.
И мы, вооружившись импровизированными отмычками, лезем к наставнику в кабинет. Грабители из нас фиговые, по правде сказать. Мы даже про осторожность забыли - поначалу Рыжий караулил в коридоре, а потом мы уже все столпились у ящика и в восемь рук выламывали дверцу.
Потом я вдруг говорю - ну мы идиоты! Если нам лишь захотеть - и получим, так давайте все вместе, что ли. Ну и через пару секунд смотрю - язычок у замка соскочил, дерни - откроешь дверцу. До сих пор не пойму, случайность или и впрямь постарались желать?
Может и есть что-то в идее Профессора...
А потом - лебедь этот несчастный, и пиво несостоявшееся. И все снова поодиночке. Вот и конец сказочке.
Бабочка свалилась мне на нос - огромная, белая, очень холодная. Подрагивает крылышками, лететь порывается. А я все пытаюсь сообразить.
Мы ведь решили вернуть линзу, раз уж она бесполезная. Мне проще было - вот и осталась у меня на ночь.
...Я прихожу к себе, выключаю свет и пытаюсь пожелать что-то такое, самое-самое, только почувствовать как следует, пусть это будет самое сильное чувство... и ничего. И даже не снилось ничего, только утром почудилось - пусто.
Ни голосов, ни шагов, и часы тикают... А потом новый звук - шорох снега.
С ума сойти можно от этого мягкого шороха.
Бабочек - ненавижу!
Я бреду по колено в снегу, и поле кругом, только отдельные деревья торчат, домов нет, изредка попадаются ржавые каркасы машин.
И не страшно, даже смеяться хочется, только горло болит на морозе. Дошло наконец. Сбылось, чтоб ему провалиться... сбылось.
Долго-долго было пусто, если не считать все валившихся на снег насекомых. Пусто и холодно. А потом появилась девчонка. Еще дошколенок, наверное, миленькая такая, воспитанная. На Алису Лидделл похожа. Остановилась шагах в пяти и смотрит. Ей бы в игрушки играть... в каких-нибудь зайцев плюшевых, а она по снегу гуляет. И тоже, как я - одета по-летнему.
- Как тебя зовут? - спрашиваю. А девчонка отвечает серьезно, будто большая.
А это я все с ее слов, с девчонкиных, то есть. Вроде и рассказала сбивчиво, а как наяву в голове картинка.
...Как ее звали на самом деле, она уж не помнила. Зато помнила куклу, большую, в роскошном бежевом платье - у куклы моргали глаза, один с трудом, а другой постоянно, стоило тронуть. Эту нарядную барышню именовали Адель. Ну, сама пусть побудет Аделью...
...Шажки - один к одному, в такт размеренному тиканью часов с кукушкой. Адель не боится сидеть дома одна. И темноты не боится. А под кроватью живет хвостокол, он шипит и шевелится.
- Что такое хвостокол? - спрашиваю. Адель топчется с ноги на ногу, виновато голову опускает.
- Он с вот такими зубами... Как-то вылез, я видела.
- И стала его бояться?
- Стала, - кивает она. Послушная, прямо пай-девочка.
- И все? Ничего больше? - мне смешно. Детские страхи всегда смешные.
- Еще меховые игрушки, - говорит она доверчиво. Мне хочется хохотать, но я опасаюсь распугать бабочек. Надо же, какими забавными выглядят чужие пугала со стороны.
А звуки голосов вялые, будто через стекло. Девчонка стоит по одну сторону невидимой черты, я - по другую.
- Я тут все время боюсь, - говорит.
- А чего же еще? - спрашиваю.
А вот тут она замолкает, неуверенно поводит рукой, описывая полукруг:
- Вот...
Я ощущаю, как бабочка попала за шиворот и бьется там, вместо чешуек осыпая с крыльев снежинки. Перед глазами мутится - от холода, и явственно тикают часы неподалеку, неживой звук, ритмичный.
- А что - вот? Пустяки! - засовываю руку за шиворот, и бабочка вмиг замирает, становится снегом. Бррр...- Это мы волшебную линзу стащили, - говорю я преувеличенно бодро, и начинаю-таки смеяться.
- Воровать нехорошо, - нравоучительно говорит девчонка.
- Да ну тебя, - отмахиваюсь, и успевшие сесть бабочки вспархивают испуганно. - Сама, можно подумать, шоколад или варенье не таскала тайком.
- Не таскала, - надувает губы Адель. Скажите, какие мы честные.
Закрываю глаза, а там Чеширский кот-кот-кот, улыбается в такт часам. А больше всего я боялась спать, говорит Адель. Я засну, а меня похоронят. А я отвечаю - смешная ты... у меня был другой страх. Ты засыпать боялась, а я просыпаться. Самое худшее, когда лежишь, а вокруг тихо-тихо, постукивают часы на стене и солнечный луч греет подушку. И никого. Понимаешь, Адель? Никого. Встанешь, выглянешь в окно - а там пустые улицы, совершенно. Все из города куда-то ушли, или просто исчезли. Не только люди... даже собаки. И машины стоят пустые, может, в них еще бензина полно, только сразу видно - мертвые.
Ходи по улицам, ищи, кричи - никого.
Вот и я открываю глаза, а там сплошь бабочки, белые-белые, вольно им на снегу.
Переведи меня на другую сторону, говорит Адель. Я буду тобой, а ты - мной. Нас ведь все-таки двое...
Это уж Зазеркалье получается, говорю я. Это другая сказка.
А ты все равно иди ко мне, шепчет Адель, и ладошки сцепляет нервно. Иди, шепчет, мне страшно...
Я чувствую - и мне уже страшно, вроде девчонка стоит крохотная, а глаза неподвижные, темные, и не знаю уже, кто она такая на самом деле. А на ее платьице - снег. И на кончике носа.
- Если ты вправду умеешь, - говорит Адель, - То выведи нас отсюда. Захоти сильно-сильно...
- Ну тебя, - отвечаю. Дохотелись уже...
Кто же знал, что линза самое значимое из подсознания извлекает? Перемудрил Профессор... хотел генератор счастья создать, Эдисон недоученный! Каждый - сам за себя, без разницы, "особенный" человек или нет. И я тоже. А потом думаю - детский страх тоже сила. Адель же сама виновата - ее фантазии, пусть одна и выпутывается. А я сейчас пожелаю, я...
- Ну пожалуйста, - шепчет девчонка, и мне чудится за ее спиной тень игрушечного мохнатого зайца. Заяц крадется на цыпочках и тянет к Адели лапы. Я зажмуриваюсь, ныряю вперед и хватаю ледяную ладошку, дергаю сильно, швыряю Адель через голову и утыкаюсь носом в бабочек, то есть в снег. И краем приоткрывшегося глаза вижу зайца на корточках. У него в лапе маленькая коса, та, которая с лезвием, и заяц качает головой укоризненно.
А мне уже и не страшно, и смеяться не хочется. Я теперь на чужой половине, пугала Адели для меня - тьфу... А ей у меня хорошо, наверное. Только холодно...
Меня отпоили чаем с малиной - Профессор все удивлялся жесточайшей ангине, это в июле-то. А часы у них остановились - все, кроме тех, что у меня на руке тикали. Не знаю, как там снаружи. Ровно на час остановились, никто не заметил - может, и замечать было некому? Мир пустым побыл, отдохнул.
Я валяюсь на кровати, на подушке разлегся солнечный луч. Требовательно, и движется, скоро с кровати меня спихнет. За окном еловые лапы, и тихо. Где-то вдалеке машина проехала - значит, все-таки люди есть. Впрочем, а кто их знает. Может, Профессор опять намудрил и построил счастливый мир из одних механизмов? Ну его совсем, пусть другие будут "особенными", с меня хватит...
Я думаю про Адель.
Жива ли она? Собираюсь встать и пойти разыскивать, потом вспоминаю - имя-то не ее, кукольное.
Тогда я понимаю, что очень-очень хочу опять ее встретить. Пусть даже придется снова туда, где бабочки... А еще хочу навестить зайца, отобрать у него косу и напоить шоколадом, горячим. Он ведь игрушка, его не бояться надо - любить.